НА ПАМЯТЬ О НИКОЛАѢ АЛЕКСѢЕВИЧѢ НЕКРАСОВѢ.
правитьНекрасовъ, какъ поэтъ.
правитьМои грѣхи, о родина, прости!...
Такими словами извинялся покойный поэтъ Некрасовъ за свои «вольныя» прегрѣшенія въ стихахъ.
Въ настоящее время, на свѣжей еще могилѣ, лучше припомнить достоинства покойнаго поэта, которыя были очень значительны, чѣмъ… Но смерть примиряетъ все!…
Капля крови, общая съ народомъ, дѣйствительно была у Некрасова. Вся Россія читала его и увлекалась многими изъ его произведеній, посвященныхъ народному быту. Не смотря на дѣланность нѣкоторыхъ мѣстъ въ произведеніяхъ, подобныхъ «кому на Руси жить хорошо», въ нихъ столько встрѣчается чисто-русскихъ картинъ, чисто народныхъ образовъ, фразъ, воззрѣній, что отказать Некрасову въ названіи народнаго поэта было-бы несправедливо.
Но главный поэтическій мотивъ, одушевляющій музу Некрасова, изчезъ уже давно. Крѣпостное право, со всѣми его дѣйствительными ужасами и съ тѣми преувеличеніями, которыми снабжали его, напр., Марко Вовчекъ и Некрасовъ, отошло въ вѣчность. Некрасовъ, какъ человѣкъ съ большимъ талантомъ, нашелъ себѣ другіе мотивы: народная бѣдность давала ему ихъ сколько угодно. Доблести русской женщины, отчаянная погоня за наживой современныхъ «дѣльцовъ», все годилось для него, потому что во всемъ онъ умѣлъ найти живую струю, все умѣлъ изобразить въ яркихъ и живыхъ образахъ и владѣлъ русскимъ стихомъ неподражаемо.
Стихъ Некрасова, дѣйствительно, не забывается, и въ очень многихъ случаяхъ онъ вырывается у него прямо изъ души и прямо-же, стремительно, неудержимо просится въ душу читателя. Во многихъ картинахъ Некрасова видно столько искренняго, неподдѣльнаго поэтическаго увлеченія, что оно невольно овладѣваетъ и самимъ читателемъ. Кое-что выражено у Некрасова такъ, что, кажется, лучше по-русски и выразить нельзя. Достаточно сказать, что нѣкоторыя выраженія Некрасова, на равнѣ съ лучшими выраженіями Пушкина, Грибоѣдова, Гоголя и Крылова, сдѣлались достояніемъ народнаго языка.
Однимъ словомъ, у Некрасова былъ поэтическій талантъ, большой поэтическій талантъ. Что-же онъ сдѣлалъ? Намъ противно повторять общія фразы, давно истрепавшіяся, о сліяніи культурныхъ классовъ съ народомъ; о томъ, что народный поэтъ содѣйствуетъ этому сліянію, заинтересовывая насъ народомъ, знакомя насъ съ нимъ… Это все не то. Что Некрасовъ воспѣвалъ народныя невзгоды: нищету, бѣдность, неурожаи, что онъ умѣлъ передать поэзію русской природы и скромное счастье мужика, это тоже вѣрно. Но въ общемъ то что? Какіе идеалы вырисовываются въ его произведеніяхъ? За что онъ ратовалъ?
Онъ самъ называлъ свою музу «музой мести и печали». Онъ былъ безотраднымъ пессимистомъ, стихи котораго больно сжимали сердце читателя и не показывали ему даже вдали ни одного луча свѣта. Данморъ — поэтъ смерти. Некрасовъ былъ поэтомъ безотрадности. Читайте слѣдующія два стихотворенія, изъ которыхъ на первое вы, вѣроятно, не обратили вниманія, а второе не было еще напечатано.
Душно! Безъ счастья и воли
Ночь неприглядно темна.
Буря-бы грянула, что-ли!…
Чаша съ краями полна!
Грянь надъ пучиною моря,
Въ полѣ, въ лѣсу засвищи…
Чашу вселенскаго горя
Всю расплещи!…
Или вотъ какъ онъ говоритъ о русскомъ обществѣ и о русскомъ народѣ:
Горы да поляны, — бѣдная природа.
Сторона — могила мертваго народа.
Тщетно отголоска жизни ловитъ ухо.
Нѣтъ живаго звука.. Все мертво и глухо.
