Не простит… (Потапенко)/ДО
| Не проститъ… |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Записки стараго студента. — СПб.: «Издатель», 1899. — С. 3. |
Квартира представляла рядъ маленькихъ, тѣсныхъ комнатъ, похожихъ на клѣтки для звѣрей. Всѣ онѣ выходили окнами на второй дворъ, не отличавшійся чрезмѣрной чистотой; въ каждую шла дверь изъ узкаго темнаго коридора, каждая была обставлена настолько, насколько это было необходимо для того, чтобы существовать. Въ комнатѣ полагалась кровать, столъ, два стула; на стѣнѣ вѣшалка для платья. Въ двухъ стояли комоды, за что взыскивалось рубля на два дороже.
Одна комната была исключеніемъ. Она помѣщалась при самомъ входѣ направо, тогда какъ всѣ остальныя шли налѣво, и эта окнами выходила въ первый дворъ, и было въ ней не одно, а два окна; на нихъ висѣли бѣлыя прозрачныя занавѣски и подоконники содержались въ примѣрной чистотѣ. Въ комнатѣ были тѣ же предметы, что и въ другихъ; но можно было замѣтить и значительную разницу. Кровать была отдѣлена ширмой, столъ былъ отполированъ, передъ столомъ помѣщался диванъ, правда, далеко не первой свѣжести, но все же такой, на которомъ можно было сидѣть. Былъ еще маленькій круглый столикъ, что-то въ родѣ кресла, а въ углу стояло приспособленіе для туалета, съ зеркаломъ и съ какими-то флакончиками. Что особенно поражало въ этой комнатѣ, такъ это необыкновенная порядочность общаго вида: все всегда было на мѣстѣ, во всемъ видѣлась чистота, щепетильная опрятность, — словомъ, сразу можно было догадаться, что здѣсь обитаетъ женщина.
Студентъ Чигринскій всякій разъ, когда входилъ въ эту комнату, умилялся, сравнивая ее со своей. Его комната помѣщалась въ ряду тѣхъ, которыя выходили окнами во второй дворъ. Она была самая миніатюрная изъ всѣхъ. Въ ней даже нельзя было поставить двухъ стульевъ, а стоялъ только одинъ. Но что больше всего отличало ее отъ этой, такъ это то обстоятельство, что у него во всякое время все было вверхъ дномъ. Какъ-то ужъ такъ выходило, что не было никакой возможности установить порядокъ въ его комнатѣ. Хозяйка каждое утро прибирала въ ней, но черезъ какія-нибудь пять минутъ послѣ ея ухода вещи точно сами собой перемѣняли мѣста, и все принимало такой видъ, какъ будто уже съ недѣлю хозяйская рука не прикасалась къ нимъ. Можетъ быть, это было свойство самого обитателя этой комнаты, переходившее на вещи. Но фактъ тотъ, что комната Чигринскаго на посторонняго наблюдателя производила впечатлѣніе какой-то заброшенной кладовки, куда сложили разный хламъ.
Если-бы такой наблюдатель заглянулъ въ комнату въ то время, когда въ ней сидѣлъ за столомъ или лежалъ на кровати во весь свой длинный ростъ Чигринскій, то онъ и его причислилъ бы къ хламу: до того страненъ былъ внѣшній видъ этого человѣка.
Въ восемь часовъ вечера Чигринскій сидѣлъ на диванѣ, въ комнатѣ, окна которой выходили въ первый дворъ. Онъ усиленно кусалъ нижнюю губу, отъ времени до времени вытаскивалъ откуда-то, точно изъ глубины шеи, клочья волосъ, составлявшихъ его бороду, теребилъ ихъ въ разныя стороны, запихивалъ себѣ въ ротъ и вообще обнаруживалъ всѣ признаки безпокойства. Онъ молчалъ, молчала также и хозяйка комнаты, Марья Петровна Лопатина. Она была не въ духѣ, испытывала нервную дрожь и постоянно куталась въ пледъ.
— Я не понимаю, — говорила она, — зачѣмъ вы здѣсь торчите? Если-бъ вы могли хоть слово интересное сказать, а то вѣдь вы молчите такъ же, какъ и я. Господи, какая тоска!
