Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ДВbНАДЦАТЫЙ
правитьНѣчто о бабьей притчѣ, добромъ чортѣ и потерянномъ душевномъ зеркалѣ.
правитьI.
правитьПривязался чортъ къ бабѣ. И что далась ему эта самая баба, — чортъ и самъ не могъ понять, а такъ, присталъ, какъ умѣютъ приставать одни черти, и дѣлу конецъ. Точно не стало другихъ людей — князей, бояръ, богатыхъ купцовъ, которые любятъ сладко ѣсть, пьяно пить, мягко спать и ничего не дѣлать. Кажется, ужъ что взять съ простой бабы, у которой, кромѣ заплатокъ, ничего не было, — такъ нѣтъ, подавай ему вотъ именно эту самую бабу.
— Ужъ я ее дойму, — хвастался чортъ. — Все равно, сколько ни побьется, а будетъ моя.
— Да для чего она тебѣ? — удивлялись другіе черти.
— А такъ… Характеръ у нея веселый — вотъ главная причина, а потомъ очень ужъ она люта меня, чорта, ругать. Въ другой разъ и сама кругомъ виновата, а возьметъ да все на меня и свалитъ. Это, хоть до кого доведись, обидно… А вторая причина — очень ужъ она горластая. Какъ разинетъ пасть, какъ начнетъ ругаться — доброму чорту впору.
Бабу звали Матреной. Она вдовѣла ужъ третій годъ и жила на краю села въ избенкѣ съ двумя ребятишками. Какое добро оставалось послѣ мужа, Матрена все помаленьку прожила. Тоже пить-ѣсть надо, ребятишекъ одѣтъ обуть, а сама ужъ кое-какъ. Съ вдовы, съ непокрытой головы, никто и не взыщетъ, что въ заплатахъ ходитъ. Пусть мужнія жены щеголяютъ въ кумачныхъ платкахъ, а ей и такъ ладно.
— Сыта, и то слава Богу, — говорила Матрена.
Кормилась она своимъ огородомъ. Село было подгородное, и всякому овощу сбытъ. Половину съ огорода Матрена въ городъ продавала, а другую себѣ оставляла. Свое, некупленное, куда спорѣе купленнаго. А какія случались нехватки, такъ Матрена уходила въ городъ на поденщину: и денегъ заработаетъ копеекъ десять, да еще сама сыта. Здоровая была на работу баба, хоть воду на ней вози.
— Слава Богу, тянусь помаленьку, — говорила Матрена.
У нея все было «слава Богу», а чорту это, какъ извѣстно, ножъ острый. Въ другой разъ Матрена ляжетъ спать и голодная, а все благодарить Бога.
— Погоди ты у меня, краля, — ругался чортъ, придумывая всякіе способы, какъ бы извести бабу. — Ужъ я постараюсь… Не такихъ видали. Одну боярыню такъ на смерть защекоталъ, а сколько купчихъ извелъ — и не пересчитаешь.
Хвастается чортъ, а самъ сердится, потому какъ не беретъ бабу его бѣсовская сила. Да и другіе черти подшучиваютъ надъ нимъ.
— Гдѣ тебѣ съ бабой управиться! Она тебя за поясъ заткнетъ и кругомъ пальца обернетъ… Простоватъ ты у насъ, а Матрена баба хитрая.
Чортъ, какъ всѣ русскіе черти, дѣйствительно былъ простоватъ и къ тому же дурашливъ. Вообще, шалый чортъ. Нѣтъ-нѣтъ да и выкинетъ такое колѣно, что самъ же первый и влопается. Крѣпко ему доставалось за эту дурашливость, и онъ не разъ едва уходилъ живъ, не говоря уже о помятыхъ бокахъ, свихнутой шеѣ и другихъ маленькихъ непріятностяхъ. Всѣ почему-то привыкли думать, что именно чорту легко жить на бѣломъ свѣтѣ. Что захотѣлъ, то и сдѣлалъ, да еще кстати и посмѣялся надъ благочестивымъ человѣкомъ. Такъ да не такъ. Впрочемъ, чортъ любилъ оправдываться.