И далѣе:
Въ сумрачномъ хаосѣ, безъ тепла и свѣта,
Вяло, апатично движутся фигуры:
Полная безличность иль карикатуры…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Старые знакомцы, счетъ ихъ намъ не труденъ,
Тотъ-же все Молчалинъ, Фамусовъ и Рудинъ,
Хлыщъ или Обломовъ… Это все не ново.
Слово насъ подъѣло. Слово, — только слово!…
и наконецъ:
Мать моя отчизна! Мчатся надъ тобою
За годами годы вѣчной чередою
И они безплодно также въ вѣчность канутъ…
Плачь-же моя пѣсня. Мертвые не встанутъ!..
Даже въ такихъ прелестныхъ стихотвореніяхъ, какъ «пѣсня Любы», гдѣ поэтично изображается порывъ юной женской души «на просторъ широкій», и тамъ звучитъ также безотрадность: «Если выростетъ у моря, не спастись цвѣточку!… Громъ ударитъ, буря встанетъ, валъ сердитый грянетъ, въ день одинъ песку нагонитъ на прибрежный цвѣтикъ, и на вѣки похоронитъ. Отпусти, мой свѣтикъ!!»
Намъ, можетъ быть, скажутъ, что встрѣчаются у Некрасова иногда и утѣшительныя ноты. Чего на свѣтѣ не бываетъ!… Но это или слова его героевъ, или рѣдкія нотки, звучащія дисонансомъ въ общей погребальной гармоніи его произведеній.
Мы понимаемъ каждый характеръ поэзіи, и не позволимъ себѣ, конечно, навязывать поэту тѣ настроенія, которыя симпатичнѣе намъ. Но мы не понимаемъ возможности жить и писать, пребывая постоянно окруженнымъ чернымъ туманомъ безотраднаго пессимизма. Если человѣкъ, по несчастію, впадаетъ въ такую роковую меланхолію, то онъ сходитъ съ ума или кончаетъ жизнь самоубійствомъ. Если-же поэтъ доживаетъ до 55 лѣтъ, умираетъ случайно отъ нарыва въ кишечномъ каналѣ, оставляетъ полмиліонное состояніе и, какъ извѣстно, не велъ жизни отшельника и аскета, то тѣнь его не имѣетъ никакого права оскорбиться на насъ, если мы предположимъ, что жизнь для него была вовсе не такъ безотрадна, и что, слѣдовательно, основное направленіе его произведеній «месть и печаль» едва-ли было вполнѣ искренно. «Мстить» ему было не за что и некому, а печалился онъ, вѣроятно, не всю-же жизнь!…
Это воззрѣніе подтверждается разборомъ сочиненій Некрасова. Вотъ почему онъ не великій поэтъ. Вотъ почему онъ не имѣетъ и не можетъ имѣть общечеловѣческаго значенія, какъ многіе европейскіе поэты, обладавшіе талантомъ, не большимъ, чѣмъ у него. У Некрасова не было profession de foi, потому что отчаяніе и безотрадность, а особенно не вполнѣ искреннія не могутъ быть profession de foi.
Ив. Серг. Тургеневъ, если читатели замѣтили, называя современныхъ писателей по фамиліи: графъ Толстой, Достоевскій, Аксаковъ, про покойнаго Некрасова всегда говорилъ «господинъ Некрасовъ», и не помѣщалъ уже много лѣтъ ни одной строки ни въ «Современникѣ», ни въ «Отеч. Запискахъ». Это фактъ знаменательный.
Само собою разумѣется, что Некрасовъ, какъ поэтъ, представляетъ богатый предметъ для критическаго этюда. Когда-нибудь мы этимъ займемся. Теперь мы намѣрены сказать только главное, особенно въ виду славословій и панегириковъ, которые несомнѣнно посыпятся на могилу Некрасова и будутъ сбивать съ толку средняго читателя…
А все-таки Россія потеряла въ Некрасовѣ замѣчательнаго поэта и очень талантливаго человѣка, а ихъ такъ мало между нашими литературными дѣятелями!!
