Необыкновенная женщина (Бальзак)/ДО

Необыкновенная женщина
авторъ Оноре Бальзак, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Les Employés ou La Femme supérieure, опубл.: 1837. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Библіотека для Чтенія», т. 26, 1838.

Необыкновенная женщина.

Романъ г. Бальзака.

Въ Парижѣ часто встрѣтите такихъ людей какъ мосьё Рабурденъ. Онъ — начальникъ отдѣленія въ одномъ весьма важномъ министерствѣ; волосы у него съ просѣдью, но такою красивою, что даже женщинамъ нравятся; глаза голубые, огненные; лицо еще довольно бѣлое и чистое; онъ высокъ ростомъ, худъ, но замѣтно, что нѣкогда былъ въ тѣлѣ; наконецъ походка у него, медленная и безпечная, нѣчто среднее между походкою человѣка гуляющаго и человѣка занятаго размышленіями. По этому изображенію можно уже догадываться о характерѣ; однако жъ одежда Рабурдена еще болѣе обличала его душевныя качества. Онъ обыкновенно ходилъ въ синемъ долгополомъ сюртукѣ, въ бѣломъ галстухѣ, черныхъ брюкахъ безъ pемешковъ, и сѣрыхъ шелковыхъ чулкахъ. Съ осьми часовъ утра онъ уже выбритъ, одѣтъ, напился кофе и, чистенькой, чопорной какъ Англичанинъ, съ точностью маятника движется къ должности. Теперь, кажется, ясно, что это отецъ семейства, у котораго много заботъ дома, много непріятностей по службѣ, но который смотритъ на все это съ равнодушіемъ философа, не требуетъ отъ людей невозможнаго, въ жизни несбыточнаго; честный человѣкъ, который любитъ свое отечество, служитъ ему по кранему разумѣнію, хоть и очень видитъ, что добро дѣлать легко; человѣкъ благоразумный, потому что знаетъ людей по опыту, чрезвычайно вѣжливый съ женщинами, потому что ничего уже отъ нихъ не ожидаемо человѣкъ, у котораго много пріобрѣтеннаго, который обходителенъ съ низшими, равныхъ держитъ отъ себя въ отдаленіи, а въ сношеніяхъ съ высшими не забываетъ своего достоинства. Въ то время, о которомъ говоримъ мы, именно въ 1824 году, уже ясно было видно, что онъ давнымъ-давно похоронилъ мечты юности, навсегда отказался отъ тайныхъ честолюбивыхъ помысловъ, пріунылъ духомъ, но ничего не возненавидѣлъ, и всё-еще держится прежнихъ своихъ плановъ, не потому чтобы онъ надѣялся восторжествоватъ, а длятого что надобно же имѣть какую-нибудь цѣль въ жизни и не оставлять своихъ способностей подъ паръ, безъ запашки.

Въ жизни этого человѣка были таинственныя обстоятельства. Онъ никогда не знавалъ отца. О матери помнилъ только то, что она была женщина богатая, всегда разряженная, жила въ великолѣпномъ домѣ, разъѣзжала въ прекрасномъ экипажѣ, и что онъ рѣдко ее видѣлъ; но мать не оставила ему почти ни чего, а только дала обыкновенное, неполное, воспитаніе, по милости котораго въ свѣтѣ такъ много людей честолюбивыхъ и такъ мало способныхъ. Лѣтъ шестнадцати, за насколько дней до смерти матери, онъ вышелъ изъ лицея и опредѣлился въ службу сверхштатнымъ чиновникомъ. Стараніями какого-то неизвѣстнаго благодѣтеля, онъ скоро попалъ въ штатъ, лѣтъ двадцати двухъ сдѣлали его столоначальникомъ, двадцати пяти начальникомъ отдѣленія. Съ-тѣхъ-поръ невидимая рука, которая поддерживала Рабура на жизненномъ пути, проявилась только одинъ разъ, и именно тѣмъ, что ввела его, бѣдняка, въ домъ мсьё Лепренса, бывшаго члена комиссіи для продажи движимости съ публичнаго торгу, богача и вдовца, у котораго только и была одна дочь. Ксаверій Журденъ влюбился по уши въ Целестину Лепренсъ, которой тогда было семнадцать лѣтъ, и которая очень знала, что у ней двѣсти тысячъ приданаго. Мать Целестины была страстная любительница художествъ, и передала дочери всѣ свои таланты, чтобы та могла обращать на себя вниманіе всякаго мужчины. Целестина была высока ростомъ, прекрасна собою, чрезвычайно стройна; она писала масляными красками, пѣла, играла на фортепіано, говорила на нѣсколькихъ языкахъ и имѣла нѣкоторое понятіе о наукахъ. Все это прекрасно; но при такомъ воспитаніи женщина должна быть очень осторожна чтобы не заразиться сектантствомъ. По неразсудительной нѣжности къ дочери, мать увѣрила Целестину, что только герцогъ, посланникъ, маршалъ или министръ, могутъ поставитъ ее въ обществѣ на то мѣсто, которое она рождена занимать. И дѣйствительно, Целестина была ловка и развязна какъ дѣвушка высшаго общества. Одѣвалась она всегда богаче, чѣмъ какъ бы слѣдовало дѣвушкѣ-невѣстѣ. Мужъ могъ доставить ей только счастіе; но мать, которая умерла года за два до замужства Целестины, такъ избаловала ее, что и это было не легко: потому что какой мужъ въ состояніи исполнить всѣ прихоти женщины избалованной? Простые женихи посмотрѣли, подумали, струсили, и отстали. Отецъ сказалъ Целестинѣ, что къ ней сватается Рабурденъ, и она не имѣла противъ него ничего, потому что онъ былъ молодъ, хорошъ, и влюбленъ въ нее; но ей не хотѣлось называться мадамъ Рабурденъ. Отецъ увѣрилъ ее, что этотъ человѣкъ будетъ со-временемъ министромъ: Целестина отвѣчала, что человѣкъ, котораго зовутъ «Рабурденомъ», никогда ничѣмъ не будетъ. Не зная уже чѣмъ взять, отецъ имѣлъ неосторожность сказать ей, что Рабурденъ скоро будетъ рекетмейстеромъ и директоромъ канцеляріи министра, у котораго онъ служитъ, а тутъ уже онъ добьется до всего, потому что по чьему-то завѣщанію, которое втайнѣ готовится, онъ получитъ и богатство и знатное имя. Вслѣдъ за тѣмъ Целестина вышла замужъ.

Рабурденъ и супруга его твердо вѣрили въ могущество своего невидимаго покровителя. Увлекаемые несбыточными надеждами и обыкновенною у молодыхъ беззаботностью, они въ пять лѣтъ прожили сто тысячъ франковъ. Видя, что мужъ впередъ не подвигается, Целестина рѣшилась купить на остальнын сто тысячъ деревню, что однако жъ не увеличило ихъ доходовъ. Они принуждены были жить поскромнѣе, и утѣшались только тѣмъ, что наслѣдство, которое должны были получить отъ ея отца, вознаградить ихъ за все прошедшее. Увидѣвъ, что тайная протекція, которою зять пользовался, кончилась, старикъ Лепренсъ, изъ любви къ дочери, рѣшился пуститься на спекуляцію, съ виду чрезвычайно выгодную; но дѣло повернулось дурно; онъ совершенно разорился, умеръ съ горя, и оставилъ дочери только съ дюжину хорошихъ картинъ, которыя она развѣсила въ своей гостиной, и кое-какія старыя мебели, которыя она поставила на чердакъ. Прождавъ напрасно восемь лѣтъ, Целестина наконецъ стала думать, что таинственный покровитель ея мужа умеръ, а завѣщаніе его какъ-нибудь скрыли. Года за два до смерти Лепренса, очистилось мѣсто директора департамента, которое по всѣмъ правамъ слѣдовало Рабурдену; но ему посадили на голову какого-то Лабалардіера, родственника одного депутата того же имени, который въ 1823 году попалъ въ министры. Хоть изъ службы вонъ! Но какъ отказаться отъ осьми тысячъ жалованья съ награжденіями, когда уже вы привыкли проживать ихъ и когда эти восемь тысячъ составляли три четверти доходу Рабурдена? Притомъ, какъ не потерпѣть еще нѣсколько лѣтъ чтобы потомъ выйти въ отставку съ пенсіономъ? Но какое страшное паденіе для женщины, которая, при выходѣ замужъ, имѣла претензіи не совсѣмъ основательныя и считала себя женщиною необыкновенною!

Madame Рабурденъ оправдала всѣ надежды, какія подавала mademoiselle Лепренсъ; въ ней дѣйствительно было много такого, что доставляетъ въ свѣтѣ владычество; по своимъ познаніямъ, она могла говорить всемъ въ мірѣ, блистала талантами неподдѣльными, выказывала умъ возвышенный и независимый, увлекала разговоромъ разнообразнымъ, живымъ, остроумнымъ. Все это было бы прекрасно для какой-нибудь посланницы, но оно совершенно безполезно въ домѣ, гдѣ надобно было тянуться при землѣ. Люди, которые говорятъ хорошо, любятъ говорить много, до того что иногда наскучаютъ своимъ слушателямъ. Желая имѣть слушателей, она назначила у себя дни, и часто выѣзжала, потому что привыкла къ наслажденіямъ, которыя свѣтъ доставляетъ самолюбію женщинъ съ дарованіями. Кто знакомъ съ Парижскою жизнью, тотъ легко пойметъ, какія терзанія должна вытерпѣть подобная женщина, которую скудость средствъ убивала въ домашнемъ быту. Несмотря на всѣ глупыя выходки умствующаго безденежья противъ денегъ, когда живешь въ столицѣ, нельзя не покланяться золотому тельцу. Какая задача! двѣнадцать тысячь доходу на квартиру въ хорошей улицѣ и на весь домъ, въ которомъ мужъ, жена, двое дѣтей, горничная и кухарка. Неговоря уже о главныхъ расходахъ содержанія дома, себя и людей, вычтите только изъ этой суммы то, что слѣдуетъ молодой хозяйкѣ на туалетъ и экипажи: много ли останется? А туалетъ — первое дѣло! Когда еще отложите кое-что на воспитаніе двоихъ дѣтей, — мальчика девяти и дѣвочки семи лѣтъ, которые уже стоили въ годъ до двухъ тысячъ франковъ, — то очень ясно, что мадамъ Рабурденъ не могла давать лужу болѣе тридцати франковъ въ мѣсяцъ. Почти всѣ Парижскіе мужья живутъ на этомъ положеніи, развѣ ужъ хотять прослыть извергами. Эта женщина думала, что она создана блистать и владычествовать въ свѣтѣ, а теперь была принуждена истощать свои рѣдкія способности въ низкой, непривычной, борьбѣ съ счетной книгой. Уже, къ высочайшему своему сокрушенію, она увидѣла себя, по смерти отца, въ необходимости отпустить лакея. Съ большею частію женщинъ бываетъ такъ, что эта борьба имъ наскучаетъ, нѣсколько времени онѣ жалуются, считаютъ себя несчастными, а потомъ покоряются судьбѣ. Съ Целестиною было напротивъ: честолюбіе ея не уничтожилось, а возрасло вмѣстѣ съ препятствіями; ей казалось, что нѣтъ въ свѣтѣ трудностей, которыхъ бы съ умомъ и рѣшительностью, нельзя было преодолѣть; что это гордіевъ узелъ, котораго развязать нельзя, а разсѣчь можно. Вмѣсто того чтобы преклонить голову передъ неумолимымъ рокомъ и рѣшиться прожить всю жизнь мелкою чиновницей, она роптала на судьбу и думала, что, рано-ли поздо-ли, пріидетъ и ея блестящее время. Она отъ души считала себя женщиною необыкновенною, впрочемъ, можетъ-быть это было и правда; можетъ-быть она и точно, въ другихъ обстоятельствахъ, была бы великою женщиной; можетъ-быгь, она была не на своемъ мѣстѣ. Въ женщинахъ, какъ и въ мужчинахъ, есть разныя породы, которыя общество обдѣлываетъ для своихъ видовъ: есть женщины-хозяйки, женщины свѣтскія, женщины для прикрасы, женщины, которыя годятся только въ жены, въ матери, въ любовницы; женщины чисто духовныя или чисто матеріальныя; точно такъ-же какъ есть на свѣтѣ художники, солдаты, ремесленники, математики, поэты, купцы, люди, которые знаютъ толкъ въ деньгахъ, въ земледѣліи или въ управленіи. А слѣпая судьба тащить всѣхъ этихъ людей по своему и ставить Петра на мѣсто Ивана, Александра на мѣсто Владиміра! Целестина твердо была убѣждена, что она родилась давать совѣты государственному человѣку, воспламенять душу художника, помогать изобрѣтателю, ворочать судьбами финансоваго міра съ какимъ-нибудь Увраромъ и быть блестящею вывѣскою огромнаго богатства. Впрочемъ, и то можетъ статься, что она этимъ хотѣла только оправдать въ собственныхъ глазахъ свое отвращеніе отъ конченныхъ расчетовъ съ прачкою и кухаркою, отъ грошевой экономіи и мелочныхъ домашнихъ хлопотъ.

Сидя какъ на иголкахь, она не могла по-временамъ не вскрикивать, въ пароксизмахъ застуженнаго честолюбія, въ терзаніяхъ прищемленнаго тщеславія, Целестина нападала на мужа. Развѣ не его дѣло было бы поставить ее на приличное мѣсто! Если бъ она была мужчиной, она бы уже сьумѣла выйти въ люди чтобы осчастливить любимую женщину! Она обвиняла мужа въ излишней честности, а это у нѣкоторыхъ женщинъ равносильно глупости. Она чертила ему великолѣпные планы, въ которыхъ не принимала въ соображеніе сопротивленія людей ни обстоятельствъ; и тутъ, какъ всѣ женщины, волнуемыя сильнымъ чувствомъ, она дѣлалась въ умъ безсовѣстнѣе стараго политика, безчувственнъе закоренѣлаго дѣльца; ничто ея не останавливало, и она любовалась сама собою и величіемъ своихъ предначертаній. Но все это ни къ чему не служило: ничто не могло разшевелить мужа, который никакъ не воспламенялся, потому что зналъ по опыту что значатъ въ свѣтѣ люди и обстоятельства. Это заставляло Целестину думать, что мужъ ея человѣкъ недалекій, нерѣшительный, безъ воображенія, безъ предпріимчивости, и мало-по-малу она составила себѣ самое невыгодное и самое ошибочное понятіе о своемъ спутникѣ въ жизни. Она совершенно затмевала его своимъ блестящимъ разговоромъ, и иногда останавливала на полусловѣ чтобы высказать какую-нибудь острую мысль. Съ первыхъ дней замужества, Целестина, чувствуя, что мужъ любитъ и уважаетъ ее, стала обходиться съ нимъ безъ церемоній. Она попрала ногами всѣ супружескіе уставы, всѣ приличія домашней вѣжливости, зная, что влюбленный мужъ не въ состояніи на нее сердиться; время не исправляло ея, и мужъ мало-по-малу уступалъ, а потомъ и совершенно покорился. Въ подобныхъ обстоятельствахъ мужъ находится относительно къ женѣ точно въ такомъ положеніи какъ ученикъ относительно къ учителю, когда тогъ забываетъ, что мальчикъ, котораго онъ прежде муштровалъ, сдѣлался уже юношей. Какъ госпожа Сталь, которая въ большомъ обществѣ сказала человѣку, поумнѣе себя — «Знаете ли, вы сказали мысль очень глубокомысленную?» — госпожа Рабудень говаривала объ мужѣ — Онъ иногда очень не глупъ. Мало-по-малу зависимость, въ какой она его содержала, начала проявляться въ ея физіономіи; по всѣмъ ея поступкамъ замѣтно было, что она его не уважаетъ. Такимъ образомъ, она, противъ воли, много вредила мужу, потому что во всѣхъ странахъ міра о женатомъ человѣкѣ судятъ во-первыхъ потому, что думаетъ о немъ жена его, а потомъ уже по тому, что сами замѣтили. Черезъ нѣсколько лѣтъ Рабурденъ сталъ догадываться, въ какія погрѣшности вовлекла его любовь къ женѣ, но тогда было уже поздо; и онъ и она къ этому привыкли: дѣлать было нечего; онъ рѣшился молчать и терпѣть. Какъ всѣ люди, у которыхъ идеи и чувства равносильны, у которыхъ голова хороша и вмѣстѣ съ тѣмъ прекрасное сердце, онъ оправдывалъ жену передъ самимъ собою; онъ говорилъ себѣ, что природа создала ее для роли, которой она не можетъ играть по его винѣ; она была какъ прекрасный Англійскій скакунъ, запряженный въ телѣгу съ каменьями, и само собою разумѣется, что это положеніе для нея очень тягостно. Однимъ словомъ, онъ во всемъ обвинялъ самого себя. Притомъ жена мало-по-малу убѣдила его, что она дѣйствительно женщина необыкновенная: въ домашнемъ быту, идеи заразительнѣе всякой чумы. Подстрекаемый честолюбіемъ Целестины, онъ давно уже раздумывалъ, какъ бы удовлетворить его; но не хотѣлъ сообщать ей своихъ плановъ длятого чтобы не льстить ся надеждами, которыя, можетъ-быть, несбудутся. Онъ хотѣлъ двинуться впередъ, сдѣлавъ передъ собою большой проломъ; хотѣлъ произвести одинъ изъ тѣхъ переворотовъ, которые вдругъ ставятъ человѣка на высоту: онъ мечталъ о благѣ, не только своемъ собственномъ, но и общественномъ. Рѣдкой чиновникъ не занимался въ досужное время подобными проектами; но у чиновниковъ какъ у художниковь больше выкидовь чѣмъ настоящихъ родовъ, а это опять-таки доказываетъ справедливость словъ Бюффона, что геній не что иное какъ терпѣніе въ высочайшей степени. Безпрестанно видя механизмъ Французскаго управленія въ дѣйствіи, Рабурденъ наконецъ убѣдился, что это просто фабрика отношеній и донесеній, огромная и чрезвычайно сложная машина для простой очистки бумагъ. Онъ придумалъ вѣрное средство сократить число бумагъ до третьей части и слѣдственно сберечь для казны двѣ трети расходовъ на бумагу, чернила, перья и жалованье чиновникамъ. Это значило то же, что перестроить все административное зданіе съ чердака до подваловъ. Сберегать значитъ упрощать; а упрощать нельзя иначе какъ уничтожая ненужныя колеса, и это необходимо произвело бы перемѣщенія Такимъ образомъ система его основывалась на удаленіи множества тогдашнихъ чиновниковъ, ни къ чему неспособныхъ. Въ этомъ-то и заключается и причина ненависти, которую всегда возбуждаютъ нововводители. Ни какое улучшеніе не пріобрѣтаетъ себѣ сначала общаго одобренія, потому что не всякой видитъ пользу подобной мѣры, и притомъ она угрожаетъ быту многихъ семействъ, которыя перемѣна званія приводитъ иногда въ большое затрудненіе. Но Рабурденъ былъ въ этомъ случаѣ удивителенъ тѣмъ, что онъ "е поддался обыкновенному энтузіазму изобрѣтателей, терпѣливо обдумывалъ всѣ затрудненія, которыя могли препятствовать исполненію его плана, и желалъ чтобы каждое улучшеніе его было доказано и освящено временемъ. Планъ его долженъ былъ уменьшить издержки по управленію на четыреста милліоновъ франковъ, которые предлагалъ онъ употребить на полезныя для государства работы. По огромности этого результата можно бы почесть его невозможнымъ, но дѣло было очевидное, по самой простотѣ плана и по средствамъ, которыя Рабурденъ съ удивительнымъ терпѣніемъ придумалъ и сообразилъ. Наконецъ, чтобы это преобразованіе не сдѣлало сильныхъ потрясеній и не подало повода къ безпорядкамъ, онъ хотѣлъ, чтобы оно произведено было не вдругъ, а постепенно, въ теченіи двадцати лѣтъ, съ 1855 по 1845.

Таковы были планы, которые Рабурденъ обдумывалъ про себя съ-тѣхъ-поръ какъ въ директоры опредѣлили Лабилардіера, человѣка совершенно неспособнаго. Этотъ обширный проектъ, по которому столько огромныхъ штатовъ было бы сокращено и столько мѣстъ уничтожено, требовалъ доказательствъ, разсчетовъ, статистическихъ выводовъ. Онъ долго этимъ занимался, долго изучалъ всѣ части управленія, и потихоньку отъ жены просиживалъ за работою цѣлыя ночи. Но составивъ планъ, надобно было еще жизни министра, который бы захотѣлъ его исполнить. Успѣхъ Рабурдена зависѣлъ отъ общественнаго спокойствія, вещи столь рѣдкой во Франціи. Первымъ министромъ былъ тогда Виллель. Карлъ X, только что вступилъ на престолъ, и либералы привѣтствовали его съ такимъ же энтузіазмомъ какъ и роялисты. Время было благопріятное. "Зато Рабурденъ сталъ болѣе чѣмъ когда-нибудь задумчивъ, идучи утромъ къ должности, или часу въ пятомъ возвращаясь домой. Ему казалось, что онъ уже видитъ зарево пожара, который долженъ былъ истребить двѣ трети отношеній и донесеній и очистить Францію отъ очистки бумагъ.

Госпожа Рабурдень, съ своей стороны, скучая неудавшеюся жизнію, и огорчаясь тѣмъ, что принуждена по-тихоньку работать сама, чтобы прикупить новое платье или шляпку, была болѣе чѣмъ когда-нибудь недовольна н не въ духѣ; но она любила мужа, почитала недостойными порядочной женщины торги, къ которымъ прибѣгали другія чиновницы для заработанія чего-нибудь въ добавокъ къ скудному жалованью. Всего досаднѣе было ей то, что она замужемъ за человѣкомъ безхарактернымъ, безвольнымъ, потому что неподвижность мыслителя и неутомимаго дѣльца она принимала за уныніе человѣка, который придавленъ къ землѣ канцелярскою работою и падаетъ подъ бременемъ посредственности состоянія, доставляющей возможность только-что не умереть голоду. Въ это самое время, она рѣшила въ великой душѣ своей, что одна выведетъ мужа въ люди, и притомъ еще такъ, что онъ и не узнаетъ какимъ образомъ ото случилось. Въ соображеніяхъ ея явилась та же независимость идеи, какою она всегда отличалась; она приняла твердое намѣреніе возвыситься надъ другими женщинами, не поддаваясь ихъ мелкимъ предразсудкамъ и не обращая вниманія на препятствія, которыя противопоставляетъ имъ общество.

Въ досадѣ своей она рѣшилась побить глупцовъ ихъ собственнымъ орудіемъ и, если нужно, саму себя поставить на карту. Однимъ словомъ, она смотрѣла на вещи съ высока. Время было благопріятное. Директоръ Лабалардіеръ былъ опасно боленъ. Если бы Рабурденъ получилъ это мѣсто, то таланты его — Целестина признавала, что мужъ ея имѣетъ нѣкоторыя способности къ дѣламъ, — таланты его явятся во всемъ блескѣ, и тогда его тотчасъ сдѣлаютъ помощникомъ статсъ-секретаря. Она уже воображала его и статсъ-секретаремъ. Тогда бы она сама производила за него государственныя дѣла, помогала ему, проводила цѣлыя ночи за работою. И все это, чтобы разъѣзжать по Буленскому лѣсу въ красивой коляскѣ, чтобы идти на ряду съ Дельфиною Нюсингенъ, чтобы принимать столько же гостей какъ баронъ Жераръ, бывать на министерскихъ балахъ и обѣдахъ, и имѣть слушателей вволю.

Эти тайныя соображенія потребовали нѣкоторыхъ измѣненій въ домашнемъ быту Рабурденовъ. Целестина начала съ того, что пошла твердыми шагами по пути долговъ. Она опять наняла лакея; сдѣлала ему пустую, незначащую, ливрею, синюю съ красными кантиками; обила мебель новою матеріею, обтянула стѣны новыми штофами, убрала комнаты цвѣтами, наставила вездѣ фарфоровыхъ бездѣлокъ, которыя тогда уже входили въ моду; потомъ привела свой туалетъ въ ровень съ мѣстомъ, которое должна была отнынѣ занимать, и положила будущіе свои доходы въ магазинахъ, гдѣ запасалась воинскими припасами. Каждую пятницу у ней былъ обѣдъ; каждую середу вечеръ. Приглашала она большею частію депутатовъ-роялистовъ и людей, которые сами собой или черезъ другихъ могли ей содѣйствовать. Однимъ словомъ, она подобрала себѣ общество какъ-нельзя лучше. У ней было весело; такъ по-крайней-мѣрѣ многіе говорили, а въ Парижѣ этого уже довольно чтобы привлечь весь свѣтъ. Рабурденъ такъ занимался своимъ планомъ, дотого былъ погруженъ въ работу, что даже и не замѣтилъ у себя въ домъ этой новой вспышки роскоши. Такимъ образомъ мужъ и жена осаждали и одну и туже крѣпость и потихоньку другъ отъ друга вели параллельныя апроши.

Директоромъ канцеляріи министра, у котораго служилъ Рабурденъ, былъ нѣкто Клементій Шарденъ Демоно, одно изъ тѣхъ существъ, которыя всплываютъ какъ-то въ бурныя времена, держатся въ сколько лѣтъ на поверхности воды, и при новомъ шквалѣ исчезаютъ; потомъ вы находите ихъ гдѣ-нибудь далеко на берегу, какъ остовъ разбитаго корабля. Путешественникъ смотритъ на эти жалкіе остатки, и думаетъ, что они можетъ-быть нѣкогда содержали въ себѣ драгоцѣнныя сокровища, приносили пользу, были употреблены въ важныхъ предпріятіяхъ. Въ это время, о которомъ говорили мы, Демоно былъ на верху своего могущества, потому что въ карьерахъ самыхъ знаменитыхъ, у калбасника и у важнаго чиновника, всегда есть свои зенитъ и свой надиръ, время, когда судьба гладитъ по шерсткѣ, и время, когда она, какъ мачиха, чешетъ противъ шерсти. По свойствамъ своимъ, Демоно принадлежалъ къ породъ щукъ, которыя, какъ всякому извѣстно, на то въ морѣ, чтобы карась не дремалъ. Моралисты обыкновенно разглагольствуютъ только противъ негодяевъ высокаго полета: имъ надобны ужасы, отъ которыхъ волосы дыбомъ становятся; они толкуютъ только о хищныхъ звѣряхъ, а пресмыкающихся и знать не хотятъ. Такимъ образомъ существа, подобные Шардену Демоно, остаются на съѣденье комическимъ поэтамъ.