— Да, легко нѣмецкому или аглицкому чорту орудовать, потому что онъ впередъ знаетъ, что сдѣлаетъ нѣмецъ или англичанинъ и даже что будутъ дѣлать ихъ дѣти, которыя еще сейчасъ и не родились. Очень ужъ легко этому заграничному чорту, а попробовалъ бы онъ съ русскимъ человѣкомъ повозиться, у котораго семь пятницъ на недѣлѣ. Ты къ нему и такъ и этакъ, кажется, весь твой, а тутъ, глядишь, онъ снялъ шапку, раскланялся на всѣ четыре стороны и покаялся… Вотъ и изволь съ нимъ дѣло имѣть порядочный чортъ.
Да, привязался чортъ къ бабѣ Матренѣ и началъ выкидывать свои штуки. Баба была молодая и красивая, и легко было надъ ней шутки шутить. Первымъ дѣломъ чортъ началъ съ того, что одѣнется щеголемъ — сапоги гармоникой, серебряные часы, суконный картузъ, шея затянута шелковымъ платкомъ, ну, франтъ, и конецъ тому дѣлу! — и подъ вечеръ пойдетъ по селу, а какъ поровняется съ избушкой Матрены, сейчасъ шапку на бокъ, свиснетъ и еще въ окошко постучитъ.
— Эй, ты, пава, выходи! Аль не узнала, такая-сякая, сухая-немазаная?..
Всѣ сосѣдки видятъ молодца и только посмѣиваются надъ Матреной, какими она дѣлами занимается.
— Да и что же ей въ самомъ дѣлѣ, не все о мужѣ убиваться! — оправдывали онѣ ее. — Поплакала, погоревала, и будетъ… Баба въ самомъ соку, что ей задаромъ пропадать. Вонъ какого лихача подманила…
Сидитъ Матрена у себя въ избушкѣ и слышитъ эти бабьи лукавые наговоры. Обидно ей, а ничего не подѣлаешь. Вдовьимъ-то слезамъ никто не вѣритъ.
— Погоди ты у меня, чортушка! — ругалась Матрена, показывая въ окно франту-чорту кулакъ. — Какъ бы я надъ тобой не посмѣялась…
— Ухъ! краля писаная, блинокъ масляный! — увивается чортъ. — Ты только выйди, словечко мнѣ надо одно тебѣ сказать…
Донималъ и другимъ образомъ чортъ Матрену. Какъ-то работала она у купца въ городѣ, такъ онъ на нее этого самаго купца и напустилъ. Едва цѣла ушла Матрена, а чортъ укралъ серебряную ложку, и кунецъ потянулъ ее въ судъ. «Такъ и такъ, говоритъ, обворовала меня эта самая баба…» Хорошо, что судья пожалѣлъ вдову и оправдалъ, а срамъ-то все-таки остался.
— Хотѣла наша Матрена богатой купчихой быть да не сумѣла, — смѣялись сосѣдки, — Серебряной ложкой чуть не подавилась.
II.
правитьБился-бился чортъ съ бабой Матреной всякими способами и ничего не могъ подѣлать. Еще сдѣлалось обиднѣе бѣдному чорту, — хоть на глаза не показывайся другимъ чертямъ, засмѣютъ. Сколько другихъ женщинъ онъ соблазнилъ, и мужнихъ женъ и дѣвицъ, не говоря уже о вдовахъ, и все однимъ способомъ: прикинется молодцомъ, начнетъ увиваться, нашептывать да всякія турусы на колесахъ подпускать… А баба Матрена точно на пень наѣхала — ни взадъ ни впередъ не сдвинешь ея.
— Погоди ты у меня, толстомордая! — ругался чортъ.
