Невероятнее сказки (Сунь-Ятсен)/ДО

Невероятнее сказки : Разсказъ доктора-китайца Сенъ-Ятъ-Сэнъ о его похищеніи и заточеніи въ Лондонѣ
авторъ Сунь-Ятсен, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1897. — Источникъ: «Русское Богатство», № 12, 1897. az.lib.ru

«НЕВѢРОЯТНѢЕ СКАЗКИ».

Разсказъ доктора-китайца Сенъ-Ятъ-Сэнъ о его похищеніи и заточеніи въ Лондонѣ. (Переводъ съ англійскаго).

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

— Хотите познакомиться съ китайскимъ заговорщикомъ?

— Съ китайскимъ заговорщикомъ?

— Ну, да. Онъ очень интересуется русскими (сосѣди вѣдь вы!) и просилъ его познакомить, если можно.

— Ахъ, это не тотъ ли, котораго, будто бы, похитило китайское посольство?

— Не будто бы, а самымъ настоящимъ образомъ похитило. Эта исторія невѣроятнѣе сказки, а между тѣмъ — самая неподдѣльная дѣйствительность. Такъ вотъ, въ среду, въ шесть часовъ, приходите къ моему другу, Крэгсу.

И мой пріятель-англичанинъ, быстро набросавъ на своей карточкѣ адресъ Крэгса (съ которымъ я знакомъ не былъ), подалъ ее мнѣ.

За нѣсколько недѣль передъ тѣмъ я наткнулся въ своей утренней газетѣ, на аршинный столбецъ петита, съ заглавіемъ: «Похищенъ среди бѣлаго, дня въ Лондонѣ», гдѣ шла рѣчь о похищеніи китайскаго доктора. Но я не обратилъ на статью вниманія, полагая, что это какой нибудь вздоръ, раздутый и разукрашенный репортеромъ съ благою цѣлью дать читателю четверть часа сенсаціоннаго чтенія за завтракомъ. А вотъ теперь оказывалось, что это сама дѣйствительность!

Когда въ назначенное время я вошелъ въ незатѣйливую «меблированную комнату» мистера Крэгса, тамъ уже было человѣкъ пять гостей. Меня подвели, между прочимъ, къ небольшой, весьма худощавой фигурѣ съ очень тонкими, точнохрупкими руками и плоскимъ широкимъ лицомъ. Это былъ «докторъ Сенъ-Ятъ-Сэнъ». Онъ былъ остриженъ, одѣтъ по европейски и носилъ маленькіе усы, но цвѣтъ кожи, широко разставленные, характерной формы глаза и окладъ лица съ выдающимися скулами говорили съ перваго раза о его расѣ. Глаза эти были, не «орлиные», но интеллигентные, а впослѣдствіи я убѣдился, что въ нихъ временемъ свѣтится и юморъ. Теперь мой новый знакомый скромно и по дѣтски ясно улыбался. Мы обмѣнялись рукопожатіемъ, и разговоръ, начатый до моего прихода, продолжался.

— Итакъ, вы вѣрите въ возможность прогрессивнаго народнаго движенія въ Китаѣ? — спросилъ у доктора Сенъ-Ятъ-Сэна одинъ изъ собесѣдниковъ.

— О, конечно. Теперешній китайскій режимъ и теперешнее правительство, абсолютно не способны ни къ какому улучшенію, ни къ какой реформѣ. Ихъ можно только уничтожить, но не улучшить. Ожидать отъ него самообновленія подъ вліяніемъ требованій времени и соприкосновенія съ европейской культурой, равносильно ожиданію, что фермерская свинья, благодаря жизни на хорошо содержимой фермѣ и близости къ своему цивилизованному хозяину, получитъ непреодолимое стремленіе къ сельскому хозяйству и успѣшно имъ займется.

— Что же вы желали бы видѣть въ Китаѣ вмѣсто теперешняго режима?

— Отвѣтственное, представительное правленіе. Кромѣ того, необходимо открыть въ страну доступъ европейской цивилизаціи. Я не хочу сказать, что намъ нужно пересаживать цѣликомъ все. У насъ есть своя цивилизація. Но вслѣдствіе невозможности сравненія, выбора, а стало быть и развитія, она замерла. Притомъ же она теперь совершенно недоступна народной массѣ.

— Иначе сказать, вы желаете Китаю приблизительно того же, что случилось въ Японіи?

— Да. Но вѣдь японская цивилизація есть, собственно, китайская: она занесена въ Японію изъ Китая.

— Ну, много ли наберется членовъ въ тѣхъ тайныхъ обществахъ, которыми располагаетъ ваша партія? — спросилъ я съ невольнымъ оттѣнкомъ недовѣрія.

Онъ подумалъ:

— Видите ли, — сказалъ онъ, наконецъ, съ большой скромностью, — опредѣлить ихъ число я не рѣшусь, но вотъ что я могу сказать вамъ: въ центральныхъ нашихъ провинціяхъ Гюннанѣ и Гюпекѣ болѣе трехъ четвертей населенія принадлежатъ къ тайнымъ обществамъ.

— Три чет-вер-ти насе-ленія?! — воскликнулъ одинъ изъ слушателей, пораженный солидностью цифры.

— Да. Юго-восточныя провинціи тоже кишатъ тайными организаціями, да и. въ остальномъ Китаѣ онѣ процвѣтаютъ, хотя и не имѣютъ такого преобладающаго значенія, какъ въ упомянутыхъ провинціяхъ. Всѣ эти члены тайныхъ организацій готовы, повидимому, взяться за оружіе; но его нужно имѣть, и кромѣ того нужно извѣстное стеченіе благопріятныхъ обстоятельствъ. Во всякомъ случаѣ народное возстаніе только вопросъ времени.

Такимъ образомъ, въ лицѣ доктора Сенъ-Ятъ-Сэна мы встрѣтили китайскаго реформатора и заговорщика. Одъ разсказалъ намъ, живо и интересно, о первыхъ попыткахъ партіи реформы въ Китаѣ. Сначала эти попытки были довольно мирны: пользуясь возбужденіемъ, послѣдовавшимъ за японскими побѣдами въ. восточныхъ провинціяхъ, реформаторы выпустили въ Гонъ-Конгѣ небольшую книжечку по вопросу о государственномъ управленіи. Ссылаясь на древніе китайскіе законы и порядки и превознося ихъ, какъ идеальные, авторъ (или, вѣрнѣе, авторы) осторожно, эзоповымъ языкомъ (который отлично понимается въ Китаѣ) давали понять, что теперешнее состояніе страны далеко отъ древняго; рядомъ съ этимъ дѣлались указанія и на иностранные порядки, какъ приближающіеся порой къ древне-китайской добродѣтели и мудрости. Въ общемъ это былъ популярно написанный, полный полезныхъ свѣдѣній дифирамбъ хорошему управленію и пламенное осужденіе дурного, сосредоточивавшій вниманіе читателя на политическомъ вопросѣ. Книга выдержала, какъ говорилъ мнѣ Сенъ-Ятъ-Сэнъ, отъ 12 до 15 изданій, по 10,000 экземпляровъ каждое. Сперва она раздавалась даромъ; потомъ стала продаваться по полудоллару. Въ Китаѣ нѣтъ предварительной цензуры, но, при господствѣ полнаго произвола, любая книга можетъ быть конфискована и отобрана у публики.

На китайскихъ чиновниковъ книга имѣла не болѣе вліянія, чѣмъ «оказалъ бы томъ проповѣдей, брошеный въ стаю акулъ», но за то на массу вліяніе ея было сильно. Скоро оказалось невозможнымъ держать въ уздѣ духъ возмущенія, и тогда-то былъ организованъ такъ называемый Кантонскій заговоръ. Докторъ Сенъ-Ятъ Сэнъ игралъ очень выдающуюся роль въ этомъ эпизодѣ и принужденъ былъ эмигрировать въ Лондонъ. Здѣсь то и постигло его невѣроятное приключеніе, о которомъ я хочу разсказать читателямъ, пользуясь для этого книгой доктора Сенъ-Ятъ-Сэна, которую онъ любовно предложилъ мнѣ.

Прочитавъ ее, я подумалъ, что русскій читатель будетъ мнѣ благодаренъ за ея переводъ. Она читается такъ же легко, какъ романъ, но имѣетъ всѣ преимущества полной реальности. Читатель замѣтитъ, что описаніе самаго заговора у Сенъ-Ятъ-Сэна значительно скомкано. Этого, какъ объяснилъ мнѣ авторъ, нелзя было избѣжать, такъ какъ, опиши онъ всѣ происшествія болѣе обстоятельно и въ настоящихъ (болѣе грандіозныхъ) размѣрахъ, это могло бы подвергнуть опасности многихъ здравствующихъ лицъ и самое «дѣло».

