НОВЫЯ КНИГИ.
правитьАд. Бланки. Исторіи политической экономіи въ Европѣ съ древнѣйшаго до настоящаго времени, съ приложеніемъ критической библіографіи политической экономіи. Перев. П. А. Бибиковъ. Томъ первый. 1869 г. С.Петербургъ.
Историческій очеркъ экономическихъ ученій. Профес. университета св. Владиміра H. X. Бунге. Кіевъ. 1868 г.
Жозефъ Гарнье. Основныя понятія политической, общественной или промышленной экономіи, съ присовокупленіемъ словаря экономическаго языка. Перев. Павелъ Кисловскій. С.-Петербургъ. 1868 г.
Передъ нами лежатъ двѣ книги, имѣющія претензію на историческое изложеніе политико-экономическихъ доктринъ, но ни одна изъ нихъ не удовлетворяетъ своей задачѣ, хотя первая причислена г. Бибиковымъ къ числу классическихъ сочиненій, а вторая, если и не классическая, то, во всякомъ сл) чаѣ профессорское твореніе.
Бланки принадлежитъ но своимъ воззрѣніямъ къ одной изъ самыхъ лицемѣрнѣйшихъ фракцій партіи экономистовъ, во главѣ которыхъ красуются имена Сисмонди, Дестютъ-де-Трассе, Вильнева-де-Бражемона, Дюшателя, Дроза (не того впрочемъ Дроза, котораго переводитъ на русскій языкъ издатель современныхъ французскихъ писателей), и т. п. Эти несообразительные экономисты, подобно разжирѣвшимъ ханжамъ, плачутъ о «меньшей братіи», подаютъ ей милостыню и кормятъ обѣдомъ, но сокрушаясь и соболѣзнуя о «голодающихъ и страдающихъ», эти почтенные господа очень удобно и спокойно пользуются всѣми тѣми благами жизни, которыми они никогда не могли бы пользоваться, еслибы не существовало, приводящей ихъ въ уныніе, «скорбящей братіи». Бунге называетъ Бланки и ту жалкую плеяду, къ которой онъ принадлежитъ, экономистами-соціалистами, т. е. экономистами, составляющими переходъ отъ чистыхъ экономистовъ къ чистымъ соціалистамъ. Въ сущности же эту школу приличнѣе назвать школою экономистовъ-ханжей. Они хотятъ устраненія всѣхъ дурныхъ сторонъ существующаго соціальнаго порядка, и въ тоже время ревниво охраняютъ неприкосновенность этого порядка; они хотятъ буржуазію безъ пролетаріевъ; они провозглашаютъ свободу конкуренціи и промышленности и лицемѣрно проливаютъ слезы при видѣ рабочихъ, доведенныхъ свободою этой конкуренціи до бѣдственнаго положенія. Бланки съ негодованіемъ говоритъ о томъ бѣдственномъ положеніи, въ которомъ находились рабочіе во всѣ періоды человѣчества. Онъ оплакиваетъ участь рабовъ въ древнемъ мірѣ, онъ оплакиваетъ положеніе крѣпостныхъ въ средніе вѣка, онъ оплакиваетъ положеніе современныхъ пролетаріевъ; онъ негодуетъ на патриціевъ и феодаловъ, онъ сравниваетъ далѣе съ ними и современныхъ фабрикантовъ; онъ вполнѣ согласенъ съ Сисмонди, когда тотъ сентиментальничаетъ по поводу горестныхъ послѣдствій концентрированія промышленнаго производства въ душныхъ большихъ фабрикахъ, по поводу вызваннаго ими чрезмѣрнаго раздѣленія труда, по поводу эксплуатаціи мелкихъ собственниковъ крупными и т. п.; онъ умоляется, читая глупыя разсужденія Дюшателя о благотворительности и еще болѣе глупыя разсужденія Дроза о нравственности; но это не мѣшаетъ ему однако восхищаться человѣческимъ прогрессомъ и видѣть въ современной буржуазіи несомнѣнные зародыши будущихъ усовершенствованіи. всеобщаго счастія и благоденствія.
"Какое прекрасное и поучительное зрѣлище, — восклицаетъ онъ, — представляютъ усилія, предпринимавшіяся въ различные историческіе періоды для улучшенія физическаго и нравственнаго состоянія человѣка! Каждая эпоха приноситъ дань фанатизма этому великому дѣлу, считающему между своими мучениками народы и царей. Человѣчество не останавливается ни на минуту; одна попытка непрерывно слѣдуетъ за другою нотъ переворота къ перевороту мы стремимся къ неизвѣстному будущему; (стр. 21).
Сквозь розовые очки этого благодушнаго оптимизма Бланки смотритъ на судьбы всего человѣчества. Для него современный экономическій порядокъ составляетъ тотъ высшій идеалъ, передъ которымъ слѣдуетъ преклониться. Оставьте все безъ всякой перемѣны, и рѣки счастія потекутъ въ кисельныхъ берегахъ сами собою. Что же касается недостатковъ существующихъ общественныхъ отношеній и критической оцѣнки ихъ, то у экономистовъ, подобныхъ Бланки, есть одно спасительное средство противъ всякихъ золъ — это филантропія. Съ помощію этого пластыря г.г. Бланки берутся излечивать всѣ болѣзни соціальнаго организма, и на этотъ разъ они представляются намъ уже не искренними тупицами, а умышленно-лицемѣрными ханжами.
