НОВЫЯ БАСНИ И ПОВѢСТИ
правитьВеликодушный братъ.
Честность при великой бѣдности.
Не презирай никого.
Инкль и Ярико.
Терзаніе совѣсти.
Благородный образъ мыслей одного Комедіанта.
Человѣколюбивое употребленіе полученнаго подарка.
Потерянное Дитя.
Убійца самъ себя наказавшій.
Примѣръ великодушія.
Великодушный Дофинъ.
Наказанная гордость.
Награжденная любовь къ родителямъ.
Для Великихъ людей данное ими слово священно.
Чувствованіе достоинства гражданскаго званія.
Великодушіе.
Остроумный упрекъ.
Тиринтіане.
Матерній совѣтъ.
Вѣрный другъ.
Нещастное изобрѣтеніе.
Остроумно осмѣянная трусость.
Добросердечный дровосѣкъ.
Человѣкъ, которой никогда не лгалъ.
Убѣжденіе.
Спокойствіе тиранна.
Нравоученіе Ѳеогенисово.
Для предосторожности въ шуткахъ.
Несправедливое неудовольствіе.
Любовь къ тому, къ чему мы привыкли.
Рѣдкой примѣръ дѣтской любви.
Подарокъ.
Справедливый отецъ.
Не все надобно xвалить съ перваго взгляду.
Нечаянное щастіе.
Испытанная дѣтская любовь.
Исторія о двухъ братьяхъ.
Добродушный сынъ.
Великодушный крестьянинъ.
Люди добрые есть и между дикими.
Долгъ человѣчества.
Братняя любовь.
Пустынникъ.
Совѣсть никогда не умолчитъ.
Дворянинъ по заслугамъ награжденный.
Скупость и неблагодарность.
НОВЫЯ БАСНИ и ПОВѢСТИ.
правитьОдинъ Лондонскій купецъ, имѣлъ двухъ сыновей. Старшій изъ нихъ былъ упрямый, гордый и злобный человѣкъ, имѣвшій злой и безчеловѣчной нравъ. Онъ ненавидѣлъ всегда своего младшаго брата, хотя сей былъ гораздо любви его достойнѣе, имѣлъ кроткій, весьма любезный нравъ. Не возможно представишь себѣ самыхъ худыхъ поступковъ, и досадъ, которыхъ бы онъ не далъ почувствовать своему брату, какъ скоро получалъ къ тому желанный случай. Отецъ часто упрекалъ его въ такомъ дурномъ поведеніи съ его братомъ, и увѣщевалъ его жить съ нимъ дружелюбнѣе. Но старшій братъ не слушался. Всякое увѣщаніе, которое давалъ ему отецъ, дѣлало его еще жесточае, и чѣмъ болѣе увѣщеваемъ былъ, тѣмъ хуже поступалъ онъ съ своимъ братомъ. Кратко сказать, онѣ былъ для сего любви достойнаго человѣка лютый звѣрь во образѣ человѣческомъ. И — Кто бы могъ сему повѣрить? Отецъ былъ столь неостороженъ, столь слѣпъ, что, когда приближился къ смерти; то отдалъ своему старшему сыну все свое богатство, весь капиталъ, всѣ корабли съ товарами; однимъ словомъ, все, предписавши только въ духовномъ своемъ завѣщаніи, чтобы онъ удержалъ своего младшаго брата въ купеческомъ званіи, и когда потребуется для него вспоможеніе, то помогалъ бы ему съ братскою любовію. Могъ ли ожидать сего старой отецъ отъ своего жестокосердаго сына? Не былъ ли онѣ давно уже увѣренъ въ противномъ тому? Но вотъ каковы бываютъ слѣдствія жадности къ богатству, что самъ отецъ поступилъ противъ своего родительскаго сердца, дабы только пріобрѣтенное имъ сокровище оставить нераздѣльно одному сыну. Старшій братъ будучи еще при жизни отца своего довольно грубъ и неучтивъ противъ своего младшаго брата, здѣлался уже несравненно грубѣе, увидѣвши себя владѣтелемъ всего отеческаго наслѣдства. Его ненависть дошла до того, что онъ выгналъ брата своего немилосердно изъ дому, и безъ всякой помощи оставилъ его собственной участи. Такое жестокосердіе, понесённое отъ брата, преисполнило сердце молодаго человѣка горестію и неудовольствіемъ. «Какъ? говорилъ онъ самъ себѣ, проживая слезы. Когда уже братъ мой поступилъ со мною такъ: то чего долженъ я ожидать отъ другихъ людей?» Но нужда и необходимость внушили ему бодрость. Онъ началѣ упражняться въ торговомъ званіи, получилъ въ томъ довольные успѣхи, и сіи успѣхи подали ему надежду, знаніемъ своимъ притти въ лучшее состояніе. Онъ оставилъ Лондонъ, пошелъ къ купцу въ сосѣдній городъ, и сей взялъ его съ радостію въ свой домъ. Спустя нѣсколько лѣтъ купецъ нашедъ въ немъ столь много способностей, честности, добродушія, и точности въ его разчетахъ, что выдалъ за него свою дочь въ замужство со всѣмъ своимъ имѣніемъ. По смерти тестя своего, здѣлавшись весьма богатъ, и не будучи изъ числа тѣхъ корыстолюбивыхъ и ненавистныхъ скрягъ, которыхъ жадность, пріобщать богатства къ богатствамъ, только въ могилѣ оставляетъ, купилъ онъ себѣ въ одной провинціи прекрасное помѣстье съ замкомъ, дабы прожить тамъ остальные дни свои въ сельской тишинѣ и спокойствіи. Съ радостію согласилась его жена на сіе его намѣреніе ибо это была самая прекрасная чета во всей той провинціи. Божеское провидѣніе хотя и снисходить нѣсколько времени, но всегда наказываетъ немилосердыхъ и безчеловѣчныхъ людей. Старшій братъ по смерти отца своего продолжалъ еще съ большимъ щастіемъ торговлю, умножилъ оную новыми предпріятіями, и долгое время удавалось ему все по его желанію. Но вдругъ наступилъ нещастный годъ. Одна потеря влекла за собою другую, и прежде нежели могъ онъ себѣ воображать, все его щастіе пропало. Буря поглотила его корабли съ грузомъ; купцы, которые были ему должны большими суммами, перестали платить, и къ довершенію его нещастія здѣлался въ домѣ его пожаръ, которой и все, что только у него было, пожралъ мгновенно, и довелъ его до нищенскаго состоянія. Въ семъ ужасномъ положеніи не видѣлъ онъ себѣ другаго средства, дабы не умереть съ голоду, какъ только ходишь по міру, и просить помощи у сожалительныхъ людей, которыхъ повѣствованіе его нещастій могло смягчить и тронуть. Но и сіе средство, сей хлѣбъ собираемый отъ подаянія и орошаемый его слезами, часто отравляло горечію угрызеніе совѣсти. «Чтобы я началъ, говорилъ онъ часто самъ себѣ воздыхая? — Къ кому бы я прибѣгнулъ, естьли бы всѣ люди были столь же жестокосерды и безчеловѣчны, какъ я былъ противъ моего брата? Ахъ! и естьли бы они знали, какъ я поступилъ съ нимъ? — Съ отвращеніемъ протолкалъ бы меня всякой отъ своихъ дверей. Ахъ! братъ мой! нещастный братъ! кричалъ, онъ часто публично на улицѣ. Гдѣ ты теперь находишься? Всеконечно проклинаешь ты меня? И можетъ быть въ сію самую минуту чувствуешь ты всѣ ужасы голода и бѣдности? Ахъ! естьли бы ты со мною встрѣтился; естьли бы ты увидѣлъ меня въ такомъ состояніи: ты бы почелъ, что само небо отомстило мнѣ за тебя. Есть ли бы я могъ къ тебѣ броситься въ объятія, и раздѣлить съ тобою кусокъ хлѣба, данный мнѣ отъ бѣдной, но милосердой матери, рукою ея невиннаго дитяти: то я бы утѣшился. — -- — Естьли бы твои взоры встрѣтились по нечаянности съ моими: то никакъ, — никакъ не узналъ бы ты подѣ симъ бѣднымъ рубищемъ старшаго своего брата! — Но нѣтъ! Онъ не можетъ ничего другаго надѣяться, ничего другаго ожидать, какъ увидѣть меня когда нибудь, въ такой бѣдности: естьли вѣришь онъ, что есть еще отмститель на небесахъ, которой немилосердыхъ наказуетъ.»
Въ одинъ день, когда онъ нѣсколько часовъ ходилъ, не выпросивши и столько подаянія, чтобы утолить свой голодъ, увидѣлъ онъ изъ дали хорошо одѣтаго господина, прогуливающагося на одномъ лугу по близости одного прекраснаго заика, котораго господиномъ онъ ему показался. Онъ подошелъ къ нему, началѣ съ нимъ рѣчь, разсказалъ ему нещастную свою участь, которую онъ претерпѣвалъ, и нужду, въ которой онъ воздыхалъ, и умолялъ его, подашь ему хотя малую помощь и облегченіе. "Откуда вы идете, спросилъ его незнакомый господинъ? Какими нещастіями приведены, вы въ сіе бѣдное состояніе? — Нещастный разсказалъ ему о своей злополучной участи вы времъ пространствѣ не утаевая отъ него ничего, кромѣ, только худаго поведенія въ разсужденіи своего брата, и безчеловѣчнаго съ нимъ поступка. Онъ нѣсколько разѣ покушался во время своего повѣствованія открыться сему господину и признаться во всемъ, какъ онѣ заслужилъ такое нещастіе: но страхъ и нужда удержали его отъ того; ибо онъ боялся, чтобы признаніе не уменьшило сожалѣнія, которое онъ хотѣлъ возбудить въ семъ господинѣ. Но онъ говорилъ много такого, что его легко каждой узнать ногъ, кто только хотя мало зналъ его исторію. Господинъ не давши ни мало о себѣ знать и примѣтить, кто онъ таковъ, повелъ его въ свой замокъ, и приказалъ своему слугѣ поступать съ нимъ какъ можно учтивѣе, и велѣлъ ему изготовить хорошую постель.
Въ вечеру разсказалъ онъ своей женѣ о семъ нечаянномъ произшествіи, сообщилъ ей свое намѣреніе и присоединилъ прозьбу, чтобы она въ судьбѣ своего дѣверя приняла участіе, и не отказалась бы помочь ему съ своей стороны, дабы впредь основать его щастіе, и такимъ благодѣяніемъ заставить его раскаеваться въ прежнемъ его поступкѣ. Бѣдной провелъ всю ночь въ глубокомъ и спокойномъ снѣ. По утру при пробужденіи первая его мысль была о его благодѣтелѣ, о семъ честномъ человѣкѣ! — «Онъ заслуживаетъ быть богатымъ, говорилъ онъ, когда пріемлетъ столь искренное участіе въ судьбѣ нещастныхъ!»…
Спустя нѣсколько часовъ велѣлъ его позвать къ себѣ гостепріимный хозяинъ, разсматривалъ его съ чувствительнымъ, ласковымъ видомъ, и спросилъ наконецъ, можетъ ли онъ узнать его? — "Нѣтъ, отвѣчалъ бѣднякъ. — «Какъ! вскричалъ со слезами господинъ, не ужели не узнаешь ты во мнѣ своего брата?» — Въ ту минуту бросился онъ въ его объятія, прижалъ его съ нѣжностію къ своей груди, и цѣловалъ его братски. Старшій братъ приведенъ былъ въ такое удивленіе, и замѣшательство, столько тронуть былъ раскаяніемъ, признательностію и радостію, что палъ предъ нимъ на колѣни, и вскричавши только: "Любезный братъ! я тебя недостоинъ, — обнялъ его колѣни, и орошая ихъ слезами, просилъ у него прощенія. Младшій братъ поднялъ его благосклонно. «Я уже давно простилъ тебя, сказалъ онъ. Позабудь прошедшее; ты теперь столько же богатъ, какъ и я. Станемъ жить въ согласіи другъ съ другомъ, и любить одинъ другаго, какъ братьямъ, какъ друзьямъ прилично.» — «Такъ, любезный братъ! отвѣчалъ старшій, проливая радостныя слезы. Я буду тебя вѣчно любить, а себѣ никогда никогда не прощу. Ежедневно буду я думать о томъ, какъ я съ тобою прежде обходился. Никогда не выдетъ изъ мыслей моихъ, что ты за всѣ причиненныя мною тебѣ огорченія, подаешь мнѣ теперь руку помощи въ моемъ нещастій и утѣшеніе.»
Они любили другъ друга, какъ взаимно обѣщались, и соединенными силами пріобрѣли такое богатство, которое гораздо превосходило прежнее ихъ имущество. Старшій перемѣнилъ свой злой нравъ, и сколько прежде былъ всѣми ненавидимъ, столько послѣ того здѣлался отъ всѣхъ любимъ и почитаемъ.
Въ Тріестѣ не задолго предъ симъ шелъ одинъ Кавалеръ по улицѣ, и выронилъ "нечаянно кошелекъ съ червонцами. Одна бѣдная женщина, которая позади его шла, подняла кошелекъ, и могла бы его легко у себя удержать, потому что никто того не примѣтилъ. Но она была столь честна, что бросилась тотчасъ въ слѣдѣ за Кавалеромъ, и кричала изо всей мочи, чтобъ онъ остановился. Иностранецъ думая, что сей крикъ не до него касался, продолжалъ свой путь; пока наконецъ изъ виду скрылся. Но добродушная женщина спрашивала о немъ у всѣхъ, узнала наконецъ, гдѣ онъ живетъ, и принесла ему полный кошелекъ съ червонцами на квартиру. Дворянинъ удивился столь трогательной честности старухи и сказалъ ей: «Послушай, другъ мой! мнѣ нуженъ честной человѣкъ для присмотру въ деревнѣ. Вы стары, и тѣмъ лучше. Ваша честность можетъ мнѣ довольно оказать услуги. Возьмите этотъ кошелекъ въ знакъ, что я почитаю людей добродѣтельныхъ. Изготовтесь въ дорогу съ вашимъ мужемъ и вашими дѣтьми. Честность ваша обязываетъ меня во всю вашу жизнь о васъ, стараться.»
Сіи слова привели старуху въ такое восхищеніе, что отъ восторга бросилась она къ ногамъ своего благодѣтеля, и поднята была уже мертвая. Сіе тронуло добродѣтельнаго Кавалера столько, что онъ похоронилъ ее весьма хорошо, и велѣлъ ей поставить небольшой мраморъ на гробницѣ, съ надписью:
«Здѣсь покоится прахъ бѣдной, но добродѣтельной женщины.»
Она имѣла двухъ дочерей, которыя по причинѣ величайшей бѣдности въ опасности были, подвергнуться соблазну развратныхъ людей, и такъ Кавалерѣ взялъ сихъ двухъ дѣвицъ съ собою, воспиталъ ихъ какъ родныхъ своихъ дочерей, и выдалъ ихъ выгодно въ замужство.
Знатное Дворянство въ Венѣ жаловалось въ 1774 году, что всѣ гульбища какъ ему, такъ и черни открыты были, и просило запереть по крайней мѣрѣ для простаго народа Пратеръ, дабы хотя тамъ съ подобными себѣ могло юно пользоваться прогулкою. Императоръ Іосифѣ II отвергнулъ сію гордую прозьбу, и сказалъ: «Когда бы я желалъ имѣть только съ подобными мнѣ компанію: то мнѣ надобно бы было сойти въ Императорскую гробницу и жить тамъ съ помершими моими предками.»
Инкль былъ купецъ. Въ надеждѣ, пріобрѣсти большое богатство, сѣлъ онъ на корабль, и поѣхалъ въ землю, которая не задолго предъ тѣмъ была открыта, и названа Америкою. Сія земля населена была въ то время по большей части дикими людьми, которые названы такъ потому, что они Почти какъ дикіе звѣри въ лѣсахъ жили. Путешествіе его продолжалось хорошо, но какъ скоро приближились они къ берегамъ, то поднялась страшная буря. Корабль брошенъ былъ на подводной камень такъ, что онѣ въ дребезги отъ того разбился. Тѣ изъ пассажировъ, которые не умѣли плавать, потонули всѣ; а другіе, которые съ великою нуждою спаслись на берегъ побиты были дикими людьми. Одному Инклю пощастливилось уйти въ лѣсъ, гдѣ онъ между кустами скрылся. Здѣсь впалъ онѣ въ отчаяніе, не зная, голодъ ли, или дикіе лишатъ его жизни? Вдругъ услышалъ онъ шумъ. Дикая дѣвка выскочила изъ кустарника, и увидѣвъ его тамъ лежащаго, обнаружила свое удивленіе. Но вмѣсто того, чтобы здѣлать ему какое нибудь оскорбленіе, взглянула она на него ласково, и дала ему знаками разумѣть, чтобы онъ слѣдовалъ за нею. Онъ это здѣлалъ. Дикая дѣвка ввела его въ маленькую хижину, ободрила его улыбкою, поставила предъ него для утоленія его голоду всякихъ фруктовъ, и показала ему источникъ, изъ котораго онъ могъ напиться. Съ тѣхъ самыхъ поръ была она ему всегда столь вѣрна, что казалось, только и помышляла о его благосостояніи.
Такимъ, образомъ прожили они нѣсколько мѣсяцовъ, полюбили взаимно другѣ друга, и наконецъ Инкль взялъ ее за себя за мужъ. Вскорѣ выдумали они языкѣ, посредствомъ котораго могли сообщать другѣ другу свои мысли. Часто Инкль разсказывалъ своей Ярико (такъ называлась сія добрая дикая дѣвка) что нибудь о своемъ отечествѣ; какъ тамъ все иначе, нежели въ ея пустынѣ; какъ тамъ живутъ въ большихъ домахъ, ѣздятъ въ каретахъ, носятъ прекрасныя платья, и тому подобное. "Когда бы я тамъ съ тобою былъ, « прибавлялъ онъ всегда, какъ бы я и желалъ здѣлать тебя щастливою!»
