МОСКВА.
Типографія И. Е. Ермакова. Пятницкая улица, соб. домъ.
1895.
править
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ СЛУЧАЙ.
Истинное происшествіе.
править
Есть много чудесъ на свѣтѣ, но чуднѣе того, что случилось въ нашемъ селеніи, я не читывалъ и не слыхивалъ, а если бы кто и разсказалъ мнѣ, то я не повѣрилъ бы. Такъ это не похоже на все то, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ. А всего удивительнѣе то, что это случилось въ нашемъ селеніи, гдѣ отъ. сотворенія міра никакихъ чудесъ не было, гдѣ испоконъ вѣку все стоитъ по-старому, гдѣ если курица пѣтухомъ запоетъ, то и то ужъ большое чудо!
Самое большое происшествіе за послѣдніе годы было у насъ лѣтъ пять тому назадъ, когда Сидорка Поршеченокъ поучилъ жену свою за то, что связалась съ писаренкомъ. Онъ тащилъ жену свою за косы черезъ все село, а впереди шли люди, въ заслонки били, и сзади народу много шло — смотрѣли на это шествіе.
Но такая гадость можетъ быть и во всякомъ другомъ мѣстѣ, а у насъ случилось то, чего, кажется, и нигдѣ быть не можетъ.
А что это истинная правда, отчемъ я хочу разсказать, то я же могу въ этомъ хоть чѣмъ увѣрить. Мнѣ не вѣрите, спросите нашего батюшку, или писаря, или старшину, или всякаго человѣка, стараго и малаго, въ нашемъ селѣ, — и всѣ покажутъ, что это такъ точно и было, какъ я разскажу.
Это было въ нашемъ селеніи Лягушевкѣ, Старой губерніи, Новаго уѣзда, въ 12-ти верстахъ отъ села. Овсянки, а въ 2-хъ отъ Вѣдмедки, 8-го числа ноября прошлаго года, въ Михайловъ день.
Время это было самое веселое и разгульное. Урожай — благодарить Бога — у насъ вышелъ хорошій. Народъ былъ радъ, пьянъ и всѣмъ доволенъ. А тутъ еще подоспѣло время свадебъ. Гуляли и веселились міряне послѣ тяжелыхъ трудовъ праведныхъ. Тотъ сына женитъ, тотъ дочь выдаетъ замужъ, кто пируетъ у кума, кто у свата, — однимъ словомъ, всякому было у кого погулять.
Въ достопамятный Михайловъ день я былъ немного выпивши и, признаюсь, послѣ обѣда соснулъ. Уже звонили къ вечернѣ, а я все валялся и думалъ кой о чемъ. Только вдругъ, слышу, кто-то стучитъ въ окошко и кричитъ мнѣ:
— Пашка, ты тутъ? пойдемъ.
Слышу голосъ Ѳедьки Пронина, сосѣда. И говоритъ онъ это съ какимъ-то испугомъ, такъ что у меня ажъ сердце задрожало.
— Куда пойдемъ? — спрашиваю..
— Къ Жаркову.
— Чего тамъ?
— Пойдемъ! Всѣ идутъ. Скорѣй!
Я вскочилъ съ примоста, чувствуя, что случилось что-то недоброе. «Что же это такое? — думаю, — не пожаръ ли? Нѣтъ. Вонъ къ вечернѣ трезвонятъ, а не въ набатъ бьютъ. Да, правда! — вспомнилъ я, — вѣдь у Жаркова свадьба. Не случилось ли чего на свадьбѣ? Подвыпьютъ мужики, накуралесятъ того, что и не дай Богъ».
Накинулъ кафтанъ и выскочилъ къ Ѳедькѣ, а онъ торопитъ меня:
— Пойдемъ скорѣй! Видишь, народъ спѣшитъ!
И точно: вся улица полна была народу.
Бѣжали дѣти, шли мужики, бабы, ползли старухи; даже съ печи много лѣтъ не слѣзавшій дѣдъ — и тотъ поплелся, и всѣ идутъ туда, по направленію къ Жаркову.
— Что тамъ сдѣлалось? — спрашиваю на бѣгу у Ѳедьки.
— А кто е знаетъ! Что-нибудь да не такъ. Не даромъ люди бѣгутъ.
Мы бѣжали бѣгомъ, обгоняя всѣхъ, даже сшибли съ ногъ одну старуху. Минутъ черезъ десять мы были у мѣста.