Съ такимъ близорукимъ воззрѣніемъ на соціальную науку, Бланки не могъ выполнить взятую имъ на себя задачу изложить вполнѣ раціонально исторію политической экономіи. И дѣйствительно, чтеніе его книги убѣдитъ всякаго въ справедливости этого предположенія. Въ ней, собственно говоря, совсѣмъ даже и нѣтъ исторіи экономической науки; въ лей можно найти только краткое и болѣе библіографическое, чѣмъ научно-критическое, обозрѣніе нѣкоторыхъ, наиболѣе извѣстныхъ экономическихъ ученій XVI и XVII вѣковъ, при чемъ необращается должнаго вниманія на отношенія этихъ ученій къ тому или другому общественному элементу. Объ экономическихъ ученіяхъ въ періодъ римской имперіи, объ экономическихъ ученіяхъ въ вѣкъ феодализма, объ экономическихъ воззрѣніяхъ отцевъ церкви — ничего не говорится. Исторія экономическихъ отношеній излагается подробнѣе и нѣсколько лучше, но и здѣсь полное отсутствіе широкаго, философскаго мышленія, рѣшительное неумѣнье схватывать общіе принципы, характеристическія черты эпохи, отсутствіе трезваго критическаго отношенія къ явленіямъ экономической жизни. Постоянная смѣна экономическихъ отношеній представляется ему постояннымъ прогрессомъ, руководимымъ Привидѣніемъ. Провидѣніе, говоритъ онъ, ведетъ неуклонно человѣчество все впередъ и впередъ, и
«я твердо вѣрю въ наступленіе эпохи, когда не будетъ болѣе паріевъ на пиру жизни, и надежду свою я основываю на изученіи исторіи, показывающей намъ, что поколѣнія переходятъ отъ одной побѣды къ другой по пути цивилизаціи. По пройденной дорогѣ я заключаю о предстоящемъ пути и когда я шику трудъ, спасающійся отъ римскаго рабства въ феодальную крѣпостную зависимость, затѣмъ организующійся въ цеховое устройство и бросающійся за моря на крыльяхъ торговли, чтобы пріютиться подъ сѣнью гражданской свободы, то я чувствую, что въ политической экономіи есть нѣчто болѣе, чѣмъ споръ о словахъ»…
Въ другомъ мѣстѣ онъ называетъ политическую экономію
«прекрасною наукою, занимающеюся счастіемъ человѣческаго рода и имѣющею въ своемъ распоряженіи средство доставить его, насколько это позволяютъ немощи нашей природы и требованія нашего общественнаго состоянія»? (стр. 16).
Такимъ образомъ оказывается что политическая экономія неуклонно влечетъ человѣчество, по пути прогресса, къ возможному счастію и благополучію. Это весьма утѣшительно и весьма наглядно показываетъ трезвость экономическаго міросозерцанія самого Бланки. По намъ кажется, что относительно той «прекрасной науки», которая будто бы «только и занимается счастіемъ человѣческаго рода» — то ея прогрессъ очень сомнителенъ, и положительно опровергается не только фактами, описываемыми въ «исторіи политической экономіи», но, даже и положительными завѣренными самою автора. Такъ въ одномъ мѣстѣ онъ говоритъ:
«между жестокой, ненасытимой и неумолимой политической экономіею грековъ и римлянъ и политической экономіей) многихъ европейскихъ странъ (онъ подразумѣваетъ между прочимъ подъ многими, Францію и Англію, т. е. самыя цивилизованныя страны Европы, разстояніе вовсе не такъ велико, какъ это принимается».
Въ другомъ мѣстѣ онъ выражается еще опредѣлительнѣе:
«На разстояніи болѣе мячи лѣтъ — говорятъ онъ, — вы встрѣчаете тоже презрѣніе къ человѣческой жизни, тѣ же гнусные доводы въ подтвержденіе необходимости погибели однихъ ради существованія другихъ. Это — нѣчто болѣе возмутительное, чѣмъ то, что происходитъ между звѣрями, хищныя породы которыхъ существуютъ насчетъ пожираемыхъ породъ, ибо животныя но возводятъ своего звѣрства въ систему, да и не могутъ поступать иначе. Это жестокое общественное безправіе передается изъ вѣка въ вѣкъ въ самыхъ разнообразныхъ формахъ, иногда смягчаемыхъ успѣхами человѣческаго разума, но, въ сущности, всегда живучихъ и всюду поддерживаемыхъ то насиліемъ, то лицемѣріемъ» (стр. 9).
Прочтя эту тираду, читатель долженъ совсѣмъ потеряться и съ недоумѣніемъ спросить себя: а «прекрасная наука»? Значитъ экономическій прогрессъ — миражъ, значитъ, прекрасная наука оказывается не слишкомъ обильною «средствами, для доставленія человѣчеству желаемаго счастія.» И дѣйствительно, только такой посредственный умъ, какъ умъ Бланки можетъ видѣть въ этой «прекрасной наукѣ» нѣчто другое, чѣмъ длинный рядъ иллюзій человѣческой фантазіи, силящейся оправдать все существующее, возвести въ вѣчный, непреложный законъ все случайное и преходящее. Каждое изъ этихъ заблужденій, или каждое изъ этихъ экономическихъ ученій, вызываемое извѣстнымъ строемъ общественныхъ отношеніи, онъ разсматриваетъ не съ точки зрѣнія этихъ общественныхъ отношеній, а съ отвлеченной, фантастической точки зрѣнія оптимиста. Отсюда и выходитъ то, что экономическіе принципы обсуждаются имъ совсѣмъ не съ ихъ практической стороны, не въ ихъ практическомъ значеніи, а со стороны чисто-формальной. При такомъ взглядѣ, дѣйствительно, въ политической экономіи можно усмотрѣть нѣкоторый прогрессъ. Принципъ рабскаго труда и принципъ свободнаго труда, принципъ меркантильной системы и принципъ свободной промышленности, принципъ авторитета и принципъ конкуренціи, — какая громадная разница, какой поразительный прогрессъ! Но вглядитесь въ тѣ практическія послѣдствія, которыя изъ нихъ вытекаютъ, и вы мгновенно разочаруетесь; вы убѣдитесь, что разница совсѣмъ не велика, и что прогресса совсѣмъ нѣтъ; вы убѣдитесь, что подъ нарядною одеждою красивой теоріи скрывается весьма непрезентабельная сущность, и вы поймете тогда истинное значеніе и этихъ красивыхъ теорій, и этого блестящаго прогресса. Но Бланки этого не понимаетъ и не соображаетъ, отсюда весь сумбуръ его экономическихъ воззрѣніи: то ему кажется, что есть прогрессъ, то ему мерещится что
«ни разстояніи болѣе тысячи лѣтъ мы встрѣчаете то же презрѣніе къ человѣческой жизни, тѣ же гнусные доводы въ подтвержденіе необходимости погибели однихъ ради существованія другихъ».