Чигринскій смотрѣлъ на нее съ отчаяніемъ. Съ нимъ это всегда случалось, что именно тогда, когда нужно быть умнымъ, онъ оказывался дуракомъ. Человѣкъ онъ былъ вовсе не глупый и при случаѣ могъ говорить интересно и даже остроумно. Но вотъ именно теперь, когда онъ много далъ бы за то, чтобъ Марья Петровна улыбнулась, въ головѣ его не оказывалось ни одной сколько-нибудь сносной мысли.
— Да вѣдь вы же всегда говорите, что я никуда не гожусь! — мрачно промолвилъ Чигринскій. — Это только лишнее доказательство.
— Ахъ, это меня очень мало утѣшаетъ!
Чигринскій казался несчастнымъ. Лопатина вообще не особенно жаловала его своей любезностью, но иногда ему казалось, — именно въ такіе моменты, когда у него въ головѣ оказывались мысли и онъ становился занимательнымъ, — иногда ему казалось, что она слушаетъ его со вниманіемъ и даже начинаетъ относиться съ симпатіей. Но это случалось рѣдко; большею частью ей бываю съ нимъ скучно, и она искала другого общества.
А, между тѣмъ, Чигринскій съ каждымъ мѣсяцемъ замѣчалъ, что Лопатина все больше и больше привлекаетъ его къ себѣ. Она появилась на его горизонтѣ съ годъ тому назадъ. Въ первое время она показалась ему очень странной. Чрезвычайно живая, нервная, она поражала своими неожиданностями, нерѣдко казавшимися неловкими и безтактными. На нее иногда находило такое настроеніе, что она вдругъ начинала говорить всѣмъ то, что думала о нихъ. Выходило рѣзко и никому не нравилось. Наружность ея не представляла ничего выдающагося. У нея было маленькое лицо съ мелкими чертами; маленькіе глазки отличались живостью и перемѣнчивостью выраженія, но, въ общемъ, въ этомъ лицѣ было что-то необыкновенно привлекательное, что-то задорное, интригующее. Вотъ на эту-то удочку и попался Чигринскій. Именно глаза ея заинтриговали его, а затѣмъ она начала интересовать его все больше и больше.
— Слушайте, — сказала Лопатина, — я думаю, лучше будетъ, если вы уйдете къ себѣ.
— Что-жъ, если я вамъ такъ надоѣлъ…
— Ахъ, нѣтъ, не то… но мы съ вами оба представляемъ двѣ такія мрачныя фигуры, что лучше намъ провести вечеръ врозь…
— Я уйду! — промолвилъ Чигринскій, — но вѣдь вы знаете, какъ мнѣ будетъ грустно… Вѣдь вы знаете…
— Ахъ, знаю, знаю, знаю! — нервно заговорила Лопатина, — такъ вѣдь это же ничего не помогаетъ. Вы влюблены въ меня, да? Ну, это глупо!
— Почему же глупо? — спросилъ Чигринскій.
— Да такъ, просто глупо, да и только! Вообще глупо быть влюбленнымъ. Это дѣтское занятіе…
Чигринскій всталъ и изобразилъ желаніе уйти. Въ это время въ передней раздался сильный звонокъ, потомъ по коридору зашлепала туфлями хозяйка, которая почему-то всегда была не одѣта и всю жизнь носила какіе-то ночные костюмы. Можетъ быть, это происходило оттого, что она ютилась въ темной дырѣ, гдѣ можно было поставить только кровать, а всѣ остальные углы отдавала жильцамъ. Еще минута — загрохоталъ болтъ у двери, и затѣмъ въ комнату протянулась рука, подававшая письмо.
Лопатина оживилась, вскочила съ мѣста, схватила письмо и съ радостнымъ крикомъ открыла его.
— Вотъ кстати! — уже совсѣмъ, совсѣмъ другимъ голосомъ воскликнула она. — Оказывается, что сегодня вечеринка… Ужъ я не знаю какая. Вотъ тутъ написано на билетѣ…
— Вамъ прислали билетъ? — спросилъ Чигринскій.
— Да, вотъ посмотрите.
— Кто же это?