Добродушная Ярико часто плакала отъ радости, и выбѣгала на берегъ, дабы посмотрѣть, не ѣдетъ ли какой корабль, которой бы могъ ихъ взять съ собою. Наконецъ увидѣла она, и прибѣжала съ поспѣшностію увѣдомить о томъ своего Инкля. Корабль между тѣмъ приставши къ берегу, взялъ ихъ обоихъ, и потомъ не медля продолжалъ свой путь къ извѣстному острову, на которомъ люди, такъ какъ у насъ скотъ, выводятся для продажи на рынокъ. Тутъ пришла корыстолюбивому Инклю жестокая мысль, что онъ послѣ столь продолжительнаго пути, не только ничего не пріобрѣлъ, но еще и бѣднѣе здѣлался. Сія мысль чрезвычайно его встревожила.
Наконецъ онѣ принялъ гнусное намѣреніе продать бѣдную свою жену, добродѣтельную Ярико, какъ невольницу, дабы по крайней мѣрѣ тѣмъ достать сколько нибудь денегъ. Тщетно упадала она предъ нимъ на колѣни, тщетно плакала и умоляла его. Ничто не могло смягчить безчеловѣчнаго.
«Жестокій! вскричала она наконецъ, вспомни, что я беременна, и умилосердись по крайней мѣрѣ надъ младенцемъ, котораго я должна тебѣ родить!» — «А! хорошо, отвѣчалъ злодѣй! Слышишь ли ты сказалъ онъ купцу, которой хотѣлъ, ее купить? Она беременна: и такъ еще три фунта стерлинговъ за дитя, которое она на свѣтъ произведеть?» Купецъ прибавилъ, и безчеловѣчный пошелъ съ деньгами оттуда.
Терзаніе совѣсти, какая ужасная пышка для каждаго человѣка! Колесованіе, висѣлицы и мечи не столь страшны, какъ она. Поносная смерть дѣлаетъ конецъ преступленію: но совѣсть не престаетъ никогда мучить. Самый безчестный злодѣй не можетъ усыпить ее. Она всегда бодрствуетъ и занимается только тѣмъ, чтобы мучишь своего оскорбителя.;
Милордѣ С… Одинъ изъ Антлинскихъ Генераловъ, прославившихся при Деттингскомъ сраженіи своими знаніями и храбростію, жертвовавшій многократно жизнію своею отечеству, и съ ненарушимою вѣрностію служившій своему Королю, впалъ нечаянно въ немилость Государя Георгія II. Сіе произшествіе ничего въ себѣ необыкновеннаго не заключало, потому что и часто заслуги такимъ же образомъ награждаются: но оно было добродушному Лорду тѣмъ болѣе чувствительно, что онѣ навлекъ себѣ немилость даннымъ Королю весьма хорошимъ, доброжелательнымъ и благоразумнымъ совѣтомъ, отъ котораго зависѣла собственная выгода и безопасность Царской Особы.
Лордѣ С… былъ не изъ числа тѣхъ визкихъ душѣ, которыхъ такой случай повергѣ бы даже до отчаянія. Онъ былъ болѣе добродѣтеленъ и великодушенъ, нежели чтобы взять прибѣжище къ коварству. Онъ чувствовалъ свое собственное достоинство болѣе, нежели, чтобы предъ такимъ человѣкомъ, которой несправедливо поступилъ, униженнымъ образомъ ползать. Онъ чувствовалъ, что онъ имѣетъ въ себѣ добродѣтели больше, нежели сколько для обыкновеннаго человѣка потребно. Честность и справедливость, истинныя добродѣтели, сопровождали каждой шагъ его, и въ нещастіи, котораго онъ не заслуживалъ, невинности была его утѣшеніемъ и его защитою. Онъ былъ замѣшанъ во многія спорныя дѣла въ разсужденіи своего имѣнія, для удержанія котораго въ своемъ владѣніи не имѣлъ онъ довольныхъ доказательствъ: а потому самому и уменьшились его доходы, какъ скоро обнаружилось къ нему Королевское неблаговоленіе, котораго непріятели его столь давно уже желали.. Сіе не представляло взорамъ его ничего болѣе, кромѣ самыхъ печальныхъ слѣдствій. Но онъ утѣшался мыслями, что можно и малымъ жить съ удовольствіемъ. Съ внутреннимъ спокойствіемъ рѣшился онъ удалиться отъ двора, и провести въ своемъ помѣстьѣ остальные дни свои спокойно и добродѣтельно. Все было приготовлено къ отъѣзду. Но въ то самое время, какъ онъ намѣревался отправиться, получилъ онъ письмо отъ незнакомой руки, въ которомъ стояло, чтобъ онъ непремѣнно явился въ назначенное время и мѣсто, гдѣ его дожидаются. Онъ пошелъ туда, и при томъ, какъ ему приказано было, безъ провожатаго. Его ввели по многимъ лѣсницамъ въ подземную темную комнату — и представьте себѣ его ужасъ, когда онъ помощію горящей лампады увидѣлъ въ постѣли изсохшей скелетъ одного старика, которой едва имѣлъ видѣ человѣческій. — «Милордъ! сказалъ ему полумертвымъ голосомъ лежащій, не бойся, старика, которой уже сто дватцатъ пять лѣтъ живетъ на свѣтѣ! Я нетерпѣливо желалъ васъ видѣть. Ваша слава и ваша честность бы, ли мнѣ пріятны. Садитесь подлѣ, моей кровати.» Лордъ повиновался. Старикъ выхвалялъ мудрые совѣты, которые онъ Королю давалъ, и вздохомъ изъявилъ свое сожалѣніе о несправедливости, которую ему оказали. Наконецъ спросилъ онъ Лорда, не потерялъ ли онъ какихъ нибудь бумагъ, и родословныхъ, которыя бы ему нужны были вразсужденіи его дворянства и имѣнія? — «Да, отвѣчалъ съ поспѣшностію раскаяніе совѣсти. А содѣлался самъ себѣ ненавистенъ, и не имѣлъ никогда уже внутренняго спокойствія. Будучи неизвѣстенъ цѣлому свѣту, и даже собственной моей фамиліи, скитался я цѣлые 80 лѣтъ въ величайшей бѣдности по Азіи и Европѣ. Небеса, кажется, продлили нарочно дни мои за обыкновенныя предѣлы жизни, дабы мученіе мое содѣлать тѣмъ чувствительнѣе. Я возвратился въ свое отечество, и нѣсколько уже времени живу здѣсь въ неизвѣстности даже и тѣмъ, коихъ помощь была бы мнѣ теперь въ моей крайности нужна. Сей ящичекъ есть единый остатокъ моего щастія, и моего прежняго званія. Я узналъ о твоемъ преисполненномъ чести поступкѣ и о твоихъ услугахъ къ отечеству. А потому, прежде нежели я разлучился отъ сего свѣта, хотѣлъ я еще споспѣшествовать твоему щастію, и представить тебѣ доказательства на имѣніе, которое тебѣ принадлежитъ… Спѣши отсюда, удались и забудь меня на вѣки. Проклинай мое преступленіе, и оплакивай мою память. Сего единаго ожидаю я отъ твоей нѣжности и сыновней любви. Естьли раскаяніе можетъ истребитъ злодѣяніе: то я давно уже удовлетворилъ Божескому правосудію. —»
Лордъ С… чувствуя внутренно, то отвращеніе, то нѣжность, то сожалѣніе, бросился въ объятія старика. «Родитель мой! сказалъ онѣ, проливая слезы, я забываю все. Вы чувствуете раскаяніе! Вы нещастливы! Вы мой родитель! Все это вижу и чувствую я.» — Онъ просилъ его, чтобы подъ неизвѣстнымъ именемъ отправился онъ съ нимъ въ Шотландію: но старикъ воспротивился тому. Сынъ повторялъ свои прозьбы, плакалъ, обнималъ его колѣни, и старикъ казался наконецъ смягченнымъ, «Завтра. — Завтра же буду я тебѣ спутникомъ, сказалъ старикъ.» Лорду не было ничего пріятнѣе на свѣтѣ, какъ мысль, успокоить дни престарѣлаго своего родителя, и содѣлать его судьбу пріятнѣйшею. На самомъ разсвѣтѣ другаго дня полетѣлъ онѣ въ его объятія. — Но что же? Онъ не нашелъ старца. Всѣ розысканія были тщетны. Безъ сомнѣнія сей нещастный не согласился показаться своей фамиліи, и окончилъ чаятельно жизнь свою въ такомъ же бѣдномъ и мрачномъ жилищѣ, въ какомъ его въ первой разъ Лордъ встрѣтилъ.
Одна дама пріѣхала въ Парижѣ для хожденія за однимъ тяжебнымъ дѣломъ, отъ котораго все ея щастіе и имѣніе зависѣло. Стряпчіе тянули ея дѣло до того, что мало по малу истощилось и остальное ея имѣніе, и она увидѣла себя принужденною занимать деньги въ долгѣ съ процентами. Дѣло ея не было еще кончено, и время уже приходило платитъ ей долги. Преслѣдуема будучи неупросимыми кредиторами, и угнѣтена нещастіями, она искала помощи не только у своихъ друзей, но и у каждаго, кого только она знала, дабы избѣгнуть стыда, быть посаженной въ тюрьму за долги. Она прибѣгала ко всѣмъ, кто только славился кротостію и благодѣтельностію, дабы убѣдишь ихъ къ облегченію ея участи. Но тщетно. — Ей вездѣ отказывали, или извинялись предъ нею какими нибудь невозможностями, чѣмъ она еще больше огорчалась, нежели отказами. —
Наконецъ она присуждена была къ заключенію, и одинъ Офицеръ посланъ былъ посадить ее въ тюрьму. На дорогѣ спросила она своего провожатаго, гдѣ живетъ Г. H. «Развѣ вы его знаете? отвѣчалъ Офицерѣ. Онъ Актеръ!» — «Да, да, государь мой! Актеръ. Можетъ быть актеръ будетъ чувствительнѣе и сострадательнъ, нежели другіе люди. Я хочу еще у него припросить помощи. Онъ представляетъ истинну и сострадательность съ такимъ жаромъ, что кажется, не можетъ не тронуться моимъ нещастіемъ.» —
Она пришла въ домъ Актера, велѣла ему доложить о себѣ, просила переговоритъ съ нимъ, и представила ему живо печальной видъ своего нещастія. — Господинѣ Н**, выслушавъ ее, открылъ ей свой камодъ, и далъ ей бумагу съ слѣдующими словами: «Возьмите эту записку, и велите тотчасъ заплатить вамъ по ней въ Театральной Конторѣ сумму, которая здѣсь означена.» — Дама хотѣла благодарить его: но Актеръ съ любезнымъ добросердечіемъ сказалъ: "Подите, подите; не вы, но я долженъ васъ благодаритъ. Вы меня болѣе обязали, поддавъ случай къ оказанію вамъ помощи, и я прошу у васъ одной только той благодарности, чтобы вы никому о семъ не открывали, и чтобы это осталось между нами двумя: ибо мнѣ не хочется умножить число благодѣтелей въ какомъ нибудь журналѣ. "Дама принесла на другой день росписку: но онъ разорвалъ ее. "Повѣрьте мнѣ, сказалъ онъ, что тотъ, который, какъ вы говорите, столь хорошо чувства изъяснятъ умѣетъ, не можетъ не чувствовать всей цѣны оныхъ. Не оставьте меня впредь вашею дружбою и благопріятствомъ, а тѣмъ самымъ заплотите вы долгѣ свой съ лихвою.
Въ 1775 году Эрц-Герцогѣ Фердинандъ съ супругою своею посѣтили Императрицу Марію Терезію въ Вѣнѣ. При отъѣздѣ подарила сія Государыня всѣхъ своихъ дѣтей весьма щедро. Одинъ только Іосифъ, бывшій потомъ Императоромъ, остался ни съ чѣмъ. Онъ просилъ у своей Родительницы также какого нибудь подарка: но получилъ въ отвѣтъ, что ему ненужны подарки, потому что по смерти ея все ему достанется. Но онъ не переставалъ просить, и назначилъ наконецъ самъ подарокъ, которой онъ желалъ отъ нее получить. Онъ состоялъ въ зборѣ недоимокъ, которыя должны были заплатить самаго бѣднаго состоянія подданные. Императрица согласилась на то, и дала ему письменное свидѣтельство на требуемый отъ него подарокъ. Какъ скоро онѣ получилъ желаемое: то приказалъ тотчасъ, чтобы не требовали больше сихъ недоимокъ съ бѣдныхъ людей. Онѣ объявилъ своей матери, какъ онѣ употребилъ ея подарокъ, и она радовалась чрезвычайно, видя въ сынѣ своемъ столь трогательный опытъ человѣколюбія.
Въ одномъ Азіатскомъ городѣ жилъ человѣкѣ, по имени Мирца. Онъ не имѣлъ большаго достатку: но жилъ немногимъ, что у него было, съ удовольствіемъ и добродѣтельно. Величайшее его сокровище составлялъ единственный его сынѣ, четырехлѣтнее дитя, которое подавало о себѣ величайшую надежду, и Мирцою чрезвычайно было любимо.
Но, такъ какъ всѣ человѣческія удовольствія Подвержены перемѣнамъ, тоже самое и здѣсь случилось. Однажды была въ городѣ большая процессія. Маленькой Али, такъ назывался дитя, выбѣжалъ изъ любопытства на улицу, дабы съ другими посмотрѣть церемонію, замѣшался между народомъ, и пропалъ. Его родители, которые о томъ неутѣшно печалились, искали его вездѣ, гдѣ только можно было: но не могли ни малѣйше узнать обѣ немъ.
Спустя нѣсколько времени, когда уже потеряли они всю надежду найти своего Али: принялъ Мирца намѣреніе продать свой домъ, и приняться за торговлю, дабы занявшись симъ новымъ упражненіемъ, забыть ему сколько нибудь, о своей потерѣ. Онъ продалъ свой домъ, уѣхалъ въ другой городъ, и торговалъ столь щастливо, что въ короткое время пріобрѣлъ великое имѣніе. Но потеряннаго дитяти не могъ онъ никакъ забыть, и оно безпрестанно представлялось въ его мысляхъ.
Однажды, какъ онъ по своимъ торговымъ дѣламъ путешествовалъ: нашелъ онъ на дорогѣ голубой кошелекъ, наполненной золотою монетою; Сначала обрадовался онѣ: но подумавши, что тотъ, которой его потерялъ, будетъ о томѣ весьма печалиться, остановился онѣ, и принялъ намѣреніе, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ нашелъ кошелекъ, дожидаться нѣсколько времени, въ надеждѣ, не придетъ ли кто нибудь, и не будетъ ли искать его. Онъ пробылъ на томъ мѣстѣ цѣлой день; но какъ никого не могъ дождаться: то и продолжалъ онѣ свой путь далѣе.
Спустя нѣсколько дней послѣ того, нашелъ онѣ въ одномъ постояломъ домѣ много другихъ купцовъ, съ которыми и познакомился. Между прочими разговорами зашла рѣчь о нещастіи, которое купцу въ его торговлѣ случиться можетъ. Одинъ изъ бывшихъ тутъ началъ воздыхать, и сказать: «Ахъ! къ нещастію я самъ испыталъ это. За пять дней предъ симъ потерялъ я въ дорогѣ кошелекъ съ деньгами, въ которомъ находилась большая часть моего имѣнія. Къ нещастію примѣтилъ я это не прежде, какъ уже пріѣхавши на постоялой дворъ вечеромъ. Я возвратился было въ ту же минуту назадъ: но подымавши, что дорога всегда наполнена была людьми, почелъ я поискѣ свой безполезнымъ и возвратился назадъ.»
Добродѣтельный Мирца чувствовалъ тайную радость, когда сіе услышалъ, и пригласилъ иностранца отъужинать съ нимъ вмѣстѣ. Банда, такъ назывался купецъ, принялъ его предложеніе съ благодарностію. По окончаніи ужина, положилъ Мирца тихонько на столъ кошелекъ съ деньгами. Банда ужаснулся и вскричалъ: «Боже мой! Это онъ! точно онъ!» Мирца обнялъ потомъ своего гостя, и разсказалъ ему, какъ онъ нашелъ кошелекъ. Банда отъ радости и признательности былъ почти внѣ себя. «Гдѣ найдешь теперь столь рѣдкой примѣръ честности, сказалъ онѣ?» Добродѣтельной Мирца! скажи, — «скажи, какъ мнѣ возблагодарить тебя. Я богатъ и имѣю одну дочь, конторой только 13 лѣтѣ отъ роду. Нѣтъ ли у тебя сына, и какихъ онѣ лѣтъ?» —
Бѣдной Мирца не могъ при сихъ словахъ отъ слезъ удержаться. "Ахъ! сказалъ онъ, я имѣлъ сына, любезнѣйшее дитя, которое составляло всю мою надежду, и которое я любилъ больше всего на свѣтѣ. Но за восемь лѣтѣ предъ симъ потерялъ я его, и по сіе время не могъ ни малѣйше узнать обѣ немъ.
Банда почувствовалъ нѣкоторую тайную радость при сихъ словахъ. Онѣ задумался на нѣсколько времени, и потомъ спросилъ своего друга, какъ старъ былъ его сынъ, какъ онъ пропалъ, какъ назывался и каковъ онъ изъ себя? «Онъ тогда былъ, отвѣчалъ Мирца, четырехъ лѣтъ, и назывался Али. Онъ былъ въ оспѣ, но ее мало на немъ примѣтить можно.»
Послѣ того сказалъ Банда нѣчто на ухо своему слугѣ, которой тотчасъ и вышелъ. Вскорѣ по томъ вошелъ въ горницу мальчикъ, которому было по видимому около 12 или 13 лѣтъ, и сталъ позади Банды. Онъ одѣтъ былъ весьма хорошо, и имѣлъ весьма скромной видѣ. «Чего изволите, сказалъ онъ Бандѣ?» — "Подожди здѣсь Али! отвѣчалъ ему сей. Я тотчасъ скажу тебѣ; а между тѣмъ останься здѣсь.