И дѣйствительно придумалъ онъ такую штуку, что баба Матрена взвыла не своимъ голосомъ. Мы уже сказали, что баба Матрена промышляла своимъ огородомъ. Вотъ чортъ и началъ ей пакостить. Посадитъ Матрена капусты, а чортъ въ каждый листочекъ червячка завернетъ; посадитъ Матрена рѣпу, — чортъ расколетъ ее на мелкія части; посадитъ горохъ, — чортъ воробьевъ напуститъ. Однимъ словомъ, хлопотъ и работы чорту было по горло. Напримѣръ, рѣдьку не беретъ ни одинъ червь, и ему приходилось самому ее портить; то дупла въ рѣдькѣ лапой выскребетъ, то зубами выгрызетъ цѣлый бокъ, то пролѣзетъ сквозь нее весь, точно кто буравомъ просверлитъ. Стала баба Матрена по осени овощъ собирать съ огорода и видитъ, что все дѣло пропало. Сѣла она въ борозду и горько-горько плачетъ.
— Вотъ чортушка навязался! Не стало ему другихъ бабъ… А что я буду зимой ѣсть? Чѣмъ буду ребятишекъ кормить? Отвались ты отъ меня, нечистая сила…
Пришлось Матренѣ проголодать цѣлую зиму. Чуть-чуть и ребятишекъ не заморила. Все-таки перебилась кое-какъ. А пришла весна, она опять у себя въ огородѣ копается, опять всякій овощъ садитъ, только все съ молитвой. Тутъ чортъ окончательно обозлился.
— Погоди, озорница, я тебѣ устрою штуку! — ворчалъ онъ, не смѣя заходить въ огородъ.
И дѣйствительно устроилъ, одна гряда осталась пустой. Чортъ прокрался къ ней ночью и посадилъ двугривенный. Только и всего.
— Ну-ка, теперь посмотримъ, что ты будешь дѣлать! — радовался чортъ, ирыгая на одной ножкѣ-. — Хи-хи…
Веселится, радуется, даже по носу себя щелкаетъ, точно здоровую понюшку табаку сдѣлалъ.
А Матрена каждое утро и каждый вечеръ ходитъ въ сбой огородъ, грядки поливаетъ, сорную травку полетъ и по-своему, по-бабьему, радуется. Ахъ, хороша рѣпка уродилась, и бобы, и горохъ, и морковь, и рѣдька, и капуста — все такъ и поднимается съ каждымъ днемъ. Только вотъ жаль, что одна грядка пустая осталась — нечего было посадить. Смотритъ баба Матрена, г" на пустой грядкѣ что-то мудреное растетъ — чертополохъ не чертополохъ, рѣпей не рѣпей, подсолнухъ не подсолнухъ, а что-то въ этомъ родѣ. Вотъ и цвѣтъ, началъ набирать — большая голова, какъ у подсолнуха. Вотъ и цвѣтовъ распустился — лепестки бѣлые, значитъ, не подсолнухъ.
— На диковина ли выросла! — удивляется баба Матрена. — Сроду не видывала такого овоща…
А дальше еще чуднѣй. Когда отцвѣлъ мудреный цвѣтокъ, заглянула баба Матрена въ середку да такъ и ахнула — настоящій подсолнухъ, только вмѣсто сѣмечекъ насажены серебряные пятачки… Оглядѣлась Матрена, сорвала головку и давай выбирать пятачки… Цѣлыхъ двѣ пригоршни набрала. Сроду у нея не бывало такихъ денегъ въ рукахъ. И страшно, и хорошо, и любопытно. Помутилось въ головѣ у бабы Матрены… Присѣла она въ борозду и давай считать деньги. Считала-считала, не могла и сосчитать всей казны.
«Я ихъ не буду тратить, а посажу на будущій годъ, — соображала она. — Ухъ, сколько денегъ въ одно лѣто нарастетъ…»
Урожай выдался хорошій, но баба Матрепа ужъ не радовалась ему. Много ли съ огорода наживешь, ежели разобрать? Такъ, самые пустяки, изъ-за хлѣба на квасъ.
