НЕ СОБЛЮЛА.
РАЗСКАЗЪ.
править
I.
правитьМарья Васильевна Колоскова полюбила Ивана Ѳедорыча Поручева.
Въ этомъ, разумѣется, нѣтъ ничего удивительнаго; напротивъ, было бы удивительно, еслибы этого не случалось. Марья Васильевна была учительницей женскаго училища въ селѣ Орѣховкѣ, Иванъ Ѳедорычъ учителемъ мужского въ томъ же селѣ. Оба они были молоды — Марьѣ Васильевнѣ шелъ всего девятнадцатый годъ — и оба получили нѣкоторое образованіе, были представителями интеллигенціи въ Орѣховкѣ.
Марья Васильевна осталась десяти лѣтъ круглой сиротой. Учитель гимназіи, у котораго ея мать жила послѣднее время въ кухаркахъ, позаботился о сиротѣ: нѣсколько подготовилъ ее и помѣстилъ земской пансіонеркой въ земскую школу учительницъ. Въ земской школѣ Марья Васильевна пробыла 7 лѣтъ и вышла оттуда высокой, стройной дѣвушкой, съ прекрасными синими глазами, съ развитой, по мнѣнію учителей, головою, съ дипломомъ въ карманѣ, съ работящими руками и съ нетронутымъ жизнью сердцемъ. Предоставленная самой себѣ, она, вѣроятно, пропала бы, но земство почти тотчасъ же опредѣлило ее учительницей въ Орѣховку.
Марья Васильевна пріѣхала въ село, какъ въ темный лѣсъ.. Она знала только, что, получая отъ земства 300 рублей, должна была учить «по программѣ». Больше она ничего не знала. За всѣ 18 лѣтъ своей жизни она ни разу не видывала деревни, знала о ней только понаслышкѣ отъ подругъ.
Получивъ бумагу о своемъ назначеніи, Марья Васильевна обрадовалась, повертѣла ее въ рукахъ, потомъ вздохнула и пошла къ начальницѣ.
— Что же мнѣ теперь дѣлать, Анна Петровна? спросила она смущенно.
— Какъ «что?» переспросила начальница удивленно: — ѣхать конечно.
Марья Васильевна смутилась еще больше.
— Я ничего не знаю… какъ я туда поѣду?
— Въ какомъ это уѣздѣ?
— Въ N-скомъ же…
— Такъ что же? Лошадей найдите, и поѣзжайте.
Но Марья Васильевна не знала даже, гдѣ найти лошадей.
— Голубушка вы моя! всплеснула начальница руками.
Она сама поѣхала съ нею на земскую станцію, справилась, какъ проѣхать въ Орѣховку, и подыскала лошадей. Часовъ въ 6 прекраснаго августовскаго вечера Марья Васильевна подъѣхала на извозчикѣ къ постоялому двору, расплатилась и вошла во дворъ, легко таща небольшой чемоданчикъ и подушку. Извощикъ несъ сзади небольшой, тщательно завернутый самоваръ.
Начальница была уже тамъ. Она стояла около заложенной парой плетенки и упрашивала ямщика поберечь пассажирку. Ямщикъ, невысокій старичокъ, съ краснымъ лицемъ, заросшимъ почти до бровей сѣдой бородой, и лукавыми карими глазами, хлопоталъ около лошадей.
— Помилуйте, сударыня, развѣ впервой… Въ лучшемъ видѣ доставимъ, не извольте безпокоиться.
Увидавъ Марью Васильевну, онъ выхватилъ у нея изъ рукъ чемоданчикъ, втиснулъ его въ передокъ плетенки, взбилъ сѣно, уложилъ подушку и взобрался на козлы. Начальница и Марья Васильевна обнялись. Марья Васильевна прослезилась…
Вышло сантиментально, но Марья Васильевна имѣла резоны плакать. Она вылетала изъ насиженнаго гнѣзда на просторъ жизни, гдѣ, какъ она знала, бывали бури. Все впереди было для нея неизвѣстно. Несмотря на всѣ усилія, она не могла составить сколько-нибудь ясной картины своей будущей жизни, не могла потому, что элементы этой жизни не были ей извѣстны. Правда, она еще задолго до окончанія курса мечтала о своей будущей дѣятельности, представляла себя окруженной нѣсколькими десятками хорошенькихъ (непремѣнно хорошенькихъ) дѣвочекъ, умненькихъ, добрыхъ, послушныхъ. Она занимается съ ними въ чистой свѣтлой комнатѣ, учитъ ихъ рукодѣлью, разсказываетъ имъ… Вечеромъ, она поправляетъ тетрадки и затѣмъ отдыхаетъ за самоваромъ вмѣстѣ съ доброй сторожихой. Сторожиха эта относится къ ней, какъ къ дочери, и она платить ей взаимностью. По праздникамъ, весной и лѣтомъ, Марья Васильевна гуляетъ съ ученицами въ лѣсу. Онѣ играютъ, поютъ пѣсни, пьютъ чай на травкѣ… Нельзя сказать, чтобы эти мечты не были отчасти осуществимы, но Марья Васильевна не знала, какъ ихъ осуществить. Она принимала какъ-то, что ея мечты осуществятся сами собою, безъ ея участія. Немудрено, что при первой же встрѣчѣ съ дѣйствительностью, она растерялась…
— Садитесь, барышня! дальніе проводы — лишнія слезы. За первый сортъ докатимъ! обратился ямщикъ къ Марьѣ Васильевнѣ.
Марья Васильевна кое-какъ влѣзла въ плетенку и неловко усѣлась. Лошади тронулись.
— Когда стемнѣетъ, платкомъ, Маня, накройся — простудишься! крикнула вслѣдъ уѣзжавшей начальница.
Марья Васильевна, утирая слезы, кивнула головой.
Мимо потянулись съ дѣтства знакомыя зданія. Вотъ школа… Изъ оконъ подруги младшихъ классовъ машутъ платками. Марья Васильевна вынула свой платокъ и тоже машетъ, улыбаясь сквозь слезы. Промелькнулъ лагерь, монастырь, и колеса ровно покатились но укатанной степной дорогѣ.
Чѣмъ дальше оставался назади городъ, тѣмъ больше Марья Васильевна успокоивалась, становилась бодрѣе. Грудь дышала свободнѣй, глазъ охватывалъ широкій горизонтъ. Тишиной и спокойствіемъ вѣяло отъ необозримыхъ полей пшеницы, золотомъ отливавшихъ подъ лучами вечерняго солнца, отъ громадныхъ зарослей бурьяна, отъ серебристыхъ морей нескошеннаго ковыля. Однообразіе степи нарушалось только сусликами, которые столбиками вскакивали по обѣимъ сторонамъ дороги.
Марья Васильевна всему удивлялась, про все распрашивала. Все, къ чему ямщикъ давнымъ-давно приглядѣлся, казалось ей въ высшей степени интереснымъ. Бурьянъ она издали приняла за лѣсъ, про сусликовъ не знала, что подумать. Ямщикъ берегъ пассажирку; легонько спускалъ подъ гору, придерживалъ лошадей на тряскихъ мѣстахъ, поминутно передвигался на козлахъ, уравновѣшивая плетенку. Въ разговорахъ время летѣло незамѣтно. Взошла луна и освѣтила степь. Темныя пятна отъ суслоновъ пшеницы рѣзко выдѣлились на матовомъ фонѣ жнива. Стало свѣжѣе, потянуло сыростью. Уставшія лошади трусили лёгонькой рысцой. Марья Васильевна устала и начала замѣчать неудобства дороги: сидѣть было неловко, плетенку поминутно встряхивало. Марьѣ Васильевнѣ хотѣлось поскорѣй добраться до села и уснуть. Но вотъ впереди, на горкѣ, вся облитая луннымъ свѣтомъ, сверкнула яркой бѣлизной церковь.
— Сюда? спросила Марья Васильевна. Сердце у нея забилось сильнѣй обыкновеннаго.
— Сюда, барышня, доѣхали.
Плетенка съ грохотомъ прокатилась по бревенчатому мосту. Съ десятокъ собакъ съ громкимъ лаемъ набросилось на лошадей. Караульщикъ, разбуженный шумомъ, неистово застучалъ трещоткой. Нигдѣ уже не было огней.
— Куда же васъ, барышня, везти? повернулся ямщикъ на козлахъ.
— Да я, право, не знаю… училище заперто, вѣроятно, отвѣтила Марья Васильевна жалобно.
— Знамо, заперто… На постоялый нешто?
— Пожалуй, на постоялый, согласилась нерѣшительно Марья Васильевна.
Ямщикъ остановилъ лошадей передъ большой, крытой тесомъ избой, слѣзъ съ козелъ, размялъ ноги, крякнулъ и постучалъ въ окно. Въ избѣ завозились. Послышался старческій кашель. Черезъ минуту отодвинулось окно и высунулась большая лохматая голова.
— Здорово, дѣдушка! приподнялъ ямщикъ шляпу, говоря вполголоса подъ вліяніемъ тишины ночи.
Старикъ нѣсколько секундъ молча всматривался въ ямщика.
— Ты что-ль, Митрій? сказалъ онъ наконецъ.
— Я, дѣдушка, я.
— Ночевать?
— Ночевать. Да самоварчикъ намъ съ барышней вскипяти, умаялись мы съ ней. — Ямщикъ, ласково усмѣхаясь, поглядѣлъ на Марью Васильевну.
Загремѣлъ засовъ, заскрипѣли ворота. Плетенка въѣхала во дворъ. Старикъ тотчасъ же заперъ опять ворота.
Пока Митрій откладывалъ лошадей, Марья Васильевна стояла на крылечкѣ, облокотившись на перила, и смотрѣла въ темноту крытаго двора.
— Ты что, барышня, въ избу не идешь? окликнулъ ее Митрій.
Марья Васильевна вздрогнула отъ неожиданнаго оклика.