Такъ это и должно быть; разсматривая развитіе политической экономіи съ чисто-формальной стороны, онъ не могъ не замѣтить быстраго прогресса; когда же взоръ его случайно упадалъ на практическія проявленія воспѣваемыхъ имъ принциповъ, онъ, въ качествѣ буржуазнаго ханжи, не могъ не пролить нѣсколькихъ слезъ умиленія и не выразить своего сожалѣнія во поводу ирландскихъ крестьянъ и ліонскихъ вышивальщицъ.
Наконецъ для того, чтобы совсѣмъ покончить съ этимъ, но мнѣнію г. Бибикова, классическимъ твореніемъ, мы позволимъ себѣ привести одинъ или два примѣра, весьма мѣтко характеризующіе узкость взглядовъ и безсодержательное пустозвонство мыслей его ученаго автора. Примѣръ мы возьмемъ, разумѣется, изъ первой, вышедшей въ русскомъ переводѣ, части (во второй, замѣтимъ кстати, ихъ еще больше). Мы хотимъ показать читателю отношеніе Бланки къ реформаціи, этому замѣчательнѣйшему событію XVI в., и почти одновременно съ нимъ развившейся знаменитой меркантильной системѣ, достигшей своего апогея въ XVII в.
Реформація, провозглашая свободу человѣческой личности, была, такъ сказать, первымъ, въ теологической сферѣ, заявленнымъ протестомъ противъ феодализма и крѣпостничества, была первымъ смѣлымъ проявленіемъ нововозникающей городской промышленности, первымъ проблескомъ буржуазіи. Вызванная извѣстнымъ строемъ экономическихъ отношеній, она, въ свою очередь, до нѣкоторой степени способствовала укрѣпленію и дальнѣйшему развитію этого строя. Это обстоятельство даетъ ей весьма почетное мѣсто въ исторіи развитія экономическихъ отношеній, и мы влравѣ требовать отъ историка, чтобы онъ намъ съ точностью «опредѣлилъ какъ вызвавшія ее причины, такъ и вызванныя ею послѣдствія. Посмотримъ же какъ объясняетъ Бланки первыя и въ чемъ, но его мнѣнію, состоятъ вторыя.
„Крѣпостная зависимость наслѣдуетъ рабству, а цеховое устройство предшествуетъ свободному труду. Едва оканчивается одно дѣло (?), тотчасъ же начинаетъ пробивать свои силы новое, чтобы передать потомству результаты и побѣды этихъ предыдущихъ. Протестантская реформація есть одна изъ этихъ великихъ перипетій въ развитіи человѣчества“ (стр. 256).
Вотъ и все, что вы узнаете изъ „Исторіи политической экономіи“ о причинахъ реформаціи. Неправда ли, удовлетворительно? Реформація есть одна илъ перипетій въ исторіи развитія человѣческаго духа. Какъ этимъ много сказано! Переходъ рабства въ крѣпостную зависимость и цеховаго устройства къ промышленной свободѣ», есть одно дѣло, а реформація — другое, начавшееся для того, чтобы передать потомству результаты и побѣди всѣхъ предыдущихъ дѣлъ? Какъ это ясно и удобопонятно. И вотъ такою-то фразистою чепухою Бланки отдѣлывается каждый разъ, когда сталкивается съ наиболѣе важными и серьезными вопросами въ исторіи экономическихъ отношеній. Что же касается до послѣдствій реформаціи, то самымъ важнымъ изъ нихъ глубокомысленный историкъ считаетъ уничтоженіе монастырей и монашескихъ орденовъ! Какъ будто самое уничтоженіе не вызывалось никакими другими, болѣе уважительными причинами, кромѣ этой удивительной «перипетіи человѣческаго духа?» Какъ будто принципъ свободы человѣческой личности, провозглашенный въ сферѣ теологическаго мышленія, не отразился и въ другой сферѣ — въ сферѣ экономическихъ отношеній? И какъ будто это отраженіе такъ было незначительно, что о немъ не стоило упоминать въ исторіи политической экономіи.
Что касается до меркантилизма, то Бланки является по отношенію къ нему до того несообразительнымъ и одностороннимъ (что впрочемъ, въ значительной степени объясняется тѣмъ временемъ когда онъ писалъ свой трактатъ, — извѣстно, что это было еще въ 30-хъ годахъ), что полагаетъ, будто главная причина его заключалась въ незнаніи Кольберомъ истинныхъ законовъ производства, Вы не вѣрите, послушайте:
Мы имѣемъ поводъ думать, что если бы Кольберъ глубже былъ знакомя съ испитыми законами производства, го, вѣроятно, онъ не увлекъ бы въ сине отечество, ни Европу, по тому опасному пути, по которому они идутъ въ настоящее время" (не забудьте, что это писалось въ 30-хъ годахъ) (стр. 352).
Какъ будто Францію и Европу на путь меркантилизма увлекъ Кольберъ! Какъ будто меркантильная система не была одною изъ неизбѣжныхъ, логическихъ, стадій развитія экономическихъ принциповъ, лежащихъ въ основѣ западно-европейской жизни! Смотря на эту систему съ чисто-формальной точки зрѣнія, Бланки, разумѣется, находитъ ее во всѣхъ отношеніяхъ несостоятельною и отдаетъ полное предпочтеніе смѣнившей ее системѣ свободной промышленности. Этого никогда не могло бы случиться, если бы историкъ смотрѣлъ на историческую смѣну экономическихъ принциповъ, съ другой, болѣе соціальной точки зрѣнія. Онъ увидѣлъ бы тогда, что какъ первая, такъ и вторая системы суть не болѣе, какъ воплощеніе однихъ и тѣхъ же экономическихъ, интересовъ, только въ различныя стадіи ихъ развитія, и что какъ та, такъ и другая въ одинаковой степени вредны, въ одинаковой степени несостоятельны по отношенію къ народному благосостоянію, къ благосостоянію рабочихъ классовъ.
