НЕ-НАШИ. *)
править- ) Статья эта, помѣщенная въ 1874 г. въ III т. «Впередъ», была написана Г. А. Лопатинымъ въ Парижѣ, по свѣжимъ воспоминаніямъ о совмѣстномъ житьѣ его съ «не-нашими» въ Иркутскомъ острогѣ, но редакція, по своимъ соображеніямъ, сочла болѣе удобнымъ придать ей видъ корреспонденціи съ мѣста; вотъ почему въ ней говорится объ авторѣ въ третьемъ лицѣ. Редакція.
Я обѣщалъ написать вамъ кое-что по поводу «Не-Нашихъ», по поводу той странной секты, нѣсколько представителей которой содержалось въ нашемъ острогѣ. Не посѣтуйте на неполноту и отрывочный характеръ свѣдѣній. Разсказываю все, что слышалъ.
Года четыре тому назадъ, къ намъ «пригнали» двухъ ссыльнопоселенцевъ, — Василія Шишкина и Василія Иванова, которые поразили мѣстное начальство странностью своего поведенія. Назначили ихъ въ одну изъ волостей Иркутской губерніи. Они не идутъ.
— Волость значитъ власть, — говорилъ Шишкинъ; — власть-то ваша, аяне вашъ; и власти вашей надъ собой не признаю; и въ волость вашу не пойду.
— Какъ не пойдешь, когда назначатъ?! — Подать сюда его статейный списокъ! Ты грамотный?
— Кабы я быль грамотный[1], — лукаво замѣтилъ Шишкинъ, — я бы размокъ по дорогѣ, какъ меня дождемъ-то поливало…
— Читай!
— Я вашего начертанія не разумѣю; и тѣхъ чертей, которые его начертили, не признаю; не признаю и того державца, кѣмъ эти черти на мѣсто поставленій; и приказаній вашихъ исполнять не буду.
— Будешь, когда выпорятъ!
— Виданое дѣло! Пороли, да отступились! Сколько объ меня розогъ, да прикладовъ изломано, столько ты, можетъ быть, и во снѣ не видалъ.
— Какъ ты смѣешь говорить мнѣ ты? — вскидывается на Шишкина совѣтникъ губернскаго правленія, принимающій партію.
— Да, вѣдь, я съ тобой съ однимъ теперь говорю? Я вижу, что васъ, чертей, здѣсь много, да спрашиваешь-то меня ты одинъ.
— Ты забываешь, скотина, что я начальникъ, а ты подчиненный!
— У меня нѣтъ ни начальниковъ, ни подчиненныхъ; вотъ мои рабы, — прибавляетъ онъ, показывая свои десять пальцевъ; кромѣ нихъ, у меня другихъ рабовъ нѣтъ, и я самъ никому не рабъ.
— Что ты за человѣкъ?
— Я — не человѣкъ. Человѣкъ — то значитъ ложь. Справься-ка въ своихъ писаніяхъ.
— Кто же ты такой?
— А вотъ смотри, кто я такой.
— Какъ твое имя?
— У меня нѣтъ имени.
— Какъ же тебя зовутъ?
— Когда ты меня сюда позвалъ, такъ видно зналъ, какъ меня зовутъ? Чего же ты еще спрашиваешь?
— Какой ты вѣры?
— Никакой.
— Ты сектантъ?
— Нѣтъ.
— Въ какого бога ты вѣришь?
— Я ни въ какого бога не вѣрю; Богъ-то вашъ, такъ и возьмите его себѣ, а мнѣ онъ не надобенъ.
— Чорту, что ли, молишься, прости Господи?
— Никому я не молюсь, потому что молитва мнѣ не нужна. А чортъ-то тоже вашъ; а у меня нѣтъ ни бога, ни чорта.
— Куда же тебя дѣвать, когда въ волость ты не идешь, а въ тюрьмѣ тебя держать долѣе не приходится?
— Отправь меня туда, гдѣ мнѣ слѣдуетъ быть. Зачѣмъ же ты бралъ меня, когда теперь не знаешь, куда дѣвать? Вѣдь я не просилъ тебя пріютить меня, дать мнѣ кровъ, пищу, одежду? Свое было!
— Да развѣ я взялъ тебя, оглашенный ты этакой?
— А развѣ не все равно? Развѣ вы всѣ не одна шайка? И вашъ Богъ, и вашъ царь, и ваши попы, и ваше корыстолюбивое воинство, и ваши черти-подьячіе, и ваши подданные, которые слушаются васъ на свою шею, — всѣ вы одного отца дѣти! А я не вашъ, и знать васъ не хочу!
— Много ли васъ, такихъ оглашенныхъ?
— Я одинъ; я знаю только самъ себя, а до другихъ никакого мнѣ дѣла нѣтъ.
— Ну, а этого, товарища-то твоего, тоже не знаешь?
— У меня нѣтъ товарищей.
Изъ дальнѣйшихъ разспросовъ, оказалось, что Шишкинъ наотрѣзъ отрицаетъ: Бога и чорта, принадлежность къ какой бы то ни было религіи или сектѣ, царя, духовенство, гражданское и военное начальство, законы, нравы, обычаи, однимъ словомъ все, кромѣ собственнаго своего авторитета.
Онъ не считаетъ себя ни христіаниномъ, ни человѣкомъ; не признаетъ никакого имени и не откликается, когда его кричатъ: Шишкинъ! — Всѣмъ говоритъ ты. Называетъ людей не по имени, а по возрасту, по занятіямъ, или по внѣшнимъ примѣтамъ; напримѣръ: «эй, старикъ!», или «эй, солдатъ! эй, прокуроръ!», или «эй, хромой!». Ивановъ представляетъ точную копію съ Шишкина. Такъ какъ оба они при каждомъ случаѣ говорятъ: «это ваше, а я-то, вѣдь, не вашъ», то арестанты немедленно прозвали ихъ «Не-Нашими», и эта кличка такъ и прикипѣла къ нимъ; сами они откликаются на нее охотно. Въ виду того, что, при пріемѣ партіи, Не-Наши высказывали въ своихъ отвѣтахъ столько смѣлости, сколько не полагается имѣть здравомыслящему человѣку въ Россіи, мѣстное начальство усумнилось въ ихъ умственныхъ способностяхъ и послало ихъ «на испытаніе» въ сумасшедшій домъ. Такъ какъ Не-Наши не признавали за начальствомъ права держать ихъ и уступали только силѣ, то они воспользовались недостаткомъ надзора въ сумасшедшемъ домѣ, ушли оттуда и отправились въ Россію. Въ Нижнеудинскѣ у нихъ спросили паспорты, но такъ какъ никакихъ «начертаній» при нихъ не оказалось, то ихъ заарестовали и вернули въ Иркутскъ. Завязалось дѣло, и вотъ они сидятъ четы ре года, пока иркутскій окружной судъ и нижнеудинскій окружной судъ пересылаетъ ихъ дѣло одинъ другому, основываясь — одинъ на томъ, что арестанты взяты въ Удинскѣ, а другой — на томъ, что они содержатся въ Иркутскѣ. Каждому не хочется взять себѣ дѣло, требушпгее всего нѣсколько часовъ на(юты (вѣдь дѣло-то поселенческое!), а арестанты сидятъ изъ-за этого года!… Впрочемъ, здѣсь это не въ диковинку. Въ острогѣ есть арестанты, по дѣлу которыхъ предварительное слѣдствіе производится семь лѣтъ, и конца ему не предвидится…
Шишкинъ представляетъ типъ «мученика за вѣру», хотя отъ вѣры онъ и отрицается. Родомъ онъ изъ Лыскова; воспитался въ ученіи Ѳедосѣевцевъ; умный, начитанный «отъ писаній», опытный въ религіозныхъ спорахъ, постоянно ведомыхъ другъ съ другомъ представителями разныхъ толковъ, онъ съ жаромъ предался съ раннихъ лѣтъ отыскиванію истины, какъ онъ говоритъ. Въ своихъ поискахъ за истиной онъ побывалъ въ четырехъ сектахъ и трижды крестился на различные фасоны. Во время этихъ поисковъ онъ имѣлъ случаи убѣдиться, что каждая секта очень сильна въ критикѣ заблужденій другихъ сектъ, но очень слаба въ доказательствахъ истинности ея собственныхъ ученій. Это навело его на мысль, что всѣ религіозные учители поголовно заблуждаются, и что ихъ ученія суть ихъ собственныя выдумки. Изучая тщательно священное писаніе, онъ нашелъ, что оно противорѣчитъ постоянно само себѣ, и что слѣдующіе изъ него практическіе выводы находятся въ вопіющемъ противорѣчіи съ тѣми нравственными правилами, которыя подсказывали ему его собственное сердце и здравый смыслъ. Онъ отвергъ религію. Но уваженіе къ власти предержащей, къ обычаямъ, къ житейскимъ правиламъ основано для простого человѣка главнымъ образомъ на