— Я ужь съ тобой вмѣстѣ, отвѣтила она: ей было ужасно неловко идти одной въ избу.
Митрій убрался, и они вошли. Обстановка избы произвела за Марью Васильевну тяжолое впечатлѣніе. Дешовая лампочка съ разбитымъ стекломъ горѣла на столѣ, наполняя воздухъ копотью и вонью. Тараканы проворно шныряли по стѣнамъ, лавкамъ и столу. Тучи мухъ, разбуженныхъ свѣтомъ, жужжали и звенѣли по окнамъ. Большіе стѣнные часы, съ розой на верху циферблата, медленно и хрипло щелкали въ углу, отсчитывая 11. Изъ-за перегородки слышался густой храпъ. Старикъ сидѣлъ на лавкѣ, понуривъ сѣдую всклокоченую голову, свѣсивъ босыя ноги, и съ любопытствомъ смотрѣлъ на Марью Васильевну. Старуха, возившаяся около самовара, тоже обернулась, поправляя сбившійся съ сѣдой головы волосникъ. Марья Васильевна покраснѣла и чуть слышно поздоровалась. Не прошло пяти минутъ, какъ у нея разболѣлась ужь голова отъ духоты и дыма.
— Свой что-ль чай-то у васъ? спросила старуха.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Митрія.
— Свой, свой, поспѣшилъ тотъ отвѣтить. — Ты намъ, бабушка, водички только дай, да сливочекъ нѣтъ ли?
Старуха достала сливокъ, поставила самоваръ на столъ и стала въ любимой позѣ деревенскихъ женщинъ — подперши щеку рукой.
— Проѣзжая что-ль, касатка? спросила она, снова оглядѣвъ Марью Васильевну.
— Нѣтъ, сюда пріѣхала, покраснѣла почему-то Марья Васильевна.
— Гостить что-ль къ кому?
— Въ учительницы, дѣвочекъ учить.
Марья Васильевна ждала отъ своихъ словъ нѣкотораго впечатлѣнія, но никакого впечатлѣнія ея слова не произвели. Это ее огорчило.
— Ta-къ, сказала старуха спокойно. — Вмѣсто Алены Петровны, значитъ?
— Вмѣсто нея.
— Сама-то ты, погляжу я, больно молоденька… И куда васъ шлютъ такихъ молодыхъ? покачала старуха головой. — Матери-то, чай, нѣту?
— Нѣтъ, отвѣчала Марья Васильевна тихо.
— То-то и есть; кабы мать была, развѣ бы одну-то пустила? Какъ это можно дѣвкѣ одной жить!
Довольно долго еще старуха говорила на тэму неудобства одинокой жизни дѣвушки-учительницы, причемъ въ примѣръ приводилась Алена Петровна, которая, по словамъ старухи, совсѣмъ «завертѣлась». Марья Васильевна сидѣла какъ на иголкахъ.
Кончили, наконецъ, пить чай.
— Здѣсь, что-ль, барышня, ляжешь, аль въ плетенкѣ? спросилъ Митрій, натягивая полушубокъ.
Марья Васильевна еще разъ окинула глазами избу.
— Ужь лучше въ плетенкѣ, проговорила она.
— Какое теперь спанье на дворѣ? заворчала старуха: — дождикъ неравно пойдетъ… Ложись въ сѣняхъ, подъ пологомъ — и мухи кусать не будутъ, и тепло… Я ужь въ избѣ со сторожемъ лягу.
Марья Васильевна послѣ нѣкотораго колебанія (ей не хотѣлось стѣснять старухи) согласилась и легла въ сѣняхъ.
Въ отворенную дверь слышалось, какъ лошади жевали сѣно, фыркая и побрякивая уздечками, какъ Митрій укладывался въ плетенкѣ спать, громко зѣвая и вздыхая. Вѣтеръ слегка шевелилъ солому на крышѣ. Сквозь щели крыши кое-гдѣ пробивался лунный свѣтъ и узенькими дорожками ложился по неровному сырому полу. Пропѣли пѣтухи. Марья Васильевна всплакнула подъ вліяніемъ первыхъ впечатлѣній деревенской жизни, но не успѣли еще слезы высохнуть, какъ уже и заснула.
Утромъ ее разбудилъ звонъ колокольчика и покрикиваніе Митрія: онъ собирался назадъ. Марья Васильевна грустно простилась съ нимъ; она почувствовала себя совсѣмъ одинокой. Наскоро написала она записку начальницѣ о благополучномъ пріѣздѣ, и, проводивъ Митрія глазами, пошла въ училище. Училище ей понравилось. Оно помѣщалось въ пятиоконномъ почти новомъ домѣ. Дверь была заперта большимъ висячимъ замкомъ. Марья Васильевна сѣла на крылечкѣ и рѣшилась подождать, пока придетъ сторожъ. Звонили къ «достойной».
Вчера я объ эту пору собиралась сюда, припомнила Марья Васильевна и задумалась о городѣ, о подругахъ: — какъ-то онѣ, бѣдныя, устроились?
Просидѣвъ съ полчаса, она собралась было назадъ, какъ изъ-за угла училища вышелъ молодой человѣкъ, въ лѣтнемъ костюмѣ, въ соломенной шляпѣ и съ тросточкой. Окинувъ Марью Васильевну быстрымъ взглядомъ, онъ подошелъ къ ней и вѣжливо приподнялъ шляпу.
— Позвольте спросить: вы не вновь ли назначенная учительница? спросилъ онъ. Голосъ у него былъ мягкій, вкрадчивый.
— Да.
— Честь имѣю рекомендоваться: Иванъ Ѳедоровичъ Поручевъ, учитель здѣшняго мужского училища, вашего поля ягода. Онъ улыбнулся мягкой, доброй улыбкой.
Новые знакомые пожали другъ друіу руки.
— Не знаю, какъ сюда попасть, указала Марья Васильевна на замокъ.
— Ключъ, вѣроятно, у попечителя. Погодите немного, я сейчасъ за нимъ схожу.
— Будьте такъ добры! я, право, ничего здѣсь не знаю, взмолилась Марья Васильевна.
Черезъ нѣсколько минутъ Поручевъ воротился съ ключомъ и дверь была отперта. Марья Васильевна съ любопытствомъ начала осматривать «свое» училище. При училищѣ была и квартира для учительницы — двѣ небольшія комнатки, почти не меблированныя, но свѣтлыя и, судя по словамъ Поручева, теплыя зимою.
— Вы однѣ пріѣхали? спросилъ Поручевъ, показавъ квартиру.
— Одна.
— Такъ вамъ придется стать на хлѣбы… Становитесь у дьякона — Елена Петровна тоже у него стояла. Беретъ недорого, кормитъ хорошо…
Марья Васильевна была несказанно благодарна Поручеву за его заботы. Она почувствовала себя увѣреннѣй; мракъ окружавшій ее, началъ понемногу расходиться. Сейчасъ же они вдвоемъ пошли къ дьякону.
Дьяконъ, громадный мужчина, съ цѣлой копной рыжихъ кудрей на головѣ, съ краснымъ мясистымъ лицомъ, возился около дома, загораживая присадникъ. Онъ былъ въ одномъ полукафтаньѣ и стоптанныхъ калошахъ на босу ногу. Увидѣвъ Поручева и Марью Васильевну, онъ бросилъ топоръ, шмыгнулъ въ домъ и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ къ гостямъ уже въ сапогахъ.
Познакомились.
— Не насчетъ ли хлѣбовъ пришли освѣдомиться? полюбопытствовалъ проницательный дьяконъ.
Марья Васильевна подтвердила его догадку.
— Что же? Елена Петровна довольна оставалась, не знаю, какъ вамъ покажется…
— А какая цѣна? спросила Марья Васильевна робко.
— Да ужь меньше 15 рублей ей-богу, взять нельзя: все дорого стало, приступу ни къ чему нѣтъ.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Поручева.
— Нѣтъ ужь, о. дьяконъ, берите столько же, сколько съ Елены Петровны брали — нечего лишнее просить! вмѣшался Поручевъ.
Дьяконъ поморщился, нѣсколько поторговался, пошептался въ сосѣдней комнатѣ съ женою и уступилъ семь рублей. Марья
Васильевна была очень обрадована счастливымъ исходомъ торговъ.
— А вѣдь я безъ васъ дала бы и 15, созналась она.
— Вольно вамъ деньгами-то сорить, усмѣхнулся снисходительно Поручевъ. — На что бы жить-то стали?
Проводивъ Марью Васильевну въ училище, Поручевъ разыскалъ сторожа и велѣлъ ему перенести вещи Марьи Васильевны съ постоялаго двора. Марья Васильевна тутъ же начала разбирать чемоданъ, чтобы скорѣй «поселиться». Поручевъ усердно помогалъ ей. Марья Васильевна конфузилась; ей пришло въ голову чуть ли не въ первый разъ, что гардеробъ у нея не особенно богатъ, что напрасно она не надѣла рукавчиковъ… Поручевъ смотрѣлъ на нее и улыбался.
— Ну, теперь давайте новоселье праздновать, чай пить, а потомъ я васъ познакомлю кой съ кѣмъ, предложилъ онъ, когда чемоданъ былъ разобранъ.
Достали самоваръ, сторожъ сбѣгалъ домой за углями. Новоселье вышло на славу. Марья Васильевна никогда не чувствовала себя такъ хорошо. Ее смущали только сѣрые глаза Поручева, черезъ-чуръ внимательно слѣдившіе за нею. Поручевъ тоже былъ веселъ и оживленъ.
— Право, я очень доволенъ теперь, что не перешелъ этимъ лѣтомъ въ Хлыстовку, замѣтилъ онъ, принимая изъ рукъ Марьи Васильевны стаканъ.
— Почему? спросила она.
— Потому что вы пріѣхали, улыбнулся онъ.
Марья Васильевна вспыхнула и ничего не сказала.
II.
