ТОМЪ СЕДЬМЫЙ.
МОСКВА,
Въ Типографіи С. Селивановскаго,
НѢЖНОСТЬ ДРУЖБЫ ВЪ НИЗКОМЪ СОСТОЯНІb>И. править
Госпожа М*, возвращаясь изъ деревни въ Москву, остановилась ночевать въ городкѣ О* на постояломъ дворѣ. Въ избѣ все было чисто и порядочно. Три прекрасные мальчика, какими пишутся Купидоны, играли между собою безъ всякой робости, подбѣгали къ гостьѣ, смотрѣли на ея часы, табакерку, муфту, — смѣялись и прыгали. Госпожа М* хвалила, ласкала ихъ, и примѣтила радость на лицѣ молодой женщины, которая стояла у печи. — «Конечно ты мать ихъ?» спросила она съ улыбкою. «Нѣтъ, сударыня! отвѣчала женщина: это дѣти покойнаго брата моего. Мать ихъ пошла за водою.» — И такъ не ты хозяйка въ домѣ? — «Все одно, сударыня! Мы обѣ хозяйки.» — Видно, что ты любишь своихъ племянниковъ? — «Какъ не любить, сударыня! Вы сами ихъ хвалите.» — Тутъ мальчики подбѣжали къ теткѣ, схватили ее за руки, и подняли вверьхъ головенки свои; она съ нѣжностію всѣхъ перецѣловала. — Скоро пришла мать, женщина лѣтъ въ тридцать, миловидная лицемъ. «Бѣдная! какъ ты озябла!» сказала золовка, взявъ ее за руку: «поди скорѣе на печь; я буду служить барынѣ.»
Между тѣмъ Госпожа М* отужинала, и всѣ люди ушли спать, кромѣ ее и двухъ хозяекъ, которыя просили, чтобы она дозволила имъ работать подлѣ свѣчи. Онѣ стали шить и разговаривать между собою, но очень тихо, боясь обезпокоить свою гостью.
Госпожа М*. Говорите! говорите! Я не хочу спать; вы мнѣ не помѣшаете.
Золовка. Да вамъ скучно будетъ насъ слушать, сударыня. Мы не умѣемъ хорошо, говорить. Маша, невѣстка моя, не глупа, очень не глупа; только робка и боится чужихъ людей — а я никогда не умѣю сказать того, что думаю.
Маша взглянула, на нее, разсмѣялась и покачала головою. Она хотѣла сказать: не правда! ты хорошо говоришь,
Госпожа М*. Мнѣ кажется, что вы живете согласно.
Золовка. Да, сударыня! Мы, слава Богу! никогда не ссоримся. Маша моя такъ смирна, какъ овечка; а я люблю ее больше сестры родной: какъ же намъ, жить не согласно?
Маша. Анюта любитъ ребятишекъ моихъ какъ дѣтей своихъ, сударыня; а дѣти мои любятъ ее какъ мать родную.
Госпожа. Вамъ должно быть очень весело, друзья мои?
Анюта. Какъ не весело, сударыня! Мы рады всегда бѣлому свѣту; встаемъ, молимся Богу, цѣлуемся, работаемъ съ охотой, шутимъ, смѣемся, говоримъ почти безъ умолку; а: когда сказать не чего, такъ взглядываемъ другъ на друга. Послѣ работы отдыхаемъ, играемъ съ дѣтьми, и не видимъ, какъ проходить день.
Госпожа М*. Давно ли живете вы въ одномъ домъ?
Анюта. Болѣе десяти лѣтѣ, сударыня.
Госпожа М*. И никогда не разставались?
Анюта. Только одинъ разѣ — правда, что надолго.
Госпожа М*. Вѣрно вы тогда не были еще такъ дружны?
Анюта. Нѣтъ, сударыня! Маша и тогда была мнѣ всего на свѣтѣ милѣе. Мы съ самаго ребячества любили другъ друга — и я отслужила въ церкви большой молебенъ, когда братъ мой помолвилъ на ней жениться.
Госпожа М*. Жаль, что они не долго жили вмѣстѣ. Братъ твой, думаю, очень любилъ ее?
Маша взглянула на своего друга, и опустила глаза въ землю. Анюта задумалась, сняла со свѣчи, и сказала со вздохомъ: «Братъ мой, сударыня — братъ мой умеръ. Суди Богѣ тѣхъ людей, которые сбивали его съ пути и научали худому!»
Тутъ Маша опять посмотрѣла, на друга своего; въ глазахъ ея блистали слезы.
Анюта. Я поклялась, сударыня, никогда не выходить замужъ. Мы женщины право лучше мущинъ; они не умѣютъ любить насъ, и слезы наши имъ ничего.
Госпожа М* (съ улыбкою). Хорошо, что ты говоришь не съ мущиною.
Маша. Онъ, право, былъ доброй человѣкъ, Анюта!
Анюта. Богъ съ нимъ! — Перестанешь объ этомъ говорить.
Госпожа М*. Когда же ты разлучалась съ другомъ своимъ?
Анюта, Вотъ видите, сударыня — братъ мой не оставилъ намъ ничего, кромѣ худой избы и — троихъ дѣтей, которыя требовали хлѣба. Чѣмъ жить? чѣмъ кормиться? Я вздумала ѣхать въ Москву, къ теткѣ своей башмашницѣ, чтобы выучиться мастерству ея. Маша плакала, не хотѣла отпустить меня; я крѣпилась, уговаривала ее; продала лишнее свое платье, оставила ей рублей пять денегъ, залилась слезами и поѣхала въ Москву.
Маша. Я не могу объ этомъ вспомнить!