религіи. А потому, отвергнувъ религію и Бога, онъ отвергъ разомъ и обязанность для него существующаго общественнаго порядка, подвергъ его собственной критикѣ и порѣшилъ устроить свои отношенія къ міру «своимъ умомъ». На его идеи значительно повліяло столкновеніе въ Саратовѣ съ турецкими выходцами, проповѣдывавшими подобные взгляды на вещи. Эти турецкіе выходцы, по его разсказамъ, были потомки стрѣльцовъ, которые при Петрѣ I бѣжали въ Турцію, и которымъ въ шестидесятыхъ годахъ было дозволено или даже предложено вернуться въ Россію[2]. Говорятъ, что этимъ вызовомъ воспользовались очень многіе изъ нихъ. Сначала, разселившись по разнымъ губерніямъ, по собственному выбору, они жили мирно. Но потомъ, несмотря на объявленную Имъ при вызовѣ свободу вѣроисповѣданія, они подвергнулись гоненію за вѣру. Повидимому, негодованіе правительства было возбуждено именно этою сектою, — не называющею себя никакимъ особеннымъ именемъ, но называемою другими Не-Нашими, молчальниками (за отказъ отвѣчать на допросы) и т. п., — за анти-религіозный, анти-правительственный и антигосударственный характеръ ея ученій, которыя стали распространяться и между русскими крестьянами. По этому поводу была наряжена особая комиссія, подъ предсѣдательствомъ кн. Шербатова (въ 1867 или 1868 году, — навѣрное не помню). Понятно, наша пресса не нашла нужнымъ даже заикнуться объ этомъ дѣлѣ. По словамъ Шишкина, двадцать семей было сослано на Кавказъ на тѣхъ основаніяхъ, на какихъ ссылаются молокане и духоборцы. Изъ фамилій я помню только семью Богатенковыхъ, изъ турецкихъ выходцевъ. Весь этотъ народъ держался очень бодро. Говорятъ, одна изъ дочерей Богатенка, когда ихъ везли на эшафотъ, затянула какую-то веселую пѣсню, чтобы показать, что они плюютъ на всю эту церемонію. Принуждены были, для прекращенія соблазна, все время бить въ барабанъ. Но Шишкину досталось хуже всѣхъ. Его умъ, начитанность, бойкіе отвѣты и непреклонный характеръ раздражили противъ него слѣдователей и судъ. Такъ какъ онъ отказался отъ паспорта и отъ имени, которое ему насильно навязалъ попъ при крещеніи и которое утвердила за нимъ свѣтская власть, то начальство воспользовалось этимъ и засадило его въ арестантскія роты, какъ бродягу, непомнящаго родства. Замѣтьте, что всѣ знали, кто онъ такой. Лысковскій крестьянинъ по происхожденію, онъ платилъ пошлины купца первой гильдіи, велъ громадную хлѣбную торговлю, имѣлъ въ Саратовѣ собственный домъ и принадлежалъ къ числу торговыхъ нотаблей города. Его жена, женатые сыновья и замужнія дочери были хорошо извѣстны слѣдователямъ, которые сами посылали ихъ уговаривать старика образумиться. При арестѣ у него отобрали 80 тысячъ рублей. И все это ничуть не помѣшало засудить его, какъ непомнящаго родства бродягу!. Кстати, вотъ образчикъ его характера. Отобравъ у него деньги, ему сказали: «когда тебѣ понадобятся деньги на расходы, можешь спросить; тебѣ будутъ выдавать мелкими суммами, — по 10, по 20, по 100 руб.». Онъ отвѣчалъ: «Если вы забрали эти деньги, значитъ — вы считаете ихъ вашими? Ну, такъ и пользуйтесь ими! а я лучше умру, чѣмъ попрошу у васъ вашего, хотя бы то былъ грошъ». И дѣйствительно, несмотря на всѣ послѣдующія лишенія, онъ ни разу не попросилъ ни копѣйки. Въ арестантскихъ ротахъ начались для него страшныя испытанія. Прежде всего его остригли и обрили, — насильно, конечно, послѣ серьезной свалки. Потомъ велѣли работать. Онъ отказался наотрѣзъ. «Силою вы меня взяли, силою вы меня и держите, — говорила онъ; — такъ вы должны сами поить, кормить, одѣвать меня и работать за меня. Я къ вамъ не напрашивался. Отпустите меня, я къ вамъ за помощью не приду. А хотите держать меня, такъ и робьте за меня. А я на васъ не работникъ». Его сѣкли, ломали объ него приклады, приковывали къ стѣнѣ, — ничто не могло сломить его упорства. Тогда, чтобы его примѣръ не развращалъ другихъ арестантовъ, его бросили въ секретную, гдѣ его держали въ рубищѣ, на хлѣбѣ и водѣ, въ омерзительной атмосферѣ (онъ отказался выносить, такъ называемую, «парашку»; начальство велѣло оставить ее въ камерѣ, сдѣлавъ, такимъ образомъ, изъ камеры никогда не очищающійся ретирадъ). Шишкинъ заболѣлъ цынгою, покрылся язвами, проникавшими кое-гдѣ до костей. Но упорство его осталось по старому. Въ это время появился указъ, которымъ содержаніе въ арестантскихъ ротахъ замѣнялось для бродягъ поселеніемъ въ Сибири; и вотъ Шишкина погнали въ Сибирь, надбавивъ ему и тутъ наказанія, т. е. поселивъ его, вмѣсто Западной Сибири, въ Восточную. По дорогѣ раны его зажили, и онъ снова окрѣпъ. Во время пути онъ столкнулся съ Василіемъ Ивановымъ. Этотъ Василій Ивановъ — типъ аскета; онъ родился отъ родителей безпоповщинской секты; воспитался въ какомъ-то пустынномъ скитѣ; полюбилъ «мать-пустыню» и провелъ въ ней — въ постѣ, воздержаніи и молитвѣ — всю свою жизнь лѣтъ до 35. Переходя какъ-то изъ одного пустыннаго скита въ другой, — снабженный «страха ради іудейска» волчьимъ видомъ — онъ былъ взятъ, осужденъ за бродяжничество, заключенъ въ арестантскія роты, а послѣ сосланъ въ Сибирь. По дорогѣ Шишкинъ обратилъ его въ свой толкъ, и они пошли далѣе подъ именемъ двухъ не-Нашихъ. Дорога для нихъ не прошла безъ приключеній. Какъ-то арестантская баржа сѣла на мель. Майоръ, начальствовавшій конвоемъ, заставилъ арестантовъ работать самихъ надъ ссаживаніемъ баржи съ мели. Шишкинъ, по обыкновенію, не повиновался и сидѣлъ спокойно на бережку. Майоръ, не зная еще его характера, подскочилъ къ нему и поднялъ его за волосы. Тогда Шишкинъ сгребъ майора подъ себя и сталъ ему «накладывать». Но тутъ множество арестантовъ бросилось угодливо на выручку начальства и, въ пылу добровольнаго холопства, избили Шишкина до полусмерти. Майоръ начальству не жаловался, а Шишкинъ выдержалъ тифозную горячку, но оправился. Въ Нижнеудинскѣ подобная же исторія случилась съ Ивановылгъ. Смотритель острога, Ситниковъ, оскорбленный тѣмъ, что онъ сидѣлъ въ его присутствіи, да еще въ шапкѣ, рванулъ съ него шапку вмѣстѣ съ волосами. Тотъ схватилъ самаго смотрителя за волосы и сталъ его «возить», пока онъ не былъ отнятъ другими арестантами. Большинство арестантовъ, какъ извѣстно, отличается крайнимъ нравственнымъ растлѣніемъ: это мелкіе трусишки, старающіеся выслуживаться передъ начальствомъ или какимъ-нибудь силачемъ изъ своей же братіи. Они помяли Иванова основательно и отняли у него изрядный кусокъ жизни. Тѣмъ не менѣе, онъ поболѣлъ, поболѣлъ, но «отлежался». Въ результатѣ оказалось, что и начальство, и товарищи стали обращаться съ Не-Нашими осторожно и не осмѣливались раздавать имъ тычки, какъ прочей острожной рвани. Наконецъ, они пришли въ Иркутскъ, гдѣ съ ними произошла описанная выше исторія, вслѣдствіе которой они сидятъ да посиживаютъ въ нашемъ острогѣ.
