Новая женщина (Корелли)/ДО

Новая женщина : Му wonderful Wife
авторъ Мари Корелли, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1889. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Русскій Вѣстникъ», №№ 11-12, 1898.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ "РУССКОМУ ВѢСТНИКУ".

НОВАЯ ЖЕНЩИНА
(Му wonderful Wife)

ПОВѢСТЬ

Маріи Корелли
(съ англійскаго)

Товарищество типо-литографіи Владиміръ Чичеринъ въ Москвѣ. Марьина роща, соб. д. 1898.

I.

Она была дѣйствительно замѣчательная женщина! Я всегда это говорилъ. Она покорила меня одною улыбкой; она подчинила мою слабую и трепетную душу однимъ взглядомъ. Съ перваго раза какъ я увидалъ ее она овладѣла мною такъ полно что я не имѣлъ болѣе своей воли; я до сихъ поръ не знаю какъ случилось что я женился на ней. Мнѣ смутно представляется будто она женила меня на себѣ. Я считаю это довольно вѣроятнымъ, зная теперь какой у нея сильный, устраняющій всѣ препятствія умъ. Когда я впервые увидалъ ее, это была блестящая дѣвушка. Одна изъ тѣхъ «видныхъ» дѣвушекъ — знаете ли — съ пышными плечами, круглыми руками, полною грудью, полными щеками, прекрасными зубами и массой волосъ, дѣвушка смѣлая и выдержанная, какъ разъ подходящее существо для небольшаго, смирнаго и нѣсколько нервнаго человѣка какъ я. Она только-что вернулась изъ горной Шотландіи гдѣ свалила прекраснаго оленя одною мѣткою пулей изъ своего ружья; она сохранила еще слѣды загара, и отъ нея вѣяло ароматомъ горныхъ цвѣтовъ и травъ. Она говорила — о, боги! какъ увлекательно она говорила! Она смѣялась, и избытокъ ея жизненной энергіи внушалъ мнѣ положительную зависть. Она танцовала съ жаромъ и увлеченіемъ мужественной амазонки, танцовала пока голова моя пошла кругомъ, какъ я смотрѣлъ на ея неустанное круженіе. Она никогда не уставала, не знала слабости или отдыха. Она пользовалась отличнымъ здоровьемъ, была прекрасно развита физически и обладала апетитомъ котораго хватило бы для двухъ мущинъ средняго роста; кромѣ того она ѣла такія вещи соединеніе которыхъ не могло бы пройти безнаказанно ни одному человѣку. Я наблюдалъ за нею въ вечеръ нашей первой встрѣчи (мы были на одномъ изъ вечеровъ съ танцами которые составляютъ одно изъ невинныхъ развлеченій лондонской общественной жизни), я наблюдалъ за нею и видѣлъ съ нѣмымъ изумленіемъ и восхищеніемъ какъ между двумя танцами она съѣдала три блюдечка мороженаго и полную тарелку салата изъ омаровъ; я дивился на нее съ восторгомъ и трепетомъ когда за ужиномъ она быстро покончила съ маіонезомъ, лососиной съ огурцами, пирогомъ съ ветчиной, сливочнымъ пирожнымъ, краснымъ желе, сыромъ и сардинами, шампанскимъ, бисквитами съ ромомъ — и потомъ опять принялась за мороженое! Я поспѣшилъ предложить ей двѣ чашки кофе одну за другою, и трепетъ восхищенія овладѣлъ мной, когда на мой вопросъ, не вызываетъ ли кофе у нея безсонницы, она громко и весело разсмѣялась и отвѣтила:

— У меня? Нѣтъ; я сплю какъ снопъ и встаю свѣжа какъ маргаритка.

Свѣжа какъ маргаритка! Какъ это должно быть прекрасно! Я повѣрилъ ей вполнѣ. У нея была такая богатая наружность, такая нѣжная кожа, такіе блестящіе, большіе, почти дикіе глаза! Она сіяла здоровьемъ; самый видъ ея возбуждалъ бодрость и въ то же время былъ какой-то властный. Я былъ совершенно уничтоженъ и порабощенъ ея превосходствомъ и самоувѣренностію. Она была такъ не похожа на тѣхъ женщинъ въ романахъ Вальтеръ-Скотта которыми восхищались наши прадѣды, — нѣжныхъ, скромныхъ, застѣнчивыхъ, краснѣющихъ особъ, которымъ нужны были мущины чтобы биться за нихъ и покровительствовать имъ, — то были по-истинѣ жалкія, слабыя существа! Конечно такой порядокъ вещей былъ очень хорошъ и внушалъ мущинамъ мысль объ ихъ значительности и полезности въ мірѣ. Но если пораздумать объ этомъ, это была большая глупость! Къ чему мущинамъ брать на себя трудъ заботиться о женщинахъ? Онѣ сами могутъ заботиться о себѣ и постоянно это доказываютъ. Что касается дѣловыхъ отношеній, то онѣ за поясъ заткнутъ всякаго мущину своимъ умѣніемъ устраивать денежныя дѣла!

Я сказалъ уже что эта великолѣпная дѣвушка Гонорія Маггсъ — такъ ее звали — вполнѣ покорила меня, совершенно «околпачила», какъ выразился на-дняхъ герцогъ Гевилендсъ въ собраніи скаковаго общества, а такъ какъ онъ принадлежитъ къ высшей аристократіи, то я думаю что это самое модное аристократическое выраженіе. Всегда слѣдуетъ брать примѣръ съ высшихъ, а герцогъ несомнѣнно выше меня на нѣсколько тысячъ фунтовъ, такъ какъ въ наше время, какъ всѣмъ извѣстно, превосходство измѣряется размѣрами кассы. Я увидѣлъ въ этой Гоноріи Маггсъ свою судьбу, отъ которой никуда не уйдешь. Я слѣдовалъ за нею всюду: съ одного вечера на другой, съ бала на балъ, съ концерта въ концертъ, со скачекъ на скачки, съ неутомимою настойчивостію которая граничила съ безуміемъ, — настойчивостію, которая удивляла всѣхъ, въ томъ числѣ и меня самого. По правдѣ говоря, я не знаю почему я это дѣлалъ. Чтобы сдѣлать пріятное спиритамъ, я охотно готовъ свалить вину на «астральное вліяніе». Съ другой стороны, чтобы доставить удовольствіе знаменитому доктору Шарко, я готовъ допустить здѣсь гипнотизмъ. Гонорія Маггсъ «влекла» меня, а я подчинялся не думая о послѣдствіяхъ. Наконецъ, дѣло пришло къ обычному концу. Я сдѣлалъ предложеніе. Я разказалъ вполнѣ откровенно о положеніи моихъ финансовыхъ ресурсовъ, тщательно объяснилъ какъ великъ былъ мой кредитъ въ банкѣ, сколько было помѣщено въ консоляхъ. Результатъ былъ вполнѣ удовлетворительный. Предложеніе было принято, и затѣмъ въ теченіе мѣсяца или двухъ я принималъ поздравленія отъ моихъ друзей и внутренно считалъ себя счастливѣйшимъ изъ людей. Во время моего ухаживанія Гонорія не выказывала никакой чувствительности; она была слишкомъ умна для этого. Ей никогда не приходило въ голову цѣловаться въ темныхъ уголкахъ, и она пришла бы въ ярость еслибъ я вздумалъ коснуться ногой кончика ея башмака подъ столомъ. Она никогда не останавливалась чтобы посмотрѣть на луну, возвращаясь домой пѣшкомъ отъ сосѣдей или съ какого-нибудь вечерняго собранія. Ничего въ этомъ родѣ! Она была вполнѣ практичная, способная, здоровая женщина, совершенно чуждая романтичности. Я былъ радъ этому, потому что въ послѣднее время я читалъ въ журналахъ и газетахъ что всякая романтичность явленіе болѣзненное, а я не хотѣлъ чтобъ у меня была болѣзненная жена. Гонорія же обладала несокрушимымъ здоровьемъ и неутомимостію. Она между прочимъ написала повѣсть и даже напечатала ее. Но въ ней, понимаете ли, не было никакихъ пустяковъ; я хочу сказать что въ ней не было глупой чувствительности, какъ напримѣръ въ стихахъ Байрона или въ піесахъ Шекспира. Это была спортивная повѣсть, полная смѣлости и конюшеннаго жаргона; веселая, ходкая книга, съ намекомъ на планъ, не имѣвшимъ впрочемъ значенія, и внезапнымъ поворотомъ который оставлялъ васъ въ изумленіи, почему это такъ. Словомъ, такое чтеніе которое не тревожитъ умъ. Она имѣла большой успѣхъ, отчасти потому что Гонорія Маггсъ, разузнавъ имена всѣхъ критиковъ, «подбила» ихъ, какъ она сама откровенно говорила, отчасти потому что герцогъ Гевилендсъ (о которомъ я упоминалъ) клялся что это «чертовски умнѣйшая вещь какую онъ когда-нибудь встрѣчалъ въ печати». Нѣкоторое время имя ея было у всѣхъ на языкѣ; потомъ въ самый разгаръ ея славы она отправилась на охоту за куропатками и набила такое количество дичи что фактъ этотъ былъ занесенъ на страницы всѣхъ модныхъ журналовъ, и популярность ея возросла еще больше. Знаменитый портной умолялъ ее позволить ему сшить для нея платье; всѣ его конкуренты посылали ей свои циркуляры; фабриканты мыла убѣждали ее употреблять именно ихъ товары аккуратно каждое утро; фотографы предлагали ей безплатные сеансы, и она готова была стать «профессіональною красавицей», также какъ и знаменитымъ стрѣлкомъ и литературнымъ геніемъ. Да, я знаю, «геній» — это великое слово. Но если у Гоноріи Маггсъ не было генія, то я спрашиваю: что же у нея было? Какой демонъ дѣятельности, или легіоны демоновъ овладѣли ей? Но я забѣгаю впередъ. Я только-что сказалъ что она могла стать «профессіональною красавицей» и въ этомъ качествѣ получить доступъ на сцену, гдѣ она могла бы отдѣлаться до нѣкоторой степени отъ той изумительной энергіи которой у нея былъ такой громадный запасъ, но я помѣшалъ этому женившись на ней. Да, я думаю что я женился на ней, хотя, какъ я упомянулъ выше, мнѣ всегда казалось что она играла болѣе дѣятельную, а я болѣе пассивную роль въ устройствѣ этого брака. Я знаю что мои отвѣты въ церкви во время брачной церемоніи были едва слышны, ея же были такъ ясно произносимы что раздавались по всему зданію и почти пугали меня своею рѣшительною звучностію. Но у нея всегда былъ звучный голосъ: здоровыя легкія, знаете ли, никакого намека на чахотку!

Всѣ говорили что это была прекрасная свадьба. Можетъ-быть. Я знаю что никто не смотрѣлъ на меня и не думалъ обо мнѣ. Я игралъ послѣднюю роль при церемоніи; невѣста же обращала на себя всеобщее вниманіе. Это всегда такъ бываетъ что всѣ смотрятъ только на невѣсту, хотя женихъ также необходимъ при бракосочетаніи. Безъ него вѣдь нельзя обойтись. Почему же на него обращаютъ такъ мало вниманія его друзья и родственники во время его собственной свадьбы? Это одна изъ трудныхъ задачъ общественной жизни которую я никогда не пойму.

Мы получили много подарковъ. Конечно большинство изъ нихъ получила моя жена. Одинъ изъ нихъ поразилъ меня своею неумѣстностію: это была сигара и пепельница, дубовая съ серебромъ, съ прекрасно выгравированною ея монограмой. Это былъ подарокъ ея пріятельницы у которой она гостила въ то время какъ застрѣлила оленя съ вѣтвистыми рогами. Эти рога оправленные въ серебро назначались для украшенія прихожей въ нашемъ новомъ домѣ. Когда мы ѣхали съ нашего свадебнаго пира и старались защититься отъ потоковъ риса которымъ по обычаю осыпали насъ наши черезчуръ усердные благожелатели сквозь окна кареты, я шутливо замѣтилъ:

— Странный подарокъ ты получила, милая, отъ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ-Руэча, — она, вѣроятно, назначала его мнѣ;!

— Какой? спросила отрывисто Гонорія. (Она никогда не тратила много словъ.)

— Сигару и пепельницу, отвѣчалъ я.

— Странный? и новая подруга моихъ радостей и горя повернулась ко мнѣ съ блестящею улыбкой въ прекрасныхъ глазахъ. — Ничуть не странный. Она знаетъ что я курю.

Куритъ! Слабый шепотъ, скорѣе вздохъ изумленія вырвался у меня, и я откинулся на спинку кареты.

— Куришь? Ты куришь, Гонорія? Ты… ты…

Она громко засмѣялась.

— Курю ли я? Конечно! Какъ ты, глупый, не зналъ этого? Развѣ ты не слыхалъ запаха моего табаку? Настоящій турецкій. Взгляни.

Она вынула изъ кармана настоящій мужской кожаный портъ-табакъ отдѣланный серебромъ, полный табаку тончайшей крошки, такъ-называемой «золотой волосъ», особенно цѣнимой знатоками; тамъ же лежалъ запасъ рисовой бумаги для крученія папиросъ. Она очень искусно свернула одну и подала мнѣ.

— Хочешь попробовать? спросила она безпечно.

Я сдѣлалъ знакъ отрицанія. Она положила папиросу въ табачницу и опять засмѣялась.

— Это очень нелюбезно, сказала она. — Очень! Ты отказываешься отъ первой папиросы которую сдѣлала для тебя твоя жена!

Этотъ упрекъ больно задѣлъ меня.

— Я возьму ее, Гонорія, пробормоталъ я нервно. — Но, милая моя, дорогая, я бы не хотѣлъ чтобы ты курила!

— Въ самомъ дѣлѣ? она посмотрѣла на меня съ полною безпечностію. — Жаль! Но дѣлать нечего. Вѣдь и ты куришь — я видѣла.

— Да, я курю. Но я мущина, а…

— А я женщина! договорила Гонорія спокойно. — И мы двое стали теперь одно. Я имѣю такое же право курить какъ и ты, другъ мой, такъ какъ мы съ тобою нераздѣльны; и мы вмѣстѣ будемъ наслаждаться сигарою послѣ обѣда.

— Сигарой!

— Да; или папиросой, какъ хочешь. Для меня рѣшительно все равно. Я привыкла и къ тому и къ другому.

Я сидѣлъ молча и не могъ придти въ себя. Я посмотрѣлъ внимательно на мою жену и внезапно замѣтилъ какую-то мужественную, сдержанную рѣшительность въ ея лицѣ, что изумило меня, — этотъ рѣзко очерченный подбородокъ котораго я прежде не замѣчалъ. Смутное чувство тревоги пробѣжало по мнѣ какъ холодная дрожь. Неужели я ошибся въ выборѣ жены? Не будетъ ли это прекрасное крупное существо, эта роскошно развитая женщина съ богатырскимъ здоровьемъ тяготить меня? Я старался избавиться отъ тревожившей меня мысли. Я всегда смѣялся надъ слабовольными мужьями которые позволяли женамъ командовать надъ собою. Не суждено ли и мнѣ изображать такую же смѣшную фигуру? Не будетъ ли и мною руководить желѣзный жезлъ женщины? Нѣтъ, никогда, никогда! Я буду возмущаться, буду протестовать! А пока вѣдь мы только-что обвѣнчались, и я не осмѣливался высказать моихъ мыслей!

II.

Въ этотъ вечеръ — первый послѣ нашей свадьбы — я былъ свидѣтелемъ страннаго и замѣчательнаго зрѣлища. Это было послѣ обѣда, въ нашей собственной гостиной (мы заняли нѣсколько комнатъ въ прекрасномъ отелѣ на берегу моря, гдѣ намѣревались провести медовый мѣсяцъ). Жена моя вышла изъ комнаты, сказавъ что вернется черезъ нѣсколько минутъ. Я придвинулъ кресло къ окну и смотрѣлъ на море. Немного погодя я ощупалъ въ карманѣ и досталъ портсигаръ. Я любовно смотрѣлъ на него, но противился искушенію закурить. Я рѣшилъ не подавать примѣра Гоноріи. Если она подвержена такому неженственному пороку, то моя обязанность какъ мужа была воздерживать ее отъ этого. Нѣкоторые читатели могутъ спросить: «Если вамъ не было непріятно что она ходитъ съ ружьемъ, то вы должны были ожидать что она усвоила себѣ и другія мужскія привычки.» Позвольте мнѣ объясниться. Мнѣ была непріятна ея ружейная охота, очень непріятна; но я всегда былъ старосвѣтскимъ человѣкомъ со старосвѣтскими взглядами (я стараюсь постепенно отдѣлаться отъ нихъ); однимъ изъ нихъ было глубокое уваженіе и рыцарское почтеніе къ дамамъ принадлежащимъ къ англійской аристократіи. Для меня онѣ представлялись высшимъ олицетвореніемъ всего благороднаго и возвышеннаго въ женщинѣ, и я полагалъ что то что онѣ дѣлаютъ должно быть правильно, и не только правильно, но и вполнѣ благовоспитанно, такъ какъ ихъ обязанностію и преимуществомъ было служить образцомъ наилучшаго поведенія для всѣхъ остальныхъ женщинъ. Когда Гонорія была еще миссъ Маггсъ и стала заниматься охотой, она слѣдовала примѣру (какъ я читалъ объ этомъ въ модныхъ журналахъ) трехъ самыхъ высокопоставленныхъ титулованныхъ женщинъ страны. Кромѣ того я думалъ что это была просто фантазія пылкой дѣвушки которая хотѣла показать что при случаѣ она можетъ стрѣлять такъ же хорошо какъ мущина. Я былъ увѣренъ что когда миссъ Маггсъ станетъ мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ (Вилліамъ Гетвеллъ-Трибкинъ — это мое имя), она, выражаясь поэтически, замѣнитъ ружье иглой и ягдташъ домашнимъ бѣльемъ. Таково было мое ограниченное представленіе о женскомъ умѣ и характерѣ. Теперь я знаю гораздо больше! И съ тѣхъ поръ какъ я убѣдился что высшія дамы королевства курятъ и стрѣляютъ, я не скажу что я о нихъ думаю! Тѣмъ же кто интересуется моимъ мнѣніемъ по этому поводу я могу сообщить что теперь я не имѣю болѣе старосвѣтскаго пристрастія къ такимъ аристократкамъ. Пусть ихъ дѣлаютъ что хотятъ, пусть спускаются до какого угодно уровня, только Боже избави считать ихъ за образецъ англійскихъ женъ и матерей. Нѣкоторыя лица которыя въ послѣднее время выражали свои мнѣнія въ обширныхъ столбцахъ Daily Telegraph (честь и слава этой почтенной газетѣ которая доставляетъ возможность этимъ овечьимъ душамъ безплатно пастись на ея пажитяхъ) утверждали что куреніе для женщинъ есть безвредное и невинное удовольствіе которое ведетъ къ пріятному товарищескому сближенію между обоими полами. Все что я могу сказать — это пусть попробуютъ эти непрошенные адвокаты жениться на неисправимой курильщицѣ. Тогда они лучше будутъ знать!

Вечеръ послѣ свадьбы вовсе не такое время чтобы ссориться, и я не могъ ссориться съ Гоноріей когда она представила мнѣ удивительное зрѣлище, о которомъ упомянуто въ началѣ главы. Она вернулась въ гостиную со своимъ веселымъ громкимъ смѣхомъ, говоря:

— Теперь мнѣ удобно! Есть для меня кресло? Хорошо! Подвинь его въ этотъ уголъ и будемъ какъ добрые товарищи!

Я смотрѣлъ на нее какъ она говорила и не могъ вымолвить ни слова. Мнѣ казалось что я чувствую какъ волоса поднимаются у меня на головѣ отъ изумленія и ужаса. На что была похожа моя Гонорія, моя жена, которую я только-что видѣлъ въ образѣ легкаго видѣнія въ бѣломъ шелкѣ и кружевахъ съ вѣтками флеръ-д’оранжа? На мущину! Да, хотя она была въ юбкѣ, но она была похожа на мущину! Вмѣсто красиваго дорожнаго платья на ней была узкая коричневая шерстяная рубашка мужскаго покроя и жакетка напоминавшая скачки, изъ грубой фланели съ крупными лошадиными подковами по синему фону. На головѣ у нея была красная феска съ длинною кистью которая спускалась на лѣвое плечо. Она сѣла и смотрѣла на меня такъ спокойно какъ будто ея костюмъ былъ самою обыкновенною вещью. Я ничего не говорилъ. Я думаю, она и не ожидала что я скажу что-нибудь. Она взглянула на море, сіявшее пурпуромъ при вечернемъ освѣщеніи, и быстро проговорила:

— Скучный видъ, не правда ли? Не достаетъ нѣсколькихъ яхтъ. Подумай, я не каталась на яхтѣ въ нынѣшнемъ году! Всѣ мои мальчики вмѣсто этого уѣхали въ Ирландію.

— Какіе «мальчики»? слабо пробормоталъ я, продолжая смотрѣть на нее удивленными глазами. Она сама была такъ похожа на мальчика.

— Какіе мальчики? Боже мой, Вилли, еслибы перечислять всѣхъ по именамъ, это было бы въ родѣ списка пріѣзжихъ въ гостиницѣ. Я говорю: мои мальчики, — всѣ молодые люди которые обыкновенно брали меня вездѣ съ собою.

У меня явилась рѣшительность.

— Я надѣюсь, они не будутъ брать тебя съ собою meперь, сказалъ я съ выраженіемъ, какъ мнѣ казалось, строгости смягченной нѣжностію. — Теперь ты замужняя женщина, и я буду гордиться преимуществомъ вывозить тебя, такъ что мы можемъ обойтись и безъ мальчиковъ.

— О, разумѣется, если ты хочешь, возразила она съ улыбкою, — только я думаю что тебѣ это скоро надоѣстъ. Мы не можемъ вѣчно охотиться по-парно. Должны о временамъ расходиться по разнымъ дорогамъ. Ты до смерти соскучишься оставаясь со мною неразлучно во всѣ сезоны.

— Никогда, Гонорія! сказалъ я съ твердостію. — Я буду вполнѣ счастливъ имѣя тебя постоянно около себя; буду вполнѣ доволенъ показываясь вездѣ вмѣстѣ съ тобой!

— Въ самомъ дѣлѣ! и она приподняла брови, потомъ опять разсмѣялась, говоря: — Пожалуйста безъ нѣжностей, Билль. Будь просто добрый малый. Ты знаешь, я терпѣть не могу нѣжностей. Будемъ веселы, и хотя мы только-что женились, не надо чтобы насъ считали за пару глупцовъ!

— Я не понимаю что ты хочешь сказать, Гонорія, сказалъ я нѣсколько смущенный. — Почему насъ будутъ считать глупцами? Я право не могу понять…

— О, ты знаешь, проговорила смѣясь моя жена похожая на мальчика и опустила руку въ одинъ изъ глубокихъ кармановъ своей жакетки ища тамъ что-то. Я инстинктивно понялъ чего она искала. Да, это такъ! Она вынула уже не папиросницу, а большой портсигаръ. Я тотчасъ же принялъ мужественную осанку, которая, думаю, не дурно шла ко мнѣ.

— Гонорія, сказалъ я, — милая, дорогая моя! Сдѣлай мнѣ одолженіе, не кури; по крайней мѣрѣ, не сегодня вечеромъ! Я не въ состояніи буду перенести видъ сигары въ твоемъ миломъ ротикѣ, увѣряю тебя. Можетъ-быть это «нѣжность» съ моей стороны, но ты мнѣ такъ нравишься, я такъ люблю тебя, милая, что мнѣ не хотѣлось бы чтобы даже въ моихъ глазахъ ты была не интересна. Это дурно для твоего здоровья, увѣряю тебя! Это испортитъ твои прекрасные зубки и разстроитъ нервы. Кромѣ того, это вообще не пристало женщинѣ, въ особенности англійской женщинѣ. Я говорю серіозно, другъ мой. Пусть курятъ турецкія женщины или сухощавыя испанскія Цыганки, но для молодаго, свѣжаго, милаго существа какъ ты, Гонорія, это вовсе не идетъ, повѣрь мнѣ! Наконецъ, это придаетъ тебѣ какой-то мужской видъ. А я прежде всего желалъ бы чтобы моя жена была женственна. И теперь, когда мы женаты, я скажу тебѣ откровенно что мнѣ хотѣлось бы чтобы ты больше не брала ружья въ руки. Конечно, это было молодечество съ твоей стороны — показать что ты можешь стрѣлять.. Я восхищался твоею смѣлостію, но конечно ты дѣлала это только для шутки. Женщина не можетъ предаваться спорту, какъ и не можетъ быть завзятымъ курильщикомъ, не теряя той прелести, скромности и женскаго достоинства которыми природа одарила ее.

