НОВЫЯ БАСНИ И ПОВѢСТИ
правитьНравоучительныхъ примѣчаній, служащихъ пріятнымъ и полезнымъ препровожденіемъ времени.
ПОДАРОКЪ
Благородно воспитывающемуся Юношеству.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Перевела съ Нѣмецкаго языка дѣвица
Марья Базилевичева.
Иждивеніемъ М. К. Ивана Готье.
МОСКВА.
Въ Губернской Типографіи,
у А. Рѣшетникова.
ПРЕДИСЛОВІЕ
правитьВоспитаніе дѣлаетъ человѣкомъ, — дѣлаетъ хорошимъ гражданиномъ. — Сіе правило не требуетъ никакого доказательства, ибо самой опытъ подтверждаетъ его истинну.
Внушеніе хорошихъ нравовъ есть главный предметъ воспитанія, а добрые нравы составляютъ у все щастіе человѣка. Но. кто не знаетъ, что нѣтъ ничего, чтобы столь сильно преклоняло душу нашу къ добру, вперяло въ насъ хорошія склонности и возбуждало насъ къ исполненію добродѣтелей, какъ хорошія нравоучительныя басни, и такіе примѣры, которые подаютъ намъ люди, требующіе отъ насъ по истиннѣ любви и почтенія? — Ничто оживляетъ столько кровь говоритъ Ла Брюеръ, какъ пожертвованіе какого нибудь хорошаго дѣла.
Сіе оправдываетъ изданіе моего сочиненія, и какъ я наиболѣе избиралъ такія піэсы, которыя приличествуютъ обстоятельствамъ нашего времени, то надѣюсь чрезъ-то достигнуть одобренія, которое будетъ мнѣ пріятнѣйшею наградою.
ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.
правитьКнига сія переведена была не съ тѣмъ, чтобъ ей быть въ печати; а единственно только для упражненія моего въ Нѣмецкомъ языкѣ;. Но лестное желаніе возблагодарить родителей за прилагаемое ими обо мнѣ попеченіе, и доставить имъ хотя малое удовольствіе симъ первымъ опытомъ трудовъ моихъ, заставило меня искать, чтобы она была напечатана. Здѣсь помѣщены не только находившіяся въ оригиналѣ піэсы, но многія включены также и изъ другой книги, которую я равномѣрно для упражненія переводила. Желала бы я сердечно, чтобы любезныя мои подруги, и всѣ, кому сія книга достанется, читали ее съ такимъ же удовольствіемъ и пользою, какую я чувствовала въ переводѣ. Я не хочу принимать на себя излишняго хвастовства, чтобы переводъ мой былъ безъ поправки. Этого было бы уже слишкомъ много. По крайней мѣрѣ могу сказать, что во всей этой книгѣ нѣтъ ни единой піэсы, которую бы я не сама переводила.
Первой Части.
Мода.
Ученая крыса.
Овца и молодой волкъ.
Двѣ бабочки.
Чижикъ.
Зевесъ и лошадь.
Найденное сокровище.
Воронъ и пчела.
Мать и дитя.
Посрамленный боецъ.
Мщеніе.
Левъ и человѣкъ.
Молодая крыса и кошка.
Молодая ласточка.
Обвиненный въ колдовствѣ мужикъ.
Лѣсница и ступеньки.
Молодой и старой олень.
Постельная собачка.
Слѣпой и хромой.
Павлинъ и пѣтухъ.
Смерть бѣднаго.
Подножіе и Истуканъ.
Комаръ и быкъ.
Медвѣдь я слонъ
Излишняя болтливость.
Двѣ Серны.
Арапъ.
Путешествующій Оселъ.
Двое плѣшивыхъ.
Орелъ и змѣя.
Мышь.
Шага и заступъ.
Овца и собака.
Жирный Дервишъ.
Быкъ и Олень.
Жестокій Борей и кроткій Зефиръ.
Свинья и лошади.
Обезьяна и кошка.
Благодѣянія.
Анатомики.
Собака и заяцъ.
Совѣтъ одного Брамина.
Храброй волкъ.
Деревенской мальчикъ и пѣначка.
Дубъ и свинья.
Старикъ и два живописца.
Лукъ.
Лошадь и собака.
Пчела и бабочка.
Духъ Соломоновъ.
Крестьянинъ и зеркало.
Блестящій червячокъ.
Лисица и овца.
Мальчикъ и змѣя.
Дитя и пчела.
Утки, нырокъ и голубь.
Лисица и барабанъ.
Геркулесъ.
Стрѣла.
Коршунѣ и голубь.
Овца.
Благодарность Китайца.
Живодеръ и ростовщикъ.
Козы.
Лошадь и оселъ.
Дикое Каштановое дерево и яблоня.
Соловей и павлинъ.
Пастухъ и соловей.
Опасная безпечность.
Сострадательность.
Дѣти и куропатки.
Три мудреца.
Леопардъ и векша.
Единорогъ и верблюдъ.
Молодая и старая обезьяна.
Бумажной змѣй.
Палемонъ и его сынъ.
НОВЫЯ БАСНИ и ПОВѢСТИ.
правитьМода показалась однажды въ саномъ лучшемъ уборѣ. Народѣ, ослѣпленный ея прелестями, бѣжалъ за нею толпами, удивлялся ея красотѣ, и кричалъ въ слѣдѣ: Ахъ! прелестна! останься съ нами на всегда было всеобщее желаніе. Ты гораздо превосходишь разумъ, говорили ей; самыя Граціи уступятъ тебѣ въ красотѣ, и ты одна только дѣлаешь ихъ глазамъ пріятными. Учреди здѣсь свое жилище, будь нашею покровительницею, и сердца наши будутъ твоею жертвою. — Богинямъ не меньше также нравится похвала, и ласкательства трогаютъ ихъ столькоже, какъ и всѣхъ женщинъ. Я не противлюсь вашимъ прозьбамъ, сказала имъ снисходительная богиня и останусь съ вами только съ тѣмъ уговоромъ, что бы вы и всегда столькоже мнѣ благопріятствовали, какъ сего дня. На другой день показалась она въ томъ же уборѣ; она была столькоже прелестна, какъ и вчера. Но первой, увидѣвшія ее, вскричалъ съ крайнимъ ужасомъ: Ахъ! Боже мой! какъ она безобразна, какъ она устарѣла со вчерашняго дня! и слова его повторены были всѣмъ народомъ, собравшимся смотрѣть на нее, какъ на нѣкое старое чудо.
Таково непостоянство всѣхъ вещей на свѣтѣ, и всѣхъ человѣческихъ желаніи! Щастливъ, кто прельщается не наружнымъ блескомъ, но внутренними достоинствами, неподверженными такой коловратности.
Какъ полезно читать басни, это доказываетъ слѣдующая исторія. Одному коту пришло въ голову ловить мышей и крысъ легчайшимъ способомъ. Надѣясь притворствомъ своимъ обмануть сихъ животныхъ, онъ повѣсился какъ Лафонтенева кошка на потолкѣ въ столовой; но такъ, что это не могло; ему причинить вреда. Теперь-то, думалъ онѣ, крысы сочтутъ меня мертвымъ, и будутъ думать, что я не въ состояніи имъ вредить; а я между тѣмъ приманя ихъ къ себѣ, переловлю всѣхъ до единой. Одна крыса выскочила, взглянула на него, ушла опять въ нору, и закричала коту: тебѣ не удастся меня обмануть; я сама читала Лафонтена.
Такъ-то охота къ чтенію умной крысы спасла ея жизнь отъ опасности. Подобнымъ же образомъ и человѣкъ, занимающійся чтеніемъ полезныхъ книгъ, пользующійся ихъ наставленіями, изучающійся изъ примѣровъ другихъ, быть благоразумнѣе, часто предохраняетъ себя отъ погибели.
Овца, заблудившись отъ своего пастуха, встрѣтила не подалеку отъ лѣсу молодаго волка, которой также отсталъ отъ своей матери. Онъ былъ тощъ, слабъ и близокъ къ смерти. Овца взглянула на него съ сожалѣніемъ, сжалилась надъ нимъ, накормила его своимъ молокомъ, сдѣлала ему изъ вѣтвей постелю, и оживила его снова. Волкъ не упустилъ также съ своей стороны ничего, и походилъ на кроткую овцу. Онъ ласкался, ползалъ, лизалъ ротъ ея и клялся ей вѣчною любовью и вѣрностію, за ея благодѣяніе. Лживый звѣрь! Едва онъ подросъ, едва почувствовалъ въ себѣ силу, тотчасъ и бросился на горло своей благодѣтельницы, и сбиралъ ее съ жадностію.
Это можетъ послужить предосторожностію для тѣхъ добродушныхъ людей, которые всякому бездѣльнику оказываютъ свои услуга. Сіе же да послужитъ и вамъ, любезные дѣти! наставленіемъ, какъ осторожно надлежитъ вамъ поступать въ набираніи себѣ друзей и товарищей. Отъ сего выбору зависитъ щастіе или нещастіе всей вашей жизни: ибо полюбя злаго и развратнаго человѣка, сперва извиняемъ мы его пороки, и почитаемъ ихъ ничего незначущими, а потомъ и сами нечувствительно къ нимъ прилѣпляемся.
"Дитя мое! Бѣги сего зловреднаго "пламени, говорила однажды старая бабочка молодой. Я сама уже нѣсколько разѣ обжигала себѣ крылья и даже была въ опасности лишиться отъ него жизни. Убѣгай сей свѣчи съ величайшимъ стараніемъ, дабы раскаяніе тебя не стало мучить, когда уже и пособить не можно будетъ. Молодая бабочка обѣщалась исполнить совѣтѣ своей матери. Но послѣ пришло ей въ голову: для чего бы мать приказывала мнѣ бояться сей свѣчи, и убѣгать ее? Какъ возможно, чтобы она блестя столь прекрасно, и будучи столь привлекательна, могла мнѣ быть вредною и опасною? Старики всегда трусливы. Они всего на свѣтѣ боятся. Сучекъ кажется имъ великаномъ, а маленькая мушка представляется въ ихъ глазахъ слономъ. Глупо было бы слушаться во и семъ сихъ престарѣлыхъ дѣтей. По ихъ мнѣнію, куда ни погляди, вездѣ встрѣтишь бѣды, да опасности. Нѣтъ! Я не такъ глупа; я посмотрю сама; — сама испытаю справедливоли это? не ужели сія блестящая свѣча такъ вѣроломна, какъ мнѣ старуха сказывала? Да хотя бы и такъ, то не ужели я не буду имѣть времени для избѣжанія отъ опасности; посмотримъ! Мы узнаемъ это на самомъ дѣлѣ. — При сихъ словахъ направила молодая бабочка дерзскій свой полетѣ. Въ небольшемъ отдаленіи почувствовала она пріятную теплоту. Сія приманка заставила ее еще болѣе приближиться. Но что же произошло? Сильное пламя привлекло ее къ себѣ, пожрало и на вѣки отняло у нее жизнь, въ наказаніе за ея непослушаніе.
Горе тѣмъ дѣтямъ, которые не слушаются своихъ родителей и наставниковъ! Щастіе, здоровье и часто самая жизнь ихъ подвергаются ненаградимому ущербу и погибели, естьли они возмнятъ о себѣ, что они неглупѣе другихъ и могутъ на все сами отважиться.
Чижикѣ, не умѣвшій еще летать, упалъ нечаянно изъ гнѣзда. Одинъ человѣкъ, мимо проходившій, сжалился надъ нимъ, взялъ его съ собою домой, воспиталъ его со всѣмъ попеченіемъ, и посадилъ его въ прекрасную клѣтку. Но едва онъ побольше выросъ, едва выучился летать, то уже и запечалился, что онъ въ неволѣ, и темница его, сколь ни прекрасна была, извлекала у него горчайшія слезы.
Тщетно утѣшали его, и увѣряли, что сія пріятная неволя предостерегала его отъ когтей хищныхъ птицъ, тщетно ласкалъ его благодѣтель, и разговаривалъ съ нимъ. Онъ давалъ ему самый лучшій кормъ, сахаръ и цуккербродъ; онъ обставливалъ его клѣтку вѣтвями, дабы наградить ему недостатокъ открытаго поля; но ничто не могло успокоить сего недовольнаго животнаго. Все это хорошо: говорилъ онъ самъ себѣ, но все это одинъ только видъ. Клѣтка моя сколь ни прекрасна: но все она нечто иное есть, какъ темница, и всѣ прислуги, которыми я пользуюсь, не составляютъ достойной награды за потерянную мною свободу. Онъ занимался еще печальными своими мыслями, какъ его благодѣтель принесъ ему нѣсколько свѣжаго сахару и другаго корму, и по неосторожности оставилъ незапертыя дверцы у клѣтки. Кто былъ веселѣе нашего маленькаго чижика? Онъ тотчасъ вылетѣлъ въ открытое окно, сѣлъ на сосѣднюю кровлю, ощипывалъ своимъ носикомъ перушки, поздравлялъ себя съ своимъ освобожденіемъ, и думалъ, что онѣ безъ всякаго уже опасенія можетъ пользоваться своею вольностію. Но глупенькой не примѣтилъ, что хитрая кошка подкрадывалась уже къ нему по кровлѣ. Вдругъ бросилась она на него и въ одно мгновеніе ока лишила его, и вольности и жизни.
Вольность не всякому полезна. Дѣти! не негодуйте на родителей вашихъ и наставниковъ, когда они не во всемъ даютъ вамъ волю, и не молите Бога, чтобы вамъ скорѣе вырваться изъ подѣ ихъ присмотру. Воля пріятна, но слѣдствія ея часто бываютъ весьма горестны.
"Отецъ звѣрей и человѣковъ! сказала лошадь, приближаясь къ трону Зевесову. Говорять, будто бы я была одно изъ лучшихъ твореній, которыми ты свѣтъ украсилъ, и мое самолюбіе заставляетъ меня тому вѣритъ. Но нѣтъ ли еще чего нибудь во мнѣ поправить? Что же би ты думала, найти въ себѣ поправить? сказалъ Зевесъ съ улыбкою. Говори, я приму твое наставленіе.-- "Не могла ли бы я сдѣлаться проворнѣе, продолжала лошадь, когда бы ноги мои были повыше и гибчѣе? Долгая лебединая шея, я думаю, также бы меня необезобразила; широкая грудь могла бы мнѣ придать силы; и какъ угодна тебѣ было опредѣлить меня навсегда къ тому, дабы на хребтѣ моемъ носить твоего любимца человѣка: то не лучшели бы было, естьлибъ у меня было природное сѣдло, какое благодѣтельный ѣздокъ на меня возлагаетъ. «Хорошо; отвѣчалъ Зевесъ; потерпи не много. Съ сими словами, принявъ важный видъ, произнесъ онъ творческое слово. Вдругъ оживляется предъ нимъ прахъ земной; вдругъ соединяется во едино органическое вещество и внезапно предстаетъ предъ трономъ гнусный верблюдъ. Ужасъ объемлетъ лошадь. Она взираетъ, содрогается, и трепещетъ, видя предъ собою столь гнусное чудовище. Вотъ тебѣ высокія и гибкія ноги, сказалъ Зевесъ, обратя взоръ на лошадь; вотъ тебѣ долгая лебединая вотъ тебѣ широкая грудь, вотъ тебѣ и природное седло. Хочешь ли ты лошадь, чтобъ я тебя также? — Лошадь все еще дрожала. Поди же, продолжалъ Зевесъ, и научись быть благоразумною, пока ты не наказана. Но воспоминай иногда и раскаевайся въ твоей безразсудности. А ты пребудь таковымъ, какъ теперь, новое животное! сказалъ Зевесъ обратя благосклонный взоръ на верблюда…. — На лошадь не должна на тебя взирать безъ ужаса содроганія.»
