Негуши (Ровинский)/РМ 1881 (ДО)
| Негуши |
| Опубл.: 1881. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1881, книга I, с. 364—390. |
Нѣгуши.
правитьКто когда-нибудь переходилъ Альпы, я не говорю о подъемахъ на глечеры и снѣжныя вершины, а просто о шоссейныхъ дорогахъ черезъ Симплонъ или Сенъ-Готардъ, тотъ припомнитъ ощущеніе, которое вы испытываете, достигши высшаго пункта; тамъ вся природа иная: лѣсъ ужъ не растетъ, потому что не можетъ рости, несмотря на обиліе влаги, дающей обильную пищу сочнымъ, густымъ мхамъ и пахучимъ растеніямъ, мягкимъ ковромъ покрывающимъ голый камень; васъ обдаетъ холодомъ вслѣдствіе близости снѣжныхъ вершинъ; черная земля съ ея изумруднымъ покровомъ вся изрыта потоками снѣжныхъ водъ; глубокая долина, изъ которой вы начали подъемъ, передъ вами, но вы ея не видите въ туманной дали, именно вслѣдствіе значительнаго возвышенія надъ нею; изчезли передъ вами, — и свѣтлая полоса вьющейся тамъ большой рѣки и цѣлый рядъ селъ и городовъ; подъ вами едва выступаютъ только черными пятнами лѣсистые бока горъ; за то кругомъ на ярко-синемъ небѣ рисуются мелкіе контуры снѣжныхъ гребней или серебрянымъ блескомъ сіяютъ ихъ отдѣльные шпицы. Вы не слышите грома потоковъ, которые также глубоко подъ вами, но подъ вами вся почва сочится водой: вы осязаете, что находитесь въ странѣ, гдѣ зарождаются рѣки. Вы стоите уже на высотѣ 8000 футовъ.
Ничего подобнаго вы не ощущаете при восхожденіяхъ на высоты черногорскія, между которыми высшія точки, какъ Ловченъ и Штировникъ, едва превышаютъ 5000 ф., а высшій подъемъ на пути отъ Котора до Цетинья всего около 3000 ф. Но за то эта высота стоитъ передъ вами голой стѣной съ наклономъ не менѣе 45°, и вы поднимаетесь по коротенькимъ зигзагамъ, совершенно какъ по лѣстницѣ, точно на какую-нибудь гигантскую башню. Передъ вами цѣлая страна или государство, въ которое вы не можете войти иначе, какъ по такой лѣстницѣ, съ какой бы стороны ни зашли: отъ какого бы то ни было мѣста на Адріатическомъ приморьи, со стороны-ли Скутарійскаго озера, или изъ долины Зеты; всюду васъ встрѣтитъ крутой подъемъ, приближающійся къ 3000 футамъ.
Самый тяжелый подъемъ отъ Котора, потому, во 1-хъ, что начинается прямо отъ моря, во 2-хъ, очень крутъ и не имѣетъ ни одной почти террасы, и въ 3-хъ, обращенъ на юго-западъ, а всѣ южные склоны обыкновенно имѣютъ очень скудную растительность, здѣсь же представляютъ совершенно голыя, сѣрыя скалы. И такой подъемъ продолжается по крайней мѣрѣ 2 часа по дорогѣ сначала довольно сносной, а послѣ просто представляющей розсыпь изъ острыхъ камней, или приходится карабкаться между скалъ по природнымъ уступамъ и искусственно сдѣланнымъ засѣчкамъ. Воду вы можете найти здѣсь въ продолженіе всего лѣта только въ одномъ мѣстѣ; а въ другихъ мѣстахъ она держится только во время весеннихъ мѣсяцевъ. Одно только хорошо: это то, что солнце здѣсь начинаетъ обогрѣвать не раньше, какъ около полудня; слѣдовательно, если вы отправитесь изъ Котора и не особенно рано, самый жаръ можетъ васъ охватить только въ то время, когда вы будете уже на высотѣ.
Новая дорога совершенно измѣняетъ это положеніе: по ней скоро можно будетъ ѣхать въ коляскѣ и любоваться прелестною панорамой; только понадобится времени не 2, а 5 часовъ, и потому черногорецъ всегда предпочтетъ старую дорогу, а иностранецъ, конечно, воспользуется новой, которая, не сберегая времени, сберегаетъ его силы и здоровье.
На всемъ этомъ подъемѣ до такъ-называемаго Крестца вы не видите впереди себя ничего, кромѣ сѣрыхъ скалъ и далеко на высотѣ зеленѣющій лѣсъ изъ-подъ Ловчени; но, оглядываясь назадъ, на нѣсколькихъ пунктахъ можете любоваться панорамой, какой, можетъ быть, не встрѣтите нигдѣ. Особенно въ одномъ мѣстѣ, когда пройдете приблизительно полпути, вы стоите въ тѣснинѣ между скалъ и глубоко подъ собою, какъ въ рамкѣ, видите часть Бокки съ синею поверхностію моря, отражающую по краямъ темную зелень береговъ и кругомъ замкнутую сѣрыми стѣнами горъ, у подошвы которыхъ на мрачномъ фонѣ цѣлой картины бѣлѣютъ полосками города и деревушки, а по срединѣ бѣлые паруса снующихъ туда и сюда судовъ и лодокъ, или клубы сѣраго дыма быстро двигающагося парохода. Все это представляется такъ близко, что вы удивляетесь, какъ не доносится оттуда ни одного звука.
Прямо подъ вами, черезъ заливчикъ у Котора, на возвышеніи, покрытомъ лѣсомъ и кустарникомъ, красуется своими бѣлыми стѣнами австрійская крѣпостца, и отъ нея правильными зигзагами, бѣлою нитью, сбѣгаетъ дорожка до самаго моря. Между этимъ возвышеньемъ и вами влѣво идетъ роскошная, вся убранная въ зелень, равнина приморья съ бѣлыми домиками, садами и виноградниками; а далѣе вашъ взглядъ перекидывается черезъ горы и теряется въ безбрежной дали моря, сливающагося съ небомъ въ одинъ сплошной, голубой фонъ, по которому, какъ бѣлыя чайки, тамъ-сямъ виднѣются одинокіе паруса. Поднявшись на Крестецъ (Ерстацъ)[1], вы можете, если не отдохнуть, то, по крайней мѣрѣ, перевести духъ, и кромѣ того можете получить черный кофе, вина и водки въ стоящей тамъ корчмѣ, хотя и не всегда: такъ, когда я проходилъ въ первый разъ, эта корчма была закрыта; отсюда, впрочемъ, не больше 3/4 часа до Нѣгушей.
Кретачко поле, какъ называется идущая здѣсь равнина, десятинъ въ 5, разбитая, приблизительно, на 100 участковъ и обставленная кругомъ голыми горами, составляетъ первую верхнюю террасу, по которой племя Нѣгушей имѣетъ свои поля; пройдя его, вы спускаетесь еще ниже, и передъ вами открывается самое село Нѣгуши. Это опять равнина, только гораздо обширнѣе первой, хотя также, какъ и она, замкнутая между горъ, но лежащая еще глубже, и по краямъ ея, прижавшись къ сѣрымъ скаламъ, видѣются группы домовъ, и каждая изъ этихъ группъ носитъ особое названіе и составляетъ отдѣльное село.
При входѣ въ долину, по правую руку, на бугоркѣ стоитъ церковь и вокругъ нея до 20 домовъ; это — Копито; далѣе, впередъ по той же сторонѣ 100 домовъ — Раичевичи и тамъ 3 церкви; оттуда, перейдя на лѣвую сторону, еще 50 домовъ — Ероковичи, тоже съ тремя церквами; тамъ же въ глубь одной боковой долины Дугидо, 50 домовъ съ одною церковью. Однимъ словомъ, на цѣлой равнинѣ 4 села въ 220 домовъ съ восемью церквами. Кромѣ того есть еще 5 селъ, которыя скрываются въ отдѣльныхъ уголкахъ между горъ, по 40, 50 и даже въ 8 домовъ, и каждое имѣетъ свою церковь, а иное 2. Короче — Нѣгуши состоятъ изъ 9 селъ въ 400 домовъ съ 14 церквами, или по одной церкви приходится на 28 домовъ. Церкви, само собою разумѣется, весьма маленькія; есть такія, что вы рукой достаете подъ крышу. Какая же надобность въ такомъ множествѣ церквей, когда вся равнина такъ мала, что вы легко можете перекликаться съ одного края на другой, когда всего хода изъ края въ край не больше 15 минутъ, а черногорцу ничего не значитъ пройти часъ и два? И зачѣмъ, наконецъ, въ одномъ селѣ въ 50 дворовъ 3 церкви?
Въ этомъ нагляднымъ образомъ высказалась самая характерная черта сербскаго народа вообще, а черногорцевъ въ особенности, это — племенное и родовое обособленіе, составляющее главную основу, на которой созидалась ихъ историческая жизнь и которою обусловливается и современное ихъ политическое развитіе.