Около Жарковой хаты уже была: цѣлая куча народа.
Смотримъ: ничего не горитъ. Только оба окошка свѣтятся: огонь зажгли. Стало уже темнѣть, А день былъ холодный: вѣтеръ, тучи и дождь и снѣгъ.
Стали мы спрашивать у людей: что тутъ такое, на что люди смотрятъ? Но и тутъ ничего не узнали. Одни сами только-что пришли, другіе такъ уставились въ окна, что ихъ хоть и не спрашивай, а иные говорятъ между собой, или ругаются.
Мы стали прислушиваться, о чемъ, народъ говоритъ.
— Вотъ ужо будетъ вамъ, беззаконники. — шамкаетъ старуха, во гнѣвѣ потрясая клюкой: — девяносто, лѣтъ живу, а чего не видала, такъ не видала.
— Бабушка, что такое?
Но бабушкѣ не до-насъ: ругаетъ кого-то за что то и ничего не слышитъ.
— Законъ, черти, нарушаютъ! — слышится чей-то голосъ.
— Соблазнъ на всю Расею.
— Нехристи и больше ничего!
Однако, мы толкомъ ничего не узнали. Кто-то ругаетъ кого-то за что-то. Что-то дѣлается не ладно, не по-закону- а что именно — неизвѣстно. Насъ это еще больше раззадорило, и мы рѣшились, во чтобы то ни стало, пробраться къ окошку, потому что, очевидно, вся сила была въ окнахъ: и народъ туда указывалъ и свіотрѣлъ, да и тѣсноты тамъ было больше.
Знаю, что бываетъ тѣсно въ церкви и на Пасхѣ и въ престольные праздники, но никогда тамъ не было тамъ тѣсно, какъ здѣсь. Сколько тумаковъ досталось намъ съ Ѳедькой! Столько брани, самой отборной, намъ пришлось вынести! Правда, и чужимъ бокамъ доставалось отъ насъ. Не смотря ни на что, мы лѣзли впередъ. А, у самаго окна тѣснота была невообразимая.
Ѳедька, рохля, отъ меня отсталъ, а я — что дѣлать? — пустился на хитрости. Сажени за двѣ отъ окошка, видя, что правдой къ окну не пролѣзешь, я присѣлъ и поползъ между ногами. Что я вытерпѣлъ при этомъ, то одному Богу извѣстно. Однако, живъ остался. Лѣзъ-лѣзъ и когда стукнулся головою обо что-то твердое, то рѣшилъ, что это непремѣнно стѣна и, собравшись съ силами, вдругъ вынырнулъ и, точно клинъ, отшибъ отъ окошка двухъ мужиковъ и самъ очутился на ихъ мѣстѣ. Такимъ образомъ я, наконецъ, достигъ своей цѣли. Мнѣ оставалось одно: смотрѣть въ оба, чтобы ничего не просмотрѣть.
Я стоялъ около окошка и смотрѣлъ.
Смотрѣлъ и ничего необыкновеннаго не видѣлъ. Хата простая, мужицкая. Къ потолку привѣшена лампа. Два стола сдвинуты рядомъ, и вокругъ столовъ на лавкахъ и скамейкахъ сидятъ люди: Жарковы сами, молодые, сродственники ихъ и гости. Между гостями я замѣтилъ двоихъ незнакомыхъ: должно-быть родственники изъ другого села. Сидятъ, обѣдаютъ, что Богъ послалъ. Какъ видно, разговариваютъ между собой тихо и мирно, а что на улицѣ дѣлается, того будто и не замѣчаютъ.
Около меня стоялъ рыжій Акимъ, у котораго мы въ позапрошломъ году бычка купили, и тоже не спускалъ глазъ съ внутренности хаты.
— Дядя Акимъ, — спрашиваю его, — что жъ тутъ такое, на что люди смотрятъ?
— Аль не видишь? — сказалъ Акимъ.
— Ничего не вижу, — сказалъ я.
— Ну, возьми глаза въ зубы и смотри дюжѣй.
Я глазъ въ зубы не взялъ, но ротъ разинулъ еще больше и смотрѣть стадъ внимательнѣй.
Смотрѣлъ-смотрѣлъ и опять-таки ничего не увидѣлъ.
— Дядя Акимъ, — говорю въ отчаяніи, — ничего нѣтъ.