Если бы вы пожелали, чтобы я изложилъ вамъ ихъ ученіе въ связной формѣ, то я, право, затруднился бы. Мнѣ не случалось вести съ ними систематической бесѣды, а то, что я слышалъ отъ нихъ и отъ другихъ, не составляетъ цѣльной картины. Попробую разсказать, что припомню. Прежде всего о ихъ внѣшнихъ отличіяхъ. Будучи поклонниками всего естественнаго, — «что отъ природы» — они не стригутся и не брѣются. Водки не пьютъ, потому что «зачѣмъ же самому себя нарочно дуракомъ дѣлать»? Табаку не курятъ, потому что табакъ не есть что-либо «потребное», и кромѣ тошноты и головокруженія ничего хорошаго въ немъ нѣтъ. Но пищу ѣдятъ всякую и постовъ не держатъ. Полового аскетизма не придерживаются. Имѣть «подругу» считаютъ «потребнымъ» и согласнымъ съ природою. Но къ осторожнымъ прелестницамъ не обращаются, считая, что это значитъ поганить себя, все равно какъ ѣсть изъ грязной посуды. Въ церковь не ходятъ; иконъ не почитаютъ, считая ихъ досками, годными только на покрываніе горшковъ; сами никогда не молятся, ни по нашему, ни по своему; въ комнатахъ не снимаютъ шапокъ, чтобы не подумали, что они это дѣлаютъ изъ уваженія къ иконамъ. Не признавая ни царя, и никакихъ «державцевъ», ни ихъ слугъ, они не снимаютъ ни предъ кѣмъ шапки; не отдаютъ никому никакихъ знаковъ уваженія; не исполняютъ добровольно ничьихъ приказаній, уступая только силѣ, да и то только пассивно, а не активно; всѣмъ систематически говорятъ ты. Будучи очень обходительными съ товарищами, они жадно выискиваютъ случая для грубаго, рѣзкаго протеста предъ начальствомъ, и чѣмъ выше начальникъ, тѣмъ пріятнѣе имъ задѣть его. Вы знаете, что значитъ у насъ генералъ-губернаторъ. Въ его присутствіи, не то что у арестантовъ, а и у чиновниковъ замираетъ духъ. Но Не-Нашимъ онъ ни по чемъ. Входитъ Синельниковъ въ камеру Шишкина. Тотъ нарочно лежитъ, въ шапкѣ.
— Зачѣмъ ты, старикъ, держишь меня здѣсь? — обращается онъ къ Синельникову при входѣ. — Загналъ, какъ чужую скотину, въ свой хлѣвъ, и не выпускаешь! Варвары вы всѣ, кровопійцы, право!
На вопросъ: кто ты такой? онъ отвѣчаетъ: «а вотъ смотри, кто я тайой!» и т. д., по заведенному разъ на всегда образцу. Когда Вел. Кн. Алексѣй Александровичъ осматривалъ проѣздомъ тюрьму, оба Не-Наши отказались встать въ его присутствіи и снять шапки. Онъ было сдѣлалъ большіе глаза, но ему сказали, что это помѣшанные, и онъ прошелъ мимо. Какъ примѣръ ихъ упорства въ неисполненіи приказаній, разскажу слѣдующее. Въ Удинскомъ острогѣ ихъ хотѣли заставить носить воду. Не считая себя «рабами», «повинными» робить на самозванныхъ господъ, они отказались наотрѣзъ. Карцеръ, розги не повели ни къ чему. Тогда вздумали запретить давать имъ питъ!… И что же, — Не-Наши рѣшились лучше помереть, чѣмъ подчиниться. Но когда они уже совсѣмъ ослабѣли и стали бредить, выдумщики испугались и опять разрѣшили имъ воду. Не-Наши снова поправились. Пробовали заставить ихъ выносить изъ камеръ нечистоты. Не-Наши опять уперлись. Начальство опять за розги. — Но никогда, при самомъ жестокомъ наказаніи, отъ нихъ не слышали просьбы о пощадѣ. «Варвары! мучители! душегубы! тираны! кровопійцы!» — вотъ все, что отъ нихъ удалось добиться розгой. Кстати: они никогда не употребляютъ «непечатныхъ» словъ и безсмысленныхъ ругательствъ. Ихъ ругательства, если ихъ можно такъ назвать, всегда имѣютъ значеніе и характеризуютъ дѣятельность человѣка. «Я не ругаюсь», говорилъ Шишкинъ прокурору, обозвавъ его чортомъ, а называю тебя по твоимъ дѣламъ. Если ты чертишь, значитъ ты чортъ; если ты мучишь и тиранишь, значитъ ты мучитель, кровопійца, тиранъ, варваръ!"… Пробовало начальство сажать ихъ, за такое «называніе людей по ихъ дѣламъ», въ секретную, зимой, въ одной рубахѣ, даже безъ портъ. Не-Наши простужались, схватывали горячку, попадали въ больницу, но не исправлялись.