Не ропщи, дитя! на свое состояніе, хотя бы и казалось тебѣ, что оно могло бы быть лучше. Тварь не можетъ быть умнѣе Творца и провидѣніе всѣмъ управляетъ премудро; а по тому безумно было бы желать того, что нашему слабому разсудку казалось бы пріятнѣйшимъ. Проси у Бота того только, что онъ почтетъ для тебя полезнымъ.
Приснилось Алцидору, что онъ будешь щастливъ, когда найдетъ сокровище, сокрытое дѣдушкою его Мицидасомъ въ домѣ. Сны сбываются иногда, сказалъ самъ себѣ Алцидоръ, и началъ копать землю со всевозможнымъ тщаніемъ. Онъ нашелъ множество золота и денегъ. Кто могъ быть его щастливѣе? Пиры, экипажи, лакеи были первою его заботою. Онъ имѣлъ платье изъ драгоцѣнныхъ, золотыхъ и серебряныхъ матерій; жилищемъ его были палаты; великолѣпной адъ въ Аглинскомъ вкусѣ былъ его увеселеніемъ. Но это продолжалось не долго. Палаты, сады, лошади, все было промотано, и Алцидоръ сдѣлался бѣднѣе, нежели какъ былъ прежде. О тѣнь Мицидаса! и скричалъ Алцидоръ, какъ ты меня обманула? Но излей хотя малое на меня облегченіе, и содѣлай мою судьбу хотя мало сноснѣйшею. Такъ просилъ Алцидоръ и былъ услышанъ. Незнакомой голосъ сказалъ ему: Поищи еще однажды въ своемъ домѣ. Ты найдешь нѣчто, что тебѣ покажется весьма старымъ и ни къ чему годнымъ; — но отъ того зависитъ твое благополучіе. Онъ искалъ, искалъ и нашелъ маленькой деревянной ящичекъ. Безъ сомнѣнія сокрыты здѣсь драгоцѣнные камни, вскричалъ Алцидоръ и открылъ его съ жадностію. Но что же онъ увидѣлъ? Ящичекъ былъ совершенно пустъ, и въ немъ лежала только маленькая записочка. Вексель, вы думаете? Нѣтъ! — Ну такъ грамота на дворянство? И въ томъ ошиблись. — Да и къ чему могла ему годиться Дворянская грамота? Что же такое? Простая цидулка, въ которой написано было: "Будь благоразуменъ и довольствуйся тѣмъ, что пріобрѣтешь трудами своими. — Холодный потъ покрылъ Алцидора. Онъ не зналъ что начать, но наконецъ успокоился, послѣдовалъ сему наставленію, принялся за труды, и въ самомъ дѣлѣ сдѣлался щастливъ и пользовался спокойствіемъ до самаго конца своей жизни.
Оставлять дѣтямъ своимъ богатство, не внушивъ имъ охоты къ трудамъ и любви къ добродѣтели, значитъ устроевать имъ погибель. Щастливъ еще, кто подобно Алцидору вмѣсто отчаянія прибѣгнешь къ трудамъ и возвратить спокойствіе душѣ своей.
Престарѣлый воронъ хотѣлъ однажды подшутить надъ трудолюбивою пчелою, вразсужденіи кратковременной ея жизни. Какое страшное различіе находится между нами? сказалъ онъ ей. Я легко могу прожитъ сто лѣтъ; а тебѣ опредѣлено жить ко нѣсколько мѣсяцовъ. И такъ стоитъ ли того, чтобы подумать хотя мало о твоей жизни? — «Но что ты сдѣлалъ полезнаго во все продолженіе твоей жизни, спросила его пчела? И надѣешься ли ты хотя впредь сдѣлать что нибудь полезное? — Разсмотри же мой медъ. Я для человѣка полезна, и тружусь для него безпрерывно. Я не-спорю, что моя жизнь коротка: но могу сказать, что она полезнѣе твоей. Какая нужда до того раньшели, или позже кто умираетъ? Одинъ часъ съ пользою употребленный заслуживаетъ больше уваженія, нежели сто лѣтъ проведенные въ праздности.»
Дѣти! подражайте пчелѣ и не теряйте драгоцѣннаго времени въ праздности. Жизнь наша коротка: но мы ее можемъ продлить, употребляя съ бережливостію время на полезныя упражненія, и не предаваясь сну, и бездѣйственной праздности, которыя у многихъ людей похищаетъ почти двѣ трети жизни.
"Богъ печется о всѣхъ тваряхъ. Онъ не оставляешь и самыхъ птицъ безъ помощи и пропитанія, такъ учила благоразумная мать своего сына. Но не ошибаетесь ли вы? Маминька! сказалъ ей безразсудной мальчикъ. Поглядите какъ жестока и рѣзка стужа! Все замерзло, горы и долины глубоко покрыты снѣгомъ. Какъ можетъ бѣдная птица найти подъ сею замерзшею корою, маленькое зернушко? Богъ кажется оставилъ всю природу, и всѣхъ населяющихъ ея тварей.-- «Какая дерзость! Какое кощунство, мой сынъ! Открой окно въ садъ; ты тотъ часъ увѣришься въ протвиномъ. Онъ это сдѣлалъ, и увидѣлъ, какъ маленькія птички бросились къ окну и кажется просили себѣ помощи. Скорѣе, маминька, закричалъ маленькой вольнодумъ, скорѣе пожалуйте него нибудь накормитъ бѣдныхъ малюточекъ. — „Хорошо! Очень хорошо, отвѣчала ему нѣжная мать. Сожалѣніе, твое къ бѣдненькимъ птичкамъ для меня неоцѣненно. Оно противорѣчитъ сомнѣнію твоему о всеблагомъ промыслѣ, которому одному только обязанъ ты сими нѣжными чувствованіями сожалѣнія къ страждущимъ. Слѣдуй внушенію твоего сердца. — Старайся, сколько ты можешь, подражать благости божества и заступай со тщаніемъ мѣсто исполнителя непроницаемыхъ его судебъ и попеченія о всѣхъ тваряхъ: но не забывай стараться еще больше о твоихъ братіяхъ. Они тебѣ подобны. Они твои ближніе твои друзья. Не давай имъ изнемогать при вратахъ твоего дому. Одѣнь нагаго, напой жаждущаго, напитай томимаго гладомъ. Богъ далъ имѣніе не на то, чтобы его расточать, или имъ корыстоваться. Нѣтъ! Оно дано тебѣ только, для утѣшенія твоихъ собратій, для вспомоществованія страждущему.“
Дѣти! трепещите быть дерзски въ словахъ. и мнѣніяхъ противъ божественнаго промысла. умъ вашъ слабъ еще проникнуть въ недослѣдимую пучину безчисленныхъ дѣлъ благости и премудрости Создателя. Чѣмъ болѣе укрѣпится вашъ разсудокъ, чѣмъ болѣе вы будете вникать въ природу: тѣмъ болѣе увидите вы, что и самой червякъ, самая муха не изъяты отъ божественнаго его промысла. А потому естьли вамъ покажется что нибудь въ мірѣ несовершеннымъ, безполезнымъ или изъятымъ благости Создателя, то приписывайте это не другому чему, какъ только вашему невѣжеству.
Боецъ величиною въ семь футовъ, и огромностію тѣла подобящійся горѣ, шелъ однажды съ побѣдою съ боя. Его ротъ пѣнился, и глаза его какъ разкаленный уголь сверкали. Кто это такой? спросилъ одинъ иностранецъ у удивляющихся ему зрителей. Боецъ услышавъ то, почелъ себя обиженнымъ. Онъ началъ ругать иностранца, и едва удержался, чтобы не броситься на него съ яростію. Но сей смѣяся его злобѣ, сказалъ съ улыбкою: какъ возможно, что ты, будучи въ состояніи поднять тысячу пудъ, и побѣдить льва, не умѣешь побѣдить самаго себя, и не можешь одного слова, которое безъ всякаго намѣренія тебѣ выговорено?
Человѣкъ, которой способенъ съ слономъ бороться и льва побѣдить, не есть еще человѣкъ, когда онъ не въ состояніи себя побѣдить, и когда не чувствуетъ въ себѣ человѣчества.
Въ безразсудной войнѣ, которую вели противъ боговъ Исполины, выставили они противъ Минервы страшнаго дракона. Но богиня, презирая ихъ ополченіе, схватила и повергла его сильною своею мышцею на твердь небесную. Тамъ блистаетъ онъ еще и поднесь. — И то, что столь часто было великихъ дѣлъ наградою, сдѣлалось дракону завиднымъ наказаніемъ.
Подобнымъ образомъ и знатные люди отмщевая малозначущимъ, дѣлаютъ ихъ чрезъ то самое извѣстными.
Блажекъ, кто врагамъ своимъ мститъ благодѣяніями.
Левъ и человѣкъ путешествовали нѣкогда вмѣстѣ и разговаривали о разныхъ предметахъ. Человѣкъ началъ между прочимъ хвастаться своею силою, и старался доказать льву преимущество свое въ семъ свойствѣ. Въ то самое время увидѣлъ онѣ въ одномъ домѣ, мимо котораго они проходили, картину изображающую, какъ человѣкъ раздиралъ руками льва. — Взгляни! Сказалъ тогда съ видомъ побѣдителя. Здѣсь увидишь ты на самомъ дѣлѣ то, что я тебѣ доказывалъ. Но левъ, покачавъ головою, сказалъ: Мы львы не живописцы, но вмѣсто одного льва, побѣжденнаго вѣкомъ, увидишь ты на картинахъ сотни людей, растерзанныхъ львами.
Картина подобна зеркалу, которое можетъ въ себѣ изображать и дурные и хорошіе виды. А по тому не думай, чтобы всякое хорошее изображеніе было собственное твое. Не полагайся на слова льстеца. Онъ можетъ сказать, что ты храбрѣе всѣхъ на свѣтѣ, что ты весь родъ человѣческій осыпаешь благодѣяніями, что ты всѣхъ превосходишь въ добродѣтели, знаніяхъ и другихъ совершенствахъ. Но не вѣрь тому. Старайся быть таковымъ: но не гордись и помни, что слова льстеца подобны кисти живописца, которая и муху можетъ представить въ видѣ слона.
Молодой и неопытной крысенокъ выползъ въ первой разъ изъ своей норы. Онъ чрезвычайно удивлялся дневному свѣту, которой еще въ первой разъ увидѣлъ; а и того болѣе кошкѣ, которая вдали отъ него спокойно, тихо и какъ бы во снѣ лежала. Какой это любезной звѣрокъ, думалъ маленькой крысенокъ! Какой пріятный, тихій и кроткій видѣ имѣетъ онъ! Какая прекрасная фигура! Я думаю, что могу къ нему приближиться, и съ нимъ подружиться. Наружность его обѣщаетъ, что онъ будетъ мнѣ вѣрнѣйшимъ другомъ, какого только я могу найти. Неопытной звѣрокъ! Онъ спѣшитъ подбѣжать къ кошкѣ: но лицемѣрка перемѣнила тотчасъ свой видъ и съ жадностію схватила обманутаго крысенка, которой былъ весьма вкусною пищею для ея тощаго желудка.
Остерегайся судишь о человѣкѣ по одной только наружности. Злоба часто скрывается подъ одеждою дружбы и невинности.
„Что вы здѣсь дѣлаете? спросила ласточка трудолюбивыхъ муравьевъ… — Мы собираемъ запасъ на зиму; отвѣчали они. О! это хорошо, сказала ласточка; я сама стану тоже дѣлать.“ — Въ туже минуту начала она искать мертвыхъ пауковъ и мухъ, и натаскала ихъ множество въ гнѣздо свое? „Къ чему это? спросила наконецъ мать ея? — Къ чему это? Запасъ на жестокую зиму, любезная маминька! Собирай и ты также! Меня муравьи научили сей предосторожности, — Оставь это земнымъ муравьямъ, отвѣчала ей старуха. Что прилично имъ, то негодится для насъ ласточекъ. Намъ опредѣлила благосклонная природа лучшую участь. Когда обильное лѣто кончится: то мы улетимъ отсюда, и на семъ пути уснемъ всѣ одна за другою, опускаясь въ теплыя болота, гдѣ мы безъ нужды будемъ отдыхать, пока новая весна возбудитъ насъ къ новой жизни.“
Дѣти! собирайте для себя то, что вашему концу прилично. Не выпускайте изъ виду, что вамъ опредѣлена будущая блаженная жизнь, естьли вы дѣлами своими ея удостоитесь. И для того не жадничайте слишкомъ собирать богатства. Они тлѣнны, и для будущаго вашего блаженства нимало не нужны украшайте лучше душу свою добродѣтелями. Онѣ суть истинной запасѣ, нужной необходимо въ готовящейся вамъ новой жизни.
На берегахъ рѣки Тибра жилъ трудолюбивой поселянинъ, коего безплодное поле щедро награждало тяжкіе его труды. Тщетно непогода противилась его трудамъ. Градъ, вѣтры, жаръ и стужа казались щадящими его плоды и его поля, и въ то самое время, когда пашни его сосѣдей не соотвѣтствовали ни мало надеждѣ и желаніемъ своихъ хозяевъ, его маленькое поле было рогомъ изобилія. Сосѣди его были ежегодно тому свидѣтелями: но будучи далеки отъ того, чтобы сіе щастіе приписывать неусыпному попеченію сего добраго крестьянина, и ослѣпясь завистію, обвинили они его предъ судьею въ волшебствѣ. Судья потребовалъ его къ суду. Крестьянинѣ явился съ граблями и заступомъ; а его сынѣ привелъ предъ судей двухъ воловъ съ плугомъ. „Вотъ, сказалъ онъ своимъ судьямъ, орудія моего колдовства! Могутъ ли завистники порицать меня въ этомъ? Чему иному обязанъ я прибыткомъ и изобиліемъ моихъ полей, какъ не симъ помощникамъ, которые суть единственная причина моего видимаго колдовства. Я согласенъ на все; но естьли вы присудите меня сжечь, то надобно будетъ сжечь также и моего сына, моихъ воловъ, мой плугъ, грабли, и прочую земледѣльческую збрую: ибо они были участниками и помощниками моихъ трудовъ и моего изобилія.“ — Мужикъ замолчалъ, а съ нимъ вмѣстѣ замолчалъ весь судъ, равно какъ и недоброжелательные его обвинители. Всякой былъ пристыженъ; и судья далъ ему полное одобреніе.
Сія басня научаетъ, что трудѣ можетъ преодолѣвать всѣ препятствія и достичь желаемаго успѣха. Многіе жалуются на свою бѣдность, но естьли разсмотрѣть въ точности, то едвали не всѣ таковые найдутся сами въ томъ виноватыми. Лѣность и нерадѣніе о дѣлахъ суть главные источники нищеты.
Человѣкъ, живучи въ обществѣ, рѣдко избѣгаетъ ссоры. Гордость часто заставляетъ его къ собственному своему вреду заводить раздоры съ подобными ему человѣками. — Ступеньки одной прекрасной лѣсницы поссорились въ одинъ день о преимуществѣ. Верхніе почитали себя знатнѣе нижнихъ, какъ степенемъ достоинства, такъ и происхожденіемъ. — „Какое различіе находится между нами, говорили онѣ нижнимъ ступенькамъ съ видомъ гордости и презрѣнія? Не смѣйте равняться съ нами. Вы лежите почти въ пыли, когда мы напротивъ того касаемся главою свѣтилъ небесныхъ, и попираемъ васъ ногами.“ — „Но не изъ однихъ ли мы рукъ вышли, сказали имъ нижнія ступеньки? Не изъ одного ли дерева здѣланы, и не служите ли вы подпорою всѣмъ здѣшнимъ домашнимъ также какъ и мы?“ — Хозяинъ, которой долго подслушивалъ ихъ споръ, сказалъ наконецъ: „Будьте терпѣливѣе и научитесь быть довольны, всякой своимъ состояніемъ.“ — Но ступеньки все еще спорили. И такъ хозяинъ отпилилъ нижнія отъ верхнихъ и показалъ имъ самымъ дѣломъ, что верхнія ступеньки держались на верху только посредствомъ нижнихъ.
