НЕРАВНЫЙ БРАК
правитьI.
правитьАгустусъ Чефингтонъ женился очень неудачно. Это признавали всѣ его родные и знакомые. Когда онъ былъ еще кавалерійскимъ корнетомъ и стоялъ съ полкомъ въ древнемъ соборномъ городѣ Ольдчестерѣ, онъ увезъ дочь своей квартирной хозяйки, хорошенькую Сюзанну Доббсъ и обвѣнчался съ ней. Всѣ его родные и домашніе, Чефингтоны, Дормеръ-Смиты, Кестлькомбы приведены были въ ужасъ и въ негодованіе этимъ опромечтивымъ поступкомъ и никто изъ нихъ ни въ то время, когда это случилось, ни послѣ не вспоминалъ объ этомъ иначе, какъ съ выраженіемъ глубокаго сожалѣнія въ лицѣ и въ голосѣ.
Но съ другой стороны эта неудачная женитьба имѣла и хорошую сторону. Ею объяснялись и почти оправдывались многіе промахи и некрасивые поступки, вся отвѣтственность, за которые, не будь ея, пала бы въ одного Огустуса. Его объясняли, напримѣръ, неуспѣхъ его по службѣ. Онъ пошелъ въ кавалерію потому только, что ему понравился муниръ кавалериста; всѣ данныя его на успѣхъ по службѣ состояли въ ловкой посадкѣ на конѣ, да въ молодцоватой осанкѣ и стройномъ станѣ, на которомъ полковому портному легко было оказать свое искусство. Но онъ дослужился только до капитанскаго чина и забастовалъ на этомъ. Годъ проходилъ за годомъ, а онъ не получалъ повышенія, и его родные говорили: инаго и ожидать было нечего послѣ его неравнаго брака.
Наскучивъ служить безъ толку, онъ вышелъ въ отставку и уѣхалъ жить за границу. Тамъ онъ въ скоромъ времени растратилъ все свое состояніе и началъ добывать себѣ деньги не совсѣмъ добросовѣстными способами. И опять всѣ родные начали повторять: мы говорили, что такъ будетъ, и опять таки каждый приписывалъ такое совращеніе его съ пути истиннаго ничему иному, какъ его неравному браку.
Наконецъ, жена его умерла, оставивъ ему маленькую дочку, единственную уцѣлѣвшую изъ пятерыхъ дѣтей, которыхъ имѣла. Онъ пріѣхалъ въ Англію, въ надеждѣ отыскать себѣ мѣсто, подходящее для человѣка его происхожденія и съ его способностями, привычками и склонностями, но такого мѣста не отыскивалось. Онъ обращался къ нѣсколькимъ членамъ верхней палаты, прося ихъ употребить свое вліяніе передъ правительствомъ, чтобы его «пристроить», но правительство отнеслось къ нему очень несочувственно и не уважило его притязаній. Должно признаться, впрочемъ, что притязанія эти были весьма не малы. Онъ требовалъ себѣ такого мѣста, на которомъ ему дѣлать было бы почти нечего, а вознагражденіе за это было бы большое. Разъ или два открывалась подходящая вакансія, но оказалось, что у него нѣтъ никакихъ данныхъ на гражданскую службу, кромѣ того, что онъ состоялъ въ родствѣ со всѣми Чефингтонами и со всѣми Кастлькомбами въ Англіи, а подобныя данныя правительство признало недостаточными.
Онъ объѣхалъ всѣхъ своихъ прежнихъ знакомыхъ и возобновилъ сношенія съ цѣлою толпою дальнихъ родственниковъ, но нигдѣ не встрѣтилъ радушнаго пріема. «Гусъ Чефингтонъ словно чужой между своими», говорили всѣ. «Это и понятно, кто удалится изъ своего круга на нѣсколько лѣтъ, отъ того поневолѣ отвыкнешь. Да и человѣкъ то онъ пренепріятный, постоянно ворчитъ».
И это была совершенная правда. Если Англія холодно относилась къ своему блудному сыну, то и онъ платилъ за это не только сугубою холодностью, но даже положительною враждою. Ему ненравилось нигдѣ, ни въ городахъ, ни въ помѣстьяхъ, потому что вездѣ принимали его натянуто. Онъ не скупился на колкости своимъ роднымъ за то, что они не съумѣли «пристроить» его такъ, чтобы онъ могъ богатѣть, лежа на боку, и безъ милосердія бранилъ все, что дѣлалось въ его отечествѣ. По его словамъ, Англія шла быстрыми шагами къ упадку онъ повторялъ во всеуслышаніе, что палецъ о палецъ не ударитъ для того, чтобы предохранить отъ гибели. Наконецъ, онъ объявилъ, что не въ состояніи, болѣе выносить жизни въ родной странѣ, «гдѣ и кофе то варить порядочно не умѣютъ» и уѣхалъ опять за границу, въ Бельгію, куда манила его шумная разсѣянная жизнь, и гдѣ онъ могъ съ утра до ночи толкаться по ресторанамъ, бульварамъ и билліарднымъ, не обращая на себя ничьего вниманія. И странное дѣло: какъ скоро онъ уѣхалъ, всѣ Чефингтоны, Дормеръ-Смиты и Кестлькомбы съ братіею опять начали относиться къ нему сочувственно, и каждый изъ нихъ повторялъ, качая головой, что больно видѣть, до какой степени такой человѣкъ, какъ Огустусъ Чефингтонъ, могъ испортить себѣ карьеру и разбить всю свою жизнь неравнымъ бракомъ.
Уѣхавъ обратно въ Бельгію, онъ оставилъ свою маленькую дочку, сиротку, Миранду, или Мэй, какъ звали ее попросту, въ одномъ изъ лучшихъ пансіоновъ въ Брайтонѣ. Достопочтенная м-съ Чефингтонъ, мать Огуста, посовѣтовала сыну дать дѣвочкѣ первоклассное воспитаніе, чтобы по возможности заставить всѣхъ забыть, что мать ея была плебейка и загладить хоть въ этомъ отношеніи послѣдствія своего неравнаго брака. М-съ Чефингтонъ, которую вся родня признавала главою фамиліи, была старая, черствая эгоистка, въ чемъ каждый могъ убѣдиться, глядя на ея суровое, желтое лицо, казавшееся еще желтѣе отъ чернаго парика, и на ея густыя, вѣчно хмурыя брови. Она жила пенсіей, которая должна была прекратиться съ ея смертью. Носился слухъ, будто она копитъ деньги; слухъ этотъ былъ основанъ главнымъ образомъ на томъ, что она никогда никому ничего не давала и потому всѣ ожидали, что она оставитъ послѣ себя большой капиталъ. У нея было принято за правило никогда не помогать роднымъ, но м-съ Дормеръ Смитъ, сестра m-r Чефингтона увѣряла, что она дѣлала одно исключеніе изъ этого правила, именно въ пользу Огустуса, который, по словамъ ея, какъ-то ухитрялся повременамъ заставить ее раскошелиться. Это было справедливо въ одномъ отношеніи: старуха платила въ пансіонъ за Мэй, правда, не особенно аккуратно, а все таки платила.
Но въ одинъ прекрасный день достопочтенная Анна Миранда Чефингтонъ сняла въ послѣдній разъ свой черный парикъ и ея хмурыя брови разгладились въ непробудномъ снѣ.
Получивъ отъ сестры телеграмму о смерти матери, капитанъ поспѣшилъ въ Англію, но поспѣшность эта все таки была, вѣроятно, не очень велика, такъ какъ онъ пріѣхалъ лишь спустя нѣсколько часовъ послѣ похоронъ. М-r Дормерѣсмитъ былъ нѣсколько раздраженъ такимъ промедленіемъ и даже замѣтилъ женѣ, что Огустусъ всегда нарочно опаздываетъ тамъ, гдѣ бы нужно было помочь въ хлопотахъ, и намѣренно распорядился такъ, чтобы поспѣть только къ чтенію завѣщанія. Но ожиданія всѣхъ, которые надѣялись получить что нибудь хоть послѣ смерти отъ особы, не дававшей никому ни пенса при жизни, были горько обмануты. У старухи капиталовъ не нашлось; оказалось, что она тратила все, что получала, даже на похороны денегъ не осталось; m-r Дормеръ Смитъ принялъ всѣ расходы на себя и вошелъ для этого въ долги, съ которыми расплатился уже спустя нѣсколько мѣсяцевъ.
При подобныхъ условіяхъ казалось бы не для чего было составлять и завѣщанія, но оно все таки было составлено. Въ немъ упоминалось главнымъ образомъ о массѣ старыхъ пожелтѣвшихъ кружевъ, очень грязныхъ и сильно нуждавшихся въ штопкѣ; они были торжественно завѣщаны покойною м-съ Чефингтонъ дочери ея Полинѣ, Клариссѣ Дормерѣсмитъ. Въ завѣщаніи было обстоятельно заявлено, что кружева эти составляли фамильное достояніе Чефингтоновъ и до сихъ поръ постоянно доставались по наслѣдству женѣ старшаго сына ихъ владѣлицы, а за неимѣніемъ ея, старшей дочери старшаго сына; по что въ настоящемъ случаѣ отступленіе отъ этого правила дѣлается вслѣдствіе особенныхъ до сихъ поръ небывалыхъ въ семействѣ обстоятельствъ. Это былъ послѣдній протестъ покойной противъ неравнаго брака сына. Другаго имущества послѣ нея не осталось, если не считать ея старой мебели и нѣсколькихъ старыхъ книгъ, трактовавшихъ исключительно о фортификаціяхъ и артиллеріи и принадлежавшихъ генералъ-лейтенанту Огустусу Вэну Чефингтону, ея давно умершему супругу.
— И никакого… И куда только матушка тратила деньги! Я, право, и представить себѣ не могу, — воскликнулъ т-г Чефингтонъ, стоя у окошка въ гостиной своего зятя на другой день похоронъ.
— Намъ она ихъ не дарила, Огустусъ, въ этомъ ты можешь быть увѣренъ — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ жалобно: — даже когда мой сынъ Сирилъ заѣзжалъ къ ней проститься, отправляясь послѣ вакаціи въ училище, въ Барро, она никогда не давала ему денегъ на дорогу. Разъ, впрочемъ, она подарила ему пять шиллинговъ. Но это было очень давно, когда онъ былъ маленькимъ мальчикомъ и ходилъ еще въ рубашечкѣ.
— Такъ куда же она ихъ дѣвала! — повторилъ Огустусъ, немилосердно хмурясь на деревья Кенсингтонскаго сквера, куда выходили окна гостиной.
— Вѣроятно, тратила на себя, за исключеніемъ тѣхъ суммъ, которыя шли въ уплату за ученье Мэй.
— Тратила на себя! Это немыслимо. Ея пенсія была очень велика для одинокой женщины, а она всегда жила тихо.
— Можно тратить много денегъ и при тихой жизни, если ни въ чемъ себѣ не отказывать. Напримѣръ, мамаша ни когда не ѣздила въ одиночку, а всегда парой.
М-r Чефингтонъ чуть не ругнулся, но сдержался и замѣтилъ только:
— Не понимаю, чѣмъ могутъ эгоисты оправдывать свою безсердечность передъ самимъ собой. Надѣюсь, мамаша не мучилась въ послѣднія минуты упреками совѣсти.
— О! я не думаю, чтобы мамаша испытывала что нибудь подобное, — сказала м-съ Дормеръ-Смитъ своимъ ровнымъ кроткимъ голосомъ: — она всегда удивлялась, напротивъ, какъ могутъ быть ея родные такъ безразсудны, чтобы разсчитывать на помощь съ ея стороны.
Братъ и сестра замолчали, каждый погрузился въ свои невеселыя размышленія. Утромъ этого самаго дня случилось нѣчто, окончательно разсердившее m-ra Чефингтона. Содержательница пансіона въ Брайтонѣ прислала въ Лондонъ миссъ Миранду Чефингтонъ. Дѣвочка пріѣхала къ теткѣ въ кэбѣ, въ сопровожденіи служанки и привезла съ собою все свое имущество: черный чемоданчикъ съ старымъ платьемъ, и канарейку въ клѣткѣ. Въ письмѣ, врученномъ служанкой m-r Чефингтону, м-съ Драксъ — такъ звали содержательницу — извѣщала его въ учтивыхъ, но твердыхъ выраженіяхъ, что въ виду такого прискорбнаго событія, какъ кончина достопочтенной м-съ Чефингтонъ, она не можетъ долѣе держать у себя Мэй, такъ какъ м-съ Дормеръ-Смитъ отказывается платить за ея уроки, а отът-г Чефингтона, какъ извѣстно ей, м-съ Драксъ, по опыту, аккуратной платы ожидать невозможно. М-r Чефингтонъ страшно разозлился, назвалъ м-съ Драксъ дерзкой, наглой, жадной фуріей. Но м-съ Драксъ нисколько не было хуже отъ того, что онъ такъ обозвалъ ее. Она даже не узнала объ этомъ потому, что была далеко. А Мэй была на лицо, съ своимъ здоровымъ аппетитомъ и съ быстро развивавшимися членами, которые ясно показывали, что она скоро изо всего выростетъ и ей придется заказывать все новое.
Вотъ о чемъ думалъ m-r Чефингтонъ, мрачно поглядывая въ окно. М-съ Дормеръ-Смитъ сидѣла у камина, облокотясь на столикъ и молча смотрѣла въ огонь. Наконецъ m-r Чефингтонъ отошелъ отъ окна и, стараясь состроить себѣ менѣе хмурую физіономію, усѣлся противъ сестры.
— Мы должны какъ нибудь устроить Мэй, Полина, — сказалъ онъ задумчиво.
— Да, тебѣ необходимо устроить ее, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ.
— Мы должны позаботиться о ея будущемъ.
— Да, тебѣ непремѣнно нужно позаботиться объ этомъ, братецъ.
— Возрастъ-то ея такой…. Право, я не могу придумать, что съ ней дѣлать. Ужасно затруднительное положеніе.
— Въ этомъ возрастѣ ужасно трудно одѣвать дѣвочекъ. Я иногда жалѣла, что у меня нѣтъ дочерей, но, право, должно быть сущая бѣда возиться съ костюмами этихъ барышень подростковъ, отъ двѣнадцати до шестнадцати лѣтъ.
— Взять ее съ собой въ Брюссель я не могу. Въ той жизни, какую я волей неволей долженъ тамъ вести, она удетъ мнѣ страшною помѣхою. Я думаю, ты и сама сознаешь, Полина, что это невозможно.
— Конечно, это было бы очень дурно для нея.
— Ну, да, да, именно для нея. Я объ этомъ то и говорю. Знаешь ли, Полина, — я думаю, всего лучше будетъ оставить ее у тебя. Ты можешь пригласить для нея учителей на домъ…
М-съ Дормеръ-Смитъ покачала головой.
— Разумѣется, на мой счетъ, — поспѣшилъ прибавить m-r Чефингтонъ: — конечно, я долженъ буду во многомъ себѣ отказывать, но…
— Это невозможно, братецъ, — перебила его м-съ Дормерѣсмитъ: — увѣряю тебя, это невозможно. Мужъ мой ни за что не согласится. У насъ ужъ былъ разговоръ объ этомъ сегодня послѣ завтрака и онъ прямо сказалъ мнѣ, что не хочетъ и слышать ни о чемъ подобномъ. Ты знаешь его: если онъ разъ забралъ себѣ что въ голову, его не переспоришь.
Говоря это, м-съ Дормеръ-Смитъ все время жалобно качала головой и грустно смотрѣла въ огонь.
— Гм… Фредерикъ милый человѣкъ, нечего сказать. Но послушай, Полина, обсудимъ этотъ вопросъ подружески. Если я буду присылать ей деньги на одежду и на ученье, неужели вамъ такъ трудно будетъ прокормить ее?
— Конечно, не трудно, но вопросъ совсѣмъ не въ этомъ. Вѣдь она не какая нибудь, братецъ: будь она дочь экономки или гувернантки, дѣло было бы иное, а она носитъ фамилію Чефингтонъ. Для дѣвочки съ ея положеніемъ нужно очень много, чтобы поставить ее какъ слѣдуетъ, а вѣдь я знаю тебя, братецъ: денегъ ей на наряды и на ученье ты присылать не будешь.
— Не стыдно ли тебѣ, Полина! Что ты послѣ этого за сестра, если можешь думать такъ дурно о братѣ…
— Теперь, говоря со мной, ты можетъ быть и твердо намѣренъ быть аккуратнымъ, но разъ ты уѣдешь — отъ тебя ничего не дождешься. Ты вѣдь ужъ такой и есть; кажется, я знаю тебя не съ сегодняшняго дня.
— Такъ, чортъ возьми, что жъ ты мнѣ прикажешь сдѣлать съ дѣвчонкой?
— Умоляю тебя, не горячись; ты знаешь, я не выношу сценъ. Мы не должны ссориться: помни, не прошло еще и недѣли, какъ мы лишились матери…
— Что жъ изъ этого? Миранды-то мы не лишились, вотъ въ чемъ суть.
На это м-съ Дормеръ-Смитъ ничего не отвѣтила. Помолчавъ не много, m-r Чефингтонъ прибавилъ:
— Ты умѣешь только опровергать мои планы, Полина, а сама ничего не придумаешь. Посовѣтуй мнѣ что нибудь.
— У меня есть планъ, только не знаю, понравится ли онъ тебѣ.
— Понравится ли онъ мнѣ? Вѣроятно, не понравится, но я привыкъ жертвовать моими склонностями.
— Не отдать ли тебѣ ее въ пансіонъ гдѣ нибудь за границей, во Франціи или въ Германіи, съ тѣмъ, чтобы она учила тамъ дѣтей англійскому языку и этимъ платила за свое содержаніе и за свои уроки. За границей много пансіоновъ, въ которыхъ принимаютъ воспитанницъ на такихъ условіяхъ. Тамъ никто не знаетъ кто она, и такимъ образомъ она можетъ окончить свое воспитаніе не стоя тебѣ ничего.
М-r Чефингтонъ вскочилъ съ мѣста какъ ужаленный.
— Чтобы я сталъ морить мою дочь, на урокахъ, въ какомъ нибудь заграничномъ пансіонѣ — ни за что на свѣтѣ! — вскричалъ онъ съ негодованіемъ.
— Если ты выберешь такой городъ, въ который англичане рѣдко заглядываютъ, такъ я думаю объ этомъ никто и не узнаетъ, — спокойно прибавила м-съ Дормеръ-Смитъ.
На нѣсколько минутъ опять водворилось молчаніе. Наконецъ m-r Чефингтонъ сказалъ сурово.
— Нечего дѣлать, придется мнѣ взять Мэй съ собой въ Брюссель. Пусть же она дѣлитъ съ отцомъ всѣ невзгоды, если родные не хотятъ ей дать пріюта. Завтра же утромъ мы уѣдемъ съ ней въ Остенде и избавимъ васъ отъ нашего присутствія.
Сказавъ это, онъ ругнулся сквозь зубы и выбѣжалъ изъ* комнаты, хлопнувъ дверью такъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ въ испугѣ откинулась на спинку стула и схватилась обѣими руками за голову.
Однако m-r Чефингтонъ не повезъ дочь въ Остенде. Онъ сдержалъ слово въ томъ отношеніи, что на другое же утро увезъ ее отъ Дормеръ-Смитовъ, но, отъѣхавъ на нѣсколько шаговъ отъ дому, онъ приказалъ извозщику ѣхать на ГретъУзстерискую рельсовую станцію и взялъ тамъ два билета на экстренный поѣздъ, идущій въ Ольдчестеръ.
II.
правитьМы уже видѣли, что покойная м-съ Чефингтонъ была сильно огорчена неравнымъ бракомъ сына, и однимъ изъ главныхъ поводовъ къ этому огорченію было то, что ея невѣстка была урожденная Доббсъ. Эта плебейская фамилія выводила гордую аристократку изъ себя. Когда она сердилась на бѣдную маленькую Мэй, что, должно замѣтить, случалось таки частенько, она всегда говорила «эта дѣвочка — настоящая Доббсъ»! И нужно было слышать, какимъ тономъ она произносила это слово. Слушая ее, можно было думать, будто фамилія Доббсъ была равносильна самымъ нелестнымъ эпитетамъ, какіе только встрѣчаются въ англійскомъ языкѣ.
А между тѣмъ въ Ольдчестерѣ, гдѣ теща Огустуса прожила всю свою жизнь, къ этой фамиліи относились совершенно иначе. М-съ Доббсъ была вдова купца, мужъ ея былъ желѣзнякъ. По смерти его, лавка, въ которой онъ нажилъ себѣ состояніе, честно торгуя, перешла въ другія руки, но фамилія его продолжала красоваться на вывѣскѣ, гдѣ было выведено крупными буквами: «Фирма Д. Браунъ, бывшая Добссъ».
Въ Ольдчестерѣ преобладаютъ два элемента, которые играютъ тамъ, каждый по себѣ, важную роль, почти не смѣшиваясь съ другимъ. За послѣднее время элементъ торговый и ремесленный усиливается тамъ замѣтно и съ каждымъ годомъ пріобрѣтаетъ все большее значеніе. Тамошніе купцы и фабриканты богатѣютъ со дня на день, украшаютъ и расширяютъ городъ, строятъ въ немъ дома, улицы, цѣлыя предмѣстья, воздвигаютъ церкви и госпитали, проводятъ рельсовыя линіи, покупаютъ въ окрестностяхъ земли, посылаютъ сыновей въ Этомъ и выдаютъ дочерей за лордовъ. Но тѣмъ не менѣе Ольдчестеръ остается соборнымъ городомъ. Старый духовный элементъ превосходитъ новый матеріальный древностью и достоинствомъ, если ничѣмъ болѣе. Сѣрыя соборныя колокольни величественно возвышаются надъ закоптѣлыми трубами фабрикъ, какъ бы указывая, что есть нѣчто выше житейской суеты, а мягкіе звуки колоколовъ долетаютъ въ жилища труженниковъ, словно пророча имъ «на земли миръ и въ человѣцѣхъ благоволеніе».
М-съ Доббсъ особенно любила звукъ соборныхъ колоколовъ и въ долгіе осенніе вечера часто просиживала въ сумерки цѣлые часы у камина, прислушиваясь къ нимъ съ закрытыми глазами. Домъ ея стоялъ въ узенькомъ переулкѣ, называемомъ Фреярсъ-Роу и выходившемъ на большую широкую улицу Гой-Стритъ. Всѣ дома въ переулкѣ были кирпичные; каждый изъ нихъ насчитывалъ, по крайней мѣрѣ, двѣсти лѣтъ существованія. Покойный мужъ м-съ Доббсъ арендовалъ домъ, въ которомъ они жили, на много лѣтъ, поэтому и вдова его могла спокойно жить въ немъ. Въ большей части остальныхъ домовъ въ Фреярсъ-Роу помѣщались конторы или склады, такъ какъ хозяева ихъ, богатые купцы, переселились сами въ предмѣстья. Послѣ смерти m-r Доббса, многія изъ знакомыхъ ея вдовъ, совѣтовали ей также перебраться въ одинъ изъ новыхъ, болѣе веселыхъ кварталовъ, но м-съ Доббсъ отвергла этотъ совѣтъ рѣшительно и даже съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ.
— Я знаю, что для меня хорошо, — отвѣчала она: — а Богъ не всякому даетъ способность понимать, что для него хорошо и что дурно. Этотъ домъ словно нарочно построенъ для меня. о Во-первыхъ, въ немъ нигдѣ не дуетъ, во-вторыхъ, онъ проченъ и крѣпокъ; нечего бояться, что полъ провалится, если ступишь на него потяжелѣе, а у меня вѣдь, что грѣха таить, шагъ то тяжеленекъ. Когда я навѣщаю Симпсоновъ въ ихъ коробочкѣ, которую они называютъ Ларовой-Виллой, я боюсь поставить зонтикъ къ стѣнѣ, чтобы онъ не свалился, какъ у карточнаго домика.
Если-бъ м-съ Доббсъ переѣхала въ предмѣстье и отдала свой домъ въ наймы, она бы получила черезъ это не малую прибавку къ своимъ доходамъ, такъ какъ дома въ Фреярсъ-Роу нанимались на расхватъ подъ дѣловыя помѣщенія, но она на это не рѣшалась. Замѣтимъ кстати, что привязанность ея къ старому дому обусловливалась не одною прочностью его стѣнъ и не однимъ отсутствіемъ въ немъ сквознаго вѣтра. Въ немъ она жила безвыѣздно со дня свадьбы. Въ немъ родилась ея дочь; въ немъ умеръ ея мужъ. Узкая, грязноватая улица была ей мила, какъ бываетъ порою мило и дорого знакомое, дружеское, хоть и некрасивое лице. Ей нравилось прислушиваться къ шуму и гулу городской жизни, долетавшему до нея съ Гой-Стрита. Эти не гармоническіе звуки казались ей голосами прошлаго; неприглядный видъ изъ оконъ былъ тѣсно связанъ со всѣми ея горестями и радостями въ жизни. М-съ Доббсъ никому не говорила, что испытываетъ подобныя ощущенія, но тѣмъ не менѣе она ихъ испытывала и потому не хотѣла выѣзжать изъ Фреярсъ-Роу.
Въ одинъ осенній вечеръ она сидѣла у камина, какъ любила сидѣть въ сумерки. Комната, въ которой она находилась, была меблирована просто, но удобно. Прочные старинные стулья, столы и кресла, старыя гравюры на стѣнахъ, шкафъ съ дорогимъ фарфоромъ въ углу, все носило на себѣ отпечатокъ. порядочности и уюта съ перваго взгляда. У одной стѣны стояло четырехъугольное фортепіано, заваленное старинными нотами, у другой, столикъ, покрытый зеленой байкой и на немъ лежала большая фамильная библія въ массивномъ переплетѣ. Въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, въ этой уютной комнатѣ было почти совсѣмъ темно, часъ былъ уже не ранній, и кромѣ того, въ домѣ м-съ Доббсъ вслѣдствіе того, что окна выходили въ узенькій переулокъ, всегда рано смеркалось. Каминъ жарко топился, большой котъ, лежа передъ нимъ на коврѣ, урчалъ и жмурился на огонь, а м-съ Доббсъ сидѣла въ широкихъ креслахъ и слушала, закрывши глаза, веселый звонъ соборныхъ колоколовъ.
Вдругъ дверь тихо отворилась и въ комнату вошелъ пожилой господинъ. Это былъ своякъ и старый пріятель м-съ Доббсъ m-r Джозефъ Весергедъ, бездѣтный вдовецъ. Онъ въ молодости жилъ въ Бирмингемѣ и имѣлъ тамъ книжный магазинъ, но послѣ смерти жены ликвидировалъ свои дѣла, уѣхалъ въ Ольдчестеръ и поселился возлѣ Доббсовъ. М-r Весергедъ былъ высокій, сухощавый старикъ, съ добрымъ лицемъ, плѣшивымъ лбомъ и кроткими глазами. Единственною замѣчательною чертою въ его лицѣ былъ носъ, большой, слегка выгнутый, красноватый и выступавшій между лбомъ и подбородкомъ какъ-то особенно впередъ, словно онъ разнюхивалъ, не почуетъ ли гдѣ новостей.
Когда онъ затворилъ дверь за собой, м-съ Доббсъ открыла глаза.
— Я думалъ, вы спите, Сара, --сказалъ m-r Весергедъ.
— Съ чего вы это взяли! — съ негодованіемъ воскликнула м-съ Доббсъ: --я никогда не сплю въ это время; я только люблю сидѣть тихо и слушать звонъ колоколовъ. Они всегда напоминаютъ мнѣ…
— Вѣрно бѣдную Сузи, — прервалъ ее m-r Весергедъ: — да, и я часто вспоминаю ее, бѣдняжку. Какая она была хорошенькая!
— Слишкомъ хорошенькая, въ томъ то и бѣда, --замѣтила м-съ Доббсъ: --не будь она такъ хороша, съ ней бы не случилось такого несчастія.
М-г Весергедъ вмѣсто отвѣта кивнулъ головою въ знакъ согласія и, усѣвшись въ кресла напротивъ м-съ Доббсъ, вынулъ изъ кармана черный кожанный футляръ, а изъ футляра пѣнковую трубку, набилъ ее, досталъ изъ камина уголекъ и началъ курить.
— Вотъ что значитъ влюбиться безъ памяти, — продолжала со вздохомъ м-съ Доббсъ: — грустно подумать, что Сузи пожертвовала собою для этого безсовѣстнаго эгоиста, для негодяя безъ всякихъ правилъ, когда она могла выйти за честнаго торговца, съ хорошимъ, прочнымъ положеніемъ. Мало ли ихъ здѣсь! Стоило ей захотѣть, ее бы всякій взялъ.
— Ну и между купцами честные люди встрѣчаются не особенно часто, --замѣтилъ m-r Весергедъ.
— Да, --продолжала м-съ Доббсъ, какъ бы не обративъ вниманія на это замѣчаніе: --несчастье вошло къ намъ въ домъ, въ ту самую минуту, когда этотъ красивый пустомеля въ первый разъ позвонилъ къ намъ, чтобы спросить, не отдаются ли у насъ квартиры.
Изъ этихъ словъ можно видѣть, что Доббсъ считала замужество Сузи на столько же неудачнымъ, на сколько родные m-r Чефингтона считали неудачною его женитьбу; только тѣ и другіе смотрѣли на этотъ вопросъ съ разной точки зрѣнія.
— Имѣли ли вы за послѣднее время извѣстіе отъ него, Сара? --спросилъ m-r Весергедъ, помолчавъ немного.
— Отъ моего милаго зятька? Нѣтъ.
— Неужели?
— Онъ вѣдь никогда не напишетъ до тѣхъ поръ, пока ему что нибудь не понадобится. Въ этомъ вы можете быть увѣрены, Джо Весергедъ.
— Я думалъ, вы получили извѣстіе отъ него, потому…
— Почему? --спросила она рѣзко, видя, что онъ замялся.
— Потому, что вы сегодня какъ-то особенно склонны вспоминать старину, --отвѣчалъ онъ: --я и думалъ ужъ, не это ли причиной.
— Сегодня я, вишь, особенно склонна вспоминать старину! --повторила м-съ Доббсъ раздражительно: --желала бы я знать, пройдетъ ли хоть одинъ день, чтобы я не вспоминала о томъ, что было! Впрочемъ, что съ вами толковать, вѣдь вы но этой части ничего не смыслите.
M-r Весергедъ очевидно смыслилъ кое что по этой части, но онъ не счелъ нужнымъ противорѣчить и нѣсколько минутъ курилъ молча, смотря въ огонь. Наконецъ, м-съ Доббсъ опять заговорила.
— По правдѣ сказать, я со вчерашняго дня много передумала, --сказала она.
Боясь опять нахлобучки, на которыя въ этотъ день м-съ Доббсъ была для него какъ-то особенно щедра, m-r Весергедъ не спросилъ, о чемъ она думала, а только сдѣлалъ знакъ, что слушаетъ.
— Я все ломаю себѣ голову насчетъ того, какъ мнѣ быть съ моей дѣвочкой, --продолжала м-съ Доббсъ: --она вчера шла такая веселенькая, такая хорошенькая, настоящая барышня. Такую дѣвушку не стыдно принять хоть въ какое семейство.
— Ага! она ушла? Куда же?
— Къ Гедлоу. Она пробудетъ тамъ воскресенье, а можетъ .быть погоститъ и подольше.
— Вотъ какъ! Только я не понимаю…
— Чего вы не понимаете?
— Не понимаю, что васъ такъ озабочиваетъ на счетъ ея. Вѣдь Гедлоу хорошіе люди.
— Еще бы не хорошіе! Каноникъ Гедлоу . лучшій человѣкъ во всемъ Ольдчестерѣ, а пожалуй, что и во всей Англіи. Онъ джентльменъ, какъ говорится, до мозга костей. Но какое положеніе занимаетъ моя внучка у Гедлоу и между всѣми ихъ знакомыми?
— По моему, очень хорошее.
— Очень хорошее! — воскликнула м-съ Доббсъ, которой словно нравилось повторять презрительно ироническимъ тономъ всѣ слова бѣднаго m-ra Весергеда: --это такъ похоже на васъ, Джо! Она также думаетъ, что ея положеніе очень хо рошее, бѣдная моя овечка. Она вѣдь, Господь съ ней, совершенно не знаетъ свѣта, мое милое невинное дитя. Ей хотя уже семнадцать лѣтъ, а въ нѣкоторыхъ вещахъ она еще сущій ребенокъ. А вамъ бы слѣдовало смотрѣть на вещи положительнѣе, вѣдь вамъ уже не семнадцать, Джо Весергедъ.
— Конечно, не семнадцать, — со вздохомъ согласился ея собесѣдникъ.
— Вся суть въ томъ, что къ счастію или къ несчастію для нея, Мэй не принадлежитъ къ моему сословію. Она м-съ Чефингтонъ. Манеры у ней какъ у настоящей леди, воспитана она, какъ леди и имѣетъ право занять въ свѣтѣ такое положеніе, какое прилично леди. Отецъ ея обязанъ былъ бы до-; ставить ей хоть это, если ужъ не хочетъ доставлять ей ничего : больше. И онъ долженъ это сдѣлать, я его заставлю.
— Можетъ быть лучше бы было, если бы вы, когда онъ привезъ къ вамъ дѣвочку, не отправляли ее обратно въ пансіонъ, а оставили бы ее у себя и воспитали бы ее на простой манеръ. Во всякомъ случаѣ, это было бы лучше для васъ самихъ.
— Ну, не знаю.
— Конечно, тогда вамъ не пришлось бы приносить столькихъ жертвъ. Во всей Англіи не найдется женщины, которая сдѣлала бы то, что сдѣлали вы, Сара.
— Вотъ чушь-то! — засмѣялась м-съ Доббсъ: --мало ли въ Англіи такихъ дуръ, какъ я. Да чего далеко ходить; даже эта старая деревянная фигура, матушка m-ra Чефингтона — прости мнѣ Господи, вѣдь ее ужъ нѣтъ на свѣтѣ и та же скупилась платить за Мэй въ пансіонъ до самой смерти.
— Она-то! — вспылилъ Джо Весергедъ, ударивъ въ сердцахъ трубкой по рѣшеткѣ камина: — еще бы ей не платить! Куда бы она стала дѣвать свои деньги? Вотъ вздумали сравнивать ее съ собой; право, даже слушать досадно! Развѣ ей приходилось стѣснять себя въ чемъ нибудь? Говорю вамъ: ни одна женщина въ Англіи но сдѣлала бы того, что вы сдѣлали. Не смѣйте со мной спорить.
— Ну, ну, пошелъ! Экой, вѣдь, человѣкъ; онъ въ состояніи поссориться со мной изъ за этого.
— И непремѣнно поссорюсь, если вы станете спорить. Дѣло стоитъ вотъ какъ: молодой щеголекъ увезъ вашу единственную дочь, чуть не уморилъ васъ съ горя; женился на ней и нѣсколько лѣтъ таскалъ ее за собой по разнымъ заграничнымъ городамъ. Извѣстія вы о ней получали рѣдко, и то плохія. Вашъ дорогой зятекъ такъ гордъ, что считаетъ за стыдъ работать для своего семейства, но не считаетъ за стыдъ, проживши денежки, какія у него тамъ можетъ были, пускаться въ разныя грязноватыя продѣлки и оставить безъ призора свою сиротку-дочку, пусть, молъ, кто хочетъ кормитъ, и поитъ, и одѣваетъ, и учитъ ее. Его мать платила за нее въ пансіонъ съ грѣхомъ пополамъ, но наконецъ умерла, оставивъ незаплаченными деньги за цѣлые шесть мѣсяцевъ; вы хорошо это знаете, вѣдь, вамъ же пришлось доплачивать; остальные домашніе его, въ томъ числѣ и родная сестра объявила, что не пожертвуютъ и шести пенсовъ, чтобы спасти дѣвочку отъ рабочаго дома.
— Ну, ужъ, вы пересаливаете, мой другъ. О рабочемъ домѣ и рѣчи не было.
— Дайте же мнѣ досказать. Все это такой народъ, что если бы ей пришлось не только идти въ рабочій домъ, но даже умереть съ голоду, они и то бы палецъ о палецъ не ударили, чтобы спасти ее. И когда содержательница пансіона прислала дѣвочку къ отцу, потому что, понятно, не могла же она содержать и обучать ее даромъ, что сдѣлалъ этотъ благородный джентльменъ? Постарался-ли онъ хотя какимъ-нибудь способомъ исполнить свой долгъ относительно своей единственной дочери. И не подумалъ, --онъ преспокойно взвалилъ всѣ заботы о ней на чужія плечи. Васъ онъ знать не хотѣлъ цѣлые годы, даже не писалъ вамъ, разъ, впрочемъ, писалъ, просилъ взаймы пятьдесятъ фунтовъ.
— И не получилъ ихъ.
— Не получилъ, потому что, слава Богу, у васъ ихъ не было. И вотъ послѣ многихъ лѣтъ, впродолженіи которыхъ онъ относился къ вамъ съ обиднымъ пренебреженіемъ, онъ вдругъ является въ Ольдчестеръ и привозитъ дочку «погостить къ милой бабушкѣ». Каковъ молодецъ! И изъ какого тѣста, подумаешь, сдѣланы такіе люди!
— Изъ гуттаперчи, вѣроятно, — сказала м-съ Доббсъ съ улыбкой, слушавшая разглагольствованія своего стараго пріятеля: --это, вѣдь, хорошій, гибкій тягучій матеріалъ.
— Гибкій! --воскликнулъ m-r Весергедъ, постепенно одушевляясь: --стоилъ бы этотъ баринъ, чтобы его согнуть въ три дуги. Продолжаю: что же онъ сдѣлалъ? Пофрантилъ въ Ольдчестерѣ недѣльки двѣ, живя у васъ, какъ въ гостинницѣ, съ тою только разницею, что ему не подавали счетовъ, а потомъ уѣхалъ, оставя дѣвочку у васъ на рукахъ и обѣщая прислать за ней, какъ скоро самъ устроится. Съ тѣхъ поръ прошло четыре года, а онъ не только не прислалъ за дочерью, но даже не доставилъ вамъ ни шиллинга на ея содержаніе. Вы отдали дѣвочку опять въ пансіонъ, потомъ взяли ее къ себѣ, содержали ее такъ, что она ни въ чемъ не имѣла недостатка, отказывая сами себѣ мало ли въ какихъ мелкихъ удобствахъ которыя такъ пріятно имѣть въ старости, и во все это время ни словомъ, ни взглядомъ не показали ей, что она вамъ въ тягость, говорю и повторяю вамъ, Сара Доббсъ, во всей Англіи, а пожалуй и въ Европѣ не найдется женщины, которая бы дѣлала то, что сдѣлали вы.
— Ну, кончили-ли вы наконецъ, Джо Весергедъ?
— Кончилъ, — отвѣчалъ старикъ, переводя духъ и отирая свое раскраснѣвшееся лице большимъ краснымъ фуляромъ: — по крайней мѣрѣ надѣюсь, что кончилъ. Но если вы станете со мной спорить, я начну снова и до тѣхъ поръ отъ васъ не отстану, пока вы не согласитесь, что я правъ.
— Въ такомъ случаѣ я ужъ лучше соглашусь съ вами тотчасъ же, — сказала съ улыбкой м-съ Доббсъ: — но шутки въ сторону, меня озабочиваетъ будущность Мэй: умри я сегодня, что станется съ ней завтра? Оставить ей мнѣ нечего, все, что я имѣю, нажито мужемъ и послѣ моей смерти перейдетъ къ его родственникамъ. Онъ такъ распорядился въ завѣщаніи и я нахожу, что онъ правъ. Но Гедлоу и всѣ, которые ухаживаютъ за Мэй и наперерывъ приглашаютъ ее къ себѣ, и понятія не имѣютъ о томъ, какъ стоятъ дѣла. Я не говорю, чтобы они отступились отъ нея, если бы узнали, но все таки я почти увѣрена, что они бы такъ не гонялись за ней. Они всѣ толкуютъ о ея тетушкѣ м-съ Дормеръ-Смитъ, о ея дядюшкѣ такомъ то лордѣ, о ея кузинѣ такой то леди, и прочая и прочая. Въ ихъ глазахъ она важная штучка, м-съ Миранда Чефингтонъ, со знатною родней, а еслибъ всѣ знали, что единственная ея опора въ жизни я, и что въ сущности она не больше, какъ внучка м-съ Доббсъ, вдовы желѣзняка, они бы посмотрѣли на нее совсѣмъ иначе. Вотъ мнѣ иногда и кажется, что я словно допускаю мою АІэй входить въ свѣтъ подъ ложнымъ именемъ.
— Однако, у ней есть же знатная родня, это фактъ, — замѣтилъ м-ръ Весергедъ: — между лордами и леди у ней наберется, пожалуй, до полсотни родныхъ.
— Наберется, пожалуй, и до сотни, да что въ этомъ толку, когда всѣ они знать ее не хотятъ? А это никому не извѣстно, пожалуй, неизвѣстно даже и самой Мэй.
— Но вѣдь вы кажется говорили, что ея тетка, м-съ Дормеръ-Смитъ, въ перепискѣ съ ней?
— О, да, Мэй пишетъ ей и разъ въ мѣсяцъ получаетъ отъ нея отвѣты строчекъ въ пять такого содержанія: «очень рада слышать, Мэй, что ты здорова. Ты не повѣришь, душечка, какъ дорога жизнь въ Лондонѣ» или что нибудь въ этомъ родѣ.
— Вотъ такъ барыня, нечего сказать! Есть же на свѣтѣ такія эгоистки….
— Не судите о ней слишкомъ строго, Джо. Ее скорѣе можно назвать несчастной и мнѣ право такъ жаль ее, что не хочется и осуждать ее.
— Неужели? Ну, вамъ просто хочется поспорить со мной, оттого вы такъ и говорите.
— Совсѣмъ нѣтъ, — сказала м-съ Доббсъ съ добродушнымъ смѣхомъ: — я вѣдь видѣлась съ ней и сразу поняла, что это за женщина. Помните, я ѣздила съ Мэй въ Лондонъ прежде чѣмъ отправить ее обратно въ пансіонъ?
— Какъ же, помню. Вы хотѣли попытаться, не поможетъ ли она хоть чѣмъ нибудь бѣдной сироткѣ.
— Да, по моему такъ нужно было сдѣлать. Но я сейчасъ же поняла, что съ этой стороны бѣдняжкѣ ждать нечего. М-съ Дормеръ-Смитъ, что называется, свѣтская барыня, и живетъ только для свѣта. У ней свой мірокъ, который похоясъ на міръ Божій столько же, сколько ложечка шипучки похожа на бурное море, но она вѣруетъ смѣло въ его законы и поклоняется ему до земли. Если вы скажете такой женщинѣ, что можно одѣваться попроще и употребить съ пользой деньги, которыя идутъ на тряпки и на побрякушки, она васъ не пойметъ: она отвѣтитъ. вамъ со слезами на глазахъ, что это невозможно и отвѣтитъ совершенно искренно. Если какое нибудь модное чучело, изъ числа тѣхъ, передъ которымъ преклоняется ея мірокъ, заявитъ, что нельзя обѣдать безъ того, чтобы позади стула не стоялъ лакей въ парикѣ съ длинной косой, она бѣдняжка и за столъ не сядетъ, пока не обзаведется такимъ верзилой, и ей даже въ голову не придетъ умомъ раскинуть, точно ли это ужъ такъ необходимо. Вотъ какая она женщина, Джо Весергедъ.
М-r Весергедъ открылъ было ротъ, чтобы отвѣчать, но довольно сильный звонокъ у парадныхъ дверей далъ мыслямъ его и его свояченицы другое направленіе. М-съ Доббс" поднялась съ мѣста такъ быстро, что котъ въ испугѣ вскочилъ съ ковра и ощетинился.
— Ахъ, Боже мой! --воскликнула она: — это вѣрно Симпсоны. Я и не думала, чтобы было такъ поздно. Зажгите свѣчи, Джо, прошу васъ. Надѣюсь, Марта не забудетъ поджарить намъ къ ужину картофелю.
III.
правитьСимпсоны были старые знакомые м-съ Доббсъ. М-r Симпсонъ былъ органистомъ въ самой большой изъ приходскихъ церквей въ Ольдчестерѣ, гдѣ наслѣдовалъ эту должность отъ своего отца. Этому обстоятельству обязанъ былъ m-r Симпсонъ своимъ страннымъ именемъ. Отецъ его, страстный поклонникъ германской духовной музыки, настоялъ, чтобы мальчика назвали при крещеніи Себастьяномъ Бахомъ. Для инаго подобное наименованіе было бы непріятно, потому что ставило его нѣкоторымъ образомъ въ смѣшное положеніе, но m-r Себастьянъ Бахъ Симпсонъ былъ не такой человѣкъ, чтобы огорчаться подобными пустяками. Жена его была когда то гувернанткой и теперь еще давала уроки въ нѣкоторыхъ почтенныхъ семействахъ въ Ольдчестерѣ. Еще при жизни m-r Доббса Симпсоны приняли за обычай ходить къ Доббсамъ по субботамъ поужинать и поиграть передъ ужиномъ въ вистъ, по пенсу фишку, и обычай этотъ остался въ силѣ и до того времени, о которомъ идетъ рѣчь.
Гости вошли въ комнату, какъ разъ въ ту минуту, какъ m-r Весергедъ зажигалъ первую свѣчку.
— Ахъ, Боже мой! — воскликнула м-съ Симпсонъ: — неужели мы пришли слишкомъ рано? Отчего это такъ случилось? Мы всегда идемъ къ вамъ тотчасъ послѣ того, какъ мужъ приходитъ домой изъ церкви послѣ класса хороваго пѣнія. Развѣ классъ кончилъ сегодня раньше обыкновеннаго, Басси? — прибавила она, обращаясь къ мужу.
М-съ Симпсонъ была высокая полная женщина, лѣтъ сорока, съ бѣло-розовымъ цвѣтомъ лица, съ густыми русыми волосами и въ очкахъ. Въ молодости она была очень стройна и мила и до сихъ поръ держала себя, какъ молоденькая дѣвушка. Мужъ ея былъ малорослый смуглякъ, съ сверкающими черными глазами и густыми щетинистыми черными волосами. Голосъ у него былъ крайне рѣзкій и непріятный, что не мало вредило его успѣхамъ въ качествѣ учителя пѣнія. Но жена его не замѣчала этого недостатка: она восхищалась мужемъ безусловно и признавала за нимъ всѣ достоинства и всѣ таланты. Она вышла замужъ по любви и до сихъ поръ относилась къ избраннику своего сердца, какъ влюбленная невѣста.
— Добрый вечеръ, м-съ Доббсъ, — сказалъ m-r Симпсонъ, здороваясь съ хозяйкой за руку и не отвѣчая на вопросъ жены: — какъ поживаете, Весергедъ? Вы, вѣрно, тутъ дремали на компанію съ хозяюшкой?
— Нѣтъ, мы съ нимъ разговаривали — отвѣчала м-съ Доббсъ.
— Въ потьмахъ? Вотъ фантазія, я думаю, вамъ и своихъ словъ не видать было.
— Своихъ словъ не видать было! каковъ шутникъ! — засмѣялась м-съ Симпсонъ своимъ тоненькимъ голоскомъ: — ужъ этотъ, Басси, всегда придумаетъ что-нибудь особенное, такого остряка поискать, неправда-ли, м-съ Доббсъ?
Вмѣсто отвѣта м-съ Доббсъ помѣшала въ каминѣ, такъ что огонь ярко вспыхнулъ, и усадила гостью въ кресло рядомъ съ собой. Мужчины подсѣли къ огню съ другой стороны. Марта, пожилая служанка м-съ Доббсъ, принесла карточный столикъ, поставила на него двѣ свѣчи въ старыхъ серебряныхъ подсвѣчникахъ, формою очень напоминавшихъ веретено, приготовила карты, мѣлки, марки, словомъ, устроила все такъ, какъ дѣлала по заведенному порядку, каждую субботу.
— Ну, что вы подѣлываете, какъ поживаете, дорогая м-съ Доббсъ? — сказала м-съ Симпсонъ, взявъ руку хозяйки въ обѣ свои: — а гдѣ же наша милочка Мэй, что ее не видать?
— Мэй въ гостяхъ; она ушла вчера вечеромъ и воротится вѣроятно въ понедѣльникъ.
— А гдѣ же она гоститъ, если не секретъ?
— У Гедлоу.
— У каноника Гедлоу! — вскрикнула м-съ Симпсонъ, всплеснувъ руками съ видомъ величайшаго удивленія, и тутъ же прибавила не безъ нѣкоторой непослѣдовательности: — это меня нисколько не удивляетъ, я замѣтила, что они за послѣднее время очень полюбили ее. Съ м-съ то Гедлоу она давно дружна, вѣдь, обѣ барышни воспитывались въ одномъ пансіонѣ. Ахъ! что можетъ быть пріятнѣе пансіонской дружбы; она, какъ теплый вѣтерокъ, освѣжаетъ.
— Ну, Амелія, полно фантазировать, — прокаркалъ m-r Симпсонъ своимъ вороньимъ голосомъ: — изъ за твоей болтовни, мы не начинаемъ играть. Давайте-ка вытянемъ карту, кому съ кѣмъ сѣсть.
Вистъ начался. Хорошій игрокъ пришелъ бы въ отчаяніе, видя, какъ невнимательно относились къ игрѣ эти четыре партнера, собиравшіеся, должно замѣтить, по субботамъ, для того, чтобы провести пріятно время, а вовсе не для того, чтобы обыграть другъ друга. Они болтали, дѣлали поминутно ошибки, и ни одинъ не обращалъ вниманія на промахи своего партнера, но имъ было весело, и это было главное. Всѣхъ внимательнѣе былъ m-r Весергедъ, хотя и онъ повременамъ развлекался болтовней. Онъ игралъ недурно, но въ тотъ вечеръ, о которомъ говоримъ, судьба дала ему въ партнеры м-съ Симпсонъ, а съ такимъ партнеромъ первому въ мірѣ игроку трудно было взять хотя одну взятку.
Первая сдача прошла, впрочемъ, въ приличномъ молчаніи, но мало по малу, играющіе начали обмѣниваться короткими фразами, а въ концѣ концовъ разговоръ сдѣлался общимъ.
— Басси совсѣмъ измучился сегодня съ хоромъ, — сказала м-съ Симпсонъ жалобно: — сопраны были такъ невнимательны. Вообще невнимательность вещь пренепріятная… у кого же бубновый тузъ? Ахъ! онъ у меня — извините, я и не замѣтила. Я пропустила взятку, ну, что же дѣлать; я все равно проиграла бы.
— Нечего сказать, безцеремонно хозяйничаютъ рабочіе союзы, въ Шеффильдѣ, — замѣтилъ m-r Весергедъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчаливой игры: — не мѣшало бы поприжать ихъ, да когда этого дождаться! Либералы за нихъ горой. Вамъ ходить, Симпсонъ.
— Ну, вы ужъ все на либераловъ, Джо, — вмѣшалась м-съ Доббсъ: — вы, пожалуй, скоро скажете, что они виноваты, въ чѣмъ сегодня такая скверная погода…. Вотъ такъ мнѣ несчастіе сегодня: одинъ былъ козырь и тотъ пропалъ. Это все вы виноваты, м-съ Симпсонъ, зачѣмъ вы сбросили валета.
— О! если вы будете руководствоваться въ вашей игрѣ тѣмъ, съ какой карты ходитъ Амелія, вамъ плохо придется, — замѣтилъ m-r Симпсонъ: — ей все равно бросить то ту карту, то другую. Слышали вы, м-съ Доббсъ, m-r Бренсби легче.
— Какому Бренсби? — съ любопытствомъ спросилъ m-r Весергедъ.
— Развѣ вы не знаете нотаріальной фирмы Каделль и Бренсби? Они повѣренные въ дѣлахъ декана и всего капитула.
— Знаю, знаю. ТакъНшъ былъ боленъ?
— При смерти. Но въ среду докторъ объявилъ, что онъ внѣ опасности.
— Вотъ такъ хорошая вѣсть, — воскликнула съ жаромъ м-съ Симпсонъ: — какое несчастіе для его семейства? то есть, понимаете, если бы онъ умеръ.
— Онъ, кажется, человѣкъ зажиточный, по крайней мѣрѣ, зарабатываетъ много денегъ, — сказалъ m-r Весергедъ.
— Да ему и нужно не мало, — замѣтилъ органистъ: — у него, вѣдь, семья большая, куча дѣтей, мальчиковъ и дѣвочекъ, а главное молодая жена, которая такъ любить тратить денежки.
— О! Басси, но дѣтки всѣ премиленькія, да и сама м-съ Бренсби такая изящная, интересная особа. Говорятъ, она выписываетъ себѣ всѣ шляпки прямо изъ Парижа, она, вѣдь, такая модница… какъ, развѣ пики козыри, а не трефы? какъ жаль: я думала у меня четыре онёра.
Такое откровенное заявленіе непремѣнно навлекло бы на м-съ Симпсонъ выговоръ со стороны ея партнера; но къ счастію для нея m-r Весергедъ былъ такъ заинтересованъ вопросомъ о Бренсби, что и не замѣтилъ ея промаха.
— У его старшаго сына, отъ перваго брака, кажется, есть свое состояніе, — сказалъ онъ: — я слышалъ, мать оставила ему капиталъ.
— Это вѣрно, — отвѣчалъ органистъ: — не знаю, великъ-ли этотъ капиталъ, а только мать, дѣйствительно, умирая, оставила ему всѣ свои деньги. Иначе вторичная женитьба ею отца была бы для него большимъ несчастіемъ.
— Ужъ и несчастіемъ, — возразила м-съ Доббсъ: — молодой человѣкъ могъ бы самъ зарабатывать себѣ деньги. Неужелиже отцу его нужно было умереть вдовцемъ для того только, чтобы оставить сыну капиталъ.
— М-r Теодоръ Бренсби очень пріятный молодой человѣкъ, — сказала м-съ Симпсонъ: — я, вѣдь, даю уроки въ этомъ семействѣ, и нѣсколько разъ видѣла его, когда онъ пріѣзжалъ домой на вакаціи. Теперь онъ изучаетъ юриспруденцію, м… Развѣ это ваша дама, m-r Весергедъ? А я ее убила можмъ тузомъ. Ну, что дѣлать, потеряемъ вмѣстѣ взятку, — прибавила она, любезно улыбаясь: — я слышала, что m-r Теодоръ Бренсби хочетъ быть членомъ парламента. Онъ уже теперь похожъ на государственнаго человѣка: видъ у него, знаете, такой внушительный, и сюртукъ всегда застегнутый на всѣ пуговицы.
— Онъ теперь въ Ольдчестерѣ? — спросила м-съ Доббсъ, подбирая карты…
— Да. конечно, развѣ вы не зилте? — отвѣчала м-съ Сампсонъ: — онъ такъ часто бываетъ у Гедлоу. Говорятъ, онъ ухаживаетъ за м-съ Гедлоу.
— Вотъ какъ! — вмѣшался m-r Весергедъ: — а я слышалъ, что она неравнодушна къ своему двоюродному брату, племяннику м-съ Гедлоу, m-r Риверсу. Говорятъ, онъ сильно хлопочетъ около своей кузины.
— Онъ бы лучше похлопоталъ о томъ, чтобы достать себѣ мѣсто и заработать кусокъ хлѣба. Вѣдь, у него ничего нѣтъ, и за м-съ Констансъ Гедлоу также нѣтъ ни единаго пенса приданаго; чѣмъ же они будутъ жить, если женятся?
— О! Басси, ты вѣчно со своими сухими умозаключеніями! — съ негодованіемъ воскликнула м-съ Симпсонъ: — тамъ, гдѣ говоритъ сердце, не должно быть мѣста меркантильнымъ разсчетамъ. Истинная любовь выше всего.
При этихъ словахъ она махнула рукой съ такимъ увлеченіемъ, что спахнула рукавомъ серебряныя монетки, которыми m-r Весергедъ замѣчалъ свою игру. Монетки со звономъ раскатились во всѣ стороны и попрятались, какъ всегда бываетъ, по разнымъ, въ подобныхъ случаяхъ, недосягаемымъ уголкамъ. Къ счастію, игра только что кончилась и. Марта пришла сказать, что ужинъ поданъ. Это обстоятельство, а также и то, что въ выигрышѣ былъ m-r Симпсонъ, избавило пылкую дамочку отъ строгаго выговора со стороны ея супруга. Онъ только нѣсколько разъ каркнулъ: ну, Амелія! — и прибавилъ, — ужъ ты всегда какъ нибудь напроказишь! Но онъ смотрѣлъ очень спокойно, какъ m-r Весергедъ и Марта ползали на четверенькахъ по полу, отыскивая разлетѣвшіеся шиллинги и шести пенсовыя монеты, и только замѣтилъ, что Амеліи стыдно вводить людей въ такіе хлопоты.
За ужиномъ всѣ или по крайней мѣрѣ трое изъ участвовавшихъ были веселы. М-r Симпсонъ выигралъ и былъ совершенно доволенъ. М-r Весергедъ заплатилъ свой проигрышъ, не поморщившись, утѣшая себя тѣмъ, что проигралъ не столько вслѣдствіе промаховъ своей партнерши, сколько по собственному невниманію къ игрѣ. Что же касается м-съ Симпсонъ, то у ней характеръ былъ прекрасный: она нисколько не разстроилась тѣмъ, что испортила игру m-r Вссергеду и ни малѣйшимъ образомъ не сердилась на него за это. Одна м-съ Доббсъ была какъ то молчаливѣе и задумчивѣе обыкновеннаго. Разговоръ, который она имѣла со своимъ старымъ пріятелемъ до прихода гостей, навелъ на нея грустныя мысли. Она очень рѣдко говорила о зятѣ, даже съ m-r Весергедомъ, которому довѣряла безусловно, но когда разговоръ заходило о немъ, это всегда огорчало и раздражало ее. Однако, она старалась, какъ добрая хозяйка, побѣдить въ себѣ непріятное расположеніе духа и усердно подчивала своихъ гостей.
Когда ужинъ былъ конченъ, на столъ поставили чашу съ горячимъ пуншемъ. М-съ Симпсонъ осторожно позвонила ложечкой о край своего стакана и сказала, съ любезной и вмѣстѣ хитрой улыбкою:
— Воображаю, какъ обрадуется м-съ Дормеръ-Смитъ, когда узнаетъ, что Гедлоу приглашаютъ къ себѣ нашу милую Мей.
— Гм!.. Не думаю, чтобы она потеряла голову отъ такой радости, — отвѣчала м-съ Доббсъ довольно сухо.
— Не думаете? Почему же? Вѣдь должно же быть ей пріятно, что ея племянница принята, какъ своя, въ такомъ почтенномъ семействѣ.
М-съ Доббсъ, въ отвѣтъ на это, только улыбнулась и пожала плечами. Разговоръ на этомъ бы и кончился, такъ какъ она вообще избѣгала много говорить о родныхъ своего мужа, но m-r Симпсонъ замѣтилъ съ. важностью:
— Если м-съ Дормеръ-Смитъ не будетъ рада такому знакомству для Мей, то развѣ потому, что она можетъ быть не знаетъ, какое положеніе занимаемъ каноникъ Гедлоу въ Ольдчестерѣ.
— Знаете ли, что я вамъ скажу, дорогой мой, — замѣтила м-съ Доббсъ, вдругъ обернувшись къ нему: — повѣрьте мнѣ,что и каноникъ Гедлоу и все наше лучшее общество въ Ольдчестерѣ въ глазахъ м-съ Дормеръ-Смитъ не болѣе какъ самая ничтожная мелюзга.
— Это почему? — обидѣлась м-съ Симпсонъ: — развѣ она ужъ такая важная барыня? А мнѣ, такъ кажется, фамилія Дормеръ-Смитъ вовсе не аристократическая…
— Она важная барыня и привыкла вращаться между людьми еще важнѣе себя, — возразила м-съ Доббсъ: — объ этомъ спорить нечего: это фактъ и противъ фактовъ не пойдешь. Мнѣнія дѣло иное; ихъ можно оспаривать. Мои мнѣнія извѣстны: я истая радикалка, всегда была радикалкой и останусь ею до конца жизни.
— Полно вамъ! — воскликнулъ m-r Весергедъ, смѣясь своимъ оригинальнымъ горловымъ смѣхомъ, который у него какъ то смахивалъ на хо хо хо: — какая вы радикалка? Вы вотъ признаете факты, а развѣ радикалы признаютъ ихъ?
— Цыцъ, вы! — засмѣялась м-съ Симпсонъ, ударивъ его кончикомъ пальцевъ по плечу: — развѣ вы не знаете, что о политикѣ нельзя разговаривать цо субботамъ? Это противно уставамъ нашего общества. Не правда ли, м-съ Доббсъ? Призовите его къ порядку.
Съ этими словами она погрозила m-r Весергеду пальцемъ и бросила на него лукавый взглядъ, забывъ, что сквозь очки онъ не можетъ видѣть выраженія ея глазъ. Потомъ, вѣроятно, желая дать разговору болѣе пріятный оборотъ, она вдругъ спросила:
— Кстати о Мэй, дорогая м-съ Доббсъ: давно вы слышали о ея папашѣ?
Этотъ простой вопросъ до того поразилъ всѣхъ остальныхъ членовъ собранія, что на нѣсколько секундъ водворилось полное молчаніе. Всѣ знали, какъ неохотно говоритъ м-съ Доббсъ о своемъ зятѣ и знакомые ея никогда у ней о немъ не спрашивали, отчасти изъ нежеланія огорчить ее, отчасти изъ желанія избѣжать нахлобучки: всѣмъ было извѣстно, что если м-съ Доббсъ принималась отдѣлывать кого нибудь, такъ отдѣлывала на славу. Но легкомысліе м-съ Симпсонъ обыкновенно спасало ее отъ рѣзкихъ отвѣтовъ: ее щадили не той же причинѣ, по которой въ мухъ не стрѣляютъ изъ пушекъ. И на этотъ разъ она не получила нахлобучки: м-съ Доббсъ, помолчавъ нѣсколько секундъ, отвѣчала, къ немалому удивленію m-r Весергеда и отчасти m-r Симпсона, не только спокойно, но даже довольно ласково:
— Я давно уже не получала писемъ отъ m-r Чефингтона. Онъ рѣдко пишетъ. Но скоро мнѣ самой придется написать ему. Мэй семнадцать лѣтъ: нужно будетъ принять мѣры на счетъ того, чтобы устроить ея будущее.
— Боже мой! — вскричала м-съ Симпсонъ, всплеснувъ руками отъ изумленія: — неужели Мэй не останется при васъ?
— Это будетъ зависѣть отъ того, какъ рѣшатъ ея родные, — отвѣчала м-съ Доббсъ — Мэй должна занять положеніе въ свѣтѣ, какъ м-съ Чефингтонъ, а не какъ моя внучка.
Симпсоны переглянулись съ удивленіемъ: еще впервый разъ м-съ Доббсъ говорила въ такомъ тонѣ о дѣвушкѣ, для которой до сихъ поръ была всѣмъ на свѣтѣ. М-r Симпсонъ хотѣлъ было возразить, но, взглянувъ на м-съ Доббсъ, счелъ за лучшее промолчать. Вообще, какъ извѣстно, легче порицать поступки нашихъ друзей въ ихъ отсутствіи, чѣмъ въ ихъ присутствіи. Разговоръ перешелъ на другіе предметы и вскорѣ Симпсоны ушли. Но едва, затворилась за ними дверь дома м-съ Доббсъ, какъ они съ жаромъ принялись обсуждать слышанное ими.
— Смѣшно слушать! — воскликнулъ органистъ: — выдумала, будто ея Дормеръ-Смитъ въ правѣ относиться съ пренебреженіемъ къ такому лицу, какъ каноникъ Гедлоу! Право, м-съ Доббсъ ужъ черезъ-чуръ важничаетъ своей знатной родней.
— О! полно, Басси, она такая милая старушка, — отвѣчала его жена.
— Милая она или не милая, это другой вопросъ, — возразилъ съ досадой m-r Симпсонъ: — а все таки правда, что ея мужъ былъ желѣзнякъ и собственноручно продавалъ товаръ свой за прилавкомъ, такъ важничать то очень ей словно и не приходится, какъ ты думаешь?
— О! Басси, — жалобно пропищала м-съ Симпсонъ: — тебя то, какъ артиста, она цѣнитъ по достоинству: она всегда говорила, что искусство выше торговли.
— Ну, матушка, съ тобой не сговоришься: я тебѣ одно, а ты мнѣ другое! — съ досадой каркнулъ m-r Симпсонъ и замолчалъ.
Жена его еще долго фантазировала на занимавшую ихъ тему, не получая отвѣта. Только передъ самыми дверями ихъ дома, когда она замѣтила, что и Мэй, если ее возьмутъ къ себѣ родные, станетъ важной барышней, — онъ проворчалъ угрюмо: — а почемъ мы знаемъ, каковы эти Чефингтоны! У насъ въ Ольдчестерѣ извѣстно о нихъ одно: что носъ они задираютъ куда высоко, а дойдетъ до того, чтобы деньги платить, они сейчасъ напопятный.
По уходѣ Симпсоновъ, m-r Весергедъ остался у свояченицы еще немножко. Ему, видимо, хотѣлось сдѣлать ей какое то замѣчаніе, но онъ не рѣшался. Наконецъ, онъ собрался съ духомъ и сказалъ:
— Знаете что, Сара? вѣдь то, о чемъ вы сегодня заявили Симпсонамъ на счетъ Мей, будетъ завтра же извѣстно всему Ольдчестеру.
— Пожалуй что и такъ, — спокойно отвѣчала м-съ Доббсъ.
— Значитъ вы хотите, чтобы это пришло въ огласку?
— Я хочу, чтобы всѣ знали, что Мэй вступаетъ въ свѣтъ какъ м-съ Чефингтонъ.
— Да будетъ ли это такъ? Вѣдь этого вы и сами не знаете, Сара.
— Я постараюсь, чтобы такъ было, Джо.
М-r Весергедъ зналъ очень хорошо, что разъ м-съ Доббсъ заявляла своимъ рѣшительнымъ тономъ, что «постарается» о чемъ нибудь, то о чемъ она обѣщала «постараться» сбывалось непремѣнно. но какъ ни вѣрилъ онъ въ настойчивость своей старой пріятельницы и въ ея умѣнье устраивать все по своему, а все же на этотъ разъ дѣло казалось ему сомнительнымъ. Ему очень хотѣлось знать, какъ она будетъ дѣйствовать, но при первомъ его вопросѣ объ этомъ, м-съ Доббсъ рѣшительно оборвала его.
— И сама еще не знаю, — отрѣзала она: — нужно будетъ все обдумать обстоятельно, а пока, прощайте, Джо, спать пора.
М-r Весергедъ поджалъ губы, спряталъ въ кашне свой жадный до новостей носъ и ушелъ ни съ чѣмъ.
«Не знаю, какъ это устроить, — разсуждалъ онъ самъ съ собой по дорогѣ къ дому. — Сара Доббсъ удивительная женщина, но и она не наберетъ винограду съ терновника, а во всемъ, что касается справедливости, великодушія, даже простой чести всѣ Чефингтоны чистѣйшій терновникъ: кромѣ колючекъ отъ нихъ ничего не жди».
IV.
правитьВъ числѣ другихъ замѣчательныхъ зданій въ Ольдчестерѣ есть одно обыкновенно называемое Колледжъ-Квэдъ. Это большое четырехъугольное зданіе со внутреннимъ мощенымъ дворомъ и крытой галлереей; оно находится въ непосредственной близи собора и раздѣлено на мелкія квартиры, въ которыхъ помѣщается соборный причтъ. Позади дома, съ южной стороны, раскинутъ зеленѣющій садъ на отлогомъ берегу рѣки Вендъ. Галлерея представляетъ очень красивую готическую постройку, съ рѣзною крышею и выдающимися колоннами. Въ ней постоянно царятъ тишина и спокойствіе. Лѣтомъ туда долетаетъ лѣнивое карканье грачей изъ сада епископскаго дворца, и на восходѣ, и на закатѣ раздается чириканье безчисленныхъ воробьевъ. Порою слышится и звучный голосъ дрозда, а иногда весною, и соловьиное пѣніе. По нѣскольку разъ въ день типи,.а нарушается веселымъ шумомъ дѣтскихъ голосовъ: ученики изъ находящейся по близости грамматической школы выбѣгаютъ играть на соборную ограду и ихъ беззаботный говоръ и серебристый хохотъ смягчаясь разстояніемъ, долетаютъ до Колледжъ-Квэда гармоническимъ гуломъ. Осенью и зимою, зеленоватыя стѣны галлереи отдаютъ холодомъ и сыростью; дождь падаетъ тяжелыми каплями съ лѣпныхъ капитуловъ колоннъ на мощеный дворъ, и звонко барабанитъ по рѣзной крышѣ. Вездѣ въ Колледжъ-Квэдѣ господствуетъ величайшій порядокъ и опрятность, самый воздухъ словно выбритъ и приглаженъ, какъ достопочтенный каноникъ или пресвитеръ и когда небо представляетъ одинъ сплошной сѣрый, водяной шатеръ, и вѣтеръ свищетъ и стонетъ, гуляя на просторѣ по темнымъ закоулкамъ галлереи, самая эта порядочность и строгое чопорное благоприличіе наводятъ на душу какое-то тоскливое чувство.
Но присутствіе людей оживляетъ эту нѣсколько мрачную обстановку. Сквозь стекла овальной формы оконъ видны красныя занавѣски и отблескъ топящихся каминовъ, изъ открытыхъ дверей вылетаетъ теплый воздухъ, слышатся веселые голоса и разносится вкусный запахъ приготовляемаго на кухнѣ кушанья. Но даже въ стѣнахъ зданія вездѣ чувствуется отпечатокъ тѣхъ давно минувшихъ временъ, когда руки, уже много лѣтъ превратившіяся въ прахъ, построили эту красивую галлерею, и когда терпѣливыя монашескія ноги, уже давно нашедшія себѣ покой въ могилѣ, ходили по ея мощеному полу. Это впечатлѣніе не вполнѣ грустное; но въ немъ есть какой-то несказанно трогательный оттѣнокъ.
Квартиры въ Колледжъ-Квэдѣ разбиты на помѣщенія, совершенно отдѣльныя одно отъ другаго, такъ что каждое составляетъ какъ бы особый домикъ. Помѣщенія съ южной стороны считаются лучшими, именно потому, что при каждомъ домикѣ есть садикъ, идущій, какъ мы уже сказали, скатомъ къ рѣкѣ Вендъ. Это считается большимъ преимуществомъ, хотя помѣщенія на западной сторонѣ попросторнѣе. Семейство каноника Гедлоу, состоящее изъ трехъ человѣкъ, жило въ одномъ изъ южныхъ домиковъ и находило его достаточно просторнымъ для себя. Между тѣмъ помѣщеніе это было очень необширное. Парадная дверь выходила на галлерею. Слѣва изъ небольшихъ сѣней, узкая и крутая лѣстница шла въ верхній этажъ. Справа массивная дубовая дверь вела въ длинную низенькую пріемную, три рѣшетчатыя окна которой, дававшія мало свѣта, потому что снаружи ихъ застилали вѣтки кустоваго жасмина и вьющіяся растенія, выходили на садъ, на рѣку и на разстилающіяся за нею широкія поля. Противъ парадной двери, стеклянная дверь, лѣтомъ открытая цѣлый день, вела въ садъ. Зимою навѣсныя двойныя двери, обитыя зеленой байкой, не пропускали холоднаго воздуха и густаго тумана, иногда поднимающагося съ рѣки.
Внѣшностью и внутренней отдѣлкой помѣщеніе каноника Гедлоу подходило по своему характеру къ древней готической галлереѣ. Нѣкоторые изъ его сосѣдей сдѣлали попытку придать своему жилищу болѣе современный видъ и выкрасили стѣны снаружи, а внутри оклеили ихъ французскими обоями, но никому изъ членовъ семейства каноника и въ голову не приходило посягнуть на неприкосновенность древней рѣзьбы, украшавшей балки въ домѣ и панели, которыми обшиты были стѣны. Все въ жилищѣ каноника имѣло преимущественно темный оттѣнокъ, но въ этомъ оттѣнкѣ не было мрачности; красныя гардины и пестрый коверъ въ пріемной, уже не новый, но съ яркими цвѣтами, сливавшимися какъ въ калейдоскопѣ, придавали всему темный колоритъ, напоминавшій картины Рембрандта. Цвѣты во всевозможныхъ сосудахъ, начиная съ дорогой фарфоровой пуншевой чаши и кончая самыми дешевыми стеклянными бокалами, украшали всѣ комнаты круглый годъ. Даже зимою вездѣ красовались зеленыя вѣтки плюща, красныя ягодки остролиста, коралловыя кисти рябины и блѣдные хризантемы. Садъ доставлялъ обильный запасъ левкоевъ, розъ, гвоздикъ простыхъ и турецкихъ, мальвъ, астеръ желтофіолей, и тому подобныхъ старомодныхъ цвѣтовъ — съ простыми названіями. Но, какъ оригинально замѣчала м-съ Гедлоу, она не гонялась за тѣмъ, чтобы у цвѣтовъ, которые она разводила въ своемъ садикѣ, были вычурныя названія и обращала вниманіе только на то, красивы ли они и хорошо ли пахнутъ.
Цвѣтоводство влекло для Гедлоу одно важное лишеніе: у нихъ въ саду негдѣ было играть въ лаунъ-теннисъ. М-съ Гедлоу объявила, что не можетъ отвести для этого мѣста сколько нужно. У сосѣдей ея справа и слѣва были мѣста для игръ — сказать по правдѣ, напоминавшія своими размѣрами большія шашечницы — но за то не было цвѣтовъ, а у ней весь садикъ походилъ на мозаику, до такой степени онъ былъ усѣянъ грядками, пестрѣвшими всевозможными красками. Въ самомъ дальнемъ концѣ садика, тамъ, гдѣ зеленая изгородь отдѣляла его отъ тропинки, идущей вдоль рѣки, разстилался, какъ бархатный коверъ, ярко зеленый дужекъ. Въ одномъ углу лужайки стояло громадное тисовое дерево, происхожденіе котораго терялось во мракѣ временъ. Это была лѣтняя гостиная м-съ Гедлоу, здѣсь она шила, читала, принимала гостей и вообще проводила все свободное время, если только мало-мальски позволяла погода. Зимою все семейство собиралось обыкновенно въ дубовой пріемной, служившей также и столовою.
Рядомъ съ пріемной была такъ называемая библіотека, маленькая комнатка, сверху до низу уставленная книгами. Гостиной, въ настоящемъ смыслѣ этого слова, не было вовсе, но объ этомъ никто не жалѣлъ, кромѣ развѣ Констансъ Гедлоу. Каноникъ былъ совершенно доволенъ своимъ жилищемъ, а что касается м-съ Гедлоу, то ни одинъ человѣкъ, дорожащій ея мнѣніемъ, не рѣшился бы даже намекнуть ей, что въ ея квартирѣ есть хотя малѣйшій недостатокъ: въ ея глазахъ не было въ мірѣ помѣщенія удобнѣе и красивѣе какъ то, которое занимала она съ своимъ семействомъ. Одинъ неосторожный знакомый сказалъ, впрочемъ, какъ то въ ея присутствіи, что рѣка слишкомъ близка отъ Колледжъ-Квэда и что зимою и осенью квартиры, лежащія на южной Сторонѣ, должны быть сыры и нездоровы. Но онъ тутъ же раскаялся въ своей опрометчивости при видѣ неописаннаго негодованія, въ какое привело его замѣчаніе м-съ Гедлоу. Она готова была, пожалуй, допустить, что въ Колледжъ-Квэдѣ можетъ быть иногда холодно, какъ можетъ быть холодно и въ Неаполѣ и даже въ Каирѣ, но чтобы въ КолледжъКвэдѣ могло быть сыро при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, хотя день, хотя часъ, это казалось ей немыслимо. Что же касается рѣки, то испаренія отъ нея ни въ какомъ случаѣ не могли быть вредными выше моста. Дальше, за мостомъ, гдѣ на берегахъ было много заводовъ и гдѣ были расположены бѣднѣйшіе кварталы города, съ ихъ скученнымъ и неопрятнымъ населеніемъ, м-съ Гедлоу за рѣку не заступалась. Она была горячо привязана къ Ольдчестеру, но любила только ту часть его, которая прилегала къ собору, т. е. такъ называемые чистые кварталы, хотя ея доброе сердце искренно сострадало бѣднякамъ, принужденнымъ Горькой нуждой ютиться въ грязныхъ помѣщеніяхъ, посреди фабричнаго дыма и копоти. Этимъ несчастнымъ она всегда готова была съ радостью помочь, насколько это было въ ея средствахъ.
Утромъ въ понедѣльникъ послѣ описаннаго нами субботняго ужина у м-съ Доббсъ, въ садикѣ м-съ Гедлоу собрался кружокъ веселыхъ собесѣдниковъ. Погода была ясная, хотя довольно свѣжая, рѣзкій осенній вѣтерокъ игралъ желтыми и красными листьями виргинскаго винограда, застилавшаго стѣны около оконъ. Констанса Гедлоу, завернувшись въ мягкую пушистую шаль, сидѣла на солнышкѣ близь тисоваго дерева и время отъ времени жаловалась на жестокій холодъ; мнѣніе ея очевидно раздѣляла небольшая черная съ рыжими пятнами такса, которая сидя, у ее ногъ, по временамъ конвульсивно вздрагивала и поглядывала на всѣхъ присутствовавшихъ, какъ бы желая убѣдить ихъ, что пора бы имъ забраться въ теплую комнату и усѣсться у топящагося камелька. Но никто, кромѣ м-съ Гедлоу, казалось, нечувствовалъ этой потребности. М-съ Гедлоу, веселая и румяная, словно красное солнышко, глядя на которое, всѣмъ становилось теплѣе, сидѣла возлѣ корзинки, наполненной старыми шерстянными носками каноника: — она всегда штопала сама чулки и носки мужу. Возлѣ нея полулежалъ, растянувшись на скамейкѣ, ея племянникъ, Оуэнъ Риверсъ. Мэй Чефингтонъ, сидя на низенькомъ стуликѣ, разматывала мотокъ сѣрой шерсти, предназначаемый для штопки, а противъ нея, Опершись плечомъ на дерево, стоялъ m-r Теодоръ Бренсби. Этотъ молодой человѣкъ только что произнесъ нѣсколько словъ, поразившихъ все собраніе. Онъ не имѣлъ обыкновенія говорить поразительныхъ вещей, находя, что это не въ тонѣ, а сдѣлать что нибудь не въ тонѣ, какъ онъ выражался, было, по его мнѣнію, вещью самою предосудительною въ мірѣ. Онъ сказалъ только: — намъ всѣмъ скучно безъ м-съ Чефингтонъ, не правда ли, м-съ Гедлоу? никакъ не воображая, чтобы его слова могли удивить кого нибудь, а между тѣмъ они замѣтно удивили всѣхъ, не исключая и самой м-съ Чефингтонъ.
Стараніями m-ra и м-съ Симпсонъ молва о томъ, что Мэй Чефингтонъ уѣзжаетъ въ Лондонъ къ своимъ знатнымъ родственникамъ, уже разнеслась по Ольдчестеру. Въ КолледжъКвэдъ она еще не проникла, но къ Бренсби она дошла утромъ черезъ м-съ Симпсонъ, дававшей, какъ мы уже знаемъ, уроки дѣтямъ въ этомъ семействѣ.
— Скучно безъ Мэй! — вскричала м-съ Гедлоу: — что это значитъ? Развѣ намъ предстоитъ разлука съ нею?
— Ужъ не выходишь ли ты замужъ, Мэй? — воскликнула м-съ Гедлоу, опустивъ зонтикъ, чтобы посмотрѣть въ лицо подругѣ. М-r Риверсъ приподнялся на скамьѣ и пристально посмотрѣлъ на молодаго Бренсби.
— Нѣтъ, Констаиса, я и не думаю выходить замужъ, — отвѣчала подругѣ Мэй, смѣясь и краснѣя.
— Значитъ ты уѣзжаешь?
— Спроси m-r Бренсби. Онъ вѣроятно знаетъ, а я ничего не знаю.
Съ этими словами Мэй взглянула своими ясными карими глазами прямо въ лице молодому человѣку и улыбнулась. Сліяніе крови Доббсовъ съ благородною кровью Чефингтоновъ не повлекло за собою, говоря языкомъ спортсменовъ, ухудшенія породы. Покойная м-съ Чефингтонъ была недовольна наружностью своей внучки, сожалѣя въ особенности о томъ, что у нея нѣтъ Чефингтоновскаго профиля. Но профиль этотъ, хотя дѣйствительно красивый въ молодые годы субъэкта, имъ обладавшаго, имѣлъ тотъ недостатокъ, что къ старости дѣлалъ его похожимъ на сову: носъ принималъ форму клюва, глаза черезъ-чуръ выпячивались, а брови образовывали точнѣе полукружіе, подбородокъ же совершенно изсчезалъ въ висячихъ складкахъ и сливался съ горломъ. Мэй была не въ родню съ Чефингтонами еще и тѣмъ, что всѣ они были смуглы и черноволосы. Она же наслѣдовала отъ матери ея нѣжный бѣлый цвѣтъ лица и мягкіе русые волосы. Ея стройная молодая фигура, не совсѣмъ достигшая полнаго развитія, была чрезвычайно изящна; можно было предвидѣть, что выросши вполнѣ, Мэй будетъ никакъ не выше, а скорѣе немного ниже средняго роста. Ея нельзя было назвать блистательной красавицей, но она обладала тою неуловимою привлекательностью, которая невсегда бываетъ принадлежностью безукоризненно правильной красоты. Многіе находили однакоже, что она не можетъ выдержать сравненія съ ея подругою, Констансъ Гедлоу. Кромѣ увѣренности въ своей красотѣ, которая чаще заставляетъ другихъ признавать красоту, нежели вообще полагаютъ, у Констансъ были прекрасные черные глаза, темныя брови, блѣдный бархатистый цвѣтъ лица, правильныя черты и бѣлые зубы. Строгіе цѣнители находили, что ея лицо и голова черезъ чуръ массивны для ея роста, и что ея станъ, и теперь уже довольно полный, непремѣнно ожирѣетъ прежде, чѣмъ она достигнетъ среднихъ лѣтъ. Но двадцати лѣтняя Констансъ, конечно, не могла еще тревожиться мыслію, какова она будетъ на взглядъ, когда войдетъ въ лѣта, а можетъ быть мысль эта и вовсе не приходила еще ей въ голову. Она бы могла быть модницей по костюму — обстоятельства недозволяли ей этого, но ея густые волнистые темные волосы были всегда причесаны по послѣдней модѣ. Въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, м-съ Констансъ была одѣта и причесана особенно къ лицу. Ярко-красная шаль, въ которую она куталась, какъ нельзя лучше оттѣняла ея эффектный цвѣтъ лица и яркій блескъ ея глазъ. Вообще она была настолько красива, что увлеченіе ею m-ra Оуэна Риверса — если m-r Симпсонъ не оклеветалъ его, обвиняя, что онъ теряетъ время на ухаживаніе за кузиной вмѣсто того, чтобы заниматься дѣломъ — было вполнѣ понятно.
Въ отвѣтъ на вопросы, которыми забросали его со всѣхъ сторонъ, m-r Теодоръ Бренсби заявилъ, что онъ слышалъ, будто м-съ Чефингтонъ ѣдетъ въ Лондонъ и будетъ жить у своей тетки, м-съ Дормеръ-Смитъ.
— Ни о чемъ подобномъ рѣчи нѣтъ и быть не можетъ — съ живостью воскликнула Мэй, прежде нежели кто нибудь другой успѣлъ сказать хоть слово: — тутъ вышло какое нибудь недоразумѣніе.
— Неужели?
— Могу васъ увѣрить. Я никуда не уѣзжаю отъ бабушки.
— Странно, — сказалъ Теодоръ Бренсби: — да увѣрены ли вы, что тутъ недоразумѣніе? Мнѣ сообщила объ этомъ особа, которая слышала это отъ самой м-съ Доббсъ.
— Отъ бабушки! — вскричала Мэй, уронивъ отъ удивленія клубокъ шерсти, который покатился по травѣ прямо подъ носъ таксѣ. Фоксъ — такъ звали ее — схватилъ его зубами и вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, вмѣстѣ отъ холода и отъ сознанія обиды.
— Впрочемъ, очень можетъ быть, что не рѣшено еще ничего положительнаго, — продолжалъ Теодоръ Бренсби: — м-съ Доббсъ говорила только, что сдѣланы будутъ въ родственномъ совѣтѣ распоряженія на счетъ вашего будущаго.
— Вотъ какъ? — сказала Мей и лицо ея приняло тревожное выраженіе: — значитъ она получила письмо отъ папа.
— Кажется, что такъ… я слышалъ что-то въ этомъ родѣ.
Наступила минута молчанія. М-съ Гедлоу первая прервала его.
— Конечно, — сказала она: — Теодоръ правду говоритъ: намъ всѣмъ будетъ очень скучно безъ васъ, моя милочка. Но нужно же вамъ пожить съ родными.
— И бабушка мнѣ родная, — проговорила Мэй тихимъ голосомъ.
— Еще бы! она то для васъ истинно родная. Ваша бабушка превосходная женщина, Мэй, но если она сама хочетъ, чтобы вы ѣхали въ Лондонъ, значитъ это лучше для васъ, и признаться вамъ откровенно, я не могу съ нею не согласиться.
— Это положительно необходимо, — сказалъ молодой Бренсби — м-съ Чефингтонъ будетъ, конечно, представлена ко двору.
— Что ты такъ нахмурилась, Мэй? — воскликнула Констансъ, смѣясь: — ахъ, ты глупенькая; я бы на твоемъ мѣстѣ была въ восхищеніи, что мнѣ есть возможность ѣхать въ Лондонъ и представиться ко двору.
— Развѣ вы не долюбливаете вашу тетушку? — спросилъ Оуэнъ, до сихъ поръ не принимавшій участія въ разговорѣ.
— Тетю Полину? — какъ могу я недолюбливать ее, когда я ее почти не знаю? простодушно отвѣчала Мэй.
— А я думалъ, что вы проводили у ней каникулы, пока были въ пансіонѣ, — замѣтилъ Бренсби.
— Нѣтъ; пока бабушка Чефингтонъ была жива, я проводила каникулы у ней въ Ричмондѣ и видѣла тамъ тетю Полину только изрѣдка. А послѣ ея смерти я постоянно проводила вакаціонное время съ моей милой бабусей Доббсъ.
Констансъ принялась разспрашивать молодаго Бренсби, отъ Кого онъ слышалъ, что Мэй уѣзжаетъ, въ какихъ именно выраженіяхъ это извѣстіе было ему сообщено, назначенъ-ли уже день отъѣзда, и т. д. Мэй встала и подъ предлогомъ достать упавшій клубокъ шерсти, отброшенный Фоксомъ далеко въ сторону, отошла туда, гдѣ разговоръ ихъ вовсе не былъ ей слышенъ.
— Неужели вы совсѣмъ не любопытны, м-съ Чефингтонъ? — спросилъ Оуэнъ, когда она проходила мимо его: — признаюсь, въ первый разъ вижу такую женщину; вы просто феноменъ.
— Чего тутъ любопытствовать, — отвѣчала она, слегка краснѣя: — я сегодня же переговорю съ бабушкой, и я увѣрена, все это кончится ничѣмъ. Нельзя же огорчаться всякими пустыми толками.
М-съ Констансъ, вѣроятно, забывъ о жестокомъ холодѣ, проговорила съ Теодоромъ Бренсби еще долго послѣ того, какъ всѣ ушли изъ сада. Наконецъ, звонокъ къ завтраку заставилъ ее лѣниво подняться съ мѣста. Фоксъ былъ послѣдовательнѣе ея; онъ давно уже убѣжалъ въ домъ и съ наслажденіемъ растянулся на коврѣ передъ каминомъ, въ столовой. Онъ давно бы забрался въ этотъ любимый уголокъ, но онъ терпѣть не могъ быть одинъ въ комнатѣ.
Когда м-съ Констансъ и m-r Бренсби, наконецъ, вошли въ столовую, м-съ Гедлоу объявила имъ, что Мэй ушла домой. Бабушка прислала за ней служанку раньше обыкновеннаго, и Мэй не согласилась остаться завтракать. Такъ какъ ея не было, то это дало маленькому кружку полную возможность свободно потолковать о ней, о ея положеніи и о ея будущности и толки эти заняли большую часть завтрака.
М-съ Гедлоу была очень довольна, что Мэй вступаетъ въ свѣтъ, какъ м-съ Чефингтонъ. Констансъ высказала мнѣніе, что Мэй не сознаетъ и не цѣнитъ своего счастія. Теодоръ Бренсби съ важностью замѣтилъ, что отъѣздъ молодой дѣвушки въ Лондонъ былъ необходимъ, и что для людей, знакомыхъ съ фамиліею Чефингтонъ, это всегда былъ не болѣе, какъ вопросъ времени.
— А изъ насъ, — сказалъ Риверсъ: — знакома съ ними, кажется, одна Констансъ.
— И то очень мало, — отвѣчала молодая дѣвушка: — я только видала ихъ, когда была въ пансіонѣ. Старая м-съ Чефингтонъ иногда пріѣзжала въ Брайтонъ и тогда заѣзжала за Мэй въ коляскѣ, но никогда не входила въ домъ. Разъ или два пріѣзжала м-съ Дормеръ-Смитъ. Старая м-съ Чефингтонъ была пресмѣшная въ своемъ черномъ парикѣ и со своей важной физіономіей; я помню, какъ мы, дѣвочки, потѣшались надъ ней.
— Я думаю, она была настоящая grande dame, — замѣтилъ Теодоръ.
— Не знаю, какъ вамъ сказать, — отвѣчала Констансъ: — служанки у насъ говорили, что она ужаснѣйшая скряга, и всегда называли ее старой кошкой. У м-съ Дормеръ-Смитъ манеры были изящныя, и она всегда была одѣта очень мило.
— Ваши свѣдѣнія объ этомъ семействѣ, можетъ быть, вѣрны, кузина, только ужъ черезчуръ поверхностны, — замѣтилъ Риверсъ.
— Правда, — подтвердила м-съ Гедлоу, усердно потчуя всѣхъ рубленой бараниной.
— Не одна м-съ Гедлоу знаетъ здѣсь что-нибудь о Чефингтонахъ, — сказалъ Теодоръ Бренсби со своимъ обычнымъ важнымъ видомъ.
— Ахъ, Боже мой, я и забыла! — воскликнула м-съ Гедлоу, бѣгло взглянувъ на молодаго человѣка: — вѣдь, вы, Теодоръ, бывали у нихъ въ Лондонѣ. Здѣсь-то вы уже такъ давно не были, что мы совсѣмъ забыли, съ кѣмъ вы знались. Ну, разскажите намъ о Дормеръ-Смитахъ, что они за люди?
— Они люди высшаго тона и лучшаго общества, — отвѣчалъ Теодоръ, гордо выпрямившись.
— Бѣдная Мэй! — задумчиво сказала м-съ Гедлоу: — она такая милая, кроткая дѣвушка. Надѣюсь, они будутъ добры къ ней.
— А вы знаете что-нибудь о м-съ Доббсъ, тетя Дженъ? — спросилъ Риверсъ, обращаясь къ м-съ Гедлоу: — что вы знакомы съ ней, это мнѣ извѣстно, но знаете-ли вы, что она за женщина?
— Знаю, — отвѣчала м-съ Гедлоу, улыбаясь: — много лѣтъ назадъ, мужъ мой имѣлъ съ ней жаркую схватку, когда собиралъ голоса, чтобы попасть въ члены городскаго совѣта. Она никакъ не хотѣла, чтобы ея мужъ подалъ голосъ за кандидата правой стороны. Но m-r Доббсъ былъ хорошій человѣкъ и честный торговецъ, и мы всегда увані іи его, хотя намъ и не удалось заручиться его голосомъ. И она славная женщина. Когда Констансъ въ первый разъ сказала мнѣ, что желала бы видѣть Мэй у насъ въ домѣ, я нашла, что неловко будетъ пригласить дѣвушку, не пригласивъ и ея бабушку, а этого мнѣ, признаюсь, не хотѣлось, я нашла случай поговорить со старушкой, чтобы повывѣдать, какъ она на это посмотритъ. Она сразу поняла меня и сразу успокоила. "Вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь, м-съ Гедлоу, — сказала она. Я вамъ не ровня да, вѣдь, и внучкѣ моей я не ровня: по отцу она принадлежитъ къ другому сословію. А я уже такъ стара и опытна въ жизни, что никакъ не полѣзу ошибкой въ такое мѣсто, гдѣ я буду ниже всѣхъ, и признаться такъ горда, что никакъ не захочу лѣзть не въ свои сани.
— Горда, — повторилъ Бренсби, скорчивъ презрительную мину.
— Эти слова мнѣ очень понравились, — продолжала м-съ Гедлоу: — я бы желала, чтобы всѣ люди ея сословія обладали такою благородною гордостью. Къ тому же она женщина съ большимъ здравымъ смысломъ и безукоризненно честная. Тѣмъ не менѣе, съ тѣхъ поръ, какъ Мэй выросла, положеніе молодой дѣвушки въ ея домѣ стало ложнымъ. Капитанъ Чефингтонъ, должно быть, сознаетъ это. Онъ оставилъ у нея Мэй, такъ долго, вѣроятно, потому, что не желалъ разлучать ихъ, щадя привязанность старушки къ внучкѣ, къ тому же онъ, конечно, платитъ за дочь, и эти деньги не лишнія я для м-съ Доббсъ, вѣдь, она очень небогата. Но теперь всему этому долженъ быть конецъ. Не можетъ же онъ поже| ювать будущностью Мэй. По моимъ соображеніямъ, по всей вѣроятности, дѣло состоитъ такъ, и по моему оно служитъ къ чести обѣимъ сторонамъ.
— Во всякомъ случаѣ, оно служитъ къ чести м-съ Доббсъ, тетя Дженъ, — замѣтилъ Риверсъ.
— А почему же вы не хотите сказать того же о капитанѣ Чефингтонѣ, — вмѣшалась Констансъ: — впрочемъ, вы вѣрны самому себѣ, Оуэнъ: капитанъ Чефингтонъ имѣетъ несчастіе быть благороднаго происхожденія, и этого уже довольно, чтобы вы относились къ нему враждебно.
— Вовсе нѣтъ, — возразилъ Оуэнъ: — но я, пожалуй, согласенъ съ вами въ одномъ отношеніи: я готовъ считать его благородное происхожденіе несчастіемъ, — для сословія, къ которому онъ принадлежитъ.
— Вы, кажется, ошибочно судите о капитанѣ Чефингтонѣ, Риверсъ, — возразилъ Теодоръ: — капитанъ Чефингтонъ — мой другъ.
— Очень жаль, — сказалъ Оуэнъ сухо.
М-съ Гедлоу прервала ихъ споръ, вставъ изъ-за стола.
— Полно вамъ спорить, дѣти, — сказала она весело: — и нечего вамъ тутъ толкаться попусту цѣлый день. Я сейчасъ иду на станцію встрѣчать мужа: онъ пріѣдетъ изъ Вендгёрста. Тебя, Констансъ, звали сегодня къ Бертонамъ, а васъ, молодые люди, я безъ церемоніи прогоню.
Добрая м-съ Гедлоу нарочно распорядилась такъ, желая прекратить разговоръ, который угрожалъ принять непріятный оборотъ. Но когда Бренсби и Риверсъ вышли вмѣстѣ на галлерею, первый, съ свойственною ему холодною настойчивостью, тотчасъ же заговорилъ опять о Чефингтонѣ.
— Я не имѣю удовольствія быть близкимъ другомъ капитана, — сказалъ онъ: — но я съ нимъ знакомъ, кой чѣмъ ему обязанъ, и я долженъ замѣтить вамъ, Риверсъ, — если вы не разсердитесь на меня за это, — что вы немножко… немножко опрометчивы въ вашихъ сужденіяхъ о немъ.
— Я вовсе не сержусь на васъ за ваше замѣчаніе, Бренсби, — спокойно отвѣчалъ Риверсъ.
— Знаете ли, чтобы вѣрно судить о человѣкѣ, — продолжалъ Бренсби: — нужно знать его жизнь, и это въ особенности необходимо въ отношеніи къ капитану Чефингтону. Во-первыхъ, примите въ соображеніе его неравный бракъ.
На это Риверсъ не отвѣчалъ ни слова и только отвернулся, какъ бы желая дать знать, что ему хотѣлось бы покончить съ этимъ разговоромъ.
V.
правитьКогда капитанъ Чефингтонъ пріѣхалъ такъ неожиданно до, къ тещѣ на побывку, которая кончилась, какъ мы уже знаемъ, тѣмъ, что онъ оставилъ дочь у нея на рукахъ — Теодоръ Бренсби гостилъ у родныхъ въ Ольдчестерѣ. Время было вакаціонное, капитанъ обошелся съ нимъ довольно привѣтливо и обворожилъ его совершенно. Дѣло въ томъ, что капитанъ ужасно скучалъ въ Ольдчестерѣ, гдѣ чувствовалъ себя совершенно не въ своей сферѣ и очень радъ былъ отобѣдать раза два у отца молодаго человѣка, тѣмъ болѣе, что портвейнъ за столомъ у m-r Бренсби подавался отличный. Съ Теодоромъ онъ удостоилъ сыграть нѣсколько партій на расшатанномъ бильярдѣ въ гостинницѣ Зеленаго Драгуна, лучшей во всемъ городѣ, курилъ его папиросы, не морщась, и много разсказывалъ ему о себѣ, разумѣется, выставляя себя съ самой лучшей стороны. Теодоръ Бренсби былъ не глупъ, но онъ былъ молодъ, и какъ всѣ молодые люди имѣлъ способность увлекаться. Нельзя сказать, чтобы эти увлеченія были особенно высокаго полета. Онъ съ пренебреженіемъ отнесся бы къ тому, кто сталъ бы увлекаться филантропіей, или поэзіей, или рыцарскими взглядами на жизнь и людей, но капитанъ Чефингтонъ пустилъ ему пыль въ глаза своимъ презрительнымъ равнодушіемъ ко всему, къ кому онъ, Бренсби, привыкъ относиться съ уваженіемъ. М-r Брегга, богатаго фабриканта жестяныхъ издѣлій, важнѣйшаго изъ кліентовъ га-г Бренсби, обрисовалъ блистательный капитанъ двумя словами, «сущая дрянь»; даже епископа онъ назвалъ «старымъ пустомелей», а жену его «пошлой толстухой.» Этотъ рѣзкій тонъ и безпрестанныя упоминанія о всевозможныхъ Чефингтонахъ и Кестлькомбахъ, составлявшихъ его блестящую родню, совершенно ослѣпили Теодора, а капитанъ окончательно пріобрѣлъ расположеніе молодаго человѣка, давъ ему рекомендательное письмо къ сестрѣ своей, м-съ Дормеръ-Смитъ. Письмо это Теодоръ вручилъ по принадлежности, когда перебрался въ Лондонъ, чтобы изучать тамъ правовѣдѣніе.
Хотя братъ и сестра разстались не особенно нѣжно, но капитанъ не задумался дать Теодору рекомендательное письма къ сестрѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что она уважитъ его рекомендацію и окажетъ его знакомому вѣжливость, которая ей ничего не будетъ стоить. А если бы она даже спровадила его безъ церемоніи, то ему это было бы рѣшительно все равно: онъ намѣревался покинуть надолго не только Ольдчестеръ, но и самую Англію. Но м-съ Дормеръ-Смитъ не спровадила молодаго Бренсби. Онъ понравился ей своею сдержанностью и спокойными манерами; къ тому же онъ былъ человѣкъ со средствами и ей нечего было опасаться, что онъ ищетъ знакомства съ нею для того, чтобы при случаѣ занять денегъ. И должно отдать справедливость Полинѣ: она рада была, что ей представился случай угодить брату безъ ущерба для своего кармана. Нельзя сказать, чтобы она не любила брата по своему. И вообще должно замѣтить, что чувство родственнаго расположенія къ капитану ослабѣвало или усиливалось въ родныхъ Огустуса, смотря потому — ближе или дальше онъ былъ отъ нихъ. Пока онъ жилъ въ Бельгіи, его терпѣли, а немъ жалѣли; если бъ онъ уѣхалъ въ антиподы, его, конечно, проводили бы съ теплымъ сочувствіемъ, а если бы онъ покинулъ здѣшній міръ для инаго, лучшаго, то нѣтъ сомнѣнія, что на его могилѣ родственная любовь его близкихъ вспыхнула бы яркимъ пламенемъ.
— Знаешь, ли что, Фредерикъ, — сказала мужу м-съ Дормеръ-Смитъ, вздохнувъ свободно, когда дверь затворилась за Теодоромъ Бренсби послѣ его перваго посѣщенія: — этотъ молодой человѣкъ ничего себѣ, довольно порядочный.
— Спасибо милому братцу и за то, что онъ хоть человѣка то прислалъ къ намъ подходящаго, — отвѣчалъ ея мужъ: — Иной разъ вѣдь онъ ни вѣсть съ кѣмъ связывается, да и другихъ втягиваетъ въ непріятное знакомство.
— Нѣтъ, этотъ м-ръ Бренсби человѣкъ вполнѣ намъ подходящій. Мнѣ даже кажется онъ премилый. Я пошлю ему приглашеніе на наши четверги.
Приглашеніе было послано и, чѣмъ чаще бывалъ m-r Бренсби у Дормеръ-Смитовъ, тѣмъ лучше они относились къ нему. М-съ Дормеръ-Смитъ всегда говорила: онъ такой тихій, нечего бояться, чтобы изъ-за него вышла какая нибудь непріятность. Мэй въ это время была въ пансіонѣ, гдѣ ранѣе* какъ читатель, вѣроятно, помнитъ, платила м-съ Доббсъ, по Полина часто разсказывала о ней молодому Бренсби. Она всегда отзывалась въ сочувственныхъ выраженіяхъ, хотя въ жалобномъ тонѣ о дѣвушкѣ, на которой лежала тѣнь неравнаго брака отца; м-съ Дормеръ-Смитъ знала, что Бренсби родомъ изъ Ольдчестера и потому не могла предполагать, чтобы ему была неизвѣстна эта несчастная исторія. На дѣлѣ же оказывалось, что Теодоръ слыхалъ о ней тогда только, когда познакомился съ капитаномъ Чефингтономъ. Капитанъ женился въ то время, когда его, Теодора, еще не было на свѣтѣ; къ тому же эта исторія взволновала Ольдчестеръ гораздо менѣе, нежели воображали всѣ Чефингтоны и всѣ Кестлькомбы. Но о самой исторіи Теодоръ отозвался въ такихъ выраженіяхъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ осталась вполнѣ имъ довольна. Ни одинъ принцъ крови не могъ бы порицать строже молодыхъ людей знатнаго происхожденія, выбирающихъ себѣ въ подруги жизни дѣвушку изъ сословія м-съ Доббсъ, какъ порицалъ ихъ этотъ проникнутый своимъ достоинствомъ сынъ нотаріуса, и м-съ Дормеръ-Смитъ, поговоривъ съ нимъ только разъ на эту тему, осталась въ полномъ убѣжденіи, что онъ счелъ бы подобную mésalliance такою же предосудительною для себя, какою считалъ ее для капитана Чефингтона… Недоразумѣнія принимаются обыкновенно за синонимъ разногласія, а между тѣмъ, значительная часть согласія во взглядахъ людей основана на недоразумѣніяхъ.
Теодоръ не могъ, конечно, интересоваться лично пансіонеркой, которой онъ никогда не видалъ, но все сочувствіе его было безусловно на сторонѣ Чефингтоновъ; поэтому онъ терпѣть не моіъ м-съ Доббсъ и стоялъ на томъ, что этой особѣ никакъ не слѣдуетъ давать зазнаваться. Онъ въ тайнѣ находилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ черезъ-чуръ слаба и снисходительна. допуская такую короткость между м-съ Чефингтонъ и ея бабушкой-плебейкой, и приходилъ въ негодованіе при одной мысли, что эта плебейка можетъ имѣть вліяніе на внучку лорда Кестлькомба. Но, разсуждалъ онъ, всему этому будетъ, разумѣется, конецъ, когда молодая дѣвушка выйдетъ изъ пансіона и вступитъ въ свѣтъ, подъ покровительствомъ своей тетки. Теодоръ былъ убѣжденъ, что отлично понимаетъ положеніе этого семейства.
Теперь читатель знаетъ, почему Теодоръ Бренсби такъ заступался за капитана Чефингтона, идучи съ Оуэномъ Риверсомъ отъ каноника Гедлоу. Они дошли вмѣстѣ до дома m-r Бренсби. Теодоръ изъ учтивости предложилъ Оуэну зайти; Оуэнъ отклонилъ предложеніе и пошелъ одинъ по Гой-Стриту. Теодоръ позвонилъ, и ожидая, чтобы отворили дверь, нѣсколько секундъ глядѣлъ ему вслѣдъ.
Молодые люди знали другъ друга съ дѣтства, но никогда не были близки между собою, и холодность ихъ другъ къ другу не только не уменьшалась, но еще какъ будто увеличивалась съ годами. Люди говорили, будто они были соперниками въ добромъ расположеніи Констансъ Гедлоу. Насколько справедливы были эти толки неизвѣстно, но достовѣрно, что между молодыми людьми существовалъ какой-то глухой антагонизмъ, который, казалось, ждалъ только случая, чтобы разразиться. До сихъ поръ они, однако, ни разу не ссорились: въ морозномъ воздухѣ обыкновенно бываетъ тихо. Они даже сами не сознавали, до какой степени они антипатичны другъ другу. И Теодоръ, глядя вслѣдъ удаляющемуся Оуэну, чувствовалъ только почти безсознательное нерасположеніе къ нему, которое выразилось въ томъ, что онъ подумалъ: «Какъ скверно сидитъ на немъ сюртукъ! И, кажется, онъ Даже никогда не носитъ перчатокъ».
Домъ m-r Мартина Бренсби, зажиточнаго нотаріуса, могъ назваться роскошнымъ жилищемъ. Онъ былъ весь каменный, массивный; позади дома былъ довольно большой садъ, прилеіавигій къ саду епископа. Нынѣшній владѣлецъ дома наслѣдовалъ его отъ отца и сдѣлалъ въ немъ значительныя пристройки и улучшенія. Его друзья и знакомые, какъ водится, порицали эти затраты, находя, что онъ поступилъ бы благоразумнѣе, еслибы поберегъ денежки, такъ какъ семейство было у него большое. Нѣкоторые защищали его, говоря, что для такого большаго семейства, именно, необходимо было увеличить число комнатъ, тѣмъ болѣе, что владѣлецъ дома женился вторично, но порицатели возражали на это: а какая была ему нужда жениться вторично? Или, если ужъ ему непремѣнно хотѣлось обзавестисть женой, зачѣмъ онъ не женился на особѣ пожилыхъ лѣтъ, какъ онъ самъ и съ капитальцемъ, а взялъ хорошенькую и молоденькую безприданницу? Но m-r Бренсби, понятно, хотѣлось жениться для себя, а не для своихъ друзей, поэтому онъ выбралъ двадцатилѣтнюю, замѣчательно красивую дѣвушку, м-съ Луизу Люттайеръ, изъ хорошаго Шропшейрскаго семейства, съ которою познакомился въ Лондонѣ. Они жили очень дружно уже двѣнадцать лѣтъ, имѣли въ теченіе этого времени пятерыхъ дѣтей и нѣкоторые порицатели этого брака — разумѣется, въ интересахъ самого m-r Бренсби, не могли теперь сказать противъ него ничего, кромѣ того, что m-r Бренсби до сихъ поръ влюбленъ въ свою жену, какъ котъ въ сливки, и снисходителенъ къ ней до слабости. Въ началѣ, эти добрые друзья пророчили, что онъ скоро раскается въ своей опрометчивой женитьбѣ, но время шло, а ни раскаянія, ни даже поводовъ къ раскаянію не оказывалось и прорицатели начали чувствовать себя въ такомъ же замѣшательствѣ, какъ чувствуютъ люди, предсказавшіе разрушеніе міра и видящіе, что годы идутъ, а міръ — по какимъ-то непредвидѣннымъ обстоятельствамъ — не разрушается.
Но неожиданная болѣзнь m-r Бренсби дала новую пищу толкамъ и пересудамъ. Еще задолго до нея онъ похудѣлъ и осунулся; это тотчасъ приписали чрезмѣрнымъ заботамъ, и когда онъ, наконецъ, слегъ, всѣ заголосили: «ну, вотъ, не говорили ли мы, что онъ не выдержитъ! Какъ ни много онъ получаетъ, но для того, чтобы пристроить къ мѣсту трехъ сыновей, дать приданое двумъ дочерямъ, и главное, наряжать и баловать молодую, расточительную женку, нужно очень, очень много. Онъ работалъ свыше силъ и уходилъ себя. А можетъ быть и заработковъ-то не хватало, вотъ заботы и сломили его».
Но любители считать въ чужихъ карманахъ ошибались, воображая, будто причиною болѣзни m-r Бренсби были заботы и недохватки. Домъ его былъ по прежнему, какъ полная чаша. Комнаты въ немъ были меблированы отлично, не по старинному, за исключеніемъ двухъ, убранныхъ со всею роскошью современной моды. Эти двѣ комнаты и прилегавшій къ нимъ крошечный кабинетикъ, называемый будуаромъ, составляли неотъемлемую собственность самой м-съ Бренсби. Ей нравилось имѣть свой уголокъ, въ которомъ она была полной хозяйкой, особенно любила она будуаръ, и въ немъ то и нашелъ ее, сидящею у камина, Теодоръ Бренсби, войдя жъ ней, послѣ вышеприведеннаго разговора съ Оуэномъ Риверсомъ; на колѣняхъ у ней лежала книга, но она не читала, а сидѣла неподвижно, откинувъ голову на спинку кресла, небрежно скрестивъ руки, на колѣняхъ, и положивъ ноги на подушку, она наслаждалась впечатлѣніемъ физическаго и нравственнаго покоя, которое всегда охватываетъ насъ послѣ только-что пережитаго сильнаго ощущенія, въ особенности, послѣ безпокойства. Цѣлыя шесть недѣль м-съ Бренсби была самою усердною сидѣлкою и почти не выходила изъ комнаты мужа. Но теперь всякая опасность миновала; дѣти по прежнему бѣгали по всѣмъ комнатамъ, рѣзвились и хохотали, не боясь, что на нихъ цыкнутъ и велятъ имъ сидѣть смирно, прислуга пѣла за домашней работой, а хозяйка распаковала и надѣла новый пенюаръ, который уже болѣе двухъ недѣль лежалъ не тронутый въ пакетѣ, какъ былъ присланъ отъ швеи. Она любила хорошо одѣваться; начиная съ ея прекрасныхъ каштановыхъ волосъ съ золотистымъ оттѣнкомъ и кончая маленькой ножкой, все было убрано у ней изящно, кокетливо, но безъ малѣйшаго оттѣнка аффектаціи. Она напоминала прелестный оранжерейный цвѣтокъ и красовалась въ своихъ щегольскихъ нарядахъ такъ же непринужденно и безсознательно, какъ красуется такой цвѣтокъ въ своей дорогой фарфоровой вазѣ. Во всемъ Ольдчестерѣ, безъ сомнѣнія, не было женщины изящнѣе, граціознѣе и симпатичнѣе м-съ Бренсби. но тѣмъ не менѣе, пасынокъ ея, войдя къ ней въ будуаръ, посмотрѣлъ на нее взглядомъ, выражавшимъ холодное неудовольствіе. Впрочемъ, онъ былъ съ нею не холоднѣе, какъ съ другими, и всегда безукоризненно учтивъ.
— Что сказалъ сегодня докторъ Течь объ отцѣ? — спросилъ онъ, садясь къ камину напротивъ мачихи: — доволенъ его состояніемъ?
— Совершенно доволенъ, слава Богу, — отвѣчала м-съ Бренсби: — въ среду, если погода будетъ хороша, онъ позволилъ ему выѣхать покататься. Вообще, онъ совершенно успокоилъ меня и я съ радости, какъ видите, забралась сюда отдохнуть и полѣниться на своемъ любимомъ креслѣ у камина.
Сказавъ это, м-съ Бренсби посмотрѣла на Теодора такимъ заискивающимъ взглядомъ, словно извиняясь или оправдываясь передъ нимъ въ чемъ-то. Вообще, она всегда держала себя съ пасынкомъ какъ-то робко, будто была виновата передъ нимъ въ чемъ-то. Она постоянно упрекала себя на этотъ тонъ, но никакъ не могла отъ него отстать, сознавая, что молодой человѣкъ порицаетъ ее за все, чтобы она ни дѣлала, хотя никогда не высказываетъ этого порицанія.
— М-съ Гедлоу сейчасъ говорила мнѣ, — сказалъ Теодоръ не отвѣчая на ея слова: — что мужъ ея думаетъ посѣтить отца, сегодня вечеромъ, если не обезпокоитъ его этимъ.
— О! нисколько, посѣщеніе такого человѣка, какъ каноникъ, никого не можетъ обезпокоить. Значитъ, вы были къ Колледжъ-Квэдѣ, Теодоръ? — спросила она, помолчавъ съ минуту.
— Я завтракалъ у Гедлоу, тамъ были Риверсъ, онъ сейчасъ проводилъ меня сюда и м-съ Чефингтонъ.
— Вотъ, какъ! и Мэй была тамъ? Каноникъ и жена его очень добры къ этой дѣвочкѣ; они часто приглашаютъ ее.
Теодоръ ничего не отвѣтилъ на это, неподвижно смотря въ огонь.
— Я видѣла ее вчера съ ними въ церкви у вечерней службы, — продолжала м-съ Бренсби: — она становится прехорошенькой.
— Я бы не назвалъ ее хорошенькой, — проговорилъ Теодоръ, растягивая слова.
— Ну, конечно, она много теряетъ рядомъ въ такой красавицей, какъ Констансъ Гедлоу, но все-таки…
— Я нахожу, что къ ней нейдетъ слово хорошенькая, — перебилъ ее Теодоръ тѣмъ же ровнымъ голосомъ: — по моему, она больше чѣмъ хорошенькая; ее скорѣе можно назвать породистой.
— А породистости то въ ней и нѣтъ, — съ живостью возразила м-съ Бренсби…
— Почему это, позвольте спросить?
— Развѣ вы не знаете, что мать у нея изъ простыхъ?
— За то отецъ благородный, а дочь наслѣдуетъ кровь отъ отца.
— Да, но предковъ его она все таки не наслѣдуетъ. Да и объ отцѣ ея извѣстно очень мало: здѣсь никто не знаетъ навѣрное, что это за человѣкъ. Правда, Симми еще сегодня увѣряла меня, что Мэй въ родствѣ чуть не со всею знатью въ Лондонѣ, но вѣдь бѣдняжкѣ Симми всѣ гуси кажутся лебедями. (Симми было прозваніе, данное дѣтьми м-съ Симпсонъ; взрослые сначала бранили ихъ за это, но въ концѣ концовъ и сами усвоили себѣ его).
— М-съ Симпсонъ не далекая женщина, — сказалъТео;оръ: — но на этотъ разъ ея свѣдѣнія вѣрны. Я самъ знакомъ съ родными м-съ Чефингтонъ, къ которымъ она ѣдетъ въ Лондонъ; они дѣйствительно занимаютъ видное положеніе въ обществѣ.
— Вотъ, какъ! Симми сказала правду, — удивилась м-съ Бренсби.
— Я бы желалъ, — продолжалъ Теодоръ, съ едва замѣтною нерѣшительностью въ голосѣ: — чтобы вы пригласили къ намъ м-съ Чефингтонъ до ея отъѣзда. Ея тетка, м-съ Дормеръ-Смитъ, была очень добра ко мнѣ, когда я былъ въ Лондонѣ, я если вы окажете вниманіе ея племянницѣ, это будетъ съ нашей стороны какъ бы отвѣтомъ на ея любезность ко мнѣ.
Я… я былъ бы очень благодаренъ вамъ за это.
— Если хотите, я приглашу ее сюда, — сказала м-съ Бренсби ласково, но не съ тою живостью, съ какой ей, по мнѣнію пасынка, слѣдовало бы отвѣчать на такое заявленіе съ его стороны: — боюсь только, что ей будетъ скучно у насъ. У Гедлоу ей весело, тамъ есть дѣвица ея лѣтъ, а у насъ что она будетъ дѣлать? Не играть же ей съ дѣтьми.
— Я и не имѣлъ въ виду, чтобы вы приглашали къ намъ м-съ Чефингтонъ играть съ дѣтьми. — сказалъ Теодоръ: — развѣ вы не можете пригласить ее, когда у насъ будутъ гости, напримѣръ, на обѣдъ?
— На обѣдъ! — вскричала м-съ Бренсби, и ея кроткіе, каріе глаза широко раскрылись отъ изумленія.
— Отецъ говорилъ, что дастъ обѣдъ, прежде чѣмъ я уѣду въ Лондонъ; онъ думаетъ устроить это въ концѣ будущей недѣли, если совершенно поправится къ тому времени.
— Да, онъ хочетъ пригласить обѣихъ м-съ Пайперъ, всѣхъ Гедлоу, а можетъ быть и m-r Брегга.
— Такъ, вотъ, нельзя-ли включить въ число гостей и м-съ Чефингтонъ? Если бы вы показали мнѣ вашъ списокъ приглашаемыхъ, можетъ быть я бы устроилъ это.
— Конечно, это вещь возможная, но не покажется-ли это страннымъ въ нашемъ кружкѣ?
На бѣдномъ лицѣ молодаго человѣка выступила легкая краска.
— Не знаю, можетъ быть и покажется, — отвѣчалъ онъ: — по общественныя приличія нельзя мѣрить узкими провинціальными взглядами, какими всѣ руководствуются здѣсь въ Ольдчестерѣ. Къ тому же, извините, вы, кажется, не понимаете надлежащимъ образомъ положенія м-съ Чефингтонъ.
Онъ принялся объяснять ей положеніе молодой дѣвушки, какъ объяснялъ его четверть часа назадъ Оуэну Риверсу, опуская только нѣкоторыя подробности, касавшіяся лично капитана, о которыхъ, какъ ему казалось, было не совсѣмъ удобно говорить съ дамой.
— Что же, если отецъ вашъ будетъ согласенъ позвать ее на обѣдъ, то я ничего не имѣю противъ этого, — сказала м-съ Бренсби, выслушавъ его внимательно.
Такимъ образомъ Теодоръ добился своего. Онъ всегда добивался всего, чего хотѣлъ отъ мачихи, если вступалъ съ ней въ переговоры лично. Когда она отказывала ему въ чемъ нибудь, это дѣлалось ею всегда черезъ мужа, если же онъ обращался прямо къ ней, она постоянно уступала. Въ настоящемъ случаѣ она и не желала особенно сопротивляться ему, и вообще ихъ желанія никогда не приходили въ серьезное противорѣчіе, но тѣмъ не менѣе, м-съ Бренсби мучило сознаніе, что она черезчуръ слаба и робка съ пасынкомъ. Она была слишкомъ кротка, для того, чтобы бороться, но не настолько кротка, чтобы не желать бороться. И теперь, когда Теодоръ ушелъ отъ нея, она нѣсколько времени думала о своемъ разговорѣ съ нимъ, и ей приходили на умъ многія очень умныя и рѣшительныя фразы, которыми она навѣрное заставила бы его перемѣнить тонъ съ нею — если бы только она догадалась сказать ихъ.
VI.
правитьМэй Чефингтонъ уѣхала домой отъ Гедлоу, горя нетерпѣніемъ объясниться съ бабушкой на счетъ слуховъ, которые дошли до нея тамъ. М-съ Доббсъ не разсчитала, что такъ можетъ случиться и ей было очень досадно: она предпочла бы переговорить сначала обо всемъ этомъ съ внучкой сама, и втолковать ей все по своему. Но разъ такъ случилось, она не стала запираться и только предупредила дѣвушку, чтобы она не принимала никакихъ безповоротныхъ рѣшеній на счетъ своей будущности, такъ какъ эта будущность пока въ туманѣ, и никто не знаетъ, что можетъ случиться.
— Я уже приняла одно безповоротное рѣшеніе, бабушка, — отвѣчала Мэй: — знаете, что я не промѣняю васъ ни на какихъ дядюшекъ, тетушекъ, кузеновъ и кузинъ, словомъ, ни на какую родню со стороны папа. Они держатъ себя со мной, какъ чужіе, и я совсѣмъ ихъ не люблю, потому что любить ихъ мнѣ не за что. А вы… вы моя бабуся и васъ я люблю всей душой.
— Зачѣмъ тебѣ мѣнять меня на нихъ, моя милочка? — сказала м-съ Доббсъ: — объ этомъ и рѣчи нѣтъ, да я и сама этого не хочу. Но если отецъ твой найдетъ нужнымъ, чтобы ты погостила у его родныхъ, ты должна его послушаться, это и я тебѣ посовѣтую.
— Ну, если дѣло идетъ о томъ, чтобы только погостить недолго у тети, я, пожалуй, непрочь.
— Конечно, ты погостишь у нея недолго, можетъ быть даже очень недолго. Инаго тутъ пока ничего и въ виду не имѣется.
М-съ Доббсъ не имѣла духу сказать внучкѣ, что можетъ быть ей придется совсѣмъ уѣхать отъ нея: она не знала, съ которой стороны завести и рѣчь объ этомъ, и никакъ не предвидѣла, что это будетъ такъ трудно. И теперь, когда разлука съ Мэй была близка, у нея самой такъ замирало сердце при одной мысли объ этомъ, что она пугалась за себя. Но у нея былъ характеръ твердый, а такіе люди инстинктивно скрываютъ свои раны и страдаютъ молча. Поэтому она не хотѣла горевать преждевременно, откладывая это до той поры, когда ея птичка улетитъ, и она опять останется одипокою въ мірѣ.
Въ четыре года, съ тѣхъ поръ, какъ отецъ привезъ ее въ Ольдчестеръ, Мэй неизмѣнно проводила вакаціи у бабушки, а по выходѣ изъ пансіона окончательно поселилась у нея. Это было безспорно самое счастливое время въ ея молодой жизни. Только у бабушки чувствовала она себя вполнѣ дома. Ея воспоминанія о заграничной жизни были грустны и смутны. Ей помнились какіе то мрачные фламандскіе города, съ высокими крышами на домахъ, съ рѣзкимъ запахомъ отъ водосточныхъ трубъ и съ громкимъ звономъ на колокольняхъ. Помнилась ей и мать съ блѣднымъ исхудалымъ лицемъ, большими сверкающими главами и сѣдиной въ русыхъ волосахъ. Мэй была младшею дочерью Сюзанны Чефингтонъ и родилась въ самое неприглядное время заграничной жизни супруговъ. Въ первые годы брака, когда все же имѣлись деньги для пустыхъ затратъ и рѣже приходилось бѣгать отъ долговъ, жизнь ихъ не была вполнѣ безрадостною. Но бѣдной Мэй не пришлось видѣть а испытать въ дѣтскіе годы ничего, кромѣ бѣдности, болѣзни, домашнихъ дрязгъ и частыхъ переѣздовъ изъ одной плохой квартиры въ другую. Наконецъ, мать ея умерла, а отецъ уѣхалъ съ ней въ Англію, гдѣ судьба и старая м-съ Чефингтонъ рѣшили отправить ее въ Брайтонъ въ пансіонъ къ м-съ Драксъ. Выборъ пансіона оказался очень удачнымъ для бѣдной сиротки, этимъ выборомъ бѣдняжка была обязана скорѣе судьбѣ, нежели старой м-съ Чефингтонъ. Гордая барыня находила, что пансіонъ высшаго полета, фешенебельный, притязательный и дорогой былъ бы предподчительнѣе для м-съ Миранды Чефингтонъ, но она понимала очень хорошо, что платить за м-съ Миранду придется ей же, никому больше и разсудила, что лучше отдать ее въ скромное и недорогое заведеніе къ м-съ Драксъ, чѣмъ, напримѣръ, къ m-nae Либрехтъ, которая не принимала, какъ увѣряютъ, воспитанницъ иначе какъ съ шестнадцатью поколѣніями предковъ, или, разумѣется, съ капиталомъ равной цѣнности.
Итакъ выборъ воспитательницы для Мэй былъ удаченъ. М-съ Драксъ была женщина хорошая, съ порядочными манерами и съ прекраснымъ характеромъ, неиспорченнымъ даже безпрестанными столкновеніями съ родителями и опекунами своихъ воспитанницъ, которые по обычаю требовали съ нее очень многаго о своихъ обязанностяхъ, относительно ея заботились очень мало. Въ ея заведеніи пробыла Мэй около осьми лѣтъ. Въ первые четыре года она проводила вакаціи иногда въ Брайтонѣ, а иногда въ Лондонѣ у м-съ Чефингтонъ. Въ Брайтонѣ, съ м-съ Драксъ ей было веселѣе. М-съ Чефингтонъ не обижала ее, но не оказывала ей ласки. Дѣвочку обыкновенно оставляли на попеченіе горничной, пожилой женщины, тяготившейся ею, такъ какъ присмотръ за ребенкомъ былъ для нея лишней заботой, за которую прибавки жалованья, конечно, не полагалось. Мэй часто проводила цѣлые часы одна въ саду, или въ столовой, съ книгой у камина; никто не говорилъ съ ней, никто не обращалъ на нее вниманія. Тетку свою, м-съ Дормеръ-Смитъ, видала она очень рѣдко, и ей всегда казалось при этихъ встрѣчахъ, что она чѣмъ то огорчила тетю Полину: та постоянно смотрѣла на нее такъ жалобно. Только, выросши большая, Мэй поняла, въ чемъ дѣло: м-съ Дормеръ-Смитъ огорчалась незатѣйливымъ туалетомъ дѣвочки и часто говорила матери: бѣдное дитя, какъ она жалко одѣта. Но вообще тетя Полина ей нравилась: она была такая хорошенькая и добрая и такъ ласково цѣловала ее при встрѣчахъ.
Наконецъ м-съ Чефингтонъ умерла и Мэй, какъ мы уже знаемъ, привезли въ Ольдчестеръ. Тамъ она впервые познакомилась съ бабушкой Доббсъ, фамилію которой м-съ Чефингтонъ произносила всегда съ негодованіемъ, а горничная ея не иначе, какъ шепотомъ, какъ будто она была названіемъ какой нибудь наслѣдственной болѣзни. И эту то прокаженную бабушку Доббсъ бѣдная сиротка, никогда не видавшая ни отъ кого ни ласки ни заботы, вскорѣ полюбила всею теплою любовью, на какую было способно ея отъ природы нѣжное и благодарное сердце. Она, конечно, не понимала, что она въ тягость старушкѣ матерьяльно: могло ли ей прійти это въ голову, когда она видѣла отъ нея такую нѣжную заботливость? И за эту то заботливость она и была ей благодарна всей душей. Она пріютилась у ней, какъ полуопорившаяся птичка подъ теплое крылышко матки. Отъ природы она не была ни робка, ни скрытна, но обстоятельства и воспитаніе развили въ ней какую то приниженность, которая, какъ скоро она попала къ м-съ Доббсъ, исчезла быстро, словно снѣгъ отъ лучей весенняго солнца. Мэй была похожа на молодое растеніе, развитіе котораго было задержано черезъ чуръ холодной атмосферой: подъ вліяніемъ любви и ласки этотъ нѣжный цвѣтокъ разцвѣлъ со всею силою и полнотою, какая дана была ей отъ природы. Дѣтямъ прежде всего нужна искренняя, теплая любовь; они жаждутъ ее инстинктивно и ея не замѣнитъ имъ ничто на свѣтѣ.. Они никогда не примутъ искусственныхъ проявленій чувства за самое чувство; въ этомъ отношеніи они безсознательные, но вѣрные судьи.
