Д. В. АВЕРКІЕВЪ
правитьНЕПОГРѢШИМЫЕ
правитьПавелъ Ѳедоровичъ Крутищевъ, богатый баринъ.
Андрей Васильевичъ, его племянникъ.
Меркурій Саввичъ Быстряковъ, извѣстный финансистъ.
Иванъ Семеновичъ Бушуевъ, извѣстный адвокатъ.
Похваткинъ, газетный сотрудникъ, тоже извѣстный.
Потапъ, старый слуга Крутищевыгь.
Варвара Павловна, дочь Павла Ѳедоровича.
Наталья Алексѣевна, ея подруга.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьЯ вѣрю, дядюшка, что свадьба рѣшена;
Я только смѣю сомнѣваться,
Чтобъ состоялася она.
Вотъ выпалилъ! не ждалъ я отъ тебя, признаться,
Хоть къ дикимъ выходкамъ твоимъ давно привыкъ,
И знаю коротко, какъ золъ ты на языкъ…
Не утверждаю я, а только сомнѣваюсь.
А я, мой милый, убѣждаюсь,
Что ты единственно за тѣмъ, чтобъ злить меня,
Изъ-за границы воротился:
Въ Москвѣ всего четыре дня,
А я ужъ сорокъ разъ бѣсился.
Я удаляюся…
Постой…
Не могъ ты такъ… навѣрно есть причина…
Мнѣ странно, что моя холодная кузина
Влюбилася такъ скоро…
Милый мой!
Съ тѣхъ поръ, какъ барышнямъ дана свобода,
На свадьбы скорыя рѣшительная мода.
Но былъ ли мѣсяцъ съ вами онъ знакомъ
Предъ тѣмъ, какъ объявили женихомъ?
Куда! всего двѣ-три недѣли.
Но ужъ таковъ мой нареченный зять:
Онъ любитъ приступомъ все брать
И на проломъ идетъ къ желанной цѣли.
А все жъ я не пойму никакъ,
Чѣмъ онъ успѣлъ понравиться кузинѣ.
Вообрази, тутъ страсти нѣтъ въ поминѣ;
Повѣрь мнѣ, — это бракъ
Не по любви, а по разсудку.
Вы вправду говорите, или въ шутку?
Мой милый, знаю я твои
Высокопарныя мечтанья,
Про страстную любовь и нѣжныя свиданья.
Держался я иной системы воспитанья;
Вотъ правила мои:
Варварѣ я давалъ свободу,
Но умъ холодный въ ней развилъ,
Тѣмъ, что безъ устали твердилъ,
Чтобъ чувствамъ не давала ходу.
Вы, дядюшка, великій педагогъ
И ваши правила прекрасны.
Я дѣлалъ только то, что могъ,
А, впрочемъ, результаты ясны:
Меркурій Саввичъ Быстряковъ
Завиднѣйшій изъ всѣхъ московскихъ жениховъ;
Прекраснѣйшей души, отличный малый, честный,
Съ блестящей головой,
И молодъ, и хорошъ собой,
Притомъ же финансистъ извѣстный,
Трудомъ составилъ капиталъ…
Положимъ, не трудомъ, а биржевой игрою.
Трудомъ, трудомъ! не спорь со мною…
И если бъ только онъ желалъ,
Давно бы въ головы былъ выбранъ всей Москвою.
Ахъ, дядюшка, завидую я вамъ:
И до сѣдыхъ волосъ дожили,
И къ увлеченіямъ способность сохранили.
А годъ назадъ, — свидѣтель былъ я самъ, —
Какъ волю давъ презрительнымъ словамъ,
Вы Быстрякова на чемъ свѣтъ пушили.
Я? Быстрякова? ты сошелъ съ ума!
Казалось, истина сама
Въ тотъ часъ вѣщала вашими устами:
Тогда вы находили сами,
Что онъ и выскочка, и плутъ…
Ахъ! мало ли что люди лгутъ…
И я, потокомъ общимъ увлеченный…
Что онъ мошенникъ уличенный,
Что вся семья ихъ Богомъ проклята…
Всѣ говорили: не одинъ я…
Теперь же убѣжденъ, что это клевета.
Отецъ служилъ въ Управѣ Благочинья,
И дралъ равно и съ мертвыхъ, и съ живыхъ,
Съ чужихъ, какъ со своихъ родныхъ.
И прибавляли въ заключенье
Такое милое нравоученье:
Что тамъ, молъ, про него въ газетахъ ни пиши,
А выйдетъ, что отецъ мошенничалъ въ глуши,
А сынъ, стремясь ко всероссійской славѣ,
Мошенничать сталъ въ явѣ.
Ахъ! это скучно, наконецъ!
Заладилъ все одно: отецъ, отецъ!..
Къ чему ты говоришь, ей-ей, не понимаю…
Иль хочешь сдѣлать мнѣ упрекъ,
Что я, какъ всѣ, несправедливъ бываю?
Что ближняго готовъ поднять я на зубокъ?
Быть осторожнѣе, конечно, я обязанъ…
Что дѣлать? въ модѣ нынче страсть
Всѣхъ выдающихся людей позорить въ сласть:
Увлекся ею я, — и по дѣломъ наказанъ.
Ахъ! выскажу тебѣ я истину одну:
Исторіи Россійской въ старину
Учили насъ, а скоро малолѣтнихъ
Воспитывать начнутъ на всероссійскихъ сплетняхъ.
Простите, дядюшка, я рѣзко говорилъ
И васъ, быть-можетъ, оскорбилъ,
Но вѣрьте…
Нѣтъ, мой другъ, ничуть, ни мало:
Ты мелешь все, что на языкъ попало.
И надо мною подшутилъ хоть зло,
Но мило: было да прошло.
Итакъ, а принужденъ яснѣе
И рѣзче высказать вамъ мысль свою,
И прямо васъ спросить: кого мл, не робѣя,
Готовитесь принять въ семью?
Иль васъ ужъ до того осилила проказа
Боготворенія мошны,
И золотомъ его вы такъ ослѣплены,
Что сыномъ рады звать нахальнаго пролаза?
Что рады погубить единственную дочь,
Лишь потому, что онъ не прочь
Скорѣе выбраться изъ грязи,
Карьеру сдѣлавъ черезъ ваши связи?
Не говорю уже про то,
Что честь семьи идетъ тутъ ни во что.
Мой милый, ты кричалъ, браняся непристойно,
Но я отвѣтъ сумѣю дать спокойно.
Ты вѣкъ свой прожилъ чудакомъ,
За книгой сидя въ кабинетѣ,
Не зная ни аза что дѣется на свѣтѣ.
Ты можешь быть отличнымъ знатокомъ
Въ скульптурѣ, музыкѣ, гравюрахъ и картинахъ,
Въ мужицкихъ — какъ бишь ихъ? — былинахъ,
Зато въ практическихъ дѣлахъ
Ты былъ, и есть, и будешь швахъ.
Нѣтъ, лучше ужъ мори со скуки дамъ въ гостиныхъ
Трактатами объ образахъ старинныхъ
И предоставь всецѣло мнѣ
Заботиться о домѣ и семьѣ.
Честь имени, — я думать смѣю, —
Не хуже твоего я поддержать сумѣю.
Вы правы: я практическимъ умомъ
На золотникъ не обладаю.
Но, смѣю думать, твердо знаю,
Какимъ возвышеннымъ путемъ
Вашъ Быстряковъ достигъ богатства и почета.
Что плутнями нашъ братъ, чудакъ, зоветъ,
Для нихъ — иль геніальный оборотъ,
Иль слѣдствіе разумнаго расчета…
Но мудрость ихъ не такъ-то глубока:
Въ Tp^eineBа купить бумагъ негодныхъ,
Въ тридорога продать, надувши простака, —
Вотъ сущность ихъ дѣяній благородныхъ!
Дабы набить потуже свой карманъ,
Проворной лапой загребая,
Они пойдутъ на всяческій обманъ,
Не дрогнутъ ближнихъ разоряя.
Имъ деньги замѣнили честь,
Отечество и даже Бога.
Ты вздумалъ, кажется, мнѣ проповѣдь прочесть?
Ахъ, милый, не суди такъ строго!
Что за охота быть въ числѣ людей,
Которые, въ отсталости своей,
Въ какомъ-то паѳосѣ озлобленной морали,
Нашъ вѣкъ промышленный безсмысленно ругали!
Я, слава Богу, самъ старинный дворянинъ
й дорожу своимъ дворянствомъ,
Хотя не зараженъ тѣмъ глупымъ чванствомъ,
Что честью дорожить умѣю я одинъ;
Хотя я не кричу, что сила Руси въ квасѣ,
Однако, патріотъ, служу, въ четвертомъ классѣ;
Притомъ къ религіи серьезно отношусь:
Говѣю каждый годъ и на страстной пощусь, —
Но все же думаю, что ты хватилъ не много,
Сказавъ, что деньги чтимъ мы выше Бога.
Всѣ эти возгласы, повѣрь мнѣ, хороши
Единственно для книги;
Нельзя же всѣмъ, забывъ про барыши,
Надѣть тяжелыя вериги
И изморить себя постомъ.
Я, дядюшка, не мѣчу въ желтый домъ.
Вопить безъ устали про наше окаянство,
О гибели россійскаго дворянства;
О томъ, что развращаемъ мы народъ,
Ему внушая мысль, что въ деньгахъ только сила;
Иль что акцизная система породила,
Умноживъ государственный доходъ,
Потребность на вино и пьянство;
Что просвѣщенною заботой интендантства
Жидамъ святая Русь на откупъ отдана,
И что къ погибели она
Шагами быстрыми идетъ неутомимо.
Все это мило, но… mais ce serait de trop;
Въ большомъ количествѣ, мой милый, несваримо,
Какъ говорятъ купцы, — воротитъ все нутро.
Вы остроумны, дядюшка, нѣтъ слова.
Но что жъ сказали вы въ защиту Быстрякова?.
Я убѣдился только въ томъ,
Что будь простымъ онъ кулакомъ,
Плутуй въ рядахъ иль на Смоленскомъ рынкѣ,
На тухлой рыбѣ иль гнилой сарпинкѣ, —
Не слышалъ бы себѣ похвалъ со всѣхъ сторонъ.
И не избѣгъ бы, нѣтъ сомнѣнья,
Ни общаго, ни вашего презрѣнья:
«Велико дѣло милліонъ»!
Остановись. Ты слишкомъ расходился.
Я говорилъ, и я на томъ стою:
Я предварительно на фактахъ убѣдился, —
А ужъ потомъ просваталъ дочь свою, —
Что человѣкъ онъ несомнѣнно честный,
Справлялся я, и всюду получалъ,
О немъ я отзывъ неизмѣнно лестный.
Что? язычокъ-то прикусилъ и замолчалъ?
О чести ты еще мнѣ толковалъ,
Но, слушая твои нападки,
Я убѣдился только въ томъ,
Что не сумѣлъ ты побѣдить умомъ,
Дворянской спеси дикіе остатки.
Въ нашъ вѣкъ всѣ требуютъ, мой другъ,
Не чести призрачной, — общественныхъ заслугъ,
И вотъ тебѣ вѣрнѣйшая примѣта:
Скажи мнѣ, отчего concessionaire,
Директоръ банка, членъ совѣта,
Почетнѣе звучитъ, мой милый, не въ примѣръ,
Чѣмъ камеръ-юнкеръ, даже камергеръ?
Вы тоже увлеклись и черезъ край хватили,
За вѣкъ промышленный стоя горой;
Вы лучше бъ, дядюшка, загадку разрѣшили:
А почему жъ изъ нихъ любой
Не пожалѣетъ тысячъ дать за право
Носить по праздникамъ на шеѣ Станислава?
А какъ нажертвуетъ на генеральскій чинъ,
Лягушкой вздуется, трещатъ бока съ натуги!…
И не доволенъ ни одинъ
Сознаніемъ общественной заслуги!
Нѣтъ, сознавая въ глубинѣ,
Что человѣкомъ быть не можетъ онъ вполнѣ,
Спѣшитъ изъ нравственной Мордвы иль Чуди,
Хоть съ задняго крыльца, ползкомъ пробраться въ люди!
Ты закусилъ ужъ снова удила!
Да и пошла писать, пошла, пошла!
Однако мнѣ пора. Наслушался я вздору…
И объ одномъ прошу, ужъ сжалься надо мной,
Не вздумай съ нимъ затѣять ссору.
Съ кѣмъ? съ Быстряковымъ?.. Боже мой!..
Не стоитъ… виноватъ: не онъ, а я не стою.
Я потому тебѣ сказалъ,
Что слишкомъ нервенъ ты, чтобъ могъ владѣть собою,
И нарывался даже на скандалъ.
Еще боюся я, — не скрою, —
Чтобъ при Варварѣ ты не вздумалъ развивать
Свои задорливыя мнѣнья;
Не съ тѣмъ, чтобъ свадьбѣ помѣшать, —
Отъ этого далекъ ты, безъ сомнѣнья —
А просто, чтобъ сказать десятокъ красныхъ словъ…
И я просить тебя готовъ…
Напрасно, дядюшка, себя не утруждайте:
Вѣдь я не изъ числа тѣхъ лицъ,
Что вѣкъ свой заняты развитіемъ дѣвицъ.
Merci, mon cher. Au revoir.
Прощайте.
А, дядюшка! Теперь передо мной
Юлите вы юлой
И стелитесь лисицей.
Что сами говорили про него, —
Зовете клеветой и небылицей.
И въ довершеніе всего,
Съ особымъ удареньемъ
И нѣжно-родственнымъ притворнымъ сокрушеньемъ,
Ссылаетесь на мой строптивый нравъ…
Ахъ! если бъ оказался я не правъ.
Я больше ничего и не желаю,
Чтобъ могъ я слово взять назадъ,
Но, на бѣду, сомнѣньямъ нѣтъ и краю…
Наталья Алексѣвна! Какъ я радъ…
Зачѣмъ, недобрая, сказать мнѣ не прислали,
Что вы у насъ… Я заѣзжалъ вчера
Два раза къ вамъ…
И въ оба не застали?
Не мудрено: я занята съ утра.
Вы заняты?
Я быть серьезною рѣшилась;
Какъ вы, съ балами распростилась
И въ точныя науки влюблена.
Вотъ-на!
На курсы я хожу. И съ самаго начала, —
Прошу васъ не шутить со мной, —
Всѣ лекціи исправно посѣщала.
Не ждалъ отъ васъ я удали такой.
Чему жъ вы учитесь?
Ахъ, Боже мой!
Всему. Вчера я, напримѣръ, узнала,
Что Петръ Великій былъ дѣйствительно великъ;
Кѣмъ былъ устроенъ первый паровикъ;
Что значить: коренной, рѣзецъ и клыкъ,
И что такое волоса и кожа;
Какъ «Домострой» велитъ учить жену.
И въ телескопъ смотрѣла на луну:
Ужасно на творогъ похожа.
Вамъ не понравилась она?
Вблизи совсѣмъ не симпатична.
Вотъ что отлично, такъ отлично!
Ахъ, бѣдная луна!
Зачѣмъ ты такъ нелѣпо создана,
Что барышнямъ вблизи не симпатична?
Обмолвиться нельзя!.. Какой вы злой.
Я думала: вы добрымъ воротились,
А вы сейчасъ смѣяться надо мной…
Неужто вы на шутку разсердились?
Всегда на васъ я зла.
Но шутки въ сторону… я къ вамъ пришла
Совсѣмъ не отъ себя.
