Новое средство (Мачтет)/ДО
| ← Хроника одного дня | Новое средство : Старая сказка |
| Источникъ: Мачтетъ Г. А. Новые разсказы. — М.: Изданіе редакціи журнала «Русская Мысль», 1891. — С. 239. |
Одному мирному и добродушному обывателю выпалъ недавно случай присутствовать на одномъ изъ модныхъ гипнотическихъ сеансовъ, гдѣ, въ числѣ другихъ, и его подвергли гипнозу. Все испытанное имъ и видѣнное тамъ, такъ сильно подѣйствовало на его мягкую, впечатлительную душу, что имъ овладѣли самое глубокое отчаяніе и страхъ за человѣка. Онъ, казалось, готовъ былъ потерять вѣру въ свободную волю, въ разумъ, въ грядущее… Сама жизнь казалась ему побѣжденной и древнія сказки о волшебникахъ, измѣнявшихъ по желанію тѣ или другіе ея законы, — какъ будто воскресали былью… Но добрый сосѣдъ скоро успокоилъ его, разсказавъ ему въ назиданіе эту старую сказку:
Ужасное волненіе охватило всѣхъ мирныхъ бюргеровъ добраго, стариннаго городка, какъ только пронесся слухъ о новомъ, странномъ, почти страшномъ открытіи.
Было открыто, говорили, вѣрное, могучее средство прекращать всякую жизнь организма, не доводя его до смерти, до тлѣнія. Нѣсколько капель новаго, только-что открытаго группою ученыхъ маговъ, наркотическаго яда приводили живой организмъ въ какое-то особенное, безпробудно-гипнотическое состояніе, громко названное ими «соннымъ благоденствіемъ». Организмъ замиралъ, — замирали всѣ его отправленія, всѣ функціи духовной жизни, все, все… Онъ навсегда терялъ волю, сознаніе, представленіе, — всѣ чувства и ощущенія безусловно умирали. Тѣло становилось холоднымъ, — но не разрушалось, не теряло никогда формы, эластичности, способности питанія и роста; и питаніе, и ростъ можно было поддерживать искусственно, помощью небольшаго электрическаго прибора. Самаго незначительнаго давленія на электрическія пуговки было достаточно, чтобы заставить сонно-мертвый организмъ ѣсть, пить, двигаться, бѣгать, — дѣлать что угодно; онъ всему повиновался одинаково тупо и безпрекословно. Пока дѣйствовалъ токъ, въ немъ просыпались всѣ способности растительной жизни, причемъ имъ можно было управлять по произволу; съ прекращеніемъ тока, онъ становился опять мертвымъ и неподвижнымъ. Словомъ, говорили, — живой организмъ превращался въ послушный, покорный манекенъ, но манекенъ вѣчный, живой, нетлѣнный. Это было, конечно, великое открытіе. И жизнь, и смерть отступали равно побѣжденныя!
Понятно, сначала этому не повѣрили.
Тѣмъ не менѣе это была правда, или почти правда. Надъ такимъ средствомъ давно работали нѣсколько послѣдователей и учениковъ знаменитаго Каліостро, производя безчисленные эксперименты и изысканія. То, что всѣ усилія древнихъ алхимиковъ въ этомъ направленіи терпѣли полнѣйшее fiasco, причемъ ихъ реторты и колбы лопались, часто съ опасностью для нихъ самихъ, ни мало не смущало нашихъ экспериментаторовъ. Справедливо или нѣтъ, но они полагали, что неудачи древнихъ, обусловленныя можетъ быть младенческимъ состояніемъ кабаллистической науки и плохими, несовершенными приборами, отнюдь не исключали возможности успѣха теперь. Хотя гипнотизмъ былъ еще совсѣмъ неизвѣстенъ и люди были, такимъ образомъ, лишены возможности счастливо забавляться, щекотать любопытство и пріятно убивать досугъ приведеніемъ другъ друга тѣми или иными пассами въ интересное состояніе соннаго идіотизма, — тѣмъ не менѣе, входившіе уже въ моду, месмеризмъ и столоверченіе открывали, казалось, кое-какіе горизонты и окрыляли экспериментаторовъ надеждой. Тихо, незамѣтно для свѣта, какъ кроты, они продолжали работать въ своихъ лабораторіяхъ.