правитьЧасовъ въ 12, Марья Васильевна, пріодѣвшись, шла, весело разговаривая съ Поручевымъ, къ попу.
Все село состояло изъ одной улицы, тянувшейся версты на три въ длину вдоль рѣчки. Посерединѣ, улица расширялась въ площадь. На площади стояла желтая каменная церковь, оба училища, правленье, трактиръ и кабакъ. Поповъ домъ стоялъ тоже на углу площади и весело глядѣлъ на крытыя лохматой соломой избы своими большими окнами, съ бѣлыми рамами и мѣдными ярко вычищенными ручками. Изъ растворенныхъ оконъ на площадь неслись бойкіе звуки какого-то вальса. Входная дверь, выкрашенная подъ дубъ, была заперта, но справа висѣла новенькая ручка звонка и не было надобности стучаться. Дверь отперла молодая дѣвка въ яркомъ кумачномъ сарафанѣ.
— Дома Василій Демьянычъ? спросилъ Поручевъ.
Дѣвка утвердительно кивнула головой и шмыгнула въ комнаты, закрывъ ротъ рукавомъ. Поручевъ и Марья Васильевна вошли вслѣдъ за нею въ большую и высокую комнату. Вальсъ оборвался, и отъ рояли, стоявшей у противоположной стѣны, поднялась навстрѣчу имъ черноволосая худенькая молодая женщина, похожая скорѣй на дѣвушку, въ русскомъ костюмѣ, съ бусами на тонкой худой шеѣ. Она раскраснѣлась и смущенно улыбалась. Вѣнскій стулъ, брошенный посерединѣ комнаты, и полукафтанье, быстро промелькнувшее въ дверяхъ въ сосѣднюю комнату, свидѣтельствовали о томъ, что гости застигнули хозяевъ врасплохъ.
— Наталья Константиновна Ѳеокритова, отрекомендовалась хозяйка.
Гости усѣлись около переддиваннаго стола, покрытаго ковровою скатертью. Меблирована была комната очень приличной вѣнской мебелью. Фестоны плюща выдѣлялись на свѣтлосѣромъ фонѣ обоевъ. Надъ роялью висѣли подъ стекломъ двѣ большія фотографическія группы: VII-й выпускъ N-скаго епархіальнаго училища, съ роялью посерединѣ и архіеремъ наверху. Наталья Константиновна тотчасъ же указала въ группахъ на себя и своего мужа. На другихъ стѣнахъ красовались въ золоченыхъ рамахъ преміи «Нивы». Нѣсколько десятковъ красиво переплетенныхъ книгъ стояли въ стройномъ порядкѣ на легкой, изящной этажеркѣ. На переддиванномъ столѣ, около котораго сѣли гости, валялся рѣзной ножикъ изъ слоновой кости и послѣдніе NoNo «Гражданина» и «Свѣта».
Матушка только что предложила первый вопросъ: «давно ли пріѣхали»? какъ въ сосѣдней комнатѣ послышалось покашливаніе и скрипъ сапоговъ, и въ залу вошелъ батюшка. Это былъ высокій молодой человѣкъ, лѣтъ 25—6, съ продолговатымъ, заостреннымъ книзу лицомъ, прямымъ, тонкимъ носомъ и сѣрыми глазами. Глаза затаенно, съ пытливой недовѣрчивостью смотрѣли изъ-за очковъ; казалось, что владѣлецъ ихъ постоянно насторожѣ, постоянно ждетъ, что собесѣдникъ проговориться о чемъ-то важномъ, что надо бы скрывать и что батюшка все-таки ужь знаетъ. Темные кудрявые волосы едва доходили до плечъ. Коротенькое свѣтлосѣрое полукафтанье ловко обхватывало станъ и позволяло видѣть безукоризненно сшитыя брюки.
— Василій Демьянычъ Ѳеокритовъ, священникъ мѣстной церкви, проговорилъ онъ пѣвучимъ теноромъ, подавая руку Марьѣ Васильевнѣ.
Пожавъ руку Поручеву, онъ ловко подставилъ къ столу стулъ и, усѣлся вытянувъ ноги.
— Не хотите ли папироску?
Василій Демьянычъ досталъ изъ глубокаго кармана серебряный портсигаръ, открылъ его и протянулъ Марьѣ Васильевнѣ
Марья Васильевна отказалась.
— Не привыкли еще? усмѣхнулся онъ: — погодите, здѣсь привыкнете! — Онъ захватилъ себѣ одну папиросу длинными тонкими пальцами, съ красиво обточенными ногтями, и протянулъ портсигаръ Поручеву.
— Да, скука невыносимая, подтвердила Наталья Константиновна: — никакихъ развлеченій.
— Неужели вамъ постоянно скучно? спросилъ Поручевъ, насмѣшливо улыбнувшись.
— Нѣтъ, не постоянно — иногда и весело бываетъ, отвѣтила матушка, искоса взглянувъ на Поручева.
— Вѣроятно, музыкой душу отводите?
— Одна музыка надоѣдаетъ, протянула Наталья Константиновна, умѣвшая играть только польки, вальсы и нѣсколько романсовъ. — Только отводишь душу, какъ вырвешься денька на два, на три въ городъ, добавила она.
Робко прозвенѣлъ звонокъ. Черезъ минуту вошла дѣвка, впустившая Марью Васильевну и Поручева.
— Кто тамъ? спросилъ Василій Демьянычъ, не повертывая головы.
— Сазоновъ Петра, батюшка.
Василій Демьнычъ поморщился.
— Опять ты: «батюшка»! Зови, какъ всѣ люди зовутъ. Провели его на кухню. Извините, что я васъ оставлю на нѣсколько минутъ.
Василій Демьянычъ граціозно наклонилъ голову и вышелъ, не затворивъ за собой двери.
Скоро изъ кухни, отдѣлявшейся отъ залы только узенькими сѣнцами, послышался его ровный, негромкій голосъ.
— Сказано, пять рублей. Не въ первый разъ ужь слышите!
Мужикъ что-то заговорилъ въ отвѣтъ.
— Ни копейки не уступлю! Ступай!
Еще минуты двѣ продолжались переговоры. Голосъ Василія Демьяныча все повышался и повышался.
— Ступай, ступай! кричалъ онъ.
Сѣнная дверь захлопнулась, и Василій Демьянычъ, весь красный, вошелъ въ залу.
— Ахъ, Basile! зачѣмъ ты такъ волнуешься? упрекнула его Наталья Константиновна.
Василій Демьянычъ отеръ платкомъ лицо, закурилъ папиросу и усѣлся въ кресло, поодаль отъ стола, у раскрытаго окошка.
— Вотъ какой народъ! заговорилъ онъ, обращаясь къ Марьѣ Васильевнѣ: — давно сказано, что за вѣнчанье пять рублей… нѣтъ, уступки просятъ! Даетъ три рубля, а за нимъ цѣлыхъ семь!
— Какіе семь, Basile? вмѣшалась матушка.
— Да какъ же? Пять рублей за свадьбу, у исповѣди никто изъ семейныхъ не былъ, въ Петровки за перепись ничего не давалъ.
— Какъ вы все это помните? удивилась Марья Васильевна.
— Книжечка такая есть, сударыня! улыбнулся Василій Демьянамъ.
Онъ досталъ съ этажерки тетрадь въ полъ-листа писчей бумаги въ тисненомъ переплетѣ и развернулъ передъ Марьей Васильевной. Въ тетрадь были вписаны въ алфавитномъ порядкѣ всѣ прихожане, и противъ каждаго имени въ особыхъ графахъ стояли цифры недоимокъ.
— Вотъ видите: Семенъ Прохоровъ. Съ его двора приходится 1 р. 72 к., а онъ внесъ только 50 копеекъ; осталось за нимъ, видите, 1 р. 22 к., объяснялъ Василій Демьянычъ, смакуя каждую цифру.
— А это я писала! похвасталась Наталья Константиновна.
— Ты у меня молодецъ, одобрилъ ее Василій Демьянычъ. — Посмотрите: хорошо?
Марья Васильевна посмотрѣла: написано было четко и красиво.
— Ну, будь умницей — отнеси на мѣсто, попросилъ Василій Демьянычъ жену: — да пыль-то съ нея смахни.
Гости посидѣли еще нѣсколько минутъ и поднялись, замѣтивъ, что Пелагея пронесла черезъ залу тарелки.
— Обѣдать съ нами! пригласила Наталья Константиновна. Слова эти были сказаны радушнымъ тономъ, но по глазамъ было видно, что ее не очень огорчитъ отказъ гостей.
Гости отказались.
— Какъ хотите… Приходите вечеромъ чай пить.
— Меня извините: я еще не устроилась, не приду, солгала Марья Васильевна.
— А вы? спросила Наталья Константиновна Поручева, какъ то особенно посмотрѣвъ на него.
— Не знаю, замялся онъ.
— Приходите! — Наталья Константиновна снова бросила на Поручева выразительный взглядъ.
— Хорошо, приду, согласился Поручевъ.
— Насилу-то ушли! вздохнула съ облегченіемъ Наталья Константиновна, проводивъ гостей. — Эта еще хуже той; гордая какая-то.
Василій Демьянычъ ехидно улыбнулся.
— Уди-ви-тельно! воскликнулъ онъ: — ты рада, что Иванъ Ѳедорычъ ушелъ! прежде этого за тобой не водилось!
Наталья Константиновна вспыхнула.
— Что за глупости, Basile!
— Да, глупости! Порхаетъ съ цвѣтка на цвѣтокъ! добавилъ онъ, какъ бы про себя, потирая руки.
— Перестань говорить глупости!
Василій Демьянычъ отошелъ къ окну и закурилъ папиросу.
— Ну, Basile, становись! предложила Наталья Константиновна совсѣмъ мягкимъ голосомъ.
Василій Демьянычъ скинулъ полукафтанье, оставшись въ одномъ жилетѣ, и взялся за стулъ. По плотно сжатымъ губамъ можно было замѣтить, что онъ все еще дулся.
