НЕ СУЙСЯ ВЪ ВОЛКИ, КОЛИ ХВОСТЪ СОБАЧІЙ
правитьБыла ранняя весна. Погода стояла великолѣпная; снѣгъ на московскихъ улицахъ уже почти стаялъ, всюду журчали потоки воды, какъ-то странно раздавался въ ушахъ грохотъ проѣзжающихъ экипажей. Прохожіе лавировали съ камушка на камушекъ, дамы подбирались, на сколько заставляла необходимость и позволяли правила благопристойности. Не смотря на всѣ неудобства, всѣ были болѣе или менѣе веселы, и прохожіе, лавируя между лужами, дѣлали это совсѣмъ съ противоположнымъ чувствомъ, нежели осенью, когда всѣ бываютъ какъ-то особенно свирѣпы. Въ самомъ дѣлѣ, странное вліяніе имѣетъ на человѣка весна. Всякій дѣлается какъ будто добрѣе, а уже что веселѣе, такъ это каждый, я думаю, испыталъ на себѣ. Проводы надоѣвшей всѣмъ зимы и ожиданія наступающаго лѣта дѣйствуетъ благотворно на всѣхъ и каждаго. Люди богатые радуются скорому отъѣзду за границу или на дачи, бѣдняки чувствуютъ сокращеніе расходовъ въ смыслѣ ненадобности отопленія, удешевленія жизненныхъ продуктовъ и т. п., учащіеся предвкушаютъ скорое окончаніе занятій. Однимъ словомъ, люди разныхъ мастей и оттѣнковъ, люди никогда не сходящіеся во мнѣніяхъ, всѣ одинаково радуются приближенію лѣта. Даже люди, прозябающіе зимой въ драповыхъ пальто, подбитыхъ вѣтромъ, и они весною становятся, въ нѣкоторомъ смыслѣ, наравнѣ съ богачами, дѣлаются, такъ сказать, франтами. Даже купцы и тѣ становятся весною нѣсколько добрѣе и уступчивѣе.
На основаніи-то этого явленія потомственный почетный гражданинъ, московскій первой гильдіи купецъ и фабрикантъ Тарасъ Абрамычь Облапошинъ, обыкновенно серьезный и суровый, а подъ часъ и очень-таки грозный, какъ будто нѣсколько отмякъ и расчувствовался. Но буду говорить по порядку.
Тарасъ Абрамычъ Облапошинъ былъ человѣкъ, что называется, «изъ стариннаго лѣсу», высокій, здоровый, красный, однимъ словомъ — дюжій человѣкъ. Когда начинается мой разсказъ, Тарасу Абрамычу было лѣтъ сорокъ пять; годъ съ небольшимъ назадъ онъ овдовѣлъ и жилъ въ своемъ богатомъ домѣ съ пятилѣтней дочерью Соничкой и старухой теткой. Впрочемъ тетка Тараса Абрамыча не пользовалась въ его домѣ никакимъ правомъ или преимуществомъ и скорѣе принадлежала къ прислугѣ, нежели къ семейству. Слѣдовательно семейство Облапошина состояло изъ его самого и дочери.
Была пятница страстной недѣли. Обѣдня кончилась. Въ столовой Тараса Абрамыча былъ накрытъ чайный столъ. Солнце полными лучами врывалось въ окна, освѣщая накрытый бѣлою скатертью столъ, на которомъ кипѣлъ самоваръ самыхъ замоскворѣцкихъ размѣровъ. На столѣ между чайной посудой красовались въ корзинѣ огромныя связки баранокъ, кренделей, калачей и прочаго. За столомъ сидѣли тетка Тараса Абрамыча Домна Петровна и дочка его Соничка, за стуломъ которой стояла старуха нянька. Вообще, вся эта картина, освѣщенная яркими лучами весенняго солнца, если и не была особенно поэтична, то крайне сдобна и патріархальна. Скоро въ столовую вошелъ Тарасъ Абрамычъ. Онъ, какъ я уже говорилъ, былъ въ веселомъ расположеніи духа, или «въ Фантазіи», какъ объясняли это его домочадцы.
— Вишь ты погодка-то какая установилась, садясь къ столу и поглаживая бороду, проговорилъ Тарасъ Абрамычъ.
— Время къ тому идетъ, какъ-то неопредѣленно замѣтила Домна Петровна, слизнувъ съ ложки медъ.
— Время, положимъ, временемъ, а все же это, примѣрно, благодать Господня, потому благораствореніе воздуховъ, значитъ, — докторальнымъ тономъ резюмировалъ Тарасъ Абрамычъ.
— Это точно что… согласилась тетка.
— Папаса, вы поѣдете въ голодъ? спросила Соничка.
— Нѣтъ, нынче не поѣду; а что?
— Я думала, сто поѣдете; я хотѣла, когда лосадь назадъ пліѣдетъ, кататься.
Тарасъ Абрамычъ ласково улыбнулся и погладилъ ее по головкѣ. Водворилось молчаніе, прерываемое только откусываніемъ сахара, хрустѣньемъ баранокъ, звономъ посуды да хлебаніемъ чая. Значитъ чаепитіе производилось какъ и слѣдуетъ въ настоящемъ купецкомъ домѣ. Изрѣдка только Тарасъ Абрамычъ крякнетъ, да сказавъ: «ну-ка», подастъ стаканъ Домнѣ Петровнѣ, которая въ свою очередь проговоривъ «пожалуйте», подавала ему налитый стаканъ, и процессъ чаепитія продолжался, не прерываемый ничѣмъ постороннимъ. Наконецъ Тарасъ Абрамычъ выпилъ послѣдній стаканъ, сопнулъ и, издавъ какой-то неопредѣленный звукъ, проговорилъ улыбаясь:
— Душа съ Богомъ бесѣдуетъ… Газету принесли? спросилъ онъ затѣмъ.
— Принесли, давно ужь принесли, — сейчасъ подамъ, батюшка, проговорила нянька и, шмыгая башмаками, вышла изъ комнаты. Скоро она возвратилась и подала ему нумеръ «Полицейскихъ Вѣдомостей».
— Пфу-у протянулъ Тарасъ Абрамычъ и, взявъ газету, ушелъ къ себѣ въ кабинетъ.
Онъ сѣлъ въ кресла, какъ-то избоченился и, растопыривъ передъ собою во всю ширину газетный листъ, началъ пробѣгать объявленія, проговаривая вслухъ нѣкоторыя слова и пробѣгая другія мычаніемъ. Наконецъ газета была прочитана; Тарасъ Абрамычъ сложилъ ее, положила, на столъ, всталъ и подошелъ къ окну, посмотрѣлъ на дворъ, подошелъ къ другому и тамъ не найдя ничего интереснаго, сѣлъ на диванъ. Онъ видимо скучалъ; въ городъ онъ не поѣхалъ, но какъ человѣкъ не привыкшій сидѣть дома, не зналъ, чѣмъ бы заняться; хорошее расположеніе духа начинало проходить.
— Этакъ, примѣрно, еслибы съ недѣльку посидѣть, помрешь, какъ есть помрешь, проговорилъ Тарасъ Абрамычъ, принимаясь опять за «Полицейскія Вѣдомости».
Пробѣгая глазами объявленія, онъ остановился на одномъ, въ которомъ какая-то бѣдная женщина съ семействомъ, по случаю наступающаго праздника Пасхи, обращалась къ благотворителямъ за помощью.
— Э-эхъ, дѣла! вздохнулъ Тарасъ Абрамычъ, поглаживая бороду. — А что, продолжалъ онъ, — на гулянкахъ-то не съѣздить ли мнѣ къ «легистраторшѣ» -то? Все равно, вѣдь придетъ къ празднику-то просить, а тутъ по крайности, во что Богъ не поставитъ, все же, примѣрно, какъ будто доброе дѣло сдѣлано; а мнѣ же кстати и дѣлать-то нечего. Съѣзжу, право съѣзжу, а я кстати и не былъ у ней ни разу, заключилъ Тарасъ Абрамычъ рѣшительно.
Онъ велѣлъ закладывать лошадь, досталъ огромный бумажникъ, справился объ адресѣ «легистраторши» и скоро, набожно крестясь, выѣзжалъ уже на кровномъ рысакѣ изъ воротъ своего дома.
Въ нашей первопрестольной, древней Москвѣ, читатель, есть мѣста хотя и обитаемыя и даже густо населенныя, но тѣмъ не менѣе своими неудобствами могущія поспорить съ самымъ отчаяннымъ изъ уѣздныхъ городковъ. Мѣста эти во всякое время года представляютъ положительную невозможность не только проѣзда, но и прохода даже днемъ, ночью же нужно быть слишкомъ смѣлымъ, чтобы пуститься туда и слишкомъ счастливымъ, чтобъ остаться тамъ цѣлымъ, такъ какъ Фонари въ этихъ пресловутыхъ мѣстахъ встрѣчаются развѣ только на физіономіяхъ нѣкоторыхъ обитателей. Однимъ словомъ вещи, считающіяся въ центрѣ столицы необходимостью, въ мѣстахъ, о которыхъ я говорю, считаются роскошью, о которой можно только думать, да и то не всегда во всеуслышаніе. Къ такимъ-то мѣстамъ или дебрямъ московскимъ можно безъ церемоніи отнести дальнее Лефортово, или «Лафертово», какъ называютъ его нѣкоторые. Такъ вотъ-съ въ одномъ изъ самыхъ невообразимыхъ переулковъ этого «Лафертова» въ маленькомъ домикѣ, какъ-то слезливо прищурившись смотрѣвшемъ тремя окошками на улицу, обитала вдова коллежскаго регистратора Анна Ивановна Безобѣдова. Обитала она крайне бѣдно и носимая ею Фамилія какъ нельзя болѣе шла къ ея матеріальному положенію. Анна Ивановна была не стара, но нужда и забота, вѣчная борьба изъ-за куска хлѣба, давно уже положили свои слѣды на ея лицо, хотя и не сокрушили вовсе признаковъ когда-то замѣчательной красоты. Родилась она въ одномъ изъ дальнихъ губернскихъ городовъ, дѣтство свое провела въ роскоши и богатствѣ и въ молодости была одной изъ первыхъ невѣстъ въ своемъ городѣ. Много жениховъ сваталось за нее и богатыхъ, и съ хорошей карьерой впереди, но Анна Ивановна показывала всѣмъ, такъ какъ, что часто бываетъ съ богатыми невѣстами, любила одного молодаго человѣка, Николая Николаевича Безобѣдова, канцелярскаго писца и бѣдняка невообразимаго. Эти два послѣднія обстоятельства не помѣшали однако-жь Аннѣ Ивановнѣ, къ удивленію всего города, тайкомъ обвѣнчаться съ своимъ возлюбленнымъ. Отецъ ея за такую продерзость не только не согласился принять счастливыхъ, но бѣдныхъ новобрачныхъ, но даже и имена ихъ запретилъ произносить въ своемъ присутствіи. Прошло съ полгода. Отецъ Анны Ивановны заболѣлъ и умеръ, и тутъ случилось то, что часто случается въ жизни, то-есть что человѣкъ, считавшійся всѣми за богача при жизни, послѣ смерти оказывался совсѣмъ не такимъ.
Мать Анны Ивановны, кровная аристократка, не могла перенести такого пассажа и, не долго думая, тоже отправилась въ Елисейскія. Такимъ-то образомъ Анна Ивановна изъ богатой невѣсты оказалась очень бѣдной женой. Мужъ ея получалъ самое мизерное содержаніе и влюбленная чета зачастую питалась едва-едва не одной любовью. Правда, встрѣтилось одно обстоятельство, благодаря которому Николай Николаевичъ и могъ бы поправить свое положеніе и составить себѣ карьеру, именно: Анна Ивановна приглянулась начальнику Николая Николаевича. Но Безобѣдовъ былъ болѣе честенъ, чѣмъ практиченъ, болѣе мужъ, нежели афферистъ, любовь къ женѣ онъ ставилъ выше всякой благостыни и не только не съумѣлъ воспользоваться встрѣтившимся ему обстоятельствомъ, но даже разсудилъ за лучшее увезть жену куда нибудь подальше отъ грѣха. Вслѣдствіе-то этого Безобѣдовы въ одно прекрасное утро и очутились въ Москвѣ. Николай Николаевичъ пріискалъ себѣ мѣсто и зажилъ если и не особенно завидно, то и безъ крайности. Прошло года два. Въ одну изъ такихъ зимъ, когда дрова становятся дороже сахару, когда Филантропы не жалѣютъ сотенъ на благотворительный спектакль, чтобы въ результатѣ раздать по четвертаку нѣсколькимъ бѣднякамъ и дать имъ тѣмъ возможность отогрѣться вмѣсто косушки полуштофомъ, когда человѣкъ, закаленный чисто спартански, теряетъ всякое терпѣніе, — потерялъ терпѣніе и Николай Николаевичъ: онъ простудился, слегъ въ постель и умеръ. Визиты и рецепты доктора, не выгнавъ болѣзни, выгнали изъ дому Безобѣдовыхъ не только всѣ скудныя наличныя средства, по и весь скарбъ, имѣющій мало-мальски какую нибудь цѣнность. Анна Ивановна послѣ смерти и осталась въ самомъ бѣдственномъ положеніи съ шестилѣтней дочерью на рукахъ. Положеніе Анны Ивановны было по истинѣ ужасно, но мало по малу дѣлишки, хоть и съ грѣхомъ пополамъ, устроились. Безобѣдовой выбрали опекуна, героя моего разсказа Тараса Абрамыча Облапошина, который всѣ заботы свои о ней ограничилъ тѣмъ, что назначилъ ей ежемѣсячное вспомоществованіе, за которымъ и приказалъ являться каждое первое число, да помогалъ передъ праздниками. Анна Ивановна занялась кой-какимъ рукодѣльемъ на продажу, а дочь ея Сарру взяла на воспитаніе какая-то богатая барыня. Прошло десять лѣтъ. Сарра въ это время жила, уже съ матерью, такъ какъ благодѣтельница, взявшая: ее на воспитаніе, года два тому назадъ умерла. Сарра была не глупая отъ природы дѣвушка, одаренная живымъ и веселымъ характеромъ, и ея умѣнье мириться съ обстоятельствами и находить всюду и всегда возможность для веселья, хоть немного разнообразили ихъ скудную, обыденную обстановку. Образованія у своей воспитательницы Сарра не получила: выучилась болтать по французски да съ грѣхомъ пополамъ брянчать на фортопьяпо, но за то она много читала и это не прошло для нея безслѣдно и если въ ней и не выработался вѣрный взглядъ на жизнь, то все же ее можно было назвать развитой дѣвушкой. Говорятъ, что дѣти родителей, влюбленныхъ другъ въ друга, всегда бываютъ хороши. Взглянувъ на Сарру, можно было заключить, что Анна Ивановна и ея мужъ были влюблены другъ въ друга страстно, потому что Сарра была дѣйствительно красавица. Описывать красоту чего бы то ни было трудно вообще, но описывать красоту женщинъ, по моему, трудно въ особенности — никоимъ образомъ не потрафишь. Положимъ, что хорошо, то хорошо, но все-таки какъ хотите, а красота дѣло вкуса, а угодить всѣмъ вкусамъ, согласитесь, не только трудно, но положительно невозможно. Тогда бы мнѣ пришлось росписывать Сарру на всѣ возможные лады и я бы ввѣкъ не дошелъ до начала разсказа, а вы, взявши читать мой разсказъ, конечно не ожидаете, да по всей вѣроятности и не желаете встрѣтить въ немъ цѣлую коллекцію фотографическихъ карточекъ разныхъ степеней красоты. И такъ я говорю, и говорю положительно вѣрно, что Сарра была красавица, а тамъ можете вообразить ее по своему идеалу. Анна Ивановна души не чаяла въ дочери. Одно смущало бѣдную мать: это невозможность доставить Саррѣ свойственныхъ ея лѣтамъ удовольствій и хоть мало-мальски порядочной обстановки. Горьки были тѣ минуты въ жизни бѣдной женщины, когда она, вспомнивъ свою полную роскоши и блеска молодость, глядѣла на согнутую надъ пяльцами красавицу дочь и она еще ниже склонялась надъ работой и старалась заглушить подступавшія къ горлу слезы. И должно сказать, что подъ вліяніемъ-то этихъ минутъ Анна Ивановна, эта когда-то гордая аристократка губернскаго города, унижалась и часто льстила какой нибудь купчихѣ, чтобъ только пажить лишній рубль.
