Нѣсколько словъ о недавно умершемъ Актерѣ Тальмѣ.
правитьСмерть похитила достойнѣйшаго и, можно сказать, единственнаго жреца Мельпомены въ наше время. Тальма умеръ. При вскрытіи тѣла его нашли, что болѣзнь его состояла въ поврежденія нѣкоторой части внутренностей — болѣзнь неизлечимая и рано или поздно, долженствовавшая быть причиною его смерти. Кромѣ того, около сердца замѣчено расположеніе къ аневризму, такъ, что если бъ и не было вышепомянутаго поврежденія, то жизнь его все не долго бы устояла противъ быстраго дѣйствія аневризма въ самомъ чувствительнѣйшемъ мѣстѣ человѣческаго состава.
Въ № 129 и 130 Сѣверной Пчелы, читателямъ сообщены краткія извѣстія о жизни Тальмы и о погребеніи его тѣла. Здѣсь присовокупляемъ нѣкоторыя частныя подробности о его наружности, правѣ, свойствахъ и наклонностяхъ. Тальма былъ хорошаго средняго роста. Голова его прекрасно была образована для Трагедія: Римскій носъ, живые, огненные глаза, выразительные взглядъ и улыбка, лице способное ко всѣмъ впечатлѣніямъ, къ самымъ тонкимъ оттѣнкамъ страстей; прибавимъ бъ тому голосъ звучный и гибкій, которому онъ свободно давалъ всякое выраженіе, благородную осанку, благородство и приличіе тѣлодвиженій всегда согласныхъ съ степенью господствующей страсти или движенія души: вотъ слабый портретъ сего неподражаемаго, недостижимаго по таланту своему Актера! — Въ короткомъ кругу, Тальма былъ хорошій товарищъ, всегда готовый сдѣлать добро или оказать услугу; часто онъ входилъ въ долги за другихъ, часто покупалъ дорогою цѣною вещи, вовсе ему ненужныя, если видѣлъ, что продавецъ находится въ нуждѣ. Замѣтимъ, что онъ, вопреки надменной привычкѣ Французскихъ Актеровъ, былъ весьма вѣжливъ и даже услужливъ съ молодыми Писателями, которые всегда находили въ немъ защитника себѣ и первымъ своимъ опытамъ. Онъ же былъ ходатаемъ у Министра Внутреннихъ Дѣлъ за Директоровъ провинціальныхъ Театровъ. Одинъ искатель Директорскаго мѣста однажды просилъ его похлопотать о немъ; Тальма представилъ о семъ Министру, и представленіе его уже было принято. Между тѣмъ Тальма узнаетъ, что мѣсто сіе съ давнихъ лѣтъ занято однимъ достойнымъ человѣкомъ, любимымъ своею труппою и публикою, и отцемъ многочисленнаго семейства. Тотчасъ онъ отправляется снова къ Министру, и уже проситъ не исполнять прежней его просьбы. Снисхожденіе Министра увѣнчало благородныя ожиданія славнаго Актера. Когда Наполеонъ выписалъ первый Французскій Театръ на время въ Италію, то хотѣлъ поручишь управленіе онымъ Тальмѣ; но сей, хотя въ этомъ дѣлѣ и были важныя денежныя выгоды, отказался отъ того, и представилъ на мѣсто себя Г-жу Рокуръ, желавшую имѣть это мѣсто, и получившую отъ онаго значительную прибыль.
Тальма любилъ удовольствія, любилъ даже свѣтскія разсѣянности, и потому никогда не былъ богатъ; хотя, какъ одинъ изъ главнѣйшихъ общниковъ (Sociétaires) перваго Французскаго Театра, получалъ весьма значительную долю изъ годовой кассы. Если бъ тому прибавить ежегодныя его поѣздки по провинціямъ и въ Брюссель, то годовой его доходъ — доходъ отъ его таланта — простирался до 80,000 ливровъ. Часто, послѣ трудной, утомительной игры на Театрѣ, бросался въ шумныя удовольствія свѣта, на пышные вечера, и расточалъ тамъ свое здоровье, которымъ сначала щедро былъ надѣленъ отъ природы.