И вдругъ пронесся слухъ, что такое великое средство ими дѣйствительно найдено. Вслѣдъ за этимъ, когда скептики все еще продолжали насмѣшливо кивать головами, — появились объявленія, назначавшія день испытанія. Ученые маги публично объявляли, что въ такой-то день и часъ соберутся для послѣдняго, окончательнаго опыта, результаты котораго будутъ подробно возвѣщены во всеобщее свѣденіе. Понятно, людьми овладѣла лихорадка нетерпѣнія. Какъ водится, одни ожидали со страхомъ и тревогой, возмущаясь открытіемъ, низводившимъ, казалось, Божье созданье — человѣка, надѣленнаго и разумомъ, и свободной волей, съ его пьедестала; другіе же ликовали и потирали руки, сгорая любопытствомъ… Все было возбуждено до послѣдней степени.
Въ назначенный день, еще за долго до опредѣленнаго часа, всѣ экспериментаторы были уже въ сборѣ въ большомъ и свѣтломъ анатомическомъ залѣ. Всѣ они были взволнованы и, какъ и всѣ взволнованные люди, казались разсѣянными. Молча шагали они изъ угла въ уголъ по большому залу нервной, лихорадочной походкой. Лица ихъ были блѣдны, брови сдвинуты, глаза горѣли. Минута приближалась для нихъ и торжественная и страшная: они пришли поставить на карту все… и имя, и жизнь, и будущее… Въ случаѣ успѣха ихъ ждали и почетъ, и богатство, — въ случаѣ неудачи… то, что вообще ожидаетъ всѣхъ неудачниковъ. Было отчего блѣднѣть, отчего волноваться.
Испробовать дѣйствіе новооткрытаго яда на себѣ они, конечно не рѣшились… Для роковаго эксперимента была куплена ими за недорогую цѣну большая, но тощая, забитая, загнанная кляча. Привязанная къ столбу у входа въ анатомическій залъ, она беззвучно шевелила широкими, отвислыми губами, низко, понуро опустивъ голову и только изрѣдка хлопая ушами. По временамъ вся кожа ея, испещренная рубцами, вздрагивала по привычкѣ или потому, что на нее налетали то хищный оводъ, то слѣпая муха. Очевидно, она была слаба на ноги, такъ какъ часто мѣняла ихъ, поперемѣнно налегая то на правую, то на лѣвую.
Предчувствовала-ли она свою участь, боялась?.. Конечно, нѣтъ! Только тупая покорность, безучастность, смиреніе, какое-то фаталистическое смиреніе, воспитанное цѣлой жизнью, сквозило во всей ея жалкой, вялой фигурѣ, свѣтилось въ робкомъ, но свѣтломъ взглядѣ. Къ тому же она такъ обтерпѣлась, такъ ко всему уже привыкла, что едва-ли могла еще чего-нибудь бояться, чего-нибудь дрожать особенно. Чего бы она, въ самомъ дѣлѣ, могла бояться, за что дрожать? — За жизнь? — Но, вѣдь, жизнь ея была одна неустанная каторга отъ зари до зари. Боли, простаго ощущенія боли? — Но изъ подъ кнута она никогда не выходила. За будущее? — Его она не знала, — она всегда жила только настоящимъ… Возила… возила и возила…
Голодъ, холодъ, кнутъ, чрезмѣрная работа, гоньба, — вотъ и вся ея доля. Сначала она пахала землю, потомъ попала военному ремонтеру и на ней гарцевали солдаты. Изъ полка перешла къ почтосодержателю и на ней мчались курьеры, пока не отбили ей ноги, послѣ чего она перебывала у многихъ хозяевъ, таскала воду и кирпичи, бревна, глину и т. д. на разныя постройки. И вездѣ кнутъ, кнутъ и кнутъ!..