Въ пансіонѣ также не было никого, кто могъ бы вредно повліять на отношенія Мэй къ бабушкѣ или внушить ей недовольство ея скромнымъ домомъ въ Ольдчестерѣ. Простая, безпритязательная м-съ Доббсъ, всегда вносившая слѣдующія съ нея деньги аккуратно, стояла въ мнѣніи м-съ Драксъ гораздо выше гордой м-съ Чефингтонъ, вѣчно всѣмъ недовольной и до крайности тугой на расплату. Знатной родни Мэй не видала и не скучала объ этомъ, она даже не слыхала о существованіи многихъ изъ своихъ родственниковъ аристократовъ. Когда ей минуло семнадцать лѣтъ и ее взяли изъ пансіона, она уѣхала въ Ольдчестеръ съ мыслію, что навсегда поселится тамъ съ бабушкой, въ ея миломъ старомъ домѣ въ Фреярсъ-доу, и мысль эта радовала ее: ничего лучшаго она и не желала. М-съ Драксъ, при всей своей простотѣ и скромности, съумѣла дать ей хорошія манеры, тѣмъ легче, что въ ней было много природнаго изящества; поэтому она не могла не замѣтить нѣкоторыхъ провинціализмовъ въ разговорѣ м-съ Доббсъ, равно какъ и того, что хозяйство у старушки велось на мѣщанскій ладъ, но ни то ни другое ѣе ужасало и не огорчало ее. Съ другой стороны она нисколько не удивлялась, что ее принимаютъ какъ гостью на равной ногѣ, въ такомъ семействѣ, какъ у каноника Гедлоу. Какъ совершенно справедливо замѣтила м-съ Доббсъ, Мэй была, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, совершеннымъ ребенкомъ и совсѣмъ не знала свѣта. Это доказывалось уже тѣмъ, что когда м-съ Доббсъ сказала ей, что ей нужно будетъ погостить у тетки, если отецъ того захочетъ, она сразу согласилась, не спросивъ даже, какъ и почему отецъ ея и тетка, четыре года повидимому даже забывавшіе о ея существованіи, вдругъ заинтересовались ея судьбой. Ей не пришло въ голову упрекнуть даже мысленно отца за то, что онъ такъ долго оставлялъ ее на исключительномъ попеченіи бабушки У молодыхъ неиспорченныхъ натуръ есть много прирожденной вѣры въ родныхъ, или въ тѣхъ, которые заступаютъ имъ мѣсто родныхъ. Но m-r Весергедъ былъ человѣкъ далеко не такой любопытный, какъ Мэй. Онъ очень любилъ молодую дѣвушку, не потому, что она была по отцу благороднаго происхожденія, а просто потому, что она была внучка м-съ Доббсъ, выше которой онъ не видѣлъ, не признавалъ ничего на свѣтѣ и еще потому, что она дѣйствительно была очень мила, поэтому онъ не могъ не интересоваться ея судьбой. Ему страшно хотѣлось узнать, какъ это все устроится, но приступать съ разспросами къ самой Мэй онъ не хотѣлъ, боясь какъ нибудь проговориться на счетъ того, что онъ зналъ непригляднаго о ея отцѣ; совѣсть твердила ему, что не хорошо было бы съ его стороны нарушить простодушную вѣру дѣвушки въ того, кто по крови былъ ей ближе всѣхъ. Отъ самой же м-съ Доббсъ онъ не могъ ничего добиться; она сказала ему только, что вступила въ переписку съ капитаномъ и имѣетъ основаніе думать, что онъ раздѣляетъ ея взгляды на счетъ Мэй.
— Я крѣпко сомнѣваюсь, чтобы у него были какіе нибудь взгляды кромѣ одного: именно, что каждый пенни, какой ему удается достать, нуженъ ему на самого себя, — замѣтилъ m-r Весергедъ: — а его сестрица? Неужели, вы думаете, она согласится взять ее теперь, послѣ того, какъ она четыре года и знать ее не хотѣла.
— Г-мъ! Четыре года назадъ Мэй была сухопаренькая двѣнадцатилѣтняя дѣвченочка, въ коротенькомъ платьицѣ, съ ребяческими ухватками, куда бы она съ ней дѣвалась? А теперь моя крошка выросла и стала такая хорошенькая, что изъ подъ ручки посмотрѣть. Такую красоточку не стыдно показать кому угодно.
— И вы думаете, она станетъ вывозить ее?
— Почемъ я знаю? Я писала ей и жду на дняхъ отвѣта. Нельзя же, чтобы все сдѣлалось, какъ говорится: тяпъ ляпъ, да клѣтка — нужно все обдумать. А теперь, молчокъ объ этомъ: Мэй идетъ.
Нѣсколько разъ начиналъ m-r Весергедъ разговоръ со свояченицей на эту тему, и все что нибудь постороннее мѣшало ему добиться толку: то Мэй входила, то Марта являлась за приказаніями, то м-съ Доббсъ вызывали по хозяйству. Наконецъ старушкѣ наскучили эти разспросы и она прямо объявила ему, что не желаетъ больше отвѣчать.
Однажды въ послѣобѣденное время, недѣлю спустя послѣ того, какъ Мэй воротилась отъ Гедлоу, молодая дѣвушка сидѣла за фортепіано и пѣла отрывки балладъ своимъ свѣжимъ необработаннымъ голоскомъ. М-r Весергедъ только что пришелъ и, по обыкновенію, расположился у камина, м-съ Доббсъ сидѣла напротивъ его въ своемъ любимомъ креслѣ, а котъ урчалъ у ея ногъ, грѣясь у огня. Вдругъ вошла Марта, чѣмъ то замѣтно взволнованная и объявила, что м-ссъ Мэй спрашиваетъ какой то молодой человѣкъ.
— Меня спрашиваетъ молодой человѣкъ? — вскричала Мей, обернувшись къ служанкѣ, но не отнимая рукъ отъ клавишей: — кто онъ такой, Марта?
— Не знаю, барышня, я его никогда не видѣла, — отвѣчала Марта: — вотъ его карточка, онъ далъ мнѣ ее, а самъ остался въ корридорѣ.
М-ссъ Доббсъ взяла карточку, надѣла очки и наклонилась къ огню, чтобы прочитать.
— Бэнъ… Бренъ… Бренсби! m-r Теодоръ Бренсби. Попроси его сюда, Марта.
Когда Марта вышла, m-r Весергедъ спросилъ шепотомъ, указывая большимъ пальцемъ на дверь:
— Зачѣмъ онъ пожаловалъ?
М-съ Доббсъ въ отвѣтъ на это только пожала плечами и качнула головой, какъ бы желая сказать: почемъ я знаю? Въ эту минуту въ комнату вошелъ m-r Теодоръ Бренсби.
Свѣчей еще не зажигали, въ комнатѣ господствовалъ сумракъ и молодой человѣкъ не сразу замѣтилъ Мэй, которая все еще сидѣла за фортепіано.
— М-съ Чефингтонъ? — спросилъ онъ, кивнувъ головой м-съ Доббсъ. Она приподнялась съ кресла и указала ему на стулъ.
— Моя внучка здѣсь, m-r Бренсби, — сказала она: — садитесь, прошу васъ.
Мэй встала изъ за фортепіано, подошла къ нему и подала ему руку.
— Вы, кажется, незнакомы съ бабушкой, — сказала она, представляя его м-съ Доббсъ.
М-ръ Теодоръ Бренсби неохотно протянулъ руку, но м-съ Доббсъ какъ будто не замѣтила этого и еще разъ указала ему на стулъ. Онъ опять поклонился, на этотъ разъ гораздо ниже и сѣлъ, въ неловкомъ сознаніи, что ему, какъ говорится, «утерли носъ».
— Надѣюсь, я не помѣшалъ вамъ, миссъ Чефингтонъ, — сказалъ онъ, откашлявшись и выпрямившись на стулѣ: — вы пѣли….
— О! нѣтъ, m-r Бренсби, вы не помѣшали мнѣ нисколько, — отвѣчала Мэй: — а хоть бы и помѣшали, такъ бѣда не большая. Мое пѣніе немногаго стоитъ.
— Извините, если я не соглашусь съ вами. Изъ нѣсколькихъ звуковъ, которые долетѣли до меня, когда я стоялъ за дверью, я могъ заключить, что вы поете прекрасно.
— Ну, да — засмѣялась Мэй: — меня лучше всего слушать изъ-за дверей. Я, право, совсѣмъ не умѣю пѣть; спросите бабушку.
— Нѣтъ, Мэй не умѣетъ пѣть, — сказала м-съ Доббсъ спокойно, но очень рѣшительно, замѣтивъ на лицѣ посѣтителя выраженіе недовѣрія. Въ отвѣтъ на это замѣчаніе, посѣтитель не сказалъ ни слова, и только чуть чуть приподнялъ свои тонкія бѣлокурыя брови.
— А бабушка, надо вамъ сказать, хорошій знатокъ въ пѣніи, — продолжала Мэй простодушно: — она слышала всѣхъ лучшихъ пѣвцовъ, какіе пѣли на Ольдчестерскихъ музыкальныхъ празднествахъ, да и сама много пѣла въ духовныхъ хорахъ.
— Вотъ какъ! — протянулъ Теодоръ съ легкимъ выраженіемъ насмѣшки въ голосѣ.
М-r Весергедъ посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ. Ему пришло въ голову, что этотъ молодой щеголь, съ бѣлокурыми коротко остриженными волосами, въ отлично сшитомъ сюртукѣ, въ бѣльѣ безукоризненной бѣлизны, и съ безукоризненно приличными манерами относится къ м-съ Доббсъ свысока, и готовъ сдѣлать ей дерзость, но онъ отклонилъ отъ себя это подозрѣніе. — Отецъ его — подумалъ онъ — человѣкъ порядочный и вѣроятно воспиталъ сына на хорошихъ правилахъ, а какой благовоспитанный человѣкъ рѣшится сдѣлать дерзость достойной и почтенной женщинѣ, да еще въ собственномъ ея домѣ? А онъ совсѣмъ не похожъ на отца, — прибавилъ онъ также мысленно, взглянувъ пристально на посѣтителя: — тотъ полный видный мущина, а этотъ жиденькій паренекъ
— А вы не въ батюшку уродились, сэръ, — сказалъ онъ, обращаясь къ Теодору: — совсѣмъ таки, совсѣмъ на него не похожи.
Молодой человѣкъ обратилъ на него свои блѣдно-голубые глаза, посмотрѣлъ на него взглядомъ, въ которомъ не было рѣшительно никакого выраженія.
— Я имѣлъ честь, — продолжалъ m-r Весергедъ: — знать очень хорошо вашего батюшку, лѣтъ такъ двадцать пять, или пожалуй тридцать назадъ.
— Неужели? — протянулъ Теодоръ, продолжая смотрѣть на него своимъ каменнымъ взглядомъ.
— Право, такъ. — Я былъ тогда книгопродавцемъ въ Бирмингемѣ, а онъ былъ тамъ нотаріусомъ и я часто обращался къ нему за совѣтами по дѣламъ. Онъ ужъ и тогда былъ извѣстенъ, какъ отличный законникъ и всѣ окрестные землевладѣльцы поручали ему свои дѣла.
— А какъ здоровье вашего батюшки? — спросила Мэй.
— Благодарю васъ, онъ совсѣмъ поправился. Выѣзжалъ два раза и понемногу принимается опять за дѣла. На будущей недѣлѣ онъ намѣренъ собрать нѣсколькихъ друзей на обѣдъ. Собственно говоря, я для этого и пришелъ сюда. Я… м-съ Бренсби… вы, конечно, повѣрите, если я скажу вамъ, что съ болѣзнью батюшки у ней было много хлопотъ…
— Еще-бы! — воскликнула м-съ Доббсъ, и сердце ея наполнилось теплымъ сочувствіемъ къ женщинѣ, которой грозила, какъ женѣ и какъ матери, такая страшная потеря: — мы всѣ здѣсь рады за м-съ Бренсби, да я думаю и весь Ольдчестеръ радъ за нее!
— Изъ-за этихъ то хлопотъ, — продолжалъ Теодоръ, обращаясь исключительно къ Мэй: — она не могла повидаться съ вами и вотъ выбрала меня своимъ посломъ.
Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана маленькую изящную записочку и подалъ ее дѣвушкѣ. Она быстро пробѣжала ее глазами и воскликнула:
— Приглашеніе на обѣдъ! Посмотрите, бабушка.
М-ръ Версергедъ чуть не привскочилъ на мѣстѣ отъ удивленія. М-съ Доббсъ спокойно взяла письмо и прочитала его; это было формальное приглашеніе м-съ Чефингтонъ отъ m-r и м-съ Бренсби сдѣлать имъ удовольствіе отобѣдать у нихъ въ слѣдующую субботу.
— Надѣюсь, вы никуда не отозваны въ этотъ день? — сказалъ Теодоръ, строго игнорируя бабушку.
— О! я не могу идти на большой званый обѣдъ! — воскликнула Мэй: — это было бы смѣшно.
— Ну, Мэй, ты не очень то вѣжливо принимаешь любезность, которую хотятъ тебѣ оказать, — сказала м-съ Доббсъ, укоризненно покачавъ головой и слегка улыбнувшись.
— М-r и м-съ Бренсби очень добры ко мнѣ, но мнѣ, право, не хотѣлось бы идти, — ласково сказала Мэй, стараясь поправить свою опрометчивость.
— О! м-съ Чефингтонъ, неужели вы будете такъ жестоки?
— Вѣдь правда, что мнѣ лучше будетъ не идти, бабушка? — сказала Мэй.
— Это будетъ зависѣть отъ обстоятельствъ, — отвѣчала м-съ Доббсъ.
— Увѣряю васъ, — сказалъ Теодоръ, обращаясь къ старушкѣ съ самымъ внушительнымъ видомъ: — что м-съ Чефингтонъ поступитъ вполнѣ прилично, если приметъ приглашеніе. Я, конечно, не сталъ бы ее уговаривать, если бъ было иначе.
М-r Весергеду опять пришло въ голову, что щеголекъ гость относится дерзко къ м-съ Доббсъ и эта мысль заставила его покраснѣть до того, что лобъ у него сдѣлался одного цвѣта съ носомъ. Но м-съ Доббсъ, посмотрѣвъ на Теодора, который стоялъ передъ нею въ торжественной позѣ весь проникнутый сознаніемъ своего достоинства, улыбнулась широкой улыбкой, какъ улыбается терпѣливая мать, привыгапая снисходительно относиться къ промахамъ своихъ ребятишекъ, и отвѣчала ласково:
— Нѣтъ, нѣтъ, вы, конечно, не хотите подать намъ дурнаго совѣта, мы въ этомъ васъ и неподозрѣваемъ, да вѣдь молодежь не умѣетъ соображать всего, какъ слѣдуетъ. Это не бѣда, разумѣется, въ молодежи и безъ того такъ много хорошаго, что съ нея нечего спрашивать большой мудрости: старше станетъ, поумнѣетъ.
Слова эти такъ поразили Теодора, что онъ положительно онѣмѣлъ отъ изумленія. Никто не смотрѣлъ на него съ такой точки, никто не говорилъ съ нимъ такимъ языкомъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ снялъ съ себя дѣтскую курточку. Извѣстно, что свѣтъ по большей части относится къ намъ такъ, какъ мы сами поставимъ себя въ немъ, а m-r Теодоръ Бренсби съ раннихъ лѣтъ хлопоталъ о томъ, чтобы поставить себя, какъ человѣка солиднаго.
— Я… я могу васъ увѣрить, — пробормоталъ онъ и замолчалъ, рѣшительно не находя словъ въ своемъ непривычномъ для него замѣшательствѣ.
— Ну, да о чемъ мы хлопочемъ, — добродушно продолжала м-съ Доббсъ: — вѣдь время терпитъ, мы еще успѣемъ обдумать какъ тутъ быть. Во всякомъ случаѣ не можемъ же мы обратить васъ въ почтальона. М-съ Бренсби могла дать вамъ такое порученіе какъ родственнику, но Мэй должна послать свой отвѣтъ инымъ путемъ. А между тѣмъ, не угодно ли вамъ выпить съ нами чашечку чайку? Мы всегда въ это время пьемъ. Чай сейчасъ подадутъ.
Теодоръ всталъ, чтобы уйдти, но при этихъ словахъ м-съ Доббсъ остановился и посмотрѣлъ на Мэй, ожидая, что и она пригласитъ его остаться. Но Мэй и не думала его удерживать; ей, напротивъ, хотѣлось поскорѣе спровадить его, чтобы потолковать на свободѣ съ бабушкой о полученномъ приглашеніи. Между тѣмъ за дверями раздался пріятный звонъ чайной посуды и Марта вошла въ комнату съ подносомъ. Поставивъ подносъ на столъ, она принесла изъ кухни котелокъ и приладила его на таганчикѣ въ каминѣ, гдѣ онъ, пошипѣвъ немного, какъ бы съ досады, что его сняли съ мѣста, опять весело зашипѣлъ, словно давая знать своимъ веселымъ журчаніемъ, что онъ и тутъ какъ дома.
Если бы м-съ Доббсъ сказала Теодору еще хоть слово, чтобы уговорить его остаться, если бы она показала ему хоть взглядомъ, что она сочтетъ это съ его стороны готовностью снизойти до нея, онъ навѣрное бы ушелъ. Но она спокойно принялась заваривать чай и ждала его отвѣта, повидимому, совершенно равнодушно. Онъ смутно понималъ, что если онъ уйдетъ, то уйдетъ, какъ говорится, несолоно хлебавши и потомъ ему самому непріятно будетъ вспомнить объ этомъ посѣщеніи. Ему непремѣнно захотѣлось внушить этой тупоумной старухѣ высокое мнѣніе о себѣ, но онъ сознавалъ, что для этого нужно побыть подолѣе въ ея обществѣ.
— Благодарю васъ, — сказалъ онъ: — если я васъ не обезпокою…
— О, нисколько. Чѣмъ вы можете меня обезпокоятъ? Марта, принеси еще чашку.
Теодоръ поставилъ на стулъ шляпу, снялъ перчатки и подсѣлъ къ столу. Но видя, что его надменная сдержанность не дѣйствуетъ на его собесѣдниковъ, онъ пустилъ въ ходъ другую систему дѣйствій, съ цѣлію показать м-съ Добссъ и въ особенности ея красноносому посѣтителю, съ такимъ непріятно-фамильярнымъ обращеніемъ — какого тонкаго господина они имѣютъ счастіе видѣть передъ собою. Онъ разговорился — не то чтобы очень, этого онъ не могъ бы сдѣлать, если бы и хотѣлъ, такъ какъ словоохотливость была рѣшительно не въ его характерѣ. Но онъ все таки произнесъ нѣсколько отрывистыхъ фразъ, начинавшихся большею частію съ мѣстоимѣнія «я». Должно замѣтить, что хотя онъ и имѣлъ при этомъ въ виду преимущественно произвести впечатлѣніе на м-съ Доббсъ и на ея гостя, но обращался съ рѣчью почти исключительно къ Мэй. Главнымъ же образомъ старался онъ завести съ нею разговоръ о м-съ Дормеръ-Смитъ, какъ о предметѣ доступномъ обсужденію только между ими обоими и недосягаемомъ для профановъ, въ особенности для профановъ — книгопродавцевъ съ краснымъ разнюхивающимъ носомъ. Но Мэй отвѣчала ему очень малословно, остальные также почти ничего не говорили, такъ что молодому щеголю пришлось вести разговоръ больше въ формѣ монолога и передъ весьма неотзывчивой публикой.
Онъ ушелъ изъ Фреярсъ Гоу подъ вліяніемъ непріятнаго впечатлѣнія, въ которомъ онъ самъ не могъ отдать себѣ отчета. Ему было досадно на все: и на самого себя за то, что онъ такъ не кстати разболтался съ людьми, передъ которыми нестоило терять словъ, и на упрямую старуху за то, что не могъ добиться отъ нея отвѣта — будетъ ли принято приглашеніе на обѣдъ, и въ особенности на Мэй, за ея не лицемѣрную привязанность къ бабушкѣ и за то, что она повидимому не была возмущена окружавшей ее мѣщанской обстановкой.
— Это невыносимо видѣть! — разсуждалъ онъ самъ съ собою, идя домой: — Чефингтону никогда не слѣдовало бы допускать дочь до такой короткости съ этими людьми; они совсѣмъ забрали ее въ руки. М-съ Дормеръ-Смитъ, вѣроятно, и понятія не имѣетъ, въ какой средѣ вращается ея племянница.
Больше всего раздражало его то, что Мэй была совершенно довольна этою средою и своимъ положеніемъ, какъ внучки вдовы желѣзняка. Если бы она хоть чѣмъ нибудь показала, что тяготится этимъ положеніемъ, ему бы легче было видѣть ее въ подобной обстановкѣ, но такое полное довольство — нѣтъ, это было невыносимо!
VII.
правитьЛюди, хорошо знавшіе м-съ Доббсъ, знали ее за женщину очень умную, но съ твердой волей, привыкшей поступать по своему, а не по совѣтамъ другихъ. И дѣйствительно, она не спрашивала ни у кого совѣта тамъ, гдѣ сама знала, какъ ей поступить. Но она всегда готова была обратиться за совѣтомъ къ другому, если совѣтъ былъ ей дѣйствительно нуженъ, и въ этомъ отношеніи она была даже гораздо умнѣе, нежели вообще о ней думали: ея природный здравый смыслъ всегда вѣрно подсказывалъ ей, съ кѣмъ можно посовѣтоваться, и кто можетъ лучше наставить ее въ какомъ случаѣ. Она, напримѣръ, не усомнилась бы спросить совѣта у м-съ Симпсонъ на счетъ того, какъ завивать волосы, если бы ей понадобилось устроить себѣ такую прическу.
На другое утро послѣ посѣщенія Теодора Бренсби, она надѣла шляпку и пошла въ Колледжъ-Кведъ. Тамъ она позвонила у дверей каноника, спросила, дома-ли м-съ Гедлоу и объявила ей, что пришла посовѣтоваться съ нею на счетъ приглашенія, полученнаго ея внучкой. М-съ Гедлоу также была приглашена и охотно согласилась взять Мэй съ собою.
— Мнѣ кажется, внучкѣ не совсѣмъ прилично было бы ѣхать одной на званый обѣдъ, — сказала м-съ Доббсъ: — но я, по правдѣ сказать, въ этихъ вещахъ мало смыслю, потому и пришла просить вашего мнѣнія.
— Вы совершенно правы, м-съ Доббсъ, явиться на званый "бѣдъ"дней было бы ей неприлично, — отвѣчала м-съ Гедлоу.
— Ж какъ вы думаете, слѣдуетъ-ли ей, вообще, принять приглаженіе? Ей самой не особенно хочется ѣхать: она немножко робка и не любитъ чужихъ. Но, конечно, если она будетъ съ вами и съ м-съ Гедлоу, она поѣдетъ охотнѣе.
— Пусть ее ѣдетъ, м-съ Доббсъ. Нужно же ей будетъ скоро выѣзжать въ свѣтъ, такъ лучше ей начать выѣзжать въ кругу людей, гдѣ она, все-таки, не совсѣмъ чужая. Правда-ли, что она скоро уѣзжаетъ въ Лондонъ къ теткѣ?
— Насчетъ этого еще ничего не рѣшено. Какъ скоро будетъ рѣшено, вы первые узнаете, м-съ Гедлоу. Кому же мнѣ и сказать, какъ не вамъ, послѣ того, какъ вы всегда были добры къ моей внучкѣ. Теперь я еще не знаю, состоится-ли эта поѣздка. Но по моему ей слѣдуетъ ѣхать.
— И въ этомъ вы правы, м-съ Доббсъ. Вы всегда вѣрно смотрите на вещи — развѣ иногда заблуждаетесь во время выборовъ, — сказала м-съ Гедлоу, улыбаясь.
М-съ Доббсъ улыбнулась ей въ отвѣтъ ласково, но съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣла показать, что считаетъ себя правою и на счетъ выборовъ, и простилась съ любезной хозяйкой, убѣдительно прося ее передать ея поклонъ мужу. М-съ Доббсъ очень любила каноника, и онъ, съ своей стороны относился къ ней очень сочувственно, именно съ тѣхъ поръ, какъ ему пришлось вести съ ней борьбу во время выборовъ какъ истый англичанинъ, онъ любилъ прямодушіе и рѣшительность даже въ противникахъ.
Узнавъ, что поѣдетъ на обѣдъ съ м-съ Гедлоу и Констансъ Мэй перестала отговариваться отъ приглашенія, но все-такъ ѣхала очень неохотно.
— Я, право, была бы рада, если бы мнѣ позволили отобѣдать въ дѣтской съ ребятишками, — сказала она, безсознательно повторяя слова м-съ Бренсби.
— Полно, Мэй, — вмѣшался m-r Весергедъ: — тебѣ будетъ весело въ хорошемъ обществѣ. М-r Бренсби очень пріятный человѣкъ, и у него собираются все порядочные люди. А м-съ Бренсби такая хорошенькая, такая щеголиха. Что же касается до молодаго Теодора…
Тутъ m-r Весергедъ замялся, и это заставило Мэй отъ души расхохотаться.
— Ну, что-же, продолжайте, дядя Джо, — сказала она: — пожалуй, вы и его назовете красавцемъ и пріятнымъ человѣкомъ.
— Что же, онъ недуренъ, — возразилъ m-r Весергедъ какъ-те нерѣшительно: — только онъ далеко не такъ красивъ, какъ еге отецъ.
— Нѣтъ, этотъ молодой человѣкъ пошелъ въ мать и въ ея родню, — замѣтила м-съ Доббсъ: — я очень хорошо помню его дѣдушку и бабушку.
— Неужели вы помните ихъ, Сара? — спросилъ ш-r Весергедъ: — кто они такіе были?
— Простые люди, — отвѣчала м-съ Доббсъ: — фамилія ихъ была Раббитъ. Старый Раббитъ держалъ на глостерской дорогѣ гостинницу и контору общественныхъ каретъ, вѣдь, чугунки-то тогда еще не было. Гостинницу называли «Кестлькомбъ-Армсъ»; онъ съ нея выручалъ порядочно. Говорятъ, будто онъ давалъ деньги въ ростъ. Во всякомъ случаѣ онъ сконилъ хорошій капиталецъ, и женѣ его еще Богъ послалъ откуда-то наслѣдство, такъ что они были люди весьма и. весьма зажиточные и могли дать дочери недурное приданое — 58
Они воспитали ее въ порядочномъ пансіонѣ; дѣвушка она была премилая, только красоты у ней большой не было; она была точь въ точь такая же плосколицая и бѣлобрысая, какъ вотъ теперь ея сынокъ. Мартинъ Бренсби женился на ней за деньги, а вторую жену взялъ за красоту.
— Такъ, вотъ какъ! — удивился m-r Весергедъ: — значитъ первая жена m-r Бренсби была дочь трактирщика Раббитъ? А я и не зналъ.
— Объ этомъ теперь мало кто знаетъ въ Ольдчестерѣ, я знаю потому, что часто бывала въ Глостерѣ еще молоденькой дѣвушкой; тамъ жили Доббсы, и я у нихъ частенько гащивала. А дорога туда лежала мимо Кестлькомбъ-Армса. Боже мой, Боже мой, какъ много времени прошло съ тѣхъ поръ, а мнѣ иной разъ кажется, будто это было вчера. И на дняхъ мнѣ припомнилось все это такъ живо, когда этотъ молодой человѣкъ пришелъ къ намъ: онъ такъ похожъ на стараго Баббита.
Сказавъ это, м-съ Доббсъ замолчала и нѣсколько времени сидѣла погруженная въ глубокую задумчивость; рука ея машинально работала вязальными спицами, а глаза были неподвижно устремлены на рѣшетчатое окно. Но она не видала ни окна, ни стоявшаго напротивъ каменнаго дома съ его сѣрыми стѣнами и высокою, страннаго вида, крышей. Мысль ея всецѣло перенеслась въ прошедшее. Ей казалось, что она ѣдетъ по гладкой дорогѣ въ старомодной таратайкѣ, что рядомъ съ ней сидитъ ея молоденькая подруга, а передъ ними на козлахъ, братъ подруги, видный молодчикъ, Исаакъ Доббсъ. Онъ правитъ старымъ пони, но не погоняетъ его особенно усердно. Ему, очевидно, не хочется пріѣхать скорѣе домой. Онъ то и дѣло оборачивается къ дѣвушкамъ, болтаетъ, шутитъ съ ними. Въ рукахъ у нихъ вѣтки душистаго шиповника, которыя Исаакъ любезно срѣзалъ для нихъ, проѣзжая мимо цвѣтущей живой изгороди. Шиповникъ такъ славно пахнетъ, лѣтній вечеръ такъ хорошъ, легкій вѣтерокъ такъ нѣжно ласкаетъ разгорѣвшіяся щечки дѣвушекъ.
Могъ ли думать Теодоръ Бренсби, что онъ былъ обязанъ снисходительною привѣтливостью, съ какою отнеслась къ нему м-съ Доббсъ, ни чему иному, какъ возникшимъ въ ея душѣ воспоминаніямъ о далекомъ прошломъ, въ которомъ, въ числѣ прочихъ знакомыхъ фигурировалъ отецъ его, по матери, «старый Раббитъ»!
Вопросъ, въ чемъ Мэй ѣхать на обѣдъ, рѣшенъ былъ быстро. М-съ Доббсъ имѣла въ этомъ отношеніи свои понятія: она была убѣждена, что молодая дѣвушка не можетъ ѣхать на парадный обѣдъ или на вечеръ иначе, какъ лѣтомъ въ кисейномъ платьѣ, и распорядилась, не теряя времени, сшить внучкѣ таковое платье. Но этотъ нарядъ нисколько не повредилъ Мэй, напротивъ, выставилъ еще въ большемъ блескѣ ея нѣжный цвѣтъ лица, снѣжную бѣлизну ея рукъ и шеи, и мягкій оттѣнокъ ея русыхъ волосъ. Гедлоу, по обѣщанію, заѣхали за ней, и когда она вышла изъ своей комнаты, готовая сѣсть въ карету, м-съ Доббсъ и m-r Весергедъ самодовольно переглянулись и оба нашли, что она прелестна и непремѣнно вскружитъ голову всѣмъ на обѣдѣ. Но въ сущности, Мэй никого не поразила. Снявъ съ нея плащъ въ просторныхъ и красивыхъ сѣняхъ у m-r Бренсби, м-съ Гедлоу заботливо осмотрѣла ея нарядъ и сказала: «Очень мило, очень красиво, Мэй. Лучшаго мы ничего и придумать не могли». Самъ каноникъ, сѣдой какъ лунь старикъ, съ кроткими голубыми глазами и выраженіемъ губъ, обличавшимъ глубокую натуру, улыбнулся ей, а Констансъ, ослѣпительно красивая, въ палевомъ платьѣ, съ пунцовыми розами на груди и въ волосахъ, нашла, что ея подруга какъ пансіонерка, и безъ всякаго шика, но была настолько честна, что сказала ей единственный комплиментъ, который по ея мнѣнію могъ быть у мѣста.
— У тебя счастливый цвѣтъ лица, Мэй, — замѣтила она: — даже этотъ синевато-бѣлый нарядъ его не портитъ. Надѣнь я что нибудь подобное, у меня лице навѣрное потемнѣло бы какъ красное дерево.
Когда Мэй пошла за м-съ Гедлоу въ гостинную, по мягкой, устланной коврами лѣстницѣ, сердце у нея сильно забилось: ей стало страшно де того, что она съ радостью повернула бы назадъ и ушла бы домой. Но ее поддержало «ознавіе собственной ея незначительности въ этомъ обществѣ, она утѣшала себя мыслію, что она останется незамѣченною и что на нее обратятъ не болѣе вниманія, нежели сколько требуетъ учтивость. Въ дверяхъ гостинной встрѣтила ее хозяйка — и Мэй, увидя ее, пришла въ такое восхищеніе, что совсѣмъ забыла о себѣ: никогда еще не видала она передъ собою такой прелестной женщины. И дѣйствительно, м-съ Бренсби была въ этотъ день чудно хороша, а нарядъ ея былъ такъ изященъ, что Констансъ, одѣтая очень эффектно, вдругъ показалась передъ ней чѣмъ-то въ родѣ дешевой олеографіи передъ картиною знаменитаго художника. Недалеко отъ дверей, въ большихъ креслахъ сидѣлъ самъ хозяинъ, m-r Мартинъ Бренсби, высокій красивый старикъ, съ черными глазами и бровями, и замѣтной сѣдиной въ темныхъ волосахъ. Лицо его было еще блѣдно послѣ недавней болѣзни и тѣ, которые видѣли его въ первый разъ послѣ выздоровленія, находили его замѣтно похудѣвшимъ. Теодоръ стоялъ за его стуломъ, вытянувшись какъ вѣха; его галстухъ и манишка были такой безукоризненной бѣлизны и такъ великолѣпно накрахмалены, что казались вылитыми изъ гипса. У камина, оборотись стѣной къ огню, стоялъ докторъ Гечъ, котораго Мэй хорошо знала, какъ знали и почти всѣ въ Ольдчестерѣ, гдѣ онъ былъ самымъ популярнымъ медикомъ. Онъ былъ низенькій человѣчекъ, черезъ чуръ широкоплечій для своего роста, съ добрыми карими глазами, широкимъ лбомъ и большимъ ртомъ, линіи котораго обозначали твердый характеръ, а улыбка остроуміе и наблюдательность. Кромѣ его, когда пріѣхали Гедлоу, гостей еще не было.
Послѣ первыхъ привѣтствій, бывшіе въ гостинной, разбились на мелкіе кружки. Каноникъ и m-r Бренсби, старинные друзья, усѣлись рядомъ и завели между собою разговоръ вполголоса. Теодоръ подошелъ къ м-съ Гедлоу и заговорилъ съ нею, не теряя своего обычнаго важнаго вида, а Констансъ занялась съ хозяйкой и начала подробно разбирать ея нарядъ, восхищаясь имъ въ малѣйшихъ подробностяхъ и Мей очутилась какъ бы отчужденною отъ всѣхъ, пріютилась въ уголку у камина, до половины скрытая его старинными рѣзными украшеніями, которыя достигали почти до потолка и расходились далеко въ обѣ стороны. Между тѣмъ, какъ она занималась разсматриваніемъ вазъ и вазочекъ, изъ бѣлаго и голубаго форфора, разставленныхъ въ углубленіяхъ, образуемыхъ старинною рѣзьбою представлявшихъ очень красивый контрастъ съ томнымъ фономъ дуба, къ ней подошелъ докторъ Гечъ.
— Какъ поживаете, м-съ Мэй? — спросилъ онъ.
— Благодарю васъ, докторъ, я совершенно здорова, — отвѣчала Мэй, улыбаясь ему своей веселой молодой улыбкой.
— Очень радъ, душевно радъ. Только не говорите о моей радости никому изъ членовъ медицинскаго факультета. Мы, врачи, вѣдь, обязаны желать, чтобы всѣ были больны, и я не хочу, чтобы мои коллеги знали, что я поощряю кого-нибудь быть здоровымъ.
— Хорошо, я такъ и буду знать, — отвѣчала Мэй, принимая на себя серьезный видъ: — и я готова засвидѣтельствовать, что вы давали мнѣ, когда у меня была корь, много, много лекарствъ и все препротивныя. Я думаю, другіе доктора похвалятъ васъ за это.
— Славная дѣвочка! — проговорилъ докторъ Гечъ вполголоса: — понимаетъ шутку. Скажи-ка я что-нибудь подобное другой барынѣ, какъ разъ потерялъ бы практику. Ну, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Мэй: — сегодня, кажется, вашъ первый выѣздъ?
— Первый, докторъ, я никогда не была на званомъ обѣдѣ. Я такъ рада, что м-ръ Бренсби поправился, — сказала Мэй, взглянувъ черезъ комнату на хозяина.
— Рады? Вѣрю. Этому человѣку и умирать рано и хворать некогда, — сказалъ докторъ, также бросивъ на m-r бренсби взглядъ, въ которомъ свѣтилось искреннее участіе: — однако, вы здѣсь, я вижу, мало кого знаете. Дайте-ка я нарисую вамъ, какъ говорится, карту непріятельской земли. Знаете вы, кто сейчасъ вошелъ въ комнату? нѣтъ? Это m-r Бреггъ. На его фабрикѣ ежедневно выдѣлываются мильоны и бильоны оловянныхъ жестянокъ. — Вы, конечно, слыхали о немъ; жить долго въ Ольдчестерѣ и не слыхать о m-r Бреггѣ — немыслимо. Красивый пожилой господинъ, что теперь раскланивается съ м-съ Бренсби, майоръ Миттонъ, инженерный офицеръ: — слыхали о немъ? нѣтъ? Онъ славный человѣкъ и храбрый воинъ: блистательно отличился въ послѣднюю войну, но никогда не упоминаетъ объ этомъ; — онъ вовсе не гордится своими воинскими подвигами; а знаете чѣмъ онъ гордится? Умѣньемъ играть на домашнихъ спектакляхъ? Онъ первый человѣкъ вездѣ, гдѣ затѣвается спектакль и ни чѣмъ нельзя такъ скоро пріобрѣсть его дружбу, какъ похвалой его сценическому дарованію. Впрочемъ, по моему это слабость извинительная: я знавалъ людей, которые тщеславились вещами и похуже. А вотъ и Пайперы пріѣхали, м-съ Полли и м-съ Патти. Кажется, хозяева сегодня больше никого не ждутъ.
Докторъ даже не спросилъ Мэй, слыхала ли она о Пайперахъ; онъ былъ увѣренъ, что да, и дѣйствительно она слыхала о нихъ и очень часто. Онѣ были именитыми лицами въ городѣ, какъ и m-r Бреггъ, съ тою, впрочемъ, разницею, что жестянки сего послѣдняго почтеннаго джентльмена были извѣстны во всемъ мірѣ, а слава м-съ Пайперъ ограничивалась однимъ Ольдчестефомъ.
М-съ Мери и м-съ Марта Пайперъ (постоянно называемыя Полли и Патти) были старыя дѣвы, лѣтъ такъ пятидесяти, а можетъ и по старше. Онѣ были небогаты, никогда не были красивы, никто даже изъ числа ихъ самыхъ преданныхъ друзей не приписывалъ имъ блистательнаго ума. Что же, спрашивается, дало имъ возможность прославиться въ Ольдчестерѣ? музыкальное или вѣрнѣе композиторское дарованіе м-съ Полли Пайперъ. По крайней мѣрѣ ея кружекъ признавалъ за ней такое дарованіе, и это было для нея вполнѣ достаточно. М-съ Полли сочинила однажды — это было уже много лѣтъ назадъ — ораторію и представила ее на разсмотрѣніе комитету, которому поручено было выбрать піесы для одного большаго музыкальнаго празднества. Ораторія не была принята — по причинамъ, которыя м-съ Пайперъ поняла очень хорошо. Умоляемъ читателя не предполагать, будто ораторія была отвергнута по недостатку достоинствъ. М-съ Пайперъ знала очень хорошо, что подобное предположеніе не могло быть сдѣлано. Отецъ ея, очень любезный джентльменъ и уважаемый духовный — онъ былъ ректоромъ въ той самой церкви, въ которой m-r Себастьянъ Бахъ Симпсонъ былъ органистомъ — считался лучшимъ игрокомъ любителемъ на віолончели во всемъ графствѣ. Когда музыкальныя празднества привлекали въ Ольдчестеръ вокальныхъ и инструментальныхъ артистовъ, домъ достопочтеннаго m-r Рейбена Пайпера былъ всегда открытъ для нихъ и м-съ Полли не разъ выпадало на долю счастіе угощать чаемъ славныхъ англійскихъ теноровъ, знаменитыхъ германскихъ басовъ и великихъ скандинавскихъ сопрано. Поэтому, какъ она сама говорила, она была хорошо знакома съ закулисными сторонами артистической жизни и вполнѣ понимала, сколько мелкихъ интригъ честолюбія и зависти отравляютъ существованіе тѣмъ, кто живетъ этою жизнію. Въ силу такого пониманія она была менѣе огорчена и оскорблена тѣмъ, что ея ораторію не приняли, чѣмъ могла бы быть, если бъ повѣрила, что ея твореніе отвергнуто по недостоинству. Тѣмъ не менѣе, ораторія, названная Эсѳирь, была исполнена, правда, не славными англійскими тенорами, не знаменитыми германскими басами и не великими скандинавскими сопрано, но все таки лицами вполнѣ компетентными, въ Мерсерсъ-Голлѣ большой залѣ, часто служившей для концертовъ и лекцій. Впускъ былъ безплатный по пригласительнымъ билетамъ, зала была, что называется, биткомъ набита и м-съ Полли приняла это какъ лестную дань уваженія къ своему дарованію со стороны всего города и его окрестностей. Въ тѣ времена, о которыхъ мы говоримъ, дамы еще не пробовали брать въ свои нѣжныя ручки капельмейстерскаго жезла и потому м-съ Полли не дирижировала сама своею ораторіею, но она сидѣла въ первомъ ряду, между отцомъ и сестрой и по окончаніи каждой части кланялась исполнителямъ въ знакъ того, что она вполнѣ ими довольна.
День исполненія ораторіи былъ великимъ днемъ для семейства Пайперовъ, и этотъ единственный фактъ (больше онъ уже не повторялся) наполнилъ всю остальную жизнь ихъ, если можно такъ выразиться, благоуханіемъ артистической славы, подобно тому, какъ одинъ Тонкинскій бобъ можетъ надушить цѣлый шкафъ, полный самыхъ разнообразныхъ предметовъ. Правда, торжество это обошлось имъ недешево. Не говоря уже о расходахъ по устройству концерта, пришлось, конечно, заплатить исполнителямъ и говорили, что въ то время достопочтенный Рейбенъ Пайперъ принужденъ былъ продать нѣсколько превосходныхъ акцій, дававшихъ ему значительный дивидендъ, вслѣдствіе чего его доходы порядочно посократились. Многіе осуждали его тогда за такую безразсудную затрату, но по крайней мѣрѣ этою цѣною было куплено нѣсколько истинно счастливыхъ минутъ, чего часто нельзя сказать даже о такихъ затратахъ, которыя свѣтъ признаетъ благоразумными. Съ этого дня м-съ Полли стала въ Ольдчестерѣ музыкальнымъ авторитетомъ. Сестры никогда не разставались, онѣ ѣздили каждый годъ въ Лондонъ на мѣсяцъ во время сезона, а время отъ времени предпринимали поѣздки за границу, посѣщали то тотъ, то другой изъ музыкальныхъ городовъ Лейпцигъ, Франкофортъ, Брюссель; разъ даже были въ Вѣнѣ — и всегда возвращались изъ такой поѣздки съ запасомъ новѣйшихъ музыкальныхъ свѣдѣній. Впрочемъ, м-съ Патти не считалась сама по себѣ музыкальнымъ авторитетомъ; она была только эхомъ музыкальныхъ воззрѣній сестры, въ великій талантъ которой вѣрила слѣпо.
Все, что мы здѣсь разсказали, было извѣстно всему Ольдчестеру. Но Мэй кромѣ того было извѣстно еще много такого, чего не знала даже сама композиторша Эсѳири. Дѣло въ томъ, что во время оно, ораторія служила немалымъ поводомъ къ шуткамъ со стороны лицъ, которымъ поручено было ея выполненіе. Они немилосердно потѣшались надъ эффектами, придуманными м-съ Полли, съ цѣлію изобразить, напримѣръ, вой вѣтра или шумъ лѣса, и на счетъ этого ходило по городу множество анекдотовъ. Говорили, напримѣръ, будто тромбонистъ на первой репетиціи взялъ такую ноту, что всѣ бывшіе въ залѣ зажали себѣ уши отъ диссонанса, а когда капельмейстеръ посмотрѣлъ на него съ упрекомъ, онъ заявилъ, что выше его инструментъ не беретъ, и что нота, которая назначила ему м-съ Пайперъ въ партитурѣ, лежитъ на полъ-октавы выше его діапазона. Всѣ эти слухи сообщилъ Нэй m-r Весергедъ, который имѣлъ порядочное знакомство въ музыкальныхъ кружкахъ, такъ какъ во время оно часто пѣлъ за тенора въ хорахъ на музыкальныхъ празднествахъ въ Ольдчестерѣ и въ Бирмингемѣ. Поэтому не удивительно, что, когда обѣ м-съ Пайперъ вошли въ залу, Мэй посмотрѣла на нихъ далеко не съ тѣмъ почтительнымъ восхищеніемъ, какъ онѣ можетъ быть желали.
Обѣ достопочтенныя миссъ были малорослыя полныя особы, съ вздернутымъ носикомъ, большимъ улыбающимся ртомъ и двойнымъ подбородкомъ; но миссъ Патти была малорослѣе, полнѣе и курносѣе своей даровитой сестрицы. Главная же разница между ними заключалась въ томъ, что у м-съ Полли ея собственные сѣдые волосы ниспадали по обѣимъ сторонамъ лица буклями, похожими на толстыя сосиски, а м-съ Патти носила парикъ также съ буклями, но свѣтло-коричневаго, такъ сказать, пряничнаго цвѣта. Обѣ сестры были въ шелковыхъ платьяхъ изъ толстой матеріи, и въ кружевныхъ чепцахъ съ цвѣтами. Болѣе же всего удивило Мэй чрезмѣрное обиліе ожерелій, цѣпочекъ и браслетокъ, которыми онѣ были украшены. На жирной морщинистой шеѣ м-съ Патти, она насчитала три ожерелья: одно коралловое, другое сердоликовое, а третье изъ какихъ то сѣрыхъ бусъ, спускавшихся почти до тальи. На м-съ Полли былъ, въ числѣ прочихъ украшеній, уборъ изъ какого то матеріала, очень похожаго на красный мраморъ, ограненный въ видѣ осьмиугольниковъ. Кольца, которыхъ было много и у той и другой сестры, также были украшены камнями, сильно смахивающими на уличный строительный матеріалъ и въ довершеніе всего на обѣихъ сестрахъ были серьги и брошка, мозаика которыхъ напомнила Мэй штучный полъ въ новоотстроенной красивой биржѣ въ Гой-Стритѣ.
Едва успѣла молодая дѣвушка сдѣлать всѣ эти наблюденія, а на это ей потребовалось минуты полторы не больше, какъ дверь въ комнату распахнулась настежь и слуга доложилъ, что кушать подано.
VIII.
правитьВопросъ о томъ, кому съ кѣмъ идти къ столу, рѣшенъ былъ предварительно и рѣшенъ не безъ затрудненій: м-съ Бренсби не упустила случая указать Теодору на то, что съ допущеніемъ Мэй въ ихъ кружокъ этотъ вопросъ значительно усложняется.
— Констансъ, конечно, надѣется, что ее поведете къ столу вы, — сказала она: — а кто же поведетъ тогда маленькую м-съ Мэй? Ужъ не пригласить ли намъ для нея еще кого нибудь изъ молодыхъ людей? Можетъ быть m-r Риверсъ…
— Зачѣмъ? — возразилъ Теодоръ со всею живостію, на какую былъ способенъ: — я могу предложить руку м-съ Чефингтонъ, а м-съ Гедлоу поведетъ докторъ Гечъ.
М-съ Бренсби взглянула на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
— Хорошо — сказала она: — если вы на это согласны, пусть будетъ такъ.
На томъ и порѣшили. Но въ послѣднюю минуту, распредѣляя на приборахъ карточки съ именами гостей, м-съ Бренсби нашла возможнымъ устроить такъ, чтобы посадить Теодора между обѣими молодыми дѣвушками, Констансъ и Мэй.
Пока подавали два первыя блюда, супъ и рыбу, разговоръ по обыкновенію не клеился; только м-съ Полли, любившая поболтать всегда и при всякихъ обстоятельствахъ, перекидывалась по временамъ словами со своимъ сосѣдомъ маіоромъ Миттономъ. Но малу-по-малу разговоръ оживился; послышался даже смѣхъ. Желаніе Мэй исполнилось: ее оставили въ покоѣ. Сосѣдомъ ея съ одной стороны былъ каноникъ, который не заговаривалъ съ ней, довольствуясь тѣмъ, что по временамъ ласково улыбался ей; другимъ же ея сосѣдомъ, Теодоромъ, совершенно завладѣла м-съ Гедлоу, конечно, въ полномъ убѣжденіи, что ему это очень пріятно.
М-r Бреггъ, тяжеловѣсный джентльменъ, съ понурымъ выраженіемъ лица, остался очень доволенъ выпавшею ему на долю сосѣдкою м-съ Патти Пайперъ. Они тотчасъ вступили между собою въ разговоръ о предметѣ, интересовавшемъ ихъ обоихъ, именно о приготовленіи кушаньевъ. М-r Бреггъ не былъ гастрономомъ, хотя, какъ говорится, любилъ покушать. У него былъ фешенебельный французъ поваръ, но онъ признался м-съ Патти, что никакіе фрикассе, которыя умѣетъ готовить этотъ кулинарный артистъ, не нравятся ему и вполовину такъ, какъ нравился говяжій пуддингъ, какой готовила ему лѣтъ тридцать назадъ его покойная „хозяюшка“. Оказалось, что и м-съ Патти умѣетъ готовить такой пуддингъ, а m-r Бреггъ, разговаривая съ нею объ этомъ вкусномъ блюдѣ, перенесся мыслію въ то далекое, но все же хорошее время, когда онъ жилъ со своею „хозяюшкою“ въ одной комнатѣ и наслаждался кутаньями, изготовленными ею собственноручно. Тогда его жестянки еще не давали ему возможности житьроскошно и имѣть повара француза, но вспоминая эти давно прошедшіе дни, онъ — со вздохомъ повторялъ самъ себѣ, что тогда „какъ то лучше жилось.“
Когда подали дессертъ, общій разговоръ на минуту стихъ, и въ комнатѣ явственно раздался густой контральтовый голосъ м-съ Полли Пайперъ.
— Увѣряю васъ, любезный маіоръ, это была она самая. Вы говорите, вы слышали ее въ Мальтѣ лѣтъ пятнадцать — это ничего не значитъ. Въ то время, когда вы ее слышали, она могла быть молоденькой дѣвочкой лѣтъ семнадцати, эти итальянки, вѣдь, такъ рано развиваются.
— Нѣтъ, м-съ Пайперъ, она мнѣ и тогда казалась лѣтъ двадцати шести. До сихъ поръ не могу вспомнить безъ смѣха: она ходила въ коротенькихъ платьицахъ, изъ которыхъ давно выросла. Да, этому ужъ будетъ лѣтъ пятнадцать. Я стоялъ тогда съ полковымъ гарнизономъ въ Мальтѣ. Мы съ товарищами устраивали домашніе спектакли. Между прочимъ, мы поставили „Медовый мѣсяцъ“; я игралъ герцога, эта роль была всегда одною изъ лучшихъ въ моемъ репертуарѣ. И какъ разъ къ тому дню, когда мы поставили эту піесу, въ городъ пріѣхала странствующая итальянская труппа, мы и пригласили ее пѣть въ антрактахъ. Бѣдняки очень нуждались, мы устроили для нихъ подписку. Въ числѣ ихъ была и „La Bianca“. Да не ужели же она до сихъ поръ поетъ Розину въ Barbiere?
— Поетъ, и если бы вы знали, какъ она еще красива! правда, голосъ у ней немного поистерся въ верхнихъ нотахъ.
— Поистерся! Я такъ думаю, отъ ея голоса остались теперь одни клочки.
— Ну, ужъ вы скажете! Говорю вамъ, голосъ у нея не много ослабѣлъ, вотъ и все. но какъ она умѣетъ пѣть!..
— О какой примадоннѣ говорите вы, маіоръ, — спросилъ m-r Бренсби.
— О Біанкѣ Моретти, — отвѣчала м-съ Полли, прежде чѣмъ маіоръ успѣлъ раскрыть ротъ для отвѣта: — мы съ се» строй слышали ее прошлымъ лѣтомъ въ одномъ изъ этого" степенныхъ театровъ въ Брюсселѣ; она была тамъ съ страи" ствующею итальянскою труппою. Помнишь Біанку, Патти?
Услыша голосъ сестры, м-съ Патти, разговаривавшая въ это время съ m-r Бреггомъ, живо обернулась къ ней, перервавъ разговоръ на полусловѣ.
— Еще бы не помнить, — отвѣчала она: — у нея такіе красивые глаза. И я помню ее еще и потому, что у ней вышелъ потомъ такой скандалъ съ этимъ англичаниномъ.
— Объ этомъ то скандалѣ я сейчасъ и разсказывала маіору, — сказала м-съ Полли: — объ немъ тогда было много толковъ въ Брюсселѣ, и мы бы никогда не узнали въ чемъ суть, если бы не итальянскій консулъ, онъ, вѣдь, нашъ хорошій знакомый. А какого шума надѣлала эта исторія! Да и случай-то былъ дѣйствительно такой, что хоть сейчасъ въ любой французскій романъ… Что, м-съ Бренсби, пора вставать изъ-за стола? Извольте, извольте, мы готовы.
Хозяйка поторопилась встать, понявъ тревожный взглядъ, который бросила на нее м-съ Гедлоу. Дѣло въ томъ, что м-съ Полли была извѣстна въ Ольдчестерѣ за особу довольно свободную въ разговорѣ. Иные приписывали это ея частымъ поѣздкамъ за границу, другія ея артистическимъ тенденціямъ, а третьи просто потому, что у нея были немножко «мужскія» наклонности. Какъ бы то ни было, но хозяйка поторопилась увести дамъ изъ-за стола, именно для того, чтобы не дать ей, какъ говорится, слишкомъ разойтись, и м-съ Гедлоу была ей очень благодарна за это.
— Разъ она заговорила о французскихъ романахъ, кто ее знаетъ, чѣмъ она кончитъ, — шепнула мать Констансъ хозяйкѣ, выходя съ нею изъ столовой.
Мэй, конечно, вышла послѣдняя, и Теодоръ отворилъ ей дверь съ особенною учтивостью.
— Кто эта хорошенькая дѣвочка? Я, кажется, прежде не видалъ ее здѣсь, — сказалъ маіоръ Миттонъ, когда молодой человѣкъ опять сѣлъ и мужчины сплотились тѣснѣе около стола.
— Это м-съ Миранда Чефингтонъ, — отвѣчалъ Теодоръ.
— Чефингтонъ? Я зналъ одного Чефингтона, человѣка далеко не безукоризненнаго. Надѣюсь, онъ ей не родня. Къ какому семейству принадлежитъ эта барышня?
— Къ семейству Кестлькомбовъ.
— Человѣкъ, котораго я зналъ, былъ племянникъ стараго лорда Кестлысомба. Теперь я припоминаю, его звали Гусъ Чефингтонъ.
Теодоръ какъ то безпокойно заметался на стулѣ и, помолчавъ съ минуту, отвѣчалъ серьезно:
— Капитанъ Огустусъ Чефингтонъ, отецъ этой молодой особы, онъ мой другъ. М-съ Чефингтонъ скоро уѣзжаетъ въ Лондонъ и будетъ тамъ представлена къ двору своею теткою м-съ Дормеръ-Смитъ, дамою высшаго круга. Знаете вы Дормеръ-Смитовъ, маіоръ Миттонъ? Они принадлежатъ къ лучшему обществу.
Маіоръ не зналъ Дормеръ-Смитовъ; ему наскучило толковать о Мэй и онъ примкнулъ къ оживленному разговору, который вели въ это время между собою m-r Бренсби, каноникъ и докторъ. Теодоръ всталъ съ своего мѣста и подсѣлъ къ m-r Бреггу, который держался какъ то въ сторонѣ отъ другихъ. У m-r Брегга было много хорошихъ качествъ, но его вообще считали тяжелымъ на разговоръ и потому скучноватымъ. Теодору онъ, однако, не показался скучнымъ, потому что онъ, какъ ему казалось, слушалъ его внимательно. У молодаго человѣка была хорошая память, къ тому же онъ не былъ лѣнивъ и читалъ много хорошихъ книгъ. Онъ угостилъ m-r Брегга настоящимъ спичемъ о монетномъ вопросѣ, считая этотъ предметъ чрезвычайно интереснымъ для человѣка, продававшаго мильоны и бильоны жестянокъ на всѣхъ рынкахъ въ мірѣ. М-r Бреггъ слушалъ его, не говоря ни слова, не поднимая глазъ и по временамъ прихлебывая вино. Теодоръ одушевлялся все болѣе и болѣе, ему казалось, что онъ говоритъ рѣчь въ нижней палатѣ и мало-по-малу онъ поднялся до высоты настоящаго парламентскаго краснорѣчія. Вдругъ въ ту самую минуту, какъ онъ обратился къ m-r Бреггу съ вопросомъ: какъ вы думаете, сэръ, — примкнутъ Соединенные Штаты къ движенію въ пользу биметаллизма? — раздался голосъ m-r Бренсби:
— Ну, господа, пойдемте въ гостиную, хозяйка дастъ намъ кофейку.
Всѣ поднялись съ мѣстъ и пошли къ дверямъ. Теодоръ шелъ рядомъ съ m-r Бреггомъ, ожидая отъ него отвѣта на свой вопросъ.
— Его кажется надо не запекать, а варить въ кострюлѣ, — проговорилъ въ раздумья m-r Бреггъ: — ахъ, да, я и забылъ, вѣдь это не вы мнѣ говорили, а м-съ Патти Пайперъ, я спрошу у ней въ гостиной, такъ ли я ее понялъ.
Теодоръ взглянулъ на него съ пренебреженіемъ и отвернулся, мысленно давая себѣ слово не разсыпать больше передъ «подобнымъ субъектомъ» цвѣтовъ своего парламентскаго краснорѣчія.
Между тѣмъ, въ гостиной старшія дамы продолжали разрабатывать тему, поставленную достопочтенною м-съ Полли Пайперъ. Констансъ и Мэй подошли къ роялю, м-съ Бренсби попросила м-съ Гедлоу сыграть что нибудь «нѣжное и хорошенькое». Констансъ открыла рояль и начала, какъ говорится, бродить по клавишамъ, наигрывая отрывки вальсовъ и что приходило ей въ голову и болтая съ Мэй подъ аккомпаниментъ. М-съ Бренсби, м-съ Годлоу и обѣ м-съ Пайперъ усѣлись въ противоположномъ концѣ комнаты около камина и также болтали подъ шумокъ.
— Странно, что какъ только я упомянула объ этой Моретти, — замѣтила м-съ Полли: — маіоръ сейчасъ же вспомнилъ, что видѣлъ ее въ Мальтѣ пятнадцать лѣтъ назадъ.
— Да, странно, — согласилась м-съ Патти: — и ты видишь, я была права, Полли: она совсѣмъ не такъ молода, какъ тебѣ казалось.
— Ахъ, Боже мой, чтожъ изъ этого? Я говорила только что она кажется молодой, и это правда, я этой теперь скажу. И кромѣ того я увѣрена, что маіоръ преувеличиваетъ ея года. Какъ скоро женщина становится извѣстною или хоть по кажется въ публикѣ, ее сейчасъ начинаютъ старить прежде времени. Я убѣждена, что многіе, знающіе меня только по моимъ сочиненіямъ, думаютъ будто мнѣ лѣтъ по крайней мѣрѣ восемьдесятъ. Они никогда не повѣрятъ, чтобы женщина могла сочинить такую серьезную вещь, какъ Эсѳирь, въ такихъ молодыхъ годахъ, въ какихъ я была въ то время.
— А что, эта синьора Моретти дѣйствительно красивая? — спросила м-съ Бренсби, которую всегда интересовала и привлекала красота.
— Очень красива — въ итальянскомъ вкусѣ. Большіе черные глаза, черныя брови, изящный профиль: — о, да, она чрезвычайно красива и какъ хорошо поетъ!
— Жаль, что при всемъ этомъ она негодная женщина.
— Очень жаль — вмѣшалась м-съ Гедлоу: — грустно видѣть, когда женщины, одаренныя красотою и дарованіями, не обладаютъ тѣмъ, что должно быть для нихъ выше всего: нравственною чистотою.
— Что жъ, я не скажу, чтобы она была ужъ такая негодная женщина, — вступилась м-съ Полли. (
— Какъ тебѣ не стыдно заступаться за эту тварь, сестрица! — вспылила м-съ Патти: — развѣ ты не знаешь, что она открыто жила съ этимъ англичаниномъ? Ужъ одно это…
— Они, говорятъ, были обвѣнчаны, Патти…
— Чушь! вздоръ! — съ негодованіемъ воскликнула м-съ Патти, которая, безусловно подчиняясь въ музыкальныхъ вопросахъ авторитету сестры, имѣла на всѣ вопросы, касающіеся нравственности, взглядъ совершенно независимый: — кто можетъ повѣрить подобнымъ розсказнямъ. А ея исторія съ картежной игрой и съ полиціей?..
— Съ полиціей? — съ ужасовъ переспросила м-съ Гедлоу вполголоса.
— Какая это исторія? — освѣдомилась м-съ Бренсби.
М-съ Патти хотѣла отвѣчать, но м-съ Полли предупредила ее.
— Постой, я разскажу сама, сестрица, — сказала она: — если я передамъ по твоему что нибудь невѣрно, ты можешь потомъ оговорить меня. Но я увѣрена, что разскажу все какъ дѣйствительно было; я хорошо знаю эту исторію. Я уже говорила, что когда мы были въ Брюсселѣ, тамъ пѣла въ въ одномъ изъ второстепенныхъ театровъ странствующая итальянская оперная труппа. Дѣла у нихъ шли очень хорошо, примадонна, синьора Біянка Моретти, привлекала много публики. Прежде чѣмъ пріѣхать въ Брюссель, они объѣхали всю Бельгію и вездѣ имѣли большой успѣхъ. Однажды вечеромъ мы поѣхали въ этотъ театръ со знакомыми; давали Barbiere и намъ хотѣлось вторично послушать синьору Моретти въ партіи Розины. Вдругъ, передъ тѣмъ какъ нужно было поднять занавѣсъ, вышелъ режиссеръ и объявилъ, что по внезапной болѣзни синьоры Біанки представленія не будетъ. На другой день мы узнали, что болѣзнь ея была только предлогъ или что если она и точно захворала, то отъ испуга, когда къ ней въ квартиру явилась полиція.
— Еще бы тутъ не захворать! — замѣтила м-съ Бренсби: — но зачѣмъ же полиція къ ней явилась?
— А вотъ я сейчасъ разскажу, — продолжала м-съ Полли, понижая голосъ и подвигаясь ближе къ хозяйкѣ, между тѣмъ какъ м-съ Гедлоу оглянулась, чтобы удостовѣриться не прислушиваются ли дѣвицы къ ихъ разговору: — Говорятъ, каждую ночь послѣ спектакля въ ея квартирѣ собирались мужчины и играли въ карты. Кромѣ англичанина, о которомъ сейчасъ была рѣчь, у ней часто бывалъ еще молодой русскій и какой то сербъ, или румынъ или болгаринъ, хорошенько не помню; я всегда сбиваюсь въ національностяхъ. Этотъ болгаринъ, что ли, былъ отъявленный негодяй; онъ все подговаривалъ русскаго играть съ нимъ въ большую игру и постоянно выигрывалъ. Разѣ между ними разгорѣлась страшная ссора. Русскій началъ обвинять болгарина въ плутовствѣ. Ссора перешла въ драку, словомъ, вышелъ страшнѣйшій скандалъ. На другой день болгаринъ скрылся со всѣми деньгами, которыя онъ выигралъ или, вѣрнѣе сказать, наворовалъ.
— Какія гнусныя продѣлки! — воскликнула съ отвращеніемъ м-съ Гедлоу, которая вообще мало интересовалась этимъ разговоромъ и даже немножко досадовала на м-съ Пайперъ за то, что она его затѣяла.
— Зачѣмъ же полиція обыскивала квартиру итальянской пѣвицы? — спросила м-съ Бренсби: — во всякомъ случаѣ это была не ея вина.
— Да, вѣдь, игра то шла въ ея квартирѣ — и кромѣ того оказалось, что болгаринъ принадлежалъ къ цѣлой шайкѣ мошенниковъ; вотъ полиція и искала бумагъ, по которымъ можно было бы найти его сообщниковъ, но ничего не нашла.
— Ну, вотъ, видишь, — вмѣшалась м-съ Патти: — ужъ одна эта исторія показываетъ, что это была за женщина.
— А я скажу тебѣ, Патти, что англичанинъ былъ гораздо виноватѣе ея, — возразила м-съ Полли.
— Какую же роль игралъ тутъ англичанинъ, — спросила м-съ Бренсби: — и онъ былъ замѣшанъ въ карточную исторію?
— Собственно говоря, онъ не былъ замѣшанъ, — отвѣчала м-съ Полли, — то есть не слыхать было, чтобы его подозрѣвали въ карточныхъ плутняхъ; но его осуждали и за то, что онъ знался съ шулерами, тѣмъ болѣе, что онъ былъ ужъ человѣкъ не молодой. И кромѣ того…
— И кромѣ того, — съ жаромъ перебила м-съ Патти: — развѣ прилично англійскому дворянину, человѣку семейному, таскаться по свѣту съ шайкой бродячихъ комедіантовъ? Говорятъ, онъ былъ съ ними и въ Антверпенѣ и въ Гентѣ и въ Остенде.
— Вы говорите, онъ дворянинъ и пожилой семьянинъ? — вмѣшалась м-съ Гедлоу, даже покраснѣвъ отъ негодованія: — Это ужасно! Вотъ это кажется мнѣ хуже всего: горько, больно видѣть, когда человѣкъ благороднаго происхожденія унижается до того, что забываетъ свое званіе и свой долгъ. Меня всегда огорчаетъ, когда я слышу о чемъ нибудь подобномъ.
— Въ такомъ случаѣ вамъ часто приходится огорчаться, — сказала м-съ Патти насмѣшливо: — въ наше время подобные примѣры, вѣдь, нерѣдки.
— Ну, не скажите, — возразила м-съ Гедлоу: — отдѣльные случаи бываютъ, этого отрицать нельзя, но въ общемъ, какъ ни говорите, хорошая кровь все-таки даетъ себя знать.
— Значитъ, кровь у м-ра Чефингтона не такъ хороша, какъ онъ говоритъ, — сказала м-съ Патти съ ироническимъ смѣхомъ.
М-съ Гедлоу, м-съ Бренсби разомъ вскрикнули отъ изумленія.
— Тише, тише, ради Бога! — шепотомъ сказала жена каноника: — вы сказали Чефингтонъ? Вѣдь эта. Фамилія той дѣвицы, что сидитъ съ Констансъ у рояля. Не оглядывайтесь на нее.
— О! не можетъ быть, чтобы это былъ…
— Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть, — поспѣшно сказала м-съ Гедлоу, перебивая м-съ Бренсби: — но все-таки фамилія. — Боюсь, не сродни ли онъ ей.
— Хорошо, что я не назвада его въ ея присутствіи, — сказала м-съ Полли: — бѣдняжка! Я ни за что бы не желала огорчить ее. Она такая хорошенькая, такая веселенькая. Я, кажется, прежде никогда не видала ее у васъ.
М-съ Бренсби разсказала въ короткихъ словахъ, какъ Мэй попала къ нлмъ въ домъ и вообще все, что знала о ея исторіи. Конечно, она могла сообщить очень немного, но тѣмъ не менѣе ееслушали съ жаднымъ любопытствомъ, а на лицѣ Гедлоу, обыкновенно съскойномъ и веселомъ, отразилось даже нѣкоторое безпокойство. Всѣ соглашались между собою въ томъ, что можетъ быть тотъ Чефингтонъ, о которомъ идетъ рѣчь, даже вовсе не родня Мэй; но легко можно было видѣть, что никто этому не вѣрилъ. Обѣихъ м-съ Пайперъ вся эта исторія очень забавляла. Онѣ съ особеннымъ удовольствіемъ толковали о томъ, какъ странно, что маіоръ Миттонъ тотчасъ вспомнилъ фамилію Біанки Моретти, и что м-съ Чефингтонъ случилась на лицо именно въ тотъ вечеръ, когда зашла рѣчь о ея несимпатичномъ однофамильцѣ. М-съ Бренсби слушала все это съ чувствомъ крайне, непріятнымъ. Главнымъ образомъ ей было досадно на Теодора за то, что онъ ввелъ къ ней въ домъ эту дѣвушку, фамилія которой надѣлала столько шума. Она вообще терпѣть не могла никакихъ «исторій» и съ необыкновеннымъ искусствомъ держалась въ сторонѣ отъ всякихъ сплетенъ и пересудовъ, которыя, какъ извѣстно, играютъ такую важную роль во всѣхъ разговорахъ въ провинціи. А теперь, думала она, эти толки разнесутся по всему Ольдчестеру, и меня замучаютъ до смерти разспросами о дѣлахъ, которыхъ я не знаю и знать не хочу.
— Мы не будемъ больше говорить объ этой ужасной исторіи — сказала она, смотря умоляющимъ взглядомъ на обѣихъ м-съ Пайперъ: — въ подобныхъ случаяхъ лучше всего молчать, неправда ли? Страшно подумать, что будетъ, если эта бѣдная дѣвушка услышитъ… пожалуй, она еще сдѣлаетъ намъ сцену; Какъ вы думаете, вѣдь это очень возможно?
Мсъ Полли и м-съ Патти съ готовностью обѣщали не говорить ни слова объ «исторіи», пока Мэй будетъ въ комнатѣ и съ полною искренностью объявили, что ни въ какомъ случаѣ не желали бы огорчить бѣдняжку; м-съ Бренсби начала надѣяться, что избавилась отъ этого непріятнаго предмета, но судьба рѣшила иначе.
Когда мужчины вошли въ комнату, Констансъ играла… блистательную фантазію. М-съ Полли слушала ее, сидя у рояля и время отъ времени кивала ей головой, съ одобрительнымъ видомъ. М-съ Патти съ Мэй разсматривали боль той фотографическій альбомъ, а м-съ Бренсби говорила съ м-съ Гедлоу о своихъ младшихъ дѣтяхъ, подробно распространяя ей о томъ, какъ поумнѣлъ за послѣднее время ея. Бобби и какъ скоро научился читать по складамъ ея Билли.
Констансъ сдѣлала видъ, будто не обращаетъ вниманія за. входящихъ мущинъ и продолжала играть. Майоръ Миттонъ подошелъ къ роялю и любезно началъ переворачивать ей ноты невпопадъ. Каноникъ сѣлъ возлѣ м-съ Полли, хозяинъ съ докторомъ подошли спросить что-то у м-съ Гедлоу, а m-r Бреггъ съ Теодоромъ подошли къ столу, у котораго сидѣла м-съ Патти и Мэй. М-r Бреггъ сейчасъ же подсѣлъ къ м-съ. Патти и началъ толковать съ ней вполголоса, конечно, о занимавшемъ его пуддингѣ. Теодоръ, взглянувъ на него искоса, подумалъ, какъ былъ правъ другъ его капитанъ Чефингтонъ, назвавшій этого человѣка «сущей дрянью», и подошелъ къ Мэй, которая продолжала разсматривать альбомъ.
— Боюсь, что вамъ у насъ сегодня не особенно весело, м-съ Чефингтонъ, — сказалъ онъ, наклоняясь къ ней.
— О! нѣтъ, почему же, — отвѣчала Мэй, скорчивъ премиленькую гримаску, чтобы не зѣвнуть: — я очень люблю разсматривать фотографія.
— Да это все портреты нашихъ знакомыхъ, вы никого изъ нихъ не знаете. Я и самъ многихъ не знаю, я такъ мало живу дома. Кстати, не будетъ ли отъ васъ какихъ нибудь порученій къ вашимъ роднымъ? Я послѣ завтра уѣзжаю въ. Лондонъ.
— Вы будете у тети Полины? — спросила Мэй.
— Конечно, буду. Какъ вы думаете, въ Лондонѣ ли теперь лордъ Кестлькомбъ? — спросилъ въ свою очередь Теодоръ, возвышая голосъ. Въ это время Констансъ перестала, играть, и, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, всѣ., какъ нарочно, замолчали, такъ что вопросъ молодого человѣка громко раздался въ комнатѣ.
— Право, не могу вамъ сказать. Я вѣдь не знаю, гдѣ онъ, обыкновенно живетъ, — отвѣчала Мэй простодушно.
— Онъ, вѣроятно, теперь въ Комбъ-Паркѣ, въ своемъ помѣстьи, въ Глостеръ-ПІейрѣ.
Мэй никогда не слыхала даже, что у ея внучатнаго дяди есть помѣстье въ Глостершейрѣ, но когда Теодоръ сказалъ это, она вдругъ вспомнила слова м-съ Доббсъ о гостинницѣ «Кестлькомбъ-Армсъ» на Глостерской дорогѣ, которую держалъ дѣдушка Теодора, старый Раббитъ, и покраснѣла, словно сдѣлала что-нибудь предосудительное.
— Въ послѣдній разъ, когда я имѣлъ удовольствіе видѣть вашего батюшку, онъ много разсказывалъ мнѣ о Комбъ-Паркѣ, — продолжалъ Теодоръ съ самодовольнымъ сознаніемъ, что онъ одинъ изъ всѣхъ присутствующихъ можетъ похвалиться такимъ важнымъ знакомствомъ: — лордъ Кестлькомбъ очень вліятельная личность въ тѣхъ краяхъ. Комбъ-Паркъ великолѣпное помѣстье, неправда-ли?
— Неужели? — отвѣчала Мэй разсѣянно, разсматривая портретъ м-съ Бренсби, въ великолѣпномъ кружевномъ платьѣ, и удивляясь, какъ хорошо вышли кружева.
— Неужели? — повторилъ Теодоръ, слегка улыбаясь: --развѣ вы этого не знаете? Впрочемъ, вы такъ долго жили за границей, что вамъ неизвѣстно много изъ того, что составляетъ славу вашей фамиліи. Надѣюсь, однако, вы не имѣете къ заграничной жизни такого пристрастія, какъ вашъ батюшка?
— О! нѣтъ, я предпочитаю Англію всѣмъ странамъ въ мірѣ — можетъ быть оттого, что я не была въ тѣхъ странахъ Европы, которыя отличаются живописностью ни въ Швейцаріи, ни въ Италіи. Я была только въ Бельгіи, а Бельгія не живописна, по крайней мѣрѣ я не помню тамъ никакихъ красивыхъ видовъ.
Говоря это, Мэй продолжала перелистывать альбомъ и не намѣчала, что и м-съ Полли и м-съ Патти перестали разговаривать и не сводятъ съ нея глазъ.
— Нѣтъ, Бельгія не живописна, — сказалъ Теодоръ: — она отличается только архитектурными памятниками. Но въ Брюсселѣ, говорятъ, живется весело, особенно при дворѣ. Можетъ быть вашъ батюшка потому такъ и любитъ этотъ городъ.
— Развѣ вы постоянно живете въ Брюсселѣ. Вы не давно пріѣхали оттуда? — поспѣшно спросила м-съ Патти.
Мэй подняла глаза и вдругъ замѣтила, что всѣ смотрятъ на нее. Слова м-съ Патти обратили на нее общее вниманіе, какъ всегда бываетъ: извѣстно, что стоитъ кому-нибудь на улицѣ остановиться и пристально посмотрѣть на что-нибудь, чтобы заставить и другихъ смотрѣть на то же. Мэй стало неловко; ей пришло въ голову: не сдѣлала-ли она чего-нибудь не принятаго въ хорошемъ обществъ. Можетъ быть, ей не слѣдовало такъ долго разсматривать фотографіи. Она поспѣши" закрыла альбомъ и отвѣчала.
— Нѣтъ я живу здѣсь, съ бабушкой, но папа постоянно живетъ въ Бельгіи, больше всего въ Брюсселѣ.
М-съ Бренсби встала съ кресла и быстро подошла къ Мэй.
— Пойдемте со мной, моя милочка, — сказала она: — я хочу познакомить васъ съ нашимъ давнишнимъ пріятелемъ, майоромъ Миттономъ.
Говоря это, она взяла Мэй подъ руку и увела ее къ рожію. Теодоръ посмотрѣлъ имъ вслѣдъ со своей холодной улыбкой и онъ торжествовалъ внутренно.
— Ага! — подумалъ онъ: — м-съ Бренсби поняла, наконецъ, какимъ блистательнымъ знакомствомъ можетъ быть для нея современенъ м-съ Чефингтонъ. Вотъ она ужъ начинаетъ оказывать ей вниманіе — немножко поздно, но лучше поздно, чѣмъ никогда. Надѣюсь, она будетъ впередъ больше цѣнить мою рекомендацію.
Между тѣмъ, м-съ Патти подсѣла къ нему и приступила жъ нему съ разспросами на счетъ Мэй. Этимъ онъ также остался очень доволенъ. Онъ вообще считалъ общество, собиравшееся у его отца, не болѣе, какъ провинціальной дрянью, и намѣревался, какъ только упрочитъ свое положеніе въ лондонскихъ кружкахъ, разнакомиться со многими изъ тѣхъ, которые были приняты въ его родномъ домѣ. Но разспросы м-съ Патти о дѣвушкѣ, которую онъ ввелъ въ домъ, Польстили его самолюбію, и онъ снисходительно сообщилъ своей собесѣдницѣ нѣсколько подробностей о своихъ друзьяхъ Дормеръ-Смитъ, о покойной м-съ Чефингтонъ, о лордѣ Кестлькомбѣ, — о его двухъ сыновьяхъ Джорджѣ и Луціусѣ, и о побочной линіи фамиліи Чефингтоновъ, которая недавно вступила посредствомъ брака, одного изъ своихъ членовъ, въ родство съ шотландскими дворянами Клишмаклаверами, а слѣдовательно, и съ знаменитою герцогскою фамиліею Макъ Брозе. М-съ Патти выслушала все это очень внимательно, но она добивалась вовсе не того: ей, главнымъ образомъ, хотѣлось узнать что-нибудь о капитанѣ Чефингтонѣ, чтобы удостовѣриться, точно ли онъ герой брюссельской исторіи. Но на счетъ капитана Теодоръ не распространялся много; однако, она успѣла выспросить у него, что «другъ его» живетъ постоянно за границей и преимущественно въ Бельгіи, и что его денежныя обстоятельства не особенно блистательны.
— Бьюсь объ закладъ, что онъ самый, Полли, — сказала она сестрѣ, возвращаясь съ нею домой отъ Бренсби. И дѣйствительно, всѣ справки, которыя навели онѣ на другой день, подтвердили это предположеніе. Симпсоны отозвались объ отсутствующемъ отцѣ Мэй вовсе не съ хорошей стороны, и майоръ Миттонъ подтвердилъ, что капитанъ Огустусъ Чефингтонъ давно уже считается «Черной овечкой», даже въ кружкахъ, вовсе не особенно щекотливыхъ на счетъ нравственности. Исторія о брюссельскомъ скандалѣ быстро облетѣла весь Ольдчестеръ. Но узнали о ней лишь весьма не многіе, но въ числѣ этихъ не многихъ былъ и Теодоръ. На другой день обѣда, даннаго его отцемъ, было воскресенье; онъ провелъ то дома, а на слѣдующее утро уѣхалъ въ Лондонъ.
IX.
правитьПереписка, которая завязалась между м-съ Доббсъ и м-съ Дормеръ-Смитъ, по поводу переѣзда Мэй въ Лондонъ, была не объемиста. Она состояла всего изъ трехъ писемъ: перваго письма бабушки Мэй, отвѣта тетки и отвѣта м-съ Доббсъ на это послѣднее письмо. М-съ Доббсъ всегда шла прямо къ дѣлу, и на словахъ, и на письмѣ, а м-съ Дормеръ-Смитъ хоть и не отличалась такимъ свойствомъ, ножа любила писать писемъ, и потому сочла за лучшее также прямо высказаться въ этомъ случаѣ, чт"бы но быть вынужденною входить въ долгую переписку.
М-съ Доббсъ предложила м-съ Дормеръ-Смитъ взять къ себѣ Мэй, по крайней мѣрѣ, на время, съ условіемъ, что она будетъ высылать ей извѣстную сумму на ея содержаніе и на ея туалетъ. Сумма, ею назначенная — съ гарантіей за аккуратную доставку — была такъ велика, что м-съ Дормеръ-Смитъ, прочитавъ ея письмо, жалобно сказала мужу:
— Видишь, Фредерикъ, какъ не осмотрителенъ мой братъ. Развѣ благоразумно съ его стороны относиться къ этой старухѣ такъ оскорбительно и пренебрежительно, какъ онъ всегда относится? У ней должно быть много денегъ. Я не знаю ея средствъ, но судя по тому,*что она мнѣ предлагаетъ, она должно быть очень богата для своего званія. Если бы Огустусъ умѣлъ съ ней поладить, онъ бы навѣрное могъ имѣть отъ
Яея весьма существенную денежную помощь. Но онъ всегда забывалъ о своихъ интересахъ, это доказываетъ уже одинъ его неравный бракъ.
— Не знаю, что ты называешь существенной денежной помощью, — отвѣчалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — по моему и то уже довольно существенно, что старуха четыре года кормила и одѣвала его дочь и платила за ученье. А насчетъ забывчивости твоего брата о собственныхъ интересахъ, я тебѣ замѣчу, что она, право, не такъ велика, какъ ты думаешь. Напримѣръ, онъ никогда не забываетъ занять денегъ вездѣ, гдѣ только можно. Вотъ на счетъ того, чтобы забыть отдать долгъ, это по его части, скажу по опыту.
М-съ Дормеръ-Смитъ поднесла кончикъ платка къ глазамъ.
— Перестань, Фредерикъ, — сказала она: — развѣ ты не знаешь, какъ меня огорчаютъ твои рѣзкіе отвѣты объ Огустусѣ. Вспомни, вѣдь онъ у меня одинъ братъ.
— И слава Богу, что одинъ! Если бъ былъ еще другой такой, я, право, не знаю, чтобы съ нами сталось.
М-съ Дормеръ-Смитъ не сочла нужнымъ входить въ обсужденіе такого предположенія и продолжала:
— Мнѣ бы очень хотѣлось сдѣлать что-нибудь для этой дѣвочки. Какъ ты думаешь, Фредерикъ, можно будетъ намъ принятъ ее къ себѣ на такихъ условіяхъ?
— Конечно, можно, — отвѣчалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — скажу откровенно, я даже нахожу эти условія очень хорошими.
— Пожалуй, что такъ. Хорошо еще и то, что она предлагаетъ сохранить все это въ тайнѣ, между нами. Вѣдь, непріятно было бы, если бы всѣ узнали, что м-съ Доббсъ платитъ за Мэй. Это было бы даже неприлично и поставило бы и самую Мэй въ неловкое положеніе. Сейчасъ бы начались разспросы: — по какому праву м-съ Добсъ платитъ за вашу племянницу? — Она ей бабушка. — Какая бабушка? Словомъ, толкамъ конца бы не было — и несчастная исторія съ неравнымъ бракомъ Огустуса опять всплыла бы наружу. Но на такихъ условіяхъ, какія намъ предлагаютъ, кажется намъ хлопотъ не будетъ. Я. очень рада, что ты согласенъ, Фредерикъ. По крайней мѣрѣ мнѣ отрадно будетъ думать, что я сдѣлаю что нибудь для дочери моего брата, и что я поступлю въ этомъ случаѣ такъ, какъ посовѣтовала бы мнѣ поступить и покойная мамаша.
Такимъ образомъ дѣло было рѣшено. М-съ Дормеръ-Смитъ написала м-съ Доббсъ, что согласна принять Мэй, и просила прислать ее пораньше передъ началомъ сезона для того, чтобы можно было успѣть заблаговременно заготовить ея гардеробъ. Эту послѣднюю обязанность м-съ Дормеръ-Смитъ готовилась исполнить съ особеннымъ удовольствіемъ, она такъ любила наряды, что ей нравилось заниматься по только своими, но даже чужими туалетами. На это письмо м-съ Доббсъ отвѣчала, что Мэй пріѣдетъ въ назначенный ею срокъ.
Между тѣмъ получено было согласіе и отъ капитана Чефингтона. М-съ Доббсъ неотступно добивалась его и съ этою цѣлію послала ему одно за другимъ три письма, въ которыхъ убѣдительнѣйше просила его отвѣчать немедленно. Наконецъ, пришелъ отвѣтъ, нацарапанный торопливымъ разгонистымъ почеркомъ; онъ былъ такого содержанія:
"Дорогая м-съ Доббсъ! Я думаю, что для Миранды было бы хорошо, если бы ее представила ко двору ея тетка — если ужъ нужно представить, и, конечно, я бы желалъ, чтобы ея вступленіе въ свѣтъ было приличное. Я убѣжденъ, что сестра моя устроитъ все это какъ нельзя лучше. Вы настоятельно требуете моего согласія; даю вамъ его, хотя нахожу, что голосъ мой въ этомъ отношеніи не много значитъ: я такъ давно уже отчужденъ отъ родины, отъ семейства и отъ единственной дочери, что считаю себя не болѣе какъ несчастнымъ изгнанникомъ. Не отрадная жизнь для человѣка моего рода и моего воспитанія, но что дѣлать, такова моя судьба!
Этого было достаточно для м-съ Доббсъ. Она непремѣнно хотѣла заручиться согласіемъ m-r Чефингтона на переѣздъ Мэй въ Лондонъ; зная хорошо этого джентльмена, она боялась, что если устроить все безъ его вѣдома, то онъ способенъ впослѣдствіи изъ какихъ нибудь личныхъ видовъ притвориться раздраженнымъ за такое неуваженіе къ нему. Что же касается до тона его письма, то онъ не огорчилъ и не удивилъ ее. За то m-r Весергеда, какъ говорится, взорвало. М-съ Доббсъ, прочитавъ письмо, бросила его свояку и сказала:
— Вотъ, прочтите. Наконецъ я добилась письменнаго согласія моего зятюшки на переѣздъ внучки въ Лондонъ. Это документъ.
М-r Весергедъ осѣдлалъ свой носъ толстымъ роговымъ pince-nez, пробѣжалъ письмо и съ гнѣвомъ отшвырнулъ его въ сторону.
— Отвратительно! — проговорилъ онъ сквозь зубы.
— Что вы тутъ находите отвратительнаго? — спокойно спросила м-съ Доббсъ.
— Что нахожу? Удивляюсь вамъ, Сара, какъ вы спокойно относитесь ко всему! По моему, это самое неблагодарное, безчувственное, себялюбивое письмо, какое я когда либо читалъ.
— Только то? Какого же инаго письма ждали вы отъ капитана Чефингтона? Вѣдь вы знаете что онъ за человѣкъ? Ну, онъ и пишетъ какъ способенъ написать; вотъ если бы онъ выразилъ въ письмѣ благодарность, искреннее чувство, я бы удивилась, пожалуй, я бы даже подумала: онъ ли это написалъ, не чужой-ли?
Но m-r Весергедъ долго не могъ успокоиться. Онъ принадлежалъ къ числу людей — а ихъ не мало — которые, составивъ себѣ какое нибудь убѣжденіе, всегда удивляются, если случается что нибудь способное подтвердить это убѣжденіе. Онъ уже много лѣтъ назадъ рѣшилъ, какъ говорится, положа руку на сердце, что капитанъ Чефингтонъ безсердечный негодяй, а между тѣмъ удивлялся и негодовалъ всякій разъ, когда капитанъ дѣлалъ что нибудь дѣйствительно доказывающее его негодность и безсердечность.
Письма отъ м-съ Дормеръ-Смитъ м-съ Доббсъ свояку не показала; она не хотѣла, чтобы даже ея вѣрный испытанный другъ зналъ, сколько она будетъ платить за Мэй. О томъ, какимъ способомъ намѣрена она добыть деньги, необходимыя для того, чтобы ея внучка могла жить въ столицѣ, она ему также не говорила, зная, что онъ не одобритъ ея рѣшенія, а между тѣмъ, оно было зрѣло обдумано и принято безповоротно. Но случай открылъ ему часть тайны.
Однажды въ послѣполуденное время онъ зашелъ на Лавровую виллу спровѣдать м-съ Симпсонъ, которая за послѣднее время никуда не выходила изъ-за простуды. Тамъ засталъ онъ обѣихъ м-съ Пайперъ. Онѣ пили чай изъ самыхъ красивыхъ чашекъ, какія только были у м-съ Симпсонъ, и по обыкновенію весело болтали. М-съ Пайперъ «вращались», по ихъ выраженію, «въ болѣе высокой сферѣ», нежели та среда, къ которой принадлежали органистъ и его жена, но онѣ не считали унизительнымъ для себя зайти иногда къ Симпсонамъ попить чайку и поболтать. Кромѣ м-съ Пайперъ, m-r Весергедъ засталъ у Симпсоновъ въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, еще и доктора Геча, пришедшаго навѣстить свою паціентку. Докторъ сидѣлъ, держа въ одной рукѣ чашку, а въ другой часы и собирался уходить. Замѣчательно, что докторъ Гечъ всегда собирался уходить отовсюду, гдѣ его ни заставали. У него было много больныхъ и онъ постоянно повторялъ, что практика не даетъ ему ни поѣсть, ни уснуть порядкомъ. Но часто его лошади стояли по четверти часа и болѣе у подъѣзда одного и того же дома, а хозяинъ ихъ болгалъ въ это время со своимъ паціентомъ о предметахъ, вовсе не касавшихся болѣзни, для излеченія которой онъ былъ приглашенъ.
М-r Весергедъ былъ вообще популяренъ въ кружкахъ, которые посѣщалъ, поэтому и на Лавровой виллѣ всѣ встрѣтили его привѣтливо. М-съ Симпсонъ любезно протянула ему руку, докторъ выразилъ удовольствіе, что m-r Весергедъ засталъ его, такъ какъ «еще минуточка и онъ бы ушелъ». Даже обѣ м-съ Пайперъ привѣтливо кивнули головой новоприбывшему.
— Какъ поживаете, м-съ Симпсонъ? — спросилъ m-r Весергедъ, перездоровавшись со всѣми и взявъ стулъ: — вы, кажется, поправились; очень радъ.
— О! да, благодарю васъ, m-r Весергедъ, я почти совсѣмъ здорова; знаю, докторъ Гечъ побранитъ меня за то, что я такъ говорю (при этихъ словахъ, она бросила на доктора лукавый взглядъ, который, разумѣется, не дошелъ по на-значенію сквозь очки). Онъ все увѣряетъ, будто мнѣ еще нужно очень беречься, но кашелъ у меня Прошелъ, правой прошелъ.
Сказавъ это, м-съ Симпсонъ тряхнула своими локончиками совершенно по дѣтски и принялась наливать m-r Весергеду «чашечку чайку.»
— А что подѣлываетъ Симпсонъ? — спросилъ m-r Весергедъ, садясь.
— Басси совершенно здоровъ, только ужасно занятъ. У него три новыя ученицы на роялѣ и на фисгармоникѣ, дочери полковника…. ахъ! я забыла его фамилію! Онѣ рекомендованы милѣйшимъ маіоромъ Миттономъ! — Впрочемъ мнѣ бы слѣдовало сказать, что маіоръ рекомендовалъ имъ Басси; вѣдь не вѣжливо говорить, что дамы рекомендованы… Ахъ! Боже мой, извините, m-r Весергедъ, я кажется налила вамъ слишкомъ сладко.
— Ничего! — сказалъ m-r Весергедъ, вылавливая ложечкой на блюдечко куски сахара, которыхъ любезная хозяйка положила ему въ чашку ровно полдюжины.
— Я страшно разсѣяна, — продолжала м-съ Симпсонъ, томно улыбаясь: — Басси навѣрное побранилъ бы меня, еслибы былъ здѣсь.
— И стоили бы вы того, — вмѣшался докторъ: — какъ можно не обращать вниманіе на то, что дѣлаешь! Я, право, такъ и жду, что вы когда нибудь мнѣ скажете: ахъ! извините, докторъ, я такая разсѣянная: вы прописали мнѣ примочку для глазъ и велѣли поставить горчицу на затылокъ, а я примочку выпила, а горчицей себѣ горло помазала: совсѣмъ забыла, что у меня болятъ глаза, а не горло.
— Хи хи хи! — засмѣялась м-съ Симпсонъ: — вы хоть кого уморите со смѣху, докторъ. Никто на свѣтѣ не говоритъ такихъ смѣшныхъ вещей, какъ вы!
— О, нѣтъ, могу васъ увѣрить, что вы ошибаетесь, — возразилъ докторъ: — я слышу гораздо больше смѣшныхъ вещей, чѣмъ самъ говорю. Это одно и поддерживаетъ меня на практикѣ; безъ такого развлеченія я бы совсѣмъ измучился.
М-съ Симпсонъ опять засмѣялась. Она не поняла смысла его остроты, но онъ слылъ острякомъ и она считала непремѣнной обязанностью смѣяться каждой его шуткѣ. И на этотъ разъ она премило расхихикалась, даже не подозрѣвая, что онъ съострилъ на ея счетъ.
— Такъ вотъ какъ, m-r Весергедъ, — вдругъ обратилась къ бывшему книгопродавцу м-съ Полли: — мы скоро будемъ имѣть сосѣдкой вашу свояченицу.
М-r Весергедъ выставилъ впередъ носъ и широко раскрылъ глаза.
— Мою свояченицу? М-съ Добсъ? — проговорилъ онъ въ недоумѣніи: — какимъ это образомъ?
— Мы слышали, что она хочетъ нанять Жасминный коттеджъ, маленькій бѣлый домикъ съ садомъ на гласперской дорогѣ, — отвѣчала м-съ Полли: — она сегодня смотрѣла его и, говорятъ, дала задатокъ.
Докторъ, бывшій въ это время уже у дверей, остановился, чтобы послушать.
— Не можетъ быть! — сказалъ рѣшительно m-r Весергедъ: — Сара такъ привязана къ своему дому въ Фреярсъ-Роу, что ни въ какомъ случаѣ съ нимъ не разстанется.
— О! что до ея дома ръ Фреярсъ-Роу, — продолжала м-съ Полли: — то она во всякомъ случаѣ должна его очистить: она отдала его подъ контору и, какъ я слышала, очень выгодно. — Вѣдь этотъ кварталъ чрезвычайно удобенъ для дѣловыхъ помѣщеній.
М-r Весергедъ хотѣлъ было возражать, но вдругъ удержался, словно вспомнивъ что-то.
— Ахъ, да, да, слышалъ, — проговорилъ онъ въ раздумья: — но тогда это было еще не рѣшено. — А кто сообщилъ вамъ, что домъ снятъ?
— Вѣрный человѣкъ; самъ m-r Бреггъ, который его нанялъ… его управляющій сегодня далъ задатокъ. М-r Бреггъ давно ужъ хотѣлъ устроить контору въ этомъ кварталѣ и очень доволенъ, что ему, наконецъ, удалось найти помѣщеніе.
— Я давно уже говорилъ м-съ Доббсъ, что она могла бы сбыть свой домъ очень выгодно, — замѣтилъ докторъ, положивъ руку на дверную скобку: — она, наконецъ, меня послушалась — и умница! Ну, прощайте, однако, мнѣ давно пора.
Онъ вышелъ. По его уходѣ разговоръ еще нѣсколько времени продолжался на ту же тему, но m-r Весергедъ уже не принималъ въ немъ участія. Онъ сидѣлъ молча, держа въ рукѣ недопитую чашку и глубоко задумавшись. Дамы не замѣтили этой задумчивости, а если и замѣтили, то приписали ее тому, что онъ стѣсняется болтать въ такомъ избранномъ обществѣ. О немъ всегда говорили: онъ славный человѣкъ, не много странный, но премилый: не зазнается.
— Какъ я рада, что м-съ Доббсъ переѣзжаетъ въ наши края, — воскликнула Амелія: — Жасминный коттеджъ такъ близко отъ насъ… ахъ! нѣтъ, я и забыла: онъ былъ близко отъ насъ, когда мы жили въ Мальбротерассѣ. А теперь, вѣдь, мы живемъ совсѣмъ въ другой сторонѣ.
— М-съ Доббсъ хорошо сдѣлала, что надумала переѣхать въ наши края. У насъ воздухъ гораздо лучше, чѣмъ въ Фреярсъ-Роу, — замѣтила м-съ Патти, съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣла сказать, въ нашемъ предмѣсть и воздухъ хорошъ, потому что мы тамъ живемъ, но мы этимъ нисколько не гордимся.
— А я все-таки удивляюсь, что она рѣшилась переѣхать, — замѣтила Амелія: — она всегда мнѣ говорила, что терпѣть не можетъ предмѣстьевъ съ ихъ сквозными домиками.
— Къ нашему дому это не относится, — возразила м-съ Полли: — нашъ Гарнетъ-Лоджъ былъ построенъ очень давно, тогда еще, когда не было и рѣчи о домишкахъ, которые попомъ понастроили между дорогой въ Грингиль и дорогой въ Глостеръ. У насъ уютно и нигдѣ не дуетъ.
— Да, вѣдь, м-съ Доббсъ будетъ жить не въ вашемъ домѣ, а, именно, въ одномъ изъ новыхъ домиковъ, — обмолвилась умнымъ словомъ Амелія, — а эти домишки всѣ сквозные.
— Въ такомъ случаѣ жалѣю ее, — сказала м-съ Полли: — я помню м-съ Доббсъ, очень хорошо она пѣла въ хорѣ, когда исполняли «Эсѳирь», у ней былъ прекрасный голосъ, настоящій контральто, и она брала нижнее b совершенно свободно.
— А мужъ ея продавалъ отличный товаръ, — ввернула свое слово м-съ Патти: — мы купили у него желѣзную корзинку для угольевъ; она до сихъ поръ цѣлехонька, а, вѣдь, ужъ много лѣтъ держится.
Въ другое время такіе похвальные отзывы о м-съ Доббсъ и о ея покойномъ мужѣ очень польстили бы m-r Весергеду, но теперь онъ даже не слыхалъ ихъ. Онъ недолго сидѣлъ у Симпсоновъ и отъ нихъ прошелъ прямо въ Фреярсъ-Роу. — Ну, Сара Доббсъ, одолжили вы меня, — сказалъ онъ, входя въ комнату, гдѣ его свояченица, по обыкновенію, сидѣла у камина: — я до сихъ поръ думалъ, если вы затѣете какую ни на есть важную перемѣну въ вашей жизни, вы скажете мнѣ объ этомъ первому: вѣдь, мы, кажется, друзья съ вами не со вчерашняго дня. А между тѣмъ приходится узнавать о васъ отъ постороннихъ людей вещи, какихъ я вовсе не ожидалъ.
Говоря это, онъ не садился въ кресло, а стоялъ противъ своей старой пріятельницы и смотрѣлъ на нее съ выраженіемъ глубокой печали во взглядѣ. М-съ Доббсъ пристально посмотрѣла на него, брови ея едва замѣтно сдвинулись.
— Значитъ уже вы слышали, Джо? — сказала она: — мнѣ вўвсе не хотѣлось, чтобы вы узнали объ этомъ отъ кого нибудь другаго, а не отъ меня. Но кто можетъ остановить болтливые языки? Они работаютъ, какъ огонь въ печи. И чѣмъ ничтожнѣе и легче топливо, тѣмъ ярче горитъ огонь. И рѣшено-то это всего только сегодня утромъ.
— Стало быть, это правда, Сара? Я все-таки надѣялся,!что это не больше, какъ пустая болтовня.
— Да вы о чемъ спрашиваете? О томъ — правда-ли, что я отдала свой домъ подъ контору? Это правда.
— И не сказали мнѣ ни слова! Я узналъ объ этомъ отъ постороннихъ.
— Слушайте, Джо, поговоримъ по душѣ. Сядьте же, что вы стоите?
Но онъ не садился, и она, помолчавъ съ минуту, продолжала:
— Я скажу вамъ всю правду. Я не говорила вамъ заранѣе о томъ, что затѣяла, потому что боялась — вотъ въ чемъ суть.
— Боялись? Вы, Сара Доббсъ, боялись меня? Это новость! воскликнулъ онъ съ видомъ недовѣрія, но лицо его немного прояснилось.
— Да, я боялась услышать, что вы скажете на это. Я знала, что вы не одобрите моихъ рѣчей, и знала почему. Вы будете бранить меня ради меня же самой. Но я думала: разъ дѣло будетъ сдѣлано, Джо побранится немного и проститъ своего стараго друга. Да вотъ въ чемъ бѣда: я забыла, что есть на свѣтѣ болтливыя сороки, которымъ только и заботы, что стрекотать о чужихъ дѣлахъ. Я хотѣла сказать вамъ все сама, вамъ первому, Джо, и сказала сегодня бы, право такъ.
Онъ подвинулся немного ближе къ креслу, на которомъ обыкновенно сидѣлъ, и положилъ руку на спинку, но все еще стоялъ, отвернувшись отъ м-съ Доббсъ.
— Конечно, вы властны распоряжаться вашей собственностью, какъ хотите, — пробормоталъ онъ.
— Никто не властенъ распоряжаться своей собственностью во вредъ другимъ, — возразила м-съ Доббсъ: — а я хочу распорядиться моею такъ, чтобы принести пользу. Я мало обращаго вниманія на то, что говорятъ обо мнѣ люди. Но вашимъ мнѣніемъ я дорожу, Джо, по многимъ причинамъ. Поэтому я хочу разъ поговорить съ вами по душѣ насчетъ этого дѣла, чтобы потомъ никогда ужъ къ нему не возвращаться.
М-r Весергедъ тихо опустился въ кресло, повернувшись, лицемъ къ огню. М-съ Доббсъ, помолчавъ съ минуту, продолжала:
— Вы знаете, я говорила вамъ объ этомъ нѣсколько недѣль назадъ, — что меня озабочиваетъ положеніе, какое занимаетъ здѣсь моя дѣвочка. Она настоящая леди и стоитъ того, чтобы ее всѣ признали за леди. Это единственное добро, какое можетъ выдти изъ замужества моей бѣдной Сузи, потому то я и хочу добиться этого во чтобы то ни стало. А то, что я сдѣлала, было для меня единственнымъ средствомъ поставить на своемъ. Правда, это стоило мнѣ жертвы хотя въ сущности весьма небольшой…
При этихъ словахъ ея, m-r Весергедъ съ живостью замоталъ головой.
— Да, весьма небольшой, увѣряю васъ, — настойчиво повторила м-съ Доббсъ: — разсудите сами, развѣ я не могу жить такъ же весело и счастливо въ Жасминномъ коттэджѣ, какъ живу здѣсь — разумѣется, если мои старые друзья не станутъ ссориться со мной и дуться на меня? — признаюсь откровенно, мнѣ будетъ очень скучно, когда уѣдетъ моя пташка, и я останусь совсѣмъ одна. И вы также человѣкъ одинокій, Джо Весергедъ. Поэтому вы и должны чаще приходить ко мнѣ, мы и будемъ развеселять и развлекать другъ друга, какъ можемъ. Вы не откажете мнѣ въ этомъ, не правда ли, Джо? Дайте мнѣ руку въ знакъ того, что вы исполните мою просьбу.
Онъ молча взялъ протянутую ему руку и крѣпко пожалъ ее, потомъ вынулъ свою пѣнковую трубку, набилъ ее и закурилъ. Съ четверть часа они сидѣли молча; онъ курилъ, а она вязала. Вдругъ она подняла голову и начала прислушиваться.
— Мэй идетъ! — сказала она, — помните, Джо: я переѣзжаю изъ Фреярсъ-Роу въ предмѣстье потому, что ужъ слишкомъ шумно и воздухъ тамъ для меня полезнѣе — слышите?
Прежде чѣмъ m-r Весергедъ успѣлъ сказать что нибудь, дверь отворилась и въ комнату впорхнула Мэй, воселая, беззаботная. М-r Весергедъ обратился къ ней съ вопросомъ:
— Миранда Чефингтонъ, хорошо вы знаете римскую исторію?
— Не особенно, дядя Джо, — отвѣчала она, удивленная его необычайно-торжественнымъ тономъ.
— Читали вы о Лукреціи, о Порціи, о матери Граччей?
— Читала, — отвѣчала она, улыбаясь его произношенію фамилій Гракховъ (увы! m-r Весергедъ учился на мѣдныя деньги, и умѣлъ только читать латинскія названія книгъ, которыя продавалъ, но не всегда умѣлъ произносить ихъ правильно.
— Такъ вотъ что, дитя мое: помните, всѣ эти Лукреціи, Порціи и какъ ихъ еще тамъ звали, конечно, героини, но въ ихъ геройствѣ была, по моему, доля и хвастовства. А въ Англіи есть женщины, въ которыхъ геройства не меньше, а хвастовства ни на волосъ. Эти женщины творятъ добро втайнѣ и краснѣютъ при одной мысли, чтобы слава не разгласила о нихъ. Но славѣ нѣтъ до нихъ дѣла: ей довольно хлопотъ и съ тѣмъ, чтобы прославлять разныхъ негодяекъ и негодяевъ. Къ числу такихъ женщинъ, Миранда, принадлежитъ вотъ и эта барынька, ваша бабушка, м-съ Сара Доббсъ, которую я съ гордостью называю другомъ. Скажу болѣе: подобную ей вы врядъ ли найдете не только въ Европѣ, но и въ Азіи, въ Африкѣ и въ Америкѣ, не говоря уже объ Австраліи и обо всѣхъ островахъ Тихаго Океана.
Съ этими словами m-r Весергедъ всталъ и быстро вышелъ. Лицо его пылало точно въ огнѣ, а глаза какъ то странно искрились — словно въ нихъ сверкали слезы.
X.
правитьПо крайней мѣрѣ за годъ до того дня, въ который Мэй: Чефингтонъ въ первый разъ была, по ея выраженію, «на обѣдѣ для взрослыхъ» и такимъ образомъ вступила въ Ольдчестерское общество, м-съ Гедлоу начала задаваться: вопросомъ, не думаетъ ли Теодоръ жениться на ея дочери. Разъ задавшись, она долго разсуждала, желательно ли было бы, чтобы эта свадьба состоялась; и, наконецъ, рѣшила, что это было бы не дурно. Правда, Констансъ была очень красива, но она была, что называется, безприданница, и шансы ея на блистательную партію были плохи. Констансъ была честолюбива и съ этой стороны замужество съ сыномъ Мартина Бренсби не могло удовлетворить ее, но Теодоръ былъ молодой человѣкъ способный, поэтому можно было ожидать, что современемъ онъ займетъ видное положеніе въ обществѣ. Это было тѣмъ вѣроятнѣе, что у него были и деньги, чтобы начать, а это никогда не лишнее. Деньги можно уподобить кусочку свинца, который вдѣлывается въ любимую дѣтскуюигрушку, извѣстную подъ названіемъ «ваньки встаньки». Какъни положи на бокъ такую куколку, она всегда встанетъ на ноги, потому что свинецъ помогаетъ ей подняться; такъ и деньги — почти всегда даютъ человѣку возможность, если недостать, какъ говорится, головой до звѣздъ, то все же держаться въ надлежащемъ положеніи, въ какія бы затрудни тельныя условія ни поставила его судьба.
Теодоръ замѣтно интересовался Констансъ. Ему нравились не только красота ея, но и самая увѣренность ея въ. томъ, что она красива. По его мнѣнію, жена должна была сдѣлать честь вкусу мужа, и не было никакого удовольствія въ томъ, чтобы получить руку дѣвицы, неувѣренность въ. себѣ которой могла бы заставить заподозрить, что она можетъ быть не рѣшилась бы сказать «нѣтъ» даже плохенькому жениху. Въ дѣтствѣ они съ Констансъ постоянно играли вмѣстѣ, но пансіонъ и Кембриджъ разлучили ихъ. Когда Теодоръ началъ изучать адвокатуру, онъ опять сталъ бывать у Гедлоу, а въ послѣднія двѣ вакаціи его визиты замѣтно участились. Эти посѣщенія не прошли не замѣченными. Нѣкоторые изъ его знакомыхъ, сравнивая его расположеніе къ Гедлоу съ холодною учтивостью, съ какою онъ относился, Напримѣръ, къ богачу — пивовару Райнзу, или къ Бертонамъ, жившимъ въ паркѣ и въ теченіе уже многихъ лѣтъ занимавшимся оптовой торговлей, лѣсомъ, объясняли такое поведеніе вѣрностью старымъ друзьямъ и хвалили его за это. Но большинство было убѣждено, что только любовь къ Констансъ могла заставить его предпочесть старомодную пріемную каноника великолѣпной пунцовой съ золотомъ гостиной Райнзовъ и роскошно живописному салону Бертоновъ. Никто нф угадывалъ настоящей причины, первоначально побудившей! молодаго Бренсби завязать такое тѣсное знакомство съ семействомъ каноника. Ему хотѣлось составить себѣ кружокъ знакомыхъ, въ которомъ ни Райнзъ, ни Бертонъ не могли играть никакой роли, а м-съ Гедлоу была именно такая особа, которая могла помочь ему въ этомъ. Она была урожденная Риверсъ и принадлежала къ одной изъ древнѣйшихъ и наиболѣе уважаемыхъ дворянскихъ фамилій въ странѣ. Вообще Теодоръ старался выбирать знакомыхъ познатнѣе и сторонился отъ людей простыхъ, за исключеніемъ m-r Брегга, который хоть не могъ похвалиться хорошимъ происхожденіемъ, но за то былъ милліонеръ, что, по мнѣнію молодаго человѣка, также давало ему право на уваженіе и вниманіе.
Какъ относилась Констансъ къ молодому Бренсби? Опредѣлить ея чувства къ нему было довольно трудно. Онъ ей нравился, она считала его человѣкомъ недюжиннымъ, хотя далеко не такимъ совершенствомъ, какимъ онъ считалъ самъ себя. Она вѣрила въ то, что у него есть будущее и частенько подумывала, что хорошо бы было быть женою уважаемаго члена парламента, какимъ она надѣялась современемъ видѣть Теодора. Къ тому же, она была увѣрена, что молодой Бренсби не поселится нигдѣ, кромѣ Лондона, а жить въ Лондонѣ было ея завѣтной мечтой, съ тѣхъ поръ, какъ ей минуло пятнадцать лѣтъ. Воображая себя женою Теодора, она рисовала себѣ разныя заманчивыя картины: какъ она будетъ принята въ лучшихъ лондонскихъ кружкахъ, какъ ея имя появится въ Morning Post, въ числѣ особъ, представленныхъ ко двору, какъ она будетъ подъ руку съ мужемъ входить въ фешенебельныя гостиныя, или провожать его по утрамъ въ парламентъ, въ коляскѣ, въ изящномъ туалетѣ, раскланиваясь со знакомыми, разумѣется, богатыми и знатными, которые будутъ имъ попадаться на улицѣ. Въ такихъ картинахъ состояли главнымъ образомъ мечты ея о супружескомъ счастіи. Что же касается внутренней стороны ея супружеской жизни, то она опредѣляла ее нѣсколькими общими фразами. Конечно, она будетъ исполнять свой долгъ. Конечно, Теодоръ всегда будетъ вести себя, какъ джентльменъ. Конечно, они никогда не унизятся до пошлыхъ перебранокъ. Конечно, онъ будетъ всегда уступать ей, въ случаѣ, если между ними возникнутъ разногласія, тѣмъ болѣе, что она, разумѣется, будетъ почти всегда права. Что же касается до того, будетъ ли мужъ часто съ нею, то она въ этомъ даже не сомнѣвалась: она считала себя настолько привлекательною, что даже не допускала, чтобы человѣкъ со вкусомъ могъ скучать въ ея обществѣ.
Но изъ всего вышесказаннаго еще не слѣдуетъ, чтобы она рѣшилась непремѣнно выйти за Теодора, если онъ посватается. О! нѣтъ, она была только убѣждена, что онъ будетъ очень радъ жениться, если она пойдетъ за него, но пойдетъ ли она за него — это былъ для нея еще вопросъ нерѣшенный. Было даже время — и теперь были еще минуты — когда между ею и ея мечтами о счастіи въ замужествѣ съ достопочтеннымъ членомъ парламента и знаменитымъ юристомъ m-r Теодоромъ Бренсби стоялъ другой образъ, именно образъ ея кузена, Оуэна Риверса. Оуэнъ отдавалъ полную справедливость красотѣ своей кузины и даже одно время порядочно ухаживалъ за ней. Оуэнъ Риверсъ дожилъ до двадцати трехъ Лѣтъ, ни разу не заработавъ, какъ говорится, себѣ на обѣдъ и даже не готовясь къ тому, чтобы хоть современемъ начать заработывать. Отецъ его потратилъ много денегъ на "го воспитаніе и онъ учился въ Оксфордѣ очень хорошо. Мать его умерла, когда онъ былъ еще ребенкомъ, а отецъ, сельскій пасторъ, позволилъ молодому человѣку, когда онъ кончилъ университетъ, жить безъ дѣла въ своемъ домѣ подъ обычнымъ предлогомъ дать ему время обдумать, какой родъ занятій ему лучше выбрать. Оуэнъ ловилъ рыбу, ходилъ на охоту, гулялъ, катался на лодкѣ, игралъ въ крокетъ, но въ ю же время много читалъ: онъ любилъ читать и умѣлъ выбирать хорошія книги. И родные и друзья его считали «го очень умнымъ молодымъ человѣкомъ, но когда его упрекали, зачѣмъ онъ живетъ безъ дѣла и тратитъ попусту свой умъ и свои способности, онъ всегда отвѣчалъ со смѣхомъ: вы вотъ теперь думаете, что у меня есть и умъ и способности, а примусь я за дѣло, пожалуй, вдругъ окажется, что у меня нѣтъ ни того, ни другаго. Не хочу васъ разочаровывать.
Наконецъ, отецъ его умеръ, прежде чѣмъ онъ рѣшилъ, какой родъ занятій ему избрать. Но къ счастію для него, какъ думалъ онъ, или къ несчастію, какъ думали его друзья, ему остался въ наслѣдство небольшой капиталецъ, доходъ съ Котораго составлялъ ежегодно около 150 ф. ст. Этого ему хватало, какъ онъ говорилъ, на хлѣбъ и на сыръ, большаго онъ и не желалъ. Послѣ смерти отца, онъ отправился путешествовать по Европѣ, ходилъ вездѣ, гдѣ можно пѣшкомъ, съ котомкой за плечами, тратилъ мало и видѣлъ много. Пробывъ въ отсутствіи два года, онъ воротился въ Англію и проѣхалъ прямо въ Ольдчестеръ повидаться съ тетей Дженъ, съ которой поддерживалъ постоянную переписку. Тамъ онъ нашелъ, что его кузина Констансъ, которую онъ помнилъ черномазой, завзятой дѣвочкой, превратилась въ прелестную дѣвушку. Смуглый цвѣтъ смѣнился матовой блѣдностью, а завзятое выраженіе въ лицѣ смягчалось задумчивымъ взглядомъ прекрасныхъ черныхъ глазъ, не отдать справедливости которымъ не могъ бы ни одинъ мужчина. Оуэнъ, съ своей стороны, произвелъ на свою красивую кузину впечатлѣніе положительно благопріятное. Онъ не былъ красавцемъ — что въ ея глазахъ не было большимъ недостаткомъ — не одѣвался по модѣ — что, по ея мнѣнію, конечно, было не хорошо — но онъ былъ строенъ и ловокъ, въ немъ была та грація, которую по большей части даютъ мужчинѣ молодость, здоровье и сила, наконецъ, въ его обхожденіи было то неуловимое что то, что характеризуетъ истиннаго джентльмена, въ томъ смыслѣ, какъ привыкли понимать это слово въ Англіи. Констансъ отлично умѣла оцѣнить все это. Если въ ней самой не было тѣхъ чувствъ, которыя развиваютъ въ человѣкѣ такое обхожденіе, то она умѣла по крайней мѣрѣ замѣчать его въ другихъ. Когда Мери Райнзъ и дѣвицы Бертоны увѣряли ее, что братецъ ея „грубенекъ“ въ сравненіи съ Теодоромъ, который, по словамъ ихъ, былъ „такой полированный“, она молчала, но думала про себя, что онѣ очень ошибаются. Теодоръ, конечно, всегда велъ себя вполнѣ прилично, но между его обхожденіемъ и обхожденіемъ Оуэна была такая же разница, которая замѣчается, когда на одномъ и томъ же языкѣ говорятъ иностранецъ и туземецъ. Иностранецъ будетъ можетъ быть старательнѣе избѣгать ошибокъ, но это у него выработанное и чуть онъ перестанетъ обращать вниманіе на свою рѣчь, онъ сейчасъ собьется. Туземецъ, напротивъ, говоритъ на своемъ родномъ языкѣ, какъ дышетъ и ошибки на немъ для него такъ же невозможны, какъ невозможно, напримѣръ, чтобы дубъ пустилъ ивовые листья. Затѣмъ Оуэнъ былъ очень любезенъ въ обществѣ, когда хотѣлъ, а онъ всегда былъ любезенъ, когда приходилъ къ тетѣ Дженъ. Наконецъ, въ его жилахъ текла хорошая, дворянская кровь.
Все это взятое вмѣстѣ — не говоря уже о несомнѣнномъ вниманіи, которое Оуэнъ оказывалъ своей двоюродной сестрѣ, повело, понятно, къ тому, что Констансъ много думала о кузенѣ. Она даже не разъ серьезно задавалась вопросомъ, невлюблена ли она въ него, и долго не могла отдать себѣ отчета въ своихъ чувствахъ; но наконецъ рѣшила, что влюбиться или не влюбиться зависитъ болѣе отъ самого человѣка, нежели вообще полагаютъ и что никакая роковая судьба, подобная той, какая увлекла Ромео и Джульетту, не внушить ей непреоборимой страсти къ человѣку, у котораго всего на всего 150 ф. годоваго дохода. Что касается до м-съ Гедлоу, то она была одно время даже очень озабочена этими отношеніями и — надо отдать ей честь, озабочена почти столько же за Оуэна, сколько за свою дочь. Наконецъ, она пришла, однако, къ убѣжденію, что между молодыми людьми нѣтъ ничего, кромѣ братской дружбы — въ чемъ, какъ мы видѣли, она ошиблась и что во всякомъ случаѣ нѣтъ основанія опасаться, чтобы они безразсудно поженились, въ чемъ она была совершенно права.
Обсуждая вопросъ, пойдетъ ли Констансъ за Теодора, если онъ посватается, м-съ Гедлоу рѣшила въ концѣ концовъ что пойдетъ и начинала подумывать о томъ, что пора бы молодому человѣку приступить къ объясненію. Чего онъ ждетъ? — думала она. Средства къ семейной жизни у него есть; кто же мѣшаетъ ему посвататься? Можетъ быть онъ хочетъ, прежде чѣмъ жениться, найдти хорошее мѣсто, это, пожалуй, даже похвально, но все-таки въ ожиданіи ему не мѣшало бы выяснить свои отношенія съ Констансъ. Весь Ольдчестеръ знаетъ, что онъ у насъ постоянный гость, и всѣ навѣрное ждутъ со дня на день объявленія помолвки; не хорошо для молодой дѣвушки оставаться долго въ такой неизвѣстности.
Мысли эти до такой степени тревожили ее, что когда, по окончаніи послѣднихъ вакацій, Теодоръ опять уѣхалъ изъ Ольдчестера, не объяснившись, она даже рѣшилась переговорить объ этомъ съ мужемъ и подѣлиться съ нимъ своимъ удивленіемъ и безпокойствомъ. Съ этою цѣлью она прошла къ нему въ кабинетъ въ такой часъ, когда онъ всегда былъ занятъ и запирался отъ всѣхъ, даже отъ домашнихъ. Удивленный ея неожиданнымъ появленіемъ, онъ вопросительно взглянулъ на нее.
— Эдвардъ, — сказала она, садясь возлѣ его стола: — не думаешь ли ты, что молодому Бренсби пора бы приступить къ дѣлу?
— Къ какому дѣлу, моя дорогая? — спросилъ m-r Гедлоу.
— Поговорить съ Констансъ, или съ нами о Констансъ.
Каноникъ оперся головой на руку, а пальцемъ другой руки заложилъ книгу — онъ читалъ Платона — и въ недоумѣніи посмотрѣлъ на жену.
— Ну что жъ ты скажешь? Вѣдь, правда, пора бы? — спросила она съ нетерпѣніемъ.
М-r Гедлоу подумалъ съ минуту и наконецъ сказалъ:
— Я… я не совсѣмъ понимаю тебя, мой другъ. О чемъ бы ему слѣдовало переговорить.
— Господи помилуй! какъ же ты не понимаешь, ЭДвардъ? Онъ долженъ былъ бы объявить свои намѣренія. По моему, давно пора ему выяснить свои отношенія къ Констансъ.
Кроткіе голубые глаза каноника живо сверкнули.
— Надѣюсь — нѣтъ, не надѣюсь, а увѣренъ, Дженъ, что ты не сдѣлаешь ни одного шага, не скажешь ни одного слова, способнаго унизить достоинство нашей дочери. Молодой человѣкъ не долженъ даже догадываться, что мы готовы истолковать, такимъ образомъ, его посѣщенія.
— Однако, послушай, Эдвардъ, вотъ уже годъ, какъ Теодоръ замѣтно ухаживаетъ за Конни, а за это лѣто онъ бывалъ у насъ чуть не каждый день, просиживалъ утра и дни и вечера; не для нашихъ же прекрасныхъ глазъ онъ ходитъ къ намъ такъ часто.
— Г-мъ, г-мъ, г-мъ! Но, Дженъ, къ привязанности такого рода между двумя молодыми созданіями слѣдуетъ относиться очень осторожно; она всегда бываетъ робка и чувствительна. Нельзя же вытаскивать растеніе изъ земли съ корнемъ, чтобы посмотрѣть развивается-ли оно.
Такой взглядъ вовсе не сходился со взглядомъ м-съ Гедлоу на отношенія между Теодоромъ и ея дочерью. Она была нѣжная мать, но не обманывалась насчетъ дочери, не считала ее ни романичною, ни особенно чувствительною, и даже часто говорила, что въ нѣкоторыхъ пунктахъ дочь ея на двадцать лѣтъ старше ея самой. Каноникъ, напротивъ, ошибался, но приписывалъ своей дочери поэтичность и тонкую чувствительность. Его взгляды на многое были романичны и вовсе несогласны съ тѣмъ, что дѣйствительно бываетъ въ свѣтѣ; въ особенности его понятія о женщинахъ были чисто-рыцарскія. Все это часто досаждало Констансъ. Нельзя сказать, чтобы она не уважала и не любила отца, но это не мѣшало ей часто повторять: „у папаши такія устарѣлыя понятія“.
— Скажи мнѣ, Дженъ, — проговорилъ каноникъ, помолчавъ немного: — ты не думаешь, чтобы Конни серьезно любила этого молодаго человѣка? Вѣдь, если такъ, то онъ можетъ разбить ея сердце. Боже сохрани отъ такого несчастія.
— Разбить ея сердце? о, нѣтъ, этого я не боюсь. Пусть все идетъ, какъ идетъ. Однако, Эдвардъ, не хорошо для дѣвушки, когда у ней дѣло подобнаго рода затянется и станетъ, какъ говорится, ни туда, ни сюда. Это можетъ испортить ей шансы въ другомъ направленіи, да и люди начнутъ толковать.
— Полно тревожиться попусту, Дженъ. Во-первыхъ, позволь тебѣ замѣтить, что испортить шансы нашей дочери, кстати скажу тебѣ откровенно, что это выраженіе въ подобныхъ случаяхъ мнѣ вовсе не по вкусу — Теодоръ ни въ какомъ случаѣ не можетъ. Неужели ты думаешь, что въ то время, когда я собирался за тебя посвататься, меня могъ бы отпугнуть такой же неосязаемый призракъ соперника, если бы онъ былъ на лицо?
— Ты! — вскричала м-съ Гедлоу, вся вспыхнувъ, и съ гордой улыбкой: — это совсѣмъ другое дѣло, Эдвардъ. Развѣ есть теперь такіе молодые люди, какимъ ты былъ тогда?
Каноникъ тихо засмѣялся.
— Благодарю тебя, моя родная, — сказалъ онъ: — твоя бабушка, безъ сомнѣнія, говорила тоже самое во время оно, и, вѣроятно, твоя внучка современемъ скажетъ тоже самое. Но повторяю тебѣ еще разъ, не тревожься попусту на счетъ Теодора? Только въ его посѣщеніяхъ намъ бояться нечего. Мы знаемъ его съ дѣтства, чтоже удивительнаго въ томъ, что онъ часто у насъ бываетъ? У насъ собирается много молодежи: Оуэнъ, Риверсъ, Бертонъ, маленькая Мэй — ему и весело у насъ, тѣмъ болѣе, что дома у него нѣтъ ни взрослыхъ братьевъ, ни сестеръ. Поэтому очень можетъ быть, что онъ бываетъ у насъ безъ всякихъ намѣреній: ты вѣрно ошиблась. Если бы онъ любилъ нашу дочь, онъ бы навѣрное давно признался ей въ этомъ, вѣдь, ему нѣтъ никакихъ причинъ молчать и медлить.
Изо всего, что сказалъ ей мужъ, м-съ Гедлоу особенно поразили два слова „маленькая Мэй“. Ей вдругъ пришло въ голову, что Теодоръ сталъ бывать у нихъ чаще именно съ тѣхъ поръ, какъ Констансъ начала приглашать къ себѣ Мэй, а также и то, что м-съ Бренсби пригласила Мэй къ себѣ именно по его настоянію. Она вышла изъ кабинета мужа въ глубокомъ раздумья и весь этотъ вечеръ слова его не выходили у ней изъ головы. Ей припомнилось многое въ отношеніяхъ Теодора къ Мэй, на что она до сихъ поръ не обращала вниманія, и что теперь показалось ей въ иномъ свѣтѣ. Но, въ концѣ концовъ, она рѣшилась, что ея подозрѣнія ни на чемъ не основаны. Можно-ли было допустить, чтобы человѣкъ съ такими честолюбивыми стремленіями, какъ Теодоръ, женился на дѣвушкѣ, незначительной во всѣхъ отношеніяхъ, даже не красивой (въ сравненіи съ ея дочерью), безъ состоянія, съ дѣтскими манерами, и что всего хуже — на внучкѣ м-съ Доббсъ! Къ тому же — думала она, онъ долженъ любить Конни. Онъ знаетъ ее такъ давно: они съ дѣтства привязаны другъ къ другу, и хотя онъ человѣкъ не съ особенно пылкими чувствами, но непостояннымъ я его не считаю.
Тѣмъ не менѣе она не вдругъ успокоилась. Послѣ отъѣзда Теодора изъ Ольдчестера, она нѣсколько времени зорко наблюдала надъ дочерью, но, наконецъ, должна была убѣдиться, что душевный покой ея Конни нисколько не нарушенъ. И если она прежде часто возставала противъ холодной практичности Констансъ и находила эту практичность не свойственною ея годамъ, то теперь она должна была сознаться, что эта черта въ характерѣ ея дочери имѣетъ свои выгоды. Ей пришлось таки выслушать на счетъ Теодора, со стороны своихъ Ольдчестерскихъ друзей, не мало вопросовъ и намековъ, которые часто приводили ее въ смущеніе и бросали въ краску, по Констансъ относилась къ нимъ совершенно спокойно и говорила о Теодорѣ и о его надеждахъ на будущее тономъ покровительственнаго равнодушія, чѣмъ постоянно заставляла людей, какъ говорится, прикусить язычекъ.
Нѣсколько недѣль спустя послѣ отъѣзда Теодора, уѣхала въ Лондонъ и Мэй. Оуэнъ Риверсъ также уѣхалъ, и жизнь въ уютной квартирѣ каноника, въ Колледжъ Кведѣ, пошла обычной, тихой чередой.
XI.
правитьВъ одинъ сѣрый вѣтреный день, въ концѣ марта, полуденный поѣздъ изъ Ольдчестера прибылъ съ обычнымъ шумомъ и грохотомъ на лондонскую станцію. Изъ дамскаго вагона вышли, въ числѣ прочихъ пассажирокъ, Мэй и ея бабушка. На счетъ того, съ кѣмъ ѣхать Мэй въ Лондонъ, опять была переписка между ея теткой и бабушкой. М-съ Дормеръ-Смитъ ни-за-что не хотѣла, чтобы ея племянница ѣхала одна, и когда м-съ Доббсъ написала, что, по ея мнѣнію,
Мэй нечего бояться и одной въ дамскомъ вагонѣ, она отвѣчала: „нечего ей бояться, но, вѣдь, мнѣ нужно будетъ встрѣтить ее на станціи, какъ же я могу допустить, чтобы мои слуги видѣли, что она пріѣхала одна?“ М-съ Доббсъ не сочла нужнымъ объяснять, что у ней всего одна служанка, безъ которой она не можетъ обойтись, и написала, что она сама привезетъ внучку въ Лондонъ. — Мы поѣдемъ съ полуденнымъ поѣздомъ, а ворочусь я съ слѣдующимъ, — сказала она m-r Весергеду, и когда онъ началъ отговаривать ее, представляя ей, что она устанетъ и попусту потратится, она отвѣчала, улыбаясь: — „ужъ если снарядили корабль, такъ нечего жалѣть дегтя на подмазку. Разъ я рѣшилась разстаться съ моей дѣвочкой, такъ нужно же отправить ее какъ слѣдуетъ“.
