НЕДОВОЛЬНЫЕ, комедія въ четырехъ дѣйствіяхъ, въ стихахъ, сочиненная М. Загоскинымъ И ПРЕДСТАВЛЕННАЯ ВЪ ПЕРВЫЙ РАЗЪ на ИМПЕРАТОРСКОМЪ Московскомъ БОЛЬШОМЪ ТЕАТРЪ, ДЕКАБРЯ 2 ДНЯ 1835 ГОДА.
Двадцать два персонажа говорящихъ: — кажется, есть кому побесѣдовать и было-бы о чемъ, сами посудите!
Анна Дмитріевна Камская выдала дочь свою (кажется, уже покойницу) за князя Ивана Ильича Радугина, который подарилъ ее, Камскую, внукомъ и внучкою; первому имя Владиміра а второй, княжна Наташа, тридцати лѣтъ. Въ домѣ живетъ Анюта, фаворитка старухи; бѣда, еслибъ ея не было: не отъ кого-бы намъ узнать всѣхъ подробностей домашняго быта главныхъ лицъ. Анюта ни барышня, ни горничная, а въ качествѣ обѣихъ, преболтливая особа, готовая предашь своихъ благодѣтелей встрѣчному и поперечному, изъ удовольствія постучать язычькомъ.
Далѣе, Глинскій — человѣкъ разсудительный, умный, что ни скажетъ, какъ рублемъ подаритъ, и побѣдоносно отражаетъ всѣ нелѣпости недоученаго отца, кн. Радугина, всѣ софизмы переученаго сына. Отрадное явленіе посреди такого изобилія пустыхъ людей, изъ числа которыхъ сами себя исключаютъ Михей и Афонѣка, послѣдній съ подбитымъ правымъ глазомъ, едва не учинился жертвой послушанія къ велѣніямъ своей барыни, заправляющей Покровкой, а первый знакомитъ насъ съ подробностями домовъ: Фрындиной, Бирюлькиной, Ольгиной, и охотника до собакъ Атуева.
Прочія лица-вводныя, и не подлежатъ особенному разбору, развѣ только Запяткинъ, въ которомъ замѣтна претензія копировать Загорѣцкаго изъ «Горя отъ Ума», и такъ поскорѣе къ дѣлу:
Анюта распоряжается чаемъ для старухи и бранитъ людей за неловкость; вотъ входитъ кто-то въ Марокской звѣздѣ, (но не Чупятову, а Глинской) и желаетъ повидаться съ княземъ, за нимъ вслѣдъ Михей и для того, кажется, не впереди, чтобъ дать средство ошибиться дверьми; какъ-бы то ни было, а Глинскій не попалъ въ настоящія и проситъ доложить хоть ей, т. е. Анисьѣ Дмитріевнѣ, но все не потому Анюта завладѣла новопріѣзжимъ, и пошла потѣха! — Тутъ мы узнаемъ, что князь, при пяти тысячахъ душъ, останется безъ души отъ того, что кушаетъ зимою малину и свѣжіе въ Крещенье огурцы, что тысячъ пятьдесятъ заплатитъ за картину и, живя на дачѣ, разводитъ въ Москвѣ садъ; бѣдной Россіи достается отъ него; въ ней, кромѣ кваса и огурцовъ, ничего нѣтъ; дочь вторить ему, а ужъ сынъ — такъ Боже упаси!
Глинскій спрашиваетъ о племянникѣ своемъ, Лидинѣ, и узнаетъ, что онъ ѣздитъ всякій день, потому что влюбленъ.
Влюбленъ?.. въ княжну
Помилуйте, въ кого-же?
Не ужъ-то въ бабушку? вѣдь внучка помоложе.
Истина неоспоримая!
Анюта, видно, устала сплетничать и приготовляетъ зрителя къ скорому приходу Анисьи Дмитріевны, которая давно одѣта, и будетъ сюда кушать чай; въ то время, прибавляетъ она, Афонька и Михей, коимъ подобныхъ шпіоновъ не найдти нигдѣ, подадутъ ей суточный рапортъ о всѣхъ достопамятныхъ произшествіяхъ Покровской части. Но вотъ и она… Бранится, на чемъ свѣтъ стоитъ, за два разбитыхъ стекла въ диванной, за неопрятность гостиной, и молитъ о скоромъ наборѣ для избавленія себя отъ негодяевъ слугъ. Анюта обращаетъ ея вниманіе на Глинскаго, старуха его сажаетъ, и начались разспросы неизбѣжные о томъ, о семъ, о сестрицахъ, дядюшкахъ и о всемъ причетѣ! Правительству достается отъ Камской, которая между прочимъ удивляется, что Вельской уже генераломъ, а она его видала въ курточкѣ! Глинской догадывается наконецъ, что заболтался и отправляется съ визитами. Немного спустя, Михей и Афонька входятъ; но еще прежде ихъ прихода, Анисья Дмитріевна награждаетъ насъ прекрасными стихами, изъ которыхъ первый, кажется:
Хорошъ и этотъ гусь! и онъ туда-же вретъ!