Другая черта, отличающая ихъ даже внѣшнимъ образомъ, — это ихъ языкъ. Они тщательно избѣгаютъ употребленія многихъ обыкновенныхъ словъ, замѣнивъ ихъ различными синонимами. Шишкинъ не скажетъ «спать», а «отдыхать. Онъ не „пьетъ“ и не „ѣстъ“, а „кушаетъ“. Онъ употребляетъ не „чай“, а „китайскую травку“. „Отецъ“ у него — „корень“; „дѣти“ — „отрасли“, „жена“ — „подруга“ и т. п. Себя онъ ни за что не хочетъ назвать „человѣкомъ“, выводя изъ писаній, что человѣкъ есть ложь. Эти странности языка дѣйствительно могутъ заставить признать ихъ съ перваго взгляда за какихъ-то полупомѣшанныхъ и только послѣдующее наблюденіе убѣждаетъ, что тутъ имѣешь дѣло съ людьми далеко недюжиннаго ума. Эти странности имѣютъ, повидимому, двѣ причины. Во-первыхъ, не забудемъ, что эти люди выработались изъ сектантовъ, помѣшанныхъ на схоластическомъ анализѣ писаній, на анализѣ словъ. Они придаютъ огромное значеніе слои у. „Гдѣ слово, тамъ и дѣло“, говорятъ они. Всѣ ихъ убѣжденія добыты главнымъ образомъ изъ логическаго и филологическаго анализа духовной литературы, да изъ обдумыванья самыхъ элементарныхъ фактовъ изъ области естественныхъ и соціальныхъ наукъ. Отсюда — та важность, которую они придаютъ чисто словеснымъ различіямъ. Отсюда же — убѣжденіе; будто словесныя аналогіи всегда указываютъ на реальныя аналогіи. Льюйсъ говоритъ гдѣ-то, что нѣкоторыя заблужденія Аристотеля зависѣли отъ того, что, будучи грекомъ, знавшимъ и изучавшимъ только свой языкъ, никогда не сравнивая его съ другими, онъ воображалъ иной разъ, что аналогія между двумя словами указывала непремѣнно и на аналогію между реальностями, обозначавшимися этими двумя словами. Нѣчто подобное видно и у Не-Нашихъ. Какъ вамъ нравится, напримѣръ, такое разсуженіе: „Я чая не употребляю. Чай-то вашъ. Вы чаете воскресенія мертвыхъ; вы чаете себѣ великихъ и богатыхъ милостей. А я ни отъ кого и ничего себѣ не чаю, и чая вашего не признаю“. Или: „я не ѣмъ и не пью; это вы ѣдите другъ друга и пьете кровь изъ ближняго; вы пьете водку; кто пьетъ, тотъ пьянъ живетъ, а я кушаю“. Или: кто спитъ, тотъ проспитъ, а я отдыхаю». — Вторая причина состоитъ въ томъ, что они умышленно стараются выдѣлиться изъ прочей массы, хотя бы внѣшними признаками, чтобы ихъ не смѣшивали въ одно съ разными сектантами или съ гражданскими преступниками. Одинъ изъ людей, интересовавшихся ихъ взглядами, убѣждалъ какъ-то Шишкина говорить общечеловѣческимъ языкомъ. «Вѣдь если бы ты сталъ говорить съ нѣмцемъ, толковалъ онъ ему, и хотѣлъ, чтобы онъ тебя понялъ, вѣдь ты говорилъ бы ему по-нѣмецки. Такъ и теперь, если ты хочешь, чтобы тѣ, съ кѣмъ ты говоришь, понимали тебя и убѣждались, говори на томъ языкѣ, къ которому они привыкли». Шишкинъ на это отвѣчалъ приблизительно такъ: «Большинство заговариваетъ со мною только для того, чтобы почесать языкъ. Я вовсе не нуждаюсь, чтобы меня понимали такіе люди. Напротивъ, мнѣ еще лучше, что они чудятся и ворятъ: „это какой-то He-нашъ! совсѣмъ и на человѣка-то не похожъ“. Если же кто говоритъ со мной искренно, если я ни жу, что онъ дѣйствительно ищетъ истины, а не болтаетъ для препровожденія времени, то я ему объясняю его языкомъ». И въ самомъ дѣлѣ, съ этимъ господиномъ, напримѣръ, онъ всегда говоритъ самымъ обыкновеннымъ языкомъ. Затѣмъ Шишкинъ очень любитъ говорить притчами, загадками, парадоксами и не любитъ разрѣшать недоумѣніе сразу. «А ты самъ дойди, говорилъ онъ. Жевкой-то только маленькихъ ребятъ кормятъ; а взрослому жеваная пища не потребна. Только то, до чего кто е а нъ дошелъ, только то и его».
. Отъ этихъ внѣшнихъ признаковъ Не-Нашихъ обратимся къ ихъ міросозерцанію, насколько я его знаю. — Бога они не признаютъ. На вопросъ: кѣмъ же созданъ міръ? они отвѣчаютъ: это все отъ природы. Они считаютъ, что міръ существуетъ отъ вѣка въ такомъ видѣ, какъ теперь. Не-Наши, — особенно, Шишкинъ, искусившійся въ писаніяхъ, — очень любитъ пренія съ арестантами изъ духовныхъ, въ которыхъ онъ доказываетъ имъ, напримѣръ, что дѣйствія ихъ Бога, какъ они разсказаны въ библіи, никакъ не могутъ быть согласованы съ тѣми свойствами, которыя они ему приписываютъ. Напримѣръ, они разсуждаютъ такъ: «Создавая человѣка способнымъ къ грѣху, Богъ или не зналъ, что онъ создалъ его такимъ, — тогда онъ не всевѣдущъ; или онъ зналъ это, но не могъ сдѣлать иначе, — тогда онъ всемогущъ; или онъ сознательно и добровольно сдѣлалъ его такимъ, а потомъ самъ же наказываетъ его за то, что онъ таковъ, какимъ онъ его сдѣлалъ, — тогда онъ несправедливъ. Онъ создалъ человѣка на забаву себѣ, и притомъ на забаву злую». Или Шишкинъ начнетъ доказывать, что Христосъ и не сынъ Божій, на основаніи извѣстной «родословной», кончающейся Іосифомъ. Онъ говоритъ: «Если Іисусъ сынъ Божій, то какое отношеніе имѣетъ къ нему родословная Iосифа, даже по человѣчеству? Ужъ тогда слѣдовало бы помѣстить родословную Маріи. Если же дѣйствительно это родословная Христа, какъ сказано въ евангеліи, то тогда Христосъ сынъ Іосифа, а не Бога. Или, анализируя фразу: „и не знатна ю, дондеже родила сына первенца“, онъ доказываетъ, что Марія не могла быть „присно дѣвою“. Иногда, къ ужасу и негодованію своего оппонента, онъ заставитъ его же самого, съ помощью цѣпи умозаключеній, вывести, что Богъ есть дьяволъ. Діалогъ ведется примѣрно такъ.
— Вашу библію-то кто написалъ?
— Моисей.
— Самъ, изъ своей башки?
— Нѣтъ, по вдохновенію Божію, богодухновенно.
— Это значитъ, что Богъ все равно, что самъ написалъ ее, только его рукою?
— Да.
— Ну, а сказано тамъ у васъ гдѣ-нибудь, что „дьяволъ есть ложь и отецъ лжи?“.
— Сказано.
— Значитъ, ложь отъ дьявола? Значитъ, ложь — самъ дьяволъ, или, по крайней мѣрѣ, — сынъ дьявола?
— Да.
Послѣ этого онъ беретъ какое-нибудь неудачное пророчество, или-какой-нибудь-фактъ изъ библіи, завѣдомо ошибочный даже для простого человѣка, при его низкомъ уровнѣ знаній. Добившись признанія факта ложью, онъ возвращается къ прерванному діалогу и говоритъ:
— Значитъ, въ библіи наврано. Библію диктовалъ Богъ. Значитъ, Богъ совралъ. Значитъ Богъ есть дьяволъ.
— Припертые къ стѣнѣ, взбѣшенные противники не разъ собирались опровергать его доводы побоями и внушать ему уваженіе къ христіанству силою кулака.