М-съ Дормеръ-Смитъ уже ожидала ихъ на станціи. Она поздоровалась съ Мэй очень дружелюбно, а съ м-съ Доббсъ довольно любезно.
— Я ужъ, послала слугу нанять кэбъ для багажа, — сказала она и прибавила нерѣшительно: только, какъ же мы усядемся въ моей каретѣ? Боюсь, мы не помѣстимся всѣ трое, вѣдь она двухъмѣстная.
М-съ Доббсъ поспѣшила объявить ей, что не поѣдетъ къ ней, а пообѣдаетъ на станціи и съ вечернимъ поѣздомъ уѣдетъ обратно въ Ольдчестеръ.
— О! Боже мой, да вѣдь… вѣдь это будетъ для насъ неудобно! — замѣтила м-съ Дормеръ-Смитъ, съ трудомъ скрывая свою радость: — хоть бы вы заѣхали къ намъ закусить, — прибавила она, но такимъ тономъ, въ которомъ проглядывало желаніе, чтобы м-съ Доббсъ отказалась и отъ этого. М-съ Доббсъ такъ и сдѣлала, ласково поблагодаривъ за приглашеніе, но увѣряя, что для нея удобнѣе будетъ дождаться поѣзда на станціи.
Пока лакей укладывалъ вещи Мэй въ кэбъ, бабушка взяла ее за руку и увела въ пассажирскій залъ проститься. — Благослови тебя Богъ, дитя мое, — сказала она: — пиши мнѣ чаще, будь здорова и веселись хорошенько. Мэй въ отвѣтъ осыпала ее поцѣлуями, повторяя: прощайте, дорогая бабуся! Будьте и вы здоровы, не скучайте безъ меня. — М-съ Дормеръ-Смитъ смотрѣла на эту сцену прощанія довольно сочувственно, но все-таки радовалась, что ея слуга занятъ съ багажемъ и неприсутствуетъ при разставаньи, значитъ не узнаетъ, что эта толстая старуха, съ вульгарными манерами, въ старомодномъ платьѣ, родная бабушка м-съ Чефингтонъ, и не станетъ толковать объ этомъ въ лакейской. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она не могла не сознать, что м-съ Доббсъ если не похожа съ виду на барыню, то все же поступаетъ по-барски, и сочла долгомъ сказать ей любезно:
— Вы очень добры, что сами привезли Мэй, для васъ это путешествіе, вѣроятно, было скучно и утомительно. Право, мы должны быть очень благодарны вамъ за то, что вы такъ.заботитесь о нашей племянницѣ.
Глаза м-съ Доббсъ гордо сверкнули.
— Надѣюсь, вы будете такъ же заботиться о моей внучкѣ, какъ я заботилась о вашей племянницѣ, — сказала она горячо, но въ ту же минуту раскаялась въ своей вспышкѣ и прибавила самымъ смиреннымъ тономъ: — вы будете добры къ ней, не правда ли? Бѣдная моя овечка, у ней вѣдь нѣтъ матери. Я увѣрена, вы будете добры къ ней.
— Разумѣется, буду, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ, съ невозмутимою кротостью: — я всегда желала имѣть дочь, и буду заботиться о ней, какъ о дочери.
Съ этими словами, она привлекла Мэй къ себѣ и нѣжно поцѣловала ее. Дѣвушка торопливо отвѣтила на ея поцѣлуй и бросилась опять къ бабушкѣ.
— Не тревожьтесь обо мнѣ, миленькая моя бабуся, — сказала она, улыбаясь ей сквозь слезы: — мнѣ будетъ очень весело у тети Полины, а тамъ Богъ дастъ и увидимся, я, вѣдь, скоро къ вамъ пріѣду, не загощусь…
М-съ Доббсъ положила руку ей на плечо и ласково, но рѣшительно толкнула ее вслѣдъ за м-съ Дормеръ-Смитъ, которая, между тѣмъ, направилась къ выходной двери. Тетка и племянница вышли изъ вокзала. М-съ Доббсъ слѣдовала за ними въ нѣкоторомъ разстояніи. Пока онѣ садились въ карету, она стояла въ дверяхъ, не спуская глазъ съ внучки. Когда карета отъѣхала, она воротилась въ залъ, сѣла у камина, развязала ленты у шляпки, вынула носовой платокъ и разразилась неудержимыми рыданіями. Сторожиха, при залѣ, смотрѣла на нее съ любопытствомъ: она сразу замѣтила, что старушка не принадлежитъ къ одному сословію съ важной дамой, которая пріѣхала въ сопровожденіи ливрейнаго лакея и увезла съ собой „барышню“. Подъ предлогомъ поправить уголья въ каминѣ, она подошла къ ней, и, смотря на нее съ участіемъ, сказала:
— Вы, вѣрно, очень любите барышню, что уѣхала съ барыней; небось, скучно было разставаться? Да вы не убивайтесь такъ, Богъ дастъ опять скоро увидитесь. Не плачьте, голубушка.
— Я ужь наплакалась, больше не буду, — сказала м-съ Доббсъ, вставая и отирая глаза съ рѣшительнымъ видомъ: — поплачешь, знаете, такъ легче станетъ. Теперь пойду, пообѣдаю.
Она ушла въ буфетную и тамъ заказала себѣ скромный обѣдъ, но кусокъ не шелъ ей въ горло. Она едва дождалась, когда стали давать билеты на вечерній поѣздъ въ Ольдчестеръ, забралась въ самый темный уголокъ второкласснаго вагона, и всю дорогу сидѣла тихо, словно притаившись; но когда она вышла изъ вагона, платокъ ея былъ, какъ говорится, „хоть выжми“ отъ слезъ. Къ счастію, она ѣхала одна въ вагонѣ: некому было ни разспрашивать, ни утѣшать ее.
Для Мэй разставанье далеко не было такъ ужасно, какъ для м-съ Доббсъ; она и не подозрѣвала даже, что разстается съ своей дорогой бабусей надолго, можетъ быть навсегда. Ей нравилось ѣхать въ изящной и удобной каретѣ, съ подушкой за спиной и грѣлкой подъ ногами, и смотрѣть сквозь свѣтлыя стекла на веселую лондонскую уличную жизнь. Тетя Полина также показалась ей мила и симпатична, и она тутъ же рѣшила, что въ состояніи очень полюбить сестру своего отца. Она уже восхищалась ею; мягкія манеры м-съ Дормеръ-Смитъ, ея пріятный тихій голосъ, ея изящный, не бьющій въ глаза костюмъ, даже запахъ духовъ Violette, которымъ вѣяло отъ нея, все это было очень привлекательно, и все это Мэй умѣла оцѣнить вполнѣ.
— Кузенъ мой дома, тетя Полина? — спросила она.
— Нѣтъ, Сирилъ въ Герроу, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ: — дома одни дѣти.
— Дѣти! — вскричала Мэй и глаза ея весело засверкали: — какъ я рада: я такъ люблю дѣтей. А я и не знала, что у васъ есть еще дѣти, кромѣ кузена Сирила.
М-съ Дормеръ-Смитъ въ отвѣтъ только засмѣялась своимъ мягкимъ горловымъ смѣхомъ и ничего не сказала.
— Сколько же у васъ дѣтей? Они мальчики или дѣвочки? Какъ ихъ зовутъ? Сколько имъ лѣтъ? — продолжала разспрашивать Мэй.
— У меня два сынка. Гарольду недавно минуло — дай вспомнить, кажется, шесть лѣтъ, а Вильфреду пятый годъ. Ужасно неловко имѣть въ дѣтствѣ двухъ мальчугановъ, которые настолько лѣтъ моложе своего старшаго брата: вѣдь Сирилу пошелъ ужъ шестнадцатый годъ! Если бы ты знала, сколько хлопотъ съ ребятишками! Когда Сирилъ подросъ, я ужъ думала, что можно избавиться отъ дѣтской, а вотъ не удалось!
Послѣднія слова м-съ Дормеръ-Смитъ проговорила жалобнымъ тономъ, и дѣйствительно, рожденіе этихъ дѣтей было для нея во время оно большимъ горемъ. Тонъ этотъ показался Мэй очень страннымъ, она перестала разспрашивать тетку о дѣтяхъ, но все-таки радовалась, что ихъ увидитъ.
Домъ въ Кенсингтонъ-скверѣ живо напомнилъ Мэй день послѣ похоронъ старой м-съ Чефингтонъ и свой пріѣздъ туда изъ пансіона. Какъ ей было тогда неловко, какъ все въ домѣ тетки казалось ей чуждымъ и страннымъ! Она помнила, что отецъ увезъ ее отъ тетки на другой же день, помнила и то, что Дормеръ-Смитъ чѣмъ то обидѣли тогда ея отца, и что онъ очень на нихъ сердился. Но карета подкатила къ подъѣзду, онѣ вышли. Мэй указали комнату, въ задней сторонѣ дома, съ окнами, выходившими на какой-то садъ. Служанка провела ее туда, спросила, не угодно ли будетъ м-съ Чефингтонъ приказать ей что-нибудь, сказала, что черезъ десять минутъ будетъ звонокъ къ завтраку, и ушла. Оставшись одна, Мэй начала осматривать свою комнату съ дѣтскимъ любопытствомъ. Она показалась ей очень хорошенькою. Старомодная мебель въ ея комнатѣ, въ Ольдчестерѣ, была можетъ быть прочнѣе и удобнѣе, за то тамъ не было столько зеркалъ, какъ здѣсь. Она стояла передъ большимъ трюмо и съ удовольствіемъ разсматривала себя всю съ ногъ до головы, когда позвонили къ завтраку. Она сбѣжала въ столовую и яашла тамъ, кромѣ тетки, еще полнаго, пожилаго мужчину, съ тусклыми голубыми глазами и съ весьма замѣтной иросѣдью въ рыжеватыхъ волосахъ. Это былъ мужъ ея тетки, ли-г Дормеръ-Смитъ.
— Здравствуйте, Мэй, — сказалъ онъ, яротягивая ей руку: — вы, пожалуй, и не узнали меня?
— О! нѣтъ, узнала, дядя Фредерикъ, — отвѣчала она и опять вспомнила, какъ отецъ ея бранилъ его четыре года назадъ. Но чтобы тогда ни вышло между ними, а теперь распря эта повидимому улеглась, по крайней мѣрѣ и дядя, и тетка очевидно забыли о ней. М-r Дормеръ-Смитъ былъ къ ней очень ласковъ и нѣсколько разъ повторялъ, что радъ ее видѣть.
— Вы совсѣмъ не похожи на отца, моя милочка, — сказалъ онъ такимъ тономъ, который былъ не особенно лестенъ для капитана Чефингтона.
— Ну, не говори, Фредерикъ, — возразила его жена: — есть фамильное сходство и выраженіе лица…
— У ней въ лицѣ такое выраженіе, какого я никогда но видалъ у твоего брата, — отвѣчалъ ей мужъ: — и тѣни даже нѣтъ похожаго.
М-съ Дормеръ-Смитъ опять засмѣялась своимъ мягкимъ смѣхомъ, что всегда дѣлала, когда ей было неловко — и перемѣнила разговоръ.
— Нравится ли тебѣ твоя комната, Мэй? — спросила она.
— Очень нравится, тетя, благодарю васъ, — отвѣчала она.
— Я сама хотѣла проводить тебя туда, — продолжала м-съ Дормеръ-Смитъ: — но мнѣ такъ трудно ходить по лѣстницамъ! Я должна беречь мои силы.
— Отчего, тетя Полина? Развѣ вы больны? — съ участіемъ освѣдомилась Мэй.
— Здоровье у меня далеко не крѣпкое, моя милочка, — отвѣчала тетя Полина жалобно.
— Ты бы навѣрное окрѣпла, если бы дѣлала больше движенія, — вмѣшался мужъ: — ты оттого и хвораешь, что у тебя застой въ крови.
— Ты не понимаешь моего состоянія, Фредерикъ, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ съ грустной улыбкой, и Мей пришла въ негодованіе на безчувственность дяди Фредерика, но черезъ минуту же раскаялась въ своемъ опрометчивомъ сужденіи о немъ, когда онъ сказалъ, вставая изъ за стола:
— Теперь я пойду въ аптеку за лекарствомъ для Вилли, Полина. Вѣдь, ты вѣрно возьмешь Джемса съ собой, когда опять поѣдешь со двора, значить послать будетъ некого.
— Развѣ одинъ изъ дѣтей боленъ? — опять спросила Мэй.
— О! нѣтъ, пустое, — отвѣчала мать спокойно: — у него маленькій нервный кашель, я даже думаю, онъ просто шалитъ.
— Докторъ Геггинсъ этого не думаетъ, — возразилъ отецъ: — онъ находитъ напротивъ, что ребенка нужно очень беречь.
— Можно… можно мнѣ пойти повидать братцевъ? — нерѣшительно спросила Мэй, которую удивляло такое различіе въ мнѣніяхъ между обоими супругами.
М-r Дормеръ-Смитъ быстро обернулся къ ней, его тусклые глаза оживились.
— Пойдемте со мной, — сказалъ онъ: — я провожу васъ въ дѣтскую.
М-съ Дормеръ-Смитъ посовѣтовала ей лучше лечь отдохнуть послѣ дороги, но Мэй не обратила вниманія на этотъ совѣтъ и пошла за дядей.
Дѣтская была большая комната, въ сущности мансарда, въ самомъ верхнемъ этажѣ дома. Мэй вообще замѣтила, что чѣмъ выше они поднимались, тѣмъ болѣе пропадали не только изящество и комфортъ, но и самое тепло. Внизу, въ столовой, въ залѣ и въ гостиной господствовала тропическая температура, въ спальняхъ умѣренная, а въ верхнихъ помѣщеніяхъ арктическая. Дѣтская казалась очень мрачною и неприглядною съ ея голымъ поломъ и дешевыми темными обоями; каминъ былъ маленькій, огонекъ въ немъ крошечный и тотъ давалъ больше дыма, чѣмъ тепла. Посреди комнаты за столомъ сидѣла женщина среднихъ лѣтъ, съ суровыми чертами, выдающимися скулами и цвѣтомъ лица, напоминающимъ лакированное дерево; она чинила бѣлье, котораго лежала передъ ней цѣлая груда. Въ одномъ изъ угловъ, гдѣ стояла старая истрепанная лошадь-качалка и валялся грубо сдѣланный Ноевъ ковчегъ, съ его разбросанными по полу обитателями, два маленькихъ мальчика, строили, стоя На колѣняхъ, домъ изъ деревянныхъ кирпичей. Когда дверь отворилась, они небрежно повернули головы посмотрѣть кто идетъ, но увидя отца, вскочили съ полу, подбѣжали къ нему и схватили его за руки. Они были оба похожи на него, у обоихъ были рыжеватые волосы и голубые глаза. Оба были блѣдны и болѣзненны; старшій казался не много поздоровѣе, но у младшаго лицо было совершенно истомленное; онъ смотрѣлъ изъ подлобья, не то робко, не то сердито. Отецъ поцѣловалъ ихъ обоихъ, сѣлъ и взялъ Вильфреда на руки, а Гарольдъ оперся о его колѣно.,
— Знаете, кто это? — спросилъ онъ, указывая имъ на Мэй.
Дѣти, конечно, не знали, и очевидно нежелали знать: они прижались крѣпче къ отцу и сурово отвернулись отъ нея, когда она хотѣла ихъ поцѣловать.
— Полноте дичиться, — сказалъ онъ: — это кузина Мэй, поцѣлуйте ее и скажите: — здравствуй, кузина.
Но дѣти ни за что не хотѣли не только дать руку Мэй, но даже посмотрѣть на нее.
— Оставьте ихъ, дядя Фредерикъ, — сказала молодая дѣвушка: — они скоро ко мнѣ привыкнутъ, вы увидите, какъ мы подружимся.
— А какъ идутъ уроки, m-lle Сесиль? — спросилъ m-r Дормеръ-Смитъ у бонны, которая при входѣ ихъ только привстала и затѣмъ больше не обращала на нихъ вниманія.
— Мы сегодня не учились, — сказалъ Гарольдъ, искоса взглянувъ на m-lle Сесиль.
— Мнѣ некогда было учить ихъ, monsieur, — сказала боняа: — мнѣ нужно было такъ много шить для madame. Посмотрите сами. — Говоря это, она указала ему на груду бѣлья, лежавшую передъ нею и, замѣчая недовольный видъ monsieur, прибавила: — мы будемъ учиться послѣ обѣда.
— Я не хочу учиться, — сказалъ Гарольдъ: — я хочу идти гулять. Возьми меня гулять, папа!
— И я хочу гулять съ папа — прошепталъ Вильфредъ и захныкалъ, даже не дождавшись отвѣта.
— Тебѣ нельзя гулять, молодецъ, — сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — сегодня холодно, тебя продуетъ и ты опять будешь кашлять. Гарольдъ останется съ тобой и вы будете играть до ученья.
Эти слова привели дѣтей въ совершенное отчаяніе: они принялись кричать и плакать взапуски. Бонна, не поднимая глазъ отъ работы, повторяла монотоннымъ голосомъ: что это? что это? Полноте, дѣти, перестаньте плакать, будьте умники, въ полномъ убѣжденіи, что при подобныхъ обстоятельствахъ она больше ничего и сдѣлать не можетъ. Мэй не могла не сознаться мысленно, что ея братцы довольно непріятныя маленькія созданія, но ей стало жаль ихъ и дядю, который совсѣмъ растерялся, глядя на неутѣшное горе дѣтей.
— Хотите, я вамъ скажу сказку, дѣти? — спросила она: — я знаю много хорошихъ сказокъ.
Въ отвѣтъ на ея слова Вильфредъ только сильнѣе заплакалъ, а Гарольдъ зарычалъ какъ волченокъ, но отецъ ихъ съ радостью ухватился за эту мысль.
— Ахъ! какъ это будетъ хорошо, — вскричалъ онъ: — кузина Мэй скажетъ вамъ хорошенькую сказку. Хотите слушать сказку, дѣти?
— Не хочу. Хочу гулять съ папа! — ворчалъ Гарольдъ.
— Хочу гулять съ папа! — хныкалъ Вильфредъ, заливаясь слезами.
— Они всегда такіе, когда monsieur сюда приходить; ужасно любятъ папашу, — хладнокровно замѣтила бонна, продолжая шить.
— Бѣдняжки! — сказала Мэй, и ставъ на колѣни возлѣ дяди, который все еще держалъ Вильфреда на рукахъ, начала гладить мальчика по головѣ, называя его разными ласковыми словами. Онъ робко поглядѣлъ ей въ лице и пересталъ плакать. Она взяла его на руки, поднесла къ углу, гдѣ былъ Ноевъ ковчегъ, подобрала всѣхъ звѣрьковъ, порядочно поломанныхъ и начала разыгрывать съ ними цѣлую комедію, подражая голосу каждаго изъ нихъ. Блѣдное личико Вильфреда освѣтилось улыбкой. Гарольдъ также подошелъ къ нимъ и сталъ возлѣ, очевидно заинтересованный.
— Теперь, дядя Фредерикъ, если вамъ нужно идти куда нибудь, идите, — сказала Мэй: — я займусь съ дѣтьми до ихъ обѣда. Они будутъ умники, правда, дѣти?
— Буду умникъ! — проговорилъ Вильфредъ, не спуская глазъ со звѣрьковъ.
— Хорошо, пожалуй и я буду умникъ, если ты опять заставишь свинку хрюкать., — сказалъ Гарольдъ, который всегда дѣйствовалъ по-бисмарковски, на основаніи принципа do ut des.
— Какъ вы добры, моя милочка, — сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ, лицо котораго сіяло радостью: — если вамъ не трудно, побудьте съ ними немножко; вы такъ умѣете ладить съ дѣтьми. Они у меня такіе дикари, а васъ не дичатся, это просто чудо.
Онъ вышелъ, повторяя: какъ вы добры, какъ вы добры! Но жена его взглянула на это иначе. Узнавъ, гдѣ провела Мэй цѣлыхъ два часа послѣ завтрака, она воскликнула:
— Боже мой! какъ ты неосторожна, Мэй. Вмѣсто того, чтобы мучиться съ ребятишками, тебѣ бы непремѣнно слѣдовало прилечь и хорошенько отдохнуть послѣ дороги.
— Я нисколько не устала, тетя Полина.
— Тебѣ можетъ быть такъ кажется, душа моя, но проѣхать три или четыре часа по желѣзной дорогѣ всегда дѣйствуетъ вредно на нервы.
— Я рада, что мнѣ удалось занять дѣтей, тетя. Они непремѣнно хотѣли идти гулять съ дядей и горько плакали. Я ихъ утѣшила и, когда ушла отъ нихъ, они были такіе веселенькіе.
М-съ Дормеръ-Смитъ съ улыбкой покачала головой.
— Они тебѣ скоро наскучатъ, — сказала она: — я мало видѣла такихъ непривлекательныхъ ребятишекъ, какъ они. Сирилъ въ ихъ годы былъ совсѣмъ не такой.
— Знаете что, тетя, я думаю ихъ можно бы… Я постараюсь съ ними подружиться — отвѣчала Мэй, не рѣшившись высказать своей первой мысли и только прибавила: — Бѣдняжки, я видѣть не могла, какъ они плакали.
— Это очень сострадательно съ твоей стороны, моя милочка — томно проговорила м-съ Дормеръ-Смитъ: — ноя думаю, ты лучше сдѣлаешь, если оставишь ихъ на попеченіи бонны. Она очень хорошая женщина; я не совсѣмъ довольна ея французскимъ языкомъ, но мальчикамъ чистота выговора не такъ нужна какъ дѣвочкамъ. А Сесиль хорошая швея, это для меня очень важно.
Въ этотъ день м-съ Дормеръ-Смитъ не поѣхала никуда въ гости и объявила, что хочетъ посвятить вечеръ осмотру гардероба Мэй.
— Конечно, у тебя нѣтъ приличнаго бальнаго платья, — сказала она: — но мы посмотримъ, нельзя ли будетъ сдѣлать что нибудь изъ твоихъ другихъ нарядовъ. Смитсонъ, моя горничная, очень искусна.
— Почему вы думаете, что у меня нѣтъ бальнаго платья, тетя? — спросила Мэй съ удивленіемъ: — неужели бабушка прислала бы меня къ вамъ, не снарядивши порядкомъ? У меня есть бальное платье совсѣмъ новое и очень хорошенькое, бѣлое кисейное.
На эти слова м-съ Дормеръ-Смитъ только слегка улыбнулась. Она даже почти не слыхала отвѣта племянницы: умъ ея былъ занятъ разными глубокими соображеніями. Сидя въ единственномъ креслѣ, бывшемъ въ комнатѣ Мэй и смотря, какъ молодая дѣвушка стояла на колѣняхъ возлѣ своего чемодана съ ключами въ рукахъ, она радовалась, что въ ней есть природная грація и разсчитывала, какъ пойдетъ къ ней тотъ или другой цвѣтъ.
— Ахъ, Боже мой! — вдругъ вскричала Мэй, всплеснувъ руками такъ живо, что ключи со звономъ полетѣли на полъ: — не пропустить бы мнѣ почту! я хочу послать бабушкѣ письмо еще сегодня, такъ чтобы она получила его завтра къ завтраку; это будетъ ей сюрпризъ. Какъ вы думаете тетя, успѣю я?
— Конечно, успѣешь, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ разсѣянно: она думала въ это время о томъ, нельзя ли будетъ съузить талью племянницы на дюймъ или на два, если шнуровать ее покрѣпче.
— И знаете что, тетя, — продолжала дѣвушка: — не лучше ли мнѣ будетъ написать письмо теперь. Я непремѣнно хочу послать его сегодня, а платья разобрать мы всегда успѣемъ.
— Нѣтъ, душа моя, — отвѣчала м-съ Дормеръ: Смитъ съ такой энергіей и торжественностью, какой Мэй никогда не замѣчала въ ней прежде: — твой гардеробъ заслуживаетъ величайшаго вниманія, скоро наступитъ апрѣль. Ты будешь представлена ко двору на второмъ пріемѣ. Быть хорошо одѣтой важная соціальная обязанность и прежде всего должно думать о ея выполненіи, а потомъ ужо заниматься другими пустяками.
XII.
правитьДля м-съ Дормеръ-Смитъ было большою радостью видѣть, что ея племянница такая хорошенькая и что ни въ ея словахъ, ни въ ея манерахъ нѣтъ ничего вульгарнаго. Вообще по внѣшнему обхожденію Мэй была такова, что теткѣ стоило дать ей лишь нѣсколько намековъ и указаній для того, чтобы обратить ее въ безукоризненно свѣтскую дѣвушку. Но познакомившись съ ней поближе, она открыла въ ея характерѣ такія черты, которыя ее сильно встревожили.
— Разумѣется, я не имѣла права ждать, чтобы неравный бракъ моего бѣднаго брата не оставилъ никакого слѣда въ его дѣтяхъ, — сказала она однажды мужу со вздохомъ: — но все-таки мнѣ очень больно видѣть въ Мэй предразсудки чисто мѣщанскіе. Въ особенности досаждаетъ мнѣ въ ней ея неумѣстная совѣстливость. У брата, конечно, много недостатковъ, но взглядъ у него на вещи всегда былъ благородный и возвышенный.
— Конечно, никто не упрекнетъ твоего брата въ излишней совѣстливости, — согласился m-r Дормеръ-Смитъ.
— Къ тому же молодой дѣвушкѣ неприлично представлять изъ себя моралистку, — продолжала м-съ Дормеръ-Смитъ жалобно.
— Мэй никогда ничего изъ себя не представляетъ, — возразилъ ей мужъ: — она такъ проста и безпритязательна.
— О! да, ты правъ и какъ идетъ къ ней этотъ простодушный видъ! Но есть много такого, чего не внушишь никакими совѣтами и что дѣвушки взросшія въ Извѣстнойсредѣ понимаютъ инстинктивно.
— Напримѣръ?
— Да вотъ не далѣе, какъ въ прошлый четвергъ она мнѣ страшно досадила. У насъ была м-съ Гриффинъ. Мэй ей очень нравится и она долго съ ней разговаривала. Это весьма важно, ты знаешь, отъ м-съ Гриффинъ зависитъ, чтобы дочь ея, герцогиня, пригласила или не пригласила кого и-ибудь на свои вечера. Поэтому я была очень рада, что Мэй ей понравилась, а въ этомъ я не могла сомнѣваться: послѣ разговора съ ней, она шепнула мнѣ: что за прелестное днъ ваша племянница! какая у ней свѣжесть чувствъ. Между тѣмъ пріѣхала леди Берлингтонъ, и онѣ съ м-съ Гриффинъ начали толковать объ Ааронсонахъ, знаешь, которые недавно разбогатѣли, у нихъ говорятъ теперь до полутора милліона дохода въ годъ. Леди Берлингтонъ была у нихъ наканунѣ въ большомъ обѣдѣ; объ этомъ то она и говорила съ м-съ Гриффинъ и разсказывала — какіе они вульгарные и завзятыелюди. Когда она уѣхала, м-съ Гриффинъ сказала Мэй: я очень люблю леди Берлингтонъ и начала расхваливать ее, какъ настоящую grande dame. — Только она очень горда, сказала она: — знаете ли, крошка, это одна изъ самыхъ гордыхъ дамъ во всемъ Лондонѣ. А Мэй вдругъ и говоритъ ей: неужели она горда? Я бы объ этомъ не догадалась. И сказала это такимъ тономъ, что старуха пристала къ ней, почему бы вы не догадались? И представь себѣ, наша простушка и сболтни: развѣ гордыя дамы ѣздятъ къ людямъ ниже своей среды потому только, что они богаты? А она ѣздитъ за ихъ гостепріимство. По моему, это безсовѣстно. Какова! Я просто пришла въ ужасъ: вѣдь и м-съ Гриффинъ и дочь ея. также бываютъ у Ааронсоновъ. Ну, развѣ можно такъ вести себя! — воскликнула м-съ Дормеръ-Смитъ, почти со слезами: — разсуди самъ, Фредерикъ, развѣ свѣтскія дѣвушки такъ поступаютъ?
— Конечно, это вышло не совсѣмъ ловко, — согласился m-r Дормеръ-Смитъ: — ты бы вразумила ее…
— Разумѣется, я ее побранила, когда м-съ Гриффинъ уѣхала. А она мнѣ говоритъ, глупенькая: чтожъ мнѣ было дѣлать, тетя? Она пристала ко мнѣ съ разспросами: не лгать же мнѣ было ей! Вотъ она какая. Намъ будетъ съ ней много хлопотъ: мнѣ даже просто страшно подумать, какія исторіи могутъ выйти изъ за-нея.
М-r Дормеръ-Смитъ всегда заступался за Мэй, которуюечевь полюбилъ за ея ласковость къ его дѣтямъ, но и онъ не могъ не сознаться, что немножко опасно было вывозить въ свѣтъ подобную enfant terrible, которая своею правдивостью ежеминутно могла поставить своихъ родныхъ въ неловкое положеніе. Эту правдивость онъ не разъ замѣчалъ въ ней и самъ: въ разговорахъ съ нимъ, она часто высказывала мнѣніе, что нужно всегда поступать, какъ говоришь, и говорить, какъ поступаешь.
— Она еще не опытна, — сказалъ онъ женѣ: — поживетъ въ свѣтѣ, оботрется. Вѣдь теперь она еще сущая пансіонерка.
На это м-съ Дормеръ-Смитъ ничего не отвѣтила, только думала про себя, что и пансіонерки бываютъ разныя.
Вопросъ о томъ, кому представить Мэй ко двору, обсуждался долго и горячо. М-съ Дормеръ-Смитъ была такого мнѣнія, что если бы леди Кестлькомбъ была живая, обязанность эта пала бы на нее, но лордъ Кестлькомбъ вдовѣлъ ужъ. много лѣтъ. Поэтому она.рѣшилась представить ее сама. Конечно, для моего слабаго здоровья будетъ очень рискованно выѣхать decolletee въ такую погоду — сказала нѣжна? тетушка — у насъ вѣдь теперь настоящая англійская весна. леди Берлингтонъ вѣрно съ удовольствіемъ замѣнила бы меня, если бъ я ее попросила. Но я дала себѣ слово исполнить, на сколько хватитъ у меня силъ, мои обязанности къ дочери моего брата, а весьма важно, чтобы свѣтъ призналъ ее, какъ члена фамиліи Чефингтонъ. Разумѣется, платье для церемоніи представленія я сошью себѣ изъ денегъ Мэй: на это я» имѣю полное право.
Замѣтимъ кстати, что м-съ Дормеръ-Смитъ всегда называла деньги, которыя присылала м-съ Доббсъ на содержаніе внучки, «деньгами Мэй».
Но кромѣ утѣшительнаго сознанія, что она исполнила свой долгъ, для нея были въ этомъ дѣлѣ и другія вознагражденія. Во-первыхъ, ея платье, заказанное на «деньги Мэй», вышле очень эффектно, во-вторыхъ, ей все таки пріятно было фигурировать въ такой важной церемоніи, какъ представленіе ко двору. Платье Мэй также было очень удачно выбрано и сшито. Приглашена была фешенебельная учительница танцевъ, чтобы дать ей нѣсколько уроковъ, какъ нужно подходить, дѣлать реверансъ и т. п. М-съ Дормеръ-Смитъ пришла, было въ ужасъ, когда Мэй со смѣхомъ начала представлять въ каррикатурѣ всѣ движенія чопорной m-me Мельвиль, неона вскорѣ успокоилась: молодая дѣвушка выполняла все, чему ее учили, не только точно, но и съ природной непринужденной граціей, которая восхитила ея тетку, и м-съ Дормеръ-Смитъ съ радостью высказала мужу свою надежду, чт? Мэй будетъ имѣть «большой успѣхъ».
Великій день представленія пришелъ и прошелъ, какъ приходятъ и проходятъ всѣ дни. простые и знаменательные. Но Мэй не могла дать себѣ отчета, имѣла ли она успѣхъ въ томъ смыслѣ, какъ разумѣла ея тетка. Всѣ впечатлѣнія, которыя испытывала она передъ наступленіемъ рѣшительной минуты, даже удовольствіе, которое чувствовала она, любуясь на себя въ трюмо, пока Смитсонъ окончательно оправляла ея нарядъ, стушевались въ отрадномъ сознаніи, что все кончено, что она не осрамила себя въ присутствіи высокопоставленныхъ особъ, не споткнулась на трэнъ, не уронила платка, словомъ, не сдѣлала никакой неловкости, а также что дорогую кружевную оборку — изъ числа материнскаго наслѣдства м-съ Дормеръ-Смитъ, которую дала ей взаймы для церемоніи тетя Полина, не оторвали въ толпѣ, чего она очень боялась. Возвращаясь домой изъ дворца въ каретѣ, она молчала, стараясь выяснить себѣ, что она чувствовала во время церемоніи — и не могла опредѣлить ничего, кромѣ того, что чей то назойливый локоть во все время немилосердно толкалъ ее въ бокъ. М-съ Дормеръ-Смитъ была такъ же до того утомлена, что не могла выговорить ни слова. Она сидѣла всю дорогу въ каретѣ, прислонившись къ спинкѣ головой, кутаясь въ мѣховую ротонду и время отъ времени поднося къ носу флакончикъ со спиртомъ.
Но пріѣхавъ домой, освѣжившись рюмкой вина и усѣвшись въ мягкое кресло у пылающаго камина, она начала припоминать всѣ подробности пережитаго дня и осталась имъ вполнѣ довольна. М-съ Гриффинъ была также на пріемѣ, и одобрительно кивнула ей изъ-за цѣлаго ряда обнаженныхъ плечъ, а одобреніе м-съ Гриффинъ много значило. М-r Дормеръ-Смитъ пріѣхалъ изъ клуба цѣлымъ часомъ раньше обыкновеннаго узнать «какъ дѣла». Это было такое доказательство участія, котораго Мэй, неигравшая въ вистъ, не могла даже оцѣнить вполнѣ.
— Ну, вотъ, — сказала Полина, съ выраженіемъ благоговѣйной отрады въ голосѣ: — мы, наконецъ, исполнили нашъ важный общественный долгъ: — а но правдѣ сказать, не легко "Фыло его исполнить.
— И даже очень не легко! — воскликнула Мэй: — я боюсь, — вы страшно устали, тетя Полина… у васъ разболѣлась даже голова отъ духоты, я это замѣтила. Лучше вамъ теперь?
— Лучше, моя милочка, гораздо лучше.
— Ну, что жъ, все сошло хорошо съ рукъ? — спросилъ m-r Дормеръ-Смитъ.
— Какъ нельзя лучше, Фредерикъ; я совершенно довольна, я немножко боялась за эффектъ корсажа, но Ашене сдѣлала свое дѣло отлично. И къ счастію, бѣлый цвѣтъ идетъ къ нашей крошкѣ отлично. Она была премиленькая.
— Неужели? Я думаю это все равно…
— Какъ, все равно? — вскричала тетя Полина почти съ ужасомъ.
— О! полноте, Мэй! — сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — неужели вамъ все равно, хороши вы, или не хороши? Я не ожидалъ услышать отъ васъ такого неженственнаго заявленія.
— Нѣтъ, я не то хотѣла сказать, — засмѣялась Мэй: — я гама любовалась на мое платье сегодня, стоя въ моей комнатѣ передъ трюмо. Но*кто могъ замѣтить въ такой толпѣ, къ лицу ли я одѣта? И я то вовсе не думала, замѣчаютъ ли меня: я только боялась, чтобы не разорвали кружевную оборку тети Полины.
М-r Дормеръ-Смитъ засмѣялся въ свою очередь.
— Вашъ первый парадный выѣздъ, кажется, не доставилъ замъ большаго удовольствія, — сказалъ онъ.
— Кому онъ могъ доставить удовольствіе! — воскликнула Мэй, и боясь показаться не, чувствительной къ заботамъ о ней родныхъ, прибавила: — а все-таки я очень благодарна тетѣ Полинѣ за всѣ ея хлопоты и за то, что она сшила мнѣ такое хорошенькое платье.
Мэй, какъ мы уже знаемъ, вообще мало заботилась о томъ, откуда что берется. Она привыкла, что всѣ ея потребности удовлетворяются, и до сихъ поръ думала объ этомъ такъ же мало, какъ думаетъ птичка о томъ, почему ей тепло въ гнѣздышкѣ. Но живя у Дормеръ-Смитовъ, она поневолѣ выучилась обращать вниманіе на денежный вопросъ. Она всякій день видѣла передъ собой экономическіе урѣзки и обрывки такого рода, о какихъ даже не слыхала въ Фреярсъ-Роу; каждый расходъ обсуждался со всѣхъ сторонъ, прежде чѣмъ предпринимался, и все, что можно было сократить — сокращалось, при чемъ принималось въ разсчетъ даже нѣсколько пенсовъ. Тетя Полина часто жаловалась на бѣдность, хотя по наружности домъ былъ поставленъ на роскошную ногу. Мэй вскорѣ замѣтила, съ какой натяжкой достигается окружающая ее роскошь, и это удивляло ее. Зачѣмъ, думала она, тетя такъ мучится, чтобы жить богато, когда у ней мало денегъ? Не лучше ли было жить попроще? ей бы легче жилось.
Болѣе всего удивляло ее то, что ея тетка считала эту натяжку какимъ то общественнымъ долгомъ, исполнить который нужно было во что бы то ни стало. Разъ, или два, молодая дѣвушка даже простодушно совѣтовала устранить по своему какое нибудь вдругъ возникшее затрудненіе, напримѣръ, ѣхать куда нибудь въ старомъ платьѣ, если не изъ чего было сшить новаго, или не принимать приглашенія, если принять его влекло за собой слишкомъ большіе расходы.
Но на эти совѣты отвѣчали по большей части снисходительной улыбкой, а иногда выраженіемъ, что нельзя уклоняться отъ жертвъ, которыхъ требуетъ общественное положеніе семейства. Однажды, Мэй рѣшилась даже спросить: если поддерживать общественное положеніе требуетъ такихъ трудовъ и такихъ непосильныхъ расходовъ, то зачѣмъ же его поддерживать? Но этотъ нечестивый вопросъ вызвалъ въ тетѣ Полинѣ такой ужасъ, что молодая дѣвушка дала себѣ ново никогда больше не повторять его.
Между тѣмъ, въ умѣ ея скоро возникъ другой вопросъ: какимъ образомъ, при такихъ ограниченныхъ средствахъ, тратится такъ много денегъ на ея нарядъ? Кромѣ платья для представленія, ей устроили такой гардеробъ, о какомъ она и не мечтала. Должно сказать правду: хотя совѣсть у тети Полины и была стѣснена общественными условіями, какъ нога китаянки въ ея узкомъ башмачкѣ, но все-таки она у ней была. М-съ Дормеръ-Смитъ сочла бы низостью не тратить на Мэй всего, что присылалось для Мэй. Понятно, молодая дѣвушка недоумѣвала, что заставляетъ м-съ Дормеръ-Смитъ не жалѣть для племянницы ничего, одѣвать ее, какъ, говорится, словно куколку, а родныхъ дѣтей морить на холодномъ чердакѣ, водить въ поношенномъ платьѣ и занимать, ихъ бонну шитьемъ до того, что ей некогда было давать имъ уроковъ, ради того, чтобы не брать швеи. Молодая дѣвушка сознавала, что она должна переговорить объ этомъ съ теткой, и однажды, собравшись съ духомъ, завела такой разговоръ, воспользовавшись случаемъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ проектировала для нея какое то новое платье.
— Вы очень добры ко мнѣ, тетя, — сказала она: — но я не могу допустить, чтобы вы тратили для меня такъ много.
— Полно говорить пустяки, Мэй, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ: — вспомни, ты носишь фамилію Чефингтонъ. Ты должна являться въ свѣтъ прилично своему званію.
— Но, право же, тетя Полина, я боюсь, что я обижаю Гарольда и Вильфреда.
— Гарольда и Вильфреда? — повторила тетя Полима, и"роко раскрывъ свои томные каріе глаза: — какъ это тамъ, душа моя?
Мэй вся вспыхнула, но отвѣчала храбро:
— Помните, на дняхъ дядя Фредерикъ сказалъ, что нужно бы отправить Вилли на морскія купанья? Вы отвѣчали: теперь у насъ на это денегъ нѣтъ. Кромѣ того имъ… имъ нужно бы сшить новое платье для гулянья, а вы тоже сказали, что на это нѣтъ денегъ. А мнѣ вы нашили столько новыхъ дорогихъ платьевъ. Ну, право же тетя, я не хочу, чтобы вы тратили на меня такъ много.
М-съ Дормеръ-Смитъ помолчала съ минуту, и, наконецъ, сказала.
— На тебя, Мэй, мы не тратимъ ровно ничего изъ своего кармана, въ этомъ ты можешь быть увѣрена. Все, что для тебя дѣлается, — поспѣшила она прибавить, читая на лицѣ дѣвушки новый вопросъ: — дѣлается согласно съ желаніями твоего отца. Съ нимъ была переписка объ этомъ, и онъ высказалъ свои желанія совершенно ясно, иначе мы съ Фредерикомъ и не приняли бы на себя обязанности ввести тебя въ свѣтъ.
— Надѣюсь, папа не терпитъ большихъ лишеній изъ-за. меня, — сказала Мэй въ раздумьи: — онъ вѣдь очень не богать; я помню, какъ мы нуждались, когда жили въ Брюсселѣ, и я была еще маленькая.
— Отецъ твой не терпитъ ради тебя никакихъ лишеній, — сказала м-съ Дормеръ-Смитъ мягко, но съ замѣтнымъ удареніемъ на словѣ, «никакихъ»: — прошу тебя, моя милочка, оставимъ этотъ разговоръ, не то у меня разболится голова.
Успокоивъ такимъ образомъ свою совѣсть, Мэй стала беззаботно пользоваться своими новыми туалетами и наслаждаться своей новой жизнію. Вскорѣ она нашла, что «занимать въ обществѣ положеніе, приличное своему званію» гораздо веселѣе, чѣмъ она могла судить по своему первому выѣзду ко двору; какъ пріятно было быть одѣтой всегда къ лицу и со вкусомъ, быть увѣренной, входя въ бальную залу, что найдешь сколько угодно танцоровъ на каждый танецъ и выѣзжать съ такой милой особой, какъ тетя Полина! Судить о м-съ Дормеръ-Смитъ, видя ее только въ домашней жизни, — было такъ же невозможно, какъ судить о лебедѣ, видя его на сухомъ пути. Въ обществѣ, которое было, такъ сказать, ея родной стихіей, ея достоинства проявлялись въ полномъ блескѣ. Никто не умѣлъ такъ ловко, какъ она, отстранять отъ племянницы плохихъ танцоровъ и набрать хорошихъ. Волыни же всего восхищалась Мэй мягкой любезностью тети Полины и невозмутимой ровностью ея характера. Она вскорѣ убѣдилась — не безъ удивленія, но несомнѣнно, что и «тонные господа» могутъ иногда быть рѣзки, и съ гордостью замѣтила, что тетя Полина никогда не была рѣзка. И этою невозмутимою мягкостью и вѣжливостью тетя Полина умѣла ограждать въ обществѣ и ее и себя отъ непріятностей гораздо успѣшнѣе, чѣмъ другіе своею рѣзкостью.
Но съ другой стороны, Мэй скоро научилась, говоря съ дядей и съ теткой, не высказывать своихъ настоящихъ чувствъ. Она пришла къ убѣжденію, что въ девяти случаяхъ изъ десяти ее не поймутъ, или, что еще гораздо хуже, поймутъ ложно. За то въ письмахъ къ своей дорогой бабушкѣ она высказывалась вполнѣ искренно и беззавѣтно. Письма эти были единственнымъ утѣшеніемъ, единственной радостью въ жизни м-съ Доббсъ. Она интересовалась малѣйшими подробностями въ житьѣ бытьѣ внучки, отъ души смѣялась, читая, какого страха натерпѣлась Мэй въ день представленія ко двору, и прочитала ея описаніе m-r Весергеду, дразня его, что ему, какъ, истому тори, можетъ быть хотѣлось бы испытать все это удовольствіе, лишь бы хоть разъ попасть ко двору. Но въ тоже время она втайнѣ сберегла экземпляръ газеты «Morning Post», въ кото, ромъ въ числѣ именъ дамъ, представленныхъ ко двору, упоминалось имя м-съ Миранды Чефингтонъ и гдѣ описывалось даже, какъ была одѣта м-съ Миранда въ этотъ день. И когда м-съ Симпсонъ восхищалась, читая этотъ нумеръ, м-съ Доббсъ слушала ее съ наслажденіемъ, котораго сама почти стыдилась. Добрая Амалія послѣ того часто приходила сообщить ей, что она слыхала, будто Мэй была на такомъ то и такомъ блистательномъ балѣ, или на званомъ обѣдѣ у первыхъ сановниковъ въ столицѣ. Всѣ эти свѣдѣнія, собираемыя ею отъ разныхъ пріѣзжихъ знакомыхъ, были по большей части не вѣрны, но м-съ Доббсъ всегда слушала ихъ съ новымъ удовольствіемъ. Все это можетъ показаться суетностью со стороны бабушки Мэй, но для чего же и принесла она столько жертвъ, какъ не для того, чтобы доставить внучкѣ то положеніе въ свѣтѣ, на какое она имѣла право по рожденію? Джо Весергедъ понималъ это такъ хорошо, что «фешенебельныя извѣстія» въ мѣстныхъ газетахъ пріобрѣли въ его глазахъ совершенно новый, патетическій интересъ. Приходя напиться чайку со своей старой пріятельницей въ ея новой «пріемной», съ выштукатуреннымъ потолкомъ, жалкими досчатыми стѣнками и крошечнымъ каминомъ, у котораго негдѣ было и погрѣться двоимъ заразъ, онъ считалъ за особенное удовольствіе вынуть изъ кармана нумеръ «Court Journal», или другой фешенебельной газеты и прочитать вслухъ Сарѣ описаніе какихъ нибудь блистательныхъ празднествъ, въ которомъ въ числѣ прочихъ гостей упоминалось и имя Мэй. Ему нравилось, когда м-съ Доббсъ бранила его и подтрунивала надъ, нимъ за его смѣшное пристрастіе къ аристократіи; онъ зналъ, что и эти чтенія и его восхищеніе доставляютъ ей большое удовольствіе, но не подавалъ и вида, что замѣчаетъ это, а, напротивъ, представлялся, будто считаетъ ея негодованіе вполнѣ искреннимъ и, въ свою очередь, начиналъ браниться за ея радикализмъ. Она оправдывалась, горячо отстаивала свои убѣжденія и въ такихъ разговорахъ и дружескихъ спорахъ вечера летѣли незамѣтно.
Между тѣмъ, капитанъ Чефингтонъ, читая въ газетахъ отчеты о томъ, что дочь его вращается въ фешенебельныхъ кружкахъ, началъ раскаиваться, что поторопился дать свое согласіе на ея вступленіе въ свѣтъ, разсуждая, что лично онъ не получилъ черезъ это никакихъ выгодъ, а можетъ быть получилъ бы, если бы съумѣлъ взяться за дѣло какъ слѣдуетъ. Онъ два раза писалъ сестрѣ, требуя, чтобы она сообщила ему, сколько именно платитъ м-съ Доббсъ за Мэй. На первое письмо Полина отвѣчала уклончиво, на второе не. отвѣчала вовсе, и онъ вообразилъ, что сумма гораздо значительнѣе, нежели она была на самомъ дѣлѣ. Что сумма была порядочная, въ этомъ онъ не сомнѣвался, зная что Дормеръ-Смитъ не дадутъ съ своей стороны ни гроша; если бы сумма была мала, Полина непремѣнно написала бы ему и пожаловалась на скаредность его тещи. Значитъ, у старухи была, куча денегъ, и сестра его, принявъ къ себѣ племянницу, сдѣлала очень выгодную аферу, а онъ остался ни при чемъ! Онъ написалъ въ Ольдчестеръ, прося денегъ для себя; конечно, получилъ отказъ и страшно разозлился не только на тещу, но и на самую Мэй. За какую благодать она была окружена роскошью, наслаждалась всѣми удовольствіями лондонской жизни и занимала въ свѣтѣ положеніе, на которое имѣла право потому только, что была его дочерью, тогда какъ самъ онъ велъ жизнь изгнанника? Онъ даже написалъ тещѣ письмо въ такомъ смыслѣ, угрожая, что пріѣдетъ въ Англію и увезетъ съ собою дочь. Можетъ быть, думалъ онъ, старуха захочетъ откупить отъ меня Мэй и назначитъ мнѣ пенсію. Ноугроза эта такъ и осталась угрозой. У него не хватило энергіи привести ее въ исполненіе. За послѣдніе годы онъ постарѣлъ, обрюзгъ и впалъ въ апатію. Къ тому же его жизнь сложилась, или вѣрнѣе, онъ самъ устроилъ себѣ жизнь такъ, что подобный энергическій и независимый образъ дѣйствій былъ бы для него очень труденъ, если вовсе невозможенъ.
Мало-по-малу въ кружкахъ, посѣщаемыхъ м-съ Дормеръ-Смитъ началъ распространяться слухъ, что у маленькой Мэй есть гдѣ то въ деревнѣ бабушка, богачка. Къ Теодору Бренсби, который часто бывалъ у Дормеръ-Смитовъ и всегда гордился своимъ знакомствомъ съ Чефингтонами, приступили съ разспросами объ этой бабушкѣ, но онъ былъ очень остороженъ въ отвѣтахъ. — Я, право, ничего не могу сказать, — говорилъ онъ: — я и понятія не имѣю о томъ, какъ велико состояніе этой особы, я съ нею почти не знакомъ. Ему хотѣлось бы совершенно игнорировать эту противную старуху, ". между тѣмъ оказывалось, что о ея существованіи знаютъ въ Лондонѣ и даже обсуждаютъ, насколько она богата. Его молчаніе о м-съ Доббсъ приписывали вовсе не той причинѣ, которая имъ руководила. Всѣ думали, что онъ замышляетъ жениться на Мэй и нарочно молчитъ о ея состояніи, чтобы не навлечь себѣ соперниковъ. И точно, образъ дѣйствій молодаго Бренсби могъ подать поводъ къ подобнымъ подозрѣніямъ. Съ неутомимымъ терпѣніемъ и постоянствомъ онъ пробилъ себѣ доступъ почти во всѣ дома, гдѣ она бывала и такимъ образомъ встрѣчался съ нею безпрестанно. Она была съ нимъ въ Лондонѣ гораздо привѣтливѣе, чѣмъ въ. Ольдчостерѣ; онъ зналъ людей, которыхъ она любила и часто въ обществѣ у нихъ завязывались даже разговоры о «прежнихъ дняхъ». Всѣ говорили, м-съ Чефингтонъ и молодой Бренсби ужасно любезничаютъ другъ съ другомъ, а на самомъ дѣлѣ они разговаривали о каноникѣ, о Констансъ и ея матери, о м-съ Бренсби, о Бобби и Билли и даже о m-r Себастьянѣ Бахѣ Симпсонѣ и женѣ его. Подобныя темы для разговоровъ не были особенно пріятны Теодору, но онъ радъ былъ говорить съ Мэй хоть объ этомъ; все же это было лучше, чѣмъ не говорить съ ней вовсе. А ей онъ казался единственнымъ звеномъ, соединявшимъ ея новую жизнь съ милою Ольдчестерскою жизнью.
Но въ началѣ іюня онъ лишился этого исключительнаго права на ея вниманіе. Въ одинъ прекрасный день, тетя Полина, возвратясь съ катанья въ сопровожденіи племянницы,: зашла у себя на столѣ большую визитную карточку, на которой было напечатано крупнымъ вычурнымъ шрифтомъ: «Пайперъ», а внизу приписано карандашомъ: Констансъ Гедлоу.
— Пайперъ? — сказала Полина, взглянувъ на племянницу: — кто бы это могъ быть?
— Ахъ! это мои ольдчестерскія знакомыя, м-съ Полли и и-съ Патти Пайперъ и моя пансіонская подруга, Констансъ Гедлоу! — вскричала Мэй, всплеснувъ руками отъ удовольствія: — какъ я рада! И Конни въ Лондонѣ! Вѣрно м-съ Пайперъ пригласили ее съ собой.
М-съ Дормеръ-Смитъ, казалось, вовсе не раздѣляла радости Мэй и сейчасъ же объявила ей, что онѣ не могутъ сдѣлать ничего больше, какъ развѣ послать имъ карточки со слугой.
— Посуди сама: вѣдь не могу же я пригласить ихъ на мои четверги, — сказала она жалобно, какъ будто ее кто обидѣлъ.
Три мѣсяца назадъ, Мэй съ негодованіемъ возстала бы противъ такого тона и начала бы доказывать, что съ ея стороны будетъ очень неблагодарно и безсердечно обойтись такъ холодно со старыми друзьями. Но она уже узнала по опыту, какъ мало дѣйствуютъ подобные доводы на тетю Полину, въ глазахъ которой всякія личныя соображенія и чувства должны были подчиняться высшимъ соображеніямъ, т.-е. требованіямъ свѣта.
— Если вы сами не можете свезти меня къ моимъ знакомымъ, Тетя, — сказала она, помолчавъ немного — такъ отчего бы мнѣ не пойти къ нимъ съ дядей Фредерикомъ и съ дѣтьми, когда-нибудь въ воскресенье, послѣ обѣдни? Посмотрите, на карточкѣ написано: дома по воскресеньямъ. Мы, вѣдь, всегда ходимъ вчетверомъ гулять по воскресеньямъ, вотъ мы и зайдемъ къ нимъ.
— Ты думаешь, онѣ удовольствуются чѣмъ нибудь подобнымъ? — спросила Полина.
— Онѣ славныя, добрыя старушки, — отвѣчала Мэй: — я увѣрена, дѣти не стѣснятъ ихъ нисколько. Онѣ любятъ ребятишекъ. А на ваши четверги, тетя, онѣ бы не поѣхали, хоть бы ихъ и пригласили. Онѣ страстно любятъ музыку и когда онѣ въ Лондонѣ, у нихъ нѣтъ минуты свободной: онѣ съ утра до вечера или въ концертѣ, или въ театрѣ. Констансъ иное дѣло, — прибавила маленькая плутовка, сама краснѣя отъ своего лукавства: — ея мамаша урожденная Риверсъ, у ней въ Лондонѣ много знакомыхъ въ порядочныхъ кружкахъ. Она красавица и очень изящная барышня, у ней въ выѣздахъ недостатка не будетъ.
Слова эти замѣтно подѣйствовали на тетю Полину и она отвѣчала, что «пожалуй, такъможно будетъ устроить». Но стратегія Мэй этимъ не кончилась. Она начала уговаривать дядю Фредерика свести ее къ м-съ Пайперъ, представляя ему, какъ будутъ рады Гарольдъ и Вильфредъ пойти въ гости съ папашей, а дѣтей втайнѣ подстрекнула проситься въ гости, обѣщая, что имъ непремѣнно дадутъ тамъ пирожнаго съ коринкой. Такимъ образомъ дѣло живо сладилось, и въ слѣдующее же воскресенье, Мэй, очень довольная успѣхомъ своей дипломатіи, повела дядю и кузеновъ къ своимъ ольдчестерскимъ знакомымъ.
XIII.
правитьИзъ изъ ольдчестерскихъ друзей м-съ Лолли Пайперъ, которые приписывали ея чрезмѣрную свободу въ выраженіяхъ ея артистическимъ наклонностямъ и ея частымъ поѣздкамъ за границу, убѣдились бы еще болѣе въ справедливости своихъ предположеній, если бы знали, какъ она проводила свои воскресенья въ Лондонѣ. М-съ Патти сначала возмущалась при одной мысли не только принимать посѣтителей, но и слушать свѣтскую музыку по такимъ днямъ, и сестры порядочно поспорили изъ-за этого. Но на всѣ возраженія С! оей набожной сестрицы, м-съ Полли отвѣчала вопросомъ: неужели она въ самомъ дѣлѣ думаетъ, что принять хорошаго знакомаго, или открыть рояль грѣшнѣе въ воскресенье, чѣмъ въ понедѣльникъ?
— Конечно, нѣтъ, — отвѣчала м-съ Патти: — если бы я такъ думала, я бы не стала и разсуждать съ тобой, а просто объявила бы тебѣ, что не стану этого дѣлать.
— А какъ ты думаешь, Патти, у меня по твоему нѣтъ совѣсти?
— И объ этомъ не можетъ быть рѣчи, но послушай, Полли, стала ли бы ты дѣлать это въ Ольдчестерѣ?
— Нѣтъ, не стала бы.
— Ну, вотъ видишь! А по моему, не слѣдуетъ имѣть двухъ вѣсовъ и двухъ мѣръ. Что не хорошо въ Ольдчестерѣ, того не должно дѣлать въ Лондонѣ.
— Нѣтъ, я съ тобой несогласна. Обстоятельства измѣняютъ многое. Напримѣръ, я нахожу очень полезнымъ и даже пріятнымъ обтираться по утрамъ губкой, но я не стала бы дѣлать этого публично.
— Полли, Полли, какъ тебѣ не стыдно!
— Я хочу только указать, что все, само по себѣ не предосудительное, можно дѣлать, если только этимъ не вводишь никого въ соблазнъ. Здѣсь на это не смотрятъ такъ строго, какъ въ Ольдчестерѣ, и потому, доставляя себѣ удовольствіе, мы никого не шокируемъ.
Такимъ образомъ, м-съ Полли переспорила сестру, что почти всегда ей удавалось, и мало по малу, у м-съ Пайперъ обратилось въ обычай принимать по воскресеньямъ, каждый разъ, какъ онѣ пріѣзжали въ Лондонъ.
Домъ, въ которомъ онѣ жили, стоялъ въ улицѣ, выходившей на Гановеръ-Скверъ. Комнаты ихъ были меблированы удобно, по грязновато. Нѣсколько горшковъ съ цвѣтами, вязаныя салфетки и разложенные тамъ и сямъ фотографическіе альбомы, если не служили имъ украшеніемъ, то, по крайней мѣрѣ, показывали желаніе ихъ украсить, со стороны ихъ обитательницъ. Посреди гостинной стоялъ большой рояль, очевидно, составлявшій самую видную мебель въ комнатѣ.
Въ тотъ день, какъ Мэй съ дядей и съ дѣтьми пришли къ м-съ Пайперъ, у нихъ было много гостей. Когда служанка отворила имъ двери въ гостиную, они очутились передъ цѣлымъ собраніемъ. Въ комнатѣ раздавались звуки рояля, и всѣ, бывшіе тамъ, слушали въ глубокомъ молчаніи. Піеса, очевидно, приходила къ концу, и новопришедшіе остановились у дверей, ожидая, когда она кончится.
За роялемъ сидѣлъ гладко выбритый молодой человѣкъ, и бралъ, съ видомъ спокойной самоувѣренности, аккорды, одинъ другаго гармоничнѣе; позади его стоялъ пожилой господинъ почтеннаго вида. Мэй невольно начала смотрѣть на него, какъ смотрятъ на человѣка, который глотаетъ что-нибудь очень не вкусное. Она ждала, что вотъ, вотъ онъ не выдержитъ дикой музыки, раздававшейся возлѣ самаго его уха и скорчитъ ужасную гримасу. Но онъ стоялъ совершенно спокойно, улыбаясь съ такимъ довольнымъ видомъ, что ей пришло въ голову: ужъ не глухъ ли онъ? Въ амбразурѣ окна стоялъ высокій худой джентльменъ, съ большой лысиной, окаймленной рыжими, отчасти уже сѣдыми волосами. Онъ стоялъ съ закрытыми глазами, но совершенно прямо, и сложивъ руки на груди, какъ для молитвы, поэтому можно было видѣть, что онъ не спитъ. М-съ Полли сидѣла противъ піаниста, спиной къ двери, такъ что Мэй не могла видѣть ея лица, но музыка ей замѣтно нравилась: въ наиболѣе громкихъ мѣстахъ, когда самый рояль, казалось, готовъ былъ скорчиться въ судорогахъ отъ пытки, которую заставляли его терпѣть громадныя ручищи исполнителя, она одобрительно кивала головой; возлѣ нея сидѣла полная дама, величественной наружности, и время отъ времени восклицала: «Прелестно!.. Чудная модуляція!.. Какъ обработано!» и т. п. словно стрѣляла изъ пушки, окидывая при этомъ глазами все собраніе съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, что если найдется кто нибудь съ нею несогласный, она немедленно вызоветъ его на смертный бой. Позади этой дамы сидѣла черноглазая дѣвица, одѣтая очень просто, съ небольшимъ кожанымъ футляромъ для нотъ въ рукахъ. Рядомъ съ нею сидѣлъ не высокаго роста господинъ, съ красивыми чертами, и рыжеватыми волосами и усами. Выраженіе лица его представляло странную смѣсь дерзости и низкой угодливости. Улыбка у него была вмѣстѣ наглая и фальшивая; онъ слушалъ музыку небрежно, корча изъ себя знатока. Остальные гости, вмѣстѣ съ м-съ Патти, сидѣли въ столовой, гдѣ былъ приготовленъ чай, и двери туда были заперты, чтобы звонъ чайной ложечки о стаканъ, или слово, сказанное шепотомъ, не нарушили какъ нибудь тишину, господствовавшую въ гостиной, хотя если бы вся чайная посуда разомъ полетѣла на полъ, и всѣ сидѣвшіе вокругъ стола гости разомъ заревѣли, то и этими совмѣстными звуками врядъ ли удалось бы заглушить рояль, дрожавшій, и трещавшій отъ музыкальныхъ усилій исполнителя.
Наконецъ, съ послѣднимъ громогласнымъ аккордомъ, піеса кончилась и всѣ поднялись съ мѣстъ. Пожилой господинъ почтенной наружности подошелъ къ м-съ Полли съ сіяющей улыбкой и сказалъ мягкимъ, пріятнымъ голосомъ:
— Не правда-ли, вотъ настоящая музыка? Есть еще много людей, которые ея не понимаютъ. Но это и есть одна настоящая музыка, не такъ-ли?
— Разумѣется! — воскликнула полная дама такимъ тономъ, какъ будто хотѣла сказать: смѣй-ка кто со мной не согласиться!
— Мы очень, очень благодарны вамъ, m-r Торнеръ, — сказала хозяйка: — ваше новое произведеніе просто поразительно.
Съ этими словами она подошла къ піанисту, который стоялъ у рояля, повидимому, равнодушный ко всѣмъ похваламъ, которыми его осыпали. Но взглянувъ на дверь, м-с’ъ Полли увидѣла новыхъ гостей и бросилась къ нимъ на встрѣчу. Мэй она приняла съ энтузіазмомъ, дядю ея низкимъ старомоднымъ реверансомъ. М-r Дормеръ-Смитъ началъ было извиняться, что пришелъ съ дѣтьми, и объяснять, что не ожидалъ найти такое многочисленное общество, но старушка прервала его завѣреніемъ, что они нисколько ихъ не стѣсняютъ, и что онѣ обѣ, а сестра въ особенности, очень любятъ дѣтей. Въ это время двери изъ другой комнаты отворились и м-съ Полли пригласила ихъ туда, крича: «Патти! Патти! знаешь кто пріѣхалъ? Мэй Чефингтонъ»! М-съ Патти выбѣжала изъ комнаты и привѣтствовала новопришедшихъ такъ же радушно, какъ и ея сестра. Дѣти до этой минуты стояли не говоря ни слова: Герольдъ Пугливо озирался, а Вильфредъ, пока m-r Торнеръ подвизался на роялѣ, нѣсколько разъ Собирался заревѣть во все гордо: домой хочу! и удерживался только тѣмъ, что зажималъ себѣ ротъ платьемъ Мэй. Но когда въ открытую дверь глазамъ ихъ представился столъ, на которомъ кромѣ пирожнаго съ коринкой, стояло еще много другихъ вкусныхъ штукъ, они сообразили, что въ жизни всѣ горести имѣютъ свое вознагражденіе, и немного развеселились. Обѣ м-съ Пайперъ также сразу имъ понравились: на нихъ было навѣшано столько курьозныхъ бусъ, что они не знали, которыя и разсматривать. Не прошло и трехъ мы путъ послѣ того, какъ они переступили порогъ «вкусной» комнаты, какъ оба уже сидѣли по сторонамъ м-съ Патти, и Гарольдъ былъ занятъ большимъ кускомъ пирожнаго, а Вильфредъ еще кромѣ тогѣ — разсматриваніемъ браслета, который эта добрая леди сняла съ себя и отдала ему на забаву.
Какъ скоро Мэй вошла въ столовую, Констансъ вышла изъ уголка, въ которомъ сидѣла и пошла ей на встрѣчу.
— Конни, милочка, какъ я рада тебя видѣть! — вскричала Мэй: — ты вѣрно пріѣхала къ м-съ Пайперъ? Я такъ и думала. А вотъ мой дядя, m-r Дормеръ-Смитъ. Дядя Фредерикъ, рекомендую: моя подруга Констансъ Гедлоу.
Констансъ была въ этотъ день какъ то особенно хороша. Красота ея и спокойное изящество ея манеръ произвели на m-r Дормеръ-Смитъ весьма пріятное впечатлѣніе. Констансъ усадила его возлѣ себя, потомъ, обращаясь опять къ Мэй, сказала: "Здѣсь есть еще одинъ изъ твоихъ Ольдчестерскихъ знакомыхъ: ты его не замѣчаешь? Помнишь моего кузена Оуэна?
Свѣтъ еще не научилъ Мэй тому невозмутимому спокойствію, которое характеризуетъ «касту Вере де-Вере.» Она съ живостію обернулась и радостно протянула руку Оуэну.
— Сегодня для меня день, пріятныхъ сюрпризовъ, — сказала она: «г-я никакъ не ожидала васъ видѣть, m-r Риверсъ. Если бы еще здѣсь вдругъ очутились нашъ милый каноникъ и м-съ Гедлоу, а главное моя добрая бабуся, я, кажется, была бые овершенносчастлива.
— Вы нисколько не перемѣнились, — сказалъ Оуэнъ, уступая ей свое мѣсто и облокачиваясь на ея стулъ въ той небрежной позѣ, въ которой она такъ часто видала его въ саду каноника въ Долледжъ-Кведѣ.
— Не перемѣнилась? — съ удивленіемъ повторила Мэй: — чтобы могло измѣнить меня?
— Свѣтъ.
— Вотъ такъ чушь! — воскликнула Мэй, съ своимъ прежнимъ, ребяческимъ чистосердечіемъ: — сколько лѣтъ ужъ я живу на свѣтѣ, да не мѣнялась же до сихъ поръ!
М-r Риверсъ улыбнулся.
— Ну, право же, не чушь ли вы говорите? — продолжала Мэй: — какъ будто нѣсколько сотъ, или даже тысяча-человѣкъ въ одномъ городѣ, хотя бы этотъ городъ былъ и Лондонъ, могутъ составлять свѣтъ!
— Это такое слово, которое всѣ говорятъ и всѣ понимаютъ одинаково, — сказалъ m-r Риверсъ.
— Въ какомъ же смыслѣ вы теперь употребили это выраженіе?
— Я разумѣю, конечно, свѣтъ par excellencem фешенебельный свѣтъ. Вѣдь онъ въ сущности и составляетъ центръ, къ которому стремится все въ мірѣ. Тѣ, которые вращаются въ немъ, живутъ полной жизнію, внѣ его можно существовать, но жить можно вполовину, какъ живутъ полипы.
Мэй засмѣялась своимъ искреннимъ молодымъ смѣхомъ.
— Ивы нисколько не перемѣнились, — сказала она.
— Понравилась вамъ игра на роялѣ, которою угостилъ насъ. этотъ молодой джентльменъ? — спросилъ Оуэнъ.
— Я пришла ужъ подъ конецъ.
— Отвѣтъ вполнѣ дипломатическій.
— А вы любите музыку, m-r Риверсъ?
— Музыку? Очень люблю.
— И я люблю музыку очень, только мало въ ней понимаю… вотъ бабушка такъ хорошая музыкантша.
— Какъ вы любите м-съ Доббсъ! — сказалъ РиВерсъ.
— Я не только люблю ее, я горжусь ею, — отвѣчала. Мэй быстро.
Оуэнъ посмотрѣлъ на нее какъ-то странно, не то съ восхищеніемъ, не то съ нѣжнымъ состраданіемъ, какъ на невиннаго младенца, котораго свѣтъ еще не успѣлъ лишить чистоты душевной.
— Вы Знаете всѣхъ, кто здѣсь находится? — спросила Мэй, окидывая глазами собраніе.
— По большей части знаю ихъ фамиліи.
— Кто высокій господинъ, который стоялъ одинъ у окна, съ закрытыми глазами?
— М-r Джаулеръ, извѣстный музыкальный критикъ.
— А господинъ съ добрымъ лицемъ, который былъ такъ доволенъ исполненіемъ?
— М-r Свитингъ. Онъ пламенный почитатель молодаго піаниста, m-r Кливлэнда Торнера. Славный, милый, любезный человѣкъ! Говорятъ, у него много денегъ и много свободнаго времени.
— А полная дама, которая говоритъ теперь съ м-съ Полли? Она, кажется, тоже очень любитъ музыку.
— Это леди Монеттъ. Она также славная барыня, только страшная фанатичка въ музыкѣ. Если бы можно было, она отколотила бы, какъ собакъ, всѣхъ насъ еретиковъ, вѣрящихъ въ мелодію.
— А кто этотъ непріятный человѣчекъ въ углу?
— Непріятный?
— Съ рыжеватыми усами. Онъ сидитъ возлѣ миленькой черноглазой дѣвицы, видите?
— А! вотъ кого вы называете непріятнымъ человѣчкомъ! — но въ свѣтѣ не считаютъ его непріятнымъ, м-съ Чефингтонъ; напротивъ, многіе находятъ его очаровательнымъ. Это синьоръ Винченцо Валли, учитель пѣнія и сочинитель романсовъ. Удивляюсь, какъ онъ рѣшился снизойти до того, чтобы удостоить музыкальное утро м-съ Пайперъ своимъ присутствіемъ.
— Развѣ это съ его. стороны снисхожденіе?
— И большое. Синьоръ Валли аристократъ до конца ногтей.
Въ эту минуту въ другой комнатѣ поднялась суматоха. Молодой піанистъ опять сѣлъ за рояль. Разговаривавшіе разошлись и заняли мѣста, чтобы слушать. Мэй наклонилась къ м-съ Патти и шепнула ей:
— А намъ съ дядей, я думаю, лучше будетъ уйти и увести дѣтей.
— Зачѣмъ? — спросила м-съ Патти.
— Я боюсь, Вилли расплачется, если этотъ господинъ опять заиграетъ, — отвѣчала Мэй простодушно.
— Этому горю можно помочь, — сказала м-съ Патти: — я уведу дѣтей къ себѣ въ комнату и посижу тамъ съ ними. О! не безпокойтесь: я это сдѣлаю съ удовольствіемъ. Не слыхать какъ играетъ Торнеръ, право, не составитъ для меня никакого лишенія. Пойдемте, дѣточки, со мной, я вамъ покажу картинки, такія хорошенькія!
Дѣти, которымъ она между тѣмъ насовала въ руки и въ карманъ еще гостинцевъ, пошли за нею съ радостью, а Мэй пошла въ гостиную, гдѣ ея дядя разговаривалъ съ леди Монеттъ, которая оказалась его старой знакомой. Мэй только хотѣла подойти къ нему, чтобы сказать, гдѣ были, какъ вдругъ м-съ Полли подбѣжала къ ней съ тревожнымъ видомъ.
— Сядьте, сядьте, душа моя, сказала она: — m-r Торнеръ будетъ сейчасъ играть сонату Бетховена — B--moll, знаете, opera 57. М-r Джаулеръ именно желаетъ слышать, какъ онъ играетъ эту піесу.
Мэй окинула глазами гостиную и, видя, что для нея нѣтъ свободнаго стула, ушла опять въ другую комнату и помѣстилась тамъ возлѣ самыхъ дверей, которыя на этотъ разъ остались открыты, Оуэнъ опять подошелъ къ ней.
— Къ чему мы приговорены? — спросилъ онъ.
— Вы спрашиваете, что онъ будетъ играть? Сонату Бетховена.
— А! это хорошо. По крайней мѣрѣ будетъ что послушать, только бы онъ съумѣлъ передать ее.
Sonata appassionata была сыграна м-г Торнеромъ правильно, хотя холодно и грубовато. Но красота творенія тѣмъ не менѣе дала себя чувствовать и когда онъ кончилъ, между слушателями раздался одобрительный ропотъ. М-r Джуалеръ открылъ глаза, наклонилъ голову, опять открылъ глаза и сказалъ, какъ бы про себя: да… да… о, да! Это повидимому было истолковано въ одобрительномъ смыслѣ, м-съ Полли вся просіяла и даже ледяной m-r Торнеръ растаялъ на полъ-градуса. Синьоръ Волли аплодировалъ по своему, широко раскрывая руки и ударяя ихъ одну о другую, повидимому, съ силой, но такъ, что не слышно было никакого звука. Дѣлая это, онъ все время разговаривалъ съ сидѣвшей возлѣ него черноглазой дѣвушкой и съ лица его не сходила насмѣшливая улыбка. М-съ Полли подошла къ нимъ и сказала::
— Дорогая м-съ Бертрамъ, доставьте намъ удовольствіе послушать вашъ прелестный голосъ. М-r Джаулеръ слышалъ о васъ и проситъ васъ спѣть что нибудь. Синьоръ Волли! — обратилась она къ итальянцу, сложивъ руки съ умоляющимъ видомъ: — могу я попросить васъ аккомпанировать м-съ Бертрамъ въ одномъ изъ вашихъ очаровательныхъ произведеній? Это было бы для насъ такимъ удовольствіемъ, можно сказать, такимъ музыкальнымъ праздникомъ!
М-съ Бертрамъ развернула свой футляръ иразложила все, что въ немъ было передъ учителемъ пѣнія.
— Что вы будете пѣть, Клара? — спросила леди Монеттъ, взглянувъ на нее черезъ плечо.
— Синьоръ Волли выберетъ, — отвѣчала молодая дѣвушка спокойно.
Волли выбралъ одинъ романсъ и предложилъ м-съ Бертрамъ руку, чтобы вести ее къ роялю. Занятая складываніемъ остальныхъ нотъ, она не могла въ ту же секунду принять ее; онъ нетерпѣливо отвернулся и пошелъ къ роялю одинъ. Она невозмутимо пошла за нимъ и стала позади его. Цока онъ игралъ ритурнель, Мэй съ участіемъ смотрѣла на нее.
Клара Бертрамъ не была красавицей, но лицо у ней было до крайности симпатичное. Глаза ея не были такъ велики и такой красивой формы, какъ у Констансъ; но за то они были гораздо выразительнѣе. Ротъ ея, довольно широкій, выказывалъ, когда она улыбалась или пѣла, рядъ прелестнѣйшихъ жемчужныхъ зубовъ. Романсъ, выбранный для нея Волли, былъ одинъ изъ тѣхъ, которые, если спѣть ихъ дурно или хоть сносно, остаются незамѣченными. Но она спѣла его превосходно. Голосъ у нея былъ великолѣпный, съ замѣчательно-выразительной ни’брацібй, и она произносила итальянскія слова съ совершенно чистымъ правильнымъ акцентомъ.
— Пакъ хорошо! — воскликнула Мэй взволнованно, когда она кончила.
— Не правда ли? — спросила м-съ Полли, стоявшая возлѣ нея: — Я такъ рада, что она вамъ нравится. Какъ вы думаете, не пожелаетъ ли м-съ Дормеръ-Смитъ, чтобы она пѣла у. нея на вечерахъ? Ей бы очень хотѣлось найти доступъ въ нѣсколько порядочныхъ домовъ.
Прежде чѣмъ Мэй успѣла отвѣчать, м-съ Полли убѣжала отъ нея къ м-съ Бертрамъ, взяла ее подъ руку и подвела къ m-r Джаулеру, который заговорилъ съ дѣвушкой очень любезно и даже не закрывалъ глазъ цѣлую минуту.
Между тѣмъ Волли оставили одного у рояля. Когда онъ увидѣлъ, что никто не обращаетъ на него вниманія, лицо его приняло непріятное, злое выраженіе. Но оно мгновенно измѣнилось, когда Констансъ подошла къ нему и стала возлѣ него, облокотившись на рояль.
— Не споете ли и вы намъ чего-нибудь, синьоръ Волли? — спросила она.
Волли въ отвѣтъ только потрясъ головой, перебирая чуть слышно* клавиши и не спуская съ нея глазъ, въ которыхъ выражалось дерзкое восхищеніе.
— Вашъ отказъ всѣхъ огорчить.
— Не думаю, — сказалъ онъ совершенно правильнымъ англійскимъ выговоромъ.,
— Увѣряю васъ.,
Онъ опять потрясъ головой.
— Меня по крайней мѣрѣ онъ огорчитъ навѣрное.
— Въ такомъ случаѣ, я спою для васъ маленькую пѣсенку sotto voce, такъ, чтобы ее слышали только мы съ вами.
— О! но съ моей стороны будетъ слишкомъ себялюбиво наслаждаться одной вашимъ пѣніемъ.
— Это хорошій способъ быть себялюбивой, — сказалъ онъ и тихо запѣлъ неаполитанскую пѣсенку, въ которой говорилось о страстной любви. Онъ скорѣе говорилъ, чѣмъ пѣлъ, не сводя все время глазъ съ Констансъ, но какъ ни тихо звучалъ его голосъ, а при первомъ звукѣ м-съ Полли подала знакъ, чтобы всѣ замолчали. Въ комнатѣ водворилась полнѣйшая тишина. Всѣ глаза обратились на рояль, возлѣ котораго все еще стояла Констансъ, оборотясь спиной къ остальному обществу. Она хотѣла было отойти, чтобы сѣсть, но Волли сейчасъ пересталъ пѣть, заигралъ громкій ритурнель и подъ шумокъ сказалъ ей:
— Я пою для васъ. Если вы уйдете и моя пѣсня уйдетъ.
— Но, синьоръ Волли, не могу я стоять тутъ у рояля одна, — отвѣчала Констансъ, нисколько не сердясь на него за эту выходку. Въ эту минуту м-съ Полли подошла къ роялю, чтобы умолять маэстро продолжать, и Констансъ шепотомъ объяснила ей въ нѣсколькихъ словахъ въ чемъ дѣло.
— Это прихоть геніальнаго человѣка, моя милочка, — сказала м-съ Полли: — когда у васъ будетъ столько же знакомыхъ артистовъ, сколько у меня, вы перестанете удивляться ихъ причудамъ. Синьоръ Волли, умоляю васъ, продолжайте вашу прелестную пѣсенку. Мы всѣ умираемъ отъ желанія ея слышать.
— Хорошо, я буду продолжать только съ тѣмъ, чтобы вы обѣ стояли тутъ и вдохновляли меня, — отвѣчалъ онъ съ насмѣшкой, которую даже не старался скрыть. Но м-съ Полли повѣрила ему на слово, и взявъ подъ руку Констансъ, осталась съ нею стоять возлѣ рояля. Волли опять запѣлъ на этотъ разъ полнымъ голосомъ, но явно обращаясь къ м-съ Гедлоу и утрированно подчеркивая слова, въ которыхъ говорилось о любви. М-съ Полли была въ восторгѣ, и когда онъ кончилъ, первая начала аплодировать: Вскорѣ Волли окружила толпа почитателей, въ числѣ которыхъ былъ и m-r Дормеръ-Смитъ. На Мэй эта сцена произвела непріятное впечатлѣніе, которая испортила ей все удовольствіе, какое она могла бы получить отъ прнія маэстро. Оуэнъ, повидимому, испытывалъ тоже; онъ подошелъ къ роялю и безъ церемоніи взявъ подъ руку Констансъ, увелъ ее прочь.
— О! не уводите, Конни, m-r Риверсъ!вскричала м-съ Полли: — синьоръ Волли споетъ намъ еще нѣсколько своихъ прелестныхъ національныхъ пѣсенокъ.
— Сядьте, Констансъ, — сказалъ Оуэнъ повелительно: — позвольте предложить стулъ и вамъ, м-съ Пайперъ. Я думаю, нѣтъ никакой надобности, чтобы дамы слушали національныя пѣсни синьора Волли непремѣнно стоя.
— О! не безпокойтесь обо мнѣ, прошу васъ, мнѣ очень удобно, — отвѣчала м-съ Полли, съ оттѣнкомъ досады на ея добродушномъ лицѣ.
Констансъ осталась совершенно спокойна, только легкая улыбка и чуть замѣтная искорка удовольствія, сверкнувшая у нея въ глазахъ, свидѣтельствовали, что поступокъ кузена польстилъ ея тщеславію. Она безпрекословно пошла за Оуэномъ и усѣлась возлѣ Мэй, къ которой онъ подвелъ ее. М-съ Полли сѣла возлѣ леди Монеттъ, и шепнула ей, пожимая плечами.
— Бѣдный молодой человѣкъ понятія не имѣетъ о томъ, что такое артисты. Къ тому же онъ такъ влюбленъ въ свою кузину, что не позволяетъ никому даже взглянуть на нее. Надѣюсь, синьоръ Волли не обидѣлся.
Но Волли, видя себя предметомъ общаго вниманія, былъ очень любезенъ. Онъ пѣлъ пѣсню за пѣсней, романсъ за романсомъ, даже не вдохновляя себя взглядами на м-съ Гедлоу, хотя ему было бы ученъ удобно смотрѣть на нее, такъ какъ она сидѣла противъ него — и пѣлъ гораздо лучше, чѣмъ первую пѣсню, безъ утрировки и безъ ненужныхъ подчеркиваній. Голосъ у него отъ природы былъ не особенно хорошъ, но онъ владѣлъ имъ мастерски, съ замѣчательнымъ искусствомъ, тонко передавая всѣ оттѣнки мелодіи. Похвалы ему неслись со всѣхъ сторонъ, но онъ, казалось, все не былъ доволенъ; глаза его блуждали кругомъ комнаты, словно искали кого-то. Наконецъ, спѣвъ съ замѣчательнымъ искусствомъ арію древняго итальянскаго композитора Кариссими, онъ вдругъ обратился къ м-съ Бертрамъ, стоявшей въ сторонѣ и спросилъ ее поитальянски:
— Синьорина довольна?
— Мнѣ всегда нравится, какъ вы поете эту арію, — отвѣчала она спокойнымъ, дѣловымъ тономъ.
— Нравится! — воскликнула леди Монеттъ съ негодованіемъ. — еще бы вамъ не нравилось, какъ поетъ синьоръ Волли. Его можно слушать только съ восхищеніемъ, — съ восторгомъ, не иначе, пѣніе съ такимъ искусствомъ, съ такою законченностью должно быть образцомъ для всѣхъ пѣвцовъ.
Волли всталъ и поклонился леди Монеттъ очень низко, такъ низко, что поклонъ его имѣлъ почти каррикатурный характеръ.
— Мнѣ весьма дороги ваши похвалы, миледи, — сказалъ онъ: — вы такой компетентный судья.
Съ этими словами онъ взглянулъ на м-съ Бертрамъ съ чуть замѣтной улыбкой, поклонился хозяйкѣ также низко, если еще не ниже и, не дослушавъ ея восторженныхъ комплиментовъ и жаркихъ изъявленій благодарности, быстро вышелъ изъ комнаты.
Вслѣдъ за нимъ разъѣхались понемногу и другіе гости. Леди Монеттъ уѣхала вмѣстѣ съ м-съ Бертрамъ и съ m-r Джаулеромъ, которымъ предложила мѣсто въ своей каретѣ, m-r Торнеръ и покровитель его m-r Свитингъ ушли вмѣстѣ; въ гостиной остались только Мэй, m-r Дормеръ-Смитъ и Оуэнъ Риверсъ. Въ это время въ гостиную вошла м-съ Патти, а за нею вбѣжали дѣти.
— Музыка кончилась! — сказала она: — ну, вотъ теперь можно и поболтать.
— Къ сожалѣнію, и намъ пора домой, — сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — не знаю, какъ благодарить васъ за ласку* къ моимъ дѣтямъ. Надѣюсь, вы извините меня, что я привелъ ихъ.
Обѣ хозяйки поспѣшили завѣрить его, что имъ не въ чемъ его прощать и выразили надежду,.что онъ опять приведетъ къ нимъ милыхъ дѣточекъ. М-съ Патти особенно просила его объ этомъ; изъ простодушныхъ разсказовъ Гарольда и Вильфреда она уже поняла, какую жизнь ведутъ они дома, и ей стало искренно жаль ихъ.
М-съ Полли проводила гостей въ самомъ счастливомъ настроеніи. Она была вполнѣ довольна своимъ днемъ: двѣ такія крупныя звѣзды музыкальнаго міра, какъ m-r Джодлеръ и синьоръ Волли, разомъ озарили своимъ присутствіемъ ея скромный уголокъ. Она нѣсколько разъ повторяла сестрѣ, что это воскресенье было одно изъ самыхъ удачныхъ. То же думали Гарольдъ и Вильфредъ, и, кажется, только они трое изъ всего кружка и провели въ этотъ день время беззавѣтно веселю, безъ всякой примѣси горечи.
XIV.
правитьЛондонскій сезонъ продолжался, съ его безконечными выѣздами и праздниками, съ неуклонными стремленіями Свѣтскихъ людей поймать хоть на полчаса удовольствіе, которое по большей части ускользало отъ нихъ неуловимо, съ ихъ честолюбивыми стремленіями и разочарованіями, улыбками привѣтливыми и насмѣшливыми, мимолетными увлече-^ ніями и холоднымъ кокетствомъ. Шумный потокъ фешенебельной жизни увлекалъ въ своихъ сверкающихъ волнахъ и маленькій челночекъ, Мэй Чефингтонъ, вмѣстѣ съ другими судами, совсѣмъ иныхъ размѣровъ.
— Ты широко плаваешь, — замѣтила ей однажды Констансъ, съ оттѣнкомъ зависти въ голосѣ.
— Да, пойди ты тутъ, плавай, — отвѣчала Мэй, съ досадой: — удивительно ловко плавать въ Ніагарскомъ водопадѣ!
Мэй была именно одна изъ тѣхъ натуръ, которыя вихрь общественной жизни смущаетъ, ошеломляетъ до того, что самая жизнь начинаетъ казаться имъ недѣйствительностью, а какой-то фантасмагоріей. Передъ ея глазами безпрестанно мелькали новыя лица, имена которыхъ не возбуждали въ ея душѣ никакихъ воспоминаній. Но съ другой стороны, самая неопытность ея придавала свѣжесть ея впечатлѣніямъ и проницательность взгляду. У нея не было соціальныхъ традицій, которыя въ девяти случаяхъ изъ десяти заступаютъ мѣсто личнаго сужденія. Ея мнѣніе о многихъ изъ личностей, которыхъ доводилось ей встрѣчать въ обществѣ, въ большей части случаевъ далеко не согласовалось съ тѣми ярлыками, которые приклеивалъ къ нимъ свѣтъ, и должно замѣтить, она рѣдко ошибалась. Извѣстно, что можно быть вмѣстѣ простодушнымъ и проницательнымъ, какъ можно быть вмѣстѣ глупымъ и лукавымъ.
Простодушная свѣжесть Мэй не только не отталкивала отъ нея никого, но, напротивъ, еще привлекала къ ней многихъ. Въ числѣ лицъ, особенно къ ней расположенныхъ, была м-съ Гриффинъ. Она не только не обидѣлась негодованіемъ Мэй на тѣхъ, которые принимаютъ гостепріимсто вульгарныхъ людей и потомъ сами же смѣются надъ ними за ихъ вульгарность, но, напротивъ, согласилась съ нею безусловно. Она и сама часто говорила, что ее возмущаетъ „раболѣпство передъ деньгами, унижающее свѣтское общество“. И всякій разъ, какъ передъ ея глазами являлся новый примѣръ этого раболѣпства, она качала головой и укоризненно восклицала: О! маммонъ, маммонъ! Но это порицаніе не простиралось, конечно, на ея дочь, герцогиню, которая также бывала иногда у Ааронсоновъ. Дочь ея была такая знатная леди, что не подлежала никакимъ стѣсненіямъ. Другіе поклонялись маммону, а герцогиня только покровительствовала маммону — это были двѣ вещи разныя.
Но тетѣ Полинѣ это прямодушіе Мэй, не признававшее многихъ изъ условій свѣта, было вовсе не по вкусу. Оно было для нея предметомъ не малыхъ заботъ, и она съ каждымъ днемъ чувствовала все сильнѣе и сильнѣе желаніе поскорѣе сбыть Мэй съ рукъ. Ввести въ свѣтъ племянницу — хотя эта племянница была и хорошенькая дѣвушка, и настоящая Чефингтонъ — было далеко не такъ пріятно, какъ она себѣ воображала. Въ характерѣ Мэй была какая то странная черта, заставлявшая ее быть чуткой и впечатлительной тамъ, гдѣ ей слѣдовало бы быть равнодушной и наоборотъ. Напримѣръ, она обнаруживала предусмотрительное равнодушіе къ своему внучатному дядѣ, лорду Кестлькомбу и ко всей его фамиліи, за то къ своимъ Ольдчестерскимъ друзьямъ относилась такъ тепло, что тетю Полину брала даже досада. Впрочемъ, Мэй Не разсказывала ей много ни о нихъ, ни вообще объ Ольдчестерѣ и о своей жизни тамъ. Ей, конечно, очень хотѣлось бы поговорить о своей милой бабушкѣ, но въ первые же дни послѣ пріѣзда въ Лондонъ случилось нѣчто заставившее ее, какъ говорится, замкнуться въ себѣ. Тетя Полина намекнула ей со своею обычною мягкостью, что лучше было бы не упоминать о м-съ Доббсъ передъ Смитсонъ, и вообще, ни передъ Кѣмъ изъ прислуги. Увидя, что въ глазахъ Мэй выразилось сильнѣйшее недоумѣніе, а щеки вспыхнули негодованіемъ, м-съ Дормеръ-Смитъ дипломатически прибавила: „Отцу твоему было бы это непріятно, Мэй. А я стараюсь только въ точности выполнить желанія, имъ высказанныя. Этого должно быть довольно для тебя, моя милочка“.
Этого было во всякомъ случаѣ довольно для того, чтобы заставить Мэй не говорить ни съ кѣмъ ни слова о своей милой бабусѣ. И любовь къ ней, и гордость одинаково предписывали ей молчать о ней. Она старалась убѣдить себя, что ея отецъ имѣлъ хорошія, основательныя причины къ такому запрещенію и что онъ, по крайней мѣрѣ, де стыдится м-съ Доббсъ. Стыдиться ея бабушки! Одна мысль объ этомъ заставляла ее краснѣть отъ гнѣва. Но что тетя Полина стыдилась ее, это было несомнѣнно даже для такой простодушной, хотя и умной дѣвушки, какъ Мэй. Какъ ни грустно было это убѣжденіе, но она, наконецъ, стала не столько сердиться на тетку за это, сколько жалѣть о ней, и относиться къ ней съ такою же снисходительною терпимостью, съ какою относилась къ ней сама м-съ Доббсъ.
Нѣкоторыхъ пунктовъ своего свѣтскаго кодекса м-съ Дормеръ-Смитъ держалась такъ твердо, какъ будто это были религіозныя вѣрованія. Напримѣръ, она утверждала, что каждая молодая безприданница непремѣнно должна стараться выйти замужъ хорошо, т.-е. за богатаго. Выйти очень хорошо значило на ея языкѣ выйти?а знатнаго и богатаго, но выйти хоть не за знатнаго, но богатаго все таки значило выйти хорошо. Конечно, со стороны женщинъ благороднаго происхожденія было жертвой выйти за человѣка ниже себя родомъ, какъ бы онъ ни былъ богатъ, но и женщины благороднаго происхожденія обязаны были, по ея мнѣнію, наравнѣ съ своими болѣе смиренными сестрами приносить такія жертвы обществу.
Никто изъ Кестлькомбовъ не бывалъ часто въ свѣтѣ и м-ссъ Дормеръ-Смитъ до сихъ поръ мирилась съ тѣмъ, что ей приходилось видаться очень рѣдко со своей знатной родней. Но когда къ ней пріѣхала Мэй, она начала думать о томъ, какъ бы залучить ихъ къ себѣ. Большой мрачный родовой домъ лорда Кестлькомба въ Лондонѣ отданъ былъ внаймы, много лѣтъ назадъ, послѣ смерти его жены и когда его милость пріѣзжалъ въ столицу подать свой голосъ въ парламентѣ, — это была единственная причина, способная заставить стараго лорда. выѣхать хоть на время изъ своего помѣстья — онъ жилъ въ меблированныхъ комнатахъ. У него было два сына, оба холостые; старшій Джорджъ былъ губернаторомъ колоніи въ другомъ полушаріи, а младшій Люціусъ занималъ правительственную должность. Этотъ Люціусъ Чефингтонъ встрѣчался иногда съ m-r Дормеръ-Смитомъ въ клубѣ и перекидывался съ нимъ нѣсколькими словами. Капитанъ Чефингтонъ въ свой предпослѣдній пріѣздъ въ Англію, когда неблагодарное отечество отказалось его обезпечить, перессорился со всѣми Кестлькомбами и въ особенности надѣлалъ много непріятностей Люціусу. Это было понятно: Люціусъ, котораго кузенъ его считалъ надутымъ осломъ, занималъ выгодное мѣсто, а Огустусъ, человѣкъ — по собственному его убѣжденію, замѣчательно умный и способный, съ громаднымъ знаніемъ свѣта, былъ осужденъ скитаться по свѣту въ бѣдности и въ неизвѣстности. Но Полипа не поссорилась съ Кестлькомбами. Она вообще не любила ссориться ни съ кѣмъ, тѣмъ менѣе со своими знатными родственниками. Что же касается m-r Дормеръ-Смита, то между имъ и кузеномъ его жены былъ одинъ пунктъ, въ которомъ они сходились безусловно: они терпѣть не могли капитана Чефингтона. Но это нерасположеніе не простиралось на его дочь; дядя Фредерикъ, какъ мы уже знаемъ, любилъ Мэй, какъ родную и Люціусъ отнесся къ ней очень дружелюбно, можетъ быть именно оттого, что отецъ ея совершенно забросилъ ее на произволъ судьбы.
М-съ Дормеръ-Смитъ знала очень хорошо, что лучшимъ средствомъ расположить стараго лорда Кестлькомба къ его внучатной племянницѣ было убѣдить его, что у него не станутъ просить денегъ для нея. По этому, она открыла Люціусу за тайну, что Ольдчестерская бабушка присылаетъ Мэй денегъ на содержаніе и, вѣроятно, современемъ дастъ ей приданое. Дипломатическая система тети Полины оказалась вполнѣ удачною: Люціусъ списался съ отцемъ и объявилъ Полинѣ, что въ первый разъ, какъ лордъ Кестлькомбъ будетъ въ Лондонѣ, онъ пріѣдетъ къ ней обѣдать, чтобы познакомиться см своей внучатной племянницей.
Словомъ, все шло хорошо, и даже съ ольдчестерскими друзьями Мэй дѣла устроились лучше, чѣмъ она могла ожидать. Убѣдившись, что м-съ Пайперъ вовсе не добиваются чести попасть на ея четверги, тетя Полина не препятствовала племянницѣ бывать у нихъ каждое воскресенье съ дядей и съ дѣтьми. Для Гарольда съ Вильфредомъ эти воскресныя посѣщенія были такимъ развлеченіемъ въ ихъ безотрадной жизни, что m-r Дормеръ-Смитъ охотно, согласился бы скучать самъ, чтобы не лишить ихъ этого удовольствія. По и онъ не сіучалъ: когда музыка была ему не по вкусу, онъ забирался въ столовую, гдѣ всегда находилъ съ кѣмъ поболтать. И для него, можетъ быть, эти воскресенья были развлеченіемъ въ его обыденной, довольно однообразной жизни. Въ обѣихъ м-съ Пайперъ было что то сердечное, радушное, что очень ему нравилось, хотя онъ былъ увѣренъ, что жена его нашла бы эту сердечность признакомъ дурнаго тона, достойнаго всякаго сожалѣнія. Но Полина у нихъ не бывала, и некому было осуждать ихъ за ласку къ постороннимъ людямъ, а въ жилахъ m-r Дормеръ-Смита текло нѣсколько капель красной крови — онъ не былъ такой чистой породы, какъ его жена — и эта плебейская кровь тепло отзывалась на ласку. Глаза его даже наполнялись иногда слезами, когда онъ видѣлъ, какъ Гарольдъ и Вильфредъ фамильярно взлетали на колѣни къ м-съ Патти и осыпали ее поцѣлуями, чего никогда не смѣли сдѣлать съ матерью. Добрая старушка совершенно завладѣла сердцами дѣтей. М-r Дормеръ-Смитъ слышалъ однажды, какъ они спорили между собою, кто красивѣе, кузина Мэй или м-съ Патти. Вильфредъ готовъ былъ отдать пальму красоты кузинѣ Мэй, но Гарольдъ объявилъ рѣшительно: нѣтъ, м-съ Патти красивѣе! У ней такіе хорошенькіе локоны и такая славная брошка, точно бабочка.
Все на свѣтѣ получаетъ хоть разѣ въ жизни должную себѣ оцѣнку, и парикъ пряничнаго цвѣта, въ которомъ щеголяла м-съ Патти, добился таки хотя единственнаго, но вполнѣ искренняго признанія своихъ достоинствъ!
Что касается до Констансъ Гедлоу, то м-съ Дормеръ-Смитъ дала однажды Мэй, хотя очень неохотно, позволеніе пригласить ее къ себѣ на завтракъ, а увидавъ ее, принуждена была сознаться, что бывшая пансіонская подруга ея племянницы дѣвица, пр ея выраженію, очень презентабельная. Красота ея и вполнѣ приличныя манеры даже заставили было тетю Полину встревожиться, чтобы она не стала на дорогѣ ея племянницѣ, если бы Мэй представился случай сдѣлать хорошую партію. Но Мэй однажды случайно сказала, что молодой Бренсби давно уже заинтересованъ Констансъ и что многіе въ Ольдчестерѣ считаютъ ихъ женихомъ и невѣстой. Слова эти успокоили м-съ Дормеръ-Смитъ.
— Это была бы очень приличная партія, — сказала она одобрительно: — m-r Бренсби очень хорошій молодой человѣкъ, такой тихій.
Предметъ такого лестнаго отзыва со стороны тети Полины нѣсколько времени не являлся на ея четверги. Онъ сильно простудился и докторъ предписалъ ему для выздоровленія пожить недѣли три за городомъ; какъ ни непріятно было ему уѣзжать изъ Лондона въ такое веселое время, но онъ не смѣлъ ослушаться врача. Мать его умерла въ чахоткѣ и онъ очень боялся, что наслѣдовалъ отъ нея расположеніе къ той же болѣзни; поэтому онъ всегда очень заботился о своемъ здоровьи. Но воротясь въ Лондонъ, онъ поспѣшилъ явиться къ м-съ Дормеръ-Смитъ и, войдя въ ея гостиную — это было въ первый же четвергъ послѣ его пріѣзда — остановился въ непріятномъ изумленіи: возлѣ Мэй, за чайнымъ столомъ, сидѣла Констансъ Гедлоу. Мэй въ простодушномъ убѣжденіи, что доставитъ ему большое удовольствіе, уступила ему свое мѣсто возлѣ нея и. ушла на другой конецъ комнаты. Но Констацсъ встрѣтила его совершенно равнодушно и сказала: — здравствуйте, Теодоръ, какъ поживаете? — самымъ учтиво-холоднымъ тономъ. Онъ былъ искренно благодаренъ ей за такой пріемъ, но все таки ему было непріятно, что она тутъ. Оглядѣвшись, онъ замѣтилъ еще много перемѣнъ. Во-первыхъ, рояль, обыкновенно стоявшій въ гостиной Дормеръ-Смитовъ безъ употребленія, въ качествѣ элегантной мебели, былъ открыть, на немъ лежали ноты, а близъ не’го сидѣлъ съ чашкой въ рукѣ синьоръ Винченцо Волли и, разговаривая съ м-съ Грйффинъ, улыбался своей фальшивой улыбкой. Теодоръ отлично зналъ, кто синьоръ Волли, зналъ, что онъ въ большой модѣ, что въ свѣтѣ всѣ встрѣчаю'! ъ его любезно и потому неудивился, что м-съ Гриффинъ разговариваетъ съ нимъ очень привѣтливо, но онъ удивился присутствію самого синьора Волли. И чтожъ! едва успѣлъ онъ взглянуть въ другой конецъ комнаты, какъ его поразилъ новый сюрпризъ: тамъ сидѣлъ, разговаривая съ какимъ то незнакомымъ джентльменомъ, Оуэнъ Риверсъ! А неподалеку отъ нихъ, Теодоръ не вѣрилъ глазамъ своимъ, сидѣлъ m-r Бреггъ. Молодому человѣку показалось, будто всѣ знакомые составили противъ него заговоръ, чтобы, пользуясь его короткимъ отсутстъіемъ, произвести на соціальной шашечницѣ нѣсколько совершенно новыхъ комбинацій. Онъ сознавалъ, что ему необходимо обстоятельно выяснить себѣ новое положеніе. Но спросить ему было некого, кромѣ Констансъ Гедлоу, которая, вѣроятно, ничего не знала. Однако онъ рѣшился переговорить съ ней, только какъ можно короче.
Мысли — даже тяжеловѣсныя мысли молодаго человѣка съ дипломатическимъ складомъ ума — вращаются быстро, поэтому между привѣтствіемъ Констансъ и его вѣжливымъ отвѣтомъ ей, что видѣть ее здѣсь для него неожиданное удовольствіе, прошло не болѣе полу-минуты.
— Я давно уже въ Лондонѣ, — отвѣчала она: — я пріѣхала съ Пайперами.
— Вы съ ними и живете? — спросилъ онъ небрежно — въ его глазахъ Пайперы были сущее ничтожество.
— А вы что подѣлываете? — холодно спросила Констансъ, не отвѣчая на его вопросъ: — я нигдѣ васъ не встрѣчала.
— Меня не было въ городѣ. Но если бы я и былъ, мы могли бы не встрѣтиться: — вы много выѣзжаете?
— Довольно много. Я была на послѣднемъ танцовальномъ вечерѣ у Ааронсоновъ.
— У Ааронсоновъ! — вскричалъ Теодоръ совершенно естественнымъ тономъ; онъ былъ до того удивленъ, что даже забылъ напустить на себя свою обычную дипломатическую холодность: — развѣ вы съ ними знакомы?
— Нѣтъ, — я съ ними незнакома.
— Такъ какъ же вы… я хочу сказать…
— Вы хотите сказать, какъ я къ нимъ попала? Боже мой! — Теодоръ, сейчасъ видно, что вы провели нѣсколько недѣль за городомъ въ обществѣ маргаритокъ и одуванчиковъ: вы, право, стали невинны, какъ эти милые цвѣточки. Неужели вы думаете, бальная зала Ааронсоновъ полна ихъ личными друзьями и знакомыми? М-съ Гриффинъ достала мнѣ приглашеніе, вотъ и все.
Быть представленнымъ м-съ Гриффинъ и черезъ нея получить приглашеніе къ Ааронсонамъ было давно уже завѣтною мечтою Теодора, но до сихъ поръ это оставалось для него не болѣе какъ мечтою: можно вообразить, какъ раздосадовали его слова Констансъ.
— Вотъ какъ! — сказалъ онъ, стараясь сохранить тотъ равнодушный видъ, который въ его глазахъ былъ обязателенъ въ обществѣ для каждаго благовоспитаннаго человѣка: — вѣроятно, м-съ Дормеръ-Смитъ устроила это…
— Не одна она. Я обязана моимъ знакомствомъ съ м-съ Гриффинъ не столько ей, сколько Мэй. Она все такая же милочка, какой была, — я, конечно, говорю о Мэй, а не о м-съ Гриффинъ. Но оказалось, что м-съ Гриффинъ знала моего дѣдушку Риверса, кажется, они были влюблены другъ въ друга, когда оба ходили еще въ дѣтскихъ передничкахъ, поэтому она обошлась со мной очень любезно.
Между тѣмъ, какъ Констансъ говорила, глаза Теодора обратились на m-r Врегга, который сидѣлъ чинно, важно, съ выраженіемъ той меланхолической солидности на лицѣ, кото рая отличаетъ англійскаго рабочаго въ воскресномъ платьѣ. Констансъ взглянула по направленію его взгляда и прибавила:
— А m-r Бреггъ также былъ у Ааронсоновъ. Вообразите себѣ m-ra Брегга на балѣ.
— Можетъ быть м-съ Гриффинъ знала и его дѣдушку? — „спросилъ Теодоръ съ насмѣшливой улыбкой.
Констансъ поняла, что онъ, какъ говорится, совершенно вы“ лъ изъ себя, иначе онъ никогда не сказалъ бы такой пошлой остроты. Но она отвѣчала спокойно:
— Я не думаю, чтобы у m-ra Брегга былъ когда нибудь дѣдушка. Но онъ такъ богатъ, что можетъ обойтись и безъ него. Только такимъ бѣднымъ людямъ, каковы мы съ вами, дѣдушки необходимы, или по крайней мѣрѣ полезны.
Теодоръ понялъ сарказмъ, заключавшійся въ этой спокойной замѣткѣ, но это помогло ему совладать съ раздраженіемъ, которое охватывало его все сильнѣе и сильнѣе. Есть люди, на которыхъ нравственная зуботычина дѣйствуетъ успокоительно.
— Кто же познакомилъ здѣсь m-ra Брегга? Неужели м-съ Пайперъ? — спросилъ онъ. дѣлая видъ, будто не почувствовали колкости; только лице его, и безъ того блѣдное, стало еще гаемножко блѣднѣе.
— О! нѣтъ. Ни м-съ Полли, ни м-съ Патти даже ни разу не были здѣсь; онѣ только завезли карточку. Здѣшній, домъ не изъ такихъ, въ какихъ имъ нравится бывать. Я видѣла, какъ m-r Бреггъ пріѣхалъ сюда сегодня вмѣстѣ съ кузеномъ Мэй, m-r Дюціусомъ Чефнигтономъ, но онъ ли познакомилъ его здѣсь, этого я не могу вамъ сказать.
— Значитъ и m-r Люціусъ Чефингтонъ здѣсь? Который же онъ?
— Вотъ онъ въ той сторонѣ разговариваетъ съ Оуэномъ.
— У м-съ Дормеръ-Смитъ сегодня довольно смѣшанное общество. Я вижу здѣсь и Волли. Вы его знаете? Вонъ тотъ не высокаго роста, иностранецъ, возлѣ…
— Знаю, знаю, сеньоръ Волли мой большой пріятель. Онъ прелестный господинъ, съ нимъ всегда такъ весело. Я могу сообщить вамъ даже, какъ онъ сюда попалъ, — сказала Констансъ, втайнѣ забавляясь его смущеніемъ: онъ — надѣялся сыграть роль городской мыши, быть ея покровителемъ, Чичероне въ фешенебельномъ мірѣ, и вдругъ ошибся такъ жестоко! Вотъ въ чемъ дѣло, — продолжала она: — ЛеДи Монеттъ просила m-r Дормеръ-Смитъ, чтобы онъ уговорилъ жену пригласить ея protegeé м-съ Бертрамъ пѣть на свои четверги, обѣщая въ видѣ приманки, уговорить и Волли пріѣхать къ ней. М-съ Дормеръ-Смитъ, кажется, не очень желала имѣть м-съ Бертрамъ, но ей хотѣлось имѣть Волли: онъ теперь въ большой модѣ и его не скоро залучишь. Вотъ дѣло и состоялось. Забавно видѣть, какъ всѣ ухаживаютъ за этими артистами. Ну, вотъ сколько свѣдѣній я вамъ доставила. Есть у васъ еще о чемъ нибудь спросить меня? Нѣтъ? въ такомъ случаѣ я пойду потолкую съ м-съ Гриффинъ.
Съ этими словами Констансъ встала и отошла отъ него, граціозная, исполненная самообладанія. Она сознавала, что стоитъ, какъ говорится, во главѣ положенія; поэтому глаза ея сверкали и на щекахъ игралъ легкій румянецъ. То и другое было ей очень къ лицу.
Теодоръ совершенно растерялся. Никто не обращалъ на него вниманія. Онъ сидѣлъ неподвижно и нѣсколько времени машинально слѣдилъ за Оуэномъ и за m-r Чефнигтономъ и дивился интимности, съ которою они разговаривали. Ему очень хотѣлось познакомиться съ *m-r Чефнигтономъ, но въ тоже время не хотѣлось просить объ этомъ Оуэна, котораго онъ терпѣть не могъ. Вдругъ Оуэнъ отошелъ отъ m-r Чефингтона и подошелъ къ Мэй и къ м-съ Бертрамъ, которыя, стоя у рояля, перелистывали ноты, а возлѣ m-r Чефингтона сѣлъ m-r Бреггъ. Этого только и нужно было Теодору; онъ тотчасъ всталъ и подошелъ къ нимъ. Въ манерахъ его никогда не было подхалимства, но къ тѣмъ, кого онъ уважалъ, подходилъ всегда съ особенною важностью, какъ бы желая показать имъ, что они стоятъ того, чтобы отнестись къ нимъ серьезно. Эту дань уваженія отдавалъ онъ и m-r Бреггу. Онъ, конечно, не забылъ предпочтенія, отданнаго имъ говяжьему пуддингу передъ монетнымъ вопросомъ, но все-таки признавалъ миліонера фабриканта крупною личностью, если не по уму, то по финансовому положенію.
— Сдѣлайте милость, представьте меня m-r Люціусу Чефингтону, — сказалъ ему Теодоръ, поздоровавшись съ нимъ: — я знаю многихъ изъ членовъ его фамиліи, но лично съ нимъ я не имѣю удовольствія быть знакомымъ.
М-r Бреггъ поднялъ на него глаза и помолчалъ съ минуту: достопочтенный фабрикантъ, какъ извѣстно, не отличался быстротою соображенія.
— Позвольте вамъ представить, — сказалъ онъ, наконецъ, m-r Чефингтону своимъ обычнымъ неторопливымъ тономъ: — m-r — а я вѣдь забылъ ваше имя, да, вспомнилъ: m-r Теодоръ Бренсби.
М-r Люціусъ Чефингтонъ поклонился очень низко: онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, гордость которыхъ выражается въ чрезмѣрной учтивости.
Это былъ не высокій, сухощавый джентльменъ съ блѣднымъ лицемъ, на которомъ плохое здоровье и безпокойный характеръ провели глубокія морщины. Щеки и подбородокъ его были гладко выбриты, но онъ носилъ усы и длинные волосы; тѣ и другіе были очень густы и съ замѣтной просѣдью. Голосъ у него былъ рѣзкій, хотя онъ говорилъ не громко. Въ разговорѣ онъ растягивалъ слова до того, что тѣмъ, которые не были знакомы съ нимъ близко, часто хотѣлось закончить начатую фразу вмѣсто его. На носу, у него былъ pince-nez въ черепаховой оправѣ, а изъ-за густыхъ бровей смотрѣли два черные близорукіе глаза, словно хмурясь на весь свѣтъ.
— Я имѣю удовольствіе быть знакомымъ и даже очень хорошо знакомымъ съ вашимъ двоюроднымъ братомъ, капитаномъ Чефнигтономъ, — сказалъ Теодоръ.
Люціусъ опять поклонился и поправилъ pince-nez; на отцѣ его промелькнуло выраженіе удивленія и неудовольствія.
— Я часто думалъ, — продолжалъ Теодоръ, не замѣтивъ впечатлѣнія, произведеннаго его словами: — какъ достойно сожалѣнія, что такой способный и замѣчательный человѣкъ, какъ капитанъ Чефингтонъ, живетъ постоянно заграницей, тѣмъ болѣе, что онъ не занимаетъ тамъ никакой дипломатической должности. По моему мнѣнію, теперь такія времена, что члены древнихъ фамилій не должны бы были уклоняться отъ службы отечеству. Я еще недавно говорилъ объ этомъ съ однимъ изъ представителей нашего графства въ парламентѣ..
Разъ попавъ на эту тему, молодой человѣкъ еще долго продолжалъ ораторствовать въ своемъ обычномъ парламентскомъ стилѣ, съ солидностью и самоувѣренностью, которая в» все не шла къоего годамъ. Болѣе нервный человѣкъ на его мѣстѣ растерялся бы отъ пристальнаго почти непріятнаго. взгляда, устремленнаго на него сквозь черепаховое pince-nez. но Теодоръ былъ малый не такого сорта, чтобы поддаваться впечатлѣніямъ, къ тому же онъ былъ заранѣе убѣжденъ, что непремѣнно долженъ произвести пріятное впечатлѣніе въ всякаго, съ кѣмъ бы ни удостоилъ заговорить. И такъ какъ Люціусъ, ради собственнаго достоинства, не могъ сказать ему въ глаза, что считаетъ его самонадѣяннымъ молодымъ осломъ, то и не было преграды, способной остановить потокъ его краснорѣчія.
Но вдругъ холодный взглядъ его слушателя смягчился и на блѣдномъ, болѣзненномъ, морщинистомъ лицѣ его выразился нѣкоторый интересъ. Въ рѣчи своей Теодоръ случайно упомянулъ о томъ, что онъ родомъ изъ Ольдчестера.
— Знаете вы м-съ… какъ бишь ее? Да, м-съ Доббсъ?
Вопросъ этотъ, еще впервые сдѣланный ему т-гЧефингтономъ, врѣзался клиномъ въ тщательно проводимую Теодо]юмъ параллель между политическими убѣжденіями покойнаго лорда Твидльдумъ и его преемника, достопочтеннаго m-r Твидльди. Это было для него настоящимъ ударомъ, но онъ перенесъ его стоически.
— Нѣтъ, я, собственно говоря, съ нею не знакомъ, хотя имѣлъ случай говорить съ ней. М-съ Доббсъ особа… не нашего круга, — отвѣчалъ онъ съ улыбкой, убійственной для особы, о которой его спрашивали.
— Я думалъ, что вы, будучи родомъ изъ Ольдчестера, можете сообщить мнѣ о ней кое какія свѣдѣнія, — сказалъ m-r Чефингтонъ своимъ рѣзкимъ протяжнымъ голосомъ.
— Къ сожалѣнію, я знаю о ней очень мало, — отвѣчалъ Теодоръ и съ трудомъ удержался, чтобы не прибавить: — не всѣ уроженцы одного и того же города должны быть непремѣнно знакомы между собой.
— Она богата, не правда ли?
— Не слыхалъ, — отвѣчалъ Теодоръ, немного удивленный этимъ вопросомъ.
— Во всякомъ случаѣ, она должна быть особа зажиточная.
— Кажется, что такъ, — отвѣчалъ Теодоръ на удачу и вдругъ его озарила мысль: — а что, если она и въ самомъ дѣлѣ богата? Она живетъ очень скромно, но можетъ быть у нея есть большой капиталъ.
— Она, какъ видно, женщина очень здравомыслящая, — сказалъ m-r Чефингтонъ, вспомнивъ жалобы м-съ Дормеръ-Смитъ на то, что она не даетъ денегъ капитану, и поклонился Теодору въ знакъ того, что разговоръ ихъ конченъ.
Теодоръ никакъ не ожидалъ, чтобы одинъ изъ членовъ благородной фамиліи Чефингтонъ заговорилъ съ нимъ о м-съ Доббсъ, да еще отозвался о ней съ похвалой. Онъ замѣтилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ систематически избѣгала упоминать объ этой вульгарной старухѣ, но м-съ Дормеръ-Смитъ была женщина съ самымъ тонкимъ вкусомъ, и, конечно, трудно было ожидать, чтобы кузенъ капитана относился къ его неравному браку съ такою же горечью, какъ относилась его родная сестра. Кромѣ того, если вдова желѣзняка дѣйствительно богата… Но мы должны сказать, что даже мысль о ея богатствѣ не могла примирить Теодора съ нею. Онъ послѣ долго думалъ о томъ, что слышалъ, и наконецъ рѣшилъ: должно быть я очень влюбленъ въ м-съ Чефингтонъ, если готовъ простить ей даже ея бабушку!
XV.
правитьДжорджъ Фредерикъ Чефингтонъ, пятый лордъ Кестлькомбъ, былъ во многихъ отношеніяхъ весьма дѣльный старикъ. Онъ не обладалъ знаніями, которыя можно пріобрѣсти только изъ книгъ, но отлично зналъ практическое земледѣліе, хорошо понималъ финансовую часть и, главное, умѣлъ распознавать людей, со всѣми ихъ слабостями и недостатками. Обладая при этомъ порядочною долею самоувѣренности, онъ былъ убѣжденъ, что знаетъ все, что нужно знать на свѣтѣ. Онъ былъ бы человѣкъ очень дѣловой, если бы ему не Мѣшало одно — скупость. Въ молодости онъ былъ расточителенъ; этотъ недостатокъ исчезъ въ немъ безслѣдно со смертью его отца; въ это время ему было уже около тридцати лѣтъ. Получивъ во владѣніе свои родовыя помѣстья, онъ началъ управлять ими толково и умѣло; вскорѣ дѣла его, которыя онъ принялъ отъ отца далеко не въ цвѣтущемъ состояніи, поправились и къ тому времени, когда сыновья его подросли, "въ былъ уже очень богатъ.
Изъ числа образованныхъ и начитанныхъ людей лордъ Кестлькомбъ любилъ и уважалъ только одного человѣка: своего сына Люціуса. Вообще онъ имѣлъ слабость къ младшему сыну, который былъ въ мать и лицемъ, и къ несчастію также слабостью сложенія. Старшій сынъ и наслѣдникъ его Джорджъ былъ весь въ отца; онъ былъ человѣкъ крѣпкій здоровьемъ, отважный и крутаго характера. Лордъ Кестлькомбъ втайнѣ дивился даровитости своего младшаго сына и былъ въ восхищеніи, когда его Люціусъ кончилъ въ университетѣ курсъ съ похвальнымъ листомъ. Но карьера молодаго человѣка сложилась далеко не такъ блистательно, какъ можно было ожидать по этому началу; въ парламентѣ онъ не имѣлъ успѣха и кончилось тѣмъ, что его опредѣлили на казенную должность, хотя весьма выгодную, но неособенно почетную. Отецъ его, конечно, приписалъ неуспѣхъ сына ничему иному, какъ тому, что безразсудства, плутни и неспособность, давно уже господствовавшія, по словамъ его, въ англійскихъ высшихъ сферахъ, усилились за послѣднее время самымъ плачевнымъ образомъ. Если человѣку такого происхожденія, какъ Люціусъ Чефингтонъ, неповезло по службѣ; то чѣмъ же инымъ можно было объяснить это, какъ не общимъ упадкомъ «страны!
Онъ вообще любилъ немногихъ, но былъ на свѣтѣ одинъ человѣкъ, котораго онъ положительно терпѣть не могъ. Человѣкъ этотъ былъ никто иной, какъ его родной племянникъ, капитанъ Чефингтонъ. Онъ презиралъ его за бѣдность, осуждалъ за расточительность и, главное, ненавидѣлъ его за дерзкій и колкій языкъ. Эта антипатія заставляла его особенно сильно желать, чтобы его старшій сынъ женился и имѣлъ наслѣдника, тогда титулъ лорда Кестлькомба и его родовыя помѣстья пошли бы по прямой линіи; въ противномъ же случаѣ они должны были достаться капитану Чефингтону, который былъ ближайшимъ наслѣдникомъ ихъ послѣ своихъ двухъ кузеновъ. Правда, шансы капитана въ этомъ направленіи были не особенно великіе: Джорджъ былъ старше его, всего года на два, а Люціусъ моложе. Но ни одинъ изъ сыновей лорда Кестлькомба не былъ женатъ и оба были уже люди не молодые, Люціусъ, повидимому, совсѣмъ бросилъ мысль о женитьбѣ, да и Джорджъ, когда отецъ начиналъ съ нимъ рѣчь объ этомъ — что онъ часто дѣлалъ въ письмахъ къ сыну, всегда отвѣчалъ только, что непремѣнно сыщетъ себѣ невѣсту, когда пріѣдетъ въ Англію; въ колоніи же подходящей невѣсты для него не отыскивалось, и годъ уходилъ на годомъ, а онъ все оставался холостымъ. Старикъ начиналъ убѣждаться, что_онъ никогда не дождется внука, которому бы онъ могъ передать свой титулъ и свои помѣстья, и что все это достанется со временемъ его ненавистному племяннику. Мысль эта отравляла ему жизнь, но онъ никогда не Говорилъ объ этомъ никому.
М-съ Дормеръ-Смитъ была очень довольна тѣмъ, что ея дядя вскорѣ послѣ своего пріѣзда въ Лондонъ въ половинѣ іюня любезно принялъ ея приглашеніе отобѣдать у нея; лордъ Кестлькомбъ бывалъ у нея не часто, но не потому, чтобы не любилъ ее; напротивъ, — онъ относился къ ней даже очень благосклонно. Онъ. считалъ ее немного глупенькой, но находилъ, что это отчасти идетъ къ женщинѣ. Манеры у ней были изящныя, голосъ кроткій, наружность до сихъ поръ очень пріятная; все, это очень нравилось ему въ ней, особенно послѣднее. Старый лордъ терпѣть не могъ некрасивыхъ женщинъ, и увѣрялъ, что смотрѣть на нихъ для него такъ же вредно, какъ пить дурное вино.
Полина знала это и потому обратила особенное вниманіе на выборъ гостей, которыхъ хотѣла пригласить къ обѣду вмѣстѣ съ дядей. Рѣшились не дѣлать большаго обѣда, а пригласить лишь немногихъ, въ томъ числѣ m-r Брегга. Богачъ фабрикантъ купилъ недавно большія земли по сосѣдству съ помѣстьемъ лорда Кестлькомба, и былъ директоромъ компаніи, въ которой благородный лордъ былъ президентомъ. Лордъ Кестлькомбъ относился къ нему очень дружелюбно за то, что онъ не скрывалъ своего скромнаго происхожденія и не имѣлъ смѣшныхъ претензій на аристократизмъ, какія часто обнаруживаютъ люди, которымъ богатство вновѣ.
— Такъ вотъ, Фредерикъ, — сказала м-съ Дормеръ-Смитъ, оканчивая переговоры съ мужемъ объ обѣдѣ: — мущинъ будетъ за столомъ четверо: дядя, Люціусъ, m-r Бреггъ и ты. Изъ дамъ — мы съ Мэй и я хочу пригласить еще эту красивую м-съ Гедлоу. Дядя любить хорошенькихъ женщинъ. Вотъ ужъ на лицо три дамы, нужна еще четвертая, но я, право, не знаю, кого пригласить. Всѣ, которыя могли бы пріѣхать однѣ — или стары или дурны собой, а дядя не любитъ ни старухъ, ни дурнушекъ. Право, я не знаю, что намъ дѣлать, — продолжала заботливая хозяйка: — мущинъ на лицо сколько угодно, а дамы подходящей нѣтъ… Развѣ вотъ что сдѣлать? — вскричала она, вдругъ озаренная счастливой мыслью: — не пригласить ли намъ вмѣсто дамы мущину? Тогда дядя поведетъ къ столу меня, m-r Бреггъ Мэй, ты пойдешь съ м-съ Гедлоу, а Люціусъ съ мущиной.
— Пожалуй, что такъ можно будетъ сдѣлать; авось Люціусъ не обидится.
— О! нѣтъ, онъ не обидится; вѣдь онъ очень мало дорожитъ дамскимъ обществомъ. А для меня это будетъ гораздо лучше: если за столомъ будутъ однѣ дѣвицы, я могу прилечь послѣ обѣда на диванъ въ гостиной, пока вы будете въ столовой, и полежать съ полчаса, закрывши глаза; если же будетъ еще дама, этого нельзя будетъ сдѣлать: придется занимать ее. А мнѣ такъ нуженъ будетъ отдыхъ: у меня на вѣрное будутъ разстроены нервы отъ хлопотъ съ обѣдомъ. Вообще я за послѣднее время очень устаю; нынѣшній сезонъ съ Мэй такъ утомилъ меня.
— Хорошо, — сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — пригласимъ мущину, но кого же?
— Это все равно, — проговорила Полина небрежно: — можно пригласить, напримѣръ, молодаго Бренсби.
— Бренсби? — повторилъ m-r Дормеръ-Смитъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ: — что тебѣ вздумалось? Онъ пустой болтунъ.
— Нѣтъ, Фредерикъ, онъ, по моему, очень милый молодой человѣкъ. А главное онъ помолвленъ съ Констансъ или ищетъ ея руки, что ли, стало быть…
— Можетъ ли быть? — удивился m-r Дормеръ-Смитъ: — не ужели ты думаешь, эта красавица дѣвушка пойдетъ за такого пустаго мальчишку, какъ Бренсби?
— Не знаю, я въ это дѣло не вмѣшиваюсь; но главное хорошо то, что если пригласить вмѣстѣ съ Констансъ ея призваннаго поклонника, она не будетъ мѣшать намъ.
М-r Дормеръ-Смитъ посмотрѣлъ на нее съ недоумѣніемъ, ше понимая ея словъ.
— Развѣ ты думаешь, она начнетъ кокетничать съ Лгоціусомъ? — спросилъ онъ наконецъ.
— О! съ нимъ она можетъ кокетничать сколько угодно.
— Такъ за кого же ты боишься? Больше никого и не будетъ изъ мущинъ помоложе: одни старики.
— Ну, пока оставимъ этотъ разговоръ, Фредерикъ… позаботься главное о томъ, чтобы вино было хорошее. Ты знаешь, дядя Джорджъ ужасно взыскателенъ на вино и хуже всего то, что если онъ не будетъ доволенъ, онъ заявитъ оба этомъ вовсеуслышаніе.
Но м-съ Дормеръ-Смитъ не пришлось получить публичнаго выговора отъ дяди Джорджа; напротивъ, онъ остался совершенно доволенъ ея обѣдомъ. Садясь возлѣ нея за столь, онъ окинулъ благосклоннымъ взглядомъ всѣхъ сидѣвшихъ, кругомъ стола и, наклонясь къ племянницѣ, проговорилъ вполголоса, указывая ей глазами на Констансъ и на Мэй.
— Онѣ обѣ прехорошенькія и какъ мило одѣты! Я люблю свѣтлые цвѣта.
Приглашая Констансъ на обѣдъ, м-съ Дормеръ-Смитъ просила ее не надѣвать въ этотъ день ни чернаго, ни темнаго платья, такъ какъ дядя ея терпѣть не можетъ темныхъ цвѣтовъ. Констансъ не прочь была угодить лорду Кестлькомбу, одѣвшись посвѣтлѣе, и потому надѣла свое любимое маисовое платье.
— И ты очень мила сегодня, Полина, — любезно прибавилъ дядя: — на тебѣ тоже славное платье.
М-съ Дормеръ-Смитъ втайнѣ была убѣждена, что одѣта, прескверно. На ней было платье изъ парчи, затканной яркими цвѣтами; матерію подарилъ ей мужъ вскорѣ послѣ рожденія Вильфреда. Она нѣсколько лѣтъ держала ее у себя въ коммодѣ и отдала сшить именно къ этому дню. Радуясь, что ея самоотверженіе не пропало даромъ, она отвѣчала нѣжно:
— Я знаю, вы любите яркіе цвѣта, дядя.
— Конечно, люблю. И всѣ любятъ, у кого есть глаза… Если кто будетъ говорить тебѣ противное, не вѣрь, это вздоръ. Теперь обойщики показываютъ своимъ давальцамъ обращики вымытыхъ и выгорѣвшихъ матерій и совѣтуютъ обить ими мебель: это вамъ будетъ эстетично! Дураки! Конечно, я называю дураками не обойщиковъ; тѣ то знаютъ очень хорошо, гдѣ раки зимуютъ.
Сказавъ это, онъ опять окинулъ всѣхъ бывшихъ за столомъ своими проницательными, впалыми черными глазами и продолжалъ:
— Маленькая Миранда, или какъ вы ее зовете… да, Мэй — премиленькая. Мэй для нея хорошее имя, она именно свѣжа, какъ май[1]. Славный, открытый лобъ. Нисколько не похожа на отца. Совсѣмъ другой типъ. По ея подруга еще красивѣе. Честное слово, она. настоящая красавица.
— Я рада, что Мэй вамъ нравится, — сказала Полина: — мнѣ такъ хотѣлось, чтобы вы ее полюбили. Она одна осталась у бѣднаго моего брата; у него вѣдь было нѣсколько человѣкъ дѣтей, и всѣ умерли въ дѣтствѣ.
Лордъ Кестлькомбъ зналъ это, и въ ту минуту, когда Полина говорила, думалъ съ злобной радостью: по крайней мѣрѣ у него нѣтъ наслѣдника мужскаго пола!