Каждый день баба Матрепа только тѣмъ и жила, что считала свои пятачки. Уложитъ вечеромъ ребятъ спать и давай пересчитывать. Потомъ стала она бояться, какъ бы кто не подсмотрѣлъ за ней. Еще какъ разъ ограбятъ. А чортъ все подсматриваетъ въ окошко и бъ кулакъ хихикаетъ. Дѣло-то оказалось совсѣмъ простое…
Едва дождалась баба Матрена, когда наступитъ весна. Вскопала гряды и насадила серебряныхъ пятачковъ. Сосѣдки смотрятъ и дивуются, какой новый овощъ вышелъ у Матрены, ни къ чему не примѣнить.
— Что это у тебя, Матрепа, посажено?
— А такъ… подсолнухи…
— Масло, что ли, собираешься выжимать?…
— Да, масло.
Урожаи у бабы Матрены получился отличный. Она набрала пятачковъ цѣлыхъ пять мѣшковъ. Это уже было цѣлое богатство. Окончательно помутился разумъ Матрены. Ей теперь все казалось мало.
«А ежели бы посадить не пятачки, а рублевыя бумажки? — думала она. — Сразу бы сдѣлалась купчихой… А тутъ въ деревнѣ еще какъ разъ ограбятъ».
Думала-думала Матрепа и переѣхала въ городъ. Наняла себѣ лавчонку и начала торговать разной мелочью. Дѣло было небольшое, но вѣрное. Нитки, иголки, тесемки, пуговицы всякому нужны. Только одно нехорошо: со всѣми покупателями Матрена расплачивалась сдачей изъ пятачковъ. Такъ и рветъ изъ рукъ бумажки. Узнали объ этомъ другіе торговцы и начали слѣдить за ней. Откуда у простой бабы такая уйма серебряныхъ пятачковъ? Какъ будто дѣло и не совсѣмъ ладно… Заходилъ въ лавочку къ Матренѣ и нашъ чортъ. Купитъ какой-нибудь пустякъ и суетъ серебряный пятачокъ. Матрена даже затрясется со злости.
— Отвались ты отъ меня, нечистая сила! — вычитъ она на чорта.
— А, не любишь! — хихикаетъ чортъ.
Кончилась тѣмъ, что явилась къ Матренѣ полиція, сдѣлала обыскъ и нашла пять мѣшковъ серебряныхъ пятачковъ.
— Откуда это у тебя, умница, такое богатство?
— На огородѣ вырастила…
— Такъ, такъ… Хорошо разсказываешь, умница… А въ острогъ не хочешь?
III.
правитьПосадили бабу Матрену въ тюрьму. Какъ ни пытаютъ, откуда она наворовала столько пятачковъ, — ничего не могутъ добиться. Стоитъ на своемъ Матрена, что въ огородѣ у себя выростила. Сначала и судьи и тюремщики смѣялись надъ бабьей притчей, а потомъ стали сердиться.
— Ты насъ за прямыхъ дураковъ считаешь — погоди, мы тебѣ покажемъ, какіе мы дураки.
Какъ ни клялась бѣдная баба, какъ ни божилась, какъ ни плакала — никто ей не вѣритъ. А тутъ еще чортъ надоѣдаетъ. Какъ-то выползъ изъ щели паукомъ, ножками шевелитъ и хихикаетъ.
— Что, хороши мои пятачки, разлапушка? Хи-хи… Вся ты теперь моя, со всѣмъ потрохомъ.
— И то, видно, твоя… — уныло соглашалась баба Матрена, заливаясь дешевыми бабьими слезами. — Не велика корысть обмануть глупую бабу.
— Давно бы такъ-то, Матренушка. Не будешь больше меня ругать?
— Гдѣ ужъ тутъ ругать, когда вся твоя воля теперь.
Понравилась эта бабья покорность чорту. Недаромъ трудился столько времени. Пріободрился онъ и въ другой разъ явился ужъ въ своемъ настоящемъ видѣ. Онъ считалъ себя красавцемъ, какъ всѣ черти. И рожки, и хвостикъ, и ослиныя копытца, и уморительная мордашка, какъ у летучей мыши — кругомъ красавецъ, какъ его ни поверни. Разошелся чортъ и началъ ужъ смѣлѣе ластиться къ Матренѣ. Такъ и увивается чортъ чортомъ, хвостикомъ виляетъ, хихикаетъ и все лапами тянется къ бабѣ.