Въ тотъ день, когда начинается мой разсказъ, въ маленькой квартиркѣ Безобѣдовыхъ все было по возможности прибрано для встрѣчи наступающаго праздника и царствовавшія въ комнатахъ порядокъ и чистота замаскировывали бѣдность. Работа была окончена и обѣ женщины молча сидѣли въ своей комнатѣ: Анна Ива новна у окна, молча смотря на улицу. Сарра на покосившемся диванѣ со взятою у кого-то изъ сосѣдей книгою.
— Вотъ ужь и праздникъ на дворѣ, прервала молчаніе Анна Ивановна, — какъ постъ-то скоро прошелъ!! давно ли кажется Рождество было…
— Тѣмъ лучше, весело сказала Сарра, оставляя книгу.
Анна Ивановна вздохнула.
— Что вы вздохнули, мамаша?
— Да такъ… уклончиво отвѣчала Анна Ивановна и отвернулась къ окну.
— Нѣтъ, не правда, говорила Сарра, подходя къ матери и обнявъ ея шею руками.
Въ это время у окна остановился рысакъ Облапошина.
— Сарра, нашъ опекунъ пріѣхалъ! сказала Анна Ивановна, вставая съ мѣста.
— Что вы? удивилась Сарра.
Дѣйствительно, Облапошинъ вошелъ уже въ кухню и снималъ колоши. Сарра убѣжала въ другую комнату, служившую спальней, а Анна Ивановна, накинувъ на плечи платокъ, пошла въ кухню.
— А вотъ чай не ожидала меня? улыбаясь, обратился къ ней Тарасъ Абрамычъ.
— Дѣйствительно, Тарасъ Абрамычъ, я васъ не ожидала. Очень рада, покорнѣйше прошу, приглашала его Анна Ивановна.
— То-то вотъ и есть, говорилъ Облапошинъ, входа какъ былъ въ шубѣ въ комнату.
Онъ тяжело опустился въ полуразрушенное кресло, сопнулъ, погладилъ бороду и началъ осматривать комнату.
— Какъ это вы вздумали къ намъ? обратилась къ нему Анна Ивановна, садясь на диванъ.
— Да ты чай сама бы пришла, кабы я не пріѣхалъ, сказалъ Облапошинъ. Хозяйка потупилась. — А знаешь, продолжалъ онъ, — говорится: дорого яичко къ великому дню. А самой-то, поди, передъ праздникомъ-то и не всегда слободно идти-то. Какой ни на-есть, а все вѣдь домъ, — иногда, примѣрно, и оставить нельзя. Ну, вотъ я и того, чай молъ деньги тоже надобны, съѣзжу, молъ, и дни-то стало быть такіе стоятъ, страстная недѣля, примѣрно, и все такое… свезу молъ что ни на-есть по силѣ возможности, а она Богу помолитъ, говорилъ Тарасъ Абрамычъ, пощелкивая указательнымъ пальцемъ по козырьку Фуражки. — Молишь ли Бога-то за меня? спросилъ онъ вдругъ.
— Какъ же мнѣ не молиться за васъ, когда… начала было Анна Ивановна.
— Ну, ну, перебилъ ее Тарасъ Абрамычъ, — я вѣдь понимаю, я, примѣрно, сказалъ такъ только, ради, значитъ, того, что стало быть… никто то-ись, какъ Богъ, потому и въ писаніи говорится: власъ съ главы стало быть не упадетъ, потому, примѣрно, все въ Богѣ. А ты вотъ что: вотъ тебѣ примѣрно стало быть на праздникъ. — Облапошинъ подалъ Аннѣ Ивановнѣ десятирублевую бумажку. — Да того, продолжалъ онъ, кивая головой на ея благодарность, — поди-ко у кучера спроси, кулекъ тамъ есть, возьми его, я тамъ, значитъ, кой-что велѣлъ приспособить.
Анна Ивановна вышла, а Тарасъ Абрамычъ, положивъ на столъ фуражку, взялъ оставленную Саррой книгу и, заложивъ пальцемъ страницу, открылъ первый листъ и принялся въ полголоса читать заглавіе, произнося по печатному каждую букву.
— Мер-твы-я ду-ши, прочелъ Тарасъ Абрамычъ, сдѣлалъ: гмъ! и, прошептавъ: «Боже! очисти мя грѣшнаго!», открылъ задержанную пальцемъ страницу и продолжалъ читать: — Прі-ѣз-жій конь, конь на-шеп-тывалъ что-то на ухо чу-ба-ро-му…. чуба-рому и вѣро… — «Боже милосливый!» вздохнулъ Тарасъ Абрамычъ и продолжалъ далѣе: — Въ-роят-ночу-чушь страш-ную… гмъ… по-то-му что чу-ба-чуба-рый без-пре-стан-но встря-хи-валъ ушами. — Тьфу! я, примѣрно, думалъ тутъ что ни на-есть о душѣ, а тутъ вишь ты меренья должно разговариваютъ, проговорилъ Тарасъ Абрамычъ, кладя книгу.
Вошла Анна Ивановна.
— Благодарю васъ, Тарасъ Абрамычъ… что это вы, право… проговорила она.
— На здоровье.
— Какъ это право, столько навезли всего…
— А чего тамъ, наплевать. Ну, какъ живешь-то?
— По немножку живу, благодарю васъ, сказала Анна Ивановна, садясь.
— Дорого за фатеру-то платишь?
— Шесть рублей.
— Такъ. Работаешь что?
— Какъ же, работаю, бѣлье шью, платья, если приходится.
— Да, да, да, это все хорошо. Ну, а это, примѣрно, — Облапошинъ кивнулъ головой на книгу, — скуки ради?
— Это дочь читаетъ.
— Да! Что-жь ты, заговорилъ Тарасъ Абрамычъ, — а у меня и изъ ума вонъ, что у тебя дочь-то есть. Велика чай таперя?
— Семнадцатый годъ.
— Обучалась гдѣ, ай въ людяхъ живетъ?
— Да, она нѣсколько лѣтъ жила, или гостила скорѣй, у одной барыни, такъ тамъ училась, а теперь со мной живетъ.
— Такъ. А стало если бы отдать куда въ люди, ай не рука? А то вѣдь жалованье хорошее даютъ.
— Да она у меня и дома со мной работаетъ.
— Да, да, да… ну, коли работаетъ, такъ такъ, а что ежели примѣрно балабенитъ, такъ сама знаешь, это вѣдь не что нибудь. Вотъ и мы, примѣрно, и то безъ дѣловъ никогда не остаемся, потому, примѣрно, трудиться всякій должонъ. Такъ-то.
— Конечно, согласилась Анна Ивановна.
— Что-жь ты мнѣ ее, примѣрно, не покажешь? Я вѣдь ее, знаешь, еще ребенкомъ видѣлъ.
— Сейчасъ, сейчасъ, Тарасъ Абрамычъ, сказала Анна Ивановна и ушла въ спальную. — Сейчасъ выйдетъ, сказала она, возвращаясь.
— Да, примѣрно, что она тамъ прифабривается-то, проговорилъ Облапошинъ, — я вѣдь не взыщу.
— Ну, все знаете, Тарасъ Абрамычъ, нельзя же…
— Да, да…
Въ это время вышла Сарра.
Говорятъ, что красота имѣетъ вліяніе даже на дикихъ звѣрей. Этого я не знаю, знаю только, что Сарра своимъ появленіемъ произвела на гостя странное для него впечатлѣніе. Когда дверь отворилась, онъ какъ-то солидно крякнулъ и принялъ было важную осанку; но Сарра вошла въ комнату, Тарасъ Абрамычъ взглянулъ на нее и потомъ поднялъ вопросительно брови на Анну Ивановну.
— Дочь моя Сарра, рекомендовала она.
— Такъ-съ, проговорилъ Тарасъ Абрамычъ, запахивая шубу.
Сарра молча поклонилась и сѣла около матери.
— Вотъ какая большая стала, сказала Анна Ивановна, указывая на дочь.
— Да, это точно, что старое старится, а молодое ростетъ, поглаживая бороду, говорилъ Облапошинъ.
Онъ былъ повидимому въ неловкомъ положеніи: запахивалъ и распахивалъ шубу, гладилъ бороду, поправлялъ волосы и вообще былъ въ положеніи человѣка, не знающаго что съ собой дѣлать. До сихъ поръ онъ игралъ здѣсь первую роль и сознавалъ свое значеніе, но съ появленіемъ Сарры онъ невольно уступилъ ей свое первенство, стушевался передъ нею. Но это не было эстетическое наслажденіе красотой. Правда, это было удивленіе красотѣ Сарры, но удивленіе, соединенное съ сознаніемъ неловкости своего послѣдняго разговора о Саррѣ съ ея матерью. До появленія Сарры Облапошинъ считалъ себя благодѣтелевъ въ этомъ домѣ и по своему перазвитію позволялъ себѣ относиться къ хозяйкѣ нѣсколько покровительственно. Появленіе Сарры придало новый колоритъ всей картинѣ: красота ея, такъ сказать, затмила всю непривлекательность бѣдной обстановки и Облапошинъ невольно почувствовалъ себя здѣсь гостемъ и инстинктивно сознавалъ, что долженъ подчиниться всѣмъ правиламъ отношеній гостя къ хозяйкамъ. Ему уже показалось неловкимъ, что онъ сидитъ въ шубѣ. Но онъ сознавалъ также и всю трудность перехода въ новую роль. Гордость его была уколота и онъ мысленно раскаявался въ своемъ визитѣ.
— Однако пора, проговорилъ онъ, вставая.
— Тарасъ Абрамычъ, куда же вы? чайку бы стаканчикъ выкушали, приглашала его хозяйка.
— Нѣтъ, это ужь былое дѣло, да и ко двору надоть.
— Нѣтъ, прошу васъ, останьтесь, — я сейчасъ самоварчикъ поставлю, просила Анна Ивановна.
— Да право кабы можно, я-бъ не сталъ вѣдь…
— Полноте, полноте! проѣхали такую даль, да ужь и чайку не накушаться.
— Ну, ладно, ладно, только вотъ шубу надоть спять. Тарасъ Абрамычъ вышелъ въ кухню, снялъ шубу и возвратился.
— Я сейчасъ, проговорила Анна Ивановна и ушла. Облапошинъ и Сарра остались вдвоемъ и оба почувствовали себя въ неловкомъ положеніи. Сарра сознавала, что какъ хозяйка она должна занимать гостя, но отсутствіе какихъ бы то ни было общихъ интересовъ между ею и имъ было для нея очевидно и ставило ее въ тупикъ. Облапошинъ же не могъ сообразить, какъ ему должно относиться къ Саррѣ, чтобъ не оскорбить ее и какъ нибудь не уронить своего достоинства. Онъ первый прервалъ молчаніе.
— Эка у васъ здѣся, примѣрно, дорога какая… сказалъ онъ.
— Ужасно! проговорила Сарра. — Повѣрите ли, ни лѣтомъ, ни зимой проходу нѣтъ, а ужь про осень и весну и говорить нечего..
— Это отъ Думы никакого стало быть попеченія нѣтъ, заключилъ Тарасъ Абрамычъ. — Вы, примѣрно, давно на этой Фатерѣ-то живете?
— О, я еще маленькая была, когда мамаша сюда переѣхала.
— Ветчинникъ-то кто?
— Что? переспросила Сарра.
— Кто, примѣрно, хозяинъ-то у васъ?
— А!… Чиновникъ одинъ.
— Сходъ-то должно небольшой?
Сарра взглянула вопросительно на собесѣдника, Облапошишь съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
— Извините, Тарасъ Абрамычъ, сказала Сарра, смѣясь, — я не поняла васъ, я такая дурочка въ этихъ дѣлахъ, ничего не понимаю.
Задушевный смѣхъ Сарры благотворно подѣйствовалъ на Облапошина. Онъ глядѣлъ на эту стройную, чудно хорошенькую дѣвушку, такъ наивно разсмѣявшуюся на его вопросъ, и гордый Тараса, Абрамычъ, не простившій бы никому этого неумѣстнаго смѣха, простилъ его Саррѣ, простилъ какъ сильный слабому и даже самъ разсмѣялся съ нею. «И я-то, думалъ онъ, смѣясь, — нашелъ о чемъ заговорить съ нею». Благодаря этому обстоятельству, разговоръ принялъ болѣе общее направленіе. Сарра скоро примѣнилась къ нѣкоторымъ странностямъ своего собесѣдника и ловко поддерживала разговоръ во все время чая. Она отъ души смѣялась, когда видѣла, что Тарасъ Абрамычъ хочетъ разсмѣшить ее, и напротивъ, благоразумно сдерживалась, услыхавъ отъ него какое нибудь нелѣпое выраженіе, которому онъ хотѣлъ придать серьезное значеніе. Облапошинъ развеселился окончательно, даже просидѣлъ съ полчаса послѣ чая, и уѣхалъ, взявъ слово съ Анны Ивановны, что она будетъ у него на Пасхѣ съ дочерью.
Пріѣхавъ домой, Тарасъ Абрамычъ пообѣдалъ и легъ спать. Проснулся онъ къ чаю. Чай проходила, обычнымъ порядкомъ, но Тарасъ Абрамычъ былъ недоволенъ. Онъ вспомнилъ веселый чай у Безобѣдовой и съ гримасой принималъ стаканъ изъ морщинистой, сухой руки тетки, вспоминая нѣжную, пухленькую ручку Сарры, подававшую ему чай утромъ. Выпивъ нѣсколько стакановъ, онъ молча ушелъ въ кабинетъ. Дѣлать было нечего, какъ и утромъ; онъ скучалъ, по скука была еще сильнѣе. Тарасъ Абрамычъ ходилъ изъ комнаты въ комнату и придирался ко всѣмъ. Наконецъ на выручку его и домашнихъ ударили ко всенощной. Облапошишь одѣлся и ушелъ въ церковь. Въ церкви онъ усердно молился, но какъ на грѣхъ около него стояла молоденькая, недурненькая собою дѣвушка, повидимому модистка. Облапошинъ молился, не обращая на нее вниманія, но потянувшись съ деньгами къ проходившему мимо съ блюдомъ старостѣ, Тарасъ Абрамычъ замѣтила, ее и ему показалось, что около него стоитъ Сарра. Отъ взглянулъ на сосѣдку и увидалъ, что ошибся. «Эка похожа, какъ свинья на пятіалтынный! подумалъ отъ, — эта и въ подметки къ ей не годится». И Сарра во всей своей красотѣ вспомнилась Облапошину.
— Боже, очисти мя грѣшнаго! шепталъ онъ, усиленно крестясь; по религіозное настроеніе духа было разстроено. Напрасно Облапошишь молился, напрасно съ напряженнымъ вниманіемъ слушалъ пѣніе: чѣмъ болѣе старался отъ забыть Сарру, тѣмъ упорнѣе преслѣдовалъ его ея образъ.
Кто-то когда-то сказалъ, что любви какъ чувства, непроизвольно овладѣвающаго человѣкомъ, не существуетъ, что любовь есть не болѣе какъ повтореніе нравящихся человѣку обстоятельствъ; въ любви обстоятельствами конечно являются встрѣчи. Я не признаю царившаго когда-то мнѣнія о сродствѣ душъ, иначе любовь Тараса Абрамыча къ Саррѣ не имѣла бы никакого смысла, потому что родства, даже самого дальняго, между душой Сарры и душой Тараса Абрамыча существовать конечно не могло, но вмѣстѣ съ тѣмъ я не согласенъ и съ приведеннымъ выше мнѣніемъ. Положимъ, что любовь зарождается отъ повторенія нравящихся человѣку обстоятельствъ, то-есть встрѣчъ. Встрѣча съ женщиной произвела на мужчину пріятное впечатлѣніе, онъ желаетъ и ищетъ повторенія этой встрѣчи и въ концѣ концовъ привыкаетъ, и эти встрѣчи дѣлаются для него необходимостью. Но отъ него ли зависитъ искать или не искать этихъ встрѣчъ? Этотъ вопросъ безусловно разрѣшается въ пользу непроизвольнаго зарожденія любви, будь это чувство основано на уваженіи внутреннимъ качествамъ, или послѣдствіемъ впечатлѣнія, произведеннаго красотой. Разница въ результатахъ: въ первомъ случаѣ любовь является чувствомъ осмысленнымъ и болѣе прочнымъ, во второмъ — безотчетнымъ и часто скоропроходящимъ, если внутреннія качества влюбленныхъ не отвѣтятъ впечатлѣнію, произведенному наружностью. Это все я сказалъ къ тому, чтобы кто нибудь изъ читателей не заподозрилъ меня, что я въ своемъ разсказѣ вывелъ чувство, которому въ жизни нѣтъ и мѣста. Сознаюсь, что влюбленнаго купца облапошинскаго пошиба встрѣтить трудно. По какъ же назвать то состояніе, въ которомъ находится, хотя и не шикозный, но все-таки герой мой? Да-съ, это любовь и любовь чѣмъ болѣе сильная, что Тарасъ Абрамычъ старался всѣми силами отъ нея отвертѣться. Но старанія его не приводили ни къ чему и Тарасъ Абрамычъ скучалъ весь слѣдующій день и съ какимъ-то озлобленіемъ сѣли за чай. Процессъ чаепитія отступилъ на второй планъ; потребность поболтать, пошутить, выйдти нѣсколько изъ обычной однообразной жизни была вызвана, но не имѣла удовлетворенія. Тарасъ Абрамычъ рѣшился даже самъ развеселить себя за чаемъ, для чего разсказалъ какую-то потѣшную исторію и попробовалъ расхохотаться. Но въ отвѣтъ на его самоувеселеніе нянька вытаращила удивленно глаза, а старуха тетка покачала головой, проговоривъ укоризненно:
— Дни какіе стоятъ, а вы срамоту такую за столомъ произносите!
— Таперь стало быть и смѣяться, примѣрно, грѣхъ? Стало быть надоть сидѣть какъ кикиморѣ? гордо сказалъ Облапошинъ.
— Да вѣдь дни-то какіе…
— Ну, учить-то меня еще носомъ не вышла! строго говоритъ Тарасъ Абрамычъ. — Я, примѣрно, знаю, что дѣлаю, не пьянъ чай, не чертовщину какую сказалъ.
— Господи помилуй! крестясь, прошамкала Домна Петровна.
— Мнѣ ужь надоѣло медвѣдемъ-то ходить.
— Да я такъ…
— Тьфу! сердито отплюнулся Облапошинъ и вышелъ изъ комнаты.
Эта сцена еще болѣе оттолкнула его отъ царствовавшихъ порядковъ въ домѣ. Онъ сердито ходилъ по кабинету, его озлобило, что онъ захотѣлъ пошутить и никто не съумѣлъ поддержать его.
— Пшь, грѣхъ нашли! ворчалъ онъ. — Да я, примѣрно, болѣ грѣха-то на душу взялъ таперь, осерчавъ-то… Грѣхъ! Спасается, сидитъ какъ рѣдька, слова изъ нея, примѣрно, не выколотишь.
На слѣдующій день послѣ заутрени семья Облапошнныхъ сидѣла за чайнымъ столомъ, уставленнымъ разными снѣдями, между которыми самое видное мѣсто занимали почтенныхъ размѣровъ куличъ и пасха. Явились съ поздравленіями прислуга и прикащики. Тарасъ Абрамычъ былъ «въ фантазіи»: онъ шутилъ, балагурилъ и вообще настроеніе его духа какъ нельзя болѣе соотвѣтствовало дню. Наконецъ Тарасъ Абрамычъ облобызался со всѣми прикащиками и прислугой, визитеры ушли и Облапошины принялись за чай.
— Вездѣ-то теперь, по всей-то Москвѣ матушкѣ, радость великая, сказала Домна Петровна.
— Опричь тапера этого дня ни одинъ не придется, потому это, примѣрно, Свѣтлое воскресенье, говорилъ Тарасъ Абрамычъ, набивая ротъ куличемъ и пасхой. — Вотъ погоди-кась солнышко и то, значитъ, играть начнетъ, потому значитъ радость велія.
— Да, да, соглашалась Домна Петровна, — всякій и бѣдный человѣкъ и то въ этотъ день… — Домна Петровна не договорила, что въ этотъ день.
Тарасъ Абрамычъ мысленно перенесся въ Лефортово, ничего не отвѣтилъ теткѣ и только подумалъ, хмуро взглянувъ на нее: «только я здѣся съ тобой безтолочью сижу» и началъ шутить съ дочерью.
Первые дни праздника прошли обычнымъ порядкомъ въ домѣ Облапошина и ничѣмъ кромѣ кушанья не отличались отъ поста. Наступилъ четвергъ. Вскорѣ послѣ утренняго чая Тарасъ Абрамычъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ и читалъ полученное письмо, какъ вошла Домна Петровна.
— Тарасъ Абрамычъ, тамъ опекаемая съ дочерью пришла, сказала она.
— Гдѣ? живо спросилъ онъ.
— Тамъ внизу сидятъ.
— Такъ проси въ гостиную, чего-жь ты? вѣдь они чай въ гости пришли, приказалъ онъ, вставая.
Тарасъ Абрамычъ забылъ всю свою солидность, живо сбросилъ халатъ, надѣлъ сюртукъ, пригладилъ волосы и бороду и вышелъ въ гостиную, гдѣ сидѣли Анна Ивановна и Сарра. Тарасъ Абрамычъ похристосовался съ Анной Ивановной и обратился къ Саррѣ, съ которой потребовалъ христосоваться непремѣнно до трехъ разъ и затѣмъ приказалъ подавать самоваръ. За чаемъ шелъ оживленный разговоръ; всѣ, исключая Домны Петровны, были веселы. Звонкій смѣхъ Сарры весело раздавался по комнатамъ, ему вторила Соничка, полюбившая Сарру съ первой встрѣчи, и порою громко гремѣлъ жирный хохотъ Облапошина. Сопя ни на минуту не отходила отъ Сарры и послѣ чая непремѣнно хотѣла играть съ нею въ куклы. Анна Ивановна собралась было домой, по Тарасъ Абрамычъ и слышать не хотѣлъ и оставилъ гостей обѣдать. Обѣдъ прошелъ шумно и весело; Тарасъ Абрамычъ выпилъ и раскуражился еще болѣе. Сначала его смущалъ вопросъ, какъ обращаться къ гостямъ и отъ старательно избѣгалъ мѣстоименій; за обѣдомъ же началъ обращаться съ ними «на ты», даже Сарру безъ церемоніи называлъ Сарринькой. Послѣ обѣда Соня предложила Саррѣ догонять ее, они побѣжали изъ комнаты въ комнату и скоро ихъ веселый и звонкій смѣхъ раздавался въ залѣ.
— Танцуй, Соничка, сказала Сарра, подходя къ роялю и садясь за него.
Рояль у Облапошина была хотя очень дорогая, но стояла, какъ говорится, «для небели». Сарра заиграла польку и звуки инструмента какъ-то странно поразили всѣхъ. Скоро Тарасъ Абрамычъ, Домна Петровна, Анна Ивановна и нянька вошли въ залъ.
— Ай-да, да! крикнулъ Тарасъ Абрамычъ, входя въ залъ. Сарра живо отъ польки перешла къ русскимъ пѣснямъ. — Вотъ люблю! Ей-богу люблю! говорилъ Облапошинъ, нескладно топчась по залу. — Ну, Соня, давай вмѣстѣ. — Онъ взялъ дочь за руки. Сарра вдругъ заиграла «камаринскую»; удовольствію Тараса Абрамыча не было предѣловъ и онъ буквально козломъ скакалъ по залу.
— Экъ его! на старости лѣтъ какіе крендели гнетъ! ворчала Домна Петровна.
Поздно вечеромъ отпустилъ Тарасъ Абрамычъ гостей и даже приказалъ заложить лошадь, чтобъ отвезти ихъ. Соня не хотѣла разстаться съ Саррой, расплакалась, прощаясь съ нею, и успокоилась только тогда, когда отецъ обѣщалъ на завтра ѣхать съ ней къ Саррѣ.
— Въ самомъ дѣлѣ, вотъ что, Анна Ивановна, говорилъ онъ, прощаясь и давая ей двадцатипятирублевую ассигнацію, — завтра мы къ тебѣ обѣдать пріѣдемъ, ей-ей пріѣдемъ.
На слѣдующій день Тарасъ Абрамычъ сдержалъ слово и поѣхалъ съ Соней обѣдать къ Аннѣ Ивановнѣ.
— Ностока-съ, остановилъ онъ кучера у галантерейнаго магазина. — Сиди, я сейчасъ, обратился Тарасъ Абрамычъ къ Сонѣ и пошелъ въ магазинъ.
— Надоть мнѣ, почтеннѣйшій, примѣрно какую нибудь штукенцію, обратился онъ къ встрѣтившему его нѣмцу-хозяину.
— И что же ни жиляетъ? переспросилъ тотъ.
— Ну, примѣрно, какую ни на-есть исторію, презентъ сдѣлать надоть.
— Презентъ, глубокомысленно повторилъ нѣмецъ, — барышня тамъ или кавалеръ, кому ни жиляетъ дарить? спрашивалъ онъ, обводя глазами шкафы.
— Барышнѣ, барышнѣ, такъ то-ись что нибудь этакое.
Много вещей пересмотрѣлъ Тарасъ Абрамычъ и наконецъ остановился на бронзовомъ яйцѣ съ рабочимъ нессесеромъ внутри. Долго торговался онъ за эту, по его выраженію, «пустошь», но наконецъ торгъ былъ оконченъ и Тарасъ Абрамычъ повезъ подарокъ Саррѣ.
Прошло нѣсколько дней, въ теченіи которыхъ Соничка только и толковала о Саррѣ и безпрестанно приставала къ отцу съ вопросомъ, скоро ли она придетъ? Да и самъ Тарасъ Абрамычъ былъ подъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ на него Саррою. Въ воскресенье на Ѳоминой недѣлѣ онъ рѣшился послать за Безобѣдовыми.
— Надоть утѣшить дѣвчонку-то, сказалъ онъ Домнѣ Петровнѣ, — пошли-ка лошадь за Анной Ивановной, пущай пріѣдетъ съ дочерью.
Опять шумъ, смѣхъ и говоръ нарушили однообразную тишину дома Облапошина, опять Тарасъ Абрамычъ вышелъ изъ обычной колеи и былъ веселъ и любезенъ съ гостями до крайности.
Всю слѣдующую недѣлю Тарасъ Абрамычъ былъ не въ «Фантазіи». Онъ ко всему придирался, всѣмъ былъ недоволенъ, не давалъ никому покоя. По вечерамъ, возвратившись изъ города, онъ молча, поглаживая бороду, ходилъ изъ комнаты въ комнату. Дума о Саррѣ коломъ сидѣла въ головѣ его. Все въ его комнатахъ напоминало ему Сарру. Если я и сказалъ, что Тарасъ Абрамычъ былъ влюбленъ, то не могу не сознаться, что любовь его была не похожа на обыкновенную любовь и не подходила ни къ одному изъ ея подраздѣленій. Это скорѣй была борьба гордости съ обаяніемъ, произведеннымъ Саррою.
— Что-жь я таперя, говорилъ онъ самъ съ собою, — рабенокъ, аль примѣрно дуракъ какой? Хожу какъ въ воду опущенный и то-ись вотъ лѣзетъ она мнѣ, примѣрно, въ глаза, ровно вотъ она здѣся. Въ залу тоись какъ войду, вотъ ровно она на «раяли» играетъ. И знаю, примѣрно, что срамота это одна, а ничего нельзя подѣлать, потому стало быть мила она мнѣ. И вѣдь диви бы то-ись что нибудь… а то и годовъ мнѣ, слава те Господи; и что-жь она? Опекаемая моя. Ну, еще будь, примѣрно, какая ни на-есть… а то вѣдь голь перекатная. Нѣтъ, дурь-то эту надоть выбить изъ головы-то, примѣрно, потому дѣло совсѣмъ не подходящее… рѣшительно заключилъ Тарасъ Абрамычъ. — А что же тутъ подѣлать надоть? спросилъ онъ себя. — Это, примѣрно, боль, какъ есть боль, потому дѣло совсѣмъ несообразное. Лѣчиться надоть, еще рѣшительнѣе заключилъ онъ.
Это было въ воскресенье передъ обѣдомъ. За обѣдомъ онъ опять вспомнилъ Сарру, не выдержалъ и тотчасъ послѣ обѣда послалъ за докторомъ. Докторъ скоро пріѣхалъ и нѣсколько удивленно посмотрѣлъ на паціента.
— Что съ вами? спросилъ онъ.
— Да что, сударь, какъ будто вотъ «вертижъ» какой.
— Что такое?
— Да то-ись не по себѣ мнѣ…
— Позвольте пульсъ.
Докторъ пощупалъ пульсъ, посмотрѣлъ въ лицо Тараса Абрамыча, пожалъ плечами и попросилъ показать языкъ; языкъ тоже не подалъ никакого повода усомниться въ удовлетворительности здоровья паціента.
Докторъ терялся въ догадкахъ.
— Что же вы чувствуете? спросилъ онъ.
— Я вамъ говорю, то-ись какъ будто примѣрно разстройство какое.
— Аппетитъ есть у васъ?
— Апикитъ? Есть.
— Что же у васъ болитъ?
— Да ка"къ вамъ сказать?… Болѣть, примѣрно, ни, чего не болитъ, а дурь разная въ голову лѣзетъ.
— Какая же дурь? спросилъ докторъ.
— Сказать этого доподлинно я вамъ не могу, потому совсѣмъ не подходяще, а то-ись какъ будто затмѣніе какое . пояснялъ Облапошинъ.
— Водку вы кушаете?
— Ничего, пью.
— Вамъ не надо пить.