Тщеславный эгоистъ, гибкій и надменный развратникъ, охотникъ поѣсть и попить, человѣкъ корыстолюбивый, потому что по-уши былъ въ долгахъ, скромный какъ могила, которая никогда не изобличаетъ лживой надгробной надписи, любезный и остроумный до чрезвычайности, кстати и съ разборомъ насмѣшливый, мастеръ повредить другому, не только толчкомъ, но и ласкою, омъ нс боялся ходить но грязи, ловко перепрыгивалъ черезъ лужицы, отъ души любилъ н уважалъ Вольтера, но ходилъ въ церковь, впрочемъ только въ дворцовую, и притомъ когда зналъ, что Карлъ X тамъ будетъ. Однимъ словомъ онъ былъ точь-въ-точь какъ всѣ посредственности, изъ которыхъ состоять три четверти чиновничьяго міра. Богатый чужими познаніями, онъ слушалъ отлично, съ неутомимымъ терпѣніемъ и примѣрною внимательностью; а чтобъ не возбуждать подозрѣній, онъ былъ льстивъ до приторности, пробирался вездѣ какъ запахъ, и лисилъ какъ женщина. Онъ доживалъ уже тридцать девятый годъ и страхъ радовался этому; потому что, не попавъ въ депутаты, въ люди не выйдешь, а въ депутаты годились тогда только сорока-лѣтніе. Какимъ же образомъ этотъ человѣкъ выслужился? Самымъ простымъ; онъ всегда принималъ на себя порученія, какихъ нельзя дать человѣку, который себя уважаетъ, и также человѣку, совершенно безсовѣстному, но только существу, вмѣстѣ и подлинному и подложному, которое можно и защитить и въ случаѣ нужды выдать. Демоно всегда за другихъ компрометировался и тѣмъ выигрывалъ. Онъ чувствовалъ, что въ тогдашнемъ положеніи Франціи, во времена сближенія стараго съ новымъ, прошедшаго съ будущимъ, Виллелю нужна ключница, домоводка. Если въ домѣ встретится старуха, которая знаетъ какъ надобно стлать и убирать постель, куда выметать соръ, гдѣ класть грязное и гдѣ чистое бѣлье, гдѣ держатъ серебро, какъ выпроводить кредитора, кого принять и кому отказать, эта женщина тотчасъ дѣлается необходимою, какъ бы она ни была гадка, скверна и отвратительна, хоть бы она всякой день крала по двугривеннику, господа ее любятъ, не могутъ безъ ней обойтись, при ней совѣтуются, она пронюхиваетъ всѣ тайны, всегда находить какое-нибудь средство выпутаться изъ затруднительнаго положенія, ее бранятъ, сталкиваютъ съ лѣстницы, а на другой день она подаетъ отличный кофе, какъ-будто ни въ чемъ не бывало. Какъ бы человѣкъ ни былъ великъ, ему всегда нужна домоводка, передъ которою онъ бы не стыдился быть слабымъ, нерѣшительнымъ, разговаривать съ самимъ собою и приготовляться къ своей роли. Многіе геніи иначе и не воспламенялись. У Наполеона была такая ключница, — Бертіе, у кардинала Ришліё — монахъ Іосифъ. Демоно готовь былъ служить ключницей каждому. Онъ оставался другомъ отставныхъ министровъ, потому что служилъ посредницами между ними и ихъ преемниками; такимъ образомъ онъ подслащалъ послѣднюю лесть и подкрашивалъ первый комплиментъ. Притомъ, онъ въ совершенствѣ зналъ всѣ мелочи, о которыхъ государственному человѣку некогда и подумать: онъ былъ въ чрезвычайности догадливъ и умѣлъ повиноваться, онъ возвышалъ свою низость тѣмъ, что самъ первый надъ ней шутилъ, выставляя между-тѣмъ всю ея пользу; показывалъ только тѣ услуги, которыя не забываются. Такъ когда пришло время перебраться черезъ ровъ, отдѣлявшій императорское правленіе отъ королевскаго, пока другіе искали доски, по которой бы перейти, или разглагольствовала, Демоно занялъ большія суммы и отправился за границу. Тамъ, рискуя всѣмъ чтобы получить много, онъ скупилъ милліона на три векселей Людовика XVIII, платя самымъ неугомоннымъ кредиторамъ его по двадцати за сто. Барыши достались господамъ Гобсеку, Вербрусту и Жигонне, которые ссудили деньгами, но Демоно также много выигралъ, оказавъ услугу, за которую должникъ всегда былъ благодаренъ.

Демоно былъ пожалованъ въ рекетмейстеры и получилъ ордена Святаго Людовика и Почетнаго Легіона Взобравшись на высоту, онъ сталъ думать какъ-бы на ней удержаться, Прежде онъ былъ только тайнымъ повѣреннымъ своихъ начальковъ, а теперь сдѣлался еще и врачемъ тайныхъ болѣзней политическихъ. Замѣтивъ какъ ничтожны были тогдашніе геніи въ сравненіи съ важностью обстоятельствъ, онъ, человѣкъ прозорливый, всегда находилъ имъ средство выпутаться изъ бѣды, и продавалъ его не дешево. Онъ бывалъ вездѣ, все наблюдалъ, постукивалъ во всѣ совѣсти, прислушивался ко всѣмъ звукамъ, которые онѣ издаютъ, и какъ политическая пчела отвсюду извлекалъ свѣдѣнія. Этотъ живой Белевъ лексиконъ не приводилъ, подобно тому, всѣхъ мнѣній безъ всякаго заключенія со своей стороны: онъ обладалъ даромъ мухи, которая, влетѣвъ въ кухню, садится прямо на самый сочный кусокъ. Зато онъ считался необходимымъ государству человѣкомъ. Это мнѣніе такъ укоренилось въ умахъ, что честолюбцы, которые уже достигли своей цѣли, почитали нужнымъ осадить его, чтобы онъ не шелъ далѣе, и вознаграждали его за это деньгами. Между-тѣмъ, услуживая всѣмъ, онъ безпрерывно чего-нибудь просилъ и что-нибудь получалъ. Такимъ образомъ онъ имѣлъ содержаніе отъ національной гвардіи, потому что числился ея полковникомъ, хотя въ глаза не видалъ своего легіона; былъ коммиссаромъ правительства при какомъ-то обществѣ, инспекторомъ чего-то въ министерствѣ королевскаго двора. Сверхъ-того получалъ онъ жалованье по должности директора министерской канцеляріи и по знанію рекетмейстера. Теперь ему хотѣлось быть командоромъ почетнаго легіона, камергеромъ, градомъ и депутатомъ. Чтобы попасть въ депутаты, надобно было платить тысячу франковъ податей, а наслѣдственное его имѣньеце не приносило и половины того доходу. Гдѣ взять денегъ, чтобы построить тамъ господскій домъ, окружить его разными заведеніями, и потомъ пускать пыль въ глаза избирателямъ? Хотя онъ никогда пообѣдалъ дома, жилъ уже девять лѣтъ въ казенной квартиръ, ѣздиль всегда въ министерскихъ экипажахъ, однако не нажилъ ничего кромѣ тридцати тысячъ чистыхъ, безпорныхъ, долговъ. Конечно, онъ могъ бы подняться женитьбою; по, чтобы сдѣлать выгодную партію, надобно было занять мѣсто повиднѣе, а для этого необходимо прежде всего попасть въ депутаты. Для разорванія этой цѣпи, изъ которой не легко выпутаться, ему надобно было или оказать правительству сажную услугу въ случаѣ заговора или смастерить какое-нибудь прибыльное дѣльце. Но, увы, партіи притихли, а дѣла казенныя сдѣлались столь гласными, что даже невозможно было снять подъ чужимъ именемъ какого-нибудь выгоднаго подряда. Притомъ какъ ни хитеръ былъ Демоно, а сдѣлалъ неосторожность, показавъ своему начальнику, что ему хотѣлось бы засѣдать на министерскихъ скамьяхъ въ палатѣ. Министръ тотчасъ смѣкнулъ въ чемъ дѣло. Онъ ясно увидѣлъ, что Демоно хочется упрочить свое положеніе и сдѣлаться почти независимымъ; то есть, лягавая собака хотѣла выйти изъ повиновенія охотнику. Министръ тотчасъ его пристукнулъ, и тутъ же приласкалъ: онъ подставилъ ему соперниковъ, но Демоно разкинулъ ему сѣти и онъ попался. Чѣмъ болѣе чувствовалъ онъ что мѣсто его скользко, тѣмъ сильнѣе хотѣлось ему получить такое, съ котораго уже нельзя было бы его столкнуть; но надобно было обработать все это какъ-можно поскорѣе. Онъ могъ лишиться всего въ одну минуту. Министру легко было однимъ почеркомъ пера сорвать съ него штатскій полковничій мундиръ, вытолкнуть его изъ коммисарства, изъ инспекторства и изъ остальныхъ двухъ мѣстъ, то есть, лишить его вдругъ пяти окладовъ жалованья. Иногда онъ пробовалъ угрожать своему министру, какъ хорошенькая женщина пугаетъ своего любовника : онъ проговаривался, будто женится на богатой вдовѣ, и тутъ министръ начиналъ ласкать его. При одной изъ этихъ мировыхъ, министръ обѣщалъ ему первое вакантное мѣсто во Французской Академіи. Вѣдь это ето, которое слѣдуетъ всякому ослу! говорилъ Демоно.

Положеніе его было такъ хорошо, что онъ могъ тѣшить всѣ свои пороки, прихоти, добродѣтели и слабости. Вотъ какъ проводилъ онъ жизнь. Просыпаясь, онъ получалъ пять или шесть приглашеній къ обѣду и выбиралъ тотъ домъ, въ которомъ лучше кормятъ; потомъ ѣхалъ къ министру чтобы насмѣшить за завтракомъ н Внл.ісля іі жену его, приласкать ихъ дѣтей и поиграть съ ними. Потомъ, съ часъ или часа два, онъ занимался дѣлами; то есть, разваливался въ мягкихъ креслахъ, читалъ журналы, диктовалъ содержаніе какой-нибудь бумаги, раздавалъ работу своимъ подчиненнымъ, помѣчалъ прошенія и писалъ на нихъ резолюцію: Сдѣлать справку — что значитъ: Рѣшите вы, столоначальники, а я подпишу. Потомъ принималъ просителей, если министръ былъ занять, или отправлялся въ придворную церковь чтобы показаться королю. Онъ позволялъ старшинъ своимъ чиновникамъ толковать съ собой по-пріятельски о важныхъ дѣлахъ и выпытывалъ мнѣнія людей знающихъ. По-временамъ онъ ѣздилъ во дворецъ за приказаніями. Наконецъ, во время парламентскихъ собраній, онъ ждалъ, когда министръ пріѣдетъ изъ палаты, чтобы спросить, не нужно ли придумать какой-нибудь интриги. Потомъ сибаритъ-директоръ одѣвался, обѣдалъ и отъ осьми часовъ вечера до трехъ утра успѣвалъ побывать въ двадцати или пятнадцати домахъ. Въ оперномъ театрѣ онъ толковалъ съ газетчиками, потому что онъ жилъ очень дружно со всѣмъ этимъ народомъ. Они оказывали другъ другу не большія услуги; онъ разсказывалъ имъ свои придуманныя новости и ловить ихъ ложныя вѣсти. Иногда онъ уговаривалъ ихъ не нападать на какое-нибудь министерское распоряженіе. Зато, при случаѣ, онъ помогалъ редакторахъ, доставлять имъ подписчиковъ, отдавалъ на театръ піесы ихъ сотрудниковъ. Притомъ онъ былъ любитель литературы и покровитель художниковъ; собиралъ собственноручныя письма знаменитыхъ людей, держалъ у себя великолѣпные альбомы, въ которыхъ ему рисовали даромъ, имѣлъ коллекцію эскизовъ и картонъ. Онъ дѣлалъ добро художникамъ тѣмъ, что не вредилъ имъ и не упускалъ случая польстить ихъ самолюбію, выхлопотавъ имъ перстень или другой подарокъ отъ короля. Послѣ этого, не мудрено, что весь закулисный, газетный и художническій народъ любилъ его безъ памяти. И въ пятнадцати-лѣтней борьбѣ, когда эпиграммами пробивали проломъ, въ который пронесся іюльскій мятежъ, Демоно не получилъ ни царапинки.

Видя какъ онъ въ саду министерскаго дома играетъ съ дѣтьми его сіятельства, мелкіе чиновники не могли понять, отчего этотъ человѣкъ въ такой милости; а старые доси всѣхъ министерствъ почитали его самымъ опаснымъ мефистофелемъ и льстили ему точно такъ же какъ онъ льстилъ начальникамъ. Однимъ онъ казался непостижимымъ іероглифомъ, а другіе знали только то, что онъ можетъ быть и полезенъ и вреденъ.

Въ наружности Демоно оставались еще слѣды красавца: онъ былъ средняго росту, довольно полонъ на лицѣ его красовались хорошіе обѣды, руки были бѣлыя и пухлинькія какъ у пожилой бѣлокурой женщины, ноги довольно благородныя. Онъ носилъ очки никогда не снималъ ихъ, потому что глаза у него были красны какъ у всѣхъ, кто принужденъ прибѣгать къ пособію оптическихъ стеколъ. Въ пять часовъ онъ уже всегда былъ въ миленькихъ чулкахъ a jour, въ башмакахъ и узкихъ черныхъ панталонахъ. Для людей разборчивыхъ, которые не любятъ принужденности, Демоно былъ несносенъ; ласковость его пахла ложью, остроты и комплименты, новые только для глупыхъ, были истерты до нитки. Прозорливые считали его гнилою доской, на которую ступить опасно.

Вознамѣрившись вывести мужа въ люди, -прекрасная Целестина Рабурденъ взялась за Демоно, въ надеждѣ, что хоть эта перекладина и стара, однако жъ по ней еще можно перейти изъ начальниковъ отдѣленій въ директоры, то есть, отъ двѣнадцати тысячь доходу къ двадцати. Умная женщина вздумала провести стараго политика. Такимъ образомъ Демоно былъ отчасти причиною издержекъ, которыя дѣлались въ дома Рабурдена.

Квартира Рабурденовъ была расположена весьма хорошо, что много способствуетъ благородству домашной жизни. Передняя, довольно просторная, была окнами на дворъ; за ней слѣдовала большая гостиная, окнами по фасаду; направо оттуда кабинетъ и спальня Рабурдена, и рядомъ съ ними столовая, въ которую входъ былъ изъ передней; налѣво изъ залы уборная и спальня Целестины, а рядомъ съ ними дѣтская. Въ пріемные дни кабинетъ Рабурдена и комната Целестины были отворены. Такимъ образомъ, мѣста было довольно чтобы принимать избранное общество, и хозяевамъ не приходилось, какъ дѣлаютъ многіе небогатые люди, переворачивать весь домъ вверхъ дномъ длятого чтобъ созвать гостей. Гостиную на-ново обили желтою матеріею. Комната Целестины тоже была убрана штофомъ и мебелями рококо. Кабинету Рабурдена достались по наслѣдству прежнія обои изъ гостиной, и въ немъ были развѣшены картины, оставшіяся послѣ Лепренса. Покойникъ старикъ служилъ и на биржѣ и при аукціонной каммерѣ, и пользовался случаями недорого покупать съ публичнаго торгу хорошія вещи. Такъ напримѣръ, у него были прекраснѣйшіе Турецкіе ковры и великолѣпный буфетъ: это пошло на украшеніе столовой, въ которой также красовались первые въ Парижъ узорочные часы во вкусѣ семнадцатаго вѣка. Цвѣты наполняли своимъ благоуханіемъ эту прелестную комнату, гдѣ всякая, вещь была хороша и поставлена на-мѣстѣ. Целестина, одѣтая съ оригинальной, истинно художнической, простотою, угощала своихъ посѣтителей какъ женщина, давно привыкшая къ роскоши: она никогда не говорила обо всѣхъ этихъ вещахъ, и своимъ умомъ и любезностью дополняла впечатлѣніе, которое эта комната производила на гостей. По милости отца, который оставилъ ей множество старинной рухляди, она убрала свою квартиру какъ-нельзя лучше, и объ ней заговорили, когда рококо вошло въ моду.

Демоно видывалъ въ жизнь свою много и настоящей и поддѣльной пышности, но домѣ Рабурдена удивилъ его.

За нѣсколько дней передъ тѣмъ, госпожа Фирміяни, одна изъ прелестнѣйшихъ женщинъ во всемъ Сен-Жерменскомъ предмѣстіи, пріятельница госпожи Рабурденъ, сказала Демоно, который нарочно для этого и былъ приглашенъ: — "Отчего это вы не бывасте у madame Рабурденъ? У ней прелестные вечера, а столъ…. лучше чѣмъ у меня. " Прекрасная Целестина, разговаривая съ Демоно въ первый разъ, устремила на него выразительные глаза свои, и онъ обѣщалъ быть у нея. У женщинъ только одна хитрость, говорить Фигаро, зато она всегда имъ удастся: директоръ министерской канцеляріи Демоно поѣхалъ обѣдать къ простому начальнику отдѣленія. Потомъ, благодаря восхитительной и совершенно пристойной любезности Целестины, которую соперницы уже называли добродѣтельною кокеткой, онъ обѣдывалъ у Рабурденовъ всякую пятницу, и безъ зову всегда бывалъ по середамъ. Разсмотрѣвъ его внимательно, она рѣшила, что онъ на что-нибудь годится, и уже не сомнѣвалась въ успѣхѣ своихъ честолюбивыхъ плановъ. Радость ея поймутъ только тѣ семейства чиновничьи, которыя по нѣскольку лѣтъ ожидаютъ давно желаннаго мѣста. Наконецъ, благодаря своей смѣлости, она скоро надѣялась имѣть двадцать тысячъ въ годъ вмѣсто двѣнадцати.

«И это ничего мнѣ не стоило, говорила она сама себѣ. Правда, я немножко поистратилась: но что жъ дѣлать? Въ наше время никто не станетъ отыскивать умнаго человѣка, который прячется отъ свѣта; успѣвать по службѣ можетъ только тотъ, кто всегда на виду, всегда въ людяхъ, кто поддерживаетъ свои прежнія связи и старается заводить новыя знакомства. Люди должностные помнятъ только того, кого видятъ. Мужъ мой рѣшительно не имѣетъ ни какого понятія о свѣтѣ. Если бы я не запутала этихъ трехъ депутатовъ, они бы стали искать мѣста Лабилардіера; а теперь какъ они всегда у меня, то еще станутъ всѣми силами помогать намъ. Я съ ними немножко пококетничала; да ксчастію на нихъ стало и обыкновенныхъ пустяковъ, которыми мы водимъ мужчинъ за носъ!

Въ тотъ день, когда начались толки о мѣстѣ Лабилардіера, Демоно стоялъ послѣ обѣда у камина съ графинею Виллель. Попивая кофе, онъ ужъ не въ первый разъ сказалъ, что въ Парижѣ немного такихъ женщинъ какъ madame Рабурденъ.

— Не говорите этого такъ часто, monsieur Демоно, отвѣчала улыбаясь министерша: вы повредите ея доброму имени.

Женщины терпѣть не могутъ, когда передъ ними хвалятъ другихъ женщинъ, и всегда готовы примѣшать къ похвалѣ немножко желчи.

— Бѣднякъ Лабилардіеръ при смерти, сказалъ министръ: мѣсто его, по всей справедливости слѣдуетъ Рабурдену; онъ одинъ изъ лучшихъ нашихъ чиновниковъ, а мои предшественники, Богъ знаетъ почему, держали его въ черномъ тѣлѣ, хоть одинъ изъ нихъ попалъ при Наполеонѣ въ префекты полиціи по милости человѣка, который былъ очень близокъ къ Рабурдену. Вы еще не стары, Демоно, васъ женщины могутъ любить и безъ интересу…

— Если мѣсто Лабилардіера уже назначено Рабурдену, то я смѣло могу хвалить жену его безъ всякой особой цѣли, отвѣчалъ Демоно, котораго шутка министра задѣла за-живое: она, право, женщина необыкновенная, и если бъ вашему сіятельству угодно было…

— Пригласить ее на балъ? сказала министерша. Можно себѣ представить, какъ наши аристократки разхохочутся, когда лакеи вдругъ доложитъ — Madame Рабурденъ!

Въ пріемной собралось много просителей, и Демоно вошелъ туда, а графиня сказала мужу: -Право, мнѣ кажется, нашъ Демоно влюбленъ!

— Ба! отвѣчалъ графъ, желая сказать этимъ, что Демоно такими пустяками не занимается.

Между-тѣмъ, доложили объ одномъ роялистскомъ депутатѣ, и министръ пошелъ встрѣчать этого человѣка съ голосомъ. Депутатъ пріѣхалъ сказать графу, что онъ принужденъ по домашнимъ обстоятельствамъ выйти изъ палаты и долгомъ почелъ предувѣдомить объ этомъ министра, чтобы тотъ могъ заранѣе подсунуть избирателямъ своего кандидата.

Въ этотъ день министръ, то есть, Демоно, пригласилъ къ обѣду одного чиновника, который при всѣхъ министрахъ удерживался на своемъ мѣстѣ. Бѣдняку было какъ-то неловко въ министерскихъ комнатахъ, и онъ, чтобы придать себѣ важный видъ, стоялъ у камина, стиснувъ ноги какъ Египетская статуя. Онъ сбирался поблагодарить директора канцеляріи за то, что имѣлъ честь обѣдать у его сіятельства, но Демоне вдругъ вышелъ, и чиновникъ остановился посерединѣ своей фразы. Этотъ человѣкъ былъ казначей, единственный чиновникъ, на котораго перемѣны министровъ не имѣютъ ни какого вліянія. Въ это время палата депутатовъ еще не думала о грошовой экономіи, и давала каждому министру двадцать пять тысячъ франковъ на первое обзаведеніе. Какъ скоро королевскій рескриптъ о назначеніи новаго министра появляется въ Монитерѣ, чиновники, большіе и малые, потрясенные на своихъ мѣстахъ бурею, собираются кучками и толкуютъ о томъ, какая участь ихъ ожидаетъ — „Что-то станетъ дѣлать новый министръ? Не вздумаетъ ли онъ увеличить числа чиновниковъ? не станетъ ли выгонять по двое старыхъ чтобы сажать на ихъ мѣста по трое своихъ?“ А между-тѣмъ, непоколебимый, смиренный, казначей беретъ двадцать пять тысячъ банковыми билетами, чистенько завертываетъ ихъ въ бѣлую бумагу, и рано утромъ отправляется къ новому сановнику. Онъ застаетъ министерскую чету въ первыя минуты радости, когда государственный человѣкъ удивительно добръ и снисходителенъ.

— Что вамъ угодно? спрашиваетъ министръ.

Казначей, не говоря ни слова, вынимаетъ деньги и представляетъ ихъ его высокопревосходительству; по томъ объясняетъ назначеніе этой суммы удивленной, но обрадованной, министершѣ, которая беретъ себѣ часть этихъ денегъ, а иногда и всѣ, потому что обзаведеніе дѣло хозяйственное. Тутъ казначей замолвитъ словечко и о себѣ. Если онъ будетъ имѣть честь служить подъ начальствомъ его высокопревосходительства….. если его высокопревосходительству угодно будетъ…. и прочая. Такъ какъ человѣкъ, который принесъ двадцать пять тысячъ, всегда человѣкъ препочтенный, то новый министръ обыкновенно тутъ же утверждаетъ прежняго казначея въ его должности, и тотъ продолжаетъ смотрѣть изъ-за своей конторки какъ министерства являются и исчезаютъ. Онъ старается угождать министершѣ, приноситъ ежемѣсячныя тринадцать тысячъ, положеннаго жалованья, когда она прикажетъ, и такимъ образомъ пріобрѣтаетъ себѣ могущественную покровительницу.

Этого казначея звали Сальяромъ. Онъ былъ толстенькой человѣчекъ, весьма знающій въ счетахъ, весьма незнающій во всемъ другомъ, круглый какъ нуль, простой какъ „здравствуйте“, естественный какъ „покорнѣйшій слуга“ въ концѣ письма. Дочь его Елизавета Сальяръ, женщина простая, безъ воспитанія, была замужемъ за Исидоромъ Бодойе, другимъ начальникомъ отдѣленія въ Лабилардіеровомъ департаментъ и слѣдственно товарищемъ Рабурдена. Все министерство знало, что старикъ Сальяръ-дуракъ, такъ же какъ и зять его, но никто еще порядочно не разсчиталъ, до какой степени простирается его глупость. Между-тѣмъ, при своей глупости, Сальяръ умѣлъ пользоваться всѣми выгодами казначейскаго мѣста. Онъ составилъ себѣ порядочное состояніе, отдавая казенныя деньги взаймы купцамъ, на двое и на трое сутокъ, подъ вѣрные залоги, за два процента въ день. Впрочемъ, въ этихъ сдѣлкахъ, столь обыкновенныхъ между казначеями, имя его никогда не являлось; агентами его были бельгійскій ростовщикъ Гобсекъ, нѣмецкій ростовщикъ Вербрустъ, и Французскій ростовщикъ Жигонне. Эти три человѣка тѣ же самые, которые въ 1814 году помогли Демоно скупить векселя Людовика XVIII, они были короткіе его пріятели, а Жигонне приводился ему даже тестемъ. Къ нимъ подобно присоединить еще Фалеза, смышленаго малаго, которому Богъ далъ ума, но денегъ ни копѣйки. Накопивъ капиталъ, Сальяръ далъ Фалезу шестьдесятъ тысячъ франковъ, и они завели пополамъ фабрику чугунныхъ горшковъ. Таковъ былъ Сальяръ, котораго всѣ считали глупцомъ.