— Я, Матренушка, совсѣмъ добрый чортъ, — нашептываетъ онъ сладкимъ голосомъ, — и нисколько стараго зла не помню. Даже совсѣмъ наоборотъ… Ухъ, горошина ты сахарная!… Полюби ты меня хоть немножко…
— Ты вотъ лапы-то свои поганыя убери, — защищается Матрена отъ бѣсовскихъ ласкъ. — Не люблю я этого…
Тошнехонько Матренѣ смотрѣть на хитраго чорта, а еще тошнѣе того слушать его. Такъ и мутитъ ее отъ его ласковыхъ словъ. Ужъ лучше, когда онъ сердится. А сердился чортъ страшно: глаза сдѣлаются зелеными, отъ шерсти сыплются искры, дыханіе мерзкое. Обидѣлся чортъ, что баба Матрена отталкиваетъ его, и зашипѣлъ по-змѣиному.
— Ахъ, ты, рѣдька горькая! — ругался онъ, начиная колотить хвостомъ по полу, какъ палкой. — Смотри, шутки со мной плохія… На смерть защекочу, если на то пойдетъ.
— Не боюсь я тебя, окаяннаго! — озлилась въ свою очередь и баба Матрена, — все одно пропадать. Вотъ нисколько не боюсь… Да еще глаза тебѣ повыцарапаю, только подойди.
Чортъ поступилъ совершенно какъ человѣкъ. Онъ сразу утихомирился и даже заплакалъ.
— Вотъ ты и разсердилась, Матренушка… я къ тебѣ всей душой, а ты на меня и посмотрѣть не хочешь. Ахъ, бѣдный я, бѣдный… И за что только я полюбилъ тебя? Не стало развѣ бѣлотѣлыхъ боярынь, толстыхъ купчихъ, дѣвушекъ-проказницъ…
Сѣлъ чортъ на полъ, сложилъ ножки калачикомъ и жалуется на свою судьбу. Не могъ онъ взять упрямую бабу ни лаской, ни прибауткой, ни страхомъ, такъ захотѣлъ ее разжалобить.
Надоѣлъ чортъ бабѣ Матренѣ до смерти. Замучилась она съ нимъ. Наконецъ придумала.
— Вотъ что, чортушка, — сказала она. — Умаялъ ты меня. Дай передохнуть, а тамъ окончательно переговоримъ, чтобы все честь. честью.
Обрадовался чортъ. Дѣло шло на ладъ, да и самому тоже отдохнуть хотѣлось. А главное, впереди оставалась надежда…
Думала баба Матрена цѣлыхъ три дня и наконецъ придумала. Даттакъ ловко придумала, что даже самой смѣшно. Сидитъ, ждетъ, а сама ухмыляется. Извѣстно, что только стоитъ подумать о чортѣ, а онъ ужъ тутъ какъ тутъ.
— Ну что, надумала, красавица?
— А вотъ садись рядкомъ да поговоримъ ладкомъ…
Чортъ присѣлъ, сдѣлалъ умильную рожу и приготовился слушать. Баба Матрена даже хлопнула его по козлиной ногѣ, отчего чортъ только заржалъ, какъ молоденькій жеребенокъ.
— Ну, слушай, скажу я тебѣ свою бабью притчу о душевномъ зеркалѣ, — начала Матрена. — Только чуръ не перебивать…. Согласенъ? И сидѣть, смирно. Лапамъ своимъ поганымъ воли не давать.
— Я не буду, тетенька.
— То-то, смотри у меня, уродъ. Вотъ ты мутишь всѣхъ, наводишь соблазнъ, бьешься изъ послѣднихъ силъ, а того и не знаешь… Нѣтъ, постой, не такъ. Ты вотъ сколько людей соблазнилъ — и не пересчитать. Грѣшитъ-грѣшитъ человѣкъ, кругомъ у тебя въ рукахъ, а глядишь, взялъ да и покаялся, — вся твоя работа даромъ и пропала.