— Ну, начинай! Разъ, два! разъ два! считала Наталья Константиновна, играя вальсъ.
— Разъ, два! вторилъ Василій Демьянычъ, вертясь по залѣ со стуломъ.
Пелагея стояла въ дверяхъ и хихикала, закрывъ ротъ рукавомъ.
Эту ночь Марья Васильевна ночевала уже въ училищѣ; въ своей квартирѣ. Засыпая, она думала о Иванѣ Ѳедорычѣ: только благодаря ему, все такъ хорошо устроилось, и онъ невольно вставалъ передъ ея глазами, съ живыми глазами и чуть-чуть пробивавшимися бѣлокурыми усиками.
Поручевъ сдержалъ обѣщаніе и пришелъ вечеромъ къ Ѳеокритовымъ.
Наталья Константиновна сидѣла, понуривъ голову, передъ, роялью и брала минорные аккорды.
— Здравствуйте! поздоровался Поручевъ, чуть-чуть усмѣхаясь.
— Здравствуйте, отвѣтила Наталья Константиновна сухо, не поднимая глазъ.
Поручевъ взялъ стулъ и усѣлся рядомъ съ нею.
— Вы сердитесь на меня?
— И не думаю! съ чего это вы взяли! возразила Наталья Константиновна, продолжая бѣгать пальцами по клавишамъ.
— Ну, ну! я вижу. Не сердитесь! — Поручевъ взялъ ее фамильярно за подбородокъ и поднялъ ей голову кверху.
— Оставьте! Это еще что за новости! крикнула Наталья Константиновна сердито.
Поручевъ вздохнулъ и потупился, лукаво взглядывая изподлобья на сосѣдку. Наталья Константиновна, наконецъ, не выдержала и засмѣялась.
— Будетъ вамъ фокусничать! вскричала она весело, но все еще хмуря брови.
— Вотъ такъ-то лучше! одобрилъ ее Поручевъ.
— А я все-таки сердита!
— За что-съ? улыбнулся насмѣшливо Поручевъ, знавшій напередъ причину гнѣва Натальи Константиновны.
— Зачѣмъ вы надо мной смѣяться вздумали? Смотрите!
— И не думалъ смѣяться, оправдывался Поручевъ: — просто спросилъ — постоянно ли вы скучаете?
— Ну, да, разсказывайте! перебила его Наталья Константиновна. — А гдѣ вы эту Колоскову розыскали?
— Очень просто: иду мимо училища, а она на крыльцѣ сидитъ, сторожа дожидается, чтобы онъ ей училище отперъ.
— А понравилась она вамъ?
— Ничуть: огня въ ней такого нѣтъ, какъ въ васъ, напримѣръ.
— Врете? спросила Наталья Константиновна недовѣрчиво.
— Не хотите — не вѣрьте!
— Ну, хорошо. Я вамъ за это новый романсъ сыграю. Перевертывайте ноты, когда я кивну.
Наталья Константиновна довольно бойко проиграла «хоръ птичекъ», оборвала послѣдній аккордъ и закинула голову вверхъ. Поручевъ хотѣлъ сказать комплиментъ, но замолкъ на полусловѣ и обернулся къ двери. Василій Демьянычъ отворилъ дверь, съ секунду постоялъ какъ бы въ нерѣшимости, скорчилъ недовольную мину и прошелъ въ сосѣднюю комнату, нехотя сунувъ руку Поручеву.
— Что съ ними сегодня? не въ духѣ? улыбнулся Поручевъ.
Наталья Константиновна утвердительно кивнула головой.
— Поссорились сегодня передъ обѣдомъ, пояснила она вполголоса.
— Такъ я лучше уйду, вздохнулъ съ комической грустью Поручевъ: — а то вамъ, бѣдненькой, достанется.
— Смотрите же, чаще ходите! шепнула на порогѣ Наталья Константиновна Поручеву, горячо пожимая ему руку.
Поручевъ кивнулъ головой и пошелъ къ писарю ужинать, насвистывая какой-то мотивъ. Дорогой онъ думалъ о Марьѣ Васильевнѣ, о ея безпомощности и больше всего о ея прелестныхъ синихъ глазахъ съ длинными рѣсницами.
— Очень, очень недурна, повторилъ онъ нѣсколько разъ.
Иванъ Ѳедорычъ Поручевъ, кончивъ курсъ въ уѣздномъ училищѣ, поступилъ въ учительскую семинарію. Вѣроятно, онъ благополучно кончилъ бы курсъ и въ ней, еслибы директоръ не кормилъ воспитанниковъ по постамъ тухлой капустой и не одѣвалъ въ армяки и чепаны изъ желтаго верблюжьяго сукна. Но такъ какъ вышеперечисленныя условія существовали и создали для воспитанниковъ кличку «острожниковъ», то Иванъ Ѳедорычъ не выдержалъ и вышелъ изъ 2-го класса. Теперь онъ, сравнительно, блаженствовалъ: 300 рублей годового жалованья позволяли ему нетолько не употреблять тухлой капусты, но и прилично одѣваться. Одѣваться онъ любилъ. Хорошее платье удовлетворяло его развитому вкусу и позволяло надѣяться на карьеру. Сынъ волостного писаря, онъ жаждалъ выбиться наверхъ и разсчитывалъ сдѣлать это съ помощью выгодной женитьбы. Неоднократныя пробы показали, что онъ можетъ разсчитывать на успѣхъ. Раза два онъ уже сватался за дочерей зажиточныхъ купцовъ. Дочери съ радостью были готовы идти, но родители не позволяли, и дѣло расклеивалось. Потерпѣвъ неудачу, Иванъ Ѳедорычъ дня два кутилъ, но потомъ забывалъ и сосредоточивалъ всѣ свои помышленія на другой невѣстѣ. Влюблялся онъ въ каждое хорошенькое личико, но жениться хотѣлъ только на богатой.
III.
правитьНачалось ученье.
Марья Васильевна и Поручевъ все больше и больше сближались. Для Марьи Васильевны только и свѣту въ окнѣ было, что Поручевъ. Книгъ и газетъ у нея не было, достать ихъ было негдѣ. Знакомствъ также не было. Дьяконица, нестарая еще женщина, всецѣло поглощена была уходомъ за дѣтьми, безконечнымъ кормленьемъ ихъ, стиркой, шитьемъ, вязаньемъ. Иногда Марья Васильевна бесѣдовала съ нею, но бесѣда шла преимущественно о дѣтяхъ, хозяйствѣ и была крайне однообразна. Раза два Марья Васильевна заходила къ ученицамъ на домъ, но ею, видимо, стѣснялись; она тоже на каждомъ шагу конфузилась и совершенно не знала, о чемъ говорить съ бабами. Вдобавокъ, въ избахъ было темно, душно и грязно…
Къ Ѳеокритовымъ Марья Васильевна больше не заглядывала.
Наталья Константиновна была втайнѣ очень рада этому, но, встрѣчаясь съ Марьей Васильевной по праздникамъ въ церкви, постоянно пеняла и упрашивала зайти. Марья Васильевна ссылалась на тетрадки и не заходила. Съ остальной знатью отказался познакомить ее самъ Поручевъ: онъ чуялъ, что Марьѣ Васильевнѣ не мѣсто среди женъ его пріятелей.
Нельзя сказать, чтобы мѣстная интеллигенція оставалась вполнѣ безучастна къ отношеніямъ Поручева и Марьи Васильевны.
Однажды, осенью еще, Поручевъ зашелъ къ Ѳеокритовымъ. Василій Демьянычъ высчитывалъ что-то по своей книжечкѣ, Наталья Константиновна играла одну изъ своихъ пьесъ.
— Какъ вы часто къ намъ ходите, кольнула Поручева Наталья Константиновна, когда онъ вошелъ въ дверь.
— Время теперь учебное — не до гостей, возразилъ Василій Демьянычъ. — Пожалуйте, Иванъ Ѳедорычъ, пожалуйте! приглашалъ онъ Поручева, любезно пододвигая стулъ. — Прошу покорнѣйше.
Поручевъ посидѣлъ у нихъ съ полчаса. Василій Демьянычъ былъ съ нимъ необыкновенно любезенъ. Наталья Константиновна, видимо, дулась и избѣгала его взглядовъ. Наконецъ, она не выдержала, порывисто повернулась на стулѣ и окинула Поручева съ ногъ до головы.
— Скоро вы женитесь, Иванъ Ѳедорычъ? спросила она ехидно
— На комъ? удивился Поручевъ.
— На комъ! будто не знаете? На той, въ которой нѣтъ огня!
— Почему это вамъ пришелъ въ голову такой странный вопросъ? спросилъ Поручевъ нѣсколько смущенно.
— Полноте невинность-то разыгрывать! вскричала Наталья Константиновна. — Не спроста же вы у нея по цѣлымъ днямъ сидите!
— Что же тутъ особеннаго? Мало ли у кого я по цѣлымъ днямъ сидѣлъ? Не на всѣхъ же жениться! возразилъ Поручевъ насмѣшливо.
Наталья Константиновна покраснѣла.
— Понятно, понятно! подтвердилъ Василій Демьянычъ. — Товарищеское дѣло — оба педагоги, хе-хе-хе! засмѣялся онъ, потирая руки.
— А мы всѣ ужь и порѣшили, что вы на ней женитесь, продолжала неугомонная матушка: — кто же станетъ компрометировать дѣвушку понапрасну?
— Ну, съ чего ты такъ на него накинулась? Я говорю, дѣло товарищеское. Сыграемъ лучше въ шашки, Иванъ Ѳедорычъ, чѣмъ попусту время терять, вмѣшался опять Василій Демьянычъ.
Наталья Константиновна встала изъ-за рояля и ушла.
Поручевъ сыгралъ партіи двѣ въ шашки и тоже ушелъ, сославшись на недосугъ.