— Гмъ… ладно.
— Когда почувствуете себя не хорошо, дурь-то когда въ голову полѣзетъ, просто положите холодный компрессъ на голову, — докторъ показалъ куда.
— Какъ-съ? переспросилъ Тарасъ Абрамычъ.
Докторъ объяснилъ, что такое компрессъ и какъ съ нимъ обращаться.
— Это не поможетъ, рѣшилъ Облапошинъ.
— Какъ?"
— Да такъ, потому вода, что въ ней! Вы то-ись что нибудь этакое позабористѣй.
Докторъ подумалъ, прописалъ какую-то микстуру и уѣхалъ. Тарасъ Абрамычъ началъ лѣчиться отъ любви воздержаніемъ, компрессами и микстурой. Прошло нѣсколько дней, но лѣченіе не оказало никакого дѣйствія и Тарасъ Абрамычъ вновь пригласилъ доктора, который пришелъ къ заключенію, что больному нужно принять слабительнаго. Тарасъ Абрамычъ принималъ слабительное и на чемъ свѣтъ стоитъ ругалъ доктора.
— Чортъ его дери! говорилъ Тарасъ Абрамычъ, — чтобъ ему самому этакъ-то!… Ложку, примѣрно, вы. пьешь, а съ позволенія сказать… Доктора! — укоризненно; говорилъ онъ, — только бы деньги брать да примѣрно замучить вотъ такъ-то человѣка.
Домна Петровна перепугалась не на шутку и посовѣтовала Тарасу Абрамычу бросить такое «несообразное» лѣченье и съѣздить посовѣтываться къ одной старушкѣ, которая лѣчитъ отъ всѣхъ болѣзней и отчитываетъ въ случаѣ надобности съ большимъ успѣхомъ одержимыхъ нечистымъ. Тарасъ Абрамычъ поѣхалъ. Старуха, отчитывающая отъ черта, жила бѣдно и когда пріѣхалъ
Облапошинъ, была нѣсколько выпивши.
— Вижу, вижу, знаю… загадочно встрѣтила она
Тараса Абрамыча.
Тотъ сконфузился.
— Потолковать надоть малость съ тобой, проговорилъ онъ, садясь.
Онъ объяснилъ ей какъ доктору свое состояніе, по старуха оказалась въ болѣзняхъ подобнаго рода опытнѣе медика и рѣшительно объявила Облапошину, что у него «сумлѣніе»; дала ему цѣлый ворохъ травы, которую велѣла пить каждый день натощакъ и кромѣ того дала пузырекъ съ какою-то жидкостью и велѣла вытираться ею въ банѣ.
— А сновидѣнія не мучаютъ? спросила она.
— Гдѣ не мучить, отвѣчалъ Облапошинъ, — сновидѣнія-то еще пуще…
— Ну, такъ вотъ что, сказала старуха, подавая ему какой-то стручекъ, — вотъ этотъ самый стручекъ клади ты каждую ночь подъ подушку.
Тарасъ Абрамычъ уѣхалъ и аккуратно исполнялъ нѣсколько дней предписанія старухи. Но и симпатіи противъ «сумлѣнія» оказались такъ же безполезны, какъ и медицина. Но они покрайней мѣрѣ не изнурили такъ больнаго Тараса Абрамыча и онъ вновь поѣхалъ къ старухѣ.
— Да вотъ что, говорила ему старуха, — ужь если эти средствія не помогли, такъ стало у тебя не «сумлѣніе», а надо быть что другое. Да надо такъ полагать, что ты «одержимъ».
— Ну!
— Я те вѣрно сказываю, потому ежели въ головѣ не хорошо, такъ али бы это сумлѣніе, али бы нечистый.
— Что-жь таперь, какъ съ нимъ, съ нечистымъ-то, примѣрно? тревожно спросилъ Облапошинъ.
— Надоть его извлечь.
— А ты можешь это извлечь-то, примѣрно9
— Невозможнаго, судырь, на свѣтѣ нѣтъ, потому на то мнѣ и знаніе это открыто, убѣдительно говорила старуха. — Только мнѣ надоть вѣрно все узнать, какое ты, значитъ, безпокойство имѣешь, потому самому, что я должна узнать, какой въ тебѣ нечистый сидитъ.
— Да чай обнаковенный…
— Вотъ то-то и есть, что нѣтъ. Ты думаешь, примѣрно, нечистый-то одинъ что ли? Какъ бы не такъ! Есть, значитъ, самъ Сатаніилъ — это набольшій, а то есть еще Сатана, — этотъ поменѣе, въ родѣ, значитъ, сиклитаря, а тамъ ужь дьяволы, черти, — этихъ видимо-невидимо. А ты думала, одинъ онъ! Онъ дѣловъ-то сколько надѣлаетъ, такъ гдѣ-жь ему…
— Одному гдѣ успѣть, согласился Тарасъ Абрамычъ.
— Ихъ можетъ тыща, аль можетъ и больше, потому легіонъ, сила. Такъ-то. Ихъ проклятыхъ около кажпппаго человѣка нѣсколько сотенъ ходитъ…
— Ну?! перебилъ Облапошинъ.
— Вѣрное слово я тебѣ говорю, потому самъ ты разсуди, они вотъ хоть бы наши прогрѣшенія записываютъ, а вѣдь они ничего съ собой не могутъ имѣть, ни, такъ будемъ говорить, грамотку или что, — ему этого нельзя…
— Нельзя?
— Нельзя. Потому духъ. А онъ кажинный грѣхъ относитъ туда, въ преисподнюю, а тамъ ужь на хартіяхъ и пишутъ. Такъ разсуди ты: кабы ежели одинъ была, приставлена, хушь къ тебѣ, такъ пока онъ одинъ твой грѣхъ понесетъ туда, ты тѣмъ часомъ нагрѣшишь-то сколько? Стало быть онъ пропустить долженъ. Такъ-то.
— На чемъ же они пишутъ-то? заинтересовавшись, спросилъ Тарасъ Абрамычъ.
— На хартіяхъ.
— И эти хартіи, примѣрно, куды же?
— А вотъ когда «свѣтапредставленіе» будетъ, они стало быть хартіи-то эти и предоставятъ…
— Такъ вѣдь онъ чортъ?
— Вѣстимо чортъ, — нечистый, одно слово.
— Такъ, примѣрно, какъ же онъ самъ то-ись смущаетъ, самъ и пишетъ? Ему вѣдь, примѣрно, довѣрія нельзя дать, потому онъ нивѣсть что напишетъ.
На этотъ аргументъ старуха не могла дать яснаго отвѣта и разговоръ перешелъ къ цѣли посѣщенія Облапошина. Тарасъ Абрамычъ такъ струсилъ чорта, что разсказалъ старухѣ безъ утайки всю «дурь», которая лѣзетъ ему въ голову. Старуха нашла, что въ Тарасѣ Абрамычѣ помѣстился самъ Сатаніилъ, «извлечь» котораго хотя и очень трудно, но что если онъ не пожалѣетъ денегъ, то она Сатаніила изъ него вытуритъ. Облапошинъ впередъ заплатилъ старухѣ и она принялась выгонять засѣвшаго въ паціентѣ чорта.
— Этотъ силенъ, говорила она, — его теперь не то, что другаго, его кромѣ отчитыванья да значитъ еще ладону ничѣмъ не проймешь ни въ свѣтѣ. Ну, я почитаю надъ тобой. — Старуха постлала на полъ какую-то сомнительной чистоты простыню. — Ложись ты таперь, — обратилась она къ Облапошину, — на полъ, на брюхо, протяни руки и лежи смирно.
Тарасъ Абрамычъ растянулся на животѣ на полу; старуха сѣла на корточки у него въ ногахъ и начала бормотать какой-то безтолковый наборъ словъ.
Долго бормотала старуха. Тарасъ Абрамычъ пыхтѣлъ, сопѣлъ, животъ ему страшно давило, но онъ боялся пошевельнуться. Старуха плюнула.
— Ай идетъ? спросилъ Тарасъ Абрамычъ.
— Понемножку выходитъ.
Наконецъ отчитываніе кончилось. Облапошинъ всталъ, старуха окурила его ладономъ и онъ уѣхалъ домой. Но Сатаніилъ видно плотно засѣлъ въ моего героя: ни отчитываніе, ни ладонь не помогли, и Тарасъ Абрамычъ не могъ забыть Сарру.
Прошло еще нѣсколько дней и гордость уступила любви; мысли Тараса Абрамыча приняли иной характеръ; онъ мысленно посылалъ къ чорту и медицину, и знахарство, и относился къ Саррѣ съ какимъ-то почтеніемъ. «Нѣтъ, думалъ онъ, — видать, что это не болѣсть, ни што, а просто одно слово жисти я безъ нея рѣшусь. Ежели бы таперича я на ней женился, примѣрно? Вѣдь зазору здѣся никакого нѣтъ. Она, примѣрно, таперя бѣдна, такъ у меня слава тебѣ Господи, достатку-то хватитъ. А дѣвка она умная и, примѣрно, не балованная, и Сонѣ она матерью можетъ быть, потому полюбила ее, это видать. Да и въ домѣ-то жисть-то, примѣрно, другаго сорту пойдетъ». Изъ этихъ соображеній Тараса Абрамыча видно, что любовь его дѣвствовала въ высшей степени и получила нѣсколько опредѣленный характеръ. Тарасъ Абрамычъ задумалъ жениться на Саррѣ, а герой мой принадлежалъ къ разряду людей, которые не любятъ отступать отъ принятаго рѣшенія. Но все же я долженъ сказать, что онъ не вдругъ рѣшился на это: его главное смущало, что Сарра не купеческаго сословія и что у нея ничего нѣтъ. Но ужь если Облапошинъ рѣшился, если рѣшеніе это вылилось у него въ опредѣленную форму, слѣдовательно никакая борьба, никакія причины не могли поколебать его. По этому-то онъ въ одно прекрасное утро и поѣхала, къ Безобѣдовымъ, рѣшившись не откладывать дѣла въ долгій ящикъ и сдѣлать предложеніе Сѣвши въ пролетку, Тарасъ Абрамычъ нѣсколько успокоился. «Нѣтъ, ужь пятиться таперя нечего», проговорилъ онъ, выѣзжая изъ воротъ. Онъ радовался своей рѣшимости, а увѣренность въ согласіи Сарры придавала ему еще болѣе смѣлости. Всю дорогу раздумывалъ онъ о своей миссіи и сообразилъ, что лучше сначала переговорить съ Анной Ивановной, заручиться ея согласіемъ, и потомъ уже чрезъ ея посредство объясниться съ Саррой. Во время этихъ размышленій онъ подъѣхалъ къ воротамъ Безобѣдовыхъ.
Выходя изъ экипажа, Тарасъ Абрамычъ увидалъ у одного изъ окопъ Сарру. Давно не видалъ онъ ее и броненосная натура его дрогнула.
— Пфу-у! Господи помилуй! проговорилъ онъ, входя въ ворота.
Въ комнатѣ встрѣтила его Сарра. Она была одна дома; Тарасъ Абрамычъ нѣсколько растерялся. Онъ ожидалъ встрѣтить Анну Ивановну, переговорить съ ней о своемъ дѣлѣ и совершенно неожиданно попалъ на tête-à-tête съ Саррой. Болѣе опытный любовникъ не только не былъ бы поставленъ этимъ въ тупикъ, но напротивъ, счелъ бы это самымъ удобнымъ случаемъ для переговоровъ; но солидный Тарасъ Абрамычъ былъ ловеласомъ импровизированнымъ и къ тому же, не смотря на всю самоувѣренность, онъ все-таки сознавалъ нѣкоторыя причины, благодаря которымъ Сарра могла не принять его предложенія. Для успѣшнаго хода дѣла ему нужно было заручиться содѣйствіемъ третьяго лица;этимъ третьимъ лицомъ въ его мнѣніи была Анна Ивановна. Прежде нежели рѣшиться на этотъ шагъ, онъ долго боролся съ собой, наконецъ рѣшился; у него какъ будто отлегло отъ сердца, когда онъ выѣхалъ со двора. Рѣшимость его состоялась въ слѣдующемъ смыслѣ: ничего не говоря Саррѣ, переговорить съ Анной Ивановной, представить ей всю выгоду предложенія и попросить ее употребить свое вліяніе на дочь въ пользу предложенія. Иной формы рѣшеніе это въ мысляхъ Облапошина не принимало; онъ даже былъ убѣжденъ, что если будетъ дѣйствовать иначе, то непремѣнно проиграетъ дѣло. Но вмѣсто Анны Ивановны онъ встрѣтилъ одну Сарру и не зналъ, на что рѣшиться. Да къ тому же и не видавъ ее такъ долго, онъ нѣсколько опѣшилъ въ ея присутствіи. Сарра съ своей стороны замѣтила, что Тарасъ Абрамычъ что-то не въ духѣ и боялась чѣмъ нибудь надоѣсть ему. Разговоръ не клеился.
— Тарасъ Абрамычъ, угодно вамъ чаю? наконецъ сказала Сарра.
— Что-жь, пожалуй, улыбнувшись, отвѣтилъ Облапошинъ, — чай пить не дрова рубить.
— Такъ я сейчасъ поставлю самоваръ; только вы ужь извините, я васъ оставлю на минутку однихъ, сказала Сарра и вышла въ кухню.
— Ничего, ничего.
Оставшись одинъ, Облапошинъ вздохнулъ свободно. Въ немъ опять пробудилась оставившая было его самоувѣренность. Онъ повеселѣлъ и, поглаживая бороду, началъ раздумывать: «какая хорошенькая Сарра и какая бы славная жена вышла изъ нея».
— Что это она, примѣрно, куфарка что ли, самоваръ-то ставить будетъ? подумалъ онъ наконецъ и вышелъ къ Саррѣ въ кухню.
Сарра старалась расколоть на лучины полѣно; она раскраснѣлась, но работа ей не удавалась.
— Да чего ты, Сарринька? не надоть, сказалъ, подходя къ ней, Тарасъ Абрамычъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, ничего, говорила Сарра, хлопоча около полѣна.
— Да не надоть, что тамъ за чай, — не хочу я, уговаривалъ ее Облапошинъ.
— Я сама хочу чаю! нетерпѣливо сказала Сарра, не оставляя своего занятія.
Тарасъ Абрамычъ смотрѣлъ на нее нѣсколько времени, никогда не казалась она ему такъ хороша, какъ въ это время.
— Постой-ка, подошелъ онъ къ ней, — ну, гдѣ тебѣ этакое дѣло дѣлать, — дако-ся я наколю.
— Нѣтъ, я сама, я сама!
— Давай, давай, я чай поздоровѣе тебя, говорилъ Облапошинъ, взявъ у ней полѣно и ножикъ.
Сарра весело смѣялась надъ ихъ обоюдными усиліями., Тарасъ Абрамычъ, покрякивая, кололъ лучину и балагурилъ съ Саррой. Онъ развеселился и усердно помогалъ Саррѣ. Скоро самоваръ былъ готовъ и собесѣдники усѣлись за чай.
— Вотъ мы и запируемъ съ вами, сказала Сарра, дѣлая чай.
— Еще бы намъ съ тобой не запировать.