а прочіе еще милѣе.
Михей все высмотрѣлъ и безъ дурныхъ для себя послѣдствій; Афонька пострадалъ жестоко: онъ взлѣзъ по шаткой лѣстницѣ жъ окошку освѣщеннаго дома Волгина, но самъ хозяинъ его подстерегъ, и съ помощью людишекъ откаталъ не на животъ, а на смерть. Трудно повѣрить, чтобъ Волгинъ, который, кажется, долженъ-бы заниматься гостями, караулилъ бѣднаго Афоньку, но видно онъ ему насолилъ.. Это извѣстіе поражаетъ до того Гжу Камскую, что у ней дѣлаются спазмы; надобно послать за Нѣмецкимъ докторомъ Иваномъ Ѳомичемъ, — въ Русскихъ она не имѣетъ вѣры, хотя Глинской передъ этимъ и говорилъ ей не на шутку, что въ Россіи также есть хорошіе доктора! Анюта уводитъ старуху — спасибо ей! давно пора! Этимъ заключено первое дѣйствіе.
Второе начинается совѣщаніемъ между княземъ Владиміромъ и Г. Запяткинымъ, и рѣчи имя, этого послѣдняго уличаютъ его въ холопской породѣ. Вотъ стихи на образецъ:
Какъ хочешь, князь! а я на общество попалъ
Чудесное, мой другъ! есть партія для виста
И банчикъ есть, и даже есть бостонъ;
Всѣ съ деньгами — играютъ чисто,
У всѣхъ прекрасный тонъ — и проч.
Владиміръ, въ свою очередь, честитъ женщинъ вотъ какъ:
Ихъ надо забавлять, имъ должно льстить,
Побольше подличать, поменьше ихъ любить,
И вещи брать[1], какъ есть онѣ на свѣтѣ,
А то себя и ихъ[2] со скуки уморишь!
Его изъ службы гонятъ за галлицизмы и грубость, да еще въ прибавокъ обѣщаютъ прескверный аттестатъ, онъ говоритъ: тѣмъ лучше, очень радъ, и хочетъ досыта насмѣяться надъ отсталой толпой невѣждъ. Запятнанъ, натурально, кадитъ своему другу за такія выспреннія чувства, и вдругъ входитъ пап''а съ повѣреннымъ. Шумиловъ человѣкъ прозаическій, хотя для порядка говоритъ на виршахъ; у него въ рукахъ документы, по которымъ кн. Радугинъ безъ имѣнія; но нашъ философъ не унываетъ: гдѣ газеты? говоритъ онъ, и посылаетъ за ними докучливаго стряпчаго, а самъ съ неимовѣрною безпечностью начинаетъ съ Запяткинымъ разговоръ объ Англійскомъ клубѣ, о преніяхъ, происходившихъ тамъ на счетъ его предложенія — чаще готовишь съ вареньемъ пирожки, несмотря на то, что въ нихъ мало масла, и проч. и проч. Приносятъ газеты; Франкфуртскій журналъ, въ объемѣ монишера, (вина не автора, а режисера), и Сѣверную Пчелу; князь Радугинъ сердится на Г. Дюрана[3], что онъ хвалитъ Русскихъ, а какъ-же ему не хвалить насъ? Развѣ онъ не былъ личнымъ свидѣтелемъ исполинскихъ успѣховъ нашихъ въ просвѣщеніи, когда, прошлаго года) въ Москвѣ, училъ насъ Французской литературѣ? Вы можете вообразить, каково достается Русскимъ отъ отца и сына, и что Заплткинъ вѣрно не спорщикъ. Къ счастію прибытіе Анисьи Дмитріевны съ княжной и Анютой полагаетъ конецъ злословію: старуха требуетъ мщенія за побои, которыхъ Афонька содѣлался жертвой, и ожидаетъ справедливой защиты отъ позиціи; но зятю все нѣкогда: онъ былъ на Прѣсненскихъ прудахъ, а тамъ взглянулъ на скачку, да съѣздилъ въ Паркъ — такъ право не успѣлъ…
Вѣстимо, батюшка! отъ этихъ важныхъ дѣлъ
Урваться нѣкогда; — давай, сударь, потачку,
Давай! — пусть Волгинъ бьетъ
И нашихъ слугъ, и насъ, — мы этого достойны… и пр.