Дня два послѣ этого, онъ не ходилъ къ Марьѣ Васильевнѣ: ему стало жалко ея. И раньше онъ слышалъ массу намековъ на свои отношенія къ учительницѣ, но они исходили отъ его пріятелей и были для него отчасти пріятны. Слушая ихъ, онъ только улыбался, ничего не отрицая и не утверждая, ибо въ намекахъ этихъ часто сквозила зависть и всегда одобреніе его молодечеству. Наталья Константиновна поставила передъ нимъ вопросъ другою стороной.
На третій день онъ, однако, не вытерпѣлъ и пошелъ. Марья Васильевна покраснѣла, какъ макъ, увидѣвъ его.
— Я думала уже, что вы совсѣмъ не придете, упрекнула она его: — чуть-было не умерла со скуки, все про васъ думала! добавила она просто.
Поручевъ пересталъ колебаться и отдался на волю судьбы. Пріятелямъ онъ заявилъ, что лѣтомъ женится.
Послѣ Рождества полнота Марьи Васильевны сдѣлалась замѣтной. Она перестала ходить къ дьякону обѣдать: ей казалось, что всѣ на нее смотрятъ, указываютъ чуть не пальцами, и по ночамъ горько плакала. Порой самъ Поручевъ чуть не плакалъ, глядя на ея хорошенькое блѣдное лицо и покраснѣвшіе отъ слезъ глаза. Но ни упрека, ни жалобы онъ отъ нея не слышалъ, и это его отчасти успокоивало. Иногда онъ даже думалъ: «сама виновата».
Скоро положеніе Марьи Васильевны сдѣлалось невыносимымъ.
Нѣсколько ученицъ перестали ходить въ училище. Марья Васильевна послала сторожа узнать о причинѣ. Сторожъ, добродушный старикъ, успѣвшій привязаться къ Марьѣ Васильевнѣ, воротившись, долго мялся и потомъ вдругъ, собравшись съ силами, выпалилъ:
— Да чему, говорятъ, онѣ тамъ научатся? Брюхатѣть-то и безъ училища съумѣютъ, когда время придетъ.
Марья Васильевна чуть не упала въ передней. Дня три она не занималась: ей было невыносимо стыдно явиться передъ нѣсколькими десятками пытливыхъ дѣтскихъ глазъ. Даже Поручеву она созналась, что ей стыдно. Онъ серьёзно задумался надъ своимъ положеніемъ.
— Ужь потерпи какъ-нибудь до лѣта, уговаривалъ онъ Марью Васильевну: — лѣтомъ съѣзжу къ директору, попрошу позволенія жениться. Теперь неудобно: дома, пожалуй, его не застанешь.
Марья Васильевна повѣрила и рѣшилась потерпѣть. Поручевъ совсѣмъ потерялъ голову. Вопросъ «жениться или не жениться» не выходилъ у него изъ головы. Иногда онъ рѣшался жениться, иногда не рѣшался.
Недѣли за двѣ до масляницы, въ Орѣховку пріѣхалъ инспекторъ и явился прямо въ женское училище. Здороваясь съ Марьей Васильевной, онъ слегка покосился на ея станъ и покачалъ лысой головой, думая, что Марья Васильевна этого не замѣчаетъ. Но Марья Васильевна замѣтила и взглядъ, и покачиваніе головой… Ей сдѣлалось дурно. Инспекторъ окончательно растерялся, послалъ за Натальей Константиновной и самъ побѣжалъ за водой. Наталья Констинтиновна прибѣжала, въ чемъ была, съ какими-то стклянками и распорядилась перенести Марью Васильевну въ ея квартиру. Инспекторъ распустилъ ученицъ, мысленно выругалъ себя за неделикатность и пошелъ къ Поручеву. У Поручева онъ пробылъ всего минутъ пять. Поручевъ заставилъ лучшаго ученика читать.
— До свиданія! поднялся вдругъ инспекторъ.
Поручевъ удивленно взглянулъ на него. Ученики шарахнулись и встали.
— Сидите, сидите! махнулъ на нихъ инспекторъ рукою и торопливо вышелъ въ переднюю.
Надѣвъ шубу, онъ кашлянулъ и провелъ рукой по длинной черной бородѣ.
— Иванъ Ѳедорычъ! пожалуйте сюда на минутку.
Перетревоженный Поручевъ вышелъ. Инспекторъ, держась рукой за косякъ, надѣвалъ галоши. Съ минуту оба молчали. Ученики въ классѣ завозились. Двѣ-три головы высунулись въ переднюю и тотчасъ же спрятались.
— Гм! откашлялся инспекторъ. — Стыдно, господинъ Поручевъ, стыдно! заговорилъ онъ вполголоса и взволнованно. — Совсѣмъ безсовѣстнымъ надо быть, чтобы дѣвушку такъ обидѣть.
Поручевъ растерялся.
— Совѣсти у васъ нѣтъ! Что вы съ ней сдѣлали? Эхъ, молодой человѣкъ! Вспомните, господинъ Поручевъ, вы — учитель! Вашъ нравственный долгъ исправить это. Въ противномъ случаѣ, знаете ли…
Инспекторъ не договорилъ, запахнулъ шубу и вышелъ, а Поручевъ все еще стоялъ, машинально потирая себѣ лобъ.
Отпустивъ учениковъ, онъ почти бѣгомъ побѣжалъ къ Марьѣ Васильевнѣ, чтобы узнать, что случилось.
— Куда такъ спѣшите, Иванъ Ѳедорычъ? на крестины, что ли? Хе-хе-хе! окликнулъ его трактирщикъ.
Поручевъ взглянулъ на него — и такъ противна показалась ему красная рожа, заплывшіе жиромъ глаза и пошлая улыбка на толстыхъ губахъ трактирщика, что онъ едва не выбранился. Къ несчастію, трактирщикъ былъ попечителемъ училища, съ нимъ необходимо было жить въ ладахъ, и потому Поручевъ, скрививъ губы въ улыбку, удовольствовался тѣмъ, что махнулъ рукой. Въ передней училища его встрѣтила Наталья Константиновна.
— Что случилось? спросилъ онъ испугано, позабывъ даже поздороваться.
— Ничего. Порадуйтесь подите! фыркнула матушка. — Инспекторъ ужь знаетъ…
Марья Васильевна лежала на кровати съ полузакрытыми глазами. Поручевъ взялъ ея руку.
— Мы на той недѣлѣ повѣнчаемся, говорилъ онъ, осыпая ее поцѣлуями.
IV.
правитьНа другой день, часовъ въ 8 вечера, передъ мужскимъ училищемъ остановились сани, запряженныя парой ямскихъ лошадей. Изъ саней выскочилъ господинъ въ волчьемъ тулупѣ, надѣтомъ поверхъ енотовой шубы, перетянутой кушакомъ, въ глубокихъ ботикахъ. Небольшая каштановая бородка его подернулась инеемъ, будто серебромъ. Онъ помогъ выйти не высокой толстой женщинѣ, одѣтой тоже въ волчій тулупъ и валенки.
Женщина была Ольга Васильевна Поручева, мать Ивана Ѳедорыча, а господинъ въ енотовой шубѣ — братъ его, смотритель уѣзднаго училища и членъ училищнаго совѣта.
Они вошли въ переднюю училища. Сторожъ, отставной солдатъ, встрѣтилъ ихъ съ подтопкой въ одной рукѣ.
— Сними-ка тулупъ-то, приказала Ольга Васильевна.
Сторожъ бросилъ подтопку и схватилъ тулупъ за рукава.
Ольга Васильевна вылѣзла изъ тулупа и валенокъ, и осталась въ черномъ платьѣ и наколкѣ. Полное, съ двойнымъ подбородкомъ лицо ея было озабочено, а въ черныхъ масляныхъ глазахъ стояли слезы.
— Дома, что ли, угаръ-то мой? спросила она раздраженно сторожа.
Сторожъ, только снявшій съ господина енотовую шубу, не сразу понялъ.
— Вы про Иванъ Ѳедорыча изволите спрашивать?
— Про кого же еще? Одинъ у меня угаръ-то. Дома, что ли?
— Никакъ нѣтъ. Къ Марьѣ Васильевнѣ, надо полагать, ушли, отвѣтилъ сторожъ.
— Что-жь онъ у нея днюетъ и ночуетъ, что ли? продолжала раздраженно спрашивать Ольга Васильевна.
— Никакъ нѣтъ: ночевать всегда домой приходятъ.
Ольга Васильевна замолчала и провела платкомъ по глазамъ.
— Ступай, позови его, приказалъ мягко Василія Ѳедорычъ: — мать, молъ, пріѣхала.
Черезъ минуту пришелъ Иванъ Ѳедорычъ. Въ передней онъ оправился и причесался, не зная, что за господинъ пріѣхалъ съ матерью.
— Мамаша! братецъ! воскликнулъ онъ удивленно, войдя въ комнату.
— Да, сынокъ! Мамаша! Сама пріѣхала, болитъ вѣдь объ васъ, непутныхъ, мое сердце!
Она смачно поцѣловала его три раза.
— Что это ты надѣлалъ? Что за притча такая? Нежданно-негаданно! Хоть бы словечко раньше сказалъ! Чуяло мое сердце, что неспроста онъ на Святки домой не пріѣхалъ! обратилась Ольга Васильевна къ Василью Ѳедорычу.
Иванъ Ѳедорычъ стоялъ, понуривъ голову, и виновато смотрѣлъ на мать и брата.
— Чай, надо бы съ матерью посовѣтоваться, показать ей будущую невѣстку-то! мать худого не посовѣтуетъ, продолжала Ольга Васильевна журить сына. — Ростила, ростила я дѣтокъ, а теперь не нужна стала!
— Дѣло такое, мамаша, вышло… Благословите!
— Дай срокъ — благословлю! Разскажи хоть про свою кралю, кто она такая?..
— Учительница, отвѣтилъ Иванъ Ѳедорычъ недовольно.
