НЕ ВМОГОТУ.
правитьI.
правитьВся природа, казалось, спала, одѣтая дѣвственнымъ покровомъ молодого снѣга, — нигдѣ не слышно было голоса человѣческаго; даже неугомонныя собаки прикурнули въ предразсвѣтномъ морозѣ, и самая жизнь въ селѣ таинственно замерзла, готовая съ первыми лучами зари, пробудиться съ новой силою къ повседневнымъ заботамъ и борьбѣ за кусокъ насущнаго хлѣба, — когда мы съ лѣсникомъ казенныхъ дачъ Григоріемъ пробирались задворками къ синѣвшему, по ту сторону Ворсклы, бору. Два дня бушевала поздняя мартовская мятель, выскребала запасы оставшагося въ небѣ снѣга и щедро сыпала крупные хлопья на пробудившуюся отъ зимней спячки земли, но, видно, устала бѣситься и сама безсильно замерла въ легкомъ морозѣ. Занесенное снѣгомъ село утонуло подъ наметами, и только широкія темныя трубы хатъ, какъ простертыя къ небу гигантскія руки, чернѣли изъ-подъ бѣлыхъ холмовъ и, казалось, молили небо о теплѣ и урожаѣ.
Ни звука, ни шороха. Блѣдныя, фосфорическія звѣзды въ небѣ весело перемигивались между собою; дивною лампадою горѣла высоко въ небѣ утренняя звѣзда. Оставляя ногами широкія дыры въ нетронутой поверхности снѣга, Григорій тяжело шагалъ впереди, спотыкаясь о мерзлые кочаны прошлогодняго капустника, немилосердно дымилъ «козьею ножкой» и удивительно ловко цвиркалъ черезъ зубы слюною.
Его длинная, турецкаго происхожденія, одностволка небрежно болталась на лѣвомъ плечѣ и звенѣла при каждомъ неловкомъ шагѣ своими расшатанными частями. Изъ темной дали лѣсного берега Ворсклы неожиданно пронесся звукъ тихій, такой неувѣренный, скорбный! Пронесся и словно замеръ, самъ прислушиваясь. Злобно зарычала, скрытая безконечными скирдами необмолоченнаго хлѣба съ ближайшаго двора собака, сердито брехнула разъ, другой, точно заявляя о своей недремлющей готовности къ бою, и смолкла будучи не въ силахъ превозмочь всеобщей дремы. Григорій остановился и, прикрывая ротъ съ обѣихъ сторонъ руками, тихо шепталъ мнѣ: — Эхъ, кабы не опоздать! Вонъ уже и регентъ, слышите, возвращается! Онъ всегда даетъ сигналъ къ сбору! — Я переспросилъ, кто такой этотъ регентъ? --А это матерый волчина, самый старый! Онъ всегда первый идетъ и голосъ отмѣнный. Вотъ слушайте! Въ это время въ воздухѣ снова пронеслись звуки. Тихо и скорбно выливались сѣтованія голоднаго звѣря, росли, ширились и тягуче неслись вдаль. Ни злобы, ни угрозы у нихъ слышно не было. Звѣрь жаловался на голодъ, на загнанность, на всеобщую вражду къ нему, на холодъ, требовалъ пищи, молилъ о состраданіи. И въ отвѣтъ проклятьемъ и угрозою смерти залились во дворахъ кудлатые ея стражи, и яростнымъ лаемъ и шумомъ огласилась деревня, почуявъ своего смертнаго врага. — Умри, — говорили отвѣтные звуки, — тебѣ нѣтъ мѣста на землѣ, гдѣ все подчинено и принадлежитъ человѣку, — съ твоимъ голодомъ онъ считаться не станетъ и на его пиру тебѣ куска не приготовлено, а силою взять ты не можешь, потому что для этого слишкомъ малъ и ничтоженъ. Звѣрь, казалось, понялъ. Дикой, безсильной злобою, лились снова грозныя завыванія; въ нихъ ясно слышалось безнадежное отчаяніе и проклятіе всему живому, сытому.