Мирца, услышавши имя Али, пришелъ въ чрезвычайное безпокойство. Онъ глядѣлъ на дитя со вниманіемъ, и чѣмъ больше его разсматривалъ, тѣмъ больше говорило ему сердце: Это твой сынъ! — Молодой Али не меньше былъ тронутъ, и послѣ признавался, что во все это время казалось ему, какъ будто бы сердце его говорило ему: взгляни, это твой отецъ! Наконецъ не могли они оба отъ своихъ чувствованій удержаться. Мирца бросился, и обнялъ Али. «Это онъ! вскричалъ онъ, это точно онъ!»
Послѣ первыхъ движеній нѣжности и радости разсказалъ ему Банда, какъ онъ взялъ сіе дитя у одного бѣднаго человѣка, которой не въ состояніи былъ доставлять ему пропитаніе и оставилъ его въ закладъ за небольшую сумму денегъ, которыя онъ ему взаймы далъ. — «О мой любезный Банда! сказалъ потомъ Мирца, мое щастіе не сумнительно и тебѣ одному обязанъ я онымъ.» — Банда не меньше былъ тронутъ симъ произшествіемъ и сказалъ: "Добродѣтельный Мирца! Небо само награждаетъ тебя за твою честность. Можетъ быть всякой другой удержалъ бы деньги, которыя ты мнѣ столь великодушно отдалъ. Небо само привело тебя сюда, дабы ты опять нашелъ то, чего столь долго искалъ тщетно. «Теперь, зная, что Али твой сынъ, я ни о чемъ столько не сожалѣю, какъ что я не въ тысячу кратъ больше любви ему оказывалъ, когда онъ жилъ у меня. Моей дочери скоро совершится тринадцать лѣтъ: и такъ естьли тебѣ непротивно, обѣщаюсь выдать ее за твоего сына, дабы мнѣ съ обоими вами еще тѣснѣе соединишься.» —
Мирца и Али весьма тронуты были симъ великодушнымъ предложеніемъ, и едва могли найти довольно словъ для изображенія Бандѣ своей благодарности. Они пробыли еще нѣсколько дней вмѣстѣ, и потомъ разѣхались по своимъ домамъ. Но спустя нѣсколько лѣтъ Али дѣйствительно обрученъ былъ съ Бандовою дочерью, и они жили послѣ того весьма щастливо и спокойно.
За двадцать лѣтъ предъ симъ стоялъ одинъ мушкатеръ изъ Генрихова полку въ Шотландіи у бочара на квартиръ, и былъ отъ него любимъ и уважаемъ за хорошее свое поведеніе какъ родной сынъ. Но спустя нѣсколько лѣтъ принялъ онъ чаятельно изъ корыстолюбія безчеловѣчное намѣреніе, умертвить своего благодѣтеля. Онѣ напалъ на него ночью, и убилъ сперва его, а по томъ его жену, нихъ сына топоромъ до смерти. А дабы, не бывши узнаннымъ, вытти изъ дому и уйти, надѣлѣ онъ черное платье убитаго, и его парикъ; взялъ также его Шпанскую трость, съ серебрянымъ набалдашникомъ, нѣсколько серебряныхъ ложекъ, и столько денегъ, сколько ногъ унести съ собою, и вышелъ по утру безъ помѣхи изъ городу, въ Ораніенбургскую рощу. Онъ могъ легко ожидать, что его гнусное преступленіе не долго будетъ скрываться, и для того спрятался въ одинъ пустой дубъ, чаятельно, дабы на нѣсколько дней быть въ безопасности отъ своихъ сыщиковъ. Когда Извѣстіе о жестокомъ умерщвленіи сей нещастной фамиліи распространилось въ городѣ, и мушкатера не нашли: то натурально взяли тотчасъ подозрѣніе, что онѣ былъ злодѣй. Полковой командирѣ велѣлъ за нимъ гнаться, дабы его поймать въ побѣгѣ; а Магистратъ послалъ также съ своей стороны подписки во всѣ стороны: но его нигдѣ не могли найти. Никто не могъ понять, куда бы скрылся сей убійца? Онъ какъ бы исчезъ, такъ что наконецъ потеряли всю надежду отыскать его. Спустя 90 лѣтъ послѣ того въ 1799 году понадобилось въ Ораніенбургской рощѣ срубить упомянутой; пустой дубъ. Чтоже увидѣли? — Какъ скоро срубили дерево: то и вывалился изъ него черный кафтанъ, парикъ, серебреныя ложки, и все, что убійца взялъ съ собою. Тѣло его превратилось въ пыль и прахъ. Но по литерамъ, которыя на серебряныхъ ложкахъ стояли, узнали, что онѣ принадлежали убитому бочару, и изумились справедливости суда Божія, которой содѣлалъ, что убійца самъ себя уморилъ жестокою голодною смертію, или потому, что ему не возможно были опять изъ дуба вытти, либо потому, что боясь страшнаго наказанія отъ Правительства, не осмѣлился онъ вытти, и добровольно уморилъ себя съ голоду.
Екатерина Медицисъ сказала нѣкогда Господину Гуфіе, что его сыну данъ пѣхотный полкъ. Отецъ бросился къ ея ногамъ и сказалъ: «За мѣсяцъ предъ симъ шелъ мой сынъ поздо вечеромъ по одной довольно отдаленной отъ Парижа дорогѣ, и на него напали пять человѣкъ, Капитанъ Ла-Вернье выхватилъ, не зная его, свою шпагу и бросился съ такимъ мужествомъ на злодѣевъ, что двое изъ нихъ были умерщвлены, а другіе трое убѣжали. И такъ позвольте Великая Государыня! чтобы мой сынъ не былъ предпочтенъ своему благодѣтелю! Благоволите предназначенную намъ милость оказать Г. Ла-Вернье! Онъ отлично прославился во многихъ случаяхъ, и вы обяжете чрезъ то одного изъ храбрѣйшихъ людей во Франціи къ ненарушимой вѣрности.» — «Сердцу, которое столь признательно, какъ ваше, отвѣчала Королева, не можно ни въ чемъ отказать. Я исполню вашу прозьбу, но не забуду и вашего сына.»
Французскій Дофинъ, возвратившись въ 1756 году съ охоты, и желая отдать свое ружье, имѣлъ нещастіе, застрѣлить нечаянно своего Шталмейстера Г. Шамборда. Не возможно описать, сколько сей добродушный Принцъ тронутъ былъ такимъ неожиданнымъ нещастіемъ. Вдова сего Офицера находилась въ то время на сносѣхъ, и время приближалось къ ея разрѣшенію. Принцъ здѣдалъ снисхожденіе не только вызваться, быть крестнымъ отцомъ дитяти, которое она должна была на свѣтъ произвести: но прислалъ ей также и слѣдующую записку. «Ваши нужды сударыня! здѣлались теперь моими. Никогда съ сего часа не буду разсматривать ихъ изъ другой точки зрѣнія. Я буду прилагать все стараніе о томѣ, чтобы предупреждать всѣмъ вашимъ желаніямъ, до васъ ли они будутъ касаться, сударыня! или до дитяти, которымъ вы должны разрѣшиться. Все, чего вы проситъ будете, должно вамъ быть доставляемо. Мнѣ было бы весьма прискорбно, ежели бы вы когда нибудь въ вашихъ нуждахъ прибѣгли къ кому нибудь другому, кромѣ меня. Послѣ ужаснаго нещастія, котораго единое воспоминаніе приводить меня въ ужасъ и содроганіе, будетъ мнѣ единымъ успокоеніемъ то, чтобы ваши нещастія, сколько будетъ состоять въ моей власти, умягчить вамъ вспомоществованіемъ.» Кто былъ бы столь жестокосердъ, чтобы могъ воззрѣть на сіе великодушное увѣреніе безъ величайшей чувствительности, или чтобъ не удивился такому великодушію? Послѣ сего достохвальнаго увѣренія умножилъ чувствительный Принцѣ пенсію, (которую онѣ опредѣлилъ Мадамъ Шамбортъ съ самаго начала,) состоявшую изъ 4000 ливровъ прибавкомъ 10000 ливровъ. Отецъ Господина Шамборда носилъ уже орденъ С. Людвига, а тутъ здѣланы была его помѣстья Маркизатствомъ.
Гордость и глупость суть ближайшіе родственники. Никто не назоветъ того благоразумнымъ, кто уничтожаетъ свои собственныя намѣренія. Но дѣлаетъ ли гордой другое что? Онъ ни о чемъ больше не думаетъ, какъ только о пріобрѣтеніи себѣ уваженія: но въ самомъ дѣлѣ онъ не дѣлаетъ ничего другаго какъ только то, что его презрительнымъ можетъ здѣлать. Естьли онъ знатный человѣкѣ: то онъ бываешь презираемъ; естьли же онъ не таковъ: то бываетъ онъ осмѣиваемъ. Весьма славный въ свое время Богословъ Бренцій имѣлъ одного сына, котораго больше изъ уваженія къ его отцу, нежели для его собственныхъ достоинствъ, здѣлали Докторомъ. Онъ возвратился съ гордою мыслію о своей знатности изъ Университета. Однажды пошелъ онъ съ своимъ достойнымъ отцемъ прогуливаться, и былъ столь безстыденъ, что хотѣлъ заставитъ отца своего итти позади себя. «Чинъ мой даетъ мнѣ право, имѣть передъ вами первое мѣсто, сказалъ онъ отцу, потому что я теперь Докторъ; а вы только проповѣдникъ.» — «Ты правъ, сказалъ ему старикъ въ родительской горячности. Оселъ долженъ всегда итти предъ своимъ погонщикомъ.--»
Титъ Антонинъ Римской Императоръ, былъ одинъ изъ величайшихъ друзей человѣчества, коихъ память никогда не умираетъ, и которые послѣ тысячи лѣтъ все еще украшаютъ тѣ націи, въ нѣдрѣ коихъ они родились и воспитались. Добродѣтель возвысила его на тронѣ Цесарей и Августовъ, и онъ украсилъ его собою хотя и не къ трону казался быть рожденнымъ. —
Онъ имѣлъ прекрасный ростъ, и видъ его былъ весьма привлекателенъ: но еще прекраснѣе была его душа. Его кроткій нравъ привлекалъ всѣхъ сердца къ себѣ. Друзья и пріятели спорили другъ съ другомъ, кто изъ нихъ больше окажетъ ему опытовъ своея дружбы. Не было ни одного изъ нихъ, которой бы не упомянулъ объ немъ въ своемъ завѣщаніи; а чрезъ то самое и пріобрѣлъ онъ знатность и великое имѣніе. Но чѣмъ богаче онъ становился, тѣмъ святѣе были ему должности человѣка, и тѣмъ болѣе онъ ихъ оказывалъ. Онъ отлично старался о своемъ престарѣломъ родителѣ, и оказывалъ ему такое же попеченіе, какое онъ имѣлъ о немъ въ его младенчествѣ. Сей добродушный старецъ не могъ ходить безъ проводника: и такъ Титъ былъ вѣрнѣйшимъ его стражемъ, всегдашнею его подпорою. Однажды принесъ онъ своего престарѣлаго отца на плечахъ въ одно большее собраніе, которое Императоръ Адріанъ созвалъ. Императорѣ, увидѣвъ старика и юношу, былъ тѣмъ чрезвычайно тронутъ, и принялъ намѣреніе въ ту самую минуту, принять его вмѣсто сына, дабы остатокъ своей жизни провести съ юношею, которой родителямъ своимъ столь много почтенія и уваженія оказывалъ, и которой кротостію своею могъ обѣщать Римлянамъ спокойное и щастливое правленіе.
Адріанъ не обманулся въ своей надеждѣ. Титъ старался облегчать его труды, и содѣлался по любви своей и дѣтскому повиновенію единственнымъ утѣшеніемъ въ послѣдней жестокой болѣзни Адріана; а по смерти его любимцомъ всего Римскаго народа, котораго щастіе составилъ онъ кроткимъ и мудрымъ своимъ правленіемъ.
Юноша воспламенись симъ примѣромъ къ добродѣтели. Не допускай, чтобы другіе оказывали родителямъ твоимъ услуги, которыя ты самъ исполнишь можешь. Одними только твоими руками приноси имъ жертву любви и благодарности. О! какъ пріятна и восхитительна для родителей истинная дѣтская любовь! Какъ радостно бьется нѣжное ихъ сердце при видѣ благодарнаго сына! Не отнимай у нихъ и у себя сего благополучія! Какая радость для сына! когда престарѣлый его отецъ прижимаетъ его морщиноватыми руками къ своему сердцу, и когда съ нѣжными слезами полумертвыя его губы произносятъ: Благодарю, благодарю тебя мои сынъ! — Юноша! естьли ты въ состояніи это чувствовать и подражать тому: то ты еще здѣсь на земли пріобрѣтешь себѣ небо. Благословеніе родителей усыплетъ путь жизни твоея цвѣтами, и добродѣтель утвердитъ щастіе твое даже до потомства.
Когда Великій Визиръ во время войны ПЕТРА ПЕРВАГО, ИМПЕРАТОРА Россійскаго, съ Турками, настоялъ на то, чтобы ему выданъ былъ Кантемиръ: то сказалъ ПЕТРЪ: «Я уступлю лучше большую часть земли, нежели не сдержу моего слова. Землю могу я при случаѣ опять завоевать: но потерять кредитъ, значить все потерять! Великіе люди не имѣютъ другой собственности, кромѣ чести; когда же они удаляются отъ нее, то перестаютъ быть великими.» —
Сей же Великій ИМПЕРАТОРЪ окончивши свой торжественный въѣздъ въ Петербургъ, отправился путешествовать во Францію. Въ Парижѣ обнялъ онъ монументъ Кардинала Ришелье, и сказалъ: «Тебѣ великій мужъ! уступилъ бы я, когда бы ты еще живъ былъ, половину моего Царства, дабы мнѣ научиться у тебя управлять другою.»
Славный Господинъ Шефертъ столько гордился своимъ низкимъ происхожденіемъ, сколько гордится Нѣмецкій дворянинъ своими шестьюдесятью предками. Пока онъ былъ еще простымъ солдатомъ: то ни одинъ изъ его родственниковъ, гордившихся своимъ богатствомъ, не хотѣлъ признать его за родню. Но когда восходя отъ степени на степень, здѣлался онъ наконецъ славнымъ человѣкомъ: то вдругъ перемѣнились мысли его родственниковъ. Самые дворяне старались доказать, что они происходили отъ его фамиліи. Но онъ насмѣхался и не внималъ такому непостоянству людей, которые подобно флюгеру склоняются туда, куда вѣтеръ дуетъ. Одинъ изъ сихъ послѣднихъ пришелъ къ нему и просилъ рекомендовать его какъ своего сродственника при дворѣ, гдѣ былъ онъ въ великой славѣ. «Вы дворянинъ? сказалъ ему Шефертъ.» — «Такъ точно, отвѣчалъ ему проситель. Можете ли вы въ томѣ сомнѣваться? Ну хорошо, сказалъ потомъ Шефертъ. Извините же меня, вы мнѣ никакъ не родственникъ: ибо я первой и одинъ только дворянинъ въ моей фамиліи.»
Отъ сильнаго разлитія рѣки Эча разорванъ былъ мостѣ при Веронѣ. Оставался только средній сводѣ и на ономъ домъ съ многочисленнымъ сѣмействомъ. Сіи нещастные видѣли свою бѣдственную погибель предъ глазами, и просили стоящихъ на берегу зрителей съ поднятыми къ небу руками и воплемъ о помощи спасеніи. Волны шумѣли сильно и сводъ съ домомъ колебался. Графъ Шпольвернии вынулъ кошелекъ со сто луидорами, и обѣщалъ его тому, кто спасетъ сію жалости достойную фамилію. Вдругъ появляется одинъ малорослой мужикъ. Едва увидѣлъ онъ опасность: то и бросился не устрашимо въ лодку, и боролся до тѣхъ поръ съ волнами, пока подъѣхалъ къ колеблющемуся своду. Онъ взялъ съ собою все сѣмейство, старыхъ и малыхъ, которые опустились по веревкѣ въ его судно. Едва успѣлъ онъ съ спасенными удалишься, какъ вдругъ обрушился сводъ съ величайшимъ стремленіемъ. Полумертвое уже отъ страху и ужасу сѣмейство пришло отъ сего паденія и причиненнаго тѣмъ волненія, еще въ большій ужасъ. Но избавитель ихъ внушилъ имъ утѣшеніе и бодрость, и привезъ ихъ наконецъ щастливо на берегъ. Тотчасъ бросился къ нему добродушный Графъ, и съ радостію подалъ ему кошелекъ со сто луидорами. Но крестьянинъ, сокрывая подѣ рубищами великую душу, сказалъ: «Нѣтъ! Государь мой! за деньги не продалъ бы я никогда своей жизни. Я достаю себѣ всякой день, скользко нужно для пропитанія мнѣ и моей женѣ съ дѣтьми. Пожалуйте лучше ваши деньги сему бѣдному сѣмейству, которое въ вашемъ вспомоществованіи имѣетъ теперь гораздо больше меня нужды.» При сихъ словахъ скрылся онъ изъ виду, замѣшавшись въ толпу собравшагося народа.
Дѣти! Вотъ примѣръ великодушія и безкорыстія, достойный всегдашняго вашего подражанія. —
Славный Докторъ Свифтъ былъ въ Кунзѣ, одномъ помѣстьѣ Доктора Шеридана. Въ одно Воскресенье пошелъ онъ въ отстоящую отъ того мѣста на нѣсколько часовъ пути приходскую церковь. — Священникъ приглашалъ его къ себѣ обѣдать: но онѣ отговорился тѣмъ, что ему далеко еще будетъ итти оттуда послѣ обѣда. Онъ намѣревался обѣдать у своего сосѣда откупщика Райли.