Гонорія слушала молча, улыбаясь и держа портсигаръ въ рукахъ. Наконецъ, она разразилась неудержимымъ хохотомъ.

— Даю тебѣ честное слово, воскликнула она, — что я никогда не слыхивала такого сентиментальнаго пустословія! Вилли, ты просто гусь! Прошу тебя, пожалуйста не говори мнѣ такихъ старомодныхъ пустяковъ. Я выше этого. Джорджи могли бы нравиться подобныя вещи. (Джорджи была младшая сестра моей жены, маленькая кроткая дѣвушка, какія мнѣ никогда не нравились.) Я думала что ты лучше знаешь меня. Послушай, вѣдь тебѣ самому смертельно хочется курить, я знаю! Возьми! — И она протянула мнѣ портсигаръ съ очаровательнѣйшею улыбкой. — Не хочешь? Полно упрямиться какъ мулъ. Вотъ! — Она вынула изъ боковаго кармана маленькую серебряную спичечницу, закурила сигару и опять подала мнѣ. Я взялъ ее машинально. Было бы непростительною грубостію отказать ей именно въ этотъ вечеръ. Но я все-таки попробовалъ протестовать.

— Гонорія, мнѣ не нравится…

— Что не нравится? спросила она весело. — Сигара? Въ такомъ случаѣ ты не знаешь запаха хорошаго табаку!

— Нѣтъ, нѣтъ, я думалъ вовсе не о сигарѣ, сказалъ я, въ то же время вдыхая ея ароматъ: — это превосходная сигара, замѣчательная! По мнѣ не нравится что ты куришь.

Я смотрѣлъ на нее съ грустнымъ изумленіемъ когда она взяла такую же сигару въ свои розовыя губки и начала дымить съ очевиднымъ наслажденіемъ.

— Мнѣ не нравится что ты куришь, повторилъ я серіозно. — И никогда не будетъ нравиться.

— Въ такомъ случаѣ ты эгоистъ, возразила она добродушно. — Ты хочешь лишить свою жену удовольствія которымъ самъ пользуешься.

— Но, Гонорія, сказалъ я, — мущинамъ позволительны многія вещи которыя, прости меня, были бы вовсе неподходящими для болѣе нѣжной женской организаціи.

Она стряхнула мизинцемъ пепелъ со своей сигары, поправила свою феску и слегка улыбнулась.

— Ничуть! возразила она. — Когда-то, въ то ненавистное «доброе старое время» о которомъ такъ много говорятъ, мущины были вольны лишать женщинъ всякихъ удовольствій и они были настоящіе тираны! Но теперь, nous avons changé tout cela (кстати, у нея былъ прекрасный французскій выговоръ), и мы перестали быть работницами, экономками, служанками, няньками, какими были въ прошедшіе темные вѣка! Мы стали равны съ мущинами. Мы можемъ дѣлать то же что и они, и еще лучше. Мы теперь товарищи мущинъ, а не рабы. Вотъ тебѣ примѣръ — я, твоя жена. Не правда ли?

— Вѣрно, Гонорія, пробормоталъ я. (Какую превосходную сигару она дала мнѣ!) — Ты дѣйствительно моя жена, моя дорогая, любимая жена…

— Перестань! прервала она меня. — Это похоже на эпитафію…

Я разсмѣялся. Невозможно было не разсмѣяться. Она была такъ забавна, эта необыкновенная дѣвушка! Она также засмѣялась и продолжала:

— Представь себѣ что я жила бы и что ты жилъ бы въ «доброе старое время», Вилли. Знаешь ли что бы мы сдѣлали?

Я лѣниво покачалъ головой въ знакъ отрицанія и пристально сталъ смотрѣть на нее съ восхищеніемъ. (Это была дѣйствительно несравненная сигара, и я постепенно начиналъ ощущать ея смягчающее вліяніе на мой мозгъ.)

— Мы бы умерли отъ скуки, заявила она съ удареніемъ. — Просто умерли бы! Мы бы ни за что не могли перенести этого. Представь себѣ! Я бы по цѣлымъ днямъ сидѣла дома взаперти, подвязанная широкимъ фартукомъ, занимаясь вареніемъ и соленіемъ и считая простыни и наволочки какъ старая дура, а ты бы возвращался домой пьяный и каждый вечеръ засыпалъ бы подъ столомъ.

Она утвердительно качнула головой, при чемъ кисть ея фески спустилась ей на носъ. Она рѣзко откинула ее и посмотрѣла на меня съ такимъ лукавымъ выраженіемъ въ глазахъ что я искренно расхохотался.

— Послѣдняя часть дня была бы очень пріятна, проговорилъ я смѣясь, — по крайней мѣрѣ для меня!

— Не говори этого, сказала она. — Ты не можешь себѣ представить какъ утомительно было бы постоянное пьянство! Это хорошо было бы на время. Потомъ тебѣ захотѣлось бы бросить. Но бросить было бы уже невозможно. Такъ мужъ и жена околачивались бы цѣлую жизнь, пока наконецъ — аминь всему! безъ малѣйшаго развлеченія которое омрачило бы семейное счастіе всѣхъ этихъ ужасныхъ годовъ! Семейное счастіе — уфъ! Это слово кидаетъ меня въ дрожь!

Я вдругъ сдѣлался серіознымъ.

— Почему въ самомъ дѣлѣ, Гонорія? Вѣдь ты вѣришь въ семейное счастіе, не такъ ли?

— Конечно нѣтъ! Въ чемъ состоитъ это семейное счастіе? Я хорошо изучила его, увѣряю тебя. Я тебѣ скажу что это такое. Зимой всѣ члены большой семьи торжественно сидятъ предъ каминомъ и жарятъ каштаны подъ звуки пѣсни «Милая родина» которую играетъ младшій сынъ на старой гармоніи (эта гармонія когда-то принадлежала милой старой бабушкѣ); лѣтомъ всѣ отправляются на берегъ моря (всегда дружною семьей), садятся въ кружокъ на пескѣ и читаютъ допотопную повѣсть, и такъ счастливы, и такъ всѣ добры, и такъ преданы другъ-другу, и большая часть изъ нихъ такъ безобразны; неудивительно что они не могутъ найти другой компаніи кромѣ собственной!

Она почти яростно пыхнула своею сигарой, и глаза ея опять лукаво заблестѣли. Что касается меня, то я снова разразился неудержимымъ смѣхомъ.

— Гонорія, Гонорія! проговорилъ я едва переводя духъ. — Какая ты забавная дѣвочка; откуда у тебя берутся эти идеи?

— Не знаю, отвѣчала она улыбаясь. — Сами приходятъ. Я думаю, вдохновеніе, какъ говорятъ «геніи» съ растрепанными волосами. Но со мной весело, этого, думаю, нельзя отрицать. Ты найдешь во мнѣ добраго товарища когда привыкнешь къ моей манерѣ. Но я тебѣ напередъ сказку чтобы ты не ждалъ что я брошу курить. Можетъ-быть это мнѣ надоѣстъ, тогда я тебѣ скажу. Еще одно, другъ мой, пожалуйста не читай мнѣ проповѣдей, знаешь ли? Не могу слышать проповѣдей и никогда не могла. Скажи прямо что хочешь, безо всякой сентиментальности, и мы посмотримъ что можно сдѣлать. Я никогда не выхожу изъ себя — напрасная трата времени. Гораздо лучше приходить спокойно ко взаимному пониманію во всѣхъ вещахъ. Какъ ты думаешь?

Я отъ души согласился и радъ бы былъ поцѣловать ее, но эта противная сигара торчала у нея во рту и лишала меня этого удовольствія. Кромѣ того, я самъ курилъ превосходный экземпляръ который она дала мнѣ, и было бы напрасно тревожить и себя и ее. Къ тому же, развѣ она не выразила здраваго отвращенія ко всякой сентиментальности? А цѣловаться развѣ это не сентиментальность, недостойная передоваго ума передовой женщины нашего передоваго вѣка?

III.

Обыкновенно говорятъ что медовый мѣсяцъ самый короткій изо всѣхъ мѣсяцевъ; мой же былъ особенно кратокъ, такъ какъ длился всего двѣ недѣлѣ. Я не буду пытаться описывать хроническое состояніе удивленія, сомнѣній, нѣжности, разочарованія, восхищенія и смутнаго страха въ которомъ я провелъ его. Мнѣ представлялось что я все время находился въ обществѣ веселаго, добродушнаго молодаго человѣка, только-что вернувшагося домой на праздники изъ своего колледжа. Я зналъ что этотъ молодой человѣкъ былъ женщина и моя жена, но какъ-то не могъ утвердить этого въ своей головѣ. Въ концѣ нашего обязательно нѣжнаго сезона мы вернулись въ свой домъ въ Кенсингтонъ, удобное жилище роскошно обставленное и снабженное всѣми новѣйшими усовершенствованіями, включая электрическое освѣщеніе, и тамъ устроились чтобы вести серіозную семейную жизнь. Насъ посѣщали друзья; мнѣ казалось что слишкомъ много друзей. Мы конечно не могли похвалиться чтобъ у насъ былъ «тихій» домъ; насъ нельзя было также обвинить въ томъ чтобы мы слишкомъ много пользовались «семейнымъ счастіемъ». Всѣ «мальчики» подружились со мной; эти «мальчики» которые, когда Гонорія была еще въ дѣвушкахъ, были съ нею, по ея увѣренію, какъ родные братья. Большею частію это были очень молодые люди, — ни одному изъ нихъ не было больше тридцати лѣтъ, а я уже приближался къ сорока. Кромѣ того, я былъ обремененъ разными дѣловыми заботами. Жизненную борьбу мнѣ приходилось вести одному, вслѣдствіе этого я казался старше своихъ лѣтъ. Повидимому «мальчики» считали меня за безобиднаго pater familias; а мнѣ самому часто приходило на мысль — не былъ ли я больше похожъ на кроткаго содержателя необыкновенно удобной гостиницы, гдѣ холостяки моложе тридцати лѣтъ могли безплатно находить столъ, помѣщеніе и хорошее содержаніе. Сначала я не очень тяготился своимъ положеніемъ, потому что «мальчики» были въ самомъ дѣлѣ не дурные люди. Они были легкомысленные прыгуны съ большимъ запасомъ веселости. Они были несомнѣнно глупы, но не были негодяями; до нынѣшняго дня я думаю что у всѣхъ ихъ не было ни капли ума и потому они не могли представлять никакой опасности. У нихъ съ Гоноріей было множество старыхъ воспоминаній. Многіе знали ее гораздо раньше чѣмъ я познакомился съ нею, и одинъ изъ нихъ весело заявилъ мнѣ: «Мы, знаете ли, безъ конца потѣшались при мысли что она вышла замужъ». Я бы могъ спросить у этого веселаго и мускулистаго молодаго человѣка (онъ былъ выше шести футовъ ростомъ) что за причина была «безъ конца потѣшаться», но это былъ такой безмозглый «мальчикъ», такой безпечно откровенный и бчевидный оселъ что я сразу увидалъ какъ безполезно было спрашивать его о чемъ бы то ни было что не касалось лоунъ-тенниса, — изо всѣхъ предметовъ на небѣ и на землѣ это былъ единственный который занималъ его крошечный разумъ. Только одинъ изъ «мальчиковъ» превосходилъ его своею глупостію; это былъ «мальчикъ» съ огромными усами, для котораго единственнымъ удовольствіемъ въ жизни была лодка. Онъ катался вверхъ и внизъ по рѣкѣ, ѣхалъ на лодкѣ туда, ѣхалъ сюда; вся гордость и радость его жизни сосредоточена была на томъ чтобы постояннымъ упражненіемъ укрѣплять свои мускулы и постепенно уменьшать небольшой запасъ своего мозга, приводя его къ безконечно малой величинѣ. У него были красивые глаза, и усы его, «длинные, шелковистые и волнистые» (vide Ouicla), приводили въ восторгъ, и восхищеніе всѣхъ маленькихъ школьницъ и неопытныхъ горничныхъ. Онъ такъ хорошо держался въ своемъ бѣломъ фланелевомъ рѣчномъ костюмѣ что многіе люди, скорые на приговоры, но не знавшіе его, считали его умнымъ, хотя, выражаясь опредѣленно, едва ли когда-нибудь былъ такой безнадежный идіотъ. Онъ былъ также непомѣрно вѣжливый идіотъ, необыкновенно внимательный ко мнѣ и автоматически любезный со всѣми, хотя онъ усвоилъ себѣ чрезвычайно смѣшной видъ скромной сдержанности, который часто напускаютъ на себя очень красивые молодые люди и который долженъ выражать кроткое предостереженіе для слишкомъ впечатлительныхъ дамъ, такъ какъ подобнаго сорта нелѣпые юноши обыкновенно бываютъ увѣрены что всякая женщина которая взглянетъ на нихъ должна тотчасъ же влюбиться. Этотъ «мальчикъ» особенно часто появлялся въ нашемъ домѣ. Гонорія ему нравилась тѣмъ что потѣшалась надъ нимъ съ его чопорными манерами. Я думаю что бѣдному малому приходилось слышать такъ много пріятнаго (благодаря его роскошнымъ усамъ) что онъ находилъ утѣшеніе когда его вышучивали по временамъ. А моя жена имѣла большой талантъ подтрунивать, — огромный и постоянно развивавшійся талантъ. Она безпощадно вышучивала всѣхъ; послѣ того какъ наша женитьба перестала быть новостію для насъ, она начала подтрунивать надо мною. Я долженъ сознаться что это мнѣ не особенно нравилось, но я не жаловался: это происходитъ отъ живости характера, думалъ я, и она не желаетъ серіозно задѣть мои чувства.

Говоря вообще, домъ мой не былъ для меня тѣмъ чего я ожидалъ. Въ немъ не было покоя, не было отдохновенія отъ дѣловыхъ заботъ и дневной усталости. Весь домъ былъ всегда страшно прокуренъ табакомъ: куреніе разрѣшалось во всѣхъ комнатахъ, не исключая столовой, и запахъ сигаръ стоялъ у меня въ носу утромъ, въ полдень и ночью. Всѣ «мальчики», разумѣется, курили; они были очень любезны и обыкновенно послѣ обѣда засиживались разговаривая со мною далеко за полночь (Гонорія конечно была тутъ же). Я не могъ выпроводить ихъ не сдѣлавъ грубости, а понятно что я не хотѣлъ быть грубымъ со старыми друзьями моей жены. У меня были также свои друзья, но это были люди совсѣмъ другаго склада. Они были старше, серіознѣе, болѣе установившіеся въ жизни; они любили потолковать о политикѣ, объ успѣхахъ вѣка и о наукахъ. Они восхищались Гоноріей (она могла съ легкостію говорить о всевозможныхъ предметахъ), но они не могли сойтись съ «мальчиками», ни съ однимъ изъ нихъ. Одинъ по одному они перестали бывать у меня, и по-немногу мною стало овладѣвать чувство безнадежной замкнутости, и я съ грустію думалъ — неужели мнѣ придется жить такимъ образомъ до конца дней? Однажды вечеромъ я сидѣлъ въ своемъ креслѣ серіозно обдумывая мое положеніе. Гоноріи не было дома: она отправилась ужинать съ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ Руэча (пустою женщиной, которая подарила ей на свадьбѣ сигару и пепельницу), которая пріѣхала въ Лондонъ недѣли на двѣ, и я зналъ что онѣ поздно засидятся со своею компаніей. Я не былъ приглашенъ въ ихъ общество, — очевидно я былъ бы лишнимъ. Я сидѣлъ, какъ уже сказалъ, въ своемъ креслѣ и смотрѣлъ въ каминъ. Погода была холодная, вѣтеръ печально завывалъ въ окнахъ, и мнѣ приходили на умъ невеселыя мысли. Былъ ли я счастливъ въ моей семейной жизни? Нѣтъ, рѣшительно нѣтъ! Но почему? спросилъ я себя. Что мѣшало моему счастію? Гонорія была блестящая женщина, умная женщина, красивая, добродушная и веселая какъ день, никогда она не хворала, не бывала скучна или рѣзка. На что же я могъ жаловаться? Я вздохнулъ глубоко; я видѣлъ что былъ неправъ, въ то же время чего-то не доставало въ моей жизни, и я теперь живо чувствовалъ этотъ недочетъ. Было ли это — частое появленіе «мальчиковъ» которое смущало мой умъ? Нѣтъ, едва ли такъ, потому что, какъ я уже говорилъ, они были безобидные ребята. Что касается самой Гоноріи, то каковы бы ни были ея недостатки (или то что я считалъ ея недостатками), она была чиста какъ золото, съ искреннею, почти рѣзкою прямотой и честностію которой надо было въ ней удивляться. Она сшибла бы съ ногъ всякаго мущину который бы вздумалъ чѣмъ-нибудь оскорбить ее, и въ этомъ отношеніи ея мужскія качества ставили ее внѣ всякаго подозрѣнія въ обманѣ или невѣрности. Невозможно было не вѣрить ея слову — она никогда не лгала — и у нея было развито почти воинское понятіе о чести, что рѣдко можно встрѣтить въ женщинѣ. Да, ея образцовая добродѣтель была внѣ подозрѣній. Чего же ей не доставало? Почему я чувствовалъ что она въ нѣкоторомъ родѣ далека отъ меня, что около меня было гибридное человѣческое существо которое не было ни мущиной ни женщиной, которое смущало меня и сбивало съ толка вмѣсто того чтобы помогать мнѣ и успокоивать и которое внушало мнѣ скорѣе удивленіе чѣмъ уваженіе? Я снова вздохнулъ и собравъ разсыпавшіеся угли въ одну кучу смотрѣлъ на мерцавшее отраженіе пламени на стѣнѣ комнаты. Это была большая комната; мы называли ее библіотекой, потому что въ ней были книги. Далеко не рѣдкіе экземпляры, но каковы бы онѣ ни были, я любилъ ихъ; по большей части это были мои книги. Жена моя не читала ничего кромѣ газетъ. Она поглощала въ нихъ воскресные отчеты о скачкахъ и выписывала Sporting Times, потому что постоянно держала пари о какихъ-нибудь скаковыхъ событіяхъ. Напрасно говорить что я предостерегалъ ее противъ этой игры, но она только смѣялась и отвѣчала: «Не будь такимъ гусемъ, Вилли; все обстоитъ благополучно; я никогда не играю на твои деньги!» И это было вполнѣ справедливо. Она написала другую спортивную повѣсть «скоропалительно», какъ она выражалась; издатель хорошо заплатилъ ей за нее, и она конечно могла дѣлать что хотѣла съ собственнымъ заработкомъ. Кромѣ того, она всегда выигрывала свои пари, что было очень странно. Казалось, она имѣла инстинктивную способность выигрывать. Потери ея были всегда незначительны, выигрыши же всегда крупны. Во всякомъ случаѣ, какъ я уже говорилъ, она была замѣчательная женщина!

Кстати объ этой послѣдней ея повѣсти. Мнѣ непріятно было думать что я не читалъ изъ нея ни строчки. Она только что вышла изъ печати, мнѣ не встрѣчалось отзывовъ о ней, и она сама повидимому не придавала ей никакого значенія. У нея не было дѣйствительной любви цъ литературѣ; она называла всѣ классическія произведенія древнихъ «старымъ хламомъ» и творенія такихъ писателей какъ Шекспиръ, Байронъ, Шелли, Вальтеръ-Скоттъ, Диккенсъ, Теккерей — «вздоромъ и мусоромъ». Она писала повѣсть какъ писала письмо, почти не думая и конечно безо всякой правки. Она давала просмотрѣть корректуру одному изъ «мальчиковъ» который зналъ всѣ скаковые термины, чтобъ онъ могъ провѣрить правильность ея жаргона, и когда онъ дѣлалъ свою помѣтку (какъ я однажды видѣлъ карандашную надпись на поляхъ одной главы) «Съ трескомъ!» листы посылались къ издателю и тѣмъ оканчивались всѣ ея заботы. И когда мнѣ говорили улыбаясь: «ваша жена настоящій литературный геній!» съ лицемѣріемъ обычнымъ въ свѣтскомъ обществѣ, я зналъ что они не думали этого. Въ глубинѣ сердца я чувствовалъ что Гонорія, судя строго съ литературной и художественной точки зрѣнія, была просто шарлатаномъ. Мысль эта была для меня нестерпима, но все-таки по совѣсти я не могъ думать иначе. Я самъ не очень ученый человѣкъ, но я хорошо знаю какія бываютъ «геніальныя» литературныя произведенія написанныя женщинами. Мы видимъ образцы такой геніальности въ поэмахъ Елизаветы Бареттъ, въ романахъ Жоржъ-Сандъ, и въ сравненіи съ такими безсмертными произведеніями повѣсти Гоноріи Гетвеллъ-Трибкинъ являются жалкимъ ничтожествомъ…

Я все еще сидѣлъ предъ каминомъ въ грустной задумчивости, обсуждая — имѣлъ ли я основаніе считать мою женитьбу неудачною, когда услышалъ какъ ключъ повернулся въ замкѣ входной двери; черезъ минуту твердые шаги по корридору убѣдили меня что это вернулась моя жена. Я взглянулъ на часы, — было уже за полночь. Съ самаго обѣда я былъ одинокъ и грустенъ, теперь же я почувствовалъ себя болѣе оскорбленнымъ и раздраженнымъ чѣмъ хотѣлъ бы въ томъ сознаться. Сильный запахъ табака возвѣстилъ о приближеніи Гоноріи. Она вошла въ длинномъ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, мужскомъ пальто-ульстерѣ, въ легкой жокейской шапочкѣ; глаза ея блистали, щеки горѣли, и во рту у нея была недокуренная сигара. Внезапный гнѣвъ овладѣлъ мною. Я взглянулъ на нее, но не сказалъ ни слова. Она сбросила свое пальто и шапочку и стояла предо мною въ вечернемъ туалетѣ, въ сѣромъ бархатномъ платьѣ съ разбросанными по немъ серебряными вышивками.

— Ну, что? сказала она весело, вынувъ сигару изо рта, выпустивъ клубъ дыма и снова беря ее въ зубы.

— Ничего, отвѣчалъ я нѣсколько печально.

Она широко открыла свои блестящіе глаза.

— Ого! губы надулъ и хандришь, старина? Она помѣшала огонь въ каминѣ. — Что случилось? Денежныя затрудненія? Банкъ лопнулъ? Акціи упали? Ты смотришь какъ неудачный издатель!

— Въ самомъ дѣлѣ?

Я отвернулся отъ нея и сталъ смотрѣть въ каминъ.

— Да, и она засмѣялась тѣмъ звонкимъ смѣхомъ который за послѣднее время причинялъ мнѣ нервную боль. — Ты знаешь, вотъ на кого похожъ: плохія времена… нѣтъ продажи… спросъ кончился… нѣтъ требованій изъ провинціи! Ужасно! а между тѣмъ потихоньку припрятываетъ барыши. Забавное выраженіе пріобрѣтаетъ онъ послѣ долгой практики. Вотъ теперь ты точно такъ же смотришь!

— Спасибо! коротко сказалъ я.

Она съ удивленіемъ, пристально посмотрѣла на меня.

— Зубы болятъ? спросила она съ оттѣнкомъ состраданія въ голосѣ.

— Нѣтъ.

— Голова?

— Нѣтъ.

Она задумчиво посмотрѣла на меня съ бока, продолжая курить, потомъ кивнула головой съ видомъ мудрымъ и довѣрительнымъ

— Знаю, несвареніе желудка!

Это было ужъ слишкомъ. Я вскочилъ съ кресла и взглянулъ прямо ей въ лицо.

— Нѣтъ, Гонорія, сказалъ я тономъ сдержаннаго возбужденія, — это не несвареніе желудка! Ничего подобнаго, милостивая государыня! Вы видите предъ собою разбитаго, уничтоженнаго человѣка, несчастнаго, бездомнаго, жалкаго, который не имѣетъ ни минуты покоя въ жизни, которому опротивѣла… да, опротивѣла, мистрисъ Трибкинъ, жизнь какую вы ведете! Васъ каждый день нѣтъ дома; вы выѣзжаете чаще съ чужими чѣмъ со мной; домъ полонъ праздными молодыми глупцами которые вѣроятно смѣются надо мной (и надъ вами тоже) себѣ въ рукавъ. Вы курите какъ… какъ драгунъ! Да! — Я произнесъ послѣднее слово съ отчаяннымъ удареніемъ, рѣшившись чѣмъ-нибудь образумить ее. — И вы вообще ведете себя такъ какъ я нахожу неприличнымъ для дамы въ вашемъ положеніи. Я больше не хочу этого, Гонорія! Не хочу! Я терпѣлъ пока могъ терпѣть; наконецъ, терпѣніе мое истощилось! Я вамъ говорю что меня просто тошнитъ отъ запаха табака; самый видъ сигары сталъ мнѣ ненавистенъ! Куреніе — это отвратительный, вульгарный, вредный порокъ; я самъ бросилъ его навсегда! Я любилъ прежде спокойно покурить вечеркомъ, — голосъ мой принялъ жалобный, почти слезливый оттѣнокъ, — но теперь, теперь, Гонорія, я возненавидѣлъ куреніе! Вы сдѣлали во мнѣ эту перемѣну. Я видѣлъ какъ вы курите утромъ, въ полдень, вечеромъ, ночью, пока вся душа моя возмутилась противъ такого неестественнаго, неженственнаго зрѣлища! Вы лишили меня того что было для меня когда-то особеннымъ удовольствіемъ, и я не могу этого больше терпѣть! Не могу, Гонорія, и не хочу!..