Онъ спросилъ это съ какимъ-то новымъ оттѣнкомъ въ голосѣ: кажется, онъ ревновалъ Лопатину къ тому, кто прислалъ ей билетъ.
— Право, не знаю! — промолвила Марья Петровна, но при этомъ взглянула на него искоса и заставила усумниться въ томъ, что говоритъ правду.
— Значитъ, вы идете?
— Гм!.. Съ кѣмъ же я пойду?
— Да, это вопросъ! — промолвилъ Чигринскій и отвернулся.
Можетъ быть, онъ боялся именно тѣхъ словъ, которыя были тотчасъ же вслѣдъ за этимъ произнесены.
— Послушайте, вы должны идти!
— Я? — и онъ усмѣхнулся почти саркастически, причемъ этотъ сарказмъ, конечно, относился къ нему самому.
— Конечно, вы… Что-жъ тутъ удивительнаго? Вы всегда говорите о вашихъ чувствахъ, а не хотите проводить меня на вечеръ.
— Да видите-ли, Марья Петровна, чувства, это одно…
— А одолженіе другое?
— Ахъ, нѣтъ же, нѣтъ, вы меня не такъ понимаете, но…
Онъ замялся. Рѣшительно ему трудно было объясниться. Но Марья Петровна требовала, чтобы онъ, во что бы то ни стало, шелъ съ нею. Тогда Чигринскій почувствовалъ рѣшимость напрямикъ сказать ей, въ чемъ дѣло.
— Слушайте, Марья Петровна, неужели вы думаете, что я могу проводить васъ?
— Почему же нѣтъ?
— Да вы взгляните на меня.
— Ну-те, я гляжу.
— Да вы присмотритесь хорошенько.
Марья Петровна подошла къ столу и взяла даже свѣчку и съ слегка комическимъ видомъ начала тщательно осматривать его. Вдругъ она разсмѣялась.
— Однако… Въ самомъ дѣлѣ! Но какъ это удивительно: я васъ знаю столько времени и никогда этого не замѣчала. Да, это невозможно!
— Вы не замѣчали оттого, — съ видимымъ смущеніемъ говорилъ Чигринскій, — что вамъ это еще ни разу не понадобилось. Какое же вамъ могло быть дѣло до моего костюма?
Да, только теперь Марья Петровна разглядѣла, во что былъ одѣтъ Чигринскій… Она знала, что онъ былъ очень бѣденъ, жилъ скудными уроками, но не подозрѣвала, что бѣдность его доходитъ до такой степени. Сюртукъ у него былъ до того потертъ и изношенъ, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ блестѣлъ, какъ хорошо вычищенный сапогъ. Подкладка изсѣклась, и кое-гдѣ концы ея, въ видѣ черныхъ нитокъ и тряпицъ, выглядывали изъ рукавовъ и изъ-подъ полы; крахмальная манишка, воротничекъ, манжеты — все это отстояло отъ стирки, по крайней мѣрѣ, недѣли на двѣ. Но самое ужасное, это были его узенькія, совершенно обтягивавшія ему ноги брюки, слишкомъ длинныя, внизу истертыя, оканчивавшіяся какой-то бахромой страннаго вида.
Съ глубокимъ смущеніемъ стоялъ передъ нею Чигринскій и мечталъ о томъ, чтобы ему какъ-нибудь провалиться сквозь землю.
— Да, да, въ такомъ видѣ нельзя, конечно! — говорила Лопатина. — Но послушайте, я хочу пойти на вечеръ! Вы должны проводить меня.
— Марья Петровна, — отвѣчалъ Чигринскій, — вѣдь вы же знаете, какъ я хотѣлъ бы этого, вы знаете мои чувства…
— Ахъ, Господи! Зачѣмъ тутъ чувства! Тутъ надо сюртукъ и рубашку, а вы говорите о чувствахъ… Чтобъ пойти на вечеръ, вовсе не надо никакихъ чувствъ.
— Но что мнѣ дѣлать! Что-жъ я могу подѣлать? — восклицалъ Чигринскій.
— Почемъ же я знаю? Не могу же я доставать вамъ сюртукъ! Согласитесь сами, что это невозможно.