Понуро стояла она у столба, не обращая ни малѣйшаго вниманія на упорные взгляды маговъ, которыми тѣ пронизывали ее время отъ времени черезъ окна. Безучастно ждала она знакомаго окрика, понуканья, удара, безъ которыхъ привыкла не двигаться съ мѣста, стоять покорно и смирно. Это дѣлало ее просто кладомъ для экспериментаторовъ. Но и съ другой стороны являлась она незамѣнимымъ экземпляромъ для даннаго опыта: организмъ ея не былъ настолько силенъ, энергиченъ, живучъ, чтобы сильно не поддаваться дѣйствію наркотическаго яда, и не былъ уже настолько слабъ, чтобы не выдержать его. Экспериментаторы, казалось, были вполнѣ довольны ею и все нетерпѣливѣе, все лихорадочнѣе ждали условленнаго часа.
Онъ пришелъ наконецъ. Часы зашумѣли и прозвонили… Ждавшая на улицѣ громадная толпа заволновалась и вся, какъ одинъ человѣкъ, стала всматриваться въ темныя окна анатомическаго зала.
— Введите! — раздался многоголосый, нетерпѣливый окрикъ ученыхъ маговъ.
Конюха ввели лошадь въ залъ и быстро удалились, плотно закрывъ за собою двери. Несчастная кляча сначала какъ будто удивилась, увидавъ себя въ такой необычной обстановкѣ, замотала головой, замахала хвостомъ, сильнѣе захлопала ушами, но сейчасъ же успокоилась и приняла свою обычную, покорную позу. Она стала какъ вкопанная, по обыкновенію, опустивъ голову понуро и низко.
Маги столпились кругомъ. Ни одинъ не проронилъ ни слова, — всѣ были слишкомъ заняты разсматриваніемъ, послѣдней оцѣнкой живучести, силы, здоровья несчастной клячи. Лица были нахмурены, и какъ-то торжественно важны; у болѣе нервныхъ подергивало углы губъ и вѣки глазъ.
— На мой взглядъ, опытъ съ ней долженъ увѣнчаться успѣхомъ, — сказалъ, наконецъ, одинъ изъ нихъ, сѣдой старикъ, знаменитый звѣздочетъ и алхимикъ, — конечно, при условіи энергіи, осторожности и крайней послѣдовательности съ нашей стороны… Какъ думаете, коллеги? — и старикъ обвелъ всѣхъ глазами.
Всѣ согласились, — всѣ вздохнули свободнѣе. Такое мнѣніе посѣдѣвшаго въ экспериментахъ алхимика придало всѣмъ бодрости и разсѣяло сомнѣнія младшихъ.
— Такъ что-же — начнемъ? — спросилъ онъ опять.
— Начнемъ! — былъ отвѣтъ. — Руководите опытомъ.
Старикъ съ важностью поклонился и подалъ знакъ.
Изъ небольшаго ящика бережно вынули флаконъ темнаго стекла и, откупоривъ, поднесли къ ноздрямъ смирно стоявшей лошади. Та сначала инстинктивно шарахнулась и замотала головой, но грозный окрикъ вернулъ ей прежнее смиреніе и безучастность. Неподвижно, покорно, все въ той же удрученной позѣ, она медленно вдыхала въ себя одуряющіе пары наркотическаго яда.
Экспериментаторы не сводили съ нея глазъ. Старикъ важно слѣдилъ за секундной стрѣлкой и тихо считалъ про себя: «разъ, два, три»…
По мѣрѣ того, какъ лошадь вдыхала ядъ, съ тѣломъ ея начало становиться что-то дѣйствительно странное. Сначала застыли въ покоѣ уши, — но она все еще шевелила губами. Наконецъ, и губами она перестала двигать, только бока судорожно приподнимались при каждомъ вздохѣ, но и они остановились… Лошадь перестала дышать и стояла въ какомъ-то мертвенно-сонномъ оцѣпенѣніи. Она походила на вылитую изъ темной мѣди фигуру.
Одинъ экспериментаторъ укололъ ее толстой желѣзной иглой, — она не шевельнулась, другой ударилъ хлыстомъ, — она стояла такъ же неподвижно. Ей тронули открытый глазъ, — онъ не моргнулъ… Къ мордѣ поднесли зеркало, — она не дышала, на немъ не оказалось пятна. Приложили термометръ, — онъ показалъ температуру трупа.
— Будетъ! — крикнулъ распорядитель.
