Глава семнадцатая
И сырые дрова загораются
Три дня, непосредственно следовавшие за этим разговором, имеют большое право на наше внимание.
В течение этих трех дней Райнер не видался с Лизою. Каждый вечер он приходил к Женни часом ранее обыкновенного и при первых приветствиях очень внимательно прислушивался, не отзовется ли из спальни хозяйки другой знакомый голос, не покажется ли в дверях Лизина фигура. Лизы не было. Она не только не выезжала из дома, но даже не выходила из своей комнаты и ни с кем не говорила. В эти же дни Николай Степанович Вязмитинов получил командировку, взял подорожную и собирался через несколько дней уехать месяца на два из Петербурга, и, наконец, в один из этих дней Красин обронил на улице свой бумажник, о котором очень сожалел, но не хотел объявить ни в газетах, ни в квартале и даже вдруг вовсе перестал говорить о нем.
Вечером последнего из этих трех дней Женни сидела у печки, топившейся в ее спальне. На коленях она держала младшего своего ребенка и, шутя, говорила ему, как он будет жить и расти. Няня Абрамовна сидела на кресле и сладко позевывала.
— Будем красавицы, умницы, добрые, будут нас любить, много, много будут нас любить, — говорила Евгения Петровна с рас становкой, заставляя ребенка ласкать самого себя по щечкам собственными ручонками.
— Гадай, гадай, дитятко, — произнесла в ответ ей старуха.
— Да уж угадаем, уж угадаем, — шутила Женни, целуя девочку.
— А на мой згад, как фараон-царь мальчиков побивал, так теперь следует выдать закон, чтоб побивали девочек.
— За что это нас убивать? за что убивать нас? — относилась Женни к ребенку.
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних,женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.
Женни засмеялась.
— Гадостницы, — проговорила Абрамовна.
Кто-то позвонил у дверей.
Абрамовна встала и отперла. Вошел Райнер.
— Идите сюда, Василий Иванович, здесь печечка топится.
— Вы одни? — спросил, тихо входя, Райнер.
— Вот с няней да с дочерью беседую. Садитесь вы к нам.
— Я думал, что и Николай Степанович здесь.
— Нет; его нет совсем дома. Он уезжает в конце этой недели. Все ездит теперь к своему начальнику. Лизы вы не видали?
— Нет, не видал.
— Хотите, сейчас ее выпишем?
— Как вам угодно.
— Вам как угодно?
Райнер слегка покраснел, а Женни зажгла свечечку и написала несколько строчек к Лизе.
— Няня, милая! возьми извозчика, прокатайся, — сказала она Абрамовне.
— Куда это, матушка?
— Привези Лизу.
— Это в вертеп-то ехать! Райнер и Женни засмеялись.
— Ну давай, давай съезжу, — отвечала старуха, через десять минут оделась и отправилась в вертеп.
В это время, шагах в тридцати не доходя дома, где жили Вязмитиновы, на тротуаре стоял Розанов с каким-то мещанином в калмыцком тулупе.
— Уморительный -маскарад! — говорил Розанов тулупу.
— Именно уморительный, потому что умариваешься,как черт, — отвечал тулуп.
— И долго вы еще здесь проиграете?
— Нет: птица сейчас юркнула куда-то сюда. Сейчас вынырнет, а дома там его ждут.
— Да что это, вор, что ли?
— Какой вор! Иностранец по политическому делу: этих ловить нетрудно.
— А кто такой, если можно?
— Райнер какой-то.
— Черт его занает, не знаю, — отвечал Розанов и, пожав руку переодетого в тулуп, пошел, не торопясь, по улице и скрылся в воротах дома, где жили Вязмитиновы.
Райнер преспокойно сидел с Евгенией Петровной у печки в ее спальне, и они не заметили, как к ним через детскую вошел Розанов, поднявшийся по черной лестнице.
Войдя в спальню, Розанов торопливо пожал руку хозяйки и, тронув слегка за плечо Райнера, поманил его за собою в гостиную.
— Вас сейчас схватят, — сказал он без всяких обиняков и в сильном волнении.
— Меня? Кто меня схватит? — спросил, бледнея, Райнер.