Безумно было бы простолюдиму жаловаться на судьбу, что онъ не имѣетъ тѣхъ высокихъ степеней достоинства, которыми пользуются другіе члены въ обществѣ: когда можетъ быть провидѣніе не дало ему тѣхъ способностей, которыя нужны для отправленія важнѣйшихъ должностей вельможи. Но несправедливо было бы также, когда бы кто презиралъ простолюдима за то только, что онъ находится въ низкомъ званіи. Въ обществѣ все соединено непрерывною цѣпью, и служитъ одно другому подпорою.
Олень, которому благосклонная природа позволила жить цѣлые вѣки, проживши на свѣтѣ лѣтъ сто, сказалъ однажды одному изъ своихъ внуковъ: „Я помню еще хорошо то время, когда у людей не было огнестрѣльнаго оружія.“ — „Какъ это хорошо для насъ было! Предки наши гораздо щастливѣе насъ были, сказалъ внукъ вздохнувши.“ — „Ты ошибаешься, другъ мой! и заключаешь слишкомъ скоро, сказалъ старой олень. Время было другое, но не лучше. Человѣкъ имѣлъ тогда вмѣсто огнестрѣльнаго оружія стрѣлы и луки, и мы были тогда въ такомъ же худомъ состояніи, какъ и теперь.“
Дѣти! не привыкайте слишкомъ спѣшила въ сужденіи вашемъ, и предоставьте однѣмъ только старухамъ думать такъ, что въ старину все было лучше. Всякое время имѣло искони и выгоды свои и непріятности.
Одна маленькая, прекрасная, проворная, шутливая и ласковая постельная собачка была любимицею своего господина. Самыя отборнѣйшія лакомства были ея пищею, и пуховая подушка служила ея постѣлею. Стараніе о ней, заботы и уваженіе занимали всѣхъ въ домѣ: но нечаянно забѣжало сіе маленькое. животное на дворѣ, гдѣ въ то время обѣдала большая дворная собака. „Какъ! сказала маленькая фаворитка Филаксу, ты питаешься хлѣбомъ изъ отрубей, и гнилая солома составляетъ твою постелю? Не ужели господинѣ нашъ не имѣетъ столько, богатства, чтобы и тебѣ давать такую же пищу изъ кухни, какою я пользуюсь? И ты кажешься быть довольною? Ты не жалуешься на свое состояніе?“ — Другъ мои! отвѣчалъ ей вѣрный Филаксъ, ты ошибаешься. Пища, которою ты питаешься, была бы мнѣ можетъ быть болѣе вредна, нежели полезна, а потому я и не имѣю причины быть недоволенъ моимъ состояніемъ. Что же касается до того, что меня ласкаютъ меньше, нежели тебя: то это не удивительно; по тому, что и часто пріятное предпочитается полезному.»
Дѣти! не судите по наружному виду о щастіи или нещастіи другаго, и научитесь предпочитать пріятному то, что можетъ вами принесть истинную пользу. Не рѣдко тѣло, покрытое рубищемъ, скрываетъ въ себѣ истинно благородную душу, но ея все спокойствіе, зависитъ отъ сихъ рубитъ. Изобиліе и изнѣженная роскошь часто подавляютъ сѣмена благородныхъ чувствованій, и дѣлаютъ насъ неспособными къ исполненію должностей нужныхъ въ общежитіи.
Pазбойники напали на одну деревню, разорили ее въ конецъ, и были столь жестокосерды, что умерщвляли безъ всякой жалости мущинъ и женщинъ, младенцевъ и престарѣлыхъ, такъ что изъ всѣхъ нещастныхъ той деревни удалось только двоимъ скрыться благополучно. Одинъ изъ нихъ былъ слѣпъ, а другой хромъ. Они не смѣли долго пробыть въ томъ мѣстѣ, гдѣ жизнь ихъ ежеминутно подвержена была опасности. И такъ, что имъ было дѣлать? — Бѣжать? — Но одинъ не могъ ходить; а другой не видѣлъ дороги, по которой бы спастись можно было. Одинъ безъ помощи другаго подвергся бы неизбѣжной смерти. И такъ слѣпой взялъ къ себѣ на плеча хромаго, а хромой показывалъ слѣпому дорогу. Они вскорѣ достигли безопаснаго убѣжища, и такимъ образомъ спасли жизнь свою чрезъ взаимную помощь, которую они другѣ другу оказали.
Дѣти! не думайте чтобы вы заключали въ себѣ всѣ нужныя человѣку достоинства, и могла бы обойтись безъ помощи другихъ. Нѣтъ ниже самаго послѣдняго человѣка, которой бы не имѣлъ въ себѣ какого нибудь преимущества, которымъ бы могъ другимъ быть полезенъ: и напротивъ, нѣтъ ниже самаго знатнаго и умнаго человѣка, которой бы совершенно обошелся безъ помощи другихъ. А по тому презирать другихъ, не значить ли самому себѣ недоброжелательствовать?..
Павлинъ увидѣвши однажды пѣтуха, сказалъ курицѣ: "Смотри какъ, важно и гордо выступаешь твой пѣтухъ! Но люди никогда не скажутъ: гордой пѣтухъ! а всегда говорятъ: гордый павлинъ! — «Это отъ того произходитъ, сказала курица, что человѣкъ умѣетъ отличать основательную гордость. Пѣтухъ гордится своею бодростію и своимъ мужествомъ, а ты чѣмъ? — Одною красотою перьевъ.»
Принимать на себя важность не заслуживши отъ другихъ уваженія, значить дѣлать себя смѣшнымъ и презрительнымъ. Кто достоинъ почтенія, тотъ и не принимая на себя гордаго вида, будетъ отличенъ отъ всякаго.
Одинъ приходской священникъ былъ позванъ въ отдаленную хижину. Онъ пошелъ туда немедленно. Но что же онъ увидѣлъ? Одного старика, которой боролся съ смертію, и былъ уже при послѣднемъ издыханіи. Онъ лежалъ безъ силъ, покрытый рубищами, на соломѣ, и ожидалъ послѣдней минуты. Подлѣ его кровати стоялъ изломанный столъ, и старенькой сундучокъ, выкрашенный черною краскою. На заплѣсневелой стѣнѣ висѣлъ прекрасно отдѣланный заступъ, выточенная коса, и чистый глиняный рукомойникъ. Въ этомъ состояло все имѣніе бѣднаго. Добродушный священникъ взиралъ съ удивленіемъ на печальное его положеніе. Сердце его тронуто было сожалѣніемъ и слезы потекли изъ глазъ его. «Другъ мой! сказалъ онъ наконецъ старику: утѣшься! щастіе твое скоро совершится. Небо призываетъ уже тебя къ себѣ. Я вижу, что бѣдность твоя велика была на земли. Жизнь твоя была горестна и печальна: но теперь приближился уже ты къ своему освобожденію. Собери свое мужество, и оставь жилище, которое тебѣ столь многаго труда и слезъ стоило.» — «Государь мой! сказалъ наконецъ прерывающимся голосомъ умирающій старикъ. Я не знаю о какихъ вы мученіяхъ, слезахъ и печали со мною говорите. Я, сколько могу вспомнить, жилъ всегда довольно и спокойно. Жизнь моя, благодаря Бога, была довольно продолжительна; но я не запомню, что бы во все ея теченіе терпѣлъ я когда-либо недостатокъ. Мои дни текли спокойно, съ удовольствіемъ и въ радости среди вѣрнаго дружества. Мое сердце никогда не мучилось ни злобою, ни завистію. Всякой для меня былъ хорошъ, по тому что и я таковъ же для всѣхъ былъ. Мои трудолюбивыя руки доставляли мнѣ нужное пропитаніе, не изнуряя меня излишно. Мои инструменты, которые вы здѣсь на стѣнѣ видите, топоръ, коса и заступъ, выработывали мнѣ ежедневно больше, нежели сколько и я имѣлъ нужды. Я былъ здоровъ и крѣпокъ; былъ самъ себѣ господинъ и не былъ обремененъ долгами. Чегожъ у меня не доставало? Конечно ничего! Я отхожу съ радостію и удовольствіемъ къ предвѣчному моему отцу.» — «Такъ ты не боишься умереть? сказалъ ему священникъ, и не трепещешь при видѣ блѣдныя смерти?» — «А чего же мнѣ бояться? возразилъ старикъ: Для чего мнѣ быть печальну и боязливу? Мнѣ, уже болѣе девяноста лѣтъ, которые я благополучно прожилъ. Я видѣлъ ежедневно прекрасный образъ божества, восходящее и заходящее солнце. Я созерцалъ премудрость его Творца и красоту его твари. Я пользовался всѣми наслажденіями, міра, которыя только позволены, человѣку. Какъ же я могу быть не благодарнымъ, и не благословлять сихъ Божескихъ благодѣяній? — Нѣтъ! безъ страха и ужаса; но съ веселіемъ отхожу я къ сему милосердому отцу. Я наслаждаюсь уже удовольствіемъ, которое мнѣ смерть готовитъ удовольствіемъ, соединиться духомъ моимъ съ Богомъ. Одинъ только злодѣй долженъ трепетать Его и Его пришествія.»
Съ сими словами скончался добродушный старикъ, и смерть его извлекла слезы умиленія у честнаго священника.
Дѣти! поревнуйте жизни сего почтеннаго старца. Просите Бога, да и васъ сподобитъ онъ такой же жизни и такой же кончины. Строгая добродѣтель, трудолюбіе и презрѣніе къ мірскимъ суетностямъ могутъ вамъ обѣщать и то и другое. На земли можно почесть только того щастливымъ, кто имѣя не много, доволенъ своимъ состояніемъ, кто не зная нѣги и роскоши, пользуется драгоцѣннымъ здоровьемъ, и кто будучи удаленъ отъ зависти, ненависти и другихъ мучительныхъ страстей, пользуется спокойствіемъ душевнымъ.
«Грубый и подлый камень! Ты хочешь возвыситься, и сдѣлаться мнѣ подобнымъ? сказалъ нѣкогда съ надмѣнною гордостію истуканъ своему подножію. Моя голова досязаетъ облаковъ, и я съ презрѣніемъ попираю тебя моими ногами. Щастливъ ты, что мнѣ не хочется раздавить тебя въ прахъ своею тяжестію.» — « Потише, мой любезной! потише, отвѣчало ему подножіе. Бывши столь слабымъ, не годится тебѣ поступать такъ несправедливо и гордиться. Что бы изъ тебя было, когда бы я перестало тебя поддерживать! Твоя, голова, которою мнишь ты досязать облаковъ, раздробилась бы въ прахъ, и твоего тѣла надлежало бы искалъ въ пыли у ногъ моихъ.»
Не презирай того, отъ кого собственное твое благополучіе и безопасность зависитъ, хотя бы онъ былъ и ниже тебя своимъ состояніемъ. Дѣти! не презирайте людей, которые вамъ прислуживаютъ, и не будьте къ нимъ жестокосерды. Помните, что безъ ихъ прислуги имѣли бы вы гораздо болѣе заботѣ и безпокойства. Поступайте съ ними такъ, какъ бы вы желали, чтобы и съ вами поступали, когда бы вы находились на ихъ мѣстѣ.
Комаръ, сѣвши однажды быку на голову, сказалъ ему съ надмѣнною гордостію: «Не обременяю ли тебя своею тяжестію! скажи мнѣ откровенно.» — «Глупенькой? отвѣчалъ ему быкъ, я и не слыхалъ бы, что ты сидишь на мнѣ, естьли бы, ты самъ не напомнилъ имъ объ этомъ.»
Думать о себѣ болѣе, нежели чего мы стоимъ въ самомъ дѣлѣ есть первая вывѣска глупости. Дѣти! убѣгайте сего порока. Надмѣнной человѣкъ, думающій что онъ всѣхъ умнѣе и лучше, тѣмъ болѣе сожалѣнія достоинъ, что онъ ни имѣетъ никакой надежды, когда либо поправиться.
«Безразсудные люди! сказалъ медвѣдь слону. Чего не требуютъ они отъ насъ звѣрей! — Я долженъ подъ музыку танцовать я! важный медвѣдь! Развѣ незнаютъ они, что такія шутки не приличны моей важной осанкѣ? А естьли бы не такъ, то чему же бы мнѣ смѣяться, когда я танцую?» — «Я также танцую подъ музыку, отвѣчалъ понятливый слонъ, и думаю, что я не меньше тебя важенъ и осанистъ: но я никогда не примѣтилъ, чтобы зрители надо мною смѣялись. Одно, только пріятное удивленіе изображается тогда на ихъ лицахъ. И такъ повѣрь мнѣ, медвѣдь! люди не тому смѣются, что ты танцуешь, но тому только, что ты такъ, смѣшно при томѣ коверкаешься.»
Такъ подобно и многіе гордятся, думая, что они-то составляютъ предметъ достойный общаго уваженія, и что само провидѣніе печется о нихъ болѣе, нежели о всѣхъ другихъ.
Одинъ умный, знатный и добрый Господинъ предпринялъ путешествіе въ Берлинъ. Молодой Офицеръ, жившій у него по сосѣдству, наскучивъ войною, хотѣлъ туда же ѣхать. Но у него недоставало денегъ заплатить за провозъ. И такъ онъ предложилъ Господину, не угодно ли ему будетъ взять его себѣ въ сопутники. Прозьба принята была съ учтивостію и всѣ издержки сняты были на себя отъ добродушнаго иностранца. Въ первой день удерживался молодой Офицеръ разсказывать о подвигахъ своихъ, оказанныхъ имъ на войнѣ. Отъ скромности ли то происходило, или отъ почтенія и стыдливости, не извѣстно? Но кто знаетъ людей сего рода, тотъ безъ сомнѣнія усумнится въ этомъ. На другой день все уже было оставлено. Довѣренность вступила на ихъ мѣсто. Онъ хвастался, что тысячу непріятелей положилъ собственными руками; генералу самому показалъ дорогу; войскамъ далъ знакъ къ сраженію; обозу съ провіантомъ прикрылъ онъ ретираду, и Вурмсера избавилъ отъ опасности. Иностранецъ долго слушалъ его, слушалъ, улыбался, и наконецъ заснулъ. "Какъ? думалъ молодой герой. Онъ спитъ! и моя похвала глухимъ ушамъ достается!
«Это обидно.» Онъ началъ будить. Я слышу, отвѣчалъ господинъ, и опять уснулъ. Герой вторично его будитъ будитъ наконецъ и въ третій разъ. «Ахъ! что за дьявольщина? сказалъ наконецъ съ досадою иностранецъ. Чего тебѣ хочется? Либо дай мнѣ спать, либо не усыпляй меня своими расказами.»
Нѣтъ ничего несноснѣе, какъ слушать хвастливаго болтуна. Человѣку даны два уха; а одинъ только языкъ, сказалъ нѣкто, дабы мы больше слушали полезнаго и меньше болтали того, что ни съ разумомъ, ни съ истинною не сходно.