Владиміръ съ сестрой завели разговоръ о Лидинѣ, вотъ онъ:
Ну, что, ma soeur, скажи.
Твои дѣла идутъ изрядно?
Дѣла!
Ну да, съ твоимъ чувствительнымъ Вержи,
Съ Лидинымъ. — Но ты одѣта не нарядно
Не будетъ онъ?.. Злодѣй! — Да полно… не тужи!
а далѣе:
И еслибъ родился хоть крошечку пораньше,
Такъ слылъ-бы умницей въ Москвѣ.
Все такъ,
Да жаль что онъ..
Лишь оберъ-офицеръ.
Ага! княжна! такъ вошь въ, темъ дѣло: вамъ надобно генерала, или, по крайней мѣрѣ, штабъ-офицера, безъ чего трынь трава богатство, умъ и лице! Жаль мнѣ васъ, а кончите тѣмъ, что выйдете за калеку.
Владиміръ открываетъ диспутъ съ бабушкой, для которой рѣчи его кажутся Халдейскимъ языкомъ; Глинскій выручилъ — слуга вбѣгаетъ съ докладомъ о пріѣздѣ его. Ну что-жъ? зови, сказалъ князь.
Четвертое явленіе втораго дѣйствія миритъ нѣсколько съ авторомъ; благородный жаръ искренняго патріотизма одушевляетъ все, что ни говоришь Глинскій, и слѣдующіе стихи не подгадили-бы ни гдѣ:
А пуще-же всего отъ юныхъ мудрецовъ,
Которые съ сужденьяхъ такъ свободны,
За вѣкомъ вслѣдъ идутъ, смѣются надо всѣмъ,
Зовутъ негодными все — за тѣмъ,
Что сами ни къ чему не годны;
И этихъ птицъ зловѣщихъ родъ
Всегда злословитъ свой народъ,
И отвратительнымъ встрѣчаетъ крикомъ
Въ своемъ отечествѣ великомъ
Прекрасный солнечный восходъ.
Преніе начинается жаркое и доходитъ до лично сшей; но успокоитесь! не между мущинами, а просто у бабушки съ внукомъ. Правда, что и князь Радугинъ не совсѣмъ доволенъ рѣзкимъ тономъ сына. Входитъ опять слуга; намъ кажется, что авторъ помыкаетъ челядью слишкомъ роскошно; конечно, это способствуетъ ему къ прерванію разговора по своему благоусмотрѣнію, а все-таки эти театральныя хитрости слѣдовало-бы употреблять поскромнѣе.. Слуга кричитъ: «Вельдюзева!»
Моя почтенная сосѣдка,
Ненила Карповна.
Анисья Дмитріевна и зять ея бранятъ ее взапуски, укоряя слугу въ нерасторопности, что не умѣлъ отказать докучливой гостьѣ и посылаютъ его загладить свою ошибку; но Глинской говоритъ, что она разбогатѣла — все измѣняется, и мы видимъ противное "Горю отъ Ума: « здѣсь Велѣдюзеву зовутъ въ гостиную за то, что она съ деньгами, а тамъ Чацкаго бракуютъ за бѣдность и не камеръ-юнкерство. Всѣ уходятъ, кромѣ Владиміра и Запяткина, да и они скоро отправятся къ Италіянкѣ, несмотря на усильныя просьбы Владиміра, который усталъ; другъ въ видѣ совѣта предлагаетъ ему:
… ? Немножко выпей рома,
Хлебни Шампанскаго — такъ разомъ все пройдешь.
Ты будешьтиамъ какъ дома.
Хозяйка милая тебя съ ума сведетъ;
А какъ ужъ приметъ-то радушно!
Да я-то не гожусь совсѣмъ — и глупъ, и вялъ,
И спать хочу, со мной ей, право, будешь скучно.
Какой я гость?
Съ чего ты взялъ?
