8 августа скончался старѣйшій изъ русскихъ журналистовъ А. А. Краевскій, издатель Отечественныхъ Записокъ и Голоса. Болѣе полувѣка игралъ покойный выдающуюся роль въ нашей публицистикѣ. Въ послѣдніе годы, вслѣдствіе невольнаго прекращенія издательской дѣятельности, труды и заботы престарѣлаго журналиста сосредоточились на петербургскихъ городскихъ школахъ. Въ этомъ отношеніи А. А. Краевскому удалось достигнуть весьма значительныхъ результатовъ. Неустанный работникъ скончался на восьмидесятомъ году своей плодотворной жизни.
Мы занесли въ предшествующій обзоръ кончину старѣйшаго изъ русскихъ журналистовъ, А. А. Краевскаго, но могли посвятить покойному лишь десятокъ словъ, такъ какъ извѣстіе пришло, когда наша статья уже была набрана. Съ тѣхъ поръ произошло утвержденіе завѣщанія покойнаго и удостовѣрился замѣчательный фактъ: журналистъ оставилъ состояніе въ 1 мил. 100 т. рублей. Фактъ этотъ, правда, несовсѣмъ единичный, такъ какъ и послѣ М. Н. Каткова осталось большое состояніе, пріобрѣтенное при гораздо менѣе продолжительной дѣятельности. Но, во всякомъ случаѣ, оба эти факта — единственные въ лѣтописяхъ нашей журналистики. Мы должны упомянуть и о томъ, что А. А. Краевскій завѣщалъ разнымъ училищамъ и обществамъ пособія литераторамъ, художникамъ и артистамъ сцены 48 тысячъ рублей, а въ совокупности завѣщано имъ съ благотворительною цѣлью около 50 т. рублей. Кромѣ того, еще при жизни онъ внесъ въ литературный фондъ 3 т. рублей, включенныя въ неприкосновенный капиталъ этого учрежденія. Такимъ образомъ, имя покойнаго станетъ первымъ въ спискѣ именъ, къ которымъ относятся наибольшіе вклады въ литературномъ фондѣ.
Предвидимъ, что, пожалуй, большинство читателей подумаетъ, по поводу предшествующихъ строкъ: было изъ чего жертвовать. Намъ, однако, представляется несправедливымъ несомнѣнно выказавшееся нѣкоторое равнодушіе къ памяти покойнаго со стороны приверженцевъ тѣхъ идей, которымъ онъ своею издательскою дѣятельностью служилъ въ продолженіе всей своей долгой жизни. Приверженцы идей противуположныхъ гораздо щедрѣе и, пожалуй, слишкомъ даже щедро оцѣниваютъ сочувственныхъ имъ журналистовъ-издателей.
Краевскій, въ дѣйствительности, былъ только издателемъ. Литераторомъ онъ не былъ вовсе. Статья о Борисѣ Годуновѣ Пушкина, да еще другая, посвященная скандинавской литературѣ и совершенно забытая, — вотъ почти весь литературный багажъ покойнаго. Но возможно ли сказать, что тѣмъ же ограничивается и вся литературная его заслуга? Думать такъ могутъ только тѣ, кто не отдаетъ себѣ отчета въ огромномъ значеніи, какое въ движеніи силъ умственныхъ, какъ и въ дѣйствіи силъ физическихъ, играетъ организаторство. Если бы покойный просто только давалъ средства на изданіе либеральнаго журнала и газетъ въ теченіе полувѣка, то и тогда надо было бы сказать, что жизнь его не прошла даромъ, что личность его оставила по себѣ широкій слѣдъ, хотя бы онъ лично не написалъ ни одной строчки. Но Краевскій былъ не такимъ издателемъ, а дѣйствительнымъ устроителемъ тѣхъ органовъ, которые издавалъ. Выборъ людей, пріисканіе связей для защиты, всевозможныя ходатайства о допущеніяхъ, добываніе важныхъ свѣдѣній и матеріаловъ для самыхъ работъ, личное управленіе всѣмъ дѣломъ, — все это значитъ не мало. Хотя бы одинъ невидный для публики трудъ по объясненіямъ о приготовляемыхъ статьяхъ и исправленію ихъ или выбору между ними въ корректурахъ не могъ не вносить значительную долю личнаго вліянія въ самый составъ текущаго печатнаго слова. Съ этимъ вліяніемъ всѣ должны были считаться во время дѣятельности покойнаго и несправедливо не сосчитаться послѣ его смерти.