— Родители-то кто? спросила она сердито.
— Родителей нѣтъ — сирота.
— Приданаго сколько?
Иванъ Ѳедорычъ покраснѣлъ.
— Ничего нѣтъ, отвѣтилъ онъ смущенно.
Ольга Васильевна всплеснула руками.
— Ничего?! Какъ же это такъ? Зачѣмъ же я тебя учила, жилы изъ себя тянула! Васька Чумаковъ въ приходскомъ кончилъ, да 17 тысячъ приданаго взялъ, а ты — «ничего!» Дождалась сынка! Чѣмъ же вы жить будете?
— Въ самомъ дѣлѣ, объ этомъ надо тоже подумать, вмѣшался Василій Ѳедорычъ. — Не въ деньгахъ, понятно, счастіе, а и безъ нихъ плохо. Или «съ милымъ рай и въ шалашѣ»? спросилъ онъ иронично.
— Рай-то какой ужь рай, отвѣтилъ Иванъ Ѳедорычъ мрачно.
— То-то и есть! Какъ же это ты, голова, не подумалъ?
— Нѣтъ, не бывать этой свадьбѣ! крикнула энергично Ольга Васильевна, стукнувъ кулакомъ по постели. Нѣтъ тебѣ моего благословленія.
— Напрасно, мамаша; пусть его, если хочется, возразилъ Василій Ѳедорычъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! замотала Ольга Васильевна головой — Если женишься, я тебѣ не мать, ты мнѣ не сынъ! Живи, какъ знаешь!
— Нельзя, мамаша! возразилъ Иванъ Ѳедорычъ нетвердо: — я долженъ жениться. Слышите? Долженъ!
Ольга Васильевна поблѣднѣла.
— Подписку взяла? Господи! Дуракъ, дуракъ! плюнула она съ ожесточеніемъ на полъ. — Ай да ученая барышня! Опутала, значитъ, молодца въ лучшемъ видѣ! Дуракъ, дуракъ!
— Какъ же это ты такъ неосторожно велъ себя? упрекнулъ и Василій Ѳедорычъ. — Хорошо, видно, и она любитъ! Эдакое мѣщанство!
— Никакой подписки нѣтъ, возразилъ Иванъ Ѳедорычъ угрюмо: — просто слово далъ.
— Что же ты раньше не сказалъ? Зачѣмъ ты мать въ слезы-то ввелъ? Слово! эка важность — слово! А она, дура, поди и повѣрила! Слово можно и назадъ взять: ты своему слову хозяинъ, оживилась Ольга Васильевна. — Чѣмъ же дѣвку и взять, какъ не словомъ?
— Нельзя, мамаша, не жениться, настаивалъ Иванъ Ѳедорычъ. — Она беременна ужь, пояснилъ онъ, краснѣя.
Ольга Васильевна вскочила съ кровати.
— Царица Небесная! беременна! Вмѣсто приданаго пойдетъ, добавила она иронично. — Ну, сынокъ! порадовалъ, нечего сказать.
Василій Ѳедорычъ озабоченно жевалъ бороду.
— Да, братъ, вопросъ усложняется, замѣтилъ онъ задумчиво. — Въ самомъ дѣлѣ, неловко бросить. Только вотъ что, если ты съ ней теперь разойдешься, такъ сдѣлаешь только ее несчастной, а женишься — такъ оба весь вѣкъ несчастны будете. Не разумнѣй ли сейчасъ все покончить? Сердечныя раны скоро забываются… Можетъ быть, она найдетъ себѣ пару, полюбитъ, выйдетъ замужъ, счастлива будетъ… И ты также… Читалъ «Вешнія воды»? А если женитесь, такъ навѣрняка другъ другу жизнь загубите, потому что ты женишься скорѣй изъ чувства долга, чѣмъ по любви. Не такъ ли?
Иванъ Ѳедорычъ начиналъ поддаваться доводамъ брата. Собственно говоря, Василій Ѳедорычъ высказывалъ вслухъ то, что Иванъ Ѳедорычъ неоднократно думалъ самъ съ собою.
— Жалко ее… Загубилъ я ее все-таки, проговорилъ онъ тихо.
— Чудакъ! да почему ты думаешь, что загубилъ ее? Помнишь, какъ я тоже влетѣлъ было — на вдовѣ, дочери смотрителя хотѣлъ жениться? Тоже терзался тогда, въ прорубь хотѣлъ со стыда броситься! а теперь мамашѣ спасибо говорю, что разстроила. Увлеченіе не любовь. Теперь я ясно вижу, что мы были не пара, что всю жизнь бы мучились, а тогда — куда тебѣ! Просто съ кулаками лѣзъ на мамашу!
Василій Ѳедорычъ взглянулъ на мать и улыбнулся.
— Да она у насъ молодецъ! Безъ меня переѣхала отъ смотрителя: «жениху-де негоже съ невѣстой въ одномъ домѣ жить», а потомъ заломила двѣ тысячи приданаго — намъ и отказали!
Василій Ѳедорычъ опять добродушно улыбнулся и хлопнулъ брата по плечу.
— Напиши-ка, Ваничка, записку, что мамаша, молъ, не позволяетъ! право!
— Возьму ужь я этотъ грѣхъ на себя, предложила Ольга Васильевна, улыбаясь и лукаво щуря глазки.
— Нельзя, мамаша: всѣ въ селѣ ужь знаютъ объ этомъ, возразилъ Иванъ Ѳедорычъ нерѣшительно.
— Пустяки! съ вашего брата это, какъ съ гуся вода, это нашей сестрѣ достается.
Иванъ Ѳедорычъ сидѣлъ, закрывъ лицо руками.
— Нѣтъ, мамаша, не могу! прошепталъ онъ.
Ольга Васильевна помолчала.
— Собирайся! поднялась она вдругъ.
— Къ Марьѣ Васильевнѣ? спросилъ Иванъ Ѳедорычъ съ недоумѣніемъ.
— Домой, въ городъ! Чтобы я позволила тебѣ жениться на первой встрѣчной? Никогда! Собирайся! спасибо потомъ, какъ Васенька, скажешь.
Василій Ѳедорычъ грустно вздыхалъ и кусалъ бороду.
Сторожъ принесъ самоваръ.
— Попей-ка, Ваничка, чайку въ послѣдній разъ, да и поѣдемъ, говорила Ольга Васильевна, заискивающе улыбаясь.
— Какъ же я безъ мѣста останусь? проговорилъ Иванъ Ѳедорычъ.
— Въ Хлыстовкѣ вакансія скоро будетъ: общество на учителя жалуется, процѣдилъ Василій Ѳедорычъ сквозь зубы, чистя ногти.
— Видишь? въ Хлыстовкѣ! Тамъ барышнями хоть прудъ пруди, подмигнула Ольга Васильевна. — Можетъ, и еще дуру какую-нибудь сыщешь! право!
Василій Ѳедорычъ съ легонькой досадой пожалъ плечами.
— Инспекторъ знаетъ, сознался Иванъ Ѳедорычъ, краснѣя, — Онъ намекалъ мнѣ, что надо жениться.
— Вотъ чѣмъ твердость-то твоя обусловливается! улыбнулся Василій Ѳедорычъ.
Иванъ Ѳедорычъ покраснѣлъ еще сильнѣй.
— Инспектора нечего бояться, успокоила сына Ольга Васильевна: — Васенька только словечко директору скажетъ.
Часовъ въ 10 вечера Василій Ѳедорычъ позвалъ сторожа.
— Иванъ Ѳедорычъ въ городъ уѣзжаетъ дня на три… Попроси батюшку пока заняться, заявилъ онъ ему, смотря въ сторону.
Черезъ полчаса за околицу выѣхали сани, заложенныя тройкой. Иванъ Ѳедорычъ сидѣлъ между матерью и братомъ, закрывшись воротникомъ тулупа, хотя на улицахъ никого уже не было. Раза два онъ подумалъ о томъ, что хорошо было бы выскочить изъ саней, побѣжать къ Марьѣ Васильевнѣ и остаться у ней навсегда… Но ѣхать было хорошо. Необозримое снѣжное поле искрилось алмазами подъ яркимъ луннымъ свѣтомъ, сытыя лошади рвались впередъ и обдавали сѣдоковъ снѣжной пылью, пріятно освѣжавшею его воспаленное лицо, а колокольчикъ какъ будто звенѣлъ про Хлыстовку, про тамошнихъ барышенъ съ приданнымъ… Притомъ же дѣло поправимое: онъ завтра, напримѣръ, можетъ хорошенько обдумать свое положеніе и вернуться… Отъѣхавъ верстъ десять, онъ заснулъ, убаюканный качкою ѣзды.
— Успокоился! улыбнулась радостно Ольга Васильевна.
Марья Васильевна всю ночь прождала Ивана Ѳедорыча и уснула съ смутнымъ предчувствіемъ какой-то страшной бѣды. Утромъ она узнала, что Иванъ Ѳедорычъ уѣхалъ въ городъ и пробудетъ тамъ нѣсколько дней.
— Вѣроятно, поѣхалъ къ директору просить разрѣшенія, утѣшала она себя, припоминая слова Поручена, но не могла не пить, ни ѣсть.
Прошло около недѣли. Однажды вечеромъ, Марья Васильевна сидѣла противъ топившейся печки и безцѣльно глядѣла на огонь, не замѣчая, что книга, лежавшая у нея на колѣняхъ, съѣхала на полъ.
— Марья Васильевна! Иванъ Ѳедорычъ, смотри, пріѣхалъ! крикнулъ радостно сторожъ, стоявшій у окошка.
Марья Васильевна вздрогнула, вскочила со стула и кинулась къ окну. Около училища стояли ямскія лошади.
— Сейчасъ выйдетъ, думала Марья Васильевна, не сводя глазъ съ крыльца.
Кто-то вышелъ изъ училища и подошелъ къ ямщику. Ямщикъ снялъ шапку и поворотилъ лошадей.