Я замолчалъ чтобы перевести духъ и опустясь снова въ кресло сталъ упрямо смотрѣть въ стѣну. Я опасался встрѣтить насмѣшливый взглядъ моей жены чтобы не разразиться конвульсивнымъ смѣхомъ, — смѣхомъ который могъ окончиться рыданіями, до такой степени я былъ выведенъ изъ обычной моей сдержанности.

— Фью-ю-ю! — и ея громкій, протяжный свистъ заставилъ меня оглянуться на нее. Она вынула сигару изо рта и пристально глядѣла на меня. — Что съ тобой, Вилли! Я никогда этого не дѣлаю. Видишь ли, мнѣ это вовсе не нравится. Я никогда не выхожу изъ себя, и ты будешь напрасно добиваться этого. Я вижу что это значитъ. Ты потерялъ равновѣсіе; тебѣ хочется поссориться со мной, заставить меня плакать, впасть въ истерику, чтобы потомъ ласками опять успокоивать меня. Но это совершенно напрасный трудъ. Я не могу, рѣшительно не могу впадать въ истерику. Никогда не могла съ тѣхъ поръ какъ выросла. Я могла бы крикнуть одинъ разъ чтобы сдѣлать тебѣ удовольствіе, но я боюсь перебудить всѣхъ сосѣдей! Теперь успокойся, будь благоразуменъ, и разкажи въ чемъ дѣло.

Она говорила какъ добрый товарищъ. Я взглянулъ на нее съ недовѣріемъ.

— Гонорія… началъ я, но мое возбужденіе было слишкомъ сильно. Я пробормоталъ: — Нѣтъ, нѣтъ! Это слишкомъ! Я не хочу, я не могу успокоиться!

— Тогда лягъ въ постель, сказала она въ видѣ утѣшенія, положивъ руку мнѣ на плечо и глядя на меня снисходительно. — Что-нибудь у тебя не въ порядкѣ; можетъ-быть печень болитъ, — я вижу какъ у тебя подергиваетъ одинъ глазъ. Тебѣ слѣдовало давно выпить прохладительнаго питья и идти бай-бай! (Идти бай-бай! Глупая жеманница! Она кажется принимаетъ меня за ребенка!) Зачѣмъ ты сидѣлъ до сихъ поръ и ждалъ меня?

Я съ упрекомъ устремилъ на нее пристальный взглядъ и былъ побѣжденъ! Она была такъ красива, особенно когда бросила эту ужасную сигару. Въ ней было столько повелительной сдержанности; это сѣрое бархатное платье такъ удивительно шло къ ней, и на полной бѣлой шеѣ висѣлъ брилліантовый медальонъ который я подарилъ ей въ день нашей свадьбы. Въ этомъ медальонѣ былъ мой миніатюрный портретъ. Мой портретъ! Она носила его, эта стройная, красивая, молодая женщина носила мое жалкое изображеніе на своей груди! Внезапно гнѣвъ растаялъ и превратился въ глупую чувствительность.

— Гонорія, слабо проговорилъ я, обнимая ее за талію, — о, Гонорія! еслибы ты только любила меня!

Она наклонила свою голову къ моей, ниже и ниже, пока губы ея почти коснулись моего уха.

— Послушай, другъ мой, шепнула она довѣрительно, — ты можешь признаться и облегчить душу! Ты выпилъ коньякъ который я оставила на буфетѣ?

IV.

Теперь, я думаю, не трудно понять что Гонорія была такая женщина съ которою не легко было столковаться. У нея не было воображенія, не было ничего романтическаго, ничего чувствительнаго. Когда человѣкъ давалъ волю своимъ чувствамъ (какъ я въ только-что описанной сценѣ), она приписывала его понятное возбужденіе или несваренію желудка, или нетрезвому состоянію. Приливъ страсти, переполненное человѣческое сердце и все подобное было, по ея мнѣнію, принадлежностію того «вздора и мусора» которымъ были наполнены романы Вальтеръ-Скотта, Теккерея и Диккенса или, еще хуже, напоминало поэзію. Если было на свѣтѣ что-нибудь что Гонорія положительно ненавидѣла, это была поэзія. Она всегда засыпала на піесахъ Шекспира. Единственный разъ когда я видѣлъ что она искренно смѣялась въ театрѣ было при исполненіи Ирвингомъ Макбета. Она смѣялась беззвучно и конвульсивно. Когда знаменитый артистъ испускалъ вздохъ или стонъ, у нея, казалось, дѣлались спазмы. Но сама піеса не тронула ее ни на іоту. Возвращаясь домой она покойно развалилась въ каретѣ, и пробуждаясь отъ дремоты когда мы подъѣхали къ дому она внезапно спросила:

— Скажи мнѣ, Вилли, что сталось съ тѣмъ старикомъ который былъ вмѣстѣ съ Ирвингомъ въ картонномъ замкѣ? Я его больше не видала. Не правда ли, это странно? Не пропустили ли они по ошибкѣ часть піесы?

Тутъ я увидалъ что она вовсе не поняла главнаго мотива знаменитой трагегіи — убійство короля Дункана. Я подробной обстоятельно объяснилъ ей содержаніе піесы. Она слушала терпѣливо, а когда я кончилъ, она широко зѣвнула.

— Такъ вотъ въ чемъ было все дѣло! Мнѣ это представлялось какъ-то неясно. Я думала, Ирвингъ убилъ синяго человѣка который вылѣзалъ изъ-подъ пола во время обѣда. (Она разумѣла тѣнь Банко.) Онъ былъ страшно забавенъ! Знаешь, такого цвѣта какъ подмоченная сѣрная спичка которую нельзя зажечь, она только дымитъ и пахнетъ. Во всякомъ случаѣ это было безтолково — не разберешь кто убитъ, кто нѣтъ. Забавна была послѣдняя схватка Ирвинга. Онъ будто изъ кожи вылѣзть хотѣлъ! Но онъ былъ убитъ въ концѣ піесы, не правда ли?

— Былъ, отвѣчалъ я серіозно.

— Воображаю съ какимъ апетитомъ онъ ужиналъ послѣ этого! Устанешь поработавъ такимъ огромнымъ мечомъ и все по-напрасну. Подумай только, бить столько времени по воздуху. Страшно утомительно!

И она ушла спать, не сдѣлавъ болѣе ни одного замѣчанія о величіи, ужасѣ и паѳосѣ самаго страшнаго изъ Шекспировскихъ произведеній, какъ будто она была деревянная женщина! Такимъ образомъ я зналъ что у нея не было чувства, и, разумѣется, я не былъ такъ глупъ чтобъ ожидать отъ нея сочувствія когда я былъ чѣмъ-нибудь раздраженъ или разстроенъ. Такіе случаи бывали часто, но по нѣкоторымъ причинамъ я сохранялъ наружное спокойствіе и воздерживался это всякихъ жалобъ. Буду ждать терпѣливо, рѣшилъ я, — дальнѣйшаго хода событій.

Событія шли своимъ чередомъ, жена моя продолжала свой независимый мужской образъ жизни, и я не дѣлалъ ей болѣе никакихъ замѣчаній. Наконецъ, время котораго я ждалъ наступило: у насъ родился сынъ, замѣчательно прекрасный ребенокъ (да, я знаю! ребенокъ, особенно первый, всегда бываетъ «замѣчательно прекраснымъ» по мнѣнію родителей; но нашъ ребенокъ безо всякаго хвастовства былъ дѣйствительно замѣчательно хорошъ). Съ рожденіемъ его ко мнѣ вернулись счастіе и надежда. Несомнѣнно теперь, думалъ я съ переполненнымъ сердцемъ, теперь моя Гонорія займетъ настоящее положеніе и устыдится тѣхъ мужскихъ привычекъ которыя лишаютъ женщину естественной граціи и нѣжности нераздѣльныхъ съ достоинствомъ матери. Я воспрянулъ духомъ. Я представлялъ свою жену совершенно другимъ, болѣе милымъ существомъ, сохранившимъ свой блестящій умъ и искреннюю веселость, но со смягченнымъ и болѣе женственнымъ характеромъ. Я мысленно представлялъ себѣ какъ она носитъ ребенка на рукахъ и мурлычитъ весь тотъ милый дѣтскій вздоръ который мущины по-видимому презираютъ, но который въ глубинѣ сердца они любятъ слышать. Я строилъ воздушные замки семейнаго счастія, котораго не зналъ до сихъ поръ, но которымъ — я искренно вѣрилъ — мнѣ суждено будетъ наслаждаться.

Нужно ли говорить что мнѣ суждено было разочароваться въ моихъ надеждахъ, и я проклиналъ себя за то что я какъ сентиментальный оселъ вообразилъ себѣ что они могли когда-нибудь осуществиться! Гонорія по-прежнему безо времени уходила и возвращалась и по-видимому почти, если не совершенно, забыла о существованіи нашего мальчика. Онъ, бѣдная крошка, былъ отданъ на попеченіе кормилицы и няньки, двухъ толстыхъ бабъ которыя поглощали пиво и говорили безграмотно. Когда малютка своими криками давалъ знать что не все благополучно въ его младенческой карьерѣ, что какая-нибудь булавка была не на мѣстѣ или у него дѣлались спазмы отъ неправильнаго питанія, Гонорія улыбалась и говорила мнѣ безразлично:

— Вотъ маленькій дикій звѣрь! Какъ онъ реветъ! Впрочемъ, это ничего. Можетъ-быть онъ своимъ крикомъ прогонитъ шарманщика.

При одномъ изъ такихъ случаевъ, когда надрывающіе душу крики моего сына были такъ сильны что, казалось, могли приподнять крышу дома, я сказалъ:

— Не думаешь ли ты, Гонорія, что лучше тебѣ пойти посмотрѣть что случилось? Не хорошо оставлять малютку въ полномъ распоряженіи этихъ женщинъ.

— Почему не хорошо? спросила она спокойно. — Онѣ понимаютъ его, а я нѣтъ. Онъ совершенная тайна для меня. Онъ кричитъ когда я до него дотронусь, перегибается черезъ спину и дѣлаетъ страшныя гримасы когда я только взгляну на него. Нянька говоритъ что я неправильно держу его; мнѣ кажется, невозможно держать его правильно. Онъ мягокъ какъ студень, его того и гляди раздавишь. Нельзя тронуть его пальцемъ чтобъ у него не сдѣлался синякъ. Попробуй самъ! Вчера я думала позабавить его, свистнула изо всей силы въ охотничій свистокъ и думала что онъ расхохочется. Ничуть не бывало. Мы съ нимъ совершенно не понимаемъ другъ друга, не странно ли это? Я ему не нужна и онъ мнѣ не нуженъ, такъ что намъ лучше быть подальше другъ отъ друга, право!

— Гонорія, сказалъ я (мы завтракали, и я въ раздраженіи всталъ изъ-за стола), — у тебя нѣтъ сердца. Ты такъ жестоко и легкомысленно говоришь о бѣдномъ ребенкѣ. Ты не достойна быть матерію!

Она добродушно разсмѣялась.

— Ты правъ, Вилли; пусть это будетъ твой ребенокъ! Я не достойна быть матерію и не желала этого. Что ты смотришь такимъ медвѣдемъ? Сдѣлай милость, поѣзжай въ Сити; нечего тебѣ сидѣть и ворчать здѣсь. Не хочешь ли взять съ собой и ребенка? Я тебѣ сейчасъ велю уложить его. Это будетъ такой пріятный, тихій компаніонъ для тебя по дорогѣ въ городъ!

Я поспѣшилъ удалиться. Я не находилъ словъ возражать ей. Чтобы сорвать сердце я уходя сильно хлопнулъ дверью, что, сознаюсь, было недостойно мущины. Я отправился въ свою контору въ злобномъ настроеніи, и злоба моя не улеглась когда, поворачивая за уголъ, я почти столкнулся съ «мальчикомъ» съ длинными усами.

— Такъ радъ васъ встрѣтить, сказалъ онъ со своею джентльменскою выдержкой и изысканною манерой. — Надѣюсь, вы поѣдете въ нынѣшнемъ году въ Шотландію вмѣстѣ съ мистрисъ Трибкинъ?

Я посмотрѣлъ на него. (Ему было такъ прохладно и удобно въ его бѣломъ фланелевомъ костюмѣ.) Потомъ отвѣчалъ нѣсколько запинаясь:

— Мнѣ неизвѣстно чтобы мистрисъ Трибкинъ вообще думала ѣхать въ Шотландію. Я думаю… т. е. я увѣренъ что наше… гм… мое желаніе — провести лѣто въ тишинѣ на берегу моря, что будетъ полезно для здоровья ребенка.

— О, пробормоталъ «мальчикъ». — Значитъ я ошибся. Кто-то сказалъ мнѣ что она приметъ участіе въ большой охотѣ, поѣдетъ къ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ Руэча. Тамъ собирается большое общество около двѣнадцатаго числа.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ я насмѣшливо, такъ какъ злость моя увеличивалась ежеминутно. — Вы поѣдете?

Онъ посмотрѣлъ на меня удивленно.

— Я? Конечно нѣтъ. Я здѣсь на рѣкѣ.

— Вы, кажется, теперь постоянно на рѣкѣ, не правда ли? спросилъ я съ саркастическою улыбкой.

— Постоянно, отвѣтилъ онъ. — Не пожалуете ли вы и мистрисъ Трибкинъ посмотрѣть на мой домъ-лодку? Замѣчательно прочно и удобно устроено. Буду радъ видѣть васъ во всякое время!

— Много благодаренъ! отвѣчалъ я, стараясь быть вѣжливымъ какъ прилично свѣтскому человѣку. — Но мы теперь почти всегда дома: сынъ мой еще слишкомъ малъ чтобы цѣнить прелести рѣчной жизни!

— О, да, разумѣется! И въ первый разъ «мальчикъ» казался дѣйствительно удивленнымъ. — Это конечно не годится для… для маленькаго ягненка. А какъ онъ поживаетъ? (Съ видомъ лицемѣрнаго участія.)

— Здоровъ и цвѣтущъ, отвѣчалъ я съ гордостію. — Такой прекрасный ребенокъ…

— Да, да, конечно, быстро перебилъ усачъ. — И Гонорія… мистрисъ Трибкинъ, я думаю, страшно привязана къ нему?

— Ужасно! сказалъ я пристально всматриваясь въ его замѣчательно красивую наружность. — Она вся поглощена имъ, поглощена сердцемъ и душой!

— Удивительно… я хотѣлъ сказать — восхитительно! пробормоталъ ненавистный молодой лицемѣръ. — Пожалуйста передайте мой привѣтъ и напомните что я здѣсь на рѣкѣ.

Такъ же какъ напомню что королева Анна скончалась, думалъ я презрительно, смотря какъ онъ смѣло проскользнулъ предъ самымъ носомъ извощичьей лошади и исчезъ на другой сторонѣ улицы. Онъ рыба, говорилъ я себѣ, — рыба, а не человѣкъ. Соскоблить съ него чешую и сварить къ обѣду, повторялъ я мысленно, идя дальше, — соскоблить съ него чешую и сварить къ обѣду! Эта идіотская фраза застряла у меня въ головѣ и повторялась все снова въ моихъ ушахъ съ утомительнымъ однообразіемъ, изъ чего легко понять что нервы мои были страшно натянуты и весь я былъ потрясенъ домашними тревогами которыя приходилось переживать.

Когда я вернулся вечеромъ домой, я засталъ жену въ самомъ веселомъ настроеніи. Она сидѣла въ покойномъ креслѣ, курила папиросу и читала газету Truth.

— Я говорю, воскликнула она обернувшись, когда я вошелъ, — вотъ потѣха! Джорджи выходитъ замужъ за графа Ричмура!

Признаюсь, я былъ удивленъ.

— Какъ, Джорджи? переспросилъ я недовѣрчиво.

— Да, Джорджи! повторила моя жена съ удареніемъ. — Маленькая, худенькая, глупенькая Джорджи, которая гуся домой не загонитъ. Она будетъ настоящею графиней — подумай только! Боже мой, какъ глупъ этотъ Ричмуръ, — онъ могъ на мнѣ жениться!

— Въ самомъ дѣлѣ могъ, Гонорія? холодно спросилъ я, снимая перчатки и въ тысячный разъ думая какъ похожа она была на мущину. — А ему было извѣстно что онъ могъ достичь этого высокаго счастія еслибы сдѣлалъ предложеніе?

— Разумѣется онъ зналъ. Она бросила газету и поймавъ безобразнаго толстаго мопса принялась съ жаромъ цѣловать его грязный мокрый носъ. — Но никогда не хотѣлъ попытать счастія. Онъ ужасно чванный, знаешь — такой человѣкъ который свысока относится къ разбогатѣвшимъ Американцамъ и не хочетъ имѣть никакого дѣла съ торговымъ міромъ. Онъ пишетъ книги и скульптируетъ.

— Что: это новое слово — скульптируетъ? спросилъ я насмѣшливо.

— Право не знаю. Это значитъ онъ дѣлаетъ бюсты и другія вещи изъ мрамора — не за деньги, знаешь ли, а просто для своего удовольствія. Онъ большой оригиналъ! Но подумай что изо всѣхъ женщинъ на свѣтѣ онъ сдѣлалъ предложите именно Джорджи, такой маленькой замарашкѣ!

Я задумался надъ этимъ опредѣленіемъ. Младшая сестра моей жены была дѣйствительно маленькая, но по совѣсти ее едва ли можно было назвать замарашкой! У нея были красивые глаза, не такъ красивые по цвѣту какъ по томному выраженію нѣжности; у нея было миловидное нѣжное личико которое пріятно было бы цѣловать; очаровательная фигура маленькой феи и тихія привлекательныя манеры. Въ ней не было ничего особенно выдающагося, однако ей представлялась болѣе блестящая партія чѣмъ можно было надѣяться для безприданницы съ ея положеніемъ. Гонорія продолжала задумчиво:

— Да, онъ могъ жениться на мнѣ; а теперь подумай: какая разница! Посмотрѣть на меня и посмотрѣть на Джорджи! Трудно повѣрить что мы родныя сестры!

— Да, трудно! согласился я съ затаенною улыбкой. — Ты держишь себя совсѣмъ иначе чѣмъ она, Гонорія. Напримѣръ, она не куритъ!

— Нѣтъ, не куритъ, бѣдняжка! Гонорія бросила окурокъ папиросы и тотчасъ же закурила другую. — Она считаетъ это чѣмъ-то ужаснымъ.

— И я тоже, сказалъ я съ удареніемъ. — Гонорія, я тоже считаю это ужаснымъ!

Она взглянула на меня съ улыбкой.

— Я знаю, весело согласилась она: — ты мнѣ часто это говорилъ.

Нѣсколько времени она курила молча, потомъ опять заговорила:

— Она начинала курить потихоньку; потомъ бросила. Теперь, Вилли, послушай что я скажу. Я думала за послѣднее время о разныхъ вещахъ и пришла къ заключенію что намъ надо договориться. Кажется это настоящее выраженіе — договориться.

— О чемъ договориться, Гонорія? нервно пробормоталъ я.

— О брачномъ вопросѣ, отвѣчала она. — Несомнѣнно что это была и есть совершенная ошибка!

— Нашъ бракъ былъ ошибкой, милая? Я началъ тревожиться.. — Конечно, ты…

Она остановила меня легкимъ движеніемъ руки.

— Я не хочу сказать что считаю нашъ бракъ большею ошибкой чѣмъ всякій другой, продолжала она. — Ничуть. Я думаю что всякій бракъ есть ошибка. Само учрежденіе ошибочно.

Я разсѣянно глядѣлъ на нее. Въ моемъ умѣ смутно сталъ возникать длинный рядъ старыхъ нумеровъ газеты Daily Telegraph (этого достохвальнаго листка колонны котораго открыты для всякихъ обсужденій) и тамъ виднѣлось мнѣ крупное заглавіе: Есть ли бракъ неудачное учрежденіе? сопровождаемое массой корреспонденцій отъ передовыхъ женщинъ и отсталыхъ мущинъ. Не принадлежала ли Гонорія къ первой категоріи, какъ я съ вѣроятностію могъ быть причисленъ ко второй?

— Само учрежденіе брака ошибочно, повторила Гонорія твердо. — Онъ привязываетъ мущину къ женщинѣ и женщину къ мущинѣ на все время ихъ земной жизни, не обращая вниманія на послѣдствія. А это не годится. Бѣднягамъ можетъ наскучить идти постоянно щека къ щекѣ по одной и той же старой дорогѣ, и для нихъ нѣтъ другаго средства избавиться отъ этого какъ одному или другому сдѣлаться негодяемъ. Нѣтъ другаго выбора. Возьми, напримѣръ, насъ съ тобой. Тебѣ нужна перемѣна и мнѣ нужна перемѣна. Кажется ясно!

Пришло время высказаться мнѣ какъ мущинѣ. Я такъ и сдѣлалъ.

— Я желаю перемѣны, Гонорія, сказалъ я кротко, — желаю самымъ настоятельнымъ образомъ; но не такой перемѣны на какую ты намекаешь. Я желаю перемѣны въ тебѣ самой. Я желаю видѣть женственную сторону твоей природы, деликатность, мягкость, нѣжность; я увѣренъ, все это есть въ твоемъ сердцѣ еслибы ты только дала волю этимъ лучшимъ качествамъ, вмѣсто того чтобы скрывать ихъ подъ личиной мужскаго поведенія, что, какъ я уже нерѣдко говорилъ, вовсе къ тебѣ нейдетъ и сильно огорчаетъ меня. Я страдаю, Гонорія, больно страдаю когда вижу и слышу какъ ты, моя жена, передразниваешь манеры, привычки и жаргонный разговоръ мущинъ. Для женщины не унизительно быть женственною; ея слабость сильнѣе всякой силы; ея кротость утишаетъ гнѣвъ и водворяетъ миръ. На своемъ настоящемъ мѣстѣ она служитъ добрымъ геніемъ для мущинъ: ея добродѣтели заставляютъ ихъ стыдиться своихъ пороковъ; ея простота обезоруживаетъ ихъ коварство; ея вѣра и правда внушаютъ имъ возвышенныя, благородныя стремленія. Гонорія, милая Гонорія! Я знаю что нынче многія женщины ведутъ себя такъ же какъ ты и не стыдятся этого, не видятъ въ этомъ ничего дурнаго — онѣ посвящаютъ время охотѣ и рыбной ловлѣ, стрѣляютъ, курятъ, держатъ пари, играютъ на биліардѣ, стараются равняться съ мущинами во всякомъ спортѣ и грубомъ времяпрепровожденіи, но повѣрь мнѣ, ничего добраго не можетъ выйти изъ этого уничтоженія преградъ между полами; никакой пользы не можетъ быть для великой страны какъ наша если женщины отбросятъ свою деликатность и сдержанность, а мужчины откажутся отъ старыхъ обычаевъ рыцарства и почтительности! Нѣтъ, Гонорія, это не согласно съ закономъ природы, а то что противорѣчитъ закону природы со временемъ неизбѣжно поведетъ къ дурному. Это будетъ печальнымъ, гибельнымъ днемъ для Англіи когда женщины захотятъ во всемъ сравняться съ мущинами, потому что мущины, даже лучшіе изъ нихъ, имѣютъ дурныя животныя страсти, низменныя желанія и порочныя наклонности; грустно было бы видѣть ихъ отраженными въ женщинахъ, которыхъ они инстинктивно желаютъ уважать. Вѣрь мнѣ, милая, я говорю отъ души. Удѣли мнѣ немножко той самоотверженности которая съ такимъ блескомъ проявляется въ женщинахъ во времена болѣзней или горя! Будь настоящею женщиной, Гонорія; брось курить и играть на скачкахъ, и позволь мнѣ найти въ тебѣ добрую жену которая ободряла бы и утѣшала меня въ моей жизненной судьбѣ! Ты для меня дорога, Гонорія; я хочу видѣть въ тебѣ все лучшее, я хочу…

Здѣсь голосъ мой оборвался. Я былъ дѣйствительно взволнованъ; глупый спазмъ сдавилъ мнѣ горло, и я не могъ продолжать. Гонорія тоже была серіозна. Она слушала съ изумительнымъ терпѣніемъ. Вынувъ папиросу изо рта она стряхнула съ нея пепелъ и задумчиво смотрѣла на нее.