Со времени появленія въ свѣтъ книги Сенъ-Ятъ-Сэна въ англійскомъ парламентѣ сдѣланъ былъ запросъ по его дѣлу, который приведенъ мною въ концѣ разсказа китайскаго автора.

Переводчикъ.

ГЛАВА I.
Погромъ.

Начиная въ 1892 г. свою врачебную практику, я основался на островкѣ Макао (съ городомъ того же имени), лежащемъ у входа въ устье р. Кантонъ. И не снилось мнѣ въ то время, что четыре года спустя мнѣ суждено попасть въ одиночное заключеніе въ китайскомъ посольствѣ въ Лондонѣ и стать невольной причиной общественнаго возбужденія, разрѣшившагося вмѣшательствомъ британскаго правительства съ цѣлью возвратить мнѣ свободу. Однако, именно въ этомъ году, на Макао натолкнулся я впервые на вопросы практической политики, и тамъ именно начался тотъ періодъ моей жизни, который сдѣлалъ мое имя предметомъ интереса среди британской публики.

Въ теченіе 1886 года я изучалъ медицину въ Кантонѣ, при Англо-Американской Миссіи, подъ руководствомъ почтеннаго доктора Керра (Kerr). Но, услыхавъ въ слѣдующемъ году объ открытіи въ Гонъ-Конгѣ медицинской школы (College of Medicine), я рѣшился немедленно воспользоваться преимуществами, связанными съ изученіемъ медицины въ этомъ учрежденіи.

По окончаніи пятилѣтняго курса (1887—1892) я получилъ дипломъ на званіе «Лиценціата Медицины и Хирургіи изъ Гонъ-Конга».

Островъ Макао принадлежитъ португальцамъ уже болѣе 360 лѣтъ; но хотя управленіе его — европейскаго типа, жители, главнымъ образомъ, китайцы. Та же часть населенія; которая титулуетъ себя португальцами, состоитъ, въ сущности, изъ мѣстныхъ уроженцевъ португальскаго происхожденія, не выѣзжавшихъ отсюда въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній.

Со стороны китайскихъ властей, завѣдующихъ туземнымъ госпиталемъ на Макао, я встрѣтилъ полнѣйшую готовность доставить мнѣ возможность практиковать европейскую медицину и хирургію. Они отдали въ мое вѣдѣніе цѣлое отдѣленіе, выписали изъ Лондона необходимые медикаменты и инструменты, и предоставили всѣ тѣ преимущества, при которыхъ я могъ сразу почувствовать себя среди своихъ соотечественниковъ на твердой почвѣ.

Это обстоятельство заслуживаетъ спеціальнаго вниманія, такъ какъ оно указываетъ на совершенно новое и знаменательное теченіе въ Китаѣ: никогда еще до тѣхъ поръ на всемъ громадномъ, пространствѣ имперіи управленіе какого либо китайскаго госпиталя не поощряло прямо и оффиціально введете европейской медицины. Не мало паціентовъ обращалось въ мое отдѣленіе больницы, особенно по хирургической части, и я имѣлъ случай произвести нѣсколько серьезныхъ операцій въ присутствіи директоровъ госпиталя. Наоборотъ, я встрѣтилъ затрудненія съ самаго начала со стороны португальскихъ властей. Не неподвижное невѣжество Востока, но зависть Запада стала поперекъ дороги успѣху моей дѣятельности. По португальскимъ законамъ медицинская практика на португальской территоріи запрещена кому бы то ни было, кромѣ обладающихъ португальскимъ дипломомъ, который можно получить лишь въ Европѣ: Этимъ правиломъ воспользовались португальскіе врачи и стали оспаривать мое право практиковать. Сперва они запретили мнѣ лѣчить португальцевъ и прописывать для нихъ рецепты; затѣмъ аптекарямъ запрещено было вообще выполнять рецепты какого бы то ни было доктора непортугальца. Такимъ образомъ, успѣхъ моей дѣятельности былъ подорванъ съ самаго начала. Послѣ напрасныхъ попытокъ основаться въ г. Макао и съ большими денежными потерями, — такъ какъ, поселяясь, я не ожидалъ никакой оппозиціи, — я принужденъ былъ переѣхать въ Кантонъ.

Но, еще будучи въ Макао, узналъ я впервые о существованіи политическаго движенія, которое наиболѣе подходящимъ образомъ можно опредѣлить названіемъ партіи «Молодого Китая». Цѣли ея были такъ разумны, такъ умѣрены и такъ много возбуждали надеждъ, что всѣ мои симпатіи стали сразу на ея сторону, и я пришелъ къ убѣжденію, что самое лучше, что я могу сдѣлать въ интересахъ моей родины, это — присоединиться къ партіи. Основная мысль состояла въ томъ, чтобы мирнымъ путемъ реформировать Китай; мы надѣялись, что почтительно представивши трону умѣренный планъ реформъ, мы тѣмъ самымъ откроемъ эру новаго управленія, болѣе соотвѣтствующаго современнымъ потребностямъ.

Нѣтъ надобности распространяться о характерѣ теперешняго управленія Китая. Достаточно очертить его нѣсколькими словами. Народъ не имѣетъ голоса въ рѣшеніи вопросовъ обще-имперскихъ, національныхъ или даже муниципальныхъ. Рѣшеніе во всѣхъ случаяхъ принадлежитъ всецѣло мѣстнымъ чиновникамъ, «мандаринамъ», и на нихъ нѣтъ апелляціи. Каждое слово ихъ есть законъ, имъ предоставлена полная свобода приводить въ исполненіе все, чего ихъ душа пожелаетъ, съ полной безотвѣтственностью, и каждый чиновникъ можетъ безнаказанно наживаться на счетъ своей власти, сколько ему угодно. Вымогательство есть своего рода учрежденіе; это условіе, на которомъ чиновники получаютъ свои мѣстами лишь въ томъ случаѣ, когда чиновный вымогатель не умѣетъ «чисто» обдѣлывать дѣла, вступается въ дѣло правительство; вступаясь, оно дѣлаетъ видъ, что хочетъ возстановить справедливость, въ сущности же, въ большинствѣ случаевъ, лишь затѣмъ, чтобы докончить стрижку.

Читатель едва ли имѣетъ хотя бы приблизительное понятіе о ничтожности жалованья, получаемаго провинціальными вельможами. Ему покажется невѣроятнымъ, что вице-король, скажемъ, Кантона, стоящій во главѣ страны съ населеніемъ, равнымъ Англіи и Шотландіи, получаетъ въ качествѣ оффиціальнаго жалованія жалкихъ 60 фунтовъ стерлинговъ^[1] въ годъ. Такимъ образомъ, чтобы жить и удержаться на мѣстѣ — накопляя притомъ баснословныя богатства — онъ прибѣгаетъ къ вымогательству и къ торговлѣ правосудіемъ. Такъ называемое образованіе и экзамены суть единственное средство обратить на себя оффиціальное вниманіе. Получивъ отличіе (по экзамену), молодой «ученый» озабочивается пріисканіемъ мѣста; онъ даетъ взятки властямъ въ Пекинѣ, и этимъ, путемъ открывается ему надежда на полученіе оффиціальнаго поста. Вотъ онъ получилъ мѣсто. Но онъ не можетъ жить на свое жалованье, притомъ же онъ, по всей вѣроятности, платитъ столько-то въ годъ «за мѣсто»; результатъ — своего рода патентъ на выжиманіе соковъ, и только круглый дуракъ не съумѣетъ, имѣя за спиною поддержку своего правительства, нажиться такъ, чтобы быть въ состояніи купить черезъ нѣсколько лѣтъ слѣдующій постъ. Съ повышеніемъ приходитъ, такъ сказать, расширеніе патента и облегченіе средствъ къ обогащенію; такъ что, въ концѣ концовъ, наиболѣе искусный грабитель можетъ послѣдовательно добыть довольно денегъ, чтобы купить самые высшіе посты.