Солнце опустилось уже въ море, какъ двѣ серны встрѣтились въ одной Алпійской долинѣ. «Ахъ! какъ я устала! сказала одна изъ нихъ. Взгляни на эту крутую и утесистую гору; она пряма какъ стѣна, и выше облаковъ поднимается. Ни одна еще изъ моихъ сестръ не отваживалась взойтить на нее; я одна это сдѣлала.» — «Но какую же ты пользу отъ того получила?» — "О! что касается до того, то должно признаться, что никакой, ибо на горѣ не было ни травы, ни кустарника. Но и то уже служить наградою, когда мы можемъ сказать: «Намъ удалось то чего никоему еще не удавалось.» — «Ты шутишь! отвѣчала, другая серна. Я провела нынѣшній день не съ такимъ трудомъ; но съ большею пользою. Сперва бѣгала я по долинамъ, дабы показать свое проворство, данное мнѣ отъ природы; но по томъ оставя сіе тщетное хвастовство, взошла я на одну посредственную гору и нашла на ней себѣ пищу.»
Наконецъ, вскричалъ Мелампъ, наконецъ мнѣ удалось! — «Что такое?» — Выучиться по Арабски.-- "По Арабски? Да для чего бы это? Къ чему служитъ Арабской языкъ здѣсь въ Германіи, и особенно въ твоемъ состояніи? — "О! это не для пользы, но для славы, чтобы всѣ обо мнѣ говорили, что я одинъ во всей здѣшней Провинціи разумѣю по Арабски.-- «Это такое щастіе, которому я не завидую! Что касается до меня, другъ мой! то я лучше хочу по Англински учиться.»
Что сказала Серна и Мелампъ, то дѣлаютъ и многіе другіе люди. Но хвалиться сдѣланнымъ отъ насъ хотя труднымъ, но безполезнымъ дѣломъ, есть пустое хвастовство, и предпринимать что нибудь трудное, не предвидя отъ того ни себѣ, ни другимъ пользы, есть истинное дурачество.
Нѣкто увидѣлъ Арапа моющагося въ рѣкѣ. «Друтъ мой! сказалъ онъ ему; ты скорѣе взмутишь и зачернишь воду, нежели вымоешься хотя не много. Будь доволенъ тѣмъ, что тебѣ дано отъ природы.»
Напрасно лукавой человѣкъ, имѣющій отъ природы злое сердце, надѣваетъ маску добродѣтели. Онъ не смоетъ оказываемыми притворно благодѣяніями пятна, которое дѣлаетъ ему злое его сердце.
Одинъ оселъ услышалъ, что путешествіе просвѣщаетъ человѣка, распространяетъ кругъ его познаній и дѣлаетъ его способнымъ къ отправленію знатнѣйшихъ въ обществѣ должностей. И такъ онъ рѣшился путешествовать. Онъ бѣгалъ по горамъ, спускался въ долины, бродилъ по лѣсамъ, и даже не пропускалъ лазить и пачкаться по болотамъ. — «Куда ты идешь? сказалъ ему быкъ, попавшійся на встрѣчу и работающій на пашнѣ.» — "Я путешествую.-- "Ты? — "А для чего же не такъ? Развѣ ты не слыхалъ, что путешествіе просвѣщаетъ! — «Глупая скотина! сказалъ ему быкѣ съ досадою. Ну прилично ли тебѣ путешествовать съ твоею ослиною головою? Что пользы въ томъ, что ты праздно бродишь и не дѣлаешь для себя полезныхъ замѣчаній изъ всего того, что ты видишь и слышишь; когда не замѣчаешь отличныхъ заведеній, которыхъ недостаетъ въ твоемъ отечествѣ; и когда не стараешься самаго себя разсмотрѣть и поправить. Не лучше ли бы было, есть ли бы ты принялся за работу, и исправлялъ то, что по твоимъ силамѣ и способностямъ?»
Подобнымъ образомъ путешествуютъ тѣ, которые не имѣя ни малѣйшихъ свѣдѣній о томъ, чего еще недостаетъ въ ихъ отечествѣ, не зная о томъ, что наиболѣе требуетъ ихъ вниманія, и даже не имѣя и способностей, дабы различить полезное отъ вреднаго и извлечь изъ того себѣ пользу, ѣздятъ въ другія государства, не зная сами за чѣмъ, и только тратятъ понапрасну время и деньги.
Двое плѣшивыхъ увидѣли въ одномъ углу что-то блестящее. Всякой думалъ, что это какая нибудь дорогая вещь, и всякому хотѣлось ее себѣ присвоить. Они бросились оба, начали браниться, а по томъ дошло дѣло и до драки. Они тузили другѣ друга кулаками и выщипали одинъ другому и послѣдніе волосы, которые еще на головѣ оставались. Наконецъ одинъ изъ нихъ остался побѣдителемъ. Онъ бросился опрометью къ находкѣ. Но что же онъ увидѣлъ, и что получилъ въ награду за свою побѣду? — Старой костяной гребень, которой ни къ чему не былъ годенъ; а для плѣшиваго тѣмъ менѣе еще могъ быть полезенъ.
Такъ случается со всѣми тѣми, которые безразсудно жадничаютъ получить какую нибудь вещь, не зная ни мало, будешь ли она имъ полезна, и часто къ собственному вреду своему зачинаютъ съ другими тяжбы и споры.
Орелъ спустился на землю. Скромно и тихо было его шествіе. Змѣя увидя его изъ куста, подползла къ нему, и распалясь гнѣвомъ и завистію, возвѣстила любимцу боговъ войну. она уже готовилась нанесть ему смертельную язву: но орелъ примѣтилъ то заблаговременно. Ему легко было истребить змѣю побѣдоносными своими когтями. Но такого мщенія стыдился орелъ. Съ видомъ презрѣнія поднялся онъ вверхъ, и скрылся въ облакахъ, куда и взоръ пресмыкающагося не могъ проникнуть.
Дѣти! будьте осторожны противъ ухищреній злыхъ людей, и убѣгайте люботщенія. Вы не рѣдко найдете себѣ завистниковъ изъ низкаго состоянія, старающихся причинить вамъ вредъ: но отомщать таковымъ постыдно. Удаляйтесь ихъ и удаляйтесь такъ, дабы они не приписали того вашему малодушію; а въ прочемъ собственное терзаніе зависти накажетъ подлаго завистника.
Одна любящая философствовать мышь, вздумала прославлять благосклонную природу, утверждая, что она больше всѣхъ животныхъ старалась зберечь мышей отъ истребленія. "Одна половина изъ насъ, говорила она въ доказательство, получила отъ природы крылья, дабы въ случаѣ, когда бы мы всѣ были на земли истреблены кошками, могла она съ небольшимъ трудомъ возобновишь нашъ родѣ посредствомъ лѣтучихъ мышей. — "Глупенькая видно не знала, что на лѣтучихъ мышей есть также и лѣтучія кошки.
Думать о себѣ больше, нежели чего ни стоимъ, значить подавать поводъ къ тому, чтобы всякой смѣялся нашей гордости и невѣжеству.
Въ одной древней оружейной палатѣ столкнулись, не знаю по какому случаю, шпага и заржавѣлой заступъ. Заступѣ былъ столь дерзокъ, что хотѣлъ съ госпожею шпагою вступить въ дружескій разговоръ. Сіе, какъ легко судить можно, весьма досадно было госпожѣ шпагѣ. «Подлая, тварь! вскричала она на заступъ. Развѣ ты не знаешь, что меня носятъ только отличенные почестями и знатностію люди? Мною побѣждаютъ они народовъ; мною содѣлался и ты нужнымъ для ихъ рабовъ.» — «Не гордись, милая! сказалъ ей хладнокровно заступъ. Ты нужна въ обществѣ столько же, какъ и я. Ты побѣждаешь враговъ и служишь украшеніемъ для тѣхъ, которые пекутся о земледѣльцахъ, обработывающихъ мною гряды; а я, копая землю и дѣлая ее плодоносною, доставляю плоды и растѣнія, нужныя для пропитанія тѣхъ, которые тебя носятъ. И такъ я долженъ тебя почитать столько же сколько и тебѣ надлежать любить меня.»
Дѣти! естьли вы будете почтены въ обществѣ достоинствами: то не презирайте тѣхъ, которые будутъ вамъ служить своими трудами. Помните, что не достоинство украшаетъ человѣка; но человѣкъ украшаетъ достоинство, естьли поведеніемъ своимъ ему соотвѣтствуетъ, и дѣлами своими его заслуживаетъ.
Въ одинъ день жаловалась не благодарная овца на добродушнаго, своего пастуха. «Ты никогда, сказала она ему, не окажешь мнѣ ни малѣйшей ласки. Печальная моя жизнь не можетъ тронуть твоего сердца. Однако же я доставляю пропитаніе тебѣ и всему твоему дому. Ты дѣлаешь сыръ изъ моего молока, платье изъ моей шерсти, и моихъ дѣтей продаешь ты за наличныя деньги: но за все это даешь ты мнѣ только худой кормъ, да и того не много. Ты ни разу еще меня, не погладилъ, а собаку напротивъ того ласкаешь ты ежедневно, — сего лѣниваго звѣря, которой живетъ въ несносной праздности, и тебѣ ни къ чему, совсѣмъ ни къ чему не служить.» — «Ни къ чему, отвѣчала собака? А кто бережетъ тебя и твоего господина? Кто защищаетъ тебя отъ нападенія лютыхъ звѣрей? Не меньше ли самъ господинѣ сберегаетъ тебя, да и можетъ ли онъ защищать тебя отъ твоихъ непріятелей? Неблагодарная? Я уйду отъ тебя. Ты раскаешься когда нибудь, но можетъ быть уже поздно, въ своей неблагодарности.» — Она въ самомъ дѣлѣ ушла; овца заблудилась въ лѣсу волкъ увидѣлъ ее безъ пастуха и собаки, схватилъ ее и растерзалъ на томъ же мѣстѣ. «Я заслужила такую участи, вскричала умирающая овца. Моя неблагодарность наказана. Она одна была причиною моей смерти.»
Такъ погибаетъ тотъ, кто одного себя почитаетъ достойнымъ уваженія, кто всѣхъ другихъ щитаетъ безполезными тунеядцами, и кто надѣяся на себя излишно, презираешь другихъ, и думаетъ, что онъ можетъ прожить одинъ безъ помощи себѣ подобныхъ.
Одинъ Дервишъ не ѣлъ по цѣлому дню; а только вечеромъ, когда звѣзды всходили на небѣ, довольствовался тремя фунтами хлѣба и четырьмя фунтами говядины, дабы подкрѣпить истощенныя свои силы. Послѣ того препроводилъ уже всю ночь въ пѣніи и молитвѣ. Одинъ прозорливой и благоразумной человѣкъ, замѣтивши это не однократно, сказалъ: Не лучшели бы по нашему ночью спать, и поменьше ѣсть, а днемъ работать? Тотъ, у кого желудокъ обремененъ пищею, не способенъ къ духовнымъ размышленіямъ.
Тучный, — неповоротливый быкъ и быстрый олень паслись однажды вмѣстѣ на лугу, — «Олень! Сказалъ ему быкъ, станемъ дружнѣе, есть ли нападетъ на насъ левѣ; мы его отдѣлаемъ по молодецки.» — «Что касается до меня, отвѣчалъ олень, то я на это неотважусь. Для чего мнѣ пускаться въ неровной бой со львомъ, когда я надежнѣе могу, бѣжать отъ него?»
Басня научаетъ, что всякому надлежитъ предпринимать то, что съ его силами сходно.
"Слабый соперникѣ моея власти! сказалъ однажды въ ярости жестокой Борей кроткому Зефиру. Какъ ты можешь являться въ моемъ присутствіи, и не убѣгаешь меня? Развѣ ты не боишься моей мстительной власти? Видишь ли ты сіи улыбающіеся сады, сіи пестротою, своею восхищающіе цвѣты, сію привлекательную зелень? Всѣ сіи блестящіе предметы могу я однимъ дуновеніемъ истребить и въ ничто обратить. Стоитъ только захотѣть, то я могу потрясти природу даже до ея основанія, " — «Знаю я тебя и твою силу, отвѣчалъ ему Зефиръ. Но какая тебѣ въ томѣ нужда? — Мое дуновеніе, тихо и оживляетъ всю природу; а твое умерщвляетъ ее и разрушаетъ. Я даю розѣ бытіе и сохраняю ея красоту; напротивъ того, единое твое дуновеніе лишаетъ ее листьевъ, заставляетъ увядать и въ ничто обращаетъ. — Но щастливѣе ли ты отъ того и слышалъ ли ты хотя однажды отъ кого нибудь, за то благодарностъ? Меня любятъ повсюду; а тебя ненавидятъ. На тебя плачутся и проклинаютъ твое тиранство а меня, напротивъ того отъ мала до велика всякой благословляетъ и воздаетъ сердечную благодарность. Не лучше ли заставлять другихъ улыбаться, нежели проливать?»
Дѣти! естьли судьба приведетъ васъ управлять другими, то будьте подобны кроткому Зефиру. Поступайте великодушно съ вашими подчиненными. Будьте къ нимъ ласковы и снисходительны. Пріучайте ихъ къ послушанію не страхомъ и жестокостію, но кротостію и благодѣяніями.
На одномъ дворѣ, который имѣлъ открытый видѣ въ поле, жила одна свинья. Ей давали всего, что только было ей по вкусу во всемъ изобиліи. Овощъ, жолуди, молоко, муку, плоды, однимъ словомъ, все, что только ей нравилось, могла она избирать по своему изволенію. Такой знатной кормъ произвелъ вскорѣ свое дѣйствіе. Свинья здѣлалась жирна и толста. Она ничего болѣе не дѣлала, какъ только спала, или набивши брюхо валялась въ грязи для лучшаго сваренія пищи. Но какъ она всегда обжиралась до излишества, то при полномъ желудкѣ и не могла она имѣть спокойнаго сна. Однажды лежала она въ бездѣйственной праздности на соломѣ и смотрѣла, какъ лошади бывши отъ самаго разсвѣта въ работѣ, п будучи наконецъ поставлены къ норму, начали его ѣсть съ аппетитомъ и удовольствіемъ. Толстяки рѣдко разсуждаютъ, но тутъ пришло какъ-то свиньѣ въ голову подумать о своемъ состояніи. «Какъ вы думаете, друзья мои! сказала она лошадямъ? какая бы была причина, что меня скука мучитъ? Весь день провожу я въ томъ только, чтобы ѣсть, пить и спать, сколько мнѣ захочется. А вы, друзья мои! какъ я вижу, питаетесь сквернымъ кормомъ, и не смотря на то обременены всегда работою. Сѣдло, угнѣтающее васъ, никогда не сходитъ съ вашей спины, и удило безпрестанно раздираетъ ротъ вашъ; но что за причина, что вы всегда веселы, прыгаете и рѣзвитесь, имѣя на спинѣ тяжкое бремя, и почитаете себя щастливыми?» — « О! ты лѣнивая тварь! царица всѣхъ празднолюбцевъ! сказала ей одна лошадь. Какъ ты можешь удивляться нашей живости и спокойствію духа? Весь свѣтъ знаетъ, что скука, досада и отвращеніе происходятъ отъ лѣности и праздной жизни; а здоровье, веселость и спокойствіе духа отъ работы и трудолюбія. Вотъ весь секретъ, которой ты знать хотѣла.»
Дѣти! убѣгайте лѣности. Она есть мать всѣхъ пороковъ. Она дѣлаетъ тѣло наше не способнымъ къ трудамъ, умъ къ размышленіямъ, а сердце къ добрымъ чувствованіямъ.