— Сейчасъ, сейчасъ! твердила Марья Васильевна. Сердце сильно стучало у нея въ груди.
Прошло пять минутъ, десять… стемнѣло, а Марья Васильевна все еще стояла у окошка, не слыша, что сторожъ нѣсколько разъ докладывалъ: «самоваръ, Марья Васильевна, готовъ». Наконецъ, она отошла это окна, сѣла къ столу и машинально налила себѣ чаю, чутко вслушиваясь.
Подъ окномъ снѣгъ захрустѣлъ подъ чьими-то быстрыми шагами; хлопнула дверь. Марья Васильевна опрометью кинулась въ переднюю. Топившаяся печка тускло освѣщала ее красноватымъ колеблющимся свѣтомъ.
Радостный крикъ замеръ на губахъ Марьи Васильевны; вся блѣдная, она прислонилась къ косяку и инстинктивно поправила шаль, почти спустившуюся съ плечъ: передъ нею стоялъ высокій молодой человѣкъ, длинноволосый, въ очкахъ и пледѣ.
— Вновь назначенный учитель здѣшняго мужского училища, пробасилъ онъ, неловко подавая руку.
— А Ваня? вырвалось у Марьи Васильевны невольно.
— Про Поручева изволите спрашивать? Переведенъ на мое мѣсто, въ Хлыстовку… Братъ у него — членъ училищнаго совѣта, добавилъ онъ съ горечью, махнувъ рукою.
Марья Васильевна не заплакала, не упала въ обморокъ, а какъ-то вся одеревенѣла. Она знакомъ пригласила учителя войти молча налила ему чаю и сѣла, подперевъ голову руками. Учитель смекнулъ, что дѣло неладно, наскоро выпилъ стаканъ горячаго чаю, обжегшись два-три раза, сунулъ съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ въ горшокъ съ цвѣтами только что закуренную папироску и ушелъ.
Лишь ночью, въ постели, Марья Васильевна сознала всю тяжесть обрушившейся на нее бѣды и зарыдала въ отчаяніи.
— Умереть надо, шептала она въ промежуткахъ взрывовъ страшнаго горя.
Она спустила босыя ноги на холодный полъ и сѣла. За перегородкой возился и вздыхалъ сторожъ, понимавшій, отчего его барышня плачетъ… Вдругъ что то у нея внутри забилось, затрепетало. Марья Васильевна, затаивъ дыханіе, широко раскрывъ глаза, приложила руку… Да, нѣтъ сомнѣнія: это онъ бьется… Она опять зарыдала.
На другой день она занималась. Ученицъ поразила ея блѣдность, сосредоточенность.
Вечеромъ къ ней явилась Наталья Константиновна.
— Здравствуйте! пожала она ей руку.
Марья Васильевна ничего не отвѣтила и сѣла на прежнее мѣсто — на стулъ у окна. Наталья Константиновна, нѣсколько сконфуженная такимъ пріемомъ, усѣлась противъ нея.
— Правда ли, что Ивана Ѳедорыча перевели? спросила она, помолчавъ.
Марья Васильевна утвердительно кивнула головой.
— Вотъ! всѣ мужчины такіе! вздохнула Наталья Константиновна. — Какъ же вы теперь жить станете? спросила она нерѣшительно.
— Какъ прежде, отвѣтила Марья Васильевна сухо.
— Нѣтъ, я бы вамъ не совѣтовала это дѣло такъ оставлять, оживилась Наталья Константиновна.
Марья Васильевна вскинула на нее свои красивые, строгіе глаза и помолчала.
— Что же, гнаться мнѣ за нимъ? спросила она горько.
— Зачѣмъ гнаться? Ныньче, слава Богу, судъ на нихъ есть, возразила матушка горячо.
Марья Васильевна молча взглянула на нее и отвернулась къ окошку.
— Я бы на вашемъ мѣстѣ въ судъ подала непремѣнно, замѣтила матушка.
Марья Васильевна опять промолчала.
— И Basile такъ же думаетъ… Непремѣнно въ судъ, особенно если письма какія-нибудь есть… Въ случаѣ надобности, я, ей-Богу, въ свидѣтельницы пойду — такъ мнѣ васъ жалко!
Марья Васильевна сидѣла попрежнему и глядѣла въ окно. Матушка нѣсколько смутилась.
— Вы нездоровы, Марья Васильевна? спросила она робко.
Марья Васильевна снова промолчала. Наталья Константиновна просидѣла нѣсколько минутъ, и наконецъ собралась уйти.
— Прощайте, тронула она ее за плечо.
— Прощайте, отозвалась Марья Васильевна, не оборачиваясь.
Матушка съ секунду простояла въ недоумѣніи и ушла. Придя домой, она съ сердцемъ бросила на диванъ шляпу. Василій Демьянычъ оглянулся на нее.
— Что, или услугъ самарянки не приняли? спросилъ онъ иронично.
— Гордячка! Сидитъ, какъ истуканъ! отвѣтила матушка съ сильнымъ неудовольствіемъ.
Она и не подозрѣвала, что дьяконица еще прежде ея давала Марьѣ Васильевнѣ такіе же совѣты.
V.
правитьВъ субботу, два дня спустя послѣ увоза Ивана Ѳедорыча изъ Орѣховки, Василій Ѳедорычъ получилъ пакетъ, запечатанный облаткой. На облаткѣ значилось: «N--скій училищный совѣтъ». Предсѣдатель просилъ гг. членовъ собраться въ 7 часовъ къ нему на квартиру.
Василій Ѳедорычъ нѣсколько задумался. Въ 6 часовъ начиналась всенощная и кончалась въ 8, а онъ не пропускалъ ни одной всенощной, самъ читалъ шестопсалміе, выстаивалъ службу и неизмѣнно опускался на колѣни во время пѣнія «Слава въ вышнихъ Богу».
На этотъ разъ онъ ушелъ отъ всенощной ровно въ 6 3/4. По широкой освѣщенной лѣстницѣ поднялся онъ въ квартиру предсѣдателя. Сердце у него слегка замирало: онъ только недавно былъ назначенъ членомъ совѣта и ни разу еще не былъ на засѣданіяхъ, хотя лично былъ знакомъ со всѣми товарищами по дѣлу.
Предсѣдатель ни минуты не заставилъ себя ждать. Это былъ родовитый дворянинъ, родственникъ многихъ особъ. Самъ онъ былъ, однако, не изъ бойкихъ, и дослужился въ гвардіи всего до ротмистра. Вся его высокая, но дряхлая фигура, морщинистое лицо, потухшіе глаза, преждевременная лысина (ему было около 38) свидѣтельствовали о близкомъ знакомствѣ съ увеселительными заведеніями столицы. Прокутивши большую часть наслѣдственнаго имѣнія, онъ пріѣхалъ въ N. и сталъ «на стражѣ».
Завязался оффиціальный разговоръ. Василій Ѳедорычъ больше молчалъ и слушалъ съ слащавой улыбкой разсказы предсѣдателя. Предсѣдатель разсказывалъ про то, какъ онъ объѣзжалъ новую лошадь, какъ великолѣпно переноситъ она черезъ ухабы, но ни малѣйшаго оживленія не было въ его сонныхъ глазахъ, несмотря на благодарность тэмы.
Звонокъ слѣдовалъ за звонкомъ. Пришелъ исправникъ, сѣдой протопопъ, съ краснымъ жирнымъ затылкомъ, складками нависшимъ надъ воротникомъ новенькой рясы. Пришли члены отъ земства, зять и тесть, мировой судья Янышевъ и мировой судья же Кисловскій. Позднѣе другихъ явились инспекторъ и членъ отъ города, присяжный повѣренный Ребровскій. Лакеи въ бѣлыхъ перчаткахъ сновали по комнатѣ, разнося чай. Разговоръ оживился.
— А вѣдь скоро, господа, Петръ Ильичъ годовщину будетъ справлять! припомнилъ предсѣдатель, лукаво поглядывая на Янышева.
— Какую? спросилъ тотъ удивленно.
— Неужто позабыли! Вѣдъ объ эту пору, кажется, мальчишку вамъ подкинули? засмѣялся весело предсѣдатель.
Янышевъ покраснѣлъ и махнулъ рукой.
— Шутникъ вы, Владиміръ Павлычъ! На себя-то, на себя-то оборотитесь!
— Я что? ангелъ я передъ вами, Петръ Ильичъ.
— Ну да, ангелъ, ангелъ! подтвердилъ насмѣшливо Янышевъ. — У кого воротникъ-то шитый спороли?
Предсѣдатель нѣсколько смѣшался въ свою очередь.
— Я-то по молодости, а вы?
— Надѣлали вы тогда намъ хлопотъ! вмѣшался исправникъ, расправляя въ обѣ стороны громадныя рыжія бакенбарды: — еле-еле и мать розыскали.
— А надо бы, по совѣсти, оставить мальчишку Петру Ильичу на воспитаніе, ввернулъ опять предсѣдатель.
Пробило 8.
— А что, господа, не пора ли за дѣло? предложилъ инспекторъ.
— Пожалуй, согласился хозяинъ, вынимая зачѣмъ-то золотые часы.
Всѣ поднялись съ мѣстъ.
Хозяинъ пропустилъ всѣхъ въ залу и самъ вошелъ за ними. Посерединѣ залы стоялъ большой столъ, накрытый краснымъ сукномъ. Вокругъ него стояли вѣнскіе стулья для членовъ, а въ концѣ одиноко красовалось вѣнское же кресло предсѣдателя. Люстра ярко освѣщала столъ и лежавшіе на немъ противъ каждаго стула листы бумаги и карандаши. Члены разсѣлись въ нѣкоторомъ порядкѣ: по одну сторону члены отъ общества, по другую — правительственные. Заслушали и наложили резолюціи на нѣсколько бумагъ. Инспекторъ, въ качествѣ дѣлопроизводителя, вынималъ бумаги изъ портфёля, бѣгло прочитывалъ и откладывалъ въ сторону. Протопопъ каждый разъ съ облегченіемъ вздыхалъ, когда заслушанная бумага отправлялась въ кучу другихъ. Иногда онъ говорилъ при этомъ подобающіе случаю тексты. Заслушали послѣднюю бумагу. Всѣ встрепенулись. Инспекторъ началъ складывать бумаги обратно въ портфёль.