Какъ-бы кратко ни хотѣли мы говорить о Некрасовѣ, но нельзя не посмотрѣть а vol d’oiseau на его произведенія, чтобы хоть сколько-нибудь выяснить на фактахъ, что именно мы о немъ думаемъ, и устранить возможность превратныхъ толкованій нашихъ словъ. Посмотримъ на главнѣйшіе мотивы Некрасовской поэзіиl. Народъ. Изображенію народной жизни посвящено множество лучшихъ произведеній покойнаго поэта, и ими главнымъ образомъ онъ пріобрѣлъ себѣ обще-русскую извѣстность. Не говоря о множествѣ мелкихъ произведеній, между которыми встрѣчаются перлы Некрасовской поэзіи, попробуемъ вывести изъ его крупныхъ поэмъ, гдѣ главную роль играетъ народъ, какой нибудь общій результатъ.
Первое мѣсто между этими произведеніями занимаетъ, но нашему мнѣнію, большая поэма: «Кому на Руси жить хорошо». Какъ ни блестящи, какъ ни поэтичны, и ни вѣрны нарисованныя въ ней картины народной жизни и природы, но главная, общая ея мысль состоитъ въ томъ, что на Руси никому не хорошо жить, во-первыхъ, по причинѣ страшной нищеты; во-вторыхъ, по причинѣ невѣжества, и наконецъ, потому что на Руси слишкомъ большую роль играетъ: «Кулакъ искросыпительный, кулакъ зубодробительный, кулакъ скуловорррротъ!!!» Другая превосходная поэма: «Морозъ, красный носъ» также переполнена поэтическими картинами, но мораль ея та-же: крестьянкѣ безъ мужа ничего не остается, какъ умереть. Положимъ, что замерзаніе Дарьи является случайностью, но случайность эта представляется какъ-бы неизбѣжною и тѣмъ болѣе роковою и трагичною, что Дарья — идеалъ русской крестьянки: «Не страшны ей нищій, убогій… Вольно-жь безъ работы гулять! Лежитъ на ней дѣльности строгой и внутренней силы печать. Ее лишь слѣпой не замѣтитъ, а зрячій о ней говоритъ: Войдетъ, — словно солнце освѣтитъ. Посмотритъ — рублемъ подаритъ.» Наконецъ, «Коробейники» мы считаемъ слабѣе прочихъ большихъ народныхъ поэмъ Некрасова, хотя и они исполнены блестящихъ поэтическихъ частностей. Общей мысли въ нихъ, повидимому нѣтъ; но изо всей поэмы вѣетъ чѣмъ-то погребальнымъ. «Я полями иду, вѣтеръ свищетъ съ полей: холодно, странничекъ, холодно! Холодно, родименькій, холодно!… Я лугами иду, вѣтеръ свищетъ съ луговъ; голодно, странничекъ, голодно! Голодно, родименькій, голодно!…» Вотъ какой погребальный вой раздается въ душѣ читателя по прочтеніи «Коробейниковъ»…
Что говорить о множествѣ мелкихъ произведеній Некрасова изъ народной жизни? Вотъ извощикъ, повѣсившійся съ отчаянія, что ему не удалось украсть пяти тысячъ рублей. Вотъ бѣдная, воющая старуха-мать, у которой сорокъ первый медвѣдь задавилъ богатыря-сына и которая теперь обнищала. Вотъ пьяница Иванъ; вотъ Орина, мать солдатская. Горе, бѣдность, безотрадная, безвыходная нищета, грубое невѣжество — вотъ общій тонъ народныхъ поэмъ Некрасова.
2. Второй важный мотивъ поэзіи Некрасова — русская женщина. Къ ней Некрасовъ относится съ страстнымъ сочувствіемъ. Онъ рисуетъ ея выносливость; ея добрую, сочувствующую всему хорошему душу; ея скромный, безпритязательный героизмъ. Но и она страдаетъ и гибнетъ, и нѣтъ для нея счастья, нѣтъ ей выхода изъ ея безотраднаго положенія. Не говоря уже о русской крестьянкѣ, которая вся «воплощенный недугъ, вся вѣковая истома», женщины, находящіяся въ лучшемъ положеніи, несчастны не менѣе ея. Вотъ женщина культурнаго класса. Съ какой любовью рисуетъ ее Некрасовъ: «Видимо чѣмъ-то она озабочена, но молода, хороша удивительно. Словно рукой геніальной обточено смуглое личико. Все въ ней плѣнительно. Тянутъ назадъ ея голову милую волосы черные, сѣткою сжатые. Дышатъ какою-то сдержанной силою ноздри красивыя, вверхъ приподнятыя, Видно, что жгучая мысль безпокойная въ сердцѣ кипитъ, на просторъ порывается. Вся соразмѣрная, гордая, стройная, мнѣ эта женщина часто мечтается»… Но и эта прелестная женщина гибнетъ. Кутила-мужъ въ первый-же годъ послѣ свадьбы прокучиваетъ ея приданое, и не трудно отгадать, какая ужасная участь ожидаетъ бѣдную женщину въ близкомъ будущемъ. Вотъ красивая Наташа, поддерживающая своего отца развратомъ; вотъ несчастная женщина, отправляющаяся добыть развратомъ деньги на погребеніе сына, умершаго отъ голода и холода; вотъ русскія чудо-героини, оставляющія свѣтскій комфортъ и преодолѣвающія ужасныя препятствія, чтобы идти въ каторгу съ мужьями и тамъ погибнуть…. Все это превосходно написано, полно поэзіи, но это-всего вѣетъ могилой, мрачной, черной безотрадностью.