Такіе гости для нея подарки.
Да ты и самъ смотрѣть не станешь сентябремъ.
Свобода полная во всемъ —
Кури себѣ сигарки,
Ложись на канапе, зѣвай — все сходитъ съ рукъ!
А еслибы охота мнѣ пришла
Соснуть — разсердится?
Ни мало:
Она предобрая, мой другъ,
Пойдемъ.
Не говоря уже о достоинствѣ стиховъ, которое оцѣнитъ всякій, намъ хотѣлось-бы спросить почтеннаго автора, въ какомъ захолустьѣ Москвы онъ отыскалъ домъ, гдѣ можно наслаждаться такимъ пріемомъ..
Но вотъ и третье дѣйствіе! опять Владиміръ и Запяткинъ на сценѣ; первому не посчастливилось въ карты и едва ли большая половина проигранной суммы не осталась у пріятеля, который его уговариваетъ продать подмосковную, доставшуюся отъ дяди, а лѣсъ пустить въ придачу. Успѣвъ въ своемъ намѣреніи, Запяткинъ потираетъ руки отъ удовольствія — вѣрно купчая совершится на его имя, если онъ успѣетъ свозить еще два раза Владиміра къ своей Италіянкѣ.
Тутъ мы почитаемъ за нужное сдѣлать маленькое отступленіе, чтобы извиниться въ недостаткѣ памяти; разсказъ о третьемъ дѣйствіи начался, а вамъ неизвѣстно, гдѣ оно произходитъ; на Московскихъ искусственныхъ минеральныхъ водахъ, милостивые государи, и скоро предъ глазами нашими мелькнутъ фигуранты, (которыми театральное начальство можетъ еще располагать за обстановкою пьесы дѣйствующими лицами), чтобы передать въ ослѣпительномъ сходствѣ лучшую публику Московскую. Вотъ начинается, такъ точно: вы слышите даже ручной органъ, неразлучный съ этимъ зрѣлищемъ — ахъ, нѣтъ! ошибся, это духовая музыка за кулисами: какъ это она успѣла взбѣжать непримѣтно изъ оркестра на сцену? Конечно, антрактъ, по обыкновенію, длился около часа, но все-таки она поступила и ловко и проворно.
Вопервыхъ, является живой образчикъ старинныхъ Русскихъ баръ (говоритъ Владиміръ), онъ любишь шутовъ безъ ума (странный вкусъ!); толстый Дворецкой у него Ѳома и
Двѣ дочери точь въ точь немытыя кухарки,
Въ лакейской тьма общипаныхъ людей ..
А Запяткинъ подхватываетъ съ обычными ему остротой и прекраснымъ тономъ:
А въ люстрахъ сальные огарки… _
Вдругъ Владиміръ вглядывается пристально въ двухъ барышень и узнаетъ въ нихъ сестрицъ, которыя ему нѣсколько сродни,[4] дружба началась въ Парижѣ и едва-ли не въ Пале-Ройялъ. Мы удивляемся, что онъ не столкнулся съ ними въ домѣ Италіянки, рекомендованной Запяткинымъ: тамъ бы, кажется, приличнѣе имъ быть, нежели на водахъ. Но вотъ еще въ перьяхъ и цвѣтахъ двѣ дамы, какъ! съ самаго утра? — да, съ утра, это обѣщаетъ! — Запяткинъ имъ кланяется къ крайнему соблазну князя Владиміра, но оправдывается передъ нимъ вполнѣ, сказавъ, что одна изъ нихъ краса и честь всего Арбата, а другая блистаетъ на Плющихѣ. За ними вслѣдъ какой-то франтъ, извѣстный будто-бы за Яузой, смѣняется княгиней Дутиковой, которая вбѣгаетъ на сцену для отысканія стула. Она, вѣроятно, кушаетъ воды, чтобъ убавить здоровья, знаменующагося въ яркихъ краскахъ на челѣ ея и необыкновенной дородности, вздыхаетъ о Ревелѣ и паки о Ревелѣ, поминаетъ о немъ безпрестанно; словомъ, (не говоря о румянахъ) это лице совершенно безцвѣтное. — Владиміръ ей напоминаетъ о любимыхъ романсахъ ея, особенно о томъ, который она пѣвала чаще прочихъ:
Увы! когда была я безпорочна…
и Дутикова, бѣдная Дутикова, не остерегшись этого коварнаго вопроса, съ проста отвѣчаетъ:
Да! это ужъ давно!