Нужно ли еще приводить примѣры узкости и неосновательности экономическихъ воззрѣній французскаго экономиста? Мы полагаемъ, что это излишне, потому что всякій мало мальски образованный и развитый читатель и самъ можетъ отыскать ихъ въ изобиліи, если только вздумаетъ пробѣжать это классическое произведеніе экономическаго ханженства.
Но, несмотря на всю сумбурность, нелѣпость и шаткость экономическихъ воззрѣній автора «классическаго произведенія», это классическое произведеніе невозможно даже и сравнивать съ произведеніемъ «профессорскимъ». Основательная эрудиція автора классическаго произведенія не подлежитъ сомнѣнію, тогда какъ авторъ профессорскаго произведенія рѣшительный неучъ въ экономической наукѣ. Въ этомъ случаѣ онъ стоитъ совершенно на одной ногѣ съ почтенными профессорами Аристовымъ, Градовскимъ и Ренненкампфомъ, съ трудами которыхъ мы въ предъидущихъ хроникахъ познакомили нашихъ читателей. Г. Бунге предпринялъ работу, которая можетъ быть по плечу или человѣку очень умному и ученому, или крайне несообразительному и самоувѣренному человѣку. Онъ вздумалъ менѣе, чѣмъ на 5-ти печатныхъ листикахъ, изложить исторію всѣхъ экономическихъ ученій, начиная отъ Платона и Аристотеля и кончая само-новѣйшею школою Кери-Бастіа. И дѣйствительно, изложилъ… но какъ изложилъ! Поверхностнѣе любой самой поверхностной библіографіи. Подъ видомъ экономическихъ ученій, обозрѣвается просто одно или нѣсколько сочиненій экономистовъ, при чемъ не дѣлается ни малѣйшаго различія между важнымъ и не важнымъ, оригинальнымъ и заимствованнымъ. Объ отношеніяхъ даннаго экономическаго ученія къ вызвавшимъ его даннымъ экономическимъ формамъ, не говорится ни слова; ни слова также не говорится и о послѣдствіяхъ этого ученія для практической жизни. Формальная точка воззрѣнія, которую мы замѣтили у Бланки, — здѣсь господствуетъ безраздѣльно и исключительно. Но это еще не все. «Историческій очеркъ экономическихъ ученій» страдаетъ не одной только поверхностью, не однимъ только формализмомъ, — онъ составленъ крайне неискусно il преисполненъ самыхъ грубыхъ промаховъ. Почтенный профессоръ, не отдавая себѣ отчета, что важно и что не важно въ ученіи того или другого экономиста, — не отдаетъ себѣ также отчета и въ томъ, какое изъ этихъ ученій заслуживаетъ, какое не заслуживаетъ серьезнаго вниманія. Такъ, напримѣръ, о Листѣ говорится болѣе, чѣмъ объ Адамѣ Смитѣ; а о Рикардо и Мальтусѣ — почти ни слова. Мы узнаемъ только, что "критическіе труды англійскихъ экономистовъ Мальтуса, Рикардо, Макъ-Куплоха и Сеніора были «особенно плодотворны» и посвящены «ни преимуществу» теоріи цѣнностей и доходовъ (стр. 32). Вотъ и все. О знаменитомъ законѣ Мальтуса и о вызванной имъ полемикѣ даже не упоминается, какъ будто все это такіе пустяки, о которыхъ въ исторіи экономическихъ ученій и говорить не стоитъ. Нотой же, вѣроятно, причинѣ ничего не говорится о Рикардовской теоріи ренты. Такъ, что бѣдный читатель или бѣдный слушатель г. Бунге, прочтя или прослушавъ его «историческій очеркъ», на вопросъ: что сдѣлалъ Мальтусъ и чѣмъ замѣчателенъ Рикардо? — ничего не будетъ въ состояніи отвѣтить, кромѣ того, что «ихъ критическіе труды были особенно плодотворны;» Какіе это такіе критическіе труды и поче му они были плодотворны, — это остается въ мірѣ догадокъ. Послѣ этого читатель не удивится, если мы скажемъ ему, что почтенный и многоученый профессоръ проходитъ глубокимъ молчаніемъ и то, какимъ образомъ ученіе Смита было измѣнено и искажено его послѣдователями, преимущественно французскими экономистами, подъ вліяніемъ узкихъ эгоистическихъ интересовъ быстро-развивавшейся буржуазіи. Г. Бунге просто говоритъ:
«послѣдователи Смита излагали его систему по своему, поясняли ее критически или, наконецъ, примѣняли его начала къ другимъ сторонамъ человѣческой дѣятельности» (стр. 32).
Не правда ли, какъ ясно и удобопонятно: излагали по своему.-- Но, какъ же это такъ по своему? Бѣдные слушатели, бѣдные читатели! Г. Буше предполагаетъ въ васъ нечеловѣческую догадливость!
Сообщивъ такія подробныя и обстоятельныя свѣденія объ англійскихъ экономистахъ, послѣдователяхъ Смита, г. Бунге переходитъ къ французскимъ и называетъ три имени: Сэя, Бланки и Росси. О Бланки и Росси почти ничего не говорится. Жану-Баптисту Сэю онъ посвящаетъ около полустранички, гдѣ говорится, будто
«заслуга Сэя состоитъ въ томъ, что онъ раздѣлилъ содержаніе науки на производство, распредѣленіе и потребленіе, и сообщилъ ея истинамъ популярность» стр. 33.