И вотъ, этотъ-то оффиціальный воръ, умъ котораго извращенъ его образомъ жизни, является непререкаемымъ авторитетомъ во всѣхъ общественныхъ, политическихъ и правовыхъ вопросахъ жизни. Система построена на феодализмѣ, это — imperium in imperіо, несправедливая автократія, питающаяся на счетъ собственной гнилости. И однако, эта система высасыванія общественныхъ жизненныхъ соковъ, система продажи власти — есть главное средство, путемъ котораго манчжурская династія поддерживаетъ свое существованіе. Въ виду, этой узаконенной продажности, выдаваемой за высочайшій идеалъ управленія, можно ли удивляться существованію сильнаго подземнаго теченія народнаго недовольства?

Хотя китайское правительство держитъ народныя массы въ полномъ невѣжествѣ относительно всего, что происходитъ въ мірѣ, массы эти — все-таки далеко не глупы. Всѣ европейскіе авторитеты по этому вопросу свидѣтельствуютъ, что потенціальныя умственныя способности китайца значительны: многіе ставятъ ихъ даже выше способностей массъ любой страны въ Азіи и Европѣ. Но книги по политическимъ вопросамъ — запрещенный плодъ въ Китаѣ; ежедневныя газеты не дозволяются къ изданію; весь окружающій Китай міръ, его населеніе, политика — все это изъято изъ обращенія; изученіе географіи Китайской имперіи — а тѣмъ болѣе другихъ странъ — дозволяется лишь мандаринамъ, начиная съ седьмого класса и выше; законы, изданные теперешнею династіей, издаются во всеобщее свѣдѣніе: они извѣстны лишь, занимающимъ высшіе посты. Чтеніе книгъ по военному дѣлу не только запрещено, но (какъ, впрочемъ, и нарушеніе всѣхъ иныхъ запрещеній) наказывается смертью. Никто не смѣетъ, подъ страхомъ смерти, дѣлать какія бы то ни было изобрѣтенія, или оглашать изобрѣтенія чужія. Такимъ-то путемъ держитъ правительство народъ въ темнотѣ, удѣляя ему лишь такіе обрывки знаній, какіе оно считаетъ полезными въ своихъ собственныхъ видахъ.

Такъ называемымъ «ученымъ» (патентованнымъ) дозволяется изученіе только китайскихъ классическихъ сочиненій и комментарій на нихъ, т. е. произведеній Конфуція и другихъ древнихъ философовъ. Но даже и въ этихъ произведеніяхъ всѣ тѣ мѣста, которыя заключаютъ въ себѣ критику высшихъ инстанцій, тщательно исключены, издаются же для общаго употребленія лишь тѣ части, которыя учатъ послушанію властямъ, какъ основѣ всякаго обученія. Такъ, дѣйствительно, и «управляется» Китай, — посредствомъ насильственнаго поддержанія слѣпого повиновенія всѣмъ существующимъ «законамъ» и формальностямъ.

Поддержаніе невѣжества народныхъ массъ составляетъ постоянную заботу китайскаго управленія. Вотъ почему во время послѣдняго японскаго вторженія китайская масса ничего не^; знала о немъ, за исключеніемъ тѣхъ мѣстностей, гдѣ собственно велась война. На небольшомъ разстояніи отъ театра кампаніи внутрь страны населеніе не только не знало о войнѣ, но даже никогда не слыхало о народѣ, именуемомъ японцами; если же куда и проникали шопотомъ слухи, то они обыкновенно принимали форму разговоровъ о «бунтѣ» «иноземнаго человѣка».

При такомъ кошмарѣ, нависшемъ надъ, Китаемъ, введеніе въ немъ реформъ можетъ имѣть шансы на успѣхъ лишь въ томъ случаѣ, если онѣ исходятъ отъ трона; партія «Молодого Китая» и была основана съ цѣлью побудить тронъ измѣнить это пагубное положеніе дѣлъ. Разсчитывая, что пекинскія власти, благодаря своему болѣе широкому общенію съ иностранцами, пріобрѣли кое-какія представленія о европейскихъ порядкахъ, я рѣшился, вмѣстѣ съ другими, обратиться къ нимъ, умоляя ихъ самымъ почтительнымъ образомъ сдѣлать шагъ въ этомъ направленіи ради блага Китая. Наши ходатайства имѣли, однако, лишь одинъ результатъ: многіе изъ петиціонеровъ были подвергнуты суровымъ наказаніямъ. Мы выбрали для нашего ходатайства именно тотъ моментъ, когда японцы угрожали Пекину. Опасаясь, что преслѣдованіе приверженцевъ реформъ возстановитъ противъ него значительную часть народа, императоръ до времени сдѣлалъ видъ, что не обратилъ на нихъ вниманія. Но когда былъ заключенъ миръ, то немедленно изданъ былъ эдиктъ, направленный противъ петиціонеровъ и приказывавшій оставить всякую мысль о реформѣ.

Обжегшись за мирныхъ средствахъ, мы стали опредѣленнѣе въ нашихъ идеяхъ и требованіяхъ и постепенно пришли къ убѣжденію, что для успѣха дѣла неизбѣжно прибѣгнуть къ нѣкоторой долѣ принудительности. Мы находили поддержку всюду. Высшіе классы были недовольны неудачами нашей арміи и флота, и отлично понимали, что причиною этихъ неудачъ были продажность и хищенія въ самыхъ худшихъ формахъ. Это чувство недовольства не ограничилось какою либо одною мѣстностію, но было широко распространено, шло далеко вглубь и обѣщало найти себѣ опредѣленное выраженіе въ рѣшительныхъ дѣйствіяхъ.

Главная квартира партіи «Молодого Китая» была, въ сущности, въ Шанхаѣ; но мѣстомъ дѣйствія назначенъ былъ Кантонъ. Нѣкоторыя обстоятельства помогли успѣху партіи. Во первыхъ — недовольство солдатъ. Съ окончаніемъ, въ 1895 г., войны на сѣверѣ три четверти кантонскихъ войскъ были распущены. Это выкинуло на улицу огромное количество праздныхъ, распущенныхъ людей, причемъ меньшинство оставшихся на службѣ были такъ же недовольны, какъ и распущенные. Ихъ общій крикъ былъ: либо всѣхъ распускайте, либо всѣхъ оставляйте на службѣ! — Но власти были глухи ко всѣмъ крикамъ. Партія реформы успѣла заручиться симпатіями этихъ недовольныхъ и такимъ образомъ значительно увеличила численно свои военныя средства.

Другое обстоятельство поторопило развязку. Вслѣдствіе какихъ причинъ — не умѣю сказать, — отрядъ полицейскихъ, побросавъ свою форму, кинулся грабить одну изъ частей города. Это продолжалось часъ или два, но затѣмъ граждане возстали, одолѣли грабителей и заперли съ полдюжины ихъ вожаковъ въ зданіи городского управленія. Тогда начальникъ полиціи выслалъ противъ гражданъ другой отрядъ, который, освободивъ мародеровъ, принялся грабить самое городское зданіе. Немедленно граждане собрались на митингъ и рѣшено было отправить къ губернатору депутацію въ 1000 человѣкъ съ жалобой на дѣйствія полиціи. Но депутаціи было сказано властями, что дѣйствія ихъ равносильны бунту, такъ какъ граждане не имѣютъ права грозить своему начальству. Затѣмъ «зачинщики» депутаціи были арестованы, а остальнымъ приказано было идти каждому по своимъ дѣламъ. Теперь недовольные сдѣлались еще недовольнѣе, и когда партія «Молодого Китая» сдѣлала первые шаги къ сближенію, они охотно присоединились къ приверженцамъ реформъ.

Два новыхъ обстоятельства еще болѣе увеличили ихъ ряды. Вице-король Ли Ханъ-Чангъ (братъ знаменитаго вице-короля Ли) завелъ опредѣленный тарифъ на всѣ оффиціальныя мѣста въ подвѣдомственныхъ ему двухъ провинціяхъ: Квангъ-Тунгъ и Квангъ-Си. Это, конечно, означало новое выжиманіе денегъ изъ народа, такъ какъ чиновники, безъ сомнѣнія, заставляли гражданъ возмѣщать имъ убытки, принесенные новыми вицекоролевскими поборами. Наконецъ, еще одинъ способъ обдирательства, особенно характерный для Китая, явился по поводу дня рожденія вице-короля. Всѣ чиновники его провинцій соединились, чтобы поднести ему подарокъ, и собрали милліонъ тэлей (около 200,000 фунтовъ стерл.). Само собою разумѣется, что чиновники выжимали эти деньги изъ наиболѣе богатыхъ купцовъ обычными путями, т. е. угрозами, обѣщаніями и шантажомъ. Одинъ изъ подчиненныхъ Ли Ханъ-Чанга, по имени Чифа-Нунгъ, въ свою очередь раздражилъ всѣхъ «ученыхъ» посредствомъ продажи ученыхъ дипломовъ каждому желающему на 3000 тэлей за штуку (500 фунтовъ стерл.^[2]). Такимъ образомъ, и богатые люди, и «ученые» оказались въ числѣ недовольныхъ и тоже пристали къ «Молодому Китаю».