Вотъ это мило!
Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, Варенька просила
Вамъ по секрету передать,
Что вы ее жестоко оскорбили.
Когда и чѣмъ? я не могу понять.
Вы съ Быстряковымъ очень сухи были.
На всѣ любезности его
Ни слова не сказали
И, въ довершеніе всего,
Съ нимъ не простяся, убѣжали.
Ахъ, Боже мой! въ него она
Такъ пламенно и нѣжно влюблена,
Что думаетъ, что всѣ ужъ, безъ изъятья,
Должны его принять въ отверстыя объятья.
Преувеличить все легко!
Но отъ любезности, что вы ни говорите,
До пламенныхъ объятій далеко.
Но…
Дѣло все въ визитѣ.
И Варенька резонно говорить:
Онъ первый сдѣлалъ вамъ визитъ…
Я съ нимъ знакомиться не изъявлялъ желанья.
Нѣтъ, съ вами просто наказанье!
Какъ будто вѣжливость кому-нибудь вредитъ.
Онъ гадокъ мнѣ… Скажу вамъ болѣ:
Что будь въ моей то волѣ,
Хотя бъ пороги всѣ обилъ онъ мѣднымъ лбомъ,
Его бы не пустилъ я въ домъ!
Андрей Васильичъ! Какъ не стыдно…
Ахъ! если бъ вы могли понять,
Какъ мнѣ и горько, и обидно…
Вамъ капель валерьяновыхъ принять…
И вы!..
Сейчасъ же перестаньте злиться.
О! вамъ во всемъ готовъ я покориться,
Но только чтобъ о немъ ни слова, никогда…
Согласна. Только Варенькѣ за это
Уступите и вы. Она вѣдь такъ горда!
Но для себя ей надо, а для свѣта.
Согласенъ, уступлю. Въ душѣ мнѣ жаль ее.
И удалось же обрѣсти ей гдѣ-то!..
Опять вы за свое!..
Въ него влюбилася она на этомъ балѣ,
Вы знаете, конечно.
Нѣтъ.
Что значитъ не читать газетъ!
Онѣ на всю Россію раскричали…
Не знаю: банкъ онъ открывалъ,
Или, какъ человѣкъ чрезмѣрно аккуратный,
Свой юбилей заранѣе справлялъ, —
Но только сдѣлалъ онъ офиціальный балъ
И пригласилъ почетныхъ лицъ. Понятно,
Что въ ихъ число вашъ дядюшка попалъ..
(И это вамъ должно бы быть пріятно).
И лишь о балѣ пронеслась молва,
Вся всполошилася Москва.
Всѣ Любочки и Бетси, и Анеты,
О балѣ только и пищатъ:
«Oh! ah! mon Dieu! ужъ ли же насъ не пригласятъ?»
Двѣ дамы подралися за билеты…
А доставали ихъ
Черезъ знакомыхъ и чужихъ,
И даже черезъ горничныхъ своихъ.
Однако вы порядочная злючка:
Что ни словцо — колючка.
Позвольте… Намъ сулили чудеса,
Которыя создать способенъ только геній;
Распространялись про лѣса
Цвѣтовъ и экзотическихъ растеній;
Что будетъ электрическимъ огнемъ
Свѣтлѣе солнца озаренъ весь домъ.
А что тамъ въ комнатахъ! какія тамъ картины!
Дверныя ручки и гардины!
Но я не въ силахъ перечесть всего…
А сверхъ того:
Концертъ изъ всѣхъ охрипшихъ итальянцевъ,
И Рябова оркестръ для танцевъ,
Извѣстный всей Европѣ гитаристъ,
И доморощенный какой-то Листъ,
И винегретъ гостей: изъ знати
И денежныхъ тузовъ,
Съ пикантною подливкой изъ купцовъ
И представителей печати;
Изъ дюжины израильскихъ колѣнъ,
Съ директорами банка…
Но надо вамъ сказать, что главная приманка
Былъ ужинъ въ сорокъ перемѣнъ.
И восторгались многіе заранѣ,
Что можно будетъ точно въ ресторанѣ,
Что только вздумалъ, то спросилъ,
А между тѣмъ: поѣлъ, а денегъ не платилъ.
Вообразите жъ общее волненье,
Нѣмѣютъ у меня слова…
И потянулася Москва
На даровое угощенье!
Теперь… Вы знаете, — онъ льстивъ, какъ сатана,
И къ папенькѣ тотчасъ же подольстился.
И Варенька была поражена,
Когда невольно онъ проговорился,
Что больше года случая искалъ
Быть ей представленнымъ, къ несчастью безнадежно;
Какъ онъ томился и страдалъ;
Какъ онъ повсюду, гдѣ возможно,
Слѣдилъ за нею осторожно;
Какъ, наконецъ, затѣялъ этотъ балъ…
Ну, словомъ, онъ повелъ такъ ловко,
Что мигомъ у нея вскружилася головка.
Все это новость для меня.
Прибавьте къ этому, что тотчасъ послѣ бала
Онъ сдѣлался героемъ дня.
Стоустая молва повсюду разглашала,
Что онъ не только-что богатъ,
Но и блестяще образованъ;
Другъ бѣдныхъ, неимущихъ братъ,
И въ честность, какъ въ броню, закованъ.
Пыталось нѣсколько отважныхъ шутниковъ
Сострить, что пресловутый ужинъ
Былъ индульгенціей общественныхъ грѣховъ…
Но голосъ зависти былъ въ шуткѣ обнаруженъ,
И со стыдомъ умолкла клевета,
И вскорѣ
Слилося все въ хвалебномъ общемъ хорѣ.
И Варенька, себѣ и намъ на горе,
Влюбилась въ моднаго шута.
Ахъ! Варенька всегда была честолюбива,
Первенствовать — ея завѣтная мечта.
И всякая сочла бъ себя счастливой,
Посватайся прославленный герой…
Хотя бы биржевой игрой?..
Охъ! правду мудрецы вѣщаютъ,
Что не бѣда, когда друзья ругаютъ;
Вотъ, если защищать начнутъ,
Тогда пиши навѣрное кануть.
И потому-то вы ко мнѣ съ особой
И чисто дружескою злобой…
Андрей Васильичъ! къ вамъ Бушуевъ, адвокатъ;
Молъ, доложи, что безпримѣнно нужно.
Сказалъ бы: барину, молъ, очень недосужно.
Да какъ же-съ: съ бариномъ они сейчасъ сидятъ.
А я не баринъ? Одолжилъ, признаться.
Нѣтъ, гдѣ же-съ! Вы барчукъ.
Я такъ и зналъ: не можешь ты безъ штукъ.
Позвольте-съ, барину покойному вы внукъ,
И смѣю…
Ладно ужъ, ты радъ стараться…
Но адвоката намъ не гнать же со двора;
Проси, когда нельзя ужъ отвязаться.
Пришелъ онъ кстати: мнѣ пора.
Вы развѣ не обѣдаете съ нами?
Никакъ нельзя. Я изъ дому съ утра.
Я и забылъ, что вы учеными трудами…
Нѣтъ, просто не хочу ma tante я обижать:
Меня теперь такъ часто дома нѣту,
Что рѣдко ей приходится ворчать…
Сказать вамъ по секрету,
Она меня, по старому завѣту,
Вывозитъ всюду на показъ,
А суженый на зло не кажетъ глазъ.
Ошибкой, можетъ-быть, онъ на другой женился,
Иль даже вовсе не родился,
Но тетушка не въ духѣ и брюжжить:
Сердита на него, а на меня ворчитъ…
Но будетъ мнѣ злословить… До свиданья!
Какъ остроумна и мила,
Какъ беззавѣтно весела!
О! сколько разъ любви признанье
Горѣло на моихъ устахъ,
Но вѣчно нападетъ какой-то глупый страхъ,
Какое-то постыдное сомнѣнье…
Мой другъ! здоровы ль вы?
Мое почтенье.
Ахъ! наконецъ-то воротились вы…
А я, несчастьемъ этимъ пораженный,
Униженный и оскорбленный,
Убитъ, убитъ, совсѣмъ безъ головы;
Хожу, какъ-будто очумленный…
Я попросилъ бы васъ присѣсть,
И разсказать спокойно…
Нѣтъ-съ, тутъ затронуты любовь моя и честь.
Нѣтъ-съ, это просто недостойно…
Скажите сами: развѣ не скандалъ,
Не безобразье этотъ балъ?
Ей-Богу, не пойму, о чемъ вы говорите.
Поймите же меня, поймите!
Все совершилось на моихъ глазахъ,
Всего-то на все въ три недѣли…
Какъ я еще остался на ногахъ!
Вы право лучше бы присѣли.
До глубины души я возмущенъ!
Въ то время, какъ я былъ намѣренъ, —
А я, замѣтьте, честно былъ влюбленъ,
Въ успѣхѣ былъ, не знаю, какъ увѣренъ, —
И вдругъ, какъ коршунъ съ облаковъ…
Умѣрьте же свое волненье.
Я задушить его готовъ.
Присядьте на одно мгновенье.
Извольте, сяду. Видите, сижу…
Но сидя то же вамъ скажу.
Надѣюсь съ нимъ я выдержу сравненье;
За что жъ ему, за что же предпочтенье?
Вы скажете, что Быстряковъ уменъ,
Но я, клянуся, не глупѣе;
Вы скажете, что Быстряковъ влюбленъ?
Моя любовь навѣрное святѣе.
Что онъ богатъ? — я также не въ нуждѣ.
Что онъ извѣстность пріобрѣлъ повсюду?
И я извѣстенъ не въ одномъ судѣ,
И убѣжденъ, что скоро въ славѣ буду.
А наша слава все же почестнѣй,
Чѣмъ этихъ скороспѣлыхъ богачей!..
Ужъ и теперь моей защиты ожидаютъ,
Газеты съ жадностью всѣ рѣчи помѣщаютъ…
Конечно, у него стотысячный доходъ,
Но практика моя, что годъ,
Въ геометрической прогрессіи растетъ! [Вскочилъ].
Скажите сами: развѣ не могу я
Ста тысячъ получать, ни мало не плутуя?..
Вонъ, Розенблюмъ всѣмъ въ шутку говоритъ,
Что какъ онъ гонорара ни считаетъ,
А все до тридцати трехъ тысячъ не хватаетъ.
Помилуйте! да кто жъ онъ? Жидъ!
Крестился, чтобъ жениться на приданомъ,
А черезъ мѣсяцъ, бацъ! Жена ушла съ уланомъ.
Ну, стоитъ ли объ этомъ говорить.
Ужъ если Розенблюмъ, то вы подавно:
Вѣдь вы не жидъ, вы православный!
Но виноватъ… Осмѣлюсь васъ спросить:
Чему обязанъ я, что вы передо мною.
Забывъ, что Быстряковъ мой нареченный зять,
Рѣшились съ откровенностью такою…
Вы, наконецъ, должны меня понять!
Я потому открылся вамъ какъ брату,
Что вы единственный мой другъ,
Способный честно оцѣнить утрату,
Понять мой нравственный недугъ
И оказать одну изъ тѣхъ услугъ…
Мнѣ это слышать чрезвычайно лестно,
Но вашимъ другомъ, сколько мнѣ извѣстно,
Я не считался никогда.
О! насъ сдружила общая вражда…
И я увѣренъ, что совмѣстно
Теперь мы дѣйствовать начнемъ.
Во-первыхъ, мы должны, во что бы то ни стало,
Разстроить свадьбу, а потомъ —
Его на судъ присяжныхъ приведемъ.
Но вамъ узнать бы раньше не мѣшало,
Пріятно ль мнѣ…
О! я увѣренъ въ васъ вполнѣ.
Притомъ, хотя онъ человѣкъ безъ правилъ,
И честь его — одинъ обманъ,
Но я для дѣйствія составилъ,
Хотя рѣшительный, но честный планъ.
И вкратцѣ вотъ его основа…
Я васъ прошу не забывать,
Что Быстряковъ мой нареченный зять.
Какъ? вы теперь за Быстрякова?
Помилуйте! я знаю, что его
Вы ненавидите не хуже моего!
Не спорю, говоря логично,
Устроить все я могъ бы и одинъ…
Я вамъ напомнить принужденъ вторично…
Нѣтъ, право, вы престранный господинъ!
И горячитесь, и кричите,
И даже слушать не хотите,
Не зная ровно ничего…
Для біографіи его
Я, на три фельетончика примѣрно,
Собралъ такой пикантный матерымъ,
Что если бъ напечатать пожелалъ,
То вышелъ бы чудовищный скандалъ.
Но, уважая васъ безмѣрно,
Единственно затѣмъ щажу врага,
Что честь Крутищевыхъ мнѣ слишкомъ дорога.
А могъ бы я газетными статьями…
Но, успокойтесь! знаете вы сами:
Варвару Павловну люблю я глубоко,
И мнѣ рѣшиться не легко
Ей за измѣну отомстить слезами.
И Павелъ Ѳедорычъ не смогъ бы перенесть,
Когда бъ его заслуженную честь
Пошло трепать общественное мнѣнье.
Предвижу ваше возраженье:
Не спорю, самъ могу я передать
Ему иль ей зловѣщую тетрадь,
Но это будетъ непрактично…
Я ихъ довѣріемъ не пользуюся лично.
Но помогите въ этомъ мнѣ, —
И весь успѣхъ на нашей сторонѣ.
Вы кончили?
Еще… спрошу васъ прямо:
Съ чего вы такъ надменно и упрямо
За Быстрякова вздумали стоять?
Изъ вѣрнаго источника я знаю,
Что вы желали свадьбѣ помѣшать…
Ахъ! не сердитесь… Умолкаю…
Лишь дайте мнѣ рѣшительный отвѣтъ.
Вамъ до моихъ желаній дѣла нѣтъ,
И съ вами я ни въ чемъ ни мало не согласенъ.
Надѣюсь, что отвѣтъ мой ясенъ.
А!.. Вы не вѣрите словамъ…
Что жъ, фактики представимъ вамъ.
Оставьте вы излишнія старанья.
Сейчасъ, сейчасъ перепишу,
И экземплярчикъ вамъ преподношу.
А тамъ увидимъ… До свиданья!
Чтобъ чортъ тебя побралъ,
И честь твою, и честный твой скандалъ,
И все, къ чему ты слово честный прилагалъ!..
И безъ того меня такъ эта свадьба бѣситъ,
Что провалиться былъ бы радъ,
А тутъ еще честнѣйшій адвокатъ,
Того гляди, накуралеситъ.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьТеперь обѣдъ, я думаю, въ разгарѣ:
И тосты пьютъ, и спичи говорятъ,
И ушки у кузины Вари
Отъ удовольствія горятъ!
А я зубами, какъ нарочно, боленъ,
И выдумкой своей весьма доволенъ.
Звалъ дядюшка и Быстряковъ просилъ:
«Охъ, мочи нѣтъ! Ахъ, выбился изъ силъ!..»
Кузина, говорятъ, съ досады прослезилась,
Но слезы дѣвичьи — вода;
Наталья Алексѣвна разсердилась,
И это не бѣда!
Пускай меня бранитъ весь свѣтъ на пропалую:
Я выдержалъ, и торжествую!..
Но что же дальше? изъ чего я бьюсь,
Другихъ бѣшу и самъ бѣшусь?
А что, когда въ свирѣпомъ озлобленьи
Я лишь смѣшонъ на посторонній взглядъ,
И также пошелъ въ глупомъ самомнѣньи,
Какъ мой честнѣйшій адвокатъ?