— Какъ ничего? — говоритъ Акимъ: — видишь всѣ трезвые!..
— Ну, такъ что жъ, что трезвые? Дай время, перепьются.
— А водка то гдѣ жъ? — огорошилъ меня дядя Акимъ.
Я глазами туда-сюда: въ самомъ дѣлѣ, гдѣ же водка? Нѣтъ водки. На столѣ стоялъ жбанъ: ужъ не въ жбанѣ ли?
— Въ жбанѣ квасъ, — сказалъ Акимъ.
И точно: въ жбанѣ былъ квасъ. Всѣ пили изъ него ковшомъ не по-очереди, а такъ, когда кому вздумается.
Такъ вотъ оно что, на что люди дивятся! И правда, это стоило посмотрѣть! Я весь обратился во вниманіе и впалъ въ нѣкое какъ бы оцѣпенѣніе.
Не знаю, долго ли, коротко ли я стоялъ и смотрѣлъ на то, какъ справляютъ свадьбу безъ водки, да и до времени ли въ такія минуты, когда чувствуешь, что всѣ твои мысли перевернулись вверхъ ногами, — только я былъ пробужденъ отъ своего столбняка необычайнымъ волненіемъ стоявшей позади народной толпы.
— Тише! Дорогу! — пронеслось въ въ толпѣ: — водку несутъ.
У меня сразу отлегло отъ сердца, да, я думаю, и каждый изъ народа почувствовалъ въ это время облегченіе и вздохнулъ свободнѣй. Правда, водка поспѣла немного поздновато, но есть пословица: лучше поздно, чѣмъ никогда.
И вправду, то несли водку. Толпа отхлынула передъ водкой на двѣ стороны, и показался парень Филька со штофомъ водки, который онъ несъ передъ собой, держа обѣими руками.
Какъ я узналъ послѣ, дѣло было такъ.
Зрителей такъ разобрало, что на Жарковской свадьбѣ нѣтъ водки, что они рѣшились пристыдить хозяевъ и сложились на водку. Филька, отчаянный парень, сходилъ въ кабакъ и принесъ штофъ. Онъ вызвался и хозяевъ угостить.
Черезъ окошко я видѣлъ, какъ Филька ввалился въ хату со штофомъ въ одной рукѣ и стаканчикомъ въ другой. Всѣ сидѣвшіе въ хатѣ уставились на него съ удивленіемъ и ждали, что будетъ.
Тишина стала въ хатѣ и на улицѣ необыкновенная. Только вѣтеръ вылъ не переставая. Я приникъ ухомъ къ окошку, чтобы не пропустить ни единаго слова.
— Добрый вечеръ, хозяинъ съ хозяюшкой и вы, люди честные, — сказалъ Филька. — Дай Богъ молодымъ жить въ согласіи, дѣтей рожать…
Онъ хотѣлъ и еще что-то сказать, но вдругъ, какъ былъ выпивши, совсѣмъ не къ мѣсту пошатнулся и началъ путать нѣчто совсѣмъ несообразное.
Наконецъ, видя, что дѣло не идетъ на ладъ, онъ дрожащими руками налилъ въ стаканъ водки и выпилъ самъ, а потомъ сталъ подносить всѣмъ бывшимъ въ хатѣ. Ни никто изъ нихъ не захотѣлъ вмѣстѣ съ нимъ выпить: всѣ, точно по уговору, отстраняли отъ себя подносимый стаканчикъ руками.
Я не желалъ бы быть въ это время на мѣстѣ Фильки. Да онъ и самъ понялъ, что попалъ туда, куда не надо, и сталъ понемногу пятиться назадъ къ дверямъ. А какъ сталъ выходить изъ хаты, то такъ стукнулся лбомъ о притолокъ, что не дай Богъ всякому. Красный, весь въ поту, выбрался онъ, наконецъ, изъ хаты, да какъ хватитъ штофомъ о землю, только стекла зазвенѣли.
— Чтобъ ихъ черти взяли! — выругался онъ.
Народъ захохоталъ надъ нимъ же.
Я опять обратился къ окну и смотрѣлъ, что будетъ дальше. Вотъ и ужинъ уже кончился. Всѣ вышли изъ-за стола и сѣли но лавкамъ. Потомъ одинъ изъ гостей что-то сказалъ, и вдругъ всѣ запѣли «Хвалите имя Господне».