— Дѣло плохо! сказала она, наконецъ, съ короткимъ вздохомъ. — Очень плохо! Мнѣ право страшно жаль тебя, другъ мой!

И она протянула мнѣ руку съ такою чисто мужскою искренностію которая не поддается выраженію. Я пожалъ ея руку; я поцѣловалъ ее, при чемъ она быстро ее отдернула.

— Не надо этого, засмѣялась она. — У меня дѣлаются судороги. Фактъ, увѣряю тебя! Не могу переносить этого! Теперь слушай, Вилли. Дѣло ясно какъ день. Ты женился не на той сестрѣ!

— Женился не на той сестрѣ! повторилъ я озадаченный.

— Конечно такъ, старый ты простофиля! Когда у тебя былъ выборъ, тебѣ слѣдовало жениться на Джорджи. Она сидѣла бы у тебя на колѣнкахъ, ты обнималъ бы ее, а она своими пальчиками завивала бы тебѣ волосы и цѣловала кончикъ твоего носа. Воркующій голубокъ и невинный ягненокъ, — все вмѣстѣ. Вотъ что тебѣ нужно было и чего тебѣ не достаетъ, бѣдный другъ мой! Я не голубка и ужь конечно не ягненокъ. Я… какъ бы тебѣ сказать — она улыбнулась — я блестящій обращикъ женщины будущаго; а тебѣ, другъ мой, нужна женщина прошлаго. Не правда ли что я вполнѣ вѣрно опредѣлила это?

Я откинулся въ кресло съ подавленнымъ вздохомъ, и она продолжала:

— Видишь ли, Вилли, ты хочешь чтобъ я измѣнила свою природу, чтобы со мною совершилось такое же превращеніе какъ въ театральной пантомимѣ, гдѣ старая вѣдьма вдругъ превращается въ маленькую фею, повисшую на кончикѣ радуги. Это очень хорошо на сценѣ, но этого не бываетъ въ дѣйствительной жизни. Ты знаешь, я воспитывалась въ школѣ въ Брайтонѣ?

Я сдѣлалъ утвердительный знакъ, не понимая что она хочетъ этимъ сказать.

— Тамъ, въ числѣ другихъ искусствъ, мы учились верховой ѣздѣ; учитель нашъ давалъ намъ также уроки куренія, безплатно. Фактъ! Мы всѣ учились этому, сначала конечно потихоньку, также какъ онъ потихоньку ухаживалъ за нами и пріучалъ насъ кокетничать; но скоро мы сдѣлали большіе успѣхи въ обоихъ искусствахъ. Насъ было тамъ пятьдесятъ дѣвицъ, и всѣ мы курили гдѣ только было можно. Послѣ того мы съѣдали массы душистыхъ конфетъ чтобы заглушить табачный запахъ и никогда не попадались. Брайтонскія школы, какъ ты знаешь, не отличаются строгостію; дѣвицы тамъ дѣлаютъ что хотятъ и нерѣдко попадаютъ въ бѣду. Но это отклоняетъ насъ въ сторону. Дѣло въ томъ что я привыкла курить въ школѣ, а когда вернулась домой, я встрѣчала не мало женщинъ которыя тоже курили; я не отставала отъ нихъ, пока привычка стала второю натурой. Ты такъ же безуспѣшно будешь убѣждать прачку чтобъ она разсталась съ чаемъ какъ и меня чтобъ я бросила мою сигару.

— Развѣ это одинаково дурно? замѣтилъ я.

— Да; одинаково дурно, или одинаково хорошо! И она весело разсмѣялась. — У тебя не было прежде такихъ упорныхъ предразсудковъ, Вилли! Ты самъ много курилъ; вспомни!

— Но, Гонорія, я дѣло другое… началъ было я.

— Извини меня, перебила она улыбаясь: — этого-то я и не могу понять! Я не понимаю почему должна быть разница между обычаями мущинъ и обычаями женщинъ.

— Боже мой! воскликнулъ я выпрямясь и говоря съ нѣкоторымъ оживленіемъ: — неужели ты будешь утверждать что женщины способны дѣлать все что дѣлаютъ мущины? Можешь ли ты представить себѣ что женщины дерутся на войнѣ? Могутъ ли онѣ поступать во флотъ? Могутъ ли прокладывать рельсы, строить мосты, рыть каналы? Могутъ ли онѣ бить камни на шоссе, сидѣть на козлахъ извощичьихъ экипажей, управлять омнибусами? Могутъ ли онѣ сдѣлаться носильщиками тяжестей? Будутъ ли онѣ рыть колодцы и проводить телеграфныя проволоки? Я говорю, Гонорія, что это безуміе; эта манія стараться во всемъ сравнять женщинъ съ мущинами такъ же безсмысленна какъ и неестественна и можетъ повлечь за собой только бѣдствія націи, также какъ и отдѣльныхъ лицъ!

— Какое же мѣсто ты отводишь женщинѣ, спросила Гонорія, — если она не равна мущинѣ (съ чѣмъ я не согласна)? Что, она ниже или выше мущины?

— Она ниже мущины по физической организаціи, отвѣчалъ я съ жаромъ, — она ниже въ отношеніи грубой силы и выносливости; ниже также когда дѣло идетъ о составленіи отдаленныхъ плановъ и приведеніи ихъ въ исполненіе; ея умъ слишкомъ быстръ, слишкомъ впечатлителенъ и подвиженъ для той опредѣленной и упорной настойчивости которою отличались великіе изобрѣтатели и изслѣдователи. Но, Гонорія, женщина (если только она вѣрна своей природѣ) безконечно выше мущины по деликатности и такту, нѣжной симпатіи, высокой самоотверженности и божественной чистотѣ. Говорю божественной, потому что когда она «прозрачна какъ ледъ и чиста какъ снѣгъ», то хотя бы она и не избѣгла клеветы негодяевъ, она всегда будетъ вызывать восторженную почтительность тѣхъ людей которые достаточно знаютъ худшую сторону свѣта чтобы научиться цѣнить эти ангельскія и царственныя качества. По сравненію съ мущиной женщина и выше и ниже его въ одно и то же время, — это сложная и прекрасная загадка, очаровательная шарада, которую лучшіе изъ людей не желали бы никогда вполнѣ разгадать; они предпочитаютъ оставлять кое-что въ тѣни, нѣчто таинственное и вѣчно священное, сокрытое отъ грубыхъ взоровъ любопытной толпы!

Гонорія прервала мое краснорѣчіе.

— Все это звучитъ очень хорошо, сказала она, — но, говоря откровенно, не выдерживаетъ критики. Ты говоришь такъ какъ будто бы всѣ мущины были странствующіе рыцари изъ романовъ; но вѣдь этого нѣтъ на самомъ дѣлѣ. Большинство мущинъ очень дурны, и если женщины такъ же дурны, то вѣдь сами мущины дѣлаютъ ихъ такими! Посмотри только на нихъ! Ты говоришь о куреніи, — да вѣдь они сами всегда курятъ, да еще изъ грязныхъ трубокъ и скверный дешевый табакъ; что касается ихъ восхищенія всѣми эти женскими качествами которыя ты расписываешь, они и знать ихъ не хотятъ! Они будутъ бѣгать за танцовщицами гораздо охотнѣе чѣмъ скажутъ вѣжливое слово порядочной женщинѣ; они будутъ толпиться вокругъ женщины которая пріобрѣла извѣстность тѣмъ что ея имя связано съ какимъ-нибудь ужаснымъ бракоразводнымъ процессомъ и пройдутъ мимо хорошей дѣвушки которая никогда ничѣмъ не ославлена.

— Не всегда, перебилъ я съ живостію. — Ты видишь примѣръ на собственной сестрѣ которая выходитъ замужъ за графа Ричмура.

— Это правда, сказала моя жена. Она встала съ кресла, отряхнула свое платье и бросила окурокъ папиросы. — Но вѣдь онъ исключеніе, очень рѣдкое исключеніе изъ общаго правила. А все-таки, Вилли, я не могу перемѣниться, такъ же какъ леопардъ не можетъ измѣнить свою кожу, какъ сказано въ Библіи. Я продуктъ вѣка въ который мы живемъ, и я тебѣ не нравлюсь!

— Ты мнѣ нравишься, Гонорія… началъ я съ жаромъ.

— Нѣтъ, не совсѣмъ! повторила она настойчиво, и въ глазахъ ея блеснула насмѣшка. — Я обѣщаю тебѣ хорошенько обдумать положеніе дѣла и посмотрѣтъ что я могу сдѣлать. А пока ты не будешь больше видѣть «мальчиковъ», если они тебѣ непріятны.

— Они не то чтобы непріятны, пробормоталъ я, — но…

— Я понимаю: хочешь чтобы твой домъ былъ для тебя. Я ихъ живо вытолкаю. Я съ ними могу видѣться въ другихъ мѣстахъ; нѣтъ надобности чтобъ они ходили сюда часто.

— Въ другихъ мѣстахъ? спросилъ я съ удивленіемъ. — Гдѣ же, если не здѣсь?

— О! мало ли есть сколько мѣстъ, отвѣчала она смѣясь. — На рѣкѣ, въ Гровенорѣ, Горлингамѣ — множество есть мѣстъ гдѣ мы прежде встрѣчались.

— Но допустимъ что я не соглашусь, Гонорія, сказалъ я. — Допустимъ что я не одобряю чтобы ты встрѣчалась съ «мальчиками» во всѣхъ этихъ мѣстахъ?

— Ты не будешь такимъ старымъ гусемъ, весело возразила она. — Ты знаешь что это безобидно; ты знаешь что я не допущу ничего низкаго, знаешь?

Она смотрѣла мнѣ прямо въ глаза своими ясными, правдивыми, лучистыми глазами.

— Да, я знаю, Гонорія, сказалъ я мягко, но серіозно. — Я совершенно увѣренъ въ твоемъ достоинствѣ и твоей честности, милая моя, но есть такая вещь какъ общественные толки; если ты будешь вездѣ появляться съ этими молодыми людьми, это дастъ поводъ къ насмѣшкамъ и сплетнямъ.

— Нисколько, отвѣчала она. — Множество женщинъ дѣлаютъ то же самое. Я не встрѣчала ни одной замужней женщины которая хотѣла бы казаться prude въ наши дни. А «мальчиковъ» своихъ я не могу совсѣмъ бросить, — знаешь ли, для нихъ это было бы очень тяжело! Ну, полно же дуться, Вилли. Развеселись! Я уже сказала тебѣ что все хорошенько обдумаю и посмотрю что можно для тебя сдѣлать.

Въ эту минуту изъ дѣтской донесся страшный крикъ, извѣщавшій о страданіяхъ маленькаго Гетвеллъ-Трибкина.

— Вотъ оретъ-то! замѣтила Гонорія весело. — У него легкія должно-быть изъ прочной кожи! Та-та!

И сдѣлавъ легкое движеніе рукой она оставила меня съ моими мыслями которыя были далеко неутѣшительны. Странно было мое положеніе! Въ Гоноріи не было ничего низкаго, ничего фальшиваго. Честность и вѣрность ея были какъ сталь. Но я съ грустію убѣждался что близко то время когда я буду болѣе не въ силахъ выносить ея общество!

V.

На слѣдующій день, будучи занятъ дѣлами внѣ дома, я зашелъ позавтракать въ ресторанъ. Только-что я принялся за свою скромную котлету съ картофелемъ, какъ вошли два джентльмена и заняли столикъ какъ разъ позади меня. Оглянувшись случайно, я узналъ въ одномъ изъ нихъ графа Ричмура. Онъ былъ красивый молодой человѣкъ, съ задумчивымъ, но пріятнымъ выраженіемъ лица, и привлекательною улыбкой. Я только разъ встрѣтился съ нимъ на большомъ вечерѣ который давала мать Гоноріи, и едва ли онъ хорошо помнилъ меня. Я больше не оборачивался, не желая напрашиваться чтобъ онъ замѣтилъ меня. Внезапно то что онъ говорилъ съ своимъ другомъ привлекло мое вниманіе. Держа ножъ и вилку въ воздухѣ я сталъ прислушиваться.

— Это очень, очень жаль, замѣтилъ онъ. — Она красивая женщина, замѣчательно умная и съ характеромъ. Было время когда я самъ почти готовъ былъ влюбиться въ нее. Право! Но мнѣ нужна женщина, знаете ли, а не полумущина въ юбкѣ!

— Я думаю она не долго будетъ носить юбки, замѣтилъ смѣясь его собесѣдникъ. — Если вѣрно то что разказываютъ о ней, пройдетъ немного времени и она будетъ ходить въ панталонахъ.

— Боже сохрани! воскликнулъ Ричмуръ. (Я слышалъ какъ онъ наливалъ вино въ стаканъ.) — Если она подумаетъ сдѣлать это, я ее не пущу къ себѣ, хоть она и сестра Джорджи!

Вилка и ножъ выпали у меня изъ рукъ; я выпилъ большой глотокъ воды чтобъ успокоить свое волненіе. Они говорили о моей женѣ! Уши у меня горѣли отъ стыда и негодованія. Моя жена! Моя Гонорія!

— Она, знаете ли, хорошая женщина, продолжалъ Ричмуръ. — Никогда не ведетъ двойной игры, она не могла бы сфальшивить еслибъ и захотѣла. Единственный недостатокъ это ея мужскія замашки; къ несчастію, она думаетъ что это очень хорошо, что мущины этимъ восхищаются! Бѣдная! еслибъ она только знала! Конечно есть нѣсколько молодыхъ ословъ которымъ нравится что женщина куритъ сигару и они поощряютъ ее; есть нѣсколько невозможныхъ снобовъ которые побуждаютъ ее стрѣлять и ходить съ ними на охоту. Но вѣдь такихъ пустопорожнихъ людей меньшинство. Это такъ грустно видѣть когда женщины, вообще хорошія, выходятъ добровольно изъ своей естественной сферы.

— Да, очень грустно, подтвердилъ его другъ. — Я не могу понять для чего онѣ это дѣлаютъ и становятся посмѣшищемъ для всѣхъ. Вотъ эта женщина Стерлингъ изъ Глинъ Руэча которая сбила съ толка Гонорію Маггсъ, — она совершенный мальчишка. Видѣли вы ее когда-нибудь?

— Нѣтъ.

— Она одѣвается почти по-мужски, насколько позволяютъ приличія; коротко стрижетъ волосы; носитъ мужскія рубашки и галстухи, стрѣляетъ, охотится за дичью, ловитъ лососей (недавно она вытащила двухъ по двѣнадцати фунтовъ каждый), ѣздитъ на велосипедѣ; страстно любитъ охоту за лисицами и куритъ, — боги! — какъ она куритъ! У нея настоящій турецкій кальянъ въ будуарѣ, и она съ нимъ не разстается.

— Просто противно! замѣтилъ Ричмуръ. — А гдѣ ея мужъ?

— Гдѣ? — и его собесѣдникъ разсмѣялся. — Можете быть увѣрены что не съ нею. Не могъ перенести ее! Кажется, онъ гдѣ-то въ Индіи охотится на тигровъ: Онъ по-видимому думаетъ что лучше быть съѣденнымъ тиграми чѣмъ жить съ такою женой.

— Говоря о мужьяхъ, я дивлюсь какъ живетъ Гетвеллъ-Трибкинъ, сказалъ Ричмуръ задумчиво. — Я думаю, тяжеленько ему приходится!

Я не могъ далѣе выносить этого. Я быстро всталъ съ своего мѣста, судорожно схватилъ шляпу и зонтикъ въ одну руку; потомъ, подойдя къ сосѣднему столу, я принужденно улыбнулся и не говоря ни слова торжественно положилъ свою карточку предъ приборомъ графа Ричмура.

Онъ быстро взглянулъ на нее и сильно покраснѣлъ; краска разлилась у него до корней волосъ.

— Трибкинъ! воскликнулъ онъ. — Любезнѣйшій г. Трибкинъ, увѣряю васъ, я… честное слово, я… я…

Онъ не договорилъ и обмѣнялся безпокойнымъ взглядомъ со своимъ другомъ. Я пристально наблюдалъ его волненіе такимъ взглядомъ какимъ, по разказамъ романистовъ, змѣя смотритъ на гипнотизуемую ею птичку.

— Я слышалъ ваши замѣчанія, графъ, произнесъ я какъ бы театральнымъ шепотомъ, съ оттѣнкомъ нѣкоторой суровости. — Я невольно подслушалъ ваши замѣчанія касавшіяся моей жены! Едва ли нужно упоминать какъ они были непріятны для меня. Я полагаю, я настоятельно увѣренъ что вы обязаны извиниться предо мной!

— Любезнѣйшій г. Трибкинъ, и молодой человѣкъ быстро протянулъ мнѣ руку, — позвольте сдѣлать это тотчасъ же! Я извиняюсь самымъ искреннимъ образомъ, я такъ раскаиваюсь, такъ сожалѣю! Мой другъ, мистеръ Гербертъ Воганъ, я увѣренъ, такъ же сожалѣетъ какъ и я, не правда ли, Воганъ?

Названный джентльменъ, который старательно подбиралъ крошки на скатерти, поднялъ свое покраснѣвшее лицо, поклонился и подтвердилъ сказанное.

— Это такъ глупо, продолжалъ Ричмуръ, — говорить о людяхъ когда можешь ожидать что они находятся гдѣ-нибудь тутъ же по-близости. Надѣюсь, вы простите меня! Я, право, не имѣлъ намѣренія…

Тутъ я перебилъ его. Онъ былъ очевидно такъ искренно огорченъ и смущенъ что гнѣвъ мой совершенно прошелъ, и я пожалъ его протянутую руку.

— Я совершенно удовлетворенъ, сказалъ я грустно, но любезно. — Я знаю что толковъ не избѣжишь, и я знаю что мистрисъ Трибкинъ — при этомъ я нѣсколько покраснѣлъ — такъ красива и умна что о ней всегда будутъ говорить.

— Совершенно справедливо. — Молодой графъ казался значительно облегченнымъ даннымъ мною оборотомъ. — Джорджи говоритъ то же самое. Вы знаете, я женюсь на Джорджи?

— Знаю, отвѣчалъ я, — и поздравляю васъ!

— Благодарю васъ! Не выпьемъ ли мы съ вами теперь стаканъ вина? Человѣкъ, принеси еще такую же бутылку.

Я почти готовъ былъ отклонить это предложеніе, но онъ такъ искренно настаивалъ что я не могъ отказаться. Я присѣлъ, и мы всѣ трое, вмѣстѣ съ молодымъ человѣкомъ котораго онъ назвалъ Воганомъ, нѣсколько времени толковали о женщинѣ вообще, о благородномъ и высокомъ назначеніи данномъ ей природой и о томъ до какого ничтожнаго и низкаго уровня современныя женщины добровольно готовы опуститься.

Когда я вернулся въ этотъ вечеръ домой, я не замедлилъ дать женѣ полный отчетъ о моей встрѣчѣ съ графомъ Ричмуромъ и его другомъ Воганомъ, о томъ что они говорили и что я сказалъ о ней лично и о женщинахъ вообще. Она слушала меня съ удивительно спокойнымъ равнодушіемъ которое всегда отличало ее, и разказъ мой не произвелъ на нее никакого впечатлѣнія.

— Ричмуръ лицемѣръ, сказала она отрывисто. — Всегда былъ таковъ. Одинъ изъ тѣхъ страшно надменныхъ людей съ синею кровью и длиннымъ рядомъ предковъ. Бобби ничто въ сравненіи съ нимъ. (Бобби былъ «мальчикъ» съ длинными усами. «Соскоблить съ него чешую и сварить къ обѣду», смутно припомнилось мнѣ.) А ты такъ и сказалъ что я настолько красива и умна что обо мнѣ всегда будутъ говорить?

— Да, сказалъ.

— Это было очень мило съ твоей стороны, другъ мой, сказала она, подаривъ меня лучезарною улыбкой. — Не всегда мужья говорятъ о своихъ женахъ за глаза такъ любезно. Ты заслуживаешь награды и получишь ее! Ты избавишься отъ меня на цѣлыя шесть недѣль — вотъ что!

— Избавлюсь отъ тебя, Гонорія! пробормоталъ я въ замѣшательствѣ. — Что ты хочешь…

— Видишь ли, быстро заговорила она. — Я все это устроила. Моя мать возьметъ ребенка къ себѣ, — она будетъ очень рада, а ты можешь запереть домъ, уѣхать куда хочешь, можешь дѣлать что хочешь и дѣйствительно весело провести время. Я тебя не буду допрашивать! Теперь четвертое августа. Скажемъ что мы встрѣтимся опять около двѣнадцатаго сентября, или позже, если хочешь. У насъ будетъ довольно времени побыть врознь.

— Но, Гонорія, воскликнулъ я совершенно озадаченный, — что ты хочешь этимъ сказать? Куда ты направляешься? Что будешь дѣлать?

— Стрѣлять! возразила она быстро. — Я приглашена къ Тротти Стерлингъ на двѣнадцатое число и надѣюсь набить больше дичи чѣмъ всѣ записные охотники-мущины которые также приглашены въ Глинъ Руэчъ. Она зоветъ и тебя. Но тебѣ вовсе не интересно было бы смотрѣть какъ я буду лазить въ камышахъ и шагать по болоту въ высокихъ сапогахъ. Но это очень весело!

— Это правда! мнѣ было бы это вовсе неинтересно! сказалъ я возвышая голосъ отъ гнѣва который не въ силахъ былъ больше сдерживать. — Это не интересно и этого не будетъ! Гонорія, я хозяинъ въ своемъ домѣ; ты моя жена, и я надѣюсь что ты меня послушаешься. До сихъ поръ я никогда не требовалъ отъ тебя должнаго повиновенія; но теперь я требую! Ты не поѣдешь къ этой ужасной женщинѣ въ Глинъ Руэчъ. Не поѣдешь, Гонорія! Ты останешься со мною и съ ребенкомъ, какъ того требуетъ долгъ. Я не позволю тебѣ предаваться болѣе такому спорту: это не женское дѣло. Ты сдѣлаешься посмѣшищемъ всего города. Надо мною также будутъ смѣяться. И не мудрено. Ни одинъ сколько-нибудь разумный человѣкъ не позволилъ бы тебѣ строить изъ себя такую дуру… да, дуру, все равно нравится тебѣ это выраженіе или нѣтъ. А ты будешь какъ разъ похожа на это шагая по болоту съ ружьемъ въ рукахъ и въ высокихъ сапогахъ!

Я горько засмѣялся и упалъ въ кресло дрода отъ волненія. Она смотрѣла на меня спокойно, не обнаруживая никакихъ признаковъ раздраженія.

— Спасибо! проговорила она. — Большое спасибо! Ты очень вѣжливъ, увѣряю тебя! Ясно что тебѣ нѣтъ надобности покупать шестипенсовую карманную книжку объ этикетѣ! Но ты страшно отсталъ, ужасно отсталъ! Ты на цѣлыя мили позади времени! Неужели ты думаешь что я рѣшусь огорчить все общество собравшееся въ Глинъ Руэчѣ чтобы сдѣлать удовольствіе твоимъ средневѣковымъ предразсудкамъ? Да этого быть не можетъ! Я совѣтую тебѣ проѣхаться на континентъ, попить воды въ Гомбургѣ или еще гдѣ-нибудь. Ты почувствуешь себя на двадцать процентовъ лучше послѣ этого. Я все приготовила чтобы выѣхать отсюда десятаго. Ты можешь согласовать съ этимъ свои планы.

Она была невозмутима. Я попробовалъ пригрозить ей.

— Гонорія, я вынужденъ буду поговорить съ твоею матерію!

— О чемъ? спросила она спокойно.

— Я разкажу ей о твоемъ неженственномъ, недостойномъ жены, о твоемъ невозможномъ поведеніи!

— Боже мой! Вотъ будетъ потѣха! Бѣдная старушка-мама! Она знаетъ обо мнѣ все, и ты зналъ все обо мнѣ прежде чѣмъ женился. На что же ты жалуешься?

— Я не зналъ, вздохнулъ я, крутя носовой платокъ въ рукахъ, какъ бы желая этимъ механическимъ дѣйствіемъ успокоить свои чувства, — Я не зналъ что это дойдетъ до такихъ размѣровъ, Гонорія!..

— Какъ болотные сапоги? перебила она. — Да, они дѣйствительно порядочныхъ размѣровъ, это вѣрно!

И со звонкимъ смѣхомъ она удалилась, оставивъ меня одного въ молчаливомъ безсиліи переживать гнѣвъ какой когда-либо терзалъ долготерпѣливую душу женатаго человѣка.