Обезьяна жаловалась нѣкогда кошкѣ на многія обиды, которыя она принуждена была терпѣть въ домѣ. «Скажи мнѣ, моя пріятельница! говорила она ей, для чего никто терпѣть меня не можетъ? Всякой, кто только убавитъ у меня пищи, или съиграетъ надо мною какую нибудь, шутку, или дастъ толчка, находитъ въ томъ удовольствіе; а вить я кажется довольно забавна. Я шучу, прыгаю, коверкаюсь, и приводя всякаго въ смѣхъ доставляю тѣнь удовольствіе моимъ домашнимъ.» — «Другъ мой! сказала ей кошка, ты весела, это правда; но, ремесло твое не очень хорошо. Всякаго, кто только приближится къ тебѣ, ты царапаешь, щиплешь и кусаешь. Покажи мнѣ хотя одного, изъ нашихъ домашнихъ, которой бы не имѣлъ отъ тебя такихъ знаковъ? Ты передражниваешь всякаго и представляя въ смѣшномъ видѣ тѣло, движенія другихъ, думаешь тѣмъ, понравиться. Но повѣрь мнѣ: ты не только не нравишься, но еще въ большее отъ того омерзѣніе приходишь. То правда, что глядя на тебя смѣются: но скрытно всякой, питаетъ къ тебѣ мщеніе въ своемъ сердцѣ. Первой случай, открывшійся къ отмщенію тебѣ, всякой хватаетъ съ жадностію, и старается отъиграть тебѣ шутку. Повѣрь мнѣ, навлекать себѣ отъ всякаго презрѣніе и ненависть гнусно и вредно, и дѣлая такія подлыя шутовки, не должно тебѣ ни мало удивляться, когда тебя никто терпѣть не можетъ.»
Удерживайся, дитя! отъ критики и колкихъ насмѣшекъ надъ другими. Чѣмъ болѣе ты покажешь въ этомъ остроты, тѣмъ болѣе наживешь себѣ непріятелей. Будь веселъ, но безъ обиды другаго. Сіе предохранитъ тебя отъ многихъ неудовольствій, и пріобрѣтетъ тебѣ много доброжелателей.
«Приносить ли тебѣ какое нибудь животное больше меня пользы? спросила нѣкогда пчела человѣка.» — «О! конечно, отвѣчалъ онъ. Овца для меня гораздо полезнѣе ибо ея шерсть мнѣ необходимо нужна; а твой медѣ мнѣ только пріятенъ. Сверхъ же того знаешь ли ты, для чего я овцу тебѣ предпочитаю? Овца отдаетъ мнѣ свою шерсть, не дѣлая ни малѣйшаго препятстствія; но когда ты даешь свой медъ, то долженъ я всегда остерегаться, чтобы ты меня не ужалила.»
Дѣти! будьте признательны къ тѣмъ благодѣтелямъ, которые наблюдаютъ истинную нашу пользу, и предпочитайте ихъ тѣмъ, которые оказываютъ вамъ помощь въ такихъ только вещахъ, которыя служатъ къ единому удовольствію, и тѣмъ болѣе еще, естьли они за оказанное вамъ пустое благодѣяніе будутъ упрекать васъ.
Студенты Анатомическіе, вышедши изъ училища, захотѣли то, что имъ показано было, повторить на какой нибудь собакѣ. Они встрѣтили одну за улицѣ и рѣшились ее какъ нибудь поймать. Непримѣтнымъ образомъ заманили они ее къ себѣ въ средину, приласкали ее и выхваляли ее кудрявую и бѣлую шерсть, не смотря на то, что она съ ногѣ до головы покрыта была грязью. Робинъ, такъ называлась собака, мотала своимъ хвостомъ и смѣялась ихъ лести. Между тѣмъ одинъ изъ стоящихъ въ кругу вынулъ свой платокъ, подкрался къ Робину и обвязалъ ему около шеи. Собака поздно уже увидѣла, что она поймана. Всѣ закричали: "Пойдёмъ опять въ анатомію. Робинъ вылъ, огрызался и противился всячески, — но тщетно. — Онъ долженъ былъ итти и былъ запертъ въ анатомію. Всѣ начали точитъ свои анатомическіе ножи. Робинъ смотрѣлъ на то съ отчаяніемъ и видѣлъ предъ собою неизбѣжную смерть. Что было ему дѣлать? — Кусать? скрыпѣть зубами? — Сіе больше принесло бы ему вреда, нежели пользы. Къ щастію вспомнилъ онъ о другомъ средствѣ. Онъ началъ ласкаться къ первому, которой къ нему подошелъ. Другому подалъ онъ свои лапы, и лизалъ ему руки. Онъ танцовалъ и вертѣлся въ кругу, и когда примѣтилъ, что на него смотрѣли съ удовольствіемъ; то сіе подало ему надежду къ жизни. Онъ удвоилъ свое искуство, кувыркался чрезъ голову, и дѣлалъ разные комплѣменты и низкіе поклоны. Сіе возбудило въ анатомикахъ еще болѣе удовольствія. Онъ становился на заднихъ ногахъ, глядѣлъ прямо въ верхъ, представлялъ часоваго, поворачивался на право и на лѣво, и схвативши палочку держалъ ее на своемъ плечѣ вмѣсто ружья. Такое искуство въ собакѣ показалось необычайнымъ, всѣ единогласно закричали: «Пусть останется Робинъ; мы поймаемъ себѣ другую собаку, которая не столь будетъ знающа и искусна.»
Вотъ что спасло жизнь нещастной собаки! Она должна насъ научить своимъ примѣромъ, какъ полезны и спасительны искуство, способность и знаніе; и какъ ласкою можно и самыхъ враговъ здѣлать себѣ друзьями.
Собака долго гонялась за однимъ зайцомъ и наконецъ его поймала. Она разорвала его съ жадностію, и лизала кровь, текущую изъ раны….
«Злая тварь! сказалъ полумертвый заяцъ. Я удивляюсь, какъ можно поступать столь жестокосердо? Довольно было бы уже, что ты лишила меня вольности, но ты еще находишь въ томъ удовольствіе, что бы терзать мою утробу, и насыщаться моею кровію? --»
Дѣти! будьте милосерды и къ самымъ непріятелямъ вашимъ. Естьли вы доведены будете до того, что вамъ должно будетъ за себя вступиться, то защищайтесь съ великодушіемъ. Обезоружьте вашего врага, но не находите жестокаго удовольствія въ томъ, чтобы терзать его безъ нужды.
Бойся сильнаго человѣка, о которомъ ты худо говорилъ; бойся дурака, съ которымъ ты шутилъ неосторожно; бойся философа, коего гордость оскорбилъ ты; бойся злого, съ которымъ ты вступилъ въ какое нибудь обязательство. — "Кого же не бояться и кому вѣришь? Вѣрь одной только добродѣтели, и собственному твоему сердцу, да и то тогда только, когда тебѣ первая извѣстна, а другимъ управлять умѣешь.
«Блаженной памяти мой отецъ, того былъ прямой герой! сказалъ молодой волкъ лисицѣ. Какъ страшенъ онъ былъ во-всемъ околодкѣ! Онъ побѣдилъ болѣе двухъ сотъ непріятелей, и послалъ ихъ черныя души въ царство мертвыхъ. И такъ удивительно ли что онъ наконецъ одному покориться долженъ былъ?» — "Ты говоришь какъ надгробной Ораторъ, сказала ему лисица; но сухой историкъ прибавилъ бы: «что двѣсти непріятелей которыхъ, онъ побѣдилъ, были овцы и ослы; а одинъ непріятель, которому онъ покорился, былъ первыя быкъ, на котораго онъ осмѣлился напасть.»
Такъ подобно разсказываютъ о себѣ хвастуны, но презрѣніе есть единственная имъ награда. Дитя! естьли ты сдѣлаешь и доброе дѣло, не хвались тѣмъ, дабы не уменьшить цѣны его. Пусть лучше другіе отдаютъ тебѣ справедливость и хвалятъ добрыя дѣла твои.
Одинъ деревенской мальчикъ услышалъ на плетнѣ пѣночку. "Ахъ! какъ она хорошо поетъ! сказалъ онъ. «Какъ бы я желалъ поймать ее.» — Птичка спряталась въ свое гнездышко, и мальчикъ подкравшись, поймалъ ее. Онъ съ радостію побѣжалъ домой, заперъ ее въ клѣтку, и старался объ ней сколько было можно. Но птичка сидѣла печально не ѣла ничего, что онъ ей давалъ, и не хотѣла пѣть. — «Для чего же ты не поешь? сказалъ ей мальчикъ. У тебя голосъ прекрасной; ты живешь со мною, я стараюсь о тебѣ сколько возможно, и ты ни въ чемъ не имѣешь недостатка! Ахъ! жестокосердый! сказала ему пѣночка. Мнѣ пѣть? Нѣтъ, я лучше умру съ печали, нежели стану нѣтъ, будучи разлучена съ тѣми, которыхъ я люблю. Естьли же ты хочешь, чтобы я пѣла, то соедини меня съ моимъ мужемъ и съ моими дѣтьми, отъ которыхъ ты разлучилъ меня изъ единаго удовольствія.»
Прожорливая свинья обжиралась однажды подѣ высокимъ дубомъ, свалившимися съ него желудями. Она столь была жадна, что не успѣвала съѣсть — одного желудя, какъ уже другой пожирала глазами. «Неблагодарная тварь! сказалъ наконецъ дубъ глядя на нее сверьху. Ты обжираешься моими плодами, не обратя на меня вверхъ ни единаго благодарнаго взора.» Свинья выслушала его неудовольствіе, замолчала на минуту, и прохрюкала въ отвѣть: «Мои благодарные взоры не отвращались бы отъ тебя, естьли бы я знала, что жолуди твои для одной меня только падаютъ.»
Дѣти! не пропускайте случая къ оказанію другимъ благодѣянія, но не требуйте себѣ за то благодарности; а особливо естьли вамъ случится сдѣлать кому добро по нечаянности и безъ намѣренія вашего къ тому. — Человѣкъ, оказывающій благодѣянія на похвальбу себѣ, дѣлаетъ то изъ корысти и недостоинъ никакой признательности.
Одинъ богатой старикѣ, почувствовавъ приближающійся конецъ своей жизни, вздумалъ наслѣдникамъ своимъ оставить по себѣ памятникъ. Онъ боялся, чтобы добро, которое онъ въ жизни своей сдѣлалъ, не предано было забвенію. И для того захотѣлъ по крайнѣй мѣрѣ продолжать жизнь съ своими будущими потомками въ подобномъ себѣ изображеніи. Въ семъ намѣреніи велѣлъ онѣ призвать къ себѣ двухъ самыхъ искуснѣйшихъ живописцовъ, и обѣщалъ тому, которой спишетъ его точнѣе, знатную награду; но сказалъ при томъ, чтобы ни единая черта его лица не была пропущена въ портретѣ. Оба живописца приложили величайшее стараніе, дабы получить обѣщанное награжденіе. Одинъ изобразилъ всѣ черты лица стариковъ и употребилъ все свое искуство, дабы изобразить его какъ можно сходнѣе съ натурою. Онъ написалъ старика съ широкимъ наморщеннымъ лбомъ, бѣлыми какъ снѣгъ волосами, дрожащими руками и долгими бровями. Онъ изобразилъ умирающій его видъ, слабыя, полупогасшіе и слезящіеся глаза, беззубой ротъ, испорченныя десны, вострой подбородокъ, изсохшіе и подгибающіеся ноги, сгорбившіеся плеча. Однимъ словомъ ничто не было забыто, и кто только смотрѣлъ на портретѣ, всякой удивлялся точности и сходству его съ старикомъ. Другой напротивъ того живописецъ избралъ иную дорогу. Онъ придалъ своему портрету молодой видѣ, румяной цвѣтъ, живость лица, полныя щеки, прекрасные волосы, прелестную талію; кратко сказать, онъ изобразилъ прекраснаго молодаго человѣка, и его портретъ имѣлъ только тотъ недостатокъ, что ни мало не походилъ на старика. Оба живописца принесли свои портреты. Съ очками на носу разсматривалъ онъ первой изъ нихъ. Но какъ онъ ужаснулся, когда увидѣлъ въ немъ изображенную смерть. «О! нѣтъ, это не я, совсѣмъ не я, вскричалъ онъ, бросивъ презрительной взоръ на живописца.» — Но едва увидѣлъ онъ прелестной портретъ другаго живописца, то въ ту же минуту началѣ выхвалять его и въ каждой чертѣ находилъ признаки лица своего. «Вотъ! сказалъ онъ съ радостію, вотъ настоящій мой видъ! Такъ, — это точно мои глаза! Это мой лобъ, мой ротъ, мои руки, однимъ словомъ онъ точь вточь на меня походитъ.» Онъ осыпалъ живописца похвалами, и далъ ему большее награжденіе, нежели какое онъ съ начала дать хотѣлъ. «Я вижу довольно, сказалъ живописецъ, изобразившій старика сходно съ натурою, что ложь, льстящая въ глаза, всегда нравится, и пріятна; а строгая, противящаяся нашему вкусу или прихотямъ предается проклятію.»
Пословица издревле говорить: что правда глава колетъ, и ежедневный опытъ Подтверждаетъ ея истинну. Но не устрашайтесь тѣмъ, любезные дѣти! Будьте всегда праводушны. Это одно можетъ васъ сдѣлать въ глазахъ честныхъ людей почтенными; а естьли лживой льстецѣ и презритъ васъ, то его презрѣніе будетъ вамъ служишь похвалою и одобреніемъ.
Одинъ человѣкъ имѣлъ прекрасной лукъ изъ чернаго дерева, изъ котораго онѣ весьма далеко и мѣтко пускалъ стрѣлы, и которой онѣ какъ нѣкую драгоцѣнность почиталъ. Но однажды разсматривая его внимательно, сказалъ онъ: «Любезной мой лукъ! ты еще не много грубоватъ! Все твое украшеніе состоишь въ гладкости. Жаль! но правда еще, можно тому помочь. Я пойду и попрошу самаго лучшаго художника вырѣзать на лукѣ разныя изображенія. Онъ пошелъ и художникъ дѣйствительно вырѣзал на немъ всю охоту. Что могло болѣе приличествовать луку, какъ не охота? Хозяинъ его преисполненъ былъ радости. — „Ты заслуживаешь сіи украшенія, сказалъ онъ луку!“ Между тѣмъ вздумалось ему его попробовать. Онъ началъ его натягивать, но лукъ тотчасъ переломился.»
Сему луку подобны-тѣ, которые или сами предпринимаютъ что нибудь выше силъ своихъ, или другихъ къ тому принуждаютъ.
Одна дикая, здоровая, статная, молодая, но глупая и дерзкая лошадь, жаловалась однажды на несправедливость своего господина, которой принуждалъ ее исполнять высокомѣрныя свои приказанія. Она почти со слезами говорила о томъ дворной собакѣ. Но Филаксъ, такъ назывался стражъ дому, будучи услужливъ, вѣренъ и покоренъ, хвалился чрезвычайно своимъ господиномъ, и почиталъ себя весьма счастливымъ. — «Какое бѣдное ремесло отправляемъ мы здѣсь, сказала съ досадою гордая лошадь! Мы служимъ день и ночь для удовольствія другаго, для прихотей господина, которой одного только себя, а больше никого не любитъ. Moжетъ ли что быть сего бѣднѣе? Не спать, ѣсть и пить, когда ему угодно, какое униженіе! Я весьма наскучилъ этимъ. Сей неугомонной человѣкъ не даетъ мнѣ покою. Онъ не сходитъ съ моей спины! По крайней мѣрѣ, естьлибъ онъ хотя не много былъ поучтивѣе; а то нѣтъ! онъ всегда бранитъ меня, и даже грозитъ своею плѣтью и шпорами! Однимъ словомъ не смотря на мою честь, онъ взираетъ на меня и поступаетъ со мною, какъ съ своимъ слугою. Часто, когда гордыя его капризы выводятъ меня изъ терпѣнія, не слушаюсь я его, упрямлюсь противъ него, бью своими копытами, становлюсь на дыбки и стращаю его сбросить съ себя.» — «Вотъ отъ того-то ты и пропадаешь, отвѣчала ей вѣрная собака, что тебѣ пользы въ томъ, что ты упрямишься и негодуешь на того, которой даетъ тебѣ за труды пищу и старается о тебѣ? Я также тружусь для своего господина, не сплю ночи, и, стерегу домъ его; но ты не соблазнишь меня жаловаться на него. Я довольна, и за то не боюсь ни плѣти, ни шпоровъ, которые часто терзаютъ твое тѣло. Послушай, другъ мой! Недовольной и безпокойной духъ служитъ самъ наказаніемъ. Слабой долженъ искать защиты отъ сильнѣйшаго, и его покровительство заслуживать повиновеніемъ и услужливостію. Сама природа того, чтобы одинъ повелѣвалъ, а другой повиновался.» И такъ, естѣли ты хочешь меня послушаться: то будь довольна тѣмъ, къ чему-тебя судьба опредѣлила. Исполняй свою должность безъ роптанія, и старайся служить человѣку: то повѣрь мнѣ, что ты тогда будешь гораздо спокойнѣе и довольнѣе своимъ состояніемъ."