Въ эту минуту, министръ глядѣлъ на своего казначея, какъ иногда смотришь на карнизъ, совсѣмъ не думая, чтобы онъ могъ понимать, что при немъ говорятъ.

— Мнѣ очень хочется заранѣе, и притомъ по секрету, уладить дѣло съ префектомъ вашего департамента, потому что Демоно тоже мѣтитъ въ депутаты; у него тамъ есть какая-то землица съ лачужкой, а мы не хотимъ, чтобы онъ попалъ въ палату.

— Да онъ не имѣетъ столько доходу, сколько для этого нужно по закону, замѣтилъ депутатъ.

— Правда, но теперь декабрь уже на исходѣ, выборъ долженъ быть въ январѣ, префекты имѣютъ приказаніе помогать приверженцамъ министерства; если бъ вашему префекту вздумалось сдѣлать что-нибудь для Демоно, мы бы не могли противиться этому явнымъ образомъ.

— Да гдѣ жъ онъ возьметъ денегъ чтобъ купать имѣнье?

— А развѣ мы не знаемъ, что многіе, не имѣя ни гроша, покупали дома въ Парижѣ, или помѣстья, не задолго до выборовъ?

Казначей и не слушалъ, да слышалъ; весь этотъ разговоръ доходилъ до ушей его, хотя министръ и депутатъ говорили вполголоса. Знаете ли, какое чувство овладѣло имъ при этомъ? Онъ былъ въ ужасномъ безпокойствѣ. Сальяръ, какъ и многіе другіе простодушные люди, былъ въ отчаяніи, когда ему случалось услышать то, что говорилось не для него. Онъ потихоньку все отступалъ, и отретировался уже очень далеко отъ министра, когда тотъ его замѣтилъ. Впрочемъ онъ былъ чиновникъ неспособный къ нескромности, и если бы министръ зналъ, что онъ слышалъ весь разговоръ, ему стоило бы только сказать: Смотрите же, никому ни слова! Между-тѣмъ набралось довольно много народу. Сальяръ воспользовался этимъ, отыскалъ своего извощика, взятаго по часамъ, прикатилъ домой и разсказалъ дочери своей все, что ѣлъ и слышалъ у министра.

Елизавета Бодойе, урожденная Сальяръ, была одна изъ женщинъ, дотого пошлыхъ, что ихъ трудно даже обрисовать; а между-тѣмъ нужно, потому что онѣ составляютъ классъ мелкихъ чиновницъ, нѣчто среднее между женами ремесленниковъ и порядочными женщинами; качества ихъ можно почти назвать пороками; въ ихъ слабостяхъ нѣтъ ничего любезнаго, а ври всемъ томъ правы ихъ довольно оригинальны. Въ госпожѣ Бодойе было что-то тщедушное, такъ, что жалко смотрѣть на нее; лицо ея, съ тоненькими чертами и выдавшимся посерединѣ носомъ, имѣло нѣкоторое сходство съ мордою ластки. Глаза ея, голубаго матоваго цвѣту, были немножко мутны; волосы свѣтло-русые, почти бѣлые; цвѣтъ лица сѣроватый, нечистый; голосъ визгливый. Она была настоящая мелкая чиновница, которая, ложась съ мужемъ спать, даетъ ему совѣты и наставленія; ханжа, скупая, неопрятная, честолюбивая изъ одного домашняго эгоизма. Она совершенно повелѣвала своимъ мужемъ, который женился на ней изъ благодарности за то, что Сальяръ всегда давалъ ему денегъ въ счетъ жалованья, безъ процентовъ. Мужъ ея, Бодойе, былъ человѣкъ лѣтъ сорока, съ калмыцкимъ лицомъ, приплющеннымъ носомъ, поджатымъ подбородкомъ, маленькимъ лбомъ. Не смотря на свое лимфатическое сложеніе, смиренный Исидоръ Бодойе страстно любилъ жену. Онъ быль вымоченъ въ чернилахъ, но въ начальники отдѣленія рѣшительно не годился; впрочемъ — человѣкъ работящій, и зналъ дѣла. Учился онъ съ терпѣливостью и разсудительностью вола, да притомъ и голова у него была большая: родители заключили изъ этого, что онъ будетъ человѣкъ необыкновенный. Педантъ, мелочной въ высочайшей степени, онъ былъ чрезвычайно взыскателенъ, бранился съ подчиненными за каждую запятую и точку; чиновники страхъ его боялись и всѣ до одного являлись къ должности прежде его. Бодойе всегда ходилъ въ свѣтло-синемъ фракѣ, съ золотыми пуговицами, въ гороховомъ жилетѣ, сѣрыхъ брюкахъ и цвѣтномъ галстухѣ; ноги у него были большія и толстыя, сапоги мужицкіе. На часовой цѣпочкѣ побрякивали у него дюжины двѣ печатей и разныхъ бездѣлушекъ.

Члены этого семейства были соединены между собой тѣсными узами набожности, строгихъ правилъ и единственной страсти, которою всѣ они управлялись, именно, скупости. Всѣ они уважали Бодойе, а жена больше чѣмъ кто-нибудь; она чтила въ немъ своего мужа, отца дѣтей своихъ, властелина, даннаго ей самимъ Богомъ. Между-тѣмъ она видѣла глупость Бодойе во всей ея обширности, но никогда, ни словомъ, ни взглядомъ, не показала бы чужому своего истиннаго мнѣнія о мужѣ. Шумъ жизни доходилъ до ушей ея; она все слышала, все замѣчала, все соображала про себя, и такъ здраво судила о вещахъ и людяхъ, что мужъ и отецъ мало-по-малу привыкли ничего не дѣлать безъ ея совѣта. Сальяръ откровенно восклицалъ: „Этакая умница!“, а Бодойе былъ дотого глупъ, что не могъ не почитать себя умнымъ, и потому онъ не признавался, что жена его женщина расторопная, хотя всегда пользовался ея совѣтами.

Возвратившись домой, старый казначей тотчасъ пошелъ къ зятю, который жилъ въ другомъ этажъ того же дома и, какъ мы уже говорили, принялся разсказывать, что онъ ѣлъ, что пилъ, что видѣлъ и что слышалъ у его сіятельства, какъ онъ пилъ кофе, стоя у камина, какъ министръ сказалъ, что мѣсто Лабилардіера по всей справедливости слѣдуетъ Рабурдену какъ пріѣхалъ депутатъ, что говорилъ ему министръ о Демоно, и какъ онъ, Сальяръ, услышавъ случайно такія щекотливыя вещи, струсилъ и убрался домой по-добру по-здорову.

Тутъ начались безконечныя предположенія, тесть и зять разсуждали одинъ глупѣе другаго. Елизавета все слушала съ безпечнымъ, даже глупымъ, видомъ, и наконецъ спросила:

— Если бъ господинъ Демоно помогъ намъ, батюшка, могъ ли бы мой мужъ получить мѣсто Лабилардіера?

— Экъ, ты куда заѣхала! вскричалъ Сальяръ.

— Въ 1814 году, сказала она, дядюшка Жигонне и Гобсекъ давали ему взаймы денегъ; у него есть долги.

— Долги-то есть, отвѣчалъ казначей: даже (это, помнится, было въ 1816 году) кто-то подалъ министру жалобу и просилъ удержать долги изъ его жалованья. Но онъ какъ-то это обработалъ.

— А гдѣ его помѣстье?

— Какъ гдѣ! въ нашей сторонѣ; тамъ же, гдѣ имѣнье твоего дяди, гдѣ фабрика моего товарища Фалеза; въ томъ же округѣ, котораго депутатъ подалъ въ отставку…

Въ одиннадцать часовъ, когда великанъ мужъ ее улегся спать, Елизавета нагнулась къ нему и сказала:

— Ты; можетъ быть, будешь директоромъ.

Бодойе презрительно улыбнулся, зѣвнулъ и заснулъ.

Въ это самое время Демоно вышелъ изъ театра и поѣхалъ къ Рабурденамъ. Вечеръ былъ въ эту середу блестящій; къ нимъ съѣхались изъ театра разные молодые люди и тогдашнія „знаменитости“. Целестна разливала чай, когда Демоно вошелъ въ гостиную Въ этотъ вечеръ она одѣлась чрезвычайно къ лицу на ней было черное бархатное платье, безъ всякихъ украшеній; черный газовый шарфъ; коса завита плоско, а по щекамъ красиво висѣли англійскія букли. Во всѣхъ движеніяхъ этой женщины проявлялась истинно Итальянская, милая, непринужденность талія у ней была гибкая, такъ, что она легко могла поворачиваться при малѣйшемъ вопросѣ; большіе черные глаза ея видѣли во всѣ стороны; она такъ хорошо управляла своимъ мягкимъ, вкрадчивымъ, голосовъ что придавала необыкновенную прелесть самымъ ничтожнымъ словамъ. Цвѣтъ лица ея, днемъ немножко желтоватый, какъ у всѣхъ брюнетокъ, при свѣчахъ былъ чрезвычайно хорошъ; черные глаза ея блистали, черные волосы лоснились какъ бархатъ, легкія, граціозныя, формы напоминали художникамъ Goujon'ову Венеру.

Демоно остановился у дверей; онъ привыкъ подмѣчать чужія идеи, а теперь ему хотѣлось подмѣтить чувство, потому что эта женщина интересовала его, какъ ни одна еще во всю жизнь его. Демоно былъ тѣхъ лѣтъ, когда мужчины, полагаясь на свою опытность, считаютъ себя очень опасными для женщинъ. Первые сѣдые волосы приносятъ съ собою страсти самыя сильныя, потому что онѣ опираются съ одной стороны на силу, которая уже кончается, съ другой на слабость, которая только-что начинается. Въ сорокъ лѣтъ люди дурачатся больше чѣмъ когда-нибудь; они хотятъ быть любимы для самихъ себя, оттого что уже не могутъ быть, какъ въ юношескихъ лѣтахъ, счастливы только тѣмъ, что сами любятъ.

Мысли, волновавшія Демоно въ эту минуту, были, видно, печальны, потому что нервы его спустились, привѣтливая улыбка, которая вѣчно прикрывала его настоящую физіономію какъ маскою, разсѣялась, и въ немъ явился человѣкъ, какъ онъ есть, безъ лаку, наводимаго обществомъ. На него страшно было взглянуть. Рабурденъ увидѣлъ его, и сказалъ про себя». — Что это съ нимъ сдѣлалось? Развѣ онъ въ немилости? Потомъ онъ замѣтилъ, что Демоно страстно смотритъ на жену его, и Рабурденъ записалъ этотъ взглядъ въ своей памяти. Онъ былъ слишкомъ уменъ чтобы не разгадать Демоно: онъ зналъ его наизусть, и призиралъ отъ всей души; но у людей занятыхъ чувства прячутся въ сердцѣ: усильная работа въ этомъ случаѣ лучше всякаго притворства. Демоно не зналъ мнѣніи Рабурдена, и не воображалъ, что тотъ видитъ его у себя очень не охотно и принимаетъ только изъ угожденія женѣ. Въ это время Рабурденъ толковалъ съ однимъ сверхштатнымъ чиновникомъ, который долженъ былъ играть довольно важную роль въ интригѣ по случаю ожидаемой смерти Лабилардіера; онъ только взглянулъ на Демоно и жену свою, и не обращалъ на нихъ большаго вниманія.

Сверхштатные чиновники бываютъ только двухъ родовъ, богатые и бѣдные. Состоя при директорѣ, богатый молодой человѣкъ, который служитъ безъ жалованья, пріучается къ дѣламъ и скоро получаетъ хорошее мѣсто. Бѣдный, который служитъ сверхштатнымъ, обыкновенно сынъ вдовы какого-нибудь чиновника, которая живетъ небольшимъ пенсіономъ, лишаетъ себя необходимаго чтобы воспитать сына, и умираетъ въ сладостной надеждѣ, что онъ скоро будетъ столоначальникамъ. Молодой человѣкъ, съ которымъ разговаривалъ Рабурденъ, былъ сверхштатный бѣднякъ, Себастіанъ Деларошъ; онъ жилъ на другомъ концѣ города, и пришелъ по грязи на ципочкахъ, не замаравъ сапоговъ. Онъ называлъ мать «маменькою», (несмѣлъ взглянуть на госпожу Рабурденъ, потому что она казалась ему королевой, а домъ ея дворцемъ. На немъ были бѣлые перчатки, уже нѣсколько разъ надъ ванныя и вычищенныя мякишемъ бѣлаго хлѣба. Отпуская его въ гости, мать положила ему въ карманъ пять франковъ, на случай если непремѣнно надобно будетъ играть въ карты; сказала ему, чтобы онъ ничего не ѣлъ, и чтобы остерегался не уронить лампы или какой-нибудь фарфоровой вещицы съ этажерки. Онъ былъ весь въ черномъ. Лицо у него было бѣлокурое, глаза красиваго зеленоватаго цвѣту съ золотистыми отливами. Иногда онъ украдкой взглядывалъ на Целестину, говоря про себя: «Какая красавица!» И потомъ онъ, вѣрно, бѣднякъ, думалъ объ ней до тѣхъ поръ, пока не заснулъ отъ усталости. Рабурденъ догадывался, какая нищета должна царствовать въ домѣ женщины, которая живетъ пенсіономъ въ семь сотъ франковъ, тѣмъ болѣе, что сынъ ея только-что вышелъ изъ школы и она, конечно, употребила на его воспитаніе все, что скопила въ нѣсколько лѣтъ. Зато онъ обходился съ Деларошемъ какъ съ сыномъ. Онъ нѣсколько разъ спорилъ въ департаментскомъ совѣсть чтобы выхлопотать ему награжденье, а если Это не удавалось, то удѣлялъ ему часть своей награды. Онъ заваливалъ его работою, училъ его, заставлялъ исполнять должность своего помощника Дюбрюэля, который писалъ больше водевилей чѣмъ отношеній и давалъ за то Деларошу триста франковъ изъ своего жалованья. Въ глазахъ старушки Деларошъ и ея сына, Рабурденъ былъ великій человѣкъ, мучитель и вмѣстѣ ангелъ: кромѣ его, у нихъ не было надежды ни на кого на свѣтѣ. Деларошъ съ благоговеніемъ смотрѣлъ иногда, какъ Демоно въ половинѣ пятаго садится въ министерскую карету, между-тѣмъ какъ онъ, подъ воротами департаментскаго дома, распускалъ свой зонтикъ, сбираясь итти домой. Отъ директора канцеляріи зависѣла судьба его; директоръ канцеляріи могъ вдругъ назначить ему тысячу двѣсти рублей жалованья: да! все честолюбіе и его и старушки матери устремлено было на окладъ въ тысячу двѣсти франковъ. А между-тѣмъ директоръ канцеляріи зналъ его развѣ только по имени! Въ это время Рабурденъ бранилъ бѣдняжку Себастіана, который зналъ объ его работѣ. Деларошъ писалъ и переписывалъ знаменитый проектъ о сохраненіи числа бумагъ и чиновниковъ, проектъ во сто пятьдесятъ листовъ. Одушевленный своимъ механическимъ участіемъ въ этомъ важномъ трудѣ, двадвати-лѣтній ребенокъ, при малѣйшей подчисткѣ, переписывалъ огромныя таблицы. Отъ избытка усердія бѣдняжка Себастіанъ сдѣлалъ большую неосторожность: онъ, чтобы скорѣе кончить, снесъ въ департаментъ самую опасную бумагу, именно, списокъ чиновниковъ по всѣмъ министерствамъ, съ означеніемъ ихъ состоянія и особенныхъ занятій внѣ службы. Дѣло въ томъ, что въ Парижѣ всякій чиновникъ, который не занимается своимъ дѣломъ подобно Рабурдену изъ любви къ отечеству и по чувству долга, всегда беретъ сверхъ казенной частную должность, или пускается въ какія-нибудь предпріятія, чтобы было чѣмъ жить. Иные, какъ Сальяръ, вступаютъ въ товарищество съ купцами или фабрикантами; утромъ ходятъ къ должности, а вечеромъ водятъ ихъ торговые счеты. Многіе чиновники женятся на бѣлошвейкахъ, содержательницахъ модныхъ магазиновъ или библіотекъ для чтенія; и которые нанимаются играть въ оркестръ какого-и будь театра; иные, какъ Дюбрюэль, кропаютъ водевили, комическія оперы и мелодрамы. Въ примѣръ можно привести господъ Sewrin, Pixérécourt, Planard и другихъ; Pigault-Lebrun, Piis, Duviquet, также числились канцелярскими чиновниками. Книгопродавецъ, издатель сочиненій господина Скриба, числится гдѣ-то и теперь. Въ спискѣ, который составилъ Рабурдснъ, были также означены душевныя и физическія способности чиновниковъ, потому что тѣ и другія почти равно необходимы для человѣка, который долженъ работать много и скоро. Только десяти-лѣтняя опытность, и знакомство съ чиновниками разныхъ министерствъ, могли доставить Рабурдену возможность сочинить подобный списокъ; это былъ трудъ весьма важный и въ связи съ прочимъ, но, отдѣльно взятый, онъ могъ казаться довольно страннымъ, и Рабурденъ нажилъ бы большія непріятности, если бъ кто прочелъ одинъ этотъ списокъ. Себастіанъ чрезвычайно уважалъ своего начальника и не имѣлъ никакого понятія о злости людской. Онъ не понималъ хорошенько, что за была въ томъ, если онъ снесъ этотъ списокъ въ департаментъ, и откровенно признался, что оставилъ его въ незапертомъ картонѣ. Тутъ только Рабурденъ растолковалъ Сабастіану, что это можетъ погубить его, и у бѣднаго мальчика слезы навернулись на глазахъ.

— Ну, ну, сказалъ Рабурденъ, не печальтесь такъ; только впередъ будьте осторожнѣе. Ступайте завтра въ департаментъ какъ-можно пораньше; вотъ ключи отъ моего бюро; спрячьте туда и черновой и бѣлый списокъ.

Довѣренность, которую оказывалъ ему уважаемый начальникъ, утѣшило бѣднаго молодаго человѣка. Рабурденъ предложилъ ему чашку чаю.

— Маменька не позволяетъ мнѣ пить чаю, сказалъ Деларошъ, потому что у меня грудь слаба.

— Такъ не хотите ли сливокъ съ сухарями, любезный Деларошъ? сказала госпожа Рабурденъ. Подите сюда, сядьте подлъ меня.

Она усадила его возлѣ себя, и сердце молодаго человѣка запрыгало отъ удовольствія. Въ это время Целестина увидѣла Демоно и сама подошла къ нему.

— Что это вы не подойдете къ намъ? сказала она. Ужъ не сердитесь ли вы за что-нибудь?

— Сердиться мнѣ не за что, сказалъ Демоно съ нѣжнымъ вздохомъ. Но я пріѣхалъ къ вамъ съ доброй вѣстью, и мнѣ пришло въ голову, что вы теперь будете еще строже со мною. Я увѣренъ, что черезъ полгода мы будемъ съ вами какъ чужіе. Мы можемъ говорить откровенно. Вы слишкомъ умны, я слишкомъ опытенъ, чтобы намъ обманывать другъ друга. Вы достигли своей цѣли., и это не стоило вамъ ничего кромѣ нѣсколькихъ улыбокъ и ласковыхъ словъ…

— Обманывать другъ друга! Что это значитъ? сказала она, притворяясь обиженною.

— Да. Лабилардіеру сегодня еще хуже и, судя по тому, что говорилъ мнѣ министръ, вашъ мужъ будетъ директоромъ.

Тутъ онъ разсказалъ ей, что было у министра, какъ онъ ее расхваливалъ, и прочая, и прочая.

— Monsieur Демоно, отвѣчала съ важностью Целестина, позвольте мнѣ замѣтить вамъ, что мужъ мой старше и умнѣе всѣхъ вашихъ начальниковъ отдѣленій; что всѣ чиновники роптали, когда старика Лабилардіера посадили моему мужу на голову; притомъ онъ уже цѣлый годъ исправляетъ должность директора: такъ я право не знаю кому какъ не ему занять это мѣсто!

— Ваша правда, сказалъ Демоно.

— Такъ разсудите же вы сами, сказала она, улыбаяясь, чтобы выказать прелестнѣйшіе зубы: какая жъ бы мнѣ надобность противъ сердца любезничать съ вами! Неужели вы думаете, что я такая интсресанка?

— О! сказалъ Демоно, поднявъ глаза къ небу.

— Да, господа, продолжала она, вы должны признаться, что сердце женщины всегда будетъ для васъ тайною. Правда, мнѣ очень пріятно было, что вы начали къ намъ ѣздить и, скажу вамъ откровенно, отчасти потому, что я надѣялась отъ этого пользы.

— Какой же?

— Вы на пути къ почестямъ, сказала она ему вполголоса, вы будете депутатомъ, министромъ. (Какъ весело человѣку честолюбивому, когда хорошенькая женщина говорить ему на ухо подобныя вещи!) О, я знаю васъ лучше чѣмъ вы сами ! Рабурденъ можетъ быть вамъ полезенъ; онъ станетъ за насъ работать, когда вы будете въ палатѣ депутатовъ. Вамъ хочется въ министры, а мнѣ бы хотѣлось, чтобы мои мужъ былъ государственнымъ совѣтникомъ или управляющимъ какою-нибудь частію. Мнѣ пришло въ голову соединить двухъ человѣкъ, которые соперниками никогда не будуть, а могутъ быть полезны другъ другу. Развѣ это не женское дѣло? Выѣсть вы скорѣй пойдете, а вамъ обоимъ пора двинуться впередъ. — Видите, какъ я откровенна, прибавила она съ улыбкою, а вы такъ вѣчно отъ меня секретничаете!

— Но вы не хотите понять меня, сказалъ Демоно съ печальнымъ видомъ, хотя Целестина чрезвычайно его обрадовала. Что мнѣ въ повышеніяхъ по службѣ, когда я здѣсь получу отставку !

— Я бы и рада понять васъ, сказала она, но вы, говорите загадками.

И она пошла прощаться съ одной провинціальной графинею, которая сбиралась домой.

— Слава Богу, думала госпожа Рабурденъ, ложась спать, мужъ мой будетъ директоромъ и мы вмѣсто двѣнадцати тысячи будемъ получать двадцать! Конечно, мы отъ этого еще не разбогатѣемъ, но по-крайней-мѣрѣ можемъ жить порядочно.

Она заснула, думая о своихъ долгахъ и разсчитывая, во сколько времени можетъ расплатиться, если откладывать по шести тысячъ въ годъ. Она и не воображала себѣ, что женщина безъ воспитанія, которая отъ роду не бывала въ порядочной гостиной, женщина безъ знакомствъ, безъ связей, сбирается взять приступомъ мѣсто, на которое она мысленно уже сажала своего мужа. Госпожа Рабурденъ презрительно улыбнулась бы, если бъ ей сказали, что госпожа Бодойе — ея соперница. Бѣдняжка, не знала, что мелкіе люди такъ же сильны какъ червякъ, который подтачиваетъ огромное дерево. Если бъ можно было употребить въ литературѣ Левенгуковъ микроскопъ, стоило бы срисовать муравьевъ, которые чуть не уничтожили Голландіи, подточивъ ея плотины, — и у насъ было бы довольно схожее изображеніе господъ Бодойе, Пальмы, Фаллеза, Гобсека и компаніи, мелкихъ существъ, которые, впрочемъ, какъ вы скоро увидите, доказали свою силу не хуже голландскихъ муравьевъ.

Въ Парижѣ всѣ почти департаменты образованы одинаково. Говоря канцелярскимъ языкомъ, отдѣленіе состоитъ изъ служителей (garèon); сверхштатныхъ чиновниковъ, которые но нѣскольку лѣтъ служатъ безъ жалованья; писцовъ (expéditionnaires); столоначальниковъ (commis-rédacteurs); экзекутора (commis d’ordre или commis principal), помощника начальника отдѣленія (sous-chef de bureau), и начальника отдѣленія. Въ департаментѣ бываетъ обыкновенно два три отдѣленія, иногда и болѣе. Впрочемъ эти званія измѣняются отчасти по роду службы; такъ напримѣръ, въ нѣкоторыхъ департаментахъ, вмѣсто столоначальниковъ бываютъ бухгалтеры и контролеры.

Первая комната, въ которой сидитъ служитель, обыкновенно обита плохими обоями; въ ней печь, большой черный столъ съ чернилицами, кресла для служителя и лавка для просителей. Канцелярская комната бываетъ довольно велика и болѣе или менѣе свѣтла; полъ въ ней рѣдко паркетный, потому что паркетъ и каминъ предоставляются начальнику отдѣленія и директору департамента, точно такъ же какъ шкафы, канторки и столы краснаго дерева, кресла обитыя краснымъ или зеленымъ сафьяномъ, зеркала, занавѣсы и другіе предметы канцелярской роскоши. Къ канцелярской комнатѣ стоитъ чугунная печь, которой труба проведена въ задѣланный каминъ, если только есть каминъ. Обои гладкія, темнаго или зеленаго цвѣту. Столы въ ней изъ простаго дерева подъ чернымъ лакомъ. Чиновники размѣщаются н усаживаются, смотря по своимъ физическимъ свойствамъ; зябкой держитъ ноги на деревянной скамейкѣ; сангвиникъ на цыновкѣ; человѣкъ лимфатическаго сложенія, который боится сквознаго вѣтру, дѣлаетъ себѣ родъ ширмъ изъ картоновъ. Въ этой же комнатѣ стоитъ шкафъ, въ которой чиновники прячутъ свое канцелярское платье, нарукавники, глазные зонтики, шапочки и другія принадлежности своего ремесла. Почти всегда на каминѣ стоять графины съ водою, стаканы и остатки завтраковъ. Дверь комнаты помощника начальника отдѣленіи всегда отворена, такъ, что онъ можетъ надзирать за своими чиновниками, не давать имъ разговаривать, а въ важныхъ случаяхъ прійти потолковать съ ними.