VI.

Я сдержалъ свое слово. Я говорилъ съ матерью Гоноріи, и прескучный вышелъ у насъ разговоръ. Мистрисъ Маггсъ была жидкая, съ овечьимъ лицомъ, хлипкая старуха, которая людямъ въ первый разъ ее видѣвшимъ казалась «такою пріятною» вслѣдствіе не покидавшаго ея выраженія любезной слабой улыбки; но у тѣхъ кто зналъ ее хорошо, какъ я, улыбка эта возбуждала отвращеніе и являлось непреодолимое желаніе встряхнуть ее хорошенько чтобъ она пріобрѣла подобіе живаго существа. Это была самая безпомощная тихая старуха какую я когда-либо видѣлъ, съ водянистыми голубыми глазами и дрожащими руками, которыя постоянно были заняты то расправляя складки ея чернаго шелковаго платья, то подергивая кружевную косынку которую она постоянно носила на плечахъ, или потрогивая свободно висѣвшія ленты ея чепца. Эти руки обыкновенно утомляли меня: онѣ ни минуты не были спокойны. Когда она готовила чай (что она часто дѣлала и всегда дѣлала дурно), онѣ двигались надъ чайнымъ приборомъ подобно когтямъ птицы, роняя сахаръ и расплескивая сливочникъ, пока всякое желаніе выпить чашку чая у меня пропадало. Я говорилъ съ нею потому что пригрозилъ Гоноріи что сдѣлаю это (а было бы глупо пригрозить и не исполнить; даже дѣти подмѣчаютъ это и презираютъ подобныя угрозы). Я пришелъ къ ней нарочно съ цѣлію поговорить, о чемъ предупредилъ ее запиской помѣченною «довѣрительно» которую послалъ со своимъ человѣкомъ въ ея домъ находившійся по-близости. Время шло. Гонорія дѣлала приготовленія къ отъѣзду. Верхнее платье ея было упаковано и отправлено въ Шотландію; ружье въ футлярѣ и охотничьи принадлежности были разложены въ передней. Сама она не была дома уже три или четыре дня, находясь съ нѣкоторою мистрисъ Петкафъ на рѣкѣ, вблизи того мѣста гдѣ Бобби съ длинными усами держалъ свою лодку-домъ. Она написала мнѣ, сообщая что всѣ они веселятся по-старому и спрашивая (разумѣется только для вида) — не надумаюсь ли я отбросить свои «предразсудки» и присоединиться къ нимъ? Письмо это, которое я считалъ неделикатнымъ въ виду нашихъ домашнихъ недоразумѣній, я не удостоилъ отвѣтомъ; я былъ слишкомъ поглощенъ моими огорченіями. Ребенокъ, мой бѣдный сынъ, былъ уже отправленъ къ своей бабушкѣ вмѣстѣ съ кормилицей и нянькой. Онъ былъ отосланъ во время одной изъ моихъ отлучекъ въ Сити, и у меня съ женой вышла серіозная сцена по поводу малютки, когда въ домѣ не стало болѣе слышно его голоса. Я убѣдился тогда что у Гоноріи былъ нравъ, — не такой какъ обыкновенно приписываютъ женщинамъ, который можно сравнить съ лѣтнимъ порывомъ бури: глаза мечутъ молніи и въ то же время льютъ слезы, затѣмъ слѣдуетѣ яркое солнечное сіяніе. Нѣтъ! Нравъ Гоноріи выражался въ замѣчательной способности насмѣшливо говорить пренепріятныя вещи которыя выводили человѣка изъ терпѣнія и совершенно сбивали съ толка. Она хладнокровно бросала свои насмѣшливыя замѣчанія, остроумныя эпиграммы!.. я сознавалъ что онѣ были остроумны, и это тѣмъ больше раздражало меня. Что касается ума, то, повторяю, она была замѣчательная женщина, просто замѣчательная! Она скакала повсюду (выражаясь метафорически) и ловила мимо мчавшуюся мысль подъ уздцы, какъ будто это была лошадь, тогда какъ другіе съ сомнѣніемъ присматривались къ ней изъ-за угла — такъ она на лету ловила свои свѣдѣнія. Мущины не способны къ этому: имъ надо постепенно вырабатывать познанія въ своемъ медленномъ мозгу, тогда какъ умная женщина впитываетъ ихъ какъ губка, невидимому безо всякаго усилія. Итакъ раза два у насъ съ женою были жестокія схватки. Я краснѣлъ — она никогда не мѣнялась въ лицѣ; я произносилъ проклятія — она дѣлала мнѣ насмѣшливый книксенъ; я держался за стулъ чтобы не упасть на полъ въ изнеможеніи отъ негодованія и дрожи — она курила спокойно развалясь на диванѣ и скалила зубы. Да! Я не могу назвать иначе это холодное и злое выраженіе съ какимъ она выставляла на показъ свои бѣлые блестящіе зубы; это не была улыбка. Въ то же время я такъ любилъ ее; я зналъ что она хорошая женщина, что трудно было найти равную ей во всемъ что касалось чести и вѣрности принципамъ. Измученный постоянными домашними недоразумѣніями и ссорами, я рѣшилъ обратиться къ мистрисъ Маггсъ, хотя я заранѣе инстинктивно чувствовалъ что это дѣлалось съ отчаянія и не принесетъ мнѣ ни пользы, ни облегченія.

Когда я пришелъ, я засталъ старую женщину въ болѣе чѣмъ обыкновенно нервномъ настроеніи. Она ковыляя вышла встрѣтить меня на порогѣ гостиной, съ болѣе обыкновеннаго выраженною привѣтливою улыбкой которую я ненавидѣлъ.

— Милый мой Вилліамъ! бормотала она, и руки ея двигались предо мной какъ руки балаганнаго магнетизера. — Это такъ любезно съ вашей стороны придти повидаться со мною, такъ любезно и такъ мило! Она остановилась и глубоко вздохнула. Она часто дѣлала это, такъ какъ постоянною мыслію ея было что у нея порокъ сердца. — Милый малютка здоровъ и такъ счастливъ у себя на верху! Джорджи приходитъ къ нему и сидитъ съ нимъ на полу и даетъ ему играть своею косой; онъ такъ дергаетъ ее — при этомъ глаза ея замѣтно увлажнились — что, я говорю, у нея къ свадьбѣ не останется волосъ на головѣ. Милая дѣвочка! Вы слышали о Ричмурѣ? Да, такая блестящая партія, и онъ такой прекрасный человѣкъ; не очень сообщительный, но онъ настоящій джентльменъ. И онъ тоже играетъ съ малюткой; не правда ли, это очень мило съ его стороны? Онъ постоянно ходитъ на верхъ вмѣстѣ съ Джорджи, и я слышу какъ они вмѣстѣ хохочутъ, голубчики мои! Это такъ мило съ его стороны, знаете ли: вѣдь онъ мущина и любитъ ходить въ дѣтскую; тамъ должно быть скучно — нѣтъ ни газетъ, ничего; и онъ не можетъ курить, т. е. онъ не хочетъ, потому что тамъ Джорджи; кромѣ того, дымъ былъ бы вреденъ малюткѣ для глазъ.

Она опять остановилась чтобы вздохнуть, приложивъ руку къ груди, между тѣмъ какъ я усиливался вѣжливо улыбаться. (Я вынужденъ былъ дѣлать это, потому что она считала всякаго кто не улыбался или больнымъ или грубіяномъ, а я не желалъ казаться ни тѣмъ ни другимъ.)

— Да, малютка — истинное сокровище, продолжала она жалобно-восторженнымъ тономъ, — истинное сокровище: всѣ около него заняты, и онъ такой душка! Я такъ рада что вы предоставили намъ заботиться о немъ пока Гоноріи нѣтъ дома.

— Я именно по поводу Гоноріи и пришелъ поговорить съ вами, сказалъ я, прочищая горло и избѣгая ея движущихся пальцевъ, которые повидимому могли вызвать любимую болѣзнь Гоноріи — «судороги». — Мнѣ очень грустно сообщить вамъ что между нами произошло маленькое разногласіе…

— О, Боже мой! пробормотала мистрисъ Маггсъ, нервно принимаясь за чайный приборъ который какъ всегда стоялъ готовымъ на столѣ и начиная гремѣть чашками и блюдечками. — О, Боже мой, Вилліамъ! Не говорите этого! Вы сами знаете, дорогой Вилліамъ, невозможно чтобы въ семейной жизни всегда было яркое солнце. Когда мистеръ Маггсъ былъ живъ — ахъ, кажется только вчера я его схоронила (на самомъ дѣлѣ со смерти его прошло уже восемнадцать лѣтъ) — у насъ часто бывали съ нимъ ссоры по поводу разныхъ вещей, особенно изъ-за синихъ галстуковъ! Я не могла видѣть синяго галстука, а онъ какъ нарочно надѣнетъ его въ воскресенье! Это было такъ жаль что ссоры у насъ бывали по воскресеньямъ и мы проводили этотъ день такъ… такъ не по-христіански! Конечно, я была виновата въ этомъ также какъ онъ; оба были неправы, и это всегда такъ бываетъ у женатыхъ людей, любезнѣйшій Вилліамъ: всегда оба бываютъ виноваты; никогда не бываетъ вина съ чьей-нибудь одной стороны и не можетъ быть. Что дѣлать, приходится терпѣть и сносить…

Она съ шумомъ уронила сахарные щипцы и продолжала говорить ни къ чему не идущіе пустяки.

— Да, я знаю, знаю все это, сказалъ я, дѣлая отчаянное усиліе быть терпѣливымъ съ этою трепещущею, блѣдною, кисельною женщиной, которая постоянно готова была растаять въ слезахъ. — Но наше положеніе очень серіозно и становится серіознѣе съ каждымъ днемъ. Видите ли, когда человѣкъ женится, онъ хочетъ имѣть семейную обстановку…

— О, милый Вилліамъ, я увѣрена что у васъ есть такая обстановка, завздыхала мистрисъ Маггсъ, устремляя на меня съ упрекомъ свои слабые глаза. — Вы не можете пожаловаться чтобъ у васъ ея не было, нѣтъ, не можете, любезнѣйшій Вилліамъ. У васъ есть прекрасная обстановка! Одни ковры стоятъ цѣлое состояніе; а занавѣси въ гостиной, — онѣ такъ хороши что годились бы для придворныхъ треновъ, положительно такъ, Вилліамъ! Всѣ чистаго шелка, вышитыя выпуклыми цвѣтами! Я даже представить себѣ не могу ничего лучшаго! Я помню когда это зеркало надъ каминомъ было куплено у Сальвіати, — цѣльное венеціанское стекло! Я цѣлыя ночи не спала думая о немъ и сама пошла посмотрѣть какъ его ставили на мѣсто: я боялась чтобъ его не разбили; оно стоило такъ дорого! Нѣтъ, у васъ много прекрасныхъ вещей въ домѣ, Вилліамъ, — какъ вы можете жаловаться что у васъ нѣтъ обстановки!

Я начиналъ терять терпѣніе.

— Простите меня, милостивая государыня, проговорилъ я нѣсколько раздраженно: — вы конечно не думаете что мебель составляетъ семейную обстановку! Занавѣси въ гостиной не могутъ исцѣлить моего горя; венеціанское зеркало не поможетъ мнѣ выйти изъ затрудненія! — Голосъ мой все возвышался отъ волненія. — Я не могу жить съ одними стульями и столами, не правда ли? Я не могу сдѣлать своимъ другомъ и повѣреннымъ какой-нибудь коверъ! Повторяю вамъ, когда человѣкъ женится, онъ хочетъ имѣть свой домашній очагъ; когда я женился на вашей дочери, я тоже искалъ этого и не нашелъ!

— Вы не нашли этого, Вилліамъ? слабо проговорила она, приближаясь ко мнѣ съ чашкой слабаго, непомѣрно сладкаго чая, какой она всегда дѣлала. — Можетъ ли это быть? Неужели Гонорія…

Трагическимъ жестомъ я отодвинулъ чашку, и долго сдержанная страсть, наконецъ, вырвалась наружу.

— Гонорія не женщина! воскликнулъ я рѣзко. — Во всякомъ случаѣ не вполнѣ женщина! Она полумущина! Она какое-то недоразумѣніе, ошибка природы! — Я захохоталъ какъ безумный. — Ее надо показывать какъ диковинку въ какомъ-нибудь музеѣ!

Теща моя перепугалась. Эта бѣдная слабая женщина вернулась нетвердыми шагами къ своему чайному прибору, поставила на мѣсто отвергнутую мною чашку и нервно обдергивая свой кружевной шарфъ на плечахъ, проговорила:

— Не надо, Вилліамъ, не надо! Пожалуйста не будьте такъ ужасны! Вы испугали меня! Вы сами не знаете что говорите, Вилліамъ! Вы чего-нибудь выпили въ Сити. Пожалуйста не обижайтесь, Вилліамъ. Не хотите ли вы содовой воды?

Я уже говорилъ что люди знавшіе мистрисъ Маггсъ по временамъ испытывали желаніе прибить ее. Это случилось теперь со мною. Съ величайшимъ затрудненіемъ воздержался я отъ желанія пришибить ее на мѣстѣ; я сдѣлалъ отчаянное усиліе чтобы казаться спокойнымъ и ограничился тѣмъ что наказалъ ее презрѣніемъ какого она вполнѣ заслуживала.

— Въ нѣкоторомъ отношеніи вы очень похожи на вашу дочь, сказалъ я. — Когда вы видите несчастнаго человѣка страдающаго душевными муками не поддающимися описанію, вы обѣ думаете что онъ пьянъ! Замѣчательная симпатія!

Она поправила дрожащею рукой свои сѣдые волосы и улыбнулась своею хроническою улыбкой.

— Мнѣ очень жаль что вы страдаете, Вилліамъ, очень жаль; но не надо говорить такъ грубо, милый мой. Разкажите мнѣ въ чемъ дѣло. Гонорія кокетничаетъ съ Бобби?

— Нѣтъ, отвѣчалъ я съ гордостію. — Это одно въ чемъ я не могу упрекнуть ее. Она никогда ни съ кѣмъ не кокетничаетъ. Я долженъ заступиться за нее. У нея сильно развито чувство чести. Она неповинна ни въ какомъ женскомъ кокетствѣ или мелкомъ тщеславіи. Хотя она красива, но не тщеславится этимъ. Она хорошая, честная женщина. Но… но ей никогда бы не слѣдовало выходить замужъ. Она не годится для этого!

— Не годится, пробормотала мистрисъ Маггсъ. — О, Вилліамъ, какъ вы жестоки! Не годится! Какъ можете вы говорить такія вещи?

— Я могу говорить, потому что я въ этомъ убѣдился, возразилъ я рѣзко. — Повторяю, она не годится для семейной жизни. Ей слѣдовало бы оставаться одинокою и вести свое безполое существованіе какъ умѣетъ. Она отлично справилась бы съ этимъ. Но какъ жена она не на своемъ мѣстѣ; какъ мать она еще больше не на мѣстѣ. Женщина которая куритъ, играетъ на скачкахъ, стрѣляетъ — едва ли способна принять на себя будничныя заботы о ребенкѣ; женщина прославленная какъ знаменитый охотникъ за звѣремъ и дичью едва ли можетъ унизиться (я съ горечью подчеркнулъ это слово) до брака. Именно потому что я считаю положеніе чрезвычайно серіознымъ — настолько серіознымъ что оно можетъ повести къ нашей разлукѣ — я и пришелъ къ вамъ, мистрисъ Маггсъ, просить васъ поговорить съ Гоноріей спокойно, убѣдить ее, показать ей какъ мало ея поведеніе содѣйствуетъ моему счастію, а также — насколько она дѣлаетъ себя смѣшною въ глазахъ тѣхъ кто не знаетъ ея такъ хорошо какъ мы съ вами. Совѣтъ матери можетъ имѣть успѣхъ тамъ гдѣ совѣты мужа безполезны.

Я говорилъ такъ серіозно что глаза моей тещи увлажнились на этотъ разъ неподдѣльными слезами и она вынула маленькій кружевной платочекъ чтобъ удержать ихъ потокъ.

— Это безполезно, Вилліамъ, всхлипывала она: — мнѣ безполезно говорить съ Гоноріей! Она ни минуты не будетъ слушать; она никогда не слушалась когда была еще ребенкомъ, а теперь она замужняя женщина, она скажетъ что не мое дѣло вмѣшиваться. Я всегда говорила ей что не хорошо курить и ходить на охоту съ этою мистрисъ Стерлингъ, — это такая низкая женщина, — но она только смѣялась надо мною. Она привыкла надо всѣмъ смѣяться. Но она очень умная, Вилліамъ, вы это знаете. Профессоръ Моддлькомсъ, который былъ здѣсь недавно вечеромъ, говорилъ что она самая замѣчательная женщина изо всѣхъ какихъ онъ видѣлъ. Такъ она все схватываетъ, и такая память! Вамъ не слѣдуетъ обращать вниманія, Вилліамъ, рѣшительно не слѣдуетъ, — на то что она куритъ и пр. Я думаю что она не можетъ отвыкнуть. И знаете, въ нѣкоторыхъ газетахъ писали что это очень успокаиваетъ нервы. Вѣдь вы сами курите, другъ мой?

— Курилъ когда-то, отвѣтилъ я съ грустію. — Теперь бросилъ. Гонорія внушила мнѣ положительное отвращеніе къ табаку!

— Ахъ, какъ это жаль, — и мистрисъ Маггсъ опять задвигала своими безпокойными руками. — Но можетъ-быть черезъ нѣсколько времени опять привыкнете. Во всякомъ случаѣ не поручайте мнѣ говорить съ Гоноріей, Вилліамъ! Я, знаете, рѣшительно не могу. Сердце мое такъ слабо, — я просто умру отъ нервнаго возбужденія. Вы уладите ваши маленькія домашнія недоразумѣнія — опять хроническая улыбка — между собою; постороннее вмѣшательство обыкновенно ни къ чему не ведетъ. Какъ! вы ужь уходите? — Я всталъ, огорченный, и теперь направлялся къ двери. — Не хотите ли прежде взглянуть на малютку? Онъ такой душка! Взгляните на него.

Я колебался, но въ сердцѣ у меня шевельнулась родительская жилка. Во всякомъ случаѣ вѣдь это мой сынъ и мнѣ бы хотѣлось чтобъ онъ немножко зналъ меня.

— Да, я бы хотѣлъ взглянуть на него, быстро проговорилъ я.

Мистрисъ Маггсъ заволновалась отъ удовольствія. Она отворила дверь и покричала на верхъ:

— Джорджи! Джорджи!

— Я! отвѣтилъ ясный дѣвичій голосокъ.

— Принеси сюда малютку. Вилліамъ здѣсь и хочетъ видѣть его.

Минуты черезъ двѣ Джорджи вошла неся на рукахъ моего мальчика, чистаго и свѣжаго какъ розанъ. Онъ не кричалъ и не сердился какъ бывало прежде; широкая улыбка собирала во множество складочекъ его маленькое личико, и онъ довѣрчиво и безстрашно глядѣлъ своими большими, круглыми голубыми глазами. Очевидно было что ребенокъ былъ совершенно счастливъ, и я сразу понялъ кому онъ обязанъ этимъ.

— Благодарю васъ, Джорджи, просто сказалъ я, пожимая ей руку.

— За что? спросила она смѣясь.

— За то что вы такъ заботитесь о немъ.

— Пустяки! Она положила его на коверъ, гдѣ онъ тотчасъ же поймалъ свой шерстяной башмачокъ и потащилъ его въ ротъ. — Онъ не требуетъ почти никакихъ заботъ; онъ такъ покоенъ. Я думаю, можно бы обойтись съ одною кормилицей. Вы не будете противъ того чтобъ отпустить няньку?

— Ничуть, отвѣчалъ я. — Дѣлайте какъ находите лучше.

Она сѣла и взглянувъ на свою мать улыбнулась.

— Дайте мнѣ чаю, мама милая, сказала она. — Вы пили чай, Вилліамъ?

— Нѣтъ.

— Выпейте теперь со мною за компанію.

Спрыгнувъ со своего мѣста она съ сомнѣніемъ заглянула въ свѣжую чашку которую наливала для меня мистрисъ Маггсъ и покачала головкой съ шутливымъ протестомъ.

— Слишкомъ слабо, мама. Вилліамъ любитъ чай покрѣпче. Позвольте, я прибавлю еще чаю въ чайникъ.

— Тамъ много чаю, Джорджи, начала ея мать жалобно, — только почему-то онъ не расходится какъ слѣдуетъ. Я не знаю отчего это, но нынче чай сталъ вдвое хуже, хоть его рекламируютъ на всѣхъ стѣнахъ. Въ мои молодые годы это была роскошь.

— Да, мама, засмѣялась Джорджи, которая тѣмъ временемъ занималась съ чайникомъ и теперь подала мнѣ чашку прекраснаго, ароматнаго чая, — а теперь это необходимая потребность. Тѣмъ хуже, говорятъ умные люди, для насъ и для нашихъ нервовъ. О, милый! — это было обращено къ моему маленькому сыну, который радовался найдя на коврѣ маленькій блестящій гвоздикъ и старался вложить его себѣ въ глазъ. — Развѣ можно дѣтямъ играть такою дрянью? Тетя не любитъ этого. Видишь! — Съ комическою гримаской отвращенія она выбросила гвоздикъ за окно. Подражая ей ребенокъ также выражалъ знаками свое отвращеніе отъ исчезнувшей вещи которая только-что его такъ радовала. Это было такъ забавно что Джорджи разсмѣялась. Заражаясь отъ нея я также смѣялся отъ души, но нѣсколько нервно, — такъ странно было мнѣ самому мое чувство. Я вамъ говорю, пусть практическій вѣкъ толкуетъ что хочетъ, а у человѣка есть сердце; онъ вовсе не машина изъ дерева и желѣза. Я сознавалъ смягчающее чувство успокоенія въ присутствіи Джорджи, — маленькой Джорджи которую прежде я едва замѣчалъ, этой «замарашки», которая представляла теперь картину нѣжной дѣвственности и скромности, въ своемъ красивомъ бѣломъ батистовомъ платьѣ съ маленькимъ пучкомъ фіалокъ и маргаритокъ пришпиленнымъ у пояса. Я пилъ свой чай маленькими глотками, любуясь на нее. Мистрисъ Маггсъ лѣниво развалилась въ креслѣ и вздыхала съ намекомъ на больное сердце.

— Вилліамъ сокрушается, начала она глядя на меня съ выраженіемъ тихой недовѣрчивой грусти. — Джорджи, Вилліамъ сокрушается по поводу Гоноріи.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Джорджи быстро взглянувъ. — Вы вѣрно не хотите чтобъ она ѣхала къ мистрисъ Стерлингъ?

— Не хочу, сказалъ я съ удареніемъ. — Я увѣренъ, Джорджи, что вы понимаете…

Джорджи утвердительно кивнула.

— Да, понимаю, сказала она тотчасъ же. —Но боюсь что объ этомъ напрасно съ нею толковать, Вилліамъ. Она все-таки поѣдетъ. Ее ничѣмъ не переубѣдишь. Я говорила съ нею объ этомъ.

— Говорили? Это очень любезно съ вашей стороны, сказалъ я. Потомъ послѣ нѣкотораго молчанія прибавилъ: — Вы всегда были доброю дѣвушкой, Джорджи. Ричмуръ счастливый человѣкъ!

Она улыбнулась, и щеки ея покрылись яркимъ румянцемъ.

— Я тоже счастлива, скромно отвѣтила она. — Вы не можете себѣ представить какой онъ прекрасный человѣкъ.

— Я увѣренъ въ этомъ!..

Послѣ нѣкотораго колебанія я спросилъ съ отчаяніемъ:

— Такъ вы думаете что на этотъ разъ лучше предоставить Гоноріи дѣлать какъ она хочетъ, Джорджи?

— Боюсь что такъ. И она сочувственно взглянула на меня. — Видите ли, когда она не будетъ дома, она можетъ лучше одуматься. Можетъ-быть даже ей надоѣдятъ эти вульгарные охотники мущины и женщины, она соскучится о домѣ, о васъ и о малюткѣ. Это было бы такъ хорошо!

— Да, правда, отвѣчалъ я съ неувѣренностію, — еслибъ это могло быть такъ. Но этому не бывать!

— Подождите, увидите, отвѣчала увѣренно Джорджи. — Во всякомъ случаѣ у Гоноріи доброе сердце. Она можетъ быть очень пріятна когда захочетъ. И если вы не будете противорѣчить ей теперь, мысли ея могутъ совсѣмъ измѣниться. Я считаю это очень возможнымъ. Это было бы такъ естественно. Потому что она во всякомъ случаѣ броситъ когда-нибудь свое увлеченіе спортомъ. Это не можетъ быть продолжительно.