Сей добродушный человѣкъ гордяся сею оказанною ему честію, послалъ тотчасъ вѣстника къ своей женѣ, дабы она изготовилась хорошенько къ пріему столь знатнаго гостя. Жена одѣла съ сколько можно было лучше, и употребила къ тому всѣ свои украшенія, такъ что въ своемъ нарядѣ казалась придворною дамою. Ея сынъ надѣлъ также самое лучшее свое платье, и на голову шляпу съ золотымъ голуномъ. Свифтъ, увидѣвши хозяйку, которая вышла ему на встрѣчу, поклонился ей учтивѣйшимъ образомъ, какъ бы какой Герцогинѣ, здѣлалъ нѣсколько поклоновъ, и проводилъ ее съ глубочайшимъ почтеніемъ на ея мѣсто. Послѣ того оборотясь къ господину Райли, сказалъ онъ; «Государь мой! я вижу вы имѣете здѣсь весьма знатныя помѣстья, и я благодарю васъ покорнѣйше за честь, которую вы здѣлали мнѣ, пригласивъ меня къ вашему столу.» — «У меня помѣстья? Господинъ Докторъ! возразилъ съ удивленіемъ Райли? Я не имѣю ни одной пядени земли, которая бы собственно принадлежала мнѣ или моей фамиліи. Правда, я имѣю изрядной откупѣ отъ Лорда Фингала: но онъ грозитъ мнѣ, говоря, что не хочетъ больше возобновлять его со мною, и я пользуюсь имъ только на нѣсколько лѣтъ.» — «Хорошо, сказалъ Свифтъ: но когда же я увижу госпожу Райли?» — «Какъ? сказалъ господинѣ Райли. Развѣ вы ее не видите? Она предъ вашими глазами.» — «О! вы меня обмануть хотите, продолжалъ Свифтъ. Не ужели это госпожа Райли? Этого быть не можетъ. Я слыхалъ, что она женщина разумная, что никогда не одѣвается въ шелковое платье, и не употребляешь никакихъ уборовъ, которые только однимъ модницамъ приличны. Нѣтъ! госпожа Райли, жена откупщика должна одѣваться просто и сообразно своему состоянію.» — Госпожа Райли была дѣйствительно разумная женщина. Она поняла тотчасъ сей остроумной упрекъ, ушла въ свою комнату, надѣла обыкновенное свое платье и возвратилась опять къ господину Свифту. Сей встрѣтилъ ее съ сердечнымъ дружествомъ, взялъ ее за руку и сказалъ: «Мнѣ весьма пріятно видѣть васъ, милостивая Государыня! Вашъ мужъ вывелъ было ко мнѣ какую-то знатную даму въ шелковомъ платьѣ, и въ высокой прическѣ, и хотѣлъ меня увѣрить, будто бы это вы были. Но я не далъ себя провести, и радуюсь чрезвычайно, что я въ васъ не обманулся.» Не примѣтнымъ образомъ взялъ Свифтъ шляпу молодаго Райли, споролъ съ нее ножичкомъ позументъ, завернулъ его въ бумажку, бросилъ въ огонь, и когда онѣ довольно перегорѣлъ, то положилъ опять къ себѣ. Легко можно судить, что такой поступокъ привелъ всѣхъ въ недоумѣніе. Но между тѣмъ никто не далъ примѣтить, чтобы это было имъ прискорбно. Присутствіе Доктора внушало во всѣхъ величайшее почтеніе. Онъ развеселился послѣ того, шутилъ по своему обыкновенію, и остроуміемъ своимъ здѣлалъ, что всѣ были въ величайшемъ удовольствіи. Такимъ образомъ провелъ онъ день до самаго вечера весьма весело и пріятно. При прощаньѣ сказалъ наконецъ Свифтъ господину Райли. «Я не хочу васъ обокрасть. Возьмите позументъ съ шляпы вашего сына. Я далъ ему только приличнѣйшій видъ. Богъ да благословитъ и наградитъ васъ за пріемъ, которой вы мнѣ здѣлали! —
По отъѣздѣ Доктора открылъ Райли бумагу и нашелъ въ ней сожженный прозументъ и четыре гинеи. Во все то время, когда Свифтъ жилъ въ той странѣ, смотрѣлъ онъ всегда недремлющимъ окомъ на сіе сѣмейство. Онъ видѣлъ, что данное имъ нравоученіе пустило хорошіе корни, и что сія фамилія отреклась всей суетности, и была всегда въ границахъ своего званія. Это было ему весьма пріятно; и потому какъ скоро пріѣхалъ онъ въ Дублинъ: то посѣтилъ тотчасъ Лорда Фингала, и просилъ его возобновишь откупъ съ господиномъ Райли, что Лордъ и исполнилъ. Безъ Свифтова содѣйствія былъ бы Райли бѣднѣйшій человѣкѣ, и можетъ быть принужденъ бы былъ стонать вѣчно подѣ бременемъ нищеты съ своею фамиліею. —
Тиринтіане были народѣ столь преданный забавамъ, увеселеніямъ и распутству, что они не могли ничего предпринять съ важностію. Всѣ дѣла у нихъ шли на выворотъ и безпорядочно. Собирались ли они въ судебное мѣсто: то шутили, смѣялись и дѣлали самыя величайшія глупости, вмѣсто того, чтобы разсуждать имъ о дѣлахъ публичныхъ. Давалиль они Посламъ аудіенціи: то не могли никакъ отъ смѣху удержаться. Держалиль они городовой совѣтъ: то мнѣнія самыхъ Знатнѣйшихъ Сенаторовъ были не что иное, какъ глупости и дурацкія шутки. Разумное слово или поступокъ въ самомъ важнѣйшемъ дѣлѣ почитались у нихъ чудомъ. Сія неслыханная разсѣянность, сіи вѣчныя шутки и смѣхи здѣлались наконецъ самымъ Тиринтіянамъ несносны. Они захотѣли сдѣлаться разумнѣе и важнѣе. На сей конецъ послали они Пословъ къ Дельеійскому Оракулу, и просили у него совѣта. Оракулъ здѣлалъ имъ отвѣтъ: что здѣлаться умнѣе и важнѣе состоитъ въ ихъ. власти, естьли только безъ смѣху принесутъ они Нептуну, вола въ жертву.
Тирнитіяне употребили все стараніе и осторожность; дабы произвести сію важную жертву съ приличною скромностію. Они рѣшились не выбирать къ тому молодыхъ людей, но только стариковъ и такихъ, которые либо больны были, либо много долговъ на себѣ имѣли, либо наконецъ, злыхъ женъ имѣли….
Они собрались на мѣсто жертвоприношенія, старались какъ можно чтобы быть важнѣе, и дабы имъ ничто въ томѣ не попрепятствовало: то пріуготовляли они жертву съ потупленными глазами. Къ нещастію ихъ закрался туда къ нимъ одинъ мальчикъ. Они хотѣли его прогнать: но онъ закричалъ: „Какъ вамъ не стыдно? Развѣ вы боитесъ, что я вашего быка съѣмъ?“ — Сіи слова исторгли вдругъ у стариковъ принужденную важность. Они подняли сильный смѣхъ. Жертва была помѣшена, и Тиринтіане не могли уже никогда здѣлаться умнѣе.»
Одинъ Лакедемонскій юноша жаловался своей матери, что у него мечь весьма коротокъ. "Секретъ здѣлать его подлиннѣе, сказала она, состоять въ томъ, чтобы тебѣ здѣлать только лишній шагѣ къ непріятелю.
Одинъ достойный человѣкъ, которой въ Парижѣ былъ прежде въ славѣ и знатномъ чинѣ, содѣлался игралищемъ нещастія. Какъ жертва зависти, жилъ онъ въ скрытномъ уединеніи, и столь бѣдно, что питался только милостивымъ подаяніемъ, которое въ его приходъ раздавали. Ему давано было столько хлѣба, сколько нужно было для его пропитанія. Но онъ однажды началъ просить больше. Священникъ пригласилъ его къ себѣ письменно. Онъ пришелъ. «Вы одни живете? сказалъ ему Пасторъ.» — "Съ кѣмъ же мнѣ жить? «отвѣчалъ онѣ. Я нещастливъ, вы видите это изъ того уже, что я принужденнымъ себя нашелъ взять прибѣжище къ милостыни. Весь свѣтъ меня оставилъ.» — "Но когда вы одни живете, продолжалъ священникъ: то для чего вы требуете больше, нежели сколько нужно для вашего пропитанія? Добродушный человѣкъ ужаснулся при сихъ словахъ, и пришелъ въ замѣшательство. Съ трудомъ и страхомъ признался онъ наконецъ, что онѣ кормитъ при себѣ одну вѣрную собаку. Пасторѣ не здѣлалъ ему за то никакого выговора: но впрочемъ далъ ему примѣтить, что онъ долженъ раздавать хлѣбъ и милостыню только бѣднымъ, и сказалъ притомъ, что благопристойность требуетъ того, чтобы удалить ему отъ себя собаку. — "Ахъ! государь мой! сказалъ ему со слезами нещастный. Когда я отгоню отъ себя собаку, сего единаго оставшагося у меня вѣрнаго друга: "то кто же будетъ меня любить въ семъ свѣтѣ? — Священникъ былъ до слезъ тронутъ, и вынувъ изъ своего кармана кошелекъ, сказалъ, подавая ему оный: «Прими, человѣкѣ чувствительный! эту малость. Это мой долгъ, и я за удовольствіе почту всячески о васъ стараться.»
Кардиналѣ Валуа употребилъ весьма много труда и всѣ свои душевныя силы на изобрѣтеніе желѣзной тюрмы. Онъ старался о приведеніи въ совершенство сей щастливой выдумки, такъ какъ будто бы отъ того зависѣла честь его званія. Но сіе усердіе его ко всеобщему благу заслужило и соразмѣрную себѣ награду: ибо разсудили за благо, что изобрѣтенная Кардиналомъ тюрма достойна была того, чтобы чрезъ цѣлые 14 лѣтъ содѣлалась она собственнымъ жилищемъ изобрѣтателя.
Маршалъ Тюрень дѣлалъ нужныя пріуготовленія и вооруженія къ сраженію, какъ одинъ Офицеръ попросилъ у него позволенія, съѣздить къ своему отцу, которой по словамъ его былъ опасно боленъ и лежалъ при послѣднемъ издыханіи. — «Поѣзжайте, сказалъ ему Маршалъ, которой догадался о причинѣ его отъѣзда ибо сказано: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будетъ, и долголѣтенъ будеши на земли.»
Кто хочетъ быть самъ щастливъ, тотъ долженъ стараться и другихъ дѣлать щастливыми. Чего себѣ хочешь, не отказывай въ томъ и другому. Сіе предписываетъ намъ законъ Божій, сему же учитъ насъ и разсудокъ.
Одинъ дворянинъ заблудился съ малолѣтнымъ своимъ сыномъ въ сосѣднемъ помѣстьѣ, въ весьма большомъ и густомъ лѣсу. Трое разбойниковъ напали на него, и убивши его, взяли всѣ деньги, и все, что онъ ни имѣлъ при себѣ. Но они пощадили жизнь мальчика. Дитя, будучи оставлено одно въ лѣсу, и томясь голодомъ и жаждою, бросилось на окровавленный трупъ своею отца, орошало его слезами и кричало жалостно. Одинъ дровосѣкъ идучи мимо того мѣста, услышалъ нещастнаго мальчика. Душа его тронута была чувствительнѣйшимъ сожалѣніемъ. Забывъ собственную свою бѣдность, и крайнюю нужду, которая его сѣмейство угнѣтала, бросилъ онъ съ себя связку дровъ, которую для своей нужды собралъ, и понесъ дитя на своихъ рукахъ къ себѣ въ домъ. «Вотъ тебѣ, моя любезная! сказалъ онъ своей женѣ, новой сынъ. Богъ послалъ намъ его, и потому мы должны его кормить и прилагать о немъ попеченіе. — Ты удивляешься? — Будь спокойна мой другъ! — Слава Богу, я имѣю еще руки и столько силъ, чтобъ прокормить тебя съ моими дѣтьми и съ симъ нещастнымъ младенцемъ. — Лизанька! Яковѣ! обоймите вашего новаго брата. Онъ больше васъ достоинъ сожалѣнія: ибо, дѣти мои! онъ не имѣетъ отца. — Вы плачете? — Не плачьте; я живу еще для васъ и вы имѣете мать.» — Барченокъ привыкъ скоро къ новой жизни. Онъ былъ всѣми любимъ; его кормили и одѣвали: чего же больше было ему требовать? Между тѣмъ дворянка его мать неутѣшно печалилась о потерѣ своего супруга и сына. Она стонала, проливала слезы и находила удовольствіе въ одномъ только уединеніи, въ которое себя заключила. Въ одинъ прекрасный вечерѣ вышла она въ лѣсъ прогуляться, думая сколько ни будь тѣмъ уменьшить свою скуку. Вдругъ увидѣла она покрытую листьями книгу и спокойно подлѣ нее спящаго мальчика. Долго разсматривала она его со вниманіемъ. Ея сердце возчувствовало новую горесть о потерѣ своего сына. «Я разбужу его сказала она, дабы онъ не заблудился, и чтобы его мать не плакала о немъ также, какъ и я плачу.» — Она разбудила его, поцѣловала съ нѣжностію и подарила ему одинъ талерѣ. Въ сію минуту подошелъ къ ней добросердечный дровосѣкъ. «Конечно, милостивая государыня! вы также имѣете дѣтей, сказалъ онъ? Я вижу это изъ нѣжности, которую вы оказываете моему сыну Якову. Я ему велѣлъ здѣсь послѣ обѣда уснуть, между тѣмъ какъ самъ собиралъ сію связку дровъ. Богъ да благословитъ васъ за любовь и подарокъ, которой вы малюткѣ дали!» — «Ты бѣденъ, другѣ мой! какъ я вижу, сказала ему госпожа? Оставь мнѣ своего сына, я хочу его воспитать и имѣть о немъ попеченіе. Я бездѣтна, и желаю составить его щастіе.» — «Но моя жена не согласится на это, сказалъ ей дровосѣкъ. Она любитъ безмѣрно, такъ же какъ и я, сего мальчика, и мы достаемъ ежедневно столько, что можемъ прокормить его. Но есть у насъ еще другой, которой не нашъ собственной. Мы любимъ его столь же горячо: но охотнѣе согласимся отдать его вамъ. Это прекрасное дитя, столь же милое, какъ и вы, милостивая государыня! Онъ правда привыкъ у насъ и всѣмъ доволенъ: но я желалъ бы доставить ему такое щастіе, какое вы моему сыну обѣщаете.» — «Хорошо, другъ мой! сказала Госпожа: принеси мнѣ его завтра около этого же времени и на это самое мѣсто. Я буду тебя здѣсь ожидать съ нимъ.» — Съ радостію пошелъ дровосѣкъ домой, разсказалъ все своей женѣ, и не пропустилъ взять своего Лудвика, (такъ назывался найденный его сынъ) привесть съ собою въ назначенное мѣсто. Съ нетерпѣніемъ дожидалась ихъ обоихъ Графиня. Наконецъ они пришли. Графиня увидѣла ихъ еще изъ дали и пошла къ нимъ на встрѣчу. Но представте себѣ ея радость и изумленіе, когда въ Лудвикѣ узнала она своего сына. — «Ахъ! любезнѣйшій сынъ! вскричала она, и упала безъ чувствъ на землю.» — Дровосѣкъ не опустилъ ничего, чтобы ее привести въ чувство. Она пришла въ себя, взяла на руки своего сына, прижала его съ горячностію и осыпала его поцѣлуями. «Другъ мой! сказала наконецъ Графиня дровосѣку. Ты былъ избавителемъ и отцемъ моего сына: ты долженъ и теперь остаться его отцемъ, когда онъ своего лишился, какъ я отъ тебя слышу. Дѣти твои пусть будутъ также его сестрами и братьями.» — Она осыпала дровосѣка благодѣяніями, здѣлала жизнь его спокойнѣйшею, и не преставала никогда, равно какъ избавленной сынѣ ея, благодѣтельствовать и помогать сему доброму сѣмейству. Дровосѣкъ вскорѣ увидѣлъ себя въ щастливѣйшихъ обстоятельствахъ: но онъ не престалъ также какъ и прежде упражняться въ трудахъ, и подавать руку помощи тѣмъ, которые имѣли въ томѣ нужду.
Въ Амадабатѣ, что въ Остъ-Индіи жилъ одинъ купецъ, о которомъ говорили, что онъ никогда не лжетъ. Уѣздный судья сей провинціи пріѣхалъ однажды въ Агру къ Королю и разсказывалъ своему Государю съ великимъ удивленіемъ, что онъ нашелъ купца, которой по свидѣтельству жителей прожилъ 70 лѣтъ, никогда не солгавши. Въ Европѣ возбудило бы сіе извѣстіе меньше удивленія. Какой купецъ не увѣрилъ бы его сильнѣйшими клятвами, что онъ ложъ столько же ненавидитъ, какъ и неправедный ростъ? Но въ Остъ-Индіи было иное: купецъ которой никогда не лгалъ былъ тамъ рѣдкимъ явленіемъ, такъ что Король самъ получилъ охоту, увидѣть сего удивительнаго человѣка. И такъ онѣ получилъ приказаніе явиться ко Двору. Старикъ былъ почти въ неудовольствіи, что цѣлые 26 дней долженъ былъ путешествовать, и сверхъ того взять съ собою знатный подарокъ, потому что по обычаю тамошней земли не смѣлъ никто явиться съ пустыми руками предъ своимъ Государемъ. Онъ взялъ нѣсколько драгоцѣнныхъ вещей цѣною на 4000 рупій и поѣхалъ въ Агру. Онѣ былъ представленъ предъ Государя, и сей спросилъ его о его имени. «Меня называютъ человѣкомъ, которой никогда не лжетъ, и я думаю сохранить сіе имя до конца моей жизни. — А какъ зовутъ твоего отца? спросилъ его Король далѣе.» — «Того я не знаю, всемилостивѣйшій Государь, отвѣчалъ старикѣ.» — Король будучи доволенъ симъ отвѣтомъ, пересталъ его далѣе спрашивать, и приказалъ, чтобъ сему другу правды дали слона и 10000 рупій.