Всѣ эти обстоятельства доставили партіи большую силу, широкое вліяніе и значительно сплотили ее, но вмѣстѣ съ тѣмъ привели все дѣло слишкомъ скоро къ развязкѣ. Планъ состоялъ въ томъ, чтобы овладѣть городомъ Кантономъ и «низложить существующихъ властей, захвативъ ихъ врасплохъ и, по возможности, безъ шума, или, по крайней мѣрѣ, безъ кровопролитія. Чтобы покончить дѣло однимъ ударомъ, сочтено было необходимымъ употребить подавляющую силу. Согласно этому два отряда были пущены въ дѣло: одинъ изъ Сватоу, другой съ береговъ Западной рѣки. Эти мѣстности были выбраны потому, что, напримѣръ, пришельцы, изъ Сватоу совершенно не знали кантонскаго языка. Хотя Сватоу отстоитъ отъ Кантона всего на 180 миль^[3] (къ сѣверу), тѣмъ не менѣе, разговорные языки ихъ такъ же не похожи одинъ на другой, какъ итальянскій на англійскій. Ввести въ дѣло людей изъ другой мѣстности мы считали мѣрой разумной, такъ какъ, не будучи въ состояніи переговариваться съ кантонцами, они не моглибы подпасть чуждому вліянію, а, стало быть, обѣщали быть болѣе стойкими. Ни дезертировать, ни вовсе оставить дѣло для нихъ было неудобно, такъ какъ ихъ легко было бы узнать, и на нихъ неизбѣжно пало бы подозрѣніе, окажись они въ Кантонѣ послѣ безпорядковъ.

Было условлено, что въ извѣстный день, въ октябрѣ 1895 года, эти отряды направятся къ Кантону, — одинъ съ Юго-запада, другой съ Сѣверо-востока. Все шло хорошо, и отряды начали наступленіе. Комитетъ приверженцевъ реформъ то и дѣло собирался для обсужденія дѣлъ; въ главной квартирѣ образованъ складъ оружія, боевыхъ припасовъ и динамита. Отряды солдатъ, шедшихъ къ Кантону, должны были быть подкрѣплены четырьмя стами человѣкъ изъ Гонъ-Конга. Наконецъ, наступилъ канунъ назначеннаго дня. Южный отрядъ былъ пріостановленъ въ четырехъ часахъ марша отъ города. Стража во сто человѣкъ, въ полномъ вооруженіи, поставлена была вокругъ помѣщенія комитета. Около тридцати скороходовъ были разосланы ко всѣмъ недовольнымъ города съ предупрежденіемъ быть готовыми къ дѣйствію на слѣдующее утро. Но, пока заговорщики засѣдали въ комитетѣ, получена была ими телеграмма, что шедшіе въ Кантонъ отряды солдатъ задержаны, и, такимъ образомъ, все предпріятіе было разстроено. Воротить разосланныхъ скороходовъ было невозможно, а найти другихъ, знающихъ квартиры недовольныхъ, было негдѣ. Дальнѣйшія извѣстія показывали все яснѣе и яснѣе невозможность продолжать дѣло, и вотъ, наконецъ, поднялся крикъ: „спасайся, кто можетъ!“ Распространилась паника. Жглись бумаги, пряталось оружіе, въ Гонъ-Конгъ полетѣли телеграммы, останавливавшія выступленіе тамошняго контингента. Но первая телеграмма достигла гонъ-конгскаго агента, когда всѣ наши люди были уже на пароходѣ, который везъ также нѣсколько боченковъ съ револьверами. Вмѣсто того, чтобы отозвать людей, агентъ оставилъ ихъ продолжать путь, и они высадились на кантонской пристани затѣмъ только, чтобы быть немедленно арестованными. Предводители возстанія бѣжали, кто куда. Самъ я, попадая нѣсколько разъ въ положенія, въ которыхъ судьба, моя висѣла на волоскѣ, сѣлъ, наконецъ, на паровой барказъ, который и доставилъ меня въ Макао. Пребывъ тамъ всего сутки, я отправился въ Гонъ-Конгъ, гдѣ, побывавъ кое у кого изъ друзей, я разыскалъ своего давнишняго учителя и друга мистера Джемса Кантли (Cantlie). Я сообщилъ ему, что попалъ въ бѣду, выступивъ противъ кантонскихъ властей, и теперь опасаюсь ареста и казни. Онъ посовѣтовалъ мнѣ обратиться къ адвокату, что я и сдѣлалъ немедленно.

ГЛАВА II.
Пойманъ.

Я не видалъ болѣе мистера Кантли, такъ какъ мистеръ Деннисъ, руководившій мною, настаивалъ, чтобы я оставилъ страну какъ можно скорѣе.

Черезъ два дня я сѣлъ на японскій пароходъ и высадился въ Боби^[4], гдѣ пробылъ нѣсколько дней, а затѣмъ отправился въ Йокогаму. Тамъ я перемѣнилъ свою китайскую внѣшность на европейскую á la japonaise. Обрѣзалъ косу, пересталъ бритъ голову и отпустилъ усы. Черезъ нѣсколько дней я снова сѣлъ на пароходъ и направился на Гавайскіе острова, гдѣ и поселился въ Гонолулу, такъ какъ въ этомъ городѣ у меня было не мало родныхъ, друзей и доброжелателей. И какую бы новую страну я ни посѣщалъ — будь то Японія, Гонолулу, или, впослѣдствіи, Америка — всюду я наталкивался на развитыхъ китайцевъ, проникнутыхъ стремленіемъ къ реформамъ и нетерпѣливо желающихъ видѣть въ родной странѣ какую-либо форму представительнаго правленія.

Слоняясь по улицамъ Гонолулу, я встрѣтился съ Астеромъ Кантли и его семьей, которые были на, пути въ Англію. Съ перваго взгляда они не узнали меня, благодаря моей новой внѣшности, а ихъ нянька-японка обратилась ко мнѣ на японскомъ языкѣ, принимая меня за своего соотечественника. Это теперь часто случалось со мной: японцы часто принимали меня за своего и открывали свою ошибку, только когда дѣло доходило до разговора.

Я оставилъ Гонолулу въ іюнѣ 1896 г. и поплылъ въ Санъ-Франциско, гдѣ прожилъ цѣлый мѣсяцъ. Опять-таки и въ Санъ-Франциско я встрѣтилъ многихъ соотечественниковъ и былъ хорошо ими принятъ. Мое пребываніе въ Америкѣ продолжалось всего три мѣсяца, послѣ чего я сѣлъ на океаническій пароходъ Majestic и высадился въ Ливерпулѣ. Въ Нью-Йоркѣ меня предостерегали относительно китайскаго посла въ Соединенныхъ Штатахъ. Дѣло въ томъ, что онъ манчжуръ родомъ и очень мало симпатизируетъ китайцамъ вообще, а приверженцамъ реформъ въ особенности.

Перваго октября 1896 г. я прибылъ въ Лондонъ и остановился въ отелѣ. Но на слѣдующій же день я отправился къ мистеру Кантли, гдѣ меня приняли самымъ радушнымъ образомъ. Мистеръ Кантли жилъ въ Девонширской улицѣ, мнѣ же нашли квартиру около Голборна. Приготовляясь основаться какъ слѣдуетъ, я вмѣстѣ съ тѣмъ наслаждался лондонскою жизнью и сталъ знакомиться съ различными видами, музеями и историческими достопримѣчательностями этого центра міра. Что въ особенности и съ перваго раза поразило меня, китайца, это было страшное движеніе, безконечный и безпрестанный потокъ омнибусовъ, извощиковъ, каретъ, повозокъ и экипажей болѣе скромнаго характера, которые стремились вдоль улицъ, а также замѣчательная система урегулированія этого движенія полицейскими и добродушіе публики. Пѣшеходы, конечно, многочисленны, но тѣ сплошныя толпы, какія мы встрѣчаемъ въ улицахъ Китая, здѣсь отсутствуютъ. Дѣло въ томъ, что, во первыхъ, наши улицы гораздо уже; въ сущности, это простые переулки; а, во вторыхъ, транспортировка всевозможныхъ вещей производится у насъ: грузъ подвѣшивается къ бамбуковой палкѣ, которую носильщикъ держитъ черезъ плечо; вотъ почему даже на широкихъ улицахъ Гонъ-Конга пѣшеходы движутся цѣлыми тучами.

