Негостепріимное село.
правитьОдинъ русскій — назовемъ его хотя бы Матвѣевымъ, — давно уже живущій въ Софіи и даже состоящій на службѣ, страстный велосипедистъ, быстро катилъ на своей машинѣ по гладкому и прямому, какъ струна, шоссе, которое пролегало по софійской равнинѣ.
Желтая пыль, поднимаемая колесами велосипеда, окутывала ѣздока и, какъ гонимый вѣтромъ смерчъ, двигалась вмѣстѣ съ нимъ вдоль дороги.
Матвѣевъ проѣхалъ уже 15 верстъ по невыносимой жарѣ и проѣхалъ ихъ очень быстро. Выѣхавъ какъ разъ въ обѣденное время, онъ очень скоро усталъ и запыхался. Голодъ и мучительная жажда заставляли его еще сильнѣе чувствовать усталость и нетерпѣливое желаніе поскорѣе добраться до перваго села, въ которомъ можно бы было отдохнуть и закусить.
Солнце немилосердно жарило съ безоблачнаго лѣтняго неба. Кругомъ виднѣлись лишь пожелтѣвшіе склоны холмовъ, запыленные луга и засохшія пахоти, подавлявшія своимъ однообразіемъ. Ни одинъ звукъ не оживлялъ безмолвія утомительно-однообразнаго, безлѣснаго поля. Только ящерицы мелькали у края дороги, испуганныя шумомъ велосипеда.
Въ тяжеломъ, подернутомъ дымкою, воздухѣ неясно вырисовывались на горизонтѣ изломанныя очертанія горнаго хребта, — такія же безцвѣтныя и безжизненныя подъ палящими лучами солнца. Они, казалось, убѣгали куда-то въ туманную даль. Туда же убѣгало и виднѣвшееся вдали село, на которое устремлялись жадные взоры Матвѣева. Какъ это часто бываетъ съ нетерпѣливыми путниками въ ровной степи, дорога казалась ему безконечною, и намѣченная цѣль, вмѣсто того, чтобы приближаться, удалялась, какъ обманчивый миражъ…
Но вотъ и село. Съ великимъ облегченіемъ остановился Матвѣевъ передъ первою корчмою, стоявшею на деревенской площади. Онъ приставилъ свой велосипедъ къ облупившейся известковой стѣнѣ корчмы и, повернувшись къ стоявшему у ея порога «шопу»[1], хотѣлъ попросить у него воды.
Въ эту минуту на дорогѣ показался всадникъ, въ гетрахъ и въ спортсменской шапкѣ, который быстро галлопировалъ по направленію къ Софіи.
Матвѣевъ узналъ въ немъ одного пріятеля, чиновника при одномъ изъ иностранныхъ консульствъ въ Софіи, и поздоровался съ нимъ по-нѣмецки.
— Африканская жара! — сказалъ всадникъ, останавливаясь и утирая съ лица потъ. Потомъ, оглядѣвшись вокругъ и указывая на пустую площадь, окруженную плетнями и жалкими избами, прибавилъ:
— Африканское село!
— Да, африканская страна!.. — продолжалъ онъ игриво, закуривая сигару. — Готовъ держать пари, что этотъ милый народецъ и черезъ тысячу лѣтъ не цивилизуется. Неправда-ли!.. Люблю я встрѣчаться съ здѣшними крестьянами, знаете ли почему? Потому что эти встрѣчи напоминаютъ мнѣ по ассоціаціи идей волковъ и дикихъ кабановъ, на которыхъ я охотился въ горахъ внутренней Бразиліи… О, тамъ прекрасная охота, любезнѣйшій… Здѣсь, увы, только перепела и есть!.. Взгляните-ка на этого усатаго субъекта въ дверяхъ! Барнумъ дорого бы далъ, чтобы пріобрѣсти его въ свой звѣринецъ… Народецъ!.. Говорю вамъ: тысячи лѣтъ ему мало… Да, да, дорогой мой, надо признаться, что вы, русскіе, сдѣлали величайшую глупость въ исторіи, освободивъ эту страну… До свиданья!
Всадникъ сдѣлалъ прощальный жестъ и исчезъ.