Флаконъ съ ядомъ спрятали въ ящикъ.
— Давайте баттарею… Сомкните цѣпь!
Цѣпь сомкнули. Распорядитель нажалъ пуговку аппарата и лошадь заржала, — другую — она заходила, — третью — она стала жевать поданный овесъ, — четвертую, пятую, шестую… и она дѣлала все, что желали, и дѣлала какъ живая.
— Отнимите проводники!
Проводники отняли и несчастная кляча стала опять мертвой. Въ послѣдній разъ ее заставили лечь на спину и теперь она лежала на полу растянувшись, согнувъ въ колѣняхъ ноги, — бездыханная, неподвижная, холодная…
— Уррра!
Этотъ восторженный крикъ вырвался какъ-то самъ собою. Маги были внѣ себя. Все, что накипѣло, наболѣло, всѣ сомнѣнья, всѣ тревоги, всѣ опасенія, — все разлетѣлось. Торжество было полное, — оно само рвалось изъ груди, оно, казалось, подавляло. Они обнимались, поздравляли другъ друга, — по щекамъ текли слезы восторга. Сомнѣнія не было, — они побѣдили и жизнь, и смерть!.. Лошадь мертва, — но останется живою… Они изобрѣли новое состояніе: мертвую жизнь!
— Уррра!
Да, торжество было полное. Послѣ первыхъ взрывовъ восторга, всегда бурныхъ, наступило то блаженное состояніе, которое называется полнымъ счастьемъ и выражается обыкновенно тихой, безмятежной задумчивостью. Счастье тутъ точно подавляетъ. Экспериментаторы стояли неподвижно, молча, въ глубокомъ безмолвіи, какъ-то безцѣльно смотря впередъ… Можно было слышать біеніе ихъ пульса.
— Это вы? — спросилъ, вдругъ, распорядитель сосѣда.
— Что? — переспросилъ тотъ удивленный.
— Я слышу какой-то шорохъ, стукъ!..
— Нѣтъ! — отвѣтилъ сосѣдъ, — не я! — и оба оглянулись.
— Я слышу тоже! — крикнулъ еще кто-то.
— И я… и я! — подхватили остальные.
Всѣ начали тревожно вслушиваться. При воцарившейся безмолвной тишинѣ дѣйствительно явственно слышался всѣми какой-то слабый, мѣрный стукъ.
— Это на улицѣ… — отозвался кто-то.
— Нѣтъ, — твердо отвѣтили нѣсколько голосовъ, — это здѣсь… въ залѣ!
— Не бьется-ли въ окнѣ муха?..
О, горе, стекла были чисты, ни одна муха не билась.
Лица ученыхъ маговъ вытянулись. На нихъ отпечатлѣлись и страхъ, и сомнѣнье, и тревога. Сильная радость, наступившая послѣ долгихъ тревогъ и колебаній, какъ извѣстно, всегда немного подозрительна.
— Что бы это было? — спрашивали они другъ друга.
А стукъ все продолжался, мѣрный, ровный, хотя и слабый стукъ.
— Да не наши-ли это собственныя сердца?
Они стали вслушиваться, приложивъ руки къ груди. Ихъ сердца бились скорѣе, тревожнѣе… Сквозь біеніе собственнаго сердца, каждому слышался явственно все тотъ же непонятный, таинственный, мѣрный и ровный стукъ.
— Гдѣ? Что?
Они совсѣмъ теряли головы.
Пока всѣ стояли въ недоумѣніи, какъ будто колеблясь, не рѣшаясь приступить къ изслѣдованію, распорядитель уже вышелъ изъ круга и направился прямо къ лежавшей неподвижно лошади. Онъ сталъ на колѣни и приложилъ свое ухо къ ея холодной груди. Нѣсколько мгновеній стоялъ онъ такъ неподвижно, вслушиваясь, и лицо его становилось все блѣднѣе и блѣднѣе. Глядя на него, блѣднѣли и остальные. Вдругъ, онъ поднялъ голову и рѣзко, твердо, съ какимъ-то невыразимымъ отчаяніемъ, почти крикнулъ:
— Сердце!
Да, билось сердце!