Читая у нашего Нестора имена славянскихъ племенъ, вошедшихъ послѣ въ составъ одного русскаго народа, патронимическія имена на — ичи: Радимичи, Вятичи, Кривичи, и потомъ у западныхъ лѣтописцевъ подобныя же имена полабскихъ и прибалтійскихъ. славянъ, какъ Лютичи, Бодричи и друг.; читая при этомъ, какъ они постоянно бились родъ съ родомъ, не подаваясь никакому политическому объединенію, пока, наконецъ, одни не слились въ одинъ народъ подъ вліяніемъ единой религіи и другихъ внѣшнихъ историческихъ обстоятельствъ, другіе же, ослабленные внутреннимъ раздоромъ, сдѣлались жертвою внѣшняго непріятеля; невольно приравниваемъ къ нимъ подобное же явленіе въ черногорской исторіи, гдѣ, несмотря на когда-то состоявшееся объединеніе сербовъ при сильныхъ Нѣнаничахъ, не смотря на довольно продолжительное существованіе Зетскаго государства, племенное и родовое обособленіе сохранилось до нашихъ дней, какъ какой-то архаизмъ, застарѣлая форма, всюду уступающая силѣ политическаго объединенія, но тѣмъ не менѣе, проявляющая себя довольно рѣзко во внутренней жизни, въ частныхъ отношеніяхъ. Какъ нѣкогда каждое славянское племя, признавая «единаго бога, творца грома и молній», держалось своего особеннаго культа, что вызвало необходимость въ мѣстахъ, посѣщаемыхъ всѣми славянскими племенами, какъ Рертри и Аркона, построить цѣлые пантеоны, гдѣ каждое племя находило свое божество, такъ почти и черногорцы, исповѣдуя одну вѣру, одинъ законъ, каждое племя и каждый родъ празднуютъ особаго святаго, своего патрона, каждый строитъ свою церковь, въ которой никогда не смѣшиваются родъ съ родомъ. По празднованію того или другого святаго узнается родство семейное или племенное.
Сосѣдніе съ Нѣгушами Цѣкличи, также живущіе въ 9 селахъ, имѣютъ 9 отдѣльныхъ церквей на 200 домовъ и одну общую для цѣлаго племени, самую старую, св. Ильи, котораго славятъ (празднуютъ) всѣ Цѣкличи цѣлымъ племенемъ.
Озриничи, также подѣленные на нѣсколько селъ, изъ которыхъ каждое имѣетъ свою собственную церковь, всѣ вмѣстѣ празднуютъ св. Николая, и построенная въ честь его новая церковь называется соборною. Въ Нѣгушахъ, впрочемъ, соборною церковью считается Успенія Богородицы въ Роичевичахъ, а общая слава всѣхъ Нѣгушанъ въ день св. Георгія. Такимъ образомъ, Нѣгуши есть имя одного рода, который по братствамъ раздѣлился за года. Но когда-то они, безъ сомнѣнія, не составляли одного рода, потому что пришли изъ разныхъ мѣстъ. Первыми поселенцами были 2 рода Ёраковичи и Раичевичи, которые, по преданію, происходили изъ-подъ Травника въ Босніи, откуда переселились подъ хребетъ Нѣгошъ, стоящій у входа въ Дугу со стороны Гацка. Тамъ они задержались долго и, ища уединенія, открыли ту мѣстность, которую занимаютъ нынѣ, заняли ее и дали ей имя своего послѣдняго становища. Изъ этихъ двухъ родовъ выдѣлились своею историческою ролью: изъ Ёраковичей братство Петровичей, изъ котораго первымъ исторически извѣстнымъ является владыка Даніилъ, современникъ нашего Петра Великаго, а изъ Раичевичей выдѣлились Радоничи, игравшіе важную роль въ исторіи Черногоріи съ конца прошлаго столѣтія. Приходъ ихъ въ Черную Гору полагаютъ въ XVI вѣкѣ, слѣдовательно, когда Зетское государство уже пало, и жители его, оставшіеся вѣрными народности и вѣрѣ отцовъ, стали подъ управленіе духовнаго владыки, митрополита зетскаго; политическимъ же средоточіемъ становится лежащая, на высотѣ 2000 футовъ между скалъ и дремучаго лѣса, Цетинская равнина, гдѣ еще Иванбегъ-Чердоевичъ построилъ для себя дворецъ, а для митрополита, монастырь. Другія братства поселялись позже и изъ другихъ мѣстъ. Такъ Врбицы пришли изъ Герцеговины, гдѣ жили въ мѣстности, называемой Врба, въ память чего назвали тѣмъ же именемъ свое новое поселеніе и, какъ бы приводя въ согласіе имя съ дѣйствительностію, каждое семейство садитъ передъ своимъ домомъ вербу. Исторіи другихъ братствъ не знаю; но не подлежитъ, конечно, сомнѣнію, что, поселяясь позже, они причисляли себя къ ранѣе поселившемуся тамъ роду и принимали общее названіе Нѣгушей, подъ именемъ которыхъ соединились въ одинъ родъ изъ различныхъ братствъ.
Имъ-то, совершившимъ такое сліяніе нѣсколькихъ родовъ въ одинъ въ тѣсныхъ предѣлахъ своей общины, и принадлежитъ иниціатива объединенія всѣхъ родовъ, собственно Черной Горы, подъ одною властію, а въ послѣдствіи и присоединенія цѣлыхъ, отдѣльно жившихъ племенъ. Нѣгуши поэтому въ своемъ предѣлѣ исполнили такую же объединительную миссію, какую римляне совершили но отношенію къ племенамъ, населявшимъ Италію. И первый сознательный шагъ въ этомъ направленіи сдѣланъ былъ владыкой Даніиломъ, который началъ съ объединенія религіознаго, истребивъ прежде всего магометанство, успѣвшее пробраться и пустить корни всюду между черногорцами, когда по словамъ владыки-поэта:
«Нехристью всѣ горы засмердѣли;
Волки вмѣстѣ зажили съ овцами,
Побратался турчинъ съ черногорцемъ,
Голосъ ходжи гремитъ надъ ровнымъ. Цетиньемъ,
Левъ хирѣетъ стиснутый капканомъ,
Затерлось имя черногорца,
Не остаде крста од три прста?».
(Не осталось трехперстнаго сложенія, т. е. погибла православная вѣра).
Его преемники продолжали дѣло, перейдя съ почвы религіозной на народную. Владыки Петръ I и Петръ II гораздо больше трудностей встрѣчали въ борьбѣ съ внутреннимъ разладомъ, чѣмъ съ внѣшнимъ непріятелемъ. Князь Даніилъ является уже чистымъ представителемъ политическаго единовластія противъ племенно-родовой олигархіи. Въ настоящее время идея единства проникла всѣ племена и роды, вошедшіе въ составъ черногорскаго государства; только въ частныхъ отношеніяхъ проявляетъ себя духъ племеннаго сепаратизма, который могутъ окончательно стереть только благоустроенная народная школа и приведеніе къ единству политическаго устройства всѣхъ отдѣльныхъ частей на основаніи самой строгой законности, чуждой личнаго произвола воеводъ и другихъ представителей власти, полной племенной равноправности и болѣе справедливаго распредѣленія личныхъ правъ и обязанностей. Противъ этой идеи часто грѣшатъ сами представители власти, воеводы и другіе главари, большею частію люди невѣжественные, и потому часто неспособные отрѣшаться отъ своихъ старыхъ племенныхъ пристрастій, отъ прежняго самовластія и чувства мести, чѣмъ нерѣдко омрачаются самыя блестящія страницы изъ новѣйшей исторіи Черногоріи, такъ сказать, послѣднихъ ея дней. Ими же подерживается и тотъ духъ стараго грубаго режима, проявляющійся и въ простомъ народѣ въ кровавой мести, въ соперничествѣ одного племени или рода противъ другаго, въ антагонизмѣ строгому порядку и неуваженіи передъ закономъ, въ вѣчныхъ обвиненіяхъ другъ друга въ измѣнахъ и т. д. Это одно изъ величайшихъ золъ, которымъ страдаетъ Черногорія и противъ котораго безсильны всѣ мѣры, такъ какъ прежде всего нѣтъ возможности добраться до истины, тамъ, гдѣ виновникомъ или ложнымъ свидѣтелемъ и обвинителемъ выступаетъ иногда цѣлый родъ или племя.
Вотъ почему мы прежде всего желаемъ черногорцу мира, чтобъ онъ всецѣло могъ отдаться дѣлу своего внутренняго устройства и гражданскаго воспитанія, пока вмѣстѣ съ новыми внѣшними формами политической и общественной жизни, проникающіе въ него пороки, въ родѣ легкаго отношенія къ своимъ задачамъ и обязанностямъ передъ отечествомъ, не успѣли проникнуть въ массу народа, единственными воспитателями котораго, въ настоящее время, являются не школы, большею частью несуществующія, и не учителя, непользующіеся никакимъ авторитетомъ, а опять тѣ же главари стараго режима, или люди весьма легкаго поверхностнаго образованія.
Эти общія мысли, касающіяся всѣхъ черногорскихъ племенъ, вяжутся больше всего съ Нѣгушами, съ одной стороны, потому, что внѣшнее устройство ихъ такъ типично для цѣлаго Черногоріи, съ другой, потому, что они дали иниціативу политическому объединенію и, чтобы ни говорили, сколько бы ни старались другія племена возвысить свои заслуги, созданіе Черногорья, какъ государства, всецѣло принадлежитъ той части старыхъ черногорцевъ, которые закалили себя въ борьбѣ съ скудною и суровою природой, несмотря на свое численное ничтожество, выступили на отважное, почти несбыточное дѣло вырвать изъ рукъ сильной турецкой имперіи свою братію, страдавшую именно недостаткомъ духа иниціативы.