Чигринскій началъ задумчиво и нервно ходить по комнатѣ. Лопатина усѣлась за столъ, подперла голову руками и, видимо, испытывала страшную досаду. Его шаги раздражали ее, и она, сидя къ нему спиной и не подымая головы, нервнымъ голосомъ промолвила:
— Слушайте, если вамъ такъ ужъ очень хочется ходить, то вы можете дѣлать это въ своей комнатѣ.
Чигринскій остановился, скорбно посмотрѣлъ на нее, потомъ направился къ двери и вышелъ. Онъ прошелъ по темному коридору, въ которомъ горѣла прибитая къ стѣнѣ маленькая лампочка, дававшая, однако, очень много копоти и мало свѣта. Онъ вошелъ въ свою комнату и зажегъ свѣчу. Здѣсь было очень трудно шагать, но все-таки онъ не могъ обойтись безъ этого. Онъ не могъ сидѣть или лежать на мѣстѣ, и его прогулка походила на какіе-то безумные прыжки: сдѣлавъ три шага въ одномъ направленіи, онъ долженъ былъ возвращаться.
«Странное существо женщина, — философски размышлялъ Чигринскій, — до какой степени она зависитъ отъ каприза, отъ случайности… Не будь этого билета, вѣдь она спокойно просидѣла бы весь вечеръ дома!» Но затѣмъ онъ представлялъ себѣ Лопатину сидящею за столомъ въ той позѣ, въ которой онъ ее оставилъ; воображалъ, какое она переживаетъ негодованіе по отношенію къ нему, и ему казалось невозможнымъ оставлять дѣло въ такомъ положеніи. Онъ очень дорожилъ ея расположеніемъ. «Послѣ этого она меня совсѣмъ возненавидитъ», — съ отчаяніемъ думалъ Чигринскій.
Рядомъ, сквозь наглухо-запертую дверь, слышалось легкое похрапываніе. Сосѣднюю комнату занималъ студентъ-техникъ, хохолъ, по фамиліи Булыга. Онъ уже дня два не выходилъ изъ комнаты. Булыга былъ очень мнителенъ и вѣчно воображалъ себя опасно-больнымъ; на этотъ разъ онъ схватилъ легкую простуду и, по обыкновенію, велъ себя такъ, какъ будто ему предстояла вѣрная смерть.
У Чигринскаго вдругъ мелькнула мысль попросить у него одежду. Онъ постучался въ дверь.
— А что вамъ? — болѣзненнымъ голосомъ отозвался Булыга.
— Можно къ вамъ зайти на минутку? — спросилъ Чигринскій.
— Зайдите.
Чигринскій быстро перебѣжалъ изъ своей комнаты въ сосѣднюю. Булыга лежалъ на кровати, натянувъ на себя одѣяло до подбородка. На стулѣ, стоявшемъ у изголовья, были какіе-то лѣкарственные пузырьки съ рецептами и горящая свѣчка.
— Какъ ваше здоровье? — спросилъ Чигринскій больше для того, чтобы какъ-нибудь обнаружить участіе и этимъ расположить Булыгу въ свою пользу.
— Скверно! — отвѣтилъ Булыга. — Кашляю. Должно быть, туберкулы…
— Слушайте, не можете-ли вы мнѣ сдѣлать одолженіе?
Булыга уже послѣ этихъ словъ посмотрѣлъ на него испуганными глазами. Дѣло въ томъ, что онъ былъ сравнительно съ другими порядочно обезпеченъ. Онъ правильно получалъ изъ дому деньги и могъ бы жить въ гораздо лучшей квартирѣ, но изъ экономіи поселился здѣсь. Чигринскій, положимъ, не любилъ брать взаймы, потому что не разсчитывалъ на исправную отдачу; но Булыгѣ было хорошо извѣстно, что у сосѣда никогда денегъ не бываетъ, поэтому онъ тотчасъ же заподозрѣлъ, что у него хотятъ просить денегъ.
— Охъ, знаете, я просто не знаю, что дѣлать, — сказалъ Булыга, желая напередъ отвадить сосѣда отъ просьбы. — Вотъ уже недѣля прошла, какъ долженъ получить изъ деревни, а ничего не шлютъ…
— Пришлютъ! — успокоительно замѣтилъ Чигринскій, — вамъ вѣдь всегда присылаютъ. Скажите, Булыга, вѣдь вы сегодня никуда не идете?