Неужели эта мысль глупа?
Является Пустельгинъ; Дутикова ему радуется, а вмѣстѣ съ ней и высшій кругъ зрителей, ибо это Живокини, любимецъ его; онъ вполнѣ оправдываешь имя Пустельгина, и ни дать ни взять Репетилову въ каррикатурномъ видѣ: по его словамъ, Сундуковъ (вѣрно, безбѣдный человѣкъ), умеръ, поминая какую» то Анюту; не касается ли это до Анны, сестры Дутиковой, которая съ ней въ Ревелѣ брала морскія ванны, хотя этотъ намекъ былъ-бы ни къ селу ни къ городу; но кто разгадаетъ всѣ тайны автора? — мы, по крайней мѣрѣ, за это не беремся. Но далѣе! само собою разумѣется, Сундуковъ живёхонекъ; это доказывается появленіемъ его на сценѣ. Здѣсь прелестное окончаніе стиха изъ "Нелюбо не слушай, а лгать не мѣшай: "
…….. Покойница идешь!
возобновлено и распущено въ 24 строкахъ — рѣдкая плодовитость! Но Пустельгинъ пристыженъ, слѣдовательно, цѣль достижена.
Анисья Дмитревна является опять, ругая воды и тѣхъ, кто выдумалъ ихъ пить; она удивляется, что мужчины въ шляпахъ и сюртукахъ, въ особенности разсердилъ ее князь Бирюлькинъ, который хотя самъ семсотый своего имени въ Москвѣ, а не ломаетъ шапки; Запяткипъ ей подаешь стулъ и кланяется; но видно не угодилъ, она говоритъ:
смотри, какой шаркунъ,
Тудажъ кобенится, какъ будто благородный!
узнаетъ Дутикову, цѣлуетъ ее, разумѣется, помосковски, т. е. въ обѣ щёки прегромко и говоришь съ ней въ сторонѣ, пока Владиміръ съ сестрой отдѣлываютъ Лидина, жениха княжны. Новое лице, Г-жа Полканова, помѣщица изъ города Орла, прибыла въ Москву, по совѣту духтуровъ. Анисья Дмитревна въ Орлѣ была принята ею отмѣнно ласково, слѣдовательно, нельзя не порадоваться, что воды свели опять этихъ интересныхъ подружекъ, которыя безъ того не встрѣтились-бы, можетъ быть, и лишили-бы насъ занимательнаго разговора о всякой всячинкѣ, какъ-то: о минеральныхъ водахъ, о Французахъ, которые на однѣхъ подметкахъ прослужатъ семи царямъ, о парикмахерахъ-гувернерахъ, употребляемыхъ на образованіе дѣтей Русскихъ бояръ, и о многихъ другихъ предметахъ. Въ благородномъ порывѣ просвѣщеннаго патріотизма, Анисья Дмитревна наровитъ согнать всѣхъ Французовъ дубиной со двора; и мудро и милосердо! — Вотъ князь Радугинъ! Сознайтесь, господа, что по сіе время отъ васъ ускользала цѣль безпрестанныхъ приходовъ и уходовъ, наполняющихъ это произведеніе отъ зенита до надира? съ какой радостью мы пояснили-бы вамъ все дѣло, но ей-ей сами ничего не понимаемъ; подождемъ — да не осудитъ авторъ прежде окончанія. Вы скажете, что комедія на исходѣ, а завязки нѣтъ, согласенъ! но увидимъ, что будетъ; намъ, право, кажется невозможнымъ, чтобъ не было ужъ ровно ничего. И такъ князь Радугамъ, какъ сказали мы выше, является, а за нимъ Котомкинъ, Графъ Майсурской, Баронъ Турухтановъ и Пустельгинъ, Баронъ издаетъ изрядный томецъ о народномъ богатствѣ, а имѣніе его въ опекѣ; Пустельгинъ извѣщаетъ объ опредѣленіи Фитюлькина директоромъ въ одномъ казенномъ заведеньи; если этотъ одномъ и не галлицизмъ, то ужъ навѣрное германизмъ и пригодился для начинки стиха. Котомкинъ замѣчаетъ при семъ удобномъ случаѣ, что буде кому поручится кормить воробья на казенный счетъ, то съ него не грѣхъ требовать, чтобъ и лошадь была не голодна при воробьѣ… Мы думаемъ не ошибка ли это; легко понять, что можно при конѣ, на котораго отпускается безнуждное содержаніе, воробей пожалуй поживится и не скоро спадетъ съ тѣла, но предложенія этого на оборотъ не постигаемъ; qui dit trop, ne dit rien! Котомкинъ, весьма строго вооружающійся противъ корыстолюбыхъ чиновниковъ, увы! самъ выключенъ изъ службы за взятки; Графъ сообщаетъ, что Правдинъ опредѣленъ въ Совѣтъ и князь Радргинъ не можетъ простишь Правительству такого промаха:
……. ахъ, мой Творецъ!