— Да, Гусъ вообще прожилъ таки жизнь, — сказалъ онъ, впрочемъ довольно мягко: онъ не хотѣлъ огорчить Полину рѣзкимъ отзывомъ о ея братѣ, котораго, какъ ему было извѣстно, она любила, насколько могла любить.
— Что дѣлать? — замѣтила Полина: — ему бѣдному не повезло на свѣтѣ; вотъ хоть бы его неравный бракъ.
— Да, да… А впрочемъ его женитьба на неровнѣ принесла лучшіе плоды, чѣмъ можно было ожидать. Люціусъ говорилъ мнѣ, что у малютки есть бабушка, богатая и щедрая.
— Къ Огустусу то она не щедра, дядя Джорджъ. Ему м-съ Доббсъ положительно отказывается помогать.
— Г-мъ! — буркнулъ лордъ Кестлькомбъ, думая про себя, что м-съ Доббсъ должно быть «молодецъ-баба» и сказалъ громко: — Что жъ, душа моя, нужно же людямъ подумать и оцюбѣ. Фредерикъ, передайте мнѣ вонъ ту бутылку съ бѣлимъ виномъ; это, кажется, Эрмитажъ. Славное вино, по нынѣшнимъ временамъ даже очень хорошее.
Когда дамы ушли изъ за стола, молодой Бренсби почувствовалъ себя, какъ говорится, лишней спицей въ колесницѣ. Милордъ разговаривалъ съ m-r Бреггомъ о дѣлахъ компаніи, m-r Дормеръ-Смитъ съ Люціусомъ о дѣлахъ клуба, въ которомъ оба были членами. Оба разговора были такого рода, что онъ никакъ не могъ пристать ни къ которому. Время отъ времени, хозяинъ обращался къ нему изъ учтивости кое съ какими замѣчаніями, но отъ этого ему становилось еще болѣе не по себѣ. Наконецъ m-r Дормеръ-Смитъ подвинулъ къ нему бутылку съ виномъ и онъ, пользуясь Тѣмъ, что хозяинъ взглянулъ на него, всталъ изъ за стола.
— Благодарю васъ, — сказалъ онъ: — мнѣ бы хотѣлось пройти въ гостиную; какъ вы думаете, не разсердится на меня м-съ Дормеръ-Смитъ, если я явлюсь раньше другихъ? Она дала мнѣ маленькое порученіе, и я хотѣлъ бы дать ей отчетъ.
— Развѣ вы не хотите больше вина? Въ такомъ случаѣ пожалуйте въ гостинную; жена будетъ очень рада вамъ, — поспѣшно отвѣчалъ m-r Дормеръ-Смитъ, и молодой человѣкъ уже вышелъ изъ столовой.
М-съ Дормеръ-Смитъ, дѣйствительно, дала ему порученіе, но изъ-за этого онъ не ушелъ бы изъ столовой. У него было за умѣ другое: онъ давно уже искалъ случая и разсчиталъ, но если судьба ему поблагопріятствуетъ, то онъ можетъ сдѣлать это сегодня же вечеромъ. Замыселъ на Мэй запалъ ему въ голову еще тогда, когда она была въ Ольдчестерѣ, но онъ. долго боролся со своимъ желаніемъ; ему непріятно было же литься на дѣвушкѣ безъ приданаго и съ неприглядной родней со стороны матери. Теперь же многое измѣнилось въ ея положеніи. Знатная родня Мэй приняла ее въ свою среду и это придало ей новый блескъ въ его глазахъ. Но онъ не сознавалъ этого: ему казалось, что любовь его побѣдила всѣ препятствія. Насчетъ ея чувствъ къ нему, онъ не былъ спокоенъ, но онъ зорко слѣдилъ за ней въ обществѣ и убѣдился, что сердце ея по крайней мѣрѣ свободно. Она даже не кокетничала, а веселилась съ дѣтской откровенностью, или скучала., также не скрывая, что ей скучно. Въ томъ, что тетка ея благосклонно приметъ его предложеніе, онъ былъ совершенно увѣренъ; онъ не сомнѣвался, что м-съ Дормеръ-Смитъ давно уже догадывается о его намѣреніяхъ и считалъ большимъ поощреніемъ со стороны родныхъ дѣвушки, что его пригласили на маленькій интимный обѣдъ, который могъ назваться почти семейнымъ обѣдомъ.
Ободряя себя такими размышленіями, Теодоръ направился въ гостинную; но по мѣрѣ того, какъ онъ подходилъ къ дверямъ, ему становилось все болѣе и болѣе не по себѣ; нога… его нерѣшительно ступала по мягкому ковру, устилавшему лѣстницу. Онъ готовился сдѣлать шагъ, при которомъ трудно сохранить полное самообладаніе, даже человѣку съ такимъ высокимъ о себѣ мнѣніемъ, какимъ онъ отличался. Впереди его шелъ слуга, неся на подносѣ кофе; Теодоръ радъ былъ, что не ему придется отворить дверь въ гостинную и вошелъ вслѣдъ за слугой, такъ что его не вдругъ замѣтили.
Въ комнатѣ господствовалъ таинственный полусвѣтъ; всѣ лампы были подъ розовымъ абажуромъ. М-съ Дормеръ-Смитъ полулежала на диванѣ съ закрытыми глазами, но не спала; возлѣ нея, на низенькомъ креслѣ, сидѣла Констансъ и что-то разсказывала ей вполголоса. Мэй сидѣла въ другомъ концѣ комнаты у столика, стоявшаго въ углубленіи между окномъ и каминомъ и, облокотясь на него обѣими руками, внимательно читала книгу; мягкій розовый свѣтъ освѣщалъ какъ нельзя эффектнѣе ея прелестное лице и ея бѣлое платье. Теодоръ подумалъ, что она похожа на очаровательную картинку, и пульсъ его, безъ того уже бившійся скорѣе обыкновеннаго, забился еще сильнѣе.
Услыша его шаги, Мэй подняла голову.
— Это вы? — сказала она: — о гдѣ же другіе?
Привѣтъ былъ не изъ самыхъ лестныхъ, или любезныхъ Но Теодоръ почти не слышалъ ея словъ: онъ думалъ о томъ какъ хорошо, что она сидитъ въ сторонѣ, такъ далеко отъ прочихъ. Можно будетъ говорить съ ней такъ, что никто и не услышитъ, если не возвышать голоса.
Услышавъ слова племянницы, м-съ Дормеръ-Смитъ небрежно подняла голову.
— О, прошу васъ, не вставайте, м-съ Дормеръ-Смитъ, — сказалъ Теодоръ смущеннымъ и торопливымъ тономъ, какимъ никогда не говорилъ: — Если я вамъ мѣшаю, я сейчасъ уйду. Но… я мало пью вина… и онъ сказалъ… m-r Дормеръ-Смитъ сказалъ мнѣ, что можно… я и пришелъ нѣсколькими минутами раньше другихъ. Не обращайте на меня вниманія, я буду сидѣть смирно, какъ мышка.
Говоря это, онъ прошелъ черезъ комнату и сѣлъ возлѣ Мэй подъ тяжелой оконной гардиной.
Хозяйка отвѣтила ему какою-то любезностью и опять закрыла глаза. Ей стало немножко досадно на него, зачѣмъ онъ пришелъ прежде времени, но разъ онъ обѣщалъ сидѣть смирно и ушелъ разговаривать съ Мэй, то нечего было съ нимъ церемониться. Она слушала съ большимъ интересомъ разсказъ о ссорѣ, происшедшей между леди Берлингтонъ и дочерью м-съ Гриффинъ, герцогиней. Констансъ узнала всѣ подробности этой исторіи изъ первыхъ рукъ и съ двухъ сторонъ, — отъ м-съ Гриффинъ и отъ м-съ Полли; синьоръ Винченцо оказалъ, на какомъ-то музыкальномъ вечерѣ, предпочтеніе одной изъ двухъ вышеназванныхъ важныхъ дамъ передъ другою. Въ дѣло вмѣшалось много аристократическихъ поклонницъ фешенебельнаго композитора: однѣ стояли за герцогиню; другіе за леди Берлингтонъ, и все, что сказала, или сдѣлала по этому поводу та, или другая изъ замѣшанныхъ въ исторію дамъ, казалось м-съ Дормеръ-Смитъ вмѣстѣ важнымъ и интереснымъ. Она внутренно сравнивала со вздохомъ понятливость, тактъ и вѣрность сужденія, которыя обнаружила при этой важной оказіи Констансъ съ небрежностью, чтобы не сказать легкомысліемъ и равнодушіемъ, какія выказала Мэй. Она даже не поинтересовалась послушать подробности этой исторіи и ушла читать. А эта дѣвушка, провинціалка, поставленная въ обществѣ гораздо хуже Мэй, понимала все, такъ хорошо помнила, кто именно что сказалъ, и передавала все такъ подробно, такъ толково, съ такою живостью, и въ то же время спокойно, не суетливо, не возвышая голоса! Просто любо было ее слушать, и м-съ Дормеръ-Смитъ, слушая ее, не могла не поставить ее мысленно въ примѣръ племянницѣ.
Мэй съ своей стороны вовсе не рада была, что ей помѣшали читать, но учтивость и сознаніе, что она до нѣкоторой степени обязана занимать теткиныхъ гостей, заставили ее быстро закрыть книгу и любезно обернуться къ Теодору.
— Дядя Фредерикъ скоро придетъ? — спросила она, чтобы сказать что-нибудь.
— Сейчасъ. А вы тутъ соскучились безъ него? — спросилъ Теодоръ въ свою очередь.
— О! нѣтъ, — отвѣчала Мэй: — мнѣ тутъ было очень весело: я такъ занялась книгой.
— Вы не сердитесь на меня, что я помѣшалъ вамъ читать?
— Нѣтъ, — отвѣчала она опять, но на этотъ разъ не такъ искренно.
— Можно посмотрѣть, что вы читаете?
Мэй вмѣсто отвѣта подвинула къ нему книгу.
— «Мансфильдъ-Паркъ» — прочелъ Теодоръ на заголовкѣ, страницы: — Чье это сочиненіе?
— Чье сочиненіе? — Боже мой! да неужели вы не знаете?
— Я не читаю романовъ, — сказалъ онъ своимъ высокопарнымъ тономъ, но не строго: — эта слабость простительна женщинамъ.
— Но это вѣдь классическое сочиненіе. Такъ сказалъ мнѣ m-r Риверсъ. Вы должны бы были знать, кто написалъ эту книгу, хотя бы и не читали ее. Это одинъ изъ романовъ Дженъ-Остенъ.
— Неужели? чтожъ, вамъ нравится этотъ романъ? — спросилъ Теодоръ, почти самъ не понимая, что говоритъ. Онъ нервно игралъ маленькимъ костянымъ ножомъ, лежавшимъ на "толѣ, и если бы на него не падала тѣнь отъ бархатной гардины, подъ которой онъ сидѣлъ, то самый равнодушный наблюдатель замѣтилъ бы, что онъ взволнованъ и не похожъ самъ на себя. Онъ сознавалъ, что минуты случайнаго драгоцѣннаго tête-é-tête проходятъ невозвратно, жаждалъ воспользоваться ими, а между тѣмъ трусилъ приступить къ дѣлу и тратилъ время на пустую болтовню.
— Нравится ли мнѣ «Мансфильдъ-Паркъ?» — сказала Мэй — конечно, очень нравится; эта вещь прелестная. М-r Риверсъ посовѣтовалъ мнѣ прочесть «Мансфильдъ-Паркъ» и я очень благодарна ему за совѣтъ.
Въ этомъ короткомъ разговорѣ она два раза, упомянула имя Риверса — и Теодора при этомъ какъ то странно покоробило. Имя это подѣйствовало на него, какъ ударъ шпорой дѣйствуетъ на лѣнивую лошадь. Онъ проговорилъ вполголоса,.но съ жаромъ.
— Счастливецъ Риверсъ! Чего бы я не далъ, чтобы вы обращали вниманіе на мои совѣты!
— А вы попробуйте посовѣтовать мнѣ дѣлать то, что мнѣ доставляетъ удовольствіе, — отвѣчала она лукаво, но что то въ его тонѣ непріятно поразило ее. Она украдкой взглянула на него, стараясь разсмотрѣть его лице сквозь тѣнь, которую бросала на него гардина. Ей пришло въ голову, не выпилъ ли онъ лишнее, но мысль эта была такъ непріятна, что она сейчасъ же постаралась отогнать ее отъ себя.
— Я счастливъ, что судьба доставила мнѣ этотъ… этотъ благословенный случай, — продолжалъ Теодоръ (онъ не зналъ, какой эпитетъ придумать для «случая» и, придумавъ, вовсе не былъ доволенъ имъ); я давно уже искалъ возможности поговорить съ вами.
— Развѣ это такъ трудно? Вѣдь мы съ вами постоянно встрѣчаемся, — замѣтила Мэй, отодвигаясь отъ него немножко и все еще стараясь заглянуть ему въ лице.
— Извините. Не легко добиться счастія поговорить наединѣ съ м-съ Чефингтонъ. Когда мы встрѣчаемся въ обществѣ, вы окружены, что и вполнѣ понятно. А за послѣднее время вы и въ вашемъ домѣ рѣдко бывали однѣ. Я не могъ сказать вамъ этого, что хотѣлъ сказать въ присутствіи…
Онъ не договорилъ и указалъ глазами на Констансъ Гедлоу. Мэй, которая слушала его съ возрастающимъ безпокойствомъ, вздохнула свободнѣе; она вообразила, что поняла, чего ему отъ нея нужно. Конни за послѣднее время обходилась съ нимъ чрезвычайно холодно и пренебрежительно, и онъ, конечно, хотѣлъ просить ее замолвить за него словцо у подруги.
— Понимаю! — воскликнула она: — вы хотите переговорить со мной о Констансъ.
— О Констансъ? О Мэй, какъ вы жестоки! Вы слишкомъ Хорошо знаете вашу власть надо мной, — сказалъ онъ, стараясь придать своему голосу поэтическую интонацію, но вмѣсто того какъ то странно каркнулъ. Мэй еще болѣе увѣрилась, что онъ выпилъ лишнее. Она вскочила со стула съ досадой и съ отвращеніемъ и хотѣла уйти отъ него, но ей мѣшалъ столъ, и при первомъ ея движеніи Теодоръ схватилъ ее за платье, чтобы удержать ее. Она обернулась къ нему блѣдная отъ негодованія, со сверкающими глазами.
— Прошу васъ, пустите меня! — сказала она рѣшительно: — я хочу уйти. — М-съ Чефингтонъ… Мэй… вы должны выслушать, что я хочу сказать вамъ. Вы вѣрно знаете и безъ словъ: я люблю васъ такъ давно и такъ преданно, я имѣю право на то, чтобы вы меня выслушали.
Мэй была поражена какъ громомъ. Въ эту минуту она убѣдилась, что обвинила его несправедливо, думая будто онъ выпилъ не въ мѣру. Онъ былъ совершенно трезвъ. Но она предпочла бы, чтобы онъ явился къ ней, какъ говорится, подъ куражемъ, чѣмъ съ такимъ объясненіемъ; ей бы легче было простить его. Она сознавала, что не имѣетъ права относиться къ его словамъ съ отвращеніемъ; она слыхала, что благовоспитанныя дѣвицы всегда принимаютъ предложеніе руки, кѣмъ бы оно не было сдѣлано, за большую честь себѣ. Но отвращеніе говорило въ ней сильнѣе разсудка и предложеніе это не только не казалось ей честью, но, напротивъ, оскорбляло ее. Тѣмъ не менѣе она сдѣлала надъ собою усиліе, чтобы сдержаться и отвѣтить какъ должно этому… этому противному молодому человѣку, который вдругъ явился передъ ней въ ненавистной роли искателя ея руки.
— Прошу васъ, не говорите мнѣ больше ничего объ этомъ — сказала она прерывающимся голосомъ: — я вамъ очень благодарна… то-есть я хочу сказать, мнѣ очень жаль… Но прошу васъ, оставьте это, забудьте какъ можно скорѣе…
— Забыть! О! нѣтъ, объ этомъ и рѣчи быть не можетъ, я не могъ бы забыть, если бы и хотѣлъ.
По мѣрѣ того, какъ Мэй терялась, Теодоръ начиналъ приходить въ себя. Она была взволнована и вся дрожала. Это было хорошо; онъ и не хотѣлъ бы, чтобы она выслушала его слова безъ волненія. Она была молода и неопытна и онъ испугалъ ее своимъ предложеніемъ.,
— Можетъ ли быть, — началъ онъ нѣжно: — чтобы вы были совершенно не приготовлены выслушать…
— Да, я никакъ не ожидала… Но это все равно. Прошу васъ, позвольте мнѣ уйти. Мнѣ очень жаль, но я не могу оставаться съ вами ни минуты долѣе.
— Неужели я вамъ такъ противенъ? — спросилъ онъ сентиментальнымъ тономъ, но, взглянувъ ей въ глаза, вдругъ прибавилъ совершенно другимъ голосомъ: — хорошо, хорошо, я подчиняю мои желанія вашимъ — и отодвинулся, чтобы дать ей пройти. У нея было такое выраженіе Въ лицѣ, словно она была готова перескочить черезъ столъ, чтобы убѣжать, если бы онъ ее не выпускалъ. Она проскользнула мимо его, не сказавъ больше ни слова и выбѣжала изъ гостиной.
Теодоръ взялъ книгу, которую она оставила на столѣ и склонялся надъ нею, чтобы скрыть свое смущеніе, хотя, конечно, не могъ прочесть ни слова. Неужели онъ получилъ отказъ? и если да, то имѣетъ ли онъ причины считать этотъ отказъ окончательнымъ? Или онъ въ сущности не получилъ отвѣта вовсе? Мало-по-малу онъ успокоился и рѣшилъ, что вѣрнѣе всего будетъ предположить-послѣднее. Мэй была почти ребенокъ и онъ испугалъ ее своимъ неожиданнымъ объясненіемъ. И вдругъ ему пришли въ голову ея слова: "вы хотите поговорить со мной о Констансъ? Неужели она ложно истолковывала его отношенія къ Констансъ? Эта мысль была утѣшительна. Такое заблужденіе онъ по крайней мѣрѣ могъ разсѣять и рѣшился сдѣлать это немедленно. Онъ всталъ и подошелъ къ дивану, на которомъ сидѣла м-съ Дормеръ-Смитъ.
Въ эту минуту въ гостинную вошли мужчины; впереди всѣхъ шелъ лордъ Кестлькомбъ. Констансъ встала и отошла отъ дивана; Теодоръ тотчасъ же сѣлъ на ея мѣсто, отдѣливъ такимъ образомъ хозяйку отъ остальнаго общества. Она съ безпокойствомъ окинула гостиную взглядомъ черезъ его плечо и сказала:
— Будьте такъ добры, m-r Бренсби, попросите мужа, чтобы онъ пошелъ узнать гдѣ Мэй. Дядя, вѣроятно, захочетъ поговорить съ ней, и… Ахъ! вотъ она идетъ. Благодарю васъ, не трудитесь.
Мэй, дѣйствительно, воротилась въ гостиную, но вмѣсто того, чтобъ подойти къ своему благородному дѣдушкѣ, подошла къ m-r Бреггу, усѣлась съ нимъ въ уголокъ и начала съ нимъ разговаривать, отвернувшись отъ остальнаго общества. Ея благородный дѣдушка, впрочемъ, не только не обидѣлся, но даже не замѣтилъ невниманія внучки; онъ подошелъ прямо къ Констансъ, сталъ передъ ней съ чашкой кофе въ рукахъ и началъ съ нею разговоръ, съ своей оригинальной любезностью, которая ясно показывала, что онъ отлично умѣетъ держать себя джентльменомъ, когда это, по его мнѣнію, стоитъ труда. Люціусъ и Фредерикъ продолжали обсуждать клубскія дѣла; разговоръ ихъ имѣлъ тотъ счастливый характеръ, что его можно было, по желанію, или продолжать безъ конца, или прекратить на любомъ словѣ. Полина опять окинула комнату взглядомъ, вздохнула, если не съ облегченіемъ, то съ покорностью судьбѣ и не сдѣлала никакой попытки напомнить Мэй о ея обязанностяхъ къ дѣдушкѣ.
— Простите мнѣ мой эгоизмъ, m-r Бренсби, — сказала она любезно: — я совсѣмъ завладѣла м-съ Гедлоу. Если не примете мѣръ, дядя завладѣетъ ею въ свою очередь. Посмотрите, съ какимъ восхищеніемъ онъ съ нею разговариваетъ.
Теодоръ крякнулъ, поправилъ галстухъ нетвердой рукой и посмотрѣлъ на нее съ такимъ торжественнымъ видомъ, какъ будто собирался сказать проповѣдь, но сказалъ только:
— Вышла ошибка, м-съ Дормеръ-Смитъ.
— Ошибка? — повторила она съ удивленіемъ: — какая?
— Насчетъ меня. Я имѣю поводъ предполагать, что вы получили ложное понятіе обо мнѣ.
— Надѣюсь, что нѣтъ, потому что я о васъ очень хорошаго мнѣнія, — сказала она съ любезной улыбкой.
Теодоръ съ важностью поклонился.
— Вы очень добры, — отвѣчалъ онъ: — но мнѣ необходимо разъяснить одно недоразумѣніе. Вы, можетъ быть, думаете… кто-нибудь, можетъ быть, сказалъ вамъ… вышли, кажется, пустыя сплетни насчетъ меня и м-съ Гедлоу… говорили, будто между нами есть что-то особенное.
— Это было бы очень естественно, — замѣтила м-съ Дормеръ-Смитъ, всл.еще улыбаясь, но начиная удивляться, къ чему онъ клонитъ разговоръ.
— А мнѣтакъ кажется весьма непріятнымъ, что человѣкъ не можетъ бывать часто въ домѣ, гдѣ есть дѣвица, хотя бы онъ былъ знакомъ въ этомъ домѣ съ дѣтства, безъ того, чтобы люди не выдумали, будто онъ съ нею помолвленъ.
— Для дѣвицы это еще непріятнѣе, чѣмъ для молодаго человѣка, — замѣтила Полина спокойно.
— О! да, да, конечно. Но и для молодаго человѣка это очень непріятно: это ставитъ его въ ложное положеніе. Я сейчасъ только говорилъ объ этомъ съ Мэй.
Какъ только онъ назвалъ ея племянницу просто по имени, м-съ Дормеръ-Смитъ сейчасъ же догадалась въ чемъ дѣло и пришла въ неописанное смятеніе. Такъ вотъ какую штуку выкинулъ ея тихій, скромный, образцовый молодой человѣкъ, который всегда такъ возставалъ противъ неравныхъ браковъ! Положительно, между всѣми женщинами въ мірѣ не было другой, которую судьба преслѣдовала бы такъ, какъ ее!
— О! вы напрасно завели такой разговоръ съ м-съ Чефингтонъ; по моему, въ этомъ не было никакой надобности, — сказала она холодно, прерывая его, но онъ былъ въ такомъ состояніи, что подобный намекъ уже не могъ ни образумить, ни остановить его.
— Подождите минуту, — сказалъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе: — если вы дадите мнѣ кончить, что я началъ говорить, вы увидите… Я, какъ вы, вѣроятно, уже замѣтили, глубоко привязанъ къ вашей племянницѣ…
— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила м-съ Дормеръ-Смитъ слабымъ голосомъ: — я никогда не замѣчала…
— Если вы не замѣчали, значитъ вы не туда смотрѣли. Иначе характеръ моего вниманія врядъ ли могъ бы остаться незамѣченнымъ.
— И вы говорите… вы сказали… моей племянницѣ…
— Да, я сказалъ сегодня, какъ глубоко я люблю ее.
— Праведное небо! — прошептала м-съ Дормеръ-Смитъ, въ изнеможеніи опуская голову на подушки дивана: — и что же она вамъ отвѣтила?
— Она… она въ сущности ничего мнѣ не отвѣтила. Она была взволнована и испугана, и кажется, вѣритъ глупой сплетнѣ о моихъ отношеніяхъ къ м-съ Гедлоу. Но, я надѣюсь, вы ей объясните…
— Прошу васъ, m-r Бренсби, оставимъ этотъ разговоръ. Я крайне сожалѣю, что все это случилось.
— Но я еще не знаю, имѣю ли я причину отчаяваться, — отвѣчалъ онъ наивно.
Этого Полина ужъ не могла вынести: она встала съ дивана и ушла отъ него, проговоривъ жалобно:
— Ни слова больше объ этомъ, прошу васъ, ни слова… Я, право, не могу въ настоящую минуту слушать васъ…
Тѣмъ разговоръ и кончился. Вечеромъ этого дня, когда гости разъѣхались, м-съ Дормеръ-Смитъ послала за мужемъ, прося прійти къ ней въ уборную и повѣдала ему, что у нихъ вышло съ молодымъ Бренсби. Его негодованіе на претензіи молодаго человѣка было почти такъ же сильно, какъ ея собственное, хотя было, можетъ быть, основано на иныхъ причинахъ.
— Тебѣ придется поговорить съ нимъ, Фредерикъ, — сказала она: — уходя, онъ, кажется, пробормоталъ что-то насчетъ того, что пріѣдетъ завтра утромъ за отвѣтомъ. Я, конечно, къ нему не выйду. Я не могу выносить подобныхъ разговоровъ; это слишкомъ дѣйствуетъ мнѣ на нервы. Ссориться съ нимъ, разумѣется, не нужно; дай только вѣжливо понять ему, что объ этомъ и рѣчи быть не можетъ. Къ счастію, Мэй сама настолько возмущена этимъ нахальнымъ предложеніемъ, насколько я могла бы желать. Она вела себя сегодня премило; я очень довольна ею.
— Гмъ, да, не мѣшало бы ей быть повнимательнѣе къ дѣдушкѣ. Она даже не подошла къ нему послѣ обѣда; она, кажется, почти все время проговорила со старикомъ Бреггомъ.
— Фредерикъ, — сказала Полина тихимъ голосомъ: — знаешь ли ты, что леди Гаутенвель отчаянно гоняется за м-мъ Бреггомъ для своей старшей дочери Фелисіи.
— Можетъ ли быть.
— Да. Мнѣ говорила м-съ Гриффинъ. Онѣ готовы перевернуть весь свѣтъ вверхъ дномъ, лишь бы поймать его.
— Неужели? Что жъ, желаю имъ успѣха.
— А я, напротивъ, вовсе не желаю имъ успѣха; этотъ человѣкъ достоинъ лучшей участи. У Фелисіи ужасный характеръ, и ея мамаша, говорятъ, по уши въ долгахъ, потому что жила не по состоянію. Но врядъ ли имъ удастся поймать его: у него, кажется, есть на примѣтѣ кое-кто получше.
Она сказала это такимъ значительнымъ тономъ, что онъ вдругъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на жену съ недоумѣніемъ.
— Что ты хочешь сказать? — спросилъ онъ рѣзко.
М-съ Дормеръ-Смитъ схватилась обѣими руками за голову.
— Не говори такъ громко, прошу тебя, — сказала она: — сегодняшній вечеръ страшно разстроилъ мнѣ нервы. Я хочу сказать, что m-r Бреггу, кажется, нравится наша Мэй. Это была бы для нея великолѣпная партія.
— ЧІо? — почти вскрикнулъ Фредерикъ, забывъ просьбу супруги не говорить громко: — старику Бреггу жениться на этомъ ребенкѣ?
Полина повернулась къ мужу и посмотрѣла на него значительно.
— Фредерикъ, — сказала она, отчеканивая каждое слово: — m-r Бреггу нѣтъ и пятидесяти пяти лѣтъ, а дохода у него слишкомъ шестьдесятъ тысячъ въ годъ.
XVI.
правитьТеодоръ принялъ отказъ не безъ протеста. Въ разговорѣ, который имѣлъ онъ на другой день съ m-r Дормеръ-Смитомъ, онъ неотступно требовалъ, чтобы ему позволили повидаться съ Мэй и намекнулъ, что она дѣйствуетъ по постороннему внушенію. Кромѣ того, онъ заявилъ съ надменною учтивостью, что онъ считаетъ себя глубоко оскорбленнымъ и что какъ сама Мэй, такъ и всѣ ея родные поступили съ нимъ очень дурно: сначала поощряли его исканія, а потомъ отвергли ихъ.
— Онъ, право, ужасный молодой человѣкъ, — сказала Мэй, когда тетка сообщила ей результатъ разговора: — и что ему вздумалось непремѣнно требовать отвѣта отъ меня самой? Развѣ онъ не могъ повѣрить тому, что сказалъ ему дядя Фредерикъ? Кромѣ того, онъ ужъ наканунѣ получилъ отвѣтъ отъ меня. Да, онъ такой самонадѣянный и такъ много о себѣ думаетъ, что ему не вѣрится, какъ это дѣвушка могла бы отказать ему по собственной волѣ.
— Самая мысль о томъ, чтобы я могла поощрять его исканія положительно смѣшна! — замѣтила м-съ Дормеръ-Смитъ, томно улыбаясь: — я жестоко обманулась въ немъ. Я считала его такимъ хорошимъ молодымъ человѣкомъ; я думала, что у него настолько есть такта и savoir-vivre чтобы понять… Но это только еще разъ доказываетъ, что никогда нельзя положиться на полувоспитанныхъ людей, которые не знаютъ свѣта.
Мэй была очень рада, что тетка приняла ея сторону, хотя ея образъ дѣйствій былъ для нея загадкой. Она никакъ не могла понять, почему предложеніе Теодора привело тетю Полину въ такое добродѣтельное негодованіе, хотя была ей очень благодарна за это негодованіе. — Странно, думала простодушная молодая дѣвушка: — почему же она считала его подходящей партіей для Конни? А Конни гораздо лучше меня; она такая красавица и всѣ ею такъ восхищаются!
Дѣйствительно, Констансъ Гедлоу, благодаря, главнымъ образомъ, м-съ Гриффинъ, провела въ Лондонѣ время такъ хорошо, какъ и сама не ожидала. Сезонъ ея могъ, въ полномъ смыслѣ слова, назваться блистательнымъ. Фешенебельные дома, о которыхъ она читала въ газетахъ и которые казались ей также недосягаемы, какъ если бы они находились на другой планетѣ, открыли ей свои неприступныя двери, и старые знакомые ея матери, встрѣтясь съ нею въ такихъ домахъ, нашли, что она премилая дѣвушка и, въ свою очередь, пригласили ее къ себѣ. Она приняла нѣсколько приглашеній погостить въ помѣстьяхъ и не располагала воротиться домой раньше поздней осени.
М-съ Гриффинъ съ большимъ участіемъ слѣдила на ея успѣхами и находила, что эта молодая дѣвушка блистательный примѣръ преимуществъ, которыя даетъ «порода».
— Я слышала, что она была воспитана съ грѣхомъ пополамъ въ какомъ то провинціальномъ пансіонѣ, — сказала однакожъ эта почтенная старушка м-съ Дормеръ-Смитъ: — а между тѣмъ посмотрите, какъ она ведетъ себя, какое у ней замѣчательное самообладаніе. Она никогда не сдѣлаетъ ошибки; за нее никогда не приходится краснѣть. Въ ней и слѣда нѣтъ той бойкости, какою отличается большая часть дѣвицъ, не получившихъ столичнаго образованія. Она никогда ничѣмъ не увлекается. И какъ она напоминаетъ мнѣ своего дѣдушку, бѣднаго Чарлививерса — прибавила м-съ Гриффинъ: — точь въ точь какъ у него!
Лондонскій сезонъ подходилъ уже къ концу, когда м-съ Доббсъ получила два письма: одно отъ Мэй, другое отъ м-съ Дормеръ-Смитъ. Когда въ этотъ вечеръ къ ней, по обыкновенію, пришелъ m-r Весергедъ, она объявила ему, что получила письмо отъ племянницы и намѣрена прочесть ему его. М-r Весергедъ очень обрадовался, усѣлся у камина — и приготовился слушать. Каминъ былъ наполненъ по времени года зелеными вѣтками, вмѣсто горячихъ угольевъ, но m-r Весергедъ не понималъ, чтобы можно было сидѣть и зимой и лѣтомъ, гдѣ нибудь иначе какъ у «камелька».
М-съ Доббсъ развернула письмо и начача читать:
«Дорогая бабушка! Вчера я сказала тетѣ Полинѣ, что какъ скоро сезонъ кончится, я уѣду домой. Тетя очень добра ко мнѣ и дядя Фредерикъ также, но какъ ни хорошо мнѣ у нихъ, а дома, съ вами, все-таки лучше».
При этихъ словахъ, m-r Весергедъ хлопнулъ себя по бедру и вынулъ трубку изо рта, намѣреваясь сказать что-то, но м-съ Доббсъ сдѣлала ему знакъ, чтобы онъ молчалъ. Онъ опять сунулъ трубку въ ротъ, медленно провелъ пальцемъ по своему длинному носу и кивнулъ головой, въ знакъ того, что слушаетъ. М-съ Доббсъ продолжала читать:
"И вдругъ, представьте себѣ мое удивленіе! тетя Полина объявляетъ мнѣ, что отецъ мой желаетъ, чтобы я совсѣмъ поселилась у нея! Этого я вовсе не желаю. И вы, конечно, не желаете, не правда ли, дорогая моя бабуся? А такъ, какъ мы съ вами обѣ хотимъ одного и того же, то папа, я думаю, не станетъ стоять на своемъ. Я напишу ему объ этомъ и ужъ написала бы сегодня же утромъ, да у меня нѣтъ его адреса, а тетя Полина не можетъ или не хочетъ дать мнѣ его. Прошу васъ, пришлите мнѣ его съ первой же почтой. Я прямо выскажу папа, что я чувствую. Я вовсе не дорожу тѣмъ, что тетя Полина называетъ свѣтскимъ обществомъ. Хорошо пожить въ свѣтѣ немножко, какъ пріятно побывать въ театрѣ, зная, что когда піеса кончится, воротишься домой къ дѣйствительной жизни, а жить такою жизнью изъ года въ годъ, по моему, тоже, что питаться восковыми плодами или деревянной крашеной индѣйкой, какую, я помню, вы разъ подарили мнѣ, когда я была маленькая. Прошу васъ, отвѣчайте мнѣ скорѣй, скорѣй. Меня приглашаютъ въ Августѣ въ Шотландію; у дочери м-съ Гриффинъ есть тамъ охотничій домикъ. То есть домикъ то, вѣроятно, принадлежитъ ея мужу, но здѣсь почти никто не говоритъ о герцогѣ, а всѣ говорятъ только о герцогинѣ.
— Какова наша Миранда! — толкается себѣ между герцогами и герцогинями! — не утерпѣлъ замѣтить дядя Джо и чмокнулъ губами, словно съѣлъ что-то очень вкусное.
«Тетя Полина, — продолжала читать м-съ Доббсъ, оставивъ его замѣчаніе безъ отвѣта: — ѣдетъ въ Карлсбадъ, дядя Фредерикъ отправляется съ компаніей ловить рыбу въ Норвегію; дѣтей посылаютъ на ферму, а меня м-съ Гриффинъ берется отвезти въ Шотландію. По мнѣ гораздо, гораздо больше хотѣлось бы на годъ въ нашъ милый Ольдчестеръ, домой къ роднымъ, которые меня любитъ и которыхъ я люблю всей душой. Бабушка, голубушка, миленькая, напишите мнѣ, чтобы она прислала меня къ вамъ обратно. И не забудьте же прислать мнѣ папашинъ адресъ. Я рѣшилась написать ему, что бы тамъ не говорила тетя Полина. Онъ мой отецъ и я имѣю право высказать ему, что я чувствую».
— Дальше можно и не читать, — сказала м-съ Доббсъ, складывая письмо: — въ концѣ она, разумѣется, пишетъ поклонъ дорогому дядѣ Джо. Этого она никогда не забываетъ.
Нѣсколько минутъ оба молчали, m-r Весергедъ — человѣкъ, какъ, вѣроятно, давно уже замѣтилъ читатель, съ весьма нѣжнымъ сердцемъ — усердно сморкался и отиралъ глаза, даже не скрывая слезъ.
— Выпишите ее, ради Бога, сюда, Сара, хоть не надолго, — сказалъ онъ, наконецъ: — вѣдь она, голубушка, сохнетъ, чахнетъ съ тоски по васъ, это ясно, какъ день.
М-съ Доббсъ сидѣла чинно, стараясь казаться спокойною. Она и сама втайнѣ поплакала надъ этимъ письмомъ, но теперь ей хотѣлось обсудить дѣло хладнокровно, и ей было немножко досадно на Джо за то, что онъ, по ея выраженію, «разрюмился»: это, вѣдь, было очень заразительно. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она была и благодарна ему за его слезы и побранила его такъ, что онъ могъ ясно видѣть это.
— Полноте дурить, Джо, — сказала она ласково: — бѣда вамъ съ вашимъ сердцемъ; я думаю, всѣ то, всѣ водятъ васъ черезъ это за носъ, другъ мой сердечный. Поговоримъ обстоятельно; мнѣ именно нужно посовѣтоваться съ вами по этому дѣлу. Вмѣстѣ съ письмомъ отъ Мэй я получила еще другое, отъ ея тетки. Вотъ оно, слушайте:
«Многоуважаемая м-съ Доббсъ! считаю долгомъ объяснить вамъ, почему весьма важно, чтобы племянница моя непремѣнно поѣхала въ Гленгоури. Въ числѣ гостей, которые приглашены провести тамъ нѣсколько времени, будетъ одинъ джентльменъ, который очень къ ней внимателенъ, человѣкъ съ княжескимъ состояніемъ. Я имѣю основаніе думать, что и Мэй расположена къ нему, но нужно дать ему время и случай объясниться. Лучшаго случая для этого не можетъ быть нигдѣ, какъ въ Гленгоури, и я скажу вамъ, за тайну, что герцогиня, по просьбѣ своей матери, а моей пріятельницы м-съ Гриффинъ, нарочно пригласила ихъ гостить къ себѣ вмѣстѣ. Надѣюсь, поэтому, что въ интересахъ моей племянницы, вы постараетесь уговорить ее ѣхать туда. Она хочетъ написать своему отцу; это было бы безразсудно и только раздражило бы брата, послѣ того, какъ онъ предоставилъ мнѣ полную свободу дѣйствовать относительно ее, какъ мнѣ заблагоразсудится. Если ей посчастливится въ поѣздкѣ въ Шотландію, то она будетъ пристроена моими стараніями такъ, что ей позавидуютъ многія дочери лордовъ и перовъ. Мужъ мой и я вполнѣ полагаемся на ваше благоразуміе и убѣждены, что вы постараетесь помочь намъ въ нашихъ заботахъ о ея судьбѣ, насколько это будетъ въ вашей власти. Надѣюсь, что письмо это останется между нами, и что Мэй въ особенности никогда не узнаетъ о немъ. Душевно уважающая васъ П. Дормеръ-Смитъ».
— Что вы скажете объ этомъ письмѣ, Джо? — спросила м-съ Доббсъ, окончивъ чтеніе: — вѣдь, необходимо принять его во вниманіе, какъ вы думаете?
М-r Весергедъ глубокомысленно наклонилъ голову и потеръ пальцемъ носъ.
— Скажите мнѣ Сара, — проговорилъ онъ: — чего вы собственно хотите для Мэй. Вы хотите, чтобы она была счастлива, не такъ-ли?
— Конечно, я хочу, чтобы она была счастлива, чтобы она получила свои права, — отвѣчала и съ Доббсъ, сжавъ губы съ выраженіемъ непреклонной рѣшимости.
— Да, да, ея права, — повторилъ онъ, какъ бы машинально.
— Зять мой самъ по себѣ не принесъ пользы никому изъ насъ, ни мнѣ, ни дочери моей, ни внучкѣ. Если его имя можетъ принести пользу Мэй, то такъ и должно быть, и будетъ.
— Да, да, — согласился Джо: — только видите, не всегда разберешь, на что именно человѣкъ имѣетъ право.
— Я знаю, на что имѣетъ право Мэй, — прервала его м-съ Доббсъ, рѣзко.
— А когда человѣкъ и получаетъ свои права, это не всегда ведетъ къ его счастью, — продолжалъ m-r Весергедъ, какъ бы въ раздумьи: — каждый человѣкъ хочетъ быть счастливъ, въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. А выходитъ, какъ будто Мэй не чувствуетъ себя вполнѣ счастливой между герцогами и герцогинями.
— Удивляюсь, какъ вы это рѣшились вымолвить, что-нибудь подобное, про вашихъ хваленыхъ аристократовъ! — замѣтила м-съ Доббсъ съ жаромъ.
— Видите-ли въ чемъ дѣло, Сара, — сказалъ онъ: — Мэй была воспитана просто, жила долго съ нами въ нашемъ скромномъ быту, можетъ быть, замѣтьте, я говорю, только можетъ быть ей оттого и неловко между этими важными барами.
— Что же, по вашему, она ихъ не стоитъ? — вспылила м-съ Доббсъ: — если вы на это бьете, такъ позвольте вамъ сказать, что это, батюшка, чушь голая чушь, да и удивляюсь я, какъ такой умный человѣкъ, какъ вы, можетъ нести такую околицу! Еслибы вы сказали, что они ее нестоятъ, это была бы иная рѣчь. Неужели вы думаете, что ея тетушка — незабудьте, что она хоть и дура, а все-таки знатная и воспитанная дура, согласилась-бы принять Мэй къ себѣ, представить ее ко двору, ввести въ знатнѣйшіе дома, еслибы моя дѣвочка не дѣлала ей чести? Конечно, нѣтъ? Я, право, удивляюсь вамъ, Джо. Я думала, ты все-таки больше знаете свѣтъ и людей.
Наступило опять молчаніе. М-съ Доббсъ откинулась на спинку кресла и начала обмахивать платкомъ свое разгорѣвшееся лицо. М-r Весергедъ докурилъ свою трубку, уложилъ ей въ футляръ, и нѣсколько времени, сидѣлъ, не говоря ни слова и робко поглядывая на хозяйку. Наконецъ, м-съ Доббсъ опять заговорила.
— Меня больше всего озабочиваетъ будущность Мэй, — сказала она: — я ужъ старуха. Послѣ смерти моей, я не могу оставить ей почти ничего. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы она вышла замужъ. По моему, всѣмъ дѣвушкамъ нужно выходить замужъ. Изъ людей моего друга никто ей не пара, а какой бы порядочный человѣкъ сталъ искать ее въ моей каморкѣ въ Фреярсъ-Роу? Вѣдь, вамъ все это извѣстно, Джо Весергедъ; мы съ вами не разъ толковали объ этомъ.
Дѣйствительно, они не разъ заводили между собою разговоръ на эту тему, мо m-r Весергедъ понималъ очень хорошо, что м-съ Доббсъ, говоря объ этомъ теперь, желаетъ убѣдить не его, а сама себя.
— Что-жъ, — сказалъ онъ: — если вѣрить тому, что пишетъ эта добрая барыня, Мэй представляется случай выйдти замужъ хорошо. За ней ухаживаетъ человѣкъ «съ княжескимъ состояніемъ». Одно это слово чего стоитъ!
— Да, и, конечно, м-съ Дормеръ-Смитъ не назвала бы княжескимъ состояніемъ какія нибудь пять, шесть тысячъ фунтовъ.
— Какія тутъ пять, шесть тысячъ! У этого господина, вѣрно, десятки, сотни тысячъ! — воскликнулъ дядя Джо, потирая носъ съ особеннымъ усердіемъ.
— Вѣроятно, такъ, — согласилась м-съ Доббсъ.
— Фу ты, пропасть!.. Молодецъ Миранда, какого туза подцѣпила. И тетушка ея пишетъ, что она также расположена къ нему.
— Пишетъ-то она, пишетъ, а я увѣрена, что Мэй, теперь, по крайней мѣрѣ, и въ грошъ его не ставитъ.
— Почему вы это думаете, Сара?
— Почему я думаю? Ахъ вы, простота, простота! То то вы, мужчины, всѣ на одинъ покрой: ничего въ этихъ дѣлахъ не смыслите. Неужели вы думаете, если бы Мэй была влюблена, она отказалась бы отъ поѣздки туда, гдѣ можетъ встрѣтить своего милаго? А ее тянетъ не туда, а сюда, въ Ольдчестеръ: гдѣ-жъ тутъ любовь?
— Да, и въ самомъ дѣлѣ, а мнѣ и не вдомекъ. Но послушайте, Сара: можетъ быть она не знаетъ, что и онъ приглашенъ.
М-съ Доббсъ призадумалась: мысль эта до сихъ поръ не приходила ей въ голову.
— Пожалуй, что вы и правы, — сказала она, помолчавъ съ минуту: — очень можетъ быть, что они не сказали ей ничего, и хорошо сдѣлали, если такъ; она именно способна навострить лыжи, коли узнаетъ, что ее хотятъ свести съ кѣмъ нибудь нарочно. Впрочемъ, хоть бы она теперь его и не любила, такъ можетъ потомъ полюбить: вѣдь и богачи бываютъ такіе, что въ нихъ любая дѣвушка влюбится. Везъ любви она замужъ не пойдетъ, за это я ручаюсь. А знаете ли, Джо, мнѣ нравится, что онъ полюбилъ Мэй, не смотря на то, что у нея гроша нѣтъ за душой. Вѣрно, онъ хорошій молодой человѣкъ.
Посовѣтовавшись еще нѣсколько времени съ своимъ старымъ пріятелемъ, м-съ Доббсъ рѣшилась написать м-съ Дормеръ-Смить и попросить ее прислать къ ней Мэй погостить до поѣздки въ Шотландію. Письмо было написано и отправлено на другое же утро; оно было такого содержанія:
«Многоуважаемая м-съ Дормеръ-Смитъ! Я получила ваше письмо и согласна съ вами, что жаль бы было, если бы моя внучка не приняла приглашенія, о которомъ вы говорите. Худаго отъ этой поѣздки ничего быть не можетъ, а пожалуй, что будетъ и хорошее. Если Мэй проведетъ у меня три или четыре недѣльки, передъ тѣмъ, какъ ѣхать въ Шотландію, я беру на себя доставить ее къ той дамѣ, которая хочетъ везти ее туда, пусть только она назначитъ, куда намъ къ ней пріѣхать. Я пишу къ Мэй съ этою же почтою и она скажетъ вамъ, что я ей предлагаю. Насчетъ адреса ея отца, я сама пишу ему въ Брюссель, съ оставленіемъ на почтѣ; другаго адреса у меня нѣтъ. Это я скажу и Мэй, и, по моему, она въ правѣ это знать. А насчетъ того, что Мэй ему напишетъ, не извольте безпокоиться: зная хорошо капитана Чефингтона, я могу завѣрить васъ, что онъ даже не отвѣтитъ на ея письмо. Уважающая васъ Сара Доббсъ.
Предложеніе это было принято, и двѣ недѣли спустя послѣ отправки вышеприведеннаго письма, Мэй Чефингтонъ была опять въ Ольдчестерѣ.
XVII.
правитьЧетыре мѣсяца времени не проходятъ безслѣдно ни для кого; въ такой промежутокъ со всякимъ происходитъ перемѣна, болѣе или менѣе замѣтная. Въ первый же вечеръ пріѣзда Мэй, м-съ Доббсъ подвела ее къ окошку, сквозь которое розовый свѣтъ чуднаго лѣтняго заката падалъ ей прямо на лице, и посмотрѣла на нее долгимъ, любящимъ взглядомъ, потомъ поцѣловала ее въ щеку, погладила по головѣ и сказала:
— Ты теперь ужъ не тотъ большой ребенокъ, съ которымъ я разсталась четыре мѣсяца назадъ. За это время ты стала женщиной, дитя мое. Благослови тебя Богъ!
Мэй рѣшительно объявила, что не перемѣнилась нисколько, и что она воротилась изъ „водоворота свѣтской суеты“ точно тою же Мэй, какою и попала туда. Но сама она нашла въ домѣ много перемѣнъ. Въ первую минуту Жасминный Коттеджъ, облятый розовыми лучами заката, очень ей понравился.
Маленькая пріемная благоухала цвѣтами, а крошечная спаленка, приготовленная для нея, была прелестнымъ бѣлымъ гнѣздышкомъ, въ которомъ такъ славно пахло лавенделемъ и сушеными розовыми листьями. Мэй пришла въ восхищеніе отъ домика, но, поживя въ немъ всего нѣсколько дней, убѣдилась, что онъ былъ дурно выстроенъ, неудобенъ, словомъ, вполнѣ могъ назваться одною изъ тѣхъ коробочекъ, о которыхъ м-съ Доббсъ всегда отзывалась съ такимъ пренебреженіемъ. Кромѣ того, въ домѣ замѣтенъ былъ во всемъ отпечатокъ бѣдности, какого она не помнила въ Фреярсъ-Роу. Наконецъ, что было всего хуже, сама бабушка стала какая-то хворая. Когда она по секрету намекнула объ этомъ дядѣ Джо, онъ сначала горячо заспорилъ съ ней, утверждая, что Сара все таже, что и была, и что она никогда не хвораетъ. Тѣмъ не менѣе, замѣчаніе Мэй заставило его повнимательнѣе приглядѣться къ м-съ Доббсъ, и онъ, къ великому своему удивленію, убѣдился, что она уже далеко не такъ энергична и дѣятельна, какъ была прежде. Но все-таки онъ не допускалъ, чтобы она могла быть больна. — Она теперь опять поправится, имѣлъ онъ однажды неосторожность сказать Мэй: — у нея просто духъ дѣйствуетъ на плоть. Она скучала безъ васъ, вотъ и все. Теперь вы опять съ ней и она живо поздоровѣетъ.
Слова эти еще болѣе утвердили Мэй въ рѣшимости не возвращаться больше въ Лондонъ. „Если дядя Фредерикъ и тетя Полина ужъ очень ко мнѣ пристанутъ“, думала она, „я пожалуй сдержу слово, съѣзжу въ Гленгоури, но потомъ ужъ ни за что не уѣду отъ бабушки. Долгъ мой не покидать ее, да и люблю я ее больше чѣмъ кого нибудь на свѣтѣ“.. Она написала отцу, сообщила ему объ этой рѣшимости и попросила его употребить деньги, которыя онъ тратилъ на ея пребываніе въ Лондонѣ, лучше на то, чтобы вознаградить ея бабушку за все, что она для нея сдѣлала. „За послѣднее время она какъ будто обѣднѣла“, писала она простодушно — и я увѣрена, дорогой папа, вы согласитесь со мной въ томъ, что мы обязаны помогать ей насколько въ нашей власти, послѣ всего добра, которое я отъ нея видѣла».
Больше всего занимала м-съ Доббсъ, послѣ пріѣзда Мэй, мысль о таинственномъ «джентльменѣ съ княжескимъ состояніемъ», который могъ сдѣлаться суженымъ ея внучки. но какъ она ни старалась, а не могла ни вывѣдать, что чувствуетъ Мэй къ этому господину, ни узнать, кто онъ такой. Однажды, она шутя завела съ ней общій разговоръ о поклонникахъ и женихахъ, но отвѣтъ Мэй былъ вовсе не такой, какого можно было ожидать отъ влюбленной дѣдушки.
— О! ради Бога, дорогая бабуся, не говорите мнѣ объ этомъ! — воскликнула она съ жаромъ: — мнѣ противно вспоминать, что на свѣтѣ есть женихи и поклонники.
Слова эти удивили старушку; она начала разспрашивать внучку, почему ей такъ противенъ этотъ вопросъ, и Мэй разсказала ей о сватовствѣ Теодора Бренсби.
— Ну, полно, полно, дитя мое, не гнѣвайся такъ на него, — сказала м-съ Доббсъ, выслушавъ ее со вниманіемъ: — бѣдный молодой человѣкъ! Мнѣ, право, жаль его.
— Не жалѣйте его бабушка, онъ того не стоитъ, — горячо возразила Мэй: — кто просилъ его свататься туда, гдѣ его на спрашивали?
— Однако, Мэй, — начала было старушка, невольно улыбаясь забавному негодованію внучки, но дѣвушка не дала ей договорить.
— Нѣтъ, погодите оправдывать его, бабушка, выслушайте прежде, что я вамъ скажу, — воскликнула она съ жаромъ: — ну положимъ, онъ ошибся, зачѣмъ же онъ не образумился, когда я ему прямо сказала, что не пойду на него! Нѣтъ, онъ и тутъ повѣрить не хотѣлъ, чтобы я могла ему отказать, и когда на другой день, дядя Фредерикъ подтвердилъ ему мои слова, онъ ему нагрубилъ и объявилъ — меня до сихъ поръ въ жаръ бросаетъ, когда я объ этомъ вспоминаю — будто я поощряла его исканія. Не понимаю, какъ онъ смѣлъ это сказать! Вѣдь, вы знаете, я все время думала, что онъ женихъ Конни Гедлоу. Всѣ въ Ольдчестерѣ такъ думали.
— «Всѣ» часто ошибаются насчетъ ближняго, Мэй. М-съ Симпсонъ говорила мнѣ, что молодой Бренсби нынѣшнимъ лѣтомъ вовсе не пріѣдетъ въ Ольдчестеръ.
— Тѣмъ лучше! Во всякомъ случаѣ, онъ не удостоитъ больше вашъ домъ своимъ посѣщеніемъ. Помните, какъ онъ однажды вечеромъ пришелъ къ намъ въ Фреярсъ Роу? Кто бы могъ догадаться тогда, что у него было на умѣ!
Мэй еще долго болтала въ этотъ вечеръ весело и беззаботно, описывая своихъ лондонскихъ знакомыхъ. Но никто въ ея описаніи не подходилъ къ таинственной личности, о которой сообщила ей м-съ Дормеръ-Смитъ.
— Можетъ быть она оттого и не поминаетъ о немъ, что онъ ей нравится, — думала м-съ Доббсъ: — дѣвушки, вѣдь, отлично умѣютъ хранить тайну такого рода: имъ, боязно не только говорить, но даже думать о чемъ нибудь такомъ. Если бы я увидѣла его и ее вмѣстѣ, я бы сейчасъ догадалась, какъ у нихъ дѣла.
Но случая видѣть ихъ вмѣстѣ не представлялось, и «джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ» оставался облеченнымъ въ непроницаемую тайну.
Между тѣмъ, Мэй. побывала у всѣхъ своихъ старыхъ знакомыхъ, и всѣ нашли, что лондонскій сезонъ не испортилъ ее нисколько. Лишь одно критическое око взглянуло на нее иначе! m-r Себастьянъ Бмъ Симпсонъ нашелъ, что «м-съ Чефингтонъ заважничала».
Одинъ изъ первыхъ визитовъ Мэй былъ въ КолледжъКведъ. Каноникъ принялъ ее съ прежнею отеческою благосклонностью, но въ пріемѣ м-съ Гедлоу проглядывала, сквозь обычное радушіе, чуть замѣтная холодность. Причиною тому была маленькая материнская ревность по поводу Теодора Бренсби. Правда, Констансъ повидимому и не думала о немъ, и, вѣроятно, не пошла бы за него, если бы онъ посватался, а все-таки, по мнѣнію м-съ Гедлоу, ему бы слѣдовало за нее посвататься — и вдругъ, въ Ольдчестеръ дошелъ слухъ, что онъ ухаживаетъ за м-съ Чефингтонъ! Но холодность задѣтой за живое матери Конни быстро растаяла отъ горячихъ похвалъ, которыми Мэй осыпала свою подругу; она описывала такъ подробно и съ такимъ увлеченіемъ успѣхи Констансъ въ обществѣ! Что успѣхи эти были дѣйствительно блистательны, подтвердилъ и Оуэнъ Риверсъ, который, по своему обыкновенію, вдругъ слетѣлъ въ одно прекрасное утро, какъ съ облаковъ, въ маленькую оригинальную пріемную м-съ Гедлоу. — Вы знаете, тетя, сказалъ онъ — что самъ по себѣ я нисколько не дорожу подобными успѣхами: по моему, эта игра свѣчъ не стоитъ, но кузина думаетъ иначе, и что она имѣла успѣхъ въ столичномъ обществѣ, это несомнѣнно. Старый лордъ Кестлькомбъ по уши влюбленъ въ нее. И что еще важнѣе, въ нее влюблена и м-съ Гриффинъ. Мы съ вами, тетя Дженъ, всегда признавали, что она красавица, и могли бы засвидѣтельствовать это передъ кѣмъ угодно. Но, вѣдь, есть люди, которые и своимъ глазамъ не вѣрятъ: чтобы убѣдиться въ красотѣ женщины, имъ непремѣнно нужно свидѣтельство нѣсколькихъ лордовъ, пэровъ и тому подобныхъ герольдическихъ созданій.
— И тетя Полина влюблена въ Конни, — сказала Мэй: — мнѣ бы слѣдовало даже ревновать къ ней: тетя всегда ставитъ мнѣ ее въ примѣръ, какъ образцовую дѣвушку. Но я это и раньше знала; вѣдь и я не дождалась свидѣтельства герольдическихъ созданій, чтобы начать восхищаться ею, не правда-ли, м-съ Гедлоу?
Могло ли сердце матери устоять противъ такихъ заявленій? Оно и не устояло. Мэй опять стала своей въ домѣ m-r Гедлоу. Каноникъ скучалъ безъ дочери и неохотно согласился отпустить ее въ Лондонъ такъ надолго. Онъ любилъ видѣть около себя молодыя лица, и Мэй, какъ ближайшая подруга Конни, была ему особенно дорога. Сначала Мэй неохотно уходила въ гости, ей хотѣлось сидѣть дома съ бабушкой, но м-съ Доббсъ сама просила ее бывать чаще у знакомыхъ.
— Развлекайся, душа моя и веселись, насколько можешь веселиться въ нашей тиши, — сказала она внучкѣ: — что тебѣ сидѣть день деньской сиднемъ въ этой мурьѣ со старухой. Да и я днемъ занята, и мнѣ некогда сидѣть съ тобой, а вечеромъ ты придешь домой, мы и потолкуемъ, ты и разскажешь мнѣ, гдѣ была и что подѣлывала.
Мэй послушалась ее, тѣмъ болѣе, что втайнѣ рѣшилась не уѣзжать больше изъ Ольдчестера. — Еще успѣю побыть съ бабушкой, жизнь долга! думала она, разсчитывая на завтрашній день съ беззаботностью молодости, и стала больше ходить въ гости, то къ тѣмъ, то къ другимъ знакомымъ. Чаще всего навѣдывалась она въ Колледжъ-Кведъ къ Гедлоу; не проходило почти дня, чтобы она у нихъ не побывала. Она любила проводить жаркіе послѣполуденные часы у нихъ въ саду, въ прохладной тѣни тисоваго дерева, то шила, помогая м-съ Гедлоу въ домашней работѣ, то разматывала шерсть на чулки канонику, то дѣлала букеты для украшенія пріемной. Фоксъ раздѣлялъ свое вниманіе между ею и хозяйкой. Тихая Вендъ мирно катила свои свѣтлыя волны вдоль зеленой изгороди, цвѣты цвѣли, птички щебетали, издали доносились въ садикъ веселые голоса играющихъ дѣтей и тихій звонъ соборныхъ колоколовъ — словомъ, все было, какъ прошлымъ лѣтомъ.
А все-таки между прошедшими и нынѣшними лѣтними днями въ тѣни тисоваго дерева замѣчалась разница. Во-первыхъ, не было Констансъ, во-вторыхъ, не было Теодора. Объ отсутствіи первой Мэй жалѣла, хотя и радовалась, что подруга ея веселится въ Лондонѣ; отсутствіемъ же втораго она, конечно, была очень довольна. Но не это же приводило ее въ такое настроеніе, что она ничего больше не желала, какъ только сидѣть по цѣлымъ часамъ подъ тисовымъ деревомъ и разматывать сѣрую шерсть, не отрицательное же удовольствіе, которое испытывала она отъ того, что не симпатичный ей человѣкъ былъ далеко отъ нея, заставляло ее просыпаться съ мыслію объ этихъ часахъ и засыпать съ мыслію объ нихъ? Можно было думать, что лондонскій сезонъ вмѣсто того, чтобы отбить у нея охоту къ тихимъ радостямъ домашней жизни, сдѣлалъ ихъ, напротивъ, для нея еще дороже.
А жизнь въ Ольдчестерѣ вообще и въ домѣ каноника въ особенности дѣйствительно была тиха. Мери Райнгъ и дѣвицы Бертонъ очень рѣдко появлялись въ Коледжъ-Кведѣ съ тѣхъ поръ, какъ уѣхала Констансъ. Изъ мужчинъ въ Коледжъ-Кведѣ бывали только товарищи и сослуживцы каноника, членъ мѣстнаго духовенства, да еще изрѣдка маіорь Миттонъ и докторъ Гечъ.
Старая м-съ Бертонъ сказала однажды Мэй: — не понимаю, какъ вы не умрете здѣсь со скуки, послѣ жизни у вашей тетушки въ Лондонѣ. Но я увѣрена, что вы только отдыхаете. Я слышала, вы поѣдете осенью въ Гленгоури. Счастливица! У герцогини, вѣроятно, будетъ самое тонное общество.
Мэй начала горячо увѣрять ее, что она вовсе не скучаетъ въ Ольдчестерѣ. Самая мысль о томъ, чтобы она могла скучать дома, смѣшила ее, напротивъ, ей казалось, что она никогда еще не была такъ счастлива.
— Удивляюсь я, почему Віолетта Бертонъ находитъ, что въ Ольдчестерѣ скучно, — сказала она въ тотъ же день м-съ Гедлоу: — Я никакъ не могла ее увѣрить, что мнѣ здѣсь весело.
— Віолеттѣ Бертонъ ни въ какомъ случаѣ не слѣдовало бы скучать, моя милочка, — серьезно отвѣчала м-съ Гедлоу: — у нея есть важная цѣль въ жизни. Она первая искусница играть въ лаунъ-теннисъ во всемъ графствѣ, а съ такимъ блистательнымъ талантомъ скука должна была быть не мыслима.
Отвѣтъ этотъ показывалъ, что при всей кротости м-съ Гедлоу у нея былъ язычекъ одного пошиба съ тѣмъ, какимъ обладалъ ея племянникъ, m-r Оуэнъ Риверсъ.
— Мнѣ, кажется, — вставилъ свое слово Оуэнъ, случившійся тутъ же: — каждый человѣкъ носитъ въ себѣ свой собственный запасъ скуки, независимо отъ внѣшнихъ обстоятельствъ. Впрочемъ, бываютъ и внѣшнія обстоятельства, при которыхъ человѣкъ, самый недоступный скукѣ, принимается страшно хандрить. Я, напримѣръ, умеръ бы со скуки, если бы меня сослали въ такую мѣстность, гдѣ вовсе нельзя достать табаку, или заставили бы меня всякій день читать парламентскія пренія.
— Или бывать три раза въ недѣлю на лондонскихъ концертахъ у м-съ Пайперъ, — вставила со смѣхомъ свое словечко Мэй: — вы не повѣрите, какой онъ безнадежный еретикъ въ музыкѣ, м-съ Гедлоу. Даже добрѣйшій m-r Свитингъ отступился отъ него въ отчаяніи, а леди Монеттъ утверждаетъ, что его нужно навсегда изгнать изъ общества людей музыкальныхъ.
— Я думаю, онъ не ходилъ бы къ м-съ Пайперъ, если бы ему тамъ не нравилось, — замѣтила м-съ Гедлоу: — Оуэнъ вообще любитъ, чтобы его жалѣли, когда ему приходится дѣлать, что ему непріятно. Онъ представлялся жертвою, осужденною слушать артистовъ, посѣщавшихъ м-съ Пайперъ, а самъ наслаждался ихъ игрой и пѣніемъ.
— Наслаждался! О! праведное небо! — воскликнулъ Оуэнъ, махая трубкой въ знакъ протеста.
— Такъ зачѣмъ же ты ходилъ туда?
На этотъ прямой вопросъ Оуэнъ не вдругъ отвѣтилъ, но, наконецъ, проговорилъ, держа трубку въ зубахъ.
— Были и вознагражденія.
Нѣсколько времени всѣ молчали. Вдругъ м-съ Гедлоу обернулась къ племяннику и сказала ему серьезно:
— Знаешь что, Оуэнъ? мнѣ, право, досадно смотрѣть на тебя.
— Неужели, тетя Дженъ? А я думалъ, вамъ пріятно смотрѣть на такого писанаго красавца, какъ я.
— Не въ томъ сила, красивъ ты, или не красивъ, а въ томъ, что ты не приносишь никакой пользы. Право, грустно смотрѣть, какъ ты губишь свою жизнь.
— Напротивъ, я веду жизнь самую пріятную, особенно въ настоящую минуту, — сказалъ Оуэнъ, *облокотясь рукой на столъ и смотря на нее изъ подъ полей своей соломенной шляпы.
— Развѣ мы должны думать только о томъ, чтобы жизнь была пріятной?
— Для меня это главное, — отвѣчалъ Оуэнъ невозмутимо.
— Вотъ какъ ты разсуждаешь. Ну, послушай, Оуэнъ, ссориться мы съ тобой не будемъ.
— Дорогая тетя Дженъ, да развѣ я когда-нибудь ссорюсь съ вами?
— Ты хуже дѣлаешь. Я боюсь, что ты неисправимъ. И всякій скажетъ, что я права. Спроси у Мэй, что она думаетъ?
Мэй вздрогнула и вся вспыхнула, но не подняла глазъ съ шитья, которымъ занималась, и не сказала ничего.
— Нѣтъ, я не стану спрашивать у м-съ Чефингтонъ, — сказалъ со смѣхомъ Оуэнъ: — она пристрастна къ вамъ и непремѣнно приметъ вашу сторону.
— Вовсе нѣтъ, у нея есть свои убѣжденія, не правда-ли, Мэй?
— Нельзя же не имѣть убѣжденій, — робко проговорила Мэй.
— О! Боже мой, м-съ Чефингтонъ, какое рѣзкое заключеніе! Нельзя же не имѣть убѣжденій! Можно подумать, что вы были воспитаны посреди мудрецовъ и никогда не слыхали о знаменитомъ большинствѣ Томаса Карлейля.
— Я была воспитана бабушкой, — сказала Мэй, взглянувъ на него своими ясными глазами.
— Ну, вотъ, не далеко ходить! — воскликнула м-съ Гедлоу: — спроси-ка у м-съ Доббсъ, что она думаетъ о молодомъ человѣкѣ, хорошо воспитанномъ, даровитомъ, умномъ, — а! не отпирайся, у тебя есть и умъ и дарованія, тѣмъ хуже для тебя, который сидитъ на мѣстѣ лѣнтяемъ, какъ заяцъ въ норѣ, и пропускаетъ впередъ себя всѣхъ пустоголовыхъ черепахъ.
— Браво, тетя Дженъ! Мнѣ очень нравится ваше сравненіе. И какъ это мѣтко сказано: пустоголовыя черепахи!
— Да, да, смѣйся! Если бы тебѣ пришлось выслушать мнѣніе о тебѣ м-съ Доббсъ, тебѣ бы не поздоровилось, за это я тебѣ ручаюсь, — сказала м-съ Гедлоу, положительно начиная сердиться.
— А вотъ я спрошу у нея, — сказалъ Оуэнъ, вставая: — какъ вы думаете, можно будетъ спросить, м-съ Чефингтонъ?
— Отчего же, можно, если у васъ хватитъ духу, — отвѣчала Мэй, взглянувъ на него съ улыбкой.
— Нѣтъ, я серьезно говорю, — сказалъ Оуэнъ: — мнѣ ужъ давно хочется познакомиться съ м-съ Доббсъ. Какъ вы думаете, не сочтетъ она за дерзость съ моей стороны, если я сдѣлаю ей визитъ?
— Нисколько, — отвѣчала Мэй, опуская глаза и опять усердно принимаясь шить: — она слышала о васъ… то есть, какъ о племянникѣ м-съ Гедлоу.
На томъ разговоръ и кончился. М-съ Гедлоу не вспомнила о немъ больше, а Мэй хотя и вспомнила, но повторяла самой себѣ, что m-r Риверсъ шутилъ и ни за что не придетъ къ нимъ. Она старалась увѣрить въ этомъ сама себя тѣмъ усерднѣе, что ей именно хотѣлось, чтобы онъ познакомился съ бабушкой. Между тѣмъ, на другой же день, воротясь откуда-то изъ гостей, она узнала, что безъ нея былъ m-r Риверсъ. За этимъ первымъ посѣщеніемъ послѣдовали другія. М-съ Доббсъ сначала принимала его радушно, какъ племянника м-съ Гедлоу, но вскорѣ онъ съумѣлъ расположить ее жъ себѣ и лично. М-r Весергедъ также искренно полюбилъ его. — Вотъ это такъ джентльменъ, чистое серебро, а не бирмингемское накладное. Какая разница съ молодымъ Бренсби! Тотъ надутый, дерзкій самохвалъ, впрочемъ чего же и было ожидать отъ внука стараго трактирщика Раббита? Въ этомъ вся и суть.
— М-r Риверсъ хорошій. человѣкъ, и чистый радикалъ, Джо, — отвѣчала м-съ Доббсъ, взглянувъ на него искоса.
— Еслибы между радикалами не было такихъ людей, радикализмъ скоро бы закрылъ лавочку, — отвѣчалъ m-r Весергедъ съ досадой: — что вы тамъ себѣ ни говорите, Сара, а я не измѣню своему убѣжденію: сверху идетъ много хорошаго, а снизу мало.
М-съ Доббсъ ничего не отвѣтила, только лукаво улыбнулась, довольная, что поддразнила его.
XVIII.
правитьВскорѣ Оуэнъ душею привязался къ м-съ Доббсъ. Онъ восхищался ея прямодушіемъ на словахъ и на дѣлѣ ея здравомысліемъ, простотою и безпритязательностью, и главное ея непреклонною твердостью характера, которую смягчала рѣдкая сердечная доброта. Въ самомъ началѣ ихъ знакомства онъ сказалъ ей:
— Знаете, зачѣмъ я собственно пришелъ къ вамъ, м-съ Доббсъ? Тетя Дженъ посовѣтовала мнѣ спросить васъ, что вы думаете обо мнѣ и о моемъ образѣ жизни. Вотъ я и пришелъ къ вамъ съ просьбой, скажите мнѣ ваше мнѣніе обо мнѣ.
— М-съ Гедлоу, вѣроятно, шутила, — отвѣчала м-съ Доббсъ, уклоняясь отъ прямаго отвѣта.
— Да я то не шучу. Еще разъ прошу васъ, скажите мнѣ ваше мнѣніе, и главное откровенно.
— Ужъ если я скажу вамъ, что я объ васъ думаю, такъ скажу откровенно, въ этомъ вы можете быть увѣрены.
— Того то мнѣ и надо. Тетя Дженъ бранитъ меня за то, что я нигдѣ не служу, и называетъ лѣнтяемъ; а вы что "кажете?
— То же, что и тетя Дженъ, — отвѣчала она, улыбаясь.
— Вотъ вы всѣ на одинъ покрой! — воскликнулъ онъ съ даромъ: — выбери, молъ, себѣ профессію! Это легче сказать, ѣмъ сдѣлать. Если бы меня сразу произвели въ лорды-канцлеры или хотя въ адмиралы, я бы, пожалуй, пошелъ, а дослуживаться до этихъ степеней шагъ за шагомъ, право, не вкусно.
— Чушь вы городите, молодой человѣкъ, не взыщите за откровенность, — отрѣзала м-съ Доббсъ: — ну, скажите на милость, развѣ не стыдно вамъ, такому умному, образованному тратить на вѣтеръ Божьи дары.
— Вотъ, вотъ, «тратить Божіи дары!..» Это любимая фраза тети Дженъ. Но, знаете-ли что, м-съ Доббсъ, вѣдь, это одни слова.
— Слово слову рознь, m-r Риверсъ, какъ и орѣхъ орѣху рознь. Въ иномъ свищъ и больше ничего, а въ другомъ сладкое зернышко.
— Ну-съ, давайте-ка доберемся мы съ. вами до сладкаго зернышка, — сказалъ Оуэнъ шутливымъ тономъ, въ которомъ однако проглядывала серьезная нотка: — вы говорите, надо дѣло дѣлать. Что жъ прикажете мнѣ дѣлать? какое дѣло я долженъ избрать?
— Какое хотите, лишь бы оно приносило пользу ближнему.
— Хоть камни гранить?
— И это было бы лучше, чѣмъ ничего.
— И если бы я занимался этой почтенной работой, я бы не тратилъ на вѣтеръ даровъ Божьихъ?
— Вы можетъ быть наколачивали бы по четверти процента на вашъ капиталъ, когда могли бы удвоить его на другой работѣ. Но и это было бы лучше, чѣмъ хранить его у себя подъ подушкой, въ чулкѣ, какъ иная безмозглая старуха и вынимать изъ него по шилингу, когда понадобится.
На этомъ первомъ спорѣ они сразу сошлись другъ съ другомъ, а за нимъ послѣдовало еще много подобныхъ. Оуэнъ находилъ, что м-съ Доббсъ любопытный предметъ для изученія, а м-съ Доббъ съ своей стороны наблюдала за нимъ, и наконецъ, рѣшилась сообщить ему о планахъ, какіе имѣли родные Мэй на ея счетъ. — Скажу ка я ему лучше, какъ у нея дѣла стоятъ, думала она. — Надѣюсь, онъ не влюбленъ въ нее, а все же честнѣе будетъ предупредить его. Онъ именно изъ такихъ, которые говорятъ мало, а чувствуютъ много, но изъ гордости и виду не подаютъ.
Однажды Оуэнъ зашелъ къ нимъ раньше обыкновеннаго и нашелъ дома одну м-съ Доббсъ. Мэй не было, она ушла къ м-съ Бренсби позавтракать и побѣгать по саду съ дѣтьми, которыя обожали ее.
— Вы знаете герцогиню, къ которой ѣдетъ гостить моя внучка? — вдругъ спросила м-съ Доббсъ.
— Сколько мнѣ помнится, я ни разу не видалъ ее. Мой кругъ знакомства между герцогинями не обширенъ, — отвѣчалъ Оуэнъ, улыбаясь.
— А матушку ея, м-съ Гриффинъ, также не знаете?
— Ее я видалъ, и у насъ съ ней, что называется, шапочное знакомство, вотъ и все.
— Онѣ очень добры къ Мэй.
— Еще бы онѣ не были къ ней добры. А, впрочемъ, такимъ важнымъ барынямъ и за то спасибо, если онѣ хороши съ порядочными людьми.
— Мэй все хочетъ написать герцогинѣ, что она не пріѣдетъ.
— Ей не хочется уѣзжать отъ васъ.
— Да, спасибо ей. А только мнѣ бы не хотѣлось, чтобы она осталась.
Сказавъ это, она съ минуту помолчала и потомъ прибавила какимъ то нерѣшительнымъ тономъ, вовсе ей не свойственнымъ:
— И знаете, что, я бы попросила и васъ и м-съ Гедлоу и всѣхъ ея друзей не отговаривать ее отъ этой поѣздки. Непремѣнно нужно, чтобы она побывала въ Гленгоури нынѣшней осенью; это очень важно, даже болѣе важно, чѣмъ она сама думаетъ.
Оуэнъ вдругъ наклонился впередъ, нахмурилъ брови и пристально посмотрѣлъ на свою собесѣдницу.
— Почему? — спросилъ онъ рѣзко, и вдругъ, какъ бы опомнясь прибавилъ спокойно: — Извините. Я не имѣлъ намѣренія приставлять вамъ, какъ говорится, ко лбу словесный пистолетъ и вымогать отъ васъ ваши тайны.
— Не знаю, есть ли тутъ тайна, m-r Риверсъ? — но знаете, есть случайности, которыми я желала бы дать воспользоваться моей внучкѣ, если это возможно. Я не такой человѣкъ, чтобы насильно лить ведрами воду въ горло лошади, но вѣдь если не подвести ее къ водѣ, такъ она и вовсе не напьется, хоть бы и хотѣла пить. Дѣло въ томъ, что меня тревожитъ будущность моей внучки. Когда я умру, она останется безъ призора, бѣдная моя кротечка…
Она вдругъ замолчала и губы ея судорожно сжались. Но черезъ минуту она преодолѣла себя и продолжала болѣе твердымъ голосомъ.
— Богу извѣстно, что я никогда не хотѣла отдавать мою дочь замужъ въ знатную семью. Ея замужество было для меня большимъ горемъ. Но теперь, чтобы мы съ вами ни думали насчетъ того, что люди всѣ равны, а все же моя внучка имѣетъ право стать въ свѣтѣ какъ леди, потому что отецъ ея человѣкъ хорошаго рода и изъ знатной фамиліи. Разставшись съ нею, я многимъ пожертвовала — то есть я очень скучала безъ нея и мнѣ бы не хотѣлось, чтобы все это пропало даромъ. Я хочу, чтобы моей дѣвочкѣ пошло это на пользу. Вѣдь я права, m-r Риверсъ, какъ вы думаете?
— Да, конечно, лошади нужно предоставить на выборъ, пить или не пить.
— Я рада, что вы со мной согласны. Мой дорогой старый другъ, Джо Весергедъ, кажется, считаетъ, что я не права: онъ говоритъ, что я прежде всего должна думать о счастіи моей внучки, и если ей не по себѣ въ кругу знатныхъ, такъ и не слѣдуетъ принуждать ее водиться съ ними. Но Мэй еще такъ молода, ей вѣдь недавно минуло восемнадцать, она еще не можетъ быть тутъ судьей. Я не хочу, чтобы она потомъ думала: что съ ней могло бы случиться то и то хорошее, если бы у нея была возможность больше видѣть свѣтъ. Горько думать, что молъ были случаи, да они были потеряны или пропущены. И вотъ почему, — прибавила она, вдругъ перемѣняя тонъ и подавая на прощанье руку молодому человѣку, который всталъ чтобы уйти: — я беру иногда смѣлость бранить васъ. Надѣюсь, вы не обижаетесь за это на старуху. Старымъ людямъ вѣдь все позволено.
Оуэнъ, очевидно, не обижался на нее за откровенность: онъ ходилъ къ ней все чаще и чаще, и съ каждымъ днемъ сидѣлъ все дольше и дольше. Наконецъ, всѣ въ домѣ привыкли, что почти каждый день, въ пять часовъ пополудни, онъ входилъ въ комнату вслѣдъ за Мартой съ чайнымъ подносомъ. Очень часто, когда Мэй возвращалась домой изъ Колледжъ Кведа, онъ провожалъ ее. Они шли полями; тамъ было гораздо дальше, но дорога была такъ пріятна, что они весьма естественно предпочитали идти тамъ, чѣмъ по улицамъ.
О! какъ хороши были эти прогулки по берегу Вендъ! Надъ ними разстилалось жемчужное вечернее небо, у ногъ ихъ росистая трава пестрѣла цвѣтами, а вдали такъ сладко звучали колокола, словно вторя другой, еще болѣе сладкой мелодіи, которая не слышалась, а чувствовалась. Мэй не отдавала себѣ отчета въ охватывавшемъ ее очарованіи; она не смотрѣла ни назадъ ни впередъ, а была счастлива, какъ можетъ быть счастлива только молодость, несказанными радостями настоящей минуты. Позже, жизнь имѣетъ свое счастіе, но не такое. Эти молодыя радости не могутъ воротиться, какъ вполнѣ разцвѣтшая роза не можетъ свернуться опять въ бутонъ. Что же касается до Оуэна, то если его грезы на яву и прерывались иногда отъ рѣзкаго луча свѣта, бившаго ему въ глаза изъ дѣйствительнаго міра, онъ отворачивался отъ этого луча и тѣмъ глубже погружался въ радужный туманъ молодой любви.
— Ей это повредить не можетъ, думалъ онъ: — никто не можетъ пострадать отъ этого, кромѣ меня самого, а я готовъ страдать. Она ласкова, добра ко мнѣ, но не питаетъ и не можетъ питать ко мнѣ никакого особенно нѣжнаго чувства. Если бы это могло быть… но развѣ такой человѣкъ, какъ я, способенъ очаровать такое прелестное созданіе, какъ она? Наиболѣе характерною чертою въ Оуэнѣ была скромность, которую однажды м-съ Гедлоу, сильно раздосадованная неумѣстнымъ проявленіемъ, назвала «дурацкою». Оуэнъ быль вообще порядочно упрямъ въ убѣжденіяхъ, но въ особенности трудно было увѣрить его въ томъ, чтобы онъ могъ сдѣлать или даже сказать что нибудь хорошее. Въ основаніи этого чувства лежала гордость, неуклонная и непреклонная, но тѣмъ не менѣе скромность его была вполнѣ искренна и не лицемѣрна. Впрочемъ онъ все таки можетъ быть не отрицалъ бы такъ рѣшительно возможности отвѣтнаго чувства со стороны Мэй, если бы не благонамѣренное предостереженіе м-съ Доббсъ. Мэй должна была уѣхать недѣли черезъ двѣ, разстаться съ нимъ быть можетъ навсегда. Такъ какъ она была внѣ опасности, то отчего жъ ему было не насладиться нѣсколькими сладкими минутами въ ея обществѣ? Минуты эти вѣроятно будутъ послѣдними; думалъ онъ, она никогда не подозрѣваетъ даже его чувствъ, а онъ съумѣетъ сохранить тайну своего сердца и не выдастъ себя.
Онъ былъ искренно убѣжденъ, что никто не подозрѣваетъ его чувствъ и не ошибался. Тетя Дженъ могла бы замѣтить скорѣе всего, «о она не замѣчала: при всей проницательности мы часто бываемъ слѣпы на то, что происходитъ передъ нашими глазами. Во-первыхъ, она привыкла, что и Оуэнъ и Мэй часто приходили и прежде составить ей компанію подъ тисовымъ деревомъ; во-вторыхъ, могло-ли ей прійдти въ голову, что ея Конни вторично забыта для дѣвушки, которая далеко уступаетъ ей въ красотѣ. Наконецъ, должно еще сказать, что ни Оуэнъ, ни Мэй не считали нужнымъ утруждать м-съ Гедлоу подробными отчетами о визитахъ Оуэна въ Жасминный Коттеджъ и о прогулкахъ по берегу Вендъ. Любовь всегда творитъ такія чудеса, превращая простодушныхъ въ хитрыхъ, и откровенныхъ въ скрытныхъ, почти не замѣтно для нихъ самихъ. М-съ Доббсъ со своею рѣдкою проницательностью, конечно, скоро бы догадалась, но она не гуда смотрѣла: у ней былъ на умѣ „джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ“ къ которому Мэй, какъ ее увѣряли, была неравнодушна. А больше наблюдать надъ молодыми людьми было не кому, потому что рѣдко кто видѣлъ ихъ вмѣстѣ.
Съ тѣхъ поръ, какъ м-съ Доббсъ переѣхала въ Жасминный Коттеджъ, субботнія вечеринки, на которыхъ m-r Весергедъ и m-r Симпсонъ съ женою были единственными гостями, почему-то прекратились. Сдѣлано было въ теченіе времени нѣсколько попытокъ возобновить ихъ, но дѣло какъ-то не клеилось, и Симпсоны являлись по субботамъ въ Жасминный Коттеджъ много что разъ въ три недѣли или разъ въ мѣсяцъ. За то милѣйшая Амелія часто забѣгала къ м-съ Доббсъ днемъ, возвращаясь съ урока отъ м-съ Бренсби или изъ какого-нибудь другаго дома и весело болтала, сообщая разные городскіе толки и даже не замѣчая, слушаетъ-ли его молчаливая хозяйка. А хозяйка часто не слушала ее, занятая своими мыслями; случалось, что она слыхала всего двѣ-три фразы изо всего, что болтала ей гостья во время визита. Но была одна фраза, которая всегда привлекала вниманіе м-съ Доббсъ: стоило м-съ Симсонъ сказать „наша милая Миранда“, чтобы вывести старушку изъ глубокаго раздумья, въ которое она за послѣднее время стала впадать все чаще и чаще, и чтобы заставить ее внимательно прислушаться, о чемъ идетъ рѣчь.
Что касается до m-r Весергеда, то онъ охотно слушалъ невинныя сплетни м-съ Симпсонъ, потому что, если она и. сплетничала, то всегда добродушно. Себастьянъ иногда относился недовѣрчиво къ поступкамъ своихъ ближнихъ и приписывалъ имъ разнаго рода тайныя не совсѣмъ красивыя побужденія, но Амелія никогда. Въ ея натурѣ, казалось, былъ избытокъ сахарнаго элемента, который подслащалъ каждое ея слово, и, какъ часто бываетъ, многіе пренебрегали ею и даже не любили ее именно за излишнюю мягкость ея сужденія. Мало кто любитъ, чтобы при немъ безразлично хвалили все, что дѣлаютъ другіе.
Въ одинъ прекрасный лѣтній день, въ послѣполуденное время, она прибѣжала въ Жасминный Коттеджъ, какъ-то необычайно взволнованная. Хозяйка дома вязала, сидя въ своемъ креслѣ, а m-r Весергедъ, расположившись напротивъ, читалъ ой вслухъ газету.
— Какъ поживаете, дорогая м-съ Доббсъ? — воскликнула Амелія, вбѣгая запыхавшись: — а! и m-r Весергедъ здѣсь, очень рада васъ видѣть. Какъ я къ вамъ зачастила, м-съ Доббсъ, хоть бы выгнали вы меня, или не велѣли пускать. Но вы этого не сдѣлаете, вы слишкомъ гостепріимны. Какъ хорошо, что мы теперь сосѣди — ахъ! нѣтъ, впрочемъ, не совсѣмъ сосѣди, а все же, кажется, теперь мы ближе, чѣмъ когда вы жили въ Фрейярсъ Роу. Но я всегда вспоминаю съ особеннымъ удовольствіемъ о Фрейярсъ-Роу, какъ славно мы проводили тамъ время за субботними ужинами! Помните, какъ это говоритъ поэтъ объ „ужасномъ прошломъ“, только въ нашемъ прошломъ не было ничего ужаснаго, напротивъ, Марта такъ вкусно готовила рубцы.
— Надѣюсь, вы сегодня поужинаете съ нами, — сказала м-съ Доббсъ, стараясь удержаться отъ улыбки: — вѣдь сегодня суббота.
— Ахъ, да, я и забыла. А еще утромъ я говорила Басси: сегодня у насъ суббота. но какъ безцеремонно съ моей стороны: быть у васъ два разъ въ одинъ и тотъ же день.
— Вы знаете, я всегда вамъ рада.
— Знаю, знаю, дорогая; вы ужъ такая добрѣйшая. О! Господи, какъ я сегодня устала; все-то, — все утро какъ есть давала уроки. Сейчасъ я отъ м-съ Пайперъ.
— Вы можетъ быть и имъ давали урокъ? — спросила съ улыбкой м-съ Доббсъ.
— О! нѣтъ, хотя обѣ онѣ могли бы быть отличными ученицами, каждая въ своемъ родѣ. У старшей такія блистательныя музыкальныя способности, а младшая образцовая хозяйка. Вы, конечно, услышите объ этомъ отъ нашей милой Миранды, она безъ сомнѣнія будетъ приглашена. Но и я могу сообщить вамъ.
— Сообщить о чемъ? — прервалъ ее Джи Весергедъ съ нетерпѣливымъ любопытствомъ.
— О вечеринкѣ. Онѣ собираются дать музыкальную вечеринку. Впрочемъ я могла бы и не прибавлять „музыкальную“. Развѣ мыслимо, чтобы онѣ дали вечеринку не музыкальную? Только у нихъ теперь господствуетъ новая школа, а ее не всѣ любятъ. Басси, напримѣръ, терпѣть ее не можетъ. Но онъ вѣдь воспитанъ въ строгихъ классическихъ принципахъ и самъ такой даровитый.
— Значитъ у Пайперовъ будетъ вечеринка? — прервалъ m-r Весергедъ ея восторженныя похвалы мужу, которымъ, какъ онъ зналъ по опыту, и конца не будетъ, если дать ей разойтись.
— Да, но въ этомъ нѣтъ ничего необыкновеннаго: онѣ вѣдь часто устраиваютъ вечеринки. А вотъ что главное… Ахъ, киска! бѣдная, бѣдная, я тебя придавила — ахъ, какъ жаль!
Желая сообщить м-съ Доббсъ о чемъ то главномъ, м-съ Симпсонъ вдругъ вскочила съ мѣста, чтобы подойти къ ней поближе для приданія вѣса своимъ словамъ и наступила въ хвостъ коту, который но обыкновенію сидѣлъ у ногъ своей хозяйки и при этомъ неожиданномъ нападеніи замяукалъ, самымъ отчаяннымъ образомъ.
— Какъ жаль, какъ жаль! — повторяла м-съ Симпсонъ: — право, я такая близорукая. Бѣдный коташка! Поди ко мнѣ», будь умникъ, помиримся.
Но «бѣдный коташка» не отвѣтилъ на ея попытку помириться и сердито перепрыгнувъ на другую сторону кресла, усѣлся тамъ, на платье у своей госпожи, слѣдя съ безпокойствомъ за всѣми движеніями неугомонной гостьи.
— Да скажите же, ради Бога, что главное, если только есть что нибудь главное! — воскликнулъ m-r Весергедъ, все время раздражительно потиравшій себѣ носъ.
— Ахъ, вы негодный нетерпѣливецъ! Сейчасъ видно, что мужчина! Вѣдь всѣ мужчины ужасно нетерпѣливы, не правда ли, м-съ Доббсъ? А все таки это будетъ истинное наслажденіе. М-r Кливлэндъ-Торнеръ одинъ изъ даровитѣйшихъ молодыхъ піанистовъ; его сочиненій нельзя понять безъ строгой музыкальной подготовки. М-r Свитингъ также очень любовенъ; онъ нанялъ дачу здѣсь по близости. И м-съ Пайперъ…пригласили гостить къ себѣ молодую особу, которая поетъ, божественно, положительно божественно! Такъ по крайней мѣрѣ говоритъ м-съ Полли. И это вѣроятно такъ и есть: я видѣла ея имя въ «Morning Post», она пѣла на какомъ то аристократическомъ вечерѣ, мы съ Басси также приглашены.
— Вотъ какъ! Очень рада, — отвѣчала м-съ Доббсъ, сочувственно зная, что ея пріятельница очень дорожитъ приглашеніями м-съ Пайперъ.
— Да, и мы получили приглашеніе, Басси будетъ акомпанировать пѣвицѣ. М-r Торнеръ не хочетъ аккомпанировать: онъ не выноситъ мелодій, а вѣдь во всякой аріи, во всякомъ, романсѣ есть мелодія. Чтожъ, о вкусахъ не спорятъ. Почти, всѣ находятъ, что клубника очень вкусна, а я знала одного, человѣка, который не могъ ея ѣсть: у него каждый разъ, дѣлалась отъ нея сыпь.
Приведя такой блистательный примѣръ справедливости своихъ словъ, м-съ Симпсонъ вскочила и объявила, что ей непремѣнно нужно идти. Послѣ нѣжнаго прощанія — въ самомъ началѣ его котъ вскочилъ на спинку кресла м-съ Доббсъ и все время, пока оно продолжалось, стоялъ тамъ, выгнувъ спину и шипя на гостью — эта милѣйшая особа вышла изъ дому и пошла къ калиткѣ черезъ садикъ, но едва успѣла отворить ее, какъ опять заперла и побѣжала назадъ такъ проворно, какъ только позволяли ей годы и порядочная полнота.
— Я и не исполнила порученія, которое мнѣ дали, — сказала она, опять вбѣгая въ комнату: — а вѣдь я собственно для этого и пришла сюда. Ай, ай, ай, какъ не хорошо быть такой разсѣянной! Я была въ четыре часа у м-съ Бренсби и застала тамъ нашу милую Миранду.
— Я знаю, что Мэй тамъ, она говорила мнѣ, что идетъ туда, — сказала м-съ Доббсъ.
— Она поручила мнѣ сказать вамъ… представьте, я забыла что! — воскликнула она, разставивъ руки въ недоумѣніи.
— Господи помилуй, что за женщина! — проговорилъ Джо Весергедъ вполголоса, не вытерпѣвъ.
— Ахъ, вспомнила! Наша милая Миранда поручила мнѣ сказать вамъ, что она останется пить чай у м-съ Бренсби и придетъ домой по вечернему холодку. М-съ Бренсби, даи всѣ ея домашніе очень любятъ ее. Не говорю, чтобы для нея это было чѣмъ нибудь особеннымъ послѣ блистательныхъ празднествъ въ лондонскомъ обществѣ — хотя изящнѣе новаго платья м-съ Бренсби creme broché я ничего на свѣтѣ не видала. Такъ вотъ, они просили нашу милую Миранду остаться. И она сказала мнѣ: я знаю, бабушка будетъ не одна, сегодня придетъ къ намъ m-r Весергедъ. Ахъ, Боже мой, какъ поздно! вдругъ вскричала она, посмотрѣвъ на часы. — Я должна бѣжать, летѣть домой, иначе я не поспѣю къ чаю, и тогда что скажетъ Басси?
Она опять побѣжала черезъ садикъ, остановилась у калитки, сдѣлала рукою прощальный знакъ и наконецъ ушла.
XIX.
правитьМежду тѣмъ Мэй бѣгала и рѣзвилась съ дѣтьми m-r Мартина Бренсби въ его прелестномъ саду, обнесенномъ со всѣхъ сторонъ высокой каменной оградой, а сама м-съ Бренсби смотрѣла на ихъ забавы, сидя въ прохладной тѣни зеленаго навѣса. За послѣднее время м-съ Бренсби и Мэй очень подружились. Мэй не было никакой возможность узнать, слыхала ли м-съ Бренсби о томъ, что она отказала ея пасынку, но она инстинктивно чувствовала, что мачиха Теодора не станетъ ни слишкомъ огорчаться за него, ни сердиться на нее за отказъ. О Теодорѣ не скучали дома. Его братья и сестры открыто радовались, что его нѣтъ, и самъ отецъ его находилъ, что безъ него легче живется.
Кромѣ того, что м-съ Бренсби и Мэй относились одна къ другой съ большимъ личнымъ расположеніемъ, м-съ Бренсби еще любила Мэй за то, что ее любили ея дѣти, а Мэй любила м-съ Бренсби за то, что она обходилась очень дружелюбно съ Оуэномъ Риверсомъ и всегда принимала его радушно. Онъ бывалъ у нихъ довольно часто и въ тотъ вечеръ, который мы начали описывать, въ то самое время какъ м-съ Бренсби уговаривала Мэй остаться у нихъ пить чай, пришелъ и онъ. М-съ Бренсби поспѣшила пригласить и его на чай, говоря, что m-r Риверсъ пришелъ какъ нельзя болѣе кстати, чтобы проводить вечеромъ м-съ Чефингтонъ домой. М-r Риверсъ съ готовностію согласился. Дѣти также очень ему обрадовались и, конечно, рѣшили, что дорогой гость пожаловалъ спеціально для ихъ удовольствія. Поэтому они ни за что не хотѣли позволить ему сидѣть въ тѣни возлѣ м-съ Бренсби, а настоятельно требовали, чтобы онъ не лѣнился, а шелъ бы съ ними играть. Онъ нѣсколько времени не поддавался, но когда младшая дочь м-съ Бренсби, трехлѣтняя Энида, взяла его обѣими рученками за руку и начала тащить въ полномъ убѣжденіи, что можетъ увести его силою, онъ не устоялъ и вмѣшался въ общее веселье. Начали какую то шумную игру, съ бѣготней, съ прятками, съ радостными возгласами. Всѣ веселились отъ души — и вдругъ въ самый разгаръ веселья, стеклянная дверь изъ гостиной въ садъ отворилась и изъ нея вышла фигура, при видѣ которой и… дѣти и Мэй съ Оуэномъ остановились какъ вкопанные.
Это былъ Теодоръ. Онъ былъ въ дорожномъ костюмѣ (у него были особые костюмы для всѣхъ обстоятельствъ въ жизни и онъ держался ихъ съ китайскою аккуратностью) и шелъ, направляясь къ мачихѣ, своею обыкновенною важнею поступью, но вдругъ, увидя Мэй и Оуэна, остановился удивленный въ свою очередь. М-съ Бренсби встала и пошла къ нему на встрѣчу.
— Теодоръ! — воскликнула она: — какими судьбами вы въ Ольдчестерѣ? Когда пріѣхали? Вы не писали, что пріѣдете, или можетъ быть письмо не дошло?
— Нѣтъ, я не: писалъ, — отвѣчалъ Теодоръ: — я вдругъ надумалъ съѣздить домой на недѣльку. Мнѣ нужно посовѣтоваться съ отцемъ объ одномъ дѣловомъ вопросѣ, и кромѣ того хотѣлось, какъ говорится, провѣтриться — я усталъ отъ лондонской жизни.
М-съ Бренсби заботливо освѣдомилась, все ли слуги ему сдѣлали, и не нужно ли распорядиться, чтобы ему приготовили его комнату.
— Благодарю васъ, я ужъ распорядился самъ, чѣмъ нужно… — чемоданъ мой внесли на верхъ. Я сейчасъ пойду стряхну съ себя дорожную пыль и помоюсь, съ вашего позволенія, попрошу у васъ чашку чая, — сказалъ онъ, взглянувъ на накрытый уже столъ подъ деревомъ. Затѣмъ онъ подошелъ къ Мэй, которая, стоя на лужайкѣ, почти столько же растерянная и озадаченная, какъ и дѣти, приподнялъ шляпу одной рукой, а другою пожалъ ей руку, которую она подала, ему очень неохотно.
— Фортуна оказала мнѣ неожиданную милость, — сказалъ онъ: — Я зналъ, что вы въ Ольдчестерѣ, но никакъ не надѣялся видѣть васъ здѣсь. Какъ поживаете, Риверсъ? — процѣдилъ онъ, небрежно протянувъ два пальца Оуэну, за тѣмъ, обращаясь опять къ Мэй, спросилъ:
— Вы не получали сегодня утромъ никакихъ извѣстій изъ Лондона?
— Нѣтъ, — отвѣчала она.
— Ни изъ Комбъ Парка?
— О! конечно, нѣтъ.
— Я такъ и думалъ. Могу я попросить у васъ позволенія переговорить съ вами? Я сейчасъ ворочусь — вѣдь вы еще побудете здѣсь?
Мэй очень хотѣлось отвѣтить, что ей непремѣнно нужно идти сейчасъ домой, но прежде, чѣмъ она успѣла открыть ротъ, м-съ Бренсби отвѣчала за нее:
— Разумѣется, я не отпущу ее скоро.
Теодоръ церемонно поклонился, направился опять къ дому я исчезъ въ стеклянную дверь.
Наступила минута неловкаго молчанія. Вдругъ старшій сынокъ м-съ Бренсби, Мартинъ, воскликнулъ:
— Братецъ сущій вампиръ!
Мэй и Оуэнъ расхохотались, и у обоихъ стало легче на Душѣ.
— Мартинъ, какъ тебѣ нестыдно! — укоризненно сказала мать.
— Ну, право же такъ, мама! — настойчиво повторилъ Мартинъ, которому было ужасно досадно, что игра разстроилась: — ходить, какъ палка, говоритъ сквозь зубы, словно цѣдитъ слова, какъ есть вампиръ!
Мэй съ Оуэномъ не смѣли взглянуть другъ на друга: каждый совпадалъ, что Мартинъ именно высказалъ то, что было на душѣ у нихъ обоихъ. Дѣйствительно, появленіе одного человѣка разомъ заморозило общую шумную веселость. Троихъ младшихъ дѣтей отослали въ дѣтскую, Мартинъ и сестра ею Этель ушли добровольно, зная, что веселью конецъ. Мать дала каждому изъ дѣтей по большому куску сладкаго пирога, но это далеко не утѣшило ихъ и всѣ пятеро печально направились къ дому.
— Кто его просилъ пріѣзжать сюда? — ворчалъ Мартинъ, нарочно наступая съ каждымъ шагомъ каблукомъ на дернъ, чтобы хоть на чемъ нибудь сорвать сердце: — здѣсь не нужно вампировъ. Оставался бы себѣ въ Лондонѣ, разъ ужъ онъ былъ тамъ.
Какъ видно изъ этихъ словъ, Мартинъ былъ убѣжденъ, что въ столичномъ обществѣ очень любятъ вампировъ и что тамъ имъ самое подходящее мѣсто.
Въ ожиданіи, пока Теодоръ воротится, обѣ дамы и m-r Риверсъ принялись пить чай и разсуждать о вечеринкѣ, которая готовилась у м-съ Пайперъ. Странное дѣло, никто не упоминалъ даже о молодомъ Бренсби; всѣ словно по безмолвному соглашенію избѣгали говорить о немъ. Но хотя о немъ не говорили, а забытъ онъ не былъ; покрайней мѣрѣ у Мэй онъ не шелъ съ ума. Она втайнѣ тревожилась, задаваясь вопросомъ: о чемъ онъ хочетъ говорить съ ней? Неужели онъ опять начнетъ за нее свататься? Это было дикое предположеніе, но тѣмъ не менѣе, оно пришло ей въ голову. Отъ такого упрямаго и самолюбиваго человѣка, думала она, можно ожидать всего. На всякій случай она рѣшилась не отходить ни на шагъ отъ м-съ Бренсби во все время, пока будетъ у нея, и успокоивала себя тѣмъ, что домой пойдетъ она съ m-r Риверсомъ. Даже Теодоръ Бренсби авось не рѣшится заговорить о сватовствѣ при постороннихъ свидѣтеляхъ, думала она.
Наконецъ, дверь въ гостинную опять отворилась и появился Теодоръ, приглаженный, принаряженный, въ безукоризненно чистомъ бѣльѣ, и сѣлъ за чайный столъ. Всѣ какъ то неловко молчали, изрѣдка обмѣниваясь ничего незначущими фразами. Теодоръ очевидно выжидалъ чего то, и время отъ времени посматривалъ на Оуэна, словно надѣясь, что нотъ, вотъ, онъ уйдетъ. Но Оуэнъ и не думалъ уходить.
Наконецъ Теодоръ откашлялся и, обращаясь къ Мэй, сказалъ съ важностью:
— М-съ Чефингтонъ, вы, кажется, кончили чай; могу а просить у васъ позволенія переговорить съ вами?
— Извините, я выпью еще чашечку, — отвѣчала Мэй, быстро подвигая свою чашку къ м-съ Бренсби. Теодоръ, который уже было поднялся со стула, поклонился, сѣлъ опять и скрестилъ руки въ выжидательномъ положеніи. Видя это, Мэй прибавила съ отчаянной рѣшимостью: — Будьте такъ добры, скажите теперь, что вы хотите сказать мнѣ. Я сейчасъ должна идти домой, и вѣроятно это не секретъ… Сказавъ это, она вся вспыхнула и, чтобы скрыть это, уткнулась лицемъ въ чашку.
— Если вы этого желаете, — сказалъ Теодоръ натянуто: — я готовъ повиноваться, я только думалъ, что вы предпочтете выслушать печальное извѣстіе безъ свидѣтелей…
— Печальное, — вскричала Мэй, блѣднѣя: — не случилось, ли чего съ бабушкой?
Теодоръ раскрылъ глаза съ такимъ выраженіемъ удивленія, что она сейчасъ же успокоилась щ прибавила:
— Ахъ! какая я глупая! Конечно, вы не могли бы знать объ этомъ; вѣдь вы сейчасъ пріѣхали. Не… не папа-ли захворалъ?
— Прошу васъ не тревожьтесь, м-съ Чефингтонъ. Батюшка вашъ, сколько мнѣ извѣстно, совершенно здоровъ.
— Не лучше ли было бы сразу сказать въ чемъ дѣло? — замѣтилъ Оуэнъ и тутъ же спохватился, что не имѣлъ права вмѣшиваться. Но онъ не вытерпѣлъ, напыщенная медленность Теодора выводила его изъ себя.
— Да, скажите, прошу васъ, — подтвердила Мэй.
— Причинъ къ тревогѣ не имѣется, какъ я уже сказалъ вамъ, — произнесъ Теодоръ, дѣлая видъ будто не слыхалъ словъ Оуэна: — Но всегда испытываешь по крайней мѣрѣ легкое потрясеніе, когда услышишь о внезапной смерти человѣка, даже посторонняго.
— О внезапной смерти? — вскричала Мэй съ испугомъ.
— Да. я къ сожалѣнію долженъ сообщить вамъ, что вашъ двоюродный братъ, Джорджъ Чефингтонъ, убитъ на охотѣ случайнымъ выстрѣломъ изъ ружья.
Всѣ трое слушателей его вздохнули свободнѣе.
— Вотъ въ чемъ дѣло! — сказала Мэй, и ея поблѣднѣвшія щеки опять покрылись легкимъ румянцемъ: — а я ужъ испугалась за тетю Полину.
— Это очень важное событіе, — произнесъ Теодоръ своимъ парламентскимъ тономъ, какъ будто желая дать знать, что смерть тети Полины была бы сравнительно вовсе не важнымъ фактомъ.
— Бѣдный лордъ Кестлькомбъ, какъ мнѣ жаль его! — сказала Мэй.
— Да, это жестокій ударъ для вашего внучатнаго дяди, тѣмъ болѣе, что m-r Люціусъ Чефингтонъ очень плохъ.
— Кажется, онъ часто хвораетъ.
— Онъ вообще слабъ здоровьемъ, но въ нынѣшнемъ году въ особенности. Я имѣю основаніе думать, что одинъ весьма авторитетный врачъ считаетъ его положеніе очень опаснымъ.
— А тетя Полина знаетъ… о смерти кузена Джорджа?
Теодоръ выпрямился и отвѣчалъ самымъ напыщеннымъ тономъ:
— Не знаю, какимъ способомъ могла бы м-съ Дормеръ-Смитъ узнать это извѣстіе, но по моему мнѣнію, оно врядъ ли было сообщено ей. Первая телеграмма лорду Кестлькомбу пришла только вчера.
— Скажите, Люціусъ, или кто-нибудь изъ нихъ просилъ васъ сообщить мнѣ? — спросила Мэй, недоумѣвая почему для этого сообщенія выбрали именно его.
— Г-мъ, нѣтъ, мнѣ собственно никто не поручалъ. Но я самъ желалъ-бы избавить васъ отъ непріятности услыхать эту печальную новость случайно, — отвѣчалъ Теодоръ, не объясняя, что онъ самъ прочиталъ телеграмму въ утренней газетѣ.
— Я вамъ очень благодарна — проговорила Мэй.
Теодоръ церемонно поклонился, не говоря ни слова. Наступила минута молчанія. Вдругъ Теодоръ обратился къ мачихѣ и сказалъ, содрогнувшись отъ холода.
— Неправда-ли, становится свѣжо и сыро? Я думаю благоразумнѣе будетъ пойти въ комнаты.
Всѣ тотчасъ встали изъ за стола. Мэй сказала, что ей пора домой.
— Съ вашего позволенія, я буду имѣть удовольствіе проводить васъ, м-съ Чефингтонъ, — сказалъ Теодоръ.
— О! благодарю васъ, не трудитесь… М-r Риверсъ…
— Я обѣщалъ проводить м-съ Чефингтонъ домой, — "мѣшался Риверсъ, и м-съ Бренсби замѣтила, что Теодоръ, вѣроятно усталъ отъ дороги, и что обѣдъ будетъ готовъ къ восьми часамъ. Но Теодоръ отвѣчалъ, что онъ не усталъ нисколько и съ удовольствіемъ пройдется по вечерней прохладѣ. — А обѣдать я не буду, — прибавилъ онъ: — я сегодня очень поздно завтракалъ и попрошу приготовить мнѣ что-нибудь легкое на ужинъ, къ десяти часамъ. И вы идете, Риверсъ? Въ такомъ случаѣ отправимтесь.
Послѣ этого, Мэй не оставалось ничего больше, какъ покориться необходимости. Они вышли изъ дома всѣ трое, и молодые люди пошли по сторонамъ ея. Мэй сначала хотѣлось плакать съ досады, но потомъ ей стало до того смѣшно глядѣть на своихъ обоихъ кавалеровъ, что она готова была расхохотаться истерическимъ смѣхомъ. Каждый изъ молодыхъ людей внутренно злился на присутствіе другаго, но злость эта выражалась ничѣмъ больше, какъ суровымъ обращеніемъ съ самой Мэй. Ей казалось, что она идетъ между ними, какъ пойманная преступница между двумя блюстителями правосудія. Если она обращалась съ вопросомъ къ Оуэну, онъ отвѣчалъ сухо и отрывисто, если заговаривала съ Теодоромъ, его отвѣты были пропитаны ледяною учтивостью.
— Положительно меня ведутъ точно вора въ полицію; ужъ чтобы имъ надѣть на меня поручни! — думала она, и наконецъ, вовсе отказалась отъ попытокъ завести разговоръ съ которымъ-нибудь изъ своихъ провожатыхъ. Всѣ трое дошли до дверей дома м-съ Доббсъ, въ торжественномъ молчаніи.
Едва успѣли они войти въ садовую калитку, какъ вслѣдъ за ними вошли m-r и м-съ Симпсонъ. Милѣйшая Амелія тотчасъ разсыпалась въ привѣтствіяхъ и болтала безъ умолку, пока Марта отворяла дверь. Наконецъ, всѣ вошли гуртомъ въ пріемную м-съ Доббсъ. Теодоръ также вошелъ: онъ съ самаго начала рѣшился войти, если Риверсъ войдетъ и остаться до тѣхъ поръ, пока Риверсъ не выйдетъ.
Увидя Теодора, м-съ Доббсъ замѣтно удивилась и вопросительно взглянула на Мэй, лицо которой ясно выражало, что ей и смѣшно, и досадно. М-r Весергедъ всталъ и хмуро посмотрѣлъ на новоприбывшихъ. М-r Симпсонъ поздоровался со всѣми также хмуро, и началъ нервно приглаживать свои взъерошенные волосы; видно было, что его бѣситъ присутствіе постороннихъ. Но Амелія, не замѣчая всѣхъ этихъ оттѣнковъ въ расположеніи духа присутствовавшихъ, продолжала беззаботно болтать; такъ вода прикрываетъ своею гладкою поверхностью всѣ неровности подводной почвы!
— Вы и представить себѣ не можете, дорогая м-съ Доббсъ, — говорила она: — какъ я удивилась, когда увидѣла здѣсь m-r Теодора Бренсби. Я и понятія не имѣла о томъ, что онъ въ Ольдчестерѣ, а вѣдь сегодня еще была у нихъ въ домѣ! И какъ это удивительно: мы всѣ пятеро сошлись у дверей вашего дома!
— Что-жъ тутъ удивительнаго? — прокаркалъ m-r Симилонъ своимъ вороньимъ голосомъ: — мы шли ужинать къ м-съ Доббсъ, м-съ Мэй шла домой, а молодые люди провожали ее; понятно, что всѣ и столкнулись у дверей этого дома. Ботъ «ели бы мы сошлись у чужихъ дверей, тогда бы можно бы. подивиться.
— Ну, Басси, ты вѣчно со своей строгой логикой. Конечно, мущины всегда разсудительны, а дамамъ вѣдь можно иногда увлечься своимъ воображеніемъ. Къ тому же — тутъ Амелія улыбнулась съ своимъ лукавымъ и вмѣстѣ, торжеству щимъ видомъ — здѣсь, на моей сторонѣ положительный фактъ! благодарю васъ, m-r Весергедъ, не трудитесь уступать мнѣ мѣсто. Я сяду гдѣ попало, мнѣ вездѣ будетъ хорошо. Позвольте мнѣ сдѣлать догадочку на вашъ счетъ, m-r Бренсби: вы, вѣрно, пріѣхали для того, чтобы присутствовать на вечерникѣ у м-съ Пайперъ? Это для нихъ очень лестно; вѣдь у васъ такъ много занятій. Конечно, нельзя же постоянно заниматься, нужно и отдохнуть. И лукъ не можетъ быть постоянно натянутъ и его надо растягивать. Говорятъ и Гомеръ… ахъ! Нѣтъ, онъ не растягивался, онъ дремалъ, это иное дѣло. Право, я думаю м-съ Гедлоу будетъ единственною звѣздою ольдчестерскаго небосклона, которая будетъ присутствовать на этомъ музыкальномъ праздникѣ. Ну. согласитесь, м-съ Доббсъ, и вы удивлены, что къ вамъ пришло сегодня столько молодежи. Но какая же это скромная молодежь: такой я никогда не знавала. Если бы вы видѣли, какъ они чинно шли всѣ трое по садику — и всѣ молчали! Мнѣ это напомнило прелестные стихи поэта: „Ни одинъ барабанъ не билъ, не слышно было ни одного погребальнаго звука“. Хотя, конечно, тутъ не было ничего погребальнаго, напротивъ.
Мэй не выдержала и разразилась неудержимымъ хохотомъ, который усиливался каждый разъ, какъ она взглядывала на Оуэна или на Теодора. Дѣйствительно, они были очень забавны: Оуэнъ сидѣлъ хмурый и суровый, хотя нервное подергиванье его губъ показывало, что и онъ готовъ расхохотаться, а недоумѣніе на лицѣ Теодора, смѣшанное съ его обыкновенной важной миной, придавало ему ужасно глупый видъ. Молодая дѣвушка хохотала до того, что слезы полились у ней по щекамъ. М-съ Доббсъ смотрѣла на нее съ безпокойствомъ, и наконецъ, сказала: „Мэй, Мэй, что съ тобой? Полно, глупенькая, ты дохохочешься до истерики“. Но смѣхъ успокоилъ нервное напряженіе, отъ котораго страдала молодая дѣвушка: если бы она не расхохоталась, такъ она непремѣнно бы расплакалась.
— Простите меня, ради Бога, м-съ Симпсонъ, — сказала она, отирая глаза: — я, право, не знаю, что со мной сталось.
— Полноте, моя милая Миранда, что за извиненія! И въ. чемъ вамъ извиняться? Ничего не можетъ быть отраднѣе беззаботной молодой веселости? Я всегда восхищаюсь, когда молодые люди смѣются, — сказала Амелія, окидывая всѣхъ бывшихъ въ комнатѣ сіяющимъ взглядомъ.
— Счастье, что Амелія не сердится, когда смѣются на ея счетъ, — колко замѣтилъ Себастьянъ.
— Какъ тебѣ не стыдно, Басси! Нужно умѣть дѣлать различіе, другъ мой. Все зависитъ отъ того, кто смѣется и какъ смѣется, — возразила Амелія, противъ обыкновенія, совершенно основательно.
— У м-съ Чефингтонъ, — замѣтилъ Теодоръ: — вѣроятно, разстроились нервы отъ печальнаго извѣстія, которое сообщилъ, я ей сегодня вечеромъ.
Онъ проговорилъ эти слова вполголоса, таинственнымъ тономъ, обращаясь очевидно къ м-съ Доббсъ, хотя не назвалъ ее по имени. Но m-r Весергедъ услышалъ ихъ и насторожилъ уши. Онъ намѣревался было не говорить ни слова съ „молодымъ франтикомъ“, если тотъ не заговоритъ съ нимъ первый, но тутъ не вытерпѣлъ и воскликнулъ:
— Печальное извѣстіе? Какое? Что случилось?
Теодоръ обратился къ м-съ Доббсъ, намѣренно игнорируя бѣднаго Джо, сказалъ:
— М-съ Чефингтонъ, вѣроятно, сообщитъ вамъ, въ надлежащее время, о событіи, которое произошло въ ея фамиліи.
— Ничего не случилось такого, что могло бы глубоко огорчить насъ, дядя Джо! — вспылила Мэй, вся вспыхнувъ отъ негодованія: — нѣкій m-r Джорджъ Чефингтонъ случайно убитъ въ Африкѣ. Но, такъ какъ, ни вы, ни бабушка, никогда не видали его и даже не слыхали о немъ до послѣдняго времени, то понятно, нельзя и ожидать, чтобы мы были слишкомъ удручены горемъ.
— Можетъ ли быть! Джорджъ Чефингтонъ убитъ! — воскликнула м-съ Доббсъ.
Теодоръ сильно поблѣднѣлъ, что всегда случалось съ нимъ, когда онъ сердился. Мэй, конечно, имѣла въ виду отдѣлать его, но она совершенно безъ намѣренія сказала слово, которое задѣло его больнѣе всего: она публично назвала m-r Весергеда „дядей Джо!..“.
— Я, конечно, но выбралъ бы настоящей минуты для сообщенія вамъ этого извѣстія, — сказалъ онъ, обращаясь къ м-съ Доббсъ и съ трудомъ выговаривая слова отъ волненія: — Я понимаю, что съ моей стороны это было бы весьма не кстати: теперь у васъ — гмъ… гости… Но м-съ Чефингтонъ взяла это на себя.
— Позвольте, не ошибаюсь ли я, — сказала м-съ Доббсъ: — Джорджъ Чефингтонъ… да, это старшій сынъ лорда Кестлькомба. Бѣдный старикъ! Жаль мнѣ его, душевно жаль! Старымъ людямъ очень больно, когда ихъ надежды умираютъ прежде ихъ
— И мнѣ очень жаль его, бабушка, — прошептала Мэй, которая уже раскаивалась въ своей вспышкѣ и стыдилась ее. Она, дѣйствительно, выказала чефингтоновскій горячій характеръ и позволила себѣ далеко не мягкую и не любезную выходку, которая крѣпко обидѣла Теодора Бренсби. А. между тѣмъ, онъ никогда не былъ такъ влюбленъ въ нее, какъ именно въ эту7 минуту. У страстей, какъ извѣстно, своя логика, вовсе не согласная съ логикой разсудка.
— Словомъ, я, какъ вижу, вы тутъ всѣ погружены въ семейное горе, — сказалъ m-r Симпсонъ сухо: — мы не станемъ мѣшать вамъ. Ну, Амелія, вставай-ка, пойдемъ домой.
— Перестаньте чушь молоть, Себастьянъ Симпсонъ, — возразила безъ церемоніи м-съ Доббсъ: — сидите, Амелія. Я очень жалѣю, что не могу пригласить васъ, молодые люди, остаться поужинать съ нами запросто: по правдѣ сказать, я не знаю, хватитъ ли намъ на всѣхъ того, что приготовлено. Но друзей моихъ, m-r и м-съ Симпсонъ, я пригласила заранѣе, и они очень обидятъ меня, если уйдутъ безъ ужина.
Послѣ этого, молодымъ людямъ не оставалось ничего больше, какъ откланяться. Оуэнъ простился со всѣми весело; его дурное расположеніе духа исчезло. По законамъ разсудка, ему слѣдовало бы неодобрительно отнестись къ вспышкѣ Мэй, а между тѣмъ. — О! какъ слабъ человѣкъ — эта вспышка восхитила его можетъ быть отъ того, что была направлена противъ молодаго Бренсби. Теодоръ, прощаясь съ Мэй, шепнулъ ей укоризненно:
— Вы были сегодня очень суровы со мною, м-съ Чефингтонъ. Я никакъ не ожидалъ навлечь на себя ваше неудовольствіе.
Слова эти еще больше усилили раскаяніе Мэй и она отвѣчала самымъ смиреннымъ тономъ:
— Извините меня, если я васъ обидѣла, m-r Бренсби. Мнѣ показалось, что вы были невѣжливы съ m-r Весергедомъ, я и разсердилась. Извините меня, прошу васъ.
Съ этими словами она подала ему руку и когда онъ нѣжно пожалъ ее, перенесла это терпѣливо, какъ искупленіе за свою вину.
Въ этотъ вечеръ Мэй рано ушла къ себѣ. М-r и м-съ. Симпсонъ досидѣли до обычнаго часа, а m-r Весергедъ по уходѣ ихъ, остался, по обыкновенію, еще посидѣть съ хозяйкой.
— Знаете ли, Джо, — сказала она ему озабоченно: — вѣдь со смертью этого бѣднаго малаго, котораго убили въ Африкѣ, произойдетъ не мало перемѣнъ.
— Перемѣнъ? Какихъ это? — удивился Джо.
— Намъ-то съ вами собственно перемѣнъ не будетъ, а если и будутъ, такъ развѣ черезъ другихъ. Но дѣло вотъ въ чемъ: знаете ли вы, что послѣ Люціуса, который, говорятъ, очень плохъ здоровьемъ, ближайшимъ наслѣдникомъ лорда Кестлькомба будетъ мой милѣйшій зятекъ.
— Ну! — воскликнулъ m-r Весергедъ, до того широко раскрывъ ротъ отъ изумленія, что губы его образовали совершенное подобіе буквы „о“.
— Говорю вамъ, что такъ.
— Ближайшій наслѣдникъ! Онъ будетъ лордомъ Кестлькомбомъ, владѣльцемъ Комбъ-парка и всего громаднаго состоянія!..
— Насчетъ состоянія я не знаю. Кажется, ему достанутся только родовыя помѣстья. Но что послѣ смерти Люціуса титулъ перейдетъ къ капитану Чефингтону, это такъ же вѣрно, какъ вотъ то, что вы здѣсь стоите, Джо Весергедъ.
XX.
правитьИзъ числа всѣхъ обитателей Ольдчестера, которые слышали о смерти Джорджа Чефингтона и заинтересовались этимъ фактомъ, одна Мэй не дѣлала изъ него никакихъ выводовъ и не основывала на немъ никакихъ разсчетовъ. Ей и въ голову не приходило, чтобы отецъ ея могъ сдѣлаться лордомъ Кестлькомбомъ, къ тому же ей и некогда было думать о фамильныхъ дѣлахъ: ея мысли и чувства были слишкомъ заняты другимъ. Но въ Ольдчестерѣ толковали объ этомъ, и всѣ искренно, жалѣли стараго лорда. Дѣйствительно, дѣла его сложились очень грустно: старшій сынъ его Джорджъ безвременно погибъ, Люціусъ лежалъ въ Лондонѣ больной хроническою лихорадкою, а самъ лордъ Кестлькомбъ былъ одинъ въ своемъ опустѣломъ домѣ, одинокій, погруженный въ глубокую горесть.
Старикъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые не только не напрашиваются сами на сочувствіе, но даже не любятъ, когда его имъ выказываютъ. Единственнымъ человѣкомъ, которому онъ позволялъ говорить при себѣ объ убитомъ сынѣ, былъ отставной конюхъ, по имени Дикъ, жившій на пенсіи при конюшняхъ. Этотъ Дикъ посадилъ „барича“ на его перваго пони и въ глазахъ старика m-r Джорджъ Чефингтонъ, человѣкъ ужъ пожилой и порядочно зачерствѣлый, былъ до сихъ поръ „баричемъ“, т. е. бойкимъ храбрымъ мальчикомъ, какимъ онъ его помнилъ. Баричъ былъ его идоломъ и баричъ въ свою очередь любилъ его, какъ мы всегда любимъ не только человѣка, но даже животное, хотя бы и не казистое, но привязанное исключительно къ намъ однимъ. Больше Дикъ никого не любилъ и самъ не былъ никѣмъ любимъ; онъ былъ брюзга и сварливецъ и въ особенности былъ извѣстенъ способностью ругаться, въ которой не могъ сравниться съ нимъ никто изъ служащихъ при конюшнѣ.
На другой день послѣ полученія извѣстія о смерти сына, лордъ Кестлькомбъ пошелъ къ вечеру побродить около дома и забрелъ въ самую уединенную часть парка на дорогу между двумя высокими изгородями изъ остролистника, которая вела къ конюшенному двору. Нѣсколько времени шелъ онъ по ней тихими шагами, въ горькой задумчивости, надвинувъ шляпу на глаза и закинувъ руки за спину; никто не попадался ему на встрѣчу, но дойдя до поворота дороги, съ которой видны были конюшни, онъ вдругъ увидѣлъ Дика, который, сидя на приступкѣ, держалъ въ рукѣ какую то блестящую вещь и оттиралъ съ большимъ стараніемъ. Лордъ Кестлькомбъ остановился и посмотрѣлъ на него, старикъ очевидно также его замѣтилъ, но не всталъ, чтобы поклониться и продолжалъ свое занятіе. Что ты дѣлаешь Дикъ? — спросилъ онъ. Старикъ не отвѣчалъ. Что ты дѣлаешь? — повторилъ онъ вопросъ; отвѣта не было. Развѣ ты оглохъ? — вскрикнулъ лордъ сердито, подходя къ нему: — я тебя спрашиваю, что ты дѣлаешь! — Что я дѣлаю? — вскричалъ старикъ, съ бѣшенствомъ вскакивая съ мѣста: — чищу серебрянныя шпоры, которыя вы подарили баричу, когда онъ въ первый разъ поѣхалъ на охоту съ большими. Я всякій день ихъ чистилъ; не переставать же мнѣ теперь изъ за того, что какой то проклятый олухъ, эхъ! попался бы онъ мнѣ въ лапы — уходилъ нашего молодца! Вотъ что я дѣлаю — если вамъ ужъ непремѣнно нужно знать.
Сказавъ это, Дикъ опять сѣлъ и принялся за чистку. Крупныя слезы закапали у него на шпоры одна за другою, но онъ не обращалъ на это вниманія и продолжалъ тереть. Лордъ Кестлькомбъ постоялъ съ минуту, не сводя съ него глазъ, потомъ подошелъ къ нему, положилъ ему руку на плечо, отвернулся и ушелъ, не говоря ни слова.
Съ этого дня, старый Дикъ получилъ право говорить съ лордомъ Кестлькомбомъ о томъ, о чемъ не смѣлъ заговорить съ ним: ъ ни одинъ пасторъ въ околоткѣ: о его безвременно погибшемъ сынѣ.
Письма съ выраженіями соболѣзнованія дождемъ сыпались въ Комбъ-паркъ. Большую часть ихъ старый лордъ съ презрѣніемъ отшвырнулъ въ сторону, едва прочитавъ первую строку. Но одно письмо прочиталъ онъ съ начала до конца, причемъ брови его страшно хмурились, а губы нервно подергивались, порою складываясь въ горькую улыбку, которая была хуже всякой хмурости. Письмо это было отъ Полины Дормеръ-Смитъ. Ей стоило не малаго труда написать его, и она надѣялась, что въ немъ нѣтъ ни одного слова, которое могло бы непріятно задѣть ея раздражительнаго дядю. Дѣйствительно, письмо само по себѣ было хорошее, но если оно было написано съ тѣмъ, чтобы утѣшить старика и расположить его къ себѣ и къ брату, то лучше было бы вовсе не писать его. Она не упоминала въ немъ о братѣ, но уже самый почеркъ руки сестры Огустуса напоминалъ о немъ. Она даже воздержалась отъ всякихъ выраженій безпокойства о здоровьи своего кузена Люціуса, но слова ея, „надѣюсь вскорѣ услышать о его полномъ выздоровленіи“ болѣзненно отозвались въ сердцѣ старика. Полина старалась совмѣстить въ своемъ письмѣ долгъ съ политикой. Долгъ ея былъ утѣшить дядю въ его горѣ, и она, конечно, старалась избѣжать всего, что могло усилить нерасположеніе, которое, какъ она подозрѣвала, онъ питалъ къ ея брату. Но дѣло въ томъ, что она жестоко ошибалась на счетъ того, что чувствовалъ ея дядя къ капитану Чефингтону: онъ не только былъ нерасположенъ къ нему, онъ положительно ненавидѣлъ его. И теперь къ этой ненависти примѣшивалась странная, дикая зависть: Джорджа, его сильнаго, крѣпкаго, отважнаго первенца ужъ не было на свѣтѣ. А Люціусъ… О! нѣтъ… Люціусъ не былъ боленъ при смерти, этого горя, слава Богу, еще не было. Но все же онъ былъ очень плохъ здоровьемъ. И допустить хоть на минуту, что Огустусъ Чефингтонъ будетъ со временемъ носить титулъ лорда Кестлькомба, вмѣсто его родныхъ сыновей, наслаждаться богатствомъ, которое онъ такъ заботливо собиралъ для нихъ нѣтъ, нѣтъ, это было невозможно! Отъ одной этой мысли можно было сойти съ ума. Пусть бы кто нибудь другой, только бы не онъ, повторялъ, старикъ самъ себѣ. Какой-нибудь бѣднякъ изъ нашего рода, пасторъ, юристъ, аптекарь — все равно, кто бы не былъ, только бы не онъ.
Но Полина не имѣла и понятія о томъ, какъ сильна была эта ненависть. Старикъ былъ такъ скрытенъ, что и болѣе умная и проницательная женщина, чѣмъ она, могла бы ошибиться. Никто не подозрѣвалъ настоящихъ чувствъ его къ племяннику; одинъ Люціусъ догадывался, и то отчасти. Его собственная антипатія къ капитану была сравнительно слабымъ чувствомъ; у него не было отцовской энергіи ни на добро, ни на зло.