— Конечно не можетъ быть продолжительно! заявила мистрисъ Маггсъ, открывая глаза, которые до сихъ поръ были закрыты въ безмолвной покорности. — Ни одна женщина не можетъ охотиться всю жизнь, любезный Вилліамъ. Она состарѣется; ей нуженъ будетъ покой…

— А я долженъ ждать пока она состарѣется, — вы это хотите сказать? проговорилъ я стараясь насильно улыбнуться. — Что же, подождемъ! Но я боюсь что съ годами она не перестанетъ курить! Во всякомъ случаѣ я не буду больше тревожить васъ моими огорченіями. До свиданія, Джорджи!

— До свиданія! Она протянула мнѣ руку. Когда я взялъ ее, она прошептала: — Мнѣ такъ грустно все это, Вилліамъ; грустно за васъ!

— Я знаю, отвѣчалъ я тѣмъ же тихимъ голосомъ и пожалъ ея нѣжные маленькіе пальчики. — Ничего; у каждаго есть свое горе; почему же я долженъ составлять исключеніе? Прощай, маленькій!

Это относилось къ моему сыну, который теперь молча радовался, занятый музыкальнымъ ящикомъ.

— Я думаю онъ закричитъ если я возьму его?

— О, нѣтъ, сказала Джорджи: — онъ никого не боится. Попробуйте.

Я осторожно поднялъ его на руки. Сначала онъ какъ-то серіозно и вопросительно уставился на меня. Потомъ онъ съ восторгомъ началъ хлопать меня по щекамъ, и когда я опять посадилъ его на полъ, онъ залился звонкимъ смѣхомъ. Не могу сказать почему. Я вообще не берусь объяснять что происходитъ въ душѣ ребенка. Знаю только что это былъ очень добродушный ребенокъ и что добродушіе его никогда не обнаруживалось подъ материнскимъ кровомъ. Мистрисъ Маггсъ прощаясь со мною выказала много радушія.

— Пожалуйста приходите посидѣть съ нами, любезнѣйшій Вилліамъ, вечеркомъ, каждый разъ какъ почувствуете себя одинокимъ, грустно упрашивала она: — можетъ-быть вы устроитесь такъ чтобы поѣхать съ нами и въ Кромеръ. Мы поѣдемъ туда для перемѣны воздуха, — это будетъ такъ хорошо для малютки. Мы были бы такъ рады еслибы вы тоже поѣхали. Вѣроятно вы захотите повидать ребенка, особенно когда вы лишены возможности видѣть жену. Вы пріѣдете, не правда ли, Вилліамъ?

Я сказалъ что подумаю объ этомъ, и поспѣшно проговоривъ еще нѣсколько словъ на прощаніе удалился. Никакой пользы не вышло изъ моего визита, думалъ я затворяя за собою выходную дверь, кромѣ развѣ того что я повидался съ Джорджи. Въ ней былъ освѣжающій проблескъ женственности, и я съ удовольствіемъ останавливался мыслію на ея прекрасномъ образѣ. Я дошелъ до своего дома и по обыкновенію отперъ его ключомъ бывшимъ у меня въ карманѣ. Внутренность дома имѣла пустынный видъ; комнаты были пропитаны табачнымъ запахомъ. Чувство отчаянія, потери и неудачи овладѣло мною когда я остановился на минуту глядя въ полутемную библіотеку гдѣ я провелъ такъ много одинокихъ вечеровъ. Какая надобность сидѣть дома, рѣшилъ я. Самое слово «домъ» звучало насмѣшкой въ моемъ пополненіи. Я сдѣлалъ то что дѣлаетъ всякій кто находитъ свою жену недостаточно женственною и свою домашнюю обстановку неудовлетворительною. Я пошелъ обѣдать въ клубъ и вернулся только тогда когда пора было ложиться спать.

VII.

Августъ давно уже кончился. Сентябрь тоже близился къ концу. Жена моя снова отличилась въ ряду первостепенныхъ спортсменовъ въ Глинъ Руэчѣ, а я провелъ очень спокойную вакацію въ Кромерѣ съ мистрисъ Маггсъ и всѣмъ ея семействомъ (семеро мальчиковъ и дѣвочекъ, не считая Гоноріи). За это время я старался подружиться съ моимъ маленькимъ сыномъ. Теперь лѣтнія вакаціи кончились; всѣ возвращались въ городъ; вернулся и я въ числѣ другихъ. Жена писала мнѣ время отъ времени, по большей части открытыя письма, и я отвѣчалъ ей тѣмъ же дешевымъ и удобнымъ способомъ, не оставляющимъ мѣста для романтическихъ изліяній. У нея не было чувствительности; у меня же хотя и была сентиментальная жилка, но я воздерживался отъ обнаруживанія ея предъ нею. Она возвращалась домой. Она извѣстила о своемъ намѣреніи прибыть вечеромъ такого-то дня, прося меня не давать себѣ труда встрѣчать ее на станціи. Я не далъ себѣ этого труда. Джорджи хлопотала въ нашемъ домѣ; мистрисъ Маггсъ также, приготовляя его и приводя въ порядокъ къ прибытію хозяйки. Все было уже готово и по мѣстамъ, за исключеніемъ ребенка, который продолжалъ оставаться съ своими молодыми тетками и дядями въ домѣ бабушки. Назначенный вечеръ наступилъ, и я сидѣлъ у окна библіотеки смотря на улицу и поджидая прибытія моей жены. Я приготовился встрѣтить ее какъ любящій мужъ. Я рѣшилъ что мы будемъ говорить о нашихъ разногласіяхъ спокойно и дружелюбно, и если она не можетъ или не хочетъ отказаться отъ своихъ мужскихъ привычекъ изъ любви и уваженія ко мнѣ, тогда я со всею деликатностію предложу ей разойтись по обоюдному согласію. Я надѣялся что до этого не дойдетъ; но я положительно рѣшилъ что не стану болѣе терпѣть ея мужскихъ замашекъ. Мнѣ было нестерпимо читать отчеты о ея подвигахъ появлявшіеся время отъ времени въ модныхъ журналахъ. Я отъ души желалъ бы поколотить тѣхъ репортеровъ которые описывали ее какъ «извѣстную наѣздницу мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ», какъ «неустрашимую мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ» и т. д., въ особенности же когда въ заключеніе своихъ описаній насмѣшливо прибавлялись восклицанія въ родѣ: «браво, Гонорія!» или: «отличились, мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ!» Вся кровь моя кипѣла негодованіемъ когда я встрѣчалъ ея имя въ перемежку съ модными театральными знаменитостями. Но могъ ли я жаловаться? Она сама давала поводъ къ этому; ея поведеніе вызывало это, и если описывали ея платья, разсуждали о ея наружности, критиковали ея носки, какъ будто она была лошадь выставленная для продажи въ татерсалѣ, — это была ея вина, во всякомъ случаѣ не моя. Все это мнѣ надоѣло, и я твердо и окончательно рѣшилъ что не желаю быть извѣстнымъ только какъ мужъ мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ.

Я могъ имѣть собственную индивидуальность. Въ обществѣ есть много слабыхъ добродушныхъ мужей которые чтобы не имѣть постоянныхъ ссоръ съ женами соглашаются играть смѣшную роль подавляемые ихъ женскимъ высокомѣріемъ и жаждою превосходства. Я говорю этимъ жалкимъ существамъ разъ навсегда что они дѣлаютъ прискорбную ошибку. Пусть они настоятъ на своемъ, какъ бы это трудно и непріятно ни было, и это будетъ лучше для нихъ впослѣдствіи. Свѣтъ никогда не осудитъ человѣка который откажется жить со своею женой, если она по уму и характеру является сама почти мущиной.

Я сидѣлъ, какъ уже говорилъ, у окна въ библіотекѣ поджидая Гонорію, просматривалъ вечернія газеты и внимательно прислушивался къ отдаленному стуку экипажныхъ колесъ. Наконецъ, я увидалъ какъ изъ-за угла показалась наемная колясочка съ хорошо извѣстными мнѣ ружейнымъ футляромъ и дорожными принадлежностями. Черезъ минуту я уже стоялъ у дверей; еще черезъ минуту Гонорія вышла изъ экипажа и вошла въ переднюю.

— Какъ живешь? воскликнула она громко, когда я подошелъ чтобы привѣтствовать ее. (Понятно что я не сдѣлалъ неразумной попытки поцѣловать ее.) — Смотришь очень хорошо! Вотъ, Симонсъ, — обращаясь къ слугѣ, — возьми всѣ эти вещи и отнеси наверхъ. А тебѣ полкроны за ѣзду — получай!

Она бросила монету и прошла въ библіотеку твердою, нѣсколько тяжелою походкой. Я слѣдовалъ за нею въ грустномъ молчаніи, такъ какъ я съ перваго взгляда замѣтилъ что она совсѣмъ коротко обстригла себѣ волосы. Эти прекрасныя свѣтло-каштановыя косы, которыми я прежде восхищался, теперь исчезли.

— Я вижу, ты обрѣзала волосы, Гонорія, сказалъ я, глядя на нее какъ она стояла предо мною, высокая и мужественная какъ гвардейскій гренадеръ, въ застегнутомъ пальто-ульстерѣ и охотничьей шапкѣ. — Какъ это не хорошо.

— Ты находишь? Я — нѣтъ! Она сняла свою шапку и обнаружила массу мелкихъ завитковъ на всей головѣ какъ у мальчика. — Такъ гораздо прохладнѣе и меньше хлопотъ.

Разстегнувъ свой ульстеръ она сняла его. Великое небо! Какой необыкновенный костюмъ оказался на ней! Я не вѣрилъ своимъ глазамъ: неужели это были шаровары? настоящіе шаровары? Да, несомнѣнно такъ! А поверхъ нихъ широкая блуза и коротенькая, очень коротенькая юбочка. Я смотрѣлъ на нее въ изумленіи, открывъ ротъ, и нѣсколько минутъ не могъничего выговорить.

— Мой охотничій костюмъ, пояснила она весело. — Въ немъ такъ удобно путешествовать, и никто не видитъ подъ моимъ ульстеромъ.

— А тебѣ не хотѣлось бы чтобы видѣли, Гонорія? холодно спросилъ я.

— Нѣтъ, я думаю, это все равно, проговорила она смѣясь и взъерошивая одною рукой свои волосы. — Такъ я говорю, Вилли, ты смотришь очень хорошо. Пріятно провелъ время, въ Кромерѣ? Радъ меня видѣть опять?

— Разумѣется, Гонорія, отвѣчалъ я все тѣмъ же спокойнымъ, невозмутимымъ тономъ, — я радъ видѣть тебя, но… да мы еще успѣемъ послѣ поговорить объ этомъ. Я думаю, ужинъ готовъ. Не, хочешь ли ты переодѣться и снять свои…

Я указалъ на ея шаровары съ нѣсколько насмѣшливымъ выраженіемъ. Она покраснѣла. Должно-быть мой взглядъ сконфузилъ ее. Но черезъ минуту какъ будто какой-то упрямый бѣсъ вселился въ. нее.

— Нѣтъ; какая надобность переодѣваться, — столько хлопотъ! отвѣчала она. — Къ тому же я голодна какъ охотникъ. Я буду ужинать такъ какъ есть. Такъ, знаешь ли, очень удобно.

— Гонорія! проговорилъ я съ отчаянною вѣжливостію. — Пожалуйста извини меня, но я отказываюсь, рѣшительно отказываюсь сидѣть съ тобою за столомъ когда ты въ такомъ костюмѣ! Неужели ты хочешь чтобы прислуга смѣялась надъ тобою во время ужина?

— Они могутъ смѣяться если хотятъ, невозмутимо возразила она: — ихъ смѣхъ не можетъ меня обидѣть, увѣряю тебя!

— Гонорія! Я продолжалъ говорить любезно, но серіозно. — Ты очень обяжешь меня если снимешь этотъ свой мужской костюмъ и одѣнешься какъ прилично дамѣ.

Она взглянула на меня, разсмѣялась, и глаза ея заблестѣли.

— Нѣтъ, я не буду переодѣваться! рѣшительно сказала она,

Я поклонился, потомъ спокойно повернулся и вышелъ изъ комнаты — и не только изъ комнаты, но и изъ дома. Я пошелъ въ клубъ и поужиналъ тамъ, — нужно ли говорить что безъ всякаго удовольствія и не имѣя охоты разговаривать ни съ кѣмъ изъ моихъ друзей. Я думаю, они замѣтили что я серіозно разстроенъ и оставили меня одного; я могъ на свободѣ обдумывать свое дальнѣйшее поведеніе. Я вернулся домой поздно и ушелъ въ свою комнату, такъ что я увидалъ Гонорію только на слѣдующее утро, когда она сошла къ завтраку въ своей жакеткѣ которая такъ удивила меня въ вечеръ послѣ нашей свадьбы. Я внимательно посмотрѣлъ на нее. Кожа ея, подвергавшаяся въ послѣднее время дѣйствію солнца и вѣтра, стала жесткою и грубою; глаза ея имѣли жесткое и безразличное выраженіе, руки, какъ я увидалъ когда она наливала чай, были красны, съ выступившими венами, какъ у мущины привычнаго ко всякимъ перемѣнамъ погоды. Я съ величайшимъ сожалѣніемъ убѣждался что отъ красоты ея скоро останутся только слѣды, что она можетъ вскорѣ стать даже положительно некрасивою, если будетъ продолжать вести свой мужской образъ жизни. Она первая начала разговоръ.

— Что, твоя злость прошла, Вилли? Знаешь ли ты что ты становишься настоящимъ демономъ?

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ я терпѣливо. — Я очень сожалѣю объ этомъ, Гонорія. Меня всегда считали добродушнымъ простакомъ. Но въ послѣднее время многое меня тревожило, и я думаю, ты знаешь причину моихъ тревогъ.

— Да, отвѣчала она равнодушно, подавая мнѣ хлѣбъ и беря себѣ, — я знаю. Но я все устроила. Я ни надъ чѣмъ долго не задумываюсь.. Коротко и ясно — мы должны разстаться. Мы не можемъ идти вмѣстѣ, — весла не будутъ дружно грести, и лодка опрокинется. Это не трудно сдѣлать. Надо только написать договоръ, какъ при сдачѣ квартиры, подписать его при свидѣтеляхъ, и мы разойдемся дружелюбно, безо всякаго шума. Это дастъ мнѣ свободу разъѣзжать и читать лекціи.

— Читать лекціи! повторилъ я, забывая на минуту собственныя огорченія подъ вліяніемъ изумленія при этомъ извѣстіи. — Ты хочешь читать лекціи, Гонорія? — Несмотря на мое желаніе быть любезнымъ, я чувствовалъ что въ голосѣ моемъ звучитъ насмѣшка. — О чемъ это, скажи пожалуйста? О политикѣ или о трезвости? Такъ ты хочешь сдѣлаться публичною чтицей съ эстрады?

— Одинаково хорошо быть публичною чтицей какъ и публичнымъ чтецомъ, возразила она вызывающимъ тономъ. — У меня хорошій голосъ — лучше чѣмъ у многихъ мущинъ — и я имѣю многое что сказать. Я встрѣтила въ Глинъ Руэчѣ нѣкоего мистера Шарпа; онъ агентъ для этого рода вещей. Онъ устроилъ много чтеній и здѣсь, и въ Америкѣ. Согласился взять и меня. Хорошія условія. Онъ увѣренъ что я сдѣлаю хорошіе сборы. Всѣ расходы его, такъ что тебѣ нечего безпокоиться назначать мнѣ содержаніе, — развѣ ты самъ пожелаешь только для формы. Но я легко могу сама обезпечить свое существованіе.

— Слышалъ онъ какъ ты читаешь? спросилъ я, оставляя безъ вниманія послѣднее ея заявленіе. — Ознакомился онъ съ твоими способностями по этой части?

Она улыбнулась широкою улыбкой.

— Отчасти. Я представила имъ всѣмъ обращикъ моего искусства въ Глинъ Руэчѣ: я читала о мущинѣ — я думала, Шарпъ лопнетъ отъ смѣха. Онъ очень забавенъ. Но во всякомъ случаѣ онъ человѣкъ первый сортъ! Я подписала съ нимъ условіе прежде чѣмъ уѣхала оттуда.

— Не посовѣтовавшись со мною? сказалъ я холодно: — ты поступила очень любезно какъ жена, Гонорія!

— Какой вздоръ! проговорила она съ живостію. — Нынче жены не совѣтуются съ мужьями — это устарѣло. И мужъ и жена ведутъ свои дѣла независимо. Кромѣ того, я знала что ты будешь дѣлать всякія возраженія.

— А, ты знала это! Я пристально посмотрѣлъ на нее. — Въ такомъ случаѣ, Гонорія, можетъ-быть лучше сдѣлать какъ ты говоришь и разойтись, по крайней-мѣрѣ хотя на время. Но ты не подумала о ребенкѣ. Съ кѣмъ онъ останется — съ тобою или со мною?

— Боже мой! конечно съ тобой, — возразила она съ жаромъ. — Не могу же я разъѣзжать по странѣ съ такимъ ревой! Я думаю, онъ совсѣмъ оглушилъ маму.

— Нѣтъ, сказалъ я. — Онъ не «ревѣлъ», какъ ты выражаешься, съ тѣхъ поръ какъ лишился твоихъ нѣжныхъ материнскихъ заботъ, Гонорія!

Я произнесъ слова «нѣжныхъ материнскихъ заботъ» съ замѣтнымъ и нѣсколько насмѣшливымъ удареніемъ. Она взглянула на меня, и ея полныя губы сложились въ презрительную гримасу.

— Видишь ли, Вилліамъ Трибкинъ, проговорила она. — Ты медленная повозка! Вотъ ты что такое: медленная повозка самаго средневѣковаго образца! Колеса твои требуютъ смазки. Ты очень много времени тратишь на дорогу, и ты говоришь очень много стараго сентиментальнаго вздора, а я никогда не могла переносить сентиментальный вздоръ. Я ненавижу его! Я ненавижу также туманности, а ты очень туманенъ! Ты хочешь чтобъ я была смиренная, благодарю-васъ-не-за-что-покорная-слуга-вамъ-преданная — такого рода женщина, которая таскалась бы по дому съ ребенкомъ пришитымъ къ ея платью и носила его цѣлые дни на рукахъ; ты хочешь играть роль тирана и повелителя, не такъ ли? Но этому не бывать! По крайней мѣрѣ со мной! Ты видишь во мнѣ свободную женщину, а не рабыню шестнадцатаго вѣка! Я сложена не хуже тебя; мозги у меня значительно лучше; я способна сдѣлать блестящую карьеру во всякой профессіи какую захочу избрать; а ты былъ и всегда будешь только полезнымъ ничтожествомъ! Ты будешь…

— Остановись, Гонорія, довольно! сказалъ я рѣшительнымъ тономъ, вставая изъ-за стола. — Тебѣ незачѣмъ выходить изъ себя и оскорблять меня — избавь себя отъ этого труда. Хотя я только «полезное ничтожество», но я настолько мущина чтобы презирать вульгарную извѣстность; а ты, хотя твое поведеніе не женственно, все-таки ты настолько женщина чтобъ искать и жадно ловить это сомнительное отличіе. Я, какъ ты изящно выразилась, медленная повозка; мое понятіе о женственности дѣйствительно очень старосвѣтское. Но я не хочу играть роль «тирана», я желаю чувствовать себя въ роли вѣрнаго любовника и преданнаго мужа, и этой чести я къ несчастію лишенъ! Женитьба наша была ошибкой; намъ остается только возможно лучше выйти изъ этого положенія. Ты хочешь идти своимъ путемъ, а этотъ путь отличенъ отъ моего. Такъ какъ ты не хочешь уступить мнѣ, а я еще не настолько забылъ что я мущина чтобы подчиниться тебѣ, то изъ этого слѣдуетъ что мы должны разойтись; будемъ надѣяться — по крайней мѣрѣ я буду надѣяться — что не на долго. Ты можешь положиться на то что я честно сохраню ту вѣрность тебѣ въ какой клялся при нашей свадьбѣ; а я — тутъ я остановился, затѣмъ продолжалъ серіозно — я не буду оскорблять тебя требуя отъ тебя того же.

Я опять остановился. Она молчала, только вынула изъ боковаго кармана свой портсигаръ, закурила папиросу и задумчиво дымила.

— Мы живемъ въ передовой вѣкъ, Гонорія, продолжалъ я взволнованно, — который производитъ несчетное число «передовыхъ» женщинъ и мущинъ. Но я прошу тебя повѣрить если можешь что рыцарство еще не совсѣмъ исчезло, что осталось еще нѣкоторое количество настоящихъ джентльменовъ, къ числу которыхъ думаю что скромно могу причислить и себя, человѣка, правда, слабохарактернаго и не очень далекаго, который однакоже предпочтетъ скорѣе вести одинокую и безотрадную жизнь нежели помѣшать твоему счастію или испортить то что ты считаешь блестящими надеждами твоей независимой карьеры. Ты никогда не считала себя ни въ чемъ подчиненною мнѣ, — это было бы слишкомъ «отсталымъ» понятіемъ для такой передовой интелигентной женщины какъ ты (она выпускала дымъ отъ папиросы маленькими красивыми колечками), такъ что мнѣ нѣтъ надобности говорить тебѣ: «будь свободна!» Ты и такъ свободна, всегда была свободна и безъ сомнѣнія будешь. Но есть разнаго рода свобода. Одна — ничѣмъ не сдержанная и распущенная какою пользуются столичные молодые люди брошенные на произволъ судьбы своими родителями (и это повидимому та свобода какой ты желаешь); другая же есть тотъ мирный просторъ который ограниченъ заботами и попеченіями тѣхъ кто любитъ насъ больше себя самихъ; другая — и это есть истинная свобода женщины — свобода жены охранять, утѣшать и направлять къ высшимъ цѣлямъ жизнь своего мужа. Только благодаря женской любви человѣкъ совершаетъ свой благородный трудъ. Вѣрь мнѣ! Благодаря женской любви, говорю я, а не оппозиціи! Но я долженъ извиниться что говорю опять «сентиментальный вздоръ». Рѣшено что мы въ настоящее время расходимся. Я приглашу для совершенія формальностей своего законника сегодня же вечеромъ. Половина каждаго гроша какой я имѣю или пріобрѣту будетъ твоею, какъ и должно быть; домъ этотъ, который я освобожу по возможности скоро, будетъ также къ твоимъ услугамъ. И я надѣюсь, Гонорія, — здѣсь я прочистилъ горло отъ нежелательной хрипоты, — я надѣюсь что такое положеніе, хотя оно представляется необходимымъ теперь, не будетъ слишкомъ продолжительно. Я буду гордъ и счастливъ когда наступитъ день что мы съ женою опять встрѣтимся и будемъ жить вмѣстѣ въ томъ полномъ согласіи котораго я такъ искренно желаю!

Я замолчалъ. Она смотрѣла сквозь облако табачнаго дыма окружавшаго ея голову, и въ глазахъ ея была нѣкоторая мягкость, дѣлавшая ихъ въ эту минуту еще красивѣе. Вынувъ папиросу изо рта она стряхнула съ нея пепелъ въ тарелку.

— Ты превосходный человѣкъ, Билль, сказала она: — просто первый сортъ, только немного отсталъ! — Она протянула мнѣ руку, которую я пожалъ отъ души. — Видишь ли, вотъ что я тебѣ скажу! Я кончу свои лекціи, и если ты послѣ того пожелаешь чтобъ я опять была съ тобою, я вернусь — честное слово!

Я вздохнулъ, оставилъ ея руку и вышелъ. Я не рѣшался такъ далеко заглядывать въ будущее, не хотѣлъ останавливаться на мысли — пожелаю ли я чтобъ она опять была со мною тогда. Въ настоящее же время мы были совершенно согласны въ одномъ — что теперь намъ слѣдуетъ разойтись. Въ нѣсколько дней дѣло было окончательно улажено, къ отчаянію мистрисъ Маггсъ, которая проливала обильныя слезы услыхавъ объ этомъ и по какой-то таинственной причинѣ извѣстной только ей одной упрямо звала моего сына «бѣднымъ сироткой». Джорджи говорила мало, но несомнѣнно много объ этомъ думала и молча выражала мнѣ свое нѣжное сочувствіе. Жена моя отправилась въ какой-то большой мануфактурный центръ въ провинціи, гдѣ должна была начать рядъ своихъ чтеній. Домъ нашъ былъ сданъ на годъ внаймы (стараніями Гоноріи — она была удивительно дѣловитая женщина); ребенокъ оставался на попеченіи бабушки, а я нанялъ помѣщеніе въ меблированныхъ комнатахъ и задаютъ невеселою однообразною жизнію холостяка.

VIII.