— Да, вспомнилъ предсѣдатель: — разслѣдовали вы дѣло о той… какъ ее? Предсѣдатель повертѣлъ рукою.
— О комъ-съ? отрывисто спросилъ инспекторъ. Онъ нахмурилъ брови и началъ съ лихорадочной поспѣшностью совать бумаги.
— О той… какъ ее? Объ учительницѣ-то.
— О какой съ? также отрывисто спросилъ инспекторъ.
— Ахъ, Боже мой! Будто вы не знаете! Ахъ, какъ ее! О Колосковой!
— О Колосковой? — Инспекторъ нѣсколько помолчалъ. — Разслѣдовалъ- съ.
— Ну, что?
— Какъ, то есть, «что»?
— Беременна? спросилъ предсѣдатель уже нетерпѣливо.
— Беременна-съ, отвѣтилъ инспекторъ съ какой-то злобой.
— Вотъ видите! А вы утверждали, что неправда. — Мнѣ о. Василій сказалъ, когда служилъ всенощную въ усадьбѣ, обратился предсѣдатель къ протопопу.
— О. Василій примѣрный пастырь, ревнитель, заявилъ протопопъ торопливо, какъ бы боясь пропустить случай вставить свое слово. — Блюдетъ.
— Какъ вы полагаете, господа? а? спросилъ предсѣдатель.
— Насчетъ чего-съ? спросилъ его инспекторъ.
— Насчетъ Колосковой… По моему, уволить.
Предсѣдатель откинулся на спинку кресла и обвелъ членовъ испытующимъ взглядомъ.
— Не слишкомъ ли это будетъ жестоко? возразилъ Василій Ѳедорычъ мягко, слегка покраснѣвъ и уставивъ на предсѣдателя робко-вопрошающій взглядъ. — А впрочемъ, добавилъ онъ нерѣшительно, видя, что тотъ не торопится съ нимъ согласиться: — проступокъ серьёзный…
— Уволить, непремѣнно уволить! настаивалъ предсѣдатель. — Помилуйте! какой соблазнъ для ученицъ! есть довольно взрослыя, смекаютъ… Этому онѣ скоро выучиваются, обратился онъ къ Янышеву.
Тотъ улыбнулся.
— Безъ сомнѣнія уволить, подтвердилъ протопопъ.
Инспекторъ передернулъ съ досадой плечами.
— Что вы все «уволить» да «уволить»? накинулся онъ на протопопа. — За что?
— Согрѣшила! вздохнулъ протопопъ. — Не соблюла сокровища….
— Не соблюла! Не всяко лыко въ строку. Молода… Перевести въ другое училище, и дѣло съ концомъ!
Предсѣдатель нетерпѣливо слушалъ возраженія инспектора и постукивалъ карандашомъ по столу. Василій Ѳедорычъ взглянулъ на него, поёрзалъ на стулѣ и кашлянулъ.
— Позвольте, Ѳедоръ Николаичъ! здѣсь идетъ рѣчь не объ одной Колосковой, а вообще объ учительницахъ… Какъ хотите но такая деморализація среди ихъ врядъ ли можетъ быть терпима, возражалъ онъ мягко и медленно, блуждая глазами по сочленамъ.
Инспекторъ ядовито улыбался и ерошилъ черные съ просѣдью волосы.
— Такъ-съ, такъ-съ, подтвердилъ онъ иронично. — А что бы вы сдѣлали съ тѣмъ, кто ее обольстилъ? разумѣется, если онъ тоже учитель? спросилъ онъ Василья Ѳедорыча ядовито.
Василій Ѳедорычъ потупился и покраснѣлъ.
— Во всякомъ случаѣ, и его нельзя оставить безъ наказанія, отвѣтилъ онъ смущенно, чертя карандашомъ по столу.
— Что бы вы все-таки сдѣлали? настаивалъ инспекторъ, не сводя съ него сердитаго взгляда.
Василій Ѳедорычъ съёжился подъ этимъ взглядомъ.
— Перевелъ бы, отвѣтилъ онъ нетвердо, не поднимая глазъ.
Инспекторъ покраснѣлъ отъ досады, на лбу у него надулись жилы.
— Почему же Колоскову вы хотите непремѣнно уволить, а не перевести?
— Да, знаете, женское дѣло совсѣмъ особая статья, вмѣшался предсѣдатель: — у мужчины вещественныхъ доказательствъ нѣтъ.
Онъ засмѣялся.
Члены сочувственно улыбнулись.
— Развѣ ребенка подбросятъ, какъ къ Петру Ильичу, пошутилъ онъ. — Притомъ же это вѣдь не первый случай: помните Осипову? Тоже вѣдь уволили…
— Нѣтъ, господа, чтобы быть послѣдовательными, надо ужь и учителя Поручева, который ее обольстилъ, уволить, вскричалъ инспекторъ, вскакивая со стула.
Всѣмъ сдѣлалось какъ-то неловко. Василій Ѳедорычъ поблѣднѣлъ; нижняя губа у него судорожно затряслась.
— На голоса, господа! предложилъ предсѣдатель. — По моему безнаказанно подрывать семейныя основы… Не такъ ли, о. Варсонофій?
— Это какія-съ «семейныя основы»? спросилъ инспекторъ.
— Ну, да вообще нравственность, отвѣтилъ предсѣдатель небрежно. — Итакъ, на голоса! Кто за увольненіе Колосковой прошу встать, по-думски.
Протопопъ поспѣшно вскочилъ, не успѣвъ отнять отъ носа пальцевъ съ понюшкой, и энергично затрясъ сѣдой головой. Василій Ѳедорычъ медленно привсталъ, смотря въ столъ. Усидѣлъ только Кисловскій.
— Постановили: уволить! крикнулъ весело предсѣдатель, обращаясь къ инспектору.
Тотъ сидѣлъ и нервно теребилъ бороду.
— Ну, дайте ей хоть отсрочку: пусть дослужитъ до будущаго учебнаго года, за лѣтніе мѣсяцы жалованье получитъ, закричалъ онъ, размахивая руками: — въ два-то мѣсяца какіе нибудь не до мозга же костей ученицъ развратитъ!
— Я считаю это предложеніе вполнѣ разумнымъ и гуманнымъ, поднялся немного на стулѣ Василій Ѳедорычъ.
— Я съ своей стороны тоже, заявилъ Кисловскій: — надо хоть немного смягчить.
— Н-да, пожалуй, процѣдилъ предсѣдатель, впавшій опять въ апатію. — Я противъ этого возражать не буду. Только я настаиваю на томъ, чтобы непремѣнно перевести ее въ другое училище… Ну, пусть скажетъ тамъ, что вдова что ли послѣ перваго брака. — Предсѣдатель опять засмѣялся, подмигнувъ Янышеву.
— Значитъ, рѣшено? спросилъ онъ, помолчавъ.
Всѣ подтвердили, что рѣшено.
— Хорошо-съ, поднялся энергично инспекторъ. — Какъ же вы теперь думаете съ Поручевымъ поступить-съ.
Всѣ невольно взглянули на Василья Ѳедорыча.
— Я остаюсь при своемъ мнѣніи: перевести, заявилъ тотъ, тяжело дыша.
Инспекторъ нагнулся къ предсѣдателю. — Нельзя ли предложить Василью Ѳедорычу воздержаться? сказавъ онъ тихо.
— Нѣтъ, зачѣмъ же? возразилъ предсѣдатель. — Онъ долженъ быть безпристрастнымъ. — Кто, господа, желаетъ уволить Поручева? спросилъ онъ.
Желающихъ не оказалось.
— Куда же его перевести?
— Во всемъ уѣздѣ нѣтъ ни одной вакансіи, отрѣзалъ инспекторъ.
— Онъ изъявляетъ желаніе перейти въ Хлыстовку, заявилъ Василій Ѳедорычъ нерѣшительно.
— Помилуйте! вскричалъ инспекторъ: — изъ Орѣховки въ Хлыстовку вмѣсто наказанія! да это все равно, что щуку бросить въ воду! Да мы только двѣ недѣли тому назадъ назначили туда учителя!
— Надо же куда-нибудь перевести, возразилъ предсѣдатель.
— Ну, и прекрасно-съ и переводите! Но не съ худшаго мѣста на лучшее, не въ Хлыстовку!
— Другіе всѣ обжились, имъ будетъ тяжело разставаться съ насиженными мѣстами, а въ Хлыстовкѣ, по вашимъ словамъ, учитель служитъ только двѣ недѣли, возразилъ предсѣдатель.
Онъ посмотрѣлъ на часы.
— Девять ужь! Мнѣ бы, господа, пора къ генералу… Кончимъ скорѣе. Кстати, на хлыстовскаго учителя поступила ужь жалоба попечителя. Ѳедоръ Николаичъ хоть и увѣряетъ, что на это обстоятельство не стоитъ обращать вниманія, что этотъ попечитель на всѣхъ доноситъ, кончая священникомъ, а все-таки лучше поостеречься, убрать во время… Въ Хлыстовку что ли?
— Ну, въ Хлыстовку, согласились нерѣшительно остальные.
Инспекторъ ожесточенно набросалъ постановленіе совѣта объ увольненіи Колосковой съ истеченіемъ учебнаго года и о переводѣ ея и Поручева въ другія училища.
Предсѣдатель бойкимъ размашистымъ почеркомъ подмахнулъ свою фамилію. Бумага пошла вокругъ стола.
Предсѣдатель всталъ съ кресла и съ наслажденіемъ потянулся. Совѣтъ кончился.