Я къ вамъ, Андрей Васильичъ, затянуться.
Что жъ, милости прошу.
Ухъ, батюшка! усталъ,
И чувствую потребность растегнуться.
Ну, и обѣдъ! Давно такого не ѣдалъ.
А вы хворать задумали не кстати:
Отъ этакой-то благодати!?…
Я не изъ важныхъ ѣдоковъ.
Ну, просто на гостей взглянуть бы не мѣшало:
Такой коллекціи финансовыхъ тузовъ
И обладателей презрѣннаго металла,
Какую вамъ представилъ Быстряковъ,
Я съ роду не видалъ, хоть побожиться…
А какъ пошли за столъ садиться,
Да я вокругъ себя взглянулъ, —
Съ испуга судорга свела поджилку,
Какъ камень грохнулся на стулъ;
И точно палашомъ хватили по затылку,
Такой трезвонъ пошелъ въ ушахъ:
Ужъ думалъ я со свѣтомъ распрощаться.
Чего жъ вамъ было испугаться?
Ну, словомъ, ощутилъ священный нѣкій страхъ.
И въ голову пришло: я человѣчекъ малый,
А тутъ, со всѣхъ сторонъ,
Куда ни взглянешь, капиталы:
Направо милліонъ, налѣво милліонъ,
А vis-à-vis четыре милліона!
«Охъ, думаю, вѣдь если захотятъ*
Они тебя и купятъ, брать,
И продадутъ съ аукціона!»
Я понялъ вашу остроту:
Чтобъ надъ другими подсмѣяться,
Рѣшились на себя взвести вы клевету.
Эхъ, батюшка! легко вамъ величаться.
Будь у меня такой зятекъ,
И я бы подъ собой не чуялъ ногъ,
А дай онъ мнѣ мѣстечко потеплѣе,
И я бы сталъ — чего жъ милѣе? —
И безъ труда, и безъ хлопотъ,
Тысченокъ десять, двадцать въ годъ…
Я перерву васъ, извините:
Ужъ если не житье вамъ безъ остротъ,
Такъ лучше на свой счетъ острите.
Вы, батюшка, меня простите.
Вѣдь если я и брякнулъ что-нибудь,
То оскорбить васъ не желалъ ничуть.
Я, доложу вамъ, смиренъ по натурѣ,
Какъ самая смиренная овца;
Но, знаете, привыкъ: нельзя въ литературѣ
И дня прожить безъ крѣпкаго словца.
А нынче я къ тому жъ хватилъ лафита,
И тостовъ было пито, пито!..
Я не сержусь… Ахъ, кстати! Слышалъ я,
Что съ Быстряковымъ вы старинные друзья…
Сидѣли въ школѣ на одной скамейкѣ,
И по рукамъ одной-съ отвѣдали линейки…
А вѣдь деньгу онъ и тогда любилъ,
И было прозвище ему одно: шкатулка.
А все жъ не чаялъ я, чтобъ нашъ Меркулка
Такъ далеко хватилъ!
Мальченками тогда мы, впрочемъ, были…
Такъ вы съ нимъ дружны съ дѣтскихъ лѣтъ?
Ну, нѣтъ, далеко нѣтъ!
Насъ тутъ же вскорѣ разлучили:
Онъ былъ переведенъ
Въ какой-то модный пансіонъ,
А я, по Божьей и отцовской волѣ,
Остался въ реформатской школѣ.
Мы снова встрѣтились уже потомъ,
Когда онъ сталъ извѣстнымъ богачемъ.
Ну, онъ признать меня не погнушался,
И тутъ же, безъ затѣй,
По-дружески признался,
Что безъ ума онъ отъ моихъ статей,
И даже выразилъ желанье тѣмъ гордиться,
Что былъ однокорытникомъ моимъ…
А впрочемъ, можетъ-быть, хотѣлъ онъ подольститься.
Но вы вѣдь и теперь пріятель съ нимъ,
Иль вы имѣли поводъ усомниться?..
Ну, нѣтъ; покуда безупреченъ онъ.
Къ тому жъ изъ опыта я твердо убѣжденъ,
Что наша братья-журналисты
Бываютъ на руку не чисты
И честные бываютъ аферисты.
А, впрочемъ, крупныя дѣла всегда
Темна во облацѣхъ вода.
Теперь мы Быстрякова прославляемъ,
Ему рекламы помѣщаемъ
И даже куримъ ѳиміамъ, —
Ну, а сказать по правдѣ вамъ,
Мы сами ровно ничего не знаемъ.
А впрочемъ, въ сущности, намъ это трынъ-трава,
Политика у насъ вѣдь такова:
Покуда не попался — геній;
А попадется — проберемъ
И хватимъ прямо подлецомъ
Безъ околичныхъ размышленій…
Имѣется къ тому жъ на языкѣ родномъ
Не мало сильныхъ выраженій!..
Ужъ тугъ самъ чортъ не разберетъ,
Корова иль медвѣдь деретъ;
Тутъ самый трусъ, собравшись съ духомъ,
Навалитъ на него обухомъ:
Куда какъ нынче сталъ хитеръ народъ!
А, впрочемъ, какъ хотите, такъ судите.
Но, къ вамъ стучать.
Войдите.
Надѣюсь, я не помѣшала вамъ.
Ахъ, батюшки! да это дама!
А я-то, я-то! что за срамъ! [Къ ней].
Je vous demande pardon, madame.
[Про себя]. Нѣтъ, лучше убѣжать отъ срама.
Что это за чудакъ?
Похваткинъ, журналистъ,
Намъ съ дядей Быстряковъ его представилъ,
Чтобъ въ случаѣ чего въ газетахъ насъ ославилъ;
Онъ съ дамами, какъ видно, не рѣчистъ,
А вотъ со мной сейчасъ за панибрата…
Сегодня дважды навѣстилъ
И мнѣ такихъ вещей наговорилъ…
Онъ обличить готовъ родного брата,
А Быстрякову куритъ ѳиміамъ,
Но за свои слова не отвѣчаетъ самъ.
Умишка у него миніатюрный;
Что наглостью мы съ вами назовемъ,
То для него — пріемъ литературный.
А больше ничего не знаю я о немъ.
Да большаго такіе и не стоятъ…
Что ваши зубы?
Ахъ! ужасно ноютъ.
Вообразите, цѣлыхъ шесть подъ рядъ.
А я пари держать готова,
Что зубы вовсе не болятъ,
А просто зубъ у васъ на Быстрякова.
Но слушайте: готовится сейчасъ
Вамъ испытаніе большое…
Вотъ видите, какъ подали жаркое,
Ma tante вдругъ вспомнила про васъ
И, заявляя громогласно,
Что очень жаль, что вы больны,
Васъ начала хвалить ужасно:
Вы такъ добры, вы такъ умны,
Такой знатокъ вы старины
И такъ рисуете прекрасно!
Болтаютъ, что языкъ у васъ презлой,
Но, какъ увѣрена она, — напрасно:
Вы просто человѣкъ прямой
И благородно откровенный,
И истиной она считаетъ несомнѣнной
Что если вы не взлюбите кого,
Тотъ человѣкъ рѣшительно негодный.
И, наконецъ, дошла ужъ до того,
Что вашъ характеръ — превосходный.
Но съ этимъ я не соглашусь никакъ…
Ея слова тотчасъ же подхватили,
И такъ какъ гости сыты были,
То тутъ же въ голосъ всѣ рѣшили,
Что вы прелестнѣйшій чудакъ.
Но вы, какъ видно натощакъ.
Я, наблюдая Быстрякова,
По вашей милости, осталась безъ жаркова.
Какъ на иголкахъ онъ сидѣлъ
И прямо въ ротъ ma tante глядѣлъ,
Но самъ не вымолвилъ ни слова.
А какъ о васъ со всѣхъ сторонъ
Заговорили съ похвалою,
Онъ точно острою иглою
Былъ прямо въ сердце уязвленъ.
И тутъ, какъ у Жуковскаго баронъ,
Не въ силахъ совладѣть съ собою,
И покраснѣлъ, и блѣденъ сталъ,
Хладѣлъ, кипѣлъ и трепеталъ.
Но въ то же самое мгновенье
Онъ на меня взглянулъ, и побѣдилъ
Свое невольное смущенье,
И громко съ Варенькой о васъ заговорилъ.
Завязка не дурна, — но въ чемъ же испытанье?
Сейчасъ. Чуть встали мы изъ-за стола,
Какъ Варенька ко мнѣ съ улыбкой подошла
И увела — на совѣщанье.
Вотъ видите, отъ тетушки моей
Пришелъ онъ просто въ восхищенье,
И раздѣлялъ невольно съ ней
Ея восторгъ и увлеченье.
Ахъ! съ вами сблизиться желалъ онъ такъ давно,
Но это, знаете, немножко мудрено:
Вы нелюдимы такъ ужасно,
И, какъ нарочно, то больны,
То нервы такъ у васъ раздражены,
Что подступиться къ вамъ опасно.
Ихъ горю пособить могу лишь я одна:
Я съ вами, видите, особенно дружна…
Припутать васъ, — какъ это мелко!..
И пошло такъ, и даже не умно!..
Ахъ, Боже мой! они рѣшили ужъ давно,
Что вы больной, а я сидѣлка.
И если надо васъ о чемъ-нибудь спросить,
Не дурно раньше у меня спроситься.
Вы обѣщали мнѣ о немъ не говорить.
А вы — во всемъ мнѣ покориться.
Притомъ, припомните, вы у меня въ долгу,
И, не забудьте, я на васъ сердита:
Ему вы до сихъ поръ не отдали визита…
А потому, я требовать могу,
Чтобъ вы немедля, въ наказанье,
Не прибирая жалкихъ словъ,
Мое исполнили желанье.
Да не сердитесь, я готовъ.
И въ этомъ будетъ ваше испытанье. —
Урвавшись отъ гостей на нѣсколько минутъ,
Больного навѣстить они сейчасъ придутъ.
И, можетъ-быть, придется къ слову
Разговориться Быстрякову.
Ну, онъ зальется соловьемъ,
А мы, вооружись терпѣньемъ,
Оратора не оборвемъ;
Ему внимая съ восхищеньемъ,
Мы антипатіи своей
Ничѣмъ, ничѣмъ не обнаружимъ
И имя паиньки заслужимъ.
Отдѣлаться бы только поскорѣй. [Вслухъ].
Хотя я врагъ всѣхъ нравственныхъ ломаній,
Непрошенныхъ сердечныхъ изліяній,
Ненужныхъ никому признаній,
И глупой траты важныхъ словъ,
Но я…
Bonjour, André… Ты, по лицу, здоровъ.
Ахъ, Варенька! все время ныло,
Но фея добрая пришла,
И такъ была любезна и мила,
Что зубы мнѣ заговорила.
Ты не сердись, что я тебя не навѣстила…
Меркурій Саввичъ вечеромъ вчера
Хотѣлъ къ тебѣ, но я боялась,
Что у тебя опять хандра…
И вамъ обоимъ бы досталось.
Ахъ, Господи! не дикій я медвѣдь.
Нѣтъ, вы ручной, но презадорный.
Ужъ вы!.. благодарю покорно.
Тебѣ, André, лишь стоить захотѣть, —
Ты можешь быть и веселъ, и любезенъ,
И остроумно милъ…
Иль какъ Горацій говорилъ:
Пріятенъ и полезенъ.
Андрей Васильичъ… нѣтъ, вы человѣкъ больной,
Къ чему жъ вставать, какъ будто я чужой?
Пожалуйста…
Мнѣ много легче стало.
Сердечно радъ. [Оглядывая всѣхъ].
Вы тутъ своей семьей…
Намъ только васъ недоставало.
Я къ вамъ спѣшилъ, какъ мотылекъ на свѣтъ. [Сѣлъ]
Меня такъ утомилъ парадный
И безтолковый нашъ обѣдъ,
Что мнѣ особенно отрадно
Немного отдохнуть въ семейственномъ кружкѣ,
Въ уединенномъ этомъ уголкѣ…
У васъ такъ хорошо и тихо, и уютно.
А тамъ пришлось со всѣми, обо всемъ…
Ахъ! въ нашемъ обществѣ бѣда быть женихомъ:
Всѣ на тебя глядятъ ежеминутно,
Всѣ отъ тебя чего-то ждутъ;
Чуть ротъ раскроешь, всѣ замрутъ
Въ какомъ-то глупомъ ожиданьи.
Ни дать, ни взять, въ судебномъ засѣданьи,
Когда отвѣтъ готовится давать
Попавшій въ моду подсудимый…
Придется вамъ, Андрей Васильичъ, испытать,
А вы къ тому же нелюдимы…
Я, видите, не то что нелюдимъ,
Но самъ себѣ подчасъ надоѣдаю,
И изъ боязни надоѣсть другимъ
Предупредительно себя уединяю.
Но вѣдь нельзя же вовсе безъ людей…
Ахъ! послѣ тяжкихъ, какъ мои, занятій,
Забывъ весь чадъ громадныхъ предпріятій,
Отрадно вечеромъ, въ кругу друзей,
Въ бесѣдѣ пылкой, задушевной,
Отъ пошлой злобы повседневной
Взнестись возвышенной мечтой
Надъ этой косною толпой,
Надъ этой публикой тупою!..
И я мечты своей отъ васъ не скрою:
Подчасъ я думаю: блаженъ медвѣдь зимою;
Въ своей берлогѣ одинокъ,
Онъ молча счастливъ несомнѣнно.
Позвольте вамъ замѣтить откровенно:
Уединенье — вашъ порокъ.
Вы дали, напримѣръ, зарокъ
Меня, во что бы то ни стало,
Какъ можно дальше обѣгать.
Хвалить себя, конечно, не пристало,
Но, право, я простой и добрый малый.
Смѣшно бы было дружбу предлагать, —
Но почему бы намъ не подружиться?
Мы, въ обществѣ имѣя равный вѣсъ,
Другъ другу очень можемъ пригодиться;'
Намъ, кстати, волею небесъ,
Придется скоро породниться.
Я на сближенья человѣкъ тугой,
Знакомства для меня — мученье,
И, какъ сказалъ, тому виной
Мое всегдашнее въ себѣ сомнѣнье.
Не смѣю вамъ не довѣрять,
Но тѣмъ не менѣе осмѣлюсь утверждать,
Что есть иная, скрытая причина.
Въ нашъ вѣкъ передовыхъ идей
Политика — источникъ всѣхъ страстей,
Всѣхъ нашихъ дѣйствій тайная пружина.
Духъ партій всю Россію обуялъ,
И въ голову себѣ крещеный людъ забралъ,
Что граждане не нашихъ убѣжденій
Всѣ дрянь и шваль, безъ всякихъ исключеній.
Намъ безпристрастье не далось, какъ кладъ.
Я, напримѣръ, чистѣйшій демократъ,
Конечно, ужъ никакъ не по рожденью,
Но лишь по твердому святому убѣжденью,
А потому… [значительно умолкаетъ].
Я спорить не берусь,
Распалась или нѣтъ святая Русь,
Отъ писарей до генераловъ,
На консерваторовъ и ярыхъ радикаловъ.
Но я, «въ нашъ вѣкъ передовыхъ идей»,
Не тороплюсь, въ отсталости своей,
Въ одинъ изъ этихъ цеховъ записаться:
Я просто человѣкъ, и имъ хочу остаться.