Издатель не создаетъ ни таланта, ни знанія, но онъ отыскиваетъ ихъ среди людей неизвѣстныхъ. И это — не все. Журнальное дѣло имѣетъ свою технику; сверхъ таланта и знаній, требуются еще: выработка извѣстнаго такта, недоступная безъ руководства для начинающихъ работниковъ журналистики, и знакомство съ разными, такъ сказать, атмосферическими явленіями. Допустимъ, что издатель — еще не литераторъ; пусть онъ только — громоотводъ и барометръ. Но при полувѣковомъ плаваніи, при столь долговременной борьбѣ съ разными теченіями и бурями, возможно ли не признать значительной услуги этихъ инструментовъ?
Нисколько не придерживаясь некрологической лести, мы должны признать за Краевскимъ ту заслугу, какая несомнѣнно принадлежитъ ему. Совершенно несправедливо говорилось въ одной статьѣ, будто Краевскій не имѣлъ иного значенія, какъ всякій коммерческій предприниматель. Мало ли что можно предпринимать, даже и, въ самой литературѣ! Краевскаго, дѣйствительно, возможно назвать «оппортюнистомъ» и въ этомъ именно свойствѣ заключалась причина нѣкоторой къ нему холодности общества. Это не былъ ни фанатикъ извѣстнаго дѣла, ни строгій пуританинъ въ выборѣ тѣхъ средствъ, какими онъ, по своему разумѣнію, служилъ опредѣленнымъ идеямъ. Онъ даже не всегда былъ достаточно разборчивъ въ формѣ, затѣмъ былъ готовъ къ второстепеннымъ компромиссамъ на дѣлѣ. Въ способѣ выраженія, въ формѣ, не всегда воздерживался отъ оборотовъ, которые вовсе не приносили ему той пользы, какую онъ имѣлъ въ виду, но наносилъ его изданію нравственный вредъ — въ наружныхъ самопротиворѣчіяхъ. Повторяемъ, онъ былъ оппортюнистъ. Но надо же согласиться о значеніи словъ. Допускать иногда компромиссы, уступки въ формѣ, но полвѣка неизмѣнно служить одному общему направленію — это, можетъ быть, оппортюнизмъ, и это никакъ не отреченіе отъ прежнихъ своихъ идей, не поношеніе въ теченіе послѣдняго періода дѣятельности всего того, чему публицистъ служилъ въ первую ея половину.
Краевскій во всю свою долгую жизнь несомнѣнно служилъ одному направленію въ литературѣ. И когда говорятъ о нажитомъ имъ милліонѣ, нельзя не напомнить, что онъ принесъ и жертвы, весьма даже значительныя, какъ въ матеріальномъ, такъ и въ нравственномъ для него смыслѣ, и что если бы онъ былъ не болѣе, какъ коммерческій предприниматель, то легко могъ бы ихъ избѣгнуть. Нельзя же не принимать въ соображеніе обстоятельствъ времени и мѣста. Всякъ изъ насъ, конечно, можетъ имѣть свой взглядъ относительно каждаго отдѣльнаго случая, когда съ обстоятельствами приходится считаться. Всякъ воленъ думать о себѣ, что онъ былъ бы среди тѣхъ же обстоятельствъ тверже и разборчивѣе въ словахъ. Но ни кто не можетъ справедливо отказать Краевскому въ признаніи, что свои уступки покойный дѣятель совершалъ именно и только какъ уступки, что на преувеличенныя иногда оговорки онъ смотрѣлъ, все-таки, какъ на оговорки, а что направленіе, въ которомъ онъ шелъ всю жизнь и которому служилъ своимъ трудомъ и организаціею массы чуткихъ силъ, въ томъ числѣ многихъ плодотворныхъ и блестящихъ, — было всегда одно. Въ исторіи русской журналистики онъ современенъ займетъ мѣсто весьма видное и болѣе высокое, чѣмъ многіе теперь полагаютъ.