Между стихотвореніями Некрасова, посвященными русскимъ женщинамъ, выдаются особенною задушевностію и глубиною тѣ, въ которыхъ онъ говоритъ о своей матери. Трудно, конечно, не имѣя подробныхъ біографическихъ данныхъ, разобрать, гдѣ «Я» поэта представляетъ Н. А. Некрасова и гдѣ оно есть просто поэтическое «Я». Но это собственно и не важно. Такъ типъ женщины, которую онъ рисуетъ подъ именемъ «матери», несомнѣнно принадлежитъ къ самымъ яркимъ и самымъ несчастнымъ, надрывающимъ сердце читателя типамъ. Прослѣдимъ его главнѣйшія черты:
«Треволненья мірскаго далекая, съ неземнымъ выраженьемъ въ очахъ, русокудрая, голубоокая, съ вѣчной грустью на нѣжныхъ чертахъ; подъ грозой — величаво безгласная, молода умерла ты, прекрасная!…» -говоритъ поэтъ въ одномъ мѣстѣ.
«Ужели въ моемъ дѣтствѣ нѣтъ отрады?» — спрашиваетъ у себя поэтъ въ другомъ мѣстѣ и отвѣчаетъ: «Увы, тамъ душно, тамъ пустыня! Любя, прощая, чуть дыша — тамъ угасаетъ, какъ рабыня, святая женская душа. Переступить порогъ не смѣя, тоски и ужаса полна, тамъ вянетъ сказочная фея въ волшебномъ замкѣ колдуна». Воображенье прихотливо рисуетъ ей другіе дни: въ чертогахъ, созданныхъ на диво, горятъ вѣнчальные огни. Невѣста ждетъ, женихъ приходитъ, — и рѣчь его тиха, нѣжна. Гдѣ умъ красавицы не бродитъ? Чего не думаетъ она? Ликуетъ день, щебечутъ птицы, красою блещутъ небеса; доходятъ до дверей темницы любви и воли голоса… Но ей нѣтъ воли, нѣтъ отрады!… Не нужно камней дорогихъ, возьмите пышные наряды! Гдѣ мать? Гдѣ сестры? Гдѣ женихъ? Гдѣ няня съ пѣсенкой и сказкой?? Никто не сжалится надъ ней, — и только докучаетъ лаской противный, старый чародѣй. Но нѣтъ!… Она любить не станетъ, скорѣй умретъ! Уходитъ онъ и въ гнѣвѣ подданныхъ тиранитъ. Кругомъ проклятья, вопли, стонъ Скорѣй, затворница нѣмая, рыданьемъ душу отведи! Терпи любя, терпи прощая, — и лучшей участи не жди!"
Къ этой надрывающей сердце картинѣ, къ этому кроткому и поэтическому женскому образу, глубоко и безнадежно страдающему, поэтъ возвращается нѣсколько разъ. Въ своихъ послѣднихъ пѣсняхъ онъ, наконецъ, рисуетъ его совершенно опредѣленными и не только поэтически, но и фактически вѣрными чертами. Но образъ остается тотъ-же: заживо погребенная поэтическая женская душа изнывающая въ безнадежной и въ безъисходной мукѣ. Этотъ женскій типъ царитъ у Некрасова надо всѣми другими.