Департаментъ Лабилардіера лежалъ подъ долготою семидесяти градусовъ надъ поверхностью улицы и подъ шпротою чердаковъ въ великомъ океанъ министерскаго дома, въ сѣверо-восточной части двора, тамъ, гдѣ нѣкогда были конюшни. Отдѣленія были разграничены лѣстницею и комнаты ихъ съ нумерами шли вдоль довольно темнаго корридора; кабинеты и пріемныя господъ Рабурдена и Бодойе помѣшались внизу, въ третьемъ этажъ. Подлъ комнатъ Рабурдена были два кабинета и пріемная директора. Во второмъ этажъ квартира и канцелярская комната директорскаго секретаря, Евгенія де-ла-Бріера; изъ этой квартиры потаенная дверь вела въ настоящій кабинетъ директора, потому что подлъ этой комнаты былъ еще другой кабинетъ, убранный пышно; въ первомъ Лабилардіеръ толковалъ со своимъ секретаремъ безъ свидѣтелей, а во второмъ принималъ нужныхъ людей безъ своего секретаря.

При этомъ департаментъ состояли три служителя, одинъ при канцелярскихъ комнатахъ, другой при начальникахъ отдѣленія, третій при директоръ. Всѣ трое получали отъ казны помѣщеніе, отопленіе и освѣщеніе, и носили обыкновенную форму всѣхъ Французскихъ канцелярій, — темно-синій сюртукъ съ алою выпушкою въ будни, и фракъ съ красными, бѣлыми и голубыми басонами по праздникамъ. Эти служителя, краеугольные камни департаментовъ, знаютъ каждаго чиновника наизусть, вычисляютъ, сколько кому можно повѣрить въ долгъ, съ величайшею скромностью, исполняютъ порученія чиновниковъ, ходятъ въ ломбардъ закладывать или выкупать ихъ вещи, и даютъ деньги въ займы безъ процентовъ; но какъ чиновники обыкновенно берутъ у нихъ весьма небольшія суммы и отдаютъ ихъ всегда съ прибавкою, то эти смѣтливые люди получаютъ большія выгоды. Эти служители безъ господъ имѣютъ девять сотъ франковъ жалованья, сверхъ-того награжденія и подарки, такъ, что всего въ годъ выходитъ до тысячи двухъ сотъ франковъ, и около того же получаютъ они отъ чиновниковъ, стараясь приготовлять завтракъ тѣмъ изъ нихъ, которые имѣютъ привычку завтракать. Въ нѣкоторыхъ министерствахъ завтраками завѣдываетъ швейцаръ такъ, что въ 1814 году мѣсто швейцара при военномъ министерствѣ приносило до четырехъ тысячъ доходу. Служители иногда находитъ у себя въ рукъ пяти франковыя монеты, которыя всовываютъ имъ нетерпѣливые просители, и ко-торы я они принимаютъ, какъ-будто и не замѣчая этого.

Мѣсто служителя при канцелярскихъ комнатахъ, выгоднѣе всѣхъ прочихъ, потому что этотъ собираетъ подать со всѣхъ чиновниковъ. Въ то время, о которомъ мы говоримъ, это мѣсто занималъ старшій изъ служителей, Антонъ, человѣкъ здоровый и жирныя, съ сѣдыми щетинистыми волосами, съ толстою шеей, угрястымъ лицомъ, сѣрыми глазами, и ртомъ, похожимъ на дверцы печи. Товарищами были его племянники, Лаврентій и Гаврило, изъ которыхъ первый служилъ при директорѣ, а второй при начальникахъ отдѣленія.

Въ четвергъ утромъ, послѣ того дня, когда былъ у министра балъ, а у Рабурденовъ вечеръ, Антонъ преспокойно сидѣлъ въ департаментской передней и брился съ помощію обоихъ племянниковъ, которые усердно ему прислуживали. Вдругъ они слышутъ, что идетъ какой-то чиновникъ, чего никогда не случалось такъ рано.

— Это Дютокъ, сказалъ Антонъ, я узнаю его по воровской походкѣ; онъ всегда какъ-будто на конькахъ катится. Вѣчно, какъ съ неба свалится! чортъ его знаетъ откуда вдругъ возмется! Вчера онъ, оставался здѣсь послѣ всѣхъ чиновниковъ; это съ нимъ только всего три раза случалось, съ тѣхъ поръ какъ онъ служить въ нашемъ департаментъ.

Вотъ портретъ Дютока, экзекутора въ отдѣленіи Рабурдена: ему тридцать восемь лѣтъ; лицо у него длинное, желтое, волосы жесткіе льнянаго цвѣту, остриженные почти подъ гребенку, лобъ маленькій, носъ съ горбомъ, брови густыя, губы тонкія, глаза свѣтло-зеленые, которые никогда не выдерживали чужаго взгляда; ростомъ онъ довольно высокъ, сутуловатъ, и ходитъ всегда въ темномъ фракѣ, черномъ жилетѣ, гороховыхъ брюкахъ, черныхъ бумажныхъ чулкахъ, и башмакахъ съ измятыми ленточками. Лѣнтяй, ни къ чему неспособный, онъ ненавидѣлъ своего начальника. И это очень естественно. Рабурденъ былъ слишкомъ благороденъ чтобы стараться вредить кому-нибудь, но и слишкомъ уменъ чтобы даться въ обманъ; онъ очень хорошо понималъ Дютока и держалъ его только изъ милости; но тотъ уже зналъ, что ему нельзя ожидать повышеніи, пока Рабурденъ не выйдетъ изъ начальниковъ отдѣленія. Дютокъ самъ чувствовалъ, что не въ состояніи быть начальникомъ, но звалъ также и то, что неспособность не мѣшаетъ получать жалованье. Живой примѣръ этого былъ Лаболардіеръ. Злость, при личныхъ выгодахъ, стоитъ ума: весьма злой и очень корыстолюбивый, Дютокъ старался упрочить судьбу свою, сдѣлавшись шпіономъ всего департамента. Еще въ 1816 году онъ притворился чрезвычайно набожнымъ, угадывая, что люди, которыхъ глупцы называли іезуитами, пойдутъ вверхъ. Дютокъ переходилъ отъ одного чиновника къ другому, подшучивалъ надъ всѣми и надъ всѣмъ на свѣтѣ чтобы узнать мнѣнія каждаго, и потомъ доносилъ о результатѣ своихъ наблюденій господину Демоно, а тотъ терпѣлъ этого мерзавца, думая что онъ когда-нибудь можетъ пригодиться, хоть-бы только длятого чтобы выдать за него свою или чью-нибудь любовницу. Дютокъ догадывался объ этомъ: онъ зналъ, что въ такомъ случаѣ получитъ хорошее мѣсто, и длятого не женился. Дютокъ съ ужасомъ видѣлъ такъ называемую связь господина Демоно съ госпожею Рабурденъ, и ненависть его къ начальнику еще увеличилась. Онъ былъ мастеръ подсматривать и подслушивать; примѣтилъ, что Рабурденъ занимается какою-то важною работою, не по должности но къ величайшей своей досадѣ не зналъ чѣмъ именно, между-тѣмъ какъ это извѣстно было ничтожному молодому человѣку, Себастіану Деларошу. Дютокъ подружился съ Годаромъ, помощникомъ Бодойе и товарищемъ Дюбрюэля. Уваженіе, съ какимъ онъ всегда отзывался о Бодойе, сблизило его съ Годаромъ впрочемъ онъ не въ-самомъ-дѣлѣ такъ чувствовалъ, а только насыщалъ свою злобу, разхваливая чужаго начальника и не говоря ни слова о своемъ.

Такимъ образомъ въ департаментѣ были два человѣка которые расхваливали Бодойе, — Годаръ и Дютокъ. Сальяръ, который рѣшительно не понималъ, что за человѣкъ этотъ Дютокъ, ходилъ иногда къ нему въ его комнату въ департаментѣ. Молодой Лабилардіеръ, который служилъ сверхштатнымъ чиновникомъ въ отдѣленіи Бодойе, также присоединился къ нимъ. Умные люди между чиновниками подсмѣивались надъ этимъ союзомъ глупцовъ.

— Вы сегодня раненько встали, сказалъ Антонъ Дютоку.

— А я, Антонъ, только теперь вижу, что ты получаешь журналы раненько, хоть приносишь ихъ къ намъ поздненко…

— Да! сегодня принесли рано, отвѣчалъ Антонъ, нисколько не смущаясь: но они никогда въ одно время не выходятъ.

Племянники взглянулись, удивляясь хитрости своего любезнаго дядюшки.

— Хоть мнѣ достается отъ его завтраковъ по десяти копѣекъ, сказалъ Антонъ, когда Дютокъ вышелъ, а я радъ бы отказаться отъ нихъ, лишь бы только онъ вышелъ изъ нашего департамента.

— Вы сегодня, сударь не прежде всѣхъ пришли, сказалъ Антонъ Деларошу, который явился черезъ четверть часа послѣ этого.

— Кто же здѣсь? спросилъ Себастіанъ, блѣднѣя.

— Господинъ Дютокъ, отвѣчалъ Лаврентій.

— Я такъ и думалъ! вскричалъ Себастіанъ и побѣжалъ бъ канцелярію.

Онъ по какому-то инстинкту угадывалъ ненависть Дютока къ своему начальнику, котораго Деларошъ уважалъ всей душею.

Дютокъ не безъ причины такъ рано пришелъ въ канцелярію. Наканунѣ онъ замѣтилъ что Себастіанъ переписываетъ что-то для Рабурдена; видѣлъ, что Деларошъ, уходя домой, не взялъ съ собою ни какихъ бумагъ, и, когда они разошлися, Дютокъ началъ рыться во всѣхъ картонахъ и наконецъ нашелъ знаменитый списокъ. Онъ тотчасъ побѣжалъ къ содержателю «Заведенія для собственноручныхъ рукописей», велѣлъ сдѣлать два оттиска этой бумаги, и такимъ образомъ у него былъ этотъ документъ руки самаго Рабурдена. Чтобы не возбудить подозрѣній, онъ рано утромъ пошелъ въ канцелярію и положилъ рукопись на прежнее мѣсто. Этотъ случай имѣлъ сильное вліяніе на всю жизнь Рабурдена. Себастіанъ, войдя въ свою комнату, тотчасъ бросился къ картону, нашелъ тамъ и отпускъ и копію въ порядкѣ, и спряталъ все это въ бюро начальника отдѣленія. Въ концѣ декабря свѣтаетъ не рано; въ канцеляріи было еще довольно темно, и потому Себастіанъ не могъ замѣтить, что рукопись была подъ прессомъ. Но когда, часу въ девятомъ, въ исходѣ, Рабурденъ пришелъ къ должности и началъ разсматривать свою бумагу, онъ тотчасъ замѣтилъ это, потому что долгое время занимался самъ искусствомъ снимать собственноручное письмо, думая не могутъ ли литографическіе камни служить вмѣсто писцовъ. Это дотого поразило Рабурдена, что онъ, задумавшись, усѣлся въ свои кресла, придвинулся къ камину, и началъ переворачивать въ немъ уголья чтобы узнать въ чьи руки попала его тайна. Онъ позвалъ Себастіана.

— Приходилъ сегодня кто-нибудь прежде васъ въ канцелярію?

— Да, отвѣчалъ Себастіанъ, Г. Дютокъ былъ уже здѣсь когда я пришелъ.

— Онъ человѣкъ акуратный! Пошлите ко мнѣ Антона.

Рабурденъ былъ такъ благороденъ, что не захотѣлъ безъ пользы огорчать Делароша, упрекая его въ несчастіи, уже неисправляемомъ; онъ не сказалъ ему ни слова. Антонъ пришелъ. Рабурденъ спросилъ его. не оставался ли вчера кто изъ чиновниковъ позже четырехъ часовъ въ канцеляріи. Антонъ сказалъ, что Дютокъ просидѣлъ еще позже Делароша. Рабурденъ кивнулъ ему головою, Антонъ вышелъ, и тотъ опять предался своимъ размышленіямъ.

— Два раза его хотѣли выгнать изъ службы, сказалъ онъ самъ себѣ, я защитилъ его, и вотъ награда!

Хорошо знакомый съ духомъ, который царствуетъ между канцелярскими чиновниками, Рабурденъ очень зналъ, что они, точно такъ же какъ дѣти въ школъ, ненавидятъ все похожее на шпіонство, на доносы; что тотъ изъ нихъ, который доставилъ бы начальству тайныя свѣдѣнія о своихъ товарищахъ, подвергся бы всеобщему гоненію и величайшимъ непріятностямъ, и что въ такомъ случаѣ даже начальство тотчасъ бы отрѣклось отъ доносчика, хоть бы даже онъ дѣйствовалъ по приказанію. Этотъ человѣкъ принужденъ бы былъ выйти въ отставку; честь его была бы на всегда запятнана, и тутъ уже не помогли бы ни какія объясненія; да никто бы не сталъ ихъ и слушать.

Между-тѣмъ, какъ Рабурденъ размышлялъ о томъ, что ему дѣлать въ такихъ обстоятельствахъ, весь департаментъ былъ въ движеніи, потому что разнесся слухъ о смерти директора Лабилардіера. Чиновники сходились группами, разговаривали въ полголоса и даже бились объ закладъ — кто будетъ директоромъ. Вскорѣ узнали, что самъ Виллель былъ при кончинѣ Лабилардіера, который передъ смертью просилъ министра сдѣлать директоромъ Рабурдена и признался, что этотъ отличный человѣкъ всегда исполнялъ его должность, а онъ только подписывалъ бумаги и бралъ жалованье. Всѣ канцелярскіе чиновники почтительно посматривали на Рабурдена, но онъ думалъ только о своей рукописи. Онъ не принималъ ни какого участія въ толкахъ, которые происходили въ департаментѣ и узналъ о смерти директора тогда уже, когда сказалъ ему объ этомъ секретарь министра.

Въ это самое время Демоно призвалъ къ себѣ Дюбрюэля, а съ нимъ пришелъ и Дютокъ. Демоно узналъ отъ своего каммердинера о смерти Лабилардіера и, чтобы угодить начальнику, ему хотѣлось въ тотъ же вечеръ напечатать некрологическую статью о покойникѣ.

— Здраствуйте, любезный Дюбрюэль, сказалъ Демоно, ласково ему. кланяясь, но не сажая его. Вы слышали, Лабилардіеръ умеръ? Оба министра были при его кончинѣ, нонъ усердно просилъ ихъ о Рабурденѣ; говорилъ, что не упретъ спокойно, если они не дадутъ ему слова, назначить на его мѣсто этого начальника отдѣленія, потому что настоящимъ директоромъ всегда былъ онъ. Храбриться нечего, смерть заставитъ во всемъ признаться!… Министръ обѣщалъ тѣмъ охотнѣе, что и онъ, и весь совѣтъ, давно уже искали случая наградить Рабурдена за его полезную службу. Ему давно пора въ государственные совѣтники. Надо бы любезный Дюбрюэль, написать строкъ десятокъ, во внутреннія извѣстія, о смерти Лабилардіера. Его сіятельство просмотритъ вашу статью. (Развертываетъ журналъ.) Знаете вы что-нибудь о жизни старика Лабилардіера? Нѣтъ?….такъ я вамъ скажу кое-что. Онъ былъ замѣшанъ въ Вандейскихъ дѣлахъ и никакъ не хотѣлъ помириться съ первымъ консуломъ. Говорятъ даже, что онъ былъ и шуаномъ. Родился онъ въ Бретаньи; предки его всегда служили по судебной части. Сколько, бишь, ему было лѣтъ? Ну, да это все равно. Распишите хорошенько….. Неизмѣнная честность…. испытанное благородство…. искреннее благочестіе… Онъ, кажется, немножко былъ волтеріянецъ. Приклейте какъ-нибудь, что онъ написалъ однажды оду, правда очень плохую, къ Карлу X. Кажется, онъ участвовалъ въ Киберонскомъ дѣлѣ и издалъ объ этомъ брошюрку….. такъ бы можете смѣло говорить объ его неизмѣнной вѣррости Бурбонамъ. Напишите хорошенько, и обдумайте каждое выраженіе, чтобы потомъ другіе, журналы не стали обнаруживать ошибокъ; покажите мнѣ вашу статью. Былилы вы вчера у Рабурдена?

— Былъ, ваше высокопревосходительство….. Ахъ, извините! сказалъ Дюбрюэль.

— Ничего, отвѣчалъ улыбаясь Демоно.

— Жена его была удивительно мила: право, другой, подобной женщины не найти во всемъ Парижѣ! Есть женщины умныя, но у этой какой-то любезный, привлекательный умъ; есть красавицы, но я не знаю ни одной такой миловидной. Притомъ эта женщина все знаетъ; при ней нельзя говорить по секрету даже полатыни. Если бъ у меня была такая жена, я бы уже вышелъ въ люди.

— Это слишкомъ расчетливо для писателя, отвѣчалъ шутя Демоно.

Потомъ онъ обернулся, такъ, чтобы увидѣть Дютока, и сказалъ: — А, здраствуйте, Дютокъ! Извините, что я васъ обезпокоилъ. Я хотѣлъ попросить васъ одолжить мнѣ ваше собраніе гравюръ съ картинъ Шарлета; графиня его совсѣмъ не знаетъ.

Дюбрюэль вышелъ.

— Кчему вы приходите, когда васъ не звали? сказалъ онъ грубо Дютоку, когда они остались одни. Развѣ государство въ опасности, что вы изволили пожаловать въ десять часовъ, когда я иду пить кофе къ его сіятельству.

— Почему знать, ваше превосходительство! сказалъ Дютокъ. Я думаю, что еслибъ я могъ повидаться прежде, то вы не стали бы разхваливать Рабурдена, прочитавъ, какъ онъ описываетъ васъ.

Дютокъ разстегнулъ сюртукъ, досталъ бумагу, спрятанную подъ жилетомъ, и положилъ ее на конторку директора, указавъ ему на то мѣсто, которое касалось до него. Демоно началъ читать, а Дютокъ, боясь взрыва, пошелъ запереть дверь.

«Г. Демоно. Начальство навлекаетъ на себя нарекшіе, терпя въ службѣ явнымъ образомъ человѣка, который годился бы развѣ только въ заграничную позицію. Его бы съ выгодою можно было употребить противъ лазутчиковъ нѣкоторыхъ посланниковъ; онъ выше обыкновенныхъ шпіоновъ, очень въ состояніи постичь и даже составить планъ, смастерить всякую плутню и спрятать концы въ воду.»

Демоно былъ какъ живой въ этихъ немногихъ фразахъ, которыя составляютъ сокращеніе того, что мы объ немъ говорили. Съ самыхъ первыхъ словъ, Демоно почувствовалъ, что этотъ человѣкъ видитъ его насквозь; но онъ хотѣлъ разсмотрѣть этотъ важный списокъ на досугѣ, не ввѣряясь такому человѣку какъ Дютокъ. Демоно показалъ шпіону, что это ни сколько его не сердить. Онъ, какъ судьи, дипломаты и вообще тѣ, кто принужденъ угадывать человѣческую совѣсть, привыкъ все видѣть, обманы, предательства; ничему не удивлялся, ничѣмъ не огорчался, и пріучилъ свою физіономію не обличать внутреннихъ движеній: ударьте его въ спину, никто не замѣтить этого на лицѣ его.

— Какъ вы достали эту бумагу?

Дютокъ разсказалъ, какъ это случилось. Между-тѣмъ какъ онъ говорилъ, Демоно не показывалъ ни малѣйшаго одобренія, и шпіонъ со страхомъ окончилъ разсказъ, который началъ было съ торжествующихъ видомъ.

— Вы сами залѣзли въ тиски, Діотокъ, сухо сказалъ Демоно. Не говорите объ этомъ ни слова, если не хотите нажить себѣ сильныхъ враговъ; списокъ, который вы мнѣ принесли, документъ чрезвычайно важный и составленный по моему приказанію.

Демоно проводилъ Дютока однимъ изъ тихъ взглядовъ, которые выразительнѣе всякихъ словъ.

— Ахъ, онъ мерзавецъ! такъ и онъ въ наше дѣло мѣшается! сказалъ самъ себѣ Дютокъ, воображая что Рабурденъ его соперникъ по шпіонскому ремеслу. Кто бы это подумалъ!

Къ прежнимъ причинамъ, но которымъ онъ ненавидѣлъ своего начальника, присоединилась теперь еще и зависть къ сотоварищу, одна изъ сильнѣйшихъ побужденіи къ ненависти.

Оставшись одинъ, Демоно погрузился въ размышленія. Что значитъ этотъ списокъ? По чьему распоряженію онъ составленъ. Что ему съ нимъ дѣлать? воспользоваться ли, чтобы погубить Рабурдена, или употребить какъ орудіе длятого чтобы пріобрѣсти вліяніе на жену его? Демоно былъ въ совершенномъ недоумѣніи, и только удивлялся, читая далѣе списокъ, въ которомъ знакомые ему люди были оцѣнены съ чрезвычайнымъ глубокомысліемъ и проницательностію. Онъ невольно уважалъ Рабурдена, несмотря на оскорбленіе, которое тотъ ему сдѣлалъ. Между-тѣмъ наступило время завтрака.

— Графъ изволитъ ждать, ваше превосходительство, сказалъ каммердинеръ министра, входя въ комнату директора.

Министръ завтракалъ съ женою, дѣтьми и Дсмоио: людей при атомъ высылали; это вообще единственное время когда государственный человѣкъ можетъ урваться отъ дѣлъ, которыя поглощаютъ весь бытъ его. Но, не смотря на всѣ предосторожности, которыя они принимаютъ чтобы посвятить это время семейнымъ наслажденіямъ, есть люди, умѣющіе проникнуть даже въ комнату, гдѣ министръ сидитъ съ женою и нерѣдко дѣла нарушаютъ даже это кратковременное спокойствіе. Такъ случилось и теперь.

— Я думалъ, что Рабурденъ, по своему характеру, выше обыкновенныхъ искателей, а между-тѣмъ посмотрите: не прошло и четверти часа со смерти Лабилардіера, какъ онъ ужъ прислалъ мнѣ настоящую театральную записочку.

Онъ подалъ Демоно бумажку, которую мялъ въ рукахъ.

Рабурденъ былъ такъ благороденъ въ душѣ, что и въ другихъ не подозрѣвалъ низкихъ мыслей; ему и въ голову не приходило, чтобы его запискѣ могли придать постыдный смыслъ, потому только что она написана тотчасъ послѣ смерти Лабилардіера. Онъ прочелъ слѣдующее:

"Ваше сіятельство,

"Если двадцати-лѣтняя служба моя стоитъ вниманія, то я прошу покорнѣйше ваше сіятельство позволять мнѣ сегодня же поговорить съ вами наединѣ; дѣло идетъ о моей чести. Имѣю честь быть, и прочая.

— Чудакъ ! сказалъ Демоно съ видомъ сожалѣнія, которое еще утвердило министра въ его мнѣніи. Мы теперь одни, прикажите его позвать. Иначе вамъ некогда будетъ. Сегодня у васъ совѣтъ, а потомъ надобно ѣхать въ палату.

Демоно всталъ и сказалъ нѣсколько словъ курьеру.

— Рабурденъ явится подъ конецъ завтрака, сказалъ онъ, садясь снова на свое мѣсто.

Не проходило почти дня, чтобы какой-нибудь великій человѣкъ не сообщилъ Виллелю новаго плана управленія государствомъ, возможнаго или невозможнаго въ исполненіи, какъ случится: прожектеры вообще не слишкомъ заботятся о возможности. Эти люди, не имѣя понятія о затрудненіяхъ и препятствіяхъ въ политикѣ, нападали иногда на него тотчасъ послѣ борьбы въ палатѣ съ законодательною глупостью господъ депутатовъ, или наканунѣ борьбы съ общественнымъ мнѣніемъ, или вскорѣ послѣ толковъ о какомъ-нибудь вопросѣ внѣшней политики, который разорвалъ совѣтъ на-трое. Не нужно и говорить, что, въ подобныхъ обстоятельствахъ, министръ всегда былъ готовъ зѣвать, какъ-скоро ему начнутъ толковать о новомъ управленіи государства. Въ то время не проходило ни одного обѣда, за которымъ бы какой-нибудь великій мужъ финансовой или правительственной части не вздумалъ, послѣ первыхъ шести бокаловъ шампанскаго, объяснить въ двухъ словахъ состоянія торговли, положенія Европы и потребностей Франціи. Само собою разумѣется, что министру некогда было и слушать; на это у него былъ Демоно, который все выслушивалъ, соображалъ, откидывалъ вздоръ и доносилъ объ истинно дѣльномъ. Министръ совершенно полагался въ этомъ на своего директора канцеляріи. Демоно былъ очень разборчивъ въ такихъ дѣлахъ, потому что не всѣ совѣты нравились Виллелю. Виллель былъ человѣкъ нерѣшительный и всегда прибѣгалъ къ-полу-мѣрамъ; вмѣсто того чтобы однимъ ударомъ уничтожить нечистую силу газетную, онъ потихоньку подрывалъ ее; дѣйствовалъ робко въ отношеніи и къ финансамъ и къ промышлености; оставлялъ въ сомнительномъ положеніи владѣльцевъ государственныхъ имуществъ; умасливалъ аббатовъ, не покоряясь имъ совершенно; хотѣлъ ужиться и съ либералами и съ роялистскимъ большинствомъ палаты депутатовъ. И никто не думалъ осуждать системы, которую нерѣшимость изобрѣла длятого чтобы угождать посредственностямъ.

Рабурденъ зналъ все это очень хорошо. Но онъ рѣшился ужъ покончить однимъ разомъ, какъ игрокъ, который ставитъ послѣднюю карту; кнесчастію противникомъ его въ игрѣ былъ шулеръ, Демоно. Рабурденъ былъ безспорно умный человѣкъ, но болѣе знающъ въ дѣлахъ чѣмъ въ политической оптикѣ. Онъ не могъ представить себѣ всей истины, ему и въ голову не приходило, что планъ, надъ которымъ онъ столько времени трудился, покажется министру пустою теоріей, и что государственный человѣкъ не можетъ не поставить его на одну доску съ великими преобразователями, которые за столомъ рѣшаютъ судьбу міра.