Но Павелъ Ѳедорычъ…
Ахъ! дядюшка привыкъ
И каламбурить, и играть словами;
Онъ — остроумнѣйшій шутникъ,
И что жъ мудренаго, что вздумалъ онъ надъ вами…
Нѣтъ, онъ почтеннѣйшій старикъ,
И вы, подумавъ, согласитесь сами,
Что въ дѣлѣ важности такой
Шутить не могъ онъ надо мной.
Скорѣй я допущу, что, зная васъ заочно,
Я мысль его невольно извратилъ,
Иль вамъ свою идею изложилъ
Не совершенно точно. —
Но въ сущности сказать хотѣлось мнѣ,
Что многіе изъ склонныхъ къ старинѣ
Меня не прочь отдать на растерзанье
За то, что смѣлъ нажить большое состоянье.
Пословица стара: что каменныхъ домовъ
Не наживешь отъ праведныхъ трудовъ,
И этотъ закоснѣлый предразсудокъ
Не въ силахъ побѣдить ни опытъ, ни разсудокъ.
Но я сумѣю твердо перенесть
Всѣ эти пошлости и вздоры,
Тупыхъ судей тупые приговоры,
И отстоять свою непризнанную честь. —
Пусть знаютъ всѣ, что я изъ тружениковъ новыхъ,
Отважныхъ, смѣлыхъ и суровыхъ,
Застрѣльщиковъ упорнаго труда,
Которые не знаютъ никогда
Ни одобренья, ни участья;
Что я строитель собственнаго счастья,
Какъ англичане говорятъ,
И въ этомъ смыслѣ — демократъ[1].
О! пусть кричатъ, что цѣль моя нажива, —
Все это такъ безсмысленно и лживо,
Такая пошлая, пустая болтовня!..
Но если бъ вздумали спросить меня,
Безъ предразсудковъ и открыто:
«Въ чемъ ваша цѣль»? — я могъ бы отвѣчать,
Что цѣль моя ни отъ кого не скрыта,
Я могъ бы прямо указать,
Что наша честная печать,
Великая, общественная сила,
За то меня, — не хвастая скажу, —
Такъ безкорыстно полюбила,
Что я ничѣмъ не похожу
На старыхъ воротилъ финансоваго міра.
Я не творилъ себѣ изъ золота кумира, —
Я честной мыслью дорожу.
Я въ юности еще, у Герцена въ журналѣ,
Благоговѣйно прочиталъ,
Что въ наше время сила въ капиталѣ,
И съ той поры себѣ составилъ идеалъ:
Я твердо положилъ на просвѣщенье
Избытокъ ежегодно удѣлять,
Науки и искусства поощрять,
Облагородить денегъ назначенье.
И, словомъ, воскреситъ Флоренцію въ Москвѣ, —
Таковъ мой планъ, давно созрѣвшій въ головѣ.
Теперь, — скажите ваше мнѣнье.
Я вашей рѣчью пораженъ…
Но предо мной вы тщетно развивали
Вопросы о трудѣ и капиталѣ:
Все это для меня — китайскій лексиконъ.
Я не такого ждалъ отъ васъ отвѣта,
Я ждалъ, что скажете вы мнѣ:
И ваша грудь любовію согрѣта,
Вы также чтите въ глубинѣ
Искусство, истину, науку, —
О! дайте жъ вашу трудовую руку,
И станемъ дружно, сколько хватитъ силъ…
Ахъ, Господи! опять занылъ…
Вотъ точно колетъ острою иглою,
А вотъ сверлить, какъ буравокъ,
Теперь, какъ ракъ схватилъ клешнею,
И молоткомъ стучитъ въ високъ…
Не лучше ли оставить намъ больнова?
Ему не слово нужно, а покой.
Онъ консерваторъ самый злой,
И вы напрасно спорили со мной…
Ну-съ, что вы скажете теперь про Быстрякова?
Онъ говорилъ фразисто и темно,
Но тѣмъ не менѣе — и дѣльно, и умно…
Вы отзывалися о немъ неосторожно…
И, безъ сомнѣнья, примиритесь съ нимъ.
Ни въ коемъ случаѣ… Нѣтъ! это невозможно…
Вѣдь онъ… вѣдь онъ — непогрѣшимъ.
Непогрѣшимъ!.. Вотъ это ново!
Сейчасъ я объясню. Начнемъ ab ovo:
Не знаю, папа заразилъ весь міръ,
Иль самъ отъ міра заразился,
Но человѣкъ самъ изъ себя кумиръ
Себѣ создалъ, и поклонился.
И стало лозунгомъ послѣднихъ дней:
Нѣтъ виноватыхъ, нѣтъ и погрѣшенья!
И духъ мертвитъ лукавое ученье,
Что мы, игралище страстей,
Не можемъ стать въ душѣ своей
Ни благороднѣй, ни добрѣй.
Во всемъ, что есть, случайность виновата,
Необходимость надо всѣмъ царить:
Случайно Каинъ убиваетъ брата,
И праведникъ добро творитъ.
Но чтобъ въ пристрастіи меня не упрекали,
Я покажу и оборотъ медали:
Изъ Лондона, столицы барыша
И чопорной себялюбивой знати,
Ученье новое пришло о благодати:
Какъ можно грѣхъ творить, ни мало не грѣша.
И взликовали лицемѣры
Явленью новой и удобной вѣры!..
И лордъ-апостолъ многихъ свѣтскихъ дамъ
Заставилъ вѣровать — поблажкой ихъ грѣшкамъ.
Отъ васъ досталось всѣмъ сестрамъ,
Но Быстряковъ не тронутъ остается.
Вотъ видите, такихъ, какъ онъ, на свѣтѣ тьма,
И скоро пуще разведется;
Онъ, напримѣръ, возвелъ наживу въ идеалъ,
Онъ любитъ трудъ безъ одобренья, —
И жаждетъ отъ газетъ похвалъ;
Весь вѣкъ Похваткиныхъ читалъ, —
А поощрять намѣренъ просвѣщенье,
Любовью скрытою къ нему согрѣтъ.
А самъ онъ просвѣщенъ не просто, а сугубо:
Устроенъ для него премудрый Божій свѣтъ
Такъ просто и естественно, что любо;
По пальцамъ разочтетъ, вѣрнѣй чѣмъ Архимедъ,
Что нѣтъ ни совѣсти, ни Бога…
О! для такихъ, какъ онъ, ни въ чемъ сомнѣнья нѣтъ..
Разговоритесь съ нимъ немного,
Ну, напримѣръ о старинѣ, —
И онъ отвѣтъ вамъ дастъ весьма несложный:
Что люди въ умственномъ, многовѣковомъ снѣ
Брели дорогой явно ложной,
И что жрецы, дабы держать народъ въ тискахъ,
Развили суевѣрный страхъ,
И, наконецъ, своихъ прибытковъ ради,
На камнѣ начертали: е не укради!"
Но въ наши дни насталъ благой прогрессъ,
И человѣкъ преобразился:
Изъ дурака сталъ чудомъ изъ чудесъ,
Изъ подлеца стать честнымъ ухитрился;
И стали люди всѣ равно просвѣщены,
И отъ рожденія равно одарены:
Поэтъ, ученый геніальный
И первый встрѣчный враль журнальный,
И Быстряковъ съ своей наживой идеальной.
Ахъ! даже въ этой непроглядной тьмѣ
Непогрѣшимости царитъ идея,
И копошится у него въ умѣ,
Что онъ всѣхъ краше и умнѣе;
Что лишь завистники о немъ
Съ презрѣньемъ могутъ отзываться;
Что онъ не можетъ ошибаться;
Что не виновенъ онъ ни въ чемъ;
Но… стоитъ ли о немъ такъ много?
О немъ вы судите такъ строго,
Какъ будто онъ преступникъ самый злой,
А вы судья ничѣмъ неумолимый…
Иль вы шутили надо мной,
Иль сами вы непогрѣшимы?..
Какъ быстро вы перемѣнили взглядъ!
Всего лишь полчаса назадъ,
Какъ вы надъ нимъ трунили очень мило.
Но что же васъ особенно плѣнило?
Иль то, что онъ въ своихъ рѣчахъ
Явился чистъ, бѣлѣе снѣга?
Что мудрости его и альфа, и омега
Въ передовыхъ Похваткинскихъ статьяхъ?
Не то ли, наконецъ, что онъ, въ порывѣ чувства,
Избытокъ жертвовать готовъ
На поощреніе ученыхъ поваровъ
И кулинарнаго искусства?
Нѣтъ, нѣтъ! вы на него раздражены,
Я знаю, вы… вы просто влюблены.
Не ожидалъ такого заключенья!
По-женски рѣшено: влюбленъ.
И мнѣ, конечно, какъ соперникъ, онъ…
Въ кого жъ мы влюблены?
Въ кузину, безъ сомнѣнья.
Я вашей шутки не пойму…
Скажите жъ сами: почему
Вы такъ придирчивы къ нему?
Онъ вамъ не сдѣлалъ ничего дурнова,
А нѣтъ презрительнаго слова…
Я, кажется, подробно объяснилъ.
Не правда, нѣтъ! онъ очень милъ,
И съ нимъ соперничать опасно…
Ахъ! онъ мнѣ нравится ужасно…
Могу ль ее любить, когда…
Не думайте, что я такъ молода,
Что на-слово повѣрить вамъ готова…
Мнѣ скоро минетъ двадцать лѣтъ,
И для меня сомнѣнья нѣтъ,
Что вы соперникъ Быстрякова…
Ахъ, Боже мой!..
Теперь я поняла,
О чемъ хандрите вы, и почему такъ гнѣвно…
Помилосердуйте, Наталья Алексѣвна!..
Что вамъ угодно? Чтобы я ушла?
Извольте я уйду.
Ахъ! погодите…
Нѣтъ, не хочу. А если вы хотите,
Чтобъ я совсѣмъ простила васъ,
То вы должны къ гостямъ сейчасъ
Явиться бодрымъ и здоровымъ,
И помириться съ Быстряковымъ.
Иначе, никогда, нигдѣ и ни о чемъ, —
Ни слова вамъ… Вдобавокъ, знайте:
Не загляну къ вамъ даже въ домъ,
Не стану спрашивать… Прощайте!
Идти иль нѣтъ?.. О чемъ тутъ разсуждать!
Вѣдь не по пальцамъ стать гадать:
Терпѣть иль нѣтъ мнѣ униженье
Изъ-за того лишь, что она
Сегодня въ нервномъ настроеньѣ?..
Но если ревностью она раздражена,
Но если… Господи!.. она… моя жена?!..
И я… и вдругъ, и нынче жъ, можетъ-статься…
Потапъ! Потапъ!.. Уснулъ онъ, старый воробей!
Потапъ!
Чего изволите?
Скорѣй,
Скорѣе одѣваться!
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьВы дома?.. Здравствуйте! [вошелъ].
Сейчасъ я уѣзжаю.
Я, значитъ, въ самый аккуратъ:
Ну, батюшка, сердечно радъ,
И напрямки вамъ объявляю,
Что я на васъ чертовски золъ,
И съ спеціальной цѣлію пришелъ,
Чтобъ съ вами крупно посчитаться.
Охъ, лучше бъ дома вамъ остаться.
Помилуйте! давнымъ давно
Во всѣ газеты знать дано.
А намъ… сознайтесь сами,
Что такъ не водится межъ добрыми друзьями.
Вѣдь это, батюшка, и срамъ, и стыдъ,
Вѣдь этакъ можно потерять кредитъ,
Вѣдь этакъ лопнетъ и газета,
Вѣдь этакъ, въ добрый часъ,
Меня патронъ сживетъ со свѣта;
И то ужъ изъ-за васъ
Сегодня получилъ за чаемъ
Двѣ телеграммы съ нагоняемъ,
И то ужъ говорятъ, что будто мы скрываемъ!..
Статьи, корреспонденціи вездѣ,
Въ «Горланѣ», «Уткѣ» и «Звѣздѣ»,
Въ консервативнѣйшей, презрѣннѣйшей «Кукушкѣ»,
У насъ же ни полстрочки нѣтъ!
У насъ, во «Всероссійской Колотушкѣ»!
И я виновникъ этихъ бѣдъ!
Я и во снѣ-то не видалъ газетъ,
Что вы сейчасъ перечисляли.
Ну, батюшка, едва ли…
Сегодня-то навѣрно прочитали.
Не только не читалъ, во вѣки не прочту.
Хитрите, батюшка! къ несчастію напрасно:
Не скроете!.. Вѣдь дѣло ясно,
Сработано на чистоту.
Да изъ чего вы горячитесь?
Ужъ будто вамъ и не вдомекъ?
Да что тутъ спорить! Потрудитесь:
Всего вотъ эти десять строкъ.
«Намъ сообщаютъ изъ Москвы, изъ источниковъ, которымъ мы не имѣемъ причины не довѣрять, что въ одномъ изъ тамошнихъ кредитныхъ учрежденій обнаружена значительная растрата суммъ, по однимъ свѣдѣніямъ до 300 тысячъ, по другимъ свыше полумилліона. Намъ называютъ и виновника этого новаго „краха“, который, безъ сомнѣнія, повлечетъ за собою гибель и окончательное разореніе тысячи бѣдныхъ семействъ, ввѣрившихъ такъ неосторожно свои сбереженія банку, въ солидности котораго, какъ, вѣроятно, припомнятъ наши читатели, мы всегда сомнѣвались, — но мы считаемъ покуда несвоевременнымъ обнародовать его имя. Нельзя, однако, не замѣтить, что наша первопрестольная Столица…» [Отдавая газету].
Прочелъ. Благодарю покорно:
Безъ васъ никакъ бы не узналъ,
Что кто-то гдѣ-то сплутовалъ.
И вы спокойны не притворно?
Иль вы рѣшились отрицать упорно?..
Ахъ, батюшка! вѣдь какъ ни кинь…
Послушайте…
Еще статейку… И — аминь.
«Меркурій, какъ извѣстно изъ миѳологіи, былъ не только богомъ купцовъ, мои тѣхъ менѣе почтенныхъ промышленниковъ, которые въ Бѣлокаменной такъ возлюбили благословенныя окраины Хитрова рынка. Кромѣ того, въ качествѣ вѣстника боговъ, Меркурій отличался быстротою. Не мудрено, что въ наше время господства столь убійственнаго для юныхъ мозговъ классицизма одинъ изъ соименниковъ древняго бога»… [Съ отвращеніемъ бросая галету, особо].
Чортъ знаетъ что такое! [Вслухъ].
Я не охотникъ до газетныхъ вракъ…
И если бъ вы меня оставили въ покоѣ…
Да вѣдь не круглый же писалъ дуракъ!
Вѣдь что-нибудь хотѣлъ сказать онъ остротою!
И ясно, кажется, изъ этихъ словъ:
«Меркурій отличался быстротою», —
Что нашъ Меркулка Быстряковъ…
Какъ?.. Быстряковъ?.. Не можетъ-быть!.. О, Боже!
Чего не можетъ-быть! Всегда я ждалъ.
И очень даже на него похоже,
Вѣдь у него написано на рожѣ:
«Ужъ учиню же я скандалъ!»
Навѣрно ложный слухъ…
Во всѣхъ газетахъ сразу?
Скажите! точно по заказу!..
Ахъ! мало ль у него враговъ,
И мало ль слуховъ распускали…
Вы въ самомъ дѣлѣ ничего не знали…
И долго ли увѣрить простаковъ!
А я вѣдь думалъ: ужъ не вы ли
Насчетъ Меркурія удачно такъ сострили.