— Известно, кто берет: полиция. Что вы сделали в это время, за что вас могут преследовать?
— Я, право, не знаю, — начал было Райнер, но тотчас же ударил себя в лоб и сказал: — ах боже мой! верно, эта бумага, которую я писал к полякам.
Он вкратце рассказал известную нам историю, поскольку она относилась к нему.
Подозрения его были верны: его выдавала известная нам записка, представленная в полицейский квартал городовым, поднявшим бумажник Красина.
— Кончено: спасенья нет, — произнес Розанов.
— Господи! к счастию, вы так неосторожно говорили, что я поневоле все слышала, — сказала, входя в. гостиную, Вязмитинова. — Говорите, в чем дело, может быть, что-нибудь придумаем.
— Нечего придумывать, когда полиция следит его по пятам и у вашего дома люди.
— Боже мой! Я поеду, отыщу моего мужа, а вы подождите здесь. Я буду просить мужа сделать все, что можно.
Розанов махнул рукой.
— Муж ваш не может ничего сделать, да и не станет ничего делать. Кто возьмет на себя такие хлопоты? Это не о месте по службе попросить.
Над дверью громко раздался звонок и, жалобно звеня, закачался на дрожащей пружине.
Розанов и Женни остолбенели. Райнер встал совершенно спокойный и поправил свои длинные русые волосы.
— Муж! — прошептала Женни.
— Полиция! — произнес еще тише Розанов.
— Бегите задним ходом, — захлебываясь, прошептала Женни и, посадив на кушетку ребенка, дернула Райнера за руку в свою спальню.
— Невозможно! — остановил их Розанов, — там ваши люди: вы его не спасете, а всех запутаете.
Ребенок, оставленный на диване в пустой гостиной, заплакал, а над дверью раздался второй звонок вдвое громче прежнего.
За детскою послышались шаги горничной.
— Сюда! — кликнула Женни и, схватив Райнера за рукав, толкнула его за драпировку, закрывавшую ее кровать.
Девушка в то же мгновение пробежала через спальню и отперла дверь, над которою в это мгновение раздался уже третий звонок.
Розанов и Женни ни живы ни мертвы стояли в спальне.
— Что это ты, матушка, ребенка-то одного бросила? — кропотливо говорила, входя, Абрамовна.
— Так это ты, няня?
— Что такое я, сударыня?
— Звонила?
— Да я же, я, вот видишь.
— А мы думали... что ты по черной лестнице войдешь.
— Нос там теперь расшибить.
Евгения Петровна немножко оправилась и взяла ребенка.
— Не поехала, — сказала няня, входя и протягивая руки за ребенком.
Женни вспомнила, что няня ездила за Лизой.
— Не поехала? — переспросила она ее. — Отчего же она не поехала?
— А не поехала, да вот тебе и только. Знаешь, чай, у ней сказ короток.
Женни была как на ножах. Мало того, что каждую минуту за драпировку ее спальни могли войти горничная или Абрамовна, туда мог войти муж, которого она ожидала беспрестанно.
Женни вертелась около опущенных занавесок драпировки и понимала, что, во-первых, ее караульное положение здесь неестественно, а во-вторых, она не знала, что делать, если горничная или няня (подойдет к ней и попросит ее дать дорогу за драпировку.
Бедная женщина стояла, держа палец одной руки у рта, а другою удерживая крепко стучавшее сердце.
— Что нам делать? — шепнула она Розанову.
Тот пожал плечами и поникнул головою в совершенном недоумении.
Вязмитинова неслышными шагами подвинулась за занавеску, и через полминуты Розанов услыхал, как щелкнул замок в ее ванной. Вслед за тем Женни выскочила, как бы преследуемая страшным привидением, схватила со стола свечу и побежала через зал и гостиную в кабинет мужа. Во все это время она судорожно совала что-то в карман своего платья и, остановясь у мужниного письменного стола, что-то уронила на пол.
Розанов нагнулся и поднял ключ.
Женни села и оперлась обеими локтями на письменный стол. Голова ее шаталась от тяжелого дыхания.
— Дайте мне воды, — прошептала она Розанову.