— Куда же я могу выйти? Развѣ что-нибудь экстренное?
— Ну, что же можетъ быть теперь экстренное, вечеромъ? Такъ, значитъ, вы никуда не ѣдете?
— Да что вамъ за дѣло до этого, ѣду я или нѣтъ?
— Да ужъ, значитъ, есть дѣло, коли спрашиваю. Тутъ, видите-ли, такое обстоятельство… Мнѣ надо пойти сегодня въ одно мѣсто… приличное… А костюмъ мой, сами видите, каковъ.
— Такъ вы хотите въ мой одѣться?
— Да, если вы позволите.
— Ну, знаете, я этого никогда не дѣлаю. Во-первыхъ, вы длинный, а я короткій.
— Да это ничего… Тутъ главное, чтобы тамъ, гдѣ полагается сюртукъ, былъ сюртукъ, а ужъ какой — это неважно…
— Нѣтъ ужъ, оставьте, пожалуйста! Терпѣть не могу, когда мои вещи кто-нибудь носитъ.
— Такъ не дадите?
— Нѣтъ.
Чигринскій ушелъ къ себѣ. Минутъ черезъ десять послѣ этого въ дверь его постучались, и затѣмъ раздался голосъ Марьи Петровны:
— Слушайте, Чигринскій, идите сюда.
Чигринскій побѣжалъ въ ея комнату.
— Мнѣ страшно хочется поѣхать, я должна пойти сегодня! Я бы сама пошла, но это ужасно далеко, я боюсь…
— Можетъ быть, я проводилъ бы васъ, а оттуда вы какъ-нибудь сами, что-ли…
— Нѣтъ! какъ же! А вдругъ я тамъ не встрѣчу знакомыхъ… Нѣтъ, вы ужъ лучше достаньте какъ-нибудь себѣ.
— Я просилъ Булыгу, онъ не даетъ.
— Ахъ, Булыга! Постойте-ка, я у него попрошу…
— Не дастъ!..
— А, можетъ быть, и дастъ…
Марья Петровна въ этомъ случаѣ припомнила, что Булыга тоже не совсѣмъ былъ равнодушенъ къ ея глазкамъ. Она отправилась къ его двери и постучала.
— Ахъ, ты, Господи! Да вѣдь я же сказалъ, что не могу! — крайне недовольнымъ голосомъ отозвался Булыга, повидимому, совершенно увѣренный, что это Чигринскій возобновляетъ свои домогательства.
— Послушайте, Булыга, это я! — промолвила Марья Петровна.
— Ахъ, вы? то-есть… Это вы? — воскликнулъ Булыга и, несмотря на то, что дверь была затворена, изъ вѣжливости всталъ съ кровати.
— Ну, да, я! къ вамъ можно?
— Да, пожалуйста. Только у меня не совсѣмъ тутъ въ порядкѣ! Впрочемъ, ничего, войдите.
Лопатина вошла къ нему и тотчасъ же сдѣлала кислую мину отъ сильнаго запаха лѣкарствъ. Она не разсчитывала здѣсь долго оставаться и потому сразу сказала:
— Слушайте, сдѣлайте мнѣ удовольствіе: дайте, пожалуйста, вашъ сюртукъ.
Булыга съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
— Сюртукъ? то-есть, какъ же? вамъ сюртукъ?
— Ахъ, нѣтъ, конечно, не мнѣ. Чигринскій обѣщалъ проводить меня на вечеръ, понимаете? А у него сюртука нѣтъ.
— Гм… Такъ я уже говорилъ ему… У меня, видите-ли, только одинъ сюртукъ…
— Да вы какъ-нибудь посидите такъ.
— Гм… Какъ же такъ? Да оно, пожалуй… вамъ я не могу отказать… Возьмите, пожалуй.
Онъ стоялъ передъ нею и, повидимому, чего-то ждалъ, а она по разсѣянности не сообразила, что такъ какъ у него сюртукъ только одинъ, то онъ долженъ снять его съ плечъ, чего онъ не могъ сдѣлать при ней, и тоже ждала.