Вы, кажется, объѣлись белены…
Да кто жъ другой? Вы въ классикахъ сильны.
Какъ вы могли? Какъ вы посмѣли?
Вы сами, батюшка, въ умѣ ли?
Съ чего вы такъ разсвирѣпѣли?
Ужъ ежели для краснаго словца
Пословица велитъ намъ не щадить отца,
То зятя лупануть — для общаго-то блага? —
На что жъ и создана печатная бумага!
Послушайте!, извольте выйти вонъ.
Скажите!… Что за генеральскій тонъ!..
Пожалуйста, безъ разсужденій.
Я не Молчалинъ, чтобъ не смѣть
Свое сужденіе имѣть.
Мнѣ дѣла нѣтъ до вашихъ мнѣній.
Ну-съ, батюшка! всѣ мнѣнія равны,
И вы чужія уважать должны.
Ахъ! это, наконецъ, невыносимо!
Не ваше же одно непогрѣшимо!..
Понятна ваша злость, какъ тамъ вы ни хитри:
Вы цѣлили да мимо,
Теперь мѣстечко — моргенъ фри!
А, впрочемъ [Андрей эбонитъ], чортъ васъ побери!
Ахъ, дядюшка!
Что, мой дружокъ Андрюша?
Вы такъ спокойны… развѣ вы?
Нѣтъ, мой дружокъ! я знаю все прекрасно,
Но я не потерялъ, какъ видишь, головы.
Ахъ, дядюшка!.. но это такъ ужасно:
Вдругъ стать посмѣшищемъ Москвы.
А на здоровье! пусть себѣ толкуютъ.
Все жъ я, какъ чортъ, бѣлѣе, чѣмъ малюютъ.
Ну, разумѣется, достанется всѣмъ намъ,
Особенно отъ милыхъ дамъ…
Пріятели начнутъ притворно удивляться:
Какъ Павелъ Ѳедорычъ съ его умомъ
Могъ этимъ Быстряковымъ увлекаться, —
Они его бы не пустили въ домъ.
Затѣмъ прибавятъ, дѣтямъ въ назиданье,
Что это мнѣ за гордость наказанье.
Враги же прямо назовутъ осломъ
За то, что для меня лишь было тайной,
Что Быстряковъ и выскочка случайный,
И рисковалъ на биржѣ чрезвычайно…
Я не повѣрю вамъ, пока…
Позволь, мой другъ. Не знаю, почему ты
Меня третируешь немного свысока…
И я былъ жалокъ въ первыя минуты:
Меня кидало и въ ознобъ, и въ жаръ,
Я даже думалъ, что со мной ударъ,
И, разорвавъ проклятую газету,
Какъ Чацкій, закричалъ: «карету мнѣ, карету!» —
И къ Быстрякову поскакалъ.
И мнѣ казалось, что надъ самымъ ухомъ
Кричатъ: «скандалъ, скандалъ, скандалъ!»
Но понемногу я собрался съ духомъ
И доказалъ себѣ умомъ,
Что я-то собственно не виноватъ ни въ чемъ.
Пусть онъ виновенъ въ преступленьяхъ важныхъ,
Пусть попадетъ на судъ присяжныхъ, —
Я не теряю ровно ничего…
Ахъ! ваше разсужденье безподобно. —
Но, виноватъ… вы видѣли его?
Объ этомъ стоитъ разсказать подробно. —
Во-первыхъ, я звонилъ навѣрно полчаса:
Въ отвѣть — молчанье гробовое.
Потомъ послышались за дверью голоса,
И снова тишина… Тфу, пропасть! что такое?
Я думалъ ужъ уйти, — какъ отворилась дверь.
Вообрази, мой другъ, теперь,
Что предъ тобой лакей: немытый и небритый,
Преподозрительный на видъ;
Что оглядѣвъ тебя сердито,
Онъ голосомъ охрипшимъ говоритъ:
«Кого вамъ надо? дома нѣту!»
И что, не думая сажать тебя въ карету,
Онъ хочетъ предъ тобой захлопнуть дверь…
Ну, я разсвирѣпѣлъ, какъ звѣрь,
Повѣрь мнѣ, до-нельзя взбѣсился,
Какъ никогда съ рожденья не сердился.
Ну, наконецъ, на шумъ и гамъ
Явился самъ дворецкій съ извиненьемъ
И объявилъ съ немалымъ изумленьемъ,
Что, дескать, развѣ неизвѣстно вамъ,
Что баринъ въ Петербургъ уѣхалъ по дѣламъ
И что объ этомъ онъ, дворецкій, самъ
Ко мнѣ чуть свѣтъ отправилъ телеграмму.
Я постоялъ, да и за дверь…
И самъ ты разсуди теперь:
Уѣхалъ онъ иль прячется со сраму?
Что до меня, то я, мой другъ, —
Ты назовешь мои слова, быть-можетъ, вздоромъ, —
Но я, по грубому нахальству слугъ,
Какъ будто инстинктивно, понялъ вдругъ,
Что дѣло пахнетъ прокуроромъ.
Вы въ немъ намѣрены участіе принять?
Я? — Никакого.
Какъ?.. Иль вы забыли,
Что Быстряковъ вашъ нареченный зять?
Давно ль вы до небесъ его превозносили!
Чуть не поссорились со мной,
Когда я выразить посмѣлъ неодобренье
Тому, что нажился онъ биржевой игрой!..
Давно ль, въ забавномъ увлеченьи,
Твердили всѣмъ, что онъ не человѣкъ, а кладъ?
Ну, да! Теперь во всемъ одинъ я виноватъ.
Да, дядюшка! и я твердить не перестану,
Что Быстряковъ до васъ не значилъ ничего.
Не скажешь ли, что я и выдумалъ его,
Какъ нѣмецъ обезьяну?
Гораздо раньше, чѣмъ сойтись со мной,
Онъ былъ обласканъ всей Москвой,
И слылъ тузомъ между тузами.
Я никогда, сказать межъ нами,
Не довѣрялъ ему вполнѣ.
Вотъ, напримѣръ, не разъ твердилъ онъ мнѣ,
Что выгоднѣй, внѣ всякаго сравненья,
Въ ихъ банкъ всѣ деньги перевесть,
Но я не поддался на эти обольщенья.
А, впрочемъ, и не будь я нареченный тесть,
Равно я не способенъ какъ на лесть,
Такъ и глумиться непристойно. —
Притомъ, мой другъ, я и теперь скажу,
Что находилъ и нахожу,
Что онъ во многомъ человѣкъ достойный:
Онъ заставлялъ враговъ любить себя,
Въ немъ было увлекательное что-то…
Да вотъ, сошлюся на тебя:
Ты долго корчилъ Донъ-Кихота,
Кричалъ, что онъ игрокъ и плутъ, и воръ,
И требовалъ, какъ грозный прокуроръ,
Чтобъ онъ единогласнымъ приговоромъ
Былъ изгнанъ изъ Москвы съ позоромъ.
И что же? биржевой игрокъ
Тебя, философа, увлекъ:
За нимъ вполнѣ осталася побѣда…
Ты помнишь: вечеромъ, въ день нашего обѣда,
И, сколько помнится, не по моей винѣ…
Ахъ! что напомнили вы мнѣ!..
Понятно, мой дружокъ: сознаться непріятно,
Что и тебя попуталъ грѣхъ.
Хотѣлось бы теперь и на попятный,
Да трудно: ты тогда при всѣхъ
Предъ нимъ въ любезностяхъ отборныхъ разсыпался
И вдругъ, твой идеалъ — проворовался.
Не спорю, дядюшка: я виноватъ кругомъ,
Но ваши ядовитыя насмѣшки
Не страшны мнѣ. Какъ вы узнаете потомъ,
Я въ этомъ случаѣ сыгралъ роль пѣшки.
И что вамъ до меня! Я въ дѣлѣ ни при чемъ;
Вы безъ меня съ кузиною вдвоемъ,
Въ особенности вы…
Ты былъ бы правъ, мой милый,
Когда бъ Варвару выдавалъ я силой.
А то, ей-Богу, не моя вина,
Что до безумія влюбилася она.
Во время сватовства ты рыскалъ за границей,
Пріѣхалъ, и давай меня винить.
А я и радъ бы, да какъ быть:
Не сладишь съ современною дѣвицей.
Теперь нельзя, какъ въ старину,
Въ деревнѣ засадить за святцы да за пяльцы,
Теперь прогрессъ, мой милый, — ну!
Одно осталося отцамъ: глядѣть сквозь пальцы.
Съ Варварой же особенно бѣда:
Она заносчива, упряма и горда.
Согласенъ, дядюшка, во всемъ виновны нравы,
А вы… вы, какъ всегда, непогрѣшимо правы
И, чувство побѣдивъ умомъ,
Труните весело надъ собственнымъ несчастьемъ.
Я васъ спрошу лишь объ одномъ:
Какъ вы намѣрены — съ такимъ же безучастьемъ,
Какъ къ зятю, отнестись и къ дочери своей?
Иль, можетъ-быть, какъ мнѣ, объявите вы ей:
«Ахъ, матушка! ты больше виновата,
Ты увлекалась тѣмъ, что будешь страхъ богата,
Ты восхищалась тѣмъ, что этотъ хватъ
Усердно за тобою увивался, —
И согласись сама, что я не виноватъ,
Что вдругъ твой идеалъ — проворовался!»
Не скажешь ли, что мнѣ не жаль ея?..
Ахъ, мой дружокъ! какъ ты умѣешь все
Представить въ пошломъ и нелѣпомъ свѣтѣ:
Съ Похваткинымъ бы могъ строчить въ одной газетѣ!
Вѣдь нынче нѣтъ пощады старикамъ,
И пресса вся, какъ чудище стозѣвно…
Bonjour, ma chère Наталья Алексѣевна,
Charmé!..
Ахъ, Павелъ Ѳедорычъ! я къ вамъ…
Мнѣ Варенька сказать вамъ поручила:
Она отъ жениха депешу получила:
Онъ въ Петербургъ уѣхалъ по дѣламъ,
И тамъ пробудетъ около недѣли.
А вы вотъ вѣрить не хотѣли…
Я говорилъ тебѣ!.. [Ей]. Благодарю за трудъ.
А что кузина?..
Не совсѣмъ здорова.
Ну, что, скажите, много въ свѣтѣ врутъ
Про насъ про всѣхъ, про Быстрякова?
Ахъ! я въ теченьи десяти минутъ
Разъ двѣсти слышала: «ну что, ma chère, читали?
Я думала всегда… а вы?.. не ожидали?»
Я зналъ: по косточкамъ переберутъ.
У насъ съ утра полна народу зала;
Всѣ спорятъ, охаютъ, кричатъ…
Вы не повѣрите — чистѣйшій адъ!
Я изъ дому скорѣе убѣжала…
О чемъ же… больше… говорятъ?
Ахъ! все объ этомъ милліонѣ…
Я такъ и зналъ!.. Пошлѣйшій фельетонъ,
И вотъ!.. О, Господи!..
Да что-за милліонъ?
Вотъ видите, въ какомъ-то фельетонѣ…
Да вотъ, мой милый, выслушай меня:
Въ газетѣ тиснута статья,
И въ ней разсказано, въ весело-пошломъ тонѣ,
Что баринъ есть въ Москвѣ: не старъ онъ, но въ лѣтахъ,
Въ большихъ чинахъ и орденахъ;
Что онъ не прочь, какъ всѣ дрянные старичишки,
И перекинуться въ картишки,
И поощрять балетъ,
Да за душою ни полушки нѣтъ:
Онъ промотался, какъ и всѣ такіе,
И ищетъ по Москвѣ, гдѣ деньги есть шальныя.
А самъ онъ до того въ душонкѣ развращенъ,
Что радъ къ услугамъ падишаха
Дочь предложить за милліонъ…
И тутъ, молъ, фокусъ банковаго краха!..
Какія гадости!
Хорошъ твой идеалъ:
Самъ будто въ Питеръ ускакалъ,
А тутъ, чтобъ облегчить въ растратѣ обвиненье…
Не можетъ-быть!..
Такъ кто же распустилъ?
Ахъ! просто сочинитель сочинилъ.
Такое наглое воображенье…
Нѣтъ, ты, пожалуйста, его не защищай!
Онъ негодяй и негодяй!..
Такъ вотъ разгадка!.. Inde ігае. [Вслухъ].
Ну, кто повѣритъ мерзости такой!
Какъ будто ты не знаешь, милый мой,
Интеллигенціи родной!..
Да будь ты человѣкъ честнѣйшій въ мірѣ,
Тебя я въ два часа беруся очернить:
Лишь стоить клевету пустить
Въ игривомъ фельетонномъ духѣ, —
И всѣ набросятся, какъ на варенье мухи,
И ну кричать: какъ мило и остро!
Какое легкое перо!
И примутъ все за чистую монету,
А ты поди, зови его къ отвѣту…
Все это пошло и старо,
Но такъ-то наша честь, мой милый, погибаетъ,
По милости пустой молвы…
Но, виноватъ… Какъ думаете вы:
Варвара ничего еще не знаетъ?..
Самой заговорить не ловко было мнѣ,
А Варенька ни слова не сказала,
Но, кажется… она читала.
По крайней мѣрѣ, на окнѣ —
Я очень хорошо видала —
Лежалъ большой разорванный пакетъ,
И я замѣтила украдкой,
Что номера газетъ…
Нѣтъ, это вонъ изъ рукъ какъ гадко!
Нашелся же какой-то негодяй,
Прислалъ газеты — На, вотъ, почитай!..
О, Господи! что можетъ быть пошлѣе…
Депешку принесли.
Да ну! давай живѣе.
Изъ Петербурга… Быстряковъ?!
Ступай.
Ну, вотъ, Андрюша, все ты убивался,
Что станемъ мы, по милости молвы,
Посмѣшищемъ Москвы,
А все устроилось: и правъ я оказался,
И Быстрякова отыскался слѣдъ,
И трусу ты отпраздновалъ напрасно;
Онъ живъ, здоровъ, даетъ обѣдъ,
Министромъ принятъ былъ прекрасно,
И дѣло приняло желанный оборотъ.
А тутъ придумали какой-то недочетъ!
И всѣ повѣрили! И бьютъ въ набатъ тревожно!
Вотъ, милый мой, тебѣ урокъ,
Что слѣдуетъ судить о людяхъ осторожно,
А то твердишь: игрокъ, игрокъ,
Ну, — и закрадется сомнѣнье.
Soyez assez aimable, Варварѣ передать,
Что все устроилось и Божья благодать
Насъ не оставила… но ѣду хлопотать.
Au revoir.
Какое превращенье!..
Андрей Васильичъ! я у васъ должна
Но настоящему просить прощенья…
За что?
Въ тотъ вечеръ я была раздражена,
И васъ заставила…
Ахъ, это примиренье!
Но васъ я не виню. «Въ восемнадцать лѣтъ,
Оно простительно», какъ говорить поэтъ.
Но я…
Мнѣ скоро двадцать минетъ…
Что это за года!..
А мнѣ вѣдь двадцать семь… Вѣдь скоро кровь остынетъ,
И посѣдѣетъ борода…
Еще лѣтъ шестьдесятъ, и вы — старикъ беззубый,
И мерзнуть станете въ жару безъ шубы.
Смѣетесь вы!..
Но не моя вина,
Что вы изъ мухи сдѣлали слона.
И почему васъ это безпокоитъ?
Повѣрьте, Быстряковъ прекрасно все устроитъ,
А въ заключенье дастъ великолѣпный балъ,
И всѣ за ужиномъ забудутъ про скандалъ…
Но надо Вареньку обрадовать скорѣе.