Я начиналъ знакомиться съ Голборномъ и еще съ двумя-тремя улицами и площадками, по которымъ мнѣ неизмѣнно приходилось проходить, идя къ мистеру Кантли. Я бывалъ у мистера Кантли почти ежедневно и проводилъ большую часть моего времени въ его рабочемъ кабинетѣ. Однажды за раннимъ обѣдомъ (luncheon) онъ упомянулъ о томъ, что китайское посольство помѣщается по сосѣдству, и въ шутку замѣтилъ, отчего бы мнѣ не зайти туда. На это жена его возразила; „никогда не дѣлайте этсго. И близко не подходите, а то они васъ поймаютъ и отправятъ въ Китай“. Мы всѣ отъ души посмѣялись этому замѣчанію, не подозрѣвая, какъ вѣренъ былъ въ этомъ случаѣ ея женскій инстинктъ, и какъ скоро онъ оправдается на дѣлѣ. Въ другой разъ, обѣдая вечеромъ у доктора Мансона, котораго я также зналъ съ Гонъ-Конга, гдѣ онъ былъ моимъ преподавателемъ медицины, я получилъ и отъ него шутливый совѣтъ держаться подальше отъ китайскаго посольства. Итакъ, я былъ предупрежденъ. Но такъ какъ я не зналъ, гдѣ помѣщалось посольство, то всѣ эти предостереженія принесли мало практической пользы. Я зналъ, что для того, чтобы добраться до Девонширской улицы, мнѣ слѣдовало сойти съ моего омнибуса на Оксфордъ-Сёркёсъ и оттуда идти на сѣверъ но широкой улицѣ, пока не увижу надпись „Pevonschire“ на угловомъ домѣ. Этимъ ограничивались мои топографическія познанія этой части Лондона въ то время.

Одиннадцатаго октября, въ воскресенье утромъ, около половины одиннадцатаго, я шелъ по Девонширской улицѣ, надѣясь быть у мистера Кантли какъ разъ во время, чтобы идти въ церковь съ докторомъ и его семьей, когда ко. мнѣ кошачьей походкой подошелъ сзади китаецъ и спросилъ меня по англійски, японецъ я или китаецъ?

— Китаецъ, — отвѣчалъ я.

Тогда онъ спросилъ меня, изъ какой я провинціи, и, когда я объяснилъ, что изъ Кантона, то онъ замѣтилъ:

— Такъ мы земляки и говоримъ на томъ же языкѣ; я тоже изъ Кантона.

Необходимо здѣсь объяснить, что „пиджинъ“, или такъ называемый „дѣловой англійскій языкъ“^[5] есть обычный общій языкъ для объясненій между китайцами изъ различныхъ мѣстностей. Хотя, скажемъ, Кантонъ отстоитъ отъ Сватоу всего на 180 миль, т. е. ближе, чѣмъ Ливерпуль отъ Лондона, тѣмъ не менѣе, два купца родомъ изъ этихъ двухъ городовъ могутъ сѣвершенно не знать разговорнаго языка одинъ другого. Письменный китайскій языкъ одинаковъ на всемъ протяженіи Китая; но онъ совершенно отличенъ отъ разговорнаго языка, а разговорный языкъ различенъ въ разныхъ мѣстностяхъ. Такимъ образомъ, сватоускій купецъ, пріѣхавъ по дѣламъ въ Кантонъ, говоритъ на англійскомъ жаргонѣ, пишетъ же на обще-китайскомъ языкѣ. Разъ уже я заговорилъ объ этомъ предметѣ, то не лишнее объяснить, что начертанія, употребляемыя японцами въ ихъ письменномъ языкѣ, тѣ же самыя, что и въ обще-китайскомъ. Такъ что, хотя въ ихъ распоряженіи совершенно нѣтъ общихъ по произношенію словъ, тѣмъ не менѣе, они могутъ понять другъ друга, пиша на бумагѣ, или на землѣ, или даже выводя воображаемыя фигуры на ладони одной руки пальцемъ другой.

Вотъ почему мой соотечественникъ обратился ко мнѣ на англійскомъ языкѣ, прежде чѣмъ открылъ, на которомъ изъ китайскихъ нарѣчій я говорю. Затѣмъ мы продолжали разговоръ на кантонскомъ нарѣчіи. Пока мой собесѣдникъ говорилъ, мы медленно подвигались вдоль улицы. Въ это время къ намъ присоединился еще одинъ китаецъ, такъ что теперь я имѣлъ по соотечественнику съ каждой стороны. Оба убѣждали меня зайти на ихъ „квартиру“ — покурить и поболтать. Я колебался, и мы остановились на тротуарѣ. Тутъ появился третій китаецъ, первый же куда-то исчезъ. Оставшіеся двое продолжали настаивать, чтобы я нашелъ къ нимъ, и, повидимому дружелюбно, повели меня поближе къ домамъ. Вдругъ наружная дверь одного изъ домовъ отворилась, и мои. спутники — одинъ справа, другой слѣва — подкрѣпляя свои мольбы и уговариванія якобы дружескими подталкиваніями, полушутя, полунастойчиво втиснули меня туда. Ничего не подозрѣвая (такъ какъ я не имѣлъ понятія о томъ, куда попалъ), я колебался исключительно потому, что, какъ уже сказано, имѣлъ въ виду пойти съ мистеромъ Кантли въ церковь и чувствовалъ, что опоздаю, если еще промедлю. Какъ бы то ни было, я вошелъ въ домъ довѣрчиво и не мало былъ озадаченъ, когда наружная дверь захлопнулась за мною нѣсколько торопливо и была тотчасъ же заперта на запоръ. Вдругъ въ головѣ моей молніей сверкнула мысль, что я въ китайскомъ посольствѣ — этимъ объяснялось большое число китайцевъ въ мандаринскомъ платьѣ и значительные размѣры помѣщенія; притомъ же я припомнилъ, что посланникъ жилъ гдѣ-то поблизости Девонширской улицы.

Меня привели въ комнату перваго этажа, все время разговаривая со мной и между собою. Затѣмъ меня отправили вверхъ по лѣстницѣ, причемъ два ассистента, одинъ съ каждой стороны, показывали мнѣ путь и частью насильно вели впередъ. Въ слѣдующемъ этажѣ меня ввели въ комнату и сказали, что тутъ я останусь. Этимъ, однако, мои похитители не удовлетворились, такъ какъ, немного погодя, я былъ переведенъ въ другую, въ третьему этажѣ, единственное окно которой имѣло желѣзную рѣшотку и выходило на зады. Въ эту комнату явился съ нѣсколько напыщеннымъ видомъ престарѣлый господинъ, совершенно сѣдой и съ сѣдой бородой и сказалъ:

— Ну, вотъ вамъ Китай; вы теперь въ Китаѣ.

Затѣмъ онъ сѣлъ и началъ меня допрашивать.

Когда дѣло дощло до моего имени; я отвѣчалъ, что зовутъ меня „Сенъ“.

— Ваше имя Сенъ-Венъ (Sun-Wen), — замѣтилъ старикъ. Мы получили отъ китайскаго посланника въ Америкѣ телеграмму, извѣщающую насъ, что вы сѣли на пароходъ „Majestic“ въ качествѣ пассажира; и посланникъ проситъ меня арестовать васъ.

— Что все это значитъ? — спросилъ я.

— Вы нѣсколько времени тому назадъ послали въ Цунгъ-Ли-Яменъ^[6] въ Пекинѣ прошеніе, — отвѣтилъ онъ, — прося представить его императору. Это, можетъ быть, и очень хорошее прошеніе; но теперь вы нужны Цунгъ-Ли-Ямену; вотъ почему мы васъ здѣсь задержимъ, пока не получимъ приказанія императора, что съ вами дѣлать.

— Могу я дать знать моимъ друзьямъ, что я здѣсь? — спросилъ я.

— Нѣтъ. Но вы можете написать на свою квартиру, чтобы вамъ прислали ваши вещи.

Я выразилъ желаніе написать доктору Мансону. Мнѣ дали перо, чернилъ и бумагу. Я написалъ, что заключенъ въ китайскомъ посольствѣ, и просилъ моего бывшаго профессора передать доктору Кантли мою просьбу, чтобы онъ прислалъ мнѣ; мои вещи. Но сѣдой господинъ — сэръ Голлидэй Макартнэй, какъ я узналъ впослѣдствіи — былъ противъ употребленнаго мною выраженія „заключенъ“ и предложилъ мнѣ замѣнить его другимъ. Я замѣнилъ его слѣдующей фразой: „я въ китайскомъ посольствѣ, пожалуйста, попросите мистера Кантли прислать мнѣ мои вещи“.