— Такъ ужъ вы, пожалуйста, выйдите! — сказалъ онъ, наконецъ, — я долженъ снять сюртукъ.
— Ахъ, да, въ самомъ дѣлѣ! Ну, спасибо.
И она ласково посмотрѣла на него, очевидно, въ награду за его любезность.
Минуты черезъ двѣ послѣ того, какъ она пришла къ себѣ, появился Чигринскій въ сюртукѣ, который былъ ему коротокъ, но, несмотря на столь торжественный костюмъ, лицо его выражало отчаяніе.
— Ну, вы готовы? — спросила его Лопатина.
— Слушайте, я не знаю ужъ, какъ вамъ это и сказать… — промолвилъ Чигринскій.
— А что еще?
— Да вѣдь сюртука одного мало…
— Зачѣмъ же вамъ два сюртука? — сострила и засмѣялась Лопатина.
— Не въ томъ дѣло. А нужно еще…
Она взглянула на Чигринскаго и только теперь увидѣла, до какой степени лицо у него смущенное.
— Господи! — воскликнулъ онъ тономъ отчаянія и опустился на стулъ, — что я за несчастный человѣкъ! Вѣдь нельзя же такъ идти, сами согласитесь! вѣдь вы же понимаете, до какой степени я желаю проводить васъ!
— Ну, ужъ дѣйствительно… Знаете, еще сюртукъ я могла достать вамъ, но…
Чигринскій на это не сказалъ ни слова. Онъ запустилъ обѣ руки себѣ въ волосы и мрачно смотрѣлъ внизъ. Между тѣмъ, Марья Петровна въ это время была уже совсѣмъ готова къ вечеру. Ея русые волосы были завиты, новая кофточка блистала бѣлизной, появились бантики, брошечка, шпильки.
— Что-жъ мнѣ съ вами дѣлать? — промолвила она, — послушайте, Анчаровъ дома?
— Кажется, дома, — раздалось точно откуда-то изъ-подъ полу.
— Попросите у него.
— Не дастъ. Мнѣ не дастъ. Мы съ нимъ въ натянутыхъ отношеніяхъ.
— Фу-ты, какой вы! послушайте, да не могу же я, не могу я просить… брюки…
— Какъ хотите! — уже окончательно безнадежно отвѣтилъ Чигринскій.
— Онъ въ четвертомъ нумерѣ?
— Онъ перебрался въ пятый.
— Пойду. Это невѣроятно, но я пойду!
И она пошла къ пятому нумеру. У Анчарова въ комнатѣ былъ свѣтъ. Она тихонько нажала ручку двери и отворила ее.
— Къ вамъ можно?
— Ахъ, это вы, Марья Петровна! — радостно откликнулся Анчаровъ. — Чѣмъ могу служить?..
Марья Петровна совсѣмъ отворила дверь и остановилась на порогѣ.
— Слушайте, какъ это ни странно, но я прошу васъ объ этомъ… Видите-ли, Чигринскій долженъ проводить меня на вечеръ, а у него нѣтъ… Такъ не можете-ли вы дать?
— Чего нѣтъ? сюртука? — спросилъ Анчаровъ.
— Нѣтъ, не сюртука, а…
Марья Петровна замялась.
— А, понимаю! — догадался Анчаровъ и громко разсмѣялся. — Такъ вотъ что вамъ нужно!.. Ну знаете, вы къ нему очень милостивы. Ему бы я не далъ, а для васъ съ удовольствіемъ.
Въ то время, когда Марья Петровна такъ счастливо одѣвала Чигринскаго, самъ герой впалъ въ отчаяніе еще больше прежняго. Въ ея отсутствіе онъ всталъ, подошелъ къ зеркалу и тщательно осмотрѣлъ свои воротнички и манжеты; они оказались въ безнадежномъ состояніи. Собственно говоря, въ нихъ недовольно прилично было даже показываться на улицѣ. Но допустивъ мысль, что миссія Лопатиной у Анчарова кончится удачно, Чигринскій уже никакъ не могъ согласиться на то, чтобы она достала для него еще что-нибудь. И тутъ у него мелькнула счастливая мысль: онъ стремглавъ вылетѣлъ изъ комнаты, пробѣжалъ черезъ коридоръ и влетѣлъ прямо въ темную кладовку, гдѣ помѣщалась хозяйка квартиры.