Да полноте — глядите веселѣе,
Et à tantôt…
Она права, права:
И счастье Быстрякову улыбнется,
И поуляжется молва,
И дядюшка сто разъ, какъ флюгеръ, повернется,
И все по-старому!..
Бушуевъ тамъ…
Опять!..
Разъ навсегда сказалъ: не принимать.
Ужъ очень просится… Всего, молъ, на два слова:
Отъ господина Быстрякова.
Отъ Быстрякова?.. что за вздоръ! [Особо].
Съ которыхъ это поръ
Онъ близокъ съ нимъ?.. Ахъ! всюду онъ вотрется.
Такъ какъ прикажете? ужъ больно пристаетъ.
Проси теперь, но только чтобъ впередъ…
Покойны будьте: не ворвется.
Какъ Быстряковъ его не раскусилъ!..
А, впрочемъ, нынче столькихъ превращеній,
И думъ, и дѣлъ, и чувствъ, и мнѣній,
Свидѣтелемъ я былъ,
Что больше ничему не удивлюся…
Сознайтесь: вы изумлены…
Вы думали, что я явлюся
Повѣреннымъ противной стороны,
Защитникомъ всѣхъ этихъ разоренныхъ,
Униженныхъ и оскорбленныхъ,
Всѣхъ пострадавшихъ чрезъ него?
Нѣтъ, я не думалъ ничего.
Но что прикажете? я адвокатъ извѣстный:
И если требуютъ меня,
Спѣшить на помощь долженъ я,
И исполнять свои обязанности честно.
Мнѣ это знать совсѣмъ не интересно.
Васъ, право, мудрено понять…
Помилуйте, мой другъ! не вы ли
Недѣли двѣ назадъ вездѣ и всѣмъ трубили,
Что Быстряковъ вашъ нареченный зять?
Не вы ли плакались, что онъ отбилъ невѣсту?
На вашъ язвительный упрекъ
Сказать бы многое я могъ,
Но… пререканья были бы не къ мѣсту.
Притомъ, у всякаго свой взглядъ,
И въ дѣйствіяхъ своихъ дурного я не вижу:
Какъ человѣкъ, его я ненавижу, —
И буду защищать, какъ адвокатъ.
Но если ваша честь погибнетъ безвозвратно,
То ужъ никакъ не по моей винѣ…
Я васъ предупреждалъ неоднократно,
Но какъ же было вамъ повѣрить мнѣ?
Объ адвокатахъ вы такого мнѣнья…
Согласенъ: виноватъ лишь я одинъ.
Когда я рукопись принесъ вамъ для прочтенья,
Вы гордо бросили ее въ каминъ…
Но вы… теперь… защитникъ Быстрякова?
Конечно, такъ… но я… Я собственно не къ вамъ,
Къ Варварѣ Павловнѣ…
Кузина не здорова.
Скажите мнѣ, я передамъ.
Конечно, вы… Но, право, я не смѣю…
Необходимо лично съ нею…
Вы понимаете: въ дѣлахъ не все для всѣхъ,
А потому-то къ вамъ я обращаюсь…
Извольте, я скажу. Но за успѣхъ
Посольства не ручаюсь.
Однако молодой Крутищевъ не уменъ,
А, главное, ужасно легковѣренъ:
Онъ, кажется, серьезно убѣжденъ,
Что въ самомъ дѣлѣ я намѣренъ…
Ну, нѣтъ! Не такъ же я душевно развращенъ,
Не такъ же нравственно я скверенъ,
Чтобъ защищать такого подлеца.
Какъ могъ повѣрить онъ! И глупо и… досадно.
Нѣтъ, какъ повѣренный гражданскаго истца,
Сорву я маску съ наглеца,
Чтобъ и другимъ впредь было не повадно!..
Но это впереди… Теперь же долженъ я
Варварѣ Павловнѣ въ любви открыться,
Ее заставить полюбить себя,
И, разумѣется, на ней жениться.
Всѣ шансы за меня… Во-первыхъ, на пари:
Она любить не можетъ Быстрякова;
На время увлеклась, что онъ ни говори,
За неимѣніемъ другова.
А во-вторыхъ: ему грозитъ тюрьма,
И выйти за него, — читай: сойти съ ума.
Но вогъ проклятіе: я вовсе не умѣю,
Какъ Быстряковъ, кричать о честности своей;
Я не нахалъ, сейчасъ предъ женщиной сробѣю,
И скромностью своею,
Пожалуй, не понравлюсь ей…
А, впрочемъ, почему не полюбить бы?..
Собой я, право, не дуренъ,
И самолюбьемъ одаренъ,
Карьеру сдѣлаю при помощи женитьбы,
Въ годъ на приданое составлю милліонъ…
Пора, давно пора!.. Не то, чтобъ я нуждался…
Но прошлый годъ, ужъ какъ старался,
А получилъ — всего тысченокъ до семи.
Вѣдь это мало, чортъ возьми!
Работать просто нѣтъ охоты…
А, кажется, усилій не щадилъ:
Трехъ стенографовъ подкупилъ,
Чтобъ о моихъ дѣлахъ печатали отчеты.
Для вѣрнаго успѣха, говорятъ,
Нужны намъ умъ, талантъ, сноровка, —
А все же главное на свѣтѣ обстановка.
Конечно, я извѣстный адвокатъ:
Моя послѣдняя защита
Рукоплесканьями была покрыта, —
А заведи-ка я заводскихъ рысаковъ,
Ливрейнаго швейцара, поваровъ,
Да мебель пошикарнѣй, отъ Левита,
И тотчасъ получу совсѣмъ другой aplomb…
Но безъ женитьбы невозможенъ онъ.
Ахъ! только бъ удалось осуществить идею…
Варвара Павловна чертовски мнѣ нужна,
Я буду счастливъ только съ нею:
Самолюбива и умна,
Сумѣетъ мужа выдвинуть она,
А направлять ее, понятно, я сумѣю!..
Притомъ же изъ виду не должно упускать,
Что принесетъ она тысченокъ полтораста,
Вѣдь это для начала — благодать.
Тогда по мелочамъ работать баста!
Тогда-то обо мнѣ заговоритъ печать,
Тогда-то я пойду, какъ шаръ воздушный, въ гору,
И стану деньги загребать,
Что развѣ самому Плевакѣ въ пору…
Monsieur Бушуевъ, — мнѣ кузенъ сказалъ,
Что вы…
Онъ правъ: я пламенно желалъ
Вамъ лично выразить, какъ я за васъ страдалъ,
Какъ былъ извѣстіемъ взволнованъ,
Что вашъ женихъ внезапно арестованъ…
Pardon, онъ въ Петербургъ уѣхалъ по дѣламъ,
И мы…
Помилуйте!..
Но онъ сегодня намъ
Телеграфировалъ оттуда.
Не смѣю я… но это было бъ чудо…
А, впрочемъ, можетъ-быть, онъ арестованъ тамъ…
Во всякомъ случаѣ, нельзя же объ арестѣ
Телеграфировать невѣстѣ!..
Притомъ, при помощи подложныхъ телеграммъ,
Депешу передать и на нее отвѣтить…
Pardon. Я вамъ принуждена замѣтить,
Что онъ, конечно, васъ не для того
Послалъ ко мнѣ..
Послалъ?! Послалъ?! Какъ это сильно!
Какъ будто я какой-нибудь разсыльный,
На побѣгушкахъ у него!..
Но вы кузену моему сказали,
Что какъ повѣренный…
Ахъ, Боже мой!..
Мы, правда, съ нимъ о дѣлѣ толковали,
И я замѣтилъ вскользь, что адвокатъ любой
Возьмется съ радостью за это дѣло,
Но заключать отсюда было бъ смѣло…
Клянусь, никакъ я не пойму,
Какъ могъ онъ вывести такое заключенье,
Когда я именно сказалъ ему —
И слово въ слово помню выраженье —
Что какъ бы ни былъ Быстряковъ богатъ,
Но я возможности не вижу,
Чтобъ защищать его я сталъ, какъ адвокатъ,
Когда, какъ человѣкъ, его я ненавижу…
Но что жъ угодно вамъ?..
Я, кажется, сказалъ,
Но вы, какъ видно, не слыхали…
И что за дѣло вамъ, что я за васъ страдалъ,
Когда его арестовали?..
И что за дѣло вамъ, что честно полюбя,
Рѣшилъ я, не щадя себя,
Васъ вырвать изъ среды пустой и безобразной,
Противодѣйствуя по мѣрѣ силъ,
Чтобъ окончательно онъ васъ не развратилъ
Своей моралью буржуазной!..
Но вижу я: вамъ страсть моя смѣшна,
И вы…
Pardon, я такъ поражена
И вашимъ неожиданнымъ признаньемъ,
И вашимъ пламеннымъ желаньемъ
Меня спасти отъ свѣтской пустоты,
Что, признаюсь, рѣшительно не знаю,
Сердиться ль, хохотать…
И это вашъ отвѣтъ?
Варвара Павловна!.. Я васъ не понимаю…
Вѣдь не могли жъ вы не прочесть газетъ…
Такъ это вы прислали мнѣ пакетъ?
Ахъ! кто бы ни прислалъ… По-моему, тутъ нѣтъ
Большого преступленья…
А Быстрякову ужъ отнынѣ никуда
Безъ чувства жгучаго стыда
Нельзя и думать показаться.
Нѣтъ! вы рѣшительно забыть его должны..
И пусть для свѣта вы принуждены,
Хотя есть полный поводъ помѣшаться,
Веселой и спокойной притворяться,
Но предо мной?.. Я честно васъ люблю
И со слезами на глазахъ молю:
Не называйте правды клеветою;
Я вамъ ручаюсь головою,
Что дѣло кончится тюрьмою…
Есть положительный законъ…
И если до сихъ поръ не арестованъ онъ,
То долженъ быть и будетъ арестованъ…
И тѣмъ не менѣе я былъ за васъ взволнованъ…
Но быть преступникомъ не можетъ мой женихъ!
Какъ будто бы возможное для нихъ
И для него возможно!..
Нѣтъ, вы считаете меня
Какой-то дѣвочкой, и глупой, и ничтожной,
Которая боится какъ огня
Газетной выдумки, такъ очевидно ложной…
И стоитъ мнѣ сказать: ему грозить тюрьма,
И я тотчасъ повѣрю слѣпо,
И помѣшаюсь… Какъ нелѣпо!..
Вѣдь если бы сходить съ ума
Отъ всѣхъ печатныхъ приговоровъ
И непечатныхъ разговоровъ,
То жены всѣхъ извѣстныхъ лицъ,
Которыхъ задѣваютъ ежедневно,
Не выходили бъ изъ больницъ
Для страждущихъ душевно…
Иль скажете, что я должна повѣрить вамъ,
Какъ сильному въ законахъ адвокату,
Скорѣй, чѣмъ своему двоюродному брату,
Отцу и жениху, и… собственнымъ глазамъ? —
Затѣмъ, мнѣ чрезвычайно лестно,
Что полюбили вы, какъ говорите, честно,
И за признаніе въ любви
Я вамъ признательна… была бы безгранично,
Когда бъ вы чувства пылкія свои
Сумѣли выразить прилично.
Сбылось предчувствіе!.. Ну, да, я не богатъ,
Я прямъ душой и не двуличенъ,
А, стало-быть, по-свѣтски, не приличенъ.
Пусть буду я извѣстный адвокатъ,
И пусть моя послѣдняя защита
Рукоплесканьями была покрыта,
И предсѣдатель позвонилъ, —
Неумолимый свѣтъ рѣшилъ,
Что тѣмъ не менѣе я труженикъ несчастный.
Вы унижаете себя напрасно.
Затѣмъ… [Хочетъ уйти].
Но вы еще не знаете всего.
Но время кончить…
На два слова…
И слово вамъ даю, что больше ничего
Я не скажу про Быстрякова.
Вотъ біографія его:
Тутъ собранъ тщательно и аккуратно
Весьма пикантный матерьялъ…
Я вашему кузену предлагалъ,
Нѣтъ! больше: умолялъ его неоднократно;
Но этотъ легковѣрный господинъ
Свирѣпо бросилъ рукопись въ каминъ…
Но вамъ, какъ будущей его супругѣ,
Прочесть пріятно будетъ на досугѣ:
Вы все не вѣрите моимъ словамъ,
Такъ не угодно ли на фактахъ убѣдиться.
Вамъ съ этимъ къ батюшкѣ удобнѣй обратиться;
Быть-можетъ, онъ… заплатитъ вамъ.
Ушла!.. руки мнѣ не дала!.. И даже —
Помилуйте! чего же гаже? —
Меня же заподозрѣла въ шантажѣ!..
Какъ я обрѣзался, ой, ой!..
Пришлось отъѣхать съ длиннымъ носомъ.
Теперь ступай, со злости волкомъ вой,
Да философствуй надъ вопросомъ:
Какимъ проклятіемъ однимъ лишь пошлякамъ
Да золотомъ навьюченнымъ осламъ
На свѣтѣ весело живется?
А если у кого, къ несчастью, заведется,
Какъ у меня, не дура голова,
Да въ головѣ намѣренья благія, —
То мачиха ему и матушка Москва,
То мачиха ему и матушка Россія!..
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьПризнайся, Варенька, что ты огорчена:
Ты Быстряковымъ такъ была увлечена,
И вдругъ…
Ахъ, Натали! Какое увлеченье…
Какъ говоритъ mon père: «отложимъ попеченье:
И всякія мудреныя слова».
Но все-таки…
Ты думаешь, быть-можетъ,
Что эта глупая московская молва
Меня печалитъ и тревожитъ?..
Мнѣ, разумѣется, не все равно…
Но помни, Натали, одно:
Какъ на него они ни клеветали,
Какихъ ужасныхъ слуховъ ни пускали, —
Я и на мигъ не сомнѣвалась въ томъ,
Что мой женихъ, съ его практическимъ умомъ,
Изъ затрудненья выйдетъ съ торжествомъ.
Я въ томъ увѣрена.
Но почему же
Ты улыбнулася моимъ словамъ?
Ты какъ-то толковала намъ,
Какихъ достоинствъ ищешь въ мужѣ,
Но о практическомъ умѣ тогда
Ни словомъ ты не заикнулась…
И я невольно улыбнулась,
Услышавъ, что теперь, когда
Меркурій Саввичъ въ затрудненьѣ,
На умъ его ты стала упирать.
Что жъ этимъ хочешь ты сказать?
Что я о немъ перемѣнила мнѣнье?
Что онъ, въ несчастьи, для меня
Сталъ и милѣе, и дороже?
Иль умъ его внезапно оцѣня,
Я вдругъ влюбилася въ него?.. О, Боже!
Подумай, милая моя,
Какъ это мало на меня похоже:
Еще дѣвчонкой, въ пансіонѣ, я
Слыла ледышкою холодной
И нигилисткою негодной
За то, что только я одна
Была достаточно умна,
Чтобъ, къ общему подругъ негодованью,
Смѣяться, вопреки и модѣ и преданью,
Надъ глупой страстью къ обожанью.
Итакъ, отнынѣ я должна
Тебя признать весталкой ледяною,
Которая чаруетъ всѣхъ
Холоднымъ разумомъ и мраморной красою,
Но смертнаго любить сочтетъ за смертный грѣхъ
И, безупречнѣй, чѣмъ сама Діана,
Всю жизнь не будетъ знать и тайнаго романа.