Это было ужасно. Если билось, если жило сердце, — то жизнь совсѣмъ не угасла, — она всегда еще могла вернуться! Смерти, абсолютной, вѣчной смерти не было, — жизнь, очевидно, продолжала тлѣть въ гипнотизированномъ организмѣ. Выходило, дѣйствительно, такъ, что лошадь была только гипнотизирована на время. Новое средство оказывалось не сильнѣе хлороформа.
Это въ самомъ дѣлѣ былъ ужасный ударъ для ученыхъ маговъ.
Рѣзкій переходъ отъ одного остраго ощущенія къ противоположному ему, какъ извѣстно, часто бываетъ даже смертеленъ. Несчастные окаменѣли на мѣстахъ, какъ неподвижно лежавшая предъ ними кляча. Они тоже, казалось, не дышали… Лица ихъ стали бѣлы, какъ стѣны зала, глаза потухли.
— Жить! жить! жить! — мѣрно доносился до ихъ слуха ровный, слабый стукъ.
Они явственно слышали это проклятое «жить»!
Стучало сердце, — сомнѣнья не было.
Пропали ихъ труды, ихъ усилія, ихъ надежды! Они — неудачники, смѣшные неудачники и больше ничего! Жизнь осталась жизнью, — она не побѣждена! Ужасъ, гнѣвъ, отчаяніе въ перемежку овладѣвали несчастными. Этотъ стукъ непобѣжденной жизни все, казалось, росъ и росъ и отдавался какъ раскаты грома. Точно сотни пушекъ вокругъ ревѣли и грохотали имъ это проклятое: «жить, жить, жить!»
Текли минуты… Экспериментаторы все такъ же стояли неподвижно, гнѣвные, полные отчаянія, почти злобы, а маленькое, непокорное сердце все такъ же билось, все такъ же, казалось, шептало свое ужасное: «жить!»
Что было дѣлать?
Они ломали головы… Холодный потъ облилъ ихъ съ головы до ногъ… Что придумать? Гдѣ разгадка неудачи такого вѣрнаго и сильнаго средства? Неужели жизнь сильнѣе?
— Жить! жить! жить! — стучало, какъ-бы въ отвѣтъ, сердце.
Они бы его вырвали! О, конечно, они могли сразу остановить его, заставить замолкнуть на вѣки. Тутъ же, на столахъ, валялись сотни тонкихъ и длинныхъ, острыхъ, какъ бритвы, скальпелей и ланцетовъ, а шкафъ былъ полонъ самыми сильными, самыми убійственными ядами. Одинъ ударъ такимъ скальпелемъ, частица грана одного изъ этихъ ядовъ и оно-бы замолкло на вѣки! Но развѣ въ томъ былъ вопросъ, развѣ это разрѣшало ихъ недоумѣніе, поправляло ихъ неудачу, дѣлало ихъ средство дѣйствительнѣе? Убить могъ и мясникъ, и живодеръ, — убійство не входило въ ихъ расчеты. Нѣтъ, они добивались превратить живой организмъ въ мертвый, не отнимая жизни, не разрушая, не убивая, — оставивъ его живымъ, но мертвымъ. И вотъ ихъ усилія пропали даромъ! Неужели?
— Жить! жить! жить! — какъ бы подтверждало неугомонное сердце.
Что было дѣлать, что предпринять? Они такъ вѣрили, такъ слѣпо, такъ страстно вѣрили въ могучее дѣйствіе открытаго средства… Множество гипотезъ, теорій, формулъ, рецептовъ промелькнули въ умахъ, множество кропотливыхъ, безсонныхъ ночей, въ которыя они тихо незамѣтно для людей работали надъ своимъ средствомъ, — пронеслись, какъ видѣнья. Даромъ, все задаромъ! Ихъ трудъ, ихъ безсонныя ночи, ихъ тайная работа, — все, казалось, пропало.
Нѣтъ, не пропало!.. Старикъ-распорядитель, казалось, нашелъ выходъ… Онъ быстро очнулся, поднялъ голову, глаза его опять горѣли. Всѣ обернулись къ нему, всѣ съ трепетомъ ждали его слова.
— Нашелъ, — началъ онъ задыхаясь отъ волненья, — нашелъ.