Доктор налил ей стакан воды. Она выпила полстакана и вопросительно посмотрела на Розанова.
— Возьмите ключ, — сказал он ей тихо.
Евгения Петровна схватила ключ, дрожащею рукою сунула его в карман и закрыла разрез складкою широкой юбки.
— Что ему могут сделать? — начала она очень тихо.
— Могут сделать очень дурное. Закон строг в таких случаях.
— Боже мой, и неужто нет никакой возможности спасти его? Пусть бежит.
— Как, куда и с чем?
— За границу.
— А где паспорт?
— Пусть скроется пока в России.
— Все-таки нужен вид, нужны деньги.
— Я найду немного денег.
— А вид?
Женни замолчала.
— Что это за бумага? — спросила она через несколько минут, указывая на лежащую на столе подорожную мужа. Это подорожная, — да? С нею можно уйти из Петербурга, — да? Говорите же: да или нет?
— Да, — отвечал Розанов.
Женни взяла бумагу и, подняв ее вверх, встала со стула.
— А что будет, если эта бумага пропадет? — спросила она, глядя тревожными и восторженными глазами на Розанова. — Отвечайте мне чистую правду.
— Если эту подорожную у Николая Степановича украдут?
— Да, если ее у него украдут? Скорее, скорее отвечайте.
— Если украдут, то... ему выдадут новую, а об этой объявят в газетах.
— И только? Говорите же: и только?
— И только, если она будет украдена и пропадет без вести. В противном случае, если Райнер с нею попадется, то… будет следствие.
— Да, но мой муж все-таки не будет отвечать, потому что он ничего не знал? Я скажу, что я... сожгла ее, изорвала...
— Да, что до вашего мужа, то он вне всяких подозрений.
— Держите же ее, берите, берите, — произнесла, дрожа, Женни.
Она выбежала из кабинета и через час вернулась с шелковым кошельком своей работы.
— Здесь что-то около сорока рублей. У меня более ничего нет, — лепетала она, беспрестанно меняясь в лице. — Берите это все и ступайте домой.
— Что вы такое задумали, Евгения Петровна! Вспомните, что вы делаете!
— Берите и ступайте, приготовьте ему какое-нибудь платье: он ночью будет у вас.
— Как вы это сделаете? Подумайте только, у нас не старая, не прежняя полиция.
— Ах, идите бога ради домой, Дмитрий Петрович. Я все обдумала.
Розанов положил в карман подорожную, деньги и отправился домой.
Женни возвратилась в свою спальню, пожаловалась, что она нехорошо себя чувствует и, затворив за собою дверь из детской, опустилась перед образником на колени.
Темные лики икон, озаренные трепетным светом лампады, глядели на молящуюся строго и спокойно.
В детской послышался легкий старческий сап няни.
Евгения Петровна тихо прошла со свечою по задним комнатам. В другой маленькой детской спала крепким сном мамка, а далее, закинув голову на спинку дивана, похрапывала полнокровная горничная. Хозяйка тем же осторожным шагом возвратилась в спальню. Вязмитинов еще не возвращался. В зале стучал медленно раскачивающийся маятник стенных часов.
Женни осторожно повернула ключ в заветной двери.
Райнер спокойно сидел на краю ванны.
— Вы можете уходить нынче ночью, — начала торопливо его спасительница, — Вот вам свеча, зеркало и ножницы: стригите ваши волосы и бороду. Ночью я вас выпущу через подъезд. Розанов будет ждать вас дома. Если услышите шаги, гасите свечу.
— Евгения Петровна! зачем вы....
— Тсс, — произнесла Женни, и ключ снова повернулся.
В одиннадцать часов возвратился Вязмитинов. Он очень удивился, застав жену в постели.
— Я очень нездорова, — отвечала, дрожа, Евгения Петровна.
— Что у тебя, лихорадка? — расспрашивал Вязмитинов, взяв ее за трепещущую руку.
— Верно, лихорадка: мне нужен покой.
— За доктором послать?
— Ах, мне покой нужен, а не доктор. Дайте же мне покою.
— Ну, бог с тобой, если ты нынче такая нервная.
— Да, я в самом деле чувствую себя очень расстроенной.