Мы всѣ такъ и остолбенѣли. Я думалъ, ужъ не ослышался ли я. Толпа опять присмирѣла, всѣ затаили дыханіе, такъ что каждое слово было слышно. Такъ и есть, пѣли «Хвалите имя Господне» и мужчины, и женщины. «Хвалите рабы Господа; благословенъ Господь отъ Сіона» и все прочее, какъ и въ церкви поется.
«Что же это такое?» — думалъ я. И просто ушамъ не вѣрилъ. Свадьба, а водки нѣтъ и вдобавокъ еще «Хвалите имя Господне». Я не зналъ теперь, что и подумать, и даже, сказать по. правдѣ, смутился до того, что не зналъ, хорошо это или плохо, хвалить ихъ, Жарковыхъ, или ругать. Пѣли-то, правда, хорошо: за сердце забирало, но, вѣдь, подумать только, что это свадьба! Развѣ такія-то пѣсни на свадьбахъ играютъ?
Между тѣмъ становилось уже поздно. Дома у насъ никого не было (отецъ со всей семьей уѣхалъ въ гости въ Вѣдмедку), и домъ былъ не запертъ. Надо было итти провѣдать. Я пошелъ домой и все думалъ: "Ну, къ чему это на свадьбѣ водки нѣтъ и для чего это поютъ «Хвалите имя Господне?»
Филька обогналъ меня, — онъ тоже домой шелъ. Долго шли мы рядомъ, погруженные въ глубокое размышленіе. Наконецъ, Филька прервалъ молчаніе.
— Вотъ, братъ, загвоздка! — сказалъ онъ.
— Загвоздка! — сказалъ я.
Когда я пришелъ домой, то увидѣлъ, что дома все цѣло, да и кто могъ полѣзть въ хату, когда все село было у Жаркова? Уже было поздно. Я закусилъ немножко и все продолжалъ думать. Вспоминалъ я и прочитанное изъ книгъ, какіе обычаи бываютъ у разныхъ народовъ при свадьбахъ, — но и по книгамъ выходило, что нѣтъ на землѣ ни одного народа, ни одного званія, гдѣ бы свадьба обходилась безъ веселья и одурѣнія. Даже и знатные люди — и тѣ не чуждаются при этихъ случаяхъ водки.
А тутъ у Жарковыхъ, простыхъ крестьянъ и притомъ не бѣдныхъ, нѣтъ водки на свадьбѣ, какъ теперь понять это?
Думалъ-думалъ, но ничего не придумалъ и даже этого не рѣшилъ, хорошо это или плохо. То подумаешь, это хорошо — особенно какъ вспомнишь, что вѣдь это не что-нибудь, а «Хвалите имя Господне» а то покажется такимъ плохимъ, а то и хуже нельзя: безъ водки какая же свадьба можетъ быть? Однимъ словомъ, во мнѣ было какое-то смущеніе, котораго я никакъ не могъ преодолѣтъ.
Я легъ спать, но мнѣ никакъ не спалось. Народу, вѣдь, тамъ еще много осталось; чего-то дожидают, ея. Ну, какъ еще что тамъ случится, а меня не будетъ? Наконецъ, я не вытерпѣлъ и опять пошелъ къ Жарковымъ.
Народу у Жарковыхъ не убавилось. Нѣкоторые, правда, расходились, но зато иные вновь прибывали. Я замѣтилъ, что даже изъ сосѣднихъ селъ на повозкахъ пріѣхали.
— Ну, что? — спросилъ я, подошедши къ толпѣ: — все еще «Хвалите имя Господне» поютъ?
— Нѣтъ, теперь ужъ не поютъ «Хвалите имя Господне».
— А что же дѣлаютъ?
— Теперь «Блаженъ мужъ» затянули.
— Ну, грѣховодники! А хороша выходило, такъ и подмывало тебя подтянуть вмѣстѣ съ ними. И гдѣ это они научились? Кажись, мужики всѣ такіе же, какъ и мы, а тутъ вотъ оно что явилось.
Не захотѣлъ снова лѣзть къ окошку, я сталъ прислушиваться къ тому, что толпа говорила. Всѣ порицали Жарковыхъ, говорили, что это — нововведеніе и не можетъ быть, терпимо въ христіанскомъ народѣ. Одни совѣтывали къ батюшкѣ итти, другіе къ уряднику, а то и къ становому, чтобы разрѣшить эта недоумѣніе, а нѣкоторые и за Жарковыхъ заступались: не хай-де поютъ, кому какое дѣло?