Самый законъ Божескій говоримъ вамъ, любезные дѣти! Всяка власть на есть отъ Бога! И такъ повинуйтесь безъ роптанія своимъ начальникамъ; они суть отцы ваши. Естьли же вы увидите строгость и понесете наказаніе: то ищите тому въ самихъ васъ причины и старайтесь поправиться.
Одна пестрая бабочка едва успѣла вылупиться изъ своей куколки, то и начала уже играть роль великой хвастуньи. Ей казалось, что ни одно животное не могло сравняться съ нею въ красотѣ. Что ни попадалось ей на глаза, испытывало ея презрѣніе. "Какое животное можетъ сравняться со мною въ красотѣ? говорила она. Золото, серебро и другія прелестнѣйшія краски блестятъ на моихъ крылушкахъ. Возьмемъ на примѣръ пчелу. Что въ ней найдешь хорошаго, выключая трудолюбіе? — Кузнечикъ также не столь красивъ, какъ я. — А длинное животное, водяная стрекоза, какъ смѣетъ со мною сравняться! На ней все грубо; ни въ чемъ нѣтъ пропорціи, на всемъ ея тѣлѣ не найдешь ни одной порядочной черты, какими украшено мое тѣло. Стоитъ только развернуть мнѣ одно крылушко, или поиграть противъ солнца: то всякой уже приписываетъ мнѣ похвалу, и всякой отдаетъ преимущество предъ всѣми животными въ красотѣ. — Но одна благоразумная пчела, подслушавши хвастунью, почла себѣ за должность сорвать съ нее личину самолюбія. «Это правда, сказала она бабочкѣ, что твой краски превосходятъ цвѣты полевые и твой блескъ ослѣпляетъ глаза: но можешь ли ты похвалиться, чтобы ты принесла хотя малую пользу свѣту? Сверхъ того вспомни любезная пріятельница! чѣмъ ты была прежде, нежели сдѣлалась бабочкою? Не скрывалась ли ты въ тѣлѣ червяка, въ тѣлѣ гнусной гусеницы?»
Дѣти! не превозноситесь пустою наружностію, но украшайте себя качествами достойными человѣка. Вы пріобрѣтете себѣ гораздо болѣе уваженія, — естьли трудолюбіемъ, умомъ и честностію содѣлаетесь полезными обществу гражданами, нежели естьли одною только одеждою, щегольствомъ и пышностію здѣлаете себя подобными наряднымъ кукламъ.
Одинъ почтенный старикъ переносилъ труды и зной, обработывая свою пашню собственными руками, и засѣвая вспаханное поле плодоносными сѣменами. Вдругъ предстало предъ него подѣ обширною тѣнію липы Божеское явленіе! Старикѣ изумился. — Я Соломонъ! сказалъ ему дружескимъ голосомъ призракъ. Что ты здѣсь дѣлаешь старикъ? — «Когда ты Соломонъ, отвѣчалъ старикъ: то какъ ты можешь о томѣ меня спрашивать? Ты посылалъ меня въ моей юности къ муравью. Я видѣлъ его труды, и научился у него быть прилѣжнымъ, и собирать себѣ нужное, для пропитанія; а что я тогда перенялѣ, то дѣлаю теперь. — Ты не все еще перенялъ, отвѣчалъ ему духъ. Поди къ муравью и научись у него также въ зиму твоихъ лѣтъ покоиться, и собраннымъ въ тишинѣ пользоваться.»
Дѣти! будьте трудолюбивы и прилѣжны, когда еще силы ваши не ослабѣли, и когда душевные дарованія находятся во всемъ блескѣ. Но не будьте столь жадны къ прибытку и ко всему, какъ бы оно полезно ни было, чтобы забыть совсѣмъ о себѣ и не щадить своего здоровья, не давая себѣ ни малѣйшаго отдохновенья.
Одинъ земледѣлецъ, которому, кромѣ его хижины, все было ново и не извѣстно, услышалъ отъ одного путешественника обѣ одномъ инструментѣ, которой назывался и въ которомъ будто бы представлялось вѣрное изображеніе всякаго человѣка, которой въ него смотрѣлся. Сіе возбудило въ немъ нѣмъ сильнѣе любопытство, чѣмъ меньше могъ онѣ понять это. Ему весьма хотѣлось увидѣть такой инструментѣ; и для того пошелъ онъ въ ближайшій городѣ. Но какъ онъ ужаснулся нашедши зеркало, и увидя свой отвратительной видъ. Онъ былъ изъ самыхъ безобразнѣйшихъ людей: но не могъ никакъ повѣрить, чтобы онъ въ самомъ дѣлѣ таковъ былъ, какъ его зеркало представляло. Онъ забылъ, что имѣлъ дѣло съ зеркаломъ, и ему показалось, что оно хотѣло надъ нимъ подшутить, и дѣлало гримасы, дабы ему насмѣяться. Симъ мнѣніемъ обманувшись, пришелъ онъ въ великой гнѣвъ, наморщился, и началѣ кусать губы: но къ величайшей досадѣ увидѣлъ, что и зеркало всѣмъ его кривляньямъ подражало. — «Такъ ты хочешь надо мною насмѣхаться, вскричалъ онъ наконецъ въ бѣшенствѣ? Развѣ ты щитаешь меня какимъ глупцомъ? Нѣтъ погоди, я приведу тебя въ разсудокъ.» — При сихъ словахъ схватилъ онѣ свою палку и ударилъ ею по зеркалу. — Но чтожъ сдѣлалось? Вмѣсто одного зеркала, увидѣлъ онѣ ихъ сотню, и вмѣсто одного насмѣшника, увидѣлъ себя въ каждомъ кусочкѣ разбитаго стекла осмѣхаемымъ.
Такъ случается съ тѣми, которыхъ самая малость оскорбляетъ. Мщеніе навлекаетъ тысячу новыхъ неудовольствій, и кто за малую обиду хочетъ отмстить, тотъ долженъ твердо быть увѣренъ, что сдѣланнымъ себѣ удовлетвореніемъ умножитъ онъ только число насмѣшниковъ.
Свѣтящійся червячекъ возгордился нѣкогда своимъ блескомъ. — "Для чего я пресмыкаюсь по землѣ? сказалъ онъ самъ себѣ. Не равняюсь ли я блескомъ со звѣздами? И не могъ ли бы я также, какъ и они освѣщать съ небесъ землю? Но кузнечикъ, подслушавши его хвастовство, сказалъ: — « Глупенькой! не стыдно ли тебѣ такъ чваниться. Твой блескъ столь малозначущъ, что его днемъ и примѣтить не можно. А естьли бы возвысить тебя хотя на тысячную долю того разстоянія, на которомъ находятся свѣтила небесныя: то бы никто и не зналъ, существуешь ли ты на свѣтѣ? --»
Дѣти! не гордитесь дарованіями, естьли въ себѣ какія примѣтите, и не думайте, что бы вы столько же могли славиться и на обширной тверди важныхъ Государственныхъ должностей, сколько вы видны въ небольшомъ кругу вашего состоянія.
Одна лисица имѣла большой плодами наполненный магазинъ, до котораго она и сама не смѣла дотронуться. Не смотря на то сія лукавая плутовка пользовалась тою славою, что объ ней во всемъ околодкѣ говорили, какъ о кроткой и благочестивой особѣ. — "Она ничего не любитъ столько, сказывалъ всякой, какъ дѣлать добро тѣмъ, которые у нее просятъ помощи. Она собираетъ только для того, думалъ всякой, чтобы было что раздѣлять бѣднымъ. Сотни звѣрей приходятъ къ ней одинъ за другимъ, и ни одинъ изъ нихъ не отходитъ отъ нее безъ облегченія своея нужды., — Не было ни единаго звѣря, которой бы въ томъ усу мнился. Но одна овца, имѣя великой недостатокъ въ кормѣ, рѣшилась предпринять путешествіе къ сему кроткому звѣрю. Жестокая зима истребила бывшій у нее небольшой запасѣ. Она пошла къ великодушной лисицѣ, представила ей свою нужду и бѣдность, въ которой она страдала. Она просила, плакала, умоляла. — Но все тщетно. Хитрая лицемѣрка не слушаетъ ее; отказываетъ ей въ малѣйшемъ подаяніи, и къ чувствительнѣйшему огорченію овцы, нападаетъ на нее съ суровостію, и выгоняетъ ее безъ всякой жалости изъ своего дому. Для чего? Овца была одна; не было ни единаго свидѣтеля, которой бы могъ прославить благодѣтельное сердце сей обманщицы, и обнаружить такой ея поступокъ.
Дѣти! убѣгайте лицемѣрія. Оно есть порокъ, коего гнусность рано или поздно открывается. Благодѣтельствуйте людямъ не для того, чтобы объ васъ говорили: но для того только, дабы облегчить горесть вашего ближняго. Не ищите пустой славы слыть благодѣтелемъ. Собственное ваше сердце, собственная ваша совѣсть и душевное удовольствіе наградить васъ за то.
Мальчикѣ игралъ однажды съ ручною змѣею. «Любезной мой звѣрокъ! сказалъ ей мальчикъ; я бы не обходился съ тобою такъ ласково и безпечно, естьли бы у тебя ядъ не былъ отнятъ. Вы змѣи самыя злыя и неблагодарныя твари. Я помню, какъ я читалъ въ одномъ мѣстѣ, что одинъ бѣдной земледѣлецъ, видѣвши подъ плетнемъ змѣю, которая была можетъ быть одна изъ твоихъ прабабушекъ, и замерзнувши лежала полумертвая, поднялъ ее съ сожалѣніемъ и посадилъ въ свою теплую пазуху. Но едва очувствовалась сія злодѣйка, то и укусила тотчасъ своего благодѣтеля; и добродушный человѣкъ скончалъ жизнь свою за неосторожность.» — « Я удивляюсь, сказала змѣя, какъ пристрастно пишутъ ваши Историки! Наши разсказываютъ сію же исторію совсѣмъ иначе. Они говорятъ, что сей добренькой человѣкъ думалъ, что та змѣя дѣйствительно была мертвая, и какъ она была изъ числа пестрыхъ змѣй, то и положилъ онъ ее въ пазуху, дабы послѣ содрать съ нее красивую кожу. Справедливо ли онъ поступилъ?» — -- «Ахъ! молчи, сказалъ ей въ отвѣтъ мальчикъ. Какой неблагодарной не найдетъ себѣ причинъ къ оправданію?» — Правда твоя, мой сынъ! сказалъ отецъ, подслушавши разговоръ ихъ. Но замѣть себѣ при этомъ, что естьли ты услышишь когда нибудь о какомъ неблагодарномъ человѣкѣ, то разсматривай всѣ обстоятельства точно, прежде нежели ты его столъ гнуснымъ пятномъ замараешь. Истинные благодѣтели рѣдко обязываютъ неблагодарныхъ, и даже къ чести человѣчества можно сказать, никогда. Но благодѣтели, имѣющіе въ виду какія нибудь корыстолюбивыя намѣренія, достойны, мой сынъ! чтобы платили вмѣсто признательности неблагодарностію.--«
Одно дитя гонялось за пчелою. — Для чего? — Спросите вы? — Оно и само того не знало. Довольно, — въ этомъ состояла его забава и удовольствіе. Оно гонялося и старалося ее схватить. Но пчела долго насмѣхалася его неповоротливости и отъ него улетала. Наконецъ, досадуя на его неотвязчивость, она выждала способную минуту, и ужалила его въ руку. Дитя закричало изъ всѣхъ силъ, побѣжало къ своей матери и жаловалось ей на пчелу: но уже поздно было, и пособить тому не осталось никакого средства. Пчела язвительно насмѣхалась, летя въ слѣдъ за нимъ. Но и ея радость продолжалась не долго. Будучи побуждаема мщеніемъ, она столь глубоко запустила свое жало въ рану, что оставила его тамъ, и вскорѣ почувствовала весьма сильную боль. Спустя нѣсколько дней умерла она отъ несносной боли, и будучи уже при послѣднемъ издыханіи, сказала: Ахъ! сколь жестоки слѣдствія мстительности. Они гораздо ужаснѣе и больше того удовольствія, которое мы чувствуемъ, отмщевая за свою обиду.»
Прекрасный павлинъ распустилъ однажды изумрудный свой хвостъ колесомъ, и ходилъ по двору. Всѣ птицы взирали на него съ изумленіемъ, и удивлялись красотѣ его перьевъ. Но двѣ глупыя утки, рояся въ лужѣ, начали его критиковать, и были столь тонки въ своемъ сужденіи, что не примѣтили въ немъ ничего болѣе, кромѣ однихъ недостатковъ. "Сестрица! сказала одна изъ нихъ другой, посмотри на его ноги, какъ они гнусны, какъ они шероховаты! Да, да, сказала другая; а крикъ его еще гнуснѣе. На что уже хуже совы, но и та отъ него убѣгаетъ. При каждомъ словѣ смѣялись онѣ, сколько имъ хотѣлось. Но одинъ нырокъ подслушавши ихъ насмѣшки, сказалъ: — «Фуй! госпожи дамы, вы смотрите только съ одной стороны, — только то, чего недостаетъ у павлина: но признайтесь мнѣ, не гораздо ли гнуснѣе ваши ноги и вашъ голосъ, когда напротивъ того вы нимало не можете похвалишься такимъ прекраснымъ хвостомъ?» — Сей упрекъ досаденъ показался уткамъ. Онъ позвали голубя, которой также пилъ изъ лужи. — "Послушай, дружокъ! сказали онѣ голубю. Будь нашимъ судьею. Не правда ли, что у павлина весьма скверенъ голосѣ и безобразны ноги? — «Я право этого не примѣтилъ, отвѣчалъ имъ голубь; потому, что золото и блескъ драгоцѣнныхъ камней, попеременно являющіеся на хвостѣ у павлина, столько меня очаровали, что я я забылъ посмотрѣть на ноги; а важная его осанка привела меня въ такое удивленіе, что я и не слыхалъ, каковъ его голосъ.»
Дѣти! не пріучайтесь осуждать другихъ, и оглядывайтесь на собственные ваши недостатки. Вы часто замѣтите, что они въ васъ гораздо болѣе, нежели въ тѣхъ, кого вы осмѣять хотѣли. Будьте снисходительны къ погрѣшностямъ другихъ и старайтесь разсматривать людей больше съ хорошей, нежели съ дурной стороны. Естьли же и подлинно увидите вы въ комъ недостатокъ: то смотрите, не награждается ли онъ другими важнѣйшими совершенствами, которыми вы не можете похвалиться?