Жутко дѣлалось на душѣ отъ этого голоднаго воя, жутко, тоскливо и какъ-то совѣстно. Григорій дернулъ меня за рукавъ. — Скорѣе идемте, неравно выводокъ пройдетъ, эхъ, не опоздать бы?
Спотыкаясь и проваливаясь по грядкамъ, мы быстро спустились къ рѣкѣ и легко скользили по ея зеркальной, чисто подметенной бурею, поверхности, направляясь къ поросшему берегу, откуда все еще раздавались эти ужасные звуки. — Вотъ всегда такъ, регентъ зачинаетъ, — объяснялъ на ходу Григорій, — подаетъ вотъ такимъ манеромъ голосъ, подаетъ, а потомъ снова; — глядишь, и отвѣчаютъ изъ разныхъ мѣстъ; иные верстъ за десятокъ учуютъ и спѣшатъ по командѣ домой. И тутъ ихъ самое ждать надо.
— А ужъ страшный этотъ регентъ, кабы видѣли. Старый, шерсть въ клочья пошла, почитай и зубовъ нѣтъ, такъ одни пеньки торчатъ, а выйдетъ — протянетъ морду вверхъ и такъ жалобно запоетъ, тоже поди Бога по-своему хвалитъ. Голосище дюже здоровый, какъ бы сказать, вродѣ штабъ-горниста у нихъ.
— Хата моя, сами знаете, у самаго ихъ болота, наглядѣлся вдоволь на нихъ, да они почитай привыкли ко мнѣ и бабѣ моей; иногда повылазятъ на солнышко и вниманія никакого, что тутъ ходишь. Ну, а только уже дюже много завелось звѣря, шкодить шибко начали. На той недѣлѣ смотрю, трое ихъ ведутъ за уши свинью, а свинья еще и поросная, двое тащатъ, а третій сзади, вродѣ какъ-бы подгоняетъ, — послѣ узналъ: у Кондрата на Молочныхъ хуторахъ взяли, еще и кумомъ мнѣ доводится. Обидѣли человѣка, такъ сказать, за низачто оставили безъ сала. «Ну, авось, попугаете — посмирнѣе станутъ».
Мы выбрались на крутой берегъ и тихо пробирались по узкой тропинкѣ, осыпаемые мягкими хлопьями снѣга, беззвучно опадавшаго при нашемъ приближеніи съ пригнутыхъ, мохнатыхъ вѣтокъ молодой сосны. Теперь голодныя завыванія неслись уже съ разныхъ концовъ; гдѣ-то далеко тонкимъ теноркомъ выводилъ высокія ноты, очевидно, молодой переярокъ, ему откликались безконечные жалобные звуки товарищей, и сколько было горя въ этой унылой, но не лишенной мелодіи, пѣснѣ голода. Охотничій пылъ улегался у меня постепенно, и его смѣнило какое-то сознаніе несправедливой жестокости и сожалѣнія къ этому живому созданію, по своему правому въ этой міровой борьбѣ за жизнь.
II.
правитьНа небольшой полянѣ, окруженной густыми лозами и камышами устроили основательно сижку, зарывшись въ сѣно небольшого стога. Впереди чернѣлъ обглоданный остовъ лошади; разбросанныя въ разныхъ мѣстахъ кости указывали на неоднократное пиршество здѣсь сѣрыхъ помѣщиковъ. Голоса въ лѣсу теперь смолкли, только таинственные шорохи и потрескиванія гдѣ-то вблизи выдавали присутствіе звѣрей. Съ ружьемъ на колѣнахъ и револьверомъ у пояса, я пытливо всматривался въ тьму зарослей, но желаніе кровавой встрѣчи уже совершенно улеглось. Просто хотѣлось заглянуть въ тайны ночной жизни лѣса — насладиться дикою прелестью ночной тишины.
Григорій, долго умащивавшійся въ противоположномъ концѣ, смолкъ; однѣ безчисленныя мыши въ сѣнѣ подняли неустанную возню и пискъ, стараясь, несомнѣнно, подробнѣе познакомиться съ личностями незванныхъ гостей. Морозъ къ свѣту крѣпчалъ, невольно клонило къ дремотѣ.
