Ни силы, ни красы в скрипучем этом беге...
Ох, как же тесно нам в прокуренном ковчеге!
Кругом играет мир горами чёрных волн,
Акулы тяжело резвятся;
Нелепый наш ковчег со дна до крыши полн
Отчаянных галлюцинаций.
Иллюминатор наглухо закрыт, и ночь,
Фантазия свинцовых ставень,
Бессильна позднее похмелье превозмочь:
Там день, который дню не равен.
Так чорт с ней! Открывай! Пусть хлынет день, в плаще
Стальной воды, пусть выбьет стёкла!
Там, в стенке – всё равно, я знаю – в стенке щель:
И жизнь, и кладь давно подмокла.
Не надо голубя! Держи, не выпускай!
Их вовсе нет, далёких братий.
Мы надоели все друг другу, нам тоска –
Так чорт ли в вашем Арарате?
В такой посудине, как наша, спасся Ной,
Но ведь не делаться же Ноем!
Ах, Ной все щелочки замазывал слюной,
А мы и тонем, да не ноем.
Тону. Пожалуйста, не пробуйте спасать:
Вино засмолено в бутылках,
Акулам до вина конечно не достать,
Акула съест меня – от пяток до затылка.
Ну что же, я готов. Мой голос не дрожит.
В воде последний трус легко умрёт без стона.
Конечно это смерть. Акула, ты не кит,
А я подавно не Иона.
Нет, я не праведник! Я тонкое зерно,
Я умирающее семя.
А люди будут быть: они найдут вино,
В которое сгустилось время.