Лисица, будучи томима голодомъ, бѣгала по лѣсу и искала добычи. Она увидѣла изъ дали пѣтуха, украшеннаго прекраснымъ гребнемъ и разноцвѣтными перьями. Онъ ходилъ величественно и велъ за собою двенатцать курицъ. Лисица вдругъ не карабкалась на дерево, и дожидалась своей добычи. Между тѣмъ, какъ она подкрадывалась и приноровлялась, какъ бы ей лучше напасть на пѣтуха, вдругъ услышала она звукъ, которой показался ей необычайнымъ. Она оставила прежнее дерево, и подкралась къ тому, на которомъ висѣлъ барабанѣ. Сучья, колеблемыя вѣтромъ, ударялись въ него, и производили звукъ, къ которому лисица прислушиваясь внимательно, и оглядываясь на всѣ стороны, увидѣла наконецъ барабанъ. Она чрезвычайно обрадовалась, и думала, что ловко попируешь надъ симъ новымъ животнымъ. Пѣтухъ между тѣмъ, находясь неподалеку отъ нее съ своими курами, — услышалъ шорохъ, когда она подкрадывалась къ барабану, увидѣлъ лисицу, и успѣлъ заблаговременно скрыться отъ нее съ своими курами. Лисица между тѣмъ, съ великимъ трудомъ взлѣзла на кривое и суковатое дерево, и бросилась съ жадностію на барабанъ. Она разорвала его своими зубами: но вмѣсто вкусной пищи нашла она въ немъ только клочекъ твердой, ослиной кожи и нѣсколько обручей изъ сухаго дерева, негоднаго въ пищу. Легко судить можно, что, сколько она обрадовалась при первомъ взглядѣ, столько же печалилась, увидя свою ошибку. "Ахъ! я глупая! сказала она сама себѣ. Для чего, я далась въ обманъ, и упустила добычу, которую уже почти въ рукахъ имѣла, погнавшись за барабаномъ, которой наполненъ, только однимъ вѣтромъ!
Не будьте жадны къ новостямъ, и не упускайте настоящей пользы, надѣясь впредь получить что нибудь выгоднѣйшее.
Геркулесѣ, будучи взятъ на небо, засвидѣтельствовалъ прежде всѣхъ боговъ почтеніе Юнонѣ. Весь Олимпъ и сама Юнона удивились тому. — "Какъ? сказали ему, ты съ непріятельницею своею поступаешь такъ отлично? — "О конечно! отвѣчалъ Геркулесъ; ибо одни только ея гоненія подали мнѣ случай къ тѣмъ славнымъ дѣламъ, которыми я заслужилъ небо. Весь Олимпъ одобрилъ отвѣтъ новаго бога, и Юнона сама съ нимъ примирилась.
Басня научатшъ, что нерѣдко нужда и гоненія отъ другихъ, которыя мы не иначе какъ за нещастія почитаемъ, подаютъ случай къ нашему благополучію; а во вторыхъ, что великодушнымъ терпѣніемъ можемъ мы и враговъ здѣлать себѣ пріятелями.
"Жители воздушные! взирайте и удивляйтесь моему быстрому полету, сказала пущенная изъ лука стрѣла плавающимъ по воздуху птицамъ. Можетель вы подняться до такой непостижимой высоты, какъ я? — Но одна изъ птицъ сказала ей съ улыбкою: "Правда, но это только на одну минуту. Сверхъ же того не чужею ли силою подымаешься ты, и не скоро ли низвергнешься ты собственною своею тяжестію? —
Дѣти! естьли Провидѣнію угодно будетъ возвысить васъ въ знатное достоинство, не гордитесь тѣмъ, и старайтесь содѣлаться онаго достойными. Не забывайте себя и берегитесь, чтобы тяжесть или вашего невѣжества, или пороковъ не низвергла васъ съ онаго. —
Одинъ коршунъ, поймавши голубя, упрекалъ его сильно въ непримиримой ненависти, которую онъ отъ природы имѣлъ ко всѣмъ коршунамъ. «Я знаю тебя, злая тварь! сказалъ онъ голубю; ты теперь въ моихъ рукахъ, и не избѣгнешь достойнаго наказанія. Еще есть боги, которые злодѣямъ отомщаютъ!» — «Я желалъ бы того отъ всего моего сердца, отвѣчалъ голубь.» — «Какъ? вскричалъ съ яростію коршунъ. Ты осмѣливаешься и въ правосудіи Божіемъ сомнѣваться? О? какое злодѣяніе! Я почти хотѣлъ уже простить тебя, хотѣлъ тебѣ оказать сію милость: но теперь долженъ по неволѣ вступиться за оскорбленное Божество. — Нѣтъ, дерзкій Богохульникъ! Я накажу тебя, и за сомнѣніе твое принесу тебя въ жертву богамъ.»
Дѣти! убѣгайте злобы; она дѣлаетъ намъ тысячу непріятелей, и мы часто обвиняемъ безъ причины людей въ непримиримой къ намъ ненависти, будучи сани тому единственною виною, и почитая ихъ за то только злыми, что они насъ, яко враговъ своихъ убѣгаютъ.
Когда Юпитеръ праздновалъ день своего бракосочетанія, и всѣ звѣри приносили ему разные подарки, то сказала Юнона: — «Гдѣ же моя „овца? Для чего я ее не вижу? и почему кроткая овца медлитъ принесть намъ посильной свой подарокъ.“ — Позволь, богиня! — сказала, перебивши рѣчь ея собака. Я видѣла сего дня овцу; она была очень печальна, и жаловалась сильно. О чемъ же жаловалась овца? спросила ее уже тронутая сожалѣніемъ богиня. — Ахъ! я бѣдная! говорила она. Я не имѣю теперь ни шерсти, ни молока; что я подарю Юпитеру? Не ужели я одна должна ни съ чѣмъ къ нему ея? Лучше я пойду и попрошу пастуха, чтобъ онъ принесъ меня ему въ жертву.» — Между тѣмъ вмѣстѣ съ пастуховою молитвою проникъ сквозь облака дымъ, принесенной въ жертву овцы, которой былъ сладкимъ благоуханіемъ для Юпитера.
Такъ надлежитъ жертвовать жизнію за Государя, Вѣру и Отечество, когда того потребуетъ нужда.
Одинъ знатный и богатый Китаецъ почиталъ себѣ за честь, носить великолѣпное платье, украшенное драгоцѣнными камнями. Старый Бонза, (такъ называется въ Китаѣ нѣкоторый родѣ духовенства) одѣтый весьма худо, ходилъ безпрестанно за упомянутымъ богачемъ, и благодарилъ его за драгоцѣнные камни, которыми онъ позволилъ будто бы ему пользоваться. — «Другъ мой! сказалъ ему наконецъ богачь, я не давалъ тебѣ никакихъ камней, и не понимаю за что ты меня благодаришь.» — «Вы правду говорите, что не давали мнѣ никакихъ камней, отвѣчалъ Бонза: но развѣ я не также ими пользуюсь, какъ и вы, имѣя случай ежедневно видѣть ихъ на вашемъ платьѣ. Ибо къ чему иному могутъ они быть полезны? Мнѣ кажется, между нами нѣтъ другаго различія, какъ только то, что вы принимаете на себя трудъ носить сіи камни и зберегать ихъ; а я пользуюсь ими, не обремѣняя себя излишнею ихъ тяжестію. Но это такое различіе, въ которомъ я вамъ не завидую.»
Сія басня обнаруживаешь суетность роскоши и излишнихъ нарядовъ. Дѣти! будьте опрятны въ одѣяніи но избѣгайте щегольства. Оно истощаешь наше имѣніе, которое могли бы мы употреблять на что нибудь полезнѣйшее, и отнимаешь у насъ время, когда мы употребляемъ его на заботы о такихъ вещахъ, безъ которыхъ бы мы легко могли обойтись. украшайте лучше сердце ваше добродѣтелями, умъ вашъ полезными знаніями, и тѣло ваше твердостію къ понесенію трудовъ. Сіи три вещи составляютъ прямое достоинство и украшеніе человѣка.
Добродушный живодерѣ Фелтенъ встрѣтился однажды съ господиномъ Гарпагононь, богатымъ ростовщикомъ. "Куда братѣ идешь Гарпагонъ? сказалъ онѣ ему. Естьли тебѣ поживка? Скупяга разсердился. «Что я тебѣ за братъ, сказалъ онъ съ досадою?» — «Не сердись, отвѣчалъ ему хладнокровно Фелтенъ. „Вить у насъ съ тобою одно ремесло. Разность только та; я обдираю звѣрей, а ты людей.“
Такое сравненіе подлинно прилично и можно еще прибавить, что должность ростовщика постыднѣе, нежели живодера; потому что сей обдираетъ звѣрей и при томъ мертвыхъ, ничего уже не чувствующихъ, а тотъ подобныхъ себѣ людей, людей чувствительныхъ, добродѣтельныхъ, и достойныхъ всякаго сожалѣнія.
Козы просили Зевеса, чтобъ онъ и имъ далъ рога; ибо сначала онѣ ихъ не имѣли. „Думалиль вы о томъ, чего вы теперь просите? сказалъ имъ въ отвѣтъ Юпитеръ. Съ подаркомъ роговъ неразлучно соединено нѣчто другое, что вамъ не очень понравится.“ — Но козы настояли въ своей прозьбѣ, и Зевесѣ сказалъ имъ съ неудовольствіемъ: „Ну пусть будутъ у васъ рога.“ — Но что же произошло? — Козы получили рога, и съ ними бороду, которой прежде также не имѣли. О! какъ имъ досадна была гнусная борода! Она ихъ гораздо больше опечалила, нежели сколько обрадовали сперва рога; но уже перемѣнишь того нельзя было.
Не негодуйте, дѣти! на родителей вашихъ, естьли они иногда противятся желаніямъ и прозьбамъ вашимъ. Это бы крайнее было нещастіе, естьли бы они исполняли всѣ прихоти ваши: ибо вы получа желаемое, по большой части стали бы въ томъ послѣ раскаеваться.
Одна гордая лошадь встрѣтилась на дорогѣ съ осломъ, у котораго отъ дурнаго корму и работы всѣ ребра были наружи. Ей захотѣлось похвастаться и поболтать; а какъ не было у нее лучшаго компаньона: то показался хорошъ и оселъ. Она говорила, хвасталася — и все объ одной себѣ. Она исчисляла своихъ предковъ, отъ которыхъ произошла, и прославляла свою древнюю и знатную фамилію. Она выхваляла стройность своего тѣла, гибкость членовъ, гордую походку, крѣпость своихъ персей, равно какъ и уборѣ, въ которомъ она щеголяла, прекрасную конюшню, въ которой жила, и превосходный кормѣ, которымъ она питалась. Добросердечный вислоухъ, будучи не такъ глупъ, какъ объ немъ обыкновенно думаютъ, слушалъ долго съ терпѣніемъ ея болтанье, и наконецъ сказалъ: И стыдно тебѣ хвастаться твоимъ богатствомъ и имъ хорошимъ кормомъ предъ нещастнымъ, которой довольствуется быліемъ? Не значитъ ли это ругаться надъ бѣдностію и нещастіемъ? Конечно у тебя либо не достаетъ ума, либо ты имѣешь злое сердце. —»
Въ однемъ пустомъ каштановомъ деревѣ, которое стояло не подалеку, отъ саду, скрылся большой пчелиной рой. Сіи трудолюбивые животные начали съ великою поспѣшностію строчить себѣ соты и съ небольшимъ трудомъ наносили иного меду; потому что было брать откуда, и около нихъ росло много цвѣтовъ. Дерево загордилось тѣмъ, и примѣтивши что въ немъ поселился такой прилѣжной народъ изобилующій столько воскомъ и медомъ, приписывало это своимъ достоинствамъ. Оно веселилось видя безпрестанно приращеніе меду и начало о себѣ думать гораздо важнѣе, и смотрѣло уже съ тѣхъ поръ съ презрительнымъ видомъ на близъ стоящее яблоновое дерево. «Глупая тварь! сказала ему наконецъ яблоня. Какъ несправедлива твоя гордость! Имѣешь ли ты хотя малое участіе въ меду, которой въ тебѣ сокрывается? Я не могу не удивляться прилѣжанію пчелъ ихъ неподражаемому строенію сотовъ и искуству, съ каковымъ онъ сосутъ его влагу изъ цвѣтовъ. Новому изъ васъ должно отдать честь въ этомъ? Не пчеламъ ли однимъ принадлежитъ она? Содѣлай годными въ пищу свои плоды; отними у нихъ горечь, и доставляй пропитаніе людямъ, подобно пчелѣ: тогда похвалю я тебя съ охотою; тогда отдамъ тебѣ должную честь, и даже прощу тебѣ твою суетность.»
Дѣти! не гордитесь чужими заслугами, но старайтесь сами сдѣлаться полезными человѣчеству. Чужая заслуга, естьли и принесетъ вамъ какую славу: то она будетъ подобна пустому отголоску и послѣ обратится вамъ въ большее безчестіе.
Общежительый соловей нашелъ между лѣсными пѣвцами множество себѣ завистниковъ, но ни единаго друга. Можетъ бытъ я найду его въ другомъ родѣ птицъ, сказалъ онъ самъ про себя и слетѣлъ дружески къ павлину. «Прекрасный павлинъ! Я тебѣ удивляюсь тебѣ, сказалъ онъ.» — Я тебѣ также, любезный соловей! отвѣчалъ павлинъ. И такъ здѣлаемся друзьями, продолжалъ соловей. Мы не станемъ другъ другу завидовать: ибо ты зрѣнію столько же пріятенъ, сколько и слуху." — Они познакомились и въ самомъ дѣлѣ сдѣлались по томъ друзьями; потому что зависть не смѣла вкрасться въ сердца ихъ.
Дѣти! къ сожалѣнію должно вамъ напомнить, что и между людьми водится тоже, что здѣсь случилось между птицами. Такъ! мои любезные. Люди одинакаго состоянія рѣдко обходятся безъ зависти и вражды: но это порокъ и вы убѣгайте его тщательно. Старайтесь сравниться съ соперникомъ, отправляющимъ съ вами одинакое ремесло; старайтесь превзойти его въ вашемъ искуствѣ. — Это похвально! — Но не завидуйте ему и не питайте къ нему тайной злобы въ вашемъ сердцѣ.
«Пой, любезный соловей!» сказалъ пастухъ въ одинъ пріятной весенній вечеръ замолчавшему пѣвцу. — "Ахъ! я бы желалъ, отвѣчалъ соловей: но лягушки кричатъ столь громко, что я потерялъ всю охоту къ чтенія къ пѣнію. Развѣ ты ихъ не слышишь? — «О! я ихъ слышу, отвѣчалъ пастухъ: но одно лишь твое молчаніе виною, что я ихъ слышу.»
Что сказалъ пастухъ о лягушкахъ, тоже ложно сказать и о болтливыхъ людяхъ, за которыми часто въ компаніи и умныхъ людей не слышно.
Стадо прожорливыхъ скворцовъ нападало ежедневно на одинъ богатой виноградной садѣ, и поѣдало много винограду, которой собирать хотѣли. Тщетно старались ихъ отгонять трещотками и пугать чучелою, сдѣланною изъ соломы наподобіе человѣка. Птицы пугались ее только нѣсколько дней, и жадность ихъ ко вкуснымъ ягодамъ сдѣлала ихъ столь дерзкими, что они поддѣтая часѣ отъ часу ближе, стыдились наконецъ, что они трусили пустаго треску, и боялись такой чучелы, которая имѣла только видѣ человѣка, и немогла имъ нималѣйшаго вреда причинить. Съ радостію и безпечностію напали они опять на виноградъ. Но виноградарь, сожалѣя о своемъ убыткѣ, занялъ, наконецъ самъ мѣсто чучелы и однимъ выстрѣломъ положилъ на мѣстѣ множество безпечныхъ птицѣ, отомстя смертію за ихъ воровство и дерзость.