Вотъ на полянѣ мелькнуло темное пятно и, обжигая клубами теплаго дыханія, рядомъ съ моимъ лицомъ, усѣлся порядочный русакъ, подозрительно поднявъ уши. Не моргая круглыми глазами, онъ глядѣлъ пытливо на меня, готовый, при малѣйшемъ подозрительномъ движеніи, къ спасительному прыжку въ сторону. Въ голову приходила опасная мысль, что если косому вздумается попробовать еще и на вкусъ мое лицо. Подъ вліяніемъ неотвязной мысли, я слегка отклонился въ сторону, и косой также призрачно исчезъ. Прошло еще съ часъ; противоположные камыши закачались, роняя на землю тяжелые хлопья снѣга, хрустнули подъ осторожными шагами сухія вѣтки лозы. Въ ту же минуту, на бѣлой поверхности лужайки рельефно вырисовалась фигура крупнаго звѣря. Огромная волчица выпрыгнула и замерла, тревожно всматриваясь вдаль. Рядомъ вынырнули съ визгомъ два малыхъ щенка и съ характернымъ пискомъ стали играть на снѣгу. Ихъ мелкія тѣльца сплетались въ одну темную массу и черезъ минуту, разбрасывая пыльные столпы снѣга, звѣрки разбѣгались въ сторону, чтобы снова броситься одинъ къ одному. А мать стояла, не довѣряя ночной темнотѣ лѣса, и ея фосфорически блестѣвшіе глаза, казалось, пытливо прожигали тьму ночи. Въ этихъ свѣтящихся огонькахъ глазъ мнѣ опять-таки не видѣлось ни злобы, ни ненависти, — чувствомъ страха, животнаго страха за малышей, страха граничащаго съ мольбой о состраданьи, были полны они. Позади стога, со стороны Григорія, тихо зашуршало сѣно, и въ стремительномъ страхѣ звѣрь припалъ на переднія лапы къ землѣ, какъ бы стараясь своимъ тѣломъ прикрыть дѣтей. А послѣднія, увидя столъ знакомое движеніе матери, прыжкомъ кинулись къ ней и, смѣшно чмокая губами, поспѣшно искали ея полныхъ сосковъ. Точно земля и небо ахнули въ негодованіи на совершаемое убійство, грянулъ сзади раскатистый выстрѣлъ турецкой одностволки, и снопъ огня нагло понесся навстрѣчу первымъ лучамъ нарождавшагося утра. Звѣрь продолжалъ стоять въ прежней позѣ, но темныя пятна щенковъ безслѣдно исчезли. Тяжело поднявъ голову, волчица раза два качнула ею сверху внизъ, точно прощаясь и посылая благодарность въ пространство, и безъ одного звука, покойно легла бокомъ въ снѣгъ. Я поднялся вслѣдъ за спѣшащимъ къ убитой Григоріемъ. Капли крови брызгами оросили дѣвственный снѣгъ и, спускаясь темною струею по туловищу звѣря, мѣшались съ выступающимъ изъ налитыхъ сосковъ молокомъ, а полные жизни и мысли глаза вопросительно смотрѣли въ бездонное небо. Григорій молча стоялъ возлѣ трупа и носкомъ широкаго валенка приподнималъ безжизненно валящуюся голову.
— А щенки ушли безъ выстрѣла, все ждалъ, что вы будете бить. Ну да все равно пропали, свои же разорвутъ, — говорилъ онъ, равнодушно свертывая папиросу.
Въ чащѣ раздался скрипъ снѣга подъ чьими-то поспѣшными шагами и изъ камышей выдѣлилась фигура мужчины, безъ шапки и въ накинутомъ, прямо на рубаху, короткомъ армякѣ. — «Зачѣмъ стрѣляли, зачѣмъ опять кровь на землю льете, аспиды» — кричалъ онъ, угрожающе подымая руки кверху, — «полна земля-матушка крови, захлебывается въ ней, — смотри, какая красная стала, не принимаетъ больше, больно ей, голубушкѣ». Григорій презрительно улыбнулся пришельцу. — «А, Вася, человѣкъ Божій, опять бродишь неугомонный? Иди до хаты: баба пирожка дастъ».