О, почтенный и многоучений профессоръ, не въ томъ совсѣмъ заслуга Сэя, что онъ раздѣлилъ содержаніе науки на производство распредѣленіе и потребленіе, а въ томъ, что предметъ изслѣдованія экономической науки онъ ограничилъ однимъ только производствомъ, потребленіемъ и распредѣленіемъ, исключивъ изъ леи все, что прямо къ нимъ не относится, давъ ей опредѣленное, довольно рѣзко очерченное содержаніе. Но знать о Сэѣ только то, что онъ извѣстнымъ образомъ опредѣлилъ содержаніе науки, это все равно, что ничего не знать о Сэѣ. Сэй не менѣе, если не болѣе замѣчателенъ своими воззрѣніями на торговлю (припомнимъ его знаменитую Théorie de débouchés), нанесшими окончательный ударъ меркантильнымъ доктринамъ; онъ замѣчателенъ необыкновенною смѣлостью и логичностью своихъ буржуазныхъ тенденцій; его, по справедливости, можно назвать отцемъ французской школы смитовскихъ экономистовъ, имѣющихъ, какъ извѣстно, мало общаго съ доктринами Смита. Объ немъ-то г. Бунге не находитъ сказать ничего болѣе, какъ только то, что онъ «раздѣлилъ содержаніе экономической науки на производство, потребленіе и распредѣленіе». Если бы такой очеркъ былъ написанъ, какъ классное упражненіе ученикомъ 4-го класса гимназіи, то его упрекнули бы за неясность и неопредѣленность, но что же мы должны подумать о головѣ профессора, рѣшившагося печатать годами высиженную свою брошюру.
О нѣмецкихъ послѣдователяхъ Смита говорится столько же, сколько объ англійскихъ и французскихъ.
"Въ Германіи, говоритъ г. Бунге, труды послѣдователей свободы промышленности (ученіе Смита отождествляется, такимъ образомъ, съ ученіемъ о свободѣ промышленности, о, многоученый профессоръ, хоть бы у васъ была крошечка стыда относительно своихъ слушателей и своихъ читателей!,) отличаются философскимъ направленіемъ, топкимъ анализомъ понятій (Туфландъ, Логезъ, Германъ) и систематикою (Рау). Произведенія итальянскихъ писателей, русскихъ и польскихъ представляютъ болѣе или менѣе самостоятельную обработку науки (стр. 33.)
Какъ много сказано этими пустыми фразами и какъ мѣтко очерченъ характеръ и направленіе нѣмецкихъ, италіянскихъ, польскихъ и русскихъ экономистовъ, якобы, послѣдователей Смита! «Самостоятельно разработываютъ науку»! Но какую же науку, скажите, ради Бога! Науку ли Смита или науку французскихъ экономистовъ, науку Мальтуса и Рикардо? Неужели многоучемый профессоръ не понимаетъ, что между этими науками лежитъ огромная розница?
Приводить ли еще курьезы изъ этого невѣроятнаго «очерка» экономическихъ теорій? Послушайте: "Адамъ Смитъ, — открываетъ Бунге, — выводитъ мѣну изъ естественной склонности человѣка къ мѣновымъ сдѣлкамъ (стр. 27). Во истину, замѣчательное открытіе! До сихъ поръ полагали, что мѣна образовалась вслѣдствіе раздѣленія труда, теперь же выходитъ, что причиною ея была естественная склонность человѣка къ мѣновымъ сдѣлкамъ, и что эту склонность отыскалъ въ человѣкѣ Адамъ Смитъ! Бѣдный Адамъ Смитъ, или, лучше, бѣдный г. Бунге, онъ забылъ вѣроятно, что «Изслѣдованіе о природѣ и причинахъ богатства народовъ» переведено на русскій языкъ, и что почтеннаго профессора можетъ теперь повѣрить всякій грамотный человѣкъ. Еще курьезъ: о Маклеодѣ даже не упомянуто; Лассаль и Луи-Бланъ отнесены въ одну категорію съ Робертомъ Оуэномъ; о Маратѣ не сказано ни слова. Прудонъ названъ соціалистомъ и поставленъ подъ одну рубрику съ Фурье и Сенъ-Симономъ! Нужно ли еще продолжать этотъ длинный рядъ профессорскихъ курьезовъ?
Мы отказываемся: надѣюсь, что указаннаго вполнѣ достаточно для оцѣнки научности и основательности «Историческаго очерка.» Мы знаемъ, намъ могутъ замѣтить, что «Очеркъ» этотъ и не имѣетъ претензіи на научность и основательность, что онъ составляетъ только введеніе въ курсъ «Полицейскаго права». Намъ кажется, въ какую бы науку не служилъ введеніемъ этотъ очеркъ, во всякомъ случаѣ, мы въ правѣ требовать отъ него нѣкоторой научности и серьезности, мы вправѣ требовать, чтобы онъ не былъ пустымъ, безсодержательнымъ, преисполненнымъ всевозможныхъ промаховъ и ошибокъ. Если почтенный профессоръ думаетъ иначе, если онъ полагаетъ, что экономическое введеніе въ Полицейское право должно удовлетворять именно тѣмъ условіямъ, которымъ удовлетворяетъ его очеркъ, т. е. быть пустымъ, безсодержательнымъ, поверхностнымъ, чуждымъ научности и исполненнымъ ошибокъ и упущеній, въ такомъ случаѣ, мы не осмѣливаемся укорять его за его произведеніе, по рѣшаемся только посовѣтывать ему, что онъ сдѣлалъ бы гораздо лучше, еслибы не печаталъ его отдѣльною брошюркою и не пускалъ въ продажу. Впрочемъ, дѣло уже сдѣлано, и совѣтъ нашъ не можетъ имѣть никакого практическаго значенія, развѣ только почтенный профессоръ воспользуется имъ на будущее время. Но правдѣ сказать, мы бы, однако, этого не хотѣли; хотя мы отъ души сожалѣемъ о тѣхъ жестокихъ оскорбленіяхъ, которыя наносятъ своей репутаціи наши ученые мужи собственными своими твореніями, однако, въ интересахъ общественнаго блага, мы желаемъ, чтобы эти самооскорбленія наносились какъ можно чаще и чаще. Мы понимаемъ, что обличать себя въ невѣжествѣ, довольно непріятно и даже требуетъ нѣкоторой героической самоотверженности, потому мы приносимъ нашу искреннюю благодарность гг. Аристову, Градовскому, Ренненкампфу и Бунге и до конца дней нашихъ сохранимъ самое глубокое уваженіе и самое непритворное удивленіе къ ихъ великому подвижничеству на поприщѣ самообличенія въ невѣжествѣ.