Что дѣлать? я живу не сердцемъ, а умомъ,
А все же въ увлеченіи живомъ
Обширный умъ открыла въ Быстряковѣ.
И я ловлю тебя на словѣ:
Ты, можетъ-быть, забыла ужъ сама,
Что намъ съ кузеномъ развивала
Всю новизну и прелесть идеала;
Какое именно количество ума
Въ своемъ супругѣ видѣть ты желала…
Ты хочешь, кажется, поднять меня на смѣхъ?
Напрасный трудъ: вѣдь я не изъ трусливыхъ
И, не пугаясь толковъ злорѣчивыхъ,
Готова повторить при всѣхъ
Свои слова. О, пусть смѣются надо мною!
А я всегда скажу, что дѣвушкѣ съ умомъ,
Которая слыветъ не даромъ развитою,
Молиться надо объ одномъ:
Чтобъ мужъ ея былъ пошлымъ дуракомъ
Иль съ геніальной головою…
Конечно, я была отъ мысли далека,
Что это, рѣзкое немного, выраженье
Кузена приведетъ въ ожесточенье
И онъ тебѣ подскажетъ мнѣнье,
Что будто Варенька такъ умственно мелка,
Что изъ презрѣннаго расчета
Казаться въ обществѣ умнѣй, —
Считаетъ идеаломъ всѣхъ мужей
Изъ идіотовъ идіота.
О, нѣтъ! мы думали, что въ спорѣ, сгоряча,
Ты просто-на-просто обмолвилась невольно
И вмѣсто богача…
Довольно, Натали, довольно…
Тебѣ все хочется кольнуть меня больнѣй,
А мнѣ ни чуточку не больно.
Ахъ, Варенька! не думала, ей-ей.
Я вѣрю, милая. И если ты согласна
Минуты двѣ серьезною пробыть,
То взглядъ свой на мужчинъ могу я изложить
Категорически и ясно.
Я слушаю…
Вотъ, видишь ли,
Я о мужчинахъ, Натали,
Весьма невыгоднаго мнѣнья, —
Нѣтъ правила безъ исключенья,
Но на меня покуда ни одинъ
Изъ тысячи знакомыхъ мнѣ мужчинъ
Не произвелъ такого впечатлѣнья,
Чтобъ непритворно я могла сказать, что онъ
Самостоятельно уменъ.
Прислушайся къ ихъ важнымъ разговорамъ,
Тупымъ сужденіямъ и рѣзкимъ приговорамъ,
И въ цѣлый вечеръ ты наврядъ
Услышишь хоть одно живое слово;
А если и услышишь — я готова
Держать пари, что взято на прокатъ.
И даже въ самомъ жаркомъ спорѣ,
Когда они, въ комическомъ задорѣ,
Преобразовывать вселенную начнутъ,
И тутъ
Всѣ доказательства берутъ
Кто поумнѣй — изъ руководствъ пространныхъ
И разныхъ книжекъ иностранныхъ,
А кто поплоше — изъ газетъ
И даже… изъ французскихъ опереттъ.
Какъ часто я замѣтить имъ желала:
«Ахъ! ваше мнѣнье такъ умно,
Но, извините, я давно
Его, не помню гдѣ, читала».
Ахъ, Варенька! Ты нынче такъ мила,
Что будь мужчиной я — съ ума бъ меня свела.
Но ты, къ несчастью, не мужчина…
А идеалъ мужчинъ — златая середина;
Имъ нравятся такія жъ, какъ они:
Машинныя, казенныя фигуры…
Ахъ! къ сожалѣнью, въ наши дни
Ужъ не встрѣчаются въ гостиныхъ самодуры,
А я увѣрена, ей-ей,
Что съ ними было бъ веселѣй.
И въ доказательство сошлюся на кузена:
Онъ нравится, какъ нравится порой
Намъ постный столъ, какъ пищи перемѣна…
И согласися, Натали, со мной,
Что онъ беретъ, благодаря умѣнью,
Съ которымъ все, и даже сущій вздоръ,
Онъ говоритъ наперекоръ
Распространеннѣйшему мнѣнью.
Досада, что его здѣсь нѣтъ!
Твое словцо его бы разозлило,
И сталъ бы онъ въ отвѣтъ
Отшучиваться мило.
Дослушай, милая, и убѣдишься ты,
Что я совсѣмъ не ради остроты,
А съ убѣжденіемъ сказала,
Что для мужчинъ нѣтъ пламеннѣй мечты,
Нѣтъ благороднѣй идеала,
Какъ уравненье всѣхъ во всемъ,
За исключеньемъ развѣ капитала.
Нѣтъ прогрессивнаго журнала,
Гдѣ не кричали бы о томъ,
Что геніи въ нашъ вѣкъ желѣзный
Не только вовсе безполезны,
Но положительно вредны. —
Не ясно ли изъ этой моды,
Что въ наши дни мужчины отъ природы
Талантами обойдены?
Посредственность усердно поощряя,
Всѣмъ существомъ стремяся къ ней,
Они намъ говорятъ, нельзя яснѣй,
Что настаетъ та эра міровая
Когда мы, женщины, должны,
Скажу сильнѣй, принуждены
Взять на себя починъ и руководство
Принять участье въ міровыхъ судьбахъ
И доказать во всѣхъ дѣлахъ
Своей натуры превосходство…
Къ несчастію, немногія изъ насъ
Все это ясно понимаютъ;
Поклонницы красивыхъ фразъ,
Безъ убѣжденья, на показъ,
Онѣ о женщинахъ болтаютъ
Лишь то, что у мужчинъ, въ ихъ книжкахъ прочитаютъ…
Ахъ! все еще мужчины намъ указъ!..
Въ насъ слишкомъ мало самомнѣнья
И гордаго сознанья силъ своихъ;
Какія-то все робкія стремленья
И подражательность въ идеяхъ основныхъ!..
Какъ часто мы не знаемъ сами…
Да вотъ, позволь тебя спросить,
Съ чего ты вздумала, простясь съ балами,
Свой образъ жизни измѣнить
И стала курсы посѣщать прилежно…
Но гдѣ же, Боже мой! гдѣ не бываю я?
Я всюду такъ же неизбѣжна,
Какъ въ сельской церкви попадья,
Или въ сочельники кутья.
Твоя извѣстная манера:
Серьезное все въ шутку обращать…
Но я не думала, повѣрь, тебя смущать,
А такъ спросила, чисто для примѣра…
Но дай мнѣ кончить. Дѣло въ томъ,
Что до сихъ поръ мы не сумѣли
Опредѣлить, какимъ путемъ
Удобнѣе достигнуть цѣли.
Мы всѣ хотимъ значеніе имѣть,
Мы всѣ хотимъ съ мужчинами сравняться,
Но если здраво посмотрѣть,
Не знаемъ, какъ за дѣло взяться.
Что дѣлать намъ? Пусть мнѣ дадутъ отвѣтъ прямой!
Вести ль всю жизнь ученые дебаты
О томъ, что женскій трудъ, не меньше, чѣмъ мужской,
Достоинъ большей заработной платы?
Иль волосы остричь, чтобъ отбивать
Доходъ у швейки или прачки,
А въ часъ досуга разсуждать
О томъ, какъ въ Бельгіи устраиваютъ стачки?
Иль, наконецъ, задача въ томъ,
Чтобъ, записаться въ адвокаты?
Иль лучше посѣщать больничныя палаты,
Чтобъ, получивъ на доктора дипломъ,
Считать великимъ торжествомъ,
Что будешь получать не меньше за визиты,
Чѣмъ самъ Захарьинъ знаменитый?..
Все это, можетъ-быть, умно
И результатами обильно,
Но, правду говоря, оно
Ужъ какъ-то слишкомъ меркантильно.
На первомъ планѣ тутъ расчетъ:
Кто больше денегъ наживетъ.
Все это, Варенька, меня интересуетъ
Гораздо меньше, чѣмъ тебя;
Зато ужасно интригуетъ:
Что жъ ты сочтешь приличнымъ для себя,
Какую роль, когда все такъ ничтожно,
Такъ мелко по твоимъ словамъ?
Я постараюсь показать всѣмъ вамъ,
Что и у насъ въ Москвѣ возможно
Быть доброй матерью въ семьѣ,
А въ обществѣ — Роланъ иль Рекамье;
Что если нѣтъ у насъ Платоновъ
И быстрыхъ разумомъ Ньютоновъ,
Какъ Ломоносовъ нѣкогда сказалъ, —
То потому — чего, конечно, онъ не зналъ —
Что нѣтъ въ Москвѣ у насъ салоновъ,
Гдѣ, забывая про кутежъ,
Могла бы наша молодежь
Подъ женскимъ руководствомъ развиваться
И гдѣ могла бъ свободно собираться
Аристократія ума. —
Ты знаешь, Натали, сама,
Что я настойчива. И, безъ сомнѣнья,
Достанетъ у меня и воли, и умѣнья,
Чтобъ не боясь вранья и клеветы,
Добиться полнаго осуществленья
Своей завѣтнѣйшей мечты. —
Сначала обо мнѣ въ шутливомъ тонѣ
Заговорятъ, но минетъ годъ
И въ обществѣ произойдетъ
Желанный для меня переворотъ:
Я прочно утвержусь на тронѣ.
И всѣмъ захочется наперерывъ
Быть мнѣ представленнымъ, въ моемъ салонѣ,
Гдѣ поэтическій порывъ
Съ ученой мыслью будетъ состязаться, —
Но гдѣ не будетъ мудростью считаться
И выставляться на показъ
Ни ловкій оборотъ французскихъ фразъ,
Ни даже выговоръ отчаянно картавый;
Гдѣ начинающій поэтъ
Впервые встрѣтится со славой;
Гдѣ русскій умъ, прямой и здравый,
Найдетъ сочувственный привѣть, —
Но гдѣ заѣзжіе фигляры,
Которые для нашихъ дамъ милѣй,
Чѣмъ сплетни про актрисъ и модные товары, —
Не будутъ сочтены за дорогихъ гостей…
Но я не въ силахъ отъ волненья
Пересказать всего, что бродитъ въ головѣ.
А главное, ma chère, — мое нововведенье,
Оно произведетъ такое впечатлѣнье!..
Какъ встрепенутся всѣ въ Москвѣ,
Увидѣвъ молодежь на первомъ планѣ!
Ты, Варенька, перехитрила всѣхъ,
И я тебѣ громаднѣйшій успѣхъ
Готова обѣщать заранѣ.
Еще бы не успѣхъ! Вѣкъ свой Москва жила
Преданьями временъ патріархальныхъ,
Тѣхъ дней, когда она была
Усадьбою бояръ опальныхъ
И камергеровъ слишкомъ либеральныхъ;
Когда одно соединяло всѣхъ:
Чѣмъ угодитъ маститому вельможѣ,
И думать почиталося за грѣхъ
Для всѣхъ, кто былъ его моложе,
И взрослымъ не считалъ себя никто, пока
Не стукнетъ полныхъ сорока.
Преданье это свято охраняли
Красавицы до нашихъ дней
Тѣмъ, что, какъ встарь, къ себѣ не допускали
На выстрѣлъ молодыхъ людей.
Въ театрѣ, на балахъ, на раутахъ, въ собраньи
Кѣмъ всѣ онѣ, взгляни, окружены?
И отъ кого принуждены
Въ любви выслушивать признанье?
Ихъ свита вѣрная — одни лишь старички:
И самый молодой изъ нихъ на ладонь дышитъ,
Сто лѣтъ какъ ничего не слышитъ
И ничего не видитъ сквозь очки…
А наши дамы лѣзутъ вонъ изъ кожи,
Чтобъ этихъ мумій оживить на часъ!
Да если бы въ Москвѣ у насъ
Не полагалося по штату молодежи,
Ее бы надо изобрѣсть!..
Конечно, такъ. И, безъ сомнѣнья,
Тебѣ исторія припишетъ честь
Такого важнаго изобрѣтенья.
Мы, разумѣется, съ папашей не бѣдны,
Но далеко не такъ богаты,
Чтобъ были намъ разрѣшены
Безумныя, безъ счета, траты.
А мнѣ, чтобъ стать царицей думъ
Столицы нашей богомольной, —
Мнѣ нуженъ блескъ, мнѣ нуженъ шумъ,
Открытый домъ и хлѣбосольный.
Умомъ Москвы не удивишь:
Чтобъ заслужить ея любовь и уваженье,
Старушку надо закормить, —
Она падка на угощенье!
Ты знаешь, для меня мужчины всѣ равны:
Всѣ одинаково красивы,
Всѣ недостаточно умны
И черезчуръ самолюбивы.
Я не скажу, чтобъ мой женихъ
Былъ геніальнѣе другихъ,
Но онъ, безспорно, всѣхъ богаче,
А потому: способнѣй всѣхъ
Мнѣ гарантировать успѣхъ
Осуществленія задачи…
Твоя задача велика
И увлекательна, безспорно.
Но гдѣ же доказательства пока,
Что Быстряковъ расположенъ покорно
Твои капризы исполнять?
По-моему, вѣрнѣй предполагать,
Что у него свои корыстные расчеты
И ни малѣйшей нѣтъ охоты
Твоимъ затѣямъ потакать.
Какъ ты скора на заключенья!
Но гдѣ же доказательства тому,
Что въ правѣ ты навязывать ему
Своекорыстныя, дрянныя побужденья?
Гдѣ доказательства?.. О, Боже мой!
Во-первыхъ, согласись со мной,
Что въ жизнь свою не сдѣлалъ онъ ни шага
И не истратилъ мѣднаго гроша,
Не взявъ тройного барыша…
Ты для другихъ умна и хороша,
Но для него — процентная бумага:
Онъ сдѣлалъ предварительный расчетъ,
Что именно ему женитьба принесетъ.
Онъ мастеръ, правда, щедрымъ притворяться,
Но въ сущности сухой и мрачный эгоистъ.
А, во-вторыхъ, какъ всякій карьеристъ,
На первомъ планѣ любитъ красоваться.
А потому, хотя онъ и влюбленъ,
Весьма сомнительно, чтобъ онъ
Сталъ деньги тратить на салонъ.
Не спорю, онъ и самъ не прочь покушать плотно,
И раскошелится охотно,
Чтобъ закормить вліятельныхъ гостей, —
Но поощрять и зря, и безрасчетно
Таланты молодыхъ людей
Сочтетъ пустѣйшей изъ затѣй.
Онъ не надышится тобою
И будетъ страшно баловать,
Когда пролѣзетъ за женою
Туда, гдѣ одного не стали бъ принимать.
Притомъ, ты можешь въ разговорѣ
О пустякахъ и всякомъ вздорѣ
О немъ замолвить невзначай
Весьма вліятельное слово…
Но, ради Бога! не мечтай,
Что вся забота Быстрякова
Жениться на тебѣ лишь для того,
Чтобъ говорили про него:
«Вотъ мужъ Крутищевой! и… больше ничего».
Безспорно, Натали, для Быстрякова,
Какъ и для всякаго дѣльца,
Заманчивы вліятельное слово
И связи моего отца, —
Но, кажется, понять не трудно,
Что польза отъ услугъ должна быть обоюдна.
Понятно, я ему ни въ чемъ не подчинюсь
И никогда не соглашусь
Быть просто преданной и дѣловой женою.
Я оставляю за собою
Свободу полную во всемъ,
И ужъ навѣрно такъ поставлю домъ,
Какъ будетъ не ему, а мнѣ угодно.