Я взглянулъ на незнакомца — его острые, выразительные глаза, подъ низкимъ лбомъ, обрамленнымъ густою шевелюрою ярко огненныхъ волосъ, показались мнѣ хорошо знакомыми. Но гдѣ я видѣлъ это лицо, вспомнить никакъ не могъ. Человѣкъ опустился рядомъ съ волчицей и, обнявъ голову звѣря, страстно прижималъ ее къ своей груди. — «Жизнь отняли, а за что, кому тѣсно стало, кому мѣшала»? речитативомъ говорилъ онъ, цѣлуя въ пасть волчицу, «вотъ минуту назадъ ходила здоровая, сильная, имѣла семью, дѣтей кормила, а люди пришли и отняли жизнь. Такъ пусть же вернутъ назадъ, взять могли, а отдать нѣтъ? — Вы думаете, звѣря убили»? — неожиданно поворотивъ лицо въ нашу сторону, говорилъ незнакомецъ. — «Душу свою убили въ себѣ, вы не знаете, что кровь — святая вещь, она съ Богомъ говоритъ, къ Нему отъ земли несется. Ты ее на землю прольешь, а земля-матушка неповинная, такъ ее и принимать ее не можетъ, вотъ кровь въ небо и идетъ жалѣться». — Я пристально продолжалъ всматриваться въ юродиваго.
Его энергичное, еще молодое лицо было сплошь изборождено преждевременными морщинами, а характерныя складки на загорѣломъ лбу и густыя нависшія брови говорили о нѣкогда сильной волѣ.
Григорій весело подмигивалъ мнѣ, показывая пальцемъ въ лобъ. И вдругъ память ярко воскресила одну сценку изъ прошлаго, — блестящій залъ окружного суда, зажженныя среди зерцалъ шандалы, рядъ форменныхъ мундировъ за краснымъ столомъ и я, старшина присяжныхъ, взволнованнымъ голосомъ читающій приговоръ — «виновенъ ли крестьянинъ села Локощино, Василій Живаго, что въ ночь, на такое-то, съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ, выстрѣломъ изъ ружья, лишилъ жизни жену свою Екатерину, 22-хъ лѣтъ». «Нѣтъ, не виновенъ». Взрывъ апплодисментовъ покрылъ тогда мой голосъ, публика радовалась акту справедливости, предсѣдатель довольный потиралъ руки, прокуроръ безпротестно закрывалъ книги. Да, несомнѣнно, это былъ Василіи. Но какая рѣзкая перемѣна произошла съ нимъ за одинъ годъ. На судѣ, за рѣшеткой, стоялъ атлетъ съ суровымъ лицомъ, съ мужественными чертами лица и глубоко вдумчивыми глазами, и теперь передъ нами этотъ сгорбленный старикъ, юродствующій на снѣгу. — Ха-ха-ха, — пронесся дикій взрывъ помѣшаннаго, — глядите, братцы, да это моя Катеринушка смотритъ, это вы ее опять подстрѣлили, а я туда же думалъ, что звѣрь, — вотъ и кровь ея, такая же сильная да яркая". Григорій, равнодушно все время дымившій махоркою, нетерпѣливо отшвырнулъ окурокъ, взялъ за хвостъ звѣря и, выдернувъ изъ рукъ Василія тушу, хладнокровно потащилъ въ сторону. — «Идемъ, баринъ, этотъ дуракъ только въ тоску вгонитъ, не переслушаешь».
Въ воздухѣ совершенно разсвѣло и на мягкомъ снѣгу отъ влачащагося звѣря оставался широкій слѣдъ, съ красной каемкой по обѣ стороны. «И я съ вами, и я съ вами, — кричалъ помѣшанный, ползя по снѣгу на колѣняхъ, — возьмите меня, страшно, смотрите, сколько крови выступаетъ съ земли!»