Философъ-циникъ и самодовольный эпикуреецъ, пожалуй, готовы будутъ поздравить меня что я такъ легко и удобно освободился отъ моей жены. Современные Діогены литературнаго клуба могутъ восклицать: « счастливый человѣкъ!» и Соломоны девятнадцатаго вѣка изъ Гайдъ-Парка и Пиккадилли могутъ говорить про себя надъ этими страницами: «нѣтъ ничего лучше при данныхъ обстоятельствахъ для человѣка какъ ѣсть, пить и веселиться до конца жизни; все же остальное суета!» Но говоря правду, положеніе мое было вовсе незавидное. Одинокая жизнь въ меблированныхъ комнатахъ не доставляла мнѣ никакого удовольствія, такъ какъ для меня прошли уже тѣ годы когда сходить въ театръ было величайшимъ удовольствіемъ въ жизни; но, съ другой стороны, я не дошелъ еще до такого старческаго чревоугодія когда имѣть хорошій обѣдъ и пить доброе вино пока носъ покраснѣетъ и станетъ лосниться представляется главною цѣлію человѣческаго честолюбія. Я былъ очень одинокъ и очень тяготился своимъ одиночествомъ. Опрятная, благочестивая и почтенная женщина которая убирала мои комнаты была далеко не такая особа къ которой человѣкъ съ наболѣвшею душой могъ бы прибѣгать для разумнаго утѣшенія; швейцаръ въ моемъ клубѣ, чрезвычайно расположенный ко мнѣ, казалось, жалѣлъ меня иногда, но я не могъ выплакать моего горя на его груди съ мѣдными пуговицами. Правда, я часто бывалъ въ домѣ моей тещи, видѣлъ прекрасную маленькую Джорджи и графа, ея жениха, и съ грустію любовался на ихъ застѣнчивую любовь. Бралъ своего сына на руки и дѣлалъ съ нимъ небольшія прогулки и съ удовольствіемъ находилъ что его воркованье становилось съ каждымъ разомъ все довѣрчивѣе, и что хотя болтовня его была еще не понятна, онъ очевидно придавалъ ей пріятное значеніе. Тѣмъ не менѣе я чувствовалъ себя одинокимъ и покинутымъ, и хотя я занималъ свое свободное время чтеніемъ и старался по возможности освоиться со своимъ положеніемъ, я не могъ считать себя счастливымъ. Жизнь которую я мечталъ наполнить когда женился, казалось, оборвалась какимъ-то страннымъ и нелѣпымъ образомъ; она была похожа на тѣ розы которыя вслѣдствіе холодной росы или какой-нибудь болѣзни разцвѣтаютъ съ половинными лепестками и никогда не развиваются въ формѣ полнаго цвѣтка.

Гонорія долгое время пробыла въ провинціи; цѣлые пять мѣсяцевъ прошли съ тѣхъ поръ какъ мы разстались, и февраль новаго года приходилъ къ концу. Я не получалъ за это время отъ нея никакихъ извѣстій; не писала она также никому изъ своихъ домашнихъ. Содержаніе ея выплачивалось ей аккуратно чрезъ ея банкировъ, и насколько я зналъ, ей жилось хорошо. Время отъ времени до меня доходили слухи объ успѣхахъ лекцій мистрисъ Трибкинъ, но я вообще избѣгалъ заглядывать въ газеты въ которыхъ могло быть упомянуто объ ея чтеніяхъ. Я держался въ сторонѣ отъ грошевыхъ скандаловъ называемыхъ изъ любезности журналами, чтобы не встрѣтить ея имя насмѣшливо упомянутымъ въ вульгарной замѣткѣ. Такимъ образомъ я чувствовалъ что жена моя почти умерла для меня или по крайней мѣрѣ отправилась въ чрезвычайно далекое путешествіе изъ котораго, казалось, она никогда не вернется. Понятно что я былъ просто пораженъ отъ изумленія когда однажды предъ вечеромъ, вернувшись изъ клуба, я нашелъ письмо адресованное мнѣ крурнымъ смѣлымъ почеркомъ который не могъ принадлежать никому на свѣтѣ кромѣ Гоноріи. Я вскрылъ его съ какимъ-то жаднымъ трепетомъ. Сожалѣла ли она о сдѣланномъ ею шагѣ и не было ли это дружескимъ предложеніемъ вновь соединиться на радость и горе? Изъ конверта выпала толстая карта; я поднялъ ее не глядя; глаза мои были устремлены на письмо — письмо моей жены ко мнѣ — въ которомъ значилось слѣдующее:

"Любезнѣйшій Вилліамъ, --

"Я кончила съ провинціей и пріѣзжаю въ Лондонъ чтобы прочесть лекцію въ Принцъ-Голлѣ въ Пиккадилли. Такъ какъ ты никогда не слыхалъ моего чтенія, то прилагаю билетъ — кресло въ пять шиллинговъ; надѣюсь, тебѣ будетъ удобно! Это хорошее мѣсто, откуда ты будешь хорошо меня видѣть. Какъ ты поживаешь? Надѣюсь, первый сортъ. Я никогда въ жизни не чувствовала себя лучше. Въ половинѣ марта я ѣду въ Штаты; тамъ меня уже начали рекламировать. Я совершенно затмила всѣхъ «свистящихъ женщинъ»! Не хочешь ли отобѣдать со мной въ Гровенорѣ прежде моего отъѣзда? Если такъ, то зайди за кулисы когда кончится чтеніе, чтобъ извѣстить меня.

"Всегда твоя
"Гонорія Гетвеллъ-Трибкинъ."

Обѣдать съ ней въ Гровенорѣ! Она, кажется, совершенно забыла что я ея мужъ — ея оставленный, покинутый мужъ! Это было письмо одного мущины къ другому, а она была моя жена — разъѣхавшаяся, но все же жена. Обѣдать съ нею въ Гровенорѣ! Никогда! Ни за что! Дрожащими руками я вложилъ письмо опять въ конвертъ и потомъ бросилъ взглядъ на билетъ — «кресло въ пять шиллинговъ». Праведное Небо! Я думалъ что упаду безъ чувствъ на коверъ, — такъ велико было мое изумленіе и огорченіе! Вотъ что я прочелъ:

Принцъ-Голлъ Пиккадилли.

ЛЕКЦІЯ МИСТРИСЪ ГОНОРІИ ГЕТВЕЛЛЪ-ТРИБКИНЪ.

Предметъ: «О ЖЕЛАТЕЛЬНОСТИ МУЖСКАГО КОСТЮМА ДЛЯ ЖЕНЩИНЪ».

Отдѣлы: 1. Неудобство женской одежды вообще.

2. Большія удобства какими пользуются мущины.

3. Дешевизна, качества и прочность мужской одожды.

4. Преимущества соціальнаго равсиства.

Лекторъ по мѣрѣ надобности представитъ практическія иллюстраціи своей теоріи.

----- НАЧАЛО РОВНО ВЪ 8 ЧАСОВЪ ПО-ПОЛУДНИ.

КРЕСЛО, 5 ш. ДЛЯ ОДНОЙ ПЕРСОНЫ.

Мужской костюмъ для женщинъ! Соціальное равенство! Практическія иллюстраціи теоріи! О, боги! Я задыхался; я добрелъ до кресла и упалъ въ него истощенный и подавленный изумленіемъ. Идеи «практическихъ иллюстрацій» особенно сбивала меня съ толка. Я старался представить себѣ что это означало и не могъ придумать. Я не могъ представить себѣ чтобы какая-нибудь «практическая иллюстрація» подобнаго предмета была возможна при публикѣ. Будетъ ли у нея приготовленъ на столѣ полный мужской костюмъ и она будетъ брать одну вещь за другою и указывать на различныя ихъ достоинства? Будетъ ли она краснорѣчиво описывать простоту мужской сорочки; быстроту надѣванія панталонъ; удобства жилета и граціозную легкость короткаго пиджака? Будетъ ли она описывать, напримѣръ, правильный способъ надѣванія стоячаго воротничка? Нѣтъ! Пусть она не пытается дѣлать этого! Пусть она не коснется этой главной причины мужскихъ мученій! Мой собственный воротничекъ началъ безпокоить меня когда я подумалъ о немъ и поднялся до ушей. Полный дикой ярости которая овладѣваетъ человѣкомъ когда бѣлье безпокоитъ его, я бросился къ зеркалу и нѣсколько минутъ трудился поправляя его, при чемъ лицо мое покрылось апоплексическою краснотой, когда я старался разстегнуть петлю спереди и потомъ поправить пуговицу сзади. Будь онъ проклятъ! Наконецъ-то! Теперь воротничекъ былъ на мѣстѣ; я вздохнулъ съ облегченіемъ, сѣлъ опять и впалъ въ грустную задумчивость. Я не пойду обѣдать въ Гровеноръ съ моею удивительною женой (всѣ говорятъ что она удивительная женщина, и я не отрицаю этого), нѣтъ, не пойду! Но слѣдуетъ ли мнѣ идти слушать ея лекцію? Этотъ вопросъ мучилъ меня теперь. Можетъ-быть это будетъ благоразумно съ моей стороны; можетъ-быть мое присутствіе вызоветъ сожалѣніе о тѣхъ дняхъ которые когда-то были. Ахъ, эти дни! Издалека тѣ дни намъ милы нынѣ! Это звучитъ какъ поэзія, и я вспомнилъ гдѣ я слышалъ этотъ стихъ. Нѣжная дѣва лѣтъ пятидесяти пѣла его какъ-то вечеромъ у мистрисъ Маггсъ голосомъ напоминавшимъ грошовый свистокъ въ который нечаянно попала капля воды. Расчувствовавшись я повторялъ про себя этотъ куплетъ:

Бродили мы у ручейка

Журчавшаго въ долинѣ.

Любили мы… Издалека

Тѣ дни намъ милы нынѣ!

Ручейки могутъ журчать въ какихъ угодно долинахъ, но Гонорія никогда не будетъ бродить около нихъ, никогда! Она никогда не бродила и не будетъ бродить. Бродить и скитаться предстоитъ мнѣ одному! Здѣсь я замѣтилъ что мысли мои мѣшались. Вставъ я положилъ письмо жены и билетъ въ пять шиллинговъ въ карманъ, рѣшивъ больше не думать объ этомъ.

Но на самомъ дѣлѣ я продолжалъ думать. Я думалъ такъ долго что, наконецъ, не могъ уже отдѣлаться отъ этой мысли. «Предметъ» этой ужасной диссертаціи — «о желательности мужскаго костюма для женщинъ» — носился предо мною въ воздухѣ. Я находилъ себя съ жаднымъ любопытствомъ глядѣвшаго въ окна портнаго, соображая какъ тотъ или другой обращикъ могъ бы идти хорошенькой маленькой Джорджи, которая въ іюнѣ этого года должна была стать графиней Ричмуръ. Потомъ я началъ мечтать какъ мнѣ самому, жалкому и презрѣнному представителю презрѣнныхъ мущинъ, будутъ идти великолѣпныя шелковыя матеріи и плюши выставленные въ окнахъ модныхъ магазиновъ. Потому что если женщинамъ такъ нравятся мужскіе костюмы что онѣ готовы носить ихъ, то почему же, хотя бы въ интересахъ торговли, не касаясь уже вопроса о контрастѣ, мущинамъ не ходить въ тренахъ и узкихъ лифахъ? Всему суждено повернуться навыворотъ, рѣшилъ я съ грустію; очевидно, нашу планету столкнулъ съ мѣста какой-то демонъ безпорядка, и мы всѣ вслѣдствіе этого стали эксцентричны и лишились разсудка. Во всякомъ случаѣ въ моемъ мозгу проносился какой-то вихрь, и Бобби съ длинными усами повидимому зналъ это. Однажды я случайно встрѣтился съ нимъ. Онъ все еще былъ на рѣкѣ, хотя была уже зима. Онъ расписывалъ и украшалъ внутренность своего дома-лодки какою-то эмалевою краской или чѣмъ-то въ этомъ родѣ. Онъ больше обыкновеннаго казался похожимъ на героя грошоваго романа, и разумѣется, ему больше другихъ были извѣстны таланты Гоноріи какъ лектора.

— О, я бы непремѣнно пошелъ послушать ее на вашемъ мѣстѣ, сказалъ онъ медленно поднимая свои вѣки, что было его любимою уловкой чтобы выказать длину своихъ рѣсницъ и женскую нѣжность большихъ карихъ глазъ. — Она ужасно умна, знаете ли; просто изъ ряда вонъ! Предметъ ея чтенія также несомнѣнно привлечетъ публику. Еслибъ я не былъ теперь занятъ на рѣкѣ, я бы тоже пошелъ, непремѣнно бы пошелъ. Навѣрно это будетъ очень забавно!

Безсмысленное животное! «Очень забавно!» Для меня? Думалъ ли онъ такъ на самомъ дѣлѣ? Я думаю что да. Онъ былъ совершенный идіотъ во всемъ что не касалось его лодки, — просто рыба! «Соскоблить съ него чешую и сварить къ обѣду!» Эта нелѣпая безсмысленная фраза опять зазвучала въ моихъ ушахъ съ тою же неотступною настойчивостію какъ и въ первый разъ когда она пришла мнѣ въ голову, и я поспѣшно и не особенно дружелюбно простился съ нимъ. Уходя онъ сказалъ мнѣ что я «завялъ», и мнѣ показалось что я замѣтилъ подъ его длинными усами улыбку насмѣшливаго состраданія, улыбку за которую я почувствовалъ къ нему еще большее презрѣніе.

Наконецъ, послѣ многихъ болѣзненныхъ колебаній я рѣшилъ присутствовать на лекціи моей жены и рѣшась почувствовалъ нѣкоторое облегченіе. Я пробовалъ напустить на себя циническое равнодушіе, что такъ легко удается нѣкоторымъ людямъ разочаровавшимся въ своихъ женахъ. Но, къ несчастію, я — мягкосердечный простакъ, и потребовалось бы слишкомъ много времени чтобы сдѣлать изъ меня сухаго и непреклоннаго дѣловаго человѣка. Я дѣлалъ нѣсколько попытокъ въ этомъ направленіи, которыя такъ легко удавалось разбивать моему маленькому сыну однимъ ударомъ своего пухленькаго кулачка, однимъ звукомъ его замѣчательно несвязной болтовни на неизвѣстномъ языкѣ. Но незачѣмъ останавливаться на этомъ; я знаю что есть не мало такихъ людей какъ я, такъ что я не одинокъ въ моемъ неразуміи.

Роковой вечеръ, наконецъ, наступилъ, и около половины восьмаго я былъ такъ взволнованъ что не могъ спокойно идти въ Пиккадилли не обращая вниманія прохожихъ своимъ несообразнымъ поведеніемъ. Я чувствовалъ что буду конвульсивно смѣяться, жестикулировать и говорить самъ съ собою по дорогѣ. Чтобъ избѣжать непріятностей я поѣхалъ въ наемномъ экипажѣ. Кстати будетъ упомянуть что я говорилъ мистрисъ Маггсъ и всѣмъ ея домашнимъ объ этой лекціи. Мистрисъ Маггсъ плакала, Джорджи вздыхала; остальные члены семейства съ усмѣшкою переглядывались между собою, но никто изъ нихъ не хотѣлъ ѣхать со мною слушать краснорѣчіе Гоноріи. Предметъ ея лекціи скорѣе пугалъ ихъ нежели привлекалъ. Я сказалъ также Ричмуру. Онъ повелъ плечами, былъ любезенъ по обыкновенію, пожалъ мнѣ руку съ особеннымъ жаромъ и сочувствіемъ, но не сдѣлалъ никакого замѣчанія и не предложилъ поддержать меня въ той пыткѣ какую я рѣшился перенести. А это была дѣйствительно пытка для вѣрнаго мужа видѣть какъ его жена пользуется вульгарною извѣстностью. Я отъ души сожалѣю о покинутыхъ мужьяхъ «профессіональныхъ» красавицъ и актрисъ любительницъ; я могу понять ихъ положеніе и глубоко имъ сочувствую! Я совѣтую всѣмъ молодымъ людямъ которые еще не выбрали себѣ жены не останавливать своего выбора на той которая такъ или иначе выставляется предъ публикой. Не женитесь на красавицѣ получившей призъ за красоту; не берите Дульцинею изъ-за прилавка кабачка; не останавливайтесь на женщинѣ которая куритъ, играетъ на скачкахъ, стрѣляетъ и предается всякому спорту, какъ сдѣлалъ я въ своемъ невѣдѣніи; не отдавайте предпочтенія женщинѣ изучающей анатомію и хирургію, которая знаетъ названія каждой кости и мускула въ вашемъ тѣлѣ; короче, не женитесь ни на какой знаменитости, развѣ только она соединяется съ безсознательною простотой отличающею нѣжную женскую натуру, также какъ истиннаго генія. Но незачѣмъ останавливаться и морализовать. Мнѣ предстоитъ описывать страданія какія я перенесъ на этой незабвенной лекціи «о желательности мужскаго костюма для женщинъ». Когда я подъѣхалъ къ зданію Принцъ-Голла, я увидѣлъ многихъ мущинъ и женщинъ которые шли туда же. Въ числѣ послѣднихъ я замѣтилъ нѣсколько красивыхъ бойкихъ дѣвушекъ того же типа къ которому принадлежала Гонорія когда я впервые съ ней познакомился. Слышалось не мало насмѣшекъ и хохота, особенно среди небрежно одѣтыхъ, растрепанныхъ господъ, которые, какъ послѣ оказалось, были репортеры разныхъ газетъ. Былъ ли въ числѣ ихъ представитель Daily Telegraph? Не могу сказать навѣрно, но думаю что былъ. Я не могу представить себѣ ни одного уголка на землѣ, въ воздухѣ или въ океанѣ гдѣ этотъ чрезвычайно отзывчивый органъ не былъ бы представленъ.

Я не могъ найти свое кресло, но скромный молодой человѣкъ въ поношенномъ платьѣ и старыхъ перчаткахъ пришелъ мнѣ на помощь, взялъ мой билетъ и молча далъ мнѣ знакъ слѣдовать за нимъ. Я повиновался въ большомъ смущеніи. Я думалъ: извѣстно ли ему что я покинутый мужъ лектрисы? Не оттого ли онъ такъ широко улыбался, выказывая рядъ чрезвычайно желтыхъ зубовъ, когда я, пробормотавъ благодарность, пробрался въ первый рядъ креселъ какъ разъ противъ платформы. Мнѣ казалось что было слишкомъ жарко, особенно для марта мѣсяца. Старательно вытеревъ мой влажный лобъ, я оглянулся кругомъ. Зала была очень полна, и сдержанный смѣхъ и хихиканье продолжались. Двое изъ господъ съ растрепанными волосами, о которыхъ я упоминалъ, усѣлись около меня по обѣ стороны. Они были толсты, я тонокъ, такъ что казалось что я случайно былъ втиснутъ между ними какъ кусочекъ мяса въ бутербродѣ на станціи. Они очевидно были старые знакомые и переговаривались между собою за моею спиной. У одного борода пахла пивомъ, другой былъ пропитанъ запахомъ лука. Но я всегда былъ тихій и терпѣливый человѣкъ. Я не хотѣлъ сойти съ кресла предназначеннаго Гоноріей именно для меня и никогда не умѣлъ бросать взоровъ негодованія. Такъ что я продолжалъ сидѣть спокойно, нервно просматривая «конспектъ лекціи», который былъ повтореніемъ того что значилось на билетѣ, и со страхомъ ожидая появленія моей жены.

Зала была теперь переполнена; какія-то подозрительныя личности наполняли также хоры. Я послѣ узналъ что ихъ впускали по дешевой цѣнѣ — по три пенса съ человѣка. Пробило восемь часовъ, и минута въ минуту быстро выступилъ на платформу молодой человѣкъ и былъ привѣтствованъ взрывомъ криковъ и рукоплесканій. Я посмотрѣлъ на него сомнительно. Я думалъ что онъ вышелъ извѣстить что мистрисъ Трибкинъ еще не готова и появится черезъ нѣсколько времени; какъ вдругъ онъ улыбнулся и дружески кивнулъ мнѣ. Праведное Небо! Этотъ «молодой человѣкъ» и былъ сама Гонорія! Я едва не лишился чувствъ отъ изумленія. Гонорія! Да! Это была Гонорія, одѣтая совершенно какъ мущина, въ просторную пару изъ грубой шерстяной ткани; единственнымъ отличіемъ было то что сюртукъ былъ полнѣе въ груди и спускался нѣсколько ниже колѣнъ. Я смотрѣлъ, смотрѣлъ, смотрѣлъ до тѣхъ поръ пока мнѣ показалось что глаза мои выскочатъ изъ головы и упадутъ на полъ! Рубашка съ пластрономъ, стоячій воротникъ, галстукъ, жилетъ, панталоны, сюртукъ, — и она была вполнѣ готова — представить изъ себя дуру! Да; это было какъ разъ такъ. Говорю это со стыдомъ и негодованіемъ. Еслибъ я не сидѣлъ на такомъ видномъ мѣстѣ, я бы всталъ и вышелъ изъ залы. Я даже готовъ былъ сдѣлать это, когда раздались звучныя вибрирующія ноты ея голоса, которыми она всегда отличалась. Смѣхъ и шушуканье прекратились. Наступила полная тишина.

«Милостивыя государыни и милостивые государи, начала она, — привѣтствую васъ! Она приподняла свою шляпу и улыбнулась привлекательною улыбкой. (Я забылъ упомянуть что на головѣ у нея былъ настоящій „цилиндръ“ — съ единственною цѣлію, какъ теперь оказалось, „практически иллюстрировать“ удобства мужскаго поклона.) — Вы видите какъ я васъ привѣтствую, свободно и безо всякой афектаціи! Я не присѣдаю вамъ какъ молочница неожиданно получившая лишній шиллингъ, я не дѣлаю также медленнаго реверанса отступая назадъ какъ модная примадонна которая хочетъ чтобъ ея аудиторія мысленно оцѣнила достоинство ея туалета прежде чѣмъ оцѣнить ея голосъ. Я приподнимаю предъ вами шляпу; я снимаю ее совсѣмъ — это простое дѣйствіе означаетъ что я съ вами какъ дома, до такой степени дома что не имѣю желанія скоро уходить!» (Новая улыбка, и «цилиндръ» помѣщенъ на стулѣ стоящемъ около нея, при громкихъ аплодисментахъ и кликахъ браво вознаграждавшихъ эту вступительную рѣчь). Она поправила рукою свои стриженые волосы, подвинула поудобнѣе столъ и съ сосредоточеннымъ видомъ переворачивала листки своей рукописи, давая публикѣ время хорошенько разсмотрѣть ее въ свои бинокли и репортерамъ сдѣлать замѣтки.

— Красивая женщина, не правда ли? сказалъ своему товарищу шепотомъ за моею спиной мой сосѣдъ отъ котораго пахло пивомъ.

— Не могу судить, невозмутимо отвѣтилъ другой, — надо бы видѣть ее въ обыкновенномъ платьѣ. У нея можетъ быть красивая фигура, а можетъ-быть и нѣтъ. Этотъ костюмъ не даетъ разсмотрѣть.

Они тихонько засмѣялись и принялись за дѣло, записывая что-то въ свои книжки, пока я разсуждалъ про себя долго ли я буду въ состояніи вынести это мученіе. Я представлялъ себѣ что я вскакиваю съ кресла и поднимаю руки съ ожесточеннымъ протестомъ противъ всей этой комедіи, или же — и это казалось вѣроятнѣе при моемъ нервно напряженномъ состояніи — я начинаю хохотать, хохотать такъ громко и долго что меня сочтутъ за безумнаго, и меня выведетъ вонъ тотъ молодой человѣкъ съ желтыми зубами, въ поношенныхъ перчаткахъ, и передастъ въ руки полицейскаго. Еслибы только я могъ избавиться отъ этихъ репортеровъ! Но я не могъ; я осужденъ былъ изображать собою бутербродъ — ломтикъ мяса между двумя ломтями хлѣба — и мое злосчастіе пожирало меня кусокъ за кускомъ!