Вотъ почему, воздавая должную честь этому доблестному уголку Черногорья, колыбели черногорской свободы и родины столькихъ великихъ людей, мы считаемъ умѣстнымъ передъ нимъ же высказать и ту горькую правду, которая касается цѣлаго Черногорья, такъ какъ до сихъ поръ судьба черногорскаго народа находится въ рукахъ тѣхъ же Нѣгушанъ и вообще старыхъ черногорцевъ, стоящихъ во главѣ правленія. Чтобъ убѣдиться въ томъ, нужно взять во вниманіе довольно многочисленную фамилію Петровичей, которые занимаютъ болѣе или менѣе вліятельные посты въ государственной службѣ, являясь въ то же время, вслѣдствіе своихъ родственныхъ отношеній, ближайшими совѣтниками и помощниками князя, а по личнымъ качествамъ и историческому преданію пользующіеся большимъ уваженіемъ народа. Затѣмъ идутъ Радоничи, Врбицы, Везкотичи, Матановичи — все катуняне, занимающіе министерскія и сенаторскія мѣста; тогда какъ изъ другихъ краевъ всего два-три человѣка, какъ министръ финансовъ Церовичъ изъ Драбнянъ и военныхъ дѣлъ воевода Пламенацъ изъ Церленицы.
Вотъ въ чьихъ рукахъ до сихъ поръ находится судьба черногорскаго народа, отъ кого по справедливости народъ можетъ и долженъ ожидать довершенія великаго дѣла, такъ доблестно начатаго ихъ предками.
Послѣ этой оцѣнки общей, политической и исторической роли Нѣгушъ, перейдемъ къ ихъ частной характеристикѣ.
Нѣгушане отличаются ото всѣхъ черногорцевъ своимъ промышленно-торговомъ характеромъ; чему, конечно, содѣйствовало ихъ положеніе на пути между Которомъ и Цетиньемъ. Они единственные продаютъ свои молочные скопы въ Которѣ и Детинье, тогда какъ у другихъ все это употребляется дома; ихъ сыръ поэтому особеннаго приготовленія, онъ приближается немного къ сырамъ, извѣстнымъ подъ именемъ швейцарскихъ. Не имѣя своего собственнаго обширнаго скотоводства, такъ какъ этому препятствуетъ недостатовъ простора, они закупаютъ скотину по другимъ мѣстамъ и отгоняютъ ее въ Бойку и Далмацію живьемъ, главнымъ же образомъ употребляютъ ее на приготовленіе сухаго мяса, такъ называемой кастродикъ или пршута, которое также идетъ главнымъ образомъ за границу. Держатъ они также понемногу свиней, изъ которыхъ приготовляютъ также пршутъ (окорока) и сланину (сало). Переторговываютъ они и хлѣбомъ, также скупая его у другихъ; а сами, главнымъ образомъ, производятъ отличный картофель, который считается лучшимъ на всѣхъ пристаняхъ Далмаціи. Вообще въ Черногоріи въ мѣстахъ высокихъ, гдѣ не созрѣваетъ хорошо кукуруза, картофель составляетъ весьма важный продуктъ, какъ для собственнаго потребленія, такъ и для сбыта. Онъ родится необыкновенно чистъ, крупенъ и въ большомъ количествѣ: одна лунка даетъ до 5 фунтовъ, а отдѣльныя картофелины по фунту и болѣе.
Но чуть-ли не главный заработокъ ихъ состоитъ въ извозѣ: каждый домъ держитъ по 2—3 мазги (лошакъ), на которыхъ перевозятъ различный товаръ между Которомъ, Цетиньемъ и Рѣкой. А еще больше заработываютъ Нѣгушскія женщины, перенося товаръ на собственныхъ спинахъ. Въ базарный день весь путь отъ Котора до Нѣгушъ занятъ непрерывной вереницей этихъ носильщицъ. Онѣ же идутъ и съ мазгами, сгоняя ихъ туда и обратно. Изъ Нѣгушъ онѣ тоже не идутъ порожнія, а несутъ какой нибудь свой собственный товаръ: сыръ, шерсть, собственнаго тканья сукна, хлѣбъ въ зернѣ, картофель, а иногда берутъ дровъ; оттуда же несутъ различный товаръ, который или берутъ на свой счетъ для перепродажи на Цетинье и въ другихъ мѣстамъ, или по порученію купцовъ для доставки. Тутъ вы увидите движущіеся боченки съ питьями, ящики, мѣшки, тюки съ различнымъ товаромъ, мебель, желѣзныя вещи; мнѣ случалось видѣть, что женщина гонитъ мазгу, на которой навьючено 6 досокъ, а сама несетъ 3 доски, слѣдовательно половину вьюка мазга; она идетъ низко нагнувшись, съ трудомъ переставляя ноги съ уступа на уступъ, и по временамъ испускаетъ вздохъ съ какимъ то свистомъ, или наконецъ останавливается на минуту, чтобъ перевести духъ самой и дать отдохнуть мазгѣ. Весь отдыхъ состоитъ въ томъ, что она прислонитъ свою ношу на какой-нибудь выдающійся камень и сама прислонится, стоя при этомъ въ косвенномъ положеніи и работая руками: обыкновенно какое-нибудь вязанье крючкомъ или на иглахъ; иногда она работаетъ и на ходу, если же она идетъ безъ ноши, то на ходу прядетъ шерсть. Дорожа временемъ, она не идетъ по зигзагамъ дороги, а по прямому направленію между ними, гдѣ положительно нужно карабкаться. Не знаешь, чему удивляться: развитости-ли легкихъ, которыя работаютъ, какъ кузнечные мѣхи, крѣпости-ли ножныхъ мышцъ, или твердости спиннаго столба, въ наклонномъ положеніи выносящаго тяжесть отъ 1 1/2 до 2-хъ и болѣе пудовъ, въ продолженіе трехъ и пяти часовъ почти безъ остановокъ.
Нѣкоторые путешественники замѣчаютъ, какъ послѣдствіе этого, уродливость стана и особенно искривленіе позвоночнаго столба у черногорской женщины; личныя мои наблюденія никакъ не совпадаютъ съ этимъ замѣчаніемъ. Оно совершенно раціонально, но на дѣлѣ не оправдывается: вы рѣдкую женщину встрѣтите, которая не имѣла бы стройнаго, прямаго стана; но грудь всегда тощая, плоская; на лицѣ, что называется, лика нѣтъ: оно плотно обтянуто кожей, коричневаго или блѣдно-желтаго цвѣта, нисколько не округляя угловатостей лицевыхъ когтей, на мѣстахъ болѣе мягкихъ, какъ щеки, около рта и около носа, набѣгаютъ мелкими складками морщины; поэтому всѣ черты чрезвычайно рѣзки и выраженіе грубо; вся жизнь въ глазахъ, запавшихъ въ глубокіе орбиты, подъ навѣсомъ густыхъ черныхъ бровей, дугою сходящихся надъ переносьемъ. Не красятъ это изможденное, поблекшее лицо ни длинные, густые волосы, безобразно насаленные, какъ бы приклеенные по бокамъ лба, и одною тонкою прядью, какъ ленточкой, прижимающіе въ вискамъ нижнюю половину ушей. Остальная часть волосъ скрывается подъ большимъ чернымъ платкомъ, который, сложенный съ угла на уголъ, накидывается сначала просто на темя, затѣмъ два свѣсившіеся конца съ боку поднимаются къ верху и вмѣстѣ прикалываются на темени къ волосамъ; третій конецъ сзади распускается прикрывая всю заднюю часть головы и шею и спускается по спинѣ до пояса. Весь головной уборъ, кромѣ волосъ, весьма простъ и живописенъ. Остальной костюмъ составляютъ бѣлая рубашка съ узенькимъ воротничкомъ, расшитымъ разноцвѣтной бумагой или шелкомъ, тоже самое по краямъ прямаго разрѣза посрединѣ груди и по узенькой обшивкѣ, плотно обхватывающей руку у самой кисти; далѣе идетъ черная юбка; а сверху бѣлый суконный поретъ: это кафтанчикъ безъ рукавовъ, спускающійся немного ниже колѣнъ и спереди нараспашку, иныя носятъ поясъ въ родѣ мужскаго, тканный, шерстяной, обматывающійся много разъ вокругъ таліи. На ногахъ чулки, большею частью, шерстяные и опанки. Ожерелья на шеѣ весьма рѣдко носятъ; серьги въ ушахъ маленькія, а у многихъ вовсе нѣтъ. Вообще въ костюмѣ женщины нѣтъ никакого излишества; онъ простъ, цѣлесообразенъ и не лишенъ скромнаго изящества. У дѣвушки все отличіе состоитъ въ головномъ уборѣ: на головѣ черногорская шапочка, какъ у мужчинъ, только на верху вышитъ не вензель князя въ полукругѣ, а по серединѣ какой-нибудь кружокъ или звѣзда; а часто и безъ всякаго шитья и просто изъ чернаго сукна, такъ какъ нѣтъ семьи, въ которой не было бы траура по убитомъ или умершемъ. Лѣтъ до 10 дѣвушки стригутъ волосы гладко, какъ мальчики; а потомъ пускаютъ ихъ рости, подстригая сзади то до затылка, то до плечъ, съ прямымъ проборомъ спереди; волосы всегда чрезвычайно густыя и мягкія, часто съ завивающимися концами; потомъ и дѣвушка начинаетъ закрывать волосы небольшимъ чернымъ платочкомъ, прикалывая на верху къ шапочкѣ и спуская концы назадъ въ видѣ драпировки, скрывающей волосы и шею; иныя заплетаютъ ихъ въ двѣ плетенки, выпуская, ихъ немного съ боковъ, а иныя, постарше, носятъ ихъ по замужнему, только не скидаютъ шапки и не драпируются въ большой платокъ. Свѣжее лицо можете увидѣть только у дѣвушки или у женщины, недавно выданной замужъ. Но и тутъ въ прекрасныхъ чертахъ ея не увидите мягкости выраженія, свойственной возрасту: отъ работы и заботы съ ранняго возраста черты лица скоро грубѣютъ, и у этихъ, часто весьма красивыхъ лицъ, вся прелесть заключается только въ выраженіи черныхъ, умныхъ глазъ, которые смотрятъ на васъ прямо, пытливо, безъ застѣнчивости. Во всѣхъ движеніяхъ ихъ проявляется, если не грація, то ловкость и легкость, выдающія стройность стана и необыкновенную гибкость и подвижность всѣхъ членовъ. Нужно видѣть ихъ, когда онѣ идутъ безъ ноши: спускаясь по крутизнамъ, онѣ какъ будто летятъ въ своей легкой, мягкой обуви, скача съ камня на камень и едва касаясь его твердой, иногда совершенно острой, поверхности; или во время игръ, гдѣ онѣ смѣшиваются съ мужчинами, которымъ нисколько не уступаютъ ни въ скаканьи, ни въ силѣ удара. Вообще, надобно замѣтить, воспитаніе дѣвочки ничѣмъ не разнится отъ мальчика; она только раньше начинаетъ участвовать въ работѣ, отъ которой мальчикъ освобождается. Пасутъ стадо одинаково мальчикъ и дѣвочка; одинаково скитаются они со своими овцами и возами, не боясь ни волка и ничего, удаляясь отъ села верстъ за 5, за 7; а когда скотина отгоняется на лѣто въ ватуны, въ высокія горы, на нѣсколько часовъ отъ постояннаго жилья, тогда 10-лѣтнія дѣвочки то и дѣло совершаютъ эти переходы съ ношею на головѣ, съ ведеркомъ молока и съ мѣшкомъ сыра. Намъ какъ то странно слышать, какъ дѣвушка совершенно по мужски кричитъ на скотину, свищетъ и различными голосами то манитъ ее за собой, то вспугиваетъ изъ лѣсу. Это производитъ свое дѣйствіе: дѣлаетъ голосъ грубымъ, сообщаетъ ему совершенно мужской оттѣнокъ, а обычай перекликаться и разговаривать черезъ большое пространство съ одной горы на другую еще болѣе выработываетъ грубую манеру въ говорѣ, что въ женщинѣ какъ-то виднѣе, чѣмъ въ мужчинѣ.