III.
правитьДѣло Григорія на судѣ было настолько просто, обычно, что заняло времени не болѣе трехъ часовъ. Исправный и трезвый служащій, онъ жилъ съ женою Екатериной лѣсникомъ въ крупномъ частномъ владѣніи Н. Жили дружно, душа въ душу, и хотя мѣстные крестьяне недолюбливали необщительнаго лѣсника, у котораго «муха безъ вѣдома не пролетитъ по лѣсу», но общія показанія свидѣтелей подтвердили рѣдкое въ крестьянствѣ согласіе этой супружеской четы. Катастрофа произошла совершенно случайно, настолько неожиданно для подсудимаго, что послѣ убійства онъ окаменѣлъ и силою трехъ мужчинъ его только могли сдвинутъ съ застывшаго положенія. Обычная, семейная, по пустому поводу, ссора, вродѣ неотданныхъ въ починку сапогъ жены, и Василій, только что возвратившійся съ обхода участка, въ припадкѣ гнѣва сдернулъ съ плеча ружье и съ крикомъ: «уходи, сейчасъ убью», произвелъ выстрѣлъ, угодавшій несчастной женщинѣ въ шею. При осмотрѣ ружья нами, присяжными, несомнѣнно установлено было, что правый курокъ былъ испорченъ и отъ сотрясенія произвольно падалъ. Не подлежало сомнѣнію, что подсудимый, имѣвшій привычку въ лѣсу носить ружье съ взведеннымъ куркомъ, сдергивая ружье, произвелъ роковое сотрясеніе. Дорогою я разспросилъ подробнѣе о помѣшанномъ. Послѣ оправданія онъ нѣкоторое время продолжалъ оставаться при мѣстѣ, но странности стали обнаруживаться сразу. И до того необщительный, Василій сталъ окончательно бѣгать людей, одинъ видъ ружья приводилъ его въ ужасъ, а на ночь окна и двери своей сторожки плотно закрывалъ одѣяломъ и другой домашнею рухлядью. «Смотритъ, всю ночь смотритъ въ стекло, вся красная и такъ мнѣ жалобно качаетъ головой», объяснялъ онъ рѣдкимъ своимъ посѣтителямъ. А спустя немного, онъ, не сказавъ никому ни слова, исчезъ изъ дому, бродя лѣто и зиму въ окрестностяхъ села. Наши крестьяне крайне сострадательны къ душевно-больнымъ и всякаго рода «блажененькимъ», охотно кормятъ и ревниво берегутъ, даже гордятся такими односельчанами, считая подобнаго больного чуть ли не за праведника, предсказателя и молельника за ихъ грѣхи. Такъ и Василій скоро сталъ извѣстностью въ уѣздѣ, и тотъ домъ, куда рѣдко забредалъ больной, считалъ честью накормить и дать пріютъ. Уѣздныя власти пробовали задержать и помѣстить въ больницу, но общество тщательно укрывало отъ полицейскаго ока Василія, считая его во всякомъ случаѣ безвреднымъ для себя. «Божій человѣкъ сталъ» — говорилъ Григорій дорогою — блохи не обидитъ, а до этого прямо звѣремъ въ лѣсу былъ. И не то, чтобъ ужъ такъ любилъ покойную, серьезный для этого онъ человѣкъ, а кровь человѣческая доняла, не можетъ ее видѣть теперь; все чудится, что долженъ свою отдать, не полагается на судъ людской, что оправдалъ въ губерніи. И знаешь, баринъ? Зло ему больше сдѣлали, что безъ послѣдствія дѣло рѣшили, не знаю почему, но думается, что положи на него судъ какое наказаніе и человѣкъ такъ не мучился-бъ". Я задумался надъ этими словами, въ нихъ была большая правда; вѣдь нѣтъ большей муки для человѣка, какъ оставленное на судъ собственной совѣсти преступленіе. Прошло всего мѣсяцевъ пять и мнѣ пришлось быть очевидцемъ трагическаго конца Василія.