Въ ту минуту какъ курьеръ доложилъ о Рабурденѣ, министръ стоялъ посерединѣ комнаты и думалъ совсѣмъ не объ немъ, а о Казимирѣ Перріе; между-тѣмъ жена подавала Виллелю чашку шоколаду. Демоно очень зналъ, что министръ занятъ рѣчью, которую долженъ ипровизировать въ палатѣ, и что забылъ про того, за кѣмъ посылалъ. Какъ-скоро Рабурденъ появился въ дверяхъ, Демоно пошелъ къ нему на встрѣчу и, какъ громомъ, поразилъ его слѣдующими словами:

— Мы съ графомъ знаемъ о чемъ вы хотите говорить, и вамъ нечего бояться (понизивъ голосъ) ни Дютока (обыкновеннымъ голосомъ) и никого на свѣтѣ.

— Будьте покойны, Г. Рабурденъ, сказалъ министръ ласково, но стараясь ускользнуть отъ него.

Рабурденъ почтительно подошелъ къ нему, и министръ принужденъ былъ остановиться.

— Позвольте мнѣ, ваше сіятельство, сказать вамъ нѣсколько словъ по секрету.

Министръ взглянулъ на часы и пошелъ къ окну; бѣднякъ начальникъ отдѣленія поплелся за нимъ.

— Когда я могу имѣть честь объяснить вашему сіятельству планъ новаго устройства дѣловой части, къ которому принадлежитъ списокъ, попавшійся….?

— Новый планъ устройства! сказалъ министръ, прерывая его и нахмуривъ брови. Если вы объ этомъ хотите поговорить со мной, то дождитесь доклада; сегодня я долженъ быть въ совѣтѣ и еще приготовиться отвѣчать Казиміру Періе на вчерашній его вопросъ. Вашъ день въ будущую среду; вчера мнѣ нельзя было съ вами заняться, потому что политическія дѣла совершенно отнимаютъ у меня все время.

— Честь моя теперь въ рукахъ вашего сіятельства, сказалъ съ важностью Рабурденъ, и, смѣю надѣяться, вы изволите вспомнить при случаѣ, что сами нс позволили мнѣ объяснить дѣла теперь же.

— Да не бойтесь ничего, сказалъ Демоно, становясь между министромъ и Рабурденомъ: черезъ недѣлю вы получите свое мѣсто…..

Министръ засмѣялся, вспомнивъ съ какимъ энтузіазмомъ Демоно говорилъ о женѣ этого чиновника; графъ взглянулъ на свою жену, которая тоже улыбнулась. Рабурденъ замѣтилъ это и, стараясь объяснить себѣ ихъ улыбки, пересталъ глядѣть на Виллеля, а тотъ воспользовался этимъ и ушелъ.

Потомъ, когда Рабурденъ опять взглянулъ, передъ нимъ, къ удивленію его, стоялъ уже одинъ директоръ.

— Мы съ вами обо всемъ этомъ потолкуемъ, сказалъ Демоно. Не сердитесь на Дютока; я вамъ за него отвѣчаю.

— Я очень много наслышалась о нашей супругѣ, сказала министерша, чтобы сказать что-нибудь.

Дѣти съ любопытствомъ взглянули на незнакомую физіономію Рабурдена. А тотъ бѣднякъ былъ въ совершенномъ недоумѣніи: онъ готовился къ чему-нибудь торжественному, и теперь нашелся въ положеніи осетра, который попался въ сѣть, приготовленную для плотвы.

— Ваше сіятельство очень милостивы, сказалъ онъ кланяясь министершѣ.

— Познакомьте меня съ нею. Привезите ее къ намъ когда-нибудь въ среду.

— Среда тоже ихъ день, сказалъ Демоно, который зналъ всю тщету офиціальной среды: но, если не ошибаюсь, у вашего сіятельства скоро будетъ семейный вечеръ.

Министерша съ досадою встала.

— Дѣлайте какъ хотите, сказала она, вы мой церемоній-мейстеръ.

Изъявивъ этими двусмысленными словами неудовольствіе свое на то, что Демонб хочетъ ввести незнакомую женщину въ семейный кругъ ея, министерша учтиво поклонилась Рабурдену и ушла. Директоръ и начальпикъ отдѣленія остались одни въ чайной, въ которой министръ обыкновенно завтракалъ со своими домашними.

— Вы меня еще не знаете, сказалъ Демоно Рабурдену, улыбаясь. Въ пятницу послѣ обѣда мы съ вами обо всемъ этомъ потолкуемъ. А теперь извините, мнѣ надобно принимать просителей, потому что министръ приготовляется къ палатѣ. Но, повторяю вамъ, любезный monsieur Рабурденъ, не бойтесь ничего!… будьте совершенно спокойны!

Рабурденъ медленно спускался съ, лѣстницы и не могъ постичь, что за странный оборотъ приняло его дѣло. Онъ догадывался, что Дютокъ донесъ на него; теперь это ясно: списокъ, въ которомъ онъ такъ невыгодно отзывается о Демоно, въ рукахъ этого человѣка, и между тѣмъ тотъ его ласкаетъ! Люди прямодушные не умѣютъ разбирать запутанныхъ интригъ: Рабурденъ терялся въ этомъ лабиринтѣ, и никакъ не могъ понять игры хитраго Демоно.

Онъ шелъ по двору; вдругъ взгляды Демоно и Целестины, которые онъ подмѣтилъ наканунѣ, блеснули въ умѣ его, и онъ рѣшилъ дѣло слѣдующимъ образомъ:

— Или онъ не читалъ моего списка, или влюбленъ въ жену мою!

Въ половинѣ четвертаго канцелярскія комнаты стали пустѣть. Всякой сбирался въ путь, передѣвался, чистилъ шляпу; во всемъ министерствѣ это дѣлалось въ одно время, и въ четыре часа въ департаментахъ оставались только одни дѣльцы, которые добросовѣстно занимаются своею должностью. Чиновники, встрѣчаясь на дворѣ, останавливались чтобы потолковать о происшествіяхъ этого дня; потомъ уходили по-двое и по-трое. Большинство голосовъ было въ пользу Рабурдена. Съ Сальяромъ и Бодойе только раскланивались, не останавливаясь: всякой понималъ, что Бодойе, такой же начальникъ отдѣленія какъ Рабурденъ, и могъ желать мѣста покойника Лабилардіера, хотя оно ему и не слѣдовало.

Отойдя немножко отъ департаментскаго дома, тесть и зять, которые до тѣхъ поръ молчали, завели разговоръ между собою.

— Плохо, любезный зятекъ! сказалъ Сальяръ.

— Плохо, почтеннѣйшій! отвѣчалъ Бодойе. Я рѣшительно не понимаю, за чтё вздумалось Лизаветѣ прислать ко мнѣ Годара, чтобъ я какъ-можно скорѣе выхлопоталъ подорожную для Фаллеза! Годаръ сказывалъ мнѣ, что она, по совѣту дяди Митраля, посылала взять мѣсто въ дилижансѣ, и теперь Фаллезъ долженъ быть уже на пути въ нашу сторону.

— Я чаю, по нашимъ торговымъ дѣламъ, мудро замѣтилъ Сальяръ.

— Самое важное дѣло для насъ теперь въ томъ, чтобы подумать о перемѣнахъ, которыя произведетъ смерть нашего директора.

Между-тѣмъ они подошли къ Пале-Роаялю. Вдругъ явился передъ ними Дютокъ.

— Monsieur Бодойе! сказалъ онъ, если я въ теперешнихъ вашихъ обстоятельствахъ могу чѣмъ-нибудь служить вамъ, прошу покорнѣйше располагать мною; повѣрьте, что я преданъ вамъ не меньше Годара.

— Вы не можете вообразить, какъ вы меня радуете! отвѣчалъ Бодойе: по-крайней-мѣрѣ я вижу, что имѣю счастіе пользоваться уваженіемъ честныхъ людей.

— Если бы вамъ угодно было назначить меня помощникомъ начальника отдѣленія, вы бы составили счастіе человѣка, который готовъ сдѣлать все на свѣтѣ чтобы только угодить вамъ.

— Шутите что-ли вы надъ нами, monsieur Дютокъ? сказалъ Сальяръ, выпучивъ на него глаза.

— Избави Богъ! сказалъ Дютокъ, я сейчасъ былъ въ типографіи, снесъ статью о покойномъ нашемъ директорѣ, дай Богъ ему вѣчную память, и видѣлъ у наборщиковъ прекраснѣйшую статью объ васъ, monsieur Бодойе. Если нужно будетъ доконать Рабурдена, прошу покорнѣйше не забывать обо мнѣ: я могу его порядкомъ пристукнуть!

Дютокъ ушелъ.

— Чортъ меня возьми, если я тутъ что-нибудь понимаю! сказалъ казначей, выпяливъ глаза на зятя, который тоже смотрѣлъ на него, разинувъ ротъ. О какой это статьѣ о тебѣ говоритъ онъ? Надобно будетъ взять сегодняшнюю «L’Etoile».

— Когда Сальяръ и Бодойе пришли домой, Елизаветы не было дома. Что жъ это за статья, о которой говорилъ Дютокъ? Бездѣлка. Пышная похвала благочестію семейства Бодойе, по случаю простаго кадила, которое Елизавета въ это самое утро пожертвовала отъ имени мужа въ пользу приходской церкви. Съ помощію дяди своего Митраля и одного молода то семинариста, она написала эту статью, и семинаристъ снесъ ее въ редакцію министерскаго журнала, сказавъ, что она прислана отъ королевскаго духовника. Митраль сходилъ въ типографію и далъ на водку фактору чтобы статья поставлена была вслѣдъ за извѣстіемъ о смерти Лабилардіера. Вы видите, что муравьи дѣятельно принялись за работу! Но Бодойе и Сальлръ тутъ ровно ничего нс понимали. Имъ хотѣлось разспросить Елизавету; ея не было дома. Они пообѣдали безъ нея; послѣ обѣда пришли два старика, съ которыми они и усѣлись за бостонъ, любимую игру всѣхъ чиновниковъ въ мірѣ.

Между-тѣмъ какъ они занимались этими важными дѣлами, Елизавета съ Митралемъ пріѣхали въ дрянную кофейную, которая называлась «Café de Thémis». Все это время они прохлопотали, приготовляя низкими и мрачными путями возвышеніе Бодойе, которому жена, зная его глупость, не говорила ни слова о своихъ проектахъ. Дорогою они толковали о главномъ средствѣ, которое Елизавета тонко придумала, чтобы подѣйствовать на Демоно. Дядя Митраль, похоронный подрядчикъ, бывшій подъячій, крючокъ отличный, принялся за это дѣло ото всей души, потому что назначеніе Бодойе директоромъ доставило бы уваженіе всему семейству. Притомъ же онъ зналъ, что сундукъ ростовщика Жигонне, близкаго ихъ родственника, былъ глубокъ и широкъ, а наслѣдство Жигонне, да и его, Митралево, должны были достаться дочери Елизаветы Бодойе. Поэтому дядѣ хотѣлось, чтобы племянница его занимала по мужѣ мѣсто, соотвѣтственное своему будущему богатству: внучка его, невѣста со ста тысячами дохода, была бы притомъ директорскою дочкою! Елизавета умѣла внушить ему всѣ эти идеи, и онъ крѣпко за нихъ ухватился. Онъ размышлялъ о томъ, какъ-бы получше обработать это дѣльцо. Подъѣзжая къ кофейнѣ, онъ сказалъ племянницѣ , что одинъ скорѣе сладитъ съ Жигоние и просилъ, чтобы она осталась покуда въ фіакрѣ у дверей кандитерской. Сквозь окна Елизавета увидѣла головы Гобсека и Жигонне, которыя рисовались на свѣтло-желтой стѣнѣ, неподвижныя какъ дна камня. Онѣ были окружены старыми лицами, на которыхъ акціи и покупка векселей за безцѣнокъ были разписаны широкими морщинами. Всѣ эти физіономіи оживились при видѣ Митраля, и глаза ихъ заблистали жаднымъ любопытствомъ.

— Ба! да это нашъ Митраль, старый воронъ, охотникъ до труповъ! вскричалъ одинъ ростовщикъ, который скупалъ векселя книгопродавцевъ.

— Остро! замѣтилъ угрюмый Гобсекъ. Зачѣмъ это ты сюда, Митраль? — Или пришелъ стащить на кладбище нашего Пальму? прибавилъ онъ, указывая на другаго ростовщика.

— Ваша внучка Лизанька здѣсь у дверей въ каретѣ, сказалъ Митраль на ухо Жигонне.

— Что жъ ото значитъ? ужъ не разорились ли они?…. сказалъ Жигонне, нахмуривъ брови и стараясь по возможности принять нѣжный видъ.

Красный носъ его поблѣднѣлъ со страху.

— А если бъ и такъ, неужели же вы не согласились бы помочь вашей внучкѣ, которая уже тридцать лѣтъ вяжетъ вамъ чулки?

— Почему жъ и нѣтъ, если только есть обезпеченіе! отвѣчалъ Жигонне. Ужъ я бьюсь объ закладъ, что это съумасбродъ Фаллезъ втянулъ ихъ въ бѣду своими чугунными горшками! А впрочемъ у Бодойе вѣдь должны же быть деньги: да притомъ Сальярь-то что? Ну да, однимъ словомъ, все это до меня не касается; я не намѣренъ разоряться для любезной роденьки. Я поставило себѣ за правило не помогать ни другу не недругу безъ обезпеченія. Поговори съ Гобсекомъ; онъ человѣкъ жалостливой.

Всѣ ростовщики кивнули, въ знакъ одобренія, своими металлическими головами.

— Ну, полно, Жигонне, сказалъ Гобсекъ, насмѣшливо на него поглядывая: смилуйся; вѣдь тебѣ тридцать лѣтъ чулки вязали; это чего-нибудь да стоить.

— Ну, да это все вздоръ, сказалъ Митралъ. Мы вѣдь всё здѣсь люди свои, можно говорить откровенно. Я пришелъ вамъ предложить хорошую спекуляцію…

— Если она хороша, такъ отчего же ты не оставилъ ее себѣ? замѣтилъ Жигонне.

— Одинъ старикъ, который былъ директоромъ… какъ бишь его? да! Лабилардіеръ умеръ.

— Ну, знаемъ, сказалъ Гобсекъ. А вашъ племянникъ раздаетъ кадила по церквамъ. Объ этомъ напечатано въ газетѣ.

— Да вѣдь онъ это не безъ умысла сдѣлалъ, отвѣчалъ Митраль: ему надобно задобрить іезуитовъ, которые, какъ вы знаете, нынче въ большомъ ходу. Дѣло идетъ о мѣстѣ Лабилардіера, а для этого надобно поймать…

— Кого поймать?…. вскричалъ Жигонне: пожалуй, у меня есть пріятель приставъ, разомъ захватитъ…

— Поймать въ когти Демоно, директора министерской канцеляріи. Племянница Лизанька придумала на это прекрасное средство; онъ…

— Лизанька! Душенька, она вся въ дѣда, покойника брата! Она, вѣрно, скупила за бѣздѣлку вексель этого господчика и теперь хочетъ продать съ молотка его мебели? Этакая умница!

— Совсѣмъ не то! Послушайте меня, Жигонне; теперь холодно, а внучка ваша сидитъ въ каретѣ. Я разскажу вамъ все дѣло въ трехъ словахъ. Вы и Гобсекъ должны дать Фаллезу сто пятьдесятъ тысячъ франковъ безъ процентовъ; онъ теперь скачетъ въ помѣстье Демоно. Это помѣстье, просто, клочокъ земли съ лачужкой. Но Фаллезъ на ваши сто пятьдесятъ тысячъ купитъ подлѣ этой лачужки прекрасную землю, которая всегда будетъ стоить этихъ денегъ. Тогда Демоно будетъ платить тысячу франковъ податей. Слѣдственно онъ будетъ избирателемъ и можетъ сдѣлаться депутатомъ, а потомъ графомъ и чѣмъ хочешь! Вы знаете, какой-то депутатъ подалъ въ отставку. (киваютъ головами). Демоно готовъ Богъ знаетъ что дать, чтобъ, только быть депутатомъ. Само собою разумѣется, что мы обезпечинъ свои деньги на той же землѣ, которую купимъ, и наложимъ на него порядочные проценты…. Ага, теперь вы начинаете понимать?….. Лишь бы онъ только доставилъ Бодойе мѣсто директора, а тамъ Демоно вашъ; кушайте его на здоровье. Фаллезъ останется тамъ и подготовитъ избирателей; они большею частію зависятъ отъ него. Ну, что Жигонне, вѣдь не дурно?

— Не дурно, неправда-ли, Гобсекъ? Фаллезъ дастъ намъ вексель и наложитъ запрещеніе отъ своего имени; а я въ свое время повидаюсь съ Демоно.

— А мы всё таки въ дуракахъ! сказалъ Гобсекъ. По-дѣломъ намъ! Впередъ не суйся!

— Какъ такъ? спросилъ Митралъ.

— Да мы сдуру накупала векселей Демоно, по тридцати пяти за сто.

— Такъ что жъ? вы и ихъ обезпечите на его помѣстьѣ, да станете драть съ него проценты.

— Дѣло!

Взглянувшись съ Гобсекомъ и Пальмою, Жигонне вышелъ на улицу и отворилъ карету, въ которой сидѣла Елизавета.

— Дѣло слажено, моя милая, сказалъ онъ. Твой Демоно у насъ въ рукахъ. Очень хорошо, плутовочка! Ты мастерски начала, продолжай только хорошенько. Видно, что въ тебѣ моя кровь! —

И онъ потрепалъ его по щекѣ.

— Ступай одна домой, Лизанька, сказалъ Митраль, который тоже подошелъ къ каретѣ; мнѣ надобно еще въ кантору Journal des Débats, чтобы тамъ разсхвалить еще Рабурдена.

На другой день многочисленные читатели Journal des Débats нашли, во внутреннихъ извѣстіяхъ, странную статью въ похвалу бѣдняку Рабурдену. Въ ней, послѣ извѣстія о смерти Лабилардіера, сказано было, что мѣсто его, конечно, будетъ отдано одному изъ его начальниковъ отдѣленій, Бoдoйе или Рабурдену; что первый изъ нихъ ханжа, приверженецъ іезуитовъ, а второй Отличный либералъ, человѣкъ достойный полнаго уваженія всѣхъ противниковъ Виллеля. За этимъ слѣдовало множество похвалъ въ томъ же смыслѣ, похвалъ коварныхъ, потому что въ то время Journal des Débats, при помощи Шатобріана, велъ не примиримую войну съ Виллелевымъ министерствомъ.

Надругой день, въ пятницу, день обѣда у госпожи Рабурденъ, которую Демоно видѣлъ на канунѣ во всемъ блескѣ красоты въ театрѣ, старый волокита, проснувшись, лежалъ въ постели и мечталъ о послѣднемъ взглядѣ, который Целестина на него уронила.

«Рабурденъ жестоко оскорбилъ меня, говорилъ онъ самъ себѣ, но нужды нѣтъ; теперь я ему помогу, а послѣ отмщу другимъ манеромъ. Не доставить ему директорскаго мѣста значить навсегда отказаться отъ женщины, которая можетъ-бытъ мнѣ чрезвычайно полезна. Она все понимаетъ и на все готова! Нечего дѣлать, надобно похлопотать для нея. Ея сіятельство изволила вчера поморщиться; но нужды нѣтъ. Целестина всё-таки будетъ у нея на семейномъ вечерѣ.»

Демоно былъ изъ тѣхъ людей, которые умѣютъ запрятать ненависть свою въ уголокъ сердца, когда надобно удовлетворить какой-нибудь другой страсти. И онъ рѣшился доставить Рабурдену директорское мѣсто.

«Я докажу вамъ, любезный господинъ начальникъ отдѣленія, что стою лучшаго мѣста въ вашемъ спискѣ!» говорилъ онъ про себя, вставъ съ постели и развертывая газеты.

Онъ всегда наканунѣ зналъ, что будетъ въ министерскомъ журналѣ и потому не читалъ его; но ему хотѣлось взглянуть на статью о смерти Лабилардіера, какъ вдругъ бросалось ему въ глаза имя Бодойе. Онъ съ величайшею досадою прочелъ эту статью, которую могли почесть за намѣкъ министровъ, потому что она напечатана въ ихъ газетѣ. Потомъ онъ сталъ просматривать Journal des Débats и, просто, испугался, найди въ немъ громкія похвалы Рабурдену. Онъ схватилъ колокольчикъ, позвонилъ во всю мочь, и велѣлъ какъ-можно скорѣе позвать Дютока. Дѣло было важное. Онъ ясно видѣлъ, что тутъ тасовалъ карты человѣкъ смышленый; онъ не постигалъ, кто бы это могъ располагать въ одинъ вечеръ двумя совершенно противоположными газетами и такъ искусно разставятъ свои батареи! Дютокъ явился.

— Прочтите, сказалъ Демоно, подавая ему оба журнала, и продолжая просматривать остальные, чтобы увидѣть, нѣтъ ли и тамъ чего подобнаго. — Сходите въ контору нашей газеты и спросите, кто осмѣлился написать, безъ позволенія, статью о Бодойе.

— Могу васъ увѣрить, что не онъ самъ, сказалъ Дютокъ: онъ вчера цѣлое утро просидѣлъ въ департаментѣ. Но я знаю откуда она: вчера, какъ я ходилъ отъ васъ въ контору газеты, эту статью принесъ семинаристъ отъ духовника его величества. Издатели не могли ея не напечатать.

— Дютокъ, вы ненавидите Рабурдена! Это не хорошо. Не забудьте, что безъ него васъ уже два раза выгнали бы изъ службы. Конечно, человѣкъ не властенъ въ своихъ чувствахъ; можно иногда ненавидѣть и своего благодѣтеля. Но ежели вы осмѣлитесь сдѣлать что-нибудь противъ него, безъ моего приказанія, то знайте, что тогда я вашъ врагъ. А съ этимъ дѣломъ мы справимся. Рабурденъ сегодня же будетъ назначенъ на мѣсто Лабилардіера.

---

Въ Парижѣ, какъ и вездѣ, и еще болѣе чѣмъ вездѣ, малый старается угоняться за большимъ; во всѣхъ домахъ вы замѣчаете страшныя усилія сравняться въ роскоши со всѣми окружающими, и рѣдкія семейства умѣютъ сообразовать свои расходы съ доходами. Но эта слабость происходитъ отчасти отъ мѣстнаго Парижскаго патріотизма, отъ желанія сохранить столицѣ Франціи господство надъ цѣлымъ міромъ посредствомъ моды, и Парижане всѣмъ на свѣтѣ жертвуютъ наряду. Эта страсть заставляетъ многихъ Парижанокъ втайнѣ работать цѣлое утро, или прибѣгать къ другимъ не столь невиннымъ средствамъ, когда онѣ, подобно госпожѣ Рабурденъ, хотятъ, при двѣнадцати тысячахъ доходу, жить такъ, какъ живутъ люди, которые получаютъ по тридцати тысячъ.

Такъ, напримѣръ, въ пятницу, когда у Рабурденовъ бывали обѣды, Целестина сама помогала горничной убирать комнаты, потому что кухарка между-тѣмъ уходила на рынокъ, а лакей чистилъ серебро, приготовлялъ столовое бѣлье и мылъ стекло. Неосторожный, который часовъ въ одиннадцать или двѣнадцать пришелъ бы къ мадамъ Рабурденъ, нашелъ бы ее посереди самаго неживописнаго безпорядка: въ шлафрокѣ, въ старыхъ туфляхъ, съ нечесанными волосами, она сана убирала жардиньерку, наливала масло въ лампы, или на-скоро стряпала себѣ совсѣмъ не поэтическій завтракъ. Если бъ кто, не знакомый съ таинствами Парижской жизни, попалъ къ подобной женщинъ въ такое время, это научило бы его не забираться за кулисы. Женщина, которую онъ засталъ бы въ секретныхъ утреннихъ занятіяхъ, провозгласила бы его глупцомъ, невѣждою, и наконецъ человѣкомъ, котораго въ порядочный домъ пускать нельзя. Парижанка очень снисходительна къ нескромности, которая для нея выгодна, но никогда не проститъ любопытства, разрушающаго то очарованіе, какимъ она старается окружать себя. Хорошенькая женщина не разсердится, когда ее ненарочно застанутъ въ дезабильё, съ распущенными волосами; ежели только у нея не фальшивые волосы, то она въ этомъ видъ еще привлекательнѣе чѣмъ въ нарядъ; но ни одна женщина не захочетъ, чтобы мужчина увидѣлъ ее, когда она сама убираетъ комнаты.

Целестина была въ самомъ пылу пятничныхъ приготовленій, посереди провизіи, принесенной кухаркою съ рынку, когда Демоно пробирался къ ней. Его-то мадамъ Рабурденъ ожидала менѣе чѣмъ кого-нибудь! Услышавъ въ передней скрипъ сапоговъ, она вскричала: -Что, это парикмахеръ идетъ такъ рано!

Восклицаніе столь же непріятное для Демоно, какъ видъ Демоно въ это время былъ непріятенъ для нея. Она убѣжала въ спальню, гдѣ былъ ужасный сбродъ мебелей, неподлежащихъ зрѣнію, вещей, совершенно неизящныхъ; однимъ словомъ, настоящій домашній хаосъ. Неустрашимый Демоно пошелъ прямо за нею: такъ она показалась ему мила въ своемъ дезабилье. Въ глазахъ ея было что-то удивительно обворожительное; и это бѣлое тѣло, проглядывая сквозь незастегнутый капотъ, казалось еще привлекательное, чѣмъ когда плеча возвышалась надъ рубчикомъ бархатнаго платья, склоняясь красивою линіею къ лебяжьей шейкъ.