Сэръ Голлидэй замѣтилъ, что онъ предлагалъ мнѣ писать не къ моему другу, а въ мой отель. Я отвѣтилъ, что живу не въ отелѣ, и что только мистеръ Кантли знаетъ мою квартиру. Для меня было очевидно, что сэръ Макартнэй ведетъ искусную игру съ цѣлью овладѣть моими вещами и особенно моими бумагами, въ надеждѣ найти переписку и черезъ нее открыть, кто были мои корреспонденты и сообщники въ Китаѣ. Я подалъ ему написанное мною письмо къ доктору Мансону. Онъ прочелъ его и со словами: — „отлично!“ — возвратилъ его мнѣ. Я вложилъ его въ конвертъ и отдалъ сэру Г. Макартнэй, вѣря, что оно будетъ вручено по назначенію.

ГЛАВА III.
Подъ замкомъ.

Сэръ Голлидэй вышелъ, затворилъ за собою дверь и повернулъ въ замкѣ ключъ. Я былъ въ самомъ настоящемъ заключеніи, подъ замкомъ. Вскорѣ вниманіе мое было непріятно привлечено стукомъ и возней съ наружной стороны двери, показывавшими, что къ ней прилаживается второй замокъ. За этой дверью постоянно дежурила стража изъ двухъ человѣкъ, изъ которыхъ одинъ былъ европеецъ; по временамъ къ нимъ присоединялся третій караульный. Въ теченіе первыхъ сутокъ караульные изъ китайцевъ часто входили ко мнѣ и обращались ко мнѣ на своемъ нарѣчіи, которое я понималъ довольно хорошо. Изъ ихъ разговора я не почерпнулъ никакихъ новыхъ свѣдѣній, касавшихся моего ареста (да я и не спрашивалъ ихъ ни о чемъ) — кромѣ только того обстоятельства, что запершій меня на ключъ старикъ былъ сэръ Голлидэй Макартнэй, или „Ma-Та-Йенъ“, какъ они называли его. Слогъ „Ma“ въ этомъ случаѣ замѣнялъ у нихъ „Макартнэй“, а „Ta-Йенъ“ равносильно „его превосходительству“. Имя, подъ которымъ извѣстенъ здѣсь китайскій посланникъ — Кунгъ-Та-Йенъ — принадлежитъ къ той же категоріи. „Кунгъ“ есть его фамилія, „Та-Йенъ“ — его титулъ „превосходительство“. Онъ никогда не употребляетъ своей фамиліи въ общественныхъ дѣловыхъ сношеніяхъ, такимъ образомъ заставляя каждаго иностранца безсознательно титуловать его „превосходительствомъ“. Интересно было бы знать, ведетъ ли онъ свои сношенія съ британскимъ правительствомъ исключительно тѣмъ же способомъ? Если да, то цѣль этого — выказать пренебреженіе и неуваженіе. Китайскій придворный и дипломатическій этикетъ до такой степени тонокъ и изысканъ, что достаточно видоизмѣненія одного слога, чтобы превратить сообщеніе, обращенное къ иностранцу, изъ комплимента въ обиду. къ этому и направлены старанія во всѣхъ сношеніяхъ съ иностранцами, и нужно очень основательное знаніе китайской литературы и культуры, чтобы быть вполнѣ увѣреннымъ, что то или другое обращеніе къ иностранцу не доставило китайскому дипломату высочайшее наслажденіе сознавать, что онъ оскорбилъ какого нибудь высокопоставленнаго иноземца безъ вѣдома послѣдняго. Этимъ способомъ китайскій оффиціалъ показываетъ въ глазахъ окружающихъ свое превосходство и, наоборотъ, насколько ниже его „чужеземные черти“ — Янгъ-Бвеи-Не.

Черезъ нѣсколько часовъ послѣ моего заключенія одинъ изъ караульныхъ вошелъ въ мою келью и заявилъ, что сэръ Голлидэй Макартнэй приказалъ ему обыскать меня. Онъ отобралъ у меня мои ключи, карандашъ, перочинный ножъ и нѣсколько неважныхъ бумагъ, бывшихъ при мнѣ. Но онъ не нашелъ того кармана, въ которомъ у меня лежало нѣсколько банковыхъ билетовъ. Меня спросили, какую пищу я желаю имѣть, и принесли, по моему требованію, молока, которое я и выпилъ.

Въ теченіе дня двое англійскихъ слугъ входили во мнѣ, чтобы развести огонь, доставить уголь и подмести комнату. Перваго же, который вошелъ, я попросилъ снести для меня по назначенію письмо. Онъ обѣщалъ, и я написалъ записку мистеру Кантли, адресовавъ на его квартиру. Когда явился второй слуга, я сдѣлалъ то же. Только впослѣдствіи, конечно, я узналъ дѣйствительную участь моихъ писемъ; посланцы мои увѣряли, что послали ихъ. Вечеромъ того же дня (воскресенья) въ келью мою пришла женщина (англичанка) постлать мнѣ постель. Съ нею я не говорилъ вовсе. Всю ночь я не спалъ и лежалъ не раздѣваясь.

На слѣдующій день (это былъ понедѣльникъ, 12 октября) оба лакея англичанина явились снова прибрать комнату и принесли угля, воды и пищу. Одинъ изъ нихъ заявилъ, что послалъ записку, которую я ему вручилъ, другой, Коль (Cole) по имени, объяснилъ, что никакъ не могъ отлучиться. Я, однако, не сомнѣвался ни на минуту, что ни одна изъ моихъ записокъ не дошла по назначенію.

Во вторникъ, 13-го, я снова спросилъ младшаго изъ двухъ англичанъ — не Коля, а другого — доставилъ ли онъ мою записку и видѣлъ ли мистера Кантли? Онъ отвѣчалъ утвердительно. Но такъ какъ я выразилъ сомнѣніе, то онъ побожился, что видѣлъ моего друга, который будто бы, получивъ записку, сказалъ: „ладно“. Не имѣя болѣе бумаги, я написалъ свое имя карандашемъ на уголкѣ моего носового платка и попросилъ его снести платокъ къ моему другу. Въ то же время я всунулъ ему въ руку полсоверена^[7]. Я, однако, сильно сомнѣвался въ его искренности, и впослѣдствіи оказалось, что подозрѣнія мои были вполнѣ основательны: оставивъ комнату, онъ отправился прямо къ своимъ господамъ и все имъ раскрылъ.

На четвертый день моего заключенія меня посѣтилъ „мистеръ“ Тангъ, какъ его называютъ, въ которомъ я узналъ китайца, устроившаго мою поимку. Онъ сѣлъ и вступилъ со мною въ разговоръ.

— Въ предыдущее мое свиданіе съ вами, — такъ началъ онъ, — когда я привелъ васъ сюда, я исполнялъ свою оффиціальную обязанность; теперь я пришелъ поговорить съ вами, какъ другъ. Лучше бы вы сознались, что вы Сенъ-Венъ. Запираться вамъ совершенно безполезно: всѣ доказательства налицо. — И затѣмъ, въ припадкѣ саркастической псевдо лести, онъ продолжалъ: — вы очень извѣстный человѣкъ въ Китаѣ. Императоръ и цунгъ-ли-яменъ знакомы съ исторіей вашей жизни и, конечно, стоитъ пожертвовать жизнью, чтобы умереіъ съ такимъ громкимъ именемъ, какое вы себѣ сдѣлали! (Западный умъ едва ли можетъ вполнѣ оцѣнить сущность восточной лести, которая заключалась въ этой фразѣ; но дѣло въ томъ, что по китайскимъ понятіямъ нѣтъ ничего выше и важнѣе того, подъ какимъ именемъ и съ какою репутаціей человѣкъ умираетъ). — Ваше пребываніе здѣсь, — закончилъ онъ, — можетъ быть равносильно и жизни, и смерти.. Понимаете вы это?

— Какъ? — спросилъ я. — Здѣсь Англія, а не Китай. Что вы предполагаете со мною сдѣлать? Если вы хотите моей выдачи, вы должны извѣстить британское правительство о моемъ арестѣ, и я не думаю, чтобы оно согласилось выдать меня.