Чортъ только замычалъ по-телячьи.
— Молчи, образина, а то ничего не скажу, — продолжала Матрена, закручивая ему ухо, какъ дѣлала одна поповна съ богатымъ старичкомъ, сватавшимся за нее. Чортъ только сладко зажмурилъ глаза и облизнулся. О, онъ отлично зналъ, какъ женщины умѣютъ любить…
— Такъ вотъ, чортушка, дѣло-то какое, — продолжала Матрена, набираясь храбрости. — И другіе черти тоже хлопочутъ не меньше тебя, а толку все нѣтъ. Одну глупую бабу соблазнить и то какъ трудно. Ну, это такъ, къ слову. Сиди смирно… А дѣло-то проще пареной рѣпы. Помнишь, какъ меня судья оправдалъ за. серебряную ложку, которую ты укралъ тогда у купца? Вотъ у него тогда и было душевное зеркало. У кого оно въ рукахъ, такъ тотъ и сдѣлается сейчасъ же добрымъ. Добудь его мнѣ, это самое душевное зеркало, тогда, такъ и быть, — вся твоя… А то я сейчасъ все сержусь на тебя. Ты-то мнѣ все добра желаешь, а я все только сержусь, потому что у меня нѣтъ душевнаго зеркала.
— А какое оно? — спросилъ чортъ, поднимая свои собачьи ушки,
— А такое… Его никто не видалъ.
— Такъ какъ же я его найду?
— А ужъ я тебя научу… Ступай въ лѣсъ поскорѣе, тамъ спасается старецъ, такъ зеркало у него. Ты прикинься дѣвицей, будто заблудился въ лѣсу, ну, какъ онъ пожалѣетъ тебя, — зеркало и будетъ у тебя въ рукахъ. Не полагается старцамъ жалѣть дѣвицъ, хоть такая дѣвица и заблудилась.
Чортъ щелкнулъ себя но носу, мяукнулъ по-кошачьи и точно сквозь землю провалился, какъ дѣлаютъ всѣ черти.
IV.
правитьВзвился чортъ изъ тюрьмы легче пуха, потомъ упалъ камнемъ, разлился рѣкой и обернулся наконецъ красной дѣвицей. Брови союзныя, коса до долу, глаза ласковые, засмѣется — у покойника на сердце захолынетъ. Какъ увидѣлъ старецъ, такъ сразу и пожалѣлъ. А чортъ сцапалъ душевное зеркало и опять въ дорогу, — у старца въ кельѣ толко синій дымокъ остался, точно кто сѣрой покурилъ. Ужъ по запаху старецъ догадался, какая дѣвица у него была въ гостяхъ.
Несется чортъ обратно и чувствуетъ, что ему какъ будто тяжело. А смотрѣть на зеркало, какое оно — Матрена не велѣла ни подъ какимъ видомъ. Чортъ завернулъ его въ бересту и летитъ. Чѣмъ дальше — тѣмъ тяжелѣе летѣть, точно чугунную гирю волочетъ. Кое-какъ дотащился, въ поту весь, даже языкъ высунулъ, а самъ думаетъ:
«И что я привязался въ этой бабѣ Матренѣ? Вѣдь это даже нехорошо, ежели разобрать… Вонъ и ребятишки сиротѣютъ безъ матери. Нѣтъ, нехорошо…»
Едва добрался чортъ до тюрьмы. Сѣлъ на самый конекъ, и вдругъ вдѣлалось ему скучно. Недаромъ же его ругаютъ добрые люди. Сколько онъ зла надѣлалъ. Вотъ и сейчасъ: только успѣлъ обмануть старца и сейчасъ же собирается бабу Матрену обманывать. Ахъ, нехорошо хотя и чортъ.
Посидѣлъ, пригорюнившись, чортъ на крышѣ и полѣзъ въ тюрьму къ Матренѣ, свое слово надо держать…
— Ну что, принесъ? — спрашивала Матрена.