Черезъ минуту Гонорія начала, и я слушалъ какъ человѣкъ слушаетъ страшный вздоръ во время дурнаго сна. По поводу «неудобства женской одежды вообще» она изливала самыя жестокія обвиненія: о тяжести женскаго платья, которое стѣсняетъ движеніе нижнихъ конечностей, о многочисленности и безполезности юбокъ, о корсетахъ, стальныхъ планшеткахъ, панье, подушечкахъ, пружинахъ, объ открытыхъ шеяхъ и короткихъ рукавахъ; о длинныхъ волосахъ, о тяжелыхъ косахъ давящихъ на мозгъ, приколотыхъ металлическими шпильками которыя царапаютъ голову или черепаховыми которыя ломаются; объ узкихъ лифахъ, которые неудобно застегиваются въ самыхъ неподходящихъ мѣстахъ: на боку, назади, подъ рукою, на плечѣ; о придворныхъ тренахъ, ихъ длинѣ, тяжести, дороговизнѣ и нелѣпости; о брилліантахъ и другихъ безполезныхъ украшеніяхъ; о букетахъ которые обходятся дорого и причиняютъ затрудненія; о вѣерахъ и афектаціи соединенной съ ихъ употребленіемъ; о длинныхъ перчаткахъ съ безконечнымъ числомъ маленькихъ пуговокъ, для застегиванія которыхъ нѣкоторые употребляютъ не менѣе получаса времени (при этомъ я вспомнилъ что Ричмуръ никогда не былъ такъ счастливъ какъ въ то время когда онъ съ нѣжною заботливостію былъ занятъ застегиваніемъ множества маленькихъ пуговокъ на перчаткахъ Джорджи; онъ такъ долго и охотно занимался этимъ и болталъ при этомъ множество пустяковъ). Обо всѣхъ этихъ таинственныхъ предметахъ и о многихъ другихъ Гонорія распространялась свободно и строго, выражая презрѣніе къ суетности, легкомыслію и полному отсутствію разумности у женщинъ которыя продолжаютъ придерживаться такой глупой одежды.

«Простота, сказала или скорѣе прокричала она ударяя по своей рукописи, — простота и удобство — вотъ два главные принципа съ которыми должна сообразоваться одежда человѣческаго существа. Но съ самыхъ раннихъ періодовъ исторіи до нашихъ дней родъ человѣческій обнаруживалъ варварское стремленіе къ излишеству въ украшеніяхъ, которое въ высшей степени гибельно для умственнаго прогресса. Отъ традиціоннаго фиговаго листка люди перешли, по сказанію Библіи, къ кожанымъ одеждамъ; затѣмъ постепенно послѣдовали нелѣпыя бездѣлушки, какъ: ожерелья, пояса и головныя украшенія, которыя до нынѣшняго дня придаютъ людямъ видъ смѣшной дикости. Противъ этихъ-то безполезныхъ частей костюма женщины должны начать борьбу и такимъ образомъ сдѣлать дальнѣйшіе шаги въ той славной странѣ свободы, границы которой онѣ только-что переступили!»

Здѣсь она приподнялась съ вызывающимъ видомъ и направила взглядъ полнѣйшаго презрѣнія на меня! Да, я положительно увѣренъ что она имѣла въ виду поразить этимъ взглядомъ именно меня, но онъ упалъ также на двухъ репортеровъ, которые нагнулись надъ своими книжками сдерживая конвульсивный смѣхъ.

«Когда я перехожу къ обсужденію, продолжала она трагическимъ тономъ, — втораго отдѣла моего чтенія, именно — о преимущественныхъ удобствахъ какими пользуются мущины, вся душа моя возмущается противъ этого возмутительнаго контраста! (Голосъ съ хоръ: „Слушайте, слушайте! Продолжайте, молодчикъ!“) Почему, ради неба, почему, спрашиваю я, мущины должны пользоваться большими удобствами? Они хвастаются своею физическою силой! Надолго ли, желала бы я знать, хватило бы ихъ физической силы еслибъ они были обременены тяжелыми платьями какія носятъ женщины? Могли ли бы они ходить по двадцати пяти миль въ день въ женской обуви? Могли ли бы они играть въ крокетъ и футъ-боллъ въ женскомъ корсетѣ? Нѣтъ! Такимъ образомъ совершенно очевидно что они пользуются большею физическою силой только благодаря соотвѣтственной одеждѣ; они могутъ свободно двигать своими членами; они не стѣснены ни въ какомъ движеніи; они могутъ выходить во всякую погоду не опасаясь за послѣдствія. Однако нѣтъ никакого основанія ни въ законодательствѣ, ни въ природѣ почему бы они должны были пользоваться такимъ преимуществомъ. Усвоивъ себѣ мужскую одежду женщины сохранятъ въ значительной мѣрѣ свою мускульную силу, что въ высшей степени желательно. Всѣ безпристрастные и передовые мыслители признаютъ что мущины и женщины, разсматриваемые какъ человѣческія существа, абсолютно равны. Поэтому необходимо уравнять все что ведетъ къ установленію ошибочно кажущагося различія между ними. Въ этомъ отношеніи вопросъ объ одеждѣ одинъ изъ важнѣйшихъ на который необходимо обратить вниманіе. Теперь я попрошу васъ, милостивыя государыни и милостивые государи, посмотрѣть на меня. (Она беззастѣнчиво приблизилась къ краю платформы.) Есть ли во мнѣ что-нибудь непристойное? („Конечно есть!“ крикнулъ какой-то несдержанный голосъ съ хоръ; но онъ былъ заглушенъ шиканьемъ.) Мнѣ совершенно удобно. Я хожу свободно. (Она прошла мужскою походкой нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ. Я откинулся въ кресло и закрылъ глаза.) Вотъ здѣсь у меня — я снова открылъ глаза — различные удобные карманы, въ которыхъ лежатъ разныя вещи не смѣшиваясь. (Я понялъ что это была „практическая иллюстрація“ и наблюдалъ ее съ грустнымъ вниманіемъ.) При этомъ я напомню вамъ, милостивыя государыни и милостивые государи, что у женщинъ обыкновенно бываетъ всего одинъ карманъ.» («Ого, Гонорія! крикнулъ кто-то въ дальнемъ углу, — а мужнины-то карманы забыла?»). Жена моя не обратила вниманія на это восклицаніе и продолжала съ полнымъ самообладаніемъ: «Только одинъ карманъ, котораго едва достаточно чтобы положить въ него кошелекъ, носовой платокъ и порткартъ. Тогда какъ здѣсь (она указала на лѣвый бортъ своего сюртука) у меня папиросы — я, разумѣется, курю; здѣсь (новый иллюстраціонный жестъ) карточки, здѣсь платокъ, здѣсь кошелекъ, здѣсь ключи и т. д. Для всего есть мѣсто, и все на своемъ мѣстѣ! Жилетъ который на мнѣ сдѣланъ изъ мягкой ткани обхватывающей фигуру, — онъ грѣетъ и не жметъ. Но ни одна женщина которая не носила „мужскихъ панталонъ“ не можетъ оцѣнить все ихъ удобство!»

Тутъ вся сдержанность аудиторіи пропала, и зала разразилась смѣхомъ. Съ хоръ слышались шумныя восклицанія: «Ура! Вѣрно, молодчикъ! Продолжай, продолжай!» Смѣхъ непрекращался нѣсколько секундъ. Репортеръ сидѣвшій слѣва отъ меня, съ пивною бородой, вытирая влажные отъ смѣха глаза и въ избыткѣ веселости наклонясь ко мнѣ, проговорилъ тихо: «Вотъ такъ комедія, не правда ли?»

Я взглянулъ на него грустнымъ ледянымъ взглядомъ — я былъ слишкомъ подавленъ чтобы чувствовать негодованіе, — но старался улыбнуться и кивнулъ въ знакъ согласія. Онъ повидимому былъ озадаченъ моимъ выраженіемъ, такъ какъ веселость его исчезла и осталось только выраженіе удивленія.. Онъ подумалъ немного, потомъ его борода съ запахомъ пива опять приблизилась къ моему уху.

— Вы можетъ-быть знакомы съ нею?

— Я… я зналъ ее когда-то! мрачно отвѣтилъ я.

Онъ посмотрѣлъ на меня еще съ большимъ любопытствомъ.

— Желалъ бы я знать гдѣ ея мужъ? замѣтилъ онъ опять.

— Не имѣю никакого понятія, сказалъ я коротко и очень сухо.

Онъ снова погрузился въ задумчивое молчаніе и началъ рисовать миніатюрную каррикатуру Гоноріи на пустой страницѣ своей записной книжки. Между тѣмъ она продолжала:

«Я очень рада, милостивыя государыни и милостивые государи, что вызвала у васъ смѣхъ, очень рада потому что такое отношеніе съ вашей стороны еще болѣе убѣждаетъ меня въ достоинствѣ моей теоріи! Всѣ великія идеи были всегда сначала осмѣиваемы, съ тѣхъ поръ какъ стоитъ міръ. Примѣненіе пара какъ двигателя было осмѣяно; проведеніе атлантическаго телеграфнаго кабеля было также осмѣяно; естественно что и предложеніе мужской одежды для женщинъ, подобно всѣмъ другимъ предложеніямъ реформаторовъ, должно также вначалѣ подвергнуться осмѣянію. Но несмотря на это оно укоренится — оно уже начинаетъ укореняться — и пробьетъ себѣ дорогу не взирая ни на какую оппозицію. Нѣкоторыя возраженія были представлены противъ моей теоріи въ интересахъ торговли; вопросъ что станется съ обширною отраслью торговли если женщины будутъ одѣваться какъ мущины выставлялся многими какъ серіозное препятствіе. Но я говорю что свобода, здоровье и удобство женщинъ достойны большаго вниманія чѣмъ всякая торговля! Пусть торговля сама заботится о своихъ интересахъ. Потерявъ въ одной отрасли она возстановитъ равновѣсіе усиливъ другую, и мы вовсе не обязаны принимать этого въ соображеніе. Свобода — полная свобода женщины — вотъ чего мы добиваемся, и эта великая цѣль будетъ отчасти достигнута когда мы обезпечимъ женщинѣ возможность неограниченно пользоваться тѣми физическими условіями какими хвалится и пользуется ея бывшій тиранъ-мущина!»

— Скажите, вы будете няньчить ребятъ въ жакеткѣ и панталонахъ? спросилъ кто-то изъ заднихъ рядовъ рѣзкимъ носовымъ голосомъ обличавшимъ Американца. Взрывъ хохота вновь прокатился по залѣ. Гонорія приняла вызывающій видъ.

— Я не считаю себя обязанною отвѣчать на глупые назойливые вопросы, рѣзко возразила она. (Крики: «Ого!» «Вотъ какъ!») — Сюда повидимому забрался кто-то въ нетрезвомъ видѣ. Я надѣюсь что его сумѣютъ заставить удалиться.

Молодой человѣкъ съ желтыми зубами засуетился; послышался общій ропотъ. Кончилось тѣмъ что человѣкъ «въ нетрезвомъ видѣ» вышелъ впередъ и вытянулся во всю длину. Это оказался видный мущина съ свободными манерами и добродушіемъ, характернымъ въ поселенцахъ Западной Америки.

— Нѣтъ, я не пьянъ, милая моя, проговорилъ онъ весело, — но я уйду изъ этой залы съ большимъ удовольствіемъ чѣмъ пришелъ сюда. Мнѣ и смѣшно и досадно слушать эти толки объ одинаковости одежды и тому подобный вздоръ! Подите-ка лучше домой, моя милая, подите домой да переодѣньтесь въ хорошенькое платьице; посидите наряжаясь предъ зеркаломъ часа два-три, если хотите, и когда станете такою милою и хорошенькою какою вы можете быть, посмотрите насколько легче будетъ тогда управлять мущинами нежели болтая всякій вздоръ съ эстрады! Вотъ все что я хотѣлъ сказать. Я ухожу, извиняясь что прервалъ ваше чтеніе. Покойной ночи!

Среди улыбокъ и поощрительныхъ взглядовъ аудиторіи высокій человѣкъ «въ нетрезвомъ видѣ» удалился. Я видѣлъ какъ онъ по пути потрепалъ по плечу молодаго человѣка съ желтыми зубами, который почтительно изгибался предъ нимъ. Съ уходомъ его Гонорія продолжала свое чтеніе, но было замѣтно что она сердится и выражаетъ нетерпѣніе. Американецъ привелъ ее въ дурное расположеніе духа. Она коснулась вкратцѣ отдѣла о «дешевизнѣ, качествахъ и прочности мужской одежды», когда же дошла до «преимуществъ соціальнаго равенства», декламація ея сдѣлалась положительно бурною. Не обращая вниманія на связь или послѣдовательность, она разразилась гнѣвомъ противъ «презрѣнной системы брака нынѣ практикуемаго»; о «рабствѣ» и «униженіи» налагаемомъ на женщинъ, исполняющихъ свою «жалкую» роль; о «сокрушительныхъ» способахъ употребляемыхъ мущинами чтобы сломить духъ и сдѣлать невыносимымъ положеніе женщинъ. Коснувшись вопроса о любви, она воспылала полнѣйшимъ презрѣніемъ.

«Любовь! воскликнула она съ презрительною насмѣшкой. — Всѣ мы знаемъ что это такое — глупое и снисходительное согласіе быть нѣжнымъ со стороны мущины, и не менѣе глупое, но унизительное согласіе быть предметомъ нѣжностей со стороны дѣвушки которая еще не понимаетъ отвѣтственности своего положенія! Ничего больше этого! Вѣдь это забавно! Можетъ ли быть что-нибудь нелѣпѣе какъ видѣть что свободная и независимая женщина позволяетъ цѣловать свои руки или губы такъ-называемому „влюбленному“, котораго она принимаетъ не болѣе какъ дѣловаго компаніона въ жизни и который оказываетъ ей это смѣшное и нелѣпое вниманіе какъ милость, изъ обидной снисходительности къ ея будто бы бѣлѣе слабой и беззащитной природѣ? Настало время когда мы должны возмутиться противъ такого униженія! Настало время, говорю я, когда женщины рѣшившіяся идти къ свѣту свободы должны порвать сѣти старыхъ варварскихъ обычаевъ и предразсудковъ и воспользоваться всякимъ правомъ, всякимъ преимуществомъ какихъ хотятъ лишить ее мущины! Пусть крайне ограниченныя умственно женщины продолжаютъ, если хотятъ, пребывать въ заблужденіи что любовь мущины служитъ имъ покровомъ и защитой; что лучшее украшеніе жизни для нихъ быть любимыми; главная цѣль сдѣлать себя достойными любви; это жалкія жертвы собственнаго воображенія, и онѣ навсегда останутся умственно неразвитыми! Истинный прогрессъ недоступенъ для нихъ; двери мудрости для нихъ затворены! Тѣ кто добровольно избрали для себя химеру называемую любовью должны жертвовать всѣмъ остальнымъ; это связывающее, суживающее вліяніе въ которомъ жизнь одного почти исключительно зависитъ отъ жизни другаго, а этотъ другой часто оказывается слишкомъ слабымъ и недостаточнымъ чтобы поддержать даже самого себя! Будьте свободны, женщины, будьте свободны! Свобода никогда не наскучитъ, независимость никогда не пресыщаетъ, прогрессъ никогда не утомляетъ! Стыдитесь уступить мущинамъ хоть одну іоту того превосходствѣ которое они неправильно себѣ присваиваютъ! Оспаривайте у нихъ каждый вершокъ почвы въ каждой профессіи на какую вы хотите вступить; и берегитесь, берегитесь уступить какой бы то ни было пунктъ вашей трудно добытой независимости! Они будутъ льстить вамъ; они будутъ говорить самой некрасивой изъ васъ что она похожа на Венеру, лишь бы достичь собственныхъ личныхъ цѣлей; они будутъ смотрѣть на васъ не спуская глазъ, будутъ громко вздыхать встрѣчая васъ въ театрѣ или концертѣ; но всѣ эти уловки имѣютъ одну цѣль завлечь васъ и обмануть сдѣлавъ своими рабынями! Сопротивляйтесь имъ, сопротивляйтесь изо всѣхъ силъ! Вы увидите что задача эта станетъ легче когда вы отбросите всѣ ненужныя тряпки и украшенія и усвоите себѣ ихъ одежду, и вмѣсте съ одеждой ихъ свободу! Тогда они примутъ васъ какъ равныхъ, какъ товаращей, какъ друзей (Нѣтъ, неправда! крткнулъ кто-то на хорахъ), они отбросятъ свое глупое, ни къ чему не ведущее обожаніе (Вотъ это вѣрно! крикнулъ ощть тотъ же голосъ), и вы займете то равное съ ними положеніе которое дастъ вамъ возможность, при умственныхъ дарованіяхъ, стать на ряду съ геніальнѣйшими мущинами вѣка! Свобода! это слово должно стать лозунгомъ женщины. Свобода — полная и абсолютная! Боритесь за нее, женщины! Работайте для нея! Умирайте для нея если нужно и сопротивляйтесь до послѣдняго вздоха предательскому рабству называемому любовью, которое налагаетъ на васъ мущина!»

Она заключила свое чтеніе этою родомонтадой, свернула свою рукопись, ударила по ней рукой и откланялась. Слушатели, разумѣется, сильно аплодировали ей, такъ велико было ихъ добродушіе и такъ забавнымъ казалось имъ это чтеніе. Когда она надѣла свой «цилиндръ» и ушла съ платформы, ее опять вызвали чтобы позабавиться тѣмъ какъ она приподнимала свою шляпу въ отвѣтъ на ихъ демонстраціи. Репортеры сидѣвшіе около меня встали. Я также всталъ и началъ доставать свое пальто.

— Она очень забавна, сказалъ своему товарищу тотъ который былъ съ бородой, широко зѣвая. — Она, кажется, ѣдетъ въ Америку?

— Да, отвѣтилъ другой: — тамъ она сдѣлаетъ сборы, навѣрно!

— Желалъ бы я знать, проговорилъ опять первый, — гдѣ находится бѣдняга ея мужъ?

— Я думаю, далеко, сказалъ его другъ. — У такого рода женщинъ не бываетъ мужей, у нихъ бываютъ «дѣловые компаніоны», и въ случаѣ несогласія во мнѣніяхъ они сейчасъ расходятся!

Надѣвъ пальто они смѣясь вышли изъ залы. Я пошелъ за ними. Голова моя горѣла. Я оглянулся еще разъ на пустую платформу. «Ты можешь ждать, Гонорія, можешь ждать долго если хочешь чтобъ я пришелъ условиться когда мы будемъ обѣдать въ Гровенорѣ. Но ты будешь ждать напрасно! Ты не испытаешь болѣе „униженія“ имѣть мужа; „презрѣнная“ брачная жизнь никогда болѣе не омрачитъ твоего удовольствія пользоваться мужскою независимостью! Вилліамъ Гетвеллъ-Трибкинъ устраняется навсегда съ твоего пути; единственнымъ воспоминаніемъ какое ты будешь имѣть о его существованіи будетъ содержаніе уплачиваемое тебѣ чрезъ банкировъ съ неизмѣнною аккуратностію.» Такъ думалъ я смѣшавшись съ толпою которая спѣшила къ выходу и слыша шутки и насмѣшки обильно расточаемыя по адресу женщины-лектора нѣкоторыми изъ ея недавнихъ слушателей.

— Какимъ проповѣдникомъ она высматривала! сказалъ одинъ проходя мимо.

— Какую дуру она изъ себя строила! замѣтилъ другой. — Удивляюсь какъ ей не стыдно!

— Стыдно! Да развѣ можно ждать чтобы женщина въ панталонахъ стыдилась чего-нибудь! Время когда она могла краснѣть для нея уже миновало!

Услыхавъ это я поспѣшилъ протѣсниться чрезъ толпу и поскорѣе выйти на свѣжій воздухъ, потому что если Гонорія потеряла способность краснѣть, то я краснѣлъ за нее, краснѣлъ такъ мучительно что чувствовалъ какъ горѣли кончики моихъ ушей. Мнѣ было такъ горько слышать какъ со всѣхъ сторонъ произносилось имя моей жены съ безпечными шутками и легкими насмѣшками, и я вздохнулъ съ облегченіемъ только въ сѣняхъ. Здѣсь около двери стояли двое молодыхъ людей; одинъ изъ нихъ повидимому поддерживалъ другаго, который почти помиралъ со смѣха. Онъ хохоталъ такъ что казалось не могъ остановиться; все снова и снова раздавались взрывы его хохота, пока онъ безсильно прислонилъ голову къ стѣнѣ и стоялъ съ открытымъ ртомъ и закрытыми глазами, держась рукой за бокъ, и, казалось, готовъ былъ упасть на полъ отъ конвульсивныхъ приступовъ смѣха. Товарищъ его тоже смѣялся, но не такъ сильно.

— Пойдемъ домой, другъ мой! Пожалуйста пойдемъ, упрашивалъ онъ. — Нельзя же все стоять здѣсь и хохотать. Вокругъ насъ соберется толпа. Пойдемъ.

— Не могу! вздыхалъ хохотавшій. — Я упаду по дорогѣ! О, Юпитеръ! Развѣ это не сокровище! Удобство мужскихъ панталонъ! Ха, ха, ха, ха, ха! И она надѣла ихъ! Ха, ха, ха! Самое лучшее что она сама надѣла ихъ! Ха, ха, ха, ха, ха!

И его опять сталъ душить конвульсивный смѣхъ. Я посмотрѣлъ на него съ презрительнымъ изумленіемъ. Было довольно темно, и сначала я не могъ хорошенько разглядѣть его лица, особенно когда оно судорожно сжималось отъ смѣха. Но когда я вышелъ на улицу, то при свѣтѣ фонаря надъ подъѣздомъ я узналъ его, узналъ съ большимъ негодованіемъ чѣмъ можетъ выразить цѣлый лексиконъ самыхъ сильныхъ эпитетовъ. Это былъ ужасный Бобби! Бобби съ большими усами! Негодяй! Онъ не на рѣкѣ, какъ обыкновенно, не въ рѣкѣ, куда я въ первую минуту гнѣва съ удовольствіемъ бы столкнулъ его! Онъ нарочно пришелъ посмѣяться надъ Гоноріей, порадоваться моему горю, устроить себѣ, со своею идіотскою манерой, забаву изъ этого зрѣлища! Удивительно какъ я не пришибъ его на мѣстѣ. Онъ по-видимому не видалъ меня, и я надменно прошелъ мимо него и его простоватаго друга на Пиккадилли, гдѣ поклялся предъ всѣми приходящими и отходящими омнибусами что если встрѣчу его еще разъ, непремѣнно изобью до смерти! Не потому чтобы для него это что-нибудь значило, но это было бы хотя слабымъ удовлетвореніемъ моего глубоко уязвленнаго чувства!

Остается прибавить еще очень немного къ этой безыскусственной семейной исторіи. Съ этого вечера — съ этого несчастнаго вечера кончились всѣ надежды какія я имѣлъ на то чтобы намъ съ Гоноріей лучше понять другъ друга. Она продолжаетъ пользоваться славой за свои мужскія бравады, а я вслѣдствіе этого продолжаю быть одинокимъ. Мальчикъ мой ходитъ въ школу. До сихъ поръ съ самаго младенчества онъ никогда не видалъ своей матери. Онъ проводитъ праздники въ Ричмуръ-Гаузѣ въ Кентѣ, куда я сопровождаю его и любуюсь на маленькую Джорджи, видя въ ней нѣжную жену которая умѣетъ сдѣлать счастливымъ своего мужа. Но все-таки жена моя знаменитость, а молодая графиня Ричмуръ нѣтъ. Имя Джорджи никогда не встрѣчается въ газетахъ кромѣ тѣхъ случаевъ когда оно бываетъ упомянуто въ спискѣ лицъ бывшихъ на королевскомъ пріемѣ. Имя Гоноріи всегда фигурируетъ въ газетахъ кстати и не кстати. Она читала свои лекціи въ Америкѣ, читала въ Австраліи; она объѣхала вокругъ свѣта. Въ Индіи охотилась за тиграми, а во время пребыванія въ Турціи пріобрѣла себѣ настоящую турецкую пѣнковую трубку съ длиннымъ чубукомъ, и объ удовольствіи курить изъ нея помѣстила интересную замѣтку въ одномъ изъ спортивныхъ листковъ. Любопытные взоры устремлены на нее вездѣ гдѣ бы она ни появлялась, и она пользуется тою сомнительною извѣстностью которая всегда сопровождаетъ людей проталкивающихся впередъ не имѣя никакихъ осязаемыхъ достоинствъ. Однако я женился на ней; я выбралъ несчастный жребій давшій мнѣ возможность убѣдиться въ достоинствѣ ея какъ жены, въ ея нѣжности какъ матери! И какъ печальный результатъ этого опыта, я долженъ по совѣсти заявить что всѣ ея замѣчательныя качества не могутъ измѣнить прискорбнаго факта, что я, ея мужъ, нахожу для себя невозможнымъ жить съ нею.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 11—12, 1898

Новая женщина (Корелли)/ДО

Маріи Корелли (съ англійскаго)

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

Принцъ-Голлъ Пиккадилли.

Предметъ: «О ЖЕЛАТЕЛЬНОСТИ МУЖСКАГО КОСТЮМА ДЛЯ ЖЕНЩИНЪ».

Лекторъ по мѣрѣ надобности представитъ практическія иллюстраціи своей теоріи.

КРЕСЛО, 5 ш. ДЛЯ ОДНОЙ ПЕРСОНЫ.

Маріи Корелли
(съ англійскаго)