Усѣвшись за чай, Тарасъ Абрамычъ опять задумался. Мечты одна другой радужнѣй быстро смѣнялись въ головѣ его. Каждый взглядъ на Сарру какъ будто подталкивалъ его сдѣлать ей предложеніе. «Сказать ей, ай нѣтъ?» думалъ онъ. — "Э, да чего тамъ еще раздумывать-то! ужь либо сѣна клокъ, либо вилы въ бокъ.! Ужь коли не захочетъ если, примѣрно, такъ вѣдь никакая сила не возѣметъ; а ужь если значитъ захочетъ,, такъ стало быть того…
— Тарасъ Абрамычъ, что это вы такой скучный сегодня? прервала его размышленія Сарра.
Облапошина словно варомъ обдало. Его поразило, что Сарра замѣтила его раздумье; онъ боялся, не догадывается ли она, не смѣется ли надъ нимъ. Онъ взглянулъ на Сарру, и ея кроткій, сочувственный взглядъ успокоилъ его.
— Да такъ, душенька, вздохнувъ, проговорилъ онъ, стараясь увернуться, — вѣдь дѣловъ-то разя мало у меня? Ты не смотри, что богато живу, а на душѣ-то ино мѣсто просто ровно кошки скребутъ. Чтобы, значитъ, поговорить, аль посовѣтываться, душу, примѣрно, отвести мнѣ не съ кѣмъ, потому я одинъ. Вотъ ты хоть, примѣрно, и молода, а съ тобой не то чтобы то-ись, а прямо надоть сказать — по душѣ поговорить можно; потому вижу, что ты таперича кажную вещь понимать можешь… Вотъ, примѣрно, разстроился, ну и пріѣхалъ, то-ись прямо говорю тебѣ, съ тобой завсегда душу отвесть можно. И таперь, примѣрно, какъ бы ты знала, я тебѣ по совѣсти скажу, не по себѣ мнѣ.
Тарасъ Абрамычъ дѣйствительно говорилъ отъ души. Началъ онъ свой монологъ, желая какъ нибудь иначе истолковать свою задумчивость, но вдругъ круто свернулъ къ своимъ чувствамъ и, увлекшись, закончилъ признаніемъ, что ему «не но себѣ».
Сарра слушала его съ участіемъ; она дѣйствительно понимала, что Тарасъ Абрамычъ одинъ, что ему несъ кѣмъ поговорить, посовѣтоваться. Будучи добра отъ природы, она кромѣ того была признательна Тарасу Абрамычу за его расположеніе; она видѣла въ немъ теперь не благодѣтеля, даже не гостя, а человѣка, который въ трудную минуту пришелъ къ ней, надѣясь услышать отъ нея слово утѣшенія, и считала своею обязанностію помочь ему забыться, разсѣять свое горе, насколько это будетъ въ ея силахъ. Она видѣла, что Тарасъ Абрамычъ чѣмъ-то сильно разстроенъ и понимала, что шутками не только невозможно помочь ему, но можно еще болѣе разстроить его. Веселость ея мгновенно исчезла, она стала сдержанна и серьезна.
— У всякаго, Тарасъ Абрамычъ, бываютъ въ жизни трудныя минуты, въ которыя приходится передумать и перечувствовать много. Эти минуты бываютъ еще труднѣе, горе бываетъ еще тяжеле, если не видишь около себя человѣка, къ которому бы можно было обратиться съ увѣренностію, что онъ можетъ поддержать упадающія силы, что онъ скажетъ слово утѣшенія. Когда нѣтъ близко такого человѣка, чувствуешь, что не хватаетъ силъ… и еще больше упадаешь духомъ. Я поняла, что вы чѣмъ-то разстроены, что вамъ грустно, и отъ васъ же самихъ узнала, что вы отличили меня отъ всѣхъ окружающихъ васъ и, желая утѣшиться, прибѣгли именно ко мнѣ. Я благодарна вамъ за это и понимаю, что не въ правѣ отказать вамъ; но я не знаю, буду ли я въ состояніи оправдать ваши надежды на меня. Помните, что вы мужчина, что вы должны имѣть твердость. Помните, что грусть усиливается, если человѣкъ отказывается отъ данной ему возможности противодѣйствовать ей; если онъ не хочетъ сознать свою силу и безусловно подчинится охватившему его чувству, а отъ этого не далеко до отчаянія…
Сарра замолчала. Слова, которыя, по ея мнѣнію, должны были нѣсколько успокоить Тараса Абрамыча, — къ великому ея изумленію произвели обратное дѣйствіе. Онъ какъ-то осунулся, потерялъ свою гордую осанку и сидѣлъ передъ ней, судорожно поглаживая бороду и смотря на нее влажными отъ слезъ глазами. Да, этотъ гордый и почти неприступный Тарасъ Абрамычъ плакалъ передъ дѣвочкой. Этотъ Тарасъ Абрамычъ, принимавшій слабительное и катавшійся на брюхѣ у знахарки, чтобъ только избавиться отъ мысли о Саррѣ, почти боготворилъ ее. До сихъ поръ онъ видѣлъ въ Саррѣ хорошенькую, веселенькую дѣвочку, которая своимъ бойкимъ и живымъ характеромъ и хорошенькимъ личикомъ произвела на него благотворное впечатлѣніе, которая своимъ смѣхомъ разсѣявала его иногда серьезныя, дѣловыя думы, которую онъ пожалуй и полюбилъ по своему и если и оробѣлъ передъ ней въ рѣшительную минуту, то все-таки смотрѣлъ на нее не иначе, какъ на ребенка. Теперь же онъ видѣлъ передъ собою не забавляющаго его ребенка, а утѣшающую его женщину. Въ ея немногихъ, задушевныхъ словахъ онъ услыхалъ что-то новое, не слышанное имъ до сихъ поръ. Въ самомъ дѣлѣ, его отношенія и къ домашнимъ, и къ чужимъ никогда во всю его жизнь не позволили ему сойтись съ кѣмъ нибудь настолько, чтобъ кому нибудь повѣрить свое горе. Все, что онъ говорилъ съ близкими ему, было или приказаніе, или выраженіе неудовольствія, или въ минуты «фантазіи» плоскія шутки. Слышалъ онъ или безпрекословное соглашеніе съ своимъ иногда дикимъ и для него самого мнѣніемъ, или грубый отвѣтъ на незаслуженное оскорбленіе, нанесенное имъ въ минуты душевнаго разстройства. Понять его, оцѣнить, дать ему прямой и безпристрастный отвѣтъ никто не могъ, да и не смѣлъ. Онъ никогда и ни у кого не просилъ сочувствія, тайники его души никогда не открывались ни для кого, его гордое сердце одно переносило постигающія его невзгоды и только пинки да брань, сыпавшіеся на окружающихъ, давали имъ понять, что «самъ» не въ «фантазіи». Болѣе человѣчныя отношенія къ окружающимъ казались ему оскорбленіемъ собственнаго достоинства. Человѣкъ въ немъ былъ скрытъ богатствомъ, а отецъ и мужъ главенствомъ, передъ которымъ все склонялось, не смѣя поднять головы и смѣло взглянуть на него. Инаго порядка вещей онъ не зналъ и потому не признавалъ его. Но вѣдь онъ былъ человѣкъ. Изъ словъ Сарры онъ понялъ, что есть иныя отношенія; понялъ, что есть возможность не срыванья своего горя, а возможность утѣшенія съ сочувствующимъ человѣкомъ; есть бесѣда, въ которой гордости и преобладанію нѣтъ мѣста, въ которой остается только человѣкъ какъ онъ есть, безъ различія положеній, данныхъ жизнію. Онъ понялъ, что есть минуты, въ которыя человѣкъ способенъ отрѣшиться отъ своей замкнутости, сознаться, что и онъ человѣкъ какъ другіе и открыть другому свою душу…
Облапошинъ чувствовалъ, что онъ переживаетъ именно такую минуту. Въ немъ проснулись дремавшія до этой минуты человѣческія чувства, — это сдѣлала Сарра и онъ оцѣнилъ это. Онъ забылъ и разницу лѣтъ, и разницу матеріальнаго положенія, и свое богатство, онъ видѣлъ въ Саррѣ не дѣвочку, отъ которой имѣлъ право требовать уваженія, а женщину, передъ которой самъ преклонялся. Онъ даже забылъ красоту Сарры и чувствовалъ только эту минуту, которую переживалъ, этотъ моментъ, въ который онъ былъ счастливъ какъ никогда, въ который онъ былъ человѣкомъ. Всѣ возстававшія у него въ головѣ возраженія противъ женитьбы на Саррѣ исчезли, вся робость его пропала передъ сознаніемъ, что онъ способенъ и ее сдѣлать счастливой. Онъ даже не далъ себѣ времени обдумать, обсудить, собраться съ мыслями и, положивъ на ея руку свою, глухо проговорилъ:
— Сарринька, выходи за меня замужъ…
Сарра была поражена такимъ оборотомъ разговора; она съ удивленіемъ и даже съ испугомъ взглянула на Тараса Абрамыча и не знала, какъ понять его предложеніе. Сдѣлано ли оно подъ вліяніемъ минуты, или было обдуманно? Такъ или иначе, но предложеніе Облапошина, выраженное въ такой странной формѣ и сказанное такимъ надорваннымъ голосомъ и почти умоляющимъ голосомъ, поразило ее. Она какъ будто не поняла, что онъ сказалъ ей, не сообразила, сочувствуетъ она этому предложенію, или нѣтъ.
— Замужъ? тихо переспросила она.
— Да, твердо отвѣчалъ Тарасъ Абрамычъ. — Я тебѣ вотъ что скажу, вдругъ началъ онъ послѣ минутнаго молчанія, — я тебѣ вотъ что скажу, Сарринька: я тебѣ не пара, знаю. Ну, допрежь я увидалъ тебя, ты такая веселая да хорошенькая, я все смотрѣлъ да любовался на тебя. Ну, дальше да больше, дальше да больше и привязался къ тебѣ. Задумалъ жениться. Затѣмъ и пріѣхалъ, чтобы, примѣрно, поговорить съ тобой, да раздумье взяло, думалъ все: что, молъ, она скажетъ на это. А потолковалъ какъ съ тобой, послушалъ тебя, вижу, что если я, примѣрно, женюсь на тебѣ, то ты для меня стало быть самая подходящая жена будешь. Что вотъ ты эти минуты-то толковала, — Тарасъ Абрамычъ тыкалъ въ столъ указательнымъ пальцемъ, — эти вотъ минуты-то… Э, Сарринька! взявъ ее за руку, заключилъ онъ, — выходи, не отказывайся, не брезгай, выходи… Ужь какъ я тебя лелѣять бы сталъ, то-ись дороже ты мнѣ всего въ свѣтѣ бы стала. А?
Сарра молча открывала и закрывала крышку у чайника. Теперь только она нѣсколько яснѣе поняла свое положеніе и не знала, что отвѣтить.
— Сарринька… тихо сказалъ Тарасъ Абрамычъ.
Сарра молчала, онъ тоже молча смотрѣлъ на нее. Оба они чувствовали, что нужно на время оставить этотъ разговоръ. Обоимъ было нужно вздохнуть свободнѣй, и ни тотъ, ни другой не знали, какъ лучше сдѣлать это.
— Вотъ что, Сарринька, наконецъ тихо, наклонившись почти къ самому ея уху, сказалъ Тарасъ Абрамычъ, — я уѣду, поговори-ка ты съ мамашей; а завтра я пришлю лошадь, пущай-ка она пріѣдетъ ко мнѣ.
— Хорошо, прошептала Сарра.
Цѣлый рой мыслей, одна другой безсвязнѣе, роились въ головѣ ея. Облапошинъ уѣхалъ. Сарра, рыдая, упала на диванъ.
Прошло нѣсколько минутъ. Сарра поднялась съ дивана, провела рукой по волосамъ и какъ будто отдѣлываясь отъ тревожнаго кошмара, обвела глазами комнату и остановила ихъ на двери, въ которую только что вышелъ Облапошинъ. Она не могла придти въ себя; подошла къ окну, сѣла и безъ движенія и мысли стала смотрѣть на улицу. Наконецъ ей представился Облапошинъ, съ заплаканными глазами слушающій ея утѣшенія. Она задумалась. Мысли ея не скоро пришли въ! порядокъ. Она не могла себѣ отдать отчета въ слышаи: немъ отъ Облапошина. Проведя послѣдніе два съ половиной года вдвоемъ ст, матерью, удаленная и, такъ ска зать, изолированная отъ окружающаго ее міра, она всѣ людскія отношенія мѣрила своими отношеніями къ матери. Любовь она знала изъ книгъ, не признавала и не отрицала ея. Мужчинъ у нихъ никогда не бывало и она, благодаря своей дѣвственной и не испорченной натурѣ, не составляла себѣ мысленно идеаловъ. Сердце, ея было свободно отъ всѣхъ иныхъ ощущеній, кромѣ любви ко всему человѣчеству. Мысль о замужствѣ ни; когда не приходила ей въ голову. Живя замкнутою, тихою жизнью вдвоемъ съ матерью, она не желала и даже почти не знала иной жизни и конечно не могла отдать себѣ отчета въ важности того шага, на который вызываетъ ее предложеніе Облапошина. Какъ человѣкъ, Облапошинъ ей правился, она даже любила его и цѣнила его расположеніе къ нимъ. Какъ мужчина — она никогда не смотрѣла на него такими глазами, она никогда не проводила параллели между нимъ и другими мужчинами и получивъ отъ него предложеніе, не провела ее. Она смутно понимала, что этимъ предложеніемъ онъ вызываетъ ее изъ той жизни, которую она вела до сихъ поръ, къ другой; по къ какой? она не знала. Она поняла, что онъ отличилъ ее отъ другихъ, что онъ надѣется быть съ ней счастливымъ, надѣется составить ея счастіе; но будетъ ли это такъ, — она не могла дать себѣ отвѣта, не могла найдти въ себѣ доводовъ ни за, ни противъ этого, какъ не могла понять, изъ чего зародились и на чемъ были основаны чувства Облапошина. Новыя, невѣдомыя до сихъ поръ мысли и ощущенія, охватили ее; тьма вопросовъ стояла передъ нею и она ни на одинъ изъ нихъ не находила себѣ отвѣта. Она чувствовала необходимость высказаться передъ матерью и съ нетерпѣніемъ ожидала ея прихода.
Анна Ива окна горячо и страстно любила дочь. Бѣдность и недостатокъ не только не ослабили, но развили, до обожанія эту привязанность. Помня свою блестящую молодость и видя красоту Сарры, она невольно представляла себѣ, какой бы эффектъ произвела она своимъ появленіемъ въ обществѣ. Она была увѣрена, что Сарра заняла бы тамъ видное, если не первое мѣсто и не могла простить жизни того, что ея красавица дочь должна прозябать въ трущобахъ Лефортова. У ней была одна мысль, одна свѣтлая мечта, одно желаніе — доставить Саррѣ эту невозвратно потерянную возможность. Она хорошо понимала, что желаніе это неисполнимо, что мысль эта воздушный замокъ, по все-таки не могла; отрѣшиться отъ этой мысли, не имѣла духа разсѣять увлекающія ее иллюзіи… Можно понять, какъ приняла она переданное ей Саррой предложеніе Облапошина. Она видѣла въ этомъ исполненіе ея завѣтныхъ желаній, осуществленіе иллюзій, — миражъ становился дѣйствительностью. Она уже мысленно видѣла Сарру, окруженную блескомъ красоты и роскоши. Нравственная сторона дѣла была какъ бы забыта ею, она видѣла счастье Сарры во внѣшнемъ блескѣ. Можно ли винить ее въ этомъ и какъ мать, и какъ женщину?… Воспитанная толпою гувернантокъ разныхъ націй и не получившая отъ этого воспитанія никакого прочнаго Фундамента, Анна Ивановна сохранила на всю жизнь легкость убѣжденій относительно важныхъ вопросовъ въ жизни и конечно, изнуренная бѣдностью, видѣла счастье въ богатствѣ. На тѣ обязанности, которыя налагаетъ на ея дочь предложеніе Облапошина, она смотрѣла ошибочно, но эта ошибочность находила себѣ оправданіе въ той же любви къ дочери. «Богъ милостивъ, разсуждала она, — хоть она изъ бѣдности-то этой вырвется, а что онъ старше ея, такъ она еще до сихъ поръ не была никѣмъ заинтересована, и это тѣмъ лучше для нея, она свыкнется, пойметъ свои обязанности… — Но когда она пресытится богатствомъ, когда сердце ея захочетъ и для себя жизни и отзовется на чей нибудь призывъ, когда оно встрѣтитъ сердце, сочувствующее себѣ, и откликнется на него?» вставалъ предъ ней вопросъ, и на этотъ вопросъ она не не могла, а не хотѣла дать дать себѣ отвѣта; она боялась, потому что знала, что отвѣть этотъ будетъ противъ предложенія Облапошина; боялась отказаться отъ предложенія, дававшаго ея дочери возможность выйти изъ гнетущей ихъ бѣдности.