Къ числу послѣднихъ принадлежалъ и Флегонтычъ, что на клиросѣ ходитъ. Человѣкъ онъ былъ образованный: псалтирь по покойникамъ читалъ и могъ даже за дьячка всю службу справить. Онъ вотъ что говорилъ:
— Всякое дѣло или отъ Бога или отъ діавола. Если это дѣло Божіе, то зачѣмъ до батюшки, а если это отъ діавола, то тогда зачѣмъ до урядника?
Ишь, вѣдь, что сказалъ! Дойми ого! Мнѣ почему-то показалось, что онъ втайнѣ одобряетъ Жарковыхъ, только не смѣетъ противъ всего народа итти. Можетъ-быть, онъ и самъ бы подтянулъ, если бы народа не стѣснялся.
— Нѣтъ, не всякое дѣло отъ Бога или отъ врага, — вступилась въ. разговоръ одна старуха, которая воду отъ порчи наговаривала: — бываетъ и отъ лихихъ людей напущено.
Тогда и я сталъ говорить. Надо вамъ сказать, что я во многихъ умныхъ книгахъ читалъ о томъ, что человѣка нельзя испортить ни дурнымъ глазомъ ни наговоромъ, — однимъ словомъ, ничѣмъ, развѣ яду дать. Но отъ яду бываетъ смерть, а тутъ не смертью пахнетъ, а вонъ что: «Блаженъ мужъ».
Я заспорилъ и началъ горячо
— 31 доказывать, что вѣра въ порчу, и въ «сглазъ» и въ лихихъ людей — это пустая вѣра, что если и есть лихіе люди, то мы и всѣ лихіе, потому что грѣхи творимъ.
Я, можетъ-быть, долго бы говорилъ, какъ меня вдругъ кто-то толкнулъ подъ руку: «будетъ тебѣ! тише!»
Смотрю: всѣ притихли, и изъ хаты выходитъ человѣкъ и предъ человѣкомъ другой человѣкъ фонарь держитъ.
Я разглядѣлъ: это былъ одинъ изъ гостей. Когда обѣдали, онъ сидѣлъ рядомъ съ Жарковымъ-отцомъ, и онъ же далъ знакъ послѣ обѣда къ тому, чтобы пѣли «Хвалите имя Господне».
И вотъ-омъ вышелъ и сталъ говорить:
— Мужи-братіе! не удивляйтесь тому, что вы здѣсь видите. Не осуждайте насъ за то, что мы, съ помощью Божіей, безъ водки справляемъ свадьбу. Мы не осуждаемъ водки: и водка хороша, ежели ею съ камфорой отъ ломоты мазаться…
— Ого! — зашумѣли въ толпѣ, — водкой мазаться! Мы ее во!.. жремъ…
— Извѣстно, внутрь лучше: всякое лекарство внутрь употребляется.
— Внутрь — по всѣмъ жиламъ пройдетъ!
— Водкой мазаться! Го-то-то! — гоготала толпа.
— Тише, мужи лягушевскіе! — продолжалъ человѣкъ. — Чему удивляетесь, на что негодуете? Попомните вы, отцы, матери, послушайте вы, парни, дѣвицы. На то ли въ васъ образъ Божій, чтобы сквернить его всякой пакостью? Что худого мы сдѣлали, что до свинскаго положенія не натрескались, а вмѣсто этого псалмы Богу нашему спѣли? Оставьте-ка насъ въ покоѣ, — закончилъ онъ рѣчь свою, — да идите, съ Богомъ, по домамъ! Уже пора и новобрачнымъ покой дать.
Всѣ выслушали его со вниманіемъ и, разговаривая о всемъ виденномъ и слышанномъ, разошлись по домамъ своимъ.
Про Жарковыхъ говорятъ, что они и доселѣ не пьютъ, а молодой Жарковъ и цигаркой не сталъ баловаться, хотя и занимался ею прежде. Они даже хвалятся и говорятъ, что если у насъ дитё родится, то мы его и окрестимъ безъ водки!
— Богъ знаетъ, на чьей сторонѣ правда. Одно знаю я несомнѣнно, что если бы не два года тому назадъ была моя свадьба, а теперь, то на моей свадьбѣ не было бы выпито ни одного стакана вина; а тамъ пускай люди говорятъ, что кому угодно!..