Такого рода воспитаніе и, какъ результатъ его, сообщеніе женщинѣ мужскаго характера происходитъ, конечно, не вслѣдствіе системы, а въ силу обстоятельствъ, въ которыхъ находится Черногорія. Женщина-домосѣдка, преданная исключительно своимъ женскимъ занятіямъ и чуждая занятіямъ исключительно мужскимъ, при этихъ обстоятельствахъ не могла бы существовать; она погибла бы, какъ хилое растеніе на несвойственной ему почвѣ.
У насъ, какъ и вездѣ въ Европѣ, женщинѣ почти нѣтъ необходимости выходить изъ дома; на ея обязанности лежитъ только забота о малыхъ дѣтяхъ, стряпня, шитье платья, пряденіе, тканье и доеніе коровъ (мы говоримъ о домѣ съ полнымъ хозяйствомъ); весь уходъ за скотомъ, заготовка дровъ, покупка различныхъ предметовъ въ городѣ, а также изготовленіе обуви — мужское дѣло. Въ Черногоріи все это лежитъ исключительно на женщинѣ.
Въ полевомъ хозяйствѣ женщина — жнетъ и гребетъ сѣно и ухаживаетъ за огородомъ, отчасти копаетъ его; мужчина пашетъ и сѣетъ хлѣбъ, коситъ сѣно и послѣ свозитъ на гумно или ко двору; онъ же потомъ ѣдетъ на мельницу для помола; другія работы смѣшанныя. Въ Черногоріи женщина только не пашетъ, хотя есть случаи, что и пашетъ, какъ это бываетъ и у насъ; остальныя же работы исполняетъ одинаково съ мужчиной.
Наконецъ, у черногорца лѣтомъ жизнь раздѣляется надвое: часть хозяйства дома, а часть на планинѣ (такъ называются высокія горы, которыя никогда не обрабатываются, а доставляютъ только пастбища), въ катунахъ (родъ нашихъ хуторовъ), обыкновенно удаленныхъ отъ жилыхъ мѣстъ верстъ за 7, за 10 и до 20 верстъ).
Весь скотъ отгоняется въ планину, и тамъ на лѣто возникаетъ цѣлая новая хозяйственная отрасль, — молочное хозяйство, состоящее въ томъ, что въ день два раза доятъ воровъ, овецъ и козъ, всего среднимъ числомъ штукъ до 100, и затѣмъ сырятъ, разливаютъ въ кармецы (плоскіе деревянные сосуды въ родѣ нашихъ лотковъ), снимаютъ (верхнюю толстую пѣнку), который замѣняетъ масло, а остальное сырятъ, потомъ откидываютъ сыръ и прессуютъ въ видѣ круговъ. Часть этихъ скоповъ, а также и прѣсное молоко, такъ называемую варенику, отъ времени до времени, посылаютъ домой. Все это лежитъ на двухъ, трехъ взрослыхъ женщинахъ и малыхъ дѣтяхъ. Жизнь въ катунахъ, въ мѣстахъ пустынныхъ и среди лѣса, не лишена опасностей: не говоря о волкахъ, которые постоянно шныряютъ здѣсь около стадъ, ихъ посѣщаетъ иногда медвѣдь, а по окраинамъ гайдуки изъ турецкихъ предѣловъ. Женщина живетъ здѣсь одна съ дѣтьми, нисколько не помышляя объ опасности, всегда готовая къ самозащитѣ.
Кромѣ молочныхъ скоповъ, съ катуна приносятся мотки и громадные клубки шерстяной пряжи. Мужчины являются на катунъ, только чтобъ провѣдать или провести время, попитаться свѣжимъ молокомъ и подышать планинскимъ воздухомъ.
Всѣ покупки на базарѣ для дома до такихъ малостей, какъ табаку для мужа, исполняетъ женщина. А если военное время, то часть женщинъ исполняетъ и военную повинность, составляетъ комору (военный обозъ), перенося и перевозя за войскомъ съѣстные и военные припасы; имъ же приходится часто убирать и переносить раненыхъ. Всякій военный лекарь имѣетъ за собою отрядъ женщинъ, которыя не отстаютъ и во время боя, поэтому нерѣдко случается, что ихъ ранятъ и убиваютъ непріятельскіе выстрѣлы.
Однимъ словомъ, женщина въ черногорской семьѣ составляетъ ничто иное, какъ вѣчно работающую силу, незнающую отдыха отъ колыбели до могилы. Возмутительно видѣть, какъ, рядомъ съ вереницей женщинъ, задыхающихся подъ тяжкою ношей, идетъ такая же вереница мужчинъ, беззаботно покуривающихъ свои чубуки или помахивающихъ ими въ видѣ тросточекъ. Черногорца вы никогда не увидите съ ношей: это не его обязанность, даже позорно для него. Какое извращеніе понятій! Какое безжалостное, безчувственное отношеніе къ подругѣ жизни, которая, дѣйствительно, дѣлитъ съ нимъ все, не исключая даже военныхъ опасностей! и онъ же на вопросъ вашъ, кого онъ имѣетъ дома, отвѣтитъ: «Имѣю отца, мать, и жену». Перечисляя дѣтей, скажетъ: «Имѣю само іедно діете (т. е. мальчика) и, — о-простите, — двіе діевочке». Какъ будто, дѣвочки — не дѣти, а просто какія-то непотребныя существа. Воротившись домой послѣ долгой разлуки, онъ приласкаетъ и перецѣлуетъ всѣхъ, но не жену, которая подойдетъ только и поцѣлуетъ его руку, а онъ при томъ тихо, какъ бы украдкой, спроситъ ее: «Како си ты, Любицы?» — «Э! Тако», — отвѣтитъ она, Пожимая плечами, снимая при этомъ съ него опанки или убирая его ружье и обрамницу (сумку дорожную). При разставаніи сцена въ томъ же родѣ: жена не смѣетъ плакать, провожая мужа.
Впрочемъ, представляя эту картину семейныхъ и супружескихъ отношеній, мы наблюдали ихъ только извнѣ; мы наблюдали только наружныя проявленія этой жизни и ея внѣшнюю, такъ сказать, форменную или обрядовую сторону, не заглядывая въ глубь, не давая никакихъ объясненій, впускаясь въ разсмотрѣніе въ совокупности всѣхъ условій этой жизни. Мы видимъ только факты, не зная скрывающагося за ними принципа.
Позволю себѣ маленькое отступленіе: для сравненія приведу также лично наблюдаемый мною фактъ изъ жизни народа въ самой цивилизованной части Европы.