Волки въ этомъ году такъ размножились за лѣто, что окрестнымъ мужичкамъ вовсе житья не стало, и какъ ни отказывалъ владѣлецъ въ облавной охотѣ, но былъ принужденъ согласиться, особенно послѣ случая, когда волки взяли со двора экономіи комнатнаго его сеттера.
Въ числѣ другихъ охотниковъ я получилъ приглашеніе принять участіе. Въ концѣ сентября, раннимъ утромъ, я пробирался по густымъ зарослямъ къ своему номеру, полный той бодрой жизненности, какая невольно находитъ на человѣка осеннимъ тихимъ утромъ, напоеннымъ ароматомъ засыпающей природы и послѣднихъ ея цвѣтовъ. Что за дивная, сказочная красота въ этихъ безконечныхъ, разнообразныхъ колерахъ лѣса, окутаннаго, какъ невѣста фатою, дымчатой тканью легкой паутины! Словно погруженные въ вѣковую дрему стоятъ лѣсные гиганты, одѣтые парчевой багряницей и, равнодушные къ смерти, сосредоточенно таятъ въ себѣ міровую загадку жизни.
Всюду разлита лихорадочная жизнь; мелкія насѣкомыя съ особенно рѣзкимъ жужжаньемъ проносятся въ воздухѣ, яркимъ алмазомъ переливаются разноцвѣтныя бабочки; въ густыхъ поблекшихъ заросляхъ травы, кипитъ поспѣшная работа ея обитателей. Воздухъ давно прозраченъ и косые лучи солнца, отражаясь брилліантами въ безчисленныхъ капляхъ росы, шлютъ свои холодные поцѣлуи, прощаясь съ засыпающею землею, до будущихъ теплыхъ весеннихъ дней. И чудится, что одинъ человѣкъ чуждъ природѣ, выброшенъ изъ ея круга, какъ злѣйшій врагъ и никогда не слиться ему въ таинственной гармоніи съ матерью-землею, никогда не стать ея любимымъ сыномъ. Изъ чащи густыхъ терниковъ, сплошь усыпанныхъ дымчатыми гроздьями ягодъ, съ громкимъ стукомъ сорвался вальдшнепъ и взвился винтомъ кверху; на минуту остановился, купаясь въ золотыхъ лучахъ, такъ свободный, гордый въ своемъ брачномъ опереніи и нырнулъ въ таинственную тѣнь лѣса, испугавъ своимъ паденіемъ красногрудаго дятла, что съ заботливостью добраго хозяина уже давно постукивалъ по стволамъ деревъ, выбирая кладовыя для зимней голодовки.
Легко и бодро дѣлается на душѣ, и ничуть не жаль умирающей природы, — нѣтъ, не умираетъ она, но засыпаетъ въ здоровомъ отдыхѣ, для того, чтобы какъ сфинксъ возродиться къ новой жизни болѣе крѣпкой и прекрасной; — смерти нѣтъ въ природѣ, только одни наши слишкомъ малые глаза видятъ разрушенія, но не могутъ прослѣдить, понять вѣчность и единство матеріи. Гонъ уже начался и отдаленный ревъ разнообразныхъ голосовъ каждую минуту ширился, разростался, грубымъ диссонансомъ тревожа мирную тишину лѣса; было очевидно, что я опоздалъ, почему, поспѣшно вложивъ патроны въ ружье, я затаился подъ развѣсистой ивой въ концѣ длинной поляны. Вотъ изъ глубины лѣса поспѣшно вылетѣли двѣ сойки и, помѣстившись на сухой вершинѣ дерева, долго, тревожно стрекотали и оглядывались назадъ. Вдоль опушки, трусливо поднявъ уши, поковылялъ русакъ, посидѣлъ въ концѣ поляны, прислушиваясь къ шуму, и тихо исчезъ межъ деревъ. Близко бухнулъ одинъ выстрѣлъ, другой и по линіи пошла канонада. Прямо на меня, чуть не задѣвая крыльями, налетѣла пара вальдшнеповъ, тревожно цыркнула и бросилась въ разныя стороны.