Прежній Эпископъ Салисбурскій былъ Кастеланомъ при Англинской Конторѣ въ Гамбургѣ. Во время пребыванія его тамъ умеръ одинъ Англинской матросъ въ деревнѣ не подалеку сего города. Священнику той деревни возвѣщено было о его смерти съ прозьбою, чтобы тѣло покойнаго похоронено было на общемъ кладбищѣ его прихода. «Какого закону былъ покойникъ? спросилъ Священникъ у просившихъ?» — «Реформатскаго, отвѣчали ему.» — «Жаль же, сказалъ священникъ, здѣсь лежатъ только Эвангелики, и я не смѣю сего святаго мѣста опоганить еретикомъ.» — Эпископѣ, которому доложено было объ этомъ, пошелъ самъ къ Священнику. Но никакія представленія, ни какія доказательства не могли его убѣдить въ томѣ. Наконецъ Эпископъ сказалъ священнику: «Вы мнѣ напомнили теперь объ одномъ случаѣ, которой со мною произошелъ, когда я еще въ Лондонѣ былъ Священникомъ. Одна женщина дернула меня за руку во время похоронъ, которые я отправлялъ. — „Погоди не много, сказалъ я ей, пока окончу похороны.“ — „Это не терпитъ времени, отвѣчала она. Вы должны меня сей часъ выслушать.“ — „Ну хорошо, сказалъ я; посмотримъ что ты скажешь“.» — «Вы хотите похоронить, „сказала она, молодого человѣка умершаго отъ оспы возлѣ моего бѣднаго мужа, на которомъ еще не было ее.“ — Сія выдумка подѣйствовала лучше всѣхъ доказательствъ, и священникъ согласился на требованіе Эпископа Сализбури.
Въ одинъ день пошелъ я во время сильнаго жару съ однимъ изъ моихъ пріятелей прогуливаться по покрытой кленовыми деревами алеѣ, которыхъ густыя вѣтви закрывали солнечные лучи. Ручей, которой извивался около сей алеи, распространялъ въ оной пріятную прохладу и казался приглашающимъ каждаго къ спокойному и подкрѣпляющему сну на покрытомъ цвѣтами дернѣ. Страшный Визирь Корону, свирѣпѣйшій и жесточайшій изъ людей, скрылся равномѣрно подѣ симъ зеленымъ сводомъ. Онъ лежалъ на травѣ протянувшись, и наслаждался спокойнымъ сномъ. Сія совершенно нечаянная встрѣча и спокойствіе Визиря преисполнили меня удивленіемъ. „Праведные боги! вскричалъ я; возможно ли, чтобы воспоминаніе о толикомъ множествѣ нещастныхъ, которыхъ сей варваръ ввергнулъ въ погибель, не могло прервать его спокойствія?“ — „Любезный другъ! отвѣчалъ мой сопутникъ. Развѣ ты не знаешь, что праведные боги даютъ злодѣямъ для того только сонъ и спокойствіе, дабы честные имѣли время избавляться отъ ихъ утѣсненія.“ —
Послушай нравоученій, которые я даю тебѣ, сказалъ Ѳеогенисъ молодому Киру. Я наблюдалъ ихъ самъ въ моей молодости. Обработывай свой разумъ, и цѣни мудрость выше твоея жизни. Въ порокахъ не находи чести, и въ преступленіяхъ не ищи богатства, славы и власти. Удаляйся сообщества: ихъ дыханіе есть смертоносный ядъ. Ищи обхожденія съ хорошими людьми: ты выиграешь тѣмъ много. Старайся здѣлаться достойнымъ того, чтобы съ мудрецами сидѣть тебѣ за столомъ, чтобы они удостоивали тебя мѣстомъ между собою, и почитай себя щастливымъ тогда только, когда ты будешь нравишься смертнымъ, которые соединяютъ добродѣтель съ силою и знатностію. Въ обхожденіи съ добродѣтельными научится ты любить добродѣтель; а съ развратными людьми ослабѣетъ въ сердцѣ твоемъ ненависть къ порокамъ, и ты мало по малу потеряешь разсудокъ, которой одинъ можетъ тебя прославить.» —
Христифридъ Годгольдъ, четвертый сынѣ Фульдскаго священника въ Оттервитѣ при Лейпцигѣ, добропорядочный юноша 14½ лѣтѣ возвратился 9 Декабря 1791 года съ похоронъ одного изъ тамошнихъ жителей, исправилъ нѣкоторыя домашнія дѣла, и пошелъ оттуда подѣ вечерѣ въ горницу, въ которой не было еще свѣчи. Онъ не нашелъ тамъ никого изъ домашнихъ, кромѣ своей старшей дватцатидвухълѣтней сестры, которая за столомъ стояла и очищала картофель. Онъ сѣлъ противъ нее на канапѣ, и просилъ у ней картофелю: но какъ она ему въ томъ отказала, то и произошелъ между ими шуточный споръ. Наконецъ онъ бросился къ столу, дабы схватить блюдо, и сказалъ: Ну какъ ты хочешь, я возьму хоть одинъ картофель. Сестра схватилась равномѣрно за блюдо, дабы его отнять: но забыла напередъ бросить изъ рукъ ножикъ, и мальчикъ, которой въ темнотѣ не могъ ножа примѣтить, попалъ прямо на него. Едва почувствовалъ онѣ ударъ, то отскочилъ отъ стола, и бросился изъ горницы, прося себѣ помощи. Боль заставила его отойти на пятьдесятъ шаговъ: но передъ воротами упалъ онъ безъ чувствъ. Не только сестра, но такъ же служанка и нѣкоторые изъ сосѣдей збѣжались на его крикъ, и перенесли его опять въ горницу, гдѣ у него еще много крови вытекло. Послѣ того призванъ былъ лѣкарь, которой перевязалъ рану, находившуюся въ лядвѣѣ на вершокъ глубиною. Изъ сильнаго кровотеченія заключили тотчасъ, что боевая жила должна быть повреждена, что и дѣйствительно оказалось. Тутъ пришли родители, которые были въ домѣ погребеннаго человѣка на поминкахъ, и увидѣли съ ужасомъ и изумленіемъ печальное состояніе своего сына. Не пощажено было никакихъ средствъ къ спасенію мальчика; и дѣло доведено было до того, что наконецъ кровотеченіе остановилось. Больной ободрился и подавалъ надежду къ выздоровленію. Онъ говорилъ кое-что, но по большой части въ жару. Между тѣмъ приходили на него также и обмороки. Наконецъ уснулъ онъ легкимъ сномъ, которой показался предстоящимъ хорошимъ знакомъ. Но это былъ только одинъ обманъ. Сонъ былъ слѣдствіемъ слабости, пульсъ началѣ изчезать, и остатокъ жизни оставилъ раненаго въ полночь къ чувствительнѣйшему прискорбію его родителей и родственниковъ, особенноже сестры, которая безъ всякаго намѣренія содѣлалась нещастнымъ орудіемъ его смерти.
Въ одинъ праздникъ уговорился Алексисъ съ пріятелемъ своимъ повеселиться въ сосѣдней деревнѣ. Онъ былъ уже совсѣмъ готовъ, какъ вдругъ покрылось небо облаками. — Это обезпокоило его. Пошелъ сильный проливной дождь — и онъ началъ досадовать. — Вдругъ загремѣлъ громъ, блеснула молнія, и началась страшная гроза. — Что могло быть досаднѣе Алексису? и онъ дѣйствительно былъ въ величайшей степени неудовольствія. Къ вечеру просіяло небо, ни въ которой сторонѣ не видно было ни малѣйшаго облачка. Все, приглашало къ пріятной прогулкѣ. Скромный Эйфронъ пришелъ дѣйствительно звать его прогуливаться. Алексисъ былъ внѣ себя отъ радости и удовольствія. Его неудовольствіе, скука, печаль и досада, все прошло. Тихій, пріятный и прохладный воздухѣ вливалъ радость въ его сердце. Пѣніе птицъ, освѣженная зелень и благовоніе цвѣтовъ восхищали его душу, и вливали въ него новую бодрость. Душа его подобно розѣ оживлена была кроткимъ дыханіемъ Зефира, и пріятною теплотою лучей солнечныхъ. «Ахъ! какъ оживилась вся природа, сказалъ Эйфронъ своему другу! — Какъ поля противъ вчерашняго перемѣнились! — Вчера дернѣ былъ сожженъ, цвѣты вялы и травы засохшія. Все дышало удушающимъ, знойнымъ воздухомъ. Пыль и жаръ умерщвляли насъ. Пѣніе птицъ было слабо, и прерывчиво. До сего дня, какъ все перемѣнилось! Все получило новую силу, новую красоту. Кто же бы произвелъ такую щастливую перемѣну? Кто оживилъ ослабѣвшую натуру?» — «Сегоднишній дождь, отвѣчалъ Алексисъ съ замѣшательствомъ, которое довольно обнаруживало тайные упреки его совѣсти за то, что онъ осмѣлился питать въ себѣ неудовольствіе и досаду на бывшую непогоду. — Какъ часто, прибавилъ онъ, огорченія наши бываютъ несправедливы!» —
Передъ домомъ Эйфроновымъ стояло большое прекрасное дерево. Эйфронъ и всѣ его домашніе часто разсматривали его съ удовольствіемъ. Выходящія почки на деревѣ возвѣщали имъ весну, а покрытыя листьями вѣтви доставляли имъ пріятную прохладу лѣтомъ, и защищали ихъ своею пріятною тѣнію отъ несноснаго зною. Различные оттѣнки листьевъ, и перемѣна зеленаго ихъ цвѣта, на желтый, а желтаго на темный и красноватый предвѣщали имъ осень, и приближающуюся зиму. Но въ одно утро палъ немилосердый топоръ на сіе дерево. То мѣсто, на которомъ оно стояло, хотѣли занять новымъ строеніемъ и употребить къ тому сіе дерево: "Мы небудемъ больше наслаждаться удовольствіемъ видѣть нашего стариннаго друга, сказалъ Ейфронъ Алексису печально. Мы не будемъ больше искать подъ нимъ прохлады и отдохновенія. Дерево уже срублено, и мы не увидимъ его больше. «Какъ это прискорбно сказалъ Алексисъ, и горячія слезы оросили глаза его!» —
Аддисонъ имѣлъ право въ своемъ зрителѣ сказать, ему прискорбно было бы выдернутъ и старой чурбанѣ, которой онѣ отъ самаго младенчества привыкъ видѣтъ. Привязанность чувствительнаго сердца распространяется связію идей на всѣ предметы, которые его окружаютъ. Оттуда-то происходить удовольствіе, которое мы чувствуемъ при видѣ тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ мы провели дни нашей юности посреди невинныхъ забавъ, и гдѣ себя усовершенствовали. Светоній повѣствуетъ, что Веспасіянъ никогда не пропускалъ проводить лѣто въ одномъ маленькомъ загородномъ домикѣ, гдѣ онъ родился, и котораго онъ не хотѣлъ ни увеличивать, ни украшать. Светоній прибавляешь, что Титъ, его преемникъ велѣлъ себя перенести тудаже во время послѣдней своей болѣзни, дабы умереть въ томъ же самомъ домикѣ, гдѣ его отецъ родился и гдѣ скончалъ добродѣтельную жизнь свою. —
Императоръ Пертинаксъ жилъ также по свидѣтельству Капитоліи во все время пребыванія своего въ Лигуріи въ маленькомъ домикѣ своего отца. Правда онъ велѣлъ выстроить около него великолѣпнѣйшее зданіе: но домъ отца своего оставилъ онъ въ прежней его простотѣ, ни мало не тронувши. Вотъ доказательство прямо благороднаго образа мыслей и великости духа. —
Одна вдова въ Японіи имѣла трехъ сыновей, съ которыми она питалась только трудами рукѣ своихъ. Но какъ они не могли столько выработывать, сколько нужно было для дневного ихъ пропитанія: то и приняли они странное намѣреніе, дабы доставать матери своей лучшее пропитаніе. Не задолго предъ обнародовано было, что кто представить. къ суду разбойника, тотъ получитъ великую награду. Они согласились между собою, чтобы одинъ изъ нихъ назвался воромъ, а другіе бы представили его къ судьѣ. Они бросили о томъ жеребій, и онъ палъ на меньшаго брата. Братья связали его и привели какъ преступника. Судья здѣлалъ ему допросъ, и онъ признался, что онъ точно воровалъ. И такъ его бросили въ тюрьму, и двое его братьевъ получили обѣщанную награду. Но какъ сердце ихъ тронуто было опасностію столь любезной жертвы: то и нашли они средство, притти въ тюрьму. Они думали, что за ними никто не присматриваетъ, а потому и предались всей своей нѣжности. Одинъ Офицеръ, котораго случай здѣлалъ свидѣтелемъ ихъ слезъ и ихъ обниманій, удивился тому чрезвычайно. Онъ послалъ за обоими доносителями, и приказалъ справиться какъ можно точнѣе о семъ удивительномъ произшествіи. Ему сказано было, что сіи двое юношей вошли въ одинъ домъ и разсказали одной женщинѣ, которая по видимому была ихъ мать, о своемъ приключеніи, и что послѣ того подняла она жалостный крикъ, и неотступно принуждала своихъ дѣтей, отнесть обратно сумму, которую, они получили, говоря: «Что она лучше согласится съ голоду умереть, нежели жизнь свою продолжать на щетъ любезнѣйшаго изъ ея сыновей.» — Судья, которому, о томъ дано было знать, столько тронутъ 6ылъ сожалѣніемъ и удивленіемъ, что приказалъ представить предъ себя колодника, и началъ допросъ снова. А какъ онъ нашелъ его и вторично постояннымъ въ показаніи своего преступленія: то и сказалъ наконецъ, что ему все извѣстно. Послѣ того, когда уже дѣло объяснилось, обнялъ онъ его съ горячностію, и представилъ о томъ докладъ Императору. Государь столько восхищенъ былъ симъ геройскимъ поступкомъ, что пожелалъ всѣхъ трехъ братьевъ видѣть, осыпалъ ихъ похвалами и назначилъ младшему полторы тысячи, а другимъ двумъ братьямъ каждому по пяти сотъ талеровъ ежегоднаго содержанія.
На востокѣ есть обычай, что какъ малые, такъ и большіе подарки даются тому, кто къ кому придетъ, или кого посѣтитъ. Даже и Государи получаютъ въ такомъ случаѣ подарки отъ своихъ подданныхъ сверхъ опредѣленныхъ податей. Сей обычай, происходящій изъ отдаленнѣйшей древности, наблюдался особенно, когда Государи проѣзжали свои провинціи. Персіанинъ, видя своего Короля проѣзжающаго по полю, которое онъ обработывалъ, навлекъ бы на себя неизгладимое пятно, естьли бы не поднесъ ему по крайней мѣрѣ первенцовъ отъ своихъ плодовъ. Нѣкоторый пастухъ, по имени Синетъ, которой отъ родителей своихъ ни чего больше не получилъ въ наслѣдство, кромѣ величайшей бѣдности, узналъ, что Артаксерксъ вторый приближался къ его хижинѣ. Преисполненъ будучи отчаянія, что онѣ не могъ исполнить своей должности, побѣжалъ онъ тотчасъ къ рѣкѣ Киру, почерпнулъ обѣими руками воды, и поднесъ ее Монарху. Артаксерксъ увидѣлъ подъ рубищемъ, которое его покрывало, чувствительную душу бѣднаго человѣка. «Добродушный старикъ! сказалъ онъ ему. Я не могу презрить твоего подарка. Сія вода для меня драгоцѣнна, потому что она взята изъ рѣки, которая зовется именемъ Кира.» Въ слѣдующій день прислалъ Король Синетту драгоцѣнные подарки и особенно золотой сосудъ, дабы имъ черпать воду изъ рѣки Кира.
Ракокъ Персіанинъ имѣлъ семь сыновей, изъ которыхъ младшій по имени Картомъ отравлялъ всю его жизнь пороками и распутствами. Ракокъ тщетно старался употреблять всѣ средства, внушаемыя родительскою любовію, чтобы его поправить. Не надѣясь наконецъ никакого отъ него исправленія, привелъ онъ своего сына самъ предъ судью, изобразилъ всѣ его преступленія и требовалъ его смерти. Судъ не осмѣлился здѣлать такого приговора, и представилъ обвиненнаго вмѣстѣ съ обвинителемъ предъ Государя Артаксеркса. Ракокъ не отступилъ отъ своего мнѣнія предъ Государемъ, и доказывалъ, что всеобщее благо требовало, чтобы его сынъ былъ казненъ. Артаксерксъ не могъ надивиться великодушію сего нещастнаго отца, и здѣлалъ его членомъ верховнаго судилища Персидскаго. «Такого-то человѣка сказалъ онъ, должна нація избрать своимъ судьею. Кто можетъ его подкупить, когда онъ имѣлъ столько великодушія и твердости, что забылъ и отеческую нѣжность, дабы только остаться добрымъ гражданиномъ?» —
Одинъ помѣщикъ сидѣлъ въ вечеру съ своимъ маленькимъ сыномъ въ самое лучшее время года на одномъ пригоркѣ, и показывалъ ему великолѣпіе заходящаго солнца и красоту натуры, которая его блескомъ, какъ бы на прощаньи, великолѣпнѣйшимъ образомъ озарена была. Между тѣмъ прошелъ мимо ихъ пастухъ изъ сосѣдней рощи при радостномъ блеяніи своего сытаго стада. По обѣимъ сторонамъ дороги, гдѣ они проходили, росли терновые и шиповные кусты, которые не пропускали ни одной овцы безъ того, чтобы не вырвать у каждой клочка шерсти.