Прошу сказать: въ какомъ живемъ мы свѣтѣ?
Андрей Степановичъ Правдинъ сидитъ въ
Совѣтѣ! Да что у насъ иль во все нѣтъ людей?
Въ Европѣ много ихъ…
И мы не Африканцы! —
Скоро послѣ этого входитъ слуга и подаетъ князю письмо, присланное съ верховымъ изъ его дома; на пакетѣ министерская печать, подпись министра, — князя Любскаго, а содержаніе письма самое лестное и дружеское; дряхлѣющій сановникъ уговариваетъ принять на себя званіе товарища его, намекая, что это только для начала и не на долго, потому что онъ, министръ, чувствуетъ себя ослабѣвающимъ день ото дня, проситъ убѣдительно поторопишься прибытіемъ въ Петербургъ, гдѣ этого ожидаютъ съ нетерпѣніемъ. Съ важностью, свойственною глупому человѣку, получившему отъ вельможи такой привѣтъ, князь передаетъ письмо Графу, а самъ уходитъ; оставшіеся читаютъ между собою министерское посланіе и ругаютъ бѣднаго Радугина, обѣщая между тѣмъ, каждый самому себѣ, побывать у новоопредѣленнаго товарища, что-бы имъ завладѣть.
Но недолго князь пользуется счастьемъ въ глазахъ зрителей; Глинской входитъ съ бумагой въ рукахъ; письмо, содержаніе котораго мы сообщили вамъ, попало не въ тѣ руки; оно принадлежитъ Глинскому, а этотъ, въ свою очередь, получилъ пакетъ, слѣдующій на имя князя Радугина. Министръ видно точно захворалъ не на шутку: иначе, не вкрались-бы такіе безпорядки въ его канцелярію.
Является Владиміръ, и Глинскій говоритъ, что имѣетъ нужду повидаться съ его отцемъ; немножко-бы еще, кажется, и все кончилось бы третьимъ дѣйствіемъ; но, нѣтъ! Глинской, Богъ знаетъ для чего, уходитъ, а Запяткинъ приходитъ, и Владиміръ, помирая со смѣха, объявлять ему что папа, князь Радугинъ, сдѣлался товарищемъ министра; онъ самъ читалъ письмо, кажись, вѣдь это фактъ —
Теперь комедіи начнется первой актъ;
Толпы просителей въ прихожей,
Въ пріемной залѣ господа, и пр.
Далѣе Владиміръ говоритъ:
Я много глупостей и вздора
На матушкѣ святой Руси видалъ,
А признаюсь, ни какъ не ожидалъ.
Ну вспомнить не могу! — Папа — министръ! — умора! —
Мы довольно отчетливо начертали вамъ ходъ комедіи "Недовольные, « и слѣдили каждое дѣйствующее лице по чистой совѣсти безъ всякаго пристрастія; такимъ образомъ, три дѣйствія разобраны нами хотя поверхностно, однакоже такъ, что характеръ всѣхъ и каждаго, а также и цѣль разговоровъ (если есть цѣль) очевидны для читателя. Откровенно скажемъ, что этому произведенію болѣе всего повредило въ нашемъ мнѣніи не довольно скрытое авторомъ желаніе состязаться съ Грибоѣдовымъ и превосходнымъ его твореніемъ „Горе отъ Ума“.