Въ загробную жизнь и возмездіе Не-Наши не вѣрятъ. Они считаютъ, что человѣкъ увѣковѣчивается и становится безсмертнымъ въ своемъ потомствѣ, черезъ своихъ дѣтей, на которыхъ раздѣляется и постепенно истрачивается, такъ сказать, и духъ его, и тѣло; остатки же умираютъ безвозвратно. Когда Шишкина спрашиваютъ: что станется съ тобой послѣ смерти? Онъ отвѣчаетъ: „я не умру“. Когда же къ нему пристаютъ съ тѣми же вопросами, выраженными на его языкѣ, онъ отвѣчаетъ тоже вопросомъ: „А что дѣлается съ домомъ, когда хозяинъ бросаетъ его и уйдетъ жить въ другое мѣсто?“. Изъ этого можно было бы вывести, что онъ признаетъ какую-то жизнь духа, послѣ разлученія его съ тѣломъ. Но, будучи допрошенъ обстоятельно, онъ развиваетъ ту теорію, которая только что изложена мною. Тѣмъ не менѣе Не-Наши признаютъ духъ, отдѣльный отъ тѣла. Да и трудно было бы ожидать другого, при тѣхъ свѣдѣніяхъ по естествознанію, которыми они владѣютъ. Стоитъ прочитать „анимизмъ“ Тэйлора, чтобы видѣть, что, на извѣстномъ уровнѣ знаній, дуалистическое представленіе объ особенномъ духѣ есть самое философское понятіе, какое только можетъ составить себѣ человѣкъ, для объясненія сновъ и другихъ сродныхъ съ ними явленій. Построивъ свое міросозерцаніе съ самымъ ничтожнымъ числомъ реальныхъ (не говоря научныхъ) данныхъ, почти исключительно при помощи критики писаній да собственныхъ размышленій, Шишкинъ внесъ въ это міросозерцаніе множество метафизическихъ бредней собственнаго изобрѣтенія, множество своеобразныхъ толкованій внѣшнихъ явленій. Самый процессъ выработки этого міросозерцанія и достигнутые результаты поселили въ Шишкинѣ чрезмѣрное уваженіе къ уму, или духу, вообще, и къ собственному въ частности. Онъ считавъ, что Духъ, отказавшійся отъ вѣры, отъ закона, отъ обычая, отъ всего, навязаннаго ему извнѣ, и очистившій себя долгою практикою самосозданной разумной и доброй нравственности, дѣлается способнымъ видѣть ясно будущее, еще темное для людей, объятыхъ тьмою предразсудковъ и погрязшихъ въ дурную жизнь. Шишкинъ плохо различаетъ разницу между предвидѣть умомъ и провидѣть духомъ. Онъ думаетъ, что люди добраго рода далеко провидѣли въ будущее. Такъ его бабушка, по его словамъ, провидѣла освобожденіе крестьянъ, введеніе гласнаго суда съ присяжными и всесословной воинской повинности. Въ особенности ясно видитъ духъ добраго человѣка, когда онъ бываетъ свободенъ отъ тѣлесныхъ оковъ, т. е. во снѣ. Шишкинъ вѣрилъ въ вѣщіе сны. Онъ даже не говоритъ: я видѣлъ во снѣ, а просто говоритъ: „я видѣлъ то-то и то-то“, точно дѣло было на яву. Такъ, на основаніи видѣннаго имъ сна, онъ упорно предсказывалъ Лопатину[3] побѣгъ, имѣющій увѣнчаться успѣхомъ.
Какъ я уже сказалъ, Не-Наши не считаютъ себя «человѣками», потому что, изъ анализа какихъ-то выраженій писанія, они вывели, что «человѣкъ» значитъ «ложь»; а они считаютъ себя поборниками правды и истины.
Что касается до писаній, то когда Шишкинъ не дразнитъ «православныхъ», а разсуждаетъ хладнокровно, то онъ говоритъ, что большая часть св. книгъ написаны людьми умными и добрыми; что эти книги были написаны вначалѣ или ими самими, или съ ихъ словъ. По послѣ переписчики исказили ихъ по глупости, или, всего чаще, подъ вліяніемъ «князей міра сего», которые имѣли интересъ вставлять въ нихъ разныя правила въ свою пользу. Шишкинъ думаетъ, что въ св. книгахъ содержатся наставленія, какъ жить по правдѣ, я объясненія того, что будетъ, данныя людьми съ просвѣтленнымъ духомъ. Къ сожалѣнію, эти люди облекли свои наставленія въ притчи, чтобы быть понятнѣе, а люди обыкновенные приняли эти притчи, или символы, за сущность. Отсюда вышли всѣ безсмыслицы, проповѣдуемыя попами. «Ты думаешь Троица это и въ самомъ дѣлѣ три лица Божьи?» спрашиваетъ Шишкинъ. «Неправда, Это просто власть военная, гражданская и духовная. Какъ ты думаешь, — законная жена это что такое? Это казенная вѣра. Про нее сказано въ апокалипсисѣ: „и на звѣрѣ жена, и чаша въ руцѣ ея, преисполнена мерзости и блудодѣянія“. А что такое блудницы? Это вотъ еретики, сектанты, что отказались отъ „законной-то жены“ и „блуждаютъ“ въ поискахъ за истиной. А что такое дѣвственникъ? Ты думаешь и въ самомъ дѣлѣ, это тотъ, что съ бабой не живетъ? вздоръ: это дѣло потребное отъ природы. А это тотъ, который отказался отъ всякой вѣры и закона, кромѣ своихъ собственныхъ; который живетъ самъ съ собой». Въ порядкѣ нравственности, люди идутъ у Шишкина такъ: дѣвственникъ, блудникъ, человѣкъ, прилѣпившійся къ законной женѣ. Всѣ апокалипсическія подробности, по мнѣнію Шишкина, суть замаскированныя изображенія не загробной, а здѣшней жизни: все это вещи, которыя или существовали, или существуютъ теперь, или скоро будутъ. Такъ «двѣнадцать апостоловъ, сидящихъ на двѣнадцати золотыхъ престолахъ, и судящихъ двѣнадцать колѣнъ израилевыхъ», по его мнѣнію, просто двѣнадцать присяжныхъ въ нынѣшнемъ судѣ, и т. д. Такъ же обращается Шишкинъ съ ветхозавѣтными пророками. Все это, по его мнѣнію, люди, изображавшіе въ притчахъ существующіе порядки, или тѣ будущіе порядки, которые они провидѣли своимъ просвѣтленнымъ духомъ. Но всѣ ихъ провидѣнія всегда относятся къ вещамъ, имѣющимъ быть здѣсь, на землѣ, въ это и жизни. Страсть видѣть повсюду символизмъ заходитъ у Шишкина очень далеко. Выросши въ сектантской средѣ, гдѣ религія составляетъ еще живой элементъ, проницающій собою всю жизнь, и окрашивающій въ свой цвѣтъ всѣ соціальные институты и всѣ самые ничтожные акты обыденной жизни, Шишкинъ думаетъ, что и политическій и общественный строй Россіи находится въ той же тѣсной гармоніи съ государственной религіей; онъ думаетъ, что нѣкоторыя религіозно-правительственныя идеи проникаютъ черезъ весь государственно-соціальный строй, отражаясь повсюду въ самыхъ мелкихъ правительственныхъ формахъ и общественныхъ обычаяхъ. Поэтому, во всемъ: въ названіяхъ учрежденій и лицъ, въ формальностяхъ судопроизводства, въ различной системѣ изображенія орла на монетѣ въ различныя времена, въ числѣ пуговицъ на солдатскомъ мундирѣ, въ перемѣщеніи, по новой формѣ, патронташа спереди на правый бокъ; — словомъ, во всемъ, рѣшительно во всемъ, онъ видитъ символизмъ: религіозный или нравственный. Многія изъ его объясненій замѣчательно остроумны и оригинальны; но жаль мѣста и времени для передачи ихъ; да и припомнить не легко. Во всѣхъ ихъ пропасть оригинальнаго ума, проницательности, находчивости, остроумія, истраченныхъ на тщательную обработку самаго неблагодарнаго, самаго ничтожнаго реальнаго матеріала. Эта страсть открывать всюду символы нѣкоторыхъ идей даетъ Не-Нашимъ внѣшнее сходство съ мистиками; хотя это далеко не то, такъ какъ, по ихъ понятіямъ, эти символы сознательно созданы людьми, систематически проводящими свои религіозно-правительственно-соціальныя идеи черезъ всѣ мелочи жизни. Не вѣря въ загробную жизнь, Шишкинъ не вѣритъ и въ страшный судъ, въ христіанской его формѣ. Но онъ вѣритъ въ страшный судъ на землѣ, въ великую борьбу добра со зломъ, при которой добро останется побѣдителемъ. Борьба эта идетъ и