Объ экономическихъ воззрѣніяхъ г. Бунге мы считали излишнимъ говорить, потому что въ нихъ нѣтъ ничего оригинальнаго, ничего такого, чего бы нельзя было найти отъ слова до слова въ любомъ Cours d’economie politique любого французскаго экономиста старой школы. Онъ пережевываетъ давнишнюю жвачку, а насколько хороша и пріятна на вкусъ эта жвачка, читатель, если только онъ не особенно брюзгливъ, можетъ усмотрѣть изъ «Основныхъ понятій политической, общественной или промышленной экономіи», маленькой книжки, неизвѣстно для чего и для кого изданной и принадлежащей перу извѣстнаго французскаго экономиста Жозефа Гарнье. Жозефъ Гарнье считается однимъ изъ маленькихъ корифеевъ французскихъ буржуазныхъ экономистовъ; но мы не знаемъ, въ силу какихъ заслугъ онъ пользуется этою честью, потому что голова его такъ странно устроена, что ему совсѣмъ не слѣдовало бы заниматься наукою, особенно наукою, требующею точныхъ опредѣленій и яснаго пониманія. Читатель, мы надѣемся, убѣдится въ этомъ, если согласится вмѣстѣ съ нами перевернуть нѣсколько страничекъ «Основныхъ понятій».
«Основнымъ понятіямъ» предпослано предисловіе, въ которомъ приводится похвальная рекомендація этому творенію, сдѣланная собратомъ Гарнье, такимъ же великимъ экономистомъ, какъ онъ самъ, Ипполитомъ Пасси. Ипполитъ Пасси, "бывшій министромъ финансовъ членомъ отдѣленія политической экономіи, статистики и финансовъ въ парижской академіи нравственныхъ и политическихъ наукъ, " выхваляетъ своего собрата передъ Академіею за то, что его собратъ во 1) въ своихъ «Основныхъ понятіяхъ» представилъ «краткое, но ясное изложеніе основныхъ началъ экономической науки»; во 2) что онъ, лучше, чѣмъ кто либо другой, "охарактеризовалъ все, что содержится въ соціалистическихъ доктринахъ ложнаго и химерическаго, и показалъ съ необыкновенною ясностью, «какъ глубоко расходятся они съ великими принципами справедливости и свободы»; и наконецъ 3) за то, что онъ «написалъ свое сочиненіе очевидно въ интересѣ тѣхъ классовъ, которые совершенно лишены всякаго знанія объ экономическомъ строѣ общества.»
Не оспаривая справедливости 2-го похвальнаго пункта, мы рѣшительно не можемъ согласиться съ 1-мъ и 3-мъ. Почтенный Пасси или безсовѣстно льстилъ своему собрату или просто издѣвался надъ высокоученою Парижскою Академіею. — Г. Жозефъ Гарнье, говоритъ Ипполитъ Пасси, — представилъ краткое, но ясное изложеніе основныхъ началъ экономической науки. — Краткое — съ этимъ нельзя не согласиться, но ясное, — это уже совсѣмъ не правда. Начнемъ хоть съ опредѣленія науки. По мнѣнію Гарнье, предметъ политической экономіи составляетъ
«физіологія общества, его устройство, какъ слѣдствіе цивилизаціи, общественныя потребности и средства къ удовлетворенію ихъ, согласно съ природою вещей».
Трудно выдумать что нибудь болѣе неопредѣленное, неточное и ненаучное. Подъ это опредѣленіе подходитъ и Политика, и Право, и Соціологія вообще. Развѣ эти науки не разсматриваютъ точно также «устройство общества, какъ слѣдствіе цивилизаціи». Развѣ политика и право не имѣютъ дѣла съ «общественными потребностями и средствами къ ихъ удовлетворенію»? — Развѣ «физіологія общества» не есть предметъ науки болѣе обширной по своему содержанію, чѣмъ политическая экономія, а именно соціологіи? Развѣ «физіологія общества» ограничивается однимъ только изученіемъ производства и распредѣленія богатствъ, — чѣмъ, какъ всѣмъ извѣстно, ограничивается политическая экономія?
Но чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ. Переворачиваемъ страницу и тамъ находимъ другое уже опредѣленіе политической экономіи.
«Политическая экономія, говоритъ Гарнье, есть наука о богатствѣ, или, лучше, наука, имѣющая цѣлью раскрыть, какимъ образомъ богатство раціональнѣе производится и справедливѣе распредѣляется, какъ въ интересѣ частныхъ лицъ, такъ и въ интересѣ цѣлаго общества. Эта же мысль выражается еще такимъ образомъ: предметъ политической экономіи есть установленіе естественныхъ и гармоническихъ законовъ выгодъ или интересовъ человѣка» (стр. 13).
Боже праведный! Да вѣдь второе опредѣленіе противурѣчитъ первому. Тамъ говорилось, что политическая экономія разсматриваетъ общественное устройство, какъ продуктъ цивилизаціи, т. е., что она занимается изученіемъ данныхъ, существующихъ формъ общественнаго быта. Здѣсь же Гарнье увѣряетъ, что она занимается совсѣмъ не изученіемъ существующихъ формъ общежитія, но устанавливаетъ «естественные и гармоническіе законы выгодъ или интересовъ человѣка»? Но первому опредѣленію политическая наука есть наука, такъ сказать, описательная, по второму — законодательная; по первому опредѣленію она разсматриваетъ только то, что есть, по второму — то, что должно быть. Какъ же быть? Какая же такая политическая экономія и чѣмъ она занимается? — Увы, вы тщетно будете искать отвѣта на эти вопросы въ «основныхъ понятіяхъ». «Основныя понятія» не считаютъ опредѣленіе науки основнымъ понятіемъ. Ну и Богъ съ ними. Изъ дальнѣйшаго изложенія, вы убѣждаетесь, что воззрѣнія французскаго экономиста на предметъ политической экономіи не отличается отъ воззрѣній французскихъ экономистовъ вообще, и что онъ, подобно имъ, понимаетъ подъ политическою экономіей) — изложеніе существующей системы производства и распредѣленія богатства. Прекрасно. Если дѣйствительно таковъ предметъ политической экономіи, то первый вопросъ, который предстоитъ ей разрѣшить, будетъ вопросъ о томъ, что же такое богатство, законами производства и распредѣленія котораго занимается эта наука?