Въ Цюрихѣ мнѣ случилось видѣть похоронную процессію: впереди на катафалкѣ везли гробъ какого-то мужчины, за нимъ шли попарно человѣкъ до 30 также однихъ мужчинъ. Примкнулъ и я къ процессіи, найдя въ рядахъ знакомаго, и, ставъ съ нимъ въ пару, я началъ разспросъ объ умершемъ. Оказалось, что это почтенныхъ лѣтъ гражданинъ, оставившій довольно многочисленное семейство, жену и дѣтей. Тѣмъ не менѣе изъ женскаго пола никто не присутствовалъ, и какъ я себѣ толковалъ, именно вслѣдствіе дурной погоды. Это было въ Январѣ, падалъ снѣгъ, и тутъ же обращался въ слякоть. Мнѣ понравилось, что женщины на такой случай освобождаются отъ обязанности сопровождать покойника, что у насъ было бы невозможно: жену осудили бы за нелюбовь къ мужу и т. д. На мое выраженіе удовольствія по этому поводу, швейцарецъ отвѣтилъ: «У насъ женщины не провожаютъ покойниковъ и покойницъ ни въ дурную, ни въ самую прелестную погоду, потому что не имѣютъ на то права.» Тогда дѣло представилось мнѣ совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ и, поведя свои наблюденія дальше, я увидѣлъ, что тамъ вообще женщина передъ закономъ изъ положеніи общественномъ поставлена весьма низко. По закону, она находится въ рабской зависимости отъ мужчины, а на дѣлѣ также существуетъ для исполненія только извѣстныхъ домашнихъ функцій.
Припомнимъ также средневѣковое рыцарское обожаніе женщинъ передъ свѣтомъ и на турнирахъ, рядомъ съ самымъ ужаснымъ третированіемъ ихъ дома. А въ насъ, цивилизованныхъ европейцахъ, развѣ не проглядываютъ въ большинствѣ тѣ же рыцарскія воззрѣнія, допускающія, рядомъ съ утонченно-деликатнымъ отношеніемъ къ женщинѣ, стоящей въ извѣстномъ свѣтскомъ рангѣ, самыя грубыя отношенія и возмутительныя шалости съ женщинами внѣ ранга?
Такъ подъ прелестною внѣшностью, подъ самыми мягкими формами могутъ скрываться принципы весьма суровые и несправедливые, и наоборотъ.
Нѣтъ ничего труднѣе, какъ проникнуть въ самую интимную сторону семейной жизни и освѣтить самое важное и существенное въ ней — отношенія мужа и жены, какъ внѣшнія, такъ и принципіальныя. Ссылка на положительныя постановленія закона, регулирующія эти отношенія, также не даетъ намъ прямаго объясненія. Вотъ почему рѣшеніе этого вопроса для иностранцевъ-путешественниковъ я считаю совершенно невозможнымъ, хотя никто изъ нихъ этого вопроса не минуетъ и рѣшаетъ по своему, или повторяетъ мнѣніе, однажды сложившееся подъ извѣстнымъ тенденціознымъ воззрѣніемъ, что такой-то народъ дикій, и потому всѣ его отношенія впередъ считаются таковыми же. Такимъ образомъ, всѣ почти путешественники, принимая во вниманіе задавленность черногорской женщины работой и внѣшнее пренебреженіе къ ней мужа, естественно дѣлаютъ заключеніе о ея порабощеніи и въ правовомъ отношеніи.
Такой взглядъ вызвалъ сочиненіе одного черногорца, Поповича, который старается не только опровергнуть этотъ взглядъ, но, и установить совершенно противуположное воззрѣніе. Не имѣвъ случая познакомиться съ этимъ сочиненіемъ, которое весьма интересно, какъ произведеніе черногорца, которому, конечно, извѣстна и самая интимная сторона интересующаго насъ вопроса; я, съ своей стороны, не пускаюсь въ рѣшеніе этого вопроса, но, во имя справедливости, представивъ факты, свидѣтельствующіе о чрезвычайно тяжкомъ положеніи черногорской женщины, долженъ сообщить все извѣстное мнѣ, свидѣтельствующее о совершенно противномъ.
Относительно того, что черногорецъ никогда не носитъ тяжести, предоставляя это спинамъ лошаковъ и женщинъ, я слышалъ, что князь Даніилъ далъ положительный приказъ, чтобы ни одинъ черногорецъ не отдалялся отъ дома безъ ружья и вмѣстѣ съ тѣмъ не носилъ никакихъ тяжестей. Въ этомъ распоряженіи никакъ нельзя усматривать желаніе тѣмъ различить мужчину отъ женщины; оно вызвано было чисто внѣшними, случайными обстоятельствами.
Послѣдніе годы правленія владыки Петра II прошли въ тишинѣ и мирѣ, исключая мелкихъ стычекъ на окраинахъ, которыя въ то время и не были тѣсно связаны съ Черногорьемъ. Вся дѣятельность этого владыки клонилась къ ослабленію воинственныхъ наклонностей черногорцевъ, которыя смущали общее спокойствіе во время мира, когда не было войны съ внѣшнимъ непріятелемъ. И дѣйствительно, за это время воинственность черногорскаго народа упала, и князю Даніилу нужно было употребить самыя энергичныя мѣры, чтобы снова влить въ него духъ воинственности, потому что тотчасъ предстояло вести войну съ Турціей. Въ числѣ этихъ мѣръ находилось и обязательное ношеніе оружія каждымъ черногорцемъ, гдѣ бы онъ ни былъ, что само-собою исключало возможность носить какую бы то ни было другую тяжесть.
Затѣмъ, кромѣ весьма рѣдкихъ исключеній, черногорецъ вѣчно на войнѣ или на военномъ положеніи; ему положительно нѣтъ времени работать; онъ дома не хозяинъ, а временный постоялецъ или гость. Можетъ ли онъ поэтому нести на себѣ постоянную заботу о хозяйствѣ? Конечно, нѣтъ; и забота эта выпадаетъ на долю постоянной обитательницы дома — женщины.
Всматриваясь въ эти семейныя отношенія весьма внимательно и близко, я замѣтилъ, что мужъ никогда почти въ домѣ не играетъ роли хозяина. Мало того, онъ какъ будто совсѣмъ не изъ этого дома, а только гость, но гость любимый или уважаемый, которому всѣ стараются услужить и угодить; онъ примыкаетъ къ жизни этого дома, какъ посторонній: онъ помогаетъ только по возможности и разумѣнію, а не распоряжается ничѣмъ. Если онъ представляетъ изъ себя господина, то все его господство ограничивается тѣмъ, что ему дозволяютъ иногда уклоняться отъ работы, чтобы пополитизовать или потолковать о различныхъ, частныхъ и общественныхъ вопросахъ въ подобной ему компаніи; на далекое разстояніе приносятъ ему уголь для раскуриванія трубки, помогаютъ ему одѣться и раздѣться. Но такой господинъ совершенно уже не играетъ никакой роли, не имѣетъ никакой власти. Типъ этотъ довольно нерѣдокъ; его создаетъ именно продолжительная лагерная жизнь, которая, дѣйствительно, деморализуетъ, разслабляетъ человѣка, убиваетъ въ немъ главную способность — способность свободно распоряжаться собою и давать иниціативу другимъ. Въ массѣ же, черногорецъ дома работящъ также, какъ и всякій другой. Прошлый годъ былъ крайне неблагопріятенъ для работъ, и работы шли какъ-то вяло, нехотя, и та работа пропала, что и предвидѣлъ народъ. Въ нынѣшнемъ же году вы увидали бы совершенно другое. Съ ранней весны началось военное положеніе, и потому многія мужскія работы совершены были женщинами при помощи стариковъ и малолѣтковъ; но едва какой-нибудь батальонъ отпускался домой на смѣну, не отдыхая ни одного дня послѣ похода, онъ кидался на работу съ азартомъ, съ остервененіемъ: отъ зари до ночи село пустѣло, какъ вымершее; всѣ отъ мала до велика были на работѣ: работалъ офицеръ, попъ, батальонный командиръ, мужикъ и женщина, всѣ безъ различія.
Что между черногорцами очень много лежебоковъ, очень много людей совершенно испорченныхъ, вслѣдствіе, вѣрно, ненормальнаго положенія страны, этого нельзя отрицать; но это особый разрядъ людей, о которомъ мы будемъ еще говорить въ другомъ мѣстѣ; но въ массѣ черногорецъ работаетъ энергично; его натура отнюдь не апатична и не лѣнива, какимъ можетъ черногорецъ показаться въ минуты досужаго препровожденія времени въ непрерывномъ сосаньи чубука. Нельзя отказать ему и въ умѣньи работать, хотя во многихъ случаяхъ онъ прибѣгаетъ къ способамъ весьма примитивнымъ. Женщины задавлены работой вслѣдствіе тѣхъ самыхъ обстоятельствъ, которыя мужчину совершенно отчуждаютъ отъ дома и хозяйства.