Г-жа Клеронъ и отличные Актеры Французскаго Театра, Лекень и Бризаръ, ввели въ употребленіе строгое соблюденіе древнихъ костюмовъ въ одеждѣ представляемыхъ героевъ Греціи и Рима[1], Тальма довелъ сіе до совершенства, и почти можно сказать, до педантства. Когда онъ выходилъ на сцену въ ролѣ Нерона, Агамемнона и т. п., то не только одѣяніе его, уборка волосовъ и т. п., являли въ немъ настоящаго древняго Грека или Римлянина, но самая походка его перемѣнялась: онъ выворачивалъ тогда ноги не такъ, какъ теперь ихъ выворачиваютъ. Къ сему глубокому познанію одеждъ, обычаевъ и привычекъ Древнихъ, способство надо ему неусыпное изученіе древностей, въ книгахъ, изваяніяхъ, живописи и рѣзьбѣ, дошедшихъ до насъ сквозь длинный рядъ вѣковъ, и короткое, дружеское его знакомство съ современниками, извѣстными своею ученостію: ибо Тальма былъ въ тѣсной связи со многими Французскими Учеными и Поэтами, отъ которыхъ онъ заимствовалъ свѣдѣнія, и которыхъ самъ часто одушевлялъ своими бесѣдами.
Нѣсколько словъ о недавно умершемъ Актерѣ Тальмѣ.
правитьГоворить ли о разнообразной, неподражаемой игрѣ сего славнаго Актера? Каждая, игранная имъ роля есть обильный источникъ наблюденій для любителя, и ученія для молодыхъ питомцевъ Мельпомены. Никто не имѣлъ подобнаго дара — вникать въ характеръ, положеніе и господствующую страсть представляемаго лица. Въ Агамемнонѣ (Трагедіи сего имени, соч. Непомуцена Лемерсье), это былъ истинный вождь Царей: величіе, благородная гордость и навыкъ повелѣвать являлись въ каждомъ словѣ, въ каждомъ движенія. Въ Неронѣ (Расиновой Трагедіи: Британникъ), онъ оживлялъ на сценѣ тотъ идеалъ, который воображеніе, ознакомленное изъ Тацитовой Исторіи съ симъ лицемъ, о немъ себѣ составляетъ: сперва скромный лицемѣръ, потомъ явный извергъ. Превосходно играна имъ была та сцена, гдѣ Неронъ слушаетъ упреки Агриппины, а гдѣ истинный его характеръ начинаетъ уже выказываться: нетерпѣливость и внутренняя досада, во время длинной тирады Агриппиновой, прорывались во всѣхъ его движеніяхъ, во всей нѣмой игрѣ его. Онъ, какъ бы въ разсѣяніи, то смотрѣлъ по сторонамъ, то пощипывалъ бахрамы своей мантіи: взглядъ, по временамъ бросаемый имъ на огорченную мать, и ужимка губъ, показывали, какъ несносно для него было сіе безвременье. Нѣмая игра его въ ролѣ Лейстера[2] также была прекрасна: когда двѣ Королевы, гордая Елисавета Англійская и плѣнная Мэрія, встрѣтясь въ Фатрнигейсконъ паркѣ, осыпаютъ другъ друга упреками и колкостями, то Лейстеръ, единственный и безмолвный свидѣтель сей сцены, какъ тонкій придворный, не смѣя прервать ихъ разговора, обращается то къ той, то къ другой изъ нихъ съ умильными, убѣждающими взорами; но симъ взорамъ Тальма умѣлъ дать особенныя оттѣнки. Когда онъ обращался къ Елисаветѣ, то въ глазахъ его видна была вся покорность къ волѣ Королевы: здѣсь онъ просилъ, какъ подданный испрашиваетъ милости и пощады у своего Государя; во взглядахъ же, бросаемыхъ на Марію, изображалось нѣжное участіе и просьба, почти дружеская[3]. Какое величіе духа, какое геройское самоотверженіе являлъ онъ въ лицѣ Іакова Моле, Великаго Магистра Рыцарей Храма! Въ немъ истинно былъ видѣнъ тотъ воинъ-отшельникъ, который смѣло пойдетъ на костеръ, для него приготовленный; тутъ же онъ трогаетъ душу нѣжнымъ, отеческимъ своимъ участіемъ въ судьбѣ юнаго Мариньи, тайно посвященнаго въ Рыцзри Храма, и сознавшагося въ томъ предъ Королемъ, когда орденъ сей былъ уже гонимъ и преслѣдуемъ. Je le savais, произнесенное Тальмою, въ минуту, когда Мариньи обращается къ нему съ симъ признаніемъ — исторгало слезы у зрителей: эти слова какъ бы невольно, какъ бы стенаніемъ вырывались изъ груди его. — Остается мнѣ сказать объ одной ролѣ, въ которой я видѣлъ сего несравненнаго Актера во всемъ его торжествѣ, во всей славѣ его таланта: это роль Ореста (въ Расиновой Андромахъ). Послѣднее явленіе 1-го дѣйствія, идя тирада, извѣстная у Французовъ подъ названіемъ: Fureurs d’Oreste, превзошла мое ожиданіе. Сперва сильные укоры богамъ, начиная отъ стиха:
Giâce aux dieux, mou malheur pane mon espérance;
произносимы были имъ, какъ бы въ притворномъ равнодушіи человѣка, убитаго отчаяніемъ; потомъ, когда онъ спрашивалъ: Où sont ce deux amans? весь гнѣвъ Ореста пробуждался въ лицѣ его: ярость и жажда крови сверкали въ глазахъ, обличались во всѣхъ его движеніяхъ. Наконецъ, когда онъ призывалъ Фурій сими превосходными стихами:
Ilé bien, filles d’enfer, vos mains sont dies prètes?
Pour qui sont cet serpens qui siffient sur vos tôtes (*)?
(*) Замѣтно было, что онъ весьма много обдумывалъ, какъ должно выговаривать сей послѣдній стихъ, и не старался производить имъ большаго дѣйствія, особливо свистомъ слишкомъ часто встрѣчающейся буквы S. Онъ старался произвести дѣйствіе силою самаго смысла, а не искуственною ономатопеею Расина, которая въ устахъ, менѣе искусныхъ, превращается въ натянутую аллитерацію.
когда указывалъ на сихъ грозныхъ карательницъ преступленія, мечтавшихся Оресту — то въ лицѣ его, въ положеніи тѣла, въ движеніи рукъ было нѣчто такое ужасное, что невольно заставляло оборотить глаза въ ту сторону, куда онъ указывалъ, и ожидать, что увидишь вмѣстѣ съ нимъ всѣ ужасы ада.
Я не упомянулъ здѣсь объ игрѣ Тальмы въ Трагедіяхъ Шекспировыхъ, передѣланныхъ или откровеннѣе сказать, перепорченныхъ его прелагателемъ, Дюсисомъ; не упомянулъ потому, что мнѣ не удалось видѣть Тальму ни въ одной изъ нихъ, а чужихъ впечатлѣній передавать не смѣю и не умѣю. — Тальма игрывалъ иногда и въ Комедіяхъ; но всегда бралъ только роли, такъ называемыя, драматическія, болѣе сближавшіяся съ обыкновенною его игрою. Такимъ образомъ онъ игралъ роль стараго новоженца въ Комедіи: Школа стариковъ, Казимира Делавиня. С--въ.
- ↑ До временъ Г-жи Клеромъ и Лекеня, герои Трагедій Расиновыхъ и Корнелевыхъ, Агамемноны, Оресты, Пирры и пр., являлисъ на сценѣ во Французскомъ кафтанѣ и распудренномъ парикѣ; а Царицы и Княжны Греческія въ робронѣ на фижмахъ съ высокою, также напудренною прическою.
- ↑ Leicester, дѣйствующее лице въ Трагедіи Марія Стуарть, изъ Лебрена въ подражаніе Шиллеровой Трагедіи сего имени.
- ↑ Въ одной только этой ролѣ удалось мнѣ видѣть Тальму въ затянутомъ платьѣ XII столѣтія; говорятъ, что онъ вообще не любилъ узкихъ костюмовъ, и что причиною тому была нѣкоторая кривизна его ногъ. Но съ помощію искуственной поддѣлки, позволительной, или лучше сказать необходимой для артистовъ, являющихся на сценѣ — сего тѣлеснаго недостатка не было замѣтно, и Тальма являлся въ полной мѣрѣ прекраснымъ, ловкимъ придворнымъ пышнаго Двора Елисаветы. Вѣроятно, вышеприведенная причина была одною изъ тѣхъ, по которымъ Тальма болѣе всего любилъ показываться въ одеждъ древнихъ Грековъ и Римлянъ.