Маленькой Вильгельмъ (такъ назывался мальчикъ) осердился чрезвычайно на терновникъ. «Ахъ! папинька! сказалъ онъ, посмотрите на злой терновникъ, какъ онъ у бѣдныхъ овечекъ отнимаетъ ихъ одежду? Для чего бы милосердый Творецъ создалъ такія вредныя вещи? Или для чего по крайней мѣрѣ не истребятъ ихъ люди? Бѣдныя овечки! Но завтра поутру при восхожденіи солнца непремѣнно принесу я съ собою свой маленькой охотничій ножикъ, и тутъ то имъ достанется. Я ихъ всѣхъ переведу, и, когда завтра пойдутъ овечки по этой дорогѣ, то ничто уже не будетъ имъ препятствовать. Здѣлайте и вы тоже, папинька! и принесите съ собою большой охотничій ножъ. Тутъ у насъ пойдетъ дѣло еще лучше.» — « Ну посмотримъ! сказалъ отецъ. Между тѣмъ не будь слишкомъ несправедливъ противъ терновника, и вспомни, что мы около Иванова дни дѣлаемъ?» — «А что такое папинька сказалъ Вильгельмъ?» — «Не отнимаемъ ли мы, тогда, продолжалъ отецъ, у бѣдныхъ овечекъ не только по немножку, но и всю ихъ шерсть, заставляя ихъ стричь?» — «Да, папинька, отвѣчалъ Вильгельмъ: но намъ нужна ихъ шерсть на платье; а терновникъ дѣлаетъ это только изъ одного грабежа и безъ всякой пользы.» — «Не суди такъ скоро, сказалъ отецъ. Можетъ быть ты не знаешь еще того такъ точно. Но скажи, позволено ли намъ отнимать что нибудь у другихъ для того только, что мы сами имѣемъ въ томъ нужду?» — «О, конечно нѣтъ, отвѣчалъ Вильгельмѣ; но овцы какъ я слыхалъ и видалъ, теряютъ сами шерсть въ сіе время. И такъ не лучше ли, когда мы будемъ ее збирать и ею пользоваться, нежели давать ей пропадать безъ пользы. Сверхъ того чѣмъ же бы мы стали одѣваться? Всѣмъ звѣрямъ дала природа собственную одежду: но мы должны заимствовать ее либо растѣній либо у животныхъ, естьли не хотимъ ходить нагіе, и подвергнуться всѣмъ неудобствамъ погодъ. Терновникъ же не имѣетъ никакой нужды въ платьѣ? — Нѣтъ папинька! — Его надобно истребить. — Не правда ли? Вы пойдете завтра со мною?» — «Пустъ такъ, сказалъ отецъ! но не иначе, какъ завтра при наступленіи дня!» — Вильгельмъ, почитая себя героемъ которой въ состояніи истребить своею маленькою рученкою сію разбойническую шайку, едва могъ уснуть отъ побѣдоносныхъ мыслей, и разбудилъ отца, какъ скоро громкое пѣніе птичекъ возвѣстило изъ саду о наступленіи утра. — Отецъ, которому не столько хотѣлось истребишь терновникъ, сколько употребить сей случай, дабы показать своему сыну восходящее солнце и наступающій прекрасный день во всемъ его великолѣпіи: ибо онъ былъ впрочемъ изрядной соня; — отецъ, говорю я, согласился на его прозьбу, и пошелъ съ вооруженнымъ Вильгельмомъ при радостномъ утреннемъ пѣніи прелестныхъ птичекъ. Едва показался имъ терновникъ, какъ и увидѣли они множество со всѣхъ сторонъ прилѣтающихъ къ кустарнику птичекъ. «Погоди, сказалъ отецъ. Отложи хоть на малое время свое мщеніе, дабы намъ не помѣшать симъ маленькимъ животнымъ въ ихъ упражненіи, и посмотри съ пригорка, на которомъ мы вчера сидѣли, чѣмъ они съ такою заботою занимаются около терновника?» — Вильгельмъ послушался, и они увидѣли, что маленькія птички хватали своими носиками шерсть, которая наканунѣ выдергана была у овецъ терновникомъ, и уносили съ собою. Тутъ примѣтили они зяблицу и коноплянку, щегленка и чижика, малиновку и соловья, которые обогащались своею добычею. «Что это такое? вскричалъ Вильгельмъ съ удивленіенъ.» — «Это не что иное, отвѣчалъ отецъ, какъ доказательство, сколько Провидѣніе печется о всѣхъ своихъ тваряхъ, и часто дѣлаетъ такія вещи средствомъ къ сохраненію, отъ которыхъ мы того нимало не ожидали. Взгляни на сихъ малюточекъ, какъ онѣ находятъ здѣсь матеріалъ для украшенія будущихъ своихъ жилищъ, или лучше сказать для изготовленія тепленькихъ постелекъ себѣ и будущему своему сѣмейству. Такъ-то соединяетъ почтенный терновникъ, противъ котораго ты столь огорченъ былъ, жителей воздушныхъ съ земными! Онъ отнимаетъ у богатаго излишекъ, и отдаетъ бѣдному то, чего не достаетъ у него. Хочешь ли ты теперь истребить терновникъ?» — «О! сохрани меня Боже! вскричалъ Вильгельмъ. Нѣтъ, пусть онъ стоитъ себѣ спокойно, когда не для себя шерсть выдергиваетъ.» — "Хорошо, мой сынъ! отвѣчалъ отецъ. И такъ не будь впредь столь скороспѣшенъ въ своихъ заключеніяхъ. Какъ бы желательно было, чтобы и между людьми былъ такой терновникъ, но къ сожалѣнію тѣ, которые ему уподобляются въ томъ, что отнимаютъ, у богатыхъ излишекъ, весьма берегутся, чтобы не отдать бѣдному нужнаго, и по большой части расточаютъ отнятое опять или на свои удовольствія, или на удовлетвореніе. «своей скупости.» —
Кардиналъ Амбоазъ велѣлъ въ своемъ помѣстьѣ выстроить весьма великолѣпный замокъ, Не доставало только того, что сіе помѣстье было весьма мало, и отъ другихъ сосѣднихъ помѣстьевъ слишкомъ стѣснено, такъ что замокъ не могъ быть совершенно выстроенъ по здѣланному за него плану. Одинъ Дворянинѣ, находившійся у него въ службѣ, дабы угодить Кардиналу, уговорилъ одного изъ своихъ сосѣдей продать ему свое имѣніе, которое наиболѣе стѣсняло Кардинальскую вотчину. Дворянинъ, согласился на продажу, и былъ приглашенъ отъ Кардинала къ столу. Послѣ обѣда повелъ онъ Дворянина въ свой кабинетъ, и спросилъ у него, для чего онъ продаетъ свое имѣніе? — «Я не имѣю при семъ, никакой другой цѣли, отвѣчалъ Дворянинъ, какъ только здѣлать вамъ удовольствіе уступкою моего помѣстья, которое съ вашимъ столь смежно.» — «О! естьли такъ, то оставьте ваше намѣреніе, отвѣчалъ Кардиналъ. Ваше помѣстье есть наслѣдіе вашихъ праотцевъ, и вы заимствуете отъ него вашу фамилію, и вашъ чинъ. Предки ваши безъ сомнѣнія оставили вамъ его въ той надеждѣ, что вы почтете должностію своею, сохранить его для вашего потомства. Мнѣ такой сосѣдѣ, какъ вы, пріятнѣе и драгоцѣннѣе всѣхъ выгодъ моего замка и моего помѣстья.» — «Милостивой государь! отвѣчалъ на сіе Дворянинъ, мое помѣстье весьма мнѣ пріятно; а то, что вы теперь сказали, дѣлаетъ мнѣ его еще драгоцѣннѣе. Но я имѣю дочь. Дворянинъ, живущій со мною по сосѣдству, желаетъ ее взять за себя. Имя, хорошія его качества и знатные доходы были бы мнѣ очень на руку: но онъ требуетъ приданаго, котораго я не въ состояніи ему дать. Я разсуждалъ обо всемъ довольно, и нашелъ, что естьли я продамъ свое имѣніе: то могу здѣлать дочь мою щастливою. Остатокъ отдамъ я въ проценты, и ихъ будетъ мнѣ весьма довольно, чтобы прокормить себя и прожить остатокъ дней моихъ въ спокойствіи.» — «Ваше расположеніе весьма разумно, сказалъ Кардиналъ: но нѣтъ ли еще какихъ средствъ, чтобы вамъ выдать дочь свою, не продавая наслѣдственнаго имѣнія? На примѣрѣ, нѣтъ ли у васъ какого нибудь пріятеля, у котораго могли бы вы занять столько денегъ, сколько вамъ нужно, и притомъ безъ процентовъ на нѣсколько лѣтъ срокомъ? Естьли бы вы въ такомъ случаѣ убавили по скольку нибудь отъ вашихъ издержекъ: то вы выплатили бы капиталъ такъ, что едва бы то примѣтить можно было.» — "Ахъ! милостивый государь! сказалъ Дворянинъ. Гдѣ найдешь теперь такого друга, котораго бы можно было просить обѣ этомъ? При сихъ словахъ Кардиналъ взялъ его благосклонно за руку: «Имѣйте лучшее мнѣніе о своихъ друзьяхъ, сказалъ онъ. Дайте мнѣ мѣсто между ими, и возьмите у меня нужную сумму денегъ на такомъ условіи, какое я самъ предложилъ вамъ теперь.» — Дворянинъ палъ предъ своимъ благодѣтелемъ на колѣни и со слезами благодарилъ ему за такую милость, а Кардиналъ никогда не былъ столько, доволенъ самъ собою, какъ тогда, когда вмѣсто помѣстья пріобрѣлъ онѣ себѣ новаго искренняго друга!
Одинъ знатный Вавилонскій купецъ уперъ въ Индіи. Онѣ оставилъ двумъ своимъ сыновьямъ безчисленныя богатства и раздѣлилъ ихъ по ровну; а дочь свою выдалъ онъ еще прежде за мужъ. Сверхъ сего назначилъ онъ въ своемъ завѣщаніи 30000 золотой монеты тому изъ своихъ сыновей въ подарокъ, которой докажетъ предъ судьею, что онъ отца своего больше любитъ, нежели другой. Старшій велѣлъ въ честь родителю своему выстроить великолѣпную гробницу, которая ему много стоила, и которой всякъ удивлялся. Младшій напротивъ того; убавя отъ доставшагося ему въ наслѣдство имѣнія отдалъ часть онаго сестрѣ своей. Всякой говорилъ, что старшій любитъ своего отца, а младшій сестру свою и что старшему принадлежитъ награда, которую отецъ назначилъ. Но Судья разсудилъ иначе. Онъ велѣлъ призвать ихъ обоихъ порознь одного послѣ другаго. Старшему сказалъ онъ: «Твой отецъ еще не умеръ; онъ выздоровѣлъ отъ своей болѣзни, и скоро возвратится въ Вавилонъ.» — «Слава Богу! отвѣчалъ старшій: но я велѣлъ выстроить ему великолѣпный монументѣ которой мнѣ иного стоишь.» — Судья повторилъ по томъ тоже самое и младшему. — «Благодареніе Богу! отвѣчалъ онъ съ радостію. Я отдамъ ему съ удовольствіемъ часть моего наслѣдства. Мнѣ еще было бы пріятнѣе, когда бы онъ оставилъ моей сестрѣ то, что я ей отдалъ.» — «Ты ничего не отдашь, сказалъ Судья: но еще получишь и 3000 золотою монетою, которыя по справедливости тебѣ принадлежатъ; ибо ты любишь своего отца больше, нежели братъ твой.» —
Въ началѣ шестнадцатаго вѣка отправились Португальскіе корабли изъ Лиссабона въ Гоу, одну весьма знатную и богатую колонію сего Государства въ восточной Индіи. На одномъ изъ нихъ было не меньше 1900 человѣкъ, щитая въ томъ числѣ корабельныхъ служителей, пассажировъ священниковъ и монаховъ. Начало ихъ пути было благополучно. Они проѣхали южную часть Африки извѣстной подѣ именемъ мыса доброй надежды и направляли свой путь къ Индіи, какъ вдругъ нѣкоторые пассажиры, свѣдущіе въ Географіи и мореплаваніи, примѣтили въ той странѣ, гдѣ они находились, большой рядъ подводныхъ камней, означенный на ихъ морскихъ картахъ. Они дали знать о томъ корабельному Капитану, и просили его, чтобы онъ показалъ это кормчему. Капитанъ исполнилъ ихъ прозьбу, и рекомендовалъ ему бросить ночью якори, дабы днемъ лучше избѣгнуть опасности. —
У Портутальцовъ есть обычай, что они все управленіе корабля предоставляютъ одному кормчему, которой головою своею долженъ отвѣчать за безопасность какъ Королевскаго груза, такъ и за все то, что приватнымъ людямъ на оныхъ принадлежитъ; а потому въ разсужденіи пути не можетъ ему ни малѣйше указывать и самъ Капитанъ, которой впрочемъ во всемъ имѣетъ главную команду. Кормчій будучи изъ числа тѣхъ самолюбивыхъ людей, которые всякое замѣчаніе, дѣлаемое имъ вразсужденіи ихъ искуства, почитаютъ себѣ за безчестіе, счелъ себя обиженнымъ, что хотѣли ему указывать въ его дѣлѣ, и, вмѣсто того, чтобы послушаться благоразумнаго Капитанова напоминанія, поднялъ онъ ещё больше парусовъ. Едва проѣхали они нѣсколько часовъ, какъ, и постигло ихъ при наступленіи дня величайшее нещастіе, котораго они легко могли бы избѣгнуть, когда бы остановились спокойно на одномъ мѣстѣ. Корабль ихъ ударилися о подводный камень. Представьте себѣ ужасѣ, какой долженъ былъ произвести сей страшный случай въ 1900 человѣкахъ, видѣвшихъ себя въ неизбѣжной погибели! — Въ отчаянномъ своемъ положеніи бросился Капитанъ въ ботъ съ девятнадцатью другими, которые своими шпагами защищались, чтобы не набѣжало еще больше за ними народу: ибо въ противномъ случаѣ могли бы они всѣ потонуть. Онъ взялъ съ собою небольшой запасъ, состоящій изъ сухарей и коробочки съ ягодникомъ. Въ семъ положенія пустились они въ пространный Индѣйскій Океанѣ, не имѣя ни компаса, ниже капли свѣжей воды, кромѣ той, которая съ неба упадала. Они носимы, были цѣлые четыре дня, не зная сами куда, и тутъ къ большему ихъ нещастію умеръ Капитанъ, которой и до того времени былъ уже слабъ и боленъ. Сіе умножило еще болѣе ихъ бѣдствіе и замѣшательство; ибо всякой хотѣлъ повелѣвать, но никто не хотѣлъ слушаться. Наконецъ они увидѣли себя принужденными избрать изъ общества одного, которому они обѣщались единодушно повиноваться. Сей предложилъ, чтобы кинуть жеребей, и каждаго четвертаго человѣка броситъ въ море: ибо небольшой ихъ запасъ до того изошелъ, что они едва могли еще три дни имъ прокормиться. Ихъ было всего девятнадцать человѣкъ, и въ томъ числѣ монахъ, а другой плотникъ, которыхъ надлежало выключить, потому что одинъ изъ нихъ долженъ былъ приготовлять умирающихъ къ исполненію послѣдняго долга Христіанскаго; а другой обязанъ былъ починивать ботъ, въ случаѣ, когда бы онъ повредился. Къ нимъ присовокупленъ былъ такъ же и Капитанъ, которой долгое время отрекался отъ сего преимущества, такъ! что четверо изъ оставшихся шестнадцати человѣкъ, непремѣнно долженствовали умереть.
Трое первыхъ подвергнулись своей участи. Четвертой, на котораго палѣ жеребей, былъ Португальской Дворянинъ., которой имѣлъ еще въ ботѣ младшаго брата. Сей увидѣвши своего брата въ опасности быть брошену въ море, кинулся къ нему съ нѣжностію на шею, и просилъ его со слезами, чтобы рвѣ вмѣсто себя позволилъ ему умереть, представляя, что онъ имѣетъ жену и дѣтей въ Гоа, и сверхъ того еще трехъ сестеръ, которыхъ все щастіе отъ него зависитъ; а напротивъ того о себѣ говоря, что онъ человѣкѣ одинокой и что его жизни, ничего не составляешь. Однимъ словомъ онъ представлялъ ему все, что только выдумать можно съ неотступною прозьбою и со слезами. Старшій братъ, которой не могъ отъ слезъ воздержаться, видя столь отличное великодушіе своего брата, отвѣчалъ: «Что когда Провидѣніе опредѣлило ему умереть: то безбожно и несправедливо было бы заставить другаго за себя умереть; а тѣмъ болѣе брата, которой столь трогательные опыты своей нѣжности изъявляетъ.» — Но младшій настоялъ въ своемъ предложеніи, обнималъ колѣни своего брата, и держалъ его въ объятіяхъ своихъ такъ крѣпко, что его никто оторвать не могъ.
Они спорили еще долго. Старшій просилъ его, чтобъ онъ былъ отцемъ его дѣтей, и попечителемъ остающейся его вдовы, — и, поелику онѣ дѣлался наслѣдникомъ всего его имѣнія: то принялъ бы въ свое призрѣніе и сестеръ своихъ. Но все было тщетно. Онъ не соглашался, и старшій братъ по долгомъ сопротивленіи принужденъ былъ наконецъ уступить дружеской нѣжности своего брата. Великодушный юноша былъ брошенъ въ море. — Но какъ онъ умѣлъ хорошо плавать, то и опередилъ ботъ, и схватилъ за руль правою рукою. Одинъ матрозъ, примѣтивши это, отрубилъ ему руку своею саблею. Юноша схватился за руль лѣвою, и она имѣла такую же участь. Не смотря на то старался онъ ногами и отрубленными своими руками, которыя онъ поднималъ въ верхъ окровавленныя, удержаться на поверхности воды.
Сіе трогательное зрѣлище возбудило столько сожалѣнія въ его товарищахъ, что всѣ единогласно закричали: "Спасемъ его естьли еще можно! Послѣ того вытащили они его, взяли опять въ ботъ и перевязали ему раны, сколько имъ обстоятельства позволяли. Они носимы были еще цѣлой день и слѣдующую ночь по морю. Но казалось, какъ будто Провидѣніе хотѣло наградить братнюю любовь благороднаго юноши: ибо въ слѣдующее утро при восхожденіи солнца увидѣли они землю, которая не что иное была, какъ горы Монзамбикскія въ Африкѣ не подалеку отъ селеній Португальскихъ. Туда прибыли они всѣ благополучно, и дождались перваго корабля, которой шелъ изъ Лиссабона привезъ ихъ въ Гоу.