Дѣти! убѣгайте тщательно всего того, что вамъ запрещаютъ хотя бы оно и весьма льстило вашимъ чувствамъ. Дерзость, съ которою мы иногда на то отваживаемся, думая избѣгнуть наказанія, часто бываетъ весьма пагубна.
Рано по утру шелъ бѣдный Аминтъ изъ густой рощи, и несъ въ рукѣ топоръ. Онъ нарубилъ себѣ кольевъ для плетня, и несъ ихъ на плечахъ сгорбившись. Вдругъ увидѣлъ онъ молодой дубъ, стоящій близъ ручья, который безъ жалости подмылъ его корни и обнажилъ ихъ такъ, что дерево стояло печально и угрожало паденіемъ. «Жаль, сказалъ онъ, смотря на дерево! Должно ли тебѣ повергнуться въ сію немилосердую воду и содѣлаться игралищемъ ея волнъ?» Онъ снялъ съ плечь тяжелыя колья. "Я могу себѣ нарубить и другихъ, сказалъ онъ; началъ строить вокругъ дерева крѣпкую плотину, и накопавъ свѣжей земли, покрылъ ею обнаженные корни. Плотина была уже готова. Онъ взялъ свой топоръ на плечо, улыбнулся еще однажды, взглянувъ за спасенное дерево, и будучи доволенъ своею работою, хотѣлъ опять итти въ рощу, дабы нарубить себѣ новыхъ кольевъ. Но Дріада, будучи тронута его великодушіемъ, сказала ему пріятнымъ голосомъ изъ дуба: Должна ли я отпуститъ тебя награды, добродушный nacmyxъ! Скажи чѣмъ я могу отблагодаритъ тебя? Я знаю, что ты бѣденъ, и имѣешь только пять овецъ въ стадѣ.-- «О! когда и ты мнѣ просить позволяешь, нимфа! (сказалъ бѣдный пастухѣ) то позволь мнѣ предложить тебѣ единственную мою прозьбу. Мой сосѣдъ, Палемонъ съ самаго лѣта болѣнъ, дай ему здоровье!» Такъ просилъ сей добродушной человѣкъ, и Палемонъ выздоровѣлъ. Но Аминтъ, увидѣлъ великое благословеніе въ своихъ стадахъ, деревахъ и плодахъ, и сдѣлался богатымъ пастухомъ: ибо боги не оставляютъ честныхъ людей безъ благословенія.
Двое прекрасныхъ, но излишнею любовію своего отца изнѣженныхъ и избалованныхъ дѣтей искали въ окружности своего поля птичьихъ гнѣздъ. Нечаянно нашли они стало молодыхъ куропатокъ, порхающихъ около своей матери. Какая была радость для нашихъ мальчиковъ? Они подкрались, загородили дорогу симъ маленькимъ животнымъ, которыя при видѣ ихъ хотѣли разсѣяться, и переловили ихъ всѣхъ. Мать ихъ махала крылушками, манила дѣтей своихъ къ себѣ, вертѣлась надъ ними вкругъ, взвивалась вверхъ, порхала и приближалась безъ страху къ мальчикамъ. Но всѣ ея труды были тщетны. Мальчики, попрятали уже все стадо въ карманы. Они хотѣли по пріятельски раздѣлить ихъ между собою. Каждый изъ нихъ получилъ уже ихъ по шести, но остался тринадцатой….
На чью долю ему доставаться?…
Старшій хотѣлъ себѣ, а младшій братѣ также. — Они хотѣли бросить жеребей: но послѣ опять раздумали. Слово за слово, начали они наконецъ браниться и грозить другъ другу. Старшій не стерпя брани отъ младшаго, бросилъ въ него куропатку; а меньшей не хотя ему уступить, съ своей стороны, ударилъ его въ лице другою куропаткою. Старшій повторилъ снова; а меньшой отвѣчалъ тѣмъ же, и сіе побоище съ обѣихъ сторонъ продолжалось до тѣхъ порѣ, пока наконецъ всѣ малютки были побиты. Тутъ наконецъ прибѣжалъ къ нимъ отецъ, которой съ поля шелъ, и давно уже видѣлъ сіе кровавое побоище. Онъ кликнулъ къ себѣ своихъ дѣтей, и проливая горестныя слезы, сказалъ имъ: «Ахъ! вы жестокосердые тиранны! Вашъ споръ повергнулъ столько невинныхъ дикарей. Скажите мнѣ, кто вамъ далъ на сіе право; и какую вы пользу получили отъ сего жестокосердаго поступка? Много уже и того было бы, что вы невинныхъ и ни мало вамъ ненужныхъ тварей лишили вольности, и разлучили ихъ съ нещастною матерью: но вы еще вмѣсто того, чтобы раздѣлить ихъ между собою мирно, захотѣли лучше видѣть ихъ побитыми, и напитаться ихъ кровію.»
Дѣти! убѣгайте подобнаго сему жестокосердія. Будьте сострадательны не только къ людямъ, но и къ самымъ животнымъ. Помните, что имъ жизнь и свобода столько же драгоцѣнны, какъ и вамъ самимъ. Не забывайте, что они имѣютъ одного съ вами Отца — Создателя всея вселенныя, и памятуйте, что они столько же чувствуютъ горесть и отчаяніе, разставаясь съ своими родными и съ своею жизнію, какъ и вы чувствовали бы, будучи въ подобныхъ обстоятельствахъ. Кто жестокосердъ къ животнымъ, тотъ сдѣлается наконецъ и къ людямъ таковымъ же, а злое сердце служитъ уже само себѣ наказаніемъ, и бываетъ безъ выключенія отъ всѣхъ презираемо.
Три мудреца Грекъ, Индѣецъ и Персіянинъ разговаривали нѣкогда другъ съ другомъ о томъ, какое на свѣтѣ самое большее зло для человѣка? Грекѣ думалъ, что человѣку нѣтъ ничего несноснѣе бѣдности. — "Бѣдность бываетъ еще горестнѣе, отвѣчалъ Браминъ, когда человѣкъ подвергнется болѣзни а сверхъ того будетъ еще недоволенъ своимъ состояніемъ.,, — «Это все еще перенести можно, сказалъ наконецъ Персіанинъ: но горе! естьли къ тому, присоединятся змѣиныя угрызенія совѣсти. Горестна, мучительна и ужасна та минута, въ которую человѣкъ приближаяся къ смерти, мучится какимъ нибудь раскаяніемъ, и переходя въ вѣчность, не имѣетъ того утѣшительнаго удовольствія, чтобы нелицемѣрному Судіи хотя одно содѣянное имъ доброе дѣло.»
Веселая вѣкша прыгала и перескакивала на деревѣ съ одной вѣтка на другую. Ей все удавалось: но наконецъ какъ-то она осмотрѣлась и упала на Леопарда, которой подѣ деревомъ отдыхалъ послѣ обѣда. Звѣрь проснулся отъ паденія, осердился и хотѣлъ отмстить дерзкой вѣкшѣ. Она дрожала отъ страху, изгибалася предъ нимъ, становилась на колѣни и просила пощады. Леопардъ, посмотрѣвъ на нее съ гордостію, — сказалъ: «Я дарую тебя жизнію: но, только съ тѣмъ, чтобы ты мнѣ призналась, отъ чего ты такъ весела, рѣзва и безпечна? Для чего печаль, скука, досада и огорченіе тебя не тревожатъ? и почему дни твои протекаютъ всегда въ щастливомъ покоѣ въ то время, когда я, царь лѣсовъ! бываю столь часто скученъ, печаленъ и самъ собою недоволенъ.» — «Сильный звѣрь! я открою тебѣ всю истинну въ знакъ моей благодарности, сказала вѣкша: но позволь мнѣ взойти на дерево, дабы я тѣмъ откровеннѣе могла съ тобою разговоривать.» Леопардѣ позволилъ и вѣкша взлѣзши на дерево, и увидя себя внѣ опасности, начала такъ говорить: "Другъ мой! весь секретъ, чтобы быть щастливымъ состоитъ въ невинной жизни, и вся наука заключается въ томъ, чтобы бытъ непричастну злодѣяніямъ. Мое сердце, будучи всегда чисто и спокойно, дѣлаетъ меня живою, бодрою и веселою. Но ты не знаешь въ жизни удовольствія, спать безъ угрызенія совѣсти. Ты ловишь и пожираешь оленей и дикихъ сернъ въ изобиліи: но я питаюсь только плодами и овощью, и раздѣляю ихъ дружески съ моими братіями. Ты ненавидишь всѣхъ на свѣтѣ; а я люблю, и дѣлаю удовольствіе всякому моею веселостію и безвредною жизнію. И такъ естьли хочешь быть щастливъ и спокоенъ, то увѣрься истиннѣ того наставленія, которое мнѣ далъ мой родитель. «Онъ сказалъ, что добродѣтель есть единый источникъ нашего щастія, и что кроткое сердце составляетъ первѣйшее имущество души нашея.» —
Одинъ молодой и здоровой единорогѣ сказалъ однажды верблюду: «Любезный братъ! скажи мнѣ, для чего жребій раздѣленъ намъ столь неравно? Человѣкѣ ищетъ васъ тщательно, помѣщаетъ васъ въ своемъ собственномъ жилищѣ, питаетъ васъ своимъ кормомъ, и почитаетъ себя богатымъ, когда вы ему много дѣтей приведете. Я знаю, что вы за то носите на своемъ хребтѣ какъ его, такъ равно его жену, дѣтей и все его имѣніе, знаю также, что вы не смотря на все то, ведете себя смирно и послушно; вы терпѣливы, кротки и трудолюбивы. Я признаюсь во всемъ этомъ откровенно: но мы единороги развѣ уступимъ вамъ въ этомъ? Я, думаю, что не сдѣлавъ оскорбленія вашей чести, можно сказать, что намъ еще и преимущество принадлежитъ: ибо сверхъ вашего мы имѣемъ еще на лбу рогъ и твердую кирасу на нашемъ тѣлѣ, которые могли бы ему служить на войнѣ. Но человѣкъ завсегда насъ презираетъ, ненавидитъ, выѣзжаетъ за нами на охоту, и принуждаетъ насъ убѣгать отъ себя.» — «Другъ мой! отвѣчалъ ему верблюдъ, незавидуй тому, что намъ человѣкъ оказываетъ. Наши услуги уважаетъ онъ весьма мало: но дѣло въ томъ, что ему надобно еще умѣтъ и понравиться.» — « Весь секретъ, для чего онъ къ намъ столь благосклоненъ, состоитъ въ томъ, что мы умѣемъ предъ нимъ на колѣни становиться.» —
Басня научаетъ, что одного труда не довольно, дабы снискать себѣ отъ другихъ любовь и привязанность. Злой, непокорной и гордый человѣкъ, много лишается уваженія, хотя бы онъ и полезенъ былъ по трудамъ своимъ.
Молодая обезьяна сорвала на деревѣ орѣхъ съ зеленою его шелухою, и сунула его тотчасъ въ ротъ. Но какъ схвативши его зубами, нашла она его весьма горькимъ: то покачавъ головою и здѣлавъ кислую харю, сказала: «Конечно мать моя хотѣла меня обмануть хваливши столько орѣхи. Повѣрь пожалуй этимъ старымъ хрычовкамъ. Онѣ любятъ шутить надъ нашею братьею. Чортъ возми эти плоды!» Съ сими словами бросила она далеко отъ себя орѣхъ. Но другая старая обезьяна, примѣтивъ это, подхватила тотчасъ орѣхъ; разбила его камнемъ, съѣла съ великимъ аппетитомъ вкусное зерно, и сказала молодой обезьянѣ: «Глупенькая! Мать тебя не обманывала. Орѣхи весьма вкусны; но надобно сперва очистить съ нихъ горькую скорлупу. Безъ труда, другъ мой! не бываетъ и удовольствія.»
Такъ, любезные дѣти! многіе изъ васъ ошибаются, думая, что родители васъ обманываютъ, когда говорятъ, что ученіе горько, но плоды его сладки. Кто сему не вѣритъ, тотъ ничего болѣе не представляетъ себѣ при томъ, какъ только горечь, сопряженную съ трудами нужными для ученія: но онъ бы тотчасъ перемѣнилъ свои мысли, естьли бы выучился чему нибудь основательно.
Змѣй, спущенной на ниткѣ, возгордился высотою, на которую онъ поднялся, и говорилъ самъ себѣ: «Ахъ какъ досадно, что мнѣ воли нѣтъ, и нитка притягиваетъ меня къ землѣ. Естьли бы не она, какъ бы я поднялся высоко.» Но вдругъ оборвалась нитка, змѣй полетѣлъ стремглавъ въ низѣ, упалъ въ рѣку, и содѣлался добычею волнѣ.
Такъ подобно строгій присмотръ и воспитаніе можетъ возвысилъ духъ, вашъ, любезные дѣти! и прославить жизнь вашу предъ лицемъ мира. Но паденіе ваше неизбѣжно, естьли прервется нить воспитанія, удерживающая васъ отъ многихъ пороковъ.
Съ глубокомысленнымъ видомъ взиралъ молодой Палемонъ на упадающее листвіе, и на обнаженныя дерева. Престарѣлый его отецъ съ внутреннею радостію разсматривалъ глубокомысліе своего сына, и благословлялъ кроткія мысли сего младенца. Онъ подкрался къ нему тихо и дожидался, пока чувствительный мальчикѣ обнялъ его, и со слезами на глазахъ сказалъ: «Ахъ, папннька! взгляните, на упадающее листвіе и на обнаженныя дерева!» — "Не ужели это, печалитъ тебя, сынъ мой! сказалъ, Палемонъ? Можешь ли ты перемѣнить порядокъ природы, или остановить въ теченіи солнце? — "Ахъ! нѣтъ, папинька! это невозможно, « сказалъ мальчикъ: но дерева цвѣли столь прекрасно; плоды ихъ были столь прелестны, ихъ листья столь, тѣнисты! — Посмотрите же теперь!» — «Такъ тебя все это на деревахъ прельщало мой сынъ?» — «Такъ точно, папинька!» — «Ну хорошо, мой другъ! Дерева исполнили уже годичную свою должность, принесли плоды: и такъ дай имъ теперь и отдохновеніе. — Но замѣть себѣ, мой сынъ! Осень твоей жизни придетъ только однажды. И такъ, когда твоя весна будетъ безцвѣтна, и твоя осень безплодна: то ты отцвѣтешь не столь благородно и не столько будешь сожалѣнія достоинъ, какъ сіе дерево.» — Тутъ прижалъ чувствительный юноша свои ланиты къ ланитамъ отца своего; ибо его нравоученіе проникло глубоко въ душу мальчика. Съ того времени не взиралъ онъ ни на какое цвѣтущее, плодами покрытое, или листья теряющее дерево, безъ того, чтобы оно не возбудило его къ какому нибудь важному предпріятію въ жизни.
Дѣти! жизнь ваша подлинно подобна прелестной веснѣ, за которою наступитъ лѣто юношескаго возраста, а по томъ осень зрѣлыхъ лѣтъ возмужалости, и наконецъ дряхлой старости. И такъ старайтесь, чтобы цвѣтъ весны вашей не подавленъ былъ праздностію и пороками, чтобы начатые въ лѣто плоды принесли вы осенью въ полной зрѣлости, и чтобы въ зиму вашихъ дней взиралъ на васъ всякой съ уваженіемъ и старался бы подобнымъ образомъ совершить кругъ жизни съ пользою и похвалою.