Переговоры между матерью и дочерью шли въ желаемомъ для Облапошина смыслѣ. Понятно, обѣ женщины долго не могли успокоиться. Ощущеніе было сильно. Мысли одна другой радужнѣе проходили въ головѣ Анны Ивановны. Сарра была очень взволнована, но еще не ясно понимала свое положеніе. Тарасъ Абрамычъ былъ въ не менѣе возбужденномъ состояніи. Сарра не дала ему никакого отвѣта, онъ даже не понялъ, какое впечатлѣніе произвело на нее его предложеніе. Онъ сознавалъ, что дѣлая это предложеніе, онъ имѣлъ въ виду не красоту и веселость Сарры. Нѣтъ, она своими немногими, но серьезными словами пробудила въ немъ новое для него ощущеніе и это ощущеніе было принято его добрымъ отъ природы сердцемъ; онъ чувствовалъ уже потребность имѣть около себя не забавляющаго, а сочувствующаго человѣка, и этимъ человѣкомъ была для него Сарра, которая первая пробудила въ немъ это ощущеніе. Она стала дорога ему какъ никогда и онъ боялся отказа.
На другой день были будни, но Облапошинъ, къ удивленію домашнихъ, не поѣхалъ въ городъ, а напившись чаю, послалъ лошадь за Анной Ивановной. Анна Ивановна пріѣхала, и Тарасъ Абрамычъ приказалъ просить ее въ кабинетъ. Домна Петровна диву далась и не могла понять, чему приписать такую любезность «самого» съ опекаемой. Наконецъ Тарасъ Абрамычъ распорядился насчетъ чая, за которымъ былъ очень любезенъ съ Анной Ивановной. Вскорѣ послѣ чая Анна Ивановка уѣхала Тарасъ Абрамычъ не счелъ нужнымъ говорить Домнѣ Петровнѣ о своемъ рѣшеніи жениться. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые о томъ, что ими рѣшено, не любятъ съ кѣмъ бы то ни было совѣтоваться; объявлять же объ этомъ, какъ того требовала формальность, онъ по своимъ отношеніямъ къ Домнѣ Петровнѣ не находилъ нужнымъ и ограничился только тѣмъ, что отдалъ ей приказаніе приготовить все какъ слѣдуетъ къ воскресенью, такъ какъ будутъ гости. Самъ же собрался и поѣхалъ кой къ кому изъ родныхъ объявить о своей женитьбѣ. О томъ, какъ приняли это извѣстіе родные и знакомые Тараса Абрамыча, я пройду молчаніемъ. Скажу только, что въ воскресенье было назначено благословеніе. Анна Ивановна вела переговоры съ тактомъ и умѣньемъ и привела ихъ къ тому, что Тарасъ Абрамычъ въ день благословенія выдалъ своей невѣстѣ пять тысячъ на приданое. Сватьба была отложена до окончанія Петровскаго поста. Тарасъ Абрамычъ никакъ не хотѣла, чтобъ Безобѣдовы оставались на своей прежней квартирѣ и перевезя, ихъ на дачу въ Сокольники. Дачу обставили покой мебелью, подаренною Облапошинымъ, и Безобѣдовы зажили на новый ладъ.
Сарра была въ какомъ-то чаду. Новизна положенія, изящная обстановка послѣ безъисходной бѣдности, ѣзда по цѣлымъ днямъ по магазинами, множество нарядовъ, о которыхъ не только никогда не мечтала, но изъ которыхъ многихъ и не видывала; все это забавляло и вмѣстѣ пугало ее. Анна Ивановна положительно преобразилась. Прежнихъ низкопоклонства и заискиванья переда, каждымъ, какъ будто и не существовало, и никто, видя эту шикозно одѣтую даму, обладающую вполнѣ изящными манерами, не призналъ бы въ ней ту Анну Ивановну, которая такъ смиренно бывало носила работу въ магазины или бѣгомъ бѣжала въ овощную лавочку за грошевой покупкой. Послѣ своего визита къ Облапошину, она поняла свое положеніе и съ перваго же раза стала къ нимъ въ отношенія, которыхъ требовали обстоятельства, и этимъ заслужила полнѣйшее уваженіе отъ будущаго зятя. «Пустой мѣшокъ не стоитъ прямо», говоритъ русская пословица. Анна Ивановна, подавленная бѣдностью, занятая съ утра до ночи неустанною грошевою работой, невольно и даже безсознательно смирилась. По когда Тарасъ Абрамычъ въ день благословенія выдалъ Саррѣ деньги на приданое, когда онъ чрезъ нѣсколько времени подарили, ей еще столько же, когда наружная обстановка перемѣнилась, Анна Ивановна ожила; дремавшія до того аристократическіе инстинкты проснулись, Анна Ивановна сознала свои силы и твердо ступила на открывшуюся передъ ней дорогу. Самъ Тарасъ Абрамычъ, привыкшій со всѣми быть за панибрата, невольно какъ-то смирился передъ нею и разсуждалъ самъ съ собою. «Вишь ты, что значитъ, примѣрно, порода-то, — какъ она, значитъ, въ свою-то колею попала, такъ и того… безъ шапки настоишься, вотъ те и Анна Ивановна! Что-жь, это важнецъ, покрайности у меня, примѣрно, жена да стало быть теща такія будутъ, что хушь и самому генералу, примѣрно, такъ въ ту пору. А ужь Сарринька стало быть какая стала, такъ еще кажись лучше, просто всякому кажись въ носъ бросится».
Дѣйствительно, Сарра при окружающей ее покой обстановкѣ казалась еще лучше, и Тарасъ Абрамычъ съ нетерпѣніемъ ждалъ окончанія поста, чтобъ скорѣе покончить со сватьбой.
Былъ одинъ изъ тѣхъ свѣтлыхъ лѣтнихъ дней, когда небольшой дождикъ является благодѣяніемъ. На террасѣ дачи Безобѣдовыхъ сидѣли за столомъ, на которомъ стояла тарелка съ ягодами, Анна Ивановна и Сарра; наискось отъ нихъ въ креслѣ сидѣлъ сѣденькій старичекъ крайне изящной наружности; въ рукахъ онъ держалъ толстую камышевую трость, на которой надѣта была его сѣрая поярковая шляпа. Противъ него на барьерѣ террасы присѣлъ молодой человѣкъ, принадлежащій по наружности къ тѣмъ молодымъ людямъ, про которыхъ съ перваго взгляда на нихъ говорятъ: «здоровый и славный малый». Дѣйствительно, вся его фигура и лицо ясно говорили о благодатномъ состояніи его здоровья и силы. Мнѣ приходится ввесть въ мой разсказъ двухъ новыхъ личностей, съ которыми я теперь же и познакомлю читателя. Приличный старичекъ былъ помѣщикъ одной изъ отдаленныхъ губерній; звали его Филиппъ Петровичъ Хвостовъ, это былъ очень добрый и вмѣстѣ очень веселый человѣкъ. Доброта его въ кругу его знакомыхъ вошла въ пословицу, и о ней ясно свидѣтельствуетъ слѣдующій случай. Во время крестьянской реформы, когда крестьяне Хвостова узнали, что имъ дали «волю», то между ними произошло волненіе, но волненіе нѣсколько странное. Они и руками, и ногами отбояривались отъ введенія грамоты.
— Да чудаки вы этакіе, вѣдь вамъ лучше будетъ, говорилъ имъ Хвостовъ.
— Нѣтъ, для ча? мы, Филиппъ Петровичъ, твои были, твоими и останемся, толковали крестьяне.
— Ты теперь мой? обратился Хвостовъ къ одному мужику.
— Ну, твой.
— А то ты будешь вольный.
— Нѣтъ, кормилецъ, на что же, мы твои! загалдили крестьяне.
— Ну, что-жь мнѣ теперь дѣлать-то съ ними! развелъ руками Филиппъ Петровичъ, обращаясь къ посреднику, вводившему грамоту.
Молодой человѣкъ, сидѣвшій на барьерѣ, былъ Иванъ Николаевичъ Ступинъ. Отецъ его былъ сосѣдъ Хвостова по имѣнію. Иванъ Николаевичъ только что кончилъ курсъ въ московскомъ университетѣ и, ожидая въ Москву отца, помѣстился на дачѣ у Хвостова. Странный человѣкъ былъ Ступинъ: онъ во все время гимназическаго и университетскаго курсовъ не встрѣтилъ ни одного человѣка, сочувствующаго его воззрѣніямъ, но вмѣстѣ никогда не встрѣчалъ и человѣка, который бы не сошелся съ нимъ съ первой встрѣчи. Взгляды его не раздѣлялись никѣмъ, казались странными, отвлеченными, и если никто не соглашался съ нимъ, то никто никогда не относился къ нему иронически, никто, благодаря его личнымъ качествамъ, не позволялъ себѣ посмѣяться надъ его воззрѣніями.
Общество, сидѣвшее на террасѣ, собралось на обычную прогулку. Знакомство на дачѣ устраивается скоро, и Ступинъ съ Хвостовымъ сдѣлались скоро каждодневными посѣтителями Безобѣдовыхъ. Въ этотъ день они пришли по обыкновенію, чтобъ идти вмѣстѣ гулять, но начавшаяся гроза задержала ихъ на террасѣ. Хвостовъ и Ступинъ всегда спорили другъ съ другомъ и споры эти нисколько не мѣшали существующимъ между ними хорошимъ отношеніямъ. Спорили они и теперь. Къ особенности разговора Хвостова нужно отнести то, что онъ никогда не останавливался долго на одномъ предметѣ и быстро мѣнялъ тему разговора.
— Что-жь, говорилъ онъ Ступину, — по вашему выходитъ, что истинно только то, что уже извѣстно всѣмъ?
— Нѣтъ, я этого не сказалъ, отвѣчалъ Ступинъ, крутя свою черную бороду, — по моему признать за истину можно только то, что доказано; признавать же истину по однимъ голословнымъ доказательствамъ по моему нелѣпо…
— Позвольте-съ, перебилъ его Хвостовъ, — напримѣръ, астрономы говорятъ намъ, что тамъ звѣзды, луна — это такіе же міры, какъ и земля, на которой мы живемъ, вѣрите вы имъ, или нѣтъ?
— Вѣрю.
— Что же вы сами тамъ были? засмѣялся старикъ.
— Наука имѣетъ свои неоспоримыя доказательства.
— Хорошо-съ, хорошо-съ… да вѣдь для васъ-то они по вашему тоже голословны.
— Нѣтъ, они доказаны и доказаны настолько ясно, что люди, великіе люди, жертвовали и свободой, и жизнью для доказательства правоты своихъ воззрѣній.
— Позвольте, позвольте! замахалъ руками старикъ, — я, напримѣръ, буду доказывать, что… это хоть не дача, а… ну хоть тарантасъ, и меня за это убьютъ, стало быть вы повѣрите, что сидите въ тарантасѣ? — Хвостовъ громко захихикалъ.
— Нѣтъ, не повѣрю.
— Почему же?
— Да потому, — улыбнувшись, отвѣтилъ Ступинъ, — что вы человѣкъ не великій.
— Да… задумчиво сказалъ Хвостовъ. — Позвольте, вдругъ спросилъ онъ, — а развѣ человѣкъ не великій не можетъ сказать истину?
— Можетъ.
— Ну и что же?
— Ну и ему повѣрятъ, если онъ съумѣетъ доказать ее.
— Какъ же нужно доказать ее?
— Какъ? За истину человѣкъ не долженъ жалѣть себя; примѣръ въ этомъ намъ подалъ Христосъ, который доказывалъ истину и умеръ за нее.
— Вотъ мы съ нимъ никакъ не сойдемся, обратился старикъ къ дамамъ, — объ чемъ бы ни заговорили, вѣчно поспоримъ.
— Кто же изъ васъ больше не любитъ соглашаться? улыбаясь, спросила Сарра.
— Оба они спорщики страшные, шутила Анна Ивановна.
— Вотъ это вѣрно! смѣялся Хвостовъ.
— Я не спорю, замѣтилъ Ступинъ, — и никому не навязываю своихъ мнѣній. Докажите мнѣ, что вы говорите справедливо и я, можетъ быть, повѣрю вамъ.
— Зачѣмъ же вы говорите: можетъ быть? спросилъ Хвостовъ.
— Затѣмъ, что думаю, что вамъ не побороть моихъ убѣжденій.
— Такъ по вашему никому и ничего нельзя доказывать?
— Нѣтъ, это не по моему…
— Господа, опять! перебила Ступина Сарра.
— Да что, Сарра Николаевна, это еще не споръ, говорилъ смѣясь Хвостовъ, — нѣтъ, прошлой зимой мы съ нимъ разъ поспорили, такъ ей-Богу чуть-чуть не подрались. Это, видите ли, спектакль былъ благотворительный, я и взялъ два билета, да и говорю ему: «поѣдемте», нѣтъ, куда тебѣ, и слышать не хочетъ! «Это, говоритъ, не благотвореніе, а чортъ знаетъ что»…
— Вы не признаете этого благотворенія? спросила Ступина Сарра.
— Нѣтъ, не признаю.
— Почему же?
— Вотъ видите что: я пожалуй готовъ здѣсь на дачѣ самъ устроить благотворительный спектакль, сказалъ Ступинъ. — Вотъ давайте устраивать, обратился онъ къ Хвостову, — знакомство у васъ большое, собирайте подписку хоть по три рубля съ человѣка, чтобъ было подписано человѣкъ триста, а ужь спектакль я устрою.
— Да гдѣ-жь вы здѣсь найдете такое помѣщеніе? спросилъ старикъ.
— Да оно мнѣ и не нужно: мы соберемъ деньги, соберемъ хоть на кругу всѣхъ подписавшихся и спросимъ ихъ, для чего они дали деньги: для полученія удовольствія, или для благотворенія? Что бы они ни отвѣтили, во всякомъ случаѣ спектакля не будетъ; желающимъ удовольствія мы дадимъ его, помогши бѣднымъ, а остальные ужь конечно будутъ удовлетворены.
— А если всякій изъ нихъ хочетъ и получить удовольствіе, и сдѣлать благодѣяніе? спросила Анна Ивановна.