— Анна Ивановна! ради самого Бога! — почти страстно началъ онъ.
— О, Господи! — воскликнула хозяйка и вскочила съ постели, страшно испугавшись его словъ и тона. — Что такое тамъ случилось?
— Да право же ничего… А тутъ дѣло вотъ въ чемъ. Понимаете, надо проводить Лопатину на вечеръ, а у меня воротнички того… подгуляли. Такъ нѣтъ-ли у васъ?
— У меня? Да развѣ я ношу воротнички? Развѣ вы видѣли когда-нибудь?
— Ахъ, вы не понимаете. Можетъ быть, у васъ въ стиркѣ есть чьи-нибудь?
— Въ стиркѣ? Такъ какъ же я отдамъ вамъ чужіе? Вѣдь вы ихъ испачкаете.
— Ну, вы потомъ опять ихъ вымоете, я вамъ за стирку заплачу…
— Охъ, Чигринскій, вы меня подводите… Никогда я этого не дѣлала, чтобъ отдавать чужія вещи.
— Такъ поймите же, поймите! Марью Петровну проводить надо…
— А вы небось влюблены въ нее?..
— Ну, что тамъ, гдѣ тамъ!.. Просто надо любезность сдѣлать…
Хозяйка разжалобилась и рѣшилась совершить преступленіе. Чигринскій получилъ чистые воротнички и манжеты. Не прошло и пяти минутъ, какъ онъ, наконецъ, явился передъ Марьей Петровной въ совершенно обновленномъ видѣ. Утомленный нервнымъ волненіемъ, пока она возилась съ послѣдними украшеніями своего туалета, онъ сѣлъ въ кресло и положилъ ногу на ногу. Она приколола себѣ на грудь цвѣточекъ и обернулась къ нему и вдругъ, вглядѣвшись въ него, ахнула.
— Слушайте, Чигринскій! это невыносимо! посмотрите, какъ у васъ зѣваютъ подошвы! Вѣдь этакъ нельзя идти…
— Въ самомъ дѣлѣ! — воскликнулъ Чигринскій, взглянувъ на свои сапоги.
Нижнія части подошвы отскочили отъ верха, и приподнятые сапоги имѣли видъ крокодиловъ, съ разинутыми пастями. Чигринскій ударилъ себя ладонью по лбу и промолвилъ:
— Эврика!
Затѣмъ онъ вдругъ схватился и стрѣлой помчался въ свою комнату. Здѣсь онъ отыскалъ пузырекъ съ гумміарабикомъ и довольно искусно склеилъ подошвы.
— Что же вы сдѣлали? — спросила его Лопатина.
— А ужъ это, знаете, моя тайна! — отвѣтилъ Чигринскій.
Затѣмъ они одѣлись и вышли на улицу. У Чигринскаго было очень жиденькое пальто; поэтому онъ прихватилъ у Лопатиной пледъ и прикрылся имъ.
Залъ, въ которомъ была вечеринка, отстоялъ довольно далеко отъ ихъ квартиры; они взяли извозчика, за котораго заплатить пришлось Лопатиной, такъ какъ у Чигринскаго не было ничего; но вошелъ онъ даромъ, потому что встрѣтилъ множество знакомыхъ студентовъ.
Когда они вошли въ залъ, ему показалось, что Марья Петровна начала старательно кого-то разыскивать глазами. Мимо нея проходили знакомые, кланялись ей, но не останавливались; но вотъ подошелъ высокій, статный брюнетъ съ красивыми глазами, очень чисто одѣтый, и, протянувъ ей руку, промолвилъ:
— А! вы, значитъ, получили!
— Ахъ, такъ это вы? — спросила Марья Петровна, и лицо ея просіяло.
— Ну, разумѣется.
— Какой вы милый!
— Я не могъ лично зайти за вами, потому что долженъ былъ привезти сестеръ, — объяснилъ брюнетъ. — Пойдемте.