— Мы и не намѣрены требовать формальной выдачи. Все устроено: пароходъ законтрактованъ, васъ свяжутъ, ротъ вамъ заткнутъ и препроводятъ отсюда безъ всякаго шума; на пароходѣ же вы опять-таки будете подъ хорошимъ карауломъ. Не доходя гонъ-конгской гавани, васъ встрѣтитъ китайская канонерская лодка, на которую васъ и пересадятъ, чтобы свезти въ Кантонъ, гдѣ будутъ судить, а затѣмъ казнятъ.

Я указалъ на рискованность всего плана, такъ какъ мнѣ могъ представиться случай по пути переговорить съ кѣмъ нибудь изъ англичанъ. Но Тангъ отрицалъ возможность такого случая, „такъ какъ, — говорилъ онъ, — за вами будутъ тамъ глядѣть такъ же тщательно, какъ и тутъ, и всякій выходъ изъ вашего положенія будетъ вамъ отрѣзанъ“. — Я опять возразилъ, что офицеры парохода едва ли взглянуть на дѣло глазами моихъ похитителей и даже, быть можетъ, помогутъ мнѣ.

— Пароходная компанія въ дружескихъ отношеніяхъ съ сэромъ Голлидэй Макартнэй, — возразилъ Тангъ, — и сдѣлаетъ все, чего онъ пожелаетъ.

Въ отвѣтъ на мои дальнѣйшіе вопросы онъ сообщилъ, что меня повезутъ на одномъ изъ пароходовъ компаніи „Gien“, но что отъѣздъ не можетъ состояться на этой недѣлѣ (разговоръ происходилъ 14 октября), такъ какъ посолъ не хотѣлъ тратиться на законтрактованіе всего парохода, а поджидалъ, пока его нагрузятъ; тогда, конечно, пришлось бы только взять пассажирскій билетъ.

— На слѣдующей недѣлѣ, — прибавилъ онъ — пароходъ окончитъ грузку, и тогда вы отправитесь.

На мое замѣчаніе, что едва ли удастся имъ выполнить ихъ планъ, Тангъ замѣтилъ только:

— Приди мы сами къ такому ключенію, мы могли бы убить васъ здѣсь: вѣдь это Китай, и никто не имѣетъ права вступаться въ наши дѣйствія въ предѣлахъ посольства.

Для моего назиданія и утѣшенія Тангъ разсказалъ мнѣ исторію одного корейскаго патріота, бѣжавшаго изъ Кореи въ Японію. Оттуда одинъ изъ его земляковъ выманилъ его въ Шанхай, гдѣ онъ и былъ убитъ въ англійскомъ кварталѣ^[8]. Затѣмъ трупъ его былъ отосланъ въ Корею, гдѣ у трупа отрубили голову, а убійцу наградили высокимъ политическимъ постомъ. Очевидно, Тангъ лелѣялъ мысль о томъ, что и онъ получитъ подобное же повышеніе за то, что изловилъ меня и обезпечилъ мнѣ вѣрную смерть.

Я спросилъ его, отчего онъ такъ жестокъ ко мнѣ.

— Таковы повелѣнія императора, — отвѣчалъ онъ; — императоръ непремѣнно желаетъ, чтобы вы были взяты живой или мертвый.

Я указалъ ему на то, что инцидентъ съ корейцемъ былъ одною изъ причинъ войны съ Японіей, и что похищеніе меня, а затѣмъ казнь могутъ повести къ дальнѣйшимъ затрудненіямъ и усложненіямъ.

— Британское правительство, — сказалъ я, — можетъ потребовать наказанія всѣхъ чиновъ посольства, и, такъ какъ вы мой землякъ, мои близкіе въ провинціи Квангъ-Тунгъ могутъ отомстить за меня вамъ и вашей семьѣ.

Тогда онъ немедленно перемѣнилъ тонъ, отказался отъ своихъ надменныхъ выраженій и замѣтилъ, что все, что онъ до сихъ поръ дѣлалъ, онъ дѣлалъ по распоряженію посольства, теперь же просто онъ предупреждаетъ меня, по дружбѣ, о той опасности, которая мнѣ грозитъ.

ГЛАВА IV.
Я обращаюсь къ моимъ тюремщикамъ. Жизнь или смерть?

Въ полночь того же дня Тангъ снова пришелъ ко мнѣ и возобновилъ разговоръ. Я спросилъ его, точно ли онъ былъ мнѣ другъ и что онъ могъ для меня сдѣлать.

— За этимъ я и пришелъ, — отвѣчалъ онъ, — я сдѣлаю для васъ все, что могу, и современемъ выпущу васъ. Я уже заказалъ слесарю дубликаты ключей къ вашей и къ наружной двери.

По словамъ Танга, ему необходимо было сдѣлать это, такъ какъ ключи находились у довѣреннаго слуги посланника, который не разстается съ ними.

На вопросъ мой, какъ скоро можетъ онъ меня выпустить, Тангъ отвѣчалъ, что не раньше завтрашняго дня, но, по всей вѣроятности, въ пятницу, въ два часа ночи, это будетъ возможно. Уходя, онъ посовѣтовалъ мнѣ быть готовымъ къ побѣгу въ пятницу.

Едва онъ ушелъ, какъ я написалъ на клочкѣ бумаги нѣсколько словъ, имѣя въ виду послать ихъ къ мистеру Кантли при посредствѣ одного изъ слугъ. На слѣдующее утро, 15 октября, я далъ записку слугѣ; но, какъ сообщилъ мнѣ Тангъ послѣ обѣда того же дня, она была отдана слугою посольскимъ чиновникамъ.

Тангъ заявилъ мнѣ, что этой запиской я испортилъ весь его планъ освобожденія, и что сэръ Голлидэй Макартней сильно бранилъ его за, сообщеніе мнѣ, какъ они намѣрены распорядиться со мною.

Я спросилъ его, есть ли еще какая либо надежда на мое освобожденіе.

— Да, — отвѣтилъ онъ, — надежда есть и немалая; но вы должны слушаться меня.

Затѣмъ онъ посовѣтовалъ мнѣ просить посланника (письменно) о помилованіи. Я согласился, и, по приказанію Танга, Коль принесъ мнѣ перо, чернила и бумагу.

Я попросилъ китайской бумаги и письменныхъ принадлежностей, такъ какъ не могъ же я писать посланнику по англійски. Но на это Тангъ сказалъ:

— По англійски всего лучше. Посланникъ не болѣе, какъ мебель; все въ рукахъ Макартнэй, и вамъ всего лучше писать ему.

На мой вопросъ, что мнѣ писать, онъ отвѣтилъ:

— Отрицайте всякое участіе въ кантонскомъ заговорѣ, заявите, что мандарины ложно обвиняютъ васъ, и что вы явились въ посольство съ цѣлью оправдаться.

Подъ диктовку Танга я написалъ въ этомъ смыслѣ длинное письмо. Сложивъ бумагу, я адресовалъ ее на имя сэра Голлидэй Макартнэй (имя и фамилію котораго Тангъ опять-таки продиктовалъ мнѣ буква за буквой, такъ какъ я не зналъ ихъ правописанія) и вручилъ ее Тангу. Съ этого времени я не видалъ его болѣе.

Безъ сомнѣнія, все это было очень глупо съ моей стороны, такъ какъ моимъ письмомъ я давалъ въ руки моихъ враговъ документальное доказательство того, будто бы я пришелъ въ посольство добровольно. Но такъ какъ утопающій хватается и за соломенку, то немудрено, что меня безъ труда провели въ этомъ случаѣ.

Какъ уже сказано, Тангъ сообщилъ мнѣ, что всѣ мои записки, довѣренныя слугамъ, были ими выданы; ни одна не дошла по назначенію. Теперь я потерялъ всякую надежду и не видѣлъ передъ собой ничего, кроцѣ вѣрной смерти.

Въ теченіе истекшей недѣли я успѣлъ написать на клочкахъ бумаги, какія могъ добыть, сообщенія о моемъ положеніи и выбрасывалъ ихъ изъ окошка. Ранѣе я давалъ ихъ прислугѣ, прося бросить на улицу, такъ какъ мое окно выходило во дворъ; но было очевидно, что слуги не исполнили моихъ просьбъ; тогда я сталъ выбрасывать ихъ самъ изъ моего окна, и одинъ изъ клочковъ по счастливой случайности упалъ на свинцовую крышу задней пристройки сосѣдняго дома.