Линдшотенъ достовѣрный и почтенный писатель увѣряетъ, что онъ самъ видѣлъ, какъ они приставали къ берегу, что въ тотъ же самой вечеръ ужиналъ онъ съ обоими упомянутыми братьями, видѣлъ отрубленныя руки младшаго, и слышалъ сію исторію изъ собственныхъ ихъ устъ, равно какъ и отъ ихъ товарищей.
Одинъ мальчикъ изъ знатной дворянской фамиліи, которой взятъ былъ въ Парижское военное училище, и воспитывался къ военной службѣ, довольствовался въ продолженіе нѣсколькихъ дней супомъ, черствымъ хлѣбомъ и водою. Сіе показалось странно для другихъ. Доложено было объ этомъ надсмотрщику и онъ приписывалъ сей отличный поступокъ излишней скромности. Но за мальчикомъ стали примѣчать. Онъ продолжалъ свой поступокъ, не подавъ однакоже ни малѣйше примѣтитъ о своей тайнѣ. Главный надсмотрщикъ ихъ, училища услышавши объ этомъ, велѣлъ призвать къ себѣ воспитанника, представилъ ему со всею нѣжностію, какъ непристойно въ обществѣ выставлять себя такимъ отличнымъ образомъ, и что должность отъ него требуетъ приноровляться къ обычаю училища. Но какъ при всемъ этомъ увидѣлъ надзиратель, что воспитанникъ не смотря на всѣ увѣщанія, не далъ ни малѣйше примѣтить, какая бы была причина его поступка: то началѣ онѣ упрекать его въ упорномъ молчаніи, и угрожалъ ему, что когда онъ не перемѣнить своего поведенія въ семъ дѣлъ, то онъ отошлетъ его къ родителямъ: «Ахъ! государь мой! отвѣчалъ мальчикѣ со слезами. Вы насильно принуждаете меня открыть причину моей воздержности! И такъ послушайте. Когда-я жилъ у отца то питался однимъ только черствымъ хлѣбомъ, да и тѣмъ не довольно; ибо мы часто не имѣли ничего больше кромѣ воды. Здѣсь кормятъ меня хорошимъ супомъ, прекраснымъ бѣлымъ хлѣбомъ, и столько, сколько мнѣ захочется. Однимъ словомъ я нахожу, что имѣю здѣсь прекрасный столъ: но не могъ никакъ рѣшиться, ѣсть больше обыкновеннаго, когда вспомню о бѣдномъ состояніи моего отца, въ которомъ онъ со всѣмъ своимъ сѣмействомъ находится.» — Надзиратель не могъ отъ слезъ удержаться при видѣ столь отличной чувствительности и великодушія въ юномъ воспитанникѣ. — «Любезное дитя! сказалъ онъ ему: служилъ ли твой отецъ на войнѣ?» — «Какъ же? отвѣчалъ мальчикъ, онъ имѣетъ честь носить и орденъ С. Людовика.» — «Но имѣетъ ли онъ пенсіонъ?» — «Нѣтъ, сказалъ мальчикъ. Въ нынѣшнемъ году просилъ, онъ его, но по недостатку въ деньгахъ цринужденъ былъ оставить сіе требованіе: ибо онъ рѣшился, лученіе терпѣть нужду и недостатокъ, съ своимъ сѣмействомъ, нежели обременить себя долгами въ Версаліи, которыхъ бы онъ можетъ быть ни, когда не выплатилъ.» — «Когда все это такъ, какъ ты сказываешь, продолжалъ надзиратель: то я обѣщаю выпросить твоему отцу 500 ливровъ годовой пенсіи. Я думаю, что родители твои, когда они точно въ такихъ худыхъ обстоятельствахъ находятся, какъ ты сказываешь, не въ состояніи присылать тебѣ и самаго малѣйшаго вспоможенія. Итакъ прими отъ меня именемъ твоего государя въ подарокъ сіи три луидора; а родителю твоему пошлю я сего дня половину годоваго жалованья впередъ: ибо я увѣренъ, что выпрошу его у Короля.» — «Государь мой! отвѣчалъ мальчикъ, какимъ случаемъ надѣетесь вы вручить сіи деньги моему батюшкѣ?» — "О! не безпокойся объ этомъ, отвѣчалъ надзиратель. Мы найдемъ къ тому средство. ""Ахъ, государь мой сказалъ съ поспѣшностію мальчикъ. Когда вы надѣетесь такъ легко переслать: то здѣлайше милость, приложите также и сіи три луидора, которые вы мнѣ подарили. Я живу въ полномъ довольствѣ, и деньги мнѣ ни къ чему не нужны: но родителю моему послужитъ это не малою «помощію въ разсужденіи другихъ его дѣтей.» —
Великость духа не зависитъ: отъ знатнаго происхожденія. Великодушныя чувствованія находятся часто и въ самомъ низкомъ классѣ людей. Одинъ финландской крестьянинѣ, послужитъ намъ здѣсь тому доказательствомъ. Однажды произошелъ въ деревнѣ, въ которой онъ жилъ, сильной пожаръ. Онъ чрезвычайно старался потушить его, и бросался неустрашимо во всѣ мѣста, гдѣ только нужна была его помощь. Но всѣ "то старанія, всѣ его усилія не могли удержать пожару. Огонь отъ сильнаго вѣтра разпространился съ необычайною скоростію. Его увѣдомили, что собственный его домъ, въ которомъ все его имѣніе находилось, захваченъ былъ огнемъ. Но не заботясь о своемъ нещастіи, спросилъ онъ, въ безопасности ли былъ домъ его сосѣда? — «Нѣтъ! сказали ему. Онъ уже горитъ, и тебѣ ненадобно терять ни одной минуты, естьли ты хочешь спасти свое имѣніе.» —
«Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, мнѣ надобно спасти гораздо драгоцѣннѣйшую вещь, нежели мое имѣніе. Мой нещастный сосѣдъ боленъ, и не въ состояніи самъ себѣ помочь. Его погибель неизбѣжна, когда не поспѣшить къ нему на помощь. Я увѣренъ, что онѣ теперь на одного меня только надѣется.» — Тотчасъ побѣжалъ онъ въ домѣ нещастнаго, бросился, въ пламя, которымъ уже занялась кровать больнаго. Онѣ увидѣлъ горящую перекладину, которая висѣла надъ больнымъ и угрожала паденіемъ. Никто другой не отважился бы на то изъ одного страху, чтобъ не бить самому раздавлену сею перекладиною. Но его не удержала опасность. Будучи оживленъ надеждою, что поспѣшность можетъ спасти и его и больнаго, подскочилъ онѣ къ кровати, схватилъ больнаго на руки, и вынесъ его благополучно. Кто не похвалить сего друга человѣчества, и не полюбитъ такого человѣка, которой пожертвовалъ всѣмъ, что ни имѣлъ, дабы только своему сосѣду спасти жизнь. Правительства и многіе знатные жители той страны наградили сіе великодушное дѣло по справедливости: ибо награда за похвальныя дѣла возбуждаетъ и другихъ къ исполненію подобныхъ тому добродѣтелей.,
Въ одинъ день, какъ я возвращайся съ охоты съ моими пріятелями., услышалъ я въ концѣ лѣса жалостный стонъ. Мы пошли на голосъ, и нашли подъ дубомъ лежащаго дикаго старца, которой отъ усталости, голода и жажды весь истощалъ. Старикъ казался ожидающимъ конца своей жизни. На многіе вопросы, которые я ему здѣлалъ, не хотѣлъ онѣ отвѣчать, не смотря на то, что я говорилъ на его собственномъ языкѣ, которому я еще въ молодыхъ лѣтахъ научился. Но наконецъ по многимъ прозьбамъ сказалъ онъ мнѣ жалостнымъ голосомъ: «Я отправился въ путь еще рано, дабы дойти до моего жилища: но заблудился. Теперь уже поздно, у меня не достаешь силъ, и я принужденъ буду въ семъ дикомъ мѣстѣ окончить жизнь мою. Безъ сомнѣнія буду я въ сію ночь добычею змѣи, или дикихъ звѣрей, или жертвою убійства моихъ непріятелей. Ахъ! бѣдная жена, бѣдные мои дѣти!» — Онъ былъ въ отчаяніи. Я просилъ его слѣдовать за нами. — Но онъ сказалъ: «Добродушный Иностранецъ! ты меня не знаешь.» — «Мнѣ и не нужно тебя знать, отвѣчалъ я. Но ты имѣешь нужду въ помощи, ты человѣкѣ: слѣдуй за мною. Мы отведемъ тебя въ свое жилище.» — Возвратившись домой, когда онъ нѣсколько успокоился, мы отужинали съ нимъ вмѣстѣ, и я велѣлъ ему.послать постель подлѣ моей кровати. На подобіе занавѣсу натянутое Индѣйское полотно было единственною отгородкою между имъ и мною. Мы оба спали спокойно. Въ полночь разбудилъ меня шорохъ. Мнѣ показалось, что сей уликой всталъ, и меня ищетъ. Я испугался и хотѣлъ бѣжать. Но прислушавшись точнѣе, скоро увѣрился я, какъ не справедливъ былъ страхѣ мой противъ сего честнаго дикаго. Никогда я того не забуду. — Дикой сталъ на колѣни и молился Богу: «Боже мой! говорилъ онъ, благодарю тебя, что ты повелѣлъ освѣщать меня Солнцу въ пути. Благодарю тебя что меня ни единая змія не укусила, что никакой дикой звѣрь не напалъ, и что мои непріятели не нашли меня. Благодарю тебя, что ты послалъ ко мнѣ сего Иностранца, которой меня взялъ въ свое жилище, и спасъ отъ смерти. О Боже! когда сей Иностранецъ, или его дѣти, родственники, или друзья ево будутъ путешествовать: повели Солнцу твоему въ пути, защити ихъ отъ опасностей, отъ змій, отъ звѣрей, и отъ ихъ непріятелей, и когда они заблудятся: то пошли имъ такого же добродѣтельнаго человѣка, которой бы ихъ принялъ и защитилъ столь же человѣколюбиво!» — Такова была молитва дикаго; а моя, которую я съ горячностію произнесъ, была: «О Боже! содѣлай всѣхъ твоихъ людей сему дикому въ добродушіи и въ образѣ; мыслей подобными!» —
Одинъ молодой живописецъ, будучи въ крайней бѣдности, пришелъ въ Модену. Онъ просилъ одного точильщика, которой встрѣтился съ нимъ на дорогѣ, дать ему въ своемъ домѣ пристанище, или сколько ни будь денегъ, или наконецъ хотя кусокъ хлѣба. Точильщикъ предложилъ ему половину своей собственной постѣли; искалъ для него работы. И хотя не могъ никакой найти, но не уменьшилъ ни мало своего къ нему великодушія. Онъ кормилъ живописца тѣмъ, что самъ выработывалъ, и утѣшалъ его сколько могъ. Живописецъ здѣлался боленъ. Но точильщикъ началъ вставать пораньше и ложился позже, дабы выработать сколько нибудь побольше, и доставить больному своему пріятелю важнѣйшую помощь и услугу. Онъ неусыпно пекся о своемъ больномъ во все продолженіе его болѣзни. Спустя нѣсколько дней по выздоровленіи своемъ получилъ живописецъ (, которой между тѣмъ увѣдомилъ о своихъ печальныхъ обстоятельствахъ родственниковъ,) изъ дому знатную сумму денегъ. Съ радостію спѣшилъ онъ заплатить своему хозяину, добродушному точильщику, употребленныя за него издержки. Но сей великодушный благодѣтель сказалъ: «Нѣтъ, государь мой! это былъ мой долгъ, которой обязывалъ меня сдѣлать тоже всякому честному человѣку, которой бы находился въ подобномъ вамъ нещастіи. Я обязанъ былъ такимъ благодѣяніемъ другому. Теперь я исполнилъ долгъ свой; не забудьте и вы здѣлать того-же, какъ скоро вамъ представится случай.» —
Сынъ одного богатаго Лондонскаго купца предавался всѣмъ распутствамъ юности. Отецъ удерживалъ его отъ такой развратной жизни: но онъ презирая всѣ его увѣщанія, былъ противъ него упоренъ, и огорчалъ его чувствительнѣйшимъ образомъ. Старикъ, доведенный гнуснымъ поведеніемъ своего сына до того, что впалъ въ тяжкую болѣзнь, и увидѣлъ приближающійся конецъ своей жизни, здѣлалъ духовное завѣщаніе, которымъ лишилъ онѣ наслѣдства младшаго своего безразсуднаго сына и умеръ. Едва узналъ сей о смерти своего отца, коея главнѣйшею виною было отвратительное его поведеніе: то и предался печальнымъ размышленіямъ. Онъ обратилъ взоръ на прошедшую свою жизнь, возвратился, такъ сказать, самъ въ себя, и со слезами раскаялся въ своемъ поносномъ поведеніи. Извѣстіе о томъ, что онъ лишенъ наслѣдства, не унизило его. Онъ не произнесъ ни единаго слова противъ послѣдней воли своего родителя. Съ повиновеніемъ и совершенною увѣренностію, что онъ заслужилъ это, сносилъ онъ терпѣливо сіе отеческое наказаніе, и никто не слыхалъ отъ него другихъ словъ, какъ только: я заслужилъ это. Сія умѣренность дошла наконецъ до ушей старшаго его брата. Съ радостію о перемѣнѣ нрава младшаго своего брата, искалъ онъ его, бросился въ его объятія, цѣловалъ его съ нѣжностію, и сказалъ ему сіи всегдашней похвалы достойныя слова: «Любезный братецъ! Родитель мой избралъ меня наслѣдникомъ всего своего имѣнія: но это здѣлалъ онъ потому только, что взиралъ на тебя, какъ на такого человѣка, каковъ ты тогда былъ, а не на такого, каковъ ты теперь. Приди и раздѣли со мною отеческое наслѣдіе, которое тебѣ съ сего времени принадлежитъ по нраву, и старайся здѣлаться достойнымъ гражданиномъ, а имъ другомъ и братомъ.» —
Въ началѣ сего столѣтія жилъ въ странѣ Транкенбаръ пустынникъ: котораго живущіе тамъ Мавритяне почитали за святаго первой степени, никоторой говорилъ о себѣ, что онѣ въ прямой линіи происходить отъ Магомета. Одного Датскаго Миссіонера, которой о немъ много слышалъ, побудило любопытство увидѣть его и съ нимъ поговорить. Онъ былъ весьма хорошо и учтиво принять: но никакъ не могъ убѣдить къ тому пустынника, чтобы поговорить съ нимъ о предметахъ до религіи касающихся. «Мнѣ гораздо пріятнѣе, сказалъ пустынникъ, говорить о добродѣтеляхъ и о исполненіи ихъ, нежели ссориться о предметахъ, которые твое и мое понятіе превосходятъ. Такой споръ огорчаетъ, больше нашу душу, нежели образуетъ оную. Умный человѣкъ долженъ только о томъ думать, чтобы испольнять свой законъ, не заботясь о томъ, чтобы спорить объ ономъ. Онъ долженъ помнить, что вещи болѣе еще, нежели за тысячу лѣтѣ были таковы, каковы онѣ теперь, и что Богу, а не ему принадлежитъ дѣлать перемѣны и поправки. Когда же Богъ позволяетъ чему нибудь быть въ такомъ видѣ, въ какомъ оно теперь есть: то для чего человѣкъ не хочетъ тѣмъ быть доволенъ?» — Датскій проповѣдникъ употреблялъ всѣ силы къ опроверженію сего и притомъ прямо по Богословски: — но пустынникъ позволивши ему говорить, самъ замолчалъ, не говорилъ ни слова. Въ семъ сильномъ спорѣ увидѣлъ Миссіонеръ въ жилищѣ пустынника все въ величайшей пышности. Золото, серебро, жемчугъ, и драгоцѣнные камни, украшали платье Мусульмана. Сабля его, которую онъ на боку носилъ, была оковала золотомъ и украшена драгоцѣнными камнями. Постель его покрыта была кармазиннымъ бархатомъ съ черными и зелеными бордами. Магометане, которые къ нему изъ дальнихъ мѣстъ для посѣщенія приходили, какъ мущины, такъ и женщины цѣловали ему съ набожностію ноги. Датчанинъ презрѣлъ сію церемонію, и не скинулъ своихъ башмаковъ, когда вошелъ въ комнату къ пустыннику, хотя каждый сіе дѣлалъ и Король самъ Танжуръ съ обнаженными ногами посѣтилъ кроткаго пустынника. Сей не досадовалъ ни мало на поступокъ Датскаго Миссіонера, и довольствовался только сказать ему, что Король самъ не презрѣлъ сей церемоніи. Датчанинъ осердясь, упрекалъ пустынника въ гордости, и рекомендовалъ ему быть смиренномудреннѣе. — «Будь ты самъ смиреннѣе, отвѣчалъ ему пустынникъ. Я не требую никакихъ почестей: но когда ты не оказываешь почести, которой меня и самъ Король удостоилъ добровольно, то разсуди самъ, не болѣе ли ты причастенъ гордости, въ которой меня упрекаешь?» —
Одинъ весьма богатый французскій Ювелиръ будучи принужденъ по торговымъ своимъ дѣланъ предпринять дальный путь, уѣхалъ съ однимъ своимъ прикащикомъ, взявъ съ собою на весьма великую сумму драгоцѣнныхъ камней, которые онъ увязалъ на своей лошади въ чемоданѣ. Важность сего сокровища прельстила невѣрнаго его служителя. Будучи въ сторонѣ отъ большой дороги, сталъ онъ помогать своему Господину слѣзать съ лошади, и застрѣлилъ его въ ту самую минуту изъ пистолета, которой онъ носилъ при себѣ въ поясѣ, такъ что пуля пролетѣла сквозь голову. Онъ повѣсилъ убитому большой камень, — и бросилъ его въ рѣку, которая тутъ же близко отъ нихъ протекала. Лошадь, — на которой онъ ѣхалъ, — погналъ онъ въ лѣсъ, а самъ сѣлъ на лошадь своего господина, переѣхалъ чрезъ море на кораблѣ въ Англію, и поселился въ одномъ небольшомъ городѣ, думая, что можетъ тамъ прожить скрытно. Онъ опасался обратить на себя вниманіе людей вдругъ: и для того началъ жить сперва весьма умѣренно, и мало по малу умножая расходы, наконецъ чрезъ нѣсколько лѣтъ показался онъ во всемъ блескѣ своего состоянія, которой не другому чему, какъ только неутомимому его трудолюбію и бережливости приписывалъ всякой. Онъ пріобрѣлъ себѣ чрезъ то самое столько уваженія и знатности что не усумнились выдать за него за мужъ одну изъ знатнѣйшихъ и богатѣйшихъ дѣвушекъ того города, и какъ онъ при всякомъ случаѣ старался показать себя человѣколюбивымъ и великодушнымъ человѣкомъ то и, былъ онъ отъ всѣхъ столько любимъ, что наконецъ единогласно избрали его Судьею того города. Въ семъ новомъ званіи отличился онъ еще болѣе. Но, однажды, какъ онъ въ судѣ предсѣдательствовалъ, привели предъ него одного молодаго человѣка, которой убилъ своего Господина, дабы его грабить. Онъ выслушалъ свидѣтелей, и обвиненный былъ признанъ достойнымъ смерти. Все судейское собраніе дожидалось съ молчаніемъ, пока предсѣдатель произнесетъ смертный приговоръ надъ обвиненнымъ. Всѣхъ глаза обращены были на него. Но вдругъ увидѣли, что онъ въ лицѣ перемѣнился, поднялъ руки къ небу, и въ мучительномъ отчаяніи началъ дѣлать необычайныя движенія. Наконецъ онъ вскочилъ къ удивленію всѣхъ засѣдавшихъ съ своего стула, стадѣ возлѣ обвиненнаго преступника, и сказалъ Судьямъ: «Государи мои! Вы видите во мнѣ удивительный примѣръ справедливаго мщенія небесъ. Послѣ тринадцатилѣтняго молчанія обнаруживаетъ оно во мнѣ точно такого же преступника, какой здѣсь стоитъ предъ вами, виновнаго въ ігнуснѣйшемъ и ужаснѣйшемъ злодѣяніи.» —
Онъ разсказалъ по томъ вкратцѣ), какую ужасную неблагодарность оказалъ противу своего господина, которой изъ низкаго состоянія вывелъ его въ люди, и которой всегда оказывалъ ему величайшую довѣренность. Онъ объявилъ какимъ образомъ избѣжалъ онъ правосудія, и какъ своимъ притворствомъ употребилъ во зло уваженіе и почтительность къ нему людей. «Но едва показался сей нещастный предъ судъ, прибавилъ онъ: то сходство обстоятельствъ его преступленія представило мнѣ мое собственное во всей его гнусности. Божеская рука поразила меня. Мое злодѣяніе явилось въ моихъ глазахъ въ столь ужасномъ видѣ, что я никакъ не могъ произнесши смертнаго приговора сему злодѣю, коего почитаю я еще гораздо меньше меня виновнымъ, не обвинивши напередъ самаго себя предъ вами. Я не могу иначе освободиться отъ жестокихъ терзаній моей совѣсти, какъ развѣ испросивши отъ васъ, чтобы вы и меня наказали также, какъ сего злодѣя. Я признаюсь предъ Высочайшимъ Судіею, что я достоинъ смерти, и не прошу никакой другой милости, какъ только скорой казни.» — Съ сими словами палъ онъ блѣденъ и безъ языка къ ногамъ Судей. Разсудокъ его вдругъ изчезъ, сильное бѣшенство овладѣло его душею, такъ, что, наконецъ увидѣли себя принужденными, запереть его и надѣтъ на него цѣпи, дабы онъ въ жестокомъ бѣшенствѣ, которое на него безпрестанно находило, не умертвилъ самъ себя. Такимъ образомъ терзаясь совѣстію, которая безпрестанно мучила его душу и сердце, прожилъ онъ нѣсколько лѣтъ, подавъ собою страшный примѣръ Божескаго правосудія, которой научаетъ насъ, что нѣтъ такого неупросимаго Судіи, какъ наша совѣсть, которая и самыя сокрытыя преступленія не оставляетъ безъ наказанія.