Онъ предложилъ ей руку, и они пошли.
Чигринскій слышалъ весь этотъ разговоръ, и уже послѣ первыхъ словъ ему показалось, что сердце его стало биться медленнѣй. Онъ сталъ у стѣны, заложилъ руки за спину и точно приросъ къ ней. Такимъ образомъ онъ простоялъ весь вечеръ. Ему казалось, что какъ только онъ отойдетъ отъ стѣны, то сейчасъ же вся несообразность его костюма станетъ очевидной для всѣхъ. Изрѣдка передъ нимъ мелькала Марья Петровна, танцовавшая съ разными кавалерами, но большею частью съ красивымъ брюнетомъ. Но затѣмъ онъ совсѣмъ потерялъ ее изъ виду. Въ третьей комнатѣ пріятно манилъ его къ себѣ буфетъ, но онъ зналъ очень хорошо, что въ карманѣ у него не было ни гроша. Но больше всего удерживалъ его отъ всякаго движенія страхъ, что ему измѣнитъ гумміарабикъ.
Но вотъ уже давно прошла полночь и, по его мнѣнію, пора было идти домой. Онъ чувствовалъ, что на его обязанности лежитъ проводить обратно Марью Петровну. Кое-кто уже началъ расходиться, публика порѣдѣла, и Чигринскій, наконецъ, рѣшился на подвигъ. Онъ прошелъ рядъ большихъ комнатъ и вступилъ въ буфетъ. Первое, что онъ увидѣлъ, это была Марья Петровна, сидѣвшая за круглымъ столикомъ съ тѣмъ самымъ брюнетомъ, который прислалъ ей входной билетъ. Они весело разговаривали, Марья Петровна звонко смѣялась, онъ пилъ пуншъ, а она ѣла сладкіе пирожки.
— Ахъ, это вы! — воскликнула Марья Петровна, увидѣвъ его, и лицо ея выразило такое изумленіе, какъ будто она никакъ не ожидала встрѣтить его на этомъ вечерѣ.
— Я хотѣлъ узнать, — нерѣшительно промолвилъ Чигринскій, — вы скоро домой пойдете?
— Нѣтъ еще, но… но вы не безпокойтесь, меня проводятъ. Вѣдь вы меня проводите? — обратилась она къ брюнету.
— Ну, да, конечно! вѣдь вы же мнѣ обѣщали это!
Чигринскому вдругъ сдѣлалось какъ-то необыкновенно скучно; онъ ни слова не возразилъ, поклонился и вышелъ.
Онъ бѣгомъ спустился по лѣстницѣ, схватилъ пальто и пледъ и побѣжалъ по улицѣ. Почему онъ бѣжалъ, тогда какъ ему некуда было торопиться, этого онъ и самъ не могъ бы объяснить. Только теперь почувствовалъ онъ, какъ былъ смѣшонъ. Она — красивая, избалованная поклонниками, лестью, успѣхомъ, — да развѣ она можетъ интересоваться имъ? Если до сихъ поръ онъ казался ей бѣднякомъ, то теперь долженъ былъ показаться жалкимъ.
Онъ пришелъ домой и сталъ раздѣваться. Съ омерзеніемъ снималъ онъ съ себя чужія вещи и, какъ только раздѣлся, тотчасъ же легъ въ постель и уткнулся лицомъ въ подушку. Вѣдь онъ далъ ей возможность въ подробностяхъ остановиться на его жалкомъ положеніи. Если она до сихъ поръ хоть каплю уважала его, то теперь, конечно, будетъ презирать. Лучше было бы, если-бъ онъ просто отказался провожать ее на этотъ вечеръ, — она, можетъ быть, разсердилась бы, и это прошло бы, и онъ не испыталъ бы этого страшнаго униженія.
Онъ лежалъ неподвижно и съ глубокой горечью представлялъ себѣ, какъ весело они тамъ сидятъ за столикомъ и обмѣниваются взглядами.
И, въ самомъ дѣлѣ, онъ замѣтилъ потомъ, что Марья Петровна начала относиться къ нему съ какимъ-то обиднымъ снисхожденіемъ. Женщина можетъ простить все, но она никогда не проститъ смѣшного положенія.