«Совокупность въ какомъ бы то ни было количествѣ вещей (продуктовъ, труда и услугъ), имѣющихъ свойство удовлетворять физическія, и умственныя, и нравственныя потребности человѣка составляетъ богатство» (стр. 10).
По этому опредѣленію выходитъ, что и воздухъ богатство и вода въ океанѣ — богатство, а между тѣмъ извѣстно, что ни въ общежитіи, ни въ наукѣ эти предметы за богатства не считаютъ. Такимъ образомъ человѣчество обязано Жозефу Гарнье открытіемъ цѣлаго царства новыхъ богатствъ.
Но переворачиваемъ страницу и мы находимъ новое опредѣленіе богатства, нимало не похожее на первое. Но этому новому опредѣленію выходитъ, что богатство есть совокупность вещей, «имѣющихъ или годность или цѣнность» (стр. 17). Годность или цѣнность — какъ будто это одно и тоже. Воздухъ и вода въ океанѣ имѣютъ большую годность, но они только въ исключительныхъ случаяхъ имѣютъ цѣнность. Цѣнность могутъ имѣть предметы, добываемые только въ ограниченномъ количествѣ и при посредствѣ человѣческаго труда. Бѣдный экономистъ забылъ эту общеизвѣстную вокабулу экономической пауки. Чувствуя самъ, что онъ сдѣлалъ большой промахъ, Гарнье старается выпутаться изъ своей ошибки и впадаетъ въ новую, еще болѣе грубую; не умѣя дать общаго опредѣленія понятію богатства, онъ начинаетъ исчислять всѣ тѣ предметы, которые, по его мнѣнію, подходятъ подъ это понятіе. Исчисленіе это еще болѣе курьезно, чѣмъ самое опредѣленіе. Богатства, говоритъ онъ, бываютъ вещественныя, напр. земли, разнаго рода пища, одежда, жилище и пр.; богатства невещественныя, которыя находятся въ самомъ человѣкѣ, каковы: «качества или силы всякаго рода въ строѣ физическомъ, умственномъ или нравственномъ, всѣ оказываемыя людьми другъ другу услуги и т. п.» Богатства естественныя «даны, такъ сказать, совсѣмъ готовыми человѣку творцомъ» всѣхъ вещей, таковы: воздухъ, свѣтъ и т. п., «таковы также въ другомъ строѣ духовныя и физическія силы человѣка» (стр. 18). Такимъ образомъ оказывается, что Гарнье считаетъ воздухъ и свѣтъ богатствами не по ошибкѣ, и что, по его воззрѣнію, человѣкъ, живущій въ комнатѣ о двѣнадцами окнахъ — (хоть бы это была казарма — богаче человѣка, живущаго въ комнатѣ о шести окнахъ (хоть бы это былъ дворецъ). Далѣе отсюда же оказывается, что физическія и умственныя силы человѣка составляютъ въ одно и тоже время и богатства естественныя, и богатства невещественныя. Продолжая исчислять предметы, подходящія подъ опредѣленіе богатства, онъ открываетъ еще какія-то богатства, произведенныя трудомъ человѣка, и богатства, произведенныя совокупною дѣятельностью человѣка и природы. Какъ будто можетъ быть создано богатство однимъ трудомъ человѣка безъ содѣйствія природы. Прочтя это курьезное исчисленіе, читатель все-таки ни на волосъ не подвинулся въ пониманіи того, что такое богатство въ экономическомъ смыслѣ. Гарнье опять сдѣлалъ маленькій промахъ: онъ забылъ, что указывать на причины происхожденія богатствъ еще не значитъ опредѣлять богатство.
И такъ вы видите, что «Основныя понятія» не даютъ не только яснаго, но даже вообще удобопонятнаго опредѣленія ни наукѣ политической экономіи, ни предмету, которымъ она занимается. Пойдемъ далѣе. Извѣстно, что послѣ богатства самымъ естественнымъ вопросомъ для науки, является вопросъ: что такое капиталъ? Послушайте же, какъ опредѣляетъ это понятіе французскій экономистъ.
«Подъ капиталомъ, говоритъ онъ, надо разумѣть всякій продуктъ, всякое орудіе, всякое средство, которымъ промышленность пользуется или можетъ воспользоваться для производства новыхъ цѣнностей» (стр. 37).
Пользуется или можетъ воспользоваться — это выраженіе искажаетъ весь смыслъ опредѣленія. Буржуазная школа экономистовъ подразумѣваетъ подъ капиталомъ ту часть накопленныхъ продуктовъ, которая образуется на производительное потребленіе. Клада зарытаго въ землю никто никогда не назоветъ капиталомъ. Если же называть капиталомъ все, чѣмъ «промышленность пользуется или можетъ воспользоваться», придется и зарытый кладъ признать за капиталъ, потому что, быть можетъ, и имъ когда нибудь воспользуется промышленность. — И такъ, даже такого общеизвѣстнаго опредѣленія, какъ опредѣленіе капитала, Гарнье не можетъ сдѣлать, не попавъ въ какую нибудь грубую ошибку. — Но это еще де все: давъ неточное и совершенно невѣрное опредѣленіе капиталу, онъ начинаетъ исчислять по порядку все то, что, по его мнѣнію, можетъ бытъ названо капиталомъ. И тутъ оказывается, что все, что производитъ промышленность, земледѣльческая и мануфактурная, все это и есть капиталъ; далѣе, что «съѣстные продукты пекарей, мясниковъ, сельскихъ хозяевъ, пивоваровъ и пр.» — тоже капиталъ. Наконецъ, даже «знакомства или постоянныя потребители» — также составляютъ капиталъ (стр. 39). Подите же! Кто бы это могъ подумать: человѣкъ у котораго много знакомыхъ или лавочникъ, у котораго много покупателей — капиталисты, Булочникъ, напекшій много булокъ (хотя бы эти булки никто не покупалъ) — капиталистъ.