— Подождите! подождите! закричала она, захлопывая за собою дверь, клича Терезу, дочь, кухарку, чтобъ ей подали шаль и пришли убрать немножко комнату.

Въ минуту, какъ-бы по свистку театральнаго машиниста, комната приняла видъ небрежный., не привлекательный, а она очутилась въ утреннемъ костюмъ, который своею неизысканностью еще возвышаетъ прелести хорошенькой женщины.

— Это вы? и такъ рано! сказала она. Развѣ случилось что-нибудь важное?

— Чрезвычайно важное! отвѣчалъ Демоно. Намъ надобно съ вами переговорить.

Целестина поглядѣла сквозь очки его, и поняла въ чемъ дѣло.

— Надобно вамъ знать, сказала она, что я женщина во многихъ случаяхъ странная. Напримѣръ, я никогда не мѣшаю политики съ сердечными ощущеніями. Если нужно, я готова говорить о политикѣ, о дѣлахъ; но за то уже о другомъ ни слова. Впрочемъ это съ моей стороны не прихоть; я много занималась искуствами, и не люблю мѣшать красокъ, которыя нейдутъ одна къ другой, вещей, которыя не клеятся, и тоновъ, которые не сливаюся. У насъ тоже своя, женская, политика!

Милые звуки ея голоса, обворожительныя манеры, тотчасъ преобразовали грубость Демоно въ сентиментальную вѣжливость. Она вминуту обратила его къ обязанности обожателя.

— Вы не знаете, что случилось, сказалъ Демоно грубо, потому что онъ почиталъ за нужное казаться грубымъ. Прочтите!

И онъ подалъ прелестной хозяйкѣ обѣ газеты, въ которыхъ обвелъ краснымъ карандашемъ статьи, касавшіяся до ея мужа и Бодойе.

Между-тѣмъ какъ Целестина читала, шаль ея раскрылась на груди, — ненарочно или по тайному ея же* данію, этого не могу сказать. Демоно растаялъ.

— Что это значитъ! да это ужасъ! сказала она. Да что за человѣкъ этотъ Бодойе?

— Природный оселъ, отвѣчалъ Демоно; но вы видите, что онъ навьюченъ кознями я пойдетъ далеко, потому что имъ правитъ искусная рука.

Мысль о долгахъ, которые она надѣлала, блеснула передъ глазами госпожи Рабурденъ и ослѣпила ее, какъ молнія. Въ ушахъ у не "зашумѣло отъ прилива крови къ головѣ, и она смотрѣла прямо передъ собой, ничего не видя.

— Но вы намъ не измѣните! сказала она бросивъ на Демоно одинъ изъ самыхъ обворожительныхъ своихъ взглядовъ.

— Это зависитъ отъ васъ! отвѣчалъ онъ, взглянувъ на нее такъ, что бѣдняжка покраснѣла до ушей.

— Если вы захотите задатку, то лишитесь всей платы, сказала она смѣясь. Я, кажется, была слишкомъ высокаго мнѣнія объ васъ; а вы, видно, считаете меня дѣвочкою, которая только что изъ пенсіона.

— Вы меня не поняли, отвѣчалъ онъ съ хитрымъ видомъ. Я хотѣлъ только сказать, что странно мнѣ помогать человѣку, который идетъ противъ меня.

— Это что значитъ?

— Посмотрите, и вы увидите, не напрасно ли обо мнѣ хорошо думали.

Онъ подалъ госпожѣ Рабурденъ списокъ, украденный Дютокомъ, и указалъ на то мѣсто, гдѣ онъ, Демоно, такъ хорошо былъ отдѣланъ.

— Прочтите!

Целестина узнала руку своего мужа, прочла, я поблѣднѣла отъ этого ужаснаго удара.

— Тутъ достается всѣмъ вашимъ чиновникамъ, безъ изключенія, сказалъ Демоно.

— Но, я надѣюсь, что вы одни только видѣли этотъ списокъ! Я понять не могу, что это значитъ.

— Тотъ, кто его укралъ, человѣкъ хитрый; онъ, вѣрно, оставилъ у себя другой экземпляръ; онъ такси лжецъ, что, конечно, не признается, и такой мастеръ своего дѣла, что вѣрно ни за что на свѣтѣ, не продастъ этого экземпляра. Я даже и не говорилъ объ этомъ.

— Да кто жъ это?

— Вашъ экзекуторъ.

— Дютокъ! Боже мой, человѣкъ, котораго мужъ мой облагодѣтельствовалъ! — Но, продолжала она, ему вѣрно чего-нибудь хочется.

— А знаете ли, что хотятъ предложить мнѣ, бѣдняку директору?

— Что же такое?

— Изволите видѣть: я долженъ тысячъ тридцать съ небольшимъ; конечно, совѣстно, что у меня такъ мало долговъ; но, что жъ дѣлать, въ этомъ отношеніи я очень не великъ. Дядя Бодойе скупилъ мои векселя, и, вѣрно, сбирается отдать ихъ мнѣ безъ денегъ.

— Но это подлость!

— Ни чуть; это ни сколько не противно законамъ. Всякому позволено быть великодушнымъ. Сверхъ того одинъ очень сильный человѣкъ замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ…

— Что жъ вы хотите дѣлать?

— Что вы прикажете, сказалъ онъ, смотря на нее съ нѣжностью, и протягивая къ ней руку.

Тутъ Целестинѣ показалось, что онъ и не старъ, и недуренъ, и не напудренъ, и не бумажная крыса, однимъ словомъ, что въ немъ нѣтъ ничего неудобообожаемаго; но она не подала ему ручки: вечеромъ, въ гостинной она бы не разсердилась, если бъ онъ взялъ ее за руку; но утромъ, въ спальнѣ, наединѣ, это было бы обѣщаніе слишкомъ положительное и могло повести далеко.

— А говорятъ, что дѣловые люди — народъ безчувственный! вскричала она чтобы смягчить ласковостью словъ жестокость отказа. — Признаюсь вамъ, это всегда меня пугало, прибавила она съ самымъ простодушнымъ видомъ.

— Какая клевета! сказалъ Демоно: одинъ изъ самыхъ ледяныхъ дипломатовъ, который въ службъ съ тѣхъ-поръ какъ себя помнитъ, недавно женился на дочери актрисы и ввелъ ее въ самое эксклюзивное общество, въ такое, которое болѣе всѣхъ другихъ уважаетъ родословныя.

— А вы намъ поможете?

— Я уже написалъ докладъ. Но прошу меня не обманывать!

Она дала ему поцѣловать руку, и потрепала его по щекъ.

— Такъ вы мой! сказала она.

Демоно былъ въ восхищеніи отъ этихъ словъ. Вечеромъ онъ разсказывалъ объ нихъ въ театръ слѣдующимъ образомъ: "Одна женщина не хотѣла сказать своему обожателю — Я твоя! чего порядочная женщина никогда не говоритъ, и вмѣсто того шепнула ему Такъ вы мой! Какъ вамъ нравится эта женская уловка? "

— Но вы съ своей стороны должны помогать мнѣ, прибавилъ Демоно. Мужъ вашъ говорилъ министру о какомъ-то планъ преобразованія, для котораго составленъ и этотъ обязательный списокъ. Узнайте, что это такое, и скажите мнѣ нынче вечеромъ.

— Пожалуй, отвѣчала она, не видя во всемъ этомъ большой важности.

— Парикмахеръ пришелъ, сударыня, сказалъ лакей.

«Насилу-то! подумала Целестина. Я не знаю, что бы со мной было, если бъ мы подольше оставались одни.»

— Вы и не знаете, какъ я стараюсь услужатъ вамъ, сказалъ Демоно, вставая. Вы будете приглашены на семейный вечеръ къ министершѣ.

— О, вы настоящій ангелъ! вскричала она. Теперь я вижу, какъ вы ко мнѣ привязаны: вы любите меня умно и тонко!

— Нынче вечеромъ, милая Целестина, я узнаю въ театръ, какіе черти поднялись за Бодойе, и мы помѣряемся съ ними когтями.

— Хорошо; только, сегодня вы у насъ объ даете. Я заказала всѣ ваши любимыя блюда.

«Все это дотого похожо на любовь, что весело такъ и обманываться! сказалъ самъ себѣ Демоно, уходя изъ дому обворожительницы. Впрочемъ, она можетъ-быть, просто, дурачитъ меня; да я это узнаю. Я готовлю ей испытаніе, и прежде чѣмъ повелѣніе объ ея мужъ будетъ подписано, я разберу ея настоящія чувства. Повѣрьте, mesdames, мы васъ наизусть знаемъ! Что ни говори, а женщины такіе же люди какъ и мы грѣшные. Хорошенькая женщина двадцати осьми лѣтъ, и добродѣтельная! да еще въ самой лучшей части города! Да это такая находка, что стоитъ похлопотать.

Директоръ канцеляріи чуть не прыгалъ на лѣстницъ.

„Боже мой, какъ смѣшонъ долженъ быть въ шла“* рокъ этотъ напудреный человѣчекъ! подумала Целестина, когда Демоно ушелъ. Впрочемъ, какая мнѣ надобность до этого! Онъ у меня паровозъ, тянетъ меня куда мнѣ надобно, въ домъ министра. Онъ таки очень порядочно играетъ свою роль въ моей комедіи.»

Когда Рабурденъ въ пятомъ часу воротился отъ должности и сталъ одѣваться, жена пришла къ нему въ комнату, и отдала ему знаменитый списокъ, который, какъ туфля въ Тысячѣ и одной Ночи, вездѣ передъ нимъ являлся.

— Откуда это ты взяла? спросилъ Рабурденъ съ величайшимъ удивленіемъ.

— Monsieur Демоно принесъ мнѣ.

— Такъ онъ былъ здѣсь! вскричалъ Рабурденъ, бросивъ на жену свою взглядъ, который, конечно, смутилъ бы женщину не совсѣмъ невинную; но Целестина бодро его выдержала.

— Да; и прійдетъ еще обѣдать, отвѣчала она. Что это ты на меня такъ страшно смотришь?

— Милая моя, сказалъ Рабурденъ, я жестоко оскорбилъ Демоно; эти люди прощать не умѣютъ, а онъ меня ласкаетъ! Неужели ты думаешь, я не понимаю что это значитъ?

— Онъ человѣкъ со вкусомъ, отвѣчала Целестина: и право, у меня не достаетъ духу сердиться на него; ты не можешь вообразить какъ лестно вскружить голову старому волокитѣ, которому женщины давно надоѣли. Притомъ…

— Полно шутить, Целестина, мнѣ право, не до того! Я ни какъ не могъ поймать министра; а ты не забудь, что тутъ дѣло идетъ о моей чести.

— Да помилуй, нисколько! Дютоку обѣщаютъ мѣсто, а тебя сдѣлаютъ директоромъ. Вотъ и все.

— Я догадываюсь, что ты дѣлаешь, другъ мой; но, повѣрь мнѣ, такая хитрость никуда не годится. Обманъ всегда обманъ, и честная женщина…

— Почему жъ мнѣ не защищаться тѣмъ же оружіемъ, съ какимъ на насъ нападаютъ.

— Чѣмъ лучше ты его обманешь, тѣмъ сильнѣе онъ послѣ будетъ мстить намъ…

— А если свергну его съ листа?

Рабурденъ съ величайшимъ удивленіемъ взглянулъ на жену.

— Я думаю только о твоемъ возвышеніи; да и пора, мой милой! А ты принимаешь собаку за зайца. Черезъ нѣсколько дней Демоно кончитъ свое дѣло. Ты хлопочешь чтобы поговорить съ министромъ, но ты еще не успѣешь повидаться съ нимъ, какъ я буду у него и все разскажу Ты, Богъ знаетъ сколько, трудишься надъ своимъ планомъ, и скрывался отъ меня, а я сдѣлала въ три мѣсяца то, чего тебѣ не удалось сдѣлать въ шесть лѣтъ.

Рабурденъ продолжалъ бриться, и, взявъ съ жены слово не говорить ничего Демоно, потому что это значило бы припустить кошку къ крынкѣ молока, началъ излагать планъ свой.

— Какъ это ты до-сихъ-поръ не сказалъ мнѣ объ этомъ! вскричала Целестина, прерывая мужа на пятой фразѣ. Ты бы избавился отъ безполезной работы. Я очень понимаю, что можно на. минуту увлечься какой-нибудь идей, но чтобы это продолжалось шесть семь лѣтъ, этого я не постигаю. Ты хочешь сократить число бумагъ: да это несбыточная мысль, достойная развѣ только чиновниковъ по особымъ порученіямъ, которымъ нельзя похвастать въ концѣ года десятью тысячами нумеровъ. Надобно бы вамъ дойти до сотни милліоновъ бумагъ; это бы возвеличило Францію. Вотъ была бы новая и прекрасная система, превратить все королевство въ огромную канцелярію! Если Виллель хочетъ управиться съ Французами, то онъ долженъ бы учреждать канцеляріи цѣлыми дюжинами вездѣ, даже въ малѣйшихъ деревенькахъ. У Французовъ — страсть къ оффиціальности, къ важничанью бумагою съ печатнымъ заглавіемъ. Лавочникъ къ другому лавочнику относится не иначе какъ оффиціальною бумагою за нумеромъ. По твоему плану можно бы подумать, что ты канцелярскій чиновникъ безъ мѣста. Человѣкъ честолюбивый долженъ бы придумать средство обратятъ въ помощниковъ столоначальниковъ всѣхъ этихъ господчиковъ, которые теперь пишутъ поэмы и статейки противъ Виллеля.

— Полно, ради Бога, Целестина! Смѣшивай, по твоему обыкновенію, всѣ идеи, тасуй ихъ какъ карты, и забавляйся ими какъ игрушками; -я ужъ давно привыкъ къ этому. Но не критикуй плана, котораго ты, еще не знаешь.

— Что мнѣ за надобность знать планъ, котораго цѣль та, чтобы похитить у Французовъ ихъ величайшее наслажденіе — марать бумагу! Если ты хочешь сократятъ число бумагъ, то сократи число чиновниковъ: бумаги тогда сами собою уменьшаться. Но пока вы будете всѣхъ племянниковъ депутатовъ и перовъ, мѣхъ людей, которыхъ голоса вамъ нужны, опредѣлять на штатныя мѣста, бумаги будутъ каждый день, не уменьшаться, а умножаться. Посади человѣка, самаго неспособнаго, за столикомъ и дай ему перо въ руки, онъ тотчасъ станетъ писать отношенія. Эта страсть очень понятная въ-человѣкѣ. Въ чернилахъ есть какой-то магнитъ для васъ, мужчинъ. И ты хочешь разтревожить столько народу теперь, когда министерство должно и безъ того безпрерывно бороться съ партіями. Это рѣшительно невозможно! Не забудь, что весь этотъ народъ станетъ кричать, а бумага молчитъ, — марай ее сколько хочешь. Да притомъ, что тебѣ за надобность до числа исходящихъ бумагъ? Послушай, если твой планъ сокращенія бумагъ будетъ принятъ, я въ тотъ же самый день завожу на остатокъ моего приданаго бумажную фабрику, и ты увидишь, какъ я разбогатѣю! Одна переписка о сокращеніи переписки утроитъ нынѣшнее число канцелярскихъ бумагъ.

— Но помилуй, Целестина, если ты станешь безпрестанно говорить и остриться надъ пустяками, то мы никогда другъ друга не поймемъ…

— А! теперь я вижу, зачѣмъ ты составлялъ записку, въ которой такъ отдѣлалъ весь вашъ канцелярскій народъ. Боже мой, даты самъ выточилъ на себя ножъ! Что бы тебѣ, по-крайней-мѣрѣ, посовѣтоваться со мною? Я бы не дала написать тебѣ ни строчки; а если бъ ты ужъ непремѣнно захотѣлъ, то я бы сама переписала эту записку и она бы не вышли отсюда Господи Боже мой, вотъ каковы мужчины! Онъ въ состояніи спать подлѣ женщины и таиться отъ нея цѣлыя семь лѣтъ! Цѣлыя семь лѣтъ скрывать отъ жены свои мысли! Не довѣрять ея скромности и осторожности! Это безчеловѣчно!

— Да помилуй, ради Бога! вотъ ужъ мы одиннадцать лѣтъ живемъ вмѣстѣ, а я во все это время ни разу не могъ потолковать съ тобою; ты вѣчно перебиваешь меня и, на мѣсто моихъ идей, подставляешь всегда свои…. Да вѣдь ты еще ничего не знаешь изъ моего плана.

— Ничего! Я все знаю!

— Такъ скажи же, ради Бога, въ чемъ онъ состоитъ? вскричалъ Рабурденъ, который въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ женатъ, вышелъ изъ терпѣнія. А если я доказалъ необходимость и возможность уменьшенія числа безполезныхъ писакъ, и нашелъ средство произвести это удобно, съ явною выгодою для государства и безъ обиды для…

— Полно, пожалуйста, на это у тебя не достанетъ ума! Такія вещи можетъ соображать только государственный человѣкъ, а не начальникъ отдѣленія. Что тутъ по-пустому толковать…. теперь ужъ седьмаго половина, брейся поскорѣе и одѣвайся, отвѣчала она, какъ женщины отвѣчаютъ обыкновенно, когда ихъ спрашиваютъ о томъ, чего онѣ не хотятъ сказать. Я пойду, кончу мой туалетъ, и мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ: я не хочу горячиться, когда мы ждемъ гостей. "Бѣднякъ! подумала она, выходя изъ комнаты мужа: работалъ семь лѣтъ, и надъ чѣмъ же? Сколачивалъ себѣ гробъ. А еще не довѣряетъ женѣ! "

Она воротилась.

— Я вѣдь тебѣ говорила, чтобъ ты не просилъ за своего экзекутора! У него осталась литографированная копія твоего списка. А еще умный человѣкъ!

Это чрезвычайно поразило бѣднаго Рабурдена. Целестина тотчасъ замѣтила, что поступила съ нимъ слишкомъ безжалостно; она подбѣжала къ нему, схватила его за лицо, и, несмотря на то, что у него все лицо было въ мылѣ, нѣжно поцѣловала его.

— Милой мой! не сердись на меня, сказала она: нынче вечеромъ мы займемся твоимъ планомъ, говоря сколько хочешь; честное слово, что буду слушать съ величайшимъ вниманіемъ. Я бы, право, очень рада быть женою новаго Магомета!

Она расхохоталась. Рабурденъ тоже не могъ не разсмѣяться, потому что у ней на губахъ была мыльная пѣна, а въ голосѣ ея отразилась самая нѣжная привязанность.

— Ступай одѣваться душечка и, главное, не говори ни слова Демоно! Поклянись мнѣ! Я этого только и требую.

— Требуешь? Такъ я не клянусь!

— Я, право, не шучу, Целестина.

— Нынче вечеромъ, я скажу вашему директору канцеляріи, что намъ надобно сражаться; а я ужъ знаю на кого напасть.

— На кого же? спросилъ Рабурденъ.

— На министра, отвѣчала Целестина, съ важностью приподнимая голову.

Несмотря на всю прелесть Целестины, горестныя мысли забрались въ голову ея мужа.

"Придетъ ли наконецъ время, когда она научится цѣнить меня? думалъ Рабурденъ. Она даже не поняла, что я работалъ столько лѣтъ единственно для нея! Сколько ума, и притомъ какая неразсудительность, въ этой женщинъ! Если бъ я былъ не женатъ, я бы давно уже дости гъ и до почестей и до богатства! Я бы изъ одного жалованья откладывалъ по пяти тысячъ въ годъ! Стоило бы только хорошенько у потребить этотъ капиталъ: у меня бы теперь было десять тысячъ доходу кронъ содержанія по службъ, и я могъ бы сдѣлать выгодную партію Да! но зато теперь у меня Целестина и мои милые дѣтушки…

Подобныя мысли приходятъ иногда въ голову даже счастливѣйшему изъ мужей. Рабурденъ пошелъ въ гостиную, и сталъ осматривать убранство своихъ комнатъ.

— Во всемъ Парижъ не найдешь другой женщины, которая бы такъ хорошо умѣла жить! И все это изъ двѣнадцати тысячъ доходу! сказалъ онъ самъ себѣ, поглядывая на жардиніерки съ цвѣтами. Ей бы быть женою Египетскаго паши, который строитъ флоты въ странъ безъ денегъ и безъ лѣсу.

Люди занятые ничего не понимаютъ въ хозяйствъ: ихъ можно увѣрить, что съ сотнею тысячъ ѣсть нечего, и что съ двѣнадцатью можно жить бариномъ.

Демоно не пріѣзжалъ обѣдать, хотя зналъ, что его ждутъ съ нетерпѣніемъ, и что хозяйка приготовила разныя вещи, достойныя заслуженнаго гастронома; онъ явился уже поздно вечеромъ, около полуночи, когда во всѣхъ гостиныхъ разговоръ становится болѣе пріятельскимъ. Газетчикъ Фино былъ еще тутъ.

Демоно усѣлся съ чашкою въ рукахъ у камина, госпожа Рабурденъ стояла передъ нимъ съ тарелкою пирожковъ и бисквитъ. — Я все узналъ, сказалъ онъ. Любезный Фино! вы бы очень порадовали нашего добраго министра, если бъ выпустили нѣсколькихъ собакъ на людей, о которыхъ мы съ вами потолкуемъ. Противъ васъ, сказалъ онъ Рабурдену, понизивъ голосъ такъ, чтобы слышать его могли только три человѣка, къ которымъ онъ обращался: противъ васъ ростовщики и іезуиты. Статья напечатанная въ Journal de Débats, принесена старымъ плутомъ, который скупаетъ векселя у книгопродавцевъ и литераторовъ. Но роялисткая оппозиція, которою предводительствуетъ Шатобріапъ, обѣщаетъ помочь намъ; они даютъ слово поддерживать новый законъ, если васъ назначатъ въ директоры. Если мипистръ вздумаетъ предпочесть Бодойе, мы скажемъ: «Такія-то и такія газеты^ тотъ и тотъ изъ депутатовъ будутъ противъ васъ; слѣдственно ни одна газета не вступится за вашъ проектъ»…. Неправда ли, Фино? Потомъ, я скажу: «Назначьте Рабурдена въ директоры, и общественное мнѣніе будетъ въ вашу пользу.» То есть, вы, господа станете говорить, и публика будетъ думать, что это ея мнѣніе. А бѣдные провинціальные простофиля почитываютъ парижскіе журналы и воображаютъ себѣ, что знаютъ причину всѣхъ вещей, ха! ха! ха!

— Хи, хи, хи! захохоталъ газетчикъ Фино.

— Такъ будьте спокойны, продолжалъ Демоно. Я все устроилъ. Іезуиты не устоятъ противъ насъ.

— Мнѣ бы пріятнѣе было, если бъ вы ничего не сдѣлали, да только пріѣхали обѣдать, сказала ему на ухо Целестина, взглянувъ на него съ сердитымъ видомъ.

— Зато я вамъ принесъ вотъ что, сказалъ онъ, подавая ей билетъ на министерскій балъ.

Она прочла приглашеніе и вспыхнула радостью. Никакое наслажденіе въ мірѣ не можетъ сравниться съ торжествующимъ тщеславіемъ.

— Вы знаете, что такое у насъ вторничныя вечера. Тутъ бываетъ все, что есть лучшаго. Нынче будетъ графиня Дюкеля, которая все еще въ малости, несмотря на всѣ перемѣны, любезныя ея виконтъ, миленькая madame Вальшь, маркиза Депинаръ, ваша пріятельница Фирміани, которую я пригласилъ, длятого чтобъ вы имѣли подпору, если бъ дамы вздумали забалотировать васъ. Мнѣ весело будетъ смотрѣть, на васъ посереди этого народу.

Целестина сіяла гордостью и перечитывала приглашеніе.

— Теперь покамѣстъ туда, а послѣ въ Тюильри, сказала она.

Демоно испугался, — такъ много было рѣшительности и увѣренности въ видѣ, съ какимъ она произнесла эти слова.

"Она, видно, задумала употребить меня вмѣсто скамейки, " сказалъ онъ самъ себѣ.

Онъ всталъ и пошелъ въ комнату Целестины; она послѣдовала за нимъ, догадываясь, что онъ хочетъ поговорить съ нею по секрету.

— Ну, что жъ планъ вашего мужа? сказалъ онъ.

— Пустое! отвѣчала она; грезы добраго человѣка! Вы не можете вообразить что это за вздоръ) я намъ дамъ прочесть это знаменитое твореніе, когда оно будетъ переписано. Онъ отъ души работалъ, и совершенно убѣжденъ въ своей идеѣ. Его списокъ чиновниковъ составленъ по прекраснѣйшимъ побужденіямъ. Есть же такіе глупцы изъ умныхъ людей!

Целестина засмѣялась, и Демоно совершенно успокоился: онъ тотчасъ разпознавалъ ложь, какъ дѣло совершенно ему знакомое, но тутъ онъ видѣлъ, что госпожа Рабурденъ говорить отъ души.

— Но, однако жъ, въ чемъ же дѣло? спросилъ Демоно.

— Онъ хлопочетъ о сокращеніи бумагъ) все это, какъ вы видите, старый сказки, отвѣчала она съ презрительной миною.

Демоно обрадовался, видя, что чиновникъ, котораго онъ почиталъ весьма умнымъ, человѣкъ очень пустой.

— Увѣрены ли вы, что онъ будетъ директоромъ? спросила она. Пріймете ли вы женскій совѣть?

— Женщины хитрѣе насъ, отвѣчалъ Демоно.

— Ну, такъ я вамъ скажу: увѣрьте іезуитовъ, что вы за Бодойе, а въ послѣднюю минуту напишите: Рабурденъ.

— Но есть женщины, которыя говорятъ да, когда имѣютъ нужду въ человѣкѣ, а потомъ отвѣчаютъ нѣтъ, когда онъ кончилъ свою роль.

— Бываютъ, отвѣчала она, смѣясь. Но онѣ дуры, потому что въ политикѣ человѣкъ можетъ неразъ пригодиться. Это хорошо съ глупцами, а вы человѣкъ умный. По-мнѣ поссориться съ человѣкомъ необыкновеннымъ-величайшая ошибка, какую только можно сдѣлать въ жизни.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Демоно; люди необыкновенные умѣютъ прощать, а мелкіе только мстить.