Матвѣевъ снова повернулся къ хозяину корчмы.
— Ну что же? дай мнѣ холодной воды!
Хотя онъ и жилъ давно уже въ Болгаріи, по-болгарски говорилъ онъ плохо. Такъ какъ въ Софіи почти всѣ понимаютъ по русски, ему не было ни нужды, ни охоты учиться мѣстному языку. Этимъ, между прочимъ, объясняется тотъ странный на первый взглядъ фактъ, что изъ всѣхъ славянскихъ народовъ труднѣе всего усваиваютъ болгарскій языкъ именно русскіе.
Корчмарь, здоровый краснорожій шопъ съ хитрыми глазами и съ длинными — до ушей — усами, даже не пошевелился, какъ будто не слыхалъ окрика. Видно, чужеземная физіономія путника съ его длинною рыжею бородою и грубый, малопонятный языкъ, на которомъ послѣдній къ нему обратился, произвели на него слишкомъ неблагопріятное впечатлѣніе. А можетъ быть его возмутилъ и пренебрежительно-наглый взглядъ проѣхавшаго всадника.
Между тѣмъ Матвѣевъ усѣлся на треножной скамейкѣ подъ тѣнью стрѣхи и, вытирая потъ съ лица, ожидалъ воды.
Прождавъ напрасно, онъ снова повернулся къ двери и крайне удивился тому, что увидѣлъ: корчмарь, какъ ни въ чемъ не бывало, стоялъ, опершись небрежно о косякъ и почесывая открытую волосатую грудь.
— Дай же воды! — крикнулъ онъ нетерпѣливо.
Этотъ рѣзкій окрикъ окончательно погубилъ его въ мнѣніи корчмаря, который, не спѣша, откашлялся и лаконически отвѣтилъ:
— Нѣтъ у меня воды!
— Нѣтъ воды? — спросилъ изумленно русскій.
— Нѣтъ!
— А въ селѣ есть вода?
— И въ селѣ нѣтъ.
— Какъ такъ?.. — Матвѣевъ разсердился… — Ты врешь!..
— Что?
— Нѣтъ въ селѣ фонтана?..
Шопъ не понялъ, о какомъ «фонтанѣ» спрашивалъ его путникъ.
— Кто тебя пойметъ, что ты тамъ болтаешь! — проговорилъ онъ пренебрежительно, отворачиваясь отъ собесѣдника и входя къ себѣ въ корчму.
Матвѣева взорвало, но онъ удержался и рѣшилъ дѣйствовать добромъ на упрямаго непривѣтливаго шопа.
— Пожалуйста… заплачу… — сказалъ онъ, подходя къ двери.
— Пожалуйста?.. Поздно… нѣтъ воды, да и все тутъ — перебилъ его корчмарь, приступая къ уборкѣ полокъ, на которыхъ были уставлены стаканы и рюмки.
Въ это время къ корчмѣ подошло нѣсколько крестьянъ, привлеченныхъ видомъ велосипеда, бывшаго еще новинкою въ этихъ мѣстахъ. Корчмарь началъ съ ними о чемъ-то шептаться. Очевидно, онъ объяснялъ имъ, что за человѣкъ былъ заѣхавшій къ нему путникъ. Они одобрительно кивали головами, видимо, вполнѣ соглашаясь съ тѣмъ, что онъ говорилъ имъ.
Возмущенный до глубины души, русскій спросилъ у нихъ, откуда они берутъ воду для питья и указалъ имъ при этомъ на ближній колодезь.
— Изъ этого колодца мы скотъ поимъ; вода въ немъ не годится для людей, господинъ, не хорошая вода, — отвѣчали ему.
— Откуда же люди у васъ пьютъ?
— Мы беремъ воду во-о-въ оттуда… изъ источника возлѣ того кургана — и крестьяне указали ему по направленію къ голому одинокому холму, виднѣвшемуся въ степи не ближе, чѣмъ въ пяти километрахъ отъ деревни. — Твоя милость скоро слетаетъ туда на своемъ дьявольскомъ конѣ, — прибавили они насмѣшливо, указывая на велосипедъ.