— На, получай…
Взяла баба Матрена, развернула бересту, а сама смѣется. У чорта точно гора съ плечъ свалилась.
— Ну, и задала же ты мнѣ задачу, Матренушка…
— Ничего, отдохнешь и опять за старую работу примешься.
Говоритъ, а сама смѣется. Даже вотъ нисколько не страшенъ ей этотъ чортъ. Отдохнулъ чортъ, отдышался и только хотѣлъ поближе подсѣсть къ Матренѣ, какъ послышались шаги. Чортъ едва успѣлъ спрятаться за печку. Это шли освобождать Матрену. Какъ только душевное зеркало попало въ острогъ, такъ всѣмъ сразу и сдѣлалось совѣстно. Ну, зачѣмъ томить бѣдную бабу. Ея дѣло, гдѣ взяла пятачки…
Пришли, кланяются, извиняются.
— Ты ужъ на насъ не сердись, — говоритъ самый большой начальникъ. — Зря мы тебя томили…
Всѣмъ совѣстно, а баба Матрена только улыбается. Самый большой начальникъ до того размякъ, что чуть всѣхъ колодниковъ изъ тюрьмы не выпустилъ. Жаль стало бѣдныхъ людей, которые по годамъ томились въ неводѣ.
Вышла Матрена изъ острога, а чортъ за ней на одной ножкѣ прыгаетъ а отъ радости козленкомъ блеетъ. Пришли домой. Обласкала Матрена ребятишекъ, поплакала отъ радости и говоритъ чорту:
— Ну-ка, подержи зеркало-то…
Взялъ чортъ бересту и опять сдѣлался добрымъ, и опять сдѣлалось ему совѣстно, и опять онъ пожалѣлъ и Матрену и ребятишекъ, точно совсѣмъ и не чортъ. А Матрена смотритъ на него и смѣется.
— Ну, теперь, чортушка, ступай, откуда пришелъ. Не о чемъ намъ больше съ тобой разговаривать…
Взяла баба Матрена да и вытолкала чорта въ шею. Выскочилъ отъ нея чортъ, какъ ошпаренный. Съежился весь, дрожитъ корчится, а бересту съ душевнымъ зеркаломъ бросить не смѣетъ.
Случилось дѣло неслыханное и невиданное: объявился добрый чортъ. Перестали купцы обманывать покупателей, перестали приказные брать взятки, начали судьи судить по истинной правдѣ, монахи молиться, жены и мужья любить другъ друга, — добрый чортъ больше не могъ никому сдѣлать зла. Въ другой разъ и хочетъ по старой привычкѣ устроить какую-нибудь каверзу, а выйдетъ изъ каверзы добро. Однимъ словомъ, людямъ стало хорошо, а чертямъ плохо пришлось. Такъ плохо, такъ плохо, что совсѣмъ нечего стало дѣлать.
Цѣлыхъ три года добрый чортъ маялся съ душевнымъ зеркаломъ, пока не замаялся окончательно. Онъ страшно похудѣлъ, шерсть на спинѣ вылѣзла, глаза начали слезиться, а хвостъ сдѣлался тонкимъ, какъ спичка. Не чортъ, а чортъ знаетъ что такое… Въ концѣ концовъ чортъ хотѣлъ даже покончить съ собой и бросался въ воду, Когда его вытаскивали изъ воды, береста съ душевнымъ зеркаломъ уплыла, и онъ опятъ сдѣлался настоящимъ, добросовѣстнымъ чортомъ.
Поправившись, чортъ занялся своими прежними дѣлами и только не подходилъ въ бабѣ Матренѣ. Вѣдь она могла разсказать и другую притчу… Баба Матрена больше ужъ же торговала. Когда чортъ ходилъ съ душевнымъ зеркаломъ, всѣ ея пятачки превратились въ горячіе уголья. Чуть лавку свою не сожгла. Опять ушла она въ свою деревню и давай работать попрежнему. Копаетъ свои гряды да пѣсенки попѣваетъ, благо избавилась отъ чорта.
1896.