— Что, что, что? — бросились къ нему товарищи.
— Нашелъ источникъ этой загадочной живучести сердца… Эта живучесть, это біеніе — одинъ рефлексъ, — продолжалъ онъ, — несомнѣнно сердце бьется рефлекторно… Свѣтъ, жизнетворный свѣтъ поддерживаетъ этотъ рефлексъ. Химико-физіологическое дѣйствіе свѣтовыхъ лучей сообщаетъ мертвому сердцу импульсъ и силу. Отнимемъ свѣтъ — и сердце станетъ!
Всѣ оживились, всѣ жали ему руки… Онъ спаситель! Онъ вѣрно угадалъ все! Долой свѣтъ! Загадка разрѣшена, — всему причиной онъ — свѣтъ! не даромъ его считаютъ источникомъ жизни… Долой — и руки протянулись къ ставнямъ и сторамъ.
Но легче было дать совѣтъ, чѣмъ его исполнить. Имъ самимъ, для опыта, наблюденій, нужно было хоть немного свѣта. Закрыть все — значило и самимъ остаться во мракѣ, ничего не видѣть… Нѣтъ, немного, щелочку оставить все-таки было нужно.
— Ничего, — успокоивалъ распорядитель, — все-таки мы вполнѣ достаточно ослабимъ дѣйствіе свѣта!..
И щелочку оставили.
Въ залѣ наступилъ полумракъ, какой бываетъ въ темныя, зимнія сумерки. Глазъ съ трудомъ различалъ предметы. Ученые опять столпились въ кругъ и въ странномъ волненіи прислушивались. Сердце, казалось, продолжало биться все такъ же мѣрно и ровно. Но вотъ, оно какъ будто стало замирать…
Ученые притаили дыханіе…
Дѣйствительно, сердце начинало биться медленнѣе… Удары все рѣже и рѣже. Но вдругъ опять по-прежнему, даже скорѣе, и, затѣмъ, совсѣмъ тихо… Это судорога! Порою совсѣмъ громко слышно: «жить!» Порою — ничего не слышно… Это несомнѣнно было судорожное біеніе, послѣднее издыханіе жизни…
— Жить! — раздалось вдругъ совсѣмъ громко, и ученые отскочили.
Сердце, казалось, хотѣло лопнуть или выскочить изъ груди сильнымъ толчкомъ въ грудную стѣнку. Вѣроятно рефлекторно оно отозвалось на мышцахъ конечностей, потому-что лошадь, безсознательная, мертвая лошадь, лягнулась.
— Плохо! — отозвался кто-то.
— Нѣтъ… нѣтъ! — отвѣтили ему голоса, — это сейчасъ-же кончится, это послѣднее усиліе жизни!..
Но было не такъ. Сердце точно на зло продолжало биться, хотя и судорожно, то замирая, то громко и сильно, но все-таки билось, жило не умирало. Порою удары становились особенно сильными и тогда неподвижная, бездыханная лошадь какъ-то конвульсивно лягалась, судорожно двигала конечностями, точь-въ-точь, какъ гальванизированный трупъ. Видъ ея былъ тогда страшенъ, невыносимо страшенъ.
Проходили минуты, проходили часы… Маги то горѣли надеждой, то замирали съ отчаянія. А сердце все такъ же, хотя и судорожно, съ остановками, продолжало стучать свое: «жить!» и лошадь то лежала трупомъ, то корчилась въ конвульсіяхъ.
— Плохо! — отзывались голоса то тутъ, то тамъ.
— Ничуть! — твердо убѣждающе возразилъ распорядитель, — организмъ, сверхъ чаянія, оказался слишкомъ живучъ. Выпустимъ ей немного крови и дѣло въ шляпѣ!
Опять воскресли надежды, опять всѣ оживились, вздохнули легко и свободно… Вѣрно, вполнѣ вѣрно, ларчикъ открывается просто! Всѣ великія рѣшенія очень просты! Стоитъ только выпустить немного крови, каждая капля ея есть капля жизни! Кровопусканье, правда, вредно, вредно несомнѣнно, но не лѣчить же собрались они сюда клячу!