Нѣкоторой Баронъ Ц… изъ Фраконіи, которой, еще въ молодости оказалъ себя развратнымъ мальчикомъ, убѣжалъ отъ своихъ родителей въ Прусскую службу, и здѣланъ былъ простымъ солдатомъ. — Преступленіе! котораго благородные родители никогда не могли проститъ, потому что сею безразсудностію молодаго Барона (такъ называютъ Нѣмецкіе Дворяне, а особливо матери своихъ дѣтей хотя бы они еще въ пеленкахъ были) почитали они себя униженными, какъ будто бы Дворянину подло уже было служить у другаго подъ командою. Молодой Баронъ не смотря на то, что щиталъ происхожденіе свое отъ шестидесяти знаменитыхъ предковъ, не могъ дослужиться и до копрала. Часто чувствовалъ онъ суетную гордость быть Кавалеромъ: но сія гордость никогда не возбуждала въ немъ того честолюбія, чтобы заслугами своими отличиться отъ своихъ низкорожденныхъ товарищей. Наконецъ наскучило ему, что въ службѣ на однѣ только заслуги, а не на благородное его происхожденіе смотрѣли. Онъ писалъ къ своимъ братьямъ; а сіи къ опекуну Барона, чтобы онъ постарался освободить брата ихъ отъ невольническихъ оковъ, которые приличествовали только однимъ простолюдинамъ, а не такому Дворянину, каковъ былъ молодой Баронъ. Опекунъ былъ лестной и заслуженной Дворянинъ. Онъ увѣренъ былъ, что состоящій подъ его опекою заслуживалъ еще худшую участь: но Дворянину отказать въ чемъ либо, сочли бы за величайшее преступленіе, и такъ противъ воли своей написалъ онъ къ Королю письмо, въ которомъ просилъ, чтобы онъ далъ Нѣмецкому Барону либо Офицерской чинъ, либо отставку. Король отвѣчалъ: «Что въ его службѣ ни одинъ Дворянинъ, не долженъ себѣ почитать за безчестіе, служить простымъ солдатомъ; что онъ привыкъ награждать по однимъ только заслугамъ; а не потому, кто какого званія; — и что онѣ соглашается промѣнять Барона, естьли представятъ ему на его мѣсто изъ мужиковъ хорошаго рекрута.» — Опекунъ досталъ такого человѣка, и Фридрихъ не имѣлъ никакой причины раскаеваться въ здѣланномъ на Барона обмѣнѣ. —
Въ Меккѣ, что въ Аравіи, жилъ одинъ извощикъ, по имени Аваримъ, который на своихъ верблюдахъ возилъ товары и людей, пріѣзжавшихъ изъ дальнихъ странъ для поклоненія гробу Магометову. Онъ столько отъ того обогатился, что имѣвши, сперва только двухъ верблюдовъ, въ короткое время нажилъ ихъ двенадцать. Однажды какъ онъ возвращался изъ Мекки порожнякомъ домой, и гналъ передѣ собою верблюдовъ: то вдругъ увидѣлъ онъ въ сторонѣ одного стараго Дервиша, который съ великимъ глубокомысліемъ читалъ книгу. Онъ столько былъ углубленъ, что, когда Аваримъ съ своими верблюдами проѣзжалъ мимо его, и ему поклонился, то онъ того не примѣтилъ и продолжалъ съ прилѣжаніемъ читать свою книгу. Сіе столько удивило Аварима, что онѣ сказалъ: «Честный отецъ! конечно вы думаете о чемъ нибудь важномъ, когда не слышите тѣхъ, которые съ вами здороваются.» — Дервишъ проснулся какъ бы отъ сна, взглянулъ на Аварима, закрылъ свою книгу, положилъ ее въ свой широкой рукавъ, и сказалъ: «Другъ мой! я думалъ теперь о томъ, какая бы была причина что столь много сокровищъ сокрыто въ землѣ и никто ими не пользуется, когда бы многіе могли отъ того здѣлаться щастливыми? Вы конечно разумѣете подѣ этимъ золото и серебро, которое въ рудокопахъ скрыта и котораго люди, еще не знаютъ, сказалъ Аваримъ?» — «Нѣтъ, отвѣчалъ ему Дервишъ, а я разумѣю о тѣхъ сокровищахъ, которыя частію по злобѣ и скупости людей въ землѣ сокрыты, потому что они, не могши сами пользоваться ими, не хотѣли такъ же, чтобъ они и другимъ достались; частію же думаю я о тѣхъ сокровищахъ, которыя мудрецами прежнихъ временъ сокрыты, потому что они думали, будто людямъ большое богатство не приноситъ пользы.» — Аваримъ покачалъ на это головою, и сказалъ: "Что карается до послѣдняго: то я никогда тому не повѣрю. «Ну хорошо, отвѣчалъ Дервишъ; мы по пробуемъ. Я почитаю васъ за честнаго человѣка, продолжалъ онъ, и какъ не далеко отъ сюда находится такое сокровище, да сверхъ того, и вы къ стати идете съ ненавьюченными верблюдами: то я хочу здѣлать васъ участникомъ великаго щастія, когда, только вы со мною честно подѣлитесь. Навьючте для себя шестъ верблюдовъ; а другихъ шесть отдайте мнѣ.» Аваримъ бросился съ радости Дервишу на шею, цѣловалъ его, и сказалъ: «Я раздѣлю съ вами, какъ вамъ угодно, и тысячекратно буду еще вамъ за то благодарить., — Дервишъ всталъ потомъ, и велѣлъ Авариму слѣдовать за собою. Онъ привелъ его по узенькой дорожкѣ къ одной горѣ, которая была чрезвычайно крута. Дервишъ прочиталъ нѣчто въ книгѣ, и здѣлалъ палочкою, которую онъ въ рукахъ имѣлъ, три удара по горѣ, отъ чего она вдругъ на двѣ части раздѣлилась. Отверзтіе было столь велико, что Дервишъ съ Аваримомъ и со всѣми двенатцатью верблюдами могли войти туда свободно. Аваримъ нашелъ тамъ столь много золота и серебра, что не только двенатцать, но и сто верблюдовъ легко могъ онѣ навьючить. Навьючивай теперь своихъ шесть верблюдовъ, сказалъ Дервишь Авариму, и дай мнѣ другихъ шесть, которыхъ я для себя хочу навьючить.» — Между тѣмъ примѣтилъ Аваримъ, что Дервишъ, ушедши отъ него въ уголъ, спряталъ въ свой карманъ золотую коробочку, которая въ томъ углу стояла. Ему весьма хотѣлось спросить, чтобы такое въ ней было; но на сей разъ не осмѣлился онъ того здѣлать. Изготовившись съ грузомъ, вышли они опять изъ пещеры, и Дервишъ закрылъ ее съ прежнею церемоніею, такъ что въ томъ мѣстѣ не можно было примѣтить и малѣйшей скважины. — «Поди, сказалъ онъ Авариму: помни, что ты сіи сокровища получилъ, совсѣмъ того не ожидая. Пользуйся ими съ благодарностію, и не забывай помогать бѣднымъ.» — Аваримъ отогнавши, на нѣкоторое разстояніе верблюдовъ, вдругъ вообразилъ, что у него было двенатцать, а осталось только шесть верблюдовъ. Онъ забылъ уже о томъ, что въ замѣну онъ получилъ столько сокровищъ, что могъ на нихъ купить цѣлое стадо: но погрязшее въ скупости его сердце представляло ему, что Дервишъ сильнѣе навьючилъ своихъ верблюдовъ. Онѣ остановился въ размышленіи; и побѣжалъ потомъ назадъ къ Дервишу крича въ слѣдъ ему: «Честный отецъ! мнѣ пришло въ голову, что вамъ однимъ трудно будетъ управиться съ шестью верблюдами: ибо ни вы къ нимъ, ни они къ вамъ не привыкли. Они убѣгутъ отъ васъ, и вы ихъ лишитесь. Оставьте себѣ трехъ, и отдайте мнѣ прочихъ.» — «Ты говоришь правду, отвѣчалъ ему Дервишъ. Я самъ теперь о томъ же думалъ, и вижу, что мнѣ не сладить, будетъ съ шестью верблюдами. Вотъ тебѣ три! Поди теперь съ Богомъ.» — Аваримъ обрадовался тому сердечно, и сказалъ самъ себѣ: "Не попробовать ли мнѣ еще однажды? Старикъ отдалъ мнѣ трехъ верблюдовъ такъ скоро; не подцѣплю ли я еще хотя одного, естьли попрошу у него? Онъ воротился назадъ, и увидѣвши, что три верблюда разбѣжались врознь и не хотѣли повиноваться Дервишу, закричалъ ему: «Честный отецъ! Вы не далеко зайдете, думаю не лучше ли вы здѣлаете, естьли оставите себѣ только одного верблюда?» — «Ты правду говоришь, отвѣчалъ сему Дервишѣ; мнѣ подлинно трудно будетъ съ тремя управиться. Возьми себѣ и этихъ двухъ; я доволенъ буду и однимъ.» — Аваримъ взялъ съ жадностію двухъ верблюдовъ, и погналъ ихъ къ своимъ. Онъ, какъ всякой разсудить, легко, могъ бы быть доволенъ: но скупость не давала ему покою. «Не глупо ли я дѣлаю, сказалъ онъ самъ себѣ! Старый Дервишъ беретъ себѣ столько сокровища! — Къ чему служить оно такимъ людямъ, которые не имѣютъ ничего собственнаго. Вѣть онъ подаритъ его кому-нибудь другому! Такъ для чего не мнѣ? Я самъ къ себѣ всѣхъ ближе, и хочу еще попробовать. Можетъ быть я получу и послѣдняго верблюда.» — Онъ побѣжалъ почти безъ духа, пока догналъ Дервиша. «Двенадцать верблюдовъ, сказалъ онъ ему, столько привыкли другѣ къ другу, что мои одинадцать все тоскуютъ о вашемъ двенадцатомъ. Да и къ чему вамъ богатство? Вѣть вы Дервишъ, и дали обѣщаніе не пользоваться земными сокровищами. Подарите мнѣ и остальнаго.» — Дервишъ задумался не много, и сказалъ: «Я думалъ, что ты будешь доволенъ и тѣмъ, что далъ я тебѣ изъ доброй воли. Но дабы видѣлъ ты, сколь мало забочусь я о такихъ малостяхъ: то возьми себѣ и послѣдняго верблюда, а мнѣ естьли когда понадобятся сокровища, то я могу ихъ всегда достать посредствомъ этою бальзама, которой въ золотой коробочкѣ находится, и которымъ стоитъ только помазать себѣ глаза, то я могу видѣть всѣ сокровища въ свѣтѣ, гдѣ бы они ни лежали.» — «А! сказалъ ему Аваримъ. Я такъ таки и думалъ, что ты самое лучшее для себя удержалъ, Отдай же мнѣ коробочку добровольно; а не то возьму ее у тебѣ насильно.» — «Какъ! сказалъ Дервишъ? Это ли благодарность за мое благодѣяніе?» — Но Аваримъ бросился за нимъ, схватилъ его за бороду и сказалъ: «Старикъ! отдай мнѣ коробочку, или я сломлю тебѣ шею!» — Дервишъ поднялъ глаза къ небу, воздохнулъ и сказалѣ: «Ахъ! какое тяжкое для людей бремя скупой и неблагодарной человѣкъ!» Между тѣмъ отдалъ ему коробочку и сказалъ: " Праведные небеса не оставятъ наказать тебя за твою неблагодарность, — и пошелъ отъ него заплакавши. Аваримъ радовался сердечно о своемъ пріобрѣтеніи, и ни мало не заботился о печальномъ Дервишѣ, и о его рѣчахъ. Собравши вмѣстѣ всѣхъ своихъ верблюдовъ, онъ былъ почти внѣ себя отъ радости, сѣлъ на землю, и началѣ разсматривать коробочку. Онъ разкрылъ ее и нашелъ въ ней драгоцѣнный бальзамъ, который имѣлъ видъ зеленой мази, и весьма пріятный запахъ. "Время тратить не надобно, подумалъ онѣ самъ въ себѣ. Я испытаю теперь же дѣйствіе бальзама, и погляжу, гдѣ еще находятся такія сокровища? Онъ помазалъ себѣ глаза: но въ какой ужасъ пришелъ Аваримъ, когда у него въ туже самую минуту заболѣли глаза столь сильно, — что онъ почти безъ чувствъ здѣлался. Онъ стеръ тотчасъ мазь: но ничто уже не помогало, и онѣ ослѣпъ обоими глазами. Тутъ-то началъ онѣ горько плакать и вопить. «Что мнѣ пользы, кричалъ онъ воздыхая, въ сихъ безчисленныхъ сокровищахъ, которыми мои верблюды навьючены, когда я ослѣпъ, п не могу найти дороги въ Мекку; а долженъ въ сей ужасной пустынѣ бѣдственно погибнуть? Ахъ! Дервишъ! ты правду сказалъ, что небеса не оставятъ наказать меня за мою скупость и неблагодарность.» —
Между тѣмъ, какъ онъ вылъ, услышалъ онъ въ сторонъ голосѣ Дервиша: "Ну каково тебѣ скряга и не благодарный злодѣй? — Узнай теперь въ самомъ дѣлѣ, что богатство не всѣмъ полезно, какъ я тебѣ сказалъ прежде, и что небеса не оставятъ тебя наказать, какъ ты того достоинъ. Когда ты не былъ доволенъ и тѣмъ, что ты безъ всякихъ трудовъ получилъ, а хотѣлъ имѣть еще болѣе; то теперь въ наказаніе ты ничего, не получишь, и твои сокровища достанутся другимъ, которые можетъ быть будутъ ими пользоваться съ большею благодарностію.