Есть одна прелестная поэма Некрасова, написанная имъ въ какую то счастливую минуту и не дышащая могилой и безнадежностью. Это «Саша». Она кончается звучнымъ, свѣтлымъ аккордомъ, заставляющимъ мечтать о лучшемъ будущемъ. Но эта поэма представляетъ единственное исключеніе изо всего, что Некрасовъ написалъ. *)
{*) Прошу извиненія у читателей за небольшое отступленіе, которое позволяю себѣ сдѣлать по поводу этой прелестной поэмы; но всякая мелочь, относящаяся къ умершему поэту, — представляетъ для публики интересъ, и я сообщаю еще не извѣстную публикѣ новость. Есть у меня въ Кременчугѣ одинъ добрый другъ, — Германъ Розенталь, занимающійся въ свободное время поэзіей и обладающій очень недурнымъ поэтическимъ талантомъ. Онъ перевелъ и по моему мнѣнію очень хорошо Некрасовскую Сашу на нѣмецкій языкъ. Пусть читатели судятъ сами по слѣдующему отрывку, оставшемуся у меня въ памяти и нигдѣ еще не напечатанному. Вообще замѣчу, что я все цитирую на память и потому возможны нѣкоторыя ошибки. Переводчикъ, вѣроятно, извинитъ меня за нескромность.
Добрые люди, спокойно вы жили,
Милую дочь свою нѣжно любили…
Дико росла, какъ цвѣтокъ полевой,
Смуглая Саша въ деревнѣ степной.
Всѣмъ окруживъ ея дикое дѣтство,
Что позволяли убогія средства,
Только развить воспитаньемъ, увы!
Эту головку не думали вы.
Умъ деревенскій пугаетъ наука,
Книги ребенку — напрасная мука.
Но сохраняется долго въ глуши,
Первоначальная ясность души.
Рдѣетъ румянецъ и ярче, и краше;
Мило и молодо дитятко ваше.
Бѣгаетъ живо. Горитъ, какъ алмазъ,
Черный и ясный смѣющійся глазъ.
Щеки румяны, и полны, и смуглы.
Брови такъ тонки, а плечи такъ круглы…
Саша не знаетъ заботъ и страстей,
А ужъ шестнадцать исполнилось ей!
Ehrliche Leute, sie lebten gar friedlich,
Liebten gar herzlich ihr Töchterchen niedlich.
Wild wie, die Feldblume wuchs sie heran.
Freuten sieh alle, die Sascha nur sah’n.
Haben sie alle die Mittel umgeben,
Die nur erlaubt sind dem Armen im Leben.
Wichs euer liebliches Kind unterdessen
Habt sie jedoch zu erziehen vergessen.
Und zu entwickeln den hellen Verstand
Sorgten ihr nie. Ach, es ist ja bekant:
Dorfleute ängstigt und schreckt jedes
Wissen Ländliches Kind soll die Freiheit geniessen
Doch in der Wildheit bewahrt sich die Gluth.
Kindlicher Seele: die Klarheit der Muth89
Röthet die Wange so rosiger glühend.
Wachst euer Kind, wird stets lieblicher, blühend.
Bleibt immer munter. Es glanzt wie die Sonne
Lächelnd ihr funkelndes Auge vor Wonne…
Wangen so rosig, so voll und gesund,
Braunen so schattig, die Schultern so rund…
Leidenschaft kennt sie nicht, träumt kein’Gefahr,
Doch hat erreicht sie das sechszehnte Jahr.}
3. Третій довольно важный мотивъ поэзіи Некрасова — русскій культурный человѣкъ, съ его дрянностью и слабостями, одинъ изъ тѣхъ людей, про которыхъ онъ выразился: «Вы еще не въ могилѣ, вы живы; но для дѣла мертвы вы давно. Суждены вамъ благіе порывы, но свершить ничего не дано».
Перо выпадаетъ изъ моихъ рукъ. На душу нападаетъ какой-то мрачный, гробовой туманъ… Я не могу разбирать дальнѣйшихъ, мелкихъ мотивовъ Некрасовской поэзіи. Полагаю, что и тѣхъ фактовъ, которые я привелъ, довольно, — даже слишкомъ довольно, чтобы мотивировать мое мнѣніе о немъ. Но я не могу и не хочу остановиться, не договоривши моего мнѣнія до конца. Я долженъ написать еще нѣсколько строкъ, какъ это мнѣ ни тяжело.
Неужели же въ самомъ дѣлѣ Россія, по мнѣнію Некрасова, только «могила мертваго народа?» Будемъ искать по всѣмъ его произведеніямъ, не найдемъ ли мы тамъ хоть чего-нибудь менѣе ужаснаго, менѣе безотраднаго, Есть! Есть!… Нашелъ! Въ «Несчастныхъ» онъ говоритъ устами одного изъ его героевъ про Россію слѣдующимъ образомъ: «Она не знаетъ середины. Черна — куда ни погляди. Но не проѣлъ до сердцевины ее порокъ. Въ ея груди бѣжитъ родникъ живой и чистый еще нѣмыхъ народныхъ силъ и подъ корой Сибири льдистой золотоносныхъ много жилъ».