Площадной языкъ не есть языкъ разговорный и слова: вретъ душинька (отъ мужчины къ мужчинѣ), гусь и тому подобныя, не должны-бы находить вмѣсто въ строкахъ, которыя назначены исправлять нравы, посредствомъ смѣха — ridendo castigare mores. Къ тому же пусть почтеннѣйшій авторъ укажетъ намъ, гдѣ и какъ найдти подлинники всѣхъ лицъ, представленныхъ имъ въ длинномъ рядѣ сценъ; гдѣ у него нравоученіе, текущее въ разговорѣ звучномъ, легкомъ и однакожъ благородномъ? Взамѣнъ всего этого что встрѣчаемъ мы? На каждомъ шагу повторенія затасканныхъ афоризмовъ, принаровленныхъ къ слогу, чуждому хорошаго общества. Конечно, это твореніе не удержится на сценѣ; но почему оно явилось не пятдесятъ лѣтъ тому назадъ, когда мелькали еще, хотя изрѣдка, оригиналы представляемыхъ намъ копій, и когда позволено было выражаться такимъ тономъ?…
Четвертое дѣйствіе начинается длиннымъ монологомъ князя Радугина. Едва почелъ онъ себя опредѣленнымъ въ службу, какъ уже и хочетъ столкнуть благодѣтеля, выкладываетъ по пальцамъ всѣ вѣроятности, который въ пользу его раждаетъ болѣзнь министра, и онъ производитъ своего, камердинера Жохова, заурядъ въ секретари, а Федота, другаго слугу, приказываетъ поставить у дверей кабинета, чтобъ въ него не ворвался кто-нибудь изъ просителей. Входятъ Анисья Дмириревна и княжна; Лидинъ писалъ послѣдней изъ нихъ, прося рѣшительнаго отвѣта на счетъ извѣстнаго ей дѣла: воструха, не спросясь ни у отца, ни у бабушки, приготовила уже письменный отказъ, полагая, не безъ основанія, что дочь будущаго министра можетъ подцѣпить и не отк арміи капитана. Пошли толки о женихахъ; княжна прихотлива, что ваша „Разборчивая Невѣста“! Слышенъ стукъ экипажа у подъѣзда, и дамы бѣгутъ, чтобъ не отвлечь князя отъ дѣла; князь также бѣжитъ въ кабинетъ надѣть халатъ и уставить себѣ дѣловое лице для аудіенцій, которыя ему необходимо будетъ дать въ теченіи утра. Остается на сценѣ Жоховъ; къ нему скоро присоединяется Котомкинъ; онъ, какъ мы увидимъ ниже, изъ числа желающихъ завладѣть княземъ и прочитъ себя въ его секретари; въ слѣдствіе этого, онъ пришелъ прежде всѣхъ, да къ томуже и въ мундирѣ — такъ дискать водилось въ старину. — Котомкинъ дѣлаетъ разные вопросы на счетъ семейства, вы думаете князя? ни какъ нѣтъ, а Жохова, и однимъ словомъ оставляетъ далеко за собой всѣхъ подлѣйшихъ людей, изъ приказнаго быта выведенныхъ когда-либо на сцену нашу. Конечно, Жоховъ не простой камердинеръ, князь посылаетъ его кой-куда.
Вы знаете, что намъ досталося имѣнье,
Такъ я отправленъ былъ туда
Кой-что на первый разъ устроить —
Одно продать, другое заложить,
Поправить мужичковъ, оброки всѣ удвоить, и проч.
Но за всѣмъ тѣмъ, мы находимся въ полной увѣренности, что у насъ Котомкиныхъ давно уже нѣтъ въ числѣ такихъ людей, которыхъ пускаютъ въ гостиныя вельможъ съ пятью тысячами душъ и въ чинахъ, позволяющихъ имъ думать занять министерское мѣсто. Разспросы о дѣтяхъ Жохова, до того плоски, что ни на что не похожи: сынку сулится игрушка, онъ боленъ, причиною тому въ два фунта ватрушка, а дочькѣ, Фенюшку, ничего, не смотря на то, что она упала съ печки и ушибла носъ… гдѣ же справедливость? Котомкинъ надѣется, что Жоховъ доложитъ князю объ аккуратности его, что онъ первый явился съ поздравленіемъ, и обѣщаетъ ему за то курительнаго табаку, который сильно пахнетъ малиной; изъ этого Жохову, знатоку въ этомъ дѣлѣ, можно, кажется, постараться, и онъ обѣщаетъ…. Всѣ, въ концѣ третьяго дѣйствія, ругавшіе князя Радугина, одинъ за другимъ, являются и дѣлаютъ въ томъ другъ Другу упреки; мысль эта не нова, но въ исполненіи довольно удачна. Пустельгамъ пріѣзжаетъ послѣдній и, вдобавокъ, съ извѣстіемъ о смерти министра; не печальтесь заранѣе — мертвые Пустельгина почти всегда воскресаютъ; не менѣе того князь Иванъ Ильить чуть чуть не министръ, слѣдовательно не грѣхъ поприбавить къ его сіятельству вниманія. Шаги его слышны въ кабинетѣ, присѣвшіе было отдохнуть вскакиваютъ торопливо, а исправный Котомкинъ все стоялъ на ногахъ, говоря, по обыкновенію своему, что такъ водилось въ старину.