Тѣ же самыя обстоятельства подавили вообще въ черногорской семьѣ всякія нѣжныя отношенія и чувства. Я видѣлъ, какъ матери провожаютъ своихъ дѣтей въ бой: ни слезинки, ни малѣйшаго намека на то, что эта разлука можетъ быть навсегда. Здѣсь я вижу не отсутствіе чувства, а только подавленіе его. Только проводивши сыновей и оставшись одна, мать отдается вся своему чувству; но и тутъ главная мысль ея не о сыновьяхъ сверхъ, а о цѣломъ войскѣ; ей мерещится второе Коссово, и она молитъ Бога за многострадальный свой народъ, за свое племя. Жизнь воспитала въ этой простой женщинѣ то широкое чувство, которое у насъ является при высшемъ образованіи. Поэтому я утверждаю, что нѣтъ нѣжности не въ отношеніяхъ супруговъ, а вообще, въ черногорской семьѣ нѣтъ мѣста для нѣжныхъ чувствъ. Но нѣтъ также, и деспотическихъ отношеній. Мнѣ нигдѣ не удалось замѣтить ни тѣни страха жены передъ мужемъ; она держится свободно, какъ и всѣ.
Иностранцу никакъ не понять этихъ отношеній; но, какъ представитель цивилизованнаго мира, онъ считаетъ себя способнымъ судить народъ просто съ птичьяго полета. Французъ Мармье написалъ книжечку о Черногоріи, въ которой отдѣльную главу занимаютъ «нравы и обычаи» со включеніемъ неизбѣжныхъ разсужденій о положеніи женщины. Но вѣдь онъ только проѣхалъ отъ Котора до Цетинья и обратно, не зная мѣстнаго языка и разговаривая по итальянски съ проводникомъ Янко и еще съ двумя-тремя въ княжескомъ домѣ; возможно-ли тутъ хоть какое нибудь наблюденіе нравовъ и обычаевъ? А талантливый французъ, однако, нашелся: онъ видѣлъ фигуру черногорской женщины, видѣлъ ея обстановку, затѣмъ взялъ кое-что у прежнихъ путешественниковъ и приклеилъ это къ тому, что видѣлъ. Мармье, однако, довольно остороженъ и тактиченъ; онъ не распространяется много, а отдѣлывается общими мѣстами, въ которыхъ всегда найдется доля истины; но въ то же время, не впадая въ большія натяжки, не скрываетъ того, что совершенно опровергаетъ его окончательное заключеніе. Вотъ это мѣсто: «Эти женщины, говоритъ онъ, — осужденныя нести такое тяжелое бремя, эти женщины, на которыхъ, можно сказать, лежитъ вся тяжесть существованія (семьи, конечно), и которыя на столько проникнуты сознаніемъ своего униженія передъ мужчиной, что приближаются къ нему, единственно съ тѣмъ, чтобъ униженно поцѣловать его руку; эти женщины при всемъ томъ окружены истиннымъ чувствомъ уваженія. Каждая изъ нихъ можетъ безъ страха путешествовать ночью, все равно какъ днемъ, по дорогамъ самымъ пустыннымъ въ Черногоріи. Никто не осмѣлится нанести ей ни малѣйшей обиды. Кто обратился бы къ ней съ оскорбительнымъ словомъ, поплатился бы жизнію. Не только онѣ состоятъ подъ такою защитою народныхъ нравовъ, но онѣ охраняютъ и того, это слѣдуетъ за ними. Для иностранца, который путешествуетъ по Черногоріи, простая женщина составляетъ самую вѣрную охрану».
Далѣе, говоря, что онѣ вслѣдствіе тяжелой работы не могутъ быть граціозны, вслѣдствіе грубой и грязной одежды не могутъ быть очаровательны, и, наконецъ, вслѣдствіе невѣжества и рабства не могутъ претендовать сдѣлаться «синимъ чулкомъ», онъ добавляетъ: "но Шекспиръ не могъ бы примѣнять въ нимъ своего жестокаго приговора: «женщина, имя тебѣ — ничтожество!»[2]
Да, въ томъ-то и дѣло, что она не ничтожество. Съ дѣтства она пріучается быть самостоятельной, не бояться никого и ничего; а потомъ, привыкши нести на себѣ не только трудъ, но и заботу о семьѣ, и не уступая мужчинѣ ни даже въ участіи, на боевомъ полѣ, она только крѣпнетъ и проникается все глубже сознаніемъ своей силы, своего равенства съ мужчиной; она дышетъ совершенно мужскимъ духомъ и всегда пристыдить мужчину безчестнаго или труса, и съумѣетъ, при надобности, сама себя защитить противъ всякаго. О рабствѣ такой женщины не можетъ быть и рѣчи.
Мармье, какъ истый французъ, прошелся во всей этой статьѣ о нравахъ и обычаяхъ слегка, не останавливаясь на немъ долго, не стараясь его исчерпать; онъ — туристъ и талантливый, образованный наблюдатель и хорошій разсказчикъ. Совсѣмъ другой характеръ имѣетъ сочиненіе двухъ авторовъ — Фрилея и Влохити, которые сообща написали книгу: «Современная Черногорія»; это полное, систематическое описаніе, основанное ні долговременномъ изученіи страны въ новѣйшее время (передъ послѣднею войной). Вотъ какъ они смотрятъ на свою задачу и что говорятъ о себѣ: "Два условія необходимы для того, кто хочетъ знать чужую страну, народъ или правительство. Во первыхъ, нужно долго жить въ данной странѣ, жить посреди этого народа, подчиняться законамъ даннаго правительства; во вторыхъ, необходимо проникнуться нравами, учрежденіями, исторіей народа, узнать языкъ, литературу, словомъ, всю цивилизацію того громаднаго человѣческаго семейства, съ которымъ хочешь познакомить своего читателя. Безъ соблюденія этихъ двухъ условій, можно написать сочиненіе болѣе или менѣе ученое (?), поэтическое или юмористическое, но всегда далекое отъ истины. Подобныхъ сочиненій существуетъ много и о Черногоріи, такъ что эта маленькая страна рѣдко появлялась въ ея описаніяхъ съ своей настоящей физіономіею. Мы долго жили въ Черногоріи; ея языкъ родной для одного изъ насъ; посвященные въ нравы страны, мы, такъ сказать, сами испытали ту оригинальную жизнь, картину которой хотимъ представить нашимъ читателямъ[3].
Заручившись такою авторитетностью, они — ни много, ни мало — посвящаютъ цѣлую отдѣльную главу разсмотрѣнію физической и нравственной сторонъ женщины и ея положенія во всѣхъ сферахъ жизни.
Вотъ главные выводы и положенія, къ которымъ привело ихъ глубокое, самостоятельное и всестороннее изученіе:
«Исторія черногорской женщины можетъ быть резюмирована въ двухъ словахъ: работать и страдать. На порогѣ храма жизни, какъ на фронтисписѣ ада (Дантовскаго), она читаетъ фатальный приговоръ ея судьбы: „Lasciate ogni speranza il ch' entrate!“ И дѣйствительно, все ея существованіе будетъ состоять изъ цѣлаго ряда страданій, непосильнаго труда и рабской зависимости». Далѣе идетъ описаніе положенія дѣвушки у индіанцевъ на берегахъ Ориноко, которое заключается слѣдующими словами: «Всѣ эти слова буквально примѣнимы къ жизни черногорки; нравы дикихъ обитателей береговъ Ориноко, спустя много вѣковъ, воскресаютъ среди утесовъ Черногоріи». Затѣмъ идетъ рядъ окончательныхъ приговоровъ: «Вы не найдете ни въ ея поступкахъ, ни въ словахъ и движеніяхъ и тѣни той справедливой увѣренности, того довѣрія къ себѣ, которыя у женщинъ цивилизованныхъ народовъ являются слѣдствіемъ сознанія своихъ правъ, своего равенства передъ мужчинами. Въ своемъ отцѣ, братѣ, мужѣ, во всѣхъ нихъ черногорка видитъ, существа высшей породы, передъ которыми она должна дрожать, молчать и повиноваться; мужчинѣ же нравится выказывать свою власть, доводить ее до крайняго деспотизма: онъ видитъ въ этомъ сохраненіе своего достоинства, и зачастую только одно ложное чувство чести не позволяетъ ему перестать тиранить свою жену (?!). Черногорки какъ будто находятъ удовольствіе въ ихъ подчиненности и униженіи, даже видятъ въ этомъ удовлетвореніе своего самолюбія, совершенно не поникая того., что ихъ самолюбіе — есть самолюбіе вьючнаго животнаго, работающаго изъ всѣхъ силъ». Далѣе они заявляютъ, что только нѣсколько лѣтъ назадъ женщинѣ стало доступно элементарное образованіе (а давно-ли оно стало доступно мужчинѣ?) и что нравы страны допускаютъ для нихъ только самое отдаленное участіе въ дѣлахъ, некасающихся домашней жизни (а давно-ли въ цивилизованной Европѣ стало иначе, да и стало-ли вполнѣ?). Весьма характерны слѣдующія слова, при которыхъ, какъ говорится, не знаемъ, плакать или смѣяться: «то, что называется у насъ ухаживаніемъ за женщинами, совершенно неизвѣстно въ Черногоріи (какая жалость!); тамъ окончательно непримѣнимы наши способы нравиться женщинамъ, и если бы ихъ не сочли преступными (т. е. если бъ за это не вздули, выражаясь въ духѣ тривіальнаго языка авторовъ), то, во всякомъ случаѣ, они показались бы унизительными и смѣшными (этого не понимаютъ цивилизованные сочинители!). Такимъ образомъ, мужчина старается не показывать ни малѣйшаго вниманія къ женщинѣ (жаль, что авторамъ неизвѣстны стихи Пушкина, извѣстные у насъ каждому читавшему билетики на конфектахъ: „чѣмъ меньше женщину мы любимъ, тѣмъ больше нравимся мы ей“, — а черногорцы, злодѣи, постигаютъ тактику вполнѣ); да и при томъ ничто не доказываетъ, чтобы черногорскія женщины были бы чувствительны къ тому ухаживанію, которымъ окружены женщины у насъ (знаютъ и онѣ эту тактику, хотя и недоступно имъ элементарное образованіе). Правда, что добродѣтель, благодаря этому, выигрываетъ (а порокъ наказывается; какъ жаль!), и молодая дѣвушка можетъ свободно ходить изъ дома въ домъ, съ горы на гору, (а въ цивилизованномъ мірѣ, безъ страха не можетъ перейти черезъ улицу!), лучше гарантированная тѣмъ, быть можетъ, немного и лицемѣрнымъ уваженіемъ (авторамъ, видимо, не нравится это уваженіе: и какъ можно уважать рабыню?), которое ее окружаетъ, чѣмъ наши дѣвушки гарантированы нашими строгими законами». Чьи же нравы лучше, — цивилизованной Европы, которая даже строгими законами не можетъ вполнѣ гарантировать свободу и безопасность дѣвушки, или черногорскіе. которые достигаютъ этого лучше путемъ лицемѣрнаго уваженія къ ней?…
И вся эта болтовня безъ связи, безъ логики, безъ всякаго опредѣленнаго взгляда вообще на жизнь и ея вопросы, произносится тономъ авторитета и глубокомыслія. «Необходимо проникнуться нравами, учрежденіями, исторіею народа», — говорятъ авторы; какъ будто это такое легкое дѣло, что пожилъ два-три года въ одномъ домѣ, пробавляясь своимъ только языкомъ и не зная языка народа, который живетъ около, и я проникся всѣмъ: «мы, посвященные въ нравы страны, сами испытали ту оригинальную жизнь, картину которой хотимъ представить нашимъ читателямъ». Не знаешь, чему дивиться болѣе: непониманію или нахальству.