теперь, но когда-нибудь наступитъ часъ рѣшительной битвы. Шишкинъ считаетъ, что истина имѣетъ большій удѣльный вѣсъ и силу, чѣмъ ложь. «Одно зернышко правды перетягиваетъ цѣлую уйму кривды». Онъ считаетъ, что, разъ появившись, истина (правда, добро) быстро разрастается и не можетъ не задавить со временемъ лжи (кривды, зла). Мнѣ какъ-то не случалось спрашивать Не-Нашихъ, откуда, по ихъ мнѣнію, произошло зло, и потому я ничего не могу сказать по этому поводу. Но относительно предстоящей борьбы добра со зломъ я много слыхалъ отъ нихъ, такъ какъ они имѣютъ очень опредѣленныя представленія даже о главныхъ перипетіяхъ этой борьбы. Надобно сказать, что Шишкинъ по своему знаетъ русскую исторію, и даже немножко и всеобщую, что поновѣе, частью на основаніи разныхъ раскольничьихъ сказаній, частью на основаніи изустныхъ преданій и слуховъ. Эти изустные народные слухи и собственныя соображенія послужили ему матеріаломъ и для его представленія о ходѣ отечественнаго прогресса, — представленія, отличающагося крайней своеобразностью. Шишкинъ убѣжденъ, напримѣръ, что крестьяне освобождены по требованію Наполеона, на основаніи секретной статьи мирнаго договора. На основаніи того же договора нашъ «Державецъ» обязался ввести гласные суды и всесословную воинскую повинность. Шишкинъ утверждаетъ, что во всѣхъ государствахъ есть Не-Наши и что число ихъ увеличивается съ каждымъ днемъ. (По дорогѣ въ Сибирь, НеНаши прослышали про существованіе «нигилистовъ» и очень обрадовались, причисляя ихъ тоже къ Не-Нашимъ). Шишкинъ утверждаетъ на основаніи разныхъ достовѣрныхъ источниковъ и соображеній, что всѣ «державы» обязались взаимнымъ договоромъ высылать своихъ Не-Нашихъ въ одно мѣсто, гдѣ. они могутъ жить посвоему. Поэтому Шишкинъ считаетъ, что правительство недостойнымъ образомъ смошеничало съ нимъ, не исполнивъ по отношенію къ нему обязательнаго для него договора, и сославъ его, подъ предлогомъ бродяжничества, въ Сибирь, вмѣсто того, чтобы отправить его въ условленное въ договорѣ мѣсто, куда оно отправило будто бы остальныхъ Не-Нашихъ, судившихся въ Саратовѣ. Но, по мнѣнію Шишкина, когда число Не-Нашихъ увеличится настолько, что они перестанутъ составлять индивидуальныя исключенія, и когда державы увидятъ, что высылка неудовлетворительный палліативъ, онѣ пожелаютъ истребить ихъ поголовно и объявятъ имъ войну à l’outrance въ своихъ владѣніяхъ, причемъ будутъ разстрѣливать ихъ безъ всякой пощады. Но это не поведетъ ни къ чему. Истина живуча, и число ея приверженцевъ будетъ увеличиваться не по днямъ, а по часамъ. Настанетъ великая борьба, въ которой истина, правда, добро одержатъ побѣду. Произойдетъ отдѣленіе «овецъ отъ козлищъ». Добрые выдѣлятся, завоюютъ себѣ право на особое существованіе и устроятъ свой рай здѣсь, на землѣ. Злые выдѣлятся въ особыя общества, которымъ предстоитъ погибель не потому, чтобы добрые стали нападать на нихъ, или чтобы кто-нибудь сталъ ихъ мучить на манеръ христіанскихъ адскихъ чертей, по по слѣдующимъ двумъ причинамъ: часть ихъ убѣдится и перейдетъ къ добрымъ; остальная же. часть сама себѣ устроитъ адъ на землѣ, въ которомъ они мало-по малу сами съѣдятъ другъ друга, въ силу постоянной взаимной вражды. На землѣ настанетъ царство правды и добра. Я спрашивалъ Шишкина — не Америка ли та страна, куда ихъ велѣно высылать? Оказывается, что онъ знаетъ и про Америку: «Тамъ, — говоритъ онъ, — жить свободно; но все-таки люди живутъ тамъ подъ закономъ; это не то». Какъ видите, несмотря на дикость многихъ представленій Не-на нтихъ, въ нихъ проглядываетъ и понятіе о солидарности людей добра и истины во всѣхъ странахъ, и понятіе о солидарности всѣхъ земныхъ правительствъ, и отрицаніе государственности (даже въ видѣ подзаконной свободы), и предчувствіе великой борьбы массъ съ «державцами» всего міра Перехожу теперь къ соціальнымъ убѣжденіямъ Не-Нашихъ. Начнемъ съ семьи. Не-Наши проповѣдуютъ свободу любви. Они не признаютъ ни религіознаго, ни гражданскаго брака, обязательнаго для бракующихся. Женщину считаютъ независимою; полноправною личностью, свободной выбирать себѣ «друга по сердцу» и любой образъ жизни и форму дѣятельности. У нихъ нѣтъ слова бракъ. Нѣтъ слова жена, а подруга. Не правда ли это — многозначительное выраженіе, указывающее на характеръ взаимныхъ отношеній? Но Не-Наши думаютъ, что, при полномъ нестѣсненіи чувства и воли, люди естественно выдѣлятся семьями. Собственности Не-Наши не признаютъ ни въ какой формѣ. Что бы вы ни попросили у Шишкина, если у него есть, онъ непремѣнно дастъ. Но надо, чтобы это было что-нибудь «потребное»: пища, одежда, деньги на дѣйствительную нужду. На вино, табакъ, карты и т. п. «непотребства» онъ ни за что не дастъ ни полушки. «Я лучше ее за окно выброшу, — говоритъ онъ, — чѣмъ буду помогать тебѣ отравлять себя самаго». Благодарности онъ не принимаетъ. Скажутъ ему «спасибо», а онъ отвѣчаетъ: «пусть тебя твой Богъ спасаетъ; а я-ко и самъ спасусь». Скажешь, «благодарствуй»! а онъ: «а что-ка это значитъ — благодарствуй? Глупое слово! взялъ, съѣлъ, или надѣлъ, и ступай себѣ». Если кто-нибудь потчуетъ его съѣстнымъ, или даритъ ему что-нибудь изъ одежды, онъ беретъ, буде ему нужно, но никогда не благодаритъ. Развѣ иной разъ скажетъ: «это ты доброе сотворилъ», и то въ видѣ похвалы, поощренія, а не благодарности. Экономическій идеалъ Не-Нашихъ соотвѣтствуетъ низкому уровню той экономической культуры, изъ которой они вышли. Они, повидимому, мечтаютъ о такой жизни, гдѣ каждый трудился бы я я я себя, добывая изъ почвы все, что ему потребно, и изготовляя самъ, въ видѣ домашнихъ фабрикатовъ, все, что не добывается прямо изъ почвы. Ихъ идеалъ, — это мужицкое хозяйство, которое не обирается ни государствомъ, ни бариномъ, и члены котораго не идутъ ни зачѣмъ «въ люди»: все имѣется дома. Излишекъ идетъ тѣмъ, у кого случается недохватъ. Но быть можетъ, что я тутъ заблуждаюсь, такъ какъ изъ другихъ выраженій можно понять, что они мечтаютъ о совмѣстномъ производствѣ и о пользованіи продуктами его «по потребностямъ». Ниже я скажу, почему тугъ возможна ошибка. Не-Наши питаютъ отвращеніе къ обязательному труду во всѣхъ его формахъ. Не-Нашъ ни самъ не пойдетъ въ наймы, даже подъ. угрозою смерти, ни другого не найдетъ для своихъ услугъ. Обмѣна, торговой справедливости они не признаютъ: «нужно тебѣ что-нибудь? я могу тебѣ дать? бери. — Нужно мнѣ что-нибудь? ты можешь мнѣ дать!». Вотъ и все. Какъ образчикъ ихъ взгляда на свободу личности и собственности, вотъ разсказъ одного изъ нихъ, Караулова, о допросѣ его прокуроромъ.
— Это жена твоя? — спрашиваетъ меня прокуроръ
— Нѣтъ, говорю, не жена.
— Да вѣдь ты же съ ней живешь?
— Такъ что же что живу? А все-таки не жена.
Бабу спрашиваетъ:
— Это мужъ твой?
— Нѣтъ.
— Да какъ же такъ?
— Да такъ просто: я его желаю.
— А я желаемаго не отвергаю, — молвилъ я тутъ.
А онъ говоритъ послѣ этого:
— Ну, это ваша дочь?
— Нѣтъ.
— Но она ваша?
— Какъ наша? Отъ насъ, но не наша. Она сама своя.
— Что, говоритъ, ты за дуракъ! Шуба эта на тебѣ твоя?
— Нѣтъ, не моя.