— Я тоже устал, — отвечал Вязмитинов и, поцеловав жену в лоб, ушел в свой кабинет.
Женни отослала горничную, сказав, что она разденется сама.
Наступила ночь; движение на улице совершенно стихло; часы в зале ударили два.
Женни осторожно приподнялась с кровати и, подойдя неслышными шагами к дверям, внимательно слушала: везде было тихо. Из кабинета не доходило ни звука, повсюду темнота.
— Пора! — шепнула Женни, отворив дверь Райнеровой темницы.
Райнера невозможно было узнать. Ни его прекрасных волос, ни усов, ни бороды не было и следа. Неровно и клочковато, но весьма коротко, он снес с своей головы всю растительность.
— Скорей и тише, — шепнула Женни.
Райнер вышел по мягкому ковру за драпировку.
— Вы губите себя, — шептал он.
— Вы здесь губите меня более, чем когда вы уйдете, — так же тихо отвечала, оглядываясь, Женни.
— Я никогда не прощу себе, что послушался вас сначала.
— Тсс! — произнесла Жени.
— Для кого и для чего вы так рискуете? Боже мой!
— Я так хочу... для вас самих... для Лизы. Тсс! — опять произнесла она, держа одною рукою свечу, а другою холодную руку Райнера.
Все было тихо, но Женни оставила Райнера и, подойдя к двери детской, отскочила в испуге: свеча ходенем заходила у нее в руке.
С той стороны двери в эту же щель створа глядел на нее строгий глаз Абрамовны.
— Зачем ты, зачем ты здесь, няня! — нервно шептала, глотая слова, Женни. — Спи, иди спи!
Абрамовна отворила дверь, перешагнула в спальню и, посмотрев на Райнера, повертела свою головную повязку.
— Я тебе расскажу, все расскажу после, — пролепетала Женни и, быстро вскочив, взяла Райнера за руку.
— Куда? страмовщица: опомнись! — остановила ее старуха. — Только того и надо, чтобы на лестнице кто-нибудь встретил.
Старуха вырвала у Евгении Петровны свечу, махнула головою Райнеру и тихо вышла с ним из залы.
Женни осталась словно окаменелая; даже сильно бившееся до сих пор сердце ее не стучало.
Легкий звон ключа сказал ей, что няня с Райнером прошли залу и вышли на лестницу.
Женни вздрогнула и опять упала на колени.
Абрамовна с Райнером так же тихо и неслышно дошли по лестнице до дверей парадного подъезда. Старуха отперла своим ключом дверь и, толкнув Райнера на улицу, закричала пронзительным старушечьим криком:
— Если не застанешь нашего доктора, беги к другому, да скорее беги-то, скорее; скажи, очень, мол, худо.
Райнер побежал бегом.
— Да ты бери извозчика! — крикнула вдогонку старуха и захлопнула двери.
Райнер взял первого извозчика и, виляя на нем из переулка в переулок, благополучно доехал до розановской квартиры.
Доктор ждал гостя. Он не обременял его никакими вопросами, помог ему хорошенько обриться; на счастье, Розанов умел стричь, он наскоро поправил Райнерову стрижку, дал ему теплые сапоги, шапку, немного белья и выпроводил на улицу часа за полтора до рассвета.
— Боже! за что я всех вас подвергаю такому риску, я, одинокий, никому не нужный человек, — говорил Райнер.
— Вы уходите скорей и подальше: это всего нужнее. Теперь уж раздумывать нечего, — отвечал Розанов.
Когда послышался щелк ключа в двери, которую запирала няня, Евгения Петровна вскочила с колен и остановилась перед поднятыми занавесками драпировки.
Старуха вошла в спальню, строгая и суровая.
— Няня! — позвала ее Евгения Петровна.
— Ну!
Евгения Петровна заплакала.
— Перестань, — сказала старуха.
— Ты... не думай, няня... Я клянусь тебе детьми, отцом клянусь, я ничего...
— Ложись, говорю тебе. Будто я не знаю, что ли, глупая ты!
Старуха поправила лампаду, вздохнула и пошла в свою комнату.
Райнера не стало в Петербурге.