И такъ, единственная надежда Некрасова, — что еще до сердцевины Россія не съѣдена порокомъ, что живыя народныя силы могутъ еще обновить ее, хотя въ настоящее время она «черна», куда ни погляди. Я, впрочемъ, долженъ оговориться, что это воззрѣніе отнюдь не проходитъ черезъ всю поэзію Некрасова, а что рядомъ съ «живыми народными силами» онъ говоритъ о «мертвомъ народѣ» и оплакиваетъ его смерть.
Я долженъ откровенно, громко и смѣло заявить, что я вижу въ сопоставленіи приведенныхъ выше двухъ цитатъ изъ Некрасова коренное непримиримое противорѣчіе, которое проходитъ черезъ всю поэзію Некрасова и отниметъ у нея искренность и чувство мѣры. Я понимаю, что погребальный плачъ Некрасова надъ Россіей и русскою жизнью тронулъ милліоны сердецъ, что онъ указалъ на многія изъ нашихъ золъ, что онъ поддерживалъ постоянно интересъ къ народу, — однимъ словомъ, что онъ не прошелъ безслѣдно для русскаго общества. Въ этомъ большая заслуга Некрасова и отрицать ее никто не можетъ, кромѣ людей или непонимающихъ, или завѣдомо нечестныхъ. Но, кромѣ возбужденія чувства и въ читателяхъ и интереса къ народу, слѣдуетъ каждому выдающемуся поэту предъявлять еще одно серьезное требованіе, а именно, чтобы вся его поэзія производила единое, дѣльное и стройное впечатлѣніе, которое было бы легко формулировать, т. е., чтобы въ дѣятельности поэта высказался опредѣленный идеалъ. Только такой поэтъ, который внесъ что-нибудь опредѣленное въ человѣческую цивилизацію, который влекъ своихъ читателей на какой-нибудь опредѣленный путь и далъ имъ свою формулу, около которой группируются послѣдующіе бойцы, — можетъ имѣть право на названіе великаго поэта. Но для того, чтобы это сдѣлать, поэзія должна быть продуктомъ жизни. Душа и сердце поэта, лежащія въ его твореніяхъ и обнаруживающіяся въ его жизни, должны быть одни и тѣже. Съ этой точки зрѣнія жизнь поэта имѣетъ значеніе для оцѣнки его поэзіи. Мы знаемъ, напримѣръ, Виктора Гюго, поэта свободы и мысли, — который всю жизнь не жалѣлъ своей крови за свои идеалы, который пережилъ и народныя волненія, и изгнаніе, и парижскую осаду, и брюссельское ночное нападеніе… Мы ему вѣримъ, — потому что слово его заимствуетъ невыразимую убѣдительность изъ его жизни. — Но мы знаемъ и дѣйствительнаго статскаго совѣтника Бенедиктова, который, служа десятки лѣтъ гдѣ-то столоначальникомъ, а потомъ начальникомъ отдѣленія, воспѣвалъ вулканическія страсти и душевныя бури. Что изъ того, что Бенедиктовъ, въ свое время, имѣлъ громадный успѣхъ? Все-таки его поэзія безъ идеала и неискренна.
Но между этими полюсами могутъ быть дѣйствительно талантливыя личности, живущія какими-то судорожными порывами и искреннія въ разгарѣ своего вдохновенія. Но это не та искренность, которая даетъ вѣчную жизнь и свѣтлый идеалъ поэзіи. Это, такъ сказать, искренность частичная, которая можетъ создать отдѣльныя произведенія, полныя поэзіи, но никогда не создаетъ великаго и дорогого для человѣчества поэтическаго цѣлаго, въ которомъ-бы на вѣки вѣчные жилъ образъ поэта и гдѣ-бы заключалась его душа, его вкладъ въ цивилизацію и его завѣтные идеалы.
Некрасовъ, по моему мнѣнію, не великій поэтъ.
О его воззрѣніяхъ на народъ и о его партіи я поговорю когда нибудь особо. Это предметъ, полный глубокаго интереса.
«Правда», 1878 г. № 2.