— Да вѣдь ты ее носишь?
— Ношу; а ты возьмешь, да и скинешь ее съ меня, — какая же она моя? Ты скажешь: шуба моя; я скажу — моя; а овечка скажетъ — моя; какъ же мы подѣлимъ ее? А тѣмъ болѣе живой человѣкъ какъ можетъ быть мой? У меня своего только сердце да разумъ. Больше ничего нѣтъ. — Такъ мы и споримъ, пока не велитъ въ тюрьму увести. Таскали насъ, таскали, — ровно 8 лѣтъ! И гдѣ-то мы не высидѣли!… Наконецъ, вотъ заслали сюда, раззоривъ до ниточки!..
По нѣкоторымъ внѣшнимъ чертамъ, Не-Нашихъ можно принять за индивидуалистовъ. Повидимому, ихъ не связываютъ никакія общія узы. Спросите у кого-ни будь изъ нихъ: много ли ихъ? Онъ отвѣтитъ: «я одинъ». — Какъ одинъ? А другой-то твой товарищъ? — "У меня нѣтъ товарищей. Я одинъ. Никогда ни одинъ изъ нихъ не скажетъ мы. Они, повидимому, избѣгаютъ другъ друга; стараются жить въ разныхъ камерахъ и, при людяхъ, почти не говорятъ другъ съ другомъ, за исключеніемъ самыхъ необходимыхъ вопросовъ и отвѣтовъ. Но надо знать, съ какимъ горячимъ участіемъ заботятся они другъ о другѣ втайнѣ. Причина этой странности лежитъ въ тѣхъ дикихъ политическихъ убѣжденіяхъ, о которыхъ я упоминалъ выше. Они убѣждены, что "державцы: " обязаны договоромъ отправлятъ въ извѣстное мѣсто всѣхъ, кто начисто откажется отъ всякой вѣры и закона. Въ то же время они думаютъ, что «державцы» готовы употребить всякія натяжки, чтобы смѣшать ихъ съ «сектантами», т. е. съ людьми, признающими хотя какую-нибудь вѣру и законъ, и, подъ этимъ предлогомъ, не исполнить своего обязательства по отношенію къ нимъ, а оставить ихъ у себя и мучить ихъ дома. Они воображаютъ, что «державцы», придираясь къ словамъ писанія: «гдѣ убо два или три собраны во имя мое, ту и я посредѣ ихъ», утверждаютъ, что какъ только имѣется хотя два или три человѣка, связанные между собою во имя одного общаго имъ убѣжденія, такъ тутъ имѣется и Богъ и секта, а слѣдовательно, эти люди не подходятъ подъ условія договора. На этомъ нелѣпомъ основаніи He-Наши находятъ необходимымъ стоять съ виду каждый за одного только себя. Отсюда ихъ кажущійся индивидуализмъ. Такъ толковалъ мнѣ Шишкинъ. По его словамъ, его собственное осужденіе въ арестантскія роты (а потомъ на поселеніе) было вызвано именно тѣмъ, что — на допросѣ у кн. Щербатова — онъ употребилъ одно неосторожное выраженіе, которое — при недобросовѣстномъ толкованіи — дозволили причислить его къ нѣкоторой религіозной группѣ, т. е. къ сектантамъ, не подходящимъ, какъ сказано выше, подъ условіе международнаго соглашенія современныхъ «державцевъ». Поэтому-то я сказалъ, что не рѣшаюсь высказаться опредѣленно на счетъ ихъ экономическаго идеала. Когда Шишкинъ говоритъ чиновникамъ: «Зачѣмъ вы меня здѣсь держите? Я въ вашей пищѣ и одежѣ не нуждаюсь. Я самъ себѣ все добуду. Къ вамъ не приду попросить» и т. п., — то онъ, слѣдуя своему всегдашнему правилу, говоритъ за одного себя. А разговаривать съ нимъ спеціально о томъ, какъ Не-Наши намѣрены жить въ своей Икаріи, мнѣ какъ-то не доводилось. Осталось переданное выше общее впечатлѣніе, но никакихъ характерныхъ частностей.
Къ словамъ: вѣра, законъ, власть, уставъ, обычай, правило — Не-Наши питаютъ рѣшительное отвращеніе; въ особенности же слова: вѣра и законъ — наводятъ на нихъ какой-то суевѣрный ужасъ. Они проводятъ свои понятія съ непреклонною суровостью въ каждую мелочь жизни. Это истинные аскеты и мученики своихъ убѣжденій. Не-Нашъ ни за что не обратится къ покровительству закона или облеченнаго властью лица, хотя бы отъ этого вышла ему великая польза. Онъ предпочитаетъ лучше страдать, чѣмъ обратиться къ людямъ и учрежденіямъ, которыхъ онъ не признаетъ. По этому поводу у Не-Нашихъ выходили презабавныя сцены съ тѣмъ же Лопатинымъ, о которомъ я упоминалъ выше. Такъ какъ Лопатинъ оффиціально отказался отъ православія и религіи вообще, заявивъ, на слѣдствіи и судѣ, что онъ не принадлежитъ ни къ какой религіозной сектѣ, и такъ какъ его политическій образъ мыслей и похожденія были достаточно извѣстны въ острогѣ, то онъ пользовался большой симпатіей со стороны Не-Нашихъ. Но они находили, что для того, чтобы быть «совершеннымъ», ему слѣдовало бросить сочинять разныя докладныя записки, жалобы, протесты и т. п., съ помощью которыхъ онъ надѣялся, болѣе или менѣе успѣшно, выкрутиться изъ той щели, въ которую его заткнули.
— И для чего ты все чертишь? — съ упрекомъ убѣждалъ его не разъ Шишкинъ. — Для чего ты все ссылаешься на законы? Самъ говоришь: «я не признаю ни ихъ, ни ихъ законовъ», а самъ требуешь, чтобы тебя судили по закону! Знаешь, что сказано въ писаніи: «отъ закона не оправдаешься». А ты все стараешься оправдаться отъ ихъ закона! сказалъ бы имъ: «я не вашъ: ни васъ, ни вашихъ законовъ я не признаю; судите вы меня, какъ хотите». А ты все: законъ, да законъ! А они тебя на этомъ и ловятъ. «Ты просишь судить тебя нашимъ закономъ? Значитъ, ты признаешь нашъ законъ? Значитъ, ты признаешь и тѣхъ, кто его начертилъ? Значитъ, ты — нашъ! А если ты нашъ, то мы съ тобой по нашему и поступать будемъ!». Вотъ, что они тебѣ скажутъ. Ты далъ имъ палецъ, а они уже уцѣпили тебя за руку; потомъ и всего съѣдятъ. Зачѣмъ ты откликаешься на свое имя? Сказалъ бы имъ: «имя-то вы мнѣ дали, — и возьмите его себѣ! Оно ваше, а я не вашъ; я васъ не признаю, и законами вашими оправдываться не хочу!». А то ты вонъ руку прикладываешь! А они тебя за руку-то и хватаютъ! Нехорошо!
Нельзя не согласиться, что, со стороны послѣдовательности, Не-Наши были правѣе Лопатина, который обращался со своими требованіями къ власти, которой теоретически онъ отказывалъ въ своемъ признаніи, и опирался на законы, надъ которыми онъ практически издѣвался при каждомъ удобномъ случаѣ…
Разскажу въ заключеніе пришедшую мнѣ на память смѣшную исторію, какъ осторожный попъ собирался обращать Шишкина.
— Послушай, сынъ мой! — началъ попъ.
— Какой я тебѣ сынъ, когда я на 10 лѣтъ тебя старше? — возразилъ Шишкинъ.
— Братъ о Христѣ! — поправился попъ.
— Чортъ тебѣ братъ, а не я! — ляпнулъ Шишкинъ; — вонъ тотъ чортъ, который въ конторѣ бумаги чертитъ.
— Вотъ что, другъ!… — заволновался попъ.