Легкій шорохъ въ кустарникахъ заставилъ меня поворотиться въ сторону, — червоннымъ золотомъ мелькнула межъ кустовъ лисица и какъ-то невольно задерживалось подъ прицѣломъ ружье, жалѣя прервать эту мирную картину. Вдругъ рѣзкій крикъ, полный отчаянія и ужаса, пронесся по лѣсу и всего оледенилъ меня. «Несчастье, помогите», кричалъ кто-то впереди. Закинувъ ружье, безъ выстрѣла я бросился на голосъ. Издали сквозь деревья чернѣли фигуры двухъ человѣкъ, безпомощно стоявшихъ надъ какою-то темною массой. Выстрѣлы сразу смолкли и видны были силуэты охотниковъ, также спѣшившихъ сюда. «Боже мой, какой грѣхъ, человѣка убили», поспѣшно проговорилъ одинъ изъ нихъ, нагоняя меня.
Среди густого орѣшника, вытянувшись во весь ростъ лежалъ съ широко раскрытыми глазами Василій. Одна рука безпомощно была откинута въ сторону, другая судорожно комкала разорванную розовую рубаху, на которой въ трехъ мѣстахъ чернѣли и ширились каждую минуту кровяныя пятна. Грудь высоко со свистомъ поднималась и съ каждымъ выдыханіемъ клубы розовой пѣны выступали на полуоткрытыхъ губахъ.
Здѣсь же у дерева лежалъ упавшій очевидно съ плечъ армякъ, и мелкія красныя брызги пестрили его заплаты. Я наклонился; рыжая копна волосъ шевельнулась и поддерживаемый, поспѣшившими на помощь охотниками, Василій приподнялся на локоть. Его потухающій взоръ разсѣянно пробѣгалъ по лицамъ наклонившихся и въ упоръ остановился на мнѣ. Одинъ изъ наклонившихся, оказавшійся земскимъ врачомъ, поднялъ рубаху раненаго, быстро осмотрѣлъ изсохшуюся бронзовую грудь, на которой ниже сосковъ виднѣлись три сквозныя раны отъ картечи, и безнадежно опустилъ ее вновь, смущенно вытирая руки носовымъ платкомъ. — «Баринъ, — въ тишинѣ пронесся вполнѣ сознательный шопотъ умирающаго ко мнѣ, — узналъ я васъ, помню, какъ вы читали „нѣтъ, не виновенъ“, поди радовались, что безвинный человѣкъ оправданъ; а вотъ мнѣ-то хуже ножа тогда ваше слово было. Муки хотѣлось, пострадать за пролитую кровь, страшно было возвращаться оправданнымъ, — не было оправданія отъ самого себя. Всю жизнь послѣ убитая за мною ходила, все звала пострадать, очиститься и вотъ привелъ Господь! Его святая воля! Простите! А только мнѣ: такъ легко да хорошо…»
Свѣтлое облачко пробѣжало, какъ тѣнь по лицу Василія, легкая судорога не то улыбка, не то боль скривила черты, ротъ раскрылся въ зѣвоту, и, судорожно вздрогнувъ раза два, тѣло сразу безжизненно повисло, осунулось книзу. Державшіе его осторожно положили на землю и набожно перекрестились, снявъ шапки.
Тишина сразу нарушилась шумомъ и гамомъ людей, обсуждали неосторожность охотника, принявшаго въ кустахъ человѣка за звѣря, пеняли на покойнаго, на отсутствіе надлежащаго надзора за душевно-больнымъ, кто-то, сидя на пенькѣ, вытиралъ платкомъ глаза и повторялъ несвязно «Боже мой, Боже мой, что-же это будетъ!?» Сквозь деревья поспѣшно пробиралась сѣрая шинель урядника, цѣпляясь по сучкамъ звенящей шашкою. Я уныло брелъ изъ лѣса и тихимъ укоромъ совѣсти стояли предо мною скорбные глаза убитаго.