Съ тою же почтою, которая принесла лорду Кестлькомбу письмо отъ племянницы, получила и Мэй письмо отъ тетки. Это письмо было написано наскоро, и писавшая высказывалась въ немъ вся какъ есть. Главною заботою ея былъ вопросъ, слѣдуетъ-ли Мэй при настоящихъ обстоятельствахъ ѣхать въ Гленгоури. Она понимала очень хорошо, что со смертью Джорджа Чефингтона для ея племянницы открывалась новая будущность, потому становилось сомнительнымъ, благоразумно-ли будетъ принять при такихъ условіяхъ предложеніе m-r Брегга, если оно будетъ сдѣлано. Во всякомъ случаѣ, думала Полина, торопиться не слѣдуетъ. М-r Бреггъ былъ отличной партіей для безприданницы, даже если эта безприданница носила фамилію Чефингтонъ. Но что, если ея отцу суждено сдѣлаться лордомъ и богачемъ? Это, конечно, была одна возможность и то весьма отдаленная. Никто не считалъ Люціуса въ непосредственной опасности. Конечно, онъ могъ выздоровѣть, жениться и передать титулъ и помѣстья по прямой линіи. Но… Полина сознавала, какъ нельзя лучше, до какой степени важно это „но“.
Кромѣ того, ее озабочивало еще много мелкихъ обязанностей, относительно „общества“, которыя она всѣми силами старалась исполнить въ точности. „Я очень занята вопросомъ, какой трауръ тебѣ носить“ писала она Мэй. „Это вопросъ очень важный и положительно не даетъ мнѣ покоя. Конечно, ничего не можетъ быть хуже въ подобныхъ случаяхъ, какъ обнаружить неподходящую горесть; это было бы несомнѣннымъ признакомъ дурнаго тона. Ты никогда не видала бѣднаго Джорджа и родство твое съ нимъ не очень близкое. Еслибы умеръ, напримѣръ, кто-нибудь изъ букингемшеирскихъ Чефингтоновъ, съ которыми ты состоишь въ такой же степени родства, какъ и съ Джорджемъ, я думаю, тебѣ не нужно было бы вовсе никакого траура. Но наслѣдникъ главы нашей фамиліи иное дѣло. А все-таки преувеличивать не слѣдуетъ. Бѣлаго платья съ бантами блѣдно-геліотроповаго цвѣта и съ гагатовыми украшеніями или чернаго платья изъ легкой матеріи, со стеклярусной вышивкой, будетъ, по всей вѣроятности достаточно. Но я не могу дать тебѣ точныхъ указаній. Въ такой дали отъ столицы я не могу знать, что въ настоящую минуту bien porte. Какъ бы мнѣ хотѣлось теперь быть съ тобой. Но я не могу прервать моего леченія. Карлсбадъ помогъ мнѣ вообще, хотя это печальное извѣстіе и мои заботы о тебѣ сдѣлали то, что мнѣ опять стало хуже. На вкусъ м-съ Гриффинъ можно было бы вполнѣ положиться, если бы она приняла на себя трудъ заказать тебѣ трауръ у Амели… Но я и забыла: она не воротится скоро въ Англію, а проѣдетъ изъ Энгадинскихъ горъ прямо въ Гленгоури. И насчетъ этой поѣздки, я, право, не знаю, что тебѣ посовѣтовать, не знаю, какъ намъ лучше поступить въ твоихъ интересахъ. Принявъ все въ соображеніе, я думаю благоразумнѣе будетъ отложить твой визитъ къ герцогинѣ. Въ оправданіе ты можешь привести ужасное извѣстіе о смерти бѣднаго Джорджа.
Письмо мое очень de’cousu, но я не могу сосредоточить мыслей и моя бѣдная голова заставляетъ меня положить перо. По обыкновенію, мнѣ приходится платиться за каждое напряженіе мысли. Этого не измѣнилъ и Карлсбадъ. Любящая тебя тетка. П. Дормеръ-Смитъ. P. S. Перчатки gris de perle.“
Изъ этого письма Мэй поняла только одно, что тетка освобождаетъ ее отъ обязанности ѣхать въ Гленгоури. Она принесла письмо м-съ Доббсъ съ радостнымъ восклицаніемъ: — Ну, вотъ, бабушка, хотите или не хотите держать меня, а я отъ васъ не уѣду. О! не требуйте отъ меня объясненій. Я иногда съ тетей Полиной, какъ глухой, который смотритъ на танцующихъ. Должны же быть у нея какія нибудь причины, по которымъ она дѣйствуетъ, но я ихъ не понимаю.
М-съ Доббсъ поняла очень хорошо въ чемъ дѣло, но ничего не сказала внучкѣ. — Да, подумала старушка, — и она видитъ, какъ и я съ самаго начала увидала, что смерть этого бѣдняжки можетъ быть причиной многихъ перемѣнъ. И она не хочетъ, чтобы Мэй поторопилась дать слово. Господи помилуй. Какъ это люди смотрятъ такъ легко и такъ низко на такое дѣло! При этомъ совѣсть шепнула ей что то, отъ чего краска бросилась ей въ лицо. — А если она его любитъ и онъ ее, подумала она. Чтожъ! тогда навѣрное все будетъ по ихнему. Тѣмъ не менѣе она начала крѣпко сомнѣваться въ томъ, чтобы Мэй была хоть чуточку заинтересована джентльмэномъ съ княжескимъ состояніемъ.
Между тѣмъ Мэй, боясь, чтобы тетка какъ нибудь не раздумала, поспѣшила принять мѣры къ тому, чтобы отрѣзать ей, какъ говорится, путь къ отступленію. Она написала миссъ Гриффинъ, что не можетъ принять любезнаго приглашенія герцогини въ Гленгоури. Оправданія она не привела ни какого: совѣсть не дозволяла ей привести то, на которое указывала ей тетя Полина. Еслибы мнѣ очень хотѣлось ѣхать подумала она, это бы меня не удержало. И но моему лицемѣрить по поводу такой ужасной трагедіи было бы съ моей стороны отвратительной низостью.
Равнымъ образомъ ей не пришло ни на минуту въ голову отказаться отъ приглашенія м-съ Пайперъ. А между тѣмъ ей былъ намекъ на то, что ей бы слѣдовало это сдѣлать. М-съ Бренсби спросила ее, будетъ она на вечеринкѣ въ Гарнетъ-Ладжѣ и когда Мэй отвѣтила, что будетъ непремѣнно, сказала: — я и сама думаю, что отказаться отъ приглашенія изъ за печальнаго случая въ Африкѣ было бы съ вашей стороны черезъ чуръ натянуто. А Теодоръ стоялъ на томъ, что вы но пойдете; онъ находитъ это inconvenant. Мы чуть не поссорились съ нимъ изъ за этого. Вы его знаете, онъ всѣмъ любитъ писать законы.
Если Мэй и вовсе не имѣла намѣренія идти на вечеринку, она пошла бы непремѣнно уже ради одного того, что Теодоръ бралъ на себя возставать противъ этого.
XXI.
правитьВъ томъ кружкѣ, въ которомъ преимущественно вращались м-съ Полли и м-съ Патти Пайперъ, очень мало думали о лордѣ Кестлькомбѣ и о его семейномъ горѣ; тамъ были заняты предстоящей вечеринкой, которую готовились дать обѣ почтенныя сестры. Кромѣ Клары Бертрамъ и m-ra Кливленда Торпера, у нихъ обѣщалъ быть и синьоръ Винченцо Волли; онъ гостилъ въ одномъ семействѣ, нанимавшемъ дачу въ сосѣдствѣ съ m-r Свитингомъ и самъ назвался на вечеринку. Эта честь, конечно, очень обрадовала м-съ Полли, но вмѣстѣ съ тѣмъ надѣлала ей не мало хлопотъ, пришлось измѣнить программу такъ, чтобы удовлетворить самолюбію обоихъ артистовъ, и его и m-ra Торпера и поставить имена обоихъ такъ, чтобы ни одинъ не могъ позавидовать другому, а это была задача не легкая.
Но главнымъ интересомъ вечера была арія изъ Эсѳири, которую обѣщала спѣть м-съ Бертрамъ. Сестры пригласили ее погостить у нихъ чисто изъ желанія доставить нѣсколько дней отдыха бѣдной дѣвушкѣ, измученной работой во время сезона, и даже не просили ее пѣть, считая это неделикатнымъ, но она, желая доказать имъ свою благодарность, сама вызвалась спѣть что нибудь изъ Эсѳири. М-съ Полли пришла въ такое восхищеніе, что сейчасъ же рѣшилась дать вечеринку, чтобы сдѣлать всѣхъ своихъ знакомыхъ участниками этого наслажденія.
Выбранный номеръ былъ такъ легокъ, что ребенокъ могъ бы выучить его наизусть въ какія нибудь десять минутъ, но экземпляръ его былъ врученъ м-съ Бертрамъ за двѣ недѣли до срока, для того, чтобы она могла разучить его хорошенько. Ровно за столько же времени доставленъ былъ другой экземпляръ m-r Симпсону для разученія аккомпанимента. Клара пріѣхала въ Ольдчестеръ утромъ наканунѣ дня, назначеннаго для вечеринки; м-съ Полли требовала это непремѣнно для того, чтобы пѣвица могла, во-первыхъ, отдохнуть хорошенько, а во-вторыхъ сдѣлать репетицію. Клара попробовала было замѣтить, что репетиціи не нужно, но м-съ Полли не хотѣла и слышать объ этомъ.
— Извините, душа моя, — сказала она: — я не могу отнестись къ этому такъ легко: музыка Эсѳири вѣдь не салонный романсъ. Конечно, вы споете ее превосходно, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, но все же необходимо подготовиться. И мнѣ очень хочется услышать прежде одной, какъ вы ее споете. Указаній я вамъ не буду давать ни какихъ, кто знаетъ хе, хе, хе! — вы можетъ быть поймете мою музыку лучше, чѣмъ я понимаю ее сама. Напримѣръ, начальную фразу „О! царь, услышь мое моленье“ я бы начала so! Іо voce, а потомъ взяла crescendo и при словѣ моленье перешла въ forte… Но я не скажу ни слова: — пойте какъ знаете.
Мэй въ видѣ особенной милости дозволили присутствовать при репетиціи. Услыша, что Клара пріѣхала, она пришла повидаться съ подругой и нашла ее въ гостинной съ миссъ Полли и m-r Симпсономъ. Органистъ сидѣлъ у рояля, а м-съ Полли возсѣдала посреди комнаты, уставленной рядами стульевъ.
— А! это вы, моя милочка, — сказала она, когда Мэй вошла въ комнату: — идите, идите и садитесь возлѣ меня. Не принимать больше никого, Речель, слышите, никого, — прибавила она, обращаясь къ служанкѣ: — сидите же смирно, Мэй, у насъ сейчасъ будетъ репетиція. М-съ Бертрамъ споетъ арію изъ Эсѳири. Не разговаривайте съ ней; говорить передъ пѣніемъ очень вредно.
Мэй наскоро поздоровалась съ подругой, шепнула ей „послѣ поболтаемъ“, и чинно усѣлась возлѣ миссъ Полли. М-r Симпсонъ заигралъ интродукцію, но не успѣлъ онъ сыграть трехъ тактовъ, какъ м-съ Полли вскочила съ мѣста и шаромъ подкатилась къ роялю.
— Извините, что я возьму смѣлость сдѣлать замѣчаніе такому опытному артисту, какъ вы, m-r Симпсонъ — сказала она: — но я желала бы больше силы и звучности въ начальныхъ нотахъ…
— Откуда же я возьму силы и звучности, когда въ нотахъ нѣтъ ничего? — прокаркалъ m-r Симпсонъ, нахмурясь: — что есть, я все съигралъ, — развѣ взять басъ въ октаву…
— Именно, именно! — съ живостью подхватила м-съ Полли. — партитура вѣдь написана для оркестра, и выходитъ блѣдно на роялѣ. Но вы отлично придумали басъ въ октаву — ла де ди до… Превосходно, благодарю васъ, продолжайте.
М-r Симпсонъ опять заигралъ, но черезъ минуту м-съ Полли опять подкатилась къ нему съ новымъ замѣчаніемъ. Онъ, видимо, потерялъ терпѣніе, наконецъ, однако интродукція была кончена, и Клара запѣла своимъ чистымъ голосомъ. Мэй слушала съ восхищеніемъ и даже суровое лице органиста разгладилось. Когда она кончила, онъ быстро повернулся къ ней и сказалъ съ необычайнымъ для него жаромъ:
— Давно я не слыхахъ такого славнаго сопрано!
— Какъ она должна быть довольна! — подумала Мэй, взглянувъ на м-съ Полли, но къ удивленію не прочла на ея лицѣ особеннаго удовольствія.
— Какъ хорошо! — сказала она вполголоса, наклоняясь къ ней.
— Вамъ нравится? — спросила м-съ Полли, улыбаясь.
— Еще бы не нравиться! — воскликнула Мэй съ увлеченіемъ: --я просто въ восторгѣ…
— Очень рада за васъ, моя милая, — прервала ее м-съ Полли: — конечно, я не скажу, что ваше восхищеніе меня не удивляетъ, вамъ, я думаю, смѣшно бы было даже слышать это отъ человѣка съ такой репутаціей, какъ моя. Но дѣвушки въ ваши лѣта такъ рѣдко понимаютъ серьезную музыку. А исполненіемъ вы довольны?
Мэй широко раскрыла глаза отъ изумленія. Она тутъ только поняла, что м-съ Полли принимаетъ ея похвалы на свой счетъ. Къ счастію, прежде чѣмъ она успѣла сказать что нибудь, сочинительница Эсфири вскочила съ мѣста и побѣжала къ роялю.
— Благодарю васъ, очень, очень, — сказала она Кларѣ: — я увѣрена… почти увѣрена, что арія пойдетъ превосходно. Только… не будете-ли вы такъ добры повторить еще разъ. И… вы не разсердитесь, если я сдѣлаю вамъ одно замѣчаніе, самое маленькое, не болѣе какъ намекъ.
— Сдѣлайте одолженіе, — сказала Клара, добродушно улыбаясь.
— Видите-ли… я бы хотѣла придать просьбѣ Эсѳири такое выраженіе: она страдаетъ о судьбѣ своего народа, и въ то же время надѣется, что царь Артаксерксъ, супругъ ея, облегчитъ его судьбу. Въ ея голосѣ должны быть слышны оба эти чувства. Понимаете вы, о чемъ я говорю?
— Постараюсь передать партію, какъ вы желаете, — отвѣчала Клара кротко и спѣла арію вторично совершенно съ тѣмъ же выраженіемъ, какъ въ первый разъ. Лице м-съ Полли расцвѣло отъ удовольствія.
— Вотъ теперь прекрасно, превосходно, — сказала она, когда Клара кончила: — не знаю, какъ благодарить васъ, моя милочка. Вы поняли меня вполнѣ. У васъ пойдетъ эта арія гораздо лучше, чѣмъ шла у той пѣвицы, которая исполняла ее въ моемъ концертѣ. Она была извѣстная пѣвица, но не хотѣла слушать никакихъ замѣчаній. Что же вышло. Ноты спѣла она прекрасно, а выраженіе пропало. Вы же передали его безусловно вѣрно, право, не знаю, какъ благодарить васъ.
Съ этими словами она расцѣловала молодую исполнительницу и отпустила ее отдохнуть въ ея комнату. Передъ тѣмъ какъ уйти домой, Мэй украдкой забѣжала къ ней, чтобы потолковать на свободѣ.
— Какъ я рада, что опять васъ слышу! — сказала она: — и какъ бы я желала, чтобы васъ слышала бабушка.
— Развѣ ваша бабушка не будетъ здѣсь? — спросила Клара.
— Нѣтъ, — отвѣчала Мэй, краснѣя: — она не бываетъ здѣсь: вѣдь, она не одного сословія съ джентльменами и съ леди, которые будутъ здѣсь завтра. Она вдова здѣшняго торговца; но если бы вы знали, что это за женщина! Въ ней, право, больше истиннаго достоинства, чѣмъ въ комъ бы то ни было изъ всѣхъ, кого я знаю.
— Такъ ваша бабушка живетъ здѣсь? Но… какъ же это. Развѣ ваша мамаша не иностранка?
— О! Боже мой; нѣтъ. Мою маму звали Сюзанна Доббсъ, она здѣшная уроженка. Она умерла, когда я была еще маленькая. Почему вы думали, что она иностранка?
— Синьоръ Волли говорилъ мнѣ, что зналъ ее за границей.
— Очень можетъ быть. Она и папа много лѣтъ жили заграницей. Я и мои два старшіе брата родились въ Бельгіи и папа до сихъ поръ живетъ тамъ.
— Значитъ синьоръ Волли ошибся: — онъ часто говоритъ наугадъ.
— Кстати, о синьорѣ Волли; знаете вы, что и онъ будетъ здѣсь завтра?
— Знаю; м-съ Полли говорила мнѣ.
— Вы, кажется, не рады этому.
— Нѣтъ, откровенно говорю, не рада; я не особенно люблю синьора Волли.
— А онъ такъ кажется, напротивъ, особенно васъ любитъ, — замѣтила Мэй, смѣясь.
— Да, онъ ухаживаетъ за мной, — спокойно проговорила Клара: — это то мнѣ въ немъ и не нравится.
— Вѣрю! — воскликнула Мэй съ увлеченіемъ: — нѣтъ ничего хуже, какъ если человѣкъ хочетъ на васъ жениться, а вы и подумать объ этомъ не можете безъ содроганія.
— О! синьоръ Волли вовсе не думаетъ на мнѣ жениться, — возразила Клара: — онъ даже нисколько не любитъ меня, напротивъ, мнѣ иногда кажется, что онъ меня ненавидитъ. Но онъ привыкъ, что всѣ его ученицы съ нимъ кокетничаютъ и непремѣнно хочетъ добиться этого и отъ меня, а я никогда не кокетничаю: я нахожу, что это потеря времени. Это то и подстрекаетъ его ухаживать за мной.
— Вотъ-то противный! Терпѣть не могу такихъ мущинъ.
— Онъ очень избалованъ свѣтскими дамами… а впрочемъ и въ немъ есть хорошія стороны. Напримѣръ, онъ добрый сынъ и посылаетъ большую часть всего, что получаетъ, своимъ родителямъ, которые живутъ въ бѣдной неаполитанской деревушкѣ. Но довольно о немъ, поговоримъ D чемъ нибудь болѣе интересномъ. Такъ ваша бабушка любитъ пѣніе? Хотите, я когда нибудь приду къ ней и спою ей что нибудь?
— Неужели вы это сдѣлаете? Какъ вы добры! Я буду такъ рада, такъ рада, навѣрное больше рада, чѣмъ даже была м-съ Полли, когда вы сегодня такъ вѣрно поняли ея замѣчаніе.
— Насмѣшница! — сказала Клара, улыбаясь: — зачѣмъ вы смѣетесь надъ м-съ Полли. Она славная женщина.
— О! конечно, но она злитъ меня своими смѣшными претензіями. Между нами сказать, вѣдь въ ея музыкѣ нѣтъ ничего хорошаго. У васъ она выходитъ хорошо, но если бы вы спѣли колыбельную пѣсенку про „котика кота“ я думаю и та бы вышла у васъ хорошо. А она пристаетъ къ вамъ со своими замѣчаніями. Какое непомѣрное самолюбіе! Удивляюсь, какъ вы перенесли это такъ терпѣливо. Я бы не перенесла! — воскликнула Мэй со всѣмъ пыломъ молодаго увлеченія.
— Перенесли бы, если бы были поставлены какъ я, — отвѣчала Клара, улыбаясь своей спокойной улыбкой: — м-съ Пайперъ оказала мнѣ большую услугу тѣмъ, что пригласила меня сюда и я готова сдѣлать все на свѣтѣ, лишь бы отблагодарить ихъ хоть чѣмъ нибудь. И она вовсе не такъ непомѣрно самолюбива, какъ вамъ кажется, особенно для диллетантки: такія ли еще бываютъ! Однако, прощайте, моя дорогая; какъ ни жаль, а приходится прогнать васъ. М-съ Полли отпустила меня въ мою комнату съ тѣмъ, чтобы я постаралась заснуть на отдыхъ послѣ репетиціи и если увидитъ, что я не сплю, она непремѣнно пришлетъ ко мнѣ м-съ Патти со второй чашкой говожьяго чая, а онъ у нихъ такой крѣпкій, что я и отъ первой совсѣмъ опьянѣла.
XXII.
правитьНа другой день вечеромъ, Гарнетъ Лоджъ примялъ праздничный видъ. М-съ Полли облеклась спозаранку въ атласное лавенделеваго цвѣта платье, нацѣпила себѣ на руки и на шею небывалое разнообразіе геологическихъ обращиковъ и сошла въ гостиную, уставленную стульями, табуретами, ровно за три четверти часа до того времени, когда можно было ожидать самаго ранняго гостя. Вскорѣ къ ней присоединилась и м-съ Патти. Обѣ сестры были взволнованы, яо волненіе м-съ Полли было чисто радостное, тогда какъ у сестры ея, къ этому чувству примѣшивалась не малая доля озабоченности. — Боюсь я, удались ли желе, сестрица, сказала она, — и хорошъ ли будетъ новый офиціантъ, котораго мы взяли на сегодняшній вечеръ. Но больше всего меня волнуетъ мысль, что я опять услышу главную арію изъ Эсѳири. Сколько лѣтъ я не слыхала ее. Нужно будетъ сѣсть поближе къ дверямъ; если я расплачусь, такъ можно будетъ выйти.
— Не бѣда, если ты и расплачешься, — замѣтила м-съ Полли: — слезъ, которыя вызываетъ искусство, нечего стыдиться; вѣроятно, не ты одна прольешь ихъ сегодня.
— Ну, не знаю, — задумчиво сказала м-съ Патти: — сколько мнѣ помнится, когда ораторію исполняли въ Мерсеръ-Голлѣ, никто не плакалъ.
Въ это время въ гостиную вошли первые гости: м-г и.м-съ Симпсонъ. Амелія была въ новомъ шелковомъ платьѣ, такого яркаго розоваго цвѣта, что ее можно было замѣтить изо всѣхъ угловъ комнаты, а лице ея, если можно такъ выразиться, сіяло еще ярче ея платья. Она была въ восхищеніи, что попала на вечеринку, и даже не старалась скрыть этого восхищенія; мужъ ея то и дѣло оглядывался на нее и укоризненно качалъ головой.
— Сегодня для меня достопамятный день, мои дорогія м-съ Пайперъ, — сказала она, здороваясь съ хозяйками: — я сейчасъ говорила Басси, что онъ долженъ считать за честь быть призваннымъ вами, такъ сказать, въ качествѣ жреца искусства.
— Мы сами считаемъ за честь участіе вашего супруга въ нашемъ концертѣ, дорогая м-съ Симпсонъ, — вѣжливо отвѣчала м-съ Полли.
— Видишь, Басси? — вскричала Амелія, повернувшись къ мужу такъ живо, что опрокинула шлейфомъ табуретъ: — что я тебѣ говорила? Каково бы было мнѣніе людей разбогатѣвшихъ черезъ фабрики, — хотя, съ другой стороны, чтобы мы стали дѣлать безъ фабрикъ? Такъ мало людей умѣютъ распорядиться сырымъ матерьяломъ. Возьмемъ хоть одѣяло: дайте-ка вамъ живую овцу, что вы изъ нея сдѣлаете? Но я всегда говорила Басси: истинные дворяне всегда умѣютъ цѣнить искусство.
— Ну, Амелія, будь же осторожнѣе, — сказалъ m-r Симпсонъ, поднимая табуретъ и смотря на жену укоризненно, но не строго. Какъ ни привыкъ онъ журить ее, но въ этотъ день, она какъ то особенно нравилась ему въ новомъ платьѣ, и онъ находилъ, что она въ немъ, „какъ есть барыня“.
Между тѣмъ, гости начали съѣзжаться. Пріѣхала м-съ Бренсби съ пасынкомъ; самъ m-r Бренсби не явился по нездоровью. Амелія бросилась къ м-съ Бренсби и разсыпалась въ похвалахъ ея наряду. — Очень рада видѣть васъ, m-r Теодоръ, сказала она, протягивая руку молодому человѣку. Не правда ли, м-съ Пайперъ, какъ хорошо онъ сдѣлалъ, что покинулъ для музъ свою Ѳемиду? Но правду говоритъ поэтъ: музыка укрощаетъ и дикихъ, — хотя, конечно, подобный эпитетъ нейдетъ въ настоящемъ случаѣ, напротивъ. Но кромѣ музыки, прибавила она, сверкнувъ очами на Теодора, — здѣсь, конечно, будутъ элементы еще болѣе привлекательные для молодаго человѣка: молодыя красавицы, которыхъ намъ обѣщаютъ цѣлый подборъ.
— Несносная женщина — проговорилъ сквозь зубы молодой Бренсби, подводя мачиху къ креслу.
— Бѣдная Симми! — сказала, улыбась, м-ссъ Бренсби: — она предобрая женщина, но сегодня она расположена, какъ говорятъ Бобби и Билли, представлять изъ себя „ходячій словарь.“
Между тѣмъ, комната быстро наполнилась гостями. Кромѣ множества ольдчестерскихъ именитыхъ людей, которые не фигурируютъ въ нашемъ разсказѣ, пріѣхали маіоръ Миттонъ, каноникъ съ женой и съ ними Мэй, Оуэнъ Риверсъ, докторъ Течь и m-r Бреггъ.
Достойный фабрикантъ, поздоровавшись съ хозяйками и постоявъ нѣсколько минутъ у дверей, какъ бы въ раздумьи, подошелъ къ Мэй и сказалъ ей:
— Не хотите ли чашечку чайку, м-съ Чефингтонъ. Здѣсьжарко, а говорятъ чай прохлаждаетъ; пожалуй, что это и правда. Пройдемте въ столовую.
Мэй вовсе не хотѣлось чаю, но она замѣтила, что къ ней пробирается Теодоръ; чтобы избѣжать разговора съ нимъ, она поспѣшно взяла подъ руку m-r Брегга и пошла съ нимъ въ столовую, гдѣ уже накрыта былъ столъ, уставленный всякими лакомствами и закусками. Она относилась очень дружелюбно къ m-r Бреггу; его спокойное обращеніе и тихій, безпритязательный разговоръ нравились ей. Къ тому же, она слышала, что онъ дѣлаетъ втайнѣ очень много добра и уважала егоза это.
— Не хотите ли пирожковъ? — сказалъ онъ, придвигая для нея стулъ къ столу: — они, кажется, такіе вкусные.
— Благодарю васъ.
Онъ подалъ ей чашку чаю, самъ взялъ пирожокъ и проглотилъ его въ два пріема.
— Отличные, — сказалъ онъ, принимаясь за другой съ нескрываемымъ удовольствіемъ: — и вообще здѣсь все кажется такъ вкусно.
— Иначе и быть не можетъ, — отвѣчала Мэй: — м-съ Патти рѣдкая хозяйка.
— Да, да, я помню. Она дала мнѣ рецептъ говяжьяго пуддинга. Я было заставилъ моего повара сдѣлать такой, да не вышло ничего хорошаго.
Сказавъ это, онъ вздохнулъ и задумался, мѣшая ложечкой въ чашкѣ, потомъ вдругъ поднялъ голову и тихо проговорилъ.
— Скажите на милость, съ Джорджемъ то Чефнигтономъ какая бѣда случилась.
— Да, мнѣ очень жаль бѣднаго лорда Кестлькомба.
— Онъ, кажется, приходится вамъ внучатнымъ дядей, что ли? Я не памятливъ на родословныя. Да, ему очень тяжело, хоть онъ съ посторонними и вида не подаетъ.
— А вы видѣли его послѣ несчастья?
— Въ прошлый понедѣльникъ я былъ у него по дѣлу. Онъ, вѣдь, большой дѣлецъ, я даже мало встрѣчалъ такихъ.
— Бѣдный старикъ!
— Да, это и я скажу. Что ему толку въ томъ, что онъ хорошій дѣлецъ, когда ему не для кого устраивать свои дѣла? Ужасно тяжело быть одному въ пожилые годы. Это и я чувствую, хотя я по крайней мѣрѣ на двадцать лѣтъ моложе его милости.
Наступила минута молчанія, впродолженіи которой m-r Бреггъ прихлебывалъ чай, закусывая третьимъ пирожкомъ.
— Да, скучно быть одному, — проговорилъ онъ въ раздумьи.
— Развѣ вы одиноки, m-r Бреггъ? — спросила Мэй, сознавая, что нужно же сказать что-нибудь: — у васъ кажется есть дѣти.
— Одинъ только сынъ и тотъ живетъ ужъ много лѣтъ въ Южной Америкѣ. Онъ богатый человѣкъ; я далъ ему порядочно деньжонокъ, когда онъ туда отправлялся, хотя тогда они у меня далеко не такъ хорошо водились, какъ теперь. Но они пошли ему впрокъ, а онъ еще женился тамъ Аи дочери богатаго испанскаго купца и тоже взялъ за нею хорошій капиталъ. Онъ тамъ славно устроился и ни за что не пріѣдетъ сюда жить со мной, хоть бы я и сталъ звать его.
Наступило опять молчаніе — и опять m-r Бреггъ первый прервалъ его.
— Я буду имѣть удовольствіе встрѣтиться съ вами нынѣшней осенью въ Гленгоури? — сказалъ онъ.
— Нѣтъ, я не поѣду, — отвѣчала Мэй: — я ужъ даже написала объ этомъ м-съ Гриффинъ.
— Вотъ какъ! Отчего жъ вы не ѣдете? Неужели изъ-за фамильнаго несчастія?
— Признаюсь вамъ откровенно, не изъ-за этого. Зачѣмъ выдумывать причины, которыя были бы однимъ предлогомъ? Джорджъ Чефингтонъ не близкій мнѣ родственникъ и я его никогда не видала.
М-r Бреггъ одобрительно кивнулъ головой.
— Люблю, когда говорятъ такъ прямо, — сказалъ онъ: — а жаль, жаль, что вы не будете въ Гленгоури.
— Благодарю васъ. Только по моему, право, все равно, буду я или не буду тамъ. Я думаю, это ни для кого не составить разницы.
— Ну, не скажите, — проговорилъ онъ своимъ ровнымъ голосомъ, какъ то еще медленнѣе и тише обыкновеннаго: — гдѣ же вы будете въ это время?
— Гдѣ мнѣ больше всего нравится: здѣсь, съ бабушкой.
— Съ какой бабушкой?
— Съ моей бабушкой, м-съ Доббсъ. Вы должны знать ее, по крайней мѣрѣ по имени; вѣдь вы ея жилецъ.
— Какъ! старуха Доббсъ, вдова желѣзняка, ваша бабушка? Извините, — прибавилъ онъ, вдругъ спохватись, и замолчалъ въ смущеніи. Мэй подняла голову съ такимъ гордымъ движеніемъ, что будь тутъ покойная бабушка ея по отцу, и та бы сказала: настоящая Чефингтонъ!
— Мнѣ не въ чемъ извинять васъ, m-r Бреггъ — проговорила она серьозно, почти строго: — надѣюсь, вы не думаете, что я стыжусь моихъ родныхъ.
— Чего вамъ ихъ стыдиться? Объ этомъ и рѣчи нѣтъ, только люди не всегда смотрятъ на вещи, какъ бы слѣдовало, — спокойно отвѣчалъ m-r Бреггъ: — такъ вотъ что… да, да, я теперь припоминаю… Ваша матушка, Сюзанна Доббсъ, вышла замужъ… такъ точно! Знавалъ я вашу матушку; прехорошенькая была. Какъ это я могъ забыть! Это все оттого, что ваша тетушка, м-съ Дормеръ-Смитъ, никогда не поминала о вашихъ родныхъ съ материнской стороны.
При этихъ словахъ въ столовую вошелъ Оуэнъ, говоря, что м-съ Бренсби прислала его за Мэй и увелъ молодую дѣвушку въ гостиную. М-r Бреггъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ въ раздумьи.
— Она внучатная племянница лорда Кестлькомба и внучка старухи Доббсъ, — проговорилъ онъ про себя: — да, странныя вещи бываютъ на свѣтѣ.
Съ этими словами онъ всталъ и также пошелъ въ гостинную. Тамъ концертъ уже начинался. Первою выступила Клара съ аріей изъ Эсѳири въ рукахъ. Молодая дѣвушка сошла внизъ, незамѣченная никѣмъ до начала концерта и была очень мила и изящна въ своемъ простомъ черномъ платьѣ. Она спѣла сухую, безцвѣтную музыку бѣдной м-съ Полли такъ, что всѣ слышавшіе ее когда то невольно задались вопросомъ: неужели это та самая арія, которая тогда никому не понравилась? Послѣднія ноты были такъ хороши, такъ звучны, такъ полны выраженія трогательной мольбы, что m-r Симпсонъ, заслушавшись, чуть не забылъ проиграть финальныхъ аккордовъ.
Когда она кончила, со всѣхъ сторонъ раздался громъ рукоплесканій. Волли, стоявшій въ дверяхъ, пролетѣлъ черезъ толпу, какъ пущенный изъ пушки снарядъ, безъ церемоніи растолкалъ всѣ преграды, представлявшіяся ему на пути въ видѣ мужскихъ и женскихъ спинъ и плечъ и, бросившись къ Кларѣ, проговорилъ, запыхавшись:
— Divinamente!
— Очень рада, что вамъ нравится, — сказала Клара по-англійски.
— Нравится! — продолжалъ Волли по-итальянски: — развѣ это слово можетъ передать то, что я чувствую? Я въ восторгѣ, въ восхищеніи, я очарованъ! Вы пѣли божественно. Демонъ вы, а не женщина, отчего вы никогда, ни разу не спѣли такъ ни одного изъ моихъ романсовъ? Что вдохновило валъ сегодня?
— Благодарность, — отвѣчала Клара спокойно.
М-съ Полли подошла къ ней и горячо поцѣловала ее. Композиторшу и пѣвицу обступила толпа восторженныхъ слушателей, повторявшихъ на всѣ лады: Прелестно! восхитительно! истинное наслажденіе! и т. п. На всѣ эти восклицанія м-съ Полли отвѣчала съ любезной улыбкой:
— Прошу васъ, не приписывайте всей чести одной. Отъ исполненія зависитъ очень много, гораздо больше, чѣмъ вы думаете.
Послѣ Клары выступилъ на сцену m-r Торнеръ. И ему захотѣлось получить свою долю похвалъ со стороны ольдчестерской публики; онъ сыгралъ блистательный концертный вальсъ вмѣсто объявленнаго имъ своего послѣдняго сочиненія, которое онъ назвалъ: „Сумерки въ садахъ Волгаллы“, а одинъ профанъ перевралъ: „Время кормленія въ лондонскомъ зоологическомъ саду“. Послѣ вечера m-r Свитингъ побранилъ его, зачѣмъ онъ не сыгралъ его. — Не возражайте мнѣ, что оно бы не понравилось, молодой другъ мой, — сказалъ онъ: — это не причина. Пусть бы не понравилось, но они бы услыхали его, а теперь вы упустили случай расширить кругъ ихъ музыкальныхъ понятій — но какъ бы то ни было, а вальсъ очень понравился и успѣхъ m-r Торнера до того раздразнилъ Волли, что онъ рѣшился непремѣнно добиться такого же. Онъ былъ любезенъ, какъ никогда, пѣлъ свои національныя пѣсни съ небывалымъ увлеченіемъ и, конечно, привелъ всѣхъ слушателей въ совершеннѣйшій восторгъ. Когда онъ наконецъ всталъ изъ-за рояля, м-съ Симпсонъ протѣснилась сквозь толпу и стала передъ нимъ, какъ свѣтлое видѣніе. Щеки ея алѣли ярче ея платья, а очки сверкали какъ двѣ звѣзды первой величины!
— Я не могу покинуть убѣжище музъ, сеньоръ, — сказала она, — не принеся вамъ моей живѣйшей благодарности за усладительное пѣніе, которымъ вы восхитили нашъ слухъ.
Волли, разговаривавшій въ это время съ m-r Свитингомъ и m-r Тернеромъ, посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и не зная, что сказать ей, низко поклонился.
— Да позволено мнѣ будетъ, — продолжала она, — благодарить васъ словами поэта, за долгіе, сладкіе звуки, хотя, конечно, никто не скажетъ, что звуки эти длились слишкомъ долго.
Сказавъ это, она граціозно присѣла, хлестнула m-r Свитинга по ногамъ своимъ розовымъ шлейфомъ, наступила на ногу m-r Торнеру и улетѣла.
За ужиномъ Волли посадили возлѣ м-съ Бренсби и онъ, конечно, былъ очень доволенъ, что сидитъ возлѣ самой хорошенькой женщины во всемъ обществѣ. Съ другой стороны, возлѣ него сидѣлъ маіоръ Миттонъ и тѣшилъ его своими похвалами его пѣнію, которыя нисколько не теряли въ его глазахъ цѣны отъ того, что, какъ онъ замѣтилъ съ перваго слова, добрякъ майоръ былъ вовсе не знатокъ въ музыкѣ.
— Я не музыкантъ, — говорилъ маіоръ: — я люблю музыку до страсти, и чтобы тамъ ни говорили, а нѣтъ въ мірѣ музыки лучше итальянской, и никто не умѣетъ пѣть ее такъ, какъ поютъ итальянцы.
Затѣмъ майоръ пустился перечислять всѣхъ итальянскихъ пѣвцовъ и пѣвицъ, какихъ онъ слыхалъ на своемъ вѣку, и, конечно, упомянулъ изъ первыхъ о Біанкѣ Моретти, при имени которой м-съ Бренсби сейчасъ насторожила ушки.
— А! вы слышали Біанку Моретти? — сказалъ Волли: — Да, она умѣла пѣть. А знаете ли, вѣдь она приходится чѣмъ-то въ родѣ мачихи хорошенькой м-съ Чефингтонъ, которая имѣетъ такой успѣхъ вездѣ, гдѣ ни появляется.
— М-съ Чефингтонъ? Можетъ ли быть!
— Да, да, вотъ той самой молоденькой особы, которая сидитъ на томъ концѣ стола между двумя молодыми людьми. Одного изъ нихъ бѣлокураго, я встрѣчалъ раньше; онъ ужасно скучный человѣкъ, seccatore, какъ говоримъ мы, итальянцы. Вѣдь я не ошибаюсь, это она?
— Она, она. Да неужели же ея отецъ женился на Біанкѣ Моретти?
— Ну, женился ли онъ на ней, этого я не знаю, — отвѣчалъ Волли, пожавъ плечами: — а она живетъ съ нимъ уже много лѣтъ. Говорятъ, она теперь остепенилась. Но молодость у ней была порядочно бурная.
Майоръ съ замѣшательствомъ взглянулъ на м-съ Бренсби и попробовалъ перемѣнить разговоръ, но Волли не понялъ намека. Онъ вовсе не находилъ нужнымъ стѣсняться для м-съ Бренсби; она была не молоденькая миссъ. И вообще, онъ хотя и много слыхалъ передъ тѣмъ, какъ ѣхать въ Англію, о темъ, какъ англичане строги и чопорны на счетъ нравственности, но, къ великой своей радости, не нашелъ въ лондонскихъ кружкахъ, гдѣ преимущественно вращался, ни строгости, ни чопорности. Поэтому онъ преспокойно продолжалъ разсказывать анекдоты о синьорѣ Біанкѣ. Наконецъ, м-съ Бренсби витала изъ-за стола, тогда майоръ и еще нѣсколько мужчинъ подсѣли ближе къ разскащику. На другой день въ казармахъ и во всѣхъ мужскихъ кружкахъ въ Ольдчестерѣ повторялись скандальные анекдоты, въ которыхъ имя отца Мэй фигурировало на первомъ планѣ.
Когда гости разъѣхались, обѣ м-съ Пайперъ еще долго разговаривали, восхищаясь, что вечеринка сошла съ рукъ удачно.
— Все было хорошо, — сказала м-съ Патти: — одно досадно: я слышала, какъ синьоръ Волли и m-r Торнеръ подсмѣивались на счетъ арій изъ „Эсѳири“. Противные! Я терпѣть ихъ не могу.
— Пусть ихъ говорятъ, что хотятъ, — отвѣчала м-съ Полли съ небрежной улыбкой: — развѣ ты забыла, сестрица, что и тотъ и другой сами композиторы. Поэтому, если они и позволили себѣ какія нибудь остроты на счетъ моей Эсѳири, то это съ ихъ стороны не болѣе какъ профессіональная зависть.
XXIII.
правитьНа другой день послѣ вечеринки въ Гарнетъ-Лоджѣ, м-съ Доббсъ была крайне удивлена неожиданнымъ посѣщеніемъ. Часу въ третьемъ пополудни, Марта вошла къ ней съ извѣщеніемъ, что пріѣхалъ m-r Бреггъ и проситъ позволенія переговорить съ ней.
— Зови, зови его сюда, — сказала м-съ Доббсъ: — зачѣмъ онъ пріѣхалъ? — прибавила она, обращаясь къ m-r Весергеду, сидѣвшему, по обыкновенію, у камина.
— Вѣроятно, что нибудь насчетъ дома въ Фреярсъ-Роу, — замѣтилъ m-r Весергедъ.
— Должно быть, что такъ. А впрочемъ, что попусту догадываться: вотъ сейчасъ узнаемъ.
Между тѣмъ m-r Бреггъ вышелъ изъ кареты, прошелъ, черезъ садикъ и вошелъ въ комнату, гдѣ сидѣла хозяйка.
— Жзвинити, что я обезпокоилъ васъ пріѣздомъ, м-съ Доббсъ, — сказалъ ожъ: — мы съ вами видались во время оно.
— Очень пріятно васъ видѣть, m-r Бреггъ, — привѣтливо отвѣчала она: — я васъ хорошо помню. Рекомендую: мой своякъ, m-r Весергедъ. Прошу садиться.
М-r Бреггъ сѣлъ. Нѣсколько минутъ онъ и она внимательно смотрѣли другъ на друга.
М-r Бреггъ былъ высокій, крѣпко сложенный мужчина. Лице его, довольно пріятное, носило на себѣ отпечатокъ озабоченности, смѣшанной съ непреклонною рѣшимостью. Такое выраженіе часто можно видѣть у смышленаго рабочаго, трудъ котораго постоянно приводитъ его въ столкновенія съ силами природы, вмѣстѣ послушными и непреоборимыми, простыми и полными вѣчной тайны. И оно, какъ бы застыло на лицѣ его, хотя необходимость обработывать металлы ручнымъ трудомъ для него давно уже миновала. Теперь, какъ человѣку вліятельному, ему приходилось дѣйствовать только на людей, — но можетъ быть онъ находилъ, что они еще ненадежнѣе и еще податливѣе, чѣмъ желѣзо и мѣдь.
М-съ Доббсъ, взглянувъ на него пристально, нашла въ. немъ большую перемѣну. Она помнила его въ молодые годы — онъ одно время работалъ у ея мужа, здоровымъ молодцемъ, въ поношенной рабочей блузѣ и съ неизмѣнной сажей подъ ногтями. Теперь передъ ней сидѣлъ пожилой человѣкъ, одѣтый очень прилично, даже со вкусомъ — онъ благоразумно предоставлялъ выборъ своихъ костюмовъ одному изъ лучшихъ лондонскихъ портныхъ, съ руками, безукоризненно чистыми, и въ массивной цѣпочкѣ, на покупку которой не хватило бы во время оно его полугодоваго заработка.
— Вы мало перемѣнились, m-r Бреггъ, — сказала м-съ Доббсъ: — сейчасъ видно, что жизнь, какъ говорится, не пригнула васъ къ землѣ. Вѣдь прошло не мало лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ мы не видались, а вы почти что не состарились.
— Очень радъ, что не кажусь вамъ старикомъ, м-съ-Доббсъ, — отвѣчалъ m-r Бреггъ, улыбаясь своей спокойной. улыбкой.
— А впрочемъ — сколько вамъ лѣтъ, если можно спросить? — освѣдомилась м-съ Доббсъ: — лѣтъ, пожалуй, за пятьдесятъ будетъ?
— На дняхъ минуло пятьдесятъ три.
— Ну, какіе это еще годы! Я могла бы быть вашей, матерью.
— А все-таки, я ужъ въ такихъ годахъ, когда откладывать въ долгій ящикъ ничего не слѣдуетъ. Поэтому, я хотѣлъ, съ вашего позволенія переговорить съ вами объ одномъ дѣльцѣ, которое за послѣднее время меня очень занимаетъ.
— Сдѣлайте одолженіе, m-r Бреггъ, я къ вашимъ услугамъ.
М-r Бреггъ окинулъ глазами крошечную пріемную, поглядѣлъ въ окошко на маленькій садикъ, поглядѣлъ на m-r Весергеда, опять взглянулъ на м-съ Доббсъ и проговорилъ. вполголоса.
— Дѣльце то, видите ли, секретное.
— Я лучше уйду, Сара, — сказалъ m-r Весергедъ, неохотно-поднимаясь съ кресла: — я зайду къ вамъ послѣ, часовъ въ пять, чайку напиться.
— Да можетъ быть вамъ и не нужно уходить, Джо, — сказала м-съ Доббсъ: — у меня нѣтъ секретовъ отъ моего свояка m-r Бреггъ; это мой лучшій и самый старый другъ. Какое у васъ до меня дѣло?
М-r Бреггъ медленно потеръ рукой подбородокъ и отвѣчалъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:
— Оно касается лично меня.
Послѣ этого, m-r Весергеду не оставалось, конечно, ничего больше, какъ уйти. Наскоро откланявшись, онъ быстро вышелъ и сейчасъ же Схватился за трубку, чтобы хоть чѣмъ нибудь успокоить свое любопытство.
Оставшись наединѣ съ м-съ Доббсъ, m-r Бреггъ пересѣлъ на кресло противъ нея и съ минуту помолчалъ, какъ бы сбираясь съ мыслями. М-съ Доббсъ ждала, что онъ укажетъ будучи увѣрена, что рѣчь зайдетъ о Фреярсъ-Роу, но отъ первыхъ словъ его это предположеніе разлетѣлось какъ дымъ.
— Ваша внучка, м-съ Чефингтонъ, — сказалъ онъ: — говорила мнѣ, что она не поѣдетъ нынѣшней осенью въ Гленгоури.
— Да, она отдумала ѣхать, --отвѣчала м-съ Доббсъ, смотря на него съ удивленіемъ.
— Въ такомъ случаѣ и я не поѣду. Я не любитель охоты, и мнѣ всегда не по себѣ въ домѣ, гдѣ много чужихъ. К тому же… меня пригласили именно для того, чтобы я моя встрѣтиться тамъ съ м-съ Чефингтонъ.
М-съ Доббсъ осталась по наружности спокойной, но и мозгу у ней вдругъ завертѣлось словно веретено, и она хотя продолжала смотрѣть на m-г Брегга, но нѣсколько минуть не видала не только его, но и вообще ничего въ комнатѣ.
— Я получилъ приглашеніе туда черезъ м-съ Гриффинъ, — продолжалъ m-r Бреггъ: --вы слыхали о ней?
М-съ Доббсъ въ отвѣтъ только кивнула, она не въ силахъ была бы выговорить ни слова даже ради снесенія собственной жизни.
— М-съ Гриффинъ очень добрая женщина; она только черезъ чуръ любитъ вмѣшиваться въ чужія дѣла, и вмѣшивается не всегда кстати, но всегда съ добрымъ измѣреніемъ. А кто-же изъ насъ не ошибается!
— Еще бы! — проговорила м-съ Доббсъ, какъ бы про себя.
— Вотъ, она и начала твердить мнѣ, что при моемъ состояніи, которое она называетъ княжескимъ — хотя я нахожу, что оно лучше инаго княжескаго, такъ какъ я видалъ не разъ, какъ живутъ многіе князья, — мнѣ непремѣнно нужно опять жениться.
При словахъ „княжеское состояніе“ м-съ Доббсъ поморщилась и на лбу у ней выступила краска, но она отвѣчала спокойно:
— Конечно, у богатыхъ людей есть свои обязанности m-r Бреггъ.
— Она даже назвала мнѣ нѣсколько семействъ, въ которыхъ, какъ она увѣряла меня, я бы не получилъ отказа, еслибы посватался. Признаюсь, я и не ожидалъ, чтобы за меня пошли такія невѣсты, какихъ она мнѣ предлагала. Я бы, пожалуй, не повѣрилъ даже, но я самъ могъ убѣдиться, можете себѣ представить, нѣсколько дѣвицъ, въ томъ числѣ двѣ титулованныя — при этихъ словахъ въ его глазахъ, обыкновенно выражавшихъ спокойную разсудительность, блеснула искра самодовольствія--положительно» гнались за мной. Я не самолюбивый, не хвастунъ, но это правда сущая… Вы вѣрно думаете: зачѣмъ онъ разсказываетъ мнѣ все это, когда это до меня нисколько не касается. Въ томъ и дѣло, что по касается васъ отчасти.
М-съ Доббсъ не сказала ни слова, только руки ея нервно теребили вязанье, лежавшее у нея на колѣняхъ.
— М-съ Гриффинъ, --продолжалъ m-г Бррегъ, видя что она молчитъ: --женщина, какъ я сказалъ вамъ, очень добрая, только у нея иной разъ, какъ говорится, хозяина въ головѣ нѣтъ. Она вообразила, что я съ радостью женюсь на всякой шаткой барышнѣ, которая удостоитъ пойти за меня, чтобы щеголять въ моихъ брильянтахъ и тратить мои денежки, на модный манеръ. Поэтому она очень удивилась, когда я лазалъ, что не желаю посвататься ни на одной изъ невѣстъ, вторыхъ она мнѣ предлагаетъ, потому что въ мои лѣта смѣшно надѣвать узкій башмакъ изъ-за того только, что въ красивъ на взглядъ. Суть то вся въ томъ, что меня, какъ говорится, не тянетъ ни къ одной изъ нихъ; я представить обѣ не могу, какъ бы такая барышня сидѣла со мной вечеркомъ у камелька и смотрѣла бы на меня ласково. А вамъ, м-съ Доббсъ, говорю я все это потому, что есть одна молодая особа, къ которой меня тянетъ: я довольно присмотрѣлся, какъ она ведетъ себя и дома и въ гостяхъ, и нахожу, что такой барышни поискать да и поискать. Вотъ я и сказалъ съ Гриффинъ: найдите мнѣ такую невѣсту, какъ м-съ Мэй Чефингтонъ и если она удостоитъ пойти за меня, я буду очень счастливъ. М-съ Гриффинъ такъ и ухватилась обѣими рвами на эти слова.
— Ухватилась! — съ негодованіемъ воскликнула м-съ Гоббсъ: --чего ей было хвататься? Развѣ она могла знать, какъ посмотритъ на это м-съ Чефингтонъ? А она сейчасъ и схватилась, не спросясь людей.
— Матушка! матушка! что вы, Богъ съ вами. Вы меня а поняли. Она ухватилась за эту мысль потому, что для меня это было бы большое счастіе. А объ ней она самаго хорошаго мнѣнія: хвалила, хвалила мнѣ ее… Такая говоритъ достойная дѣвица, добрая, милая и совсѣмъ не свѣтская. Какъ теперь помню, ея слова; меня даже удивило, вотъ, думаю, сама свѣтская барыня, а другую хвалитъ за то, что она не свѣтская.
Оба нѣсколько минутъ молчали. М-съ Доббсъ была такъ взволнована, что не могла выговорить ни слова, а m-г Бреггъ былъ удивленъ и даже немножко раздосадованъ впечатлѣніемъ, которое произведя его слова. Онъ вовсе не гордился своимъ богатствомъ, но онъ привыкъ смутно сознавать, что онъ человѣкъ съ вѣсомъ, подобно тому, какъ слонъ сознаетъ, что онъ животное тяжелое. И вдругъ слона смахнула, какъ муху--поневолѣ тутъ станетъ досадно.
Наконецъ м-съ Доббсъ сказала дрожащимъ и вовсе на; ласковымъ голосомъ:
— Не знаю, право, чтобы я могла для васъ тутъ сдѣлать.
— Я и не прошу отъ васъ ничего, м-съ Доббсъ, — отвѣчалъ m-r Бреггъ: --я даже не зналъ до вчерашняго дня, что вы бабушка м-съ Чефингтонъ, или, вѣрнѣе, сказать забылъ потому, что кажется слышалъ много лѣтъ назадъ о свадьбу вашей дочки. А когда вчера м-съ Чефингтонъ сказала мнѣ объ этомъ, я и рѣшилъ, что пріѣду къ вамъ поговорить душѣ. Я хотѣлъ доказать этимъ мое уваженіе къ вамъ, но вы, кажется, взглянули на это иначе.
М-съ Доббсъ вдругъ обернулась и подала ему руку.
— Простите если я сказала вамъ что нибудь обидное, — проговорила она тихо: — вы этого не заслужили, вовсе не заслужили. Но вы меня въ конецъ озадачили…. Я такъ разстроена, какъ не была, кажется, съ того дня, въ который увезли мою бѣдняжку Сузи… А я теперь ужъ далеко и такъ крѣпка, какъ была тогда.
Говоря это, она вся дрожала и сама, не понимая что дѣлаетъ, комкала въ рукахъ свое истрепанное вязанье.
— Полноте, не смущайтесь такъ, --сказалъ m-г Бреггъ успокоительно: --я бы только хотѣлъ знать одно: нѣтъ ли у вашей внучки кого нибудь на примѣтѣ?
— Нѣтъ, сколько мнѣ извѣстно, никого.
— А если нѣтъ никого, такъ отчего бы ей не быть счастливой со мной? Какъ вы думаете?
— По годамъ то вы ей не пара, Джошуа, — отвѣчай М-съ Доббсъ, не замѣчая въ своемъ волненіи, что называетъ его по имени, какъ называла лѣтъ тридцать назадъ.
— Ну, что жъ дѣлать, не могу я стать моложе, — отвѣчай онъ добродушно: --во всякой--онъ хотѣлъ сказать, сдѣлкѣ, я спохватился и продолжалъ — во всякомъ дѣлѣ есть двѣ стороны, хорошая и худая. Конечно, такой любви, какую описываютъ въ романахъ, между нами быть не можетъ, да, вѣдь, сколько людей обходятся безъ нея отлично: и сами живутъ счастливо и другимъ пользу приносятъ. Знаете ли — тутъ онъ со страхомъ посмотрѣлъ на свою собесѣдницу, боясь, что бѣдовая старуха опять вспылитъ — вѣдь нѣкоторые изъ ея родныхъ, съ отцовской стороны, согласились бы сразу.
— Объ этомъ и говорить нечего, — отвѣчала м-съ Доббсъ, къ удивленію его совсѣмъ ласково: — и вы не думайте, m-r Бреггъ, чтобы я не цѣнила… чтобы я не понимала, какъ свѣтъ вообще посмотритъ на ваше предложеніе.
— Пока это еще не предложеніе: я только хотѣлъ переговорить съ вами о томъ, можетъ ли по вашему мнѣнію состояться дѣло. Съ моей стороны, я могу обѣщать вотъ что: если она сдѣлаетъ мнѣ честь выйти за меня, я буду всю жизнь мою беречь и уважать ее. Я бы не женился на дѣвицѣ, которую я не могъ бы уважать, хотя бы она была дочь герцога и первая красавица во всей Англіи. Затѣмъ, ей будетъ легко со мной ужиться: я человѣкъ не сварливый и на ревнивый. Наконецъ, я не хотѣлъ много говорить о деньгахъ, но все же я долженъ сказать, что жена моя, а современенъ и вдова — танъ какъ, по законамъ природы, я долженъ умереть прежде ея — будетъ очень богатая женщина.
— Вы знаете, конечно, — спросила м-съ Доббсъ, проведя рукой но лбу, и уронивъ при этомъ на полъ свое скомканное вязанье, — что отецъ Мэй еще живъ?
— Знаю. И объ этомъ также я хотѣлъ поговорить съ вами. И вы вѣрно согласитесь со мной, если я скажу, что при такомъ отцѣ для нея хорошо бы выйти замужъ, за меня ли, или за кого другаго, только за человѣка, который съумѣлъ бы уберечь и защитить ее. Тетушка ея, м-съ Дормеръ-Смитъ, важная барынька, тонная, щеголеватая, но, между нами будь сказано, за ея мозги я бы многаго не далъ.
— Что же вы хотѣли сказать мнѣ о капитанѣ Чефингтонѣ? — спросила м-съ Доббсъ, едва давъ ему время договорить.
— Можетъ быть вы ужъ знаете, а если не знаете, такъ вамъ надо знать: онъ ужъ нѣсколько лѣтъ живетъ съ одной оперной пѣвицей и ѣздитъ за ней вездѣ. Теперь она съ нимъ въ Брюсселѣ и, говорятъ, онъ женатъ на ней.
М-съ Доббсъ всплеснула руками и проговорила почти швпотомъ:
— Бѣдное дитя мое!
— Кого она жалѣетъ? — подумалъ m-r Бреггъ: — покойную дочь или внучку? — Можетъ быть обѣихъ. Значитъ, вы объ этомъ не слыхали, — сказалъ онъ: — согласитесь сами, вѣдь это очень плохо для м-съ Мэй.
— Да правда ли это? — возразила м-съ Доббсъ: — люди вѣдь болтаютъ много пустаго. Право, мнѣ не вѣрится, чтобы онъ рѣшился на такой шагъ, какъ женитьба на пѣвицѣ; хоть онъ и плохой человѣкъ, а все-таки…
— Я отъ многихъ слышалъ; это ужъ, какъ видно, не новость, — перервалъ ее m-r Бреггъ: — но женатъ ли онъ на ней, или просто завелъ съ ней публичную связь, а все же это дѣло скверное, м-съ Доббсъ.
— Кто знаетъ! — проговорила она, какъ бы въ раздумьи: — можетъ быть она женщина и не дурная…
— Ну, на счетъ этого, — опять перебилъ онъ: — кажется, сомнѣній быть не можетъ. Она держала въ Брюсселѣ игорный домъ, и такого сорта, что разъ къ ней явилась даже полиція.
— Отъ кого вы это слышали? — спросила м-съ Доббсъ, взглянувъ на него пристально; онъ помолчалъ съ минуту и отвѣчалъ:
— Отъ многихъ слышалъ. Послѣдній говорилъ объ этомъ итальянскій пѣвецъ, что былъ вчера у м-съ Пайперъ. Онъ дрянной, злоязычный баринъ; по моему, м-съ Полли не слѣдовало бы принимать его, въ этомъ согласна со мной и сестра ея. А все же онъ разсказывалъ такъ подробно, что, судя по всему, онъ врядъ ли лгалъ.
Съ этими словами онъ всталъ съ кресла и подошелъ къ ней проститься.
— Поймите, м-съ Доббсъ, — сказалъ онъ: — что я считаю долгомъ переговорить съ вами обо всемъ этомъ ради м-съ Мэй. Я желаю ей всякаго добра, помимо нашего давишняго разговора, поймите это.
— Понимаю и благодарю васъ, — отвѣчала она тихо.
— А насчетъ того разговора, — продолжалъ онъ: — я бы хотѣлъ, чтобы вы потолковали обинякомъ съ вашей внучкой. Это было бы хорошо и для нея, и для меня. Молодой, чувствительной дѣвицѣ не всегда пріятно отказывать въ предложеніи руки, да и мнѣ, скажу прямо, было бы очень не пріятна получить отказъ. Человѣку моихъ лѣтъ и моего положенія не можетъ быть желательно показаться кому бы то ни была въ смѣшномъ видѣ. Конечно, вамъ до моихъ чувствъ нѣтъ дѣла и быть не можетъ, а все же исполните мою просьбу, моя добрѣйшая, хотя ради моего расположенія къ вашей внучкѣ.
Сказавъ это, онъ крѣпко пожалъ ей руку, медленно вышелъ, прошелъ черезъ садъ, сѣлъ въ карету и уѣхалъ.
XXIV.
правитьСтукъ колесъ отъ его кареты давно уже затихъ въ отдаленіи, а м-съ Доббсъ все еще сидѣла на мѣстѣ, какъ ошеломленная. Для такой рѣшительной, энергичной и дальновидной женщины, какъ она, было очень тяжело сознать, что она находилась до сихъ поръ въ полнѣйшемъ заблужденіи. Зная, какая гордая, или, вѣрнѣе, чванная женщина м-съ Дормеръ-Смитъ, и какое значеніе придаетъ она хорошему происхожденію, она была увѣрена, что «джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ», о которомъ писала ей тетка Мэй, дѣйствительно джентльменъ, дворянинъ, можетъ быть даже титулованный. Въ этомъ она была убѣждена такъ же безусловно, какъ въ томъ, что женихъ, имѣвшійся на примѣтѣ, не негръ, а бѣлый человѣкъ. «Княжеское состояніе», которое онъ готовъ былъ положить къ ногамъ ея безприданницы внучки, придавало въ ея глазахъ этому таинственному незнакомцу новое очарованіе, и вдругъ, всѣ ея блестящія мечты разлетѣлись, какъ дымъ: нагая истина явилась ей въ прозаичномъ образѣ стараго Джошуа Брегга!
Между тѣмъ, дѣло было такого рода, что она долго не въ силахъ была прійти сама съ собою къ соглашенію, какъ отнестись къ нему. Прошелъ почти часъ, послѣ того" какъ уѣхалъ m-r Бреггъ, а она все не могла собраться съ мыслями. Она чувствовала себя, какъ человѣкъ, который думалъ, что идетъ по ровной дорогѣ и вдругъ провалился въ болото. Сначала она было рѣшила, что объ этомъ и толковать нечего, что подобный бракъ былъ бы смѣшенъ, но потомъ начала думать не ошибается ли она. М-r Бреггъ былъ человѣкъ не глупый, разсудительный, безукоризненно честный и замѣчательно добрый: весь Ольдчестеръ прославлялъ его за. его щедрую благотворительность. Развѣ такой человѣкъ нестоитъ руки ея внучки? Неравенство то лѣтъ ужъ очень велико, думала она. Но развѣ это ужъ такой большой недостатокъ? Живетъ же счастливо m-r Бренсби со своей молодой: женой. Только онъ совсѣмъ не такой человѣкъ, какъ Джошуа Бреггъ: умный, образованный, красивый, манеры у него, какъу графа. Его можетъ полюбить любая женщина, а этотъ что? "Смирный малый, тюлень-увалень и больше ничего. Развѣ въ него можно влюбиться? Нѣтъ, нѣтъ, объ этомъ и думать нечего. Выдать Мэй за него значило бы продать ее. Однако, ни м-съ Дормеръ-Смитъ, ни м-съ Гриффинъ этого не думаютъ. И вѣдь, онъ, пожалуй, правду сказалъ: живутъ же люди безъ романовъ, себѣ въ удовольствіе и другимъ на пользу. Дура я, дура: до старости дожила, а все не выучилась понимать, что жизнь не романъ. Если Мэй выйдетъ за него, она будетъ вполнѣ обезпечена, всѣ будутъ уважать и ласкать ее — въ большомъ то свѣтѣ его и теперь вездѣ принимаютъ, да еще съ поклонами! А добра то она сколько сдѣлаетъ: ужъ ради этого одного ей не слѣдуетъ упускать такую партію.
Такъ кружились въ ней вихремъ мысли, быстро смѣняя одна другую. Но вдругъ ей пришли на память слова евангельскія: «что пользы человѣку, если онъ пріобрѣтетъ весь міръ и погубитъ душу свою». И съ этой минуты въ ней словно все улеглось и затихло; она встала съ мѣста твердая и спокойная.
— Прости мнѣ Господи! — сказала она: — я боролась сама противъ себя, стояла не за Бога, а за чорта, за маммона, ни дать ни взять, какъ эта сахарная куколка, тетушка Мэй. Да съ нея и взыскивать нечего: она грѣшитъ по неразумію, а я… Нужно дѣйствовать вотъ какъ: если Мэй можетъ полюбить его, — а вѣдь по этой части случаются порой такія чудеса, что нельзя считать этого совершенно невозможнымъ — пусть идетъ за него, а если нѣтъ, онъ ей не женихъ. Какъ я рѣшила, пусть такъ и будетъ.
Это рѣшеніе успокоило ее, и она начала обдумывать другую новость, сообщенную ей m-r Бреггомъ, именно слухи о вторичной женитьбѣ ея зятя. Если это была правда и въ особенности, если вторая жена его была такая, какъ говорилъ m-r Бреггъ, это былъ новый поводъ опасаться за будущее Мэй.
Между тѣмъ воротился m-r Весергедъ, горѣвшій желаніемъ услышать, о чемъ говорилъ съ ней m-r Бреггъ и сообщить ей новость, слышанную имъ только сейчасъ. Она, конечно, не могла передать ему сватовства m-r Брегга и была рада, что имѣла возможность удовлетворить его любопытству, сообщивъ ему слухи о женитьбѣ зятя. Оказалось, что и m-r Весергедъ слышалъ тоже самое отъ m-r Симпсона, котораго сейчасъ встрѣтилъ.
— Если хоть половина всего, что говорятъ, правда, такъ моей бѣдной крошкѣ плохо придется, — сказала м-съ Доббсъ, тяжело вздохнувъ.
— Да, все это грустно, очень грустно, — согласился т-г Весергедъ: — но насчетъ положенія Мэй, о которомъ вы такъ заботитесь — при этихъ словахъ м-съ Доббсъ поморщилась и отвернулась: — такъ, по моему, вамъ слишкомъ тревожиться не слѣдуетъ. Неужели вы думаете, въ аристократическихъ-то кружкахъ не знаютъ о проказахъ вашего зятюшки? Конечно, знаютъ, да можетъ быть и побольше, чѣмъ мы. А между тѣмъ, какъ хорошо принята тамъ Мэй. Самъ лордъ Кестлькомбъ, глава фамиліи, отнесся къ ней очень благосклонно. Это должно васъ убѣдить, что важная родня Мэй вовсе не намѣрена заставлять ее платиться за штуки, которыя выкидываетъ ея батюшка — бѣдокуръ.
— Нужно будетъ собщить ей кое что о его подвигахъ, — сказала м-съ Доббсъ, помолчавъ немного: — не то она услышитъ стороной отъ чужаго, да еще, пожалуй, и отъ злонамѣреннаго человѣка и ей будетъ очень больно.
— Пожалуй, что такъ, — опять согласился m-r Весергедъ, — а вы бы, кромѣ того, написали ему, да спросили бы его прямо, точно ли онъ женатъ.
— Скажетъ онъ правду, дожидайтесь, — замѣтила м-съ Доббсъ съ горькой улыбкой.
— Все таки лучше напишите: если онъ не женатъ, такъ онъ, конечно, начнетъ отнѣкиваться, а если женатъ, такъ вѣдь придется же ему, рано или поздо, сообщить вамъ объ этомъ, онъ и воспользуется случаемъ.
На томъ и порѣшили. Въ тотъ же вечеръ, когда Мэй воротилась изъ Колледжъ-Кведа, м-съ Доббсъ осторожно сообщила ей часть вѣстей, слышанныхъ о ея отцѣ. Мэй удивилась, но неособенно огорчилась. Она, какъ хорошая дѣвушка, почитала отца, тѣмъ болѣе, что м-съ Доббсъ никогда не говорила съ нею дурно о немъ, но она не могла горячо любить человѣка, отъ котораго съ самаго дѣтства была такъ далека. Она скорѣе жалѣла о немъ, помня его жалобы о томъ, что свѣтъ не съумѣлъ оцѣнить его, и даже въ мысляхъ почти всегда называла его «бѣдный папа».
— Отчего же онъ скрываетъ, что женился вторично? — спросила она: — отчего онъ не написалъ вамъ объ этомъ, бабушка?
— Ты знаешь, онъ вообще мнѣ рѣдко пишетъ, — отвѣчала м-съ Доббсъ.
— Такъ то такъ, но въ подобномъ случаѣ… Можетъ быть онъ боялся огорчить васъ вѣстью, что на мѣсто бѣдной мамочки у него теперь другая.
— Можетъ быть, — сказала м-съ Доббсъ сухо.
— А между тѣмъ, по моему даже хорошо, если онъ женился. Вѣдь онъ человѣкъ одинокій. Надѣюсь, она хорошая, добрая женщина и будетъ заботиться о немъ. Нужно бы мнѣ, пожалуй, написать ему и поздравить его, какъ вы думаете?
М-съ Доббсъ начинала приходить къ убѣжденію, что втолковать внучкѣ въ чемъ суть, не оскорбляя ея дочерняго чувства, будетъ не такъ легко, какъ она сначала думала. Но она не могла оставить ее въ заблужденіи.
— Къ сожалѣнію, я должна сказать тебѣ Мэй, что, сколько я могу судить, поздравлять его особенно не съ чѣмъ. Говорятъ, жена его женщина вовсе ему не подходящая.
— Мало ли что говорятъ! — вскричала Мэй, вся вспыхнувъ отъ великодушнаго негодованія: — и про мою маму говорили, что она ему не пара.
— Нѣтъ, Мэй, ты не понимаешь въ чемъ дѣло. Про твою мать никогда не могли сказать того, что говорятъ про эту женщину.
Въ голосѣ, какимъ сказала эти слова м-съ Доббсъ, прозвучала такая суровость, что Мэй невольно вздрогнула.
— Что же про нее говорятъ? — спросила она.
— Мало ли что, — отвѣчала м-съ Доббсъ въ замѣшательствѣ: — я не могу сказать тебѣ всего; довольно будетъ, если я скажу тебѣ, что ея репутація не совсѣмъ чиста.
— Кто это говоритъ?
— Синьоръ Волли…
— Волли? — переспросила Мэй: — о! въ такомъ случаѣ не стоитъ и вниманія обращать на эти толки. Синьоръ Волли вѣчно говоритъ наобумъ, я ему ни въ чемъ не вѣрю. Да вотъ вамъ чего лучше, онъ сказалъ Кларѣ, что моя мама иностранка. Изъ этого вы можете видѣть, какъ можно полагаться на его слова. И вдругъ какъ бы пораженная внезапной мыслію, она спросила: а она иностранка?
— Говорятъ…
— Ну да, про иностранцевъ вѣчно выдумываютъ. Эхъ! бабушка, если бы вы знали, какъ скоро ростутъ сплетни даже въ тѣхъ кружкахъ, которые тетя Полина называетъ большимъ свѣтомъ. Начнутъ толковать о какихъ-нибудь пустякахъ и толкуютъ — толкуютъ — словно увеличивается снѣжный комъ, или, вѣрнѣе, комъ грязи!
По правдѣ сказать, м-съ Доббсъ и сама не особенно вѣрила слышаннымъ ею толкамъ. Какъ женщина умная и опытная, она знала, какъ часто люди дѣлаютъ изъ мухи слона. Но, къ сожалѣнію, ей пришлось вскорѣ услышать новое подтвержденіе непріятнымъ вѣстямъ. Нѣсколько дней спустя, когда Мэй была опять въ Колледжъ-Кведѣ, въ Жасминный Коттеджъ явилась Клара Бертрамъ. М-съ Доббсъ была дома и у ней сидѣлъ m-r Весергедъ. Поговоривъ съ ними немного, Клара усѣлась за фортепіано — слегка дребезжавшее, начала пѣть и пѣла съ такимъ одушевленіемъ, какъ не всегда случалось ей пѣть и въ большомъ обществѣ. Слушателей у нея было всего двое, но оба отзывчивые и, какъ она живо замѣтила, свѣдущіе въ музыкѣ. Поэтому они составляли для нея такую публику, которую она предпочитала толпѣ, часто невѣжественной и равнодушной.
Кромѣ своего очаровательнаго пѣнія, Клара очень поправилась имъ своимъ. простымъ безпритязательнымъ прямодушіемъ. Она невольно вызывала довѣріе; сомнѣваться въ ней могли развѣ люди сами отъ природы неискренніе. М-съ. Доббсъ разгадала ее съ перваго взгляда и рѣшилась поразспросить ее о Волли.
— Вы, конечно, слышали сплетни объ отцѣ Мэй? — спросила она.
— Слышала, — отвѣчала Клара: — признаюсь вамъ откровенно, я даже думала, что вы заговорите со мной объ этомъ, потому и пришла къ вамъ въ такое время, когда знала, что Мэй нѣтъ дома. Я на дняхъ намекнула ей объ этомъ, но сейчасъ же замѣтила, что она ничего не знаетъ.
— Теперь она ужъ знаетъ кое что. Я нарочно сказала ей, чтобы эта вѣсть не застала ее врасплохъ.
— И отлично сдѣлали.
— Теперь скажите мнѣ, что за человѣкъ этотъ Волли. Мэй говоритъ, ему ни въ чемъ нельзя вѣрить. Значитъ онъ лжецъ, выдумщикъ?
— Этого нельзя сказать. Онъ вотъ какой человѣкъ: если онъ васъ ненавидитъ, онъ будетъ толковать каждый вашъ поступокъ въ дурную сторону. Подайте вы при немъ нищему, онъ и то припишетъ какому-нибудь низкому побужденію и будетъ увѣрять всѣхъ и каждаго, что вы не способны на доброе дѣло, въ полномъ убѣжденіи, что это такъ и есть. Но въ намѣренной выдумкѣ его подозрѣвать едва ли можно.
Затѣмъ Клара разсказала м-съ Доббсъ все, что было говорено у м-съ Пайперъ о капитанѣ Чефингтонѣ; оказалось, что всѣ осуждали его и никто не нашелся сказать ничего и его защиту. М-r Весергедъ жадно вслушивался въ каждое ея слово; ему было и жутко и весело. Онъ искренно старался желать ради Мэй, чтобы все сказанное было неправда, но все-таки былъ доволенъ, что его собственное мнѣніе о капитанѣ оправдалось такъ блистательно.
— Я была съ вами откровенна, потому что вамъ нужно было это знать, — сказала Клара: — но съ другими я не скажу объ этомъ ни слова, будьте увѣрены.
М-съ Доббсъ повѣрила ей на слово; ей казалось, что она знаетъ ее ужъ много лѣтъ.
— Вы мнѣ позволите опять прійти? — спросила молодая пѣвица, прощаясь.
— Позволю ли я! — вскричала м-съ Доббсъ: — мнѣ такъ хотѣлось спросить, придете ли вы опять да я не рѣшалась. Ваше время такъ дорого, а я не изъ тѣхъ людей, которые, если подарятъ имъ одну жемчужину, сейчасъ хватаются за цѣлое ожерелье.
— Я приду, приду непремѣнно. Мнѣ у васъ такъ хорошо. Меня вездѣ принимаютъ ласково, но это не то… У васъ я съ первыхъ минутъ стала какъ дома. И потомъ весело пѣть передъ людьми, которые такъ знаютъ толкъ въ музыкѣ, какъ вы и m-r Весергедъ. Это я должна сказать, хотя вы и расхвалили меня не по заслугамъ.
Съ этими словами она простилась и ушла, оставивъ въ м-съ Доббсъ самое пріятное впечатлѣніе о себѣ. Что касается до m-r Весергеда, то онъ до того былъ очарованъ ею, что м-съ Доббсъ сейчасъ же начала дразнить его ею, увѣряя, что онъ по уши влюбился въ молодую пѣвицу. Въ этомъ можетъ быть была и доля правды. Подобныя невинныя увлеченія не рѣдкость; они никому не вредятъ, а напротивъ украшаютъ жизнь. Ихъ можно сравнить съ пустоцвѣтомъ на кустѣ: плода такіе цвѣты не приносятъ, а все-таки растеніе отъ нихъ красивѣе.
Воротясь вечеромъ изъ Колледжъ-Кведа, Мэй была очень рада, что ея подруга такъ понравилась бабушкѣ и дядѣ, хотя и подосадовала, что она была безъ нея. Она принесла много новостей отъ Гедлоу. Констансъ писала, что м-съ Гриффинъ пригласила ее съ собою въ Гленгоури. Каноникъ былъ недоволенъ, что дочь покидаетъ домъ такъ надолго, но все-таки позволилъ ей ѣхать.
— Я очень рада, что Конни ѣдетъ въ Гленгоури, — сказала Мэй: — самой мнѣ туда не хотѣлось, а ей тамъ будетъ очень весело. Она будетъ тамъ вполнѣ на своемъ мѣстѣ: она любитъ большое общество, а я его терпѣть не могу.
— Я слышала, что и m-r Бреггъ раздумалъ ѣхать въ Гленгоури, — сказала м-съ Доббсъ, краснѣя и кашляя, чтобы скрыть свое смущеніе.
— Да, да, онъ мнѣ говорилъ; я вчера видѣла его у м-съ. Пайперъ. Онъ, какъ и я, не любитъ большихъ собраній.
— Онъ кажется не глупый человѣкъ.
— И даже очень.
— А какой онъ славный, добрый, кхъ… кхъ…
— Еще бы! Да что вы такъ раскашлялись, бабуся? Вы "бы выпили воды, я сейчасъ вамъ принесу. О чемъ, бишь, мы говорили? да, о m-r Бреггѣ. Каноникъ говорилъ еще сегодня, что онъ втайнѣ дѣлаетъ столько добра, какъ никто въ Ольдчестерѣ, А почему вы его такъ хвалите? вѣдь вы съ нимъ не знакомы.
— На дняхъ познакомилась: онъ былъ у меня — кхъ! кхъ… по дѣлу. Нѣтъ, не безпокойся, мой кашель пройдетъ и безъ воды, сиди, дитя мое. Знаешь ли, я замѣтила, что онъ очень расположенъ къ тебѣ.
— Я сама очень люблю его. Въ Лондонѣ я часто разговаривала съ нимъ по долгу, даромъ, что онъ не краснобай и не свѣтскій человѣкъ, тогда какъ со многими модниками — пустомелями мнѣ и слова сказать не хотѣлось: я напередъ знала, что ничего дѣльнаго отъ нихъ не услышу.
М-съ Доббсъ призадумалась. М-r Бреггъ просилъ ее спросить Мэй обинякомъ, какъ она къ нему относится, и она исполнила его желаніе, насколько съумѣла сдѣлать это такая прямодушная женщина, какъ она. Молодая дѣвушка отвѣтила ей съ полною откровенностью, но какъ было понять ея слова? А понять ихъ въ томъ или въ другомъ смыслѣ было такъ страшно: отъ этого могла зависѣть ея будущность.
Мэй вывела ее изъ задумчивости вопросомъ.
— Какъ вы полагаете, бабушка, знаетъ тетя Полина про толки о папа?
— Право, не могу тебѣ сказать. Очень можетъ быть, что и не знаетъ, — отвѣчала м-съ Доббсъ, словно очнувшись.
— Не написать ли ей?
— Пожалуй. А къ отцу погоди писать, я прежде напишу сама. Увидимъ, что онъ отвѣтитъ.
М-съ Доббсъ знала очень хорошо, что письмо Мэй раздосадуетъ, встревожитъ ея тетку, но она была такъ сердита на м-съ Дормеръ-Смитъ, что вовсе не была расположена ограждать ее отъ досады и безпокойства.
— Насолила она мнѣ своими намеками про джентльмена княжескимъ состояніемъ, — думала старушка: — не могла она сказать мнѣ прямо, что это старый Джошуа Бреггъ. Покрайней мѣрѣ я знала бы, чего держаться.
XXV.
правитьТеодоръ Бренсби сначала и слушать не хотѣлъ никакихъ, Щкакъ онъ выражался, «сплетенъ» о своемъ знатномъ другѣ, капитанѣ Чефингтонѣ; но вскорѣ ему пришлось отказаться отъ всякихъ попытокъ защищать его: общій голосъ порицалъ его единодушно. И ему не оставалось больше, какъ выслушивать это порицаніе молча, съ видомъ глубокаго сожалѣнія. Въ душѣ онъ жестоко сердился на капитана за его вторичную женитьбу, еще болѣе неумѣстную, нежели первая; ему казалось, что онъ нанесъ ею ему, Теодору, личное оскорбленіе. Впрочемъ, если капитану суждено было стать наслѣдникомъ лорда Кестлькомба. то можно было простить многое богатому вельможѣ; Теодоръ, по крайней мѣрѣ, расположенъ былъ простить ему многое. Во всякомъ случаѣ онъ и не думалъ оставлять своихъ исканій на счетъ м-съ Чефингтонъ и считалъ такую рѣшимость съ своей стороны ничѣмъ инымъ, какъ новымъ доказательствомъ благородства и возвышенности своихъ чувствъ.
Онъ былъ принятъ въ число адвокатовъ и ему давно пора бы было воротиться въ Лондонъ и приняться за дѣло, но онъ все жилъ въ Ольдчестерѣ подъ предлогомъ поправленія здоровья. Его удерживало тамъ не столько присутствіе Мэй, сколько присутствіе Риверса. Ревность его къ Оуэну усиливалась съ каждымъ днемъ, и онъ не могъ рѣшиться уѣхать, оставивъ его въ одномъ городѣ съ Мэй. Если онъ пренебрегалъ имъ прежде, считая его ниже себя, то теперь онъ ненавидѣлъ его, какъ соперника. Онъ чуть не поссорился изъ-за него съ м-съ Бренсби, но не могъ добиться, чтобы его не принимали, или хоть принимали холоднѣе. Однажды за столомъ, старшій сынокъ м-съ Бренсби, Мартинъ, слушая его презрительныя нападки на Оуэна, горячо вступился за своего отсутствующаго друга, и отдѣлалъ «братца» порядочно. M-r Бренсби сдѣлалъ мальчику строгій выговоръ за дерзость къ старшему брату, и велѣлъ ему выйти изъ-за стола. Но когда дверь столовой затворилась за Мартиномъ, m-r Бренсби, обращаясь къ Теодору, сказалъ:
— Конечно, я не могъ позволить Мартину говорить дерзости, но и ты, Теодоръ, относишься несправедливо къ Риверсу. У него есть недостатки, но онъ хорошій, благородный человѣкъ и истинный джентльменъ.
— Извините, сэръ, но я не могу съ вами согласиться, — отвѣчалъ Теодоръ, поблѣднѣвъ отъ злости какъ полотно: — я не могу назвать джентльменомъ молодаго человѣка, который не хочетъ работать и живетъ изъ милости на хлѣбахъ у родныхъ.
Съ этими словами онъ всталъ и вышелъ изъ-за стола, показывая этимъ, что не желаетъ слушать дальнѣйшихъ возраженій. М-съ Бренсби сидѣла, не поднимая глазъ; щеки у нея пылали и сердце сильно билось. Она была восхищена благороднымъ заступничествомъ мужа, но страшно боялась, чтобы ссора не разгорѣлась. Когда дверь затворилась за Теодоромъ, она вздохнула свободнѣе и, положивъ руку на плечо мужу, сказала:
— Это похоже на тебя, дорогой мой; ты всегда заступаешься за отсутствующаго.
— Я терпѣть не могу намѣренной несправедливости, — сказалъ m-r Бренсби и его прекрасные черные глаза ярко сверкнули, почти въ-тотъ же мигъ блескъ ихъ потухъ, и онъ просидѣлъ нѣсколько минутъ молча, лаская хорошенькую сверкающую дорогими каменьями ручку жены, соскользнувшую съ его плеча къ нему на колѣни.
— Мнѣ не слѣдовало бы съ нимъ ссориться, Ну, — сказалъ онъ, наконецъ: — мы не во всемъ съ нимъ сходимся; нужно будетъ избѣгать такихъ разговоровъ, которые могутъ подать поводъ къ спорамъ. И ты будь съ нимъ поласковѣе, другъ мой. Онъ будетъ, вѣдь, единственной поддержкой дѣтямъ, когда меня не станетъ.
На томъ дѣло и кончилось. За послѣднее время m-r Бренсби, почти постоянно прихварывавшій, былъ какъ-то особенно мягокъ и ласковъ съ Теодоромъ, а съ этого дня онъ сталъ къ нему еще ласковѣе, какъ будто желая заставить его забыть свою вспышку. Но такіе люди, какъ Теодоръ, не умѣютъ ни прощать, ни забывать. Онъ не упоминалъ о вышеописанной сценѣ и вовсе пересталъ говорить о Риверсѣ, но обхожденіе его съ домашними, всегда холодное, стало еще холоднѣе. Кромѣ полученнаго отъ отца замѣчанія, его злило еще и то, что Мэй за послѣднее время почти совсѣмъ перестала бывать у нихъ, и онъ подозрѣвалъ, что м-съ Бренсби нарочно не приглашаетъ ее на зло ему. Онъ узналъ, что она бываетъ почти всякій день у Гедлоу, но теперь ему было неловко бывать тамъ такъ часто, какъ онъ бывалъ прежде. Однажды онъ прямо спросилъ мачиху, отчего м-съ Чефингтонъ такъ рѣдко посѣщаетъ ихъ. М-съ Бренсби чуть было не сказала ему, что она вѣрно избѣгаетъ встрѣчаться съ нимъ, но удержалась и сказала только, что Мэй проводитъ время больше у м-съ Пайперъ, потому что тамъ гоститъ ея подруга, Клара Бертрамъ.
— Позвольте мнѣ замѣтить вамъ, что она ей вовсе не подруга, — сказалъ Теодоръ, поглядѣвъ на мачиху съ высоты своего величія: — тетка ея, м-съ Дормеръ-Смитъ, была очень добра къ этой дѣвицѣ и доставила ей случай пѣть за деньги во многихъ хорошихъ домахъ. Но при такомъ положеніи, какое занимаетъ м-съ Бертрамъ, претендовать на дружбу съ м-съ Чефингтонъ было бы черезчуръ смѣло.
Тѣмъ не менѣе замѣчаніе м-съ Бренсби не пропало даромъ. Теодоръ сталъ частенько удостоивать Гарнетъ Лоджъ своимъ посѣщеніемъ. Добрыя старушки принимали его ласково, и онъ дѣйствительно часто встрѣчался тамъ съ Мэй, но тамъ-же постоянно бывалъ и ненавистный ему Оуэнъ. Кромѣ того онъ часто встрѣчалъ тамъ m-r Брегга и терялся въ догадкахъ, зачѣмъ онъ туда повадился. "Вотъ человѣкъ, думалъ онъ, принятъ въ Лондонѣ въ лучшихъ домахъ, приглашенъ даже въ Гленгоури, и сидитъ въ Ольдчестерѣ и торчитъ безвыходно у старухъ. Впрочемъ, этому и удивляться нечего: какихъ же возвышенныхъ вкусовъ можно ожидать отъ человѣка, для котораго говяжій пуддингъ важнѣе монетнаго вопроса? Положимъ, я и самъ хожу къ старухамъ, но это иное дѣло; у меня есть цѣль. А разъ минуетъ надобность, я не только не стану ходить къ нимъ часто, да и совсѣмъ раззнакомлюсь съ этой дрянью.
На счетъ Мэй онъ не терялъ надежды, хотя и видѣлъ, что она вовсе не влюблена въ него. Онъ разсчитывалъ, что при его постоянствѣ и настойчивости онъ рано или поздно восторжествуетъ надъ равнодушіемъ такого молодаго неопытнаго созданія, какъ она; главное нужно было только удалять соперниковъ. Оуэна онъ не считалъ соперникомъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова; онъ былъ увѣренъ, что ни родные м-съ Чефингтонъ не согласятся выдать ее за него, ни сама она не пойдетъ. Но онъ все-таки думалъ, что Оуэнъ радъ бы былъ жениться на ней — разумѣется изъ корыстолюбивыхъ цѣлей. Кто знаетъ. — разсуждалъ онъ, можетъ быть она будетъ «со временемъ богатой наслѣдницей, и во всякомъ случаѣ старуха Доббсъ навѣрно оставитъ ей свои крохи, а для такого шелопая какъ Риверсъ и это приманка.
Если Теодоръ не любилъ Оуэна, то и Оуэнъ съ своей стороны не чувствовалъ особеннаго расположенія къ Теодору. Онъ не могъ равнодушно видѣть, чтобы Мэй съ нимъ разговаривала, но странное дѣло, сердился за это не на него а на самую Мэй.
— Вѣрно вамъ нравятся разглагольствованія этого джентльмэна, — говорилъ онъ: — иначе вы бы не слушали его такъ внимательно.
— О! конечно, они мнѣ очень нравятся, — отвѣчала Мэй лукаво: — иначе я бы оборвала его на первомъ словѣ, какимъ нибудь любезнымъ замѣчаніемъ, напримѣръ, сказала бы ему: — замолчите, m-r Бренсби, вы скучнѣйшій пустомеля! Какъ бы хорошо было, если бы въ свѣтѣ господствовала такая искренность, не правда-ли?
— Признаюсь откровенно, — отвѣчалъ Оуэнъ, улыбаясь: — я бы самъ дорого далъ, чтобы сказать ему что нибудь въ такомъ родѣ. Въ этомъ человѣкѣ меня все раздражаетъ и бѣситъ. Посмотрите, каковъ онъ дома, какъ онъ обходится со своей достойной мачихой — противно видѣть!
— Что дѣлать! — отвѣчала Мэй: — намъ съ вами (простодушная дѣвушка уже привыкла часто употреблять это выраженіе) онъ не нравится, а мало ли кому мы не нравимся! Нельзя же ссориться изъ-за убѣжденій: это не хорошо. Онъ намъ ничего не дѣлаетъ дурнаго, и мы должны оставить его въ покоѣ.
Эти милыя проповѣди сдерживали Оуэна и мѣшали ему открыто поссориться съ Теодоромъ, но, конечно, нисколько не располагали его въ его пользу. За то Мэй онъ любилъ съ каждымъ днемъ болѣе: отъ ея простодушныхъ словъ „намъ съ вами“ сердце его каждый разъ вздрагивало несказаннымъ восторгомъ. По мѣрѣ того, какъ любовь становилась сильнѣе, онъ начиналъ чаще и чаще думать: а что если бы и она могла полюбить меня?.. и горько раскаявался, что потерялъ столько молодыхъ лѣтъ и не употребилъ ихъ на пріобрѣтеніе положенія, которое могъ бы раздѣлить съ любимой дѣвушкой. Онъ давно уже присматривался, не окажется ли гдѣ подходящей работы и уже имѣлъ возможность убѣдиться, что отыскать работу не такъ легко, какъ онъ воображалъ. Наконецъ, случайное слово m-r Брегга навело его на счастливую мысль.
М-r Бреггъ, сидя въ одинъ прекрасный вечеръ за чайнымъ столомъ въ Горнетъ-Лоджѣ и наслаждаясь вкусными пирожками м-съ Патти, — сказалъ, что ему нужно съѣздить въ Испанію по дѣламъ сына, который не доволенъ своимъ корреспондентомъ въ Барцелонѣ.
— Только нужно будетъ прихватить съ собой кого-нибудь, кто бы зналъ по-испански, — прибавилъ онъ: — самъ то я неговорю ни на какомъ иностранномъ языкѣ; конечно, вездѣ найдутся люди, которые говорятъ по-англійски и фунтъ стерлинговъ, такъ сказать, всесвѣтный языкъ, а все же непріятно» когда люди кругомъ тебя говорятъ, а ты ни слова не понимаешь. Нужно будетъ попросить, не поѣдетъ ли кто ко мнѣ на три мѣсяца секретаремъ изъ знающихъ по-испански.
— Развѣ вы не можете послать туда кого нибудь? — вмѣшалась м-съ Патти: — что вамъ за охота ѣхать самому. Испанія такая скверная страна…
— Испанія-то! — воскликнулъ майоръ Миттонъ, случившійся тутъ же: — помилуйте, что вы? да я блаженствовалъ, когда стоялъ тамъ съ полкомъ, это страна самая живописная, самая поэтическая, самая…
— А стряпня то тамъ какова? говорятъ, въ ротъ ничего взять нельзя, — оборвала его м-съ Патти, и онъ замолчалъ, сраженный этимъ неотразимымъ доводомъ.
— Ничего, мнѣ не мѣшаетъ провѣтриться, — возразилъ m-r Бреггъ: — я не поѣхалъ въ Шотландію, такъ все равно прокачусь за границу, а между тѣмъ устрою дѣла сына, какъ чужой не устроитъ.
Оуэнъ слушалъ этотъ разговоръ молча, но сердце у него сильно билось. Когда m-r Бреггъ сталъ уѣзжать, онъ вышелъ вслѣдъ за нимъ въ сѣни и спросилъ его:
— М-r Бреггъ, нельзя ли мнѣ переговорить съ вами?
— Со мною? — отчего же, — отвѣчалъ фабрикантъ своимъ, спокойнымъ, ровнымъ голосомъ, надѣвая пальто: — приходите хоть завтра же ко мнѣ позавтракать. Моя дача не далеко" молодымъ ногамъ до нея легко и пѣшкомъ прогуляться.
— О! нѣтъ, благодарю васъ… Я къ вамъ не въ гости… у меня до васъ есть дѣло.
— Дѣло? — повторилъ m-r Бреггъ, взглянувъ на него пристально: — въ такомъ случаѣ напишите мнѣ; если дѣло подходящее, я попрошу васъ къ себѣ въ контору, и мы поговоримъ. До свиданія. Кланяйтесь тетѣ.
Онъ уѣхалъ, а Оуэнъ побѣжалъ домой, сѣлъ за письменный столъ и принялся сочинять письмо къ m-r Бреггу. Изорвавъ два-три листка, онъ наконецъ написалъ письмо, которымъ остался почти доволенъ, и самъ отнесъ его на почту, хотя было уже далеко за полночь. Письмо было такого содержанія:
«Многоуважаемый сэръ! Вы ищете секретаря для поѣздки въ Испанію; рѣшаюсь предложить вамъ мои услуги. Я хорошо знаю не только испанскій языкъ, но и самую Испанію, которую два раза прошелъ пѣшкомъ, изъ конца въ конецъ. Смѣю завѣрить, что буду стараться, если вы довѣрите мнѣ эту должность, исполнять ее добросовѣстно и по мѣрѣ силъ быть вамъ полезнымъ. Правда, я никогда не писалъ дѣловыхъ писемъ и никогда не служилъ секретаремъ, въ этомъ я долженъ вамъ сознаться, но я надѣюсь быстро усвоить себѣ на практикѣ познанія, которыхъ мнѣ не достаетъ. До сихъ поръ я жилъ безъ занятій, но теперь былъ бы очень радъ заработать что нибудь».
На другое же утро, Оуэнъ получилъ отъ m-r Брегга приглашеніе явиться къ нему въ контору въ Фреярсъ-Роу.. Если бы м-съ Доббсъ пришла туда, она бы не узнала своей квартиры. Все было отдѣлано заново, вездѣ блестѣла бронза, лоснилось красное дерево, сверкали зеркальныя стекла. Оуэнъ никогда не былъ у м-съ Доббсъ въ этой квартирѣ, но онъ вспомнилъ, что Мэй провела тамъ часть дѣтства и посмотрѣлъ на стѣны этого дѣловаго помѣщенія такъ нѣжно, какъ вѣрно не смотрѣлъ никто другой.
М-r Бреггъ сидѣлъ у себя къ кабинетѣ за письменнымъ столомъ, и когда Оуэнъ вошелъ, подалъ ему руку, не вставая съ кресла.
— Садитесь, m-r Риверсъ, — сказалъ онъ, указывая ему на стулъ противъ себя и смотря на него пристально: — такъ вамъ хочется прокатиться со мной въ Испанію?
— Мнѣ хочется заняться дѣломъ, m-r Бреггъ.
— Да? Знаете ли, письмо ваше меня удивило.
— Почему?
— Я не зналъ, что вы ищете работы. Отчего же вы не выберете себѣ постояннаго рода занятій?
« — Не знаю, какое выбрать, вездѣ столько конкуренціи, особенно для бѣднаго человѣка.
— Да, такъ говорятъ вообще. Но я такого мнѣнія, что дѣльный и трудолюбивый человѣкъ всегда можетъ пробить себѣ дорогу.
— Вы въ правѣ думать такъ, m-r Бреггъ, а я не въ правѣ съ вами спорить. Вы попытались и имѣли успѣхъ, а я даже не пытался.
— Жаль, съ вашимъ образованіемъ… Впрочемъ, что терять слова попусту. Я хочу только сказать вамъ, что ваши занятія у меня будутъ чисто временныя, хотя очень можетъ быть, что они и проложатъ вамъ у меня дорогу къ чему нибудь посущественнѣе.
Говоря это, онъ усердно царапалъ ногтемъ по лежавшему передъ нимъ листу бумаги, какъ будто наводилъ именно ту дорогу, о которой говорилъ.
— Понимаю, — сказалъ Оуэнъ: — если вы меня примете въ секретари на время поѣздки въ Испанію, вы себя ничѣмъ не связываете, а останусь ли я у васъ, будетъ зависѣть, во первыхъ, отъ того, насколько я буду вамъ пригоденъ, а во вторыхъ, отъ обстоятельствъ.
— Именно.
— Что жъ, я могу сказать только одно: я буду стараться быть вамъ полезнымъ. А насчетъ знанія испанскаго языка, я ручаюсь за себя смѣло. Я началъ учиться ему для забавы, чтобы читать Сервантеса, а потомъ изучилъ и разговорный языкъ, во время путешествія, когда мнѣ приходилось имѣть дѣло съ людьми всѣхъ сословій.
— Я слышалъ, — сказалъ m-r Бреггъ, довольный, что можетъ показать свои познанія по литературной части: — что многіе учились по-испански для того только, чтобы читать книгу, называемую Донъ-Кихотъ.
— Именно это и я сдѣлалъ.
— Да? А мнѣ послышалось вы сказали другое названіе. Вы и пишете по испански свободно?
— Пишу, только не коммерческія письма.
— Этого и не нужно.
Сказавъ это, m-r Бреггъ замолчалъ и молчаніе это такъ затянулось, что Оуэнъ, наконецъ, рѣшился прервать его.
— Рекомендаціи съ послѣдняго мѣста я не могу вамъ принести, такъ какъ нигдѣ еще не служилъ, — сказалъ онъ, улыбаясь: — но если вы примете ручательство моего дяди, каноника Гедлоу, то онъ навѣрное поручится за меня.
Къ великому его удивленію, m-r Бреггъ, вмѣсто того, — чтобы завѣрить его, что никакія рекомендаціи не нужны, отвѣчалъ самымъ дѣловымъ тономъ:
— О! да, его рекомендацію я приму. Когда мнѣ можно будетъ повидаться съ нимъ?
— Онъ обыкновенно дома по утрамъ.
— И вотъ, еще что, — прибавилъ m-r Бреггъ, помолчавъ съ минуту: — если вы будете у меня служить, мнѣ придется давать вамъ приказанія, а я требую отъ всѣхъ служащихъ у меня, чтобы они выполняли мои приказанія въ точности. Вы вѣдь воспитаны какъ джентльменъ, такъ,.
— Такъ вы думаете, джентльменъ долженъ быть непремѣнно неслухомъ? — перебилъ Оуэнъ, улыбаясь.
— Этого бы не слѣдовало быть, а бываетъ. Такъ по моему, насчетъ этого лучше столковаться заранѣе.
— Совершенно вѣрно. Будьте же спокойны, m-r Бреггъ, ваши приказанія будутъ всегда выполнены. Только предупреждаю васъ объ одномъ: давайте ихъ обстоятельно, потому что я буду выполнять ихъ буквально. Если вы мнѣ прикажете устроить костеръ изъ вашихъ банковыхъ билетовъ, я безъ милосердія сожгу ихъ, всѣ до единаго.
М-r Бреггъ засмѣялся своимъ тихимъ, мягкимъ смѣхомъ. Его не легко было разсмѣшить, но мысль о кострѣ изъ банковыхъ билетовъ показалась ему до того забавною, что онъ не могъ удержаться.
— Хорошо — сказалъ онъ: — на это я рискну.
— Значитъ я могу надѣяться, что вы меня примете?
— Дайте мнѣ подумать. Завтра утромъ, не позже, вы получите положительный отвѣтъ. Если я рѣшусь, я предложу вамъ мои условія письменно и вы отвѣтите письменно же» согласны ли вы. Это будетъ скорѣе и лучше, не такъ ли?
— Очень хорошо. Въ такомъ случаѣ, я не буду больше васъ задерживать.
— Вы меня нисколько не задержали. До свиданья.
Оуэнъ пошелъ было — и воротился.
— Попрошу васъ еще объ одномъ, — сказалъ онъ: — не говорите никому до времени объ этомъ дѣлѣ. Я хочу самъ сказать о немъ… друзьямъ, которые принимаютъ во мнѣ участіе, — прибавилъ онъ, замѣтивъ удивленный взглядъ m-r Брегга.
— А какъ же съ дядюшкой вашимъ? — спросилъ фабрикантъ: — вѣдь ему мнѣ придется сказать, когда я заѣду къ нему за рекомендаціей. Ну, а отъ дядюшки узнаетъ, конечно, тетушка.
— Имъ-то можно сказать.
— Хорошо. А больше никому не скажу, будьте спокойны. Желалъ бы я знать кому, кромѣ тетки съ дядей, важно знать, будешь-ли ты съ мѣстомъ или безъ мѣста, милый человѣкъ, — подумалъ онъ, глядя вслѣдъ уходившему Оуэну: — а онъ, ей Богу, мнѣ нравится. Онъ не свистунъ, какъ этотъ молодой Бренсби, и нисколько не старался меня подмаслить.
На другой день Оуэнъ былъ формально принятъ секретаремъ къ m-r Бреггу на три мѣсяца, считая съ 1 октября, которое было уже недалеко.
XXVI.
правитьКакъ справедливо предположила м-съ Доббсъ, тетя Пошлина была ужасно огорчена и раздосадована письмомъ Мэй. Она до того разстроилась, что даже не отвѣтила племянницѣ, но за то написала м-съ Доббсъ длинное письмо, которымъ мы считаемъ не лишнимъ подѣлиться съ читателями.
— «Я не въ силахъ отвѣчать теперь Мэй, — писала она: — мнѣ очень непріятно, что я узнала о женитьбѣ брата отъ нея: для дѣвушки такъ неприлично показывать, что она знаетъ о подобныхъ вещахъ помимо старшихъ! Я еще раньше слышала, что братъ въ связи съ этой особой, но могла-ли я думать, чтобы онъ унизился до женитьбы на ней. Впрочемъ, мнѣ не слѣдовало бы утруждать васъ описаніемъ моихъ чувствъ, вы, я думаю, не въ состояніи сообразить и десятой доли непріятныхъ послѣдствій, какія можетъ повлечь за собою эта женитьба. Мнѣ очень жаль, что Мэй поторопилась отказаться отъ приглашенія въ Гленгоури, въ особенности при нынѣшнихъ непріятныхъ обстоятельствахъ. Я слышала отъ вѣрныхъ людей, что моему кузену Люціусу гораздо лучше. Это, разумѣется, не можетъ назваться непріятнымъ обстоятельствомъ, но оно измѣняетъ положеніе дѣлъ. Я, право, едва понимаю, что пишу. Вы, конечно, не знаете — да и мало кто знаетъ, какъ разстроены у меня нервы. Всякое нравственное потрясеніе для меня убійственно, а за послѣднее время я пережила ихъ столько. Воды не принесли мнѣ никакой пользы, я все тревожусь, и все о другихъ. Но выздоровѣетъ или не выздоровѣетъ бѣдный Люціусъ, а все-таки если слухи, дошедшіе сюда изъ Бельгіи, вѣрны, положеніе моей племянницы до крайности печально. Но изъ тона ея письма я вижу, что она его совсѣмъ не понимаетъ. Можете сказать ей отъ меня: еслибы даже титулъ достался брату хоть завтра, онъ не получилъ бы съ нимъ вмѣстѣ ничего, кромѣ родоваго имѣнія, которое очень не велико. Если она воображаетъ, что дѣла стоятъ иначе, лучше во время разубѣдить ее. Вы, вѣрно, необидитесь, если я сказку вамъ, что первая несчастная женитьба брата не допустила его обезпечить дѣтей».
— Да, какъ же, — замѣтила м-съ Доббсъ, прервавъ чтеніе на этомъ пунктѣ, — дожидайся, чтобы капитанъ Чефингтонъ обезпечилъ когда нибудь кого нибудь и чѣмъ нибудь.
Облегчивъ свою душу такимъ протестомъ, она продолжала читать.
— "Мы съ вами, дорогая м-съ Доббсъ, должны дѣйствовать общими силами, въ виду этихъ новыхъ и трудныхъ обстоятельствъ; чѣмъ больше я раздумываю, тѣмъ больше жалѣю, что племянница упустила случай съѣздить въ Гленгоури. Мнѣ это тѣмъ досаднѣе, что, какъ я слышала на дняхъ, м-съ Гриффинъ везетъ туда вмѣсто ея другую молодую дѣвушку. Въ обществѣ очень опасно допустить, чтобы васъ потеряли изъ вида: васъ сейчасъ забудутъ, и я не могу ожидать отъ м-съ Гриффинъ болѣе чѣмъ она уже сдѣлала. И она. и милая герцогиня были очень добры къ Мэй, которая, кажется, даже не понимаетъ, какъ велика была эта доброта. Но она всегда была — не знаю какъ выразить все — не то тупа, а до крайности равнодушна къ нѣкоторымъ вещамъ. Въ ней есть какая-то апатія, которая не разъ огорчала за нее и меня и ея дядю, но теперь она должна сбросить ее съ себя во чтобы то ни стало. Утѣшительно думать, дорогая м-съ Доббсъ, что и вы понимаете положеніе моей племянницы и принимаете близко къ сердцу ея интересы. Остаюсь неизмѣнно ваша, Полина Дормеръ-Смитъ.
P. S. Сію минуту получила письмо отъ м-съ Гедлоу, въ которомъ она сообщаетъ въ числѣ прочихъ новостей, что заинтересованный племянницей джентльменъ, о которомъ я вамъ писала, не поѣхалъ въ Гленгоури, и находится теперь въ Ольдчестерѣ. Право, можно подумать, что тутъ вмѣшалось само провидѣніе. Я знаю, что вліяніе ваше на Мэй очень велико, прошу васъ, воспользуйтесь имъ, чтобы вразумить ее. Я никогда не могла втолковать ей, что ея соціальное положеніе возлагаетъ на нее извѣстныя обязанности. Но въ настоящую минуту лежащая на ней обязанность упрочить за собою блистательную партію, очень легка. На моихъ глазахъ были случаи, когда, ради подобныхъ соціальныхъ обязанностей, приносились дѣйствительно тяжкія жертвы, и приносились безропотно. Такъ какъ они теперь оба въ Ольдчестерѣ, то легко будетъ доставить этому джентльмену случай посвататься. Можетъ быть оно будетъ даже гораздо удобнѣе, чѣмъ было бы въ Гленгоури, чѣмъ больше мы живемъ на свѣтѣ, тѣмъ больше убѣждаемся, что все дѣлается къ лучшему.
«Распечатываю письмо мое, чтобы сообщить вамъ нѣчто важное: имя джентльмена, о которомъ я вамъ говорила, можете представить до чего я разстроена: я забыла написать ого. Это нѣкто m-r Бреггъ, человѣкъ съ огромнымъ состояніемъ и принятый вездѣ. Я знаю навѣрное, Что дядя мой, лордъ Кестлькомбъ, нѣсколько разъ принималъ его въ Комбъ-Паркѣ. Онъ навѣрное пригласилъ бы къ себѣ погостить Мэй съ какой нибудь пожилой дамой, чтобы дать имъ случай встрѣтиться, но теперь это невозможно: онъ слишкомъ огорченъ потерей сына. Вѣроятно, m-r Бреггъ бываетъ у кого-нибудь изъ наиболѣе уважаемыхъ обывателей Ольдчестера; можетъ быть у епископа или у декана. Съ женою декана, леди Мери, я слегка знакома. Прошу васъ, разузнайте все это обстоятельно, дорогая м-съ Доббсъ, и сообщите мнѣ».
М-съ Доббсъ долго обдумывала это письмо. Когда МэЙ не было возлѣ нея, она часто обсуждала всѣ выгоды, какія доставило бы ея внучкѣ замужество съ m-r Бреггомъ, припоминала, сколько подобныхъ браковъ оказывались очень счастливыми, и старалась убѣдить себя, что эта партія хорошая для безприданницы. При одномъ взглядѣ на Мэй, при одномъ звукѣ ея голоса, мысли эти разлетались, какъ туманъ отъ солнечныхъ лучей, но какъ скоро она уходила, онѣ опять начинали одолѣвать ее. Она все собиралась поговорить объ этомъ съ внучкой и все не рѣшалась.
Однажды утромъ послѣ вечера, проведеннаго наканунѣ у м-съ Пайперъ, Мэй сидѣла возлѣ бабушки на своемъ любимомъ низенькомъ стуликѣ, стоявшемъ рядомъ съ ея кресломъ;, м-съ Доббсъ была задумчива, она именно размышляла, какъ бы приступить къ разговору о m-r Бреггѣ, который былъ у ней на умѣ. Вдругъ Мэй подняла головку, лежавшую на ручкѣ ея кресла и сказала:
— Знаете, бабушка, я сейчасъ удивлю васъ.
— Неужели? Въ семьдесятъ лѣтъ мало что удивляетъ, а между тѣмъ иногда точно встрѣчаются такія вещи, что по неволѣ удивишься, чѣмъ же хочешь удивить меня, крошка?
— Я хочу поговорить съ вами о m-r Бреггѣ.
Сказавъ это, она слегка покраснѣла, что случалось съ ней часто при малѣйшемъ поводѣ, иногда даже просто, когда она начинала говорить. Но этотъ румянецъ былъ ничто въ сравненіи съ яркой краской, которая залила и лобъ и шею и щеки м-съ Доббсъ. Она взглянула на внучку почти безсознательнымъ взглядомъ, потомъ вдругъ поблѣднѣла. Мэй не замѣтила этого; она опять улеглась головкой на ручку бабушкиныхъ креселъ и продолжала:
— Я давно ужъ подозрѣвала, но до вчерашняго вечера никому ничего не говорила, а вчера проболталась Кларѣ, когда надѣвала шляпку въ ея комнатѣ. Она сказала «очень можетъ быть» и ни сколько не смѣялась надо мной. А вы, пожалуй, будете смѣяться.
— А вотъ увидимъ, — едва проговорила м-съ Доббсъ, ссохшимися отъ волненія губами: — скажи, въ чемъ дѣло, душа моя.
— Знаете ли, мнѣ кажется, онъ не даромъ зачастилъ къ м-съ Пайперъ.
— Ты думаешь? Зачѣмъ же, по твоему, онъ тамъ бываетъ?
— У него должно быть на умѣ сватовство.
М-съ Доббсъ посмотрѣла съ какимъ то страннымъ выраженіемъ на темную головку, лежавшую такъ близко отъ ея колѣнъ, но не погладила ее какъ часто баловала.
— Значитъ, тебя удивляетъ, что m-r Бреггъ думаетъ о женитьбѣ? — спросила она.
— О! нѣтъ, это то меня не удивляетъ. Онъ славный человѣкъ и навѣрное будетъ хорошимъ мужемъ. И представьте себѣ, бабушка, я за послѣднее время пришла къ убѣжденію, что онъ человѣкъ не только не глупый, но даже и очень разсудительный.
— Я это всегда думала, — съ усиліемъ проговорила м-съ Доббсъ.
— Манеры у него не особенно хороши, онъ мало образованъ и немного мѣшковатъ, но вѣдь все это мелочи, не правда ли, бабушка?
— Особенно, когда онъ такъ богатъ, — сухо замѣтила м-съ Доббсъ.
— Еще бы не богатъ! У него должно быть куча денегъ, иначе тетя Полина не ухаживала бы за нимъ такъ.
— Къ тому же онъ еще и не дряхлый старикъ.
— Что вы, бабушка, какой онъ дряхлый! Онъ еще молодецъ хоть куда.
— Словомъ, не оселъ, не выжилъ изъ ума отъ лѣтъ, а главное золотой мѣшокъ. Чего же еще нужно женщинѣ! — замѣтила м-съ Доббсъ съ возрастающею горечью.
— Бабушка, васъ ли я слышу! — воскликнула Мэй съ удивленіемъ: — я думала, вы любите m-r Брегга; вы всегда отзывались о немъ такъ хорошо.
— Я и теперь скажу… онъ хорошій честный человѣкъ… Я противъ него ничего не имѣю… Не думай этого, дитя мое.
М-съ Доббсъ проговорила все это отрывисто, какъ будто каждое слово стоило ей величайшихъ усилій; похолодѣвшіе пальцы ея судорожно сжимали ручки креселъ.
— Ну, вотъ теперь то я и удивлю васъ, — сказала Мэй; — какъ вы думаете, на кого онъ имѣетъ виды?
— Не знаю, другъ мой; скажи скорѣй.
— Я почти увѣрена, что онъ мѣтитъ на м-съ Патти.
М-съ Доббсъ откинулась на спинку кресла и съ трудомъ перевела духъ.
— Я такъ и думала, что вы удивитесь. А между тѣмъ, если разсудить хорошенько, такъ она для него невѣста вполнѣ подходящая. Во-первыхъ, она отличная хозяйка и умѣетъ такъ вкусно готовить, а онъ любитъ покушать и не можетъ нахвалиться ея стряпней. Во-вторыхъ, они между собой всегда во всемъ согласны; даже узоры на вязаныхъ салфеткахъ нравятся имъ одни и тѣ же. А какая она добрая, и сколько добра она сдѣлаетъ, когда выйдетъ за богача! И она будетъ казаться гораздо моложе, когда сниметъ свой противный парикъ. У нея такіе славные мягкіе сѣдые волосы, только она ихъ зачесываетъ назадъ. Я ужъ рѣшила, что когда она будетъ замужемъ, она броситъ парикъ, будетъ завивать свои волосы и щеголять въ хорошенькихъ чепчикахъ. Тогда она будетъ премиленькая, не правда ли, бабушка?
Съ этими словами Мэй взглянула на м-съ Доббсъ — и вскрикнула отъ испуга. Старушка сидѣла, все еще откинувшись головой на спинку кресла; губы ея улыбались, а глаза были закрыты и изъ нихъ градомъ катились крупныя слезы. Услыша восклицаніе внучки, она открыла глаза, протянула руки и крѣпко прижала къ груди ея головку.
— Не пугайся, дитя мое, мнѣ не дурно, — сказала она прерывающимся голосомъ: — только я не могла не разсмѣяться… Мнѣ такъ забавно было представить себѣ стараго Джошуа и… и м-съ Патти!
— Да вы и смѣетесь и плачете, бабушка! Что съ вами? скажите ради Бога.
— Ничего, ничего. Говорю тебѣ, я совсѣмъ здорова. Бѣдный Джошуа! Онъ былъ славный малый, когда работалъ на твоего дѣда. А ее я помню молоденькой дѣвочкой, въ бѣленькомъ платьицѣ, съ голубымъ бантикомъ. Я такъ живо вспомнила старину… О! Господи, какъ мы безразсудны, когда хотимъ хитрить.
Говоря это, старушка опять расхохоталась и разрыдалась.
— Развѣ я хитрю, бабушка? — спросила Мэй, глядя на неа съ недоумѣніемъ и со страхомъ.
— Ты, моя овечка! Кто говоритъ про тебя! — отвѣчала м-съ Доббсъ, отирая глаза и цѣлуя внучку въ лобъ: — только вотъ что я тебѣ скажу, дитя мое; не говори никому того, что ты теперь мнѣ сказала. Кларѣ ты проболталась, этого ужъ не воротишь, ну, да она умница, языкомъ колотить много не станетъ. Я шибко сомнѣваюсь, чтобы твои догадки были вѣрны, а придутъ онѣ въ огласку, могутъ выйти непріятности.
— Что же въ нихъ дурнаго? — спросила Мэй.
— Дурнаго то ничего нѣтъ, а если m-r Бреггъ узнаетъ, онъ, пожалуй, обидится. Почемъ ты знаешь? можетъ быть онъ намѣтилъ себѣ въ жены вовсе не м-съ Патти, а… кого нибудь помоложе.
Въ это время, въ саду хлопнула калитка. Мэй поспѣшно взглянула въ окно.
— М-r Риверсъ къ намъ идетъ, — сказала она и лицо ея залилось яркой краской, глаза радостно сверкнули. М-съ Доббсъ взглянула на нее и съ глазъ у ней словно спала повязка. Она поняла, что въ жизнь Мэй вмѣшался новый элементъ. Къ добру или къ худу неизвѣстно, но во всякомъ случаѣ элементъ важный, игнорировать который никакъ не слѣдовало.
— Можно войти? — послышался за дверями голосъ Оуэна.
— Войдите, m-r Риверсъ, — отвѣчала м-съ Доббсъ и ей показалось, что черезъ порогъ ея переступила сама судьба въ образѣ голубоглазаго широкоплечаго молодца въ охотничьей курткѣ и войлочной шляпѣ.
Оуэнъ вошелъ и, даже нездороваясь, остановился передъ м-съ Доббсъ.
— Я къ вамъ съ новостью, — сказалъ онъ.
— О! Господи, сегодня, кажется, день новостей, — проговорила м-съ Доббсъ чуть слышно и прибавила вслухъ: — надѣюсь, новость хорошая?
— Я нашелъ себѣ работу. Хорошо это?
— Очень хорошо, — отвѣчала она какъ то разсѣянно. Если бы не только что сдѣланное ею открытіе, она бы показала радость гораздо живѣе, но теперь онъ былъ въ ея глазахъ другимъ человѣкомъ и все, что до него касалось, пріобрѣтало для нея новый, серьезный интересъ.
— Вы меня даже не спрашиваете, какая это работа? — сказалъ Оуэнъ недовольный ея тономъ.
— Авось вы не подрядились камни гранить — замѣтила она, улыбаясь: — но если бы и такъ, я скажу тоже, что говорила раньше: лучше это, чѣмъ ничего.
— Вы навѣрное скажете, м-съ Доббсъ, что я счастливъ не по заслугамъ: я опредѣлился секретаремъ къ одному господину, который ѣдетъ въ Испанію. На счастье, я знаю по-испански.
— Не дурно для начала, — сказала м-съ Доббсъ: — и со временемъ это можетъ повести мало ли къ чему. Къ кому вы опредѣлились, позвольте спросить?
Прежде чѣмъ Оуэнъ успѣлъ отвѣтить, Мэй, помѣстившаяся на ручкѣ кресла, на которомъ обыкновенно сидѣлъ m-r Весергедъ, сказала:
— Вѣроятно, къ m-r Бреггу.
— Къ m-r Бреггу? — переспросила м-съ Доббсъ, какъ бы не вѣря ушамъ.
— Я слышала, какъ онъ собирался въ Испанію и хотѣлъ пригласить съ собой кого нибудь. Угадала я, m-r Риверсъ?
— Совершено вѣрно, — отвѣчалъ Оуэнъ.
— Къ m-r Бреггу! какъ странно… — прошептала старушка чуть слышно.
Между тѣмъ Оуэнъ взялъ стулъ, сѣлъ и, положивъ себѣ на колѣни свою мягкую войлочную шляпу, принялся расправлять ея края. Съ той минуты, какъ вошелъ, онъ даже не взглянулъ на Мэй, но тутъ вдругъ поднялъ на нее свои большіе выразительные глаза и спросилъ:
— А вы что скажете о моей новости, м-съ Чефингтонъ?
— Скажу тоже, что и бабушка: я очень рада — отвѣчала Мэй вполголоса, но весело улыбаясь.
— Важнѣе было бы спросить, что скажутъ на это каноникъ и ваша тетушка, надѣюсь они довольны?
— Вѣроятно, будутъ довольны, они еще не знаютъ… Я иду теперь въ Колледжъ-Кведъ… и зашелъ къ вамъ по дорогѣ.
М-съ Доббсъ не могла удержаться отъ улыбки: зайти изъ дома, гдѣ жилъ Оуэнъ въ Жасминный домикъ по дорогѣ въ Колледжъ-Кведъ значило бы тоже, какъ если бы кто нибудь ѣхалъ изъ Лондона въ Лидсъ и заѣхалъ по дорогѣ въ Эдинбургъ. Ея улыбка смутила Оуэна и онъ прибавилъ.
— Мнѣ хотѣлось, чтобы вы меня погладили по головкѣ и пожалѣли обо мнѣ.
— Ну да, — замѣтила Мэй лукаво, улыбаясь: — ваша тетушка правду говоритъ: вы любите, чтобы васъ жалѣли, когда съ вами случается что нибудь пріятное. Вотъ m-r Брегга такъ нужно пожалѣть: онъ и не подозрѣваетъ, какой у него будетъ упрямый, своевольный секретарь.
— Вотъ и вы думаете обо мнѣ, какъ тетя Дженъ, и совершенно напрасно! — возразилъ молодой человѣкъ горячо: — ужъ если я пошелъ служить, такъ буду служить исправно; я такъ сказалъ и м-ру Бреггу.
Онъ съ жаромъ принялся объяснять ей обязанности секретаря и доказывать, что онъ въ состояніи выполнить ихъ какъ нельзя лучше; она слушала его, не спуская съ него глазъ. М-съ Доббсъ смотрѣла на нихъ и дивилась собственной слѣпотѣ: какъ могла она такъ часто видѣть ихъ вмѣстѣ и не догадаться, что они почти влюблены другъ въ друга! Теперь она смотрѣла на нихъ съ умиленіемъ и вмѣстѣ со страхомъ; ей казалось, что она видитъ передъ собою двоихъ дѣтей, безпечно играющихъ въ лодочкѣ: они себѣ забавляются и ни о чемъ не думаютъ, а лодочку несетъ по рѣкѣ въ широкое бездонное море! У ней сердце замираетъ отъ страха за нихъ и вмѣстѣ было такъ легко на душѣ, словно она вышла изъ духоты на свѣжій воздухъ. Теперь только она сознавала, до какой степени ей была противна самая мысль о томъ, чтобы Мэй вышла за m-r Брегга.
— Сара Доббсъ, — говорила она самой себѣ: — ты старая лицемѣрка и больше ничего. Осуждала бѣдную дурочку, тетушку Полину за то, что она служитъ маммону, а сама то что дѣлала! Слава Богу, наша дѣвочка лучше, чище и честнѣе, чѣмъ мы обѣ, старыя карги.
— Чтоже — вдругъ спросила она, обращаясь къ Оуэну: — m-r Бреггъ обѣщалъ оставить васъ на службѣ у себя, когда вы воротитесь съ нимъ въ Англію?
Въ отвѣтъ на этотъ вопросъ Оуэнъ передалъ ей почти буквально, что сказалъ ему m-r Бреггъ.
— Отлично, — сказала она, выслушавъ его со вниманіемъ: — это подаетъ мнѣ большую надежду за васъ. М-r Бреггъ честный человѣкъ; на него можно положиться. Въ этомъ родѣ мало такихъ людей, какъ онъ: если онъ что обѣщаетъ, такъ ужъ исполнитъ, и часто дѣлаетъ даже больше чѣмъ обѣщалъ.
— Ну вотъ — подумала Мэй: — теперь бабушка хвалитъ m-r Брегга, а съ полчаса тому назадъ бранила. Право, если бы я ее не знала, я бы сочла, что она прекапризная.
— Знаете ли, — продолжала м-съ Доббсъ: — очень можетъ быть, что онъ предложитъ вамъ постоянное мѣсто при своемъ сынѣ въ Южной Америкѣ; говорятъ, молодой Бреггъ ведетъ тамъ большія дѣла. Поѣхали ли бы вы, если бы вамъ вышло такое мѣсто? — вдругъ спросила она, взглянувъ на него пристально.
— Конечно, поѣхалъ бы, — отвѣчалъ Оуэнъ.
— И вамъ все равно, что вамъ придется покинуть Англію, словно изгнаннику?
— Ну, положимъ, не все равно. Конечно, я былъ бы больше радъ, если бы мнѣ предложили управлять хоть виллой, на берегу Темзы, съ годовымъ окладомъ въ тысячу фунтовъ. Но, когда человѣкъ прожилъ до двадцати четырехъ лѣтъ, лежа на боку, такъ ему нечего разбирать: нашлась бы только работа.
— Молодецъ! — сказала м-съ Доббсъ, вздохнувъ свободно.
— Къ тому же, — прибавилъ онъ, взглянувъ украдкой на Мэй: — я уѣхалъ бы не больше, какъ на бодикъ, на два, а потомъ бы воротился.
Съ этими словами, онъ всталъ, простился и ушелъ въ Колледжъ-Кведъ. По его уходѣ, м-съ Доббсъ и Мэй долго еще обсуждали слышанную новость. Пришелъ m-r Весергедъ и также порадовался за Оуэна, хотя и пожалѣлъ, что такой «образованный джентльменъ» будетъ служить подъ начальствомъ разбогатѣвшаго рабочаго. М-съ Доббсъ принялась ему доказывать, что честный трудъ, какой бы то ни было, и подъ чьимъ бы то ни было начальствомъ, не можетъ унизить джентльмена. М-r Весергедъ поспорилъ съ ней, и, наконецъ, согласился. Мэй въ это время сидѣла молча, держа въ рукахъ работу, но не работала; глаза ея были устремлены на окно, такъ пристально, какъ будто она ощущала каждый листикъ въ садикѣ. Когда м-съ Доббсъ и Весергедъ замолчали, она вдругъ подняла голову, словно очнувшись и спросила:
— А климатъ тамъ хорошъ, бабушка?
— Гдѣ… тамъ?.. — спросила м-съ Доббсъ съ улыбкой.
— Тамъ… гдѣ живетъ сынъ m-r Брегга, — отвѣчала Мэй, краснѣя.
XXVII.
правитьВъ этотъ же вечеръ м-съ Доббсъ написала m-r Бреггу письмо, съ помѣткою «въ собственныя руки», такого содержанія:
«Многоуважаемый m-r Бреггъ! Считаю долгомъ извѣстить васъ, что отъ дѣла, о которомъ вы говорили мнѣ недавно, вамъ придется отказаться: тутъ ничего не выйдетъ. Я теперь только вижу, какъ хорошо вы поступили, что поговорили прежде всего со мной: вы этимъ избавили отъ непріятностей и себя, и другихъ. Когда вы спрашивали меня, нѣтъ ли у ней кого на примѣтѣ, я совершенно съ искренной добросовѣстностью отвѣчала вамъ: нѣтъ. Но теперь я замѣтила, что сердце ея несвободно. Выйдетъ ли изъ этого что, я не знаю, а все-таки считаю долгомъ извѣстить васъ. Довѣряюсь вполнѣ вашей чести, какъ вы довѣрились моей. Я никому не сказала о томъ, что вы мнѣ говорили и никогда не скажу. Конечно, вы можете подумать, что я ошибаюсь; въ такомъ случаѣ, разузнайте сами, я противъ этого ничего не имѣю. Я увѣрена, вы поступите по совѣсти, какъ и я стараюсь поступать. Повѣрьте, я вполнѣ цѣню ваши великодушныя намѣренія, хотя и невысказала вамъ этого тогда; я была такъ удивлена и разстроена. Остаюсь съ искреннимъ уваженіемъ, ваша Сара Доббсъ».
Вскорѣ послѣ того, m-r Бреггъ пріѣхалъ къ ней, поблагодарилъ ее за письмо, и вообще былъ съ ней очень ласковъ, но объявилъ, что не считаетъ этого дѣла поконченнымъ.
— Молодыя дѣвушки иногда и сами себя не понимаютъ, — сказалъ онъ: — теперь я, конечно, не скажу ей ничего, такъ какъ самъ уѣзжаю, но когда ворочусь, тогда можно будетъ поговорить, если до тѣхъ поръ у ней ничего не устроится.
— По моему, изъ этого ничего не будетъ, — отвѣчала м-съ Доббсъ: — и я считаю долгомъ сказать вамъ, что я думаю. А впрочемъ, дѣлайте какъ знаете.
М-r Бреггъ простился, хотѣлъ было выйти, но, взявшись за дверную ручку, вдругъ остановился.
— Я хотѣлъ спросить васъ еще вотъ о чемъ, — проговорилъ онъ: — скажите, вѣдь мы съ вами вѣримъ другъ другу — человѣкъ, котораго она запримѣтила, не m-r Теодоръ Бренсби.
— Конечно, нѣтъ! — съ живостію отвѣчала м-съ Доббсъ.
— Ну, я очень радъ. Говорили, что онъ въ Лондонѣ шибко за ней ухаживалъ; я слышалъ даже, будто онъ за нее сватался и она ему отказала. Я, разумѣется, не добиваюсь знать правда ли это; я только радъ, что не онъ у нея на умѣ. Я не могу сказать, чтобы я слышалъ про него что нибудь дурное, только онъ, какъ мы говоримъ, плохой металлъ: въ работѣ ломается, и имѣть съ нимъ дѣло непріятно. Очень радъ, право радъ, что онъ тутъ не причемъ. Благодарю васъ.
Съ этими словами онъ вышелъ.