Когда всѣ разъѣхались, Рабурденъ пошелъ въ комнату жены своей, и потребовалъ, чтобы она хоть разъ въ жизни выслушала его со вниманіемъ; онъ объяснилъ ей планъ свой, который былъ совсѣмъ не такого рода, какъ она воображала себѣ; онъ доказалъ ей, что это произведетъ величайшее благо для государства; изложилъ мысль свою уменьшенія безполезной переписки посредствомъ сокращенія штатовъ, мысль превосходную, которой всѣ отдали бы справедливость; разсказалъ, какія средства придумалъ онъ для исполненія этого проекта, осторожныя, кроткія, которыя никого не приведутъ въ затрудненіе. Онъ убѣдилъ ее, что это преобразованіе не пустая теорія, а вещь возможная, необходимая, и благодѣтельная. Целестина, въ восхищеніи, бросилась обнимать его и усѣлась у камелька къ мужу на колѣни.

— О, теперь я наконецъ вижу, что у меня точно такой мужъ, какого а желала! Я не постигала и половины твоихъ достоинствъ; но это спасло тебя отъ когтей Демоно. Я отъ души оклеветала тебя передъ нимъ.

Бѣдный Рабурденъ былъ такъ счастливъ, что сладкія слезы катились изъ глазъ его. Наконецъ-то онъ дожилъ до своего торжества! Онъ все дѣлалъ для жены, и единственная публика, отъ которой онъ желалъ одобренія, отдаетъ ему полную справедливость!

— Съ твоимъ умомъ, ты человѣкъ истинно великій для тѣхъ, кто знаетъ твою доброту, твою прекрасную душу, твой рѣдкій, всегда ровный характеръ, сказала она. Но геніи всегда дѣти, и ты тоже ребенокъ, ной милой, мой золотой ребенокъ! прибавила она обнимая его.

Она вынула министерское приглашеніе оттуда, куда женщины кладутъ все, что хотятъ спрятать, и показала его мужу.

— Вотъ чего мнѣ хотѣлось; теперь, по милости Демоно, я познакомлюсь съ Виллелемъ, и, будь, онъ каменный, я его приберу къ рукамъ.

На другой же день мадамъ Рабурденъ занялась приготовленіями къ министерскому вечеру. Это было для нея важное событіе, о которомъ она давно мечтала. Зато на одна кокетка не мучила такъ своей модистки какъ она, и ни одна модистка не чувствовала до такой степени всей важности своего дѣла. Она сама пошла къ извощику, выбрать получше карету. Лакею велѣно было смотрѣть бариномъ, какъ смотрятъ лакеи въ порядочныхъ домахъ. Потомъ, въ знаменитый вторникъ, она одѣлась въ прелестное траурное платье, потому что тогда носили еще трауръ по Людовикѣ XVIII, и часовъ въ десять вечеромъ отправилась къ министру. На головѣ у ней были виноградныя кисти изъ гагата, превосходной работы, которыя одна Англичанка заказала и потомъ не взяла. Листы были изъ тисненаго желѣза, легкіе какъ настоящіе виноградные листы. Художникъ не забылъ даже и красивыхъ ушковъ, которыя заплетались въ волосахъ, какъ они обыкновенно зацѣпляются за вѣтви. Браслеты, фермоаръ и серги были чугунные; но эти нѣжныя арабески сдѣланы были въ Вѣнѣ и, казалось, надъ ними трудились ней, которымъ, какъ въ сказкахъ, какая-нибудь ревнивая Карабосса заказываетъ ожерелье изъ муравьиныхъ глазъ и платье, которое укладывается въ орѣхъ. Станъ ея, который отъ чернаго цвѣту казался еще тоньше обыкновеннаго, красовался въ черномъ платьѣ безъ эполетокъ, восхитительно сдѣланномъ; при каждомъ ея движеніи, казалось, что женщина вылетитъ какъ бабочка изъ своея куколки, но между-тѣмъ, благодаря искусству швеи, платье держалось. Ножка ея, въ тоненькихъ чулкахъ и атласныхъ башмакахъ, рисовалась восхитительно: Въ этомъ нарядъ Целестина была истинно, прекрасна. Глаза ея, блестящіе умомъ, показывали, что она точно женщина необыкновенная, какъ говорилъ съ гордостію и восторгомъ Демоно.

Она вошла прекрасно: женщины знаютъ, что это значитъ. Граціозно поклонилась она министершѣ, съ уваженіемъ, но и съ чувствомъ собственнаго достоинства, и ни сколько неоскорбила ея щекотливости, хотя выказала все величіе, приличное красавицѣ. Въ обхожденія съ министромъ она отличалась той милою брюзгливостью, которую хорошенькая женщина можетъ позволить себѣ со всякимъ мужчиною, хоть бы онъ былъ Турецкій султанъ. Садясь, она осмотрѣлась, и увидѣла, что находится въ обществѣ немногочисленномъ, но избранномъ, гдѣ женщины могутъ обглядывать другъ друга съ ногъ до головы и оцѣнивать одна другую во всѣхъ подробностяхъ, гдѣ каждое слово раздается во всѣхъ ушахъ, каждый взглядъ замѣченъ и понятъ, но гдѣ ни какимъ достоинствамъ не удивляются, потому что въ такомъ обществѣ они не рѣдки. Рабурденъ ушелъ въ другую комнату, гдѣ играли въ карты и сталъ подлѣ одного столика, составляя собой галерею, доказательство, что онъ былъ человѣкъ неглупый.

— Право, Парижъ городъ чудной! сказала маркиза

Депинаръ графинѣ Дюкеля: здѣсь вдругъ, Богъ знаетъ откуда, являются женщины, для которыхъ, кажется, нѣтъ ничего невозможнаго….

— И точно, отвѣчалъ Демоно съ довольнымъ видомъ: она въ состояніи и хотѣть и сдѣлать невозможное.

Въ это время хитрая Целестина старалась обворожить министершу. Демоно разсказалъ ей всѣ свойства и слабости графини и госпожа Рабурденъ льстила ей, не показывая и вида лести. Потомъ, она во время замолчала, потому что Демоно, хоть и былъ влюбленъ, видѣлъ недостатки этой женщины, и сказалъ ей наканунѣ: «Особенно, не говорите слишкомъ много!»

Разговоръ сдѣлался, общимъ. По-временамъ Целестина давала волю своему языку, какъ благовоспитанная кошка играетъ съ кружевами госпожи своей, спрятавъ когти.

Въ отношеніи къ сердцу, министръ былъ человѣкъ совершенно безукоризненный. Единственною любовницей его была газета L’Etoile, и, чудная вещь, вѣрность ея пережила его паденіе! Госпожа Рабурденъ знала это, но она знала также, что въ старыхъ замкахъ иногда являются выходцы съ того свѣта, и ей хотѣлось, чтобы Виллель позавидовалъ блаженству, которымъ, по-видимому, наслаждался Демоно, еще не введенный законнымъ порядкомъ въ полное имъ владѣніе. Въ это время Демоно бредилъ Целестиною. Въ разговорѣ въ восемь ушей, онъ истощалъ все свое краснорѣчіе, доказывая маркизѣ Депинаръ, госпожѣ Вальшь и графинѣ Дюкеля, что онѣ должны принять ее въ свое общество. Госпожа Фирміани его поддерживала. Въ часъ времени Целестина сильно разшевелила старика Виллеля. Онъ восхищался ея умомъ; а графиню она дотого обворожала, что та просила ее къ себѣ всякой вторникъ.

— Я надѣюсь, что мы станемъ часто съ вами видѣться, моя милая; вашъ мужъ будетъ скоро директоромъ; мой мужъ хочетъ отдать ему вмѣсто одного два департамента. Вы будете наши.

Графъ повелъ госпожу Рабурденъ въ другія комнаты чтобы доказать, какъ несправедливо газеты кричали противъ необыкновеннаго ихъ. великолѣпія. Онъ велъ Целестину подъ руку.

— Намъ съ графиней очень пріятно было бы видѣть васъ у себя какъ можно чаще…

И тутъ онъ разсыпался въ комплементахъ, сухихъ и холодныхъ какъ канцелярская бумага.

— Но, графъ, это отъ васъ зависитъ, отвѣчала она, употребивъ при семъ важномъ случаѣ одинъ изъ тѣхъ взглядовъ, которые женщины всегда держатъ въ резервѣ.

— Какимъ же образомъ?

— Надобно, чтобы я имѣла на это какое-нибудь право.

— Я васъ не понимаю.

— Нѣтъ, я дала себѣ слово не быть просительницей; я знаю, что этого не любятъ.

— Говорите, ради Бога! Я готовъ сдѣлать все, что вамъ угодно.

— Женѣ начальника отдѣленія неловко бывать здѣсь, а женѣ директора очень можно.

— О, это дѣло конченное! Вашъ мужъ непремѣнно директоръ.

— Право?

— Пойдемте ко мнѣ въ кабинетъ, я покажу вамъ предписаніе.

— А я могу васъ наградить за это, сказала она, оставаясь въ уголку съ министромъ, потому что боялась, чтобы кабинетъ не придалъ ей лишней смѣлости.

И она принялась было объяснять проэктъ своего мужа, какъ вдругъ Демоно, который подкрался къ нимъ на цыпочкахъ, кашлянулъ чтобы показать, что ему не хотѣлось бы этого слышать. Министръ бросилъ на стараго волокиту весьма недовольный взглядъ. Съ нетерпѣніемъ ожидая награды за свои старанія, Демоно чрезвычайно торопился съ докладомъ о назначеніи директора и другихъ чиновниковъ, и отдалъ-было уже этотъ докладъ министру, чтобы на другой день свезти къ своей любезной подписанную бумагу.

Тутъ каммердинеръ министра подошелъ съ таинственнымъ видомъ къ директору канцеляріи, и сказалъ, что его слуга принесъ весьма нужную записку. Демоно прочелъ ее:

"По экстренному случаю я сижу у васъ въ передней. Время дорого. Пріѣзжайте домой.

"Вашъ покорный слуга,
"Гобсекъ."

Онъ вздрогнулъ, увидѣвъ эту подпись. Одни только деньги могли внушить фразу, столь нагло-повелительную, ясную и нѣмую. Если бъ вы и не знали Гобсека, то, увидѣвъ эту записку, тотчасъ бы угадали, что ее писалъ старый ростовщикъ. Зато Демоно, какъ мячъ, по которому сильная рука ударила ракетой, тотчасъ принялъ данное себѣ направленіе, и побѣжалъ домой. Онъ былъ въ положеніи главнокомандующаго, когда начальникъ главнаго штаба скажетъ ему: "Непріятель заходитъ съ тылу съ тридцатью тысячами свѣжаго войска! "

Мы объяснимъ двумя словами, отчего Гобсекъ и Жигонне такъ неожиданно явились на полѣ битвы; потому что они оба сидѣли у Демоно. Часовъ въ восемь вечера, Фаллезъ прискакалъ въ Парижъ и привезъ купчую на землю, пріобрѣтенную для директора канцеляріи. Митралъ тотчасъ снесъ эти документы въ Café de Thémis и отдалъ ихъ ростовщикамъ, которые поспѣшили въ министерскій домъ, но поспѣшили однакожъ пѣшкомъ. Пробило десять часовъ. Демоно затрепеталъ при видѣ ростовщиковъ, которыхъ лица были оживлены взглядомъ, мѣткимъ какъ пуля изъ пистолета, блестящимъ какъ вспышка на полкѣ.

— Я къ вашимъ услугамъ, господа, сказалъ онъ.

Жигонне, молча указалъ глазами на свои бумаги и на каммердинера.

— Пойдемте ко мнѣ въ кабинетъ, сказалъ Демоно.

— Что вы пришли мучитъ человѣка, который доставилъ вамъ по триста тысячъ франковъ барыша? сказалъ онъ съ нѣкоторою надменностью.

— Да мы надѣемся еще и впередъ по вашей милости ноживиться, отвѣчалъ Жигонне.

— Такъ видно вы придумали какую-нибудь спекуляцію? Если вамъ что нужно, я готовъ; я помшо, что я вамъ много обязанъ.

— А мы всегда къ вашимъ услугамъ, сказалъ Жигонне.

— Вы, видно, хотите заплатить за меня долги чтобы имѣть надо мной поболѣе власти? спросилъ презрительно Демоно.

— Да! отвѣчалъ Гобсекъ.

— За дѣло, батюшка, за дѣло, прибавилъ Жигонне. Съ нами вамъ важничать нечего; этимъ насъ не.испугаешь. Прочтите эти бумаги.

Демоно съ удивленіемъ и восторгомъ читалъ документы, которые будто брошены были ему съ неба какою-то благодѣтельною феей; а между-тѣмъ ростовщики мысленно составляли опись его имуществу, которое видѣли въ кабинетѣ.

— А что? Вѣдь мы стряпчіе у васъ порядочные? сказалъ Жигонне.

— Но что же все это значитъ? сказалъ Демоно съ безпокойствомъ.

— Мы уже съ недѣлю знаемъ одну вещь, которую вы, безъ насъ, узнали бы только завтра. Депутатъ округа, въ которомъ находится ваше имѣніе, подаетъ въ отставку.,

Демоно выпучилъ глаза.

— Министръ васъ надулъ, сказалъ Гобсекъ, онъ скрываетъ отъ васъ это, длятого чтобъ вы не искали въ депутаты.

— Вы лучше меня знаете дѣла! сказалъ онъ, почтительно имъ кланяясь.

— Конечно! Сказалъ Гобсекъ.

— Но вы хотите меня зарѣзать этой сдѣлкою?

— Быть-можетъ!

— Ну, такъ принимайтесь за дѣло, палачи! сказалъ улыбаясь Демоно.

— Вы видите, сказалъ Жигонне: ваши векселя и деньги, занятыя на покупку имѣнія, обезпечены на немъ.

— Вексель-то здѣсь, сказалъ Гобсекъ, вынимая изъ кармана засаленный бумажникъ.

— Мы даемъ вамъ три года для уплаты всего долгу, сказалъ Жигонне.

— Но однако жъ, вскричалъ Демоно, пугаясь такой выгодной сдѣлки: чего же вы отъ меня хотите?

— Чтобы вы посадили Бодойе въ директоры на мѣсто Лабилардіера.

— О, это бездѣлка! отвѣчалъ Демоно: хоть теперь оно очень затруднительно, потому что я самъ связалъ себѣ руки.

— Вольно жъ было связывать! Впрочемъ что жъ, перегрызите веревки; у васъ зубы острые, сказалъ Гобсекъ.

— Больше ничего? спросилъ Демоно.

— Ничего. Документы останутся пока у насъ; если въ теченіе шести дней вы не признаете своего долга законнымъ актомъ и не исполните условія, имѣніе перейдетъ въ другія руки.

— Вы доки! вскричалъ Демоно.

— Не что! отвѣчалъ Гобсекъ.

— Все ли наконецъ? спросилъ директоръ.

— Все.

— Такъ по рукамъ? сказалъ Жигонне.

Демоію кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Ну, такъ подпишите эту довѣренность, прибавилъ Гобсекъ. Черезъ два дня вы опредѣлите Бодойе въ директоры, въ шесть дней вы признаете нашъ долгъ, и…

— И что еще? спросилъ Демоно.

— Мы ручаемся вамъ…

— Въ чемъ? спросилъ Демоно съ величайшимъ удивленіемъ.

— Въ томъ, что вы будете выбраны въ депутаты, отвѣчалъ Жигонне, потому что большинство въ вашемъ округѣ у насъ рукахъ: въ числѣ избирателей есть пятьдесятъ два человѣка фермеровъ и промышленниковъ, и всѣ они будутъ дѣлать то, что велитъ воля кредитора Фаллеза.

Демоно отъ души пожалъ Жигонне руку.

— Прекрасно! сказалъ онъ: вотъ что называется обработывать дѣла порядкомъ! Зато я вамъ что-нибудь прибавлю.

— Дѣло! сказалъ Гобсекъ.

— А что же именно? спросилъ Жигонне.

— Орденъ Почетнаго Легіона вашему дуралею племяннику.

— Ладно! сказалъ Жигонне. Видно, вы его хорошо знаете!

Они распрощались, и Демоно проводилъ ростовщиковъ до лѣстницы.

На улицѣ, Гобсекъ и Жигонне взглянулись при свѣтъ фонаря и засмѣялись.

— Онъ намъ будетъ платить однихъ процентовъ девять тысячъ въ годъ, а помѣстье приноситъ только пять доходу, сказалъ Жигонне.

— Онъ у пасъ на-долго въ рукахъ, замѣтилъ Гобсекъ.

— Онъ начнетъ строиться, разорится, и Фаллезъ купитъ его помѣстье, прибавилъ Жигонне.

— Его дѣло быть депутатомъ, а о прочемъ онъ и пс думаетъ, сказалъ Гобсекъ.

— Хи! хи!

— Хи! хи!

Эти сухія восклицанія служили ростовщикамъ вмѣсто смѣху. Они пустились пѣшкомъ къ кофейнѣ Ѳемиды.

Демоно возвратился въ гостинную, и увидѣлъ, что госпожа Рабурденъ всѣхъ обворожила, министръ, человѣкъ почти всегда угрюмый и задумчивой, былъ очень веселъ.

«Она чудеса дѣлаетъ! сказалъ самъ себѣ Демоно. Какая безцѣнная женщина! Непремѣнно надобно заглянуть къ ней въ сердце.»

— Она право, очень мила, сказала маркиза директору: ей не достаетъ только порядочнаго имени.

— Да! вся бѣда въ томъ, что она родилась въ аукціонной камерѣ, и это ее погубитъ, сказалъ Демоно съ холоднымъ видомъ, совершенно противоположнымъ тому жару, съ какимъ онъ прежде говорилъ о госпожѣ Рабурденъ.

Маркиза пристально на него поглядѣла.

— Несмотря па ваши очки, я замѣтила, какой взглядъ вы на нихъ бросили! сказала она. Забавно, право, что вы сдѣлались соперникомъ министру.

Целестина уже уходила, но Демоно побѣжалъ за нею и остановилъ ее.

— Ну что, спросилъ онъ, какъ вамъ нравится нашъ министръ?

— Онъ очень милъ. Право, (она возвысила голосъ чтобъ министерша услышала) этихъ благородныхъ людей надобно узнать покороче, чтобы умѣть цѣнить ихъ; маленькіе журнальный оппозиція дотого на нихъ клевещутъ, что наконецъ по-неволѣ начинаешь смотрѣть на нихъ какъ на какихъ-нибудь чудовищъ. Они много выигрываютъ, когда ихъ видишь вблизи.

— Онъ очень хорошій человѣкъ, сказалъ Демоно.

— Да! онъ такъ милъ, что его, право, можно полюбить, отвѣчала она простодушно.

— Вы, милая Целестина, надѣлали чудеса!

— Какія чудеса?

— Вы воскресили мертвеца. Я думалъ, что у него сердце совсѣмъ уже перестало биться. Пользуйтесь этимъ. Пойдемте со мной сюда.

Онъ повелъ госпожу Рабурденъ въ будоаръ, и сѣлъ. съ нею на диванѣ.

— Вы большая плутовка, сказалъ онъ, и за это я еще больше люблю васъ. Между нами, вы женщина необыкновенная. Демоно ввелъ васъ сюда, и Демоно въ отставку: не правда ли? Впрочемъ, если ужъ любить кого изъ интереса, такъ шестидесяти-лѣтній министръ, конечно, лучше сорока-лѣтняго директора канцеляріи; выгоды больше, а скуки меньше. Я въ очкахъ, въ пудрѣ, поистаскался; не пара такой красавицѣ какъ вы. Для выгодъ я, можетъ, и гожусь, а для удовольствія, признаюсь, ни сколько. Не правда ли? Надобно быть глупцомъ чтобы не понимать своего положенія. Вы можете смѣло открыть мнѣ свое сердце; мы друзья, товарищи, а не любовники. Если у меня случится какая-нибудь прихоть, вы, конечно, ревновать не станете: вы, вѣдь, не пансіонерка; я, со своей стороны, тоже буду разсудителенъ какъ-нельзя болѣе. Мы съ вами люди безъ предразсудковъ. Вотъ маркиза Депинаръ уѣзжаетъ. Она точно какъ мы. Года два назадъ, мы съ ней были дружны (хвастунъ!). Теперь, ей стоить только написать мнѣ: «Любезный Демоно, сдѣлайте то-то», и я сдѣлаю непремѣнно. Вамъ, женщинамъ, ничего не стоитъ дѣлать, что хотите. Приберите Виллеля къ рукамъ, моя милая; я вамъ помогу; тутъ моя собственная выгода. Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы онъ влюбился въ женщину, которая бы совершенно имъ, управляла. Тогда онъ совсѣмъ мой, а теперь иногда у меня вывертывается. Не мудрено! нынче я дѣйствую на его только разсудкомъ, но тогда буду дѣйствовать и безразсудствомъ. Мы съ вами станемъ жить дружно и будемъ употреблять вашу власть для общей пользы.

Госпожа Рабурденъ съ удивленіемъ слушала эти откровенныя изъясненія зачерствѣлаго политика. Демоно говорилъ такъ простодушно, что она и не подозрѣвала обмана.

— Такъ вы думаете, что я ему понравилась? сказала она, попавшись въ сѣти.

— Какъ-нельзя болѣе; я это очень замѣтилъ.

— Правда ли, что мужъ мой уже назначенъ въ директоры?

— Я еще утромъ отдалъ министру бумагу; я думаю, что онъ подписалъ ее. Но директоромъ ему быть мало; надобно сдѣлать его статсъ-секретаремъ…

— Не худо бы.

— Ну, такъ подите же назадъ въ гостиную; пококетничайте еще съ графомъ.

— Право, сказала она, я только теперь хорошенько васъ узнала! Вы человѣкъ необыкновенный!

— Ну, такъ рѣшено, сказалъ Демоно: мы съ вами друзья, и нѣжности прочь; мы станемъ дѣйствовать за одно, какъ дѣвалось въ старинныя времена, когда люда были посмышленѣе нынѣшняго.

— Я, право, вамъ удивляюсь, сказала она, улыбаясь и подавая ему руку: вы пріобрѣли полное мое уваженіе. Повѣрьте мнѣ, для друга я больше сдѣлаю чѣмъ…

Она не договорила и ушла въ гостиную.

«Ну, моя милая! сказалъ Демоно про себя, видя, что она подходитъ къ министру: теперь дѣло рѣшеное; я могу, безъ зазрѣнія совѣсти, оборотиться противъ тебя. Завтра ты начнешь по-прежнему любезничать со мной; но теперь уже меня не поддѣнешь… Полно! пора вспомнить, что мнѣ уже сорокъ лѣтъ, а въ эти годы женщины всегда насъ дурачатъ.»

Онъ посмотрѣлся въ зеркало, и признался самъ себѣ, что въ директоры очень годится, но въ любовники уже рѣшительно нѣтъ. Между-тѣмъ, Целестина любезничала пуще прежняго, чтобы передъ уходомъ произвести самое пріятное впечатлѣніе. Это удалось ей какъ-нельзя лучше. Когда она ушла, всѣ сказали — «Какая малая женщина!», хоть въ свѣтѣ объ у ходящихъ обыкновенно говорятъ совсѣмъ не такъ. Министръ проводилъ ее до самой лѣстницы.

— Я надѣюсь, что вы завтра вспомните обо мнѣ? сказала она, намѣкая на повышеніе мужа.

— Врядъ я и изъ женъ нашихъ чиновниковъ найдется другая такая миленькая какъ эта; я очень радъ, что мы съ нею познакомились, сказалъ министръ, входя въ гостиную;

— Только она хочетъ весь свѣтъ прибрать къ рукамъ, сказалъ Демоно съ досадою.

Дамы взглянулись и улыбнулись. Соперничество министра и директора его канцеляріи очень забавляло ихъ. Тутъ началась одна изъ тѣхъ милыхъ мистификацій, на которыя женщины большія мастерицы. Онѣ начали поджигать и графа и Демоно, толкуя о госпожѣ Рабурденъ. Одна говорила, что эта простая, бѣдная, чиновница вдесятеро милѣе любой знатной дамы. Другая утверждала, что она слишкомъ принужденна и всё старается блистать умомъ. Демоно защищалъ Целестину, какъ въ свѣтѣ обыкновенно защищаютъ своихъ враговъ.

— Надобно отдать ей справедливость, говорилъ онъ: никто бы нс подумалъ, что она изъ аукціонной камеры! Эта женщина вышла изъ ничего, но пойдетъ далеко. Она намѣрена добраться до Тюильри; она сама мнѣ говорила; и доберется.

— Такъ что жъ, что она не изъ благородныхъ, сказала улыбаясь графиня Дюкеля: развѣ это помѣшаетъ мужу ея возвыситься?

— Особенно у насъ во Франціи! прибавила министерша, кусая губы.

— Поздравляю тебя, ты директоръ, сказала Целестина мужу, возвратясь домой. Если бъ не Демоно, я бы сегодня жъ объяснила весь твой проектъ министру. Но это останется до будущаго вторника, н оно поможетъ тебѣ сдѣлаться статсъ-секретаремъ.

— Почти у всякой женщины есть въ жизни день, когда она являлась по всемъ своемъ блескѣ, и о которомъ она всегда съ удовольствіемъ вспоминаетъ. Раздѣваясь, Целестина припоминала себѣ весь вечеръ; всѣ эти свѣтскія дамы ей завидовали; министерша отъ нея въ восхищеніи; она всѣхъ обворожила, — и все это для мужа!

И она легла спать съ утѣшительной мыслію, что завтра мужъ ея директоръ.