Матвѣевъ пришелъ въ ужасъ: ѣхать за водою куда-то за пять километровъ, когда жажда мучила его тутъ, на мѣстѣ! И какъ это возможно, чтобы въ селѣ не было воды!.. Онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько монетъ и попросилъ, чтобы ему принесли воды изъ какой-нибудь избы. Но ему отвѣтили, что теперь нигдѣ не найдешь воды. Ничего не оставалось, какъ утолить жажду виномъ.
— Кончилось вино, нѣтъ… — отвѣчалъ и на это корчмарь.
Матвѣевъ рѣшилъ удовольствоваться закускою.
— Яйца есть?
— Нѣтъ.
— А сыръ?
— И сыру нѣтъ.
— А цыплята?
— Нѣтъ и цыплятъ!
— А это что же? — сказалъ Матвѣелъ, указывая на куръ, бродившихъ по площади.
— Эти больны; не годятся для ѣды, — отвѣтилъ корчмарь.
— Дай хоть хлѣба!
— Богъ дастъ!
— Какъ?
— Нѣтъ у насъ хлѣба.
Это становилось ужасно. Матвѣевъ чувствовалъ себя въ этомъ селѣ, какъ путешественникъ въ безплодной пустынѣ, умирающій отъ голода и жажды. И горькое, обидное чувство охватило его.
— И мы проливали свою кровь за этотъ народъ! — сказалъ онъ съ озлобленіемъ. — Пожалуй, правъ былъ сейчасъ фонъ-Шпигель… И онъ повторилъ про себя нѣмецкую фразу, только что услышанную имъ отъ ускакавшаго всадника: «Sie haben die gröste Dumheit in der Geschichte gemacht!»
Однако, надо было на что-нибудь рѣшиться. Надо было или ѣхать къ таинственному кургану, на который ему указали крестьяне, или вернуться назадъ, къ степному ручью, встрѣченному имъ на пути. А крестьяне кучкою стояли невдалекѣ, поглядывая на путника и шушукаясь между собою на его счетъ. Матвѣевъ взглянулъ на нихъ и прочелъ на ихъ лицахъ нескрываемую злорадную насмѣшку.
Это переполнило чашу его терпѣнія. Онъ вспыхнулъ и громко выругался, — русскою руганью, которая завоевала право гражданства среди болгарскихъ крестьянъ со времени русско-турецкой войны.
И странная вещь! вмѣсто того, чтобы разсердиться или обидѣться, крестьяне сразу повеселѣли, измѣнились въ обращеніи и подошли поближе.
Корчмарь, который былъ въ то же время и кметомъ села, заговорилъ первый.
— Твоя милость откуда родомъ, какого народа?..
— Русскій я, — отвѣчалъ мрачно Матвѣевъ.
Корчмарь взялъ его за руку и, крѣпко ее пожимая, проговорилъ:
— Что же ты не сказалъ намъ раньше, что ты русскій?.. Только напрасно ввелъ насъ въ грѣхъ!..
И крестьяне одинъ за другимъ начали радушно пожимать ему руку, говоря, что по виду и по нѣмецкому разговору съ проѣзжимъ всадникомъ они приняли его за «шваба» — такъ называютъ шопы всѣхъ неславянскихъ подданныхъ Франца Іосифа.
— Ну, ну, довольно! — сказалъ, наконецъ, корчмарь, — пожалуйте, господинъ, закусить. Все для васъ найдемъ, и холодную водичку, и вино, и хлѣбъ, и цыпленка… И подумать, что не изругай ты насъ, такъ и не догадались бы мы, что ты нашъ, православный… Темный народъ, что говорить!..
И желанный отнынѣ гость былъ съ торжествомъ введенъ въ прохладную корчму.
Приблизительно тогда, когда происходило описанное событіе, Стамбуловъ, всемогущій повелитель Болгаріи, говорилъ корреспонденту Kölnische Zeitung:
Я на пятьдесятъ лѣтъ освободилъ Болгарію отъ русскаго вліянія.
Видно, плохой былъ психологъ покойный Стамбуловъ…
- ↑ «Шопами» называютъ жителей софійской котловины, отличающихся и по этнографическому типу, и по характеру отъ остального, чисто болгарскаго населенія. И. К.