Извѣстіе, что Оуэнъ поступилъ на службу къ m-r Бреггу, было принято въ Ольдчестерѣ различно. Иные улыбались добродушно, другіе злорадно, третьи удивлялись, что онъ пошелъ на такое мѣсто, четвертые — и ихъ было больше всего, удивлялись, какъ m-r Бреггъ рѣшился принять его. М-съ Гедлоу была далеко не довольна, говоря, что при такомъ образованіи, какъ у Оуэна, служить на подобномъ мѣстѣ, тоже, что арабскому скакуну возить воду. За то, каноникъ былъ очень доволенъ, онъ горячо похвалилъ молодаго человѣка и отрекомендовалъ его m-r Бреггу съ отличной стороны. Но главная рекомендація Оуэну, въ глазахъ его патрона, заключалась въ стараніи, съ какимъ онъ принялся за дѣло. Онъ пригласилъ себѣ писца изъ конторы, для уроковъ коммерческаго стиля и коммерческаго почерка, и вскорѣ усвоилъ себѣ и то и другое такъ хорошо, какъ будто вѣкъ былъ секретаремъ у коммерсанта. М-r Бреггу, конечно донесли объ этомъ подъ рукою; онъ не сказалъ ничего, но стычка, которую онъ имѣлъ изъ-за него съ Теодоромъ Бренсби, доказала, что онъ вполнѣ умѣетъ цѣнить эту старательность.
Теодоръ былъ въ восхищеніи, что Оуэнъ, какъ онъ выражался «пошелъ въ услуженіе» m-r Бреггу. Во-первыхъ, это въ глазахъ его дѣлало окончательно негоднымъ въ женихи такой дѣвицы, какъ м-съ Чефингтонъ, во-вторыхъ, это удаляло его изъ Англіи, по крайней мѣрѣ на три мѣсяца. Восхищеніе его было такъ велико, что онъ даже началъ позволять себѣ разныя шуточки на его счетъ; напримѣръ: вы Риверсъ, приготовляетесь быть секретаремъ съ такимъ же стараніемъ, какъ тотъ актеръ, который вычернилъ себя съ ногъ до головы, чтобы играть «Отелло» или «сколько страницъ упражненій въ коммерческомъ почеркѣ исписываете вы каждый день, передъ завтракомъ, Риверсъ», и тому подобныя плоскости. Извѣстно, что по шуткамъ человѣка можно всего легче узнать, на сколько возвышенъ или приземистъ его образъ мыслей, поэтому, людямъ съ грубыми понятіями лучше всего прикрываться мантіей постоянной серьезности.
Оуэнъ обращалъ очень мало вниманія на эти пошлыя остроты. Но однажды, когда Теодоръ, встрѣтившись съ нимъ, вечеромъ, у м-съ Пайперъ, спросилъ его съ насмѣшливой улыбкой — Правда-ли, Риверсъ, что вы повадились ходить въ трактиръ «Быка», гдѣ собираются прикащики, чтобы усвоить себѣ коммерческій жаргонъ?
М-r Бреггъ, бывшій тутъ же, отвѣчалъ вмѣсто его, своимъ спокойнымъ, ровнымъ тономъ.
— Вы ужъ черезчуръ больно задѣваете меня, m-r Бренсби.
Улыбка мигомъ слетѣла съ лица Теодора и онъ спросилъ его съ нескрываемымъ изумленіемъ:
— Васъ? Какимъ это образомъ?
— Впрочемъ, понятно, когда молодой человѣкъ начинаетъ острить, онъ иной разъ и хватитъ черезъ край. Да вы не тревожьтесь такъ, я не сержусь.
Въ голосѣ его было что то показывавшее Теодору, что «милліонеръ» именно сердился на него, а каково бы ни было его личное мнѣніе о немъ, но ссориться съ нимъ онъ вовсе не желалъ. Онъ разсыпался въ увѣреніяхъ, что тутъ какое то недоразумѣніе, что онъ не понимаетъ даже, на что намекаетъ m-r Бреггъ.
— Полноте, м-ръ Бренсби, чего тутъ не понимать, — сказалъ фабрикантъ: — я, конечно, простой дѣловой человѣкъ, но право, m-r Риверсу не зачѣмъ ходить въ трактиръ Быка и якшаться съ прикащиками, чтобы спуститься до одной доски со мной.
— Что вы, что вы, мой почтеннѣйшій, Богъ съ вами! — воскликнулъ Теодоръ съ испугомъ: — можете ли вы подумать?.. Я… я только… Онъ пріостановился на минуту и продолжалъ, смущенно посмѣиваясь: — я только хотѣлъ принести смиренную дань моего уваженія Риверсу за энергію, съ какой онъ готовится къ своему новому званію.
— О! насчетъ этого, я вполнѣ увѣренъ. Вы, конечно, цѣните стараніе m-r Риверса добросовѣстно исполнить дѣло, которое онъ на себя принялъ. Такой джентльменъ, какъ вы, не можетъ не понять, какъ это честно и благородно съ его стороны.
Теодоръ такъ растерялся, что нѣсколько минутъ не нашелся, что и сказать. Наконецъ онъ пробормоталъ, что-то на счетъ того, что слова его были ложно поняты и замолчалъ на весь остальной вечеръ. Онъ сейчасъ ушелъ бы домой, но тутъ была Мэй, а онъ положилъ за правило никогда не уходить раньше Оуэна, чтобы не давать ему говорить съ ней. О томъ, чтобы которому нибудь пришлось проводить ее, не было теперь и рѣчи; когда она была въ Гарнетъ-Лоджѣ, то или за ней приходила Марта, или ее провожала одна изъ служанокъ. Въ этотъ вечеръ, однако, Теодору не пришлось пересидѣть Оуэна. Докторъ Гечъ, завернувшій также въ Гарнетъ-Лоджъ, предложилъ ему довезти его до дому. — Мнѣ нужно переговорить съ вами, сказалъ онъ ему вполголоса: — а у васъ этого нельзя сдѣлать: всѣ сейчасъ перетревожатся.
Отъ такого предложенія Теодоръ не могъ отказаться и уѣхалъ съ докторомъ, утѣшая себя тѣмъ, что за Мэй сейчасъ придетъ Марта и уведетъ ее. Но и въ этомъ онъ ошибался: обычный часъ, въ который Марта являлась, давно прошелъ, а ее не было. Наконецъ, м-съ Полли пришла въ гостинную и спросила, кто изъ джентльменовъ проводитъ м-съ Чефингтонъ домой. М-r Бреггъ уже уѣхалъ, оставались m-r Свитингъ, маіоръ Миттонъ и Оуэнъ. М-r Свитингъ предложилъ ей ѣхать домой въ его каретѣ, но Мэй отказалась, говоря, что его лошадямъ предстоитъ еще не близкій путь, и что въ такую чудную лунную ночь она предпочитаетъ идти пѣшкомъ. Тогда Оуэнъ предложилъ свои услуги и м-съ Полли приняла ихъ, не дождавшись даже согласія Мэй.
— Васъ, конечно, затруднитъ это, такъ какъ вамъ не по дорогѣ, — сказала она: — но одна изъ моихъ служанокъ больна, а другая не можетъ отлучиться. Между тѣмъ, я обязана доставить м-съ Чефингтонъ безопасно домой. Будьте такъ любезны, сдѣлайте это для меня.
Оуэнъ отвѣчалъ съ поклономъ, что это не затруднитъ его нисколько. Когда Мэй простилась и ушла одѣваться въ комнату Клары, обѣ м-съ Пайперъ принялись дразнить маіора, что онъ должно быть совсѣмъ облѣнился, если не вызвался проводить такую хорошенькую барышню
— Я ужъ старъ сталъ, негожусь въ дамскіе провожатые, — отвѣчалъ маіоръ съ улыбкой и, взглянувъ въ окно на молодую парочку, шедшую по освѣщенной мѣсяцемъ дорогѣ, прибавилъ: — неужели я стану портить такую славную прогулку? Вѣдь я и самъ былъ молодъ.
Какъ скоро Мэй и Оуэнъ вышли изъ Гарнетъ-Лоджа, молодая дѣвушка воскликнула съ увлеченіемъ:
— Что за славный человѣкъ m-r Бреггъ! Право, я чѣмъ короче узнаю его, тѣмъ больше уважаю.
— Счастливый m-r Бреггъ! — улыбнулся Оуэнъ.
— Каково онъ отдѣлалъ сегодня m-r Теодора?
— Бросьте Теодора. Поговоримъ о чемъ нибудь поинтереснѣе его.
— О чемъ же мы можемъ поговорить болѣе интересномъ? — спросила Мэй, смѣясь.
— О насъ самихъ. Знаете ли, съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ мѣсто, мнѣ еще ни разу не удалось потолковать съ вами безъ помѣхи?
— Неужели?
— Вы, конечно, не обращали на это вниманія: понятно! Возьмите меня подъ руку.
Она повиновалась ему, какъ дитя, и ея маленькая ручка, на которую она не успѣла даже надѣть перчатку, засіяла снѣжной бѣлизной на темномъ рукавѣ его пальто.
— Вы находите, я хорошо сдѣлалъ, что принялъ это мѣсто? — спросилъ онъ.
— Отлично сдѣлали, — отвѣчала она и, поднявъ головку посмотрѣла на него взглядомъ, полнымъ нѣжнаго сочувствія. Онъ прижалъ ея ручку къ губамъ, положилъ ее опять къ себѣ на рукавъ, нѣжно сжалъ ее своей горячей, сильной рукой и спросилъ:
— А вы знаете, зачѣмъ я это сдѣлалъ, моя дорогая?
— Знаю, Оуэнъ, — отвѣчала она робко, но съ простодушною откровенностью.
— Радость моя, сокровище мое! — воскликнулъ онъ страстно: — въ мірѣ нѣтъ другой подобной тебѣ! Посмотри на меня, Мэй, дай мнѣ заглянуть въ твои милые, честные глазки.
Онъ схватилъ ее за обѣ руки и оба съ минуту стояли другъ противъ друга, смотря въ глаза одинъ другому и держась за руки, какъ дѣти. Свѣтъ мѣсяца ярко озарялъ прелестное личико молодой дѣвушки и сверкалъ въ слезахъ, которыми были полны глаза ея, съ нѣжностью устремленные на Оуэна.
— Что я могу сдѣлать, чтобы заслужить тебя? — сказалъ онъ съ глубокимъ чувствомъ: — но что я говорю заслужить! Ты даръ Божій, Мэй, и нѣтъ тебѣ цѣны, какъ ясному солнышку.
Онъ опять подалъ ей руку и они пошли дальше, не говоря ни слова: сердце у обоихъ было слишкомъ полно. Они могли бы забрести не вѣсть куда, но инстинктивно шли настоящей дорогой, и вскорѣ очутились передъ бѣлымъ палисадникомъ, окружавшимъ садикъ Жасминнаго коттеджа. Оба вздрогнули, когда увидѣли калитку: она была для нихъ какъ бы пробужденіемъ отъ сладкаго сна.
— Мы должны сказать бабушкѣ сегодня же. Не правда ли, — спросила Мэй, взглянувъ на него съ сладостнымъ чувствомъ полнаго довѣрія.
— Конечно, — отвѣчалъ онъ: — но я ужасно боюсь… Что если она разсердится?
— Не разсердится: она тебя любитъ…
— Это вѣрно, но тебя она любитъ больше и знаетъ тебѣ цѣну больше, чѣмъ ты сама, слава Богу. Если бы ты понимала, что ты за сокровище, развѣ я могъ бы надѣяться получить твою руку? Ты знаешь, я бѣденъ, хоть не совсѣмъ безъ гроша, но все же очень бѣденъ.
— Значитъ я еще бѣднѣе тебя: у меня и вовсе и вовсе нѣтъ гроша за душой. Но если это тебя не огорчаетъ, такъ и мнѣ все равно.
Оуэну страстно хотѣлось прижать ее къ груди, и пустивъ по вѣтру всякую предусмотрительность и всякія соображенія насчетъ денегъ, умолять ее обвѣнчаться съ нимъ завтра же. Но истинная любовь очищаетъ благородную душу, какъ огонь золото, поэтому онъ сказалъ только:
— Наши положенія неодинаковы, моя радость. Надѣюсь, я не поступилъ дурно, что сказалъ тебѣ, какъ ты мнѣ дорога.
— Если бы ты не сказалъ мнѣ до отъѣзда, это было бы жестоко съ твоей стороны, — отвѣчала она рѣшительно, хотя по лицу ея разлилась яркая краска.
— Благодарю тебя, моя ненаглядная. Если я смѣю тебѣ вѣрить, это будетъ для меня лучшимъ утѣшеніемъ. Да неужели ты въ самомъ дѣлѣ меня любишь? Я до сихъ поръ не могу прійти въ себя отъ счастья, это, право, чудо.
Они бы долго еще дивились этому «чуду». Но въ стеклянной двери домика блеснулъ огонекъ, и на порогѣ показалась м-съ Доббсъ съ лампой въ рукахъ. Какъ ни тихо они разговаривали, но голоса ихъ долетѣли до нея въ ночной тишинѣ, и она вышла имъ на встрѣчу. Увидя ее, оба побѣжали къ ней.
— Бабушка, голубушка, простите, я, кажется, опоздала! — воскликнула Мэй: — и вы сами дожидались меня.
— У Марты нога разболѣлась, я и велѣла ей идти ложиться, — отвѣчала м-съ Доббсъ: — вѣрно ты ее поджидала, оттого и опоздала. Да это не бѣда, мнѣ еще и спать не хотѣлось.
Говоря это, она все стояла въ дверяхъ, ожидая, что Оуэнъ подойдетъ къ ней проститься. Но Мэй взяла ее за руку и потащила за собой въ комнаты, а Оуэнъ пошелъ за ними. Когда они вошли въ пріемную, Мэй, не говоря ни слова, подвела къ ней Оуэна, а сама бросилась ей на шею и крѣпко поцѣловала ее. М-съ Доббсъ поняла все и поблѣднѣла какъ полотно; ноги у ней задрожали, и она тяжело опустилась въ кресло. Мэй прижалась къ ней и хотѣла вложить въ ея руку руку Оуэна, но старушка быстро отдернула свою руку.
— Вы дурно поступили, — сказала она ему: — я не ожидала этого отъ васъ. Но мужчины всѣ на одинъ покрой: эгоисты, эгоисты, эгоисты!
— Нѣтъ, бабушка, онъ не эгоистъ, — вспылила было Мэй, но Оуэнъ остановилъ ее знакомъ.
— Бабушка права, — сказалъ онъ: — я говорилъ тебѣ, что я поступилъ дурно.
— Хоть бы вы подождали немножко, — сказала м-съ Доббсъ дрожащимъ голосомъ, напрасно стараясь овладѣть собой: — она такъ молода: вамъ бы не слѣдовало ее связывать, когда вы сами еще не знаете, что вамъ предстоитъ.
— О! повѣрьте, я не хочу ее связывать, — горячо возра зилъ Оуэнъ: — я объ этомъ и не думалъ. Мнѣ самому казалось, что я поступилъ дурно и теперь, когда вы мнѣ сказали это, я вижу, что не ошибся. Но я дѣйствовалъ не вполнѣ изъ эгоизма.
До сихъ поръ Мэй не говорила ничего, смотря поперемѣнно, то на него, то на бабушку своими большими, широко-раскрытыми глазами. Но, при послѣднихъ словахъ его, она вдругъ упала на колѣни, схватила старушку за руки и воскликнула съ жаромъ.
— Бабушка, послушайте: если кто нибудь виноватъ въ этомъ, такъ виновата я, а не онъ. Я такъ люблю его! А онъ уѣзжаетъ! Подумайте объ этомъ, бабушка! Поди сюда, Оуэнъ, встань на колѣни, дай ей посмотрѣть себѣ въ лице. Подумайте, чтобы было со мной, если бы онъ уѣхалъ и не сказалъ мнѣ ни слова! А онъ мнѣ такъ дорогъ! Когда онъ сказалъ, что уѣзжаетъ, я приняла это весело, а если бы вы знали, какъ я плакала въ ту ночь! А теперь я такъ счастлива, такъ счастлива! Мы можемъ ждать. Не бѣда, что мы бѣдны. Вѣдь, вы любите его. Онъ такой добрый, и я такъ люблю его, а вы говорите съ нимъ такъ сурово! О! бабушка, бабушка!
Слезы полились у ней горячимъ ручьемъ на морщинистыя руки старушки. Оуэнъ, не говоря ни слова, сталъ на колѣни возлѣ нея. Вдругъ м-съ Доббсъ протянула впередъ руки и, обхвативъ одною за шею внучку, а другою его, прижала обоихъ къ груди.
— Что съ вами дѣлать! — проговорила она, улыбаясь сквозь слезы: — вотъ послалъ мнѣ Богъ на старости лѣтъ подъ присмотръ пару ребятишекъ, которые ничего таки, ничего не смыслятъ въ жизни. Вѣдь въ васъ обоихъ нѣтъ ни кротечки здраваго смысла, нѣтъ ни осмотрительности, ни свѣтской мудрости, ничего, кромѣ любви и правды, а что вы этимъ возьмете въ жизни?
Съ этими словами она отерла слезы и поднялась съ кресла.
— Я устала, — сказала она: — и всѣмъ намъ нужно отдохнуть послѣ того, что мы сегодня пережили. Идите теперь домой, m-r Риверсъ, ну, хорошо, хорошо, не буду больше звать васъ такъ. Идите домой, Оуэнъ; пожелайте намъ спокойной ночи и сладкихъ сновъ, и мы пожелаемъ вамъ того же. А завтра, когда мы всѣ проснемся, отрезвимся и станемъ такими, какими должны быть въ этомъ трезвомъ мірѣ, приходите опять, мы съ вами потолкуемъ.
Оуэнъ послушался и ушелъ безъ возраженій. Но бабушка съ внучкой еще долго разговаривали по его уходѣ. Мэй уложила м-съ Доббсъ въ постель, сѣла возлѣ нея и высказала ей все, что такъ давно таилось въ ея молодомъ сердцѣ, счастливая увѣренностью, что бабушка понимаетъ ее и сочувствуетъ. Наконецъ м-съ Доббсъ сказала рѣшительно, что ей пора спать.
— Прощайте, милая, милѣйшая, добрая, добрѣйшая бабуся, — сказала Мэй, нѣжно цѣлуя ея широкій морщинистый лобъ: — спите спокойно, я сейчасъ уйду и не буду вамъ мѣшать — только скажу еще одно словечко. Я не боюсь за будущность Оуэна. М-r Бреггъ полюбилъ его, а вы знаете, какъ много значитъ расположеніе такого человѣка. Онъ можетъ совершенно обезпечить его, если захочетъ.
— М-r Бреггъ! — подумала старушка, поворачиваясь въ постели на другую сторону: — да, вотъ тутъ еще загвоздка! Вѣрно и я такой же ребенокъ, какъ мои ребятишки: я совсѣмъ и забыла, какъ стоитъ тутъ m-r Бреггъ.
XVIII.
правитьПрощаясь, Оуэнъ обѣщалъ прійти на другой день въ десять часовъ утра, но м-съ Доббсъ встала въ седьмомъ часу и сама отправилась къ нему. Она нашла его уже за письменнымъ столомъ; увидя ее, онъ вскочилъ съ испугомъ.
— Не пугайтесь, Мэй здорова и все хорошо, — сказала она: — только мнѣ нужно поговорить съ вами безъ помѣхи, а у насъ этого никакъ не устроить.
Она въ короткихъ словахъ разсказала ему исторію свадьбы своей дочери и описала характеръ отца Мэй.
— Я, обыкновенно, не говорю о немъ ни слова, — сказала она: — но вамъ нужно знать, что это за птица. Въ этомъ человѣкѣ нѣтъ ни чести, ни совѣсти. Отъ него моей бѣдной крошкѣ нечего ждать, даже дѣльнаго совѣта: ее некому наставить на умъ, кромѣ меня, необразованной старухи.
— Такъ онъ, вы говорите, совершенно отступился отъ Мэй? Знаете ли, я нахожу, что это для нея счастье: какого руководителя ей нужно, когда вы при ней. А какъ вы думаете, не написать ли мнѣ къ нему?
— Зачѣмъ?
— Все-таки, онъ ее любитъ: вѣдь вы говорите, онъ не богатъ, а платитъ же онъ за нее въ Лондонъ.
— Съ чего вы это взяли?
— Мнѣ Мэй сказала.
— Да, она такъ думаетъ, моя бѣдная пташка.
— Такъ кто же платитъ за нее? Неужели вы? — воскликнулъ Оуэнъ въ изумленіи, взглянувъ на лице старухи, по которому разлилась яркая краска. Она вмѣсто отвѣта только утвердительно кивнула. Онъ взялъ ея широкую морщинистую руку и поцѣловалъ съ такимъ почтеніемъ, какъ будто это была рука королевы.
— Только помните, молодой человѣкъ — сказала она: — ни слова Мэй, пока я не дамъ вамъ разрѣшенія говорить, иначе мы поссоримся.
— Я буду слушаться васъ во всемъ, — сказалъ Оуэнъ: — но какими мелкими эгоистами кажемся всѣ мы передъ вами!
— Полноте и мы старики эгоисты по своему: стараясь для другихъ, мы стараемся сами для себя. Вы думаете, я не умѣю разсчитывать? Вѣдь я весь мой вѣкъ прожила въ Ольдчестерѣ, а у насъ здѣсь народъ разсчетливый.
Говоря это, она улыбалась, хотя въ глазахъ у ней дрожали слезы. Однако она скоро овладѣла собой.
— Ну, да что мы тутъ бобы разводимъ — сказала она: — намъ нужно переговорить о дѣлѣ, а времени у насъ немного: я хочу воротиться домой до завтрака, чтобы Мэй не замѣтила, что я уходила изъ дому. Слушайте, на что я рѣшилась. Во-первыхъ, все что было вчера, должно быть до времени тайной это всѣхъ, и отъ отца Мэй больше, чѣмъ отъ кого нибудь. Какъ мало онъ ее любитъ, вы можете судить вотъ изъ чего: онъ завидовалъ ей, когда она жила въ Лондонѣ и грозилъ, что увезетъ ее, если я не пришлю денегъ и ему.
— Негодяй! И неужели вы…
— Послала ему денегъ? Нѣтъ, мой другъ, этого бы я не сдѣлала, хоть бы и могла. И такъ обо всемъ, что было вчера, будемъ знать пока мы только трое. Затѣмъ я не могу считать васъ женихомъ Мэй: вы оба должны быть свободны, пока вы не воротитесь изъ Испаніи. Тогда будетъ виднѣе, какъ устроятся ваши дѣла. Наконецъ — и это очень важно — вы должны помочь мнѣ уговорить Мэй ѣхать на зиму къ теткѣ. Теперь она и слышать не хочетъ объ этомъ, но если вы ей посовѣтуете, она согласится. А я. непремѣнно хочу, чтобы она пооглядѣлась въ свѣтѣ прежде чѣмъ въ конецъ свяжетъ себя словомъ. Ну что жъ вы нахохлились, какъ молодой пѣтушекъ? Мои условія вамъ не по вкусу? Вы боитесь, что Мэй измѣнитъ вамъ въ Лондонѣ?
— Нѣтъ, я на все согласенъ — отвѣчалъ Оуэнъ, вздыхая: — вы правы во всемъ, какъ всегда, и я не боюсь, что Мэй перемѣнится въ столицѣ. Если бы она перемѣнилась, ея любовь немного бы стоила — но этого не будетъ. Напротивъ, я скорѣе боюсь воспользоваться неопытностью, чтобы связать ее съ собой. Только… все это такъ грустно… И вамъ будетъ грустно, когда она уѣдетъ…
— Ну, объ этомъ лучше не говорить, — оборвала его м-съ Доббсъ, вставая: — я то все перенесу, только вы не жалѣйте меня, отъ этого мнѣ будетъ еще^ горше. Однако прощайте, голубчикъ, мнѣ пора.
Сказавъ это, она погладила его по головѣ, какъ ребенка и пошла къ дверямъ.
— А что вы скажете насчетъ того, если капитанъ Чефингтонъ будетъ наслѣдникомъ лорда Кестлькомба? — сказалъ Оуэнъ, провожая ее: — какъ вы думаете, это не помѣшаетъ…
— Нѣтъ, едва ли, — отвѣчала она: — вѣдь ему достанется одинъ голый титулъ; денегъ старикъ не оставитъ ему ни гроша. Если вы боитесь, что Мэй будетъ слишкомъ богата, — прибавила она съ улыбкой: — такъ на счетъ этого я могу васъ успокоить.
— Благодарю васъ, — сказалъ Оуэнъ, глубоко тронутый благородствомъ чувствъ этой простой женщины. — Тетушка Мэй м-съ Дормеръ-Смитъ — подумалъ онъ, — непремѣнно заподозрила бы, что я не только не боюсь, но надѣюсь найти въ Мэй богатую невѣсту, и высказала бы мнѣ свои подозрѣнія, конечно, какъ образованная дама, въ самыхъ деликатныхъ выраженіяхъ.
Нѣсколько часовъ спустя, Оуэнъ пришелъ въ Жасминный Коттеджъ и засталъ Мэй въ жаркомъ разговорѣ съ бабушкой: она ни за что не хотѣла ѣхать въ Лондонъ. Однако, имъ обоимъ сообща удалось наконецъ уговорить ее. На прочія условія она согласилась охотно, но настояла на томъ, чтобы кромѣ ихъ троихъ въ тайну ея новаго счастья былъ посвященъ и m-r Весергедъ.
— Вы знаете, бабушка, на него можно положиться, — сказала она: — онъ любитъ новости и сплетни, но если онъ дастъ слово молчать, онъ будетъ нѣмъ какъ рыба.
Оставшись наединѣ съ Мэй, Оуэнъ спросилъ ее, зачѣмъ на такъ настаивала, чтобы m-r Весергеду была довѣрена ихъ тайна.
— Неужели ты не догадываешься? — отвѣчала Мэй: — когда мы уѣдемъ оба, у бабушки будетъ по крайней мѣрѣ человѣкъ, съ которымъ ей можно будетъ поговорить о насъ. Подумай, какимъ утѣшеніемъ это будетъ для нея.
Между тѣмъ м-съ Доббсъ написала капитану Чефингтону письмо съ запросомъ, справедливы ли слухи о его женитьбѣ; отвѣта не было. Сплетни о немъ затихли; вниманіе жителей въ Ольдчестерѣ обратилось на другіе предметы. Между прочимъ, много говорили о разстроенномъ состояніи здоровья m-r Бренсби. Онъ таялъ со дня на день и докторъ Течь начиналъ не на шутку опасаться за него. Онъ счелъ даже нужнымъ предупредить Теодора, и для того то и увезъ его съ собою отъ м-съ Пайперъ въ тотъ достопамятный вечеръ, когда Оуэпъ объяснился съ Мэй. Не считая нужнымъ особенно деликатничать съ такимъ флегматическимъ человѣкомъ, какъ молодой Бренсби, онъ, какъ только они сѣли въ кабріолетъ, прямо объявилъ ему, что боится за жизнь его отца.
— Неужели нѣтъ надежды? — спросилъ Теодоръ взволнованнымъ голосомъ.
— Этого я не могу сказать, — отвѣчалъ докторъ: — но мы должны быть готовы ко всему.
— Вы еще не говорили объ этомъ съ м-съ Бренсби? — спросилъ Теодоръ, помолчавъ немного.
— Нѣтъ еще, у меня до сихъ поръ не хватаетъ духу огорчить ее бѣдняжку.
— Однако, рано или поздно нужно же будетъ сказать ей — замѣтилъ Теодоръ холодно.
— Конечно, не за чѣмъ тревожить ее раньше времени. Она такъ любитъ вашего отца и сама не особенно крѣпкаго здоровья.
— Напротивъ, она, кажется, всегда здорова, — возразилъ Теодоръ съ тѣмъ же холоднымъ выраженіемъ въ голосѣ.
— Я этого не нахожу, хотя желалъ бы, чтобы это была правда, — замѣтилъ докторъ сухо, почти строго: — ея здоровье драгоцѣнно для ея дѣтей.
Оба нѣсколько минутъ молчали. Вскорѣ кабріолетъ остановился у дверей дома m-r Бренсби, Теодоръ вышелъ, но передъ тѣмъ, какъ позвонить у дверей, спросилъ доктора, держась за ручку дверецъ:
— А отецъ… догадывается?
— Этого я не могу сказать навѣрное — отвѣчалъ докторъ: — должно быть догадывается, онъ человѣкъ умный, но кажется онъ боится признаться въ этомъ даже самому себѣ. Почему это? Конечно, не изъ трусости: онъ одинъ изъ самыхъ мужественныхъ людей, какихъ я знаю. Ужъ не разстроены ли у него дѣла?
Говоря это, докторъ наклонился впередъ и пристально всматривался въ лицо Теодора, освѣщенное луннымъ сіяніемъ — тѣмъ самымъ, которое въ эту минуту такъ привѣтливо озаряло счастливое личико Мэй.
— Отецъ за послѣднее время очень ослабѣлъ характеромъ, — сказалъ Теодоръ, уклоняясь отъ прямаго отвѣта. Въ словахъ этихъ доктору почудился оттѣнокъ холоднаго пренебреженія; онъ сухо пожелалъ Теодору доброй ночи, захлопнулъ дверцы и крикнулъ кучеру: домой!
Послѣ такого разговора докторъ, понятно, не безъ удивленія услышалъ отъ м-съ Бренсби, что Теодоръ все-таки думаетъ скоро уѣхать изъ Ольдчестера. Время года было вовсе неблагопріятное для вступленія на адвокатское поприще, но онъ располагалъ прежде погостить въ помѣстьяхъ у нѣкоторыхъ знакомыхъ, подъ предлогомъ, что его здоровье требуетъ перемѣны воздуха.
— Его здоровье! — съ негодованіемъ воскликнулъ докторъ: — онъ бы поменьше заботился о своемъ здоровья и побольше о здоровья отца. М-r Бренсби вредно много заниматься, нужно, чтобы кто нибудь помогъ ему въ дѣлахъ.
— Теодоръ ничего не понимаетъ въ дѣлахъ, — сказала м-съ Бренсби: — нашъ старшій конторщикъ, m-r Туки, лучшій помощникъ Мартину, а онъ безотлучно при, конторѣ. Мы… мы легко можемъ обойтись безъ Теодора.
Она чуть не сказала: мы рады, что онъ уѣзжаетъ, но удержалась. Впрочемъ, докторъ отлично, понялъ ее и не удивился ея словамъ.
Теодору не зачѣмъ было оставаться въ Ольдчестерѣ; онъ зналъ, что и Мэй и Оуэнъ скоро уѣзжаютъ. Но была еще причина, заставлявшая его ѣхать; онъ просто трусилъ присутствовать при послѣднихъ минутахъ отца. Все, что касалось болѣзней и смерти, возбуждало въ немъ непреодолимый ужасъ: онъ блѣднѣлъ и нервно вздрагивалъ, если кто нибудь хоть только упоминалъ при немъ о чемъ нибудь подобномъ. Нельзя сказать, чтобы онъ вовсе не любилъ отца, но онъ сильно охладѣлъ къ нему со времени его второй женитьбы. Онъ не могъ простить мачихѣ, что она была красивѣе и выше родомъ, чѣмъ его мать и негодовалъ на отца за роскошь, которою тотъ окружалъ свою молодую жену. Онъ готовъ былъ ненавидѣть всѣхъ, кто былъ хорошъ съ его мачихой и не взлюбилъ Оуэна еще прежде, чѣмъ увидѣлъ въ немъ соперника, именно за расположеніе къ м-съ Бренсби. Къ дѣтямъ ея относился онъ съ холоднымъ отвращеніемъ, кромѣ Эниды, которую онъ любилъ бы, если бы могъ отдѣлить ее отъ всего остальнаго семейства.
Нѣсколько дней спустя, послѣ того, какъ Оуэнъ получилъ мѣсто, онъ пошелъ къ m-r Бренсби проститься передъ отъѣздомъ. Слуга сказалъ ему, что баринъ и барыня въ саду, и пропустилъ его безъ доклада, какъ обычнаго посѣтителя.
Былъ теплый сентябрьскій день; садъ былъ еще хорошъ и весь пестрѣлъ осенними цвѣтами. Трава ярко зеленѣла, листья на деревьяхъ, также зеленые, принимали мѣстами желтый, красный или коричневый оттѣнокъ. Все, казалось, дышало миромъ и покоемъ. Подъ тѣнью высокаго вяза, въ густой листвѣ котораго водились и каркали грачи, m-r Бренсби лежалъ на кушеткѣ съ закрытыми глазами. Его блѣдное красивое лице казалось еще блѣднѣе отъ красной подушки. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него м-съ Бренсби сидѣла на садовой скамейкѣ и вышивала что то шелками по бархату. Увидя Оуэна, она сдѣлала ему знакъ не шумѣть и съ улыбкою протянула ему руку.
— Я помѣшалъ вамъ? — тихо спросилъ Оуэнъ, подходя хъ ней.
— О! нѣтъ, нисколько, — отвѣчала она, отодвигая въ сторону яркіе матеріалы для работы, которыми была окружена, и очищая ему мѣсто на скамейкѣ возлѣ себя: — мы можемъ поболтать вполголоса, мы его не разбудимъ, у него сонъ «рѣдкій, — я такъ рада, что онъ уснулъ, за послѣднее время онъ сталъ плохо спать по ночамъ. Мы слышали, что вы получили мѣсто и отъ души порадовались за васъ, хотя всѣмъ намъ будетъ очень скучно безъ васъ. Дѣти будутъ въ отчаяніи: они васъ такъ любятъ!
— Значитъ и вы одобряете, что я наконецъ принялся за. дѣло? — спросилъ Оуэнъ, садясь возлѣ нея.
— Еще бы, друзья ваши не могутъ этого не одобрить — отвѣчала она, улыбаясь.
— Да вы еще не знаете, какой я счастливецъ, — продолжалъ Оуэнъ весело: — можетъ быть навѣрное не знаю, но очень можетъ быть, что черезъ моего новаго начальника я найду себѣ постоянныя занятія въ Южной Америкѣ.
Она вздрогнула и работа выпала у нея изъ рукъ.
— О! не уѣзжайте въ такую даль. — сказала она жалобно, какъ испуганное дитя: — неужели вамъ не жаль будетъ покинуть вашихъ друзей такъ надолго? Вѣдь, если вы уѣдете и, Богъ вѣсть, сколько тамъ пробудете! — но можетъ быть это еще не состоится, вы говорите, ничего еще не рѣшено?
— Къ сожалѣнію, это пока еще однѣ надежды — отвѣчалъ Оуэнъ, пожавъ плечами: — но я бы очень желалъ, чтобы это состоялось: это было бы всего лучше для меня.
— О! да, конечно, съ моей стороны эгоистично, что я такъ говорю:., вы этимъ составите себѣ карьеру… Какъ вы находите Мартина? — вдругъ спросила она, замѣтивъ, что онъ и глянулъ на m-r Бренсби: — не похудѣлъ онъ за это время?
— Какъ будто похудѣлъ немножко, — отвѣчалъ Оуэнъ нерѣшительно.
— За послѣднее время онъ все хвораетъ; бредитъ по ночамъ, а днемъ такой блѣдный и грустный… Если вы уѣдете въ Южную Америку, вы не увидите его больше! — вскричала она, вдругъ залившись слезами: — они отъ меня скрываютъ, но я знаю, я знаю, что дни его сочтены.
— Дорогая м-съ Бренсби, не плачьте! — сказалъ Оуэнъ глубоко тронутый: — развѣ есть причины опасаться за него. Можетъ быть вы преувеличиваете.
Она не могла выговорить ни слова, только покачала головой, продолжая плакать. Онъ замолчалъ и началъ въ раздумья отбрасывать своей тросточкой сухіе листья, лежавшіе у его ногъ. Наконецъ она успокоилась, отерла слезы и сказала:
— Простите меня… Я некстати расплакалась, но за поcлѣднее время у меня такъ тяжело на душѣ, а я должна казаться веселой! теперь мнѣ будетъ легче; видите, какая эгоистка, когда вы сказали, что ѣдете въ Америку, я сейчасъ подумала о себѣ… Я поневолѣ должна соображать, что мнѣ дѣлать, когда… когда его не будетъ съ нами. О себѣ бы я не заботилась, но дѣти, — что съ ними станется; мы будемъ одинокими въ мірѣ: съ моей стороны у меня нѣтъ родныхъ и нѣтъ никого, кто могъ бы поддержать насъ.
— А Теодоръ? — проговорилъ Оуэнъ нерѣшительно, какъ бы самъ стыдясь своихъ словъ.
— Онъ насъ не любитъ, — отвѣчала она коротко и продолжала торопливо, словно спѣша прекратить разговоръ о пасынкѣ: — знакомыхъ у насъ много, а друзей почти нѣтъ. Вотъ я и думала: если намъ придется очень плохо, я обращусь къ m-r Риверсу, онъ насъ поддержитъ.
— Я готовъ сдѣлать все, что отъ меня зависитъ, только… средствъ то у меня мало.
— Вы можете быть мнѣ очень, очень полезны однимъ добрымъ совѣтомъ. До сихъ поръ — при этихъ словахъ она нѣжно взглянула на мужа, своими большими глазами, полными слезъ — намъ спокойно живется подъ его защитой, но мнѣ страшно подумать, что станется со мной и съ моими дѣтьми, когда мы очутимся одни въ мірѣ, безъ руководителя и безъ совѣтника.
На рукѣ у м-съ Бренсби былъ браслетъ съ портретомъ крошки Эниды, любимицы Оуэна. Прелестное личико ребенка смотрѣло на него изъ рамки, какъ живое, своими славны и и, серьезными глазами, крошечныя губки чуть чуть улыбались, словно прося его за мать. Онъ взялъ руку м-съ Бренсби и, склонившись надъ нею, коснулся губами портрета.
— Далеко или близко буду я, — сказалъ онъ: — вы и ваши дѣти всегда можете разсчитывать на мою неизмѣнную преданность.
Когда онъ поднялъ голову, предъ ними стоялъ Теодоръ.
Онъ прошелъ неслышными шагами черезъ лужайку и остановился возлѣ кушетки отца. Взглянувъ на него, Оуэнъ замѣтилъ на его лицѣ выраженіе, отъ котораго у него вся кровь закипѣла отъ гнѣва: это было вмѣстѣ и удивленіе, и подозрѣніе, и какая-то злобная радость. Но когда холодные глаза пасынка м-съ Бренсби встрѣтились со строгимъ взглядомъ Оуэна, выраженіе это исчезло и его гладко выбритое, плоское лице стало, по обыкновенію, хмуро и холодно.
— Отецъ вашъ хорошо уснулъ, Теодоръ, — сказала м-съ Бренсби.
— Вижу, — отвѣчалъ онъ, и что то въ его голосѣ заставило сердце Оуэна забиться горячимъ желаніемъ схватить его на шиворотъ и отшвырнуть въ сторону, какъ вредное животное.
— М-r Риверсъ пришелъ сказать, что онъ скоро ѣдетъ, — сказала м-съ Бренсби: — намъ бы слѣдовало радоваться, но я, вѣрно, большая эгоистка: мнѣ очень жаль, что онъ уѣзжаетъ.
— Для насъ это худо, а для него лучше, — отвѣчалъ Теодоръ, инстинктивно чувствуя, что Оуэнъ смотрѣлъ на него. Дѣйствительно, Оуэнъ не сводилъ съ него глазъ, а глаза Оуэна, когда онъ былъ разсерженъ, умѣли смотрѣть такъ, что рѣдкому удавалось выносить ихъ взглядъ. Но Теодоръ, не смотрѣлъ на него, глаза его были обращены съ аффектированною заботливостью на отца.
М-r Бренсби повернулъ голову; жена его въ ту же минуту встала и подошла къ нему.
— Лучше тебѣ послѣ сна, Мартинъ? — спросила она, когда онъ открылъ глаза.
— Лучше, моя дорогая, гораздо лучше, — отвѣчалъ онъ: — а m-r Риверсъ здѣсь. Какъ поживаете, m-r Риверсъ? Пойдемте въ домъ, напейтесь чайку съ нами.
Онъ всталъ съ кушетки, поздоровался за руку съ гостемъ и направился къ дому. М-съ Бренсби подала ему руку, чтобы онъ оперся на нее. Но онъ взялъ ея руку и, улыбаясь, положилъ на свою.
— Погоди, Лу, еще рано, — сказалъ онъ: — пока еще не ты мнѣ, а я тебѣ опора.
Они пошли впередъ подъ руку къ дому, а молодые люди на ними. Когда они были уже близко дома, Теодоръ, вдругъ, вспомнилъ съ удивленіемъ, что они съ Оуэномъ даже не поздоровались.
XXIX.
правитьДормеръ-Смитъ воротились въ Лондонъ въ первыхъ числахъ ноября и Мэй пріѣхала къ нимъ также въ началѣ мѣсяца. Она такъ пополнѣла и похорошѣла, что тетка пришла въ восхищеніе, увидя ее и нашла, что она не даромъ пожила на подножномъ кормѣ, въ глуши, со старухой. И Дормеръ-Смитъ всѣ поправились за лѣто. Гарольдъ и Вильфредъ такъ поздоровѣли на фермѣ, и съ такимъ восхищеніемъ разсказывали отцу, какъ имъ тамъ было весело, что m-r Дормеръ-Смитъ началъ не шутя подумывать, какъ бы совсѣмъ поселить ихъ за городомъ годика на два, пока они не окрѣпнутъ на столько, чтобы отдать ихъ въ училище. Даже м-съ Дормеръ-Смитъ принуждена была сознаться, что воды принесли ей пользу, и разсчитывала много выѣзжать предстоящей зимой; долгъ предписывалъ ей вывозить племянницу, а при помощи „денегъ Мэй“, долгъ этотъ былъ не особенно тяжелъ.
Ей было немножко досадно узнать, что m-r Бреггъ уѣхалъ за границу, но она утѣшалась тѣмъ, что онъ не поѣхалъ въ Гленгоури, стало быть, не было причинъ опасаться, что его поймала тамъ Констансъ Гедлоу. Еще радовало ее то, что Мэй, повидимому, стала относиться къ m-r Бреггу еще ласковѣе и безпрестанно заговаривала о немъ и о его поѣздкѣ въ Испанію. Словомъ, тетя Полина была бы совершенно счастлива, если бы ее не безпокоила неизвѣстность о братѣ. Она послала ему нѣсколько писемъ; онъ не отвѣчалъ ни на одно. Мэй она сказала, что всѣ слухи о его женитьбѣ пустыя сплетни, но сама начала серьезно о немъ тревожиться и даже задаваться вопросомъ, живъ ли онъ?
Оуэнъ писалъ Мэй черезъ м-съ Доббсъ, и она посылала каждую недѣлю его письма къ внучкѣ, вложивъ его въ свое. Такимъ лф способомъ посылала Мэй и свои письма къ нему въ Испанію. Старушка сама устроила эту переписку съ условіемъ, чтобы молодые люди писали другъ другу разъ въ недѣлю, не чаще. Письма Оуэна были проникнуты беззавѣтной веселостью. Онъ писалъ, что работа ему легка, слишкомъ легка, такъ что ему даже совѣстно, и онъ не знаетъ, что придумать, чтобы быть полезнымъ своему хозяину. М-r Бреггъ, судя по всему, былъ имъ доволенъ, и кажется, намѣревался оставить его у себя на службѣ и въ Англіи, а хозяинъ онъ былъ, по словамъ его, отличный, умный, дѣльный, не капризный, справедливый, заботливый о своихъ подчиненныхъ, словомъ, такой, какого поискать.
Если въ прошлый сезонъ Мэй сразу завоевала себѣ расположеніе знатнаго кружка, въ который попала, то въ нынѣшній она стала положительно общей любимицей. Счастье, какъ солнечный лучъ, украшаетъ все, до чего не коснется, и кромѣ того, возбуждаетъ въ насъ желаніе быть добрѣе и ласковѣе съ окружающими. Мэй была со всѣми вдвое милѣе и привѣтливѣе, чѣмъ прежде, и всѣ платили ей тѣмъ же. Мучительная растерянность, которая такъ томила ее, прошла и зимой исчезла совершенно. Она уже не жаловалась въ письмахъ къ бабушкѣ, что тяготится окружающей ее блистательной обстановкой, какъ ребенокъ, который, сидя въ театрѣ, плачетъ и просится домой; она знала, что когда опустится занавѣсъ въ кукольной комедіи свѣтской суеты, она уѣдетъ туда, гдѣ ждетъ ее истинная любовь.
Констансъ писала ей очень рѣдко; за то тетя Полина постоянно получала отъ м-съ Гедлоу письма, полныя свѣтской болтовни и сплетенъ, сообщаемыхъ очень ловко и тактично. Констансъ посчастливилось въ Гленгоури, она совершенно обворожила герцогиню и м-съ Гриффинъ обѣщала принять ее подъ свое покровительство на будущій сезонъ. Она побывала дома, но очень не на долго и опять уѣхала гостить по своимъ новымъ знакомымъ. Между прочимъ, она гостила въ одномъ семействѣ, жившемъ по близости Комбъ-Парка, и сообщала оттуда тетѣ Полинѣ свѣдѣнія о лордѣ Кестлькомбѣ, и о его сынѣ, который пріѣхалъ погостить въ помѣстье къ отцу, надѣясь укрѣпить здоровье на свѣжемъ воздухѣ. Люціусъ, по словамъ ея, былъ еще плохъ, но непосредственной опасности для его жизни не предвидѣлось.
Мэй мало интересовалась свѣтскими сплетнями, которыя такъ тѣшили тетю Полину; для нея было гораздо интереснѣе знать, что дѣлаютъ ея друзья въ Ольдчестерѣ. Объ этомъ сообщала ей м-съ Доббсъ. Къ сожалѣнію, извѣстія оттуда были не всѣ благопріятны. М-съ Доббсъ писалъ что m-r Бренсби очень плохъ. Теодора при немъ не было; отецъ писалъ ему, что ему нужно переговорить съ нимъ, и просилъ его поспѣшить пріѣздомъ, но молодой человѣкъ медлилъ, и м-съ Доббсъ строго отзывалась объ этой медленности, называя ее безсердечною. Въ послѣднихъ числахъ декабря старику вдругъ стало хуже. Теодору послали телеграмму, онъ пріѣхалъ сейчасъ же, но уже не засталъ отца въ живыхъ.
— Всѣ здѣсь жалѣютъ о вдовѣ и о сиротахъ, писала м-съ Доббсъ. — Говорятъ, старикъ передъ смертью сильно разстроился дѣлами. Теодору достался капиталъ послѣ матери, а вдова и дѣти остались ни съ чѣмъ. Дай Богъ, чтобы это были одни пустые толки: вѣдь извѣстно, что сверчки всегда стрекочутъ надъ свѣжей могилой громче, чѣмъ гдѣ либо».
Къ сожалѣнію, слухи о плохомъ состояніи дѣлъ m-r Бренсби оказались на этотъ разъ справедливыми. Старикъ жилъ, какъ говорится, на широкую ногу и проживалъ все, что наживалъ, а капиталъ, оставшійся послѣ первой жены, былъ укрѣпленъ за Теодоромъ еще его покойнымъ дѣдушкой, m-r Раббитомъ. Когда молодой человѣкъ достигъ совершеннолѣтія, m-r Бренсби попробовалъ было уговорить его уступить часть своего наслѣдства младшимъ братьямъ и сестрамъ, но Теодоръ отказалъ наотрѣзъ и эта попытка повела только къ тому, что еще увеличила холодность, существовавшую между отцемъ и сыномъ.
— Я бы лучше совѣтовалъ вамъ сократить расходы, сэръ, — сказалъ Теодоръ съ ледяною учтивостью: — этимъ способомъ вы скоро пріобрѣтете настолько, что получите возможность обезпечить м-съ Бренсби и ея дѣтей въ такихъ размѣрахъ, въ какихъ они въ правѣ ожидать отъ васъ.
Совѣтъ этотъ, при всей сухой и безсердечной формѣ, въ какой онъ былъ данъ, былъ самъ по себѣ довольно основателенъ. Тѣмъ не менѣе m-r Бренсби не рѣшился ему послѣдовать: у него не хватило духу лишить красавицу Луизу привлекательной обстановки, которая такъ шла къ ней и такъ соотвѣтствовала ея изящнымъ вкусамъ. Вмѣсто того онъ пустился на спекуляціи, сначала довольно успѣшно, но при первой неудачѣ потерялъ голову, сталъ дѣйствовать наобумъ и въ конецъ раззорился. Словомъ, когда онъ умеръ, изъ всего его, какъ казалось, блистательнаго состоянія не осталось ничего, кромѣ долговъ. Знакомые его, конечно, разъохались, когда узнали объ этомъ и, какъ водится, между ними не нашлось почти ни одного, который бы не замѣтилъ глубокомысленно: «я это давно предвидѣлъ.»
Мэй написала м-съ Бренсби теплое письмо, съ выраженіемъ искренняго сочувствія, но отвѣта не получила и вскорѣ узнала, что вдова съ дѣтьми переселилась въ Лондонъ, на узнала не черезъ Констансъ. М-съ Гедлоу вовсе не упоминала въ своихъ письмахъ къ тетѣ Полинѣ объ этомъ несчастномъ семействѣ. Она была занята созерцаніемъ блестящихъ созвѣздій большаго свѣта: ей было не до того, чтобы обращать вниманіе на то, что дѣлалось на землѣ, да еще между такими непривлекательными созданіями, какъ бѣдныя вдовы и сироты.
Передъ самымъ Рождествомъ Теодоръ неожиданно явился въ домъ къ м-съ Дормеръ-Смитъ довольно рано утромъ, въ такой часъ, когда хозяйка еще не принимала. Онъ спросилъ, нельзя ли ему видѣть м-съ Чефингтонъ и его провели въ комнату, гдѣ Мэй сидѣла съ дѣтьми. Она теперь постоянно занималась съ ними утромъ, и м-съ Дормеръ-Смитъ, наконецъ, примирилась съ такими порядками, въ виду того, что черезъ это боннѣ было больше времени для шитья.
Увидя Теодора, Мэй вся вспыхнула, ей стало неловко и досадно, зачѣмъ онъ пришелъ. Но ея досада пропала, когда она взглянула на его блѣдное печальное лице и на его глубокій трауръ. Она быстро встала и подала ему руку. Глаза ея были полны слезъ, и онъ прослезился. Это ее такъ удивило и тронуло, что она даже простила ему его нѣжное пожатіе, гораздо болѣе продолжительное, чѣмъ бы слѣдовало по законамъ учтивости.
— Мнѣ такъ жаль, — сказала она и замолчала, поднявъ на него свои прекрасные глаза, съ выраженіемъ глубокаго участія.
— Благодарю васъ, — отвѣчалъ онъ: — вы всегда были добры и сострадательны.
— Мнѣ жаль всѣхъ васъ… вдову и бѣдныхъ дѣтей, — прибавила она, и крупная слеза скатилась у нея изъ подъ длинныхъ рѣсницъ.
Теодоръ опустилъ ея руку и, закрывшись платкомъ, какъ то странно кашлянулъ.,
— Васъ не было при… при его кончинѣ, — сказала Мэй, вовсе не имѣя въ виду упрекать его: ей думалось въ эту минуту, какъ жестоко будетъ мысль объ этомъ преслѣдовать его всю жизнь.
— Да, меня не было, — отвѣчалъ онъ: — я знаю, меня осуждаютъ за это.
— О, я сказала совсѣмъ не въ томъ смыслѣ.
— Вѣрю. Но многіе осуждаютъ меня и совершенно несправедливо. Я уѣхалъ съ согласія отца; онъ самъ находилъ, «что для моего здоровья мнѣ необходимо прокатиться куда-нибудь. Потомъ, когда ему стало хуже, онъ писалъ мнѣ, чтобы я пріѣхалъ. Я и самъ собирался домой, но я гостилъ тогда въ Іоркшейрѣ, въ одномъ семействѣ, которое живетъ въ довольно безлюдной мѣстности, такъ что почта ходитъ туда только разъ въ день. Письмо отца пришло всего нѣсколькими часами раньше телеграммы, и у меня было уже все уложено, когда я получилъ ее. Вы вѣрите мнѣ? Для меня такъ важно оправдаться въ вашихъ глазахъ.
— О, конечно, вѣрю. Какъ жаль! какъ жаль! — воскликнула Мэй, раскаяваясь, что обвиняла его несправедливо.
— Да, мнѣ очень грустно: потерявъ отца, я много потерялъ.
— Еще бы! онъ былъ рѣдкій человѣкъ. И какимъ жестокимъ ударомъ была его смерть для м-съ Бренсби!
Ни одинъ мускулъ, повидимому, не дрогнулъ въ лицѣ у Теодора, а между тѣмъ, выраженіе этого лица совершенно измѣнилось. Онъ не отвѣчалъ ни слова.
— Здорова ли она? — спросила Мэй съ участіемъ.
— Кажется, здорова, — отвѣчалъ онъ холодно.
— Кажется, говорите вы. Развѣ вы давно не видали ее?
— Нѣтъ, я видѣлъ ее недавно. Извините, я не вдругъ понялъ смыслъ вашего вопроса. Она, повидимому, совершенно здорова. Не всѣ такъ чувствительны, какъ вы, Мэй.
Ей было непріятно, что онъ назвалъ ее по имени, но она проВтила ему и это, ради его великаго огорченія.
— О! м-съ Бренсби очень чувствительна, я знаю, — возразила она: — и она такъ любила вашего отца.
— Объ этомъ я не спорю. Но она прежде всего нѣжнаў мать, и думаетъ прежде всего о дѣтяхъ. Съ одной стороны, это счастье для нея. Она не испытываетъ той пустоты въ жизни, того сознанія одиночества, которое испытываю я.
Мэй внутренно согласилась съ нимъ. Она знала, что его почти никто не любитъ, и допускала, что при всей его холодности ему тяжко было потерять отца, который все таки любилъ его. Поэтому, она посмотрѣла на него ласково въ отвѣтъ на эти слова и посмотрѣла еще ласковѣе, когда онъ началъ говорить, какъ искренно желаетъ онъ помочь мачихѣ. и своимъ братьямъ и сестрамъ.
— Я уже предложилъ м-съ Бренсби платить въ школу за Мартина, — сказалъ онъ: — и всячески постараюсь быть ей полезнымъ. Къ сожалѣнію, она очень непрактична и довольна несговорчива. Но я надѣюсь, что когда она немного успокоится, она станетъ благоразумнѣе и будетъ слушать добрыхъ совѣтовъ.
— Развѣ она нуждается? — спросила Мэй съ участіемъ.
— Вамъ я могу сказать правду, — отвѣчалъ онъ: — она дѣйствительно въ весьма стѣсненныхъ обстоятельствахъ, я вообще не говорю объ этомъ, такъ какъ всѣ начнутъ обвинять ее въ расточительности, зная, какъ неутомимо работалъ мой, бѣдный отецъ и какъ много онъ зарабатывалъ.
Едва успѣлъ онъ выговорить эти слова, какъ въ комнату вошелъ лакей и объявилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ просятъ его въ гостинную. И тетя Полипа была тронута его печальнымъ видомъ я его глубокимъ трауромъ, и приняла его очень ласково. Она слышала отъ Мэй, что въ Ольдчестерѣ онъ не приставалъ къ ней со сватовствомъ, поэтому рѣшила, что онъ вѣрно образумился и отказался отъ своихъ смѣшныхъ претензій, а за исключеніемъ этого одного обстоятельства она всегда была о немъ очень хорошаго мнѣнія. Къ тому же она надѣялась, что Мэй въ скоромъ времени выйдетъ за m-r Брегга, поэтому Теодоръ былъ уже не опасенъ. Онъ просидѣлъ у нея довольно долго и сообщилъ ей много интересныхъ свѣдѣній о лордѣ Кэстлькомбѣ и Люціусѣ, съ которыми видѣлся за послѣднее время довольно часто, такъ какъ намѣревался заручиться ихъ поддержкой баллотироваться въ члены „парлалента“ представителемъ той мѣстности, гдѣ находились помѣстья лорда. Въ сущности дѣла стояли такъ: Люціусъ оставилъ свою должность, находя ее слишкомъ утомительною для себя, и отецъ желалъ, чтобы онъ баллотировался въ парламентъ, но онъ чувствовалъ себя еще слишкомъ слабымъ для этого, и потому лордъ Кестлькомбъ искалъ такого кандидата, который уступилъ бы свое мѣсто его сыну, когда тотъ поправится. Теодоръ узналъ объ этомъ и предложилъ свои услуги на такихъ условіяхъ. Предложеніе было принято. Ни лордъ Кестлькомбъ, ни Люціусъ не любили Теодора, но терпѣли его изъ личныхъ выгодъ, хотя обходились съ нимъ очень свысока. Этого послѣдняго обстоятельства Теодоръ, конечно, не сообщилъ м-съ Дормеръ-Смитъ, напротивъ, онъ умѣлъ дать ей понять, что и дядя, и кузенъ относятся къ нему очень благосклонно, чѣмъ, конечно, еще болѣе утвердился въ ея добромъ мнѣніи.
— Онъ, право, премилый молодой человѣкъ, — сказала она мужу, когда Теодоръ уѣхалъ: — я понять не могу, какъ тогда на него нашла такая блажь; должно быть сама Мэй какъ-нибудь вызвала его на это, конечно, безъ намѣренія. Но теперь объ этомъ и говорить не стоитъ. Знаешь-ли что, Фредерикъ, онъ совѣтовалъ мнѣ не допускать короткости между Мэй и его мачихой, и я нахожу, что онъ совершенно правъ. М-съ Бренсби теперь въ Лондонѣ въ весьма незавидномъ положеніи, и чтобы добыть денегъ, выдумала пускать къ себѣ жильцовъ! Вѣдь, это ужасно. Посуди самъ, можно-ли допустить, чтобы Мэй дружилась съ подобной особой. Наша романичная дѣвочка непремѣнно захочетъ съ ней сблизиться: эна, вѣдь, вѣчно стоитъ за разныхъ не возможныхъ въ обществѣ людей и готова бы была окружить себя ими, если бы дать ей велю. Но я ни за что не допущу, чтобы она съ ней видѣлась. Говорятъ, эта м-съ Бренсби до сихъ поръ очень красива и порядочная кокетка. Изъ словъ m-r Теодора Бренсби я поняла, что она еще при жизни мужа очень недвусмысленно кокетничала съ m-r Риверсомъ. Если ужъ ея пасынокъ отзывается о ней такъ, значитъ сразу можно понять, чего ожидать отъ такой женщины.
М-r Дормеръ-Смитъ не сказалъ въ отвѣтъ ни слова, давая этимъ понять женѣ, что предоставляетъ ей дѣйствовать въ этомъ отношеніи какъ ей заблагоразсудится.
XXX.
правитьВсе, что осталось цѣннаго послѣ m-r Бренсби — мебель, серебро, книги, экипажи, лошади — было продано. Вы
рученная сумма была довольно значительна, но за уплатой.; всѣхъ долговъ отъ нея осталось очень немного. Всѣмъ этимъ распоряжался Теодоръ; м-съ Бренсби ни въ чемъ ему не перечила. Она была удручена горемъ и смиренно сознавала, что она очень неопытна въ дѣлахъ.
Теодоръ почему-то сразу рѣшилъ, что м-съ Бренсби необходимо переселиться въ Лондонъ и нанялъ ей квартиру въ одномъ изъ сѣверныхъ предмѣстьевъ столицы. Оказалось, что если потѣсниться, то одну комнату можно было бы оставить свободною и онъ первый посовѣтовалъ ей пустить туда жильца. Къ счастію, квартира была чистая, оклеенная г новыми обоями — конечно, самыми дешевыми и вообще заново отдѣланная. Но комнаты были тѣсныя, потолки низкіе и; когда м-съ Бренсби осмѣлилась робко указать Теодору на это обстоятельство, онъ принялъ строгій видъ, прочелъ ей цѣлую проповѣдь о необходимости сообразоваться съ обстоятельствами и въ заключеніе попросилъ ее не забывать, что прошло то время, когда всѣ ея прихоти исполнялись безпрекословно.
— Врядъ ли можно назвать прихотью, если я желаю побольше воздуха для моихъ дѣтей, — возразила м-съ Бренсби съ невольнымъ порывомъ негодованія, но тотчасъ же раскаялась въ этой вспышкѣ и когда Теодоръ сталъ доказывать ей, что для той цѣны, за какую квартира нанята, она замѣчательно удобна и что отыскать ей такое хорошее помѣщеніе, въ такой здоровой мѣстности, стоило ему не малаго труда, она смиренно извинилась и обѣщала постараться быть довольной своимъ положеніемъ.
А положеніе ея было такого рода, что быть имъ довольнымъ было дѣйствительно не легко. Въ ея распоряженіи былъ маленькій ежегодный доходъ, но до того маленькій, что его могло хватить ей буквально лишь на то, чтобы не терпѣть голода съ дѣтьми. Теодоръ обѣщалъ заплатить ей за. квартиру за годъ впередъ и принять на себя взносъ денегъ въ училище за ея старшаго сына, но вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшительно объявилъ ей, что не можетъ сдѣлать для нея ничего больше, такъ какъ у него очень много расходовъ по выборамъ. А сколько потребностей, самыхъ насущныхъ, оставались еще неудовлетворенными. Откуда было взять денегъ на дрова, на свѣчи, на одежду для дѣтей?
Всѣ эти заботы и грустныя соображенія легли на нее тяжелымъ камнемъ. Когда, наконецъ, хлопоты переѣздки кончились, Теодоръ ушелъ, дѣти улеглись спать и она осталась одна въ своей маленькой комнаткѣ, тускло освѣщенной свѣчнымъ огаркомъ, сознаніе ея печальнаго положенія совершенно сломило ее: ей казалось, что самый воздухъ, ее окружающій, пропитанъ горемъ. Она жалѣла не объ утраченной роскоши — что значила бѣдность въ сравненіи съ душевнымъ страданіемъ! Съ какой бы радостью перенесла она еще болѣе тяжкія лишенія, если бы только могла этимъ воротить мужа.
Она положила руки на столъ и склонила на нихъ свою усталую голову. Ея вдовій чепчикъ развязался и упалъ, и ея роскошные темные волосы разсыпались въ безпорядкѣ по плечамъ. Она принуждена была сдерживать слезы весь день. Нужно было заняться хозяйствомъ, присмотрѣть за переборкой, позаботиться о дѣтяхъ, отвѣчать на вопросы Теодора и выслушивать его холодные совѣты; но теперь, въ одиночествѣ и въ ночной тишинѣ, слезы пробились неудержимо. Долго рыдала она горько и безутѣшно: у нея не шли съ ума слова похоронной литаніи, точно кто шепталъ ей на ухо: О сирыхъ, вдовыхъ и о всѣхъ труждающихся и обремененныхъ». Наконецъ, она не выдержала и простонала громко: О! воротись къ намъ… воротись… Мартинъ, Мартинъ!
Вдругъ кто-то тихо положилъ ей руку на плечо. Она вздрогнула и обернулась, передъ ней стоялъ ея старшій сынъ.
Мартинъ былъ красивый мальчикъ, удивительно похожій на отца, румяный и здоровый, съ веселыми живыми глазами. Но теперь его розовыя щеки были блѣдны, а въ обыкновенно безпечномъ взглядѣ свѣтилась глубокая нѣжность, которая дошла прямо до сердца бѣдной матери.
— Мама, милая, не плачь, — проговорилъ онъ чуть слышно: — вѣдь, папа видитъ тебя съ неба, подумай, какъ ему больно, что ты плачешь, ты знаешь, онъ никогда не могъ видѣть твоихъ слезъ.
Она крѣпко обняла его и хотя слезы у нея все еще лились градомъ, но рыданія ея уже не были такъ горьки и мало-по-малу затихли. Онъ спокойно стоялъ возлѣ нея, время отъ времени откидывая у нея со лба волосы, мокрые отъ слезъ.
— Я думала, ты спишь, Мартинъ, — сказала она, наконецъ: — какъ ты тихо сошелъ по лѣстницѣ; я и не слыхала твоихъ шаговъ.
— Я снялъ башмаки, мама, — отвѣчалъ онъ, показывая ей на свои ноги въ однихъ носкахъ, я не хотѣлъ никого будить. Дѣти спятъ и Феба храпитъ въ кухнѣ — громко, прегромко.
Феба была ихъ единственная служанка. Она жила у нихъ въ Ольдчестерѣ и непремѣнно захотѣла уѣхать за ними въ Лондонъ.
— Бѣдная Феба, — сказала м-съ Бренсби: — я думаю, она очень устала.
— Еще бы не устала! Она сегодня цѣлый день работала безъ отдыха, такимъ молодцемъ.
Наступила минута молчанія. М-съ Бренсби отерла глаза, подобрала волосы и опять надѣла чепчикъ.
— Поди же лягъ, усни, милый, — сказала она, смотря на него съ просьбой во взглядѣ.
— Мнѣ хочется посидѣть еще съ тобой, мама, — отвѣчалъ онъ.
— Дорогой мой, я и сама была бы рада, чтобы ты посидѣлъ со мной, да я боюсь, хорошо ли это будетъ Ты такъ блѣденъ, у тебя такой измученный видъ; тебѣ нужно отдохнуть. Ты знаешь, мы съ тобой должны помогать другъ другу дѣлать то, что хорошо… и что онъ бы желалъ, чтобы мы дѣлали, — прибавила она дрожащими губами.
— Этого то я и хочу, — отвѣчалъ онъ поспѣшно: — я знаю, онъ хочетъ прежде всего, чтобы я избавлялъ тебя отъ всякихъ непріятностей, если только могу. Вотъ мнѣ и хочется поговорить съ тобой о дѣлѣ. Если я теперь лягу, я ни за что не засну, а вѣдь больше устанешь, когда лежишь и не спишь, чѣмъ когда сидишь и разговариваешь. Вотъ что я хотѣлъ сказать: Теодоръ предлагалъ платить за меня въ школу?
— Да, Мартинъ, и я очень благодарна ему на это: откуда бы я взяла денегъ тебѣ на ученье?
— А знаешь ли, я сейчасъ лежалъ да думалъ, хорошо бы устроить такъ, чтобы онъ отдалъ тебѣ деньги, которыя назначаетъ мнѣ на школу, а мнѣ бы досталъ мѣсто, чтобы я могъ заработывать деньги для тебя.
— Милый ты мой! Да чтобы ты могъ заработать?
— Какъ что? Да вотъ тебѣ одно: я могу дѣлать все, что дѣлалъ мальчикъ, котораго у насъ держали при конторѣ. А онъ заработывалъ порядочно: m-r Туки говорилъ мнѣ, что онъ получалъ по пятнадцати шиллинговъ въ недѣлю. Подумай, развѣ это мало?
Говоря это, онъ смотрѣлъ ей прямо въ лице; глаза его горѣли, щеки пылали радостнымъ одушевленіемъ.
— Дорогой мой, спасибо тебѣ за такія мысли. Но ты еще слишкомъ молодъ.
— Мнѣ скоро будетъ тринадцать, мама.
— Знаю, милый, да, вѣдь, это еще очень, очень немного, — сказала м-съ Бренсби серьезно, но по губамъ у нея скользнула чуть замѣтная улыбка.
Мартинъ нахмурился, хотѣлъ даже разсердиться — у него былъ отъ природы вспыльчивый характеръ — но сдержался, и отвѣчалъ спокойно:
— Какъ хочешь, моя милая, только обсуди хорошенько, не рѣшай ничего сразу. А только я думаю, что я ужъ могу зарабатывать деньги, а если могу, такъ мнѣ слѣдуетъ зарабатывать: въ этомъ я увѣренъ.
— А какъ же ты будешь учиться, Мартинъ?
— Я постараюсь учиться по вечерамъ… Авось найду время, — проговорилъ онъ, какъ-то неувѣренно: — вѣдь я и самъ люблю учиться, — прибавилъ онъ съ невольнымъ сожалѣніемъ.
— Онъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы ты учился, — продолжала она: — онъ такъ гордился тобой… такъ любилъ тебя.
Она недоговорила и отвернулась
— Знаю, мама; но тебя онъ любилъ больше, — отвѣчалъ онъ простодушно: — и я увѣренъ, если бы онъ могъ заговорить со мной сейчасъ, сію минуту, онъ сказалъ мнѣ: Мартинъ, береги мать! Это самое онъ сказалъ мнѣ разъ, когда мы были съ нимъ одни, за недѣлю до…
Голосъ у него прервался, онъ поблѣднѣлъ какъ полотно, но овладѣлъ собой и продолжалъ твердо.
— И я исполню его волю, буду беречь тебя, вотъ тебѣ Богъ свидѣтель.
Она обняла его и опять заплакала; но на этотъ разъ въ слезахъ ея была не одна горечь.
— Я не вполнѣ покинута, — сказала она, цѣлуя его въ лобъ: — ты со мной, мое сокровище.
Они еще нѣсколько времени разговаривали, обсуждая, что у нихъ есть, на что имъ можно надѣяться, и что слѣдуетъ предпринять. Взглядъ на вещи у Мартина былъ еще, конечно, дѣтскій, но сквозь его неопытность просвѣчивали быстрая сообразительность и твердый характеръ, и м-съ Бренсби инстинктивно чувствовала, что она можетъ положиться на него.
— Знаешь, что, мама? — сказалъ онъ ей: — если ты не вѣришь мнѣ, спроси у m-r Риверса, что мнѣ лучше дѣлать, учиться или поступить на мѣсто. Ему то ты можешь повѣрить, онъ такой славный, умный и навѣрное не посовѣтуетъ дурнаго.
М-съ Бренсби съ радостію ухватилась за эту мысль, она вѣрила въ Оуэна почти такъ же слѣпо, какъ и дѣти. Она обѣщала написать ему завтра же и послать письмо немедленно. Мартинъ просилъ у нея позволенія приписать нѣсколько строкъ, она согласилась и на это, и пошла провожать его до дверей его спальни, чувствуя, къ великому своему удивленію, что на душѣ у нея стало замѣтно легче.
Спальня у трехъ мальчиковъ была общая; Бобби и Билли спали вдвоемъ на широкой кровати, привезенной изъ Ольдчестера, а Мартинъ на складной кроваткѣ противъ окна. Отворивъ дверь въ комнату, Мартинъ знакомъ удержалъ мать и указалъ ей на спящихъ братьевъ.
— Посмотри, какъ славно спятъ наши звѣрьки, — сказалъ онъ шепотомъ.
Дѣйствительно, они спали такъ сладко и крѣпко, какъ могутъ спать только здоровыя дѣти. Бобби улыбался во снѣ; изъ-за полураскрытыхъ губокъ его виднѣлись бѣленькіе зубки. Билли подсунулъ одну пухленькую ручку себѣ подъ щеку, а другую запустилъ въ густые кудри брата.
— Это славная комната, если только не закрывать окна, — сказалъ Мартинъ весело: — съ моей постели я могу видѣть дерево, такой высокій, вѣтвистый вязъ. Спокойной ночи, мама, милая, усни хорошенько и не думай ни о чемъ печальномъ. Все устроится, вотъ увидишь. Наша квартирка со всѣмъ недурна, и когда мы къ ней привыкнемъ, мы отлично заживемъ.
На другой день м-съ Бренсби по обѣщанію написала Оуэну и адресовала письмо на имя m-r Брегга. Въ письмѣ своемъ она откровенно объяснила ему свое положеніе, умолчавъ объ одномъ: какъ холодно и безсердечно относился Теодоръ къ ней и къ ея дѣтямъ. Ей было тяжело говорить дурно о сынѣ своего обожаемаго мужа.
Совѣтъ Теодора «пустить хорошаго, аккуратнаго, состоятельнаго жильца», былъ одинъ изъ тѣхъ совѣтовъ, на которые такъ щедры люди: его легче было дать, чѣмъ выполнить. Всѣмъ мало-мальски знакомымъ съ отдачею комнатъ въ наймы извѣстно, что такіе жильцы попадаются не каждый день. Тѣмъ не менѣе, когда черезъ недѣлю послѣ переѣзда и-съ Бренсби въ Лондонъ, Теодоръ пришелъ къ нимъ и узналъ, что у нихъ еще нѣтъ жильца, онъ пришелъ въ великое негодованіе и рѣзко замѣтилъ, что нѣтъ ничего труднѣе, какъ помогать непрактичнымъ людямъ.
Должно замѣтить, что всѣ словно сговорились называть м-съ Бренсби непрактичной. Теодоръ, если можно такъ выразиться, первый подалъ голосъ въ этомъ направленіи и всѣ запѣли въ одинъ тонъ съ нимъ. Даже Констансъ Гедлоу, упомянувъ какъ то вскользь о ней въ одномъ изъ своихъ писемъ тетѣ Полинѣ, отозвалась о ней, какъ о женщинѣ, извѣстной своею непрактичностью.
Узнавъ, что м-съ Бренсби въ Лондонѣ, Мэй сейчасъ же стала проситься къ ней. Сначала м-съ Дормеръ-Смитъ отказала ей наотрѣзъ, но она такъ настаивала, что тетя Полина, боясь, чтобы ея неугомонная племянница не отправилась къ вдовѣ безъ позволенія, согласилась отпустить ее одинъ разъ подъ конвоемъ горничной.
— Одного посѣщенія будетъ вполнѣ достаточно, Мэй, — сказала она: — этимъ ты докажешь ей свое сочувствіе и больше ничего не нужно. И то уже съ моей стороны большая уступка, но если тебѣ ужъ такъ хочется, такъ нечего дѣлать, поѣзжай. Только умоляю тебя, не говори объ этихъ людяхъ никому изъ нашихъ знакомыхъ. Сдѣлай милость, не выѣзжай въ качествѣ посѣтительницы бѣдныхъ, это совсѣмъ не принято въ свѣтѣ.
Мэй пожала плечами и не возразила ни слова, зная, что въ подобныхъ случаяхъ съ тетей Полиной спорить безполезно и утѣшая себя мыслію, что скоро пріѣдетъ Оуэнъ! Ей почему то казалось, что съ его пріѣздомъ все непріятное для нея прекратится и устранится само собою. Въ тотъ же день она отправилась въ кэбѣ, въ сопровожденіи Смитсонъ, въ Коллингвудъ-Плэсъ, гдѣ жила м-съ Бренсби.
Вдова приняла ее очень ласково и благодарила за посѣщеніе, но не звала ее опять къ себѣ; она сразу догадалась, что м-съ Дормеръ-Смитъ не пожелаетъ, чтобы ея племянница посѣщала людей, которые держатъ всего одну служанку и живутъ въ такомъ нефешенебельномъ кварталѣ, какъ Коллингвудъ-Террасъ. Даже, когда дѣти, которыхъ пріѣздъ Мэй привелъ въ неописанный восторгъ, приступили къ ней съ разспросами — скоро ли она опять къ нимъ пріѣдетъ, м-съ Бренсби отвѣчала вмѣсто нея:
— Мэй не можетъ уходить изъ дома одна въ Лондонѣ, какъ уходила въ Ольдчестерѣ, и горничной ея тетушки некогда часто отлучаться, тѣмъ болѣе, что мы живемъ очень далеко отъ Кенсингтонъ Парка.
Говоря это, она ласково взяла за руку Мэй и, наклонясь къ ней, прибавила вполголоса:
— Не ссорьтесь съ вашей тетушкой изъ-за желанія бывать у насъ, душа моя. Я знаю, вы охотно помогли бы намъ, да не можете. Впрочемъ, и то уже отрадно, что вы неперемѣнились и по прежнему насъ любите. Богъ дастъ, настанетъ время, когда мы будемъ видѣться безпрепятственно.
— О! конечно, — сказала Мэй радостно, думая что это время настанетъ, когда пріѣдетъ Оуэнъ, и покраснѣла, какъ будто выдала свою тайну.
Но м-съ Бренсби не замѣтила этого и продолжала:
— А, впрочемъ, я ужъ испытала столько разочарованій, что боюсь и надѣяться на что-нибудь. Вотъ, не дальше какъ вчера вечеромъ, я узнала новость, очень для меня непріятную: m-r Риверсъ не пріѣдетъ въ Англію такъ скоро, какъ думалъ.
— Онъ пріѣдетъ въ концѣ декабря, — быстро проговорила Мэй.
— Нѣтъ. Онъ самъ такъ думалъ, но хозяинъ его просилъ его остаться у него на службѣ еще нѣсколько недѣль. Онъ вчера писалъ мнѣ объ этомъ изъ Барселоны. Его можно ждать въ Англію ни какъ не раньше конца января и то не навѣрное.
Мэй уходила домой совершенно разстроенная. Ее огорчило больше то, что она не первая узнала объ этомъ. Правда, она только на дняхъ получила отъ него письмо, и не могла ждать другаго такъ скоро, но зачѣмъ же онъ сообщилъ такую важную новость постороннимъ людямъ прежде чѣмъ ей. Сердце ея было полно какимъ то смутнымъ недовольствомъ, но она постаралась побѣдить его въ себѣ и горячо вступилась за м-съ Бренсби, когда м-съ Дормеръ-Смитъ начала осуждать ее. Тетя Полина составила себѣ о м-съ Бренсби предвзятое мнѣніе, основанное на намекахъ Теодора. Въ ея глазахъ она была слабохарактерная, лѣнивая женщина, которая, потерявъ возможность наряжаться и жить роскошно, неминуемо должна, какъ говорится, «опуститься», и рада будетъ кинуться на шею всякому, кто только согласится принять на себя это бремя.
— Если женщина изъ средняго сословія думаетъ только о нарядахъ, такъ понятно, чего можно ожидать отъ нея, — сказала она, грустно качая головой.
— М-съ Бренсби думала не объ однихъ нарядахъ, когда у ней были средства наряжаться! — воскликнула Мэй: — она заботилась о хозяйствѣ, о дѣтяхъ и прежде всего о мужѣ.
Тетя Полина въ отвѣтъ на это опять покачала головой, съ видомъ несчастной мученицы, какъ будто кто жестоко оскорблялъ ее:
— И увѣряю васъ, тетя Полина, — продолжала Мэй: — что, и теперь ея квартира образецъ чистоты и опрятности, хотя, конечно, она живетъ теперь очень бѣдно въ сравненіи съ тѣмъ, какъ жила прежде.
— Ты говоришь, она живетъ бѣдно, а я нахожу, что имѣя квартиру въ сорокъ пять фунтовъ стерлинговъ въ годъ, она еще живетъ гораздо лучше, чѣмъ могла бы жить при ея обстоятельствахъ. Впрочемъ, что же безпокоиться: вѣдь за квартиру платитъ не она, а ея пасынокъ. Бѣдный m-r Бренсби, сколько ему прибавилось расходовъ!
— О! я увѣрена, она постарается платить сама, если только у нея будутъ средства.
— Можетъ быть, но она такъ ужасно непрактична.
— Какъ грустно видѣть ее посреди ея бѣдныхъ сиротъ! — сказала Мэй, съ глубокимъ чувствомъ, — для нихъ она старается быть спокойной и веселой, но каково должно быть у нея на душѣ! И какъ она еще хороша, даже трауръ ее не портитъ…
— И я увѣрена, она носитъ крепъ, — прервала ее тетя Полина и, недождавшись отвѣта, продолжала горячо: — ну, вотъ видишь, какая она разсчетливая. Она бы должна была сшить себѣ креповое платье для особыхъ случаевъ, а въ обыкновенные дни ходить въ платьѣ изъ черной байки. Конечно, можно надѣвать при этомъ бѣлый воротничекъ и рукавчики, — прибавила она, сама приходя въ ужасъ отъ картины, вызванной ея воображеніемъ, — но ихъ обыкновенно стираютъ дома, они обойдутся не дорого. Есть у нея жилецъ?
— Нѣтъ еще, но она еще недавно переѣхала. Она говоритъ, очень трудно найти подходящаго человѣка.
— Ну да, такъ всегда говорятъ непрактичные люди, — глубокомысленно замѣтила тетя Полина.
— Конечно, очень непрактично быть бѣдной! — вспылила Мэй, досадуя, что тетка такъ рѣзко осуждаетъ женщину, которую она даже не знаетъ; — въ самомъ дѣлѣ, я нахожу ее очень неосмотрительной: какъ это она рѣшилась остаться вдовой съ пятерьми дѣтьми, когда у ней нечѣмъ содержать ихъ!
— Мэй, Мэй! — сказала м-съ Дормеръ-Смитъ, съ своею неизмѣнною кротостью: — когда ты отучишься отъ своей привычки стоять за людей, совершенно постороннихъ. Не хорошо быть такой восторженной, душа моя, это не принято въ свѣтѣ.
— Что мнѣ до свѣта! Я не могу равнодушно слышать, когда бранятъ моихъ друзей; если свѣтъ осудитъ меня за это, тѣмъ хуже для него.
— Развѣ эта женщина другъ твой?
— Конечно, другъ; она всегда была добра ко мнѣ. И вообще я не могу не вступиться, когда кого нибудь осуждаютъ несправедливо.
М-съ Дормеръ-Смитъ помолчала съ минуту, и наконецъ, проговорила своимъ ровнымъ голосомъ:
— Если ужъ пошло на откровенность, Мэй, такъ я должна сказать тебѣ то, что я предпочла бы скрыть отъ тебя. М-съ Бренсби вовсе не такая особа, съ которой тебѣ можно было бы дружиться. Не скажу, чтобы я знала за ней что-нибудь положительно дурное — сдѣлай милость, выслушай меня спокойно. Если ты будешь такъ трагически вздрагивать при каждомъ моемъ словѣ, у меня непремѣнно разболится голова. Слушай же, мнѣ извѣстно за достовѣрное, что она еще при жизни мужа очень беззастѣнчиво кокетничала съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ, который гораздо моложе ея. Теперь посуди сама: если она тогда вела себя такъ легкомысленно, то что же будетъ теперь, когда она осталась безъ руководителя?
Мэй съ минуту посмотрѣла на тетку, широко раскрывъ глаза отъ изумленія, и наконецъ, проговорила:
— Это ложь, тетя, низкая, жестокая ложь. Кто сказалъ вамъ это?
— Не могу назвать лица, отъ кого я это слышала, — отвѣчала м-съ Дормеръ-Смитъ: — могу только сказать, что это лицо, во-первыхъ, хорошо знакомо съ тѣмъ, что происходило въ семействѣ Бренсби, во-вторыхъ, не станетъ тратить словъ на вѣтеръ. Поэтому, я увѣрена въ справедливости того, что говорю, — прибавила она, совершенно искренно.
Мэй презрительно пожала плечами и отвернулась.
— Всѣ эти толки, — сказала она: — распространяетъ кто нибудь изъ зависти къ ея красотѣ. Да, м-съ Бренсби, поистинѣ, очень, очень достойна осужденія. Остаться бѣдной, беззащитной вдовой, конечно, очень не похвально, но быть самой хорошенькой, самой изящной женщиной въ своемъ кругу, это ужъ и вовсе не простительно.
Сказавъ это, она быстро вышла, убѣжала къ себѣ въ комнату, заперлась на ключъ и залилась слезами. Она плакала болѣе часу; на сердцѣ у нея лежала невыносимая тяжесть, въ которой она сама не могла отдать себѣ отчета. Она сознавала только одно, что ей обидно за м-съ Бренсби, и терялась въ догадкахъ, кто бы могъ наклеветать на нее, но ей ни на минуту не пришло въ голову обвинить Теодора въ низкихъ навѣтахъ на вдову его отца.
— Кто бы могъ сказать такую ложь про нее? — думала она: — вѣроятно, это Констансъ, больше некому. Тетя еще сегодня утромъ говорила, что получила отъ нея письмо. Какъ не стыдно Конни — м-съ Бренсби была всегда такъ добра къ ней. И что ей вздумалось клеветать на нее? ужъ не ревновала-ли она къ тому, съ кѣмъ м-съ Бренсби кокетничала? Кто бы это могъ быть молодой человѣкъ, моложе ея…
Вдругъ, какая-то мысль, словно зловѣщая молнія, заставила ее вскочить съ кресла, въ которое она бросилась, когда прибѣжала въ комнату. По всему лицу у нея разлилась яркая краска, и она громко вскричала:
— Не хочу, не хочу думать о такой низости! О! зачѣмъ, зачѣмъ это пришло мнѣ въ голову!
XXXI.
правитьДва дня спустя послѣ того, какъ Мэй была у Бренсби, она получила отъ Оуэна письмо; въ немъ онъ увѣдомлялъ ее о томъ, что пріѣздъ его отложенъ, и писалъ, что уже сообщилъ объ этомъ м-съ Бренсби, которая обращалась къ нему за совѣтомъ. Онъ отозвался о ней очень сочувственно и тепло, но не распространялся о ея дѣлахъ: ему нужно было писать Мэй о своихъ собственныхъ и, главное, высказывать тѣ чувства, какія всегда волнуютъ молодаго человѣка, когда онъ пишетъ къ женщинѣ страстно любимой.
Между тѣмъ m-r Бреггъ, надававъ Оуэну порученій, которыя удержали его за границей, самъ воротился въ Лондонъ и въ одинъ прекрасный день, или, вѣрнѣе, вечеръ, неожиданно вошелъ въ гостиную м-съ Дормеръ-Смитъ. Тетя Полина приняла его, какъ короля, а Мэй съ такимъ радостнымъ смущеніемъ, что если онъ истолковалъ ея пріемъ въ свою пользу, то, право, трудно было и винить его за это.
М-r Дормеръ-Смитъ былъ дома и тотчасъ заговорилъ съ нимъ о дѣлахъ, спрашивая, выгодно ли будетъ купить какихъ то акцій, которыя ему предлагали; m-r Бреггъ отсовѣтовалъ и предложилъ другое дѣло, по словамъ его, безопасное и выгодное.
— Я мало кому даю дѣловые совѣты, сказалъ онъ: — разъ провѣдаютъ, что я могу дать рекомендацію, мнѣ не будетъ отбоя отъ людей, которые не знаютъ куда сунуться со своими капиталами. Но вы иное дѣло, вамъ я очень радъ быть полезнымъ.
Съ дѣлъ разговоръ перешелъ на другіе предметы, а объ Оуэнѣ не было рѣчи. Мэй горѣла желаніемъ спросить о немъ, но не смѣла. Наконецъ, m-r Бреггъ первый завелъ о немъ рѣчь. Разговоръ коснулся смерти m-r Бренсби. М-r Бреггъ жалѣлъ о его вдовѣ и замѣтилъ между прочимъ:
— У нея бѣдняжки, кажется, и друзей то мало, всего чуть ли не одинъ вѣрный другъ, мой секретарь m-r Риверсъ. Вы знаете его, м-съ Чефингтонъ?
— Знаю, — отвѣчала Мэй, какъ бы нехотя, а сама вся обратилась въ слухъ.
— Конечно, знаете, — продолжалъ m-r Бреггъ: — онъ постоянно бывалъ у м-съ Пайперъ, гдѣ мы съ вами такъ часто видались. Помните, онъ еще приходится двоюроднымъ братцемъ вашей подругѣ, м-съ Гедлоу.
— И мы его знаемъ, — вмѣшалась м-съ Дормеръ-Смитъ: — хотя онъ не изъ короткихъ нашихъ знакомыхъ. Но я помню, м-съ Гедлоу писала, что ея кузенъ поступилъ къ вамъ на службу. Что жъ, онъ хорошій секретарь?
— Первый сортъ! — отвѣчалъ m-r Бреггъ съ удареніемъ.
Мэй вся вспыхнула и отвернулась, чтобы скрыть радостную улыбку.
— Да, — продолжалъ m-r Бреггъ: — я и не ожидалъ, чтобы изъ этого молодаго человѣка вышелъ такой дѣлецъ. Я очень, очень имъ доволенъ. Конечно, бываютъ по временамъ, какъ говорится, промахи, и вообще онъ кое въ чемъ, какъ бы сказать, своеобычливъ. Да я и не ожидалъ, чтобы ангелъ сошелъ съ неба и поступилъ ко мнѣ на службу. Я и тому радъ, если у меня служащіе люди честные и вмѣстѣ смышленые. А у m-r Риверса смекалки очень много, о честности же и говорить нечего: такого благороднаго человѣка днемъ съ огнемъ поискать.
Мэй слушала эти похвалы съ восторгомъ, не поднимая глазъ на m-r Брегга и едва скрывая свое волненіе.
— Такъ вы говорите, m-r Риверсъ принимаетъ большое участіе въ м-съ Бренсби? — спросила тетя Полина, желая дать случай Мэй удостовѣриться, какъ справедливы были ея слова насчетъ легкомысленнаго поведенія вдовы.
— Больше, — отвѣчалъ m-r Бреггъ: — онъ, что называется, преданъ ей.
— Она вѣдь, говорятъ, прехорошенькая, — замѣтилъ m-r Дормеръ-Смитъ съ двусмысленной улыбкой.
— Да, м-съ Бренсби особа очень привлекательная, — отвѣчалъ m-r Брегъ совершенно серьезно: — и сколько мнѣ помнится, очень хорошая жена и мать. Жаль бѣдную; говорятъ, мужъ оставилъ ее какъ есть ни съ чѣмъ. Онъ передъ смертью, я слышалъ, зарвался въ дѣлахъ… Чтобы ему прійти ко мнѣ за совѣтомъ, я бы его вывелъ опять на дорогу. Славный былъ человѣкъ!
М-r Бреггъ долго еще говорилъ о покойномъ m-r Бренсби, по м-съ Дормеръ-Смитъ уже не слушала его, хотя дѣлала видъ, что слушаетъ. Разговоръ не принялъ такого оборота, какъ она надѣялась, а что ей было до добродѣтелей покойнаго нотаріуса? Она думала о томъ, изъ чего сшить и чѣмъ отдѣлать вѣнчальное платье Мэй, и также о томъ, не поможетъ ли m-r Бреггъ, когда породнится съ нею, «выйти на дорогу» ея старшему сыну, который готовился поступить въ университетъ. Когда m-r Бреггъ замолчалъ, она, чтобы не показаться невнимательной, проговорила наугадъ.
— Какъ вы добры!
Только m-r Бреггъ уѣхалъ, Мэй сейчасъ же ушла къ себѣ въ комнату и сѣла писать Оуэну. Она съ гордостью передала ему похвалы его начальника и такъ восхищалась m-r Бреггомъ, что Оуэнъ въ слѣдующемъ письмѣ объявилъ ей, что страшно ревнуетъ ее къ «хозяину».
Мэй, конечно, не написала Оуэну о сплетняхъ, которыя слышала насчетъ м-съ Бренсби; напротивъ, она отозвалась о ней въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ; благородной дѣвушкѣ тѣмъ больше хотѣлось показать расположеніе къ несчастной женщинѣ, чѣмъ больше на нее наговаривали; но сплетни все таки оставили въ ея умѣ свой ядовитый слѣдъ. Она сама не понимала, что съ ней дѣлается, но ей было какъ то не по себѣ: она сознавала, что уже не такъ счастлива, какъ была три недѣли назадъ и сама стыдилась этого сознанія. Между ея счастьемъ и его состояніемъ стояло какое-то облачко, легкое, чуть замѣтное, а все же оно было. Если бы она могла поговорить съ бабушкой, та бы поняла, утѣшила ее, о бабушка была далеко, а всѣ окружающіе ее были ей такъ чужды! Послѣ писемъ Оуэна, главной отрадой ея были дѣти, Гарольдъ и Вильфредъ. Она проводила съ ними большую часть дня, учила ихъ, играла съ ними. Старшій братъ ихъ былъ дома, родители были такъ заняты имъ, что совсѣмъ не обращали вниманія на младшихъ дѣтей, и бѣдняжки были бы совершенно заброшены, если бы не она. Затѣмъ ей было всего веселѣе съ m-r Бреггомъ; она не могла дождаться, когда онъ пріѣдетъ. Онъ былъ начальникъ Оуэна, имѣлъ съ нимъ частыя сношенія и хотя она не рѣшалась заговаривать съ нимъ о немъ сама, но все же могла надѣяться, что онъ скажетъ ей что нибудь о немъ.
М-r Бреггъ сталъ почти постояннымъ гостемъ у Дормеръ-Смитовъ. Дядя Фредерикъ не могъ нахвалиться его финансовыми совѣтами, а тетя Полина расхваливала его съ утра до ночи. Но наединѣ съ мужемъ она бранила милліонера за Медленность и нерѣшительность.
— Чего онъ мѣшкаетъ? — говорила она: — отчего онъ не хочетъ объясниться. На этотъ разъ уже не Мэй виновата: сна обходится съ нимъ такъ, что лучше и желать нельзя. Гаутенвели тутъ ни причемъ, онѣ теперь за границей. Къ тому же м-съ Гриффинъ увѣряла меня, что онъ и смотрѣть не хотѣлъ на Фелисію: онъ прямо сказалъ ей, что не женится ни на комъ, кромѣ м-съ Чефингтонъ. Милая м-съ Гриффинъ, милая герцогиня, какъ старались онѣ объ насъ; объ этомъ должно быть и Мэй начинаетъ безпокоиться; она за послѣднее время что-то повѣсила голову. А это очень скверно: у нея очень нѣжный цвѣтъ лица, который сейчасъ можетъ потемнѣть отъ безпокойства.
Насталъ новый годъ. Погода была холодная и мрачная, по свѣтскія увеселенія шли своимъ чередомъ. М-съ Дормеръ-Смитъ много выѣзжала и требовала, чтобы Мэй бывала съ ней вездѣ. Это было для нея тѣмъ удобнѣе, что когда ея племянница была съ ней, она позволяла себѣ «изъ денегъ Мэй» кое-какіе экстренные расходы, напримѣръ, нанимала хорошую карету, чтобы дать отдохнуть своимъ измученнымъ лошадямъ, даже тратила кое-что на свой туалетъ: нужно же было вывозить прилично племянницу-аристократку и будущую милліонершу.
Теодоръ встрѣчался съ Мэй постоянно; не смотря на трауръ, онъ много выѣзжалъ.
— Я обязанъ поддерживать связи съ обществомъ, это долгъ мой, — говорилъ онъ м-съ Дормеръ-Смитъ и она понимала его вполнѣ.
За послѣднее время онъ то и дѣло сновалъ по линіи между Ольдчестеромъ и Лондономъ. Въ Ольдчестеръ влекла его необходимость слѣдить за ходомъ выборовъ, въ Лондонъ присутствіе Мэй. Она была съ нимъ очень ласкова по двумъ причинамъ: ей было жаль его, потерпѣвшаго такую тяжкую утрату, и она видѣла въ немъ опору м-съ Бренсби и ея дѣтямъ. Она думала, что онъ много дѣлаетъ для нихъ и не скрывала, что очень одобряетъ его за это. Онъ, съ своей стороны, старался поддерживать ее въ заблужденіи, будто онъ неусыпно о нихъ заботится. Такъ какъ Мэй, по его же наущенію, не допускали видѣться съ м-съ Бренсби, то ему нечего было опасаться, что его хитрости откроются.
Онъ замѣтилъ, что м-съ Бренсби переписывается съ m-r Риверсомъ и часто сообщалъ ей о своихъ встрѣчахъ съ Мэй. въ надеждѣ, что она напишетъ о нихъ Оуэну: то онъ сидѣлъ возлѣ нея за обѣдомъ у м-съ А., то рядомъ въ ложѣ м-съ Б., то провожалъ ее съ теткой на музыкальный вечеръ м-съ С.
— Мэй ведетъ веселую жизнь, — замѣтила однажды м-съ Бренсби съ невольнымъ вздохомъ сожалѣнія; — собственная жизнь ея была такъ скучна и однообразна.
— Да, м-съ Чефингтонъ много выѣзжаетъ, — отвѣчалъ Теодоръ своимъ напыщеннымъ тономъ: — по грасотѣ своей и по знатному происхожденію, она имѣетъ право на вниманіе свѣта, и свѣтъ не отказываетъ ей въ немъ. Я съ своей стороны очень радъ ея успѣхамъ.
— Теодоръ, — сказала вдова, взглянувъ на него съ внезапнымъ удивленіемъ: — неужели между вами и Мэй есть что нибудь особенное?
Теодоръ давно уже старался навести мачиху на этотъ вопросъ, но тѣмъ не менѣе принялъ обиженный видъ и отвѣчалъ съ ледяною холодностью:
— Позвольте вамъ замѣтить, Бренсби, что предлагать мнѣ подобные вопросы по меньшей мѣрѣ преждевременно.
— Не вѣрь ему, мама, — сказалъ Мартинъ, когда Теодоръ ушелъ: — Мэй не взглянетъ на него.
— Кто знаетъ! — замѣтила м-съ Бренсби задумчиво: — намъ это, кажется, невѣроятнымъ, потому что…
— Потому что мы знаемъ, какой онъ человѣкъ! — воскликнулъ Мартинъ.
— У него много хорошихъ качествъ, другъ мой, — продолжала м-съ Бренсби, дѣлая видъ, что не обращаетъ вниманія на это замѣчаніе: — онъ образованъ, уменъ, у него свѣтскія манеры…
— По моему, у него даже этого нѣтъ — ввернулъ неисправимый Мартинъ.
— Онъ, по всей вѣроятности, составитъ себѣ блистательную карьеру. Наконецъ, онъ теперь человѣкъ богатый.
— Ужъ на это-то Мэй не польстится! — воскликнулъ Мартинъ съ убѣжденіемъ,
— Ея родные можетъ быть польстятся за нее, — со вздохомъ замѣтила м-съ Бренсби.
— А она ихъ не послушаетъ. Вотъ увидишь, мама, она не пойдетъ за него.
М-съ Бренсби наполовину повѣрила сыну. За послѣднее время, она привыкла соглашаться съ нимъ почти во всемъ. Въ характерѣ м-съ Бренсби было искать опоры въ комъ бы то ни было и за послѣднее время она начинала искать ее въ старшемъ сынѣ. Она совѣтовалась съ нимъ во всемъ, повѣряла ему всѣ свои затрудненія и тревоги и Мартинъ, гордясь ея довѣріемъ, старался всѣми силами оправдать его.
Послѣ долгихъ напрасныхъ стараній, она, наконецъ, отыскала жильца, стараго нѣмца торговца, прикащика въ одномъ магазинѣ по близости. Но она имѣла съ нимъ много непріятностей. Бухеръ, такъ звали его, былъ человѣкъ грубый, съ грязными привычками, скупой и жадный до того, что каждую минуту готовъ былъ поднять исторію изъ-за какого нибудь пенни. У него всякій день выходила баталія съ Фебой и бѣдная м-съ Бренсби принуждена была часто со слезами на глазахъ просить служанку быть съ нимъ терпѣливѣе.
При такихъ обстоятельствахъ легко можно представить себѣ, какъ обрадовалась она, получивъ письмо отъ Оуэна, въ которомъ онъ, извѣщая ее о своемъ скоромъ пріѣздѣ въ Лондонъ, просилъ ее принять его къ себѣ жильцемъ и предлагалъ за квартиру и за столъ такую плату, которая показалась ей непомѣрно щедрою. День полученія этого письма былъ настоящимъ праздникомъ для всего семейства. Дѣти, узнавъ, что другъ ихъ будетъ жить съ ними, пришли въ неописанный восторгъ; Феба чуть не плясала отъ радости, что Бухеру откажутъ и вызвалась даже угостить его на прощанье его любимымъ картофельнымъ супомъ, хотя до тѣхъ поръ постоянно увѣряла, что не умѣетъ его готовить.
Но при всей своей радости, м-съ Бренсби безпокоилась объ одномъ: она знала, что Теодоръ терпѣть не можетъ Оуэна и потому не была увѣрена, согласится ли онъ, чтобы Оуэнъ жилъ у нихъ. Не смѣя сдѣлать такого важнаго шага безъ его разрѣшенія, она написала ему о предложеніи m-r Риверса и со страхомъ ожидала отвѣта. Со слѣдующею же почтою она, къ немалому своему удивленію, получила отъ него письмо, по обыкновенію, сухое и холодное, но въ которомъ онъ совѣтовалъ ей согласиться на предложеніе Риверса. — Если вы желаете имѣть его жильцемъ, писалъ онъ, — то я не вижу причинъ, почему бы вамъ не принять его. Это, конечно, будетъ для насъ выгодно тѣмъ болѣе, что, какъ я слышалъ, m-r Бреггъ оставляетъ его у себя на службѣ, слѣдовательно, вы можете быть увѣрены, что онъ будетъ платить аккуратн…
Получивъ это письмо, м-съ Бренсби поспѣшила увѣдомить m-r Риверса, что съ благодарностью принимаетъ его предложеніе. Оуэнъ получилъ этотъ отвѣтъ нѣсколькими днями позже того, какъ отправилъ къ Мэй письмо, въ которомъ извѣщалъ ее о своемъ пріѣздѣ. Поэтому онъ не написалъ ей, гдѣ будетъ жить: онъ и самъ еще не зналъ ничего навѣрное. Такимъ образомъ, Мэй пришлось узнать эту новость отъ Теодора. Тетя Полина устроила маленькій интимный обѣдъ, спеціально для m-r Брегга и пригласила на него и молодаго Бренсби, къ которому за послѣднее время стала очень благоволить, какъ къ protégé ея знатнаго дядюшки, лорда Кестлькомба. Кромѣ ихъ двоихъ, была еще одна только гостья, Монетъ. М-съ Дормеръ-Смитъ принимала ее за то, что она была богата, но не любила за ея пристрастіе къ музыкѣ и пригласила ее только по просьбѣ мужа, чтобы ему было съ кѣмъ поговорить, такъ какъ m-r Брегга слѣдовало предоставить Мэй, а Теодора дядя Фредерикъ терпѣть не могъ. Всего за столомъ сидѣло шесть человѣкъ; хозяинъ повелъ къ столу леди Монетъ, m-r Бреггъ хозяйку, а Теодору пришлось вести Мэй и, слѣдовательно, сидѣть возлѣ нея. Разговаривая съ ней, онъ противъ обыкновенія былъ разсѣянъ: ему ужасно хотѣлось сообщить ей новость про Риверса; но онъ почему то не рѣшался заговорить объ этомъ съ ней самой и завелъ рѣчь издалека. Пользуясь тѣмъ, что въ концѣ обѣда общій разговоръ на минуту прервался, онъ обратился къ m-r Бреггу, сидѣвшему напротивъ его, съ вопросомъ:
— Вы больше не поѣдете въ Испанію, m-r Бреггъ?
— Нѣтъ, у меня тамъ все покончено, — отвѣчалъ фабрикантъ.
— Я такъ и думалъ. Даже Риверсъ пріѣдетъ на дняхъ въ Лондонъ, значитъ, у васъ теперь тамъ все устроено.
— Да, я много обязанъ m-r Риверсу. Онъ помогъ мнѣ устроить все отлично.
Помня ольдчестерскія шуточки Теодора надъ дѣловитостью Оуэна, m-r Бреггъ радъ былъ воспользоваться случаемъ похвалить при немъ своего молодаго секретаря. Но къ удивленію его, Теодоръ не старался замять непріятнаго для него разговора, а отвѣчалъ довольно любезно:
— Слышалъ я, что изъ Риверса вышелъ настоящій дѣлецъ; очень радъ за него; я часто слышу о немъ. Онъ въ постоянной перепискѣ съ м-съ Бренсби.
— Развѣ? Да, да, я помню, — я какъ то получилъ отъ нея письмо съ передачею m-r Риверсу.
— Увѣряю васъ, они часто пишутъ другъ другу, и теперь все семейство занято приготовленіями къ его пріѣзду: вѣдь, онъ будетъ жить у нихъ.
Говоря это, онъ не взглянулъ на Мэй, даже не повернулъ голову въ ея сторону, а между тѣмъ, если можно такъ выразиться, чувствовалъ, что она слушаетъ его съ напряженнымъ вниманіемъ, и съ радостью подумалъ: — это для нея новость.
— Вотъ какъ! — равнодушно замѣтилъ Бреггъ, которому было рѣшительно все равно, гдѣ будетъ жить его секретарь, и принялся за поданное пирожное.
— О комъ это идетъ рѣчь? — полюбопытствовала лэди Монетъ, — кажется, вы назвали знакомую фамилію.
— Я говорилъ объ одномъ молодомъ человѣкѣ, по фамиліи Риверсъ…
— М-r Риверсъ? Какже, я его знаю, мы съ нимъ часто встрѣчались въ обществѣ; ужаснѣйшій еретикъ въ музыкѣ и главное страшный упрямецъ; его не переспоришь. Вы говорите, онъ женится?
— Нѣтъ, я не говорилъ ничего подобнаго, — сказалъ Теодоръ, напыщенно вытянувшись, такъ что его воротничекъ и бѣлый галстухъ словно вдругъ превратились въ гипсовые.
— Извините, мнѣ послышалось…
— А чтожъ, можетъ быть и до этого недалеко! — воскликнулъ m-r Дормеръ-Смитъ съ веселымъ смѣхомъ: — во всякомъ случаѣ, онъ идетъ, какъ говорится, прямо въ огонь. Для молодаго человѣка вѣдь очень опасно жить съ привлекательной вдовушкой, которая видѣла въ немъ друга, совѣтника, руководителя, и прочая и прочая.
— Пожалуй, что и такъ, — согласилась лэди Монетъ: — а кто эта привлекательная вдовушка? Знаемъ мы ее?
М-съ Дормеръ-Смитъ поморщилась и укоризненно взглянула на мужа.
— М-r Дормеръ-Смитъ шутитъ, — отвѣчалъ Теодоръ самымъ серьознымъ видомъ: — дама, о которой идетъ рѣчь, м-съ Бренсби, вдова моего отца.
XXXII.
правитьНа другое утро этого дня, м-съ Дормеръ-Смитъ была въ ужаснѣйшемъ волненіи. Она вышла изъ своей комнаты ровно часомъ раньше противъ обыкновеннаго, но прежде послала къ Мэй горничную съ просьбой не выходить изъ дому. Въ это время дня Мэй обыкновенно гуляла съ дѣтьми въ скверѣ, даже зимою, если погода была не очень дурна. Она была въ утреннемъ платьѣ и Смитсонъ, передавъ ей просьбу тетки, прибавила отъ себя.
— Кажется, ждутъ m-r Брегга, барышня.
— Очень хорошо, передайте тетѣ Полинѣ, Смитсонъ, что я не уйду никуда, не сказавшись ей, — отвѣчала Мэй спокойно.
Горничная поклонилась, хотѣла выйти, но остановилась, словно переминаясь, и, наконецъ, сказала, взглянувъ на ея простенькій нарядъ:
— Не угодно ли вамъ будетъ надѣть ваше сѣрое мериносовое платье, барышня? Я сейчасъ достану его изъ шкафа.
— Нѣтъ, благодарю васъ, зачѣмъ мнѣ переодѣваться? — сказала Мэй, взглянувъ на нее съ удивленіемъ: — если я пойду куда, такъ развѣ погулять съ дѣтьми; гулять я могу и въ этомъ платьѣ.
Горничная вышла. Гарольдъ, въ это время занятый лѣнивымъ затверживаніемъ какого то французскаго глагола, поднялъ голову и сердито проговорилъ:
— Я не люблю m-r Брегга.
— И я не люблю m-r Брегга, — повторилъ Вильфредъ, какъ эхо.
— Что вы это, дѣти? — удивилась Мэй: — развѣ можно не любить m-r Брегга? Онъ такой добрый. За что вы его не любите?
— Онъ увезетъ васъ, кузина, — отвѣчалъ Гарольдъ, насупившись.
— Пустяки, съ чего ты это взялъ? Я никуда съ нимъ не поѣду. Онъ должно быть пріѣхалъ къ дядѣ по дѣлу и можетъ быть даже не спроситъ обо мнѣ. А если спроситъ, такъ я сойду въ гостиную на минутку и сейчасъ ворочусь къ вамъ. Отчего ты думаешь, что я съ нимъ уѣду?
— Вчера утромъ я былъ возлѣ дѣтской и слышалъ, какъ Симпсонъ сказала m-lle Сесиль…
— Перестань, Гарольдъ, — строго прервала его Мэй. — Ты знаешь, я никогда не позволяю тебѣ повторять, что говоритъ прислуга. И значитъ ты подслушивалъ у дверей? — не стыдно ли тебѣ. Развѣ хорошія дѣти это дѣлаютъ?
— Я не подслушивалъ, — похвалился Вильфредъ.
— И умникъ. Никогда этого не дѣлай.
— Я былъ утромъ въ комнатѣ у братца Сирила, — продолжалъ Вильфредъ: — онъ подарилъ мнѣ шнурочекъ, такой хорошенькій, длинный предлинный.
— Вишь, какой ты славный мальчикъ: — Волли не подслушивалъ того, что говорилось въ другомъ концѣ дома, — засмѣялась Мэй, и замѣтя, что Гарольдъ пріунылъ, прибавила ласково, погладивъ его по головѣ, — и Гарольдъ не будетъ больше подслушивать. Онъ знаетъ теперь, что джентльмены такъ не поступаютъ, а онъ обѣщалъ мнѣ, что будетъ настоящимъ джентльменомъ, когда выростетъ.
— Я женюсь на васъ, кузина, когда выросту, — проговорилъ Гарольдъ, пристально глядя на нее своими серьезными голубыми глазами.
— И я женюсь на васъ, кузина, — повторилъ Вильфредъ.
— Очень хорошо, но не могу же я выйдти замужъ за того, кто не знаетъ французскихъ глаголовъ. Учитесь скорѣй; когда выучите всѣ глаголы, сколько ихъ ни есть, тогда и будетъ наша свадьба.
— Я сейчасъ выучу! — сказалъ Гарольдъ, встряхнувшись какъ пудель и принялся учить глаголы.
— Я выучу прежде тебя и женюсь на кузинѣ, — проговорилъ Вильфредъ жалобно, заглядывая къ нему въ тетрадку и, конечно, не понимая ни слова.
— Ну, полно болтать, ребятишки, не мѣшайте мнѣ писать письмо, — сказала Мэй и дѣти послушно замолчали.
Между, тѣмъ m-r Бреггъ сидѣлъ въ гостиной съ м-съ Дормеръ-Смитъ. Онъ рѣшился предложить тетѣ Полинѣ тотъ же вопросъ, который предлагалъ во время оно м-съ Доббсъ, именно: свободна ли Мэй принять его предложеніе. Его безпокоили отношенія Мэй къ Теодору. Правда, и съ Доббсъ не любила Теодора, но она могла ошибаться: она, сколько ему было извѣстно, даже никогда не видала ихъ вмѣстѣ, а Теодоръ обходился съ Мэй такъ фамильярно, словно былъ увѣренъ въ ея расположеніи. М-r Бреггъ замѣтилъ это особенно наканунѣ и это то и подстрекнуло его дѣйствовать рѣшительно. Съ другой стороны, если Мэй не нравился Теодоръ, то съ кѣмъ же она была болѣе любезна, чѣмъ съ нимъ самимъ? Ея ласковое съ нимъ обхожденіе внушало ему самыя блистательныя надежды и онъ рѣшился приступить къ дѣлу, не теряя времени, онъ и такъ ужъ потерялъ три мѣсяца и упрекалъ себя за это.
М-съ Дормеръ-Смитъ, конечно, знала очень хорошо, о чемъ онъ будетъ говорить съ ней, когда онъ наканунѣ попросила, у нея позволенія пріѣхать къ ней «по дѣлу». Усадивъ его въ кресло и сама усѣвшись на диванъ, она приготовилась его слушать по наружности спокойная, но внутренно ликуя.
— Вотъ о чемъ я хотѣлъ спросить васъ, м-съ Дормеръ-Смитъ, — началъ m-r Бреггъ, по обыкновенію медленно и тихо, даже еще медленнѣе и тише обыкновеннаго, что всегда обличало въ немъ внутреннее волненіе? — Мнѣ желательно знать, свободно ли сердце вашей племянницы. Конечно, вы можете ошибаться, но дамы вообще на это очень зорки. Поэтому, скажите мнѣ откровенно: имѣете вы поводъ думать, что м-съ Чефингтонъ влюблена въ кого нибудь?
М-съ Дормеръ-Смитъ покоробило отъ этого крутаго вопроса, но она сохранила свое свѣтское самообладаніе и отвѣчала спокойно:
— Дорогой m-r Бреггъ, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Племянница моя совершенно свободна. Дѣвушка ея происхожденія и съ ея воспитаніемъ не унизится до того, чтобы втайнѣ позволить себѣ какія нибудь смѣшныя романическія бредни.
— Благодарю васъ, — сказалъ m-r Бреггъ и прибавилъ задумчиво: — положимъ, тутъ не было бы ничего низкаго или смѣшнаго.
М-съ Дормеръ-Смитъ подумала про себя: «не тебѣ бѣдняжкѣ судить, что можетъ быть низко и смѣшно для знатной дѣвицы»; но вслухъ сказала только съ своей любезной улыбкой:
— Вы, конечно, желаете поговорить съ самой м-съ Чефингтонъ?
— Да, я бы попросилъ васъ позвать ее сюда;
— Сейчасъ позову.
Она позвонила и велѣла вошедшему слугѣ попросить м-съ Чефингтонъ въ гостиную.
Слуга вышелъ.
До прихода Мэй, ни m-r Бреггъ, ни она не говорили между собою ни слова. Онъ казался погруженнымъ въ размышленія и былъ замѣтно взволнованъ, а она жалѣла, что Мэй заупрямилась и не захотѣла пріодѣться для такого торжественнаго случая. — Теперь, впрочемъ, это ужъ не составить разницы, — думала она, щурясь и слегка улыбаясь.
Наконецъ дверь гостиной отворилась и на порогѣ показалась Мэй.
— Поди сюда, милочка, — сказала ей м-съ Дормеръ-Смитъ: m-r Бреггъ желаетъ поговорить съ тобой. И я и дядя твой знаемъ, о чемъ онъ будетъ говорить, и даемъ ему на то полное право.
Съ этими словами она вышла и, къ удивленію Мэй, заперла за собой дверь.
Первой мыслію Мэй было: «съ Оуэномъ случилось несчастіе и они не знаютъ, какъ мнѣ сказать»! Она вся похолодѣла отъ ужаса, поблѣднѣла такъ, что m-r Бреггъ, взглянувъ на нее, самъ перепугался, и поднявъ на него свои большіе испуганные глаза, проговорила жалобно:
— Что случилось?
— Ничего не случилось, ничего такого, чтобы вамъ пугаться, милая моя барышня. Господь съ вами, какъ вы перетревожились.
Его тонъ успокоилъ ее — и вдругъ яркая краска залила ей все лицо и даже шею. Ей пришло въ голову: они узнали о моей помолвкѣ съ Оуэномъ. Встревоженная иначе, чѣмъ въ первую минуту, но вполнѣ готовая постоять за себя, она пристально посмотрѣла на Брегга, какъ бы приглашая его говорить.
— Сядьте, сядьте м-съ Чефингтонъ, и Бога ради не сумлѣвайтесь такъ, — сказалъ m-r Бреггъ, не замѣчая въ своемъ волненіи, что употребляетъ выраженія, отъ которыхъ давно уже отвыкъ: — спѣшить не куда; отдохнете маленько, тогда поговоримъ.
Ноги у Мэй дрожали и она скорѣе упала, чѣмъ сѣла въ кресло, которое онъ ей подвинулъ.
— Благодарю васъ, — сказала она, едва переводя духъ: — мнѣ, право, совѣстно, что я васъ такъ напугала. Какая я стала нервная, а я не подозрѣвала, что подвержена этой интересной болѣзни.
Она сказала это съ улыбкой, но голосъ у нея сильно дрожалъ и она съ благодарностью воспользовалась совѣтомъ m-r Брегга посидѣть молча и подождать, пока утихнетъ въ ней волненіе.
— Сядьте и вы, — сказала она, наконецъ, гораздо спокойнѣе: — теперь я готова васъ слушать.
Онъ не вдругъ послушался. Ему хотѣлось бы лучше стоять, но при его исполинской фигурѣ ему приходилось глядѣть на нее, сидящую, слишкомъ свысока. Онъ помедлилъ съ минуту и сѣлъ на диванъ напротивъ кресла, не очень близки къ ней.
— Я думаю, вы ужъ догадываетесь, о чемъ я поведу рѣчь — сказалъ, онъ не поднимая глазъ.
— Такъ и есть, онъ сейчасъ спроситъ меня, правда-ли, что я невѣста Оуэна, — подумала Мэй и сказала вслухъ: — я лучше не буду догадываться, скажите прямо въ чемъ дѣло.
— Можетъ быть вы скорѣе догадаетесь, если я скажу, что я ужъ говорилъ объ этомъ съ м-съ Доббсъ.
— Съ бабушкой?
— Да, и я долженъ прямо сказать, что хотя она поступила со мной честно и благородно, но она мнѣ отсовѣтовала то, что я теперь хочу сдѣлать.
Мэй смотрѣла на него въ полнѣйшемъ недоумѣніи. Мысли кружились у нея вихремъ, сквозь этотъ хаосъ начинала просвѣчивать новая догадка, которая пугала ее не меньше двухъ первыхъ.
— Конечно, — началъ онъ, помолчавъ немного: — я понимаю, м-съ Чефингтонъ, что разница въ годахъ между нами очень велика. Но главная разница не въ этомъ. Я во многомъ почти тотъ же, что былъ, когда мнѣ было лѣтъ двадцать пять, я отъ природы человѣкъ тихій и, что называется, живчикомъ не былъ никогда.
Онъ говорилъ все это, не поднимая глазъ, съ усиліемъ, словно читая слова съ восточнаго ковра, покрывавшаго полъ, и по временамъ оттѣняя то и другое слово легкимъ движеніемъ рукъ, которыя держалъ сложенными на колѣняхъ. Она слушала его, сидя неподвижно, какъ околдованная: ея догадка подтверждалась все болѣе и болѣе, приводя ее въ невыразимый ужасъ.
— Нѣтъ, главная разница не въ годахъ, — продолжалъ онъ, переведя духъ: — я человѣкъ не воспитанный, ученъ на мѣдныя деньги, вотъ въ чемъ бѣда. Въ этомъ я ниже васъ, м-съ Чефингтонъ, и еще, конечно, во многомъ. Но что я скажу, тому можно повѣрить, хотя я не краснобай, не умѣю говорить много.
Сказавъ это, онъ первый разъ поднялъ глаза и взглянулъ на нее. Она смотрѣла на него неподвижно, испуганно и растерянно. Но когда глаза ея встрѣтились съ яснымъ, прямымъ взглядомъ его большихъ сѣрыхъ глазъ, выразительность которыхъ составляла какую-то трогательную противоположность съ его большой головой и всей его массивной фигурой, ее вдругъ озарила счастливая мысль.
— М-r Бреггъ, — сказала она: — прошу васъ, выслушайте меня. Я хочу сказать вамъ что-то прежде… прежде, чѣмъ вы будете говорить дальше. Я считаю васъ моимъ другомъ, и если вы позволите, я скажу вамъ одинъ секретъ. Можно?
Онъ кивнулъ головой, не сводя съ нея глазъ.
— Вотъ что… Я надѣюсь, вы простите меня, что я васъ побезпокою этимъ… и я знаю, вы сохраните мото тайну. Если «5ы я не уважала васъ такъ… и не была бы къ вамъ такъ расположена… я не могла бы сказать…
Она остановилась: у нея сдавило что-то въ горлѣ. Но она преодолѣла себя и проговорила:
— Я обѣщала выйти замужъ за человѣка, котораго очень люблю, и объ этомъ никто не знаетъ, кромѣ бабушки.
Сказавъ это, она закрыла лицо руками и тихо заплакала.
На нѣсколько минутъ въ комнатѣ водворилась полнѣйшая тишина. Наконецъ, она подняла голову и взглянула на него. Онъ сидѣлъ по прежнему неподвижно, опустивъ глаза и сложивъ руки на колѣняхъ. Она встала и робко проговорила:
— Вы не сердитесь на меня… что я вамъ сказала?
Онъ тоже всталъ и съ отеческой нѣжностью положилъ ей на голову свою большую, сильную руку. Она посмотрѣла на него довѣрчиво; глаза ихъ встрѣтились.
— Сердиться на васъ? — сказалъ онъ тихо: — Господь съ вами, дитя мое. Чтобы я былъ за человѣкъ, если бы я могъ на васъ сердиться.
— О! благодарю васъ, m-r Бреггъ. И вы обѣщаете мнѣ, что никому не скажете?
Онъ словно не слыхалъ ея вопроса: по лицу его можно „было видѣть, что умъ его занятъ какой-то тревожной думой; заложивъ руки въ карманъ, онъ прошелся раза два по комнатѣ и вдругъ, остановившись передъ ней, спросилъ:
— Вы говорите, ваши здѣшніе (онъ качнулъ головой въ ту сторону, куда ушла м-съ Дормеръ-Смитъ) ничего не знаютъ? А если бы знали, какъ вы думаете, они бы одобрили?
— Я… я думаю, — отвѣчала она, какъ то нерѣшительно я прибавила смѣло: — во всякомъ случаѣ, я горжусь его любовью.
— А м-съ Доббсъ? какъ она на это смотритъ?
— О! моя милая бабуся думаетъ, что во всемъ свѣтѣ нѣтъ человѣка достойнаго меня. Но она знаетъ ему цѣну.
— Теперь скажите мнѣ: какъ давно м-съ Доббсъ знаетъ объ этомъ?
Голосъ его звучалъ какъ-то строго. Она простодушно взглянула ему въ глаза и отвѣчала:
— О! бабушка узнала, конечно, тотчасъ же, какъ я сама узнала — 27 сентября нынѣшняго года.
М-r Бреггъ призадумался, припоминая числа, и лицо его прояснилось.
— Да, конечно, — сказалъ онъ: — я никому не объявлю вашего секрета до тѣхъ поръ, пока вы мнѣ сами не позволите, тѣмъ болѣе, что, какъ вы говорите, м-съ Доббсъ знаетъ объ этомъ. Вы такъ еще молоды, что васъ нельзя бы было предоставить самимъ себѣ въ такомъ важномъ дѣлѣ.
Она опять поблагодарила его и отерла слезы, дрожавшія на ея прелестныхъ рѣсницахъ. Онъ постоялъ съ минуту, е мотря на нее пристально. Но въ его взглядѣ не было ничего такого, чтобы могло заставить ее покраснѣть и отвернуться. Это былъ честный, серьезный, добрый, хоть глубоко грустный и;глядъ.
— Ну, — сказалъ онъ наконецъ: — вы не такъ любопытны, какъ другія молодыя дѣвушки. Вы даже не спросили меня, что я хотѣлъ вамъ сказать.
— Вѣроятно, ничего особеннаго, — отвѣчала она съ живостью: — во всякомъ случаѣ, я знаю, если нужно, вы мнѣ солжете. а если не нужно, не скажете.
— Вишь вы какія, м-съ Чефингтонъ! Право, мнѣ иной разъ кажется, что я передъ вами ни что иное, какъ, извините меня за выраженіе, глупая скотина. Но вотъ что я скажу вамъ: если я не поведу съ вами того разговора, который хотѣлъ повести давеча, такъ не изъ гордости: съ вами у меня ее нѣтъ, хотя съ другими можетъ быть и есть. Но я хочу, чтобы мы съ вами были друзьями, настоящими, хорошими друзьями, и потому лучше, если я не скажу вамъ того, чтобы вамъ пришлось потомъ, какъ говорится, вычеркивать изъ счета, вспоминая обо мнѣ. Спасибо вамъ, м-съ Чефингтонъ. Вы хорошо поступили со мной, что сказали мнѣ вашъ секретъ. Вы великодушная благородная дѣвушка, какою я г; съ всегда считалъ. И я… Да вы не сумлѣвайтесь обо мнѣ, — прибавилъ онъ, видя, что слезы опять заструились у ней по щекамъ.
— Вы такъ добры, такъ добры ко мнѣ! — проговорила она прерывающимся голосомъ.
— Господи помилуй! да какъ же я могъ поступить иначе? Ну, ну, не плачьте, не мучайтесь тѣмъ, что мнѣ… ну тамъ, горько, больно что-ли. Человѣкъ не доживетъ до моихъ лѣтъ, не испытавши на своемъ вѣку горя, и большаго и малаго — перемелется, все мука будетъ.
Онъ взялъ шляпу. Мэй протянула руку къ колокольчику, но онъ остановилъ ее жестомъ.
— Нѣтъ, не зовите, прошу васъ, — сказалъ онъ: — я уйду самъ, потихоньку, никого не безпокоя. Мнѣ нужно побывать еще кое-гдѣ до дѣлу: я дойду пѣшкомъ, мнѣ кстати будетъ пройтись немножко. Скажите вашей тетушкѣ, что я на дняхъ заѣду къ ней. Прощайте, м-съ Чефингтонъ.
Она подала ему руку, онъ чуть дотронулся до нея и сейчасъ же опустилъ ее.
— Вы увѣрены… совершенно увѣрены, что не сердитесь за меня? -сказала Мэй умоляющимъ голосомъ.
— Я мало въ чемъ увѣренъ такъ, какъ въ этомъ, — сказалъ онъ, своимъ обыкновеннымъ, спокойнымъ голосомъ и вышелъ.
Онъ прошелъ переднюю, сошелъ по лѣстницѣ, не встрѣтивъ никого, отворилъ самъ наружную дверь, вышелъ на улицу и пошелъ по тротуару быстрымъ и твердымъ шагомъ. Но пройдя немного, онъ остановился, подозвалъ кэбъ, сказалъ извощику адресъ и прибавилъ, садясь:
— Не гони лошадку. Торопиться некуда.
Забраться въ кэбъ, когда онъ чувствовалъ потребность въ движеніи, заставила его особая причина. Ему хотѣлось подумать, и у него была странная особенность: онъ любилъ думать съ закрытыми глазами. Идти же закрывши глаза по лондонской улицѣ, было равносильно покушенію на самоубійство, а подобнаго покушенія у m-r Брегга и въ мысляхъ не было, ни даже на минуту. Забравшись въ кэбъ, онъ снялъ шляпу, откинулся въ уголъ, закрылъ глаза и принялся обдумывать положеніе.
Онъ, конечно, не могъ сердиться на Мэй, она поступила съ нимъ, какъ нельзя благороднѣе и онъ съ своей стороны, что было ему большою отрадою, не уронилъ себя передъ нею. Но ему было ужасно досадно на м-съ Дормеръ-Смитъ и отчасти на самого себя, за чѣмъ онъ не послушалъ м-съ Доббсъ. Послѣдняя, какъ онъ теперь видѣлъ, была, совершенно права, на столько же права, на сколько первая не права. — Какъ могла эта кукла стоять на томъ, что у ея племянницы нѣтъ никого на умѣ — думалъ онъ. — Чтобы ей сказать, что она не знаетъ навѣрное, это было бы по крайней мѣрѣ честно, такъ нѣтъ, увѣрила меня, что, молъ, нѣтъ и быть не можетъ никого! Конечно, я все равно поговорилъ бы съ м-съ Чефингтонъ, но я сдѣлалъ бы это иначе, безъ шуму, а то вывели меня на показъ, словно бѣгуна, въ поводу и оставили въ дуракахъ. Глупая баба, и больше ничего.
Такъ ходили у него въ головѣ бурныя мысли, затихая понемногу, словно отдаленные раскаты грома и негодованіе смѣнялось жгучей сердечной болью. Онъ зналъ, что эта боль не доведетъ его до отчаянія, что, можетъ быть, онъ не позже, какъ въ этотъ самый день будетъ въ состояніи обѣдать, словно ни въ чемъ не бывало, но тѣмъ не менѣе, сердце у него болѣло и ныло. Онъ сознавалъ, что Мэй для него навсегда потеряна, а между тѣмъ, никогда она не была ему такъ дорога: вся душа его была полна нѣжностью къ ней. Въ характерѣ этого человѣка была черта прирожденной поэзіи, тѣмъ болѣе трогательная, что онъ сознавалъ, до болѣзненности чутко, до какой степени онъ не способенъ ее высказать, сознавалъ даже то, что всякая попытка въ этомъ смыслѣ съ его стороны должна показаться многимъ въ высшей степени смѣшною. Онъ старался не думать объ этомъ и, чтобы развлечься, принялся догадываться, кто бы могъ быть избраннымъ Мэй. Думая, онъ приходилъ все болѣе и болѣе къ убѣжденію, что это долженъ быть никто иной, какъ Теодоръ Бренсби. Правда, м-съ Доббсъ сказала ему, что это не онъ, но она могла тогда еще не знать всей правды, такъ какъ по числамъ было видно, что таинственный онъ объяснился вскорѣ послѣ его разговора съ нею. А Теодоръ въ это время былъ въ Ольдчестерѣ. Онъ зналъ, что м-съ Доббсъ недолюбливаетъ Теодора; не на это ли намекала Мэй, говоря, что бабушка не находитъ никого на свѣтѣ достойнымъ ея!