— Нѣтъ-съ, съ этимъ я не согласенъ! горячо сказалъ Ступинъ. — По моему мнѣнію всякій, отправляющійся въ благотворительный спектакль, то время, которое сидитъ тамъ, живетъ на чужой счетъ, такъ какъ спектакль устроенъ на деньги, собранныя въ пользу бѣдныхъ, и пользоваться этой Фирмой по моему не дѣлаетъ никому чести.
— Терпѣть не можетъ этого, замѣтили Хвостовъ.
— Именно терпѣть не могу, сказалъ Ступинъ, — потому что не терплю людей, живущихъ на чужой счетъ и человѣку подобнаго сорта никогда не протяну руки.
Анна Ивановна закусила губу, Сарра поблѣднѣла и взглянула на Ступина.
— Это онъ правду говоритъ, сказалъ Хвостовъ, — отецъ его имѣетъ до двадцати тысячъ дохода, а онъ съ перваго года въ университетѣ ни одного рубля не бралъ у него.
Дождь давно уже пересталъ, солнце свѣтило, на листьяхъ деревьевъ и въ травѣ какъ брилліанты блестѣли капли воды, весело щебетали птицы, все какъ будто оживилось, дышалось какъ-то легко. Компанія вышла съ террасы и направилась въ рощу.
Говорятъ, что предметъ, обладать которымъ мы желаемъ, теряетъ для насъ свою цѣну тотчасъ, какъ мы его получимъ. Сарра никогда не думала быть богатой, но конечно иногда ей хотѣлось пожить иной, болѣе лучшей жизнью, хотѣлось этого невольно, безсознательно, по врожденному каждому человѣку чувству — стремленія къ лучшему. Кромѣ того зависть — это общій недостатокъ людей; какъ бы высоко ни былъ поставленъ человѣкъ и какими бы нравственными совершенствами не обладалъ онъ, зависть должна существовать и она существуетъ. Понятно, что и Сарра завидовала людямъ, обладающимъ богатствомъ. Но вотъ она получила предложеніе Облапошина, стала его невѣстой, получила деньги, блестящую обстановку, была окружена обществомъ, пользовалась всѣми удовольствіями. Была ли она счастлива этимъ? Первое время — да. Ее занимала каждая бездѣлица, она съ какой-то безотчетной радостью и нѣкоторымъ страхомъ относилась къ каждому новому для нея предмету, къ каждому неиспытанному ею ощущенію. Между тѣмъ время проходило; Сарра болѣе и болѣе привыкала къ окружающей ее обстановкѣ, болѣе забывала свое прежнее положеніе и наконецъ разницы какъ будто не существовало; то, къ чему она привыкла съ дѣтства, было забыто, новыя привычки сдѣлались необходимостью, положеніе стало обыденнымъ. Удовольствія уже не доставляли ей такого наслажденія, какъ прежде. Она скучала, внутренняя пустота такой жизни оказалась. Она яснѣе поняла свое положеніе и успокоивала себя предстоящими ей обязанностями жены. Это заставило ее прямѣе взглянуть на своего жениха. И она поняла, что не въ силахъ выполнить этихъ обязанностей въ отношеніи Тараса Абрамыча; она уважала его, но это уваженіе къ нему еще болѣе давило ее. Она ясно поняла, что между нею и Облапошинымъ огромная разница, и поняла, что не смотря на все свое уваженіе къ нему, она не можетъ ему сочувствовать и никогда не сойдется съ нимъ. Въ послѣднее время это уже достаточно обнаружилось. Саррѣ приходилось иногда противъ себя соглашаться съ мнѣніемъ Облапошина. Кромѣ всего этого ей очень часто приходилось видѣть Тараса Абрамыча вмѣстѣ съ другими и она не могла не замѣтить, что онъ часто бывалъ смѣшонъ и мысленно сравнивала она его съ другими мужчинами и уже рѣже и рѣже прощала ему его смѣшныя стороны. Однимъ словомъ, наступилъ кризисъ. Она знала очень хорошо, что обманываетъ Облапошина и у нея недоставало духу окончить эту комедію. Она хотѣла жизни, свободы и между тѣмъ была связана по рукамъ и по ногамъ. Тарасъ Абрамычъ, не смотря на всю свою любовь къ ней, не могъ отрѣшиться отъ своихъ взглядовъ и понятій и частенько вмѣшивался въ обстоятельства ихъ жизни и выражалъ неудовольствіе противъ того, что ему не нравилось. Не имѣя возможности быть постоянно съ нею, онъ всюду отыскивалъ причины не довѣрять ей и ревновалъ ее ко всѣмъ и каждому. Особенно ему не нравились частыя посѣщенія Ступина; онъ замѣтилъ это, Сарра вспылила, и Тарасъ Абрамычъ хотя не поминалъ болѣе объ этомъ, по утѣшалъ себя мыслію, что скоро все это окончится сватьбой. Правда, что и Тарасъ Абрамычъ сознавалъ, что отношенія его къ Саррѣ не тѣ, которыхъ онъ ожидалъ, и вовсе не похожи на тѣ, къ которымъ привыкъ онъ. Иногда онъ задумывался объ этомъ и видѣлъ, что Сарра нисколько не подходитъ къ его идеалу жены. Въ самомъ дѣлѣ, какъ онъ понималъ отношенія къ женѣ? Какъ отношенія властелина къ рабѣ; онъ и съ первой женой жилъ именно такъ, какъ того требовали эти условія. Роль жены въ его домѣ всегда была пассивная, разсужденій съ ея стороны никогда и никакихъ не требовалось. Въ грустныя минуты онъ не прибѣгалъ къ женѣ за утѣшеніемъ, но какъ на существѣ безотвѣтномъ срывалъ на ней свое сердце. Жена боялась этихъ грустныхъ минутъ своего супруга и еще болѣе отмалчивалась, боясь сказать слово, могущее не понравиться и повлечь за собой сцену, оканчивавшуюся иногда потасовкой. Ничего похожаго на это Тарасъ Абрамычъ не встрѣтилъ въ Саррѣ. Напротивъ, всегда и во всемъ прерогативъ оставался на сторонѣ Сарры, — она имѣла какое-то обаяніе на Облапошина. Введя ее въ общество, Тарасъ Абрамычъ боялся потерять ее и, сознавая невозможность отстаивать свою позицію собственной своей персоной, старался заслужить ея вниманіе роскошными подарками и угодливостью. Бывшее столкновеніе съ Саррой по поводу посѣщеній Ступина, въ которомъ Тарасу Абрамычу пришлось уступить, странно подѣйствовало на крутой и упорный характеръ Облапошина. У него явилось какое-то безсознательное желаніе, такъ сказать idée fixe, покорить себѣ эту дѣвушку, побороть ея вліяніе, водившее его на помочахъ. Всю свою надежду въ этомъ случаѣ возложилъ онъ на бракъ: съ женитьбой онъ считалъ поконченными всѣ прерогативы Сарры и по этому-то теперь подчинялся ей еще болѣе, не сознавая того, что этимъ самымъ еще болѣе теряетъ во мнѣніи Сарры и самъ разрушаетъ тѣ немногіе оставшіеся у него шансы вліянія на невѣсту. Сарра съ своей стороны принимала всѣ эти знаки вниманія какъ нѣчто должное, она даже не старалась получить ихъ; власть ея надъ женихомъ возрастала съ каждымъ днемъ, по возрастала помимо его воли. Дачные знакомые ихъ узнали, въ какихъ отношеніяхъ находится Сарра къ Облапошину, по только Анна Ивановна ловко умѣла скрыть отъ всѣхъ свое прежнее положеніе и перемѣну его, благодаря щедрости Тараса Абрамыча. Всѣмъ была очевидна неровность этого брака и хотя никто не высказывалъ вслухъ своихъ предположеній на этотъ счетъ, но все-таки Сарра не могла не замѣтить, что всѣ болѣе или менѣе относятся къ этому иронически. Одинъ разъ Безобѣдовы въ сопровожденіи цѣлаго общества отправились къ полотну троицкой желѣзной дороги, гдѣ сторожъ подавалъ желающимъ самовары и молока, для какой цѣли и былъ устроенъ въ рощѣ близъ дороги столикъ. Прогулка состоялась вскорѣ послѣ дождя и компанія, весело болтая, расположилась около столика.
— Какая сырость! сказала Сарра.
— А ты безъ колошъ? спросила ее Анна Ивановна.
— Вотъ то-то и есть.
Нѣсколько молодыхъ людей вызвались принести колоши, вызвался и Тарасъ Абрамычъ.
— Сарра Николаевна, я сейчасъ! Я! Я бѣгомъ сбѣгаю! кричала молодежь, поднимаясь съ своимъ мѣстъ.
Но Тарасъ Абрамычъ, рѣзко сказавъ «сейчасъ», закинулъ по оленьи назадъ голову и размахивая полами своего длиннополаго сюртука, скорымъ шагомъ замаршировалъ по просѣкѣ.
— О, женщины, женщины продекламировалъ одинъ молодой человѣкъ.
— А что? подхватилъ другой.
— Да такъ; одна изъ нихъ… извините, Сарра Николаевна, извинился молодой человѣкъ передъ Саррой, — одна изъ нихъ вышла безъ колошъ и цѣлая толпа мужчинъ готова была въ запуски бѣжать за ними. Что касается до меня, я бы съ своей стороны сходилъ для Сарры Николаевны за колошами къ Троицѣ.
— Нѣтъ, вы обгоните Тараса Абрамыча и принесите ихъ скорѣй его, сказала одна сентиментальная сомнительныхъ лѣтъ барышня.
— Охъ, вздохнулъ тотъ, — при всемъ желаніи услужить Саррѣ Николаевнѣ отказываюсь.
Саррѣ непріятны были эти шутки, но дѣлать было нечего. Въ другой разъ случилось еще хуже. Большая часть молодежи съ необыкновеннымъ усердіемъ ухаживала за Саррой, но ни одинъ изъ ловеласовъ не имѣлъ успѣха. Находились и такіе, которые уже слишкомъ явно выказывали передъ нею свои чувства. Сарра какъ могла отвертывалась отъ этихъ поползновеній на ея вниманіе. Ловеласы остались ни при чемъ. Одинъ разъ на дачѣ Безобѣдовыхъ получено было письмо по городской почтѣ на имя Сарры. Она ужасно удивилась, вскрыла конвертъ и прочла:
«Сарра Николаевна! Такіе поэты, какъ Некрасовъ, не могутъ истолковывать односторонне, и слова его: „по натурѣ бурлацкой, онъ то ноги твои цѣловалъ, то стегалъ тебя плетью казацкой“, могутъ быть отнесены не къ одной только женщинѣ, выведенной имъ въ этомъ стихотвореніи, а и къ другимъ, совершенно инаго типа».
Подписи не было. Дерзость этой выходки сама по себѣ оскорбила ее, но главное поразило сознаніе того, какую роль она играетъ въ окружающемъ ее обществѣ, какими глазами на нее смотрятъ. Она скрыла письмо отъ матери, проплакала все утро, и когда пріѣхалъ Тарасъ Абрамычъ, встрѣтила его такъ, что бѣдный старикъ не зналъ, что дѣлать и скоро уѣхалъ отъ Безобѣдовыхъ.
Знаю, очень хорошо знаю, что читатель задаетъ себѣ вопросъ: какимъ это манеромъ Сарра, сознавая всю нелѣпость своихъ отношеній къ Облапошину, строго оцѣнивая всѣ его смѣшныя и нелѣпыя выходки, не прощая ему ихъ и будучи окружена толпою молодыхъ людей, не остановилась ни на комъ изъ нихъ? Да, господа, ни одна повѣсть, принявшая такой характеръ, не обходится безъ jeune premier, не обошелся безъ него и мой разсказъ. Роль эта выпала на долю человѣка, менѣе всѣхъ искавшаго ее, именно на Ступина. Онъ хотя и отдавалъ Саррѣ должное, даже скажу болѣе — полюбилъ ее, но по своимъ понятіямъ считалъ себя не въ правѣ выказывать ей свои чувства. «Она дала слово другому, думалъ онъ, — и я не въ правѣ разсчитывать на ея взаимность; многіе добиваются любви ея, но чѣмъ тверже она выдержитъ свою обязанность, тѣмъ болѣе я буду имѣть причинъ уважать и любить ее». И онъ старательно скрывалъ отъ Сарры свои чувства и даже избѣгалъ оставаться вдвоемъ съ нею. Между тѣмъ Сарра поняла и оцѣнила всѣ внутреннія качества Ступина и не могла также не замѣтить, что онъ передъ всѣми много выигрываетъ и своею наружностью. Сколько разъ замѣчала она, какъ онъ мѣнялъ тему разговора, трудную для Тараса Абрамыча, какъ снисходительно относился къ его взглядамъ на вещи. Она съ наслажденіемъ, съ упоеніемъ слушала Ступина и уясняла себѣ его взгляды и подчинялась его мнѣніямъ. Ступинъ былъ для нея идеаломъ человѣка. По немъ мѣряла она всѣхъ людей, его глазами смотрѣла на все, и все несогласное съ его воззрѣніями теряло въ глазахъ ея всякую цѣну. Чувство первой и страстной любви охватило ее, сердце ея требовало жизни, свободы, и еще тяжеле были ей ея отношенія къ Тарасу Абрамычу. Она любила Ступина и боялась его. Его взгляды на вещи, его убѣжденія были противъ ея настоящаго положенія; сколько разъ онъ, проводя передъ нею свои идеи, самъ не зная того, затрогивалъ ея самолюбіе, ронялъ ее въ собственныхъ ея глазахъ. Сколько разъ она слышала отъ него рѣзкій и неумолимо строгій приговоръ себѣ. Въ ней происходила страшная борьба, желанье высказаться передъ любимымъ человѣкомъ, стать достойнымъ его въ собственномъ мнѣніи, съ сознаніемъ невозможности прекратить свои отношенія къ Облапошину. Каждый разъ она съ нѣмымъ страхомъ встрѣчалась со Ступинымъ и боялась его сужденій, находя свой образъ дѣйствій не сходнымъ съ ними. Сколько разъ овладѣвала ею страшная рѣшимость порвать связывающія ее узы, выдти изъ тяготившаго ее положенія и… стать достойною Ступина. Дорого стоила ей эта борьба, страшно поражали ее иногда слова Ступина, по никогда не произносилъ онъ ей неумолимѣе приговора, какъ въ тотъ день, когда мы видѣли его въ первый разъ на террасѣ. «Я презираю человѣка, живущаго на чужой счетъ и не протяну ему руки», сказалъ Ступинъ. Никогда сознаніе своего положенія не доходило въ Саррѣ до этого. Она упрекала себя въ томъ, что будучи невѣстой Облапошина, она не сочувствуетъ и не можетъ сочувствовать ему, но никогда ей не приходилось упрекнуть себя въ томъ, что она живетъ на его счетъ. «Я не только обманываю его чувства, подумала она, — я живу на его счетъ и борюсь съ собой, желая прекратить съ нимъ сношенія; я не могу сдѣлать этого, потому что не могу возвратить ему его денегъ. Я продала себя!» Это сознаніе уничтожило ее. Она молча подала Ступину руку и сошла съ нимъ съ террасы. Компанія направилась къ Богородскому. Сарра и Ступинъ шли впереди. Сарра была разстроена и молчала. Ступинъ тоже молча шелъ около нея, не замѣчая ея разстройства.
— Вотъ счастливыя-то созданья! сказалъ наконецъ Ступинъ, указывая на прыгавшихъ въ травѣ птицъ.