Продолжать ли еще выписывать курьезы? Но мы боимся, что намъ придется переписать всю книгу, т. е. слишкомъ 200 страницъ. Если онъ запутывается въ самыхъ простыхъ и элементарныхъ понятіяхъ экономической науки, то можете себѣ представить, какую чепуху онъ городитъ, когда ему приходится сталкиваться съ вопросами болѣе или менѣе сложными и запутанными! Тутъ къ неумѣнью ясно выражаться присоединяется еще самое дикое невѣжество. Такъ, напримѣръ, Гарнѣе до сихъ поръ вѣруетъ въ Мальтусовы прогрессіи и въ возможность удвоенія населенія не только въ 25, 15 лѣтъ, но даже и въ сроки болѣе кратчайшіе (стр. 185). Причинами нищеты глубокомысленный экономистъ считаетъ, главнымъ образомъ, непредусмотрительность, порокъ, народные предразсудки, волненія и революцію. Какъ средства для уничтоженія ея онъ рекомендуетъ: 1) возстановленіе народной нравственности и 2) повышеніе рабочей платы. Для осуществленія перваго онъ предлагаетъ
«довести до пониманія простого народа нравственныя истины вообще (?) я истины экономическія въ особенности, равно какъ и всѣ другія (!?), которыя въ состояніи немедленно породить нѣкоторую степень довольства, возбуждающаго чувство самоуваженія и предусмотрительности (стр. 190).
Вѣроятно, съ цѣлью содѣйствовать возстановленію народной нравственности и возбужденію въ „простомъ народѣ“ чувства довольства, — и рѣшился Гарнье написать свои „Основныя понятія“. Но намъ кажется, что его „Основныя понятія“ приведутъ къ результатамъ, какъ разъ противуположнымъ. Прочитавъ ихъ, читатель — кто бы онъ ни былъ и какихъ бы экономическихъ воззрѣній онъ ни держался, — ощутитъ горькое недовольство и жгучую досаду на потеряннное за чтеніемъ время и на то, что люди, подобные Гарнье, лишенные и смѣтливости и знаній, суются излагать „Основныя понятія“ какой бы то ни было науки. Такимъ образомъ, народная нравственность не только не возстановится, но упадетъ еще ниже.
Для осуществленія второго средства, наивный и невѣжественный экономистъ предлагаетъ или увеличить число производительныхъ капиталовъ или уменьшить число конкурирующихъ рабочихъ. Онъ слышалъ отъ своихъ наставниковъ, что средняя величина заработной платы зависитъ отъ отношенія труда къ капиталу, и что она тѣмъ выше, чѣмъ больше спросъ на работу, и тѣмъ ниже, — чѣмъ онъ меньше. Но онъ забылъ при этомъ, какъ тѣ же его наставники доказывали, что всѣ эти повышенія и пониженія могутъ быть только временныя, что каждое повышеніе заработной платы вызываетъ или увеличеніе рабочихъ силъ или сокращеніе капиталовъ, обращенныхъ на производ ггво, вслѣдствіе уменьшенія прибыли предпринимателя, и что, въ концѣ коыцевъ, заработная плата никогда не можетъ превышать крайняго minimum’а человѣческихъ потребностей. Извѣстно, что въ послѣднія десятилѣтія производительные капиталы Франціи и Англіи увеличивались съ необыкновенною быстротою, — однако, положеніе рабочихъ нисколько отъ того не улучшилось а напротивъ стало даже хуже. Впрочемъ невѣжественному экономисту дозволяется игнорировать факты, — этого мы не считаемъ даже курьезомъ. Курьезно не это, — курьезенъ тотъ выводъ, который онъ дѣлаетъ изъ своего предположенія о повышеніи заработной платы, вслѣдствіе увеличенія капиталовъ. Послушайте:
„Рабочую плату, говоритъ онъ, понижаетъ рѣдкость капиталовъ и избытокъ рабочихъ. Слѣдовательно, предметомъ желаній рабочаго класса должно быть изобиліе капитала и умноженіе капиталистовъ и предпринимателей, потому что послѣдніе, нуждаясь въ работникахъ, привлекаютъ ихъ къ труду увеличеніемъ рабочей платы, стало быть тѣ говорятъ величайшую глупость, которые утверждаютъ, что капиталъ — врагъ труда“ (стр. 181).
Вотъ выводъ, который превосходитъ всѣ курьезы „Основныхъ понятій“. Прочтя эту тираду, нельзя уже болѣе усумниться, что книга Гарнье дѣйствительно написана „въ интересѣ тѣхъ классовъ общества, которые совершенно лишены всякаго знанія объ экономическомъ строѣ общества“, — какъ увѣряетъ Ипполитъ Насси, Если ихъ интересъ состоитъ именно въ томъ, чтобы не имѣть никакихъ здравыхъ понятій объ экономической наукѣ, если ихъ интересъ состоитъ въ томъ, чтобы пребывать въ младенческомъ невѣдѣніи, относительно окружающихъ ихъ экономическихъ отношеній, — въ такомъ случаѣ мы вполнѣ согласны съ Пасси, что „Основныя Понятія“ написаны въ интересѣ этихъ классовъ. Насъ одно только приводитъ въ недоумѣніе, зачѣмъ эта книжонка переведена на русскій языкъ? Полагаетъ ли г. Кисловскій, что и у насъ есть такіе классы, для которыхъ полезно невѣжество въ экономической наукѣ? Что эти классы у насъ есть — это очень можетъ быть, но чтобы они были въ состояніи читать творенія экономистовъ французской школы — это не только сомнительно, но даже и неправдоподобно. Или, можетъ быть, г. Кисловскій повѣрилъ на слово г. Пасси и въ самомъ дѣлѣ вообразилъ, будто въ „Основныхъ понятіяхъ“ излагаются основныя начала политической экономіи кратко, но ясно», — въ такомъ случаѣ намъ только остается пожалѣть о его ребяческой довѣрчивости и прискорбной несообразительности. Совѣтуемъ ему на будущее время не читать книгъ съ рекламами, а то онъ, пожалуй, вздумаетъ перевести что нибудь и еще хуже.