— Но почему же онъ скрываетъ свою помолвку отъ Дормеръ-Смитовъ? — думалъ. онъ: — вѣрно хочетъ сначала попасть въ члены парламента, чтобы придать больше важности своему сватовству. А все же тетушка Полина пожалѣетъ, что ея племянникомъ будетъ онъ, а не я: у меня шестьдесятъ тысячъ дохода, а у него не наберется и шести тысячъ. И подѣломъ ей: очень радъ, пусть ее злится. А жаль дѣвушку: человѣкъ то онъ плохой. А можетъ быть это еще и не онъ. Только если не онъ, значитъ это кто нибудь, кого я не знаю.
Разсуждая такъ, онъ доѣхалъ, куда ему было надобно. Человѣкъ, съ которымъ ему нужно было повидаться, былъ тоже изъ Ольдчестера. Кончивъ съ нимъ дѣловой разговоръ“ онъ сказалъ ему: слышали вы вѣсти изъ Комбъ-Парка? Тамъ новая бѣда: m-r Люціусъ Чефингтонъ при смерти. Ждутъ конца съ часу на часъ. Теперь этотъ негодяй его племянникъ, какъ бишь его, всему наслѣдникъ. Старый лордъ, говорятъ, рветъ и мечетъ. Я думаю, онъ перестанетъ поддерживать молодаго Бренсби: что ему за охота платить за него избирателямъ. Вѣдь онъ поставилъ его на время, пока сынъ поправится. Жаль, m-r Бренсби достойный молодой человѣкъ и Ольдчестеръ можетъ имъ гордиться.
XXIII.
правитьКогда ушелъ m-r Бреггъ, Мэй съ минуту постояла въ нерѣшимости, что ей дѣлать. Ее тянуло убѣжать къ себѣ въ комнату и отдохнуть тамъ безъ свидѣтелей отъ всего пережитаго, но она поборола въ себѣ это трусливое желаніе: ей неловко было оставить въ неизвѣстности тетю Полину, которая, конечно, нетерпѣливо ждала, чтобы она пришла сказать ей, чѣмъ кончится ея разговоръ съ милліонеромъ. Она отерла глаза, пошла въ комнату къ теткѣ и, подойдя къ дверямъ, постучалась.
— Это ты, Мэй? Войди, моя дорогая, — отвѣчалъ сладкій голосъ, который такъ нравился ей вначалѣ, но который, какъ она потомъ убѣдилась, могъ говорить иногда такія несообразныя вещи. Она вошла и увидала тетку, полулежащею въ креслѣ возлѣ камина. На колѣняхъ у нея была раскрытая книга, но она, очевидно, не читала. М-съ Дормеръ Смитъ взглянула на раскраснѣвшееся лицо Мэй и на заплаканные глаза племянницы и эти признаки волненія обрадовали ее. — Онъ посватался — все идетъ хорошо! — подумала она и, протянувъ дѣвушкѣ обѣ руки, спросила нѣжно:
— Ну, что скажешь, дорогая?
Эта нѣжность вмѣсто того, чтобы тронуть, разсердила Мэй. Значитъ, тетка была увѣрена, что она приметъ предложеніе старика-милліонера?
— М-r Бреггъ поручилъ мнѣ передать вамъ, что онъ надняхъ будетъ у васъ, — отвѣчала она сухо.
— Онъ ушелъ? — спросила тетя Полина съ безпокойствомъ.
— Ушелъ. Онъ торопился по дѣлу и извиняется, что не успѣлъ проститься съ вами.
— О! я нисколько не сержусь на него, — сказала тетя Полина, улыбаясь: — куда же ты? — прибавила она съ кроткимъ упрекомъ, видя что племянница готовится выйти изъ комнаты: — развѣ у тебя нечего сказать мнѣ?
— Нечего, тетя Полина.
— Мэй, Мэй, какъ это нехорошо съ твоей стороны!
Тоже самое говорила Мэй и собственная совѣсть. Она была разстроена и разсержена; въ ней были непріятно задѣты самыя чувствительныя струны ея души, и эти струны все еще дрожали. Но изъ этого вовсе неслѣдовало, чтобы она могла позволить себѣ быть не ласковой, даже невѣжливой съ іеткой. Она раскаивалась и сказала съ своей обычной простодушной живостью:
— Простите, тетя Полина. Я не должна бы была отвѣчать вамъ такъ.
— Ты такъ взволнована, дитя мое, это понятно. Поди сюда, сядь возлѣ меня. Скажи мнѣ: m-r Бреггъ предложилъ тебѣ руку?
— Нѣтъ, тетя Полина.
— Что?! — вскричала м-съ Дормеръ-Смитъ, быстро приподнявшись на креслѣ. Если бы она взглянула на себя въ зеркало въ эту минуту, она навѣрное бы испугалась самой себя: лицо любой торговки съ рынка не могло бы выражать болѣе нескрываемаго удивленія и ужаса, какъ выражало въ эту минуту ея лицо.
— Можетъ быть онъ и предложилъ бы, — продолжала Мэй: — но я его остановила.
— Остановила? — воскликнула тетка, всплеснувъ руками и въ ней снова пробудилась надежда: — вѣрно между ними вышло что нибудь неловкое: у Мэй вѣдь было къ несчастію такъ мало такта. Въ такомъ случаѣ все могло еще уладиться. — Скажи же ради Бога, зачѣмъ ты остановила его? — спросила она.
— Я не могла принять его предложенія, и потому хотѣла пощадить его, насколько было можно.
— Не могла принять его предложенія! Боже мой! Мэй, да это ужасно! Въ умѣ-ли ты? Знаешь ли ты, кто и что такое m-r Бреггъ?
— Онъ честный, хорошій человѣкъ; я уважаю его и чувствую къ нему искреннюю дружбу.
— Чего жъ тебѣ еще? Знаешь ли ты, что многія дѣвушки выше тебя, не скажу по рожденію, но по званію, дали бы отрѣзать себѣ уши, чтобы… Но нѣтъ, это невозможно: ты, безразсудное дитя, ты сама не понимаешь своего счастія. Мы не можемъ допустить, чтобы ты отвергла такую партію. Я напишу m-r Бреггу, и…
— Это будетъ напрасно, тетя Полина. Говорю вамъ напередъ, что я ни за что не пойду за m-r Брегга. Онъ знаетъ это. Мы съ нимъ отлично понимаемъ другъ друга, и вовсе не поссорились. Поэтому, не унижайте вашего достоинства и не пишите ему объ этомъ.
М-съ Дормеръ-Смитъ залилась слезами.
— Уйди съ глазъ моихъ, неблагодарная дѣвчонка! — проговорила она, закрывъ лицо платкомъ: — я никогда не думала что ты поступишь такъ со мною послѣ всего, что я для тебя сдѣлала.
Мэй была бы очень огорчена слезами тетки, если бы не знала, что она часто плачетъ изъ-за сущихъ пустяковъ; однажды она расплакалась даже отъ того, что ей дурно сшили платье, но все-таки ей непріятно было видѣть ея слезы и она попыталась ее утѣшить.
— Не плачьте, тетя Полина, — сказала она: — и не считайте меня неблагодарной. Въ чемъ же я виновата передъ вами? Вѣдь, вы только желаете мнѣ счастья, а развѣ я могу быть счастлива съ человѣкомъ, котораго не могу любить?
— Сдѣлай милость, не говори мнѣ подобныхъ пустяковъ! — воскликнула м-съ Дормеръ-Смитъ, наливая себѣ розовой воды на платокъ и примачивая имъ себѣ глаза и щеки: — отчего ты не можешь его любить? Или тебѣ непремѣнно хочется испытать сильную страсть, какія описываютъ въ романахъ? Право, ты приводишь меня въ ужасъ, Мэй. Неужели ты не можешь понять, что у тебя есть обязанности предъ обществомъ.
Мэй знала, что разъ тетя Полина заговорила объ обязанностяхъ предъ обществомъ, разсуждать съ ней было совершенно напрасно. Но ей вдругъ пришелъ въ голову доводъ, который, по ея мнѣнію, могъ утѣшить ея разстроенную родственницу.
— Тетя, сказала она: — какъ же вы хотите, чтобы я вышла замужъ за m-r Брегга, когда онъ вовсе не высокаго происхожденія? Вѣдь вы всегда говорили, что благородные должны выходить только за благородныхъ.
Въ отвѣтъ на это м-съ Дормеръ-Смитъ залилась слезами пуще прежняго.
— Ты пренесносная, Мэй, — сказала она, рыдая: — право, можно подумать, что ты глупа. Неужели всѣ мои старанія внушить тебѣ такой взглядъ на вещи, какой должна имѣть дѣвушка твоего званія, пропали даромъ? М-r Бреггъ могъ бы поставить тебя блистательно въ обществѣ. Теперь онъ непремѣнно женится на Фелисіи Гаутенвель — такъ тебѣ и надо! Ты думаешь объ одной себѣ. А что скажетъ твоя достойная бабушка, м-съ Доббсъ, когда узнаетъ о твоемъ поведеніи? Хороша ей благодарность за все, что она затратила на твое содержаніе въ Лондонѣ!
Въ продолженіи этой рѣчи, Мэй понемногу подвигалась къ дверямъ; ей ужасно хотѣлось уйти и она непремѣнно бы ушла, если бы не боялась окончательно вывести тетку изъ себя. Но при послѣднихъ словахъ ея она вдругъ обернулась и опять подошла къ ней.
— Что вы говорите, тетя Полина? — спросила она съ живостью: — развѣ я живу въ Лондонѣ на бабушкинъ счетъ?
М-съ Дормеръ-Смитъ ухватилась за эти слова, какъ за послѣднюю надежду: ей представилось, что она можетъ повліять на племянницу посредствомъ ея привязанности къ бабушкѣ.
— Конечно, ты живешь здѣсь на ея счетъ, — отвѣчала она: — а на чей же ты думаешь? У насъ столько своихъ расходовъ на себя и на троихъ дѣтей при нашемъ положеніи въ обществѣ, что мы никакъ бы не могли принять тебя даромъ.
— А какъ же папа… я думала, онъ за меня платитъ…
— Вольно тебѣ было думать! Я никогда не говорила тебѣ ничего подобнаго. М-съ Доббсъ настоятельно просила меня не говорить тебѣ, что деньги идутъ отъ нея. И я понимаю теперь, какъ благоразумно она поступила: она знала, до какой степени ты безразсудна и безтактна.
— И бабуся… моя милая, старая бабуся тратилась, чтобы я могла жить въ столицѣ! — проговорила Мэй, какъ бы про себя.
М-съ Дормеръ-Смитъ сочла эту минуту благопріятною для того, чтобы окончательно поразить племянницу, и вставъ съ кресла, произнесла торжественно:
— Да, Мэй, она сдѣлала это для тебя, а ты славно отблагодарила ее! Добрая старуха давно уже терпитъ лишенія для тебя; она платила за тебя въ пансіонъ, одѣвала, содержала тебя съ двѣнадцати лѣтъ. Отказывая себѣ даже въ необходимомъ (м-съ Дормеръ-Смитъ, конечно, не думала этого, но сочла не лишнимъ сказать это племянницѣ, чтобы подѣйствовать на нее сильнѣе), она доставила тебѣ сезонъ въ Лондонѣ, прелестные туалеты отъ Amelie, платье для представленія ко двору, какое не стыдно было надѣть и дочери герцога, словомъ, все, что только цѣнитъ и должна цѣнить порядочная дѣвушка, и вотъ ея награда! Ты отказываешься отъ одной изъ лучшихъ партій въ Англіи. Я и представить себѣ не могу, чтобы ты могла упорствовать въ такомъ безразсудствѣ. Это было бы съ твоей стороны величайшей неблагодарностью, можно сказать, къ самому Провидѣнію. Право, съ твоей стороны, даже грѣшно такъ поступать. М-съ Доббсъ дѣлаетъ все, что отъ нея зависитъ, чтобы устранить послѣдствія неравнаго брака твоего отца, мы всѣ дѣлаемъ все, что можемъ съ этой цѣлью; высшей силѣ угодно устроить такъ, что ты обратила на себя вниманіе человѣка съ княжескимъ состояніемъ, онъ отдаетъ тебѣ предпочтеніе передъ десятью другими дѣвицами, которыя ничѣмъ не хуже тебя, и сами гонятся за нимъ изо всѣхъ силъ — и что же? Ты отвергаешь такое благодѣяніе судьбы, швыряешь его въ сторону, какъ дитя игрушку! Нѣтъ, Мэй, ты родомъ Чефингтонъ, ты плоть и кровь моего несчастнаго брата, я не могу повѣрить, чтобы ты довела до конца свое упрямство. Я убѣждена, что ты придешь въ себѣ и образумишься.
Закончивъ такъ блистательно свою проповѣдь, м-съ Дормеръ-Смитъ опять опустилась въ кресло, въ совершенномъ изнеможеніи.
— Поди теперь къ себѣ и пошли ко мнѣ Смитсонъ, — проговорила она слабымъ голосомъ: — мнѣ придется поговорить о тебѣ съ твоимъ дядей, и право, меня пугаетъ этотъ разговоръ» Конечно, я сегодня буду разстроена цѣлый день.
Воспользовавшись позволеніемъ, Мэй убѣжала къ себѣ и заперлась. Мысли вихремъ кружились у нея въ головѣ, обращаясь болѣе всего на то, что она только что узнала о м-съ Доббсъ. И какъ это она не догадалась раньше? Былъ ли кто-нибудь на свѣтѣ лучше этой благородной, великодушной, безкорыстной женщины? Теперь ей стало понятно, почему старушка отдала въ наймы старый домъ въ Фреярсъ-Роу, теперь ей объяснилось многое, до сихъ поръ непонятное. Смѣясь сквозь слезы, она вспомнила, какъ хвалилъ бабушку дядя Джо, сравнивая ее съ классическими героинями, какъ хотѣлось ей сказать ему, что онъ былъ правь. Если Мэй и прежде горячо любила бабушку, то теперь ея любовь и благодарность къ ней усились во сто разъ. Въ этомъ чувствѣ потонули всѣ другія впечатлѣнія, даже предложеніе m-r Брегга и настойчивость, съ какою тетка уговаривала ее принять его, хотя и то, и другое, были для нея въ высшей степени удивительны. Затѣмъ, ей чаще всего приходилъ на умъ ея отецъ. Хорошъ онъ былъ, нечего сказать! Какое ложное понятіе имѣла она о немъ до сихъ поръ! Она воображала, будто онъ заботится о ней, терпитъ самъ лишенія для нея — какъ жестоко она ошибалась! Онъ былъ не болѣе какъ сухой, черствый эгоистъ — да и всѣ были эгоисты, кромѣ бабушки. Обдумывая все, что съ ней случилось, Мэй приняла неуклонное, безповоротное рѣшеніе: не оставаться въ Лондонѣ и недѣли долѣе насчетъ своей дорогой бабуси.
Воротясь домой и узнавъ отъ жены о непостижимомъ поведеніи Мэй, m-r Дормеръ-Смитъ былъ очень удивленъ, можетъ быть даже больше, чѣмъ сама тетя Полина; онъ вѣрилъ ея увѣреніямъ, что Мэй ожидаетъ предложенія m-r Брегга я готова принять его. Ему ужасно не хотѣлось ссориться съ милліонеромъ; за послѣднее время онъ доставилъ ему нѣсколько очень выгодныхъ дѣлъ, и вообще имѣть даже такого знакомаго было крайне полезно, не говоря уже о томъ, чтобы Амѣть его зятемъ. Кто знаетъ, сколько пользы могъ принести какой родственникъ Гарольду и Вильфреду! Мэй такъ любила своихъ маленькихъ кузеновъ, а что значили для m-r Брегга, зіри его богатствѣ, какія-нибудь пять, шесть тысячъ! И вотъ, всѣ эти блестящія надежды исчезли, какъ исчезаютъ сверкающія снѣжинки во время оттепели!
— Поговори съ ней, Фредерикъ, — сказала ему жена: — я гдѣлала все, что могла, и такъ разстроилась, что рѣшительно не могу сказать слова больше: если я не постараюсь успокоиться, мнѣ сдѣлается дурно.
Она проговорила это, сидя на диванѣ въ своей комнатѣ, съ видомъ мученицы, подвиги которой люди не умѣютъ цѣнить. Она не сказала мужу, что съ часъ тому назадъ отослала m-r Бреггу, съ особымъ посыльнымъ письмо, съ подписью «секретно, въ собственныя руки». Письмо было адресовано ею въ ту гостинницу, гдѣ обыкновенно останавливался m-r Бреггъ. У него не было дома въ Лондонѣ, и за послѣднее время м-съ Дормеръ-Смитъ часто мечтала, какъ она отыщетъ приличное помѣщеніе для m-r и м-съ Бреггъ, меблируетъ его, поселитъ тамъ молодыхъ, когда они воротятся изъ свадебной поѣздки, будетъ тамъ устраивать обѣды, балы, различныя празднества, на которыя будетъ допущено только самое избранное общество. Нельзя же было отказаться отъ всего этого безъ борьбы, и потому она сочла нужнымъ написать m-r Бреггу трогательное письмо, въ которомъ умоляла его не считать отвѣтъ Мэй окончательнымъ и безвозвратнымъ, но не сочла нужнымъ говорить объ этомъ мужу, пока не получитъ отвѣта.
— Ты долженъ поговорить съ нею, Фредерикъ, это необходимо, — повторила она, томно нюхая спиртъ.
— Хорошо, я поговорю съ ней, — сказалъ Дормеръ-Смитъ и послалъ служанку сказать Мэй, что проситъ ее сойти въ гостиную.
Мэй тотчасъ сошла и какъ скоро она вошла въ комнату, гдѣ жилъ ея дядя, первый взглядъ ея упалъ на кресло, на которомъ она сидѣла во время объясненія съ m-r Бреггомъ. Оно стояло на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ поставилъ его для нея. Видъ его напомнилъ пережитую сцену такъ живо, какъ будто она. только что произошла, и лицо ея залилось яркой краской. М-r Дормеръ-Смитъ подошелъ къ ней и ласково взялъ ее за руку.
— Что вы это тутъ проказничаете. Мэй? — сказалъ онъ: — Я слышу о васъ ужасныя вещи. Сядьте-ка, потолкуемъ.
Онъ хотѣлъ подвести ее къ креслу, но она отодвинулась, и сѣла на стулъ; тогда онъ самъ сѣлъ въ кресло напротивъ ея. Наступила минута молчанія. Ему неловко было начать разговоръ и онъ ждалъ, чтобы она заговорила первая. Онъ былъ увѣренъ, что она начнетъ говорить разныя романическія бредни, напримѣръ, о невозможности выйти за человѣка, неспособнаго внушить сильную страсть и готовился хотя согласиться съ ней насчетъ нероманичности ея претендента, но вмѣстѣ съ тѣмъ доказать ей, что съ такимъ человѣкомъ, какъ m-r Бреггъ, она будетъ въ десять разъ счастливѣе, чѣмъ съ любымъ романическимъ юношей. Каково же было его удивленіе, когда она вдругъ сказала ему:
— Что я узнала сегодня, дядя Фредерикъ! Моя милая добрая бабушка лишала себя всего, чтобы содержать меня въ Лондонѣ. Зачѣмъ вы не сказали мнѣ объ этомъ прямо? Ни что на свѣтѣ не заставило бы меня принять такую жертву.
Умъ у m-r Дормеръ-Смита былъ нельзя сказать, чтобы поворотливый, и прошло съ минуту времени, прежде чѣмъ", онъ успѣлъ перенести свои мысли съ одного направленія на другое.
— Зачѣмъ мы не сказали вамъ прямо? — проговорилъ объ наконецъ: — вы сами отвѣтили на вашъ вопросъ, Мэй. Еслибы вы знали, кто за васъ платитъ, вы бы не пріѣхали сюда, а. тетка ваша считала это необходимымъ для вашего счастія. Повѣрьте, она имѣла въ виду ваши интересы, вводя васъ въ свѣтъ, гдѣ вы должны были занять мѣсто, приличное вашему происхожденію…
— Какъ могла я думать о томъ, чтобы занимать какое бы то ни было мѣсто въ обществѣ цѣною лишеній женщины, которой я всѣмъ обязана и которая, замѣтьте, могла бы ровно ничего для меня не дѣлать, а между тѣмъ дѣлаетъ всу но добротѣ душевной? Развѣ это честно съ моей стороны.
М-r Дормеръ-Смитъ не вдругъ нашелся что отвѣчать, сраженный такой неумолимой логикой. Онъ пробормоталъ что-то «объ обязанностяхъ къ обществу», но это вышло у него какъ то неладно; онъ не имѣлъ такихъ твердыхъ убѣжденій насчетъ этого, какія были у его жены и не могъ отстаивать ихъ съ такою непоколебимостью, какъ отстаивала она. Помолчавъ съ минуту, онъ вдругъ заговорилъ торопливо, словно радуясь, что попалъ на настоящую дорогу.
— Что жъ, душа моя, если васъ такъ огорчаетъ, что бабушка ваша истратилась для васъ, такъ у васъ теперь въ рукахъ полная возможность вознаградить ее за все, что она для васъ сдѣлала.
— Какъ это такъ? — спросила Мэй простодушно.
— Стоитъ вамъ сказать слово m-r Бреггу и я увѣренъ, — онъ съ радостью…
— М-r Бреггъ? О! я совсѣмъ о немъ забыла и теперь мнѣ, право, не хотѣлось бы говорить о немъ.
Дядю Фредерика, какъ говорится, взорвало. Онъ посмотрѣлъ на племянницу серьезно, почти строго и отвѣчалъ:
— Извините, душа моя, но вамъ необходимо подумать о немъ. Я для того и позвалъ васъ сюда, чтобы поговорить о немъ съ вами, не знаю даже какъ мы уклонились отъ главнаго предмета нашего разговора. Жена сказала мнѣ, что вы собственно не отказали ему, а только остановили его, когда онъ хотѣлъ вамъ сдѣлать предложеніе. Если это такъ, то дѣло можно еще поправить. Онъ, конечно, немного обидѣлся…
— Онъ нисколько не обидѣлся, — возразила Мэй.
— Не обидѣлся? Ну, тѣмъ лучше. Однако, вы все-таки согласитесь, что поступокъ вашъ не могъ быть ему пріятенъ. М-r Бреггъ очень вѣская личность и не привыкъ, чтобы съ нимъ обращались какъ съ первымъ встрѣчнымъ. Впрочемъ — продолжалъ онъ мягче: — онъ, вѣроятно, понимаетъ, что вы поступили такъ по молодости, по неопытности. Его предложеніе захватило васъ врасплохъ; вы должно быть не ожидали…
— О! Боже мой, конечно, не ожидала. Какъ могла я ожидать чего-нибудь подобнаго?
— Иныя дѣвушки, на вашемъ мѣстѣ, давно бы догадались къ чему все клонится. Но дѣло не въ томъ. Такъ вотъ, но моему, все можно еще поправить…
— Дядя Фредерикъ, говорю вамъ напередъ: я ни за что не пойду за m-r Брегга.
— Зачѣмъ же такъ упрямиться, Мэй. Скажите, почему вы не хотите идти за него. Что вы имѣете противъ него?
— Какъ вамъ сказать? — отвѣчала она послѣ минутной нерѣшительности: — нельзя же выйти за человѣка потому только, что не имѣешь ничего противъ него. Во-первыхъ, онъ годится мнѣ въ дѣдушки.
— Ну, это едва-ли, онъ не такъ ужъ старъ. Послушайте, Мэй, я очень люблю васъ. Вы такъ добры къ моимъ дѣтямъ и они обожаютъ васъ. Повѣрьте, я душевно благодаренъ вамъ за это, хотя до сихъ поръ и не высказывалъ этого на словахъ.
Мэй, до сихъ поръ державшая себя съ дядей довольно холодно, вдругъ растаяла отъ этихъ ласковыхъ словъ.
— Не считайте и меня неблагодарной, дядя Фредерикъ, — сказала она съ чувствомъ: — я знаю и вы и тетя Полина желаете мнѣ добра.
— Конечно, желаемъ, можетъ ли быть иначе? Выслушайте же меня, моя милочка. Будь вы моя родная дочь, я бы подалъ вамъ точь въ точь такой же совѣтъ, какой хочу подать теперь. У меня нѣтъ дочери, но если бы была, я съ радостью, обѣими руками благословилъ бы ее за m-r Брегга. Тутъ дѣло не въ его богатствѣ, а въ самомъ человѣкѣ. Повѣрьте мнѣ, я знаю свѣтъ лучше васъ, знаю то, чего вы, авось, никогда не узнаете — мало ли есть вещей, знать которыя не особенно пріятно — и увѣряю васъ честью, что мало найдется людей молодыхъ и старыхъ, которые бы такъ годились въ мужья порядочной дѣвушкѣ, какъ годится m-r Бреггъ. Онъ, конечно, плохо образованъ, что называется, неполированъ, объ этомъ и спорить нечего, но онъ человѣкъ добрый, благородный, съ хорошими правилами. Его частная жизнь чиста, какъ стекло; а это въ наше время большая рѣдкость. Я говорю съ вами какъ отецъ, Мэй: повѣрьте, я не сталъ бы уговаривать васъ идти за аего, будь онъ вдвое богаче, чѣмъ онъ есть, если бы онъ былъ… тѣмъ, чѣмъ бываютъ иногда мужчины и о чемъ вы.не имѣете понятія. Вѣрите вы мнѣ?
— Вѣрю, дядя Фредерикъ, — отвѣчала она, и вдругъ схватила его руку, поцѣловала ее и зарыдала.
— Ну, полноте, не плачьте. Я бы не могъ говорить такъ съ иными дѣвушками, но вы такая умница, у васъ такой здравый взглядъ на вещи. Я хочу, чтобы вы поняли, что я не сухой черствый человѣкъ, для котораго мнѣніе свѣта все я который не счелъ бы за преступленіе принести невинную дѣвушку въ жертву маммону. Послушайте, дитя мое, я бы самъ сталъ отстаивать васъ противъ… противъ кого бы то ни было, если бы думалъ, что васъ хотятъ принести въ жертву. Но вы должны довѣриться немножко людямъ, которые старше и опытнѣе васъ. Ну, полноте, не огорчайтесь такъ. Никто васъ не торопитъ, никто не пристаетъ къ вамъ, чтобы вы рѣшились сейчасъ же. Обдумайте все хорошенько. теперь подите къ себѣ, полежите немножко и успокойтесь. Я самъ позабочусь о томъ, чтобы васъ никто не потревожилъ.
Онъ взялъ ее за руку и подвелъ къ двери. Она рыдала неудержимо; ей такъ хотѣлось сказать ему правду насчетъ своей помолвки — но она дала слово Оуэну и бабушкѣ и должна была молчать. Дойдя до дверей, она вдругъ обернулась къ нему и, всѣми силами стараясь овладѣть собой, Сказала твердымъ голосомъ:
— Дядя Фредерикъ, я, пока жива, не забуду добрыхъ словъ, которыя слышала отъ васъ сегодня. И чтобы ни случилось, не считайте меня неблагодарной.
Съ этими словами она вышла, а онъ пошелъ въ комнату къ женѣ.
— Ну, что? — спросила тетя Полина, какъ скоро онъ показался въ дверяхъ.
— Право, не знаю, что тебѣ сказать… Я почти надѣюсь, что все еще какъ нибудь уладится.
— Ты думаешь? въ самомъ дѣлѣ думаешь? Ну, очень рада; ты хоть немножко меня утѣшилъ. но какъ, право, скучно мучиться и волноваться ради того, чтобы устроить счастіе этой у прямой дѣвочки противъ ея Воли!
Нѣсколько минутъ оба молчали. М-r Дормеръ-Смитъ все смотрѣлъ въ окно и украдкой сморкался.
— Я, право, думаю… мнѣ кажется, у ней есть кто-нибудь…
— Ахъ, вздоръ какой! Я знаю всѣхъ, съ кѣмъ она танцовала, или кто оказывалъ ей хоть малѣйшее вниманіе, и между ними нѣтъ ни одного сколько нибудь подходящаго жениха. А если бы она вздумала завести втайнѣ какой-нибудь пошлый романъ — да это немыслимо! Вѣдь, у нея гроша нѣтъ за душой — и отецъ ея, мой несчастный братъ, находится въ самомъ бѣдственномъ положеніи. Право, уму непостижимо, какъ она можетъ вести себя такъ при подобныхъ обстоятельствахъ. Чѣмъ болѣе думаешь объ этомъ, тѣмъ болѣе приходишь въ ужасъ. У нея нѣтъ ни сознанія долга, ни уваженія къ роднымъ. Я принуждена буду сказать ей…
Тетя Полина говорила все это своимъ обыкновеннымъ кроткимъ, жалобнымъ голосомъ. Мужъ слушалъ ее, не возражая, сурово нахмуривъ брови. Но при послѣднихъ словахъ ея, онъ вдругъ высморкался громко, словно съ вызывающимъ видомъ отеръ глаза и, обернувшись къ женѣ, вскричалъ съ неудержимымъ порывомъ чувства:
— Она славная дѣвушка и, клянусь Богомъ, я никому не позволю травить ее.
CHAPTER III.
правитьEach mortal’s private feelings are the measure of the importance of events to him. And it often happens that while our neighbours are pitying or envying us, on account of some circumstance which, all the world agrees, must have a weighty bearing on our fate, we are mainly indifferent to it, and are occupied with some inner grief or joy, which would seem to them very trivial.
To have received and rejected an offer of marriage from a man worth fifty thousand a year would have been deemed by most of May Cheffington’s acquaintance about as important an event as could have happened to her--short of death! But to her it was absolutely as nothing, compared with the facts that Owen was on the point of returning to England, and that he was to live in Mrs. Bransby’s house.
Why did this second fact seem to embitter the sweetness of the first?
No, it was not the fact, she told herself, that was bitter; the bitterness lay in the manner of its coming to her knowledge. Why had not Owen written to her? There could be no reason to conceal it! Of course, none! Owen was doing all that was right, no doubt. But to allow her to hear of this step for the first time from Theodore Bransby at a dinner-table conversation--this it was which irked her. So, at least, she had declared to herself last night. Then the tone in which her uncle and all of them had spoken of Mrs. Bransby and Owen had jarred upon her painfully. Theodore had not joined in the tasteless banter; but then Theodore’s way of receiving it--with a partly stiff, partly deprecatory air, as though there could possibly be anything serious in it--was almost worse!
The pathway of life which had stretched so clear and fair before her but a short while ago, seemed now to have contracted into a tangled maze, in which she lost herself. The events of the morning had made May resolve that all secrecy as to her engagement must come to an end. She must see Owen immediately on his arrival in London. But how to do so? She did not know whether he was or was not in England at that very moment! Well, at all events she knew Mrs. Bransby’s address, and could write to him there.
This thought gave her a pang. And the pang was intensified by the sudden and vivid perception--as one sees a whole landscape by a lightning-flash out of a black sky--that it was caused by jealousy!
Jealousy! She, May Cheffington, jealous-- and of Owen? Yes; it might be painful, humiliating, incredible, but it was true. The flash had been inexorably sharp and clear.
To young creatures, every revelation that they--even they--are subject to the common woes, pains, and passions of humanity about which they may have talked glibly enough, is an amazement and a shock. Still. earlier in our earthly course we doubt that Death himself can touch us. What child ever realizes that it must die? It is only after many lessons that we begin to accept our share of mortal frailties and afflictions as a matter of course.
Poor May felt sick at heart. Oh, if she could but see Granny! She longed for the motherly affection which had never failed her since the day her father left her--a rather forlorn little waif, whom no one seemed ready to love or welcome--in the old house in Friar’s Row. She thought that to sit quite still and silent by Granny’s knee, while Granny’s kind old hand softly stroked her hair, would charm away all her troubles, or at least lull them to sleep.
But for the present she could not rest. When she left her uncle, and felt secure from interruption in her own room, she sat down and wrote two letters. The first, was to Owen, begging him to come and see her without delay, and at the same time telling him that circumstances had arisen which made it desirable to declare their engagement. The second letter was to Granny.
To Granny she poured out her gratitude. She thanked her and scolded her in a breath. Who had ever been so generous, and so careful to conceal their generosity? And yet Granny had done very wrong to make such a sacrifice as was involved in giving up the old home in Friar’s Row.
"Had I known this a week ago, " wrote May, «I do believe I should have tried to coax Mr. Bragg into breaking the lease, and making you go back to the old house which you loved. But I cannot ask any favour of Mr. Bragg now!» Then she told her grandmother all about her interview with Mr. Bragg, and her aunt’s bitter disappointment, and her uncle’s kind behaviour, although she could see that he was disappointed too. "1 wonder, " she added, « if you will be as astonished as I was? Perhaps not. I remember some things you said when I told you my grand scheme for marrying Miss Patty! Oh, dear me, I feel like some one who has been walking in his sleep--calmly and unconsciously tripping over the most insecure places. But now I have been suddenly awakened, and I feel chilly, and frightened, and all astray.»
When she had written them, she resolved to post the letters herself. Since she had volunteered to take her little cousins out for a walk occasionally, the stringent rule which forbade her to leave the house unattended by a servant had been relaxed--it was so very convenient to get rid of the little boys for an hour or two at a time! It left Cecile free to do a great deal of needlework, a large proportion of it expended on the alteration and re-trimming, and so forth, of May’s own toilettes. Mrs. Dormer-Smith was strictly conscientious as to that; and since May never went beyond the limits of the neighbouring square, there could be no objection to the arrangement. One point, however, Aunt Pauline had insisted on--that these walks should always take place in the morning, or, at all events, during that portion of the day which did duty for the morning in her vocabulary. The proprieties greatly depend, as we know, on chronology; and many things which are permissible before luncheon become taboo immediately after it.
By the time May had finished her letters, however, it was well on in the afternoon. Carriages were rolling through the fashionable quarters of the town, and the footman’s rat-tattat sounded monotonously like a gigantic tamtam, sacred to the worship of society.
May went downstairs, and, opening the halldoor, found herself in the street alone, for the first time since she had lived under her aunt’s roof. There was a pillar letter-box, she knew, not far distant. To this she proceeded, and dropped her letters into it. It had been a fine day for a
London winter; but the last faint glimmer of daylight had almost disappeared as she turned to go back home.
There was an assemblage of vehicles waiting before a house which she had passed on her way to the post-box. Now, as she returned, there was a stir among them. Servants were calling up the coachmen, and opening and shutting carriage doors. A number of fashionably dressed persons, mostly women, came down the steps of the house and drove away. May paused a moment to let a couple of ladies sweep past her on their way to their carriage. As she did so, she heard her name called; and, looking round, she saw Clara Bertram’s face at the window of a cab drawn up near the kerbstone.
«Is it really you?» exclaimed Clara, as they shook hands. «I could scarcely believe my eyes! What are you doing here alone?»
«I have been posting some letters.» Then, reading an expression of surprise in the other girl’s eyes, she added quickly, «You wonder why I should have done so myself. For a simple reason: I did not wish the address of one of them to be seen. But Granny knows all about it.»
"I am quite sure, dear, you have some good reason for what you have done, " answered Clara, in her quiet, sincere tones.
«And you?» asked May. « What are you doing here?»
«I have been singing at a matinée in that house. I was just about to drive off, when I caught a glimpse of you. I was not sure that it was not your ghost in the dusk!»
"I suppose you are constantly engaged now?
«Yes; I have a great deal to do.»
«Oh, I hear of you. Your praises are in every one’s mouth. Lady Moppett declares you are rapidly becoming the first concert singer of the day. She is as proud of you as if she had invented you! Indeed, she does say you are her 4 discovery ': as if you were a Polynesian island! I could find it in my.heart to envy you, Clara. It must be so glorious to be independent, and earn one’s own living!»
Clara smiled a faint little smile. "I am thankful to be able to earn something, " she said. « But I don’t think I should care so much about it if it were only for myself.»
"No, of course, dear! I know, " rejoined
May quickly. She had been told that the young singer entirely supported an invalid father and sister. Then she added, « Your voice is a great gift. There are so few things a woman can do to earn money.»
«Why, one would suppose that you wanted to earn money!» said Clara, smiling.
«Perhaps.»
Clara looked more closely at her friend. The street lamps were now lighted, and she could see May’s face distinctly. "You are not looking well, dear, " she exclaimed. «You seem fagged.»
"I am sick of London. I want to go home to Granny and be at peace, " answered May wearily. Then she went on quickly, to stave off any possible questionings as to her state of mind. « But I must return for the present to my aunt’s house. Good-bye.»
«Stay!» cried Clara. « Will you not get into the cab, and let me drive you home?»
«Drive! It is an affair of some two or three minutes at most.»
«Well, then, if you have half an hour to spare, let me drive you round the square, and then drop you at home. I have been wanting for three or four days past to speak to you quietly. I can’t bear to lose this rare opportunity. We do not meet vqry often.» Then seeing that her friend hesitated, she asked, « Are you thinking about the cost of the cab for me?»
"Yes, " answered May frankly.
«I thought so! That is just like you. But, indeed, you need have no scruples. The cab is engaged for the afternoon. When I sing at people’s houses, unless they send a carriage for me, the cab-fare is 4 considered in my wages. Do come in!»
May complied, and the cab moved away slowly.
When they had proceeded a few yards, Clara said, «1 wanted to tell you—I think it right to tell you--something I have learned on good authority. Your father—I hope it won’t distress you--is really married.»
May’s first thought was that here again her Aunt Pauline had deceived her!
«Are you sure?» she asked.
«Yes, I think I may say so.»
«And how did you learn it?»
«From Valli.»
«Oh, from Signor Valli! But you told me he was not to be trusted.»
«In some ways not. But I do not doubt what he says on this subject. He has no motive to invent the information. He cares nothing about the matter--except that I think he rather likes La--Mrs. Cheffington than not.»
«Is she a foreigner?» asked May, with a little more interest than she had hitherto shown. Her listless way of receiving the news had surprised her friend.
«Yes, an Italian. At least, she is Italian by language, if not by law; for she comes from Trieste. But she is almost Cosmopolitan; for she has travelled about the world a great deal. She is--or was--an opera-singer. Her name in the theatre is Bianca Moretti. She was rather celebrated at one time.» Clara paused a moment, and then added, « I hope this news does not grieve you, dear?»
"No, " answered May dreamily, «it does not grieve me. If my father is content, why should I grieve? He and I have been parted--in spirit as well as body--for so many years, that his marriage can make but little difference to me.»
«I was afraid you might feel Of course,
Captain Cheffington’s family will look on it as a dreadful mesalliance.»
May was silent for a few minutes. Then she said a very unexpected thing--
«Poor woman! I hope he is good to her!»
"I suppose, " said Clara, rather hesitatingly, « that the reason why Captain Cheffington has not announced his marriage to his relations is that he thinks they would object to receive an opera-singer.»
"Possibly, " answered May. (In her heart she thought, « The reason is that he cares nothing for any of us.»)
"It must be that, " proceeded Clara. «For as far as I can make out there seems to be no concealment about it in Brussels.»
Then they arrived at Mrs. Dormer-Smith’s house, and May alighted and bade her friend farewell.
"Thank you, Clara, " she said, « for telling me the truth. I loathe mysteries and concealments. When one thinks of it, they are despicable.»
"Unless when one conceals something to shield others, " suggested Clara gently.
She had told her friend what she believed to be the truth so far as the fact of her father’s marriage was concerned. But she had not given her all the details and comments which Signor Valli had imparted to her on the subject. His view of the matter was not flattering to Captain Cheffington. Valli declared, with cynical plainness of speech, that Captain Cheffington had married La Bianca merely to have the right to confiscate her professional earnings. Latterly these had become very scanty. La Bianca did not grow younger, and her voice was rapidly failing her. A good deal of gambling had gone on in her house at one time. But it had been put a stop to--or, at least, shorn of its former proportions by the ugly incident of which Miss Polly Piper had brought back a version to Oldchester. Since that, things had not gone well with the Cheffington ménage. Captain Cheffington had become insupportable, irritable, impossible! He was, moreover, a malade imaginaire; a querulous, selfish, tyrannous fellow; always bewailing his hard fate, and the sacrifice he had made in so far derogating from his rank as to marry an opera-singer. La Bianca was a slave to his caprices. To be sure she was not precisely a lamb. There were occasions when she flamed up, and made quarrels and scenes.
"But, « said Signor Valli, `^heis an enormous egoist, and, with a woman, the bigger egoist you are, the surer to subjugate her. La Bianca would have stabbed a man who loved her devotedly, for half the ill-treatment she endures from that cold, stiff ramrod of an Englishman.»
Such was Vincenzo Valli’s version of the case; and Clara Bertram, in listening to him, believed that, in the main, it was a true one. Valli had recently been in Brussels, where he had seen the Cheffingtons; and one or two other foreign musicians whom she knew had come upon them from time to time, and had given substantially the same account of them. As to persons in the rank of life to which Captain Cheffington still claimed to belong, they were no more likely to come across him now than if he were living on the top of the Andes.
May went into the house wearily. In the hall she met her uncle Frederick, who had just come in, and had seen the cab drive away.
«Who was that with you, May?» he asked, in some surprise.
"It was Miss Bertram, " she answered. Then she asked her*uncle to step for a moment into the dining-room. When he had done so, and closed the door, she said quietly, « My father is married to a foreign opera-singer; they are living in Brussels. Did you and Aunt Pauline know this?»
«Know it? Certainly not!»
May was relieved to hear this, and drew a long breath. The sensation of living in an atmosphere of deception had oppressed her almost with a feeling of physical suffocation. She then told her uncle all that Clara Bertram had said.
Mr. Dormer-Smith puckered his brows, and looked more disturbed than she had expected. " This will be another blow for your aunt, " he said gloomily.
"I don’t see why Aunt Pauline should distress herself, " she answered coldly; « my father is not likely to trouble her. Married or unmarried, my father seems determined to keep aloof from us all.» Then she went to her own room.
Mr. Dormer-Smith shrank from communicating this news to his wife, and as he went upstairs he anticipated a disagreeable scene. He did not very greatly care about the matter himself, for he agreed with May that it was unlikely Augustus would trouble any pf the family with his presence; and to keep away was all that he required of his brother-in-law. On entering his wife’s room, he found her still in a morning wrapper, reclining on her long chair; but her hair had been dressed, and she announced her intention of coming down to dinner. Her countenance, too, wore an unexpected expression of placidity, almost cheerfulness. The country post had arrived, and there were several letters scattered on a little table by Mrs. Dormer- Smith’s elbow.
Her husband went and placed himself with his back to the fire, which was burning with a pleasant glow in the grate. "Well, " he said, in a sympathizing tone, to his wife, « how are you feeling now, Pauline?»
They had not met since his outburst about May, and he had been rather nervously uncertain of his reception. Pauline never sulked, never stormed, and rarely scolded. But when she felt herself to be injured, she would be overpoweringly plaintive. Her plaintiveness seemed to wrap you round, and damp you, and chill you to the bone, like a Scotch mist, and when used retributively was felt — by her husband, at all events--to be very terrible. But on this occasion, as has been said, there was a certain mild serenity in her face which was reassuring.
"Thanks, Frederick, " she answered. « There seems to be a little less pressure on the brain. Smithson bathed my forehead for three-quarters of an hour after you were gone.»
Mr. Dormer-Smith hastened to change the subject. "Post in, I see, " he said. «Any news?»
"I have a very nice letter from Constance Hadlow, " answered Pauline, with her eyes absently fixed on the fire. « How thoughtful that girl is! What tact! What proper feeling! Ah! the contrast between her and May is painful at times.»
Mr. Dormer-Smith made a little inarticulate sound, which might mean anything. Despite her beauty, which he admired, Miss Hadlow was no great favourite of his. But he would not imperil the present calm in his domestic atmosphere by saying so.
"Misfortunes, " pursued Pauline, still gazing at the fire, «never come singly, they say; and really I believe it.»
«Does Miss Hadlow announce any misfortune?»
«Oh no! --at least, we are bound not to look on it as a misfortune. Who could wish him to linger, poor fellow? She is staying near Combe Park, and she says Lucius has been quite given up by the doctors. It is a question of days-- perhaps of hours.»
«No? By George! Poor old Lucius!» returned Mr. Dormer-Smith, with a touch of real feeling in his tone.
"Of course, this will make an immense difference in May’s prospects. I don’t mean to say that she will easily find another millionnaire, with such extraordinarily liberal ideas about settlements as ' Mr. Bragg hinted to me this morning; that is, humanly speaking, not possible, " said Mrs. Dormer-Smith solemnly. « Still, the affair may not be such an irretrievable disaster as we feared.»
«How do you mean?» asked Frederick, whose mind, as we know, moved rather slowly.
"It must make a difference to her, " repeated his wife in a musing tone. « The only child and heiress of, the future Viscount Castlecombe, of course — --»
«By George! I didn’t think of that at the moment. Yes, Gus is the next. I suppose that’s quite certain?»
Mrs. Dormer-Smith did not even condescend to answer this query, but merely raised her eyebrows with a superior and melancholy smile.
Frederick pondered a minute or so; then he said, « You say ` heiress,' but I don’t think your uncle would leave Gus a pound more than he couldn’t help leaving him.»
«I fear that is likely. Still, there is much of the land that must come to Augustus, and Uncle George has enormously improved the estate. Do you know I begin to hope that I may see my poor unfortunate brother come back and take his proper place in the world? When I remember what he was five-and-twenty years ago, it does seem cruel that he should have been absolutely eclipsed during all this time. I recollect so well the day he first appeared in his uniform. He was brilliant. Poor Augustus!»
Mr. Dormer-Smith felt that the difficulty of telling his wife what he had just heard assumed a new shape. He had feared to add to the load of what Pauline considered family misfortunes; now it seemed as if his news would dash her rising spirits, and darken roseate hopes. He passed his large hand over his mouth and chin, and said, with his eyes fixed uneasily on his wife, who was still contemplating the fire with an air of abstraction--
«Ah! Yes. , But--there may be a Lady Castlecombe to find a place in the world for.»
"Not improbable. I hope there may be. Augustus is little past the prime of life. It would compensate for much if "
«I’m sorry to say, Pauline, that there’s no chance of that—I mean of such a marriage as you are thinking of. I came upstairs on purpose to tell you. In one way it won’t make any difference to us. And I’m sure your brother has never deserved much affection or consideration from you. But still, I know it will worry you.»
Mrs. Dormer-Smith sat upright, with her hands grasping the two arms of her chair, and said, with a sort of despairing calm, « Be good enough to go on, Frederick. I entreat you to. be explicit. I dare say you mean well, but I do not think I can endure much more suspense.»
«Well, you know the rumours we’ve heard from time to time about that disreputable Italian woman in Brussels--opera-singer, or something of the kind? Well—I’m afraid there’s no use deluding ourselves; I think it comes on good authority--your brother has married her.»
CHAPTER IV.
правитьAlthough the little house in Collingwood Terrace had not, perhaps, fully justified Martin’s cheery prophecy that it would turn out an " awfully jolly little place when once they got used to it, " yet there, as elsewhere, peace, goodwill, order, and cleanliness mitigated what was mean and unpleasant. Mrs. Bransby’s love of personal adornment rested on a better basis than vanity, although she was, doubtless, no more free from vanity than many a plainer woman. She had an artistic pleasure in beauty and elegance, and an objection to sluttishness in all its Protean forms, which might almost be described as the moral sense applied to material things. Her delicate taste suffered, of course, from much that surrounded her in the squeezed little suburban house. But, far from sinking into a helpless slattern, according to the picture of her painted by Mrs. Dormer-Smith’s commonplace fancy, she exerted herself to the utmost to make a pleasant and cheerful home for her children. Her life was one of real toil, although many well-meaning ladies of the Dormer-Smith type would have looked with suspicion on the care Mrs. Bransby took of her hands, and would have been able to sympathize more thoroughly with her troubles if her collars and cuffs had occasionally shown a crease or a stain.
Mr. Rivers’s room had been prepared with the most solicitous care. It was a labour of love with all the family. Martin and his sister Ethel did good work, and even the younger children insisted on " helping, " to the irreparable damage of their pinafores, and temporary eclipse of their rosy faces by dust and blacklead. The young ones were elated by the prospect of seeing their playfellow Owen once again; Martin relied on his assistance to persuade Mrs. Bransby that he (Martin) should and could earn something; and even Mrs. Bransby could not help building on Owen’s arrival to bring some amelioration into her life beyond the substantial assistance of his weekly payments.
He arrived in the evening, and was received by the children with enthusiasm, and by Mrs. Bransby with an effort to be calm and cheerful, and to suppress her tears, which’touched him greatly, seeing her, as he did for the first time, in her widow’s garb. He was touched, too, by her almost humble anxiety that he should be content with the accommodation provided for him, and earnestly assured her that he considered himself luxuriously lodged.
And, indeed, for himself he was more than satisfied; but he could not help contrasting this mean little house with Mrs. Bransby’s beautiful home in Oldchester, and he found it singularly painful to see her in these altered circumstances. In this respect, as in so many others, his feeling differed as widely as possible from Theodore’s. For Theodore, although fastidious and exacting as to all that regarded his own comfort, sincerely considered his step-mother’s home to be in all respects quite good enough for her, and had privately taxed her with insensibility and ingratitude for showing so little satisfaction in it.
All the family, including Phœbe, who grinned a recognition from the top of the kitchen stairs, agreed in declaring Owen to be looking remarkably well. He was somewhat browned by the Spanish sunshine, and he had an indefinable air of bright hopefulness. In Oldchester he used to look more dreamy.
"It is business which is grinding my faculties to a fine edge, " he answered laughingly, when Mrs. Bransby made some remark to the above effect. « I shall become quite dangerously sharp if I go on at this rate.»
"I don’t think you look at all sharp, « replied Mrs. Bransby gently.
Whereupon Martin told his mother that she was not polite; and Bobby and Billy giggled; and they all sat down to their evening meal very cheerfully.
When the table was cleared, and the younger children had gone away to bed under Ethel’s superintendence, Mrs. Bransby said, „ You smoke, do you not, Mr. Rivers?“
„Not here, in your sitting-room.“
„Oh, pray do! It does not annoy me in the least.“
Owen hesitated, and Martin thereupon put in his word. Mother does not mind it, really. Not decent, human kind of tobacco such as gentlemen use. That beast, old Bucher, used to smoke a great pipe that smelt like doubledistilled essence of public-house tap-rooms.»
"Well, a cigarette, if I may, " said Owen, pulling out his case. Then, drawing the only comfortable easy-chair in the room towards the fireside, he asked, « Is that where you like to have it?»
"That is your chair, " said Mrs. Bransby timidly.
«Good Heavens!» exclaimed Owen, genuinely shocked, « what have I done to make you suppose I could possibly be capable of taking your seat?»
He gently took her hand and led her to the chair. Then, looking round the little parlour, he spied a footstool, which he placed beneath her feet. As he looked up from doing so, he saw her sweet pale face, with the delicate curves of the mouth twitching nervously in an endeavour to smile, and the soft dark eyes full of tears. "You must not spoil me in this fashion, " she began. But. the attempt to speak was too much for her. She broke down, and covered her face with her trembling hands.
Martin instantly crossed the room, and stood close beside her, placing one arm round her shoulders, and turning away from Owen, so as to fence his mother in. The boy’s protecting attitude was pathetically eloquent. And so was the way in which his mother presently laid her head down upon his shoulder. They remained thus for a little while. Owen stood by the fire with his elbow on the mantelpiece, and his forehead resting on his hand. And all three were silent.
At length, when Martin felt that his mother was no longer trembling, and that her sobs were subsiding, he looked round and said, «Mother’s upset by being treated properly. Xo wonder! It’s like meeting with a white man after living among cannibals. If you had ever seen that beast Bucher, you’d understand it.»
«Shall I go away?» asked Owen.
Mrs. Bransby quickly held out one hand entreatingly, while she dried her eyes with the other. « Please stay!» she said. « And please light your cigarette! And please draw your chair near the fire, and make yourself as comfortable--or as little uncomfortable--as you can! Forgive me. I do not often break down in this way; do I, Martin?»
"No, " answered Martin, moving the lamp so as to throw his mother’s tear-stained face into shadow, and then squeezing his own chair into the corner beside hers, « no; you were cheerful enough with Bucher. Well, of course one had either to take Bucher from the ludicrous side, or else shoot him through the head, and have done with him!»
"I see, " said Owen, nodding, and not sorry to hide his own emotion under cover of a joke. « And Mrs. Bransby was unable to make up her mind to justifiably homicide him?»
"Yes. He was a beast, though, and no mistake! Phoebe was in such a rage with him once, that she threatened to throw a hot batter, pudding at his head. I’m sorry now she didn’t, " added Martin, with pensive regret.
Then they talked quietly. Mrs. Bransby, with womanly tact, led Owen to speak about himself and his prospects. There was little to tell in the way of incident. He had been working steadily, and did not dislike his work. And he had been well contented with his treatment by Mr. Bragg. Mr. Bragg had made him an offer to send him, in the spring, to Buenos Ayres. It might be an opening to fortune.
«I suppose you will go? Of course, you will go!» said Mrs. Bransby.
She could not help her voice and her face betraying some disappointment. They did not, however, betray all she felt; for the prospect of Owen’s going away again so soon sent a desolate chill to her heart. Owen looked at her quickly, and then as quickly looked away and tossed the end of his cigarette into the fire, before lighting another.
"I don’t know, « he answered, bending down over the flame; „ it will require some consideration. I believe the alternative is open to me of remaining in Mr. Bragg’s employment in England. Anyway, there is time enough before I need decide--several months, I hope.“
Mrs. Bransby breathed a low sigh of relief; then she said, in a perceptibly more cheerful tone, „ It seems so odd to think of you writing business letters, and making up accounts, and being altogether turned into a--a-- --“
„A clerk.“
„No; not precisely that. You are Mr. Bragg’s secretary, are you not?“
„What I am aiming at--what I hope to be-- is a clerk, you know. If I called myself a field
marshal or an archbishop it would not alter the fact; but it does seem odd to me, too, when I think of it. Better luck thaYi I deserve, as my shrewd old friend Mrs. Dobbs said to me.“
u Talking of Mrs. Dobbs, May Cheffington came to see me here.»
Owen had heard regularly from May every week; he carried her last letter in his breastpocket at that moment (not the note which she had posted herself--that had not yet reached Collingwood Terrace), so that he was not starving for news of her. Nevertheless, he felt a wild temptation to cry out, « Tell me about her! Talk of nothing else!» But he answered composedly. «That was quite right; she ought, — of course, to have come to see you.»
"She only came once, " observed Martin.
«That was not her fault;» said his mother.
«She could not, as I told you all, make frequent journeys here--she could not command her time or her aunt’s servants; she goes out a great deal.»
"Her aunt lives for the world, you see, " said Owen apologetically.
"Oh, there is no reason why May should not enjoy her youth and all her advantages, " answered Mrs. Bransby softly; " slie is a very sweet, lovable creature--much too good for " Mrs. Bransby here checked herself, and stopped abruptly.
«Oh, mother! that’s all bosh!» cried Martin, flushing hotly. «I mean that notion of yours. Now, I ask you, Mr. Rivers, is it likely that May Cheffiington would think of marrying Theodore? Ah! you may well look flabbergasted! Anybody would who knew them both. You see, mother, Mr. Rivers takes it just as I did. You don’t think it likely, do yon, Mr. Rivers?»
Owen had recovered from the first startling effect of hearing those two names coupled together; but he was inwardly raging and lavishing a variety of the most unparliamentary epithets on Theodore.
"If you ask my candid opinion, I don’t think it likely, " he answered curtly.
«Of course not!» exclaimed the boy. « It’s only Theodore’s bounce; I told mother so.»
"Why, you don’t mean that Bransby has the confounded impudence to say "
"No, no, " interposed Mrs. Bransby. « Don’t let us exaggerate. Theodore has never made any explicit statement on the subject. But he meets May very frequently in society. He is constantly invited by Mrs. Dormer-Smith. They are thrown a great deal together. May has evidently become much more kind and gracious to him of late--for I remember when she used positively to run away from him! --and as for him, he is as much attached to her as he can be to any human being. I do believe that.»
«Attached your granny!» cried Martin, apparently unable to find a polite phrase strong enough to convey his deep disdain. « Theodore is much attached to number one, and that’s about the beginning and the end of his attachments!»
"Hush, Martin, " said his mother severely. «You are talking of what you don’t understand. And you know how much I dislike to hear you use that tone about--your brother.»
She brought out the word " brother " with an obvious effort. In truth, she had a repugnance to speaking, or even thinking, of Theodore as her children’s brother. But it was a repugnance for which she blamed herself.
"I think, " she added, « that you had better go to bed, Martin.»
The boy rose with an instant obedience, which had not always characterized him in the happy Oldchester days, and bent over his mother to kiss her.
"I’m very sorry. I did not mean to vex you, mother, " he whispered. « You’re not angry with me, are you?»
«I cant be angry with you, my darling boy. But I must do my duty. You know he would say, I was right to correct you.»
Martin lifted up his face cheerfully, with the happy elasticity of boyish spirits. « All right, mother. Good night. Good night, Mr. Rivers.»
"Good night, old fellow, " responded Owen, grasping the boy’s hand heartily. He felt very strongly in sympathy with Martin, just then.
Martin lingered. «May I ask just one thing, mother?» he said wistfully.
"You know we agreed not to tease Air. Rivers with our affairs immediately on his arrival, Martin, " .replied his mother. Then, unable to resist his pleading face, she said, « If it really is only one question, perhaps Air. Rivers would not mind?»
"What is it you want to know, Martin? Speak out, " said Owen.
"It’s about the question I asked in my letter, " replied Martin, blushing and eager. «Don’t you think I ought, to try and help mother? And don’t you think I might have a chance of earning something?»
"That’s two questions, " said Owen, with a smile. « But I’ll answer them both. To number one, yes, undoubtedly. To number two, perhaps; but we must have patience.»
«There, mother!» cried Martin, triumphantly turning his glowing face and sparkling eyes towards her. Then he shut the door, and rushed upstairs: his round young cheeks dimpled with smiles, and his heart so full of joyous hopes, that he was impelled to find some vent for his overflowing spirits by hurling his bolster at Bobby and Billy, who were sitting up in bed, broad awake. Thereupon there ensued smothered sounds of scuffling and laughter, mingled with the occasional thud of a bolster against the wall; until Phœbe, sharply rapping at the door, announced that unless Mr. Martin was in bed in*two minutes, she would take away the light, and leave him to undress in the dark. When the widow was alone with Owen she began to pour forth the praises of her eldest boy. She hoped Mr. Rivers did not think her selfish in letting the boy share so much of her cares and anxieties. But although only a child in years he was so helpful, so loving, so sensible — had such a manly desire to shield her and spare her! And then, after asking Owen’s advice about the boy, she added, naïvely--
«Only, please, don’t advise me to make a drudge of him. He is so clever, he ought to be educated. His dear father looked forward to his doing so well at school and college.»
"If I am to advise, really, " said Owen, « I ought first to understand the state of the case with as much accuracy as possible.»
Mrs. Bransby at once told him the details of her circumstances as succinctly as she could. There was a small sum secured to her, but so small as barely to suffice for finding them all in food. Theodore had made himself responsible for the rent during one twelvemonth. He had àlso (or so she had understood him) promised to send Martin to his old school for a couple of years. But it now appeared that his offer was limited to paying for Martin’s being taught at a neighbouring day school of a very inferior kind. And even this seemed precarious.
"I thought at one time, " said Mrs. Bransby, « that I might, perhaps, earn a little money by teaching. But I must do what I can to educate Ethel and Enid and the younger boys until they get beyond me. I fear I could not find time to go out and give lessons, even if I succeeded in getting an engagement. So I am trying to get some sewing to do. I can use my needle, you know, while I hear Ethel say her French lesson, and make Bobby and Billy spell words of two syllables.»
Poor Mrs. Bransby spoke with much diffidence of her plans and projects. She had a very humble opinion of her own powers, and was touchingly willing to be ruled and directed. Owen suggested that it might have been better for her to have remained in Oldchester, where she was among friends. But she answered that she had had scarcely any choice in the matter. It was Theodore who had decided that she was to remove to London. It was Theodore who had chosen that house for her. In the first days of her loss she had blindly accepted all Theodore’s directions.
"Perhaps I was to blame, " she said. « But I was so overwhelmed, and I felt so helpless; and it seemed right to listen to Theodore. But-- although 1 never say a harsh word about him to strangers, nor to the children if I can help it — I cannot pretend to you, who know us all so well, that he is kind to us. Martin resents his behaviour very much. I do my best, but it is impossible to make my boy feel cordially towards his half-brother.»
«Of course it is!» said Owen. Then he closed his lips. He would not trust himself to talk of Theodore at that moment.
It was a comfort to Mrs. Bransby to speak openly to a sympathizing listener, and one whom she could thoroughly trust. She talked on for a long time; and at length, looking at her watch, accused herself of selfishness in keeping Owen so long from the rest which he must need after his journey. As she returned the watch to her pocket, she said deprecatingly--
«Perhaps you think I ought not to possess so handsome a watch under the present circumstances? Theodore was quite displeased when he saw it, and said it ought to be sold. But, you see, I need some kind of watch; and this is an excellent time-keeper; and--and my dear husband gave it to me on the last birthday we spent together.»
She turned away to hide the tears that brimmed up into her eyes; and, going to a little side table, lit her chamber candle.
Owen rose from his chair. "Look here, Mrs. Bransby, " he said. "Of course we must have more talk together, and more time to consider matters; but it seems to me that Martin is right in wishing to earn something. Young as he is, it might be possible to find some employment for him which should bring in a weekly sum worth having. And as to his education--it has occurred to me that I could, at least, keep him from forgetting what he has learnt already; and, perhaps, coach him on a little further. An hour or two every evening, steadily occupied, would do a good deal. It would be a great pleasure to me to be able to do this small service for you. That is to say, « he went on quickly, in order to check the outburst of thanks which trembled on her lips, „ if you are good enough to allow me the advantage of continuing to occupy a room here. I hope you will be able to put up with me. I don’t think that Phœbe will want to throw a hot batter-pudding at my head.
But that may be my vanity! Good night. Don’t say any more now, please. We will think it over on both sides. I will smoke one more cigarette, if I may, before I turn in.“
He opened the door, and held it open for her. As she passed him, she paused an instant, and said in a low, trembling voice, „ God bless you!“
CHAPTER V.
правитьThe next morning’s post brought Owen May’s note. She had written it hurriedly--not so much from stress of time as under the influence of that kind of hurry which comes from thronging thoughts and eager emotions. The sight of her handwriting was a joyful surprise to Owen; and he wondered, as he tore open the cover, how she could have learned his arrival so quickly. But he found that she had written simply in the hope that he might get her letter as soon as possible, and without any knowledge of the fact that he was already in London.
The contents of it did not much disquiet him. She had something to say to him: he must come and speak with her as soon as possible after his arrival. She was safe and well, he knew; and, with that knowledge, he thought that he could defy fortune. As to urging him to go to her quickly--that`was, he told himself with a smile, a superfluous injunction. What need of persuasion to do that which he ardently longed to do?
He rapidly planned out the hours of his day. At ten o’clock he must be with Mr. Bragg in the City. He had received a telegram in Paris making that appointment. He would probably find duties to detain him there until the afternoon. Between two and three o’clock, however, he thought he could reach Mrs. Dormer- Smith’s house at Kensington. From what he knew of the habits of the household, he judged that May would be at home at that hour.
He had much to think of regarding the future. A momentous decision lay with him. Had Mr. Bragg’s offer of sending him to Buenos Ayres come a couple of months earlier, he might have accepted it. It was not, of course, a certain road to success; and it had many drawbacks--chief among them being banishment from England. But, as he had told Mrs. Dobbs, he was ready to face that if it were required of him, understanding that he who starts late in a race must needs run hard. But latterly he had come to think that it might not be best for May
that he should go; and to do what was best for her was the supreme aim of his life. He discovered from her letters that she was not happy and contented in her aunt’s house. The necessity of concealing her engagement was already painful and oppressive. How could she endure it for two years? Truly, she might announce it, and go back to Oldchester to her grandmother’s house (for Owen had more than a suspicion that the Dormer-Smiths would be very unwilling to keep her with them as the betrothed bride of Mr. Bragg’s clerk!)
But there were other objections. Theodore Bransby, Owen was inwardly convinced, was his rival. He might try to injure him in his absence. The absent are always in the wrong. Or Theodore might annoy May with persecutions. If he and May were to wait for each other, had they not better wait, at all events, in the same hemisphere? Owen knew very well that some money--a decent competency--was indispensable to his marriage. But that he might now reasonably hope to obtain in England. The balance of his judgment, the more he reflected on the situation, inclined the more decisively towards remaining.
Other considerations than what was due to May could not have inclined the scale one hair’s breadth in these deliberations. But when he thought over his last evening’s interview with Mrs. Bransby, it pleased him to believe that his stay, if he stayed, would be very welcome to her and hers.
He felt a profound and tender compassion for the widow. He admired her patience, and the simple way in which she tried to do hard duties; accepting them as matters of course. And he was filled with indignation against Theodore Bransby. To these sentiments may be added the sense that Mrs. Bransby relied on him; and the recollection of that day in the Oldchester garden, when he had solemnly promised to be a friend to her and her children at their need. All these were powerful incentives to help her and stand by her.
There was in Owen a somewhat unusual combination of heat and steadfastness. He seldom belied his first impulse--the mark of a rarely sincere character, swayed only by honest motives. The offer be had made last night to teach Martin he was not inclined to repent of in the „dry light“ of next morning. It was plain, too, that his contribution to the weekly income was a matter of serious importance to the family; --far more so than he had any idea of when he first proposed to board with them, although the offer had been made in the hope of assisting them. He turned over in his mind various projects on their behalf as he walked down to the City. It occurred to him that he might do well to speak to Mr. Bragg on the subject. It was even possible that Mr. Bragg might find some place for young Martin. Owen had a high opinion of his employer’s rectitude and good sense; and he thought him, moreover, a kindly disposed man. But he had no glimpse of the tenderness which was hidden under Mr. Bragg’s plain, unattractive exterior, nor of the yearning for some affection in his daily life, which sometimes made the millionnaire look back regretfully on the days when he and his comely young wife toiled together; and when he, Joshua Bragg, in' his fustian working suit, had been the dearest being on earth to a loving woman.
Mr. Bragg appeared that day at his place of business looking as usual. He was clean shaven, and soberly and appropriately attired. He was
attentive to the matter in hand, mindful of details, accurate, deliberate--all as usual. And yet, so subtle is the quality of the spiritual atmosphere which we all carry about with us, there was not a junior clerk in the place who did not feel that there was a cloud on Mr. Bragg’s mind, and did not wonder „ what was up with the governor.“
One wag opined that. „Old Grimalkin had caught him at last.“ By which irreverent phrase the profane fellow meant that the Most Noble the Dowager Marchioness of Hautenville had succeeded in arranging an alliance between Mr. Bragg and her daughter, the Lady Felicia. For it was an open secret in the office, and the theme of infinite jest there, that Lady Hautenville pursued this aim with an indomitable, and even ferocious, perseverance worthy of the Berseker race from which she professed to trace her descent. Her ladyship’s hired barouche might often be seen during the season, floating like a high-beaked ship of the Vikings on the busy tide of commercial life, and coasting down towards that plebeian shore of Tom Tiddler, where Mr. Joshua Bragg picked up so much gold and silver. She would willingly have made as clean a sweep of all his treasure as any piratical Scandinavian who ever carried off the peaceful wealth of Kentish’villages. Neither craft nor valour were wanting to her. She made ingenious excuses to see him: --sometimes she wanted to consult him as to the investment of non-existent sums of money; sometimes to engage his presence at some fashionable gathering, where he was, of course, peculiarly fitted to shine. She sent in to his office little» perfumed notes, directed by the fair hand of Felicia in Brobdingnagian characters. Felicia herself, bright-eyed and crowned with gorgeous bonnets--spoil gallantly wrested from some lily-livered West End milliner, who had not the courage to refuse her credit, --sat by her mother’s side, and smiled with haughty fascination on Mr. Bragg, whenever he could be coaxed forth to speak with their ladyships at the carriage door. And every creature in Mr. Bragg’s wholesale office, down to the sharp Cockney urchin who sprinkled and swept the floors, perfectly understood why Lady Hauten- ville did all these things, and watched her proceedings as a spectacle of very high sporting interest.
Thus it was that when the wag before-mentioned opined that " Grimalkin had caught the governor, " by way of accounting for Mr. Bragg’s low spirits, it was received with the benevolence due to a deserving old jest which has seen service. But when a younger man ventured to suggest--more than half seriously--that, u perhaps the governor was in love, " the suggestion was received with genuine hilarity, and the originator of it immediately took credit for having fully intended a capital joke.
Owen Rivers, arriving punctually, was shown into Mr. Bragg’s private room. There he was greeted with the invariable grave, « How do you do, Mr. Rivers?» And then, after a moment, Mr. Bragg added, « So you’ve got over punctual. I thought you might manage without an extra day in Paris. But you must have put your shoulder to the wheel to do it.» A speech expressive, in Mr. Bragg’s mouth, of very marked approbation.
Then Owen proceeded to report what he had done in Paris, and to lay letters and papers before Mr. Bragg; and for some time they attended to various matters of business. When these were over, Owen said--
«When could I speak to you about some affairs of my own?»
«Well, now, p’raps; if you don’t want to be long.»
«Half an hour?»
Mr. Bragg looked at his watch, nodded, and, leaning his head on his hand, prepared to listen with quiet attention.
Owen began by saying that he was inclined towards remaining in England rather than accepting the opportunity of going abroad; whereat Mr. Bragg looked thoughtful, but waited to hear him out without interruption. Then Owen went on to speak of Mrs. Bransby and her altered circumstances, and of his wish and intention to assist and stand by her.
When he ceased Mr. Bragg, having heard him with careful attention, said--
«The first point to be considered is your own position. Concerning the situation we spoke of, I think I can promise to keep you on as my-- what you might call business secretary. As to a private secretary, I don’t have much private correspondence, and what I have, I can pretty well manage myself. I should expect you to take a journey now and then into foreign parts
if necessary. Terms as before. But I tell you frankly, I see no immediate prospect of a rise for you. If you went to Buenos Ayres you might have a chance--only a chance, of course-- of getting into something on your own account. One 'ud be steady as far as it went; the other 'ud be like what you might call a throw of the dice at backgammon--chance and play. It’s for you to choose. With regard to Mrs. Bransby, I—of course Look here, Mr. Rivers, I’m a deal older than you--old enough to be your father --and I should like to give you a little word of advice, if I could do it without offence.»
«I shall take it gratefully, Mr. Bragg, whether I act upon it or not.»
"Oh! as to acting upon it, « said Mr. Bragg slowly; „ it’s a great thing to be sure that your advice won’t be picked up and pitched back at your head like a stone. Well, you must understand that I don’t mean any disrespect to Mrs. Bransby, who is an excellent lady, I’ve no doubt. I haven’t much acquaintance with her? though I have dined at her table. Her husband, Martin Bransby, I knew for years. I was his client, and, had reason to be well satisfied with him in all respects. So, you understand, my feeling is quite friendly. But I would just drop a word of warning. You’re a young man, and Mrs. Bransby, though she’s older than you are, is still a young woman. And what’s more, she’s a very handsome woman. And-: Ah, I see you’re making ready to shy back that stone, by-and-by. But just listen one moment. For you, at your age, to get entangled in that sort of engagement, and to undertake the charge of a ready-made family of hungry boys and girls, would be simply ruin. You’d repent it; and then she’d repent it because you did, and you’d all be miserable together; that’s all.“
Owen’s mouth was set, and his eyes sparkling with a rather dangerous look. But he answered quietly, „Thank you, Mr. Bragg. I am sure you mean well, or why should you trouble yourself to speak at all on the matter?“
Just so; I’m glad you see that.»
«But may I ask what put the idea of any-- any entanglement, as you call it, between me and Mrs. Bransby into your head?»
«Understand me, Mr. Rivers; I meant all in honour, you know.»
Owen winced. The very assurance was almost offensive, but he returned, « I spoke very stupidly and awkwardly; I’ll amend my phrase. I should have said, what put it into your head that I was likely to marry Mrs. Bransby?»
«Put it into my head? Well, when a young man feels a soft sort of compassion for a beautiful woman who--who throws herself a good deal on his sympathy, and looks to him for help and advice and all the rest of it, and when the young man and the beautiful woman have opportunities of seeing each other pretty constantly, wThy then I believe such a thing has been heard of in history as their falling in love with each other. It don’t need much ` putting into your head ' to see that when you’ve come to my years.»
"Are you quite sure, " persisted Owen, « that no suggestion of this kind was made to you by any third person? I have a particular reason for wishing to know.»
Mr. Bragg pondered. He had, in fact, heard Theodore’s hints and innuendos at the Dormer- Smiths, and although he was not consciously moved by them in what he had now said, there could be no doubt that the idea had been originally suggested to him by young Bransby and Pauline; Owen’s words to-day had merely revived those impressions. After a long pause, he answered--
«Well, I think I have heard it spoken of; but, if so, all the more reason for you to be cautious.»
«I thought so!» said Owen. " Spoken of by "
«Why, by Mrs. B.'s stepson for one; so you may suppose there was nothing said against the lady. Ней think it an uncommon good thing, I dare say; it would relieve him of a burthen. Hé might wash his hands of the family if she was to marry again.»
«Relieve him of a burthen!» cried Owen, starting up from his chair. « Have you any idea what he does for bis father’s widow and children, Mr. Bragg? Theodore Bransby is a liar. I know him. There’s nothing too base for him to insinuate against his stepmother, who is, I declare to God, one of the best and most innocent women breathing! Theodore has a grudge against her and her children--a jealous, petty, despicable kind of grudge; and he’s a mean-minded scoundrel!» He checked himself in walking furiously about the room, and turned to Mr. Bragg with an apology. «I beg your pardon, but I cannot talk coolly of that fellow.»
"I’m inclined to agree with you, and yet I wish I could think better of him; or rather, I wish he was somebody else altogether, " said Mr. Bragg enigmatically, thinking of May.
"Mr. Bragg, " said Owen, with a sudden inspiration, « will you come to Collingwood Terrace and see Mrs. Bransby? You will learn more about them all with your own eyes and ears in ten minutes than I could convey to you in an hour. You shall take them unprepared. If you would look in this evening about their tea-time you would find them all at home; it would be a kind and natural act on your part, and would need no explanation. Do come.»
"Well, yes; I will, " answered Mr. Bragg. «Perhaps I ought to have done so before. Any way, I’ll come; just put down the address.»
«Thank you. Shall I write those Spanish letters now?»
«Ah! you’d better. Mr. Barker, there, will give you a seat for the present in his room.»
And so they parted.
Mr. Bragg was by no means re-assured as to
his secretary being in considerable danger from the widow’s fascinations. He remarked to himself that Rivers had not said, one word explicitly denying any attachment between them, but he felt a new bond of sympathy with Rivers. It was agreeable to meet with such thorough fellow-feeling about Theodore Bransby. Perhaps a mutual dislike is a stronger tie than a mutual friendship, because our hatreds need more justifying than our affections.
By the time Owen’s business was transacted, and he had eaten some food at a neighbouring chop-house, it was past two o’clock, and then he set out for Mrs. Dormer-Smith’s house on foot. It was a long way off, but it seemed to him more tolerable to walk than to jog along on the top of an omnibus, or to burrow underground in the crowded railway. In his impatient and excited frame of mind the rapid exercise was a relief.
It was barely three o’clock when he reached the house in Kensington. The servant who opened the door murmured something in a low voice, about the ladies not receiving visitors in consequence of a family affliction. Being further interrogated, he believed that Mrs. Dormer-
Smith’s cousin, Lord Castlecombe’s son, was dead.
"Tell Miss Cheffington that I am here, " said Owen. « Give her this card, and say I am waiting to see her.»
His manner was so peremptory that, after a brief hesitation, the man took the card, and ushered Owen into the dining-room to wait. The room was dimmer than the dim wintry day without need have made it, by reason of the red blinds being partly drawn down, and filling it with a lurid gloom.
The servant had not been gone many seconds before the door opened, and a rather pale face, not raised very high above the level of the floor, peeped into the room. The eyes belonging to the face soon made out Owen’s figure in the dimness, and a childish voice said, in a subdued and stealthy tone, « Hulloa!»
«Hulloa!» returned Owen, in a tone not quite so subdued, but still low; for there was a general hush in the house which would have made ordinary speech seem startling.
«Do you want May?» asked the child.
«Yes; I do.»
«I heard you tell James to give her your card. Who are you?»
«I’m Owen. Who are you?» replied Owen, listening all the while for the expected footfall.
«I’m Harold.»
Upon this, a second rather* pale face, still nearer to the ground, peeped in at the door; and a second childish voice piped out faintly, « And I’m Wilfred.» Then the two children marched solemnly into the room, shutting the door behind them, and stared at Owen with judicial gravity.
"May’s my cousin, " said Harold, after contemplating the stranger for a while in silence.
"And May’s my cousin, too, " observed Wilfred.
"I’m fond of her, " pursued Harold.
«So am I,» exclaimed Owen, walking across the room impatiently. «But why doesn’t she come? Where is she? Do you know?»
"Yes, " replied Harold, with deliberation; « I know.»
«What can that man be about? He can’t have given her the message!» said Owen,, speaking half to himself, his nervous impatience rising with every minute of delay.
Harold looked profoundly astute, as he answered, with a series of emphatic nods, « No; he didn’t. lie took the card to Smithson; and I know what Smithson will do; she’ll read it first herself, and then she’ll take it to mamma, and then perhaps mamma will tell May--if you’re a--what is it? --a proper person. Are you a proper person?»
"I say, « said Owen suddenly, „ will you go and fetch May? Tell her Owen is here waiting. Do go, there’s a good boy!“
„Is May fond of you?“ inquired Harold hesitating.
„May will be pleased with you if you go and fetch her. Run! Be off at once now--quick!“
After one searching look at Owen’s face, the child disappeared swiftly and silently. In less than two minutes a light footstep was heard descending the stairs at headlong speed. The door opened, and May, almost breathless with haste and surprise, half stumbled into the dark room, and he caught her in his arms.
„Is it really you?“ she exclaimed, looking up at him with one hand on his shoulder, and the other pushing back the hair from her forehead.
Owen took the hand which rested on his shoulder, and pressed it to his lips. „ It is very really I,“ he said, with his eyes fixed on her face in a tender rapture.
„It seems like a dream! So unexpected!“
„Unexpected! Why, you summoned me, and of course I am here!“
„Yes, it really does seem as if my note had been a spell to bring you across the seas.“
„`Over seas, over mountains,
Love will find out the way!“
It doesn’t alter that truth, that I happened to arrive in England only last night.»
"Only last night! How strange it seems! And you never let me know "
«Darling, by the time it was quite certain what day I should be in England, a letter would not have outstripped me. I got my orders by telegram. Oh, my love, what a long, long time it seems since I looked on your dear face!»
«Tell me all about yourself, Owen. I want to hear everything.»
«So you shall. ' But you must explain first the meaning of your note. Tell me now--sit down here--what has happened?»
«1 have so many things to say, I scarcely know where to begin!»
«Begin with what was in your mind when you wrote that note.»
May sat down close to him, and began in a low voice, little above a whisper, and with some confusion, to narrate the story of Mr. Bragg’s wooing, and its effect on her aunt and uncle. As he listened, Owen’s face expressed the most unbounded amazement.
«Oh, it can’t be!» he exclaimed. «It’s impossible! There must be some mistake!»
May laughed, though the tears were in her eyes. " You are not very civil, " she said. « Nobody else seemed to think it impossible.»
«But old Bragg!» repeated Owen incredulously.
"Perhaps he was temporarily insane, but I really think he meant it, " answered May, blushing so bewitchingly, that Owen could not resist the temptation to kiss the glowing cheek so close to his lips.
At this point, Harold called out in a resolute tone, « You mustn’t kiss May.»
The lovers started. They had forgotten the children--had forgotten everything in the world except each other. But the two little boys had followed May into the room, and had been witnessing the interview in dumb astonishment. It was characteristic that they now held each other by the hand, as though seeking support from union, in the presence of this stranger, who might, they instinctively felt, turn out to be a common enemy.
«Halloa!» said Owen. « Here’s another rival. Their name seems to be Legion.»
"It was Harold who told me you were here, " said May.
"Yes; I sent him to fetch you, " answered Owen. Then he added ungratefully, « They might as well be sent off now, mightn’t they?»
«Oh, let them stay. There are no secrets now. At least, I hope you will agree with me that we ought to say out the truth. Come here, Harold and Wilfrid. You must love Owen, for my sake.»
Harold advanced and stood in front of them.
"I say, " he said, with a curious look at Owen, « I’m going to marry May when I grow up.»
«Are you? That’s a little awkward.»
«Why is it a little awkward?» demanded Harold gravely.
«Well, because, to tell the truth, I was rather hoping to marry her myself.»
The child 'had evidently intended to draw forth this explicit statement, for he looked full at Owen, and said doggedly, « I just thought you were!» Then he suddenly turned away and hid his face on May’s lap. Upon which Wilfred, conscious of a cloud in the air, began to cry softly.
«Don’t be angry with them, poor -little fellows!» said May, checking some manifestation of impatience on Owen’s part. Then she coaxed the children, and soothed them, and the childish emotion, brief though poignant, soon passed. And at length Harold lifted up his face, and, after a short struggle, said--
«I will shake hands with him, if you like, but I won’t love him--not if he kisses you.»
"All right, old fellow, " said Owen, taking the child’s hand. «I sympathize with your feelings.»
Wilfred, of course, put out his small paw to be shaken like his brother’s, and peace once more reigned.
May then hurriedly--for she knew not how long they might remain uninterrupted--repeated what Clara Bertram had told her of her father’s marriage; and, lastly, she spoke in terms of deep affection and gratitude of " Granny’s " generosity. But on this point, as we know, Owen was already informed.
All that he now heard strengthened and justified the strong inclination he already felt to abandon the idea of Buenos Ayres and to remain in England at all costs. With her father more completely cut off from his family than ever by this new marriage, her aunt hostile, her uncle, to say the least, dissatisfied, and sure to oppose her engagement when it should be announced, and no one friend in the world to rely upon except her grandmother, May’s position would be very desolate if he, too, were far away on the other side of the world. Mrs. Dobbs was the trustiest and most devoted of parents, but she was old; and, moreover, she would have no power to insist on keeping. May with her should her father take it into his head to decide otherwise. No; he must and would remain at hand to protect and watch over her. These were the sole considerations which decided him to come to this resolution then and there. But as soon as he had taken his resolution the thought arose pleasantly in his mind that it would bring some, cheerfulness into the household at Collingwood Terrace, and he expressed it' impulsively by saying all at once--
«I have made up my mind, darling, to stay in London. Poor Mrs. Bransby will be overjoyed. She is in such need of some one to stand by her.»
May felt a little chill, like the breath of a cold wind. In the first warm delight of seeing her lover again, all the lurking jealousy, which she hated herself for feeling, but which was alive in spite of her hate, had been forgotten. But his words revived it. « Is she?» she answered.
«Oh yes; I have not had time to tell you-- haven’t even begun to say the thousand things I want to say to you.»
«You could not have written them, I suppose?» said May, withdrawing her chair slightly from its close proximity to his, and thereby allowing Harold, who had been watching for this opportunity, to wedge himself in between them.
«No; I could not have written all about her, because I have only just heard many of the details.»
«All about ` her '? You mean about Mrs. Bransby?»
"Of course. Poor soul, she has been so harshly, so cruelly treated! Theodore’s conduct is "
"You know I have no partiality for him, " interrupted May. « But I think you are a little unjust, or at least mistaken, in this instance. Theodore Bransby has done a great deal for his stepmother.»
«Done a great deal for her! Good Heavens, my dear child, you can’t conceive with what meanness he treats her! It’s dastardly. A woman who was so idolized, so tended, so petted And what a sweet creature she is!
And as lovely as ever! Her sorrows seem only to have spiritualized her beauty.»
"Yes, " said May. And the dry monosyllable cost her a painful effort to utter it. Perhaps the constraint of her tone, the deadness of her manner--naturally so warm and cordial--would have aroused Owen’s surprise, and led to an explanation. But they were interrupted here by the door being thrown open, not violently, but very wide open, and the appearance of Mrs. Dormer-Smith on the threshold.
CHAPTER VI.
правитьEven in the moment of her first dismay, that admirable woman Pauline Dormer-Smith was true to the great social duty of keeping up appearances. She turned her head over her shoulder to James, who was hovering uneasily in the background, and said softly, " Oh yes; it is Mr. Owen Rivers. That is quite right « — as if Mr. Owen Rivers’s presence were the most natural and welcome thing in the world. Then, shutting the door on James and on society, she advanced towards the two young people, who had risen on her entrance, and said, with a kind of reproachful feebleness, conveying the impression that she was reduced to the last stage of debility, and that it was entirely their fault, 661 had scarcely credited the footman’s statement that you were here having a private interview with my niece, Mr. Rivers. He tells me that
lie informed you of the family affliction which has befallen us. Under the circumstances, you must allow me to say that I think you have shown some want of delicacy, in insisting on being admitted.»
May glanced at Owen, but as he did not speak on the instant, she did. She took her aunt’s passive fingers in her own, and said, " Aunt Pauline, he had a right to insist on seeing me, because "
"Excuse me, May, " interrupted Mrs. Dormer- Smith, waving the girl off, « I beg you will go to your own room; I will speak with this gentleman.»
Her tone would have suited the announcement that she was prepared to undergo martyrdom; and she sank into a chair in an attitude of graceful exhaustion.
"No, Aunt Pauline, I cannot go away until I have spoken, " cried May pleadingly. « Please to hear me. I wished to tell you the truth long ago, but I was bound by a promise; now we are both agreed that it is right to speak out, are we not?» she said, looking across at Owen. It seemed to her that he was less eager to claim her, less proud of her affection, less ardently loving, than her imagination had pictured him. There was something in the quietude of his attitude which depressed and mortified her; it was like--almost like indifference. An insidious jealousy was discolouring everything which she looked on with her « mind’s eye.» It is not always a sufficient defence against a poison of that sort to have a noble, candid nature, any more than it is a sufficient defence against foul air to have sound, healthy lungs; it will fasten sometimes on the worthiest qualities: a humble opinion of ourselves, a high admiration for others. The hinted slanders which May had heard had aroused no baser suspicion in her than that Owen perhaps did not love her so entirely as he at first had fancied--that his sympathy and compassion and admiration for Louisa Bransby were strong enough to compete with his attachment for her, And she knew by her own heart that if this were so his love was not such a love as she had dreamed of--not;such a love as she had given to him. And yet all the while she was struggling against the influence of this subtly-penetrating distrust, and trying to shake it off, like an ugly dream.
"I am engaged to marry Owen Rivers, " she said abruptly, after a pause which lasted but an instant, but which had seemed long to her.
«No, no; I must beg you to retire. I cannot hear this sort of thing, „ returned her aunt, waving her hand again, and turning away her head. “ You, at lea&t, must understand, Mr. Rivers, that it is entirely out of the question. How you can have entertained so preposterous an idea I cannot imagine. You* must have seen something of the world, I presume? You ought to be able to perceive that--but, in short, the thing is preposterous, and cannot be seriously discussed for a moment.»
May Cheffington’s blood was rising. "I do not intend to discuss it, " she said haughtily.
"Dearest, since your aunt addresses me, let me reply to her, " said Owen. He spoke in a quiet tone, although inwardly he was excited and indignant enough. « I must tell you, Mrs. Dormer-Smith, that we are neither of us acting on a rash impulse. We have been parted for more than three months, during which time May has been free to give me up without breaking any pledge, or incurring--from me, at least --any reproaches. If she had wavered--if she had found that she had mistaken her own feelings--she was free as air. I should have made no claim, and laid no blame, on her.»
«Made no claim on her!» repeated Mrs. Dormer-Smith. Then she laughed the low laugh which, with her, indicated the very extremity of provocation. « Oh, really! Ha, ha, ha! This is too monstrous. The whole thing appears to me like insanity.»
"To marry without loving--that appears to me like insanity, " said May scornfully.
«May! I beseech you! Really, in the mouth of a young girl of your breeding that sort of thing is inconceivable—I am tempted to use a harsher word. This then, is the reason why you have rejected one of the most brilliant prospects! Are you aware, Mr. Rivers, that this school-girl nonsense has prevented „
She caught herself up hastily, and changed her phrase--“ might have prevented Miss Cheffing- ton from obtaining one of the most splendid establishments in England?»
«Aunt Pauline!» cried May with hot indignation. « How can you say so? I would never have thought of marrying Mr. Bragg, even if Owen had not existed!»
"But apart from that, " pursued Mrs. Dormer-Smith, ignoring the interruption, « your pretensions would have been quite inadmissible. You have heard of the death of my poor cousin Lucius. You had probably calculated on it. I do not mean to bring any special accusation against you there. Of course, in the case of a person of poor dear Lucius’s social importance all sorts of calculations were made by all sorts of people. My brother Augustus is now the next heir to the family title and estates. Under these circumstances I leave it to your own good sense to determine whether he is likely to consent to his daughter’s marrying--really I am ashamed to speak of it seriously! --a person who, in however praiseworthy a manner, is filling the position of a hired clerk!»
This shaft fell harmless, since both May and her lover were honestly free from any sense of humiliation in the fact of Owen’s being a hired clerk, and sincerely willing to accept that position for him.
Owen answered calmly, «You can probably judge far better than I, as to what your brother is likely to think on that subject.» Then turning towards May, he said, « I think, my dearest, that you had better leave your aunt and me to speak quietly together. You have been sufficiently pained and agitated already. You look quite pale! Go, darling, and leave me to speak with Mrs. Dormer-Smith.»
«Agitated!» echoed that lady. «We have all been sufficiently agitated. What I have endured from pressure on the brain is unspeakable. Certainly you had better go away, May, I have said so several times already.»
May walked slowly to the door. " I will do as you wish, " she said to Owen.
«You see I am right, dear, do you not?»
«Yes; I suppose so.»
The listlessness of her tone, he interpreted as a sign of her being weary and over-wrought. And, in truth, it was partly due to that cause.
As she moved across the room, two little figures crept out from a dark corner, behind an armchair, and followed her.
«Good gracious!» cried Mrs. Dormer-Smith faintly. « What is that? Have those children been here all the time?» She always spoke of Harold and Wilfred as " those children, " in a distant tone as though they were somebody else’s intrusive little boys. On this occasion, however, she did not altogether disapprove of their presence. It was certainly less incon- venable that they should have been known by the servants to be present at the interview, than if May had been without even thaï small amount of chaperonage. She had no idea that it was Harold who had brought about the interview, or he might not have got off so easily!
"Go away, little boys, « she said, in her sweet, soft voice. ` 6 Go away upstairs. Cannot Cecile find some lessons for you to do? You really must not prowl about this part of the house in the afternoon.»
The children trotted after their cousin willingly enough. They never wished to stay with their mother.
"We shall meet again soon, my dear one, " whispered Owen, as he opened the door. And then, with Mrs. Dormer-Smith’s eyes fixedly regarding him, he took May’s cold little hand in his own, and kissed it, before she passed out.
Pauline observed his demeanour with an unbiassed judgment. She would, in the cause of duty, willingly have had him kidnapped and sent off to New Caledonia at that moment. But she said to herself, « He has the manner of a gentleman. It is most disastrous!» For she felt that this circumstance increased her owû difficulties.
"Now, Mrs. Dormer-Smith, " said Owen, when the door was shut, «I can answer you with more perfect frankness than I should have liked to employ in May’s presence. You were so kind as to say that you would leave it to my good sense to determine whether Captain Cheffington was likely to consent to my marriage with his daughter. My answer is quite simple. I do not intend to ask his consent.»
«You do not intend--to ask--his consent?» ejaculated Pauline, leaning hack in her chair, and, in the extremity of her astonishment at this young man’s audacity, letting fall a handscreen which she had been using to shield her face from the fire.
Owen picked it up and restored it to her before repeating, « No; I do not intend to ask his consent.»
"And do you hope to persuade my niece to disregard her father’s authority? --Not to mention other members of the family who have a right to be heard!
«There is only one member of the family who has a right to be heard--Mrs. Dobbs. And her consent I hope I have obtained.»
Pauline was for the moment stricken speechless by hearing Mrs. Dobbs mentioned as a member of the family. " The family I " Good heavens, what was the world coming to? She pressed her hand to her forehead with a bewildered look.
Owen went on resolutely. «As to parental authority--Mrs. Dormer-Smith, your brother has abdicated all parental authority over May.- He abandoned her--pardon me, I must use that word; for it is the only one which expresses what I mean--when she was a young, motherless child. He went away to his own occupations, or pleasures--any way, he went to live his own life in his own way, utterly careless of May’s welfare and happiness. You may tell me that he was sure of her finding the tenderest treatment under her grandmother’s roof. He was not sure of it; for he never troubled himself to consider the question. But if he had been sure, he had no right to leave his child as he did. At any rate, having done so, it is too late to pretend that she is morally bound to consider his wishes.»
Pauline put her handkerchief to her eyes. "My poor brother Augustus is much to be pitied, « she murmured.» Allowances must be made for a man in his position. That unfortunate marriage "
"I have never been told, " said Owen, « that Miss Susan Dobbs seized upon Captain Cheffington and compelled him by main force to marry her. And--judging from what I know of her mother and daughter—I should think it unlikely.»
"Oh, one understands that sort of thing, " returned Pauline, with languid disdain. «A young woman in her class of life is not to be judged by our standards. No doubt she thought herself justified in doing the best she could for herself.»
«It strikes me that she did very badly for herself--lamentably badly. I do not wish to say anything needlessly offensive, but we are in the way of plain speaking, and I must point out to you that so far from any consideration being due to your brother, he is--from the point of view of an honest man wishing to marry May с--a person to be decidedly ashamed of. There are in the city of Oldchester, his late wife’s native place, many tradesmen, and even mechanics, who would strongly object to connect themselves by marriage %with Captain Cheffington.»
To say that Mrs. Dormer-Smith was astonished by this speech would be but faintly to express her sensations. She was bewildered. She had often heard Augustus severely blamed. She had been compelled to blame him herself. Of course he ought not to have thrown away his career as he had done. They had agreed as to that. But all this blame had assumed that Augustus had chiefly injured--firstly, himself; and in the second place, and more indirectly, the whole Cheffington family.
Persons who live exclusively in any one narrow sphere are apt to have a strange simplicity, or ignorance, as one may choose to call it, as to large sections of their fellowcreatures outside that sphere. And in no class is that kind of naivete more commonly found than in the class to which Mrs. Dormer-Smith belonged, where it is often intensified by the conviction that they possess what is called "knowledge of the world " in a supreme degree.
It was far too late in the day to bring much enlightenment to Mrs. Dormer-Smith. Owen’s words merely struck her mind with a shock of wonder and dismay, and then glanced off again. The impression of having received a shock, however, did remain with her, and made her as resentful as was possible to her placid nature. In speaking of Mr. Rivers afterwards to her husband, she said--
«1 believe him, Frederick, to be a Nihilist.»
But for the present her mind was concentrated on the aim of breaking off what Owen chose to call his engagement to her niece, and she was not to be turned aside from it. She addressed herself to argue the case with Owen. In argument she possessed the immense advantage--if it be an advantage to reduce one’s adversary to silence--of supposing that the statement of any one truth on her part was a sufficient answer to any other truth which might be advanced against her. As, for instance, when Owen insisted on Captain Cheffington’s having forfeited all moral claim to May’s duty and affection, she replied that it was a dreadful thing to set a child against a parent; and when Owen denied the right of May’s relatives to prevent her from making a marriage of affection,
she retorted that Mr. Rivers came of undeniably gentle blood himself, and ought to understand her (Mrs. Dormer-Smith’s) strong family feeling.
But when even this powerful kind of logic failed to make any impression on Owen’s obduracy, she changed her attack, and inquired what he was prepared to offer to her niece, in exchange for the magnificent prospect of being Mrs. Joshua Bragg, with settlements and pin- money such as every duke’s daughter would desire, and very few dukes' daughters achieved*
"But, my dear madam, " said Owen, « why speak of that alternative when May has assured you, in my presence, that nothing would induce her to marry Mr. Bragg?»
«Oh, Mr. Rivers, I am surprised you know so little of the world! May is a mere child: peculiarly childish for her age. Besides, even supposing she definitively rejected Mr. Bragg, there will be other good matches open to her now. The death of my poor cousin Lucius has made a vast difference in all that, as you must be well aware.»
«To me, Mrs. Dormer-Smith, it has made no difference. May is herself. That is why I love her. She is not in the least transfigured, in my imagination, by being the daughter of a man who may, or may not, be Lord Castlecombe at some future day!»
"Oh, " said Mrs. Dormer-Smith, shaking her head with the old plaintive, air, « you need not entertain any doubts as to my brother’s succession. He is the next heir. And the estates-- at least the bulk of them--are entailed.»
«Good heavens!» cried Owen, in despair, « can you not understand that I care not one straw whether they are entailed or not? That I would proudly and joyfully make May my wife--she being what she is--if her father trundled a barrow through the streets?»
Whether Mrs. Dormer-Smith could, or could not, understand this, at any rate she certainly did not believe it. She merely shook her head once more, and said softly--
«I think you ought to consider her prospects a little, Mr. Rivers. It appears to me that your views are entirely selfish.»
This seemed very hopeless. With a last effort to come to an understanding, Owen took refuge in a plain and categorical statement of facts. He had loved May when she was penniless. So far as he knew, she was so still. He hoped to be able to offer her a modest home. She had not been accustomed to luxury or show --the season in London having been a mere episode, and not the main part of her life. Absolute destitution they were quite secure from.
He possessed one hundred and fifty pounds a year of his own. (Pauline gave a little shudder at this. It positively seemed to her worse than nothing at all. With nothing certain in the way of income, a boundless field was left open for possibilities. But a hundred and fifty pounds a year was a hard, hideous, circumscribing fact, like the bars of a cage!) He was receiving about as much again for his services as secretary. Moreover, he had tried his hand at literature, not unsuccessfully. He had earned a few pounds by his pen already, and hoped to earn more. That was the state of the case. If May, G-od bless her! were content with it, he submitted that no one else could fairly object.
Mrs. Dormer-Smith rose from her chair, to signify that the interview was at an end. Indeed, what use could there be in prolonging it?
"I confess, " she said, « you have astonished me, Mr. Rivers. If May--an inexperienced young girl not yet nineteen--is content, you think no one else has a right to interfere! At that rate, if she chose to marry the footman, we must all stand by without raising a finger to prevent it. That is, certainly, very extraordinary doctrine.»
Owen drew himself up, and looked full at her with those blue eyes, which could shine so fiercely upon occasion as he answered--
«I have already admitted the right of one person to be consulted about May’s future: — the benevolent, unselfish, high-minded woman, who befriended her, and cherished her, and was a mother to her, when she was deserted by every one else. As to her marrying the footman--it is clear, madam, that she might have married the hangman, for all the effort you would have made to prevent it, until Mrs. Dobbs bribed you to take some notice of your niece I But in marrying a Rivers of Riversmead I need not, I suppose, inform you that she will confer on you the honour of a connection with a race of gentlemen compared with whom--if we are to stand on genealogies--half the names in the Peerage are a mere fungus-growth of yesterday.»
It was the first word he had. said to her which was less than courteously forbearing. And it was the first word which gave her a momentary twinge of regret that his suit was altogether inadmissible. She contrasted his bearing with that of May’s two other' wooers: --bransby the smooth, and Bragg the unpolished; and she said to herself with a sigh, that there was no doubt about this young man’s pedigree, and that« bon sang ne peut mentir.» But not therefore did she flinch from her position. She answered him in the same words she had used years ago to her brother, in that very room.
«It will not do, Mr* Rivers. I assure you, it will not do!»
Then she bent her head with quiet grace, and moved to go away.
«One instant, Mrs. Dormer-Smith!» Owen said, following her to the door of the diningroom. «I wish, if you please, to speak with May again before I go away.»
«Impossible. I cannot, compatibly with my duty, consent to your seeing her now, or at any future time.»
«Am I to understand that you forbid me your house?»
«If you please. Unless, indeed, you consent to come in any other character than as my niece’s suitor. In that case it would give me great pleasure to receive you as I have done before.»
lie stood looking at her rather blankly. The position was undeniably awkward. It was impossible--for May’s sake, if from no other consideration--to make a scene of violence, and insist upon seeing her. And, even if he did so, Mrs. Dormer-Smith might still resist. She was mistress of the situation so far. Even in his vexation and perplexity, the ludicrous side of the affair struck him.
"Well, " said he, after a moment, taking up his hat, « I cannot intrude into your house against your will. Our only resource must be to meet elsewhere. I warn you we shall do so. Of course, it is idle to suppose that you have the power to keep us apart.»
Mrs. Dormer-Smith shook her head, and repeated with gentle obstinacy, « It will not do, Mr. Rivers. I really am very sorry, but it will not do.»
«War, then, is declared between us?»
«Oh, I hope not! I trust you will think better of it, „ she said in a mildly persuasive tone, as though she were suggesting that he should leave off tea, or take to woollen clothing. “1, at least, have no warlike intentions, Mr. Rivers; for I am going to ask you to do me a favour. Be so very kind as to wait until I ring, and let my servant show you out in a civilized manner. It is quite unnecessary to publish our differences of opinion to the servants' hall.»
Accordingly she rang the bell, and, when James appeared, said sweetly, in an audible voice, « Good-bye, Mr. Rivers.» Whereupon Owen made her a profound bow, and departed.
As he passed through the hall, he looked about him wistfully in the hope that May might be lingering near--might possibly be looking down from the upper part of the staircase. But she did not appear. The house was profoundly silent. James stood waiting with the door in his hand. There was no help for it. He strode away with various conflicting feelings, thoughts, projects, and hopes struggling in his mind--of which the uppermost at that special moment was a strong inclination to burst out laughing.
It was not until Owen had nearly reached Collingwood Terrace that the thought struck him, « What if Mr. Bragg should withdraw his countenance from him, and dismiss him from his employment, when he learned that he was betrothed to May?»
The idea of Mr. Bragg in the light of a rival disconcerted and confused all his previous conceptions of his employer. At the first blush it had appeared ludicrous--incredible; but, on reflection, there was, he found, nothing so extravagant in it. Mr. Bragg had a right to seek a wife to please himself; he was but little past middle life, after all; and as to the disparity in years between him and May, that was certainly not unprecedented. He had taken his rejection well, and manfully--even with a touch of chivalry; but he might not, any the more,
be disposed to continue his favour towards Owen when he should discover the state of the case. He might even suspect that there had been some kind of plot to deceive ` him! That was a very uncomfortable thought, and sent the blood tingling through Owen’s veins.
There was clearly but one thing to be done-- to tell Mr. Bragg the truth at all hazards. As he walked along the pavement within a few hundred yards of Mrs. Bransby’s door, he reflected that the revelation would come better and more gracefully from May than from himself he was not supposed to be aware of what had passed between May and Mr. Bragg--it was best that he should still seem to ignore it. He had a sympathetic sense that Mr. Bragg’s wounded feelings might endure May’s delicate handling, while they would shrink resentfully from any masculine touch.
Owen regretted now more than ever that he had not seen May again before leaving her aunt’s house; they had had no time to consult together, or to form any plan of action for the future. Their interview seemed, in Owen’s recollection, to have passed like a swift gleam of light in a sky over, which the clouds are flying.
(It had, in sober fact, lastéd above half an hour before Mrs. Dormer-Smith’s appearance on the scene.) And now he was forbidden the house! * Forbidden to see her! And yet he told himself over and over again that he could not have acted otherwise than he had acted at. the time. Well, it was too absurd to suppose that she could be treated as a prisoner. They must meet soon, and meanwhile there was a penny post in the land, and her letters, at least, would not be tampered with. He would write to her the moment he got home; she would receive his letter the next morning, and by that same afternoon she could put Mr. Bragg in possession of the fact of her engagement.
And after she had done so
The " afterwards " seemed hazy, certainly. But at least there was no doubt as to the plain duty of both of them not to keep their engagement any longer secret from Mr. Bragg. It was a comfort to see clearly the right course as regarded the steps immediately before them. For the rest--they had youth and hope, and they loved each other!
Owen let himself into the house with his latch-key, and went straight to his own room to write to May. When the note was finished, he took it out and posted it, and then proceeded to the sitting-room.
The table was spread for tea; all the tea equipage bright and glistening as cleanliness could make it. A cheerful fire burned in the, grate. Bobby and Billy, seated side by side on a couple of low stools in one corner, were occupied with a big book full of coloured pictures. Ethel was sewing. Martin stood leaning against the mantelpiece close to his mother’s arm-chair. And in a chair at the opposite corner of the hearth sat Mr. Bragg, with Enid on his knee!
When Owen entered, Mr. Bragg said, «Well, Mr. Rivers, you see I’ve found my way to Mrs. Bransby’s. I ought to have come and paid her my respects before now. But you know I’ve had my hands pretty full since I came back to England.»
Something in his tone and his look seemed to convey a hint to be silent as to their conversation of that morning; and accordingly Owen made no allusion to it.
«It is so pleasant to see an Oldchester face is it not?» said Mrs. Bransby.
"Some Oldchester faces, " returned Owen, laughing. Then he said, « Well, Enid, have you not a word to say to me? Won’t you come and give me a kiss?»
Miss Enid, who was a born coquette, and who was, moreover, greatly interested in Mr. Bragg’s massive watch-chain and seal, replied with imperious brevity, « No; don’t want to.»
Mr. Bragg looked down gravely on the small creature, and then up at Owen, as he said--half shyly, and yet with a certain tinge of complacency, « Why, she would come and set on my knee, almost the first minute she saw me.»
"Perhaps you had better get down, baby, " said Mrs. Bransby. «I am afraid she may be troublesome.»
"Troublesome? Lord, no! Why, I don’t feel she’s there, no more than a fly. Let her bide, " said Mr. Bragg.
"Ah, I know what she is: --she’s fickle, " observed Owen, drawing up his chair.
«Not pickle!» declared Miss Enid, with great majesty.
«Yes, you are! False, fleeting, perjured Enid!» said Owen.
He was delighted to perceive that the little
home and its inmates had evidently made a favourable impression on Mr. Bragg. Observing that gentleman in the new light of May’s revelation, he saw something in his face which he had not seen there before: --a regretful, faraway look, whenever he was not speaking, or being spoken to. It was wonderfully strange? certainly, to think of him as May’s wooer! And yet not absurd, as it had appeared at first. In Mr. Bragg’s presence, the absurdity, somehow, vanished. The simplicity and reality of the man gave him dignity. Owen even began to feel something like a vague and respectful compassion for Mr. Bragg; and every now and then the peculiarity of their mutual position would come over him with a fresh sense of surprise.
"We have been having a little conversation, Mrs. Bransby and me, about her boy here, " said Mr. Bragg, glancing across at Martin, who coloured, and smiled with repressed eagerness. Mr. Bragg continued to observe him thoughtfully. «He tells me he wants to help his mother; and he’s not afraid or ashamed of work, it seems.»
«Ashamed!» broke out Martin. « No, I hope I ain’t such a cad as that!»
"Martin! cried his mother anxiously. Shê was nervous lest he should give offence.
But Mr. Bragg answered with a little nod, which certainly did not express disapprobation, " Well, the boy’s about right. To be ashamed of the wrong things, does belong to--what you might call a cad. I expect, " pursued Mr. Bragg musingly, « that if: we could always apply our shame in the right place, we should all of us do better than we do.»
«1 suppose I dare not offer you any tea at this hour?» said Mrs. Bransby gently. « You have not dined, of course.»
«Well, no; not under the name of dinner, I haven’t! But I ate a hearty luncheon; and I believe that’s about as much dinner as I want; to do me any good, you know. I’ll have a cup of tea, please.»
Mrs. Bransby certainly felt no misapplied shame as to the humbleness and poverty of her surroundings; and was far too truly a gentlewoman to think of apologizing for them. Ethel, who was growing to. be quite a notable little housewife, quietly fetched another cup and saucer from the kitchen; and that was all the difference which Mr. Bragg’s presence made in the ordinary arrangements.
Enid insisted on having her high chair placed close to Mr. Bragg at table; and, but for her sister’s watchful interposition, she would have demonstrated her sudden affection for him by transferring sundry morsels of bread-and-butter which she had been tightly squeezing in her small fingers from her plate to his, with the patronizing remark, « Oo have dat. I can’t eat any more.»
While the meal was still in progress there came a knock at the street door. It was a very peculiar knock; consisting of two or three sharp raps, followed by one solemn rap, and then--after an appreciable interval--by several more hurried little raps, as if the hand at the knocker had forgotten all about its previous performances, and were beginning afresh.
«Who can this be?» said Mrs. Bransby, looking up in surprise. Visitors at any time were rare with her now; and at that hour, unprecedented.
"Old Bucher come back to say he can’t live without us, " suggested Martin.
Whereupon Bobby and Billy, with consternation in their faces, exclaimed simultaneously, « Oh, I say!» And Enid, perceiving the general attention to be diverted from her, took that opportunity to polish the bowl of her spoon, by rubbing it softly against Mr. Bragg’s coat sleeve.
The family were not kept long in suspense. As soon as the door was opened, a well-known voièe was heard saying volubly, « Ah! at tea, are they? Well, never mind! Take in my card, if you please, and Dear me! I haven’t got one! But if you will kindly say, an old friend from Oldchester begs leave to wait on Mrs. Bransby.»
«Why, it’s Simmy!» cried the children, starting up, and rushing to the door. « Here’s a lark!» exclaimed Bobby. While Billy, tugging at the visitor’s skirt, roared out hospitably, « Come along! Mother’s in there. Come in! Mother, here’s Simmy!»
Mrs. Sebastian Bach Simpson it was. She appeared on the threshold--rubicund visage, glittering spectacles, filmy curls, and girlish giggle, all as usual; and began to apologize for what she called her " unauthorized yet perhaps not wholly inexcusable intrusion, " with her old amiability and incoherency. She had come prepared to keep up a cheerful mien, having decided, in her own mind, not to distress the
feelings of the family by any lachrymose allusions. But when Mrs. Bransby rose up to welcome her, and not only took her by the hand, but kissed her on the cheek, and led her towards the place.of honour in the arm-chair, this proceeding so overcame the kind-hearted creature that she abruptly turned her back on them all, pulled out her pocket-handkerchief, and burst into tears.
"I really must apol--apologize, " she sobbed, still presenting the broad back of a very smart shawl to the company--an attitude which made her elaborate politeness extremely comical; for she addressed her speech point-blank to the wall-paper, with abundance of bows and gestures. « I am ashamed, indeed. Pray excuse me! The suddenness of the emo--emotion, and the sight of the dear children, coupled with—I believe--a slight touch of the prevalent influenza, but nothing in the least infectious, dear Mrs. Bransby! But pray do not allow me to disturb the harmony of this fest--festive meeting with 4 most admired disorder,' as our immortal bard puts it! Although what there is to admire in disorder, and who admired it, must probably remain for ever ambiguous.»
By the end of this speech--the utterance of which had been interrupted by several interludes of pocket-handkerciëf--Mrs. Simpson was sufficiently composed to turn round, and take the chair offered to her. The children were grinning undisguisedly. " Simmy " was associated in their minds with many pleasant and many comical recollections. Mrs. Bransby was smiling too. But perhaps it was only the warning spectacle of Mrs. Simpson’s emotion which enabled her to choke down her own inclination to cry.
"This is a most pleasant surprise, " she said. « When did you arrive in London?»
"Why, the fact is " began Amelia. But suddenly interrupting herself, she jumped up from her seat, and made Mr. Bragg a sweeping curtsey. " Pardon me, " she exclaimed, "if, in the first moment, I was oblivious of your presence! Although not personally acquainted, Oldchester people claim the privilegè of recognizing' Mr. Bragg as one of our native products. An unforeseen honour, indeed! And--do my eyes deceive me, or have I the pleasure of greeting Mr. Owen Bivers? What an extraordinary coincidence! I had heard you were residing here in the character of a boarder, " she added, as emphatically as though that were an obvious reason for being surprised to sèe him there. « Really, I seem to be transported back into our ancient city; and should scarcely start to hear the cathedral chimes, or the steamwhistle from the brewery, or any of the dear familiar sounds--although the steam whistle, I must admit, is trying, and, in certain forms of nervous disorder, I believe, excruciating.»
It was not easy, at any time, to obtain a clear and collected answer to a question from Mrs. Simpson. But in her present state of, excitement the difficulty was immensely increased. Her language--partly in honour of Mr. Bragg --was so flowery, and she kept darting up every discursive cross-alley which opened out of the main line of talk in so bewildering a fashion, as to become at moments unintelligible. And it was a long time before any of the party elicited from her how it was that she came to be in London. At length, however, it appeared that " Bassy " was entrusted with a commission to buy a pianoforte; and having found a substitute to take his organ and attend to his pupils for a week, he and his wife had suddenly resolved to take a holiday in London together.
"I had, of course, intended to seek you out, dear Mrs. Bransby, " she said; « ever mindful, as I must be, of the many kind favours I have received from you and „ --here she gulped dangerously; but recovered herself and went on--“ from all the family. But we came away in such a hurry at the last, a cheap excursion train being, in fact, our immediate motive.»
"Locomotive, " put in Martin jocosely.
"Quite so, « said Amelia, with the utmost suavity. „A very proper correction.“ Then, seeing his mischievous face dimpling with laughter, she exclaimed, „ Oh, of course! — locomotive. Very good, Martin! Ah, I am as absent as ever, you see!“ Here she playfully shook her heard until sundry metallic bobs upon her bonnet fell off, and had to be hunted for and picked up. 46 Well, so it was. I was hurried away by Bassy’s impetuosity--although, in justice to him, I must state that the time bills were peremptory, and there was no margin for delay or deliberation--almost without a carpet bag! I had no opportunity, therefore, of inquiring of any mutual friend in Oldchester for your address.»
"There are scarcely any who know it, or care to know it, " said Mrs. Bransby, in a low voice.
«Oh, pardon me, dear Mrs. Bransby! No, no; that must not be said, for the honour of Oldchester! Your memory is affectionately cherished by all the more refined and sympathetic souls among us. Only last week Mr. Crump, the butcher, was respectfully inquiring for news of you. You remember Crump! A worthy man, whose spirit--notwithstanding the dictum of the Swan of Avon--is by no means 4 subdued to what it works in,' beyond a transient greasiness, which lies merely on the surface.»
«Yes; I remember him very well. But who, then, was it who directed you to this house?» asked Mrs. Bransby, hoping that her guest was not aware why Martin had suddenly retired behind the window curtains in a paroxysm of laughter.
«Ah! That, again, is one of the most extraordinary circumstances! Who do you think it was?»
«1 cannot tell at all.»
«Guess!»
"Miss Piper, perhaps, " suggested Ethel.
"Not exactly Miss Piper, " said Mrs. Simpson, with strong emphasis on the qualifying adverb, as though her informant’s identity were only barely distinguishable from that of Miss Piper. « But you burn, Ethel! You are very near. However, I will not keep you longer in suspense. It was Miss Clara Bertram.»
"Oh! I might have thought of her, for she is a neighbour of ours, " said Mrs. Bransby.
«Is she?» asked Owen.
«Yes; she lives in a house with a rather good garden, not far from here. The situation is a little inconvenient for her profession, I fancy. But she has invalid relatives, to whom the garden is a great boon. We met accidentally in the street one day, and she recognized me at once. I was surprised that she did so.»
"Nay, I should rather have been surprised had she forgotten you, " said Mrs. Simpson, "For the heart, " dear Mrs. Bransby, «that once truly loves, never forgets, but as fondly loves on to the ' Not, of course, that there was anything beyond the very slightest acquaintance between you and Miss Bertram in Oldcnester. Bassy is, in fact, at her house now, with a few musical professors, whom she kindly invited us to meet--the artistic element which is so akin to Bassy’s soul--combined with the seductions of the Indian weed, of which Miss Bertram’s papa is quite a devotee--so that, you see, finding you were so near, I slipped away to see you; and I have promised to return- before it is time to go back to the boardinghouse where we are staying.»
At this point Mr. Bragg got up to take his leave.
"I shall look in again before long, Mrs. Bransby, if you’ll allow me, " he said; " and we’ll have a little more talk about my young friend there. Good night to you, ma’am, " turning to shake hands with Mrs. Simpson.
This brought that lady " to her legs " in more senses than one. She favoured Mr. Bragg with a long and enthusiastic address, embracing an extraordinary variety of topics, from the proud pre-eminence of British commerce, to the force of friendship as portrayed in the classical example of Damon and Pythias.
"I will not ask, in the beautiful words of the Caledonian ditty, "Should auld acquaintance be forgot, and days o' lang syne? ' for I am certain that you are entirely incapable of doing anything of the sort, as is proved by your presence beneath this refined roof-tree, " said Mrs. Simpson. " But I must bear my humble testimony to the eminent virtues of our exquisite friend-- if I may be allowed the privilege of calling her so. I have seen her basking in prosperity, and unspoiled by the smiles of fortune, and now in the cold shade of comparatively untoward circumstances, she beams with the same congenial lustre. In short, " cried Amelia, suddenly abandoning what Bobby and Billy called her " dictionary " style for a homelier language which came straight from her heart, «a better wife and mother, a gentler mistress, a kinder friend there never was, or could be, in this world.»
Owen offered to accompany Mr. Bragg in order to show him the way to the nearest cabstand, and they left the house together.
"She’s a sing’lar character, " observed Mr. Bragg, after they had walked a few steps.
«You mean Mrs. Simpson?»
«Ah, yes; Mrs. Simpson. There’s too much clack about her; and her talk’s puzzling from being--what you might call of a zigzag sort of a nature; and she’s cast in a queer kind of a mould altogether. t But I think she rings true, and that’s the main thing, in mortals or metals.»
"I’m quite sure her praise of Mrs. Bransby is true, at any rate, " said Owen warmly.
«H’m!» grunted Mr. Bragg, and walked on in silence. When they came within view of a cab-stand, he turned round, and said he would not trouble Owen to come any further with him. And just as the latter was about to say "Goodnight, " Mr. Bragg observed meditatively, « She has that little place beautifully neat, and as clean as a new pin. Seems to be bringing up those children in the right way, too. Poor soul! it’s a heavy charge for a delicate lady like her. I think I shall be able to do something for that eldest boy. But p’r’aps you’d better not say anything at present--eh? It’s cr.uel to raise up false hopes; and some folks build such a wonderful high scaffolding of expectations on a word or two; and if there’s not bricks enough to do anything adequate to the scaffolding--why, then that’s awkward. Good night, Mr. Bivers.»
Owen well knew that hopes had already been aroused by the mere presence of the rich man in that poor little home. But he knew, also, that there was no danger of Mrs. Bransby’s hopes turning into claims; and that she would be humbly grateful for very small help. He felt almost elated on her behalf as he returned to Collingwood Terrace. "I only hope, " he said to himself, « that Mr. Bragg won’t visit any of my sins on Mrs. Bransby’s head, when he finds them out! But no; to do the old boy justice, I believe he is above that.»
Meanwhile, Amelia Simpson had been imparting a budget of Oldchester news. After many discursive sallies she came to the topic of Lucius Cheffington’s recent death. He had died since the Simpsons' departure from Oldchester, but his case had been known to be hopeless for several days previous. The old lord was said to be dreadfully cut up; more so, even, than on the death of his eldest son. But Lucius had always been understood to be his father’s favourite.
"And they do say, « continued Mrs. Simpson, „ that to a certain fair young friend of ours the blow will be very severe.“
uA young friend of ours! Do you mean May Cheffington?»
«Ah, no! Our dear Miranda knew scarcely
anything of her noble relatives at Combe Park. And even the most affectionate disposition--and I’m sure our dear Miranda is imbued with every proper feeling--can scarcely cling with personal devotion to an almost total stranger, although united by the ties of kindred! No; I was speaking of Miss Hadlow.»
«Constance!»
«Yes, although I have never been on terms to address her by her baptismal appellation, that, I confess, is the young lady I do mean.»
Then Mrs. Simpson went on to tell her astonished listener how that Constance Hadlow had been visiting some county magnates in the near neighbourhood of Combe Park during the latter part of Lucius’s illness; how she had been admitted to see and talk with the invalid, when other persons had been excluded with scant courtesy; how she had rapidly come to be on a footing of intimacy at the great house, which astonished the neighbourhood; and how at length that fact was explained by the current report that if Lucius had recovered--which at one time appeared not unlikely--he would have married her, with his father’s full approbation.
«I did not venture to allude to the subject before Mr. Rivers--how brown he has become! Quite the southern hue of romance! --because, you know, he was said at one time to be desperately in love with his cousin; and I feared to hurt his feelings.»
"Oh, I don’t think it would hurt his feelings, " said Mrs. Bransby; « I really do not believe he cares at all for his cousin, in that way.»
«I’m sure he doesn’t!» cried Ethel, who took a thoroughly feminine interest in the subject.
«Ethel! I scarcely think you know anything at all about the matter. And I am sure it is not for a little girl like you to give an opinion.»
«No, mother. Only--Martin and I know who we should like him to marry. Don’t we, Martin?»
Martin was rather shamefaced at being thus brought publicly into the discussion, and rebuffed his sister with a lofty air.
"Oh, don’t talk bosh and silliness, " he rejoined. « Girls are always bothering about a fellow’s getting married. Leave him alone. He’s very well as he is.»
"He is certainly most affable, and thoroughly the gentleman, " observed Mrs. Simpson, with her universal, beaming benevolence.
«Oh, he is good!» cried the widow, clasping her hands. «So delicately considerate! Such a true, loyal friend!»
In her own mind she was convinced that Mr. Bragg’s visit was entirely due to Owen’s influence. And her heart was overflowing with gratitude.
A new idea darted into Mrs. Simpson’s imagination, always ready to accept a romantic view of things. How charming it would be if young Mr. Rivers were to marry the beautiful widow! They would make a delightful couple. Considerations of ways and means entered no more into Mrs. Simpson’s calculations than they would have entered into little Enid’s. The building of her castles in the air was entirely independent of money.
But there was, at bottom, a more common sensible reason which made the idea that Owen might marry Mrs. Bransby, agreeable to Amelia Simpson. In spite of the sympathy of Mr. Crump, the butcher, and other congenial spirits, it could not be denied that some rumours of a very unpleasant, sort had recently been circulated in Oldchester to the discredit of Mrs. Bransby. When it became known that young Rivers, on his return from Spain, was to live in her house, the rumours began to take a more definite shape. No one could trace them to their source--perhaps no one tried very seriously to do so.
People asked each other if they had not always thought there was something a little odd--not quite becoming and nice--in the way that young Rivers used to be running in and out of Martin Bransby’s house, at all times and seasons. Even during poor Mr. Bransby’s lifetime, strange things had been said--at least, it now appeared so; for very few of the gossips professed to have heard any whispers of scandal themselves, while Martin lived. There was a strange story of young Rivers being caught kissing Mrs. Bransby’s hand in the garden. There might be no harm in kissing a lady’s hand. But, under the circumstances, there was something, almost revolting, was there not? And, then, why was Mrs. Bransby in such a hurry to run away from Oldchester? --away from all her friends and all her husband’s friends? Surely she would have done better to remain there! At all events Mr. Theodore Bransby had been much annoyed by her doing so; and had replied to old friends, who spoke to him on the subject, that he could not control his step-mother’s actions; could only advise her for the best; and should endeavour to assist her and her children, if she would allow him to do so. Of course people understood when he said that, that Mrs. Bransby was acting contrary to his judgment. And now, Mr. Rivers was actually going to reside in her house! It positively was not decent! No wonder Theodore looked distressed, and avoided the subject. It must be altogether a very painful affair for him.
This kind of scandal, with its inevitable crescendo, had been very differently received by Sebastian Simpson and his wife. He could not be said to encourage it; but neither did he repudiate it indignantly. But Amelia was true and devoted to Mrs. Bransby, and incurred some unpopularity by her enthusiastic praises of that absent lady. But there were also people who said what a good creature Mrs. Simpson was, and that--although she was a goose, and had probably been quite taken in--they liked to see her stand up for those who had been kind to her.
Under these circumstances, it was a great triumph for Amelia to find Mr. Bragg--the respectable, the influential, the rich Mr. Bragg-- visiting Mrs. Bransby on a friendly footing, and treating her with marked kindness and respect. Simple though she might be, Amelia was not at all too simple to understand that the millionaire’s approbation would carry weight with it. But now the idea of a marriage between Owen and the widow seemed still more delightful than the mere clearing of Mrs. Bransby’s character from all aspersions. People had said that, as for him, the young man was probably suffering under a temporary infatuation. And that, even supposing the best, and taking the most charitable view of this---flirtation, it was out of the question that he should think of marrying a woman of Mrs. Bransby’s age, and with five children to support!
Why should it be out of the question? Amelia said to herself. The few years' difference in their ages was of no consequence at all. And as to the family--Mr. Bragg would probably take Owen into partnership. He was evidently devotedly fond of them both! She had privately arranged the details of the wedding in her own mind before Owen returned from conducting Mr. Bragg to his cab.
When he did so, Mrs. Simpson declared it was time for her to go, and got up from her chair. But between that and her actual departure a great many words had still to intervene. She reverted to the death in the Castlecombe family; made a brief excursion to the report of Captain Cheffingtons second marriage, «truly deplorable! But still, or dear Miranda is happily launched among the élite of the beau monde, so, perhaps, it is not so bad after all!» And then suddenly added--
«By the way, dear Mrs. Bransby, it was reported that your stepson, Mr. Theodore, intended to withdraw his candidature at the next election. But I am told on the best authority-- Mr. Lowe, the political agent--that that is a mistake. So I hope we may see him among the legislators. Quite the figure for it, I’m sure. However, of course, you must know all that news far better than I. I hope to see our dear Miranda before leaving town.»
Owen observed, with indignation, that the mention of Theodore appeared to have suggested May to her mind. Nor did the circumstance escape Mrs. Bransby.
«Do you say you shall see May Cheffington?» she asked.
«Yes; I purpose calling. Although well aware of Mrs. Dormer-Smith’s high social position, still I think our dear Miranda’s warm heart will welcome one who has so recently seen her beloved grandmamma. Ah, we do not easily relinquish the fond memories of childhood. Thank you, my dear Ethel. Is that my pocket- handkerchief? Really! I wonder how it came there!» (Ethel had picked it up from under the tea-table.) « I believe that even in the princely halls—I think I left my umbrella in the passage. Eh? Oh, Bobby has found it-- in the princely halls of Castlecombe her memory will -revert to Friar’s Row. In the words of the poet, ` though strangers may roam, those hills and those valleys I once called my home ' --although, of course, Oldchester is not mountainous. And as to roaming, I presume that hills and valleys are always more or less liable to be roamed over by strangers, whether one calls them one’s home or not.»
By this time Mrs. Simpson had got herself out of the room into the narrow outer passage; and, seeing Owen put on his great coat again, in order to escort her, she stopped to protest against his taking that trouble.
"Oh, pray! Too kind! It is but a stone’s throw from here, and I am not.at all afraid. Sure of the way? Well, no; not quite sure. I took two wrong turnings in coming. But I can easily inquire for Marlborough House. Eh? Oh, Blenheim Lodge is it? To be sure! Marlborough House is the august residence
However, historically speaking I was not so far wrong, was I? Well, if you insist, Mr. Rivers, I will accept your polite attention with gratitude. Good-bye, once more, dear children. If I possibly can come again before leaving London, dear Mrs. Bransby "
At this point Owen perceived that decisive measures were necessary, if the good lady’s farewells were not to last uûtil midnight. He took Mrs. Simpson’s arm, signed to Phoebe to open the door, and led his fair charge outside it, almost before she knew what was happening.
"Excuse me for hurrying you, " he said; «but the night is cold; Mrs. Bransby is not very strong; and I thought it imprudent--for both of you--to stand talking in that draughty passage.»
«Oh, quite right. Thank you a thousand times. She is deserving, indeed, of every delicate care and attention.»
A slighter circumstance would have sufficed to confirm Mrs. Simpson’s romantic fancies. She said to herself that Mr. Rivers’s devotion was chivalrous indeed. And she forthwith proceeded to sound Mrs. Bransby’s praises, in an unbroken stream of eloquence, all the way to Blenheim Lodge. Owen had intended to ask her one or two questions--about Mrs. Dobbs, and as to when she thought of calling at Mrs. Dormer-Smith’s house. He had even held a half-formed intention of entrusting her with a message for May. But it was hopeless to arrest her flow of speech--unless by making his request in a more serious fashion than he thought it prudent to do. Amelia’s goodwill might be relied on. But she was absolutely devoid of discretion. And, at all events, if he said nothing, there would be no ground for her to build a blunder on.