Новый министръ принимаетъ всѣхъ благосклонно и обѣщаетъ опредѣлить въ службу: онъ къ семи часамъ приглашаетъ новыхъ чиновниковъ своихъ кой-о-чемъ потолковать, а можетъ быть, и повистовать, всѣ будутъ и съ удовольствіемъ жертвуютъ, кто театромъ, кто званымъ чаемъ, одинъ даже сочнымъ обѣдомъ. Вотъ они уходятъ, но князь кается, что отпустилъ такъ легко Пустельгина, который, вѣрно, знаетъ много новостей; его воротилъ Жоховъ — нѣтъ, ошибся: Федотъ — и вотъ онъ является опять. Князь усаживаетъ болтуна и заводитъ разговоръ. Разгулялся нашъ молодецъ, говоритъ безъ умолку и въ заключеніе подтверждаетъ кончину князя Любскаго. Радугинъ сноситъ этотъ ударъ съ свойственной ему твердостью духа, и, вѣроятно, готовится занять упразднившуюся вакансію, какъ вдругъ входитъ опять слуга съ возгласомъ о Глинскомъ.
Ого! и этотъ моралистъ
Ко мнѣ съ почтеніемъ явился.
Проси!…
Встрепенитесь, господа! я чувствую, что почти усыпилъ васъ, но вотъ, наконецъ, послѣднее явленіе. Помучились много, такъ и остальное прочтете. Глинской входитъ и начинаетъ обиняками говорить князю, что онъ долженъ отгадать причину его посѣщенія. Князь, находясь въ сладчайшемъ заблужденіи, не понимаетъ ничего, а приписываетъ это или процессу Глинскаго или его желанію вступить въ службу. Его недоразумѣніе продолжается довольно долго, пока наконецъ Глинской вынимаетъ письмо, присланное министромъ на имя князя Радугина, и въ замѣнъ требуетъ того, которое, вѣроятно, попало къ князю въ слѣдствіе той же ошибки. Тутъ все открывается, и даже то, что Владиміръ, за лѣнь и грубость, лишился своего мѣста! Вы, можетъ быть, полагаете, что это послѣднее обстоятельство огорчаетъ отца? нимало! Онъ жалѣетъ, конечно, только не о себѣ и не о сынѣ, а просто о правительствѣ и собирается со всѣмъ семействомъ въ Парижъ. Стряпчій Шумиловъ останавливаетъ этотъ порывъ оскорбленнаго честолюбія, извѣщая его сіятельство, что все имѣніе его назначено въ продажу.
Мое имѣнье продадутъ!
Но кто судилъ меня?
Надворный судъ,
И будетъ кто судить?
Гражданская Палата!
Невѣжды, варвары! — которыхъ умъ и нравъ
Не стоитъ уваженья,
Въ которыхъ нѣтъ и тѣни просвѣщенья,
Не знаютъ ничего и даже Римскихъ правъ,
А судятъ всѣхъ — и судятъ самовластно.
Да это, кажется, съ законами согласно:
Кто бралъ въ займы, тотъ долженъ заплатить.
Ну! послѣ этого прошу въ Россіи жить!
Этимъ стихомъ заключилъ авторъ комедію „Недовольные“. Публика приняла холодно новое произведеніе, а мы разговорились съ окружающими насъ зрителями о достоинствѣ новой и пьесы. Одинъ изъ нихъ, острякъ не послѣдній, увѣрялъ, что авторъ, конечно, не надѣялся такаго успѣха, потому что театръ полнехонекъ, и кажется, ко всякому идетъ названье самаго сочиненія; онъ выразилъ эту мысль четверостишіемъ, которое мы передаемъ здѣсь:
Оригинальнымъ насъ твореньемъ подарилъ
Писатель на заказъ: въ стихахъ не гладкихъ — школьныхъ,
На сцену мнимыхъ онъ полсотни размѣстилъ,
А въ залу истинныхъ пять тысячъ Недовольныхъ»
Декабря 5 дня 1835.
Москва.