— Чѣмъ же они счастливы? спросила Сарра.
— Свободны.
— Свободны? переспросила она, — а не вы ли тогда у насъ ратовали противъ свободы?
— Я ратовалъ тогда противъ безтолковой свободы, которую проповѣдывали тогда мои противники. Я признаю свободу разумную, признаю ее тогда, когда умѣютъ ею пользоваться. Они же отстаивали безначаліе, а не свободу. Въ свободѣ долгъ не забывается, а при безначаліи исполненіе долга невозможно. Все должно быть подчинено извѣстнымъ законами, и тѣхъ, которые требуютъ полнѣйшей разнузданности, не желая ничему подчиняться, слѣдуетъ принудить къ этому.
— Кто же принуждаетъ этихъ счастливыхъ по вашему воробьевъ не отступать отъ своего долга?
— Долгъ ихъ опредѣленъ извѣстными границами и къ исполненію его ихъ понуждаетъ инстинктъ, который у всѣхъ у нихъ одинаковъ, слѣдовательно въ образѣ ихъ дѣйствій не можетъ быть разноголосицы. Человѣкъ же въ высшей степени одаренъ способностью мышленія, разсудкомъ, и то, что у животныхъ инстинктъ, у человѣка вѣрный взглядъ на вещи, и это-то послѣднее качество и зависитъ отъ развитія двухъ первыхъ. Развитіе же это различно и всякій по своему крайнему разумѣнію опредѣляетъ истину. Отъ столкновенія-то этихъ крайнихъ мнѣній и происходитъ та разноголосица, избѣжать которой стремятся люди. А для того, чтобы избѣжать ее, нужно или уровнять до нормы всѣ понятія, что конечно невозможно, или указать массѣ ея долгъ и руководить ея дѣйствіями.
— Что же вы видите подъ словомъ долгъ? спросила Сарра.
— Быть въ собственныхъ глазахъ честнымъ человѣкомъ.
— А это возможно?
— Всякій долженъ стараться найдти эту возможность.
Сарра и Ступинъ на много опередили Анну Ивановну и Хвостова и входили уже въ Богородскій лѣсъ. Они прошли мимо дома лѣсничаго и остановились на одномъ изъ холмовъ, выходившихъ на Яузу. Видъ былъ превосходный. Рѣка въ этомъ мѣстѣ была хотя не широка, по чиста и ея свѣтлые изгибы далеко блестѣли въ свѣжей зелени и терялись за лѣсомъ. Вдали виднѣлось Ростокино, около котораго пробѣгала линія Троицкой дороги; въ одномъ мѣстѣ пестрѣло пригнанное на водопой стадо, а на заднемъ планѣ чернѣлъ Сокольницкій лѣсъ. Эта простая, но полная жизни и движенія картина казалась еще прелестнѣе, освѣщенная жгучими лучами полуденнаго солнца. Сарра и Ступинъ сѣли на лежавшее дерево.
— Вы говорите, что всякій долженъ найдти эту возможность? сказала Сарра, — но вѣдь есть положенія, въ которыхъ человѣкъ невольно поступаетъ безчестно.
— У мыслящаго человѣка такія положенія рѣдкость, но ужь если онъ попалъ въ такое исключительное положеніе, то долженъ стараться выдти изъ него.
— Но вѣдь выходъ этотъ не всегда возможенъ. Вѣдь если человѣкъ далъ слово, связывающее его на всю жизнь, долженъ же онъ сдержать его? съ какимъ-то отчаяніемъ спросила Сарра.
Ступинъ посмотрѣлъ на нее, она плакала.
— Слова этого, съ участіемъ сказалъ онъ, — давать не слѣдовало, если невозможность сдержать его очевидна; но ужь если оно дано, то по моему лучше не сдержать его разъ, нежели всю жизнь обманывать и себя, и другаго; но если человѣкъ рѣшится играть комедію и явно обманывать того, кто ему вѣритъ… — Ступинъ не договорилъ, истерическія рыданія Сарры остановили его. — Сарра Николаевна, что съ вами? спросилъ онъ, поддерживая ее.
— Иванъ Николаевичъ, поддержите, научите меня, что мнѣ дѣлать? рыдая, говорила Сарра, — не судите меня строго, я не виновата… Я не могу выносить долѣе своего положенія: я не могу быть женой Облапошина, я его обманываю!… — Сарра судорожно сжала руку Ступина.
Ступинъ не зналъ, на что рѣшиться.
— Я не сознавала своего положенія, я была счастлива, говорила Сарра. — Теперь только я поняла, что я обманываюсь и обманываю его! Я долго боролась съ собой, страшно боролась, но я вижу, что силъ моихъ не хватитъ болѣе, я не вынесу! Съ первой же встрѣчи я полюбила васъ и любовь эта разсѣяла всѣ мои иллюзіи. Я старалась бороться съ этимъ чувствомъ, но я не могу… — Сарра вновь зарыдала.
Молча держа ее за руку и опустивъ внизъ голову, слушалъ ее Ступинъ. Сарра замолчала, онъ отнялъ руку, снялъ шляпу и обмахнулся ею, провелъ рукою по лбу и, поднявъ голову, взглянулъ на Сарру. Взгляды ихъ встрѣтились. Ступинъ остановилъ взглядъ Сарры и они нѣсколько мгновеній смотрѣли въ глаза другъ другу.
— Сарра, сказалъ онъ, протягивая ей руку, — ты не ошиблась: я люблю тебя, но считалъ себя обязаннымъ скрыть отъ тебя свои чувства. Теперь, если я протянулъ тебѣ руку, ты можешь смѣло опереться на нее и не ошибешься.
— Милый мой! дорогой! вскрикнула Сарра, бросаясь передъ нимъ на колѣни.
Онъ обнялъ и поцѣловалъ ее.
— Сарра, говорилъ онъ, — убѣжденія мои считаютъ странными, что дѣлать! но у меня и на любовь, какъ и на все, свои взгляды. Ты нарушаешь слово, данное тобой, потому что не можешь сдержать его. Я тебѣ вѣрю. Но я не признаю въ любви никакихъ тайнъ, никакихъ косвенныхъ отношеній. Съ этой минуты между тобой и Облапошинымъ все кончено и въ первое же свиданіе съ нимъ ты должна объявить ему объ этомъ…
Въ это время послышались голоса и Хвостовъ съ Анной Ивановной подошли къ нимъ.
— Однако, господа, какъ вы скоро ускакали! говорилъ Хвостовъ.
— Мы ускакали еще скорѣй, улыбнулся Ступинъ. — Анна Ивановна, обратился онъ къ Безобѣдовой, — Сарра любитъ меня и дала слово выдти за меня замужъ, — надѣюсь, вы не будете противъ этого?
Анна Ивановна выронила изъ рукъ зонтикъ, а Хвостовъ палку и оба, вытаращивъ глаза, смотрѣли на Ступина и Сарру.
Когда извѣстіе объ отказѣ Сарры дошло до Тараса Абрамыча, онъ сначала какъ будто не повѣрилъ и счелъ это за шутку; но увидавъ, что съ нимъ не шутятъ, страшно вспылилъ. Сообщила его ему Анна Ивановна, которая сама отнеслась къ этой перемѣнѣ вполнѣ сочувственно.
— Такъ вы взаправду не шутите? спросилъ онъ.
— Поймите, Тарасъ Абрамычъ, лавировала Анна Ивановна, — люди они оба молодые…
— Да что мнѣ за надобность, что они молодые люди! перебилъ ее Облапошинъ, — вѣдь мнѣ эта игрушка-то денегъ стоитъ!… Я, примѣрно, около пятнадцати тысячъ прохарчилъ. Это, примѣрно, стало быть для того, чтобы значитъ молодые люди воспользовались? Нѣтъ, эта игра свѣчъ не стоитъ!
— Что же дѣлать теперь, Тарасъ Абрамычъ?
— Что дѣлать? Да что-жь вы въ самомъ дѣлѣ хвостами-то виляете? Развѣ евто порядокъ? Я ее, примѣрно, облюбовалъ, сна ничего не имѣла, — я ее стало быть наградилъ. А она, опричь того, что ужь мы Богу молились, благословлены, примѣрно, женихомъ и невѣстой числимся; стало быть кромѣ убытку на всю Москву срамъ. Нѣтъ, я, примѣрно, еще столько же посажу, а ужь покрайности дурачить себя не позволю.
— Тарасъ Абрамычъ, усовѣщевала его Анна Ивановна, — поймите, вѣдь замужъ за васъ выдти она не можетъ.
— Не можетъ? Такъ она бы раньше объ евтомъ думала. А то, примѣрно, когда, съ позволенія сказать, жрать нечего было, такъ и батюшки мои; а таперь, какъ я ее въ люди вывелъ, такъ ее словно восса укусила. Нѣтъ, братъ, я дешево не раздѣлаюсь!
— Что же вы хотите надѣлать шуму, скандальничать, срамиться?
— Да ужь коли меня срамятъ, такъ и я докажу дворянство, въ зубы-то смотрѣть не буду. А то ишь вы умны больно съ дочкой-то, Фортель какую откалываютъ!… Много такихъ-то есть, которыя деньги-то обирать умѣютъ, да вѣдь не велятъ имъ. Забыла ты, я вижу, какъ, примѣрно, не ѣмши-то по цѣлымъ суткамъ…
— Я васъ прошу говорить повѣжливѣй, перебила его Анна Ивановна.
— Что-о? протянулъ Тарасъ Абрамычъ. — Повѣжливѣй! А ты дѣлай-то повѣжливѣй!… А то туда же… Ты много-то не храпи, а то я все съ васъ съ обѣихъ обдеру, да вывезу все отсели, съ дачи-то, да и самихъпо шеѣ прогошо. Ступайте, откеля пришли…
— Я съ вами хотѣла говорить какъ съ честнымъ человѣкомъ, вставая, сказала Анна Ивановна, — а вы…
— Да я небось не честенъ, а вы честны! Чортъ васъ чесалъ, да и чесалку-то потерялъ!…
— Я васъ прошу не забываться!
— Ну, молчать, шушера этакая! Еще туда же человѣчьимъ голосомъ разговариваетъ!…
— И вы послѣ этого хотите, чтобъ я отдала за васъ дочь?!
— Какъ и не хотѣть! Да я самъ таперя, будь за ней хушь сто тысячъ, такъ и то, примѣрно, плюнуть не пойду. А ты мнѣ вотъ все стало быть заплати и все, что я подарилъ, возврати, а то я, примѣрно, черезъ судъ все стребую, сказалъ Облапошинъ и уѣхалъ.
Дорогой мысли одна другой мрачнѣе тѣснились въ головѣ его. То ему представлялась хорошенькая Сарра, такъ скандально одурачившая его, то безпокоили его затраченныя имъ деньги, которыя онъ отчаявался получить. Каждый встрѣтившійся съ нимъ знакомый, казалось ему, знаетъ развязку его сватанья. Всѣ, казалось ему, показываютъ на него пальцами. Тарасъ Абрамычъ краснѣлъ, пыхтѣлъ, тревожно всматривался въ лицо каждаго встрѣчавшагося знакомаго и на всѣхъ лицахъ встрѣчалъ только привѣтливыя улыбки. Это еще хуже подѣйствовало на него. «Таперь еще не знаютъ, разсуждалъ онъ, — а дако-съ вотъ часъ-другой пройдетъ, всѣ узнаютъ, всѣ станутъ пальцами показывать. Да и я-то дуракъ въ самомъ дѣлѣ: что она, примѣрно, любить что ли меня могла? Да развѣ у нихъ стало быть чувствія какія есть? Одно слово, вотъ выскочили изъ бѣдности-то, ну и того… и завертѣлись турманомъ. Ну, да ужь ошибся, куда ни шло, это со всякимъ можетъ быть; а, примѣрно, денегъ-то этакую махину просадилъ… Тапера гдѣ ихъ искать-то? А вѣдь ихъ около пятнадцати тысячъ, паземи не подымешь, а въ нашемъ, примѣрно, торговомъ дѣлѣ они имѣютъ свой скусъ… Да прахъ ихъ возьми-то! что я съ ними церемониться что-ль стану? не пропадать же деньгамъ-то!» заключилъ Тарасъ Абрамычъ и велѣлъ ѣхать къ одному изъ присяжныхъ повѣренныхъ, своему постоянному адвокату. Адвокатъ былъ дома и радушно принялъ Облапошина.
— Дѣльце до васъ, судырь, есть, — садясь, началъ Тарасъ Абрамычъ.
— Что такое?
— Да что, дѣло изъ рукъ вонъ скверное…
— Ну!
— Честное слово. Деньги надоть взыскать.
— Такъ что-жь, взыщемъ.
— Мудрено, судырь.
— А много?
— Тысячъ пятнадцать.
— Человѣкъ-то состоятельный?
— Да, примѣрно, вотъ я вамъ какъ то-ись скажу. Съ кого я стало быть взыскиваю, прямо нужно сказать, взять нечего. А примѣрно если повернуть покруче, то за нихъ заплатятъ. Только у меня, стало быть, ничего, то-ись никакой росписки нѣту.
— Съ кого же вы взыскиваете-то?
— Да какъ вамъ сказать… замялся Тарасъ Абрамычъ, — я, примѣрно, повѣрилъ тутъ одной барынѣ,! Безобѣдова ей фамилія-то, такъ съ нее и ищу.
Повѣренный зналъ по слухамъ о помолвкѣ Облапошина съ своей опекаемой и сразу догадался, что дѣло, разстроилось, и Тарасъ Абрамычъ ищетъ деньги, данныя на приданое.
— Что же она отказывается заплатить? спросилъ онъ.
— Да она ничего мнѣ, стало быть, не сказала, а примѣрно знаю я, что ничего у ней нѣту, можетъ тысченка-другая наберется, а болѣ не будетъ.
— Кто же за нее заплатитъ?
— Да есть тамъ одинъ Ступинъ…
— Ступинъ, Иванъ Николаевичъ?
— Кажется, что такъ…
Повѣренный былъ знакомъ со Ступинымъ и понялъ, въ чемъ дѣло. Онъ скрылъ улыбку и принялся успокоивать Облапошина.
— Деньги ваши не пропадутъ, Тарасъ Абрамычъ, сказалъ онъ.
— Ой-ли? Стало вы взыщете?!
— Нѣтъ, даже и взыскивать не нужно: Ступинъ самъ привезетъ вамъ деньги.
— Да вѣрно ли?
— Вѣрно.
Облапошинъ уѣхалъ. Онъ вѣрила, повѣренному и успокоился относительно денегъ. Но это было еще хуже. Безпокоясь о деньгахъ, онъ нѣсколько забывалъ главную сторону этого дѣла. Теперь же она одна безпокоила его. Сознаніе въ превосходствѣ Ступина, мысль, что Сарра обманывала его, смѣялась надъ нимъ, а главное боязнь за то, какъ примутъ это всѣ, — страшно безпокоили его. Онъ отдавалъ должное красотѣ Сарры, сознавалъ, что Ступинъ болѣе идетъ къ ней, нежели онъ. Онъ былъ задумчивъ и въ волненіи ходилъ по кабинету, боясь показаться на глаза даже своимъ, и безпрестанно подходилъ къ стоявшему на столѣ графину.
"Туда же за любовь взялся! разсуждалъ онъ, — куда ужь тутъ! Видно справедлива пословица-то: «Несуйся въ волки, коли хвостъ собачій»…