He little knew!
CHAPTER VIII.
правитьWhen Mrs. Dormer-Smith practised any deception--a necessity which unfortunately arose rather frequently in the prosecution of her duty to society--she was wont to call it diplomacy. She called it so to herself, in her most private cogitations. She was not a woman whose conscience could be satisfied by any but the best chosen phraseology.
In speaking to May of her conversation with Owen, she gave a «diplomatic» version of it. It was May herself who innocently suggested the line her aunt took. When she found that Owen had left the house without any further farewell to her, she said not a word, she demanded no explanation; but the disappointed look in her eyes, the drooping curves of her young mouth, were sufficiently eloquent. Had she fired up into indignation against her aunt,
assuming as a matter of course that Owen had been refused permission to see her again, that would have seemed quite in accordance with her character. This was, in fact, what Pauline had prepared herself to meet. But this quietude was strange. It seemed as though May were ready to be wounded. Her aunt thought that it would not have occurred to the girl--who was high-spirited enough in certain directions-- to suspect that her lover might be less eager to see her again than she was to see him, unless some previous fact or fancy had put the suspicion into her head. Fact or fancy, Mrs. Dormer-Smith thought it mattered little which, so long as the suspicion were there.
Of course it would not do to pretend that Owen had not asked to see her. That would be a clumsy falsehood, sure of speedy detection; and, besides, Mrs. Dormer-Smith wished to avoid explicit falsehood. She was only diplomatic.
"I was obliged, I need scarcely tell you, May, " she said, « to refuse Mr. Rivers’s request for some more words with you. It would have been a gross dereliction of duty on my part to permit it.»
«He did ask to see me, then?» said May, with a bright eager look in her eyes. It was a look her aunt was well acquainted with, and usually presaged some speech which had to be deplored as being " odd, " or « bad form.»
"Oh yes, « replied Mrs. Dormer-Smith wearily. li Of course, he asked; I had to go through all that. Under the circumstances he could scarcely do less.»
The shadow of the eyelashes suddenly drooped down over the bright eyes; and Aunt Pauline saw that her shot had told.
"Has it ever occurred to you, May, " Mrs. Dormer-Smith went on, « that you are prejudicing the future of this gentleman?»
May looked up quickly, but made no answer.
«Of course, it cannot be allowed to go on-- this engagement, as he absurdly terms it.»
"It is an engagement, " interrupted May in a low voice.
Her aunt passed over the interruption, and continued. " But I think that in justice to him you ought to reflect that meanwhile you are injuring his prospects. I do not mean, " she added with gentle sarcasm, « that you will injure him by preventing him from marrying the Widow Bransby; because I cannot honestly say that I think that a good prospect for any young man.»
"All those stories are malicious falsehoods, " said May resolutely; but her throat was painfully constricted, and her heart felt like lead in her breast.
«My dear child, one scarcely sees why people should trouble themselves to invent stories about this lady and gentleman, who, after all, are persons of very small importance. But at any rate the stories are circulated, and believed. Under these circumstances it seems to me a-- well, to say the least, an indiscreet proceeding, that Mr. Rivers, the moment he returns to England, should rush to Mrs. Bransby’s house, and take up his abode there! However, it may be quite a usual sort of thing among persons in their position. Very likely. I only know that in our world it would not do. We are less Arcadian. When I spoke of injuring Mr. Rivers’s prospects, I meant as between him and his employer.»
«Oh!» cried May, turning round with a pale indignant face. A confused crowd of words seemed to be struggling in her mind; but she
was unable, for the moment, to utter one of them.
"Dear May, « said her aunt, „ do not, I beg and implore you/ do not be tragic! I don’t think I could stand that sort of thing. It would be the last straw.“
„Do you think--do you mean that Mr. Bragg would turn Owen away, out of spite?“ asked May in a quiet tone, after a short silence.
„We need not employ such a word as that. But Mr. Bragg made you an offer of marriage, and we can hardly expect him to find it pleasant when he is told 4 the young lady refused you in order to marry your clerk.“
„Not“ in order to ' You know I have
assured you that under no circumstances would I have married Mr. Bragg.»
«Yes, May; you have assured me so. But you are not yet nineteen; and I—alas! --was nineteen more than nineteen years ago. It struck me that Mr. Rivers was desirous that you should take your full share of responsibility in the matter. And he seemed a little anxious about his place. At all events he brought forward the salary he is earning with Mr. Bragg as an important element in the financial budget with which he favoured me. (How the man could think for a moment that your family would consent!) I gathered that he was decidedly unwilling to lose it.»
«He only took it for my sake.»
«Ah! That was particularly kind of him. Well, it strikes me that he would now like to keep it for his own. Of course I must write to your father. I presume you will admit that it is proper to inform him of the state of the case?»
i( You can write if you choose, Aunt Pauline. It will make no difference, now."
«I think you will find it will make a considerable difference! Circumstances have entirely altered your father’s position in the world. You will be daughter and heiress to a peer of the realm.»
There was a long pause. May stood with one foot on the fender before a bright fire in her aunt’s dressing-room, her elbow on the mantel-shelf, and her cheek resting in her hand.
Then Mrs. Dormer-Smith resumed softly, « Perhaps ' I deceive myself---the wish may be father to the thought--but I confess I got the impression that it might not be hopeless to
induce Mr. Rivers to withdraw, voluntarily, from his false position. Of course he could do no less than stand to it so long as you appeared resolved to stand to it; but I hope and trust, May, that if it should be as I think, you would not insist on being obstinate?»
«You know, as well as I know it myself, Aunt Pauline, that I would die sooner than hold him bound for one instant, unless
But I won’t answer you as if I took your words seriously.»
Upon that she managed to walk out of the room with dignity and dry eyes. But the poor child, for all her brave words, did take her aunt’s hint so seriously as to throw herself on tbe bed in her own room, and lie sobbing there for an hour.
To her husband, Mrs. Dormer-Smith had reported the interview with Owen as accurately as she could. She did, indeed, declare her belief that the young man was a Nihilist. But that was said genuinely enough. A man of gentle birth, who deliberately stated--apparently with sympathetic approval--that there were mechanics who would be ashamed to own Captain Cheffington as a father-in-law, was, in
her opinion, evidently prepared to demolish the existing bases of human society.
Mr. Dormer-Smith was very sorry for his niece: more sorry than he thought it necessary to express at that moment to Pauline. But still he agreed with his wife that every effort ought to be made to prevent her marrying so disastrously. It might have been supposed, perhaps, that Mr. Dormer-Smith, not having found his own mode of life productive of unalloyed felicity, in spite of a fair income, aristocratic connections, and a wife devoted to keeping up their position in society, would have been not unwilling to let May try her fate in a different fashion. But it is a common experience that, although the possession of certain things gives them not the smallest gleam of happiness, yet, to a large class of minds, the thought of doing without these things suggests misery. The unusual is a terrible scarecrow, and keeps many weak-minded birds from the cherries.
Mr. Dormer-Smith was to go down to Combe Park to attend the funeral of his deceased cousin-in-law. He had some liking for Lucius, and thought, as he sat in the railway carriage speeding down to the little wayside station
beyond Oldchester, where he was to alight, that it was a truly inscrutable dispensation which took away Lucius--a man at least harmless, and of honourable principles--and left Augustus alive; and he could not help regretting the death of Lucius on May’s account. Lucius had been, in his dry, peculiar manner, very kind towards his young cousin. He had resented her father’s neglect of her; and he treated her, when they met, with a certain air of protection, and almost tenderness, such as one might assume towards a child or an animal that one knew to have been hardly used. Frederick thought it not impossible that, had Lucius lived, his influence might have been brought to bear on May for her good. But Lucius was gone; and Augustus remained to disgrace the family and annoy his relations more than ever.
This, however, was not Pauline’s idea. Although her brother’s second marriage had, apparently, receded into the background, in consequence of these new troubles about May, yet it had really been occupying many of Mrs. Dormer-Smith’s thoughts. She certainly considered it to be not quite so terrible a business now that Lucius--poor dear Lucius! --was out of the way. as it would have been had he lived. A Viscountess Castlecombe might be floated, Pauline said to herself, where a Mrs. Augustus Cheffington would stick in the mud. They could live chiefly abroad--not, of course, in a shabby street in Brussels; but on the Riviera, for instance. A warm climate had always suited Augustus. And as for herself, she, Pauline, would never willingly pass an hour in England between the first of November and the last of April. It really would not be at all disagreeable to spend one or two of the winter months with one’s brother and sister-in-law-- thank Heaven that, at least, she was not English! So many deviations from " good form " might be got over on the plea of foreign manners--at some charming, sunny place, say St. Raphael! That was not so far from Nice as to preclude the enjoyment of some little gaiety and society. They would have a villa of their own, of course. Perhaps, Augustus might build himself one. That sort of life would enable them to catch a good many travellers on the wing. And, with sufficient tact and savoir faire (which Pauline flattered herself she could supply), it might be possible to fill their house with a succession of " nice « people. The ``nicest» people were sometimes rather less exigent on the other side of the Channel! At any rate, there would be less difficulty in " floating " Lady Castlecombe on the stream of society abroad than at home. Augustus would be rich; Uncle George could not prevent that, let him do what he would with his savings and his investments. For the estates were strictly entailed; and Uncle George had nursed them into something like treble their value when he succeeded to the property. Mrs. Griffin heard from Lady Mary, the Dean of Oldchester’s wife, who had it from the Rector of Combe, that Lord Castlecombe was crushed by the loss of Lucius. Augustus might not have to wait very long for bis inheritance. How strangely tilings turn out! Well, she would write very kindly and gently to her brother. There was the excuse of addressing him about May; and she would take the opportunity of sending a civil word to his wife. It must be done delicately, of course. But Augustus should see that there was no disposition to be hostile, on the part of his sister, at any rate.
It was in the forenoon of the day after Owen’s visit that Mrs. Dormer-Smith was thus meditating. Her husband had started for Combe Park. The house was very quiet; the fire in her dressing-room was very warm; several budgets of gossip had arrived by the post from various country houses, and lay unopened within reach of her hand. Mrs. Dormer-Smith felt that there was a certain " luxury of woe « in a family affliction which justified one in saying» not at home, "and sitting in a wadded dressing- gown, without causing one either heart-ache or anxiety. And she had been softly rocking herself in the day-dreams recorded above, when they were interrupted as suddenly, if not as fatally, as those of La Fontaine’s milkmaid. James stood before her with a visiting card on a salver, and a cloud of depression--which was the utmost revelation of ill-humour his well- trained visage ever allowed itself, above-stairs-- on his shaven countenance.
«What is this, James? What do you mean by bringing me cards here--and now?»
«I said» not at home,' ma’am, but the--the party didn’t seem to understand; and, unfortunately, Miss Cheffington happening to pass through the hall at that moment "
«Who is it? Where is the person?»
Mrs. Dormer-Smith took the card and examined it through her eyeglass with a sinking heart. Could that subversive young man have returned? Or was there, perchance, some other suitor in the field? An anarchical shoemaker, possibly! Pauline’s confidence in Mrs. Dobbs had been completely blown into the air by learning that she had approved and encouraged May’s engagement to a young man who calmly avowed that he possessed one hundred and fifty pounds a year of his own; and she felt that any dreadful revelation might be made at any moment. But the name on the card was not a masculine one, at any rate. Mrs. Something- or-other Simpson, she read on it.
«Is the--lady with Miss Cheffington now, James?»
«Yes, ma’am. Miss Cheffington took her into the dining-room. I thought that, as last time—I mean as Smithson wasn’t in the way-- I’d better let you know, ma’am.»
«Did the lady ask for me?»
«N-no; I—well, I really hardly know, ma’am.»
«You hardly know?»
"Well, ma’am, she talked a great deal, and so--so It was uncommonly difficult to follow what she said. At first I thought she announced her name as being Oldchester. I did say c not at home ' twice, but it was no use; and then Miss Cheffington happening to pass through the hall «
„That will do.“
James retired with an injured air, and Mrs. Dormer-Smith was left to consider within herself whether duty required her to be present at the interiew between May and this unknown Mrs. Simpson, or whether she might indulge herself by sitting still and reading Mrs. Griffin’s last letter in comfort and quietude. After a brief deliberation, she resolved to go downstairs. There was no knowing who or what the woman might be. James had said something about Oldchester. No doubt she came from that place. Perhaps she was an emissary of Mr. Rivers! Pauline, as she rose and drew a shawl round her shoulders, before facing the chillier atmosphere of the staircase, breathed a pious hope that her brother Augustus might sooner or later compensate her for all the sacrifices she was making on behalf of May.
Before she reached the dining-room, she heard the sound of a fluent monologue. May was not speaking at all, so far as Mrs. Dorrner- Smith could make out. When she entered the room, she found the girl sitting beside a stout, florid woman, dressed in trente-six couleurs--as Pauline phrased it to herself--who was holding forth with a profusion of „ nods, and becks, and wreathed smiles.“
Mrs. Dormer-Smith made this stranger a bow of such freezing politeness as ought to have petrified her on the spot; and, turning to May, inquired with raised eyebrows, „ Who is your friend, May?“
But Amelia Simpson had not the least suspicion that she was being snubbed in the most superior style known to modern science. She rose, with her usual impulsive vehemence, from her chair, and said smilingly--
„Mrs. Dormer-Smith? I thought so! Permit me to apologize for a seeming breach of etiquette. I am well aware that my call ought properly to have been paid to you, the mistress of this elegant mansion; but, being personally unknown--although we are not so ` remote, unfriended, melancholy, or slow '--not that I use the epithet in a slang sense, I assure you! --in Oldchester, as to be unaware that Mrs. Dormer-Smith, the accomplished relative of our dear Miranda, is in all respects ` a glass of fashion and a mould of form.“ Only I wish our divine bard had chosen any other word than ` mould,' which somehow is inextricably connected in my mind with short sixes.»
«Oh!» ejaculated Pauline, in a faint voice, as she sank into a chair; and she remained gazing at the visitor with a helpless air.
At another time, May would have had a keen and enjoying sense of the comic elements in this little scene; but although she saw them now as distinctly as she ever could have done, she was too unhappy to enjoy them. She said quietly--
«This is Mrs. Simpson, Aunt Pauline. Her husband is professor of music at Oldchester; and they are both very old friends of dear Granny.»
Now, Pauline was not prepared to break altogether with Mrs. Dobbs. Mrs. Dobbs had behaved very badly in that matter of young Rivers; but something must be excused to ignorance; and her allowance for May continued to be paid up every quarter with exemplary punctuality. Let matters turn out as well as possible, there must still be a " meantime " during which Mrs. Dobbs’s money would be valuable--and, indeed, indispensable--if May were to remain under her aunt’s roof. It occurred to Pauline to invite this incredibly attired person to share Cecile’s early dinner in the housekeeper’s room, and then to withdraw herself and May on the plea of some imaginary engagement. She was just about to carry out this idea when the reiteration of a name in Mrs. Simpson’s rapid talk struck her ear, and excited her curiosity: « Mrs. Bransby.» Amelia was talking volubly to May about Mrs. Bransby. She had resumed what she was pleased to call her " conversation «* with May, having made some sort of incoherent apology to Mrs. Dormer- Smith, to the effcet that she had a very short time to remain, and „ so many interesting topics of mutual interest to discuss.“
She rambled on about her last evening’s visit to Collingwood Terrace. Mr. Rivers and dear Mrs, Bransby would make a charming couple; and as to the difference in years--what did years signify? And the difference was not so great, after all. Mr. Rivers was very steady and staid for his age; and Mrs. Bransby looked so wonderfully youthful! --not a line in her forehead, in spite of all her troubles. And then Mr. Bragg’s friendship and countenance would be so valuable! He evidently approved it all. And if he gave Mr. Rivers a share in his business--» even a comparatively small share, " said Amelia, feeling that she was keeping well within the limits of probability, and even displaying a certain business-like sobriety of conjecture--considering how colossal an affair that was, everything would be made smooth for them. Mrs. Bransby’s children evidently adored Mr. Rivers--which was so delightful! And as for Mr. Rivers’s devotion to Mrs. Bransby, no one could doubt that who saw them together. (This was said rather to a shadowy audience of Oldchester persons, who had declared that, however ridiculous Mrs. Bransby might make herself, young Rivers was not likely to tie himself for life to a middle-aged woman with a family, than to Amelia’s present hearers.) And after all the unkind things which had been reported in Oldchester, it would be a heartfelt joy to Mrs. Bransby’s friends to see her widowhood so happily brought to a close.
«What unkind things have been reported in Oldchester? What do you mean?» asked May. She spoke eagerly, but quite firmly. There was no tremor in her voice, no rising of unbidden tears to her eyes. Her whole heart and soul were concentrated on getting at the truth.
Amelia pulled herself up a little. She had been running on rather too heedlessly. Some things had latterly been said of Mrs. Bransby which could scarcely be repeated with propriety to a young lady--at least, according to Amelia’s code of what was proper.
Oh, my dear Miranda/' she stammered, " the world is ever censorious; but as the lyric bard so beautifully puts it--
«I’d weep when friends deceive me, If thou wert like them, untrue.'
Although why it is taken for granted that friends--in any true sense of the word--should be expected to deceive, I must leave to metaphysics to determine!»
Mrs. Dormer-Smith here put in her word. " Oh, we had already heard of these scandals, " she said. «My niece was inclined to doubt their existence, I believe. I hope you are convinced now, May!»
«Really!» exclaimed Mrs. Simpson, glancing with growing uneasiness from May to her aunt. Something, .she perceived, was wrong--but what?
"Dear Mrs. Simpson, " said May, « I am very sure that whoever else was unkind and scandalous, you were not.»
«Ever the same sweet nature!» murmured Amelia; « but, perhaps, it was not so much that people were unkind, not exactly unkind, but mistaken. You see, when a person tells you a thing, positively, there is a certain unkin dness in not believing it! And yet, on the other hand, one would not willingly accept evil reports of a fellow-creature. There is a difficulty in harmoniously blending the two horns of this dilemma--if I may be allowed to say so--which, to some extent, excuses error.»
The good lady’s habitual confusion of ideas was increased by the nervous fear that she had said something unfortunate. She brought her visit to an end earlier than she otherwise might have done; and in taking effusive leave of May she whispered--
«I trust I did not coèimit any solecism against the 'code of manners which belongs -to the élite of the haut ton, in alluding tö our fair friend, Mrs. B?» '
"No, Ho, " answered May gently; « don’t vex yourself by thinking so.»
Mrs. Simpson brightened up a little, and asked aloud, « And what message shall I give to grandmamma?»
May scarcely recognized " Granny " under this appellation, adopted in honour of Mrs. Dormer-Smith’s social distinction, But after an instant she said--
«Oh, give her my dear love; I shall write to her to-morrow. And, please,. my love to Uncle Jo.»
«Ah, I recognize our dear Miranda’s affectionate constancy there!» cried Amelia. « Mr. Weatherhead will be much gratified.»
«Gratified! I think he would have a right to be disgusted if I forgot him! Dear, good, honest, kind-hearted Uncle Jo!»
«Who is this person?» demanded Pauline, genuinely aghast at the idea that some hitherto unknown brother of Susan Dobbs was in existence. The one extenuating circumstance in that unfortunate marriage had always appeared to her to be the fact that Susan was an only child.
"He is a certain Mr. Joseph Weatherhead, " answered May, with great distinctness. « He was originally a bookbinder’s apprentice, and then a printer and bookseller in a small way of business at Birmingham. He is my grandmother’s brother-in-law, and one of the best men in the world. He used to give me shillings when I went back to school; and once I remember--that was just before my father left me on granny’s hands--he noticed that my boots were disgracefully shabby, and took me out and bought me a new pair.»
Then Mrs. Simpson went away in a nervous flutter, and with the positive, though puzzled, conviction that there was something very wrong indeed between the aunt and niece.
CHAPTER IX.
правитьOf course Mrs. Dormer-Smith availed herself to the utmost of Mrs. Simpson’s revelations. They were most valuable. And they had the effect of confirming her own vague suspicions in an unexpected manner. That which had been merely «diplomatic» colouring in her presentment of the situation to May, turned out to be real, solid, vulgar fact!
The state of things was certainly very singular. But she did not doubt that she had discovered the true explanation' of it. Mr. Rivers had probably been infatuated with Mrs. Bransby before her husband’s death. Such infatuations were by no means rare at their respective ages. The lady had been willing to coquette after a sentimental fashion: which, also, was not unprecedented! There had probably been no serious intention of evil-doing on either side.
«At all events we can give them the benefit of the doubt!» reflected Pauline charitably. Meanwhile, Mr. Rivers had met with May. He had been thrown a great deal into her society, had been encouraged by her stupid old grandmother, had thought her connections and prospects desirable, and had probably admired herself a good deal. Pauline did not see why not. It was very possible for a man to admire more than one woman at a time! Mr. Rivers makes love to May, persuades her to enter into a clandestine engagement, and goes abroad. But then something unforeseen happens: the husband dies; and all the old feeling is revived. Mr. Rivers hastens back to England. The widow is pathetic--helpless--throws herself on his advice and support. He goes to live under her roof, and the mischief is done! A handsome, scheming woman, under these circumstances, might well be irresistible* As to him, of course he had behaved badly in a way. But, after all, one must accept men as they are. And, as Pauline said to herself, the folly of young men in such matters, and their invincible tendency to sacrifice themselves to the wrong woman, are simply unfathomable! At any rate whether her cousin’s death had made Rivers more willing to fulfil his engagement to May; or whether he would be glad of a pretext to break with her in order to marry Mrs. Bransby and her five children; May must clearly perceive that she could have nothing more to say to him.
All these considerations, and the conclusion to which they led, Mrs. Dormer-Smith administered to her niece, in larger or smaller doses, during the remainder of the day. Sometimes it was by way of a few drops at a time: — a hint, a word, perhaps merely a sigh, accompanied by an expressive shrug of the shoulders. Sometimes it was a copious pouring forth of the evidence. Sometimes it was an appeal to May’s pride: sometimes to her principles.
The girl was worn out with fighting against shadows. And, though they might be shadows, they were gathering darkly.
The worst was that she was, in one sense, as solitary as though she had been alone on a desert island. There was absolutely no communion of spirit between her and her aunt on this subject. Had her uncle been there, she thought that even he would have understood her better. She could write, of course, to granny; and of course granny would answer her. But another whole long day must elapse before she could have the comfort of granny’s letter: even supposing it were sent without a post’s delay. She could not see Owen. She was not sure, at moments, whether she wished to see him. And then again, with a sudden revulsion of feeling, she would long for his presence.
She had in her pocket the note he .had written on the previous evening, begging her to inform Mr. Bragg of their engagement. It had reached her hands only an hour or two before Amelia Simpson’s visit; and was, as yet, unanswered. The note had been dashed off quickly, as we know. And to May, disheartened and confused as she was already by her aunt’s version of the interview with Owen, it seemed needlessly brief and dry.
He begged May. to tell Mr. Bragg of their; engagement at once. Under the circumstances .he thought Mr. Bragg ought to know it, and the announcement would come best from her. He had not had a moment in which to speak of it during their hurried interview. But he did not doubt that May would feel as he felt on this point. She had better, if possible, send her communication so that Mr. Bragg should receive it that same afternoon; since he certainly ought to know the truth soon, at any cost.
These last words had reference to the possibility that the revelation might affect the fortunes of the Bransby family. But May knew nothing of that; and they jarred on her. Why should Owen speak to her of the " cost "? It was almost like a boast that he was ready to sacrifice himself. In talking to Aunt Pauline he had shown that he was anxious not to lose his situation. For her sake? Oh yes; no doubt for her sake. But the words jarred on her. The lightest touch will jar upon a bruise.
And then the loneliness of spirit was so trying! Solitude may sometimes be a good counsellor for the brain. But it is rarely so for the heart. Nothing so strengthens our best impulses, faiths, and affections as to see them reflected in the soul of a fellow-creature. To the young especially, want of sympathy with their emotions is like want of daylight to a flower. Those who have travelled half way along life’s journey are apt to forget how much diffidence is often mingled with a young girl’s acceptance of love. The gift seems so unspeakably great! À trembling sense of unreality sometimes comes with the recognition of its preciousness and beauty.
«Can it be? Am I really loved so much? Dare I believe it?» These questions are often asked by sensitive young hearts. Happiness begets humility in the finer sort of nature.
Elder spectators, looking on at the old, ever new story, find it clear and simple enough. But to the actors it may seem complex and difficult. Lookers on, in any case, see but a small portion of the drama of our- lives. The intensest part of it--the most poignant tragedy, the sunniest comedy---is played within ourselves by invisible forces. Truly, and in dread earnest, « we are such stuff as dreams are made of.»
All the day May kept Owen’s note in her pocket, and when evening came, she had neither answered it, nor written to Mr. Bragg. Owen was right, no doubt, in saying that Mr. Bragg ought to know the truth. But what was the truth? In the whirlpool of her agitated thoughts sometimes one answer would float uppermost, and sometimes another. Could her aunt be right in saying that she would prejudice Owen’s future by holding him to his word? Holding him! But it was rather for Owen to hold her. He could not suspect that his claim would be disallowed. He, at least, had no reason to doubt the completeness of her love for him. And then a scarlet blush would burn her cheeks, and hot tears would be forced from her eyes, by a thought which touched her maiden pride to the quick: --was he not leaving it to her to claim him? If she wrote that letter to Mr. Bragg, she would, in fact, be clainiing him.
She had told Mr. Bragg, — she remembered, when he asked her if her family approved of the man she had promised to marry, that she, at any rate, was proud to be loved by him. Yes; but too proud to accept a love that was not eagerly given. Oh, it was all weariness, and bitterness, — and perturbation of spirit!
Sometimes, for a moment, the recollection of Owen’s look and Owen’s words would pierce the clouds like a ray of sunshine, and her heart would cry out, «Why am I troubled and tormented by lies and foolishness? Owen is loyal, tender, and true--the soul of truth and honour! I need .only trust to him, and all will be well.» But then Aunt Pauline would repeat some of, poor Amelia Simpson’s glowing words about "the charming couple " in Collingwood Terrace --made all the more impressive by the fact that Aunt Pauline really believed them; and the fog would gather again, and she would ask herself, « How if he should be loyal against his inclination?»
In the evening she said to her aunt, « Aunt Pauline, I will go away from London; I will go to Granny. I could not, in any case, continue to take her money for keeping me here. I will go down to Oldchester; that will be best. And Owen and I can arrange afterwards what we will do.» For not by a word would she betray a doubt of Owen. To her aunt she upheld his; faithfulness unwaveringly; she upheld it, indeed, in her own heart, chiding down her doubts as one chides down a snarling dog. But though she could chide, she could not remove them; they were there, crouching. She was conscious of their existence, as pain is felt in a dream.
But it did not at all suit Mrs. Dormer-Smith’s views that her niece should go away in that fashion. "I cannot let you leave my house, May, " she said; «I am responsible for you to your father.»
Then May rebelled. She declared that Granny had been father and mother and friend to her, and that she did not feel she owed any filial duty except to Granny.
Pauline privately thought that she recognized the influence of Mr. Rivers in this speech. She put her handkerchief to her eyes, and observed plaintively that she was sorry May had no touch of affection for her or for her uncle, who had striven to treat her as their own child. She was genuinely hurt, and thought she had reason to complain of the girl’s ingratitude. May recognized that her aunt was sincere in this. She, too, felt that Aunt Pauline had meant to do well for her, although it had all turned out amiss. She thought of the day of her first arrival in town, of her aunt’s affectionate reception of her, and gentle sweetness ever since, until these last unhappy days. Her thoughts went back farther--to the time when the dowager was alive, and her aunt used to see her in the dreary old house at Richmond, and mourn over her clothes, and kiss her kindly when she went away.
With a sudden impulse she knelt down beside Mrs. I)ormer-Smith’s chair, and put her arms round her. .
"Aunt Pauline, " she said, "I know you have meant to be kind. You have been kind. No doubt I have given you trouble and anxiety; partly, perhaps, by my fault, but more by my misfortune. I am not insensible of all that. But, dear Aunt Pauline, I want you to believe--do, pray, believe--that it would be cruel to separate me from Owen. Nothing shall part us, except his own will, " she added in a low voice. Then, after an instant, she went on, pressing her soft young face against her aunt’s shoulder, " Perhaps you think I don’t care so very deeply for him? Of course you cannot know; you have never seen us together; it has all come upon you .quite suddenly. But, indeed, indeed, if I had to give him up, I think it would break my heart. Oh, dear Aunt Pauline, do be kind to us, and help us! I have no mother. And I—I love him so! '
Pauline folded the sobbing girl in her arms. Perhaps she had never felt the great duty she owed to society so hard of fulfilment as at that moment. It was really frightful to think of the havoc wrought by the selfish recklessness of that Nihilist with his hundred and fifty pounds a year! The recollection of the cold-blooded effrontery with which he had mentioned the sum made her shudder.
For a little time she held her niece silently in a motherly embrace. Then she said softly, « This is very sad and distressing, dear May.» And her own eyes were full of tears. « However much I may disapprove» --(the clinging arms around her shoulders relaxed their hold a little here; but she gently pressed the girl close to her again)--«and--and deplore the state of the case, it is most painful to me to see you suffer. But we must not allow feeling to override all considerations of what is right and proper. We must not forget that we have duties--duties towards society.»
May quietly removed one arm from her aunt’s neck, and began to dry her eyes.
"I don’t say that those duties are easy. Those who have no position in the world to keep up may be enviable in some respects. I’m sure I am often tempted to envy the people one sees tiding in omnibuses, " said Pauline, with what she felt to be a bold but forcible hyperbole. «But noblesse oblige. You and I are both born Cheffingtons. It may be all very well for the bourgeoisie to indulge in sentiment, and sweethearts, and that sort of thing; but from us society expects something different. There are certain opportunities which, it appears to me, it is absolutely flying in the face of Providence to neglect. I know perfectly well that if the Hautenvilles had the slightest inkling of an idea that you had refused Mr. Bragg, Felicia would come flying back from Pome like a whirlwind. However, I will not dwell on that now. You are dreadfully worn out, my poor child, and your eyes will not be fit to be seen for a week. Rose-water the last thing before going to bed. There is nothing so soothing. Poor child! I must steel myself to do my duty, May; but it really is excessively trying. Go to rest now, dear, and sleep off your agitation. To-morrow we will talk more calmly.»
May had gently withdrawn herself from her aunt’s embrace, and had risen from her knees. " To-morrow I will go to Granny, " she said quietly.
«Ah, no, dearest! that cannot be. It is out of the question. But you may write to Mrs. Dobbs and hear what she says.»*
Pauline had resolved to write herself to Mrs. Dobbs, detailing all she knew (and a great deal more which she thought she knew) about Mr. Rivers’s conduct, and setting forth the change in May’s position as the daughter of the future Lord Castlecombe. Things were very dififerent from what they had been three or four months ago. Even Mrs. Dobbs--although she had turned out so disappointingly foolish as to this preposterous love affair--must see that.
«Good night, dear child; you will get over this distress; and you will acknowledge hereafter, I am quite confident, that you have had a good escape. As to that odious woman, she is sure to be miserable, whether he marries her or not, that’s one comfort!» said Aunt Pauline.
The sight of May’s tearful white face exacerbated her virtuous indignation against Mrs. Bransby; nor was this feeling in the slightest degree mitigated by her strong desire that Mrs. Bransby should marry young Rivers, and take him out of their way for ever.
"Good night, Aunt Pauline, " answered May, bending down, and slightly touching her aunt’s forehead with her lips.
Pauline embraced the girl tenderly. « Poor darling!» she murmured. « Don’t forget the rose-water.»
CHAPTER X.
правитьWhen May went up to her room, she neglected her aunt’s advice as to the rose-water. She sat down beside the fire, and tried to think of what she had best do.
Help from her aunt was clearly not to be hoped for. She did not feel anger against Aunt Pauline at that moment. She had felt it some time before, but not now. Would it not be like feeling angry with a Chinese for not comprehending English? They simply did not understand one another. There was a barrier between their minds--at least, on the one subject which May had at heart--which, as it seemed, neither of them could pass or penetrate.
She would go to Granny! There she would find love and sympathy, and the sheltering mother-wings she yearned for. And, at the bottom of her heart, there was the half-unconscious feeling that Granny would he a staunch partisan of Owen’s, and would, be able to justify her trust in him.
But then Aunt Pauline had refused to let her go, and had said she might write. Write! and lose time, and probably fail to convince Granny of the sick longing, the positive need she felt to get away from London. There would be correspondence and discussion, and then her uncle would come back, and there would be more discussion, and she could not see Owen. If she wrote to him and he came, he would not be admitted to the house; and she could not go to him.
Well, then, she, would run away. There was nothing for it but to run away to Granny, and she made up her mind to do so. Nothing should prevent her. Nothing! She started up and took her purse out of a drawer. She was but slenderly provided with pocket-money, the bulk of her allowance from Mrs. Dobbs being administered by Aunt Pauline. She counted out the contents of the little smart porte-monnaie with deep anxiety. There was half a sovereign and some silver. Only fifteen shillings! That would not suffice to carry her to Oldchester--and then she must have a cab. She could not find her way to the station on foot: and, besides, it would take such a long time! How much time she did not know exactly; but she remembered that it had seemed a rather long drive from the terminus to Kensington. And even if she could walk the distance, she would not know at what hour to set out in order to catch the express train, which would bring her into Oldchester a little after five o’clock the same evening.
A little thrill ran through her veins as she pictured herself arriving at Jessamine Cottage in one of the station flys, looking from the vehicle at the cheerful firelight which would surely be shining from the parlour window at that hour. And then Martha would come to the door, and not recognize her at first in the darkness; and Granny would cry out in surprise at the sound of her voice; and then there would be the dear motherly arms round her, the dear motherly breast to lay her troubled head upon, the blessed sense of rest, and trust, .and comfort!
Feverishly May counted and re-counted her money. The fifteen shillings remained in exorably fifteen, and no more. All sorts of schemes passed through her mind. Cecile might perhaps lend her some money--or Smith- son! But to ask for a loan from either of them would excite too much wonder and suspicion; it would at once be reported to her aunt.
Suddenly there darted into her mind the recollection that Harold had some money. Uncle Frederick had given the child half a sovereign on his birthday, a day or two ago. That was an inspiration! She would ask Harold to lend her the money, and to keep the secret until she should be gone. She knew that she could trust him; the child was staunch, and would be proud of being confided in. Poor little Harold! She remembered that it was he who had told her of Owen’s presence in the house on that day--when was it? Yesterday! Impossible! It was weeks--months ago, surely! A large part of her life seemed to have passed since then.
May lay down to rest, tired out with the, various emotions of the day, but with her brain so beleaguered by shifting thoughts and images that she was certain she should not be able to sleep. But she might at least rest her body, which felt bruised and weary, as though she had been walking with a heavy burthen all day long. She dropped off to sleep, nevertheless, almost immediately, but soon awoke again with a start and a sensation of falling swiftly, and a vague terror. But at length, towards morning, she did sleep continuously and heavily; and when she next awoke her watch, and a dull yellowish glimmer through the window-blind, told her it was day.
It was a dismal London morning, wet and cold. The wind was howling among the chimney-pots, and sending down showers of soot and smoke, mingled with sleet. It was the day appointed for the funeral of Lucius Cheffington. Mr. Dormer-Smith was not expected home that night; the trains did not fit conveniently. It had therefore been arranged that he should stay at Combe Park until the following morning. Her uncle’s absence made her opportunity, May thought. The train she wished to travel by started from London, she believed, at about two o’clock; but she resolved to be at the terminus much earlier. The departure might be at some minutes before two; it would be too dreadful to miss the train!
She felt an irrational hurry and eagerness to be gone, as if each minute’s delay might be fatal. She knew the feeling was groundless, but it mastered her.
Preparations she had none to make, except clothing herself in a warm gown, and putting a few toilet necessaries into a little handbag. Mrs. Dormer-Smith always breakfasted late, and, during the cold weather, in her own room; and May shared the morning meal with her uncle. To-day, at her request, Harold and Wilfred were allowed to come downstairs and breakfast with her. This arrangement suited Cecile, who much preferred breakfasting with Smithson in the housekeeper’s room to cutting bread-and-butter and pouring out milk-and-water in the nursery.
As soon as the meal was over, May asked Harold for the loan of his golden half-sovereign. His first reply was a severe blow. «You mean that yellow sixpence papa gave me? I haven’t got it, Cousin May.»
May felt as though the child had struck her. But the next moment he added--
«Papa put it into that little box with a slit in it. You can’t get it out. Nobody can get it out. It belohgs to me, you know; only I can’t buy anything with it. Papa says it’s proper-- property.»
May coaxed him to bring the box to her room, and found that it was closed by a little cheap lock, which it would be perfectly easy to force open. When she proposed this strong measure to Harold, he demurred at first; but finally yielded, on his cousin’s saying that she wanted the money very much, and would be unhappy if she could not get it. A glove-box lined with quilted satin was offered him by way of immediate compensation; and he was promised that his yellow sixpence should be repaid with ample interest in the shape of coin which would not share the inconvenient dignity of being " property, " but might be freely spent.
May felt as if she were a criminal as she wrenched open the little money-box, and took out the half-sovereign, which lay glistening amid a small heap of pennies and sixpences. Harold stood watching her intently.
«You do look funny, Cousin May!» he said. « Your cheeks are quite white, and your eyes are queer, and your hand burns. Mine is ever so cold. Feel!» He put his little red, cold
hand on May’s forehead, and the touch seemed deliciously refreshing to her.
«My head aches a little, Harold. I' shall soon be well, though. I am going to see my dear granny. I have often told you about her. She is so good and kind! She makes people well when they are sick or sorry.»
Harold’s experience of being made well when he was sick was not of such a nature as to make this praise particularly attractive to him.
«I s’pose she gives you powders?» he said, in a-disparaging tone, and then added gloomily, « I wouldn’t go to her, if I was you.»
May kissed him, and assured him that Granny’s methods were all pleasant ones.
Wilfred--who had been kept outside the room during the financial transaction, as being too young to be trusted with a secret of such importance--was now admitted in compliance with his reiterated petition; and the two little fellows stood quietly watching their cousin, as in a hurried, feverish way, she put a few articles into her little bag, and took a fur-lined cloak out of the wardrobe, and laid her hat and gloves ready on the bed.
"I say, Cousin May, " said Harold, all at once, « you’ll come back again, sha’n’t you?»
She looked down at the child’s upturned face, with a start. It had not occurred to her before, but the thought now struck her that it was very likely she should never return to that house.
"I will see you again, darlings, if I live, " she said, bending down to kiss and embrace the children.
Wilfred, always inclined to be tearful, showed symptoms of setting up a sympathetic wail. But Harold said, with a dogged little setting of the lips--
«Well, if you don’t come back, I know what I shall do. I’ve got all those pennies left in the box, and I shall buy a stick and a bundle, and run away, and go along the high road ever5 so far, till I find you.»
"I shall come too, " cried Wilfred. « Papa gave me sixpence!»
All three looked, indeed, almost equally childish and innocent: Harold and Wilfred, with their project of running away, derived from a nursery story-book, and May clutching the «yellow sixpence» as a talisman that was to carry her afar from all trouble and persecution!
She did not, of course, mean to leave Aunt Pauline in any anxiety as to what had become of her; but she wanted to get a good start. After some deliberation, she wrote a short note to her aunt, and entrusted it to Harold. His instructions were to keep it until luncheon-time, and then give it to his mother. But, in case he heard them asking for May in the house, and wondering where she was, he might deliver it sooner. In any case, he must not give it to Cecile or Smithson, but place it in his mother’s own hand. This latter was a service which Harold felt to be a severe one; but he undertook it, with a feeling akin to that of a knight doing battle with giants and dragons, on behalf of his liege lady. Not that his mother would be harsh or cruel; that was quite out of the question. She would not even scold him much, probably; but she would look at him with that complaining air of disapproval, as if he were an unmerited affliction, and call him and his brother " those dreadful little boys, " and send him away to the nursery, all which things the child felt keenly in his heart, although he was entirely unable to analyze them in his brain.
May also wrote to Owen, telling him of her departure, and confessing that she had not written to Mr. Bragg.
«What is the use of my remaining in London, when we cannot meet?» she wrote. «We are as far apart, really, as when you were in Spain. I am worn out, dear Owen, and feel that I need Granny’s help. Do not be angry with me for taking this step without consulting you. You will know I am safe and well-cared for with Granny, who is your friend, instead of having to fight against the arguments of those who are hostile to you.» Then, in a postscript, she added, « Mrs. Simpson came here yesterday. She said she had seen you. You did not send me any message by her. Perhaps you did not know she meant to see me?» This note she put in her pocket to be posted at the station.
It was now past twelve o’clock; for early hours were not kept in the Dormer-Smith household. May’s nervous impatience to be gone was no longer to be resisted. She took the children into the little back room where she had been accustomed to give them their lessons, and on her own responsibility gave them a book full of coloured pictures which Ce’cile never entrusted to their mischievous little fingers without her personal supervision. And this unusual indulgence delighted them and absorbed their attention. Then she stole back to her own chamber, and looked out of the window. The rain was still falling at intervals in driving showers. All the better! There was the less chance of any one whom she knew in that neighbourhood being abroad to recognize her.
She had told Smithson immediately after breakfast that she was going to her own room, and did not wish to be disturbed until luncheontime. She now put on her hat and gloves, wrapped herself in the warm cloak, and carrying a tiny umbrella, which looked very unequal to offering much resistance to the wind and rain that were now sweeping along the street, she crept downstairs and let herself out at the hall door.
She had to walk some distance before reaching a cabstand, and by the time she did so her feet were wet. She had no boots fitted to keep out mud and damp. Aunt Pauline considered thick boots superfluous in London. In the country, of course, it was quite «the right thing» to tramp about in all weathers, and proper chaussures must be provided for the purpose. Although, had it been a dogma laid down by " the best people « that one ought to march barefoot through the mire, Aunt Pauline would have desired May to conform to that as well as to all other sacred ordinances of the social creed.
May was driven to the railway station in due course by a cabman who, on being asked what she had to pay, contented himself with only twice his fare. She found she was much too early for the express train. But there was a slow train going within half an hour. It would not reach Oldchester until after the express, although starting before it; but May decided to travel by it. She was frightened at the idea of remaining in the big terminus, where she might be seen and recognized by some passing acquaintance at any moment. And the idea of being actually on the road to granny, safely shut up in a railway carriage out of reach, was tempting. She took her ticket, the purchase of which reduced her funds to the last shilling, and was put into a carriage by herself--first- class passengers by that train not being numerous.
The girl’s head was throbbing, and the damp chill to her feet made her shiver. She leaned hack in a corner of the carriage, and closed her eyes. The train trundled along, its progress arrested by frequent stoppages. The dim daylight faded. At wayside stations the reflections from the lamps shone with a melancholy gleam in inky pools of rain-water. May began to suffer from want of food. She was not hungry; but she felt the need, although not the desire, for some sustenance. At one place where they stopped a quarter of an hour, she thought of getting some tea; but there was a crowd of men in front of a counter where beer and spirits were being sold, but where she saw no tea; and the steam from damp great coats, mingled with tobacco-smoke and close air, made her feel sick. She tottered back to the carriage, carrying with her a huge fossilized bun, which she tried, not very successfully, to nibble at intervals; and at length she fell into an uneasy doze.
She was awakened by the opening of the carriage-door, and a voice saying. „You’ll be all right here, sir.“ A dark lantern flashed in her eyes. A hat-box and dressing-bag were put into the carriage by an obsequious porter.
A gentleman entered and took his seat in the corner farthest away from her. The door was slammed to, and they moved on again.
May put up her hand to her forehead in a dazed manner. She felt confused, and could not, for the moment, understand where she was. Her head ached and throbbed painfully. Then she recollected it all, and wondered what o’clock it was. and whether they were drawing near Oldchester.
„Can you tell me what station that was?“ she asked in a faint voice, of her fellow-traveller.
The gentleman turned his head sharply, and peered at her where she sat in the darkness of her corner-seat. He could not distinguish her face; for, before his entrance, she had drawn the movable shade half across the lamp in the roof of the carriage. Thinking he had not heard, or bad not understood her, she repeated the question--
„What is the name of that last station, if you please?“
Upon which the gentleman, instead of making any such reply as might have been expected, exclaimed, „ Lord bless my soul!“ and leaving his place at the other extremity of the carriage, he came and seated himself opposite to her. „ It is Miss Cheffington!“ he said, in a tone of the utmost wonder. And then May recognized Mr. Bragg.
My dear young lady, how come you to be travelling alone--by this train? Is anything the matter?»
His tone was so sincere and earnest, his face and manner so gentle and fatherly, that May at once felt she could trust him fully and fearlessly.
«1 am so glad it’s you, Mr. Bragg, and not a stranger!» she said, putting her hand out to take his.
"Thank you, " said Mr. Bragg simply. «I’m glad it is me, if I can be of any use to you.» Then he asked again, «Is anything the matter?»
"N--no; nothing very serious. I have run away from .Aunt Pauline
«Run away!»
«And I’m going to Granny. You won’t feel it your duty to give me up as a fugitive from justice, will you?» she said, trying to smile, with very tremulous lips.
«Mrs. Dormer-Smith has never been treating you bad or cruel?» said Mr. Bragg wonderingly. «No, no; she couldn’t.»
«No, truly, she could not be consciously cruel to me, or to any one; but she has ideas which --she tried to persuade me — -- We don’t understand one another, that’s the truth.»
Mr. Bragg all at once remembered a certain private note despatched to his hotel in town by Mrs. Dormer-Smith, wherein she had assured him that May was an inexperienced child, who didn’t know her own mind, and begged him not to take her too absolutely at her word. He had never replied to that note, having, indeed, nothing to say which it would be agreeable to his correspondent to hear. But he recalled other instances in which ladies of the highest gentility had hunted him (or, rather, not him--he had no illusions of vanity on that point-- but his large fortune) with a ruthless unscrupulosity which had amazed him, and a gallant perseverance in the teeth of discouragement which almost extorted admiration. And the question stole into his mind, « Could Mrs. Dormer-Smith have been persecuting May on his account?» The idea was inexpressibly painful to him. But, anyway, he was relieved and thankful to find that the girl did not shrink from him, but was Sweet and gracious as ever.
"Well, to be sure, « he said in his slow, pondering way, „ 'tis a strange chance that we should meet just now, isn’t it? For I’ve just come from your family place, you know“»
«From where?»
«From the home of your ancestors, as Mr. Theodore Bransby calls it. You asked me the name of that station I got in at. Well, it’s Combe St. Mildred’s, the station for Combe Park you know.»
«Is it? Then we cannot be far from Oldchester.»
«Not very far in miles; but this is an uncommon slow train--stops everywhere. Stops just now at Wendhurst Junction; the express runs through. I’m afraid you’re very tired, Miss Cheffington.» He could not see her at all distinctly, but her voice betrayed great weariness, he thought.
«Not very--yes, rather. It does not matter now; we shall soon be there.»
"Yes, " went on Mr. Bragg, « I’ve been attending the funeral.»
"Oh yes. Poor Lucius! I had forgotten that it was for to-day, " said May, with a self-reproachful feeling. « He was very kind to me, although, at first, he seemed so dry and eccentric. I think he liked me. I know I liked him.»
«Yes; no doubt but what he liked you. That can’t be disputed. And it does him honour, in my opinion. I suppose I ought to congratulate you, Miss Cheffington--although congratulating may seem out of place with a crape band round your hat. And yet I don’t know!»
«Congratulate me! Do you mean because my father is the heir? I think there is more sorrow in Lord Castlecombe’s heart than there can be satisfaction in any one else’s?» answered May. She was surprised at this manifestation of coarseness of feeling in Mr. Bragg. It was the first she had ever observed in him.
«Your father? Lord bless me, no! Nothing to do with your father. I was alluding to your cousin’s last will and testament. I was present when it was read, by Lord Castlecombe’s desire, although having no particular claim that I know of. Still, when we came back from the old churchyard, his lordship invited me into the library, and the will was read out then ' by Wagget, the lawyer, poor Martin Bransby’s successor.»
«But what has all that to do with me?» asked May, sitting upright, and holding on by the elbows of the seat. As she did so, everything seemed to waver and swim before her eyes. The cushions on which she sat seemed to be sinking down through the earth. The long fast, her broken sleep on the previous night, the tears she had shed, and all the emotions of this journey, which to her was an adventure fraught with all kinds of anxieties, were telling upon her. But she made a desperate effort to listen --not to be ill, not to give trouble. The train was to stop shortly. She would hold up her courage until then. Had not the gloom caused by the lamp-shade baffled Mr. Bragg’s observation, he would have been startled by her countenance.
As it was, he merely answered, «Well, because your cousin has left you all the little property he inherited from his mother. It isn’t a great fortune--a matter of four hundred and fifty, or five hundred pound a year, as well as I can make out. But it’s all in sound investments--mostly Government securities--and it’s settled on you every penny of it.»
But May, struggling against a sick sensation of faintness, was scarcely able to grasp the meaning of what was said to her. Her eyes grew dim; she half-rose up from her seat, made a vague movement with her hands, such as one makes in falling and clutching at whatever is nearest, and then sank down in a heap on the floor of the carriage, like a wounded bird. She was in a dead swoon, and her young face looked piteously white and wan under the crude glare of the gas, as the train moved slowly, with much resounding clangour, into the big station at Wendhurst Junction.
CHAPTER XI.
правитьWith that indescribably dreadful rushing, whirling sensation in the brain, which can never be forgotten by whoever has once experienced it, May Cheffington recovered out of her swoon, and her senses returned to her.
She was lying on a cushioned seat in the ladies' waiting-room at Wendhurst Junction. Her dress had been loosened, her own warm cloak had been spread over her as a coverlet, a woollen shawl was thrown across her feet, and an elderly woman was sprinkling water on her forehead. She opened her eyes, and then shut them again lazily. The glare of the gas made her blink, and the sense of rest was, for the moment, all she wanted.
"She’ll do now, " said the elderly woman, wiping May’s wet forehead with a handkerchief. Then she went to the door of the room, and half opening it, said to some one outside, « Coming round beautiful, sir; she’ll be all right now.»
«Who’s there?» asked May, in a little feeble, drowsy voice.
«Your pa, dear. He has been in a taking about you. But I’m telling him you’re as right as right can be. So you are, ain’t you? There’s a pretty!»
Every second that passed was bringing more clearness to May’s mind, more animation to her frame. By the time the elderly woman had finished speaking, May said--
«Oh, ask him to come in. Ask him, pray, to come here and speak to me!»
This message being transmitted, the door was opened, and in walked Mr. Bragg, with a most disturbed and anxious countenance.
May was lying with her head supported on a pillow formed of a great coat hastily rolled up, which the attendant had covered with her own white apron. The pretty soft brown hair, dabbled here and there with water, was hanging in disorder. Her eyes looked very large and bright in her pale face. Mr. Bragg came and stood beside her, and looked at her with a sort of tender, pitying trepidation: as an amiable giant might contemplate Ariel with a broken wing: longing to help, but fearing to hurt, the delicate creature.
May put out her hand and took hold of Mr. Bragg’s as innocently as little Enid might have done. « Oh, I am so sorry!» she said.
"Yes, " returned Mr. Bragg, in a subdued voice. « And I’m so sorry, too. But you are feeling better now, ain’t you?»
«Oh, but I mean I am sorry for you. Sorry to frighten you and to give you so much trouble.»
«Trouble! Well, I don’t know about that. This good lady here has been taking what trouble there was to take. Not such a vast deal, was it, ma’am?»
The " good lady " who had begun to doubt the correctness of her assumption that these two were father and daughter, smoothed the shawl over May’s feet, and murmured that they were not to mention it.
Mr. Bragg pulled out his watch impatiently.
«What! haven’t they found anybody yet?» he said. « I sent off a man in a fly ten minutes ago.»
The attendant observed apologetically that the first doctor they’d gone to might not have been at home, and then they’d have to go on a goodish bit further.
May started up on her elbow.
«Doctor!» she cried, in dismay. « You haven’t sent for a doctor?»
"Yes, I have, " answered Mr. Bragg, dismayed in his turn by her evident distress. « I couldn’t do less. You might have been dying for anything I knew. You don’t know how bad you looked!»
«But I don’t want a doctor. I’m quite well. I only want to go on. I want to go on to Granny.»
And May’s head fell back on the pillow, while a tear forced its way beneath the closed eyelids.
"You came by the slow down, didn’t you? Ah, well, there’s no passenger train going on that way before eleven-five to-night, « observed the elderly female»
At this intelligence the tears poured down May’s cheeks, and she turned away her head on the cushion.
«Don’t cry! Don’t fret!» exclaimed Mr. Bragg. «You shall be in Oldchester within an hour if the medical man says you’re able to travel. I’ll speak to the station-master at once. Only we must hear what the doctor says, mustn’t we? I dursn’t run a risk, now durst I? You see that yourself. You’re what you might call laid on my conscience to take care of. Good Lord, will this fool of a fellow never come back? I told him to drive as fast as he could pelt.»
May was crying now Jess from vexation than from exhaustion.
"I’m not ill, indeed, " she murmured, trying to check her tears.
«But, my dear young lady, people don’t faint dead away like that, and look so white and ghastly, without there’s something the matter. It wasn’t the news I told you upset you like that, surely?»
«No; of course not. I think it was because I—I had had no dinner.»
«Lord bless me!» cried Mr. Bragg. « Why, you’re starving! That’s what it is, then!»
In his anxious solicitude for her Mr. Bragg would have ordered everything eatable to be brought which the refreshment-room afforded. But he yielded to May’s entreaty that she might have a cup of tea and a piece of bread. The attendant suggested a teaspoonful of brandy in the tea, but at this May shook her head. Mr. Bragg, however, thought the suggestion a good one, and producing a small flask from his travelling bag, insisted on pouring a few drops of its contents into the cup of tea.
"That’s fine old Cognac, " he said; « like a cordial. I wouldn’t ask you to swallow the stuff they sell here; but this’ll do you nothing but good. Dear me, if I’d only thought of giving you some of this before!»
He was quite self-reproachful, and May had some difficulty in persuading him that no blame could possibly attach to him for not having administered a dose of brandy to her as soon as they met in the railway carriage.
By this time the doctor sent for from Wend- hurst had arrived. A brief interview with his patient convinced him that she was perfectly well able to travel on as far as Oldchester.
"Rather delicate nervous organization, you see, " said the doctor to Mr. Bragg, when he left May. « And there has been some mental distress; family troubles, she tells me; and then the long fast, and the journey, quite sufficient to account--oh, thanks, thanks. She’ll be all right after a good night’s rest, I haven’t the least doubt.» And the doctor withdrew with a bow; for Mr. Bragg, apologizing for having disturbed him and brought him so far through .the rain, had put a handsome fee into his hand.
Mr. Bragg had also mentioned in the hearing of the waiting-room attendant, who was hovering inquisitively in the background, that the young lady had been put under his charge, and that he had just left the house of her great- uncle, Lord Castlecombe. He was aware that he himself was far too well-known a man in those parts for the adventure not to be talked about. And his experience of life had taught him that, while it is as difficult to check gossip as to bring a runaway horse to a standstill, yet that both may generally be turned to the right or left, by a cool hand.
His sagacity was amply justified. For the waiting-room attendant, for weeks afterwards, would narrate to passing lady travellers how that sweet young lady, Lord Castlecombe’s grandniece, was so cut up by the. death of her cousin that she fainted right away coming back from 'the funeral at Combe Park, not having been able to touch food for more than twelve
hours in consequence of her grief; and how Mr. Bragg, the great Oldchester manufacturer, who was taking charge of the young lady on her journey home, was so kind and anxious, and quite like a father to her; and how they both repeatedly said, « Mrs. Tupp, if it hadn’t been for your care and attention, we don’t know whatever we should have done.»
Soon after the doctor had departed, Mr. Bragg came, back to May, and informed her that arrangements had been made for their starting for Oldchester in three-quarters of an hour, if that would be agreeable to her. And in reply to her wondering inquiry as to how that could have been managed, he said quietly, « Oh, I’ve got a special train. I’m a director of this line, and they know me here pretty well.»
May had always understood that a special train was an immensely costly matter. But in her ignorance she was by no means sure that it might not be part of the privileges of a railway director to have special trains run for his service gratis, whensoever he should require them. Which, probably, was precisely what Mr. Bragg desired her to suppose.
Heathen called aside the attendant, and held a short colloquy with her in the adjoining room, the result of which was to put the worthy Mrs. Tupp into a . great fuss and flutter. She dashed at a cupboard in the wall and plunged her hand into it, drawing it out again with a battered old black bonnet dangling by one string, as though she had been fishing at a venture and brought up that rather unexpectedly. Further, Mrs. Tupp, with many apologies, took the checked shawl which had been laid over May’s feet and put it on her own shoulders; and then, assuring Mr. Bragg, in a speech which it took some time to deliver, that she wouldn’t be gone not ten minutes, for her house was close by--better than half a mile before you really come into Wendhurst High Street, going the shortest way from the station --she finally disappeared.
"Now, Miss Cheffington, " said Mr. Bragg, «I want you to do something to oblige me. Will you?»
"Most gladly, if I can; but I’m afraid it will turn out to be something to oblige тж, " answered May, looking up at him timidly. « Don’t you want some food? I dare say you do.»
«Why, no, Miss Cheffington, I can’t say I do; I ate a most uncommon hearty luncheon. I wonder why people always eat so much when there’s a funeral going on! Besides, it isn’t dinner-time yet, you know.»
"Isn’t it? I have no idea what o’clock it is. If you told me it was the middle of next week, I don’t think I should feel surprised, " and she smiled with one of her old, bright looks.
"That’s right, " said Mr. Bragg. " You’re picking up. Well, now, I was going to say that I noticed in the refreshment-room a cold roast fowl, which didn’t look at all nasty; no, really, not at all nasty, « insisted Mr. Bragg, with the air of one who is aware that his statement may not unreasonably be received with incredulity. „ And if you’ll let them bring it in here on a tray, and try to eat a bit of it, and drink another cup of tea--no! I promise not to put any brandy in it, —I shall esteem it a favour.“
Of course there was no refusing this. But May said wistfully, I was going to ask you-- would you mind—I have something to say to you; and if I don’t say it soon that woman will be here. She is coming back immediately.»
Why, as to that, Miss Cheffington, I don’t think she is. From what I can make out, she’s the kind of person that never can realize to themselves that fifteen minutes, one after the other, end to end, make up a quarter of an hour. She lost a lot of time here talking, and I saw her stop to tell the young woman at the bar over yonder what a hurry she was in. No; I make no doubt but what she’ll be back before we start, but not just yet awhile."
The roast chicken and some freshly made tea were brought in due course, and Mr. Bragg had, the satisfaction of seeing May partake of both.
Then he professed his readiness to hear what she wished to say.
66 Are you comfortable? Light not too much for you? There! Now--provided you don’t overtire yourself, nor yet what you might call overtry yourself—I’m listening."
He sat down in a chair nearly opposite to the fire, so that his profile was turned to May, and looked thoughtfully into the hot coals, folding his arms in an attitude of massive quietude which was characteristic of him.
"First of all, you must let me thank you for all your kindness, " said May.
"No, don’t do that, " he answered, without removing his gaze from the fire. Then he repeated musingly, « No, no; don’t do that! Don’t ye do that!»
Then ensued a pause. It lasted so long that Mr. Bragg, glancing round at the girl, said--
«That wasn’t all you had in your mind to say, was it?»
«No, Mr. Bragg.»
«Perhaps you’ve changed your mind about speaking? Well, don’t you worrit yourself. You do just what you feel most agreeable to yourself, you know.»
«But I want to speak! I was so anxious to . tell you This chance, which I could never
have expected or dreamt of, gives me the opportunity, and now--now I don’t know how to begin!»
He was silent for a moment, pondering. Then he said, « Could I help you? I wonder if it is about a certain conversation you and me had together a few days back?»
«Yes--partly.»
«Well, now, you remember that on that occasion I said to you that I hoped we might be friends, you and me--real, true friends. You remember, don’t you?»
«Gratefully.»
"Well, I meant what I said. If you have been " He was about to say " persecuted, " but changed the word. « If you have been any way bothered in consequence of that conversation, I’m truly sorry for it. But don’t let it make any difference as between you and me. Your aunt, Mrs. Dormer-Smith, she’s a most well-meaning lady, and has beautiful manners. But she’s liable to make mistakes like the rest of us. And don’t you fret, you know. You’re going to your grandmother, Mrs. Dobbs, you tell me. And she’s a woman of wonderful good sense. She’ll understand some things better than what your aunt can. It’ll be all right. Don’t you worrit yourself.»
He spoke in a gentle, soothing tone, such as one might use to a child, and kept nodding his head slowly as he spoke, still with his eyes fixed on the fire.
«It isn’t that! I mean—I wanted to tell you something!»
He turned his head now quickly, and looked at her. Her eyes were cast down, and she was plucking nervously at the fur lining of the cloak which lay on the seat beside her.
«Is it something about that confidence that you made me, and that I look upon as an honour, and always shall? Well, now, if you’re going to speak about that, I shall take it as a sign that you really mean to be friends with me, and trust me. And there’s nothing in the world would make me so proud as that you should trust me, full and free.»
Then she told him all the story of her engagement to Owen. How it had been kept secret for three months by her grandmother’s express stipulation. How, when Owen returned to England, they had revealed it to Mrs. Dormer-Smith; how that lady had disapproved and forbidden Owen the house, and had written to Captain Cheffington requesting him to interpose his parental authority; how, finally, May had felt so miserable and lonely, that she had made up her mind to leave her aunt’s house and take refuge with her grandmother.
Mr. Bragg sat like a rock while she told her story, hesitatingly and shyly at first, but gathering courage as she went on. When she first mentioned Owen’s name, his brows contracted for a moment, in a way which might mean anger, or perplexity, or simply surprise. But he remained otherwise quite unmoved to all appearance, and perfectly silent.
When May had finished her little story, she said timidly, as she had said to him on that memorable day in her aunt’s house, « You are not angry, Mr. Bragg?»
He answered nearly as he had answered then, but without looking at her, and keeping his gaze on the fire, « Angry, my child! No; how could I be angry with you? You have never deceived me. You have been true and honest from first to last.»
«But I mean, you are not--you are not angry with Owen?»
The answer did not come quite so promptly this time; but after a few seconds, he said, « I don’t know that I’ve the least right to be angry with Mr. Rivers. Only I should have liked it better if he had told me how things were, plain and straightforward, when we were talking about--something else.» He brought his speech to an abrupt conclusion.
Upon this May assured him that Owen had never desired secrecy. The engagement had been kept secret in deference to « Granny.» And as soon as her aunt knew it, Owen had urged her (May) to tell Mr. Bragg also, feeling himself in a false position until the truth was revealed.
"I ought to have written to you yesterday, " she said guiltily. « It’s my fault, indeed it is!»
Mr. Bragg got up from his chair, and muttering something about " getting a little air, " walked out on to the long platform.
There was certainly no lack of air outside there. A damp raw wind was driving through the station, making the lamps blink. Mr. Bragg had no great coat, that garment having been rolled up to serve as May’s pillow. But he marched up and down the long platform with his hands behind his back, at a steady and by no means rapid pace, apparently insensible to the cold.
Owen Rivers! So the man May was engaged to was his secretary, Mr. Rivers! That was very surprising. Mr. Rivers was not at all the sort of man he should have expected that exquisite young creature to care about. But Mr. Bragg would have been puzzled to describe the sort of man he would have expected her to care about. He had never seen any man he thought worthy of her, and it might safely be predicted that he never would; seeing that Mr. Bragg was in love with May, and would certainly never be in love with May’s husband, let him be the finest fellow in the world.
One suspicion he at once dismissed from his mind--that Owen had ever been in the least danger from Mrs. Bransby’s fascinations. No; when a man was betrothed to a girl like May Cheffington he was safe enough from anything of that kind, argued Mr. Bragg. Indeed, his visit to the widow’s hopse had given him a favourable impression of all its inmates. It was impossible, he thought, to be in Mrs. Bransby’s presence without perceiving her to be worthy of respect. Searching his memory, he discovered that tbe first hint of her having any designs on young Rivers had come from Theodore Bransby, and now the motive of the hint began to dawn upon him. Theodore, as he had long ago perceived, hated Rivers. Mr. Bragg now understood why. He paced up and down the draughty platform, solitary and meditative, for full ten minutes. It was a dead time, and the whole station seemed nearly deserted.
Then he returned to the waiting-room, of which May- was still the sole occupant. He stirred the fire into a blaze, and then sat down opposite to it as before. May looked at him nervously and anxiously. She did not venture to speak first.
"I’ll tell you one thing, Miss Cheffington, " said Mr. Bragg, all at once. « What you told me has been a relief to my mind in one way.»
She looked up inquiringly.
«Yes, it has been a relief to my mind, and I’m bound to acknowledge it. I was afraid at one time--indeed, I’d almost made up my mind, though terribly against the grain--that you was engaged to some one else.»
«Some one else!» exclaimed May, opening great eyes of wonder, and speaking in a tone which conveyed her naif persuasion that, in that sense, there did not exist any one else. « Why, whom can you mean?»
Mr. Bragg reflected an instant. Then he said, « I’ll tell you. Yes, I’ll tell you, for he’s tried to thrust it in people’s faces as far as he dared. Mr. Theodore Bransby.»
May fell back on her seat with a gesture of mute astonishment.
"Ah, yes; you’re wondering how I could be such a blockhead as to think that possible. But if it had been true, you’d ha' wondered how I could be such a blockhead as to think anything else possible, " said Mr. Bragg. * It was the sole touch of bitterness which escaped him throughout the interview. After a brief pause he went on, « Not, you understand, that I mean to deny Mr. Rivers is far superior to young Bransby-- out of all comparison, superior to him. I may, perhaps, consider Mr. Rivers fort’nate beyond his merits. That’s a question we won’t enter into, because you and me can’t help but look at it from different points of view. But I must bear testimony that he’s always behaved like a real gentleman in his duties with me; and, so far as I know, he’s thoroughly upright and honourable.»
May considered this to be but faint praise. But she graciously made allowances. Granny, however, knew better. When Mr. Bragg’s words were repeated to Granny, she exclaimed, « Well, done, Joshua Bragg! That was spoken like a generous-minded man.»
By this time the engine which was to draw them to Oldchester was in readiness. Mr. Bragg inquired impatiently for the « good lady» of the waiting-room. And then May learned that that person was to accompany them on the journey, lest Miss Cheffington should need any attendance on the way.
"And, indeed, " said Mrs. Tupp, afterwards, " if the young lady had been a princess royal, there couldn’t have been more fuss made over her. S’loon carriage, and everything! Of course, it was an effort for me to go along with 'em at such short notice, and so entirely unexpected. But as they said to me, "Mrs. Tupp, " they said, «had it not have been for your kindness and attention, we don’t know what we should have done.' And the gentleman certainly made it worth my while.» As he certainly did!
At the present moment, however, Mrs. Tupp was by no means in a complacent frame of mind. She was seen hurriedly approaching from the extremity of the station, very breathless and exhausted, attired in her Sunday bonnet, and shawl to match, confronting Mr. Bragg, who stood, sternly, watch in hand, at the door of the carriage.
"I told you so, Miss Cheffington, " said he to May, who was already made luxuriously comfortable within the carriage. « Now, ma’am! No, don’t trouble yourself to explain, please. Because in exactly two seconds and a half we’re off. Would you be so kind?» This to a guard who stood looking on beside the station-master. In a moment they had taken Mrs. Tupp between them, and, assisted from behind by a youthful porter, managed to hoist her into the carriage by main force. Mr. Bragg took his place opposite to May. The whistle sounded, and they glided from beneath the roof of the station, and at an increasing speed across the dark country through the streaming rain.
CHAPTER XII.
править«And you got jealous! You actually were jealous of Owen and that poor, dear, pretty Mrs. Bransby?»
«Yes, Granny.»
«And you were such a goose—I won’t use a stronger word, though I could--as to pay any attention to what that idiot of an aunt of yours--Lord forgive me! --chose to say in her anger and disappointment?»
«Yes, Granny.»
«And you let the jabber of poor Amelia Simpson--as kind a soul as ever breathed, but as profitable to listen to as the chirping of sparrows on the house-top--prey upon your mind, and bias your common sense?»
«Yes, Granny.»
«Why, then, I’m ashamed of you, May! Downright ashamed--there now!»
«Oh, thank you, Granny!»
And May seized her grandmother’s hands one after the other as the old woman drew them away impatiently, and kissed them in a kind of rapture.
This little scene, with but slight variations, had been enacted several times since May’s arrival on the previous evening at Jessamine Cottage. May had ceased to make any excuses for herself, or to endeavour to describe and account for her state of mind. She was only too thankful to have her doubts treated with supreme disdain. To be scolded and chidden, and told that she did not deserve such a true lover as Owen, was such happiness as she could not be grateful enough for!
«Jealous of Owen because a parcel of mischievous magpies had nothing better to do than to dig their foolish bills into a poor widow’s reputation? Why, I think you must have had softening of the brain!» Mrs. Dobbs would say. Whereupon May would kneel down, and bury her face in her grandmother’s lap, and laugh and cry, and murmur in a smothered voice--
«Bless you, Granny darling!»
"Not but what, " Mrs. Dobbs admitted afterwards in a private confabulation with Jo Weatherhead, « not but what I do think it’s pretty well enough to soften any one’s brain to undergo a long course of Mrs. Dormer-Smith. I thought I knew pretty well what she was, and I told you so long ago, Jo Weatherhead, as you must well remember. But, mercy! I hadn’t an idea! Her goings on, from what the child tells me, and that fool of a letter she’s written to me, display a wrongheadedness and an aggravating kind of imbecility that beats everything.»
Mr. Weatherhead, for his part, was inclined to be seriously wrathful with everybody who had contributed to make May unhappy--not excluding Mr. Owen Rivers, who, said Jo, might have had more gumption than to rush to Mrs. Bransby’s the moment he returned to England, and make such a fuss about her, just as though she, and not May, were the object of his solicitude and affection.
"And I think, Sarah, " said honest Jo, « that you’re too hard on Miranda. It’s all very fine, but it seems to me that she had enough, and more than enough, to make her uneasy. What with disagreeable things being dinned into her ears from morning to night, and facts that couldn’t be denied, interpreted all wrong, and no friend near to interpret 'em right, and her own modesty and humble-mindedness making her suspect that the young man had offered to her before he was sure of his own mind, and had begun to repent--take it altogether, I consider it’s unkind and unfair to bully her as you do, Sarah, and so I tell you.»
«You do, do you?» answered Mrs. Dobbs, who had listened with much composure to this attack. « Well, I’m not likely to quarrel with you for that. But you needn’t worry yourself about May. I think I understand the case pretty well. If you doubt it, just try sympathizing with her, and telling her you think Mr. Rivers behaved bad and thoughtless. You’ll see how pleased she’ll be with you, and what a lot of gratitude you’ll get for taking her part. Try it, Jo.»
Mr. Weather head, on reflection, did not try it.
The unexpected legacy from Lucius Cheffing- ton to his cousin was hailed by Mrs. Dobbs with heartfelt thankfulness. May’s account of it at first was a very vague one. She had only imperfectly heard Mr. Bragg’s communication in the railway carriage. And, indeed, at that moment, it had seemed to her an affair of very- secondary importance. But now, when it occurred to her that this money would render them so independent as to put it out of the question for Owen to have to seek his fortune in South America, or any other distant part of the world, she was as elated by it as the best regulated mind could desire.
«And it isn’t so very much money, after all, is it, Granny?» she said, with an air of satisfaction, which Mrs. Dobbs did not quite understand.
"Well, " she answered, « it seems a pretty good deal of money to me. Between four and five hundred a year, as I understand.»
«Yes; but it isn’t a, fortune. Mr. Bragg said it wasn’t a fortune. I mean--it is very little more than Owen has with what he earns, Granny.»
«Oh!» exclaimed Mrs. Dobbs, a light beginning to dawn upon her. « I see. Well, you can’t have the proud satisfaction of marrying him without a penny belonging to you. But perhaps he might take a situation for five years on the Guinea Coast, so as to bring his income up above yours.»
«Oh, Granny!»
"Why not? It would be quite as natural and sensible as his wanting to marry poor Mrs. Bransby and her five children. Things are getting too comfortable to be let alone. The least he can do is to undergo a course of yellow fever, and "
«Granny, how can you?» And the young arms were round Granny, and the blushing face hidden in Granny’s breast.
«Was I ever so foolish about Dobbs, I wonder?» murmured Mrs. Dobbs, as she stroked the girl’s hair. « He was a good-looking young fellow, was Isaac, in our courting days, and a temper like a sunshiny morning, and we were over head and ears in love, I know that; and-- yes, I believe I was every bit as soft-hearted and silly, the Lord be praised!»
Mr. Bragg called at Jessamine Cottage about noon the day after May’s return. He asked to see Mrs. Dobbs, and remained talking with her alone for some time. He had made up his mind, he told her, to give Mr. Rivers a permanent post in his employment, if he chose to accept it. He thought of offering him the management of the Oldchester office, if, after a three months' trial, he found it suited him, and he suited it. There was no technical knowledge of the manufacture needed for this post: merely a clear head, honesty, the power of keeping accounts, and of conducting a large business correspondence.
"I think he can do it, " said Mr. Bragg; « and, if he can, he may.» Then he informed Mrs. Dobbs that he had telegraphed to Mr. Divers to come down to Oldchester. He would there find, at the office in Friar’s Row, a letter with all details. " As for me, " said Mr. Bragg, « I shall cross him on the road. I am going to town by the three-thirty express. You needn’t mention what I’ve told you to Miss С. I thought, perhaps, she’d like better to hear it-- as an agreeable bit of news, I hope--from him.»
What more may have passed between them Granny never reported. He went away without seeing May, merely .leaving a message, « His kind regards, and he hoped she was feeling well and rested.»
«Oh, I wish I had seen him!» exclaimed May, when this message was faithfully delivered by Granny. « I wanted so much to thank him again. It’s too bad! I wonder why he went away without seeing me.»
«Do you?» said Granny shortly. « Well, perhaps he thought he’d had bother enough with you for one while. He’s got other things to do besides dancing attendance on young ladies who wander about the world, fainting from want of food, and requiring special trains, and all manner of dainties.» Privately she observed to Mr. Weatherhead that innocence was mighty cruel sometimes, as could be exemplified any day by trusting a young child with a kitten.
"H’m! Mr. Bragg isn’t exactly a kitten, Sarah, " returned Jo.
«True, a kitten will scratch! He’s a man, and a good 'un; and I’ll tell you what, Jo, if Joshua Bragg wanted his shoes blacked, I’d go down on my old knees to do it for him.»
May’s legacy was a great piece of news for Mr. Weatherhead. He was not only delighted at it for her sake, but he enjoyed the importance of disseminating it. Jo went about the city from the house of one acquaintance to another. He also looked in at the Black Bull, where he ordered a glass of brandy-and-water in honour of May’s good fortune. The item of news he brought was a welcome contribution to the general fund of gossip. The subjects of Mr.
Lucius Cheffington’s funeral, and how the old lord had taken the death, and whether Captain Cheffington would come back to England now that he was the heir, and make it up with his uncle, were by this time beginning to be worn a little threadbare; or, at all events, had lost their first gloss.
In this way it speedily became known to those interested in the matter that May Cheffington had arrived at her grandmother’s house. Among others, the intelligence reached Theodore Bransby. Theodore had been frequently in Oldchester of late, on business of various kinds, chiefly connected with the approaching election. He had never relinquished the hope of winning May; and he believed that the death of Lucius was a circumstance favourable to his hopes. He did not doubt that the new turn of affairs would bring Captain Cheffington to England forthwith; and he as little doubted that many doors--including Mr. Dormer-Smith’s--would be opened widely to Captain Cheffington now, which had been closed to him for years. Moreover, Theodore was convinced that one immediate result of her father’s presence would be to separate May altogether from Mrs. Dobbs, and the unfitting associates who haunted her house, and claimed acquaintanceship with Miss Cheffington. May, he knew, had a weak affection for the vulgar old woman. But her father’s authority would be strong enough to sever her from Mrs. Dobbs; and, for the rest, Captain Cheffington was his friend; whereas he was instinctively aware that Mrs. Dobbs was not. Latterly, too, ever since his father’s death, May’s manner to him had been very gentle.
He was meditating these things as he walked up the garden path to Jessamine Cottage. May caught sight of him from the window, and sprang up in consternation, crying to Granny to tell Martha he was not to be admitted. Mrs. Dobbs, however, told May to run upstairs out of the way, and determined to receive the visitor herself.
«I’m so afraid he will persist in asking for me! He is wonderfully obstinate, Granny!» said May, ready to fly upstairs at the first sound of the expected knock at the door.
«Ah!» rejoined Mrs. Dobbs, setting her mouth rather grimly, « so am I. Show the gentleman into the parlour, Martha.»
Theodore was ushered into the little room, and found Mrs. Dobbs seated in state in her big chair. The place was far smaller and poorer than the house in Friar’s Row, but in Theodore’s eyes it was preferable. There was the possibility of some pretentions to gentility on the part of a dweller in Jessamine Cottage, whereas Friar’s Row, though it might, perhaps, be comfortable, was hopelessly ungenteel.
Theodore, when he entered the room, made a low bow, which, unlike his salutation on a former occasion, was distinctly a bow, and not a nondescript gesture halfway between a bow and a nod. He had learned by experience that it did not answer to treat Mrs. Dobbs de haut en bas. He also made a movement as if to shake hands; but this Mrs. Dobbs ignored, and asked him to sit down, in a coldly civil voice.
She had been knitting when he came in, but laid the needles and worsted aside on his entrance, and sat looking at him with her hands folded in her lap.
Theodore could scarcely tell why, but this action seemed to prelude nothing pleasant. There was an air of being armed at all points about the old woman, as she sat there looking at him with a steady attention unshared by her knitting. But possibly the work had been laid aside out of politeness. In any case, Theodore told himself that he was not likely to be disconcerted by such a trifle.
«How do you do, Mrs. Dobbs?» he asked, when he was seated.
«Very well, I’m much obliged to you.»
Here ensued a pause.
«It is some- time since we met, Mrs. Dobbs.»
«It’s over a twelvemonth since you called at my house in Friar’s Row, Mr. Theodore Bransby.»
Another pause.
"There has been trouble in the Cheffington family since then, « said Theodore, at length. „Ah, how strange and unexpected was the death of the eldest son! Lucius, of course, was always delicate. Still, he might have lived. His death has been a sad blow to Lord Castlecombe.“
Theodore considered himself to be condescending and conciliatory, in thus assuming that Mrs. Dobbs took some part in the affliction of the noble family.» In his heart he resented her having the most distant connection with them. But he intended to be polite.
"There has been trouble in other families besides the Cheffingtons, " returned Mrs. Dobbs gravely, with her eyes on the young man’s mourning garments.
"Oh! Yes. Of course. But no trouble with which you can be expected to concern yourself, " he answered. He was annoyed, and preserved his smooth manner only by an effort.
"And, any way, " continued Mrs. Dobbs, «Lord Castlecombe’s sons have left no fatherless children, nor widows, nor any one to be desolate and oppressed--like your poor father did.»
Theodore raised his eyebrows in his favourite supercilious fashion. " Your figurative language is a little stronger than the case requires, " he said.
«Widowhood is a desolate thing, and poverty oppressive. There’s no figure in that, I’m sorry to say.»
"Oh, really? I was not aware, " said Theodore, nettled, in spite of himself, into showing some hauteur, « that Mrs. Bransby and her family had excited so much interest in you!»
«No; I dare say not. I believe you were not. I think it very likely you’d be surprised if you knew how many folks in Oldchester and out of it are interested in them.»
The young man sat silent, casting about for something to say which should’put down this old woman, without absolutely quarrelling with her. He was glad to remember that he had always disliked her. But he had come there with a purpose, and he did not intend to be turned aside from it. Seeing that he did not speak, Mrs. Dobbs said, « Might I ask if you did me the favour to call merely to condole upon the death of my late daughter’s husband’s cousin?»
This was an opening for what he wanted to say, and he availed himself of it. He replied, stiffly, that the principal object of his visit had been to see Miss Cheffington, who, he was told, had returned to Oldchester; and that, in one sense, his visit might be held to be congratulatory, inasmuch as Miss Cheffington inherited something worth having under her cousin’s will. He did not fear being suspected of any interested motive here. Besides that he was rich enough to make the money a matter of secondary importance; his conscience was absolutely clear on this score. He had desired, and offered, to marry May when she was penniless; he still desired it, but truly none the more for her inheritance.
«Oh! So you’ve heard of the legacy, have you?» said Mrs. Dobbs.
«Heard of it! My good lady, I was present at the reading of the will. There were very few persons at the funeral; it was poor Lucius’s wish that it should be private, but I thought it my duty to attend. There are peculiar relations between the family and myself, which made me desirous of paying that compliment to his memory. I think there was no other stranger present except Mr. Bragg. You have heard of him? Of course! All Oldchester persons are acquainted with the name of Bragg. After the ceremony Lord Castlecombe invited us into the library, and the will was read. I understood that the deceased had wished its contents to be made known as soon as possible.»
This narration of his distinguished treatment at Combe Park was soothing to the young man’s self-esteem. He ended his speech with patronizing suavity. But Mrs. Dobbs remained silent and irresponsive.
"I wish, " said Theodore, after vainly awaiting a word from her, « to see Miss Cheffington, if you please.»
Mrs. Dobbs slowly shook her head. He repeated the request, in a louder and more peremptory tone.
"Oh, I heard you quite well before, " she said composedly; « but I’m sorry to say your wish can’t be complied with.»
«Miss Cheffington is in this house, is she not?»
«Yes, she is at home; but you can’t see her.»
Theodore grew a shade paler than usual, and answered sharply, « But I insist upon seeing her.» He threw aside the mask of civility. It evidently was wasted here.
«Insist ' is an unmannerly word to use; and a ridiculous one under the circumstances-- which, perhaps, you’ll mind more. You can’t see my granddaughter.»
He glared at her in a white rage. Theodore’s anger was never of the blazing, explosive sort. If fire typifies that passion in most persons, in him it resembled frost. His metal turned cold in wrath; but it would skin the fingers which incautiously touched it. A fit of serious anger was apt, also, to make him feel ill and tremulous.
«May I ask why I cannot see her?» he. said, almost setting his teeth as he spoke.
"Because she wishes to avoid you. She fled away when she saw you coming, " answered Mrs. Dobbs, with pitiless frankness.
He drew two or three long breaths, like a person who has been running hard, before saying, « That is very strange! It is only a few days ago that Miss Cheffington was sitting beside me at dinner; talking to me in the sweetest and most gracious manner.»
«As to sitting beside you, I suppose she had to sit where she was put! And as to sweetness --no doubt she was civil. But, at any rate, she declines to see you now. She has said so as plain as plain English can express it.»
«Your statement is incredible. Suppose I say I don’t believe it! What guarantee have I that you are telling me the truth?»
"None at all, " she answered quietly.
He stared blankly for a moment. Then he said, « Mrs. Dobbs, for some reason, or no reason, you hate me. That is a matter of perfect indifference to me.» (His white lips, twitching nostrils, and icily gleaming eyes, told a different tale.) «But I am not accustomed to be treated with impertinence by. persons of your class.»
«Only by your betters?» interpolated Mrs. Dobbs.
"And, moreover, I shall take immediate steps to inform Captain Cheffington of your behaviour. He will scarcely approve his daughter’s remaining with a person who-- who "
«Says, she’d rather not see Mr. Theodore Bransby.»
«Who insults his friends. With regard to Miss Cheffington, I have no doubt you will endeavour to poison her mind against me. But you may possibly find yourself baffled. I have made proposals to Miss Cheffington--no doubt you are acquainted with the fact--which, although not immediately accepted, were not definitively rejected: at least, not by the young lady herself. And I shall take an answer from no one else. Miss Cheffington’s demeanour to me, of late, has been distinctly encouraging. If it be now changed, I shall know quite well to whose low cunning and insolent interference to attribute it. But you may find yourself mistaken in your reckoning, Mrs. Dobbs. Captain
Cheffington is my friend: and Captain Cheffington will hardly be disposed to leave his daughter in such hands when I tell him all.»
He was speaking in a laboured way, and his lips and hands were tremulous.
Mrs. Dobbs looked at him gravely, but with no trace of anger. " Look here, " she said when he paused, apparently from want of breath-- « you may as well know it first as last'--May is engaged to be married; has been engaged more than three months.»
Theodore gave a kind of gasp, and turned of so ghastly a pallor that Mrs. Dobbs, without another word, went to a closet in the room, unlocked it, took out a decanter with some sherry in it, poured out a brimming glassful of the wine, and, placing one hand behind the young man’s head, put the glass to his lips with the other. He made a feeble movement to reject it.
«Off with it!» she said in the voice of a nurse talking to a refractory child.
He swallowed the sherry without further resistance, and a tinge of colour began to return to his face.
"You haven’t got too much strength, " observed Mrs. Dobbs, as she stood and watched him. « Your mother was delicate, and I suppose you take after her.»
She had no intention, no consciousness, of doing so, but, in speaking thus, -she touched a sensitive chord. Any allusion to his mother’s feeble constitution made him nervous. He closed his eyes, and murmured that he feared he had caught a chill at the funeral; that the sensation of shivering pointed to that.
Mrs. Dobbs stood looking down on him as he sat with his head thrown back in the chair.
«And so, my lad, you think I hate you?» she said. « Why, I should be sorry to be obliged to hate your father’s son; or, for that matter, your mother’s son either. She was a good, quiet, peaceable sort of young woman. I remember her well, and your grandfather, old Babbitt, that kept the Castlecombe Arms when I was young. No; I don’t hate you. Not a bit! But 1’11 tell you what I do hate; I hate to see young creatures, that ought by rights to be generous, and trusting, and affectionate, and maybe a little bit foolish--there’s a kind of foolishness that’s better than over-wisdom in the young—I hate to see 'em setting themselves up, valuing themselves on their 'cuteness; ashamed of them that have gone before 'em. I hate to see 'em hard-hearted to the helpless. Young things may be cruel from thoughtlessness; but, to be cruel out of meanness--well, I’ll own I do hate that. But as for you, it comes into my head that perhaps I’ve been a bit too hard on you.»
Mrs. Dobbs here laid her broad hand on his shoulder. He would fain have shaken it off. But, although the wine had greatly restored him, he thought it prudent to remain quiet, and recover himself completely before going away.
"You are but a lad to me, " continued Mrs. Dobbs. «And perhaps I’ve been hard on you. There’s a deal of excuse to be made. You love my granddaughter, after your fashion--and nobody can love better than his best--and it’s bitter not to be loved again. You’ll get over it. Folks with redder blood in their veins than you, have got over it before to-day. But I know you can’t think so now; and it’s bitter. But if you’ll take an old woman’s advice--an old woman that knew your mother and grandmother, and is old enough to be your grandmother herself--you’ll just make up your mind to bear a certain amount of pain without flinching: --like as if you’d got a bullet in battle, or broke your collar-bone out bunting--and turn your thoughts to helping other folks in their trouble. There’s no cure for the heartache like that, take my word for it. Come now, you just face it like a man, and try my recipe! You’ve got good means and good abilities. Bo some good with 'em! Some young fellows when they’re out of spirits, take to climbing up mountains, slaughtering wild beasts, or getting into scrimmages with savages--by the way, I did hear that you were going into Parliament-- but there’s your stepmother now, with her five children, your young brothers and sisters, on her hands. Just you go in for making her life easier. There’s a good work ready and waiting for you.»
Theodore moved his shoulder brusquely, and Mrs. Dobbs immediately withdrew her hand. He stood up and said stiffly, « I must offer you my acknowledgments for the wine you administered.»
Mrs. Bobbs merely waved her hand, as though putting that aside, and continued to look at him, with a grave expression, which was not without a certain broad, motherly compassion.
«I presume the name of the man to whom Miss Cheffington has engaged herself is not a secret?»
"It is Mrs. Hadlow’s nephew; Mr. Owen Rivers, " answered Mrs. Dobbs simply.
He had felt as sure of what she was going to say as though he had seen the words printed before him; nevertheless, the sound of the name seemed to pierce him like a sword-blade. He drew himself up with a strong effort to be cutting and contemptuous. But as he went on speaking, he lost his self-command and prudence.
"Miss Cheffington is to be congratulated, indeed! Captain Cheffington will, no doubt, be delighted at the alliance you have contrived for his daughter! Mr. Owen Rivers! A clerk in Mr. Bragg’s counting-house--which, however, is probably the most respectable occupation he has ever followed! Mr. Owen Rivers, whose name is scandalously connected throughout Oldchester with that of the person you were so kind as to recommend to my good offices just now! A person whose conduct disgraces my family, and dishonours my father’s memory! Mr. Owen Rivers, who "
«Hush! Hold your tongue!» cried Mrs.
Dobbs, fairly clapping one hand over his mouth, and pointing with the other to the window.
There at the bottom of the garden was Owen, hurriedly alighting from a cab and May, who had witnessed his arrival from an upper window, presently came flying down the pathway into his arms.
Theodore had but a lightning-swift glimpse of this little scene,\for Mrs. Dobbs saying, « Come along here!» resolutely pulled him by the arm into a back room, and so to a door opening on to a lane behind the house. He was astonished at this summary proceeding, but he affected somewhat more bewilderment than he really felt, so as to cover his retreat. And he muttered something about having to deal with a mad woman.
«Now go!» said Mrs. Dobbs, opening the door. «I can forgive a deal to love and jealousy and disappointment, but that cowardly lie is not to be forgiven. To think that you--you--should be Martin Bransby’s son! Why, it’s enough to make your father turn in his grave!»
And with that she thrust him out, and shut the door upon him.
CHAPTER XIII.
правитьMrs. Dormer-Smith’s affectionate letter to lier brother produced a result which she had not at all anticipated when she wrote it. He arrived in England by the next steamboat from Ostend, and took up his quarters in her house. He had come ostensibly for the purpose of visiting Combe Park, and patching up a reconciliation with his uncle. This, indeed, was a pet scheme with Pauline. She had hinted at it in writing to her brother. Now that George and «poor dear Lucius» were gone, Lord Castlecombe might not dislike to be on good terms with his heir. He was old and lonely, and, as Pauline’s correspondents had assured her, greatly broken down by the death of his sons.
Frederick scarcely knew which to regret the most--his niece’s departure or his brother-in- law’s arrival. He missed May very much, but very shortly he began to be reconciled to her engagement. Rivers was a gentleman and an honest fellow, and might be trusted to take care of May’s money, which Mr. Dormer-Smith thought would be otherwise in imminent jeopardy from the arrival on the scene of May’s papa.
That gentleman, indeed, who had at first taken the news of his daughter’s engagement with supreme indifference, showed some lively symptoms of disapprobation on learning the fact of Lucius’s bequest. A daughter dependent on the bounty of Mrs. Dobbs for food, shelter, and raiment, was an uninteresting person enough; but a daughter who possessed between four and five hundred a-year of her own, ought not to be allowed to marry without her father’s consent. Frederick dryly remarked that May’s capital was stringently tied up in the hands of trustees, whether she were married or single. Whereupon Augustus indulged in very strong language respecting his dead cousin; and declared that the terms of the will were a pointed and intentional insult to him, who was his child’s natural guardian.
Still, although the capital was secure, Frederick knew that the income was not. And the more he observed his brother-in-law, the more he felt how desirable it was that May should have a husband to take care of her.
Captain Cheffington had not improved during his years of exile. He smoked all day long; and even at night in his bed, incensing May’s chamber, which he occupied, with clouds of tobacco-smoke. He had contracted other unpleasant habits, and his temper was diabolical. He had not brought his wife to England with him. He would sit for hours with his slippered feet on the fender in his sister’s dressing-room, railing at the absent Mrs. Augustus Cheffington in a way which was most grievous to Pauline; for he showed not the least reticence in the presence of Smithson. Talk of «floating» — how would it be possible to «float» a woman of whom her own husband spoke in that way?
He had no very grave charges to bring against La Bianca after all. She had been faithful to him, and stuck to him, and worked for him. But he bewailed his fate in having tied himself to « a third-rate Italian operasinger, without an idea in her head beyond painting her face and squalling!» It was just his cursed luck. Why couldn’t Lucius die, since he meant to die, six months earlier?
At another time, he would openly rejoice in the death of his cousins, and express a fervent hope that the old boy wasn’t going to last much longer. Pauline would remonstrate, and put her handkerchief to her eyes, and beg her brother not to speak so heartlessly of his own family: especially of « poor dear Lucius.» But Augustus pooh-pooh’d this as confounded humbug. He was uncommonly glad to be the heir of Combe Park, and thought it about time that his family, and his country, and the human race generally, made him some amends for the years he had passed under a cloud! He would show them how to enjoy life when he came into possession of " his property, " as he had taken to call Lord Castlecombe’s estate. He planned out several changes in the disposal of the land, and decided what rent he would take for the house and home-park. For. he did not intend to live in this d d foggy little island, where one had bronchitis if one hadn’t got rheumatism, and rheumatism if one hadn’t got bronchitis. In one respect his visions coincided with his sister’s, since he talked of having a villa on the
Mediterranean coast, not far from Monte Carlo; but they differed from hers in several important points: notably in providing no place for her in the villa.
Frederick would sometimes throw a shade over these rosy dreams by observing doggedly that, for his part, he doubted the likelihood of Lord Castlecombe’s speedy decease, and that, looking at them both, he was inclined to consider Uncle George’s life the better of the two; so that, on the whole, domestic life in Mr. Dormer-Smith’s smart house at Kensington was by no means harmonious. Meanwhile Pauline, with considerable pains and earnest meditation, composed a. letter to her uncle on behalf of Augustus; she did not venture to entrust the task to Augustus himself. It would be impossible to persuade him to be as smooth and conciliatory as the case demanded. But she wrote a letter which, she thought, combined diplomacy with pathos, and from which she hoped for some satisfactory result. But the reply she received by return of post was of such a nature that she hastily thrust it into the fire lest Augustus should see it, and told him and her husband that « poor dear Uncle George was not yet equal to the effort of seeing Augustus, after the great shock he had suffered.» Uncle George had, in fact, stated in the plainest terms that if Captain Cheffington ventured to show himself in Combe Park, the servants had orders to turn him out forcibly!
The object for which Captain Cheffington had come to England at that time being thus baulked, it would have appeared natural that he should return to his wife in Brussels. But day followed day, until nearly three weeks had elapsed since Lucius Cheffington’s death, and still Augustus remained at Kensington. Every morning, with a dreadful regularity, Mr. Dormer-Smith inquired of his wife if she knew whether her brother were going away in the course of that day; and every morning the shower of tears with which Mrs. Dormer-Smith received the inquiry, and which generally formed her only answer to it, became more copious. Augustus, on the whole, was the least uncomfortable of the trio. He had contrived to raise a little ready money on his expectations; he was well lodged and well fed; the change to London (now that he had a few pounds in his pocket) was not unwelcome after
Brussels; and as to his brother-in-law’s undisguised dislike to his presence, he had grown far too callous to heed it, so long as it suited him to ignore it. Not but that he took note of it in his mind keenly enough, and promised himself the pleasure of paying off Frederick with interest, as soon as he should come into «his property.»
All this time a humble household in Oldchester was a great deal happier -than the wintry days were long. The news of Captain Cheffington’s arrival in England had at first disturbed May. Perhaps he might insist on seeing her; and she shrank from seeing him. But she thought it her duty to write to him and inform him herself of her engagement; and neither Owen nor her grandmother opposed her doing so.
If May had any lingering illusion about her father, or any hope that he would manifest some gleam of parental tenderness towards her, the illusion and-the hope were short-lived. The reply to her communications was a hurried scrawl, haughtily regretting that Mr. Owen Rivers had not thought proper to wait upon him and ask his consent to the marriage, which he totally disapproved of! And adding that although Rivers of Riversmead was undoubtedly good blood, it appeared that the traditions of gentlemanlike behaviour had been lost by the present bearer of the name, since he entered the service of a tradesman. The letter ended with a peremptory demand for fifty pounds.
May and Owen had planned that granny was to return to Friar’s Row on their marriage. Mr. Bragg was willing to break the lease which he held, and to remove his office to another house hard by. And Mrs. Dobbs, with all her goods and chattels, was to be reinstated in her old home. As this scheme was to be kept secret from Granny for the present, it involved a vast deal of delightful mystery and plotting. Jo Weatherhead was admitted to the conspiracy, and enjoyed it with the keenest relish.
A word or two had been said as to Mrs. Dobbs taking up her abode with the young couple when they should be married. But this Granny instantly and inflexibly refused.
«No, no, children; I’m not quite so foolish as that! It’s very well for Owen to take May for better* for worse. But it would be a little too much to take May and her grandmother for better for worse!»
Of course it was not long before Owen took his betrothed to see Canon and Mrs. Hadlow. They walked together to the old house in College Quad, where, however, their news had preceded them. The Hadlows were very cordial. Both of them were very fond of May; and Aunt Jane loudly hoped that Owen appreciated his good fortune, and declared it was far above his deserts, though in her heart she thought no girl in England too good for her favourite nephew. The lovers were affectionately bidden to come again as often as they could, and brighten up the old place with the sight of their happy young faces.
They agreed, as they walked home together, that the home in College Quad seemed a little gloomy and lonely without Conny. Conny was still away. She had only been at home on a flying visit of a few days during several months past. She was now staying with a Lady Belcraft, who had a handsome house at Combe St. Mildred’s. Mrs. Hadlow had told them so; and a word or two, uttered in the same breath, about Theodore Bransby being often in that neighbourhood, suggested a suspicion that Theodore might be thinking of returning to his old love. This idea annoyed Owen extremely. The hint which suggested it had been dropped almost in the moment of saying «good-bye» to Mrs. Hadlow, or he would have attempted at once to sound her on the subject.
He had interrogated his aunt privately-- while May was being petted and made much of by the kind old canon--as to a rumour which was rife in Oldchester--namely, that Constance had been betrothed to Lucius Cheffington. But Aunt Jane positively denied this. She admitted that the gossip had reached her own ears, and that she had spoken to her daughter about it.
"But Conny entirely disabused me of any such notion. She said that, in the first place, nothing was farther from Lucius’s thoughts than love-making; and that, in the second place, it would have been a most imprudent marriage for her, since she could only expect to be speedily left a widow with a very slender jointure. Conny was never romantic, you know, " said Aunt Jane, with a quick, half- humorous glance at her nephew.
Owen began to consider with himself whether it might not be his duty to acquaint Canon Hadlow with many parts of Theodore’s conduct which were certainly unknown to him. All inquiries conducted either by himself or by Jo Weatherhead--who ferreted out information with untiring zeal and delight in the task-- showed more and more plainly that the calumnies concerning Mrs. Bransby could be traced, for the most part, to her step-son, and in no single instance beyond him. May had long ago acquitted Constance Hadlow of speaking or writing evil things of the widow. Constance had not, in fact, expended any attention whatever on the Bransby family since their departure from Oldchester.
She was spending her time very agreeably. Her hostess, Lady Belcraft, was a widow. She was a great crony of Mrs. Griffin’s, and delighted with Mrs. Griffin’s protégée. Having, so to speak, retired from business on her own account (her two daughters being married and settled long ago), Lady Belcraft was still most willing to renew the toils of the chase on behalf of a friend. She and Mrs. Griffin had carefully examined the county list of possible matches for Constance Hadlow; and had agreed that there was good hope of a speedy find, a capital run, and a successful finish.
It so happened that on the same afternoon when May and Owen were paying their visit to College Quad, Theodore Bransby was making a call at the residence of Lady Belcraft in Combe St. Mildred’s.
Ever since his interview with Mrs. Bobbs-- now several days ago--Theodore had been considering his own case with minute and concentrated attention. We are all of us, it must be owned, supremely interesting to ourselves; but Theodore’s interest in himself was of a jealously exclusive kind. His health was undoubtedly delicate. He had felt the loss of a home to which he could repair when he was ailing or out of sorts ever since his father’s death. He found, too, that he was apt to become hipped and nervous when alone. He came to the conclusion that he needed a wife to take care of him, and, after grave consideration, he resolved to marry Constance Hadlow.
If he could by a word have destroyed Rivers and obtained possession of May Cheffington, he would have said that word without hesitation or remorse; but since that could not be, he did not intend to wear the willow. He would marry Constance. That she would have accepted him long ago he was well assured; and his circumstances were far more prosperous now than in those days. Canon and Mrs. Hadlow could not but be impressed by his disinterestedness in coming forward now that he was in the enjoyment of a handsome independence. And, on his side, he believed he was choosing prudently. If he were ill, the attentions of a wife--a refined and cultured woman, dependent, moreover, on him for the comfort of her daily life--would be far preferable to those of a hireling nurse, who would have the power of going away whenever she found her position disagreeable. But this was only one side of the question. When he grew stronger (he always looked forward to growing stronger) Constance would be an admirable helpmate from a social point of view. She had acquired influential friends, was received in the best houses, and would do his taste infinite credit, and whether as a politician or a barrister she might have it in her power to forward his ambitions.
It was as the result of these meditations that he called at Lady Belcraft’s.
He had met her occasionally in society, and she knew perfectly who he was. But there was a distinct film of ice over the politeness w’ith which she received him when he was ushered into her drawing-room. She thought this little attorney’s son was taking something like a liberty in appearing there uninvited. She forgave him, however, immediately when, in his most correct manner, he asked for Miss Hadlow.
Really it might do, thought Lady Belcraft. The young man was very well off, and presentable, and all that, and dear Conny, though simply charming, had not a penny in the world (neither was dear Conny her ladyship’s own daughter). Yes; she positively thought it might do! She was so sorry that Miss Hadlow was not within, but she expected her every moment. She was walking, she believed, in the park. « The Park» at Combe St. Mildred’s meant Combe Park. Oh, yes; she was aware that Mr. Bransby was an old acquaintance. Playfellows from childhood? Really! That sort of thing always had such a hold on one-- was so extremely Oh, there was dear
Conny coming up the drive.
Lady Belcraft sent a message by a servant, begging Miss Hadlow to come into the drawingroom, where she presently appeared.
She was dressed in a winter toilet of carefully-studied simplicity, and looked radiantly handsome. Theodore gazed at her as if he had never seen her before. Self-possessed she had always been, but she had now acquired something more than that--an air of conscious distinction--of " being somebody, " as Theodore phrased it in his own mind, which he admired and wondered at.
"Here’s an old friend of yours, Conny, " said Lady Belcraft.
Constance had been pulling off her gloves as she entered the room, and she now extended a white, well cared-for hand to Theodore, with a cool little, « Oh, how d’ye do?» and the faintest of smiles.
Her hostess thought within herself that if there really was anything between her and young Bransby, Conny’s behaviour was marvellous, and that all the training bestowed on her own daughters had left them far below the point of finish attained by this provincial clergyman’s daughter.
«Did you walk far? Are you tired?» she asked.
«No, thanks, dear Lady Belcraft; I am not at all tired. I went to my favourite group of beeches. It’s a capital day for walking. And what is the news in Oldchester, Theodore?»
Her calling him " Theodore " in the old familiar way seemed to have the mysterious effect of putting him under her feet; it implied such superiority and security. Theodore was conscious of this, but it did not displease him; she had doubtless resented his not making the expected offer earlier. He had thought when he met her in London that hurt amoure propre had much to do with her cavalier treatment of him. But he had a charm to smoothe her ruffled plumes.
After a little commonplace conversation, Lady Belcraft recollected some orders which she wanted to give personally to her gardener, and, with a brief excuse, left the room. Constance perfectly understood why she had done so, Theodore did not; but he seized the occasion which, he imagined, hazard had thrown in his way.
"I am very glad of this opportunity of speaking with you alone, Constance, " he began very solemnly.
There was no trepidation such as he had felt in speaking to May. He neither trembled, nor stammered, nor grew hot and cold by turns. That chapter was closed. He was turning over a new and quite different leaf.
«Yes?» said Constance. «Really!» She removed her hat, smoothed the thick dark braids of her hair before a mirror, and sat down with graceful composure.
«I don’t think we have met, Constance, since» He glanced at his black clothes.
«No; I think not. I was very sorry. I begged mamma to give you a message from me when she wrote to condole with Mrs. Bransby.»
«I merely allude to that sad subject in order to assure you that I am not unmindful of what is proper and becoming under the circumstances; and lest you should think me guilty of heartless precipitation.»
He was beginning to enjoy the rounding off of his sentences--a pleasure he had never tasted in May’s company; strong emotion being unfavourable to polished periods.
"Oh, I don’t think you were ever guilty of precipitation, " answered Constance quietly. But the mirror opposite reflected a flash of her handsome eyes.
"Nothing, " continued Theodore, " could be in worse taste than to neglect the accustomed forms of respect. A period of twelve months would not be too long to mourn for a parent so excellent as my father; but six months could not be considered to outrage decorum. And I should not urge-- — "
He paused. He had been on the point of saying that he would not press for the marriage taking place before the summer, when he happily remembered that he had not yet gone through the form of asking Constance whether she would marry him or not. To him it seemed so like merely taking up the thread of a story temporarily interrupted, that he had lost sight of the probability that Constance’s mind had not been keeping pace with his own on the subject. But it recurred to him in time.
Constance was sitting on a low couch near the fireside, at some distance from him. He now took his place beside her. There was a certain awkwardness in making a proposal of marriage across a spacious room.
"There can be no need of many words between us, Constance, " he began, with as much tenderness of manner as he could call up. Then he stopped. Constance had drawn away the skirt of her gown on the side next to him, and was examining it attentively. « What is the matter?» he asked.
"I thought you had accidentally set your boot on the hem of my frock, " she said. « And the roads are so muddy, although it is fine overhead! But it’s all right. I beg your pardon: you were saying?»
This interruption was disconcerting. He had had in his head an elaborate sentence which was now dispersed and irrecoverable. He must begin all over again. However, when fairly started once more, his eloquence did not fail him. He offered his hand and fortune to Miss Hadlow, « in good set terms.»
She was silent when he had finished, and he ventured to take her hand.
«Am I not to have an answer, dearest Constance?» he asked.
She drew her hand away very gently and with perfect composure before saying, as she looked full at him with her fine dark eyes--
«You are not joking, then?»
«Joking!»
«Well, I know you are not given to joking, and this would certainly be an- inconceivably bad joke; but it is almost more inconceivable that you should be in earnest.»
He was fairly bewildered, and doubtful of her meaning.
"However, " she continued, «if you really expect a serious answer, you must have it. No, thank you.»
He stood up erect and stiff, as if moved by a spring. She remained leaning back in an easy attitude on the couch, and looking at him.
«I Constance! I don’t understand you!» he exclaimed.
"I refuse you, " she replied in a gentle voice, and with her best society drawl. « Distinctly, decidedly, and unhesitatingly. I think you must understand that. Won’t you stay and see Lady Belcraft?» (Theodore had taken up his hat, and was moving towards the door.) « Oh, very well. I will make your excuses.»
She rang the bell, which was within reach of her hand, and Theodore walked out of the room without proffering another word.
CHAPTER XIV.
правитьCanon Hadlow had resolved that his daughter, when she returned to Oldchester for May’s wedding, to which she was, of course, invited, should remain in her own home at least for some months. He had grown very discontented with her prolonged and frequent absences. Mrs. Hadlow, at the earnest request of Constance, backed by a polite invitaton from Lady Belcraft, went to Combe St. Mildred’s to remain there one day, and bring her daughter back with her.
But, instead of doing so, she sent a telegram home, desiring that a box of clothes might be packed and sent to her; and, most surprising of all, the box was to be addressed to Dover. This item of news was disseminated by the Hadlows' servant, whose duty it was to see the trunk conveyed to the railway station. And the woman declared she believed, from what she could make out, that her mistress was going to France.
Of course, the canon knew the truth. But the canon was not visible to callers. He had a cold, and kept his room. All the circle of the Hadlows' acquaintance--and the circle seemed to be immediately widened by the dropping into its midst of this puzzling bit of news, as a stone dropped into water is surrounded by a ring of ever-increasing circumference--were, however, spared further conjecture by the publication, in due course, of the supplement to the Times newspaper of Tuesday, the twenty-seventh of February. It contained the announcement of the marriage at the British Embassy in Paris, on the preceding Saturday, of Viscount Castlecombe to Constance Jane, only daughter of the Reverend Edward Hadlow, Canon of Oldchester.
The general public, or as much of it as had ever heard of the parties concerned--for that vast entity the general public is really as divisible as a jelly-fish; each portion being perfect for all purposes of its existence, when cut off from the rest--was ranged, as is usual in such cases, in two main camps; those who couldn’t have believed it beforehand, though an angel from Heaven had announced it, and those who had all along had their suspicions, and were not so very much surprised as you expected. But only the nearest friends and relatives of the family enjoyed the not inconsiderable advantage for judging the matter, of really knowing anything about it.
Owen was the first person whom his uncle admitted to see him. The old man was greatly overcome. His daughter’s marriage was a blow to him. It gave a rude shock to the ideal Constance, whom he had loved and admired with a sort of delicate paternal chivalry. There could be no question of love in such a marriage as this--no question, even, of gratitude, or reverence, or any of the finer feelings. To the pure-hearted, simple-minded old man, it seemed to be a sad degradation for his daughter. Not a soul except his wife ever fully understood his state of mind on the subject; for he spoke of it to no one. Mrs. Dobbs, perhaps, came nearest to doing so. She had a great reverence and admiration for the canon, and considerable sympathetic insight into his feelings. And when, afterwards, people said in her presence
how proud and elated Canon Hadlow must be at his daughter’s making so great a match, she would tighten her lips, and observe sotto voce that you might as well expect a Christian saint to be gratified by being decorated with the peacock’s feather of a Chinese mandarin.
When Mrs. Hadlow came home, of course more particulars were divulged. Many came out by degrees in confidential talks with her nephew. Mrs. Hadlow spoke to him quite openly.
Constance had earnestly begged her mother to go to her at Combe St. Mildred’s, and almost immediately on her arrival there had announced that she was about to marry Lord Castlecombe, and that everything was arranged for the ceremony to take place in Paris; since, under the circumstances, they both felt that it could not be managed too quietly. She much wished her mother and father to accompany her to Paris, in order that everything might be en règle.
When the first astonishment was over, Mrs. Hadlow impulsively tried to dissuade her daughter from taking this step. It was dreadful, it was really monstrous to think of her
Conny marrying that old man, who was several years the senior of her own father! A man, too, of a hard, unamiable character--one who was much feared, little respected, and loved not at all! She was revolted by the idea. And as to the canon, she could not bear to think of what he would feel. He would never allow it! It was hopeless to think of gaining his consent.
When her mother’s tearful excitement had somewhat subsided, Constance pointed out that she had a very sincere regard for Lord Castlecombe, who had behaved in every way excellently towards her; that as to " falling in love, " as depicted by poets and novelists, she had her private opinion, which was, briefly, that all that was about as historically true as the adventures of Oberon and Titania; and that, at all events, she was sufficiently acquainted with her own character to be persuaded that she was incapable of that species of temporary insanity. Further, with regard to her father’s consent, she deeply regretted to hear that he was likely to withhold it; since she would, in that case, be compelled to marry without it, which would be very painful to her. (And when she said that it would be painful to her, her mother knew that she spoke quite sincerely.) She was of full age to judge for herself in the matter, and could not think of breaking her word to Lord Castlecombe. She further pointed out that although, of course, Oldchester people would chatter about her--she spoke already, as though she were looking down on those common mortals from the serene and luminous elevation of some fixed star--yet there could be nothing scandalous said if she were known to be accompanied to Paris by her mother. As to papa, his health, and his duties, and many other excuses might be alleged for his not undertaking a journey at that inclement season.
Constance spoke with perfect calmness, and without the slightest disrespect of manner. But Mrs. Hadlow was made aware within five minutes that nothing on earth which she had power to say or do would, for an instant, shake her daughter’s resolve to be a viscountess. There was nothing to be done but to put the best face possible on the matter, and go to Paris. She could not allow her child to travel thither alone. The bridegroom had already preceded them, to make all needful preparations.
Poor Mrs. Hadlow was in such a whirl of confusion and emotion as scarcely to know what she was doing or saying. « Had Lady Belcraft known of this?» she asked. Constance smiled rather scornfully, as she replied that nobody would be more surprised than poor dear Lady Belcraft when she should learn the news. No; Conny was not going to share the glory of her capture with any one. And, in truth, such glory as belonged to it was all her own.
Mrs. Griffin, on hearing the news, was at first half inclined to be sharp and spiteful at being kept in the dark. (Although, of course, she did not allow herself to continue in that vulgar frame of mind.) But Lady Belcraft was subdued, and almost prostrate in spirit before this gifted young creature. « She’s a wonderful young woman, my dear--a wonderful young woman!» declared Lady Belcraft.
Just before they landed from the steamboat at Calais, Constance said to her mother, «Mamma, I do think you and papa are the most unworldly people I ever heard of! You have never thought of saying a single word about settlements.»
Mrs. Hadlow started, and looked blankly at her daughter. She stood rebuked. "I have felt, ever since you told me, as if I had received a stunning blow on the head which deprived me of half my faculties, " she answered. « But I ought to have thought of that.- It is not too late now, perhaps, to secure some provision for you; is it, Conny?»
«I should not have thought of marrying Lord Castlecombe without a proper settlement, mamma. We might have been married a fortnight ago if it had not been for the delays of the lawyers; although matters were simplified for them by my having nothing at all! I am quite satisfied with the arrangements, and I hope you and papa will be so too. I think you will admit that Lord Castlecombe has been very generous.»
Mrs. Hadlow was a woman of bright intelligence, and she had been apt to consider Conny a little below the Rivers' standard of brains; but now, as she looked and listened, she felt tempted to exclaim, like Lady Belcraft, that this was a wonderful young woman.
But what words can paint the effect of that fateful announcement in the Times on the family party assembled in Mr. Dormer-Smith’s house at Kensington!
Augustus behaved so outrageously, used such vituperative language, and comported himself altogether with such violence, that his brother- in-law privately fortified himself by securing the presence of a policeman well in view of the windows, on the opposite side of the way, before requesting Captain Cheffington to withdraw at once from his house. Much to his surprise, and immensely to his relief, the request was complied with promptly. Captain Cheffington disappeared in a hansom cab, with a smart travelling-bag, and followed by a second vehicle containing two well-filled portmanteaus. Whereas, as James cynically remarked to the cook, a cigar-case and a tooth-pick was about the amount of his luggage when he arrived! James had not been fee’d. Augustus asserted his claim to be considered one of the family by swearing at the servants, and never giving any of them a sixpence. The explanation of this speedy departure was shortly forthcoming in the shape of a variety of bills, which poured in with astonishing rapidity. Augustus also, as has been stated, had been clever enough to raise a little money on the strength of his heirship. And Mr. Dormer-Smith had to endure some contumely from creditors who had looked to getting something like twenty-five per cent, above market-prices out of the captain, and were roused to a frenzy of moral indignation when they discovered that he was safe out of England, and beyond their reach.
To Pauline the blow was the more severe because she persuaded herself that she had been the victim of black ingratitude on the part of Constance.
«That girl!» she would murmur, weeping. « That girl, whom I held up as a model--and who really did behave perfectly when she was here--quite perfectly--to think of that girl ' being the one to turn round on the family in this treacherous way! I do not know. how I shall endure to see her face again.»
"Then don’t see it, " suggested Frederick. «If you think she has behaved so badly, cut her, and have done with it.»
«Cut her!» exclaimed Pauline, sitting up from among the pillows in her chaise longue, with a vinagrette in one hand and a pockethandkerchief in the other. «How can I cut my uncle’s wife? She is now Lady Castle, combe, Frederick! You seem to have no idea that private feelings must give way to the duty one owes to society. I wonder who will present her. I dare say Mrs. Griffin will persuade the duchess to do it. It would not surprise me at all. Probably they will open the town house now, and come up every season. Cut her! Frederick, you talk like that Nihilist who is going to marry poor darling May!»
Frederick more than ever thought that " poor darling May « was to be congratulated on having secured the love and protection of the honest young Englishman to whom his wife persisted in attributing anarchical principles. He wrote a kind letter, in which he proposed to come down to Oldchester and give his niece away at the marriage, if that would be agreeable to her and Mr. Rivers. May’s affectionate heart was overjoyed by this proposal. A joint letter, signed by May and Owen, was sent by return of post, in which both Aunt Pauline and Uncle Frederick were warmly invited to the wedding. And May put in a special petition that Harold and Wilfred should be allowed to be present. Granny would find a nook for them in Jessamine Cottage.
May also sent an invitation to Mrs. Bransby to be present, but she replied that she would not bring her black gown to be a blot on their brightness, but that no more loving prayers would be breathed for their- happiness than those of their affectionate friend Louisa Bransby.
Neither did Aunt Pauline accept the invitation. She did not write unkindly. Her reply seemed to be, indeed, a sort of homily on the text--
„How all unconscious of their doom
The little victims play.“
It was a sad business, but she was mildly compassionate and forbearing. But the best of all was that Harold and Wilfred were to be permitted to come. In fact, their father insisted on bringing them, to their inexpressible rapture. They took to Granny at once, and she had to keep a watch upon her tongue lest she should let slip before Mr. Dormer-Smith the words she had said on first seeing the children--
„Poor dear motherless little fellows!“
On the wedding morning a letter arrived for Mrs. Dobbs from Mr. Bragg. Air. Bragg was about to sail for Buenos Ayres on a twelvemonths' visit to his son. Before going away, he thought it would be agreeable to May and
her husband, he wrote, to be the means of communicating something to Mrs. Bransby, which he hoped would be to her advantage. The new premises which he had taken for his office, now removed from Friars' Row, were to be furnished throughout, and a couple of rooms reserved for Mr. Bragg’s use whenever he wished to come into Oldchester from his country house. Under these circumstances, a resident housekeeper would be required to look after the place and govern the servants. Mr. Bragg hoped that Mrs. Bransby would do him the favour to accept this post, and that she would find herself more comfortable among her old friends in Oldchester, than in the wilderness of London. Moreover, he enclosed a cheque for a handsome sum of money, as to the disposal of which he thus wrote: —
The cheque I would ask Mr. Rivers to apply to paying young Martin Bransby’s school fees for the ensuing year. And any little matter that may be over can be used for the boy’s books, and so on. He is a fine boy, I think, and worth helping. Learning is a great thing. I never had it myself, but I don’t undervalue it for that. I have thought that this would perhaps he the best way I could find of what you might call testifying my appreciation of Mr. Rivers’s services to me. I hope he will accept it as a wedding present.»
To May he sent no gift.
"I could offer her nothing hut dross, " he wrote, « and I don’t want her thoughts of me to be mixed up with gold and diamonds, and such poor things as are oftentimes the best a rich man häs to give. Some young ladies would be disappointed at this. I don’t believe she will. When she’s dressed and ready to go to church, just you please kiss her forehead with a blessing in your mind, and--you needn’t say anything to her, but just say to yourself, this is from Joshua Bragg.»
Of the wedding, it may be said that, although it was no doubt in many respects like other weddings, yet in several it was peculiar. And its peculiarities were in such flagrant violation of the regulations of society, that it was almost providential Mrs. Dormer-Smith escaped witnessing it.
In the first place, although Uncle Frederick Was present, a welcome and an honoured guest, May insisted that Mr. Weatherhead should give
her away. And, perhaps, nothing she had ever done in her life had caused Granny more heartfelt satisfaction. As to "Uncle Jo, " the honour nearly overpowered him. His appearance in wedding garments, with an enormous white waistcoat, and a bright rose-coloured tie, was an abiding joy to all the little boys of the neighbourhood who were lucky enough to behold him.
Then the Miss Pipers fluttered into the church in such extremely bridal attire, with long white veils attached to their bonnets, as utterly to eclipse May, in her quiet travelling dress. May, however, wore two ornaments of considerable value: a pearl bracelet and brooch, which had arrived the previous evening. Inside each morocco case had been found a slip of paper bearing respectively the inscriptions: — «To Miranda Cheffington, with the good wishes of her great-uncle; „and“ To dear May, with the love of her affectionate friend, Constance Castlecombe.»
Lastly, Amelia Simpson was so florid in her raiment, and so exuberant in her delight, as to be the observed of all observers. In her excitement, she backed heavily upon people behind
her, and trod upon the gowns of people before her; knelt down at the wrong moment, and then, discovering her mistake, jumped up again at the very instant when the rest of the congregation were sinking on to their knees; dropped her metal-clasped prayer-book with a crash in a solemn pause of silence; lost her pockethandkerchief, and, in her near-sightedness and confusion, seized on Miss Polly Piper’s long white veil to wipe her tear-dimmed spectacles; and was, altogether, a severe trial to the nerves of the officiating clergyman.
Many other friends were there. Major Mitton, with his amiable face, and erect, soldierly figure; Dr. Hatch, who said he doubted whether he could snatch a moment to witness the ceremony, but who remained to the very last, to wish the young couple God speed! when they drove away from the door of the church on their honeymoon trip. Even Sebastian Bach Simpson was in a softened mood. The entire absence of pretension about the whole affair conciliated his good will; and he played Mendelssohns' « Wedding March» as a voluntary, when the bride and bridegroom walked down the church arm- in-arm, with unusual . spirit and heartiness.
And so May and Owen began their voyage of life together, followed by many good wishes, and by less of envy, hatred, malice, and uncharitableness, than perhaps fall to the lot of most mortals.
Marriage, which is the end of most storybooks, is but the beginning of many stories; but this chronicle cannot follow the personages who have figured in it much beyond that fateful chapter of the wedding-day.
One or two facts may, however, be told, and a few outlines sketched in, to indicate the course of future events on a more or less distant horizon.
For a long time Pauline clung, with the soft pertinacity which was part of her character, to the hope that «poor dear Augustus» might yet inherit the Castlecombe acres, and resume his place in society. Uncle George could not live forever! But one fine day the bells of Combe St. Mildred’s rang a merry peal, and the news spread like wildfire through the village that an heir was born in a foreign city called Naples; and that my lord and my lady--who was doing extremely well--and the all-important baby were coming home to Combe Park as soon as ever my lady was strong enough to travel.
Then, indeed, Pauline felt that Providence had decided against her brother, and that her own duty to society lay plain and clear before her.
During the following year or two she suffered considerable persecution in the shape of appeals for money from Augustus. The first were in à haughty strain, but before long they sank into the whine of the regular begging-letter writer. She gave him what she could, for to the last she had a soft place in her heart for her brother* But her husband, finding the case hopeless, forbade her to give any more, and, as far as hé could, prevented Augustus’s letters from reaching her.
Captain Cheffington then brought his wife to London. He had little fear of his creditors, having by this time sunk so low as not to be worth powder and shot. He got his wife engaged, under her real name, at a music-hall of the third class, and caused paragraphs to be inserted in sundry sporting and theatrical prints to the effect that "the Mrs. Augustus Cheffington, whose Italian bravura-singing was so successful a feature in the nightly entertainment, " etc., etc., was the niece by marriage of a peer of the realm—Viscount Castlecombe of Combe Park; and he furnished his relations liberally with copies of these papers. Probably he had some hope that they would buy him off to save the honour of the family, but in this he was totally at fault. The old lord who, in the joy of his little son’s birth seemed to have taken a new lease of life, merely chuckled at "Grus’s making such a confounded ass of himself, " and cared not a snap of the fingers for anything he could say or do.
Owen Rivers privately supplied his father-in-law with all the necessaries, and some of the comforts, of life, on condition that he was never to annoy May by making any kind of appeal to her; on the first infringement of this condition the supplies would be withdrawn. And in order to secure its not being all lost at the gaming-table, Owen paid the money into the hands of La Bianca, who, according to her lights, was by no means a bad wife, and was certainly a much better one than her selfish and graceless husband deserved.
Mrs. Bransby gratefully accepted the position offered to her, and fulfilled its duties entirely to Mr. Bragg’s satisfaction. Indeed, when the latter returned from Buenos Ayres, he took the habit of spending a good deal of time in the apartment reserved for him over the office. The house--one of the roomy, old-fashioned mansions in Friar’s Bow--contained ample accommodation for Airs. Bransby’s family. Miss Enid completed, and maintained, her conquest of Mr. Bragg; and some persons thought that it was this young lady’s personal attractions which caused him to spend so much of his time in Friar’s Row; but other observers thought differently. And, indeed, quite latterly, Mrs. Dormer-Smith has had her ill-opinion of Airs. Bransby strengthened by certain rumours touching the likelihood of that lady’s promotion to a higher position in Mr. Bragg’s household than that of paid housekeeper.
"If that should ever come off, " says Mrs. Dormer-Smith, « I suppose poor dear foolish May’s eyes will be opened at last; and she may repent when it is too late having thrown away her magnificent opportunty, to be picked up by that designing woman.»
When these mysterious forecasts are imparted to Lady Castlecombe, she only smiles faintly, and says in her quiet, well-bred way, «Well, but why not?» My lady has her own views on the subject--views in which the discomfiture and mortification of Theodore Bransby form a conspicuous and pleasing feature. But hitherto1 nothing has happened to justify the previsions of either lady on this score.
Theodore is not often seen in Oldchester now. The place is full of disagreeable associations for him. His political candidature was a failure J the Castlecombe influence on his behalf having been suddenly withdrawn after his lordship’s marriage--greatly to the perplexity of his lordJ ship’s agent!
Nevertheless, Mr. Theodore Bransby by no means despairs of being able to write M.P. after his name at some future time. But if he . ever does enter Parliament, it will probably be on what our Continental neighbours term « the extreme Left of the Chamber.» For Theodore’s political opinions have undergone a great revulsion, and he is now loftily contemptuous of the territorial aristocracy. In fact, he has been heard to support advanced theories of an almost Communistic complexion--stopping short, however, at the confiscation of other people’s property, and maintaining the inviolability of Government Stock, of which, he is a large holder. This sort of theory he finds to be quite compatible with the pursuit of fashionable society.
Although surrounded by every luxury which can minister to his personal comfort, he is not at all extravagant, and, indeed, saves more than half his annual income. This he does, not from positive avarice, but because he feels ever more and more strongly that money is power. Moreover, it will be well to have a handsome sum in hand whenever he marries: for he is still firmly minded to find a wife who will devote herself to taking care of him. Quite recently a paragraph has appeared in the Oldchester newspaper announcing the probability of a marriage between «our distinguished townsman, Mr. Theodore Bransby, whose career at the Bar is being watched with pride and pleasure in his native city, and the Lady Euphemia Haggistown, daughter of the Earl of Cauldkail, etc., etc., etc.»
Lady Euphemia is a faded, timid, gentlewoman of some five or six-and-thirty years of age, with neither money nor beauty. She is sometimes haunted by the ghost of a romantic attachment to a penniless young navy officer lost at sea hard upon twenty years ago. But she has a soft, submissive desire to win the kindly regard of the remarkably stiff and cold young gentleman whom her father has decided she is to marry whenever he shall see fit to ask her. But poor Lady Effie does not succeed in softening the implacable correctness of her suitor’s demeanour into anything very humanly sympathetic. Theodore is quite certain to make the most of his wife’s title and social standing in dealing with the world in general, but it is to be feared that he may think fit to balance matters by tyrannizing over her in private with some rigour.
Mrs. Dormer-Smith often moralizes her family history, entangling herself in many metaphysical knots in the course of her cogitations as to what would have happened if something else had happened which never did happen!
Of course, if poor dear Augustus had not thrown himself away on Susan Dobbs things would have been very different. But even in spite of that, much might have been retrieved had he not made a second and still more shocking mesalliance with a strolling Italian singer; because, probaby, if Augustus had come home after the death of his cousin Lucius in a proper spirit, and under not discreditable circumstances, and had conducted himself so as to conciliate his uncle, the old man would never have thought of marrying again. Constance Hadlow would never have become Viscountess Castlecombe, and no heir would have appeared to thrust Augustus from his inheritance.
There was an ever-recurring difficulty in fixing the exact point at which «poor dear Augustus’s misfortunes» had become irretrievable. So that, although Pauline was on perfectly civil terms with the Castlecombes, and although Frederick was asked down to Combe Park for the shooting every season, and although my lady was happy to receive the Dormer-Smiths (with the least little indefinable touch of condescension) whenever she 'was at her house in town; yet, in her confidential moments, Pauline’s intimate friends were never quite sure to which of the three momentous alliances she was alluding, when she talked plaintively of « That Unfortunate Marriage.»
- ↑ Въ англійскомъ языкѣ May, уменьшительное Миранда, и мау — мѣсяцъ», май, пишутся и произносятся одинаково.