Анюта. Тетка взялась учить меня съ охотою, и хотѣла, чтобы я всегда жила у нее; только мнѣ было скучно и грустно. Днемъ думала я о Машѣ, ночью думала о Машѣ, ходила по праздникамъ въ церковь, и молилась о Машѣ. Однажды, мѣсяца черезъ три, сдѣлалось мнѣ такъ тошно, что работа выпала у меня изъ рукъ, и я хотѣла броситься на колѣни передъ Образомъ — тутъ вдругъ отворилась дверь, и Маша кинулась мнѣ на шею. Котомка висѣла у нее за плечами;, а въ рукахъ былъ посохъ. Бѣдная пришла пѣшкомъ.
Маша. Ахъ, сударыня! всякой кусокъ хлѣба казался мнѣ безъ нее горекъ; и дѣти перестали веселить меня. Пришла весна, красные дни; ласточка свила гнѣздо. подъ нашею кровлею — Анюты не было! Я просиживала у воротъ до самой ночи, и глядѣла на большую дорогу.
Анюта. Дурочка стосковалась по мнѣ, и передъ Троицынымъ днемъ вздумала сама итти въ Moскву, оставила дѣтей у нашего дяди, и пошла.
Госпожа М*. Какъ вы, думаю, обрадовались другѣ другу!
Анюта. Такъ обрадовались, сударыня, что — не умѣю сказать вамъ. — Тетка моя, смотря на насъ, плакала; она доброй человѣкѣ, сударыня; у нее жалостливое сердце. "Мнѣ хотѣлось взглянуть на тебя, " говорила Маша: «слава Богу, что ты живицу — что ты здорова, — что ты меня любишь! Теперь мнѣ можно возвратиться къ моимъ ребятишкамъ.» — Нѣтъ Маша! сказала я: нѣтъ, ты дойдешь домой не одна. Мнѣ было безъ тебя очень тошно; я пойду съ тобою. Богъ насъ прокормитъ.
Анюта обтерла слезы свои, и продолжала: «На другой день, въ праздникъ Троицы, повела я Машу свою въ городѣ, на красную площадь, въ Соборы. Ей все казалось чудно; однакожь я тихонько говорила ей, чтобы она ни на что не заглядывалась, и не очень дивилась» — --
Госпожа М*. Для чего же?
Анюта. Для того, сударыня, чтобы люди не назвали ее деревенскою, такъ какъ меня, когда я въ первой разъ увидѣла высокія каменныя башни, большой колоколъ и страшную пушку. — Когда заблаговѣстили въ Соборѣ, Маша вынула изъ кармана два пучечка цвѣтовъ — «одинъ для тебя, Анюта (сказала она), а другой для меня; будемъ стоять съ ними у обѣдни.»
Маша. Подходя къ Москвѣ, сударыня, я нарвала въ лѣсу душистыхъ травокъ и цвѣточковъ, и связала изъ нихъ два пучечка. Мнѣ хотѣлось что нибудь принести Анютѣ для Троицына дня.
Анюта. Обѣдню слушали мы въ Архангельскомъ Соборѣ. Мнѣ было очень весело; только я плакала — и Маша плакала — наши цвѣточки взмокли отъ слезъ; однакожъ не завяли. Вышедши изъ церкви, мы ими помѣнялись; и теперь, сударыня, лежатъ они у насъ за Образомъ.
Маша. Я часто смотрю на нихъ; стебельки и листочки высохли, а все еще хорошо пахнутъ.
Анюта. Въ тотъ же день простились мы съ теткою, которая дала мнѣ двадцать рублей денегъ; я сказала вамъ, сударыня, что она доброй человѣкъ. Время было лѣтнее; мы пошли пѣшкомъ; ночевали всегда въ полѣ, на бережку чистенькихъ ручейковъ, и сдали подъ кусточками.
Маша. Соловьи пѣли тогда очень хорошо.
Анюта. Соловьи и жаворонки. Какъ весело было намъ слушать ихъ! Благополучно пришли мы домой, взяли своихъ малютокъ, наняли себѣ эту избу, и стали держать постоялой дворъ. — Богъ къ намъ милостивъ, сударыня? дѣти наши не терпятъ нужды.
Госпожа М*. И такъ вы совершенно довольны своимъ состояніемъ, друзья мои?
Анюта. Конечно, сударыня!
Госпожа М*. И ничего больше не желаете?
Анюта. Кромѣ того, чтобы Маша моя была жива и здорова. Ахъ, сударыня! она часто неможетъ!… Вотъ одно мое горе!
Маша. Не бойся, Анюта! Богъ помилуетъ меня для тебя. Я не говорю о дѣтяхъ — у нихъ и безъ меня будетъ мать. Ты мнѣ жалка — я не хочу умереть.!
Анюта. Сохрани Боже! Никогда не могу я видѣть въ лѣсу одной горлицы, чтобы не залиться горькими слезами. Дай Господи намъ жить и умереть вмѣстѣ — умереть, когда Ему угодно, только вмѣстѣ, въ одно время, чтобы изъ могилѣ лежали мы другъ подлѣ друга!
Маша. Чтобы и на томъ свѣтѣ были мы другъ подлѣ друга!
Анюта. Я не могу жить безъ Маши.
Маша. Я не могу жить безъ Анюты.
Анюта. Маша!
Маша. Анюта!
Тутъ обнялись онѣ въ восторгѣ, въ жаркомъ изліяніи сердецъ своихъ, забывъ все; слезы ихъ лились градомъ; онѣ рыдали….
Читатель! это не выдумка. Сіи нѣжные друзья живутъ и нынѣ въ городкѣ О**. Госпожа М* всегда къ нимъ заѣзжаетъ, и никогда безъ чувства съ ними не разстается. Такія души, такая дружба, и въ такомъ состояніи! — Мизантропъ!..