На другой день, въ среду, Рабурденъ долженъ былъ идти къ министру съ докладомъ, потому что, съ самой болѣзни Лабилардіера, онъ правилъ должность директора. Но Демоно началъ хлопотать съ ранняго утра. Онъ упросилъ нѣсколькихъ старыхъ графинь и герцогинь напасть на министра, какъ-скоро онъ явится во дворецъ, и просить его за Бодойе. Сверхъ-того, онѣ обѣщались расположить въ пользу этого чиновника нѣкоторыхъ знатныхъ особъ, которыя тоже заговорятъ объ немъ съ Виллелемъ. Въ то же время Демоно спустилъ съ цѣпи и Дютока, позволилъ ему показать всѣмъ чиновникамъ то, что написалъ объ нихъ Рабурденъ. Теперь наступило время итти на приступъ. Демоно пошелъ къ министру, и между ними произошла слѣдующая сцена, которая рѣшила судьбу Рабурдена. Это случилось передъ завтракомъ. Графъ сидѣлъ въ кабинетѣ. Демоно вошелъ и, увѣрившись, что никто не можетъ услышатъ ихъ разговора, сказалъ:

— Ваше сіятельство поступаете со мной не чистосердечно…

"Ну, подумалъ графъ, вотъ мы и въ ссорѣ за то, что его любовница вчера со мной пококетничала! (Вслухъ.) Я не зналъ, что вы такой ребенокъ, любезный другъ.

— Любезный другъ, повторилъ Демоно: вотъ мы сейчасъ увидимъ, точно ли такъ.

Министръ гордо посмотрѣлъ на Демоно.

— Мы вѣдь одни, и слѣдственно можемъ говорить откровенію, сказалъ тотъ. Депутатъ того округа, гдѣ мое помѣстье…

— Такъ оно таки точно помѣстье? вскричалъ министръ, засмѣявшись, чтобы скрыть свое удивленіе.

— Да; я прикупилъ еще земли на двѣсти тысячъ. Вы ужъ десять дней назадъ знали, что этотъ депутатъ подаетъ въ отставку, и не сказали мнѣ ни слова! А вѣдь вы знали и то, что мнѣ хочется засѣдать въ палатѣ въ числѣ вашихъ приверженцевъ! Вы не подумали о томъ, что я могу пристать къ вашимъ непріятелямъ. Если всѣ люди съ дарованіями, которыхъ вы обижаете, будутъ присоединяться къ этой партіи, то она на конецъ восторжествуетъ. Не мнѣ говорить о своихъ дарованіяхъ; но скажу вамъ откровенно, я очень честолюбивъ, и, право, графъ, вы дурно дѣлаете, отталкивая отъ себя человѣка, который бы ногъ вамъ быть полезнымъ. Несмотря на всѣ старанія префекта, которому, видно, дана секретная инструкція, большинство будетъ въ мою пользу. Намъ бы надобно дѣйствовать за одно. Послѣ размолвки, люди живутъ иногда еще дружнѣе прежняго. Я надѣюсь, что въ коронацію меня пожалуютъ въ графы и кавалеры Почетнаго Легіона второй степени. Я, кажется, стою ленты, объ этомъ я и не забочусь. Но мнѣ бы хотѣлось уладить съ вами другое дѣло, которое касается больше до васъ чѣмъ до меня….. Вы еще не назначили Рабурдена въ директоры: вы бы угсдили очень многимъ, если бъ посадили на это мѣсто Бодоиё…

— Бодойе! вскричалъ министръ: да развѣ вы его не знаете?

— Знаю, отвѣчалъ Демоно: но когда его неспособность будетъ доказана на дѣлѣ, вы его уволите, и тогда пусть покровители этого дурака возьмутъ его къ себѣ. У васъ будетъ важное вакантное мѣсто, и вы можете отдать его какому нибудь крикуну депутату, съ которымъ захотите поладить…

— Да я уже обѣщалъ…

— Я и не прошу, чтобы вы сегодня жъ.измѣнили своему обѣщанію. Я знаю, что въ одинъ день сказать да и нѣтъ неловко. Отложите только это дѣло на нѣсколько дней; вы можете хоть послѣ завтра опредѣлить, потому что до того времени вы еще убѣдитесь, что Рабурдена нельзя даже держать въ службѣ. Впрочемъ онъ подаетъ въ отставку.

— Подаетъ въ отставку?

— Да.

— Что жъ это ему вздумалось?

— Дѣло въ томъ, что онъ орудіе какой-то тайной власти и шпіонничаеть по всѣмъ министерствамъ. Это открылось случайно, по его собственной неосторожности. Объ этомъ уже много толковъ, и всѣ чиновники взбѣшены противъ него. Сдѣлайте одолженіе только не принимайте его сегодня съ докладомъ; я найду какой-нибудь предлогъ. Поѣзжайте во дворецъ; я увѣренъ, что тамъ многіе будутъ очень довольны, если вы опредѣлите Бодойе. А за это, при случаѣ, они вамъ постараются угодить. Потомъ вамъ еще легче будетъ уволить его, когда всѣ узнаютъ, что вы и опредѣлили его почти противъ воли.

— Да разтолкуйте мнѣ отчего это вы вдругъ перемѣнили свое мнѣніе о Рабурденѣ?

— А согласились бы вы помочь Шатобріану написать статью противъ васъ самихъ? Посмотрите, какъ господинъ Рабурденъ изволилъ меня отдѣлать! (Отдаетъ министру снимокъ со списка.) Онъ устроиваетъ цѣлое управленіе, вѣроятно, въ пользу какого-нибудь тайнаго общества, о которомъ мы и не знаемъ. Я останусь его пріятелемъ чтобы за нимъ присматривать. Я надѣюсь, что мнѣ удасться этимъ оказать отечеству какую-нибудь услугу, которая доставитъ мнѣ перское достоинство. Я говорю съ вами откровенно, графъ, я не тянусь въ министры, не хочу ничего такого, что бы могло вамъ быть непріятно; по непремѣнно хочу въ перы, потому что тогда я женюсь на дочери какого-нибудь банкира, и возьму въ приданое тысячъ двѣсти доходу. Дайте мнѣ только случай оказать какую-нибудь важную услугу; пусть поговорятъ при дворѣ, что я спасъ отечество. Я уже давно вамъ толкую, что противъ насъ есть какіе-то замыслы. Не угодно ли вамъ прочесть статейку о Рабурденѣ въ Journal des Débats? Онъ ихъ клевретъ. Посмотрите, какъ его разхваливаютъ! (Онъ подастъ ему газету.) Неужели вы думаете, что я изъ волокитства подружился съ его женою? Совсѣмъ нѣтъ; я уже давно слышалъ, что онъ человѣкъ опасный, и хотѣлъ самъ поразвѣдать. Такъ теперь вотъ въ чемъ дѣло: повремените опредѣленіемъ директора, и помогите мнѣ сдѣлаться депутатомъ. Повѣрьте, что, къ концу нынѣшняго собранія палатъ, я заплачу вамъ долгъ мой съ процентами.

Вмѣсто отвѣта, министръ взялъ бумаги объ опредѣленіи директора, и отдалъ ихъ Демоно для передѣлки.

— Я дамъ знать Рабурдену, сказалъ Демоно, что докладъ отложенъ до субботы.

Министръ, въ знакъ согласія, кивнулъ головою.

Узнавъ, что докладу не будетъ, Рабурденъ побѣжалъ къ министру; но его не было дома, онъ уѣхалъ въ палату депутатовъ. Рабурденъ пошелъ туда, и написалъ къ нему записку, но графъ былъ занятъ важными преніями. Рабурденъ хотѣлъ видѣться съ графомъ, во что бы то ни стало и, несмотря на холодъ, рѣшился дожидаться его у кареты. Онъ прохаживался въ лихорадочномъ жару но двору. Въ половинѣ седьмаго начали наконецъ разъѣзжаться изъ палаты; но вдругъ министерскій егерь подошелъ къ каретѣ и сказалъ кучеру:

— Иванъ, ступай домой. Графъ уѣхалъ вмѣстѣ съ военнымъ министромъ во дворецъ; они тамъ кушаютъ. Онъ приказалъ пріѣхать за собой въ десять часовъ, потому что сегодня совѣтъ.

Рабурденъ тихими шагами поплелся домой въ уныніи, которое можно себѣ представить. Было уже семь часовъ. Онъ переодѣлся, и пошелъ въ столовую. Целестина весело подбѣжала къ нему и спросила: — Ну, что жъ, ты опредѣленъ?

Рабурденъ съ печальнымъ видомъ потрясъ головою и сказалъ:

— Думаю, мнѣ ужъ не бывать въ департаментѣ.

— Что это значитъ? спросила она въ ужасномъ безпокойствѣ.

— Записка моя ходятъ по всему министерству; чиновники въ бѣшенствѣ, на меня клевещутъ, меня поносятъ. Мнѣ сказывалъ все это Деларошъ. И я никакъ не могъ поймать министра!

Тутъ только Целестина угадала настоящее значеніе послѣдняго своего разговора съ Демоно.

— Если бы я вела себя какъ обыкновенная женщина, подумала она, мѣсто было бы наше!

Она съ горестью посмотрѣла на мужа. Оба молчали, и обѣдъ прошелъ печально.

— И сегодня среда! вскричала она.

— Впрочемъ, еще не все погибло, сказалъ Рабурденъ, поцѣловавъ ее въ лобъ: можетъ-быть, я завтра какъ-нибудь повидаюсь съ министромъ, и тогда все объяснится. Деларошъ просидѣлъ всю ночь и дописалъ мой проектъ; я положу его на бюро министра и попрошу, чтобъ онъ прочелъ. Мнѣ поможетъ секретарь его. Нельзя же осудить человѣка, не выслушавъ его оправданія!

— Любопытно знать, пожалуетъ ли сегодня monsieur Демоно?

— Онъ? непремѣнно будетъ! Онъ, какъ тигръ, любитъ лизать кровь.

— Странное дѣло, мой другъ, сказала Целестина, какъ это ты составилъ такой превосходный проектъ, и не понялъ, что его не должно никому показывать! Такія идеи надобно таить въ душѣ, потому что исполнить ихъ можетъ только тотъ, въ чьей головѣ онѣ родились. Тебѣ слѣдовало поступать, какъ поступалъ Наполеонъ въ другой сферѣ. Онъ таился, сгибался, ползалъ! Да, ползалъ! Чтобы сдѣлаться главнокомандующимъ, онъ женился на protégée Баррасовой! Надобно было потерпѣть, попасть въ депутаты, слѣдовать за политическими происшествіями, то носясь на гребнѣ валовъ, то карабкаясь по дну моря и, какъ Виллель, взять девизомъ — «Col tempo!» Онъ семь лѣтъ мѣтилъ въ министерское мѣсто, и наконецъ достигъ своей цѣли.

Приходъ молодаго живописца Шипнера прервалъ ихъ разговоръ, и Рабурденъ задумался надъ послѣдними словами жены своей.

— Любезный другъ, сказалъ Шипнеръ, преданность бѣднаго живописца вамъ ни на что не годится; во честный человѣкъ долженъ ухаживать за своими пріятелями, когда они въ горѣ.

— А что такое случилось? спросила Целестина.

— Я сейчасъ читалъ вечернюю газету. Бодойе опредѣленъ въ директоры, и говорятъ, что онъ представленъ къ ордену.

— Быть не можетъ, сказалъ улыбаясь Рабурденъ: я старше его; я двадцать четыре года въ службѣ.

Между-тѣмъ гостиная наполнилась людьми, которые не заботятся о томъ, что происходитъ въ служебномъ мірѣ. Дюбрюэль не приходилъ. Госпожа Рабурденъ была веселѣе, любезнѣе, чѣмъ когда-нибудь.

— Она удивительна! говорили между собой женщины, которыя чрезвычайно ласкали ее, зная что она въ несчастій.

— Она однако жъ была очень дружна съ Демоно, сказала баронесса Дюшатлё виконтессѣ де-Фонтенъ.

— Неужели вы думаете, что спросила виконтесса.

— Да тогда бы мужъ ея получилъ по-крайней-мѣрѣ крестъ! замѣтила госпожа Фирміани, защищая свою пріятельницу.

Въ половинѣ двѣнадцатаго явился Демоно; очки у него была печальны, а глаза веселы: иначе я не ногу описать его вода. Но очки такъ хорошо скрывали глаза, что только опытный физіономистъ ногъ разглядѣть ихъ дьявольское выраженіе. Онъ подошелъ къ Рабурдену и пожалъ ему руку: у того не достало духу ее выдернуть.

— Намъ надобно потолковать съ вами, сказалъ Демоно, садясь подлѣ прекрасной Целестины, которая приняла его какъ-нельзя лучше.

— Вы женщина истинно великая! прибавилъ онъ, искоса взглянувъ на нсе: вы не обманули моихъ ожиданій; а это очень рѣдко случается, чтобы женщина, самая умная, не измѣнила себѣ въ минуту печали. Вы не унываете отъ несчастія…. (на ухо) и это очень благоразумно, потому что мы еще восторжествуемъ! Вы можете совершенно располагать своей судьбой, пока у васъ союзникомъ человѣкъ, который васъ обожаетъ. Послѣ мы съ вами посовѣтуемся.

— Но Бодойе опредѣленъ въ директоры?

— Опредѣленъ.

— И получилъ крестъ?

— Нѣтъ еще, но получитъ.

— Такъ объ чемъ же намъ еще совѣщаться?

— Вы ничего не понимаете въ политикѣ.

Часамъ къ двѣнадцати-- гостиная Рабурденовъ опустѣла: оставалось только два или три человѣка, Демоно и хозяева.

Когда Шиннеръ и госпожа Фирміани уѣхали, Демоно всталъ съ таинственнымъ видомъ, прислонился спиною къ камину, и поглядѣлъ на мужа, потомъ на жену.

— Друзья мои, сказалъ онъ, не теряйте надежды; мы съ министромъ, по-прежнему, за васъ. Дютокъ, изъ двухъ властей выбралъ ту, которая показалась ему сильнѣе. Онъ угодилъ іезуитамъ, а мнѣ измѣнилъ; но государственный человѣкъ никогда не жалуется. Дютокъ завтра же будетъ уволенъ отъ должности, а іезуиты, вѣроятно, послѣзавтра опредѣлятъ его въ свою полицію.

И тутъ онъ началъ длинную и громкую рѣчь о іезуитахъ, объ ихъ тайномъ вліяніи, о томъ, какимъ опасностямъ подвергается власть, ввѣряясь этимъ хитрымъ и коварнымъ людямъ, и прочая, и прочая.

При сей вѣрной оказіи, не худо замѣтить, что іезуиты, которымъ либеральные Французскіе журналы приписывали такое вліяніе на правительство, никогда не вмѣшивались въ государственныя дѣла. Тайная власть этого сословія, могла бы служить спасительнымъ противодѣйствіемъ тайнымъ либеральнымъ обществамъ, которыя наглымъ образомъ во все вмѣшивались, но она была важна только потому, что суевѣрные люда другъ друга ею пугали. Либералы дѣлали изъ іезуитскаго ордена какого-то великана политическаго, правительственнаго, гражданскаго и военнаго. Трусость всегда придумаетъ себѣ страшилище. Такъ напримѣръ теперь Демоно увѣрялъ, что Бодойе сдѣлали директоромъ іезуиты, между-тѣмъ какъ онъ попалъ на это мѣсто по милости трехъ ростовщиковъ и одной интригантки. Такъ и все дѣлали тогда іезуиты. Кнесчастію, они ровно ничего не дѣлали, кромѣ кое-какихъ мелочныхъ происковъ и сплетней между старыми барынями. Но такъ всегда; во всѣ времена бывали люди, или учрежденія, на которыхъ взваливали все, что дѣлалось дурнаго, и которые служили пугаломъ глупцамъ и потѣхою умнымъ людямъ.

— Останьтесь начальникомъ отдѣленія при новомъ директорѣ; будьте настоящимъ политикомъ; отбросьте гордость; исполняйте ревностно свою обязанность; не говорите директору ни слова, не давайте ему совѣтовъ, не дѣлайте ничего безъ приказанія."Мѣсяца черезъ три Бодойе непремѣнно слетать; его отрѣшатъ, или переведутъ куда-нибудь. Меня уже два раза сбивало съ ногъ вѣтромъ злополучія; но погода утихала, и я опять поднимался.

— Оно такъ, сказалъ Рабурденъ, но вы не были оклеветаны, посрамлены…

Демоно прервалъ его хохотомъ истинно гомерическимъ.

— Помилуйте, ради Бога, любезный другъ! вскричалъ онъ: да въ нашей прекрасной Франціи это насущный хлѣбъ всякаго, кто хоть немножко повыше другихъ. Въ такихъ случаяхъ люди безхарактерные уступаютъ и прячутся отъ свѣта, а люди твердые идутъ своимъ путемъ и даже не оглядываются.

— Мнѣ кажется, сказалъ Рабурденъ, что въ моемъ положеніи есть только одно средство разорвать постыдную петлю, которую накинули мнѣ на шею шпіонство и предательство, именно, объясниться съ министромъ, и если вы точно къ намъ привязаны, то можете доставить мнѣ случай завтра же переговорить съ нимъ.

— Вы хотите ему объяснить вашъ планъ преобразованія?…

Рабурденъ кивнулъ головою.

— Такъ дайте же мнѣ вашу записку и, даю вамъ слово, что онъ просидитъ за ней всю ночь.

— Поѣдемте вмѣстѣ, вскричалъ Рабурденъ: послѣ шести-лѣтней работы мнѣ бы пріятно было видѣть, какъ министръ читаетъ мое твореніе и отдаетъ справедливость трудамъ моимъ.

Стойкость Рабурдена лишила Демоно надежды обмануть его. Онъ посмотрѣлъ на Целестину, какъ-будто спрашивая самъ себя: «Что сильнѣе, любовь моя къ ней или ненависть къ нему?» Потомъ онъ всталъ и сказалъ: Если вы не довѣряете мнѣ, то, видно, вы дѣйствительно почитаете меня такимъ, какимъ описали въ вашей запискѣ. Прощайте, madame Рабурденъ!

Целестина холодно ему поклонилась. Супруги разошлись молча, — такъ они были подавлены несчастіемъ! Она думала объ ужасномъ положеніи, въ какомъ находилась въ отношеніи къ мужу. Онъ, рѣшившись, навсегда оставить службу, размышлялъ о будущей судьбѣ своей. Онъ до утра просидѣлъ передъ каминомъ, и даже не замѣтилъ, что Целестина приходила нѣсколько разъ на цыпочкахъ и въ спальномъ платьѣ.

— Мнѣ надобно же будетъ сходить еще разъ въ департаментъ чтобы сдать дѣла новому директору: такъ попробуемъ, какое дѣйствіе произведетъ тамъ моя просьба объ отставкѣ!

Онъ написалъ прошеніе, и слѣдующее письмо къ министру.

"Ваше сіятельство

«Имѣю честь представить вамъ прошеніе объ увольненія меня отъ службы; но, я надѣюсь, вы вспомните при этомъ случаѣ, что я отдавалъ честь мою въ ваши руки, и предувѣдомилъ васъ, что она зависитъ отъ немедленнаго объясненія съ вами. Я тщетно добивался объясненія, а теперь оно было бы, можетъ-быть, безполезно, потому что отрывокъ сочиненія, надъ которымъ я трудился цѣлыя шесть лѣтъ, искаженный и перетолковаиный въ дурную сторону, ходитъ въ департаментѣ по рукамъ, служитъ нищею ненависти, и принуждаетъ меня удалиться, тѣмъ болѣе, молчаніе начальства показываетъ мнѣ, что и оно дурнаго мнѣнія обо мнѣ. Ваше сіятельство думали, что я хлопочу освоенъ повышеніи, между-тѣмъ какъ я помышлялъ только о благѣ общественномъ: мнѣ хотѣлось, чтобы вы меня получше узнали.»

Было уже семь часовъ, когда несчастный Рабурденъ принесъ въ жертву жестокой судьбѣ всѣ идеи, которыя столько лѣтъ его занимали. Дотомъ, утомленный своимъ горемъ, онъ заснулъ въ креслахъ. Черезъ нѣсколько времени онъ пробудился, чувствуя на рукахъ своихъ какія-то горячія капли. Целестина, стояла передъ нимъ на колѣняхъ, и заливалась слезами. Она прочла письмо его къ министру. Женщина необыкновенная, побѣжденная женщиною весьма обыкновенною, измѣрила всю глубину своего паденія. Они оставались при четырехъ тысячахъ доходу, а долги, которые она надѣлала, простирались до тридцати двухъ тысячъ. Ужасное положеніе! И этотъ благородный человѣкъ даже не зналъ, какъ расточала она имѣніе, ввѣренное ея попеченію. Целестина рыдала.

— Такъ, видно, я вполнѣ несчастенъ, сказалъ онъ, волнуемый страшными мыслями: посрамленъ по службѣ, посрамленъ…

Молнія незапятнанной чести блеснула въ глазахъ Целестины; она выпрямилась.

— Я! я! вскричала она съ удивительнымъ выраженіемъ. Развѣ я женщина такая же какъ всѣ другія? Развѣ ты не видишь, что ты былъ восторжествовалъ, если бъ я рѣшилась унизиться? Но, несмотря на это, я передъ тобой ужасно виновата.

— Что же ты сдѣлала? сказалъ Рабурденъ.

— Тридцать тысячъ долгу.

Рабурденъ какъ-бы въ безуміи схватилъ жену свою, и съ восторгомъ посадилъ ее къ себѣ на колѣни.

— Утѣшься, моя милая! вскричалъ онъ голосомъ, въ которомъ проявлялась безконечная доброта его, и которая превратила горькія ея слезы въ сладостныя. Я тоже много виноватъ; я погубилъ нѣсколько лѣтъ въ безполезной работѣ Теперь я перейду на другой путь. Мы будемъ трудиться…. Тебѣ только двадцать восемь лѣтъ, мой ангелъ: лѣтъ черезъ десять трудолюбіе возвратитъ тебѣ роскошь, которую ты такъ любишь, и отъ которой мы должны теперь на время отказаться. Я тоже, моя милая, не такой мужъ какъ всѣ другіе. Мы продадимъ нашу землю. Теперь она стоитъ больше, чѣмъ когда мы ее купили. Этотъ излишекъ, и то, что мы выручимъ за наши мебели, пойдетъ ни уплату моихъ долговъ (Она обняла его), а остальныя сто тысячъ мы пустимъ въ оборотъ. Я придумаю какую-нибудь спекуляцію. Сальяръ столкнулся же съ Мартиномъ Фаллезомъ; и мы найдемъ какого -нибудь промышленника и вступимъ съ нимъ въ товарищество. Подожди меня къ завтраку; я пойду въ департаментъ, отдамъ бумага, и часовъ въ одиннадцать буду дома.

Целестина сжала его въ своихъ объятіяхъ съ силою, какой мужчины не имѣютъ даже въ минуты гнѣва. Она вмѣстѣ смѣялась, плакала, говорила и цѣловла.

Часовъ въ восемь Рабурденъ пошелъ въ департаментъ: у дверей ожидалъ его Себастіанъ; онъ просилъ его не показываться въ канцелярію, потому что ходитъ по рукамъ гнусная каррикатура на него.

— Принесите мнѣ ее сюда, сказалъ Рабурденъ. Она мнѣ очень нужна; а я между-тѣмъ пойду отдамъ секретарю министра мое прошеніе объ отставкѣ.

Увѣрившись, что письмо его уже въ рукахъ министра, Рабурденъ опять пошелъ въ департаментъ. Себастіянъ ждалъ его на дворѣ, и со слезами на глазахъ отдалъ ему каррикатуру.

— Она очень остроумна, сказалъ Рабурденъ какъ-нельзя спокойнѣе.

Онъ пошелъ прямо къ Бодойе и просилъ принять дѣла.

— Потому, сказавъ онъ громко, при Годарѣ и другихъ чиновникахъ, что я подалъ въ отставку.

Онъ повелъ Бодойе въ кабинетъ покойнаго Лабилардіера. У дверей стояли два чиновника, Фелліонъ и Деларошъ; только эти двое, при его несчастіи, осмѣливались явно показывать привязанность свою къ нему.

Рабурденъ, увидѣвъ слезы -на глазахъ Фелліона, крѣпко пожалъ ему руку.

— Mosieur! сказалъ тотъ: если мы можемъ чѣмъ-нибудь служить вамъ, располагайте нами…

— Войдите сюда, друзья мои, сказалъ имъ Рабурденъ съ благородною вѣжливостью. Себастіанъ, мой любезный, подайте въ отставку и пошлите свое прошеніе съ Лавревтьемъ. Клевета, вѣрно, и васъ не пощадила. Я устрою вашу судьбу; мы съ вами во всю жизнь не растанемся.

Себастіянъ залился слезами.

Рабурденъ заперся съ Бодойе въ директорской комнатѣ. Фелліонъ помогъ ему объяснить новому начальнику положеніе всякаго дѣла. Бодойе таращилъ маленькіе свои глаза, и ничего не понималъ.

— Теперь прощайте, сказалъ ему наконецъ Рабурденъ, торжественнымъ и вмѣстѣ насмѣшливымъ тономъ.

Между-тѣмъ собрали бумаги, принадлежавшія собственно Рабурдену, и свезли ихъ къ нему на извощикѣ. Онъ прошелъ черезъ большой дворъ министерскаго дома; всѣ чиновники были у оконъ. Онъ подождалъ нѣсколько минутъ, небудетъ ли какихъ приказаній отъ министра; но министръ не присылалъ. Фелліонъ и Себастіанъ провожали его; Фелліонъ дошелъ съ нимъ почти до дону, оказывая своему бывшему начальнику, глубочайшее уваженіе. Отдавъ послѣднюю честь гонимому онъ, довольный собою, возвратился въ канцелярію.

Теперь Рабурденъ одинъ изъ богатѣйшихъ людей, а Целестина одна изъ прелестнѣйшихъ женщинъ въ Парижѣ; она въ самомъ цвѣтущемъ возрастѣ: ей вѣдь только сорокъ лѣтъ. Демоно сдѣлался депутатомъ, графомъ, кавалеромъ Почетнаго Легіона второй степени; а между-тѣмъ ростовщики всё сосали его, наконецъ они засадили въ тюрьму.

"Библіотека для Чтенія", т. 26, 1838