Необходимость разоблачить наглую и тенденціозную ложь и установить точку зрѣнія на одинъ изъ весьма важныхъ вопросовъ народной жизни задержала насъ слишкомъ долго; но вопросъ этотъ тѣмъ далеко еще не исчерпывается. Не считая себя компетентнымъ произносить окончательный судъ надъ цѣлымъ народомъ, мы и не имѣемъ той претензіи. Наша забота собрать рядъ фактовъ, представить рядъ личныхъ наблюденій и сужденій, которыя могли бы послужить матеріаломъ для систематическаго описанія народа и страны и уясненія его характера, его этнографическихъ свойствъ, общественныхъ нравовъ и обычаевъ, его культурной и политической роли. О женщинѣ намъ приведется еще сообщить не мало наблюденій, ведя ихъ, конечно, рядомъ съ наблюденіями другихъ сторонъ народной жизни. Все, что мы сообщили до сихъ поръ о черногорской женщинѣ, относится почти исключительно въ женщинѣ старой Черной Горы, а нѣкоторыя черты спеціально относятся только къ Нѣгушамъ и Цетинью. Такъ, постоянною переноскою тяжестей занимаются единственно женщины этихъ мѣстъ, вслѣдствіе положенія ихъ при главномъ торговомъ пути и вслѣдствіе упомянутаго выше торгово-промышленнаго характера вообще жителей этихъ мѣстностей, чего вы не встрѣтите нигдѣ больше въ другомъ мѣстѣ Черногоріи, гдѣ женщина занята только домашними работами и только въ видѣ развлеченія каждый базарный день идетъ въ базарное мѣстечко. А между тѣмъ, господа путешественники, рѣдко идущіе дальше Цетинья, только тѣхъ женщинъ и видятъ и по нимъ составляютъ свои взгляды вообще на черногорскую женщину.
Для дополненія того типа, я долженъ сказать, что постоянное шатаніе въ Котаръ не остается безъ весьма дурныхъ послѣдствій. А priori, предполагаю, что въ этихъ женщинахъ должна развиться вообще привычка въ скитанью и непривычка сидѣть дома, а по опыту знаю, что онѣ весьма нахальны и безстыжи во всемъ; встрѣчаясь съ вами на пути, онѣ не пропустятъ васъ, чтобъ не попросить на выпивку, не наговорить какихъ-нибудь сальностей и не сдѣлать еще болѣе неприличныхъ предложеній. Можетъ быть, онѣ на словахъ хуже, чѣмъ въ дѣйствительности; но довольно того, что онѣ безстыдны. При разсчетахъ онѣ способны на обманъ и потомъ будутъ приставать, какъ цыганки, къ типу которыхъ онѣ значительно приближаются. Но эти женщины меньше, чѣмъ всякая другая, способны испытывать страхъ передъ мужьями, которые въ свою очередь также любятъ скитаться по заработкамъ въ Царьградъ, Австрію, Сербію. Это то, что у насъ подгородные, которыхъ городъ съ одной стороны кормитъ, съ другой эксплоатируетъ съ ущербомъ чистотѣ простыхъ сельскихъ нравовъ.
Впрочемъ, смотря на обработку полей, гдѣ каждый даже самый маленькій клочекъ земли обработанъ и тщательно, какъ нашъ огородъ, обнесенъ каменною стѣною, нельзя допустить, чтобъ Нѣгушане отдавались побочнымъ занятіямъ въ ущербъ земледѣлія; напротивъ, здѣсь всюду вы видите самую тщательную обработку земли съ каждогоднымъ удобреніемъ.
Въ первый разъ я проходилъ по этимъ мѣстамъ въ прошломъ году, 2 мая. Время было самое неблагопріятное: до того времени шли все дожди, и глинистая почва никакъ не просыхала, а наканунѣ палъ снѣгъ и лежалъ вездѣ немного выше дороги. Тѣмъ не менѣе, на поляхъ была дѣятельность чрезвычайная; куда не посмотришь, всюду копошится народъ; и какое разнообразіе работы: тамъ пашутъ раломъ (родъ сохи) парою воловъ, тамъ копаютъ землю большими мотыгами; тамъ долбятъ кирками и, выбирая камень, складываютъ его въ стѣнку; другіе носятъ въ корзинахъ на себѣ и на лошакахъ удобреніе или землю, которую выгребаютъ изъ ямокъ между скалъ; тамъ, гдѣ-то, слышатся взрывы минъ: это съ помощью пороха взрываютъ камни, чтобъ расчистить и разровнять мѣсто, образовать новую площадку, на которую потомъ нужно будетъ нагрести и натаскать земли. Такъ здѣсь приходится создавать землю.
Насталъ уже май мѣсяцъ, а ни зерна еще не было посѣяно; народъ, зная, какъ рано въ тѣхъ мѣстахъ настаетъ зима, былъ въ уныніи, и работалъ, если не для этого, то для будущаго лѣта.
Понятно, что при такихъ условіяхъ земли здѣсь не достаетъ, и жители по неволѣ должны искать пропитанія на сторонѣ, и только вслѣдствіе своей оборотливости и предпріимчивости Нѣгушане зажиточнѣе другихъ черногорскихъ селъ.
Обратимся, наконецъ, къ самому поселенію.
Съ прихода, вы видите слѣва кучку небольшихъ, грязныхъ домишекъ, покрытыхъ соломою, а прямо противъ нихъ, черезъ дорогу, длинное каменное зданіе, въ два этажа, со множествомъ оконъ, покрытое черепицею — это школа. Домишки же слѣва — все корчмы. Внизу лавка, въ которой въ глубинѣ, въ темномъ подвалѣ, стойка съ сосудами водки и вина, со стеклянными стаканчиками и жестяными мѣрками; вверху виситъ связка сухихъ давнихъ кренделей; около стѣнокъ тамъ боченокъ, тамъ жестяные сосуды съ деревяннымъ масломъ и керосиномъ; какіе-то мѣшки. Видъ крайне мрачный. И въ этомъ мракѣ и тѣснотѣ ковыляетъ, хромая на одну ногу, хозяйка: женщина лѣтъ 50, вся въ черномъ, съ угрюмымъ взглядомъ, съ грубымъ голосомъ.
Вы помѣщаетесь на треногой скамеечкѣ въ портикѣ передъ этою мрачною пещерой и жадно ловите солнышко, которое то и дѣло скрывается за облака, наносимыя и относимыя вѣтромъ. Передъ вами высится Ловикъ: онъ весь покрытъ лѣсомъ, но лѣсъ этотъ не только не успѣлъ еще одѣться зеленью, но до половины закрытъ снѣгомъ; съ него такъ и обдаетъ холодомъ.