Чтобы обезпечить моимъ запискамъ дальній полетъ, я заворачивалъ въ нихъ мѣдныя монеты, а когда перетратилъ всѣ, бывшія при мнѣ, то — серебряныя (не смотря на обыскъ, мнѣ удалось удержать ихъ при себѣ)^[9]. Когда упомянутый клочекъ упалъ на сосѣднюю пристройку, я сталъ надѣяться, что жильцы дома, быть можетъ, достанутъ записку. Но другая записка, ударившись случайно о протянутую веревку, упала подъ моимъ окномъ. Я попросилъ слугу англичанина — не Коля, а другого — поднять записку и передать мнѣ. Вмѣсто того онъ сообщилъ о ней китайскимъ караульнымъ, которые и подняли её. Разыскивая эту записку, караульные замѣтили и ту, которая упала на сосѣднюю крышу. Тотчасъ же они влѣзли на пристройку и овладѣли послѣдней моей надеждой на спасеніе. Подобранныя записки караульные снесли къ чиновникамъ посольства.

Теперь я попалъ въ худшее положеніе, чѣмъ въ какомъ былъ до сихъ поръ: мое окошко было заколочено наглухо, и казалось, я лишился послѣдняго, единственнаго средства сообщенія съ внѣшнимъ міромъ.

Отчаяніе мое было полное, и лишь молитва къ Всемогущему доставляла мнѣ нѣкоторое утѣшеніе. Тоскливые, неимовѣрно долгіе дни и еще болѣе невыносимыя ночи ползли съ непомѣрной медлительностью, и, мнѣ кажется, еслибы только не способность молоться — я бы сошелъ съ ума. Впослѣдствіи, уже на свободѣ, я говорилъ мистеру Кантли, что никогда не забуду того чувства облегченія, съ какимъ я всталъ съ колѣнъ въ пятницу утромъ, 16 октября; это было чувство спокойствія, надежды и довѣрія, поселившее во мнѣ убѣжденіе, что молитва моя услышана, и что все еще устроится въ лучшему. Я поэтому рѣшилъ удвоить мои усилія освободиться и предпринялъ рѣшительное наступленіе на Коля.

Когда онъ снова вошелъ ко мнѣ, я спросилъ его: — можете вы сдѣлать для меня что нибудь?

На это онъ отвѣтилъ тоже вопросомъ:

— Кто вы такой?

— Политическій эмигрантъ изъ Китая, — отвѣтилъ я.

Повидимому, онъ плохо понялъ смыслъ моихъ словъ. Поэтому я спросилъ его, слыхалъ ли онъ объ армянахъ. Онъ отвѣтилъ, что слыхалъ немало. Держась этой нити, я сказалъ ему, что вотъ такъ точно, какъ турецкій султанъ хотѣлъ истребить всѣхъ христіанъ въ Арменіи, и императоръ китайскій намѣренъ убить меня, потому что я христіанинъ и принадлежу къ партіи, которая стремилась ввести въ Китаѣ хорошее управленіе.

— Всѣ англичане, — закончилъ я, — сочувствуютъ Армянамъ, и я не сомнѣваюсь, что они отнеслись бы ко мнѣ съ такимъ же сочувствіемъ, знай они, въ какомъ я положеніи.

Онъ замѣтилъ, что врядъ ли англійское правительство приняло бы мою сторону; но я возразилъ, что навѣрно приняло бы, иначе китайское посольство не держало бы меня въ такомъ секретѣ, но открыто потребовало бы у британскаго правительства моей экстрадиціи.

— Жизнь моя, — говорилъ я, — въ вашихъ рукахъ. Если только вы сдѣлаете извѣстнымъ внѣ посольства мое теперешнее положеніе — я спасенъ; если же нѣтъ — меня казнятъ. Которое же изъ двухъ дѣлъ доброе: спасти человѣческую жизнь или погубить? И которая изъ вашихъ обязанностей выше: обязанность передъ Богомъ, или передъ вашимъ господиномъ, — обязанность почитать справедливое британское правительство или продажное китайское?

Я умолялъ его подумать о томъ, что я ему сказалъ, и отвѣтить мнѣ въ слѣдующее свое посѣщеніе, — сказать мнѣ искренно, согласенъ онъ помочь мнѣ или нѣтъ.

Онъ ушелъ, и я не видадъ его до слѣдующаго дня. Легко представить себѣ, съ какимъ нетерпѣніемъ ждалъ я его рѣшенія. На слѣдующее утро, накладывая угли въ каминъ, Коль молча указалъ мнѣ на бумажку, оставленную имъ въ ящикѣ для угля. Отъ этой бумажки зависѣла моя жизнь. Окажется она посланцемъ надежды, или опять всякая надежда будетъ, отнята у меня? Едва онъ вышелъ, какъ я схватилъ лоскутокъ и прочелъ:

„Я попробую снести письмо къ вашему другу. Не пишите его у стола, такъ какъ тамъ васъ можно видѣть чрезъ замочную скважину, и караульные постоянно наблюдаютъ за вами. Пишите на кровати“.

Я легъ на кровать лицомъ къ стѣнѣ и написалъ на своей визитной карточкѣ нѣсколько словъ къ мистеру Кантли. Въ полдень Коль снова вошелъ ко мнѣ, и я молча указалъ ему, гдѣ я положилъ карточку. Онъ взялъ ее. Я отдалъ ему и всѣ свои деньги — 20 фунтовъ. Отвѣтъ на мою записку Коль опять таки положилъ за угольный ящикъ и многозначительнымъ взглядомъ далъ мнѣ понять, что тамъ есть для меня нѣчто. Это было въ воскресенье. Когда дверь заперлась за нимъ, я, съ бьющимся сердцемъ, схватилъ бумагу и съ восторгомъ прочелъ: „Не падайте духомъ! Правительство работаетъ въ вашу пользу; черезъ нѣсколько дней вы будете свободны“. То былъ отвѣтъ мистера Кантли. Господь услышалъ мою молитву!

За все это время я ни разу не раздѣвался. Сонъ посѣщалъ меня рѣдко, урывками, да и тогда былъ безпокоенъ. Вплоть до ободряющаго извѣстія моего друга я не имѣть и подобія дѣйствительнаго отдыха.

Чего я особенно боялся, такъ это — гибельнаго вліянія, какое привозъ, меня въ Китай и казнь тамъ имѣли бы на дѣло, за которое я боролся. Доставь меня китайцы домой, они тотчасъ же распубликовали-бы повсюду, что я былъ правильнымъ, законнымъ образомъ выданъ британскимъ правительствомъ, и что на британской территоріи нѣтъ убѣжища ни для какихъ политическихъ изгнанниковъ. Члены нашей партіи припомнили бы роль, сыгранную Англіей во время возстанія Тайпинговъ, когда, при ея посредствѣ, было подавлено это великое національное и христіанское движеніе. Народъ пришелъ бы къ заключенію, что еще разъ война противъ освободительнаго движнія была ведена съ помощью Англіи, а это уничтожило бы всякую надежду на успѣхъ въ будущемъ.

Удайся китайскому посольству добыть мои бумаги изъ моей квартиры, дѣло осложнилось бы еще болѣе и повело бы къ гибели многихъ изъ моихъ друзей. Эта опасность, однако, была предотвращена, какъ потомъ оказалось, благодаря разумной предусмотрительности женщины. Миссисъ Кантли взяла на свою личную отвѣтственность слѣдующій важный шагъ: она отправилась на мою квартиру, тщательно собрала всѣ мои бумаги и, черезъ нѣсколько часовъ послѣ перваго извѣстія о моемъ арестѣ, сожгла ихъ на мѣстѣ. Если нѣкоторые изъ моихъ корреспондентовъ въ различныхъ частяхъ свѣта будутъ раздосадованы неполученіемъ отъ меня отвѣта на ихъ письма, пусть претендуютъ на упомянутую лэди за ея быстрый, энергичный и благодѣтельный шагъ, такъ какъ у меня теаерь нѣтъ ихъ адресовъ, а во многихъ случаяхъ я даже не знаю ихъ именъ. Еслибы китайскія власти снова поймали меня въ ловушку, они не найдутъ у меня никакихъ бумагъ, изъ которыхъ мои единомышленники могли бы сдѣлаться имъ извѣстны.

Къ счастью моему, за время заключенія мысль о томъ, что въ мою пищу могъ быть подмѣшанъ ядъ, не приходила мнѣ въ голову; но общее состояніе мое было таково, что пища была мнѣ противна. Я могъ заставить себя глотать только жидкую пищу: молоко, чай, да еще отъ времени до времени съѣдалъ яйцо. Только по полученіи записки мистера Кантли возвратился ко мнѣ сонъ и аппетитъ.

ГЛАВА V.