— Какой я тебѣ другъ? Кто такой называется «другъ», знаешь ли ты? Ты посмотри-ка въ свою книжку; тамъ сказано: тотъ, «кто душу свою положитъ за други своя». Такъ вотъ, если ты мнѣ другъ, сядь здѣсь за меня, à я уйду. Если же ты на это не согласенъ, такъ ты мнѣ не другъ, и не называй меня такъ.
Попъ плюнулъ и ушелъ.
Скажу еще нѣсколько словъ по поводу пропаганды. Понятно, что пропаганда такого ученія, требующаго отъ своихъ адептовъ большого нравственнаго мужества, даже геройства, не можетъ идти быстро. Шишкинъ увѣряетъ, что онъ «знаетъ только себя», что ему «нѣтъ дѣла до другихъ», что онъ не интересуется распространеніемъ своихъ взглядовъ; «когда меня вопрошаютъ, я отвѣтствую; вотъ и все», говоритъ Шишкинъ. Но понятно, что это только отводъ, обусловленный вышеизложенными политическими фантазіями Не-Нашихъ: вѣдь дѣятельная пропаганда тоже одинъ изъ признаковъ «сектантства»; а власть не дремлетъ и караулитъ, — какъ бы поймать Не-Нашего на какой-нибудь оплошности… На самомъ же дѣлѣ, на всякое искреннее «вопрошаніе» Шишкинъ «отвѣтствуетъ» крайне горячо и убѣдительно. Тѣмъ не менѣе число новобращенныхъ невелико… За время пребыванія Шишкина въ нашемъ острогѣ, многіе арестанты пробовали «не-нашить». Но первая же порція розогъ быстро обращала ихъ въ православіе. Устояло всего трое. Одинъ изъ нихъ зовется Николай Ивановъ. Онъ болгаринъ родомъ. Служилъ въ Турціи казакомъ подъ начальствомъ Садыкъ-паши. Потомъ дрался съ турками во время греческихъ возстаній. Разбойничалъ въ греческихъ и славянскихъ шайкахъ. Занимался контрабандой на русской границѣ. Взятъ въ Россіи и, подъ брояжническимъ именемъ Николая Иванова, засужденъ и сосланъ въ Сибирь. Здѣсь, въ острогѣ, обратился въ Не-Наши. Онъ сидитъ въ тюрьмѣ и по настоящую минуту. Второй — старикъ изъ поселенцевъ. За что онъ попалъ въ острогъ, — не знаю. Имени его также не помню. Обратился въ острогѣ въ Не-Наши. По окончаніи дѣла, его приговорили къ каторгѣ и сослали на Касу. Тамъ его пробовали заставлять работать, но онъ упорно отказывался, несмотря ни на карцеръ, ни на оковы, ни на діэту, ни на розги. Его приковали къ тачкѣ и стали выволакивать на работу, вмѣстѣ съ тачкой. Онъ лежалъ или сидѣлъ подлѣ тачки и ничего не дѣлалъ. Какъ-то надзиратель подскочилъ къ тачкѣ и началъ его бить въ одиночку, не запасшись предварительно военнымъ карауломъ. Не-Нашъ поднялъ лежавшую неподалеку кайку, хватилъ ею его по головѣ и убилъ наповалъ. Его судили полевымъ судомъ, приговорили къ смерти, и затѣмъ не то повѣсили, не то разстрѣляли. Третій Не-Нашъ изъ новообращенныхъ — тоже старикъ. Имя его и фамилію я позабылъ. За что онъ попалъ въ острогъ, — не знаю. Знаю только, что онъ обратился здѣсь въ Не-Наши не на шутку. По окончаніи дѣла, его сослали на каторгу, въ Усолье. На другой день по прибытіи на заводъ онъ бѣжалъ. Съ тѣхъ поръ о немъ ничего не слышно. — Вотъ вамъ и все, что я знаю о здѣшнихъ Не-Нашихъ.
Лѣтомъ прошлаго года я читалъ въ «Спб. Вѣд.», что въ Саратовѣ судились за богохульство, неуваженіе властей и т. п., какіе-то «молчальники»[4], прозванные такъ за отказъ отвѣчать передъ властями. Я сейчасъ же догадался по внѣшнимъ признакамъ, что это должны были быть тоже Не-Наши. Шишкинъ подтвердилъ эту догадку. Оказалось, что онъ даже знавалъ когда-то обоихъ подсудимыхъ. Саратовскій прокуроръ произнесъ по этому поводу блистательную рѣчь, въ которой убѣждалъ присяжныхъ (чуть ли не изъ крестьянъ) «строго отнестись къ такому возмутительному факту», «показать этимъ людямъ, что общество умѣетъ заставить уважать свою религію», «не признавать никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ, такъ какъ птит уничтожаются упорствомъ подсудимыхъ въ своемъ поведеніи даже передъ судомъ» и т. п. Я не помню хорошенько подлинныхъ выраженій молодого мерзавца, но помню то отвратительное впечатлѣніе, которое произвела на меня эта рѣчь. Впрочемъ, вы можете розыскать ее сами во «Всероссійской Пѣнкоснимательницѣ». Оба подсудимые — Карауловы, мужъ и жена — были приговорены въ Сибирь. Теперь они находятся въ нашемъ острогѣ; но мнѣ не случалось толкомъ говорить съ ними. Когда поговорю, то напишу, если услышу отъ нихъ что-либо интересное. Знаю только, что они изъ тѣхъ турецкихъ русскихъ, о которыхъ я упомянулъ выше, и которые переселились въ Россіи по вызову правительства, обѣщавшаго имъ свободу вѣры и такъ чудесно сдержавшаго свое обѣщаніе.
- ↑ «Грамотка» по мужицки — «бумажка».
- ↑ Напоминаемъ читателю, что родословная этихъ турецкихъ выходцевъ указана здѣсь со словъ Шишкина,, т. е. по народнымъ слухамъ. Возможно, что на дѣлѣ они были потомками не стрѣльцовъ, а донскихъ казаковъ, ушедшихъ въ Туретчину послѣ подавленія Булавинскаго бунта.
- ↑ Единственному „государственному“ арестанту въ нашемъ острогѣ. („Политическими“ у насъ называютъ исключительно поляковъ). Лопатинъ не скрывалъ отъ него своего намѣренія бѣжать при первомъ благопріятномъ случаѣ. И вотъ, когда его вызвали въ Окружной Судъ, онъ зазвалъ Шишкина къ себѣ въ камеру, чтобы проститься. Обнимая Лопатина со слезами на глазахъ, Шишкинъ почувствовалъ подъ рукою что-то твердое и сразу сообразилъ, что эти револьверъ. „Послушай, старикъ!“ заговорилъ онъ трогательнымъ, умоляющимъ голосомъ — онъ звалъ „старикомъ“ не только пожилыхъ, но и уважаемыхъ имъ людей, въ томъ числѣ и Лопатина, хотя; тому было тогда не болѣе 27 лѣтъ — „послушай, старикъ! Не напускайся съ легкимъ сердцемъ на чужую жизнь!“ — „Что ты! что ты, старикъ! Разбойникъ я что-ли! Но вернуться въ тюрьму я не согласенъ и добромъ меня не возьмутъ!“ — „Это другое дѣло!“ воскликнулъ онъ и глаза его заблестѣли. „Свободу свою защищай изо всѣхъ силъ, чѣмъ и какъ можешь! Она — твоя, и никто не вправѣ отнимать ее у тебя!“ — Впрочемъ, добавилъ онъ — я знаю, что твое дѣло окончится благополучно. Сегодня ночью я видѣлъ тебя и тѣхъ ребятъ, что пошли въ Якутку. (Каракозовцы первой категоріи, проходившіе передъ тѣмъ черезъ Иркутскій острогъ). Они сидѣли такіе задумчивые, печальные, а у тебя лицо было ясное, свѣтлое. Нѣтъ, я не боюсь за тебя!» --И это былъ ихъ послѣдній разговоръ.
- ↑ См. «Впередъ» I, отд. I, ст. 55. — О Не-Нашихъ мы тогда, не имѣли никакихъ свѣдѣній.