Послѣ васъ примиряетъ съ этою мрачною обстановкой то, что хозяйка, хромая Мике, весьма услужливая женщина, и притомъ весьма честная; она всегда имѣетъ хорошую водку и вино, кофе, свѣжія яйца, ветчину, сыръ, а если хотите, изготовитъ вамъ и супъ изъ курицы; и никогда не возьметъ дорого, а о присчитываніи и не думайте. Изъ мрачнаго подвала, по крутой лѣсенкѣ вы поднимаетесь вверхъ и находите тамъ двѣ свѣтлыя, чистыя комнатки съ кроватями и постелями; диванчикъ, стулья; все это рѣдкость даже въ Цетинье въ квартирахъ, отдаваемыхъ подъ постой; въ углахъ образа съ лампадками, по стѣнамъ 2 зеркала, литографированные портреты черногорскихъ князя и княгини, нашего императора и царской фамиліи, и множество фотографическихъ карточекъ перебывавшихъ здѣсь русскихъ офицеровъ, врачей, сестеръ милосердія и членовъ общества краснаго креста. Единственною помощницей хозяйкѣ служитъ 14-лѣтняя дочка Стана. Какъ подростающая, она сверхъ шапочки носитъ платокъ, тщательно скрывая свои волосы, но двѣ темнорусыя косы, туго притянутыя къ затылку, мимо воли ихъ владѣтельницы, выбиваются наружу и въ видѣ толстыхъ плетеныхъ колецъ обрамляютъ бѣлый, какъ мраморъ, лобъ и вѣчно пылающія румянцемъ щеки. Когда не прислуживаетъ кому-нибудь, она сидитъ у дверей или на верху въ своей каморкѣ, углубленная въ какое-нибудь рукодѣлье, украдкой, изподлобья, смотря по сторонамъ, какъ будто ища чего-то своими большими карими глазами. Она, какъ и мать, смотритъ нѣсколько угрюмо, но изъ-подъ этого угрюмаго взгляда часто пробивается дѣтская и въ то же время немного лукавая улыбка. По виду она совершенно взрослая дѣвушка; годъ, какъ оставила школу и помогаетъ матери во всѣхъ работахъ; а главное, помогаетъ ей вести всѣ счета; она порядочно пишетъ, хорошо знаетъ ариѳметику, а чтеніе, особенно народныхъ пѣсенъ и стиховъ, любитъ до страсти и знаетъ ихъ множество наизусть не хуже инаго гусляра. Скромная и угрюмая, вся поглощенная дѣломъ въ обычное время, она воодушевляется, сбрасываетъ съ себя всякое стѣсненіе, во время игръ: скачетъ, кричитъ, бьетъ мячомъ или жгутомъ и сама ловко увертывается отъ ударовъ, не уступая своимъ товарищамъ по игрѣ, молодымъ, здоровымъ парнямъ. Дайте ей новую книжку; она сейчасъ же примется за нее и проглотитъ моментально; а послѣ все держитъ при себѣ и прочитываетъ тѣ мѣста, которыя произвели на нее болѣе сильное впечатлѣніе. Однажды, она цѣлый вечеръ намъ декламировала народныя пѣсни, придерживаясь нѣсколько тона гусляровъ; но какая это была пріятная, пѣвучая декламація и какое тонкое произношеніе каждаго звука! Тутъ только осязательно узнаешь, сколько разнообразія въ сербскомъ языкѣ въ произношеніи одного и того же звука, какъ, напримѣръ, мягкихъ д, и т, твердаго мягкаго и средняго л, полугласнаго р и т. п.
Совершенно случайно, но въ то же время кстати, подвернулся намъ образъ Станы, простой, черногорской дѣвушки, нѣгушанки, немного ухватившей народной школы; а она далеко не единственная въ Черногоріи; нужно только, дѣйствительно, пожить и потолкаться въ народѣ, а не пронестись поверхъ него какимъ-то бореемъ, которому нужно только все побороть или заморозитъ.
Бросимъ еще бѣглый взглядъ на все село Нѣгуши.
Кромѣ стоящаго на другомъ концѣ равнины дома князя, небольшаго выбѣленнаго зданія, съ зелеными ставнями и красною черепичною крышей, обнесеннаго такою же бѣлою каменною стѣной съ балконами по угламъ, и остальные дома по наружности не имѣютъ ничего общаго съ нашими сельскими постройками: всѣ каменные, въ два этажа, покрытые черепицей; съ воротами, ведущими въ нижній этажъ, и съ каменными крылечками, ведущими на верхъ; окна небольшіе и, по размѣру зданія, не въ достаточномъ числѣ, передъ домомъ непремѣнно гумно для молотьбы хлѣба: это большой кругъ, гладко вымощенный каменными плитами, а около барьеръ также изъ тесаннаго камня, по срединѣ отверстіе, въ которомъ, когда надобно, вставляется столбъ, называемый стоферъ, вокругъ котораго гоняютъ лошадей во время молотьбы. Къ току плотно примыкаетъ низкое зданіе поята, куда черезъ двери скидываютъ солому. Токъ этотъ въ свободное время служитъ для собраній. Иногда, около, молодежь затѣваетъ игры, а пожилые присядутъ на барьеръ и смотрятъ, участвуя въ игрѣ глазами, научая однихъ, хваля или порицая другихъ, или просто ведутъ между собой какую-нибудь бесѣду. Устройство такого гумна стоитъ не дешево, поэтому его имѣетъ не всякій домъ, а нѣсколько домовъ вмѣстѣ.
Внутренность домовъ далеко не такъ приглядна, какъ наружность; но мы покуда не войдемъ и удовлетворимся только наружнымъ ихъ видомъ. Есть дома, совершенно какъ каменные сараи, покрытые притомъ соломой, почернѣвшей отъ проходящаго сквозь нее дыма, такъ какъ трубъ нигдѣ не имѣется.
Улицъ нѣтъ; но дома стоятъ группами и въ группахъ расположены близко одинъ къ другому, иные совсѣмъ соприкасаются. Ни дворовъ, ни надворныхъ построекъ почти нѣтъ, такъ какъ нижній этажъ домовъ служитъ загономъ для скота и сараемъ для склада разныхъ хозяйственныхъ орудій. Громоздящіяся надъ домами и около нихъ скалы какъ-то затушевываютъ ихъ: дома и даже церкви едва выдѣляются изъ общаго сѣраго фона.
Всматриваясь въ эту смѣсь домовъ и скалъ, вы увидите развалины какого-то большаго дома. Это былъ домъ, съ которымъ связывается цѣлая исторія. Когда-то еще венеціанцами учреждена была должность, какъ посредника въ сношеніяхъ ихъ съ черногорскими владыками; послѣ эта должность осталась и тогда, когда на берегахъ Адріанополя водворилась Австрія. Губернаторъ былъ обыкновенно изъ тамошней же фамиліи Радоничей. Австрія вздумала ихъ обратить въ своихъ собственныхъ агентовъ, и, опираясь на ея поддержку, они стали дѣйствовать съ большимъ авторитетомъ: часто не только интриговали противъ черногорскаго владѣнія, но просто уничтожали его распоряженія, какъ лица духовнаго, стараясь присвоить себѣ всю власть, возбуждали противъ него народъ и вносили раздоръ между черногорцами; главная же цѣль ихъ была привести народъ къ признанію подданства Австріи. Это было во время владыки Петра II.
Истощивъ терпѣніе и видя, куда все это ведетъ, народъ поднялся, осадилъ ненавистный домъ и, когда жители его не хотѣли сдаваться, зажегъ. Послѣ одни изъ этой фамиліи были убиты, другіе спаслись бѣгствомъ въ Котаръ, гдѣ и по сю пору живутъ подъ именемъ Гувернадуровичей.
Такимъ образомъ, орлиное гнѣздо защитниковъ сербскаго народа отъ турецкаго ярма чуть не сдѣлалось гнѣздомъ предателей, готовившихъ черногорцамъ ярмо австрійское.
Деревьевъ въ Нѣгушахъ весьма мало; есть нѣсколько тутовыхъ деревьевъ и черешенъ, которыя едва замѣтны; нигдѣ ни одного потока, ни одной лужи, ни капли воды, которая держится только въ бистіернахъ (скопленіе весеннихъ и дождевыхъ водъ въ искусственныхъ углубленіяхъ, въ родѣ колодезей); всегда бѣлый и сѣрый цвѣтъ скалъ и домовъ, глазъ утомляется, напрасно отыскивая предмета, на которомъ могъ бы отдохнуть отъ мрачнаго однообразія. Не видите вы здѣсь ни толпы ребятишекъ, играющихъ на улицѣ, или валяющихся въ мягкой пыли на дорогѣ, ни домашней птицы, бродящей тутъ же, по зернышку собирающей свою пищу, ни тѣхъ милыхъ животныхъ, которыя всегда умѣютъ найти какую-нибудь лужу и создать изъ нея для себя пріятное мѣсто отдохновенія. Въ сухое лѣто вода здѣсь изсякаетъ и въ резервуарахъ, и тогда за водою приходится отправляться далеко подъ Ловчекъ. Безъ воды, почти безъ растительности и безъ обычныхъ спутниковъ и признаковъ сельской жизни, довольно большое и богатое село Нѣгуши показалось мнѣ слишкомъ угрюмымъ.
Таково оно и есть на самомъ дѣлѣ: слишкомъ суровы здѣсь природа и всѣ условія жизни. Но оно останется навсегда священнымъ въ памяти черногорца, потому что неприступныя скалы и суровая природа, нерасполагающая человѣка къ нѣгѣ и наслажденію, а побуждающая къ энергической дѣятельности, охранили свободу и независимость Черногоріи.
Цетинье,
26 іюля 1880 года.
- ↑ Крестцовъ — много въ Черногоріи: этимъ именемъ называется, кажется, высшій пунктъ при подъемѣ на перевалъ изъ одной низменности или впадины въ другую, или высшій край при спускѣ.
- ↑ X. Мarmier — Lettres sur l’Adriatique et le Montenegros. T. II, p. 297.
- ↑ Мы имѣемъ, это сочиненіе, въ русскомъ, переводѣ, къ несчастію весьма плохомъ: «Современная Черногорія» — Фрилея и Влохити, — изд. «Всемірнаго Путешественника», С.-Петерб. 1876 г. стр. 52.