Длиннымъ тонкимъ ланцетомъ, которыхъ валялось такъ много, вскрыли несчастной вену и на полъ брызнула струя темно-алой крови. Кровь текла, а сердце все также стучало свое: «жить, жить, жить!»
Проклятое сердце!
Въ ученыхъ просыпалась одна ненависть, глухая, безграничная ненависть къ этому неумирающему сердцу, къ этой неподдающейся клячѣ. Ненависть начинала заглушать собою все остальное.
— Надавимъ слегка на сосуды, питающіе мозгъ, — кричалъ распорядитель, — разобщимъ мозгъ и сердце, насколько возможно… Легче, осторожнѣе, чтобы не убить!..
Экспериментаторы выбивались изъ силъ… Всѣ сосуды, казалось, были ими сжаты, всѣ главные сосуды… Но сердце продолжало стучать свое, а конвульсіи лошади росли, все росли. Она точно задыхаться стала.
— Легче, осторожнѣе, осторожнѣе! — кричалъ распорядитель.
Ничто не помогало, сердце продолжало жить! Приходилось отступить, признать себя побѣжденными, свое средство недѣйствительнымъ, или…
— Бросимъ! — сказалъ вдругъ одинъ изъ ученыхъ, — оставимъ!.. Средство наше негодно… Мы ошиблись… Бросимъ, оставимъ жизнь клячѣ! — и онъ поднялся.
Но другіе не соглашались. Эта живучесть сердца приводила ихъ просто въ бѣшенство. Все, все и разбитыя надежды, и пропавшій задаромъ трудъ, и безсонныя ночи, и непріятныя послѣдствія неудачи, которыя еще были впереди, все, все, кажется, требовало мести, все побуждало, тянуло идти до конца, такъ или иначе поставить на своемъ. Отступать? — ни за что! Во что бы то ни стало, они совладаютъ съ этимъ непокорствомъ, они заставятъ замолкнуть это ничтожное, но неугомонное сердце, — будь что будетъ! Хоть земля провались! Кляча? что для нихъ эта кляча!
— Употребимъ всѣ средства, — командовалъ, не помня себя, распорядитель, — все… все… Постараемся разстроить взаимодѣйствіе всѣхъ органовъ, внесемъ рознь, изолируемъ сердце. Для каждаго органа есть свои спеціальные яды. Давайте!
На дворѣ стояла глубокая, темная ночь и ученымъ волей-неволей пришлось зажечь лампу. Шкафъ съ ядами былъ открытъ настежъ.
Свѣтало. Розовые лучи просыпавшагося за стѣнами солнца ворвались въ залу и окрасили бѣлыя стѣны. Приближалось время, когда ученымъ придется возвѣстить результаты своихъ опытовъ. Они были въ отчаяніи… Стыдъ, страхъ, злоба, поперемѣнно и вмѣстѣ, давили, туманили мозгъ, заставляли бросаться отъ одного крайняго средства къ другому… Всю ночь напролетъ провозились они съ своими экспериментами, не помня себя отъ усталости и злобы. Ядъ смѣняли ядомъ. Они вливали его въ ротъ, впускали въ кровь, подносили для вдыханія. Все почти было уже испробовано… Желудокъ былъ парализованъ, мозгъ начиналъ атрофироваться, но сердце, маленькое сердце все-таки стучало и стучало свое: «жить! жить! жить!» Они ломали въ отчаяніи руки. Яду, яду, новаго яду!
И вдругъ сердце стало, замолкло…
Наконецъ-то! Но прежде, чѣмъ такое восклицаніе восторга могло вырваться изъ ихъ задыхавшихся грудей, сквозь плотно сжатыя бѣшенствомъ зубы, прежде даже, чѣмъ сознаніе успѣха перешло въ жгучую, острую радость, совершилось нѣчто ужасное. Все тѣло несчастной лошади, пропитанное ядами, лопнуло и распалось на части. Внутренности вывалились наружу, наполнивъ залъ клубами смертельныхъ міазмовъ…
Когда, съ наступившимъ днемъ, любопытные заглянули въ залъ, ихъ глазамъ представилась одна картина смерти и разрушенія. Такъ закончилась эта дерзкая попытка покорить, обуздать непобѣдимую жизнь…