Ахъ! на словахъ все это превосходно…
Но, къ сожалѣнью, дѣло въ томъ,
Что онъ сумѣлъ и женихомъ
Себя такъ выгодно поставить,
Что трудно даже и представить.
Ты знаешь, Варенька, не хуже моего,
Что твой отецъ боготворить его:
Желая выпутать его изъ затрудненья
И окончательно замять скандалъ,
Не только заложилъ свои имѣнья,
Но и твоимъ приданымъ рисковалъ!..
Что жъ Быстряковъ? Не правда ль отличился
И поступилъ нельзя умнѣй?
Сегодня ровно восемь дней,
Какъ онъ изъ Петербурга воротился,
А къ вамъ съ визитомъ даже не явился:
Какъ будто онъ съ тобою не знакомъ.
Иль скажешь ты, что мучимый стыдомъ
Не смѣетъ онъ?.. Нѣтъ! я рѣшительно не понимаю.
Позволь, мой другъ. Я допускаю,
Что мой отецъ, какъ нареченный тесть,
Не только помогалъ ему своимъ вліяньемъ,
Но даже рисковалъ дочернимъ состояньемъ:
'Тутъ наша родовая честь
Была затронута. Но, къ сожалѣнью,
Должна подвергнуть сильному сомнѣнью,
Что мой женихъ, какъ отъ долговъ,
Скрываться отъ меня готовъ.
Ты говоришь, что онъ съ недѣлю воротился,
А между тѣмъ не дальше, какъ вчера…
Куда Андрей запропастился?
Пора ему, давно пора…
Иль затянулось общее собранье?
Mon père, вы кстати. У меня
Есть просьба къ вамъ…
Не просьба, приказанье…
Все это, можетъ-быть, пустая болтовня…
Но мнѣ за вѣрное передавали,
Что вы — чтобъ зятя своего спасти —
Моимъ приданымъ рисковали,
И я желала бъ…
Sapristi!
Ужъ этотъ мнѣ Андрей! не могъ не проболтаться?
Вотъ видишь, я готовъ тебѣ во всемъ сознаться:
Мнѣ Быстряковъ тогда прислалъ
Изъ Петербурга телеграмму,
И въ ней усердно умолялъ
Спасти его отъ гибели и сраму.
Онъ въ крупной суммѣ, на пять, на шесть дней,
Тогда отчаянно нуждался;
Межъ тѣмъ, по милости и слуховъ, и статей,
Его кредитъ поколебался,
Онъ мнѣ подробно изложилъ
Свой планъ, какъ избѣжать крушенья,
И я, подумавъ, заложилъ
Свое тамбовское имѣнье.
И все рѣшительно, до самыхъ мелочей,
Какъ онъ разсчитывалъ, исполнилось буквально…
Нѣтъ! что бы про него ни говорилъ Андрей,
А финансистъ онъ геніальный…
Но чтобъ приданое я риску подвергалъ,
То это выдумка, честное слово!
Я и своимъ ничѣмъ не рисковалъ:
Я просто вѣрилъ въ геній Быстрякова.
Ахъ! съ вашей стороны тутъ былъ простой расчетъ:
Пустить имѣнье въ оборотъ…
Расчетъ!.. О, Господи! какое выраженье…
Какъ будто для того я заложилъ имѣнье,
Чтобъ лишнюю копѣйку пріобрѣсть,
Эксплоатируя чужое разоренье!..
Понятно, для меня всего дороже честь;
И зятя своего моральнаго паденья,
Клянуся, я бъ не перенесъ.
Прекрасно, но, mon père… еще одинъ вопросъ:
Вашъ зять изъ Петербурга воротился,
Какъ говорятъ, ужъ восемь дней…
Ну, язычокъ! Ужъ этотъ мнѣ Андрей!
А вѣдь какъ клялся! какъ божился!..
Мнѣ съ нимъ рѣшительно бѣда:
Подводитъ чуть не ежедневно,
Что ни скажу, перенесетъ всегда…
Сошлюсь на васъ, Наталья Алексѣвна:
Не стоитъ ли ему булавкой язычокъ
Такъ исколоть, чтобъ онъ не могъ
И слова пикнуть?..
Несомнѣнно.
И я бы… исколола непремѣнно.
Mon père, но это не отвѣтъ…
Я знать хочу… Скажите: да, иль нѣтъ?
Варвара, другъ мой! не скрываю:
Онъ воротился, точно такъ,
Но къ намъ ему нельзя… нельзя никакъ.
Не думай, что его я защищаю,
Но вѣрный у него расчетъ:
Что на себя, пока все это не пройдетъ,
Ему не должно привлекать вниманье.
Притомъ же, годовой отчетъ
И это общее собранье…
Ну, и другія, важныя дѣла…
Я могъ бы объяснить тебѣ подробно,
Но для меня покуда неудобно,
И ты бы все равно не поняла.
Я понимаю самъ отлично,
Что поступилъ онъ не совсѣмъ прилично,
И даже далъ ему понять…
Но, право, на него нельзя, мой другъ, пенять:
Онъ человѣкъ, какъ говорится, новый…
Какъ вы хлопочете о томъ,
Чтобъ изъ Крутищевой я стала Быстряковой!
Варвара, другъ мой! я всегда, во всемъ,
Предоставлялъ тебѣ свободу, —
Но не устану повторять,
Что не должны мы чувства убивать
Приличіямъ и свѣтскости въ угоду.
Но гдѣ же нашъ Андрей? Пора, давно пора!..
Какъ затянулось общее собранье…
Побѣда, дядюшка! Успѣхъ и ликованье,
И Быстрякову всѣ кричатъ ура!
И провалилися директора,
Что съ нами вздумали тягаться!
На общее собранье, вамъ признаться,
Я, по обычаю, изрядно опоздалъ.
Но на крыльцѣ съ Похваткинымъ столкнулся,
И если бъ отъ него не увернулся,
То онъ бы съ радости меня облобызалъ.
И онъ, въ приличныхъ выраженьяхъ,
Мнѣ разсказалъ о важныхъ преньяхъ,
И кто кого какъ именно ругалъ.
Но все, о чемъ сей мужъ распространялся,
Я изложу вамъ въ двухъ словахъ:
Въ азартѣ Быстряковъ зарвался
И накупилъ какихъ-то тамъ бумагъ
Въ такомъ количествѣ, что страхъ.
Онъ все разсчитывалъ, что мѣсяцъ, два, не болѣ,
И онъ продастъ ихъ по большой цѣнѣ, —
А между тѣмъ все падали онѣ…
Расплата близилась, и поневолѣ
Пришлося руку въ кассу запустить…
Подробности ты можешь опустить.
Mon oncle, я не свое, чужое:
Мнѣ такъ Похваткинъ разсказалъ.
Но такъ и быть: я, опустивъ все злое,
Начну сказаніе иное
О томъ, какъ Быстряковъ торжествовалъ.
Во-первыхъ, онъ собранью доказалъ,
Что дѣйствовалъ вполнѣ легально,
Устроивъ сказанный насильственный заемъ;
А, во-вторыхъ — и это геніально —
Онъ побѣдилъ всѣхъ не умомъ,
А тѣмъ, что дивидендъ такой назначилъ,
Что самыхъ умныхъ одурачилъ.
Тутъ поднялся и шумъ, и крикъ, и гамъ,
И вавилонское столпотворенье!
И, по Похваткинскимъ словамъ,
Одинъ акціонеръ пришелъ въ остервенѣнье
И яро завопилъ, что ежели подъ судъ
За диффамацію газетъ не упекутъ, —
То обзоветъ онъ всѣхъ скотами…
Но Быстряковъ двумя-тремя словами
Сумѣлъ утишить неумѣстный пылъ
И громогласно заявилъ,
Какъ высшій принципъ мудрости народной:
Свободное перо въ рукѣ свободной.
Прибавивъ тезисъ превосходный
На память будущимъ вѣкамъ:
Что пресса потому свободной и зовется,
Что волю полную даетъ своимъ рукамъ,
И отъ нея равно всѣмъ достается:
И честнымъ людямъ, и ворамъ,
И умникамъ, и дуракамъ, —
Ея же самоё никто да не коснется!
И тѣмъ окончу я сію
Нравоучительную повѣсть…
Послушай, мой дружокъ! вѣдь надо знать и совѣсть:
Тутъ человѣкъ спасаетъ честь свою
И благородно всѣмъ врагамъ прощаетъ,
А онъ — дурацкія остроты повторяетъ!
Вѣдь этого нельзя и слушать безъ стыда:
Такъ деликатно и прилично!..
Простите, дядюшка! я объявлю публично,
Что Быстрякова самъ отнынѣ навсегда
Непогрѣшимѣйшимъ изъ всѣхъ плутовъ считаю.
Договорился! поздравляю…
Ахъ! слова добраго дождаться отъ Andrй
Труднѣй, чѣмъ лѣта въ январѣ.
Прости, кузина… Право, не замѣтилъ…
А то бы злѣй еще отвѣтилъ?
Ты радъ всегда изъ пустяковъ…
Меркулъ… Меркулій Саввичъ Быстряковъ.
Окончилась година испытанья
И морокомъ прошла моя гроза!
Въ груди утихли бурныя страданья
И не туманятся слезой глаза!
Я вновь отдался сладостной надеждѣ
И, съ новой бодростью вступивъ на старый путь,
Я руку честную, какъ прежде,
Могу всѣмъ честнымъ людямъ протянуть…
Вамъ, Павелъ Ѳедорычъ! привѣтъ сердечный
И благодарность первая моя!
О, никогда не позабуду я
И вамъ признателенъ останусь вѣчно.
Позвольте васъ теперь просить
Обратно ссуду получить,
А вмѣстѣ съ ней и приращенье.
Теперь по опыту вы можете сказать,
Что безопасно мнѣ ввѣрять
Свой капиталъ на сбереженье. —
Андрей Васильичъ! я обязанъ вамъ:
Вы честь мою, какъ рыцарь, защищали,
Вы не повѣрили моимъ врагамъ
И козни ихъ разоблачали.
Мнѣ все Похваткинъ разсказалъ:
Да, для меня вы были братомъ…
Похваткинъ вамъ безсовѣстно солгалъ:
Я вовсе не былъ вашимъ адвокатомъ.
Варвара Павловна! какъ я скучалъ безъ васъ!
Я торопилъ свиданья часъ
И ждалъ, какъ сладостной награды…
Но вы… вы жениху, какъ кажется, не рады.
Я васъ заслушалась. О, Боже мой!
Вы говорили такъ краснорѣчиво,
Что поступили неучтиво,
Не извинясь передо мной.
Но въ чемъ же я предъ вами провинился?
Какъ ни ищу я въ головѣ…
Ужъ восемь дней какъ вы въ Москвѣ.
О, я инкогнито, клянуся, воротился!
Притомъ… такая куча дѣлъ,
А я вдобавокъ заболѣлъ.
Вы заболѣли?.. ахъ!.. но почему же
Объ этомъ вы не извѣстили насъ?
Я бъ озаботилась о васъ,
Какъ о своемъ… почти-что мужѣ.
У васъ, надѣюсь, былъ не дифтеритъ?
Я полагалъ, что долженъ былъ сначала
Возстановить потерянный кредитъ…
И заплатить проценты съ капитала,
Которымъ васъ mon père ссудилъ?
Я все сполна сегодня возвратилъ.
Гораздо ранѣе условленнаго срока.
Вы ошибаетесь жестоко…
Mon père сейчасъ мнѣ говорилъ,
Что онъ не для того имѣнье заложилъ,
Чтобъ, спекулируя на ваше разоренье,
Задумалъ лишнюю копѣйку пріобрѣсть.
Онъ возвратитъ вамъ, безъ сомнѣнья,
Какъ вы сказали, «приращенье»…
Ему всего дороже честь,
А вы ей сильно угрожали…
А! наконецъ я понялъ васъ;
Вы помѣшались на скандалѣ,
Вы испугались громкихъ фразъ
И мнимаго общественнаго мнѣнья.
Я вижу васъ насквозь… О, безъ сомнѣнья,
Дворянскій говоръ вынести не могъ,
Что сочинитель площадныхъ статеекъ
Въ моемъ лицѣ отбичевалъ порокъ,
Считая по числу печатныхъ строкъ,
На пять рублей и тридцать семь копѣекъ!
Нѣтъ! видно новы на Руси
И честный трудъ, и честное богатство:
Чуть что — сейчасъ коварное злорадство
Начнетъ вопить: «куси его, куси!
Позорь его предъ цѣлымъ свѣтомъ!»
Я васъ не задержу отвѣтомъ. —
Я просто вамъ скажу, безъ всякихъ громкихъ фразъ,
Что понимаю, что для васъ
Нужна другая, погрубѣй невѣста.
Но гордость вамъ, повѣрьте, не къ лицу:
Вы всѣмъ обязаны отцу,
Его протекція спасла васъ отъ ареста.
Еще прошу васъ помнить объ одномъ:
Вы важны въ муравейникѣ своемъ,
Какъ въ захолустьѣ губернаторъ…
Но для порядочныхъ людей,
Для всѣхъ, кто крошечку умнѣй,
Вы просто даровой и щедрый рестораторъ.
Да будетъ проклятъ сорокъ кратъ
Тотъ мигъ, когда я, демократъ —
Да, демократъ и по рожденью,
И по святому убѣжденью, —
Задумалъ сердце отыскать
Въ груди, что спесью лишь богата,
Въ груди у дочери аристократа!..
О! какъ же васъ я буду проклинать…
Ушелъ!.. оставилъ насъ безъ назиданья!..
А я ужъ ждалъ, что грозныя слова…
Нѣтъ! ты скажи: Варвара какова?
А все моя система воспитанья!
Я къ ней пойду.
Оставьте ихъ вдвоемъ.
Но какъ же въ горѣ мнѣ ее оставить?
Mon oncle какимъ-нибудь словцомъ
Ее утѣшитъ и наставитъ…
Притомъ ея печаль не такъ-то велика:
Не удалось за дурака,
Авось ли геній подвернется.
А знаете, я думаю, что онъ,
Подумавъ, къ ней еще вернется.
Богъ съ нимъ!.. А я… я былъ, не правда ли, смѣшонъ?
Я волновался ихъ судьбою,
Я горевалъ!.. А между тѣмъ,
Въ томъ дѣлѣ, гдѣ готовъ пожертвовать собою,
Былъ непростительно и холоденъ, и нѣмъ…
Вы думали, что мы заплачемъ?
Ничуть. И не такого наглеца
Еще не такъ мы озадачимъ
Я думаю, онъ съ нашего крыльца
Такъ побѣжалъ, что пятки засверкали!
И вѣрно такъ разсвирѣпѣлъ,
Что къ намъ воротится едва ли…
Ахъ, дядюшка! какъ мнѣ вы помѣшали.
Я только-что хотѣлъ
Натальѣ Алексѣвнѣ предложенье…
Ахъ, мой дружокъ, да сдѣлай одолженье:
Я буду даже очень радъ,
А то безъ умолку брюжжишь. [Натальѣ Алексѣевнѣ].
Но, виноватъ:
Онъ, разумѣется, согласенъ,
А вы?.. но по глазамъ отвѣтъ вашъ ясенъ.
Ну, вотъ опять у насъ невѣста и женихъ!
А ты, признайся-ка, завидуешь Варвара?
Ахъ, Боже мой!.. я поздравляю ихъ:
Они во всемъ — такая пара.
16-го марта 1878 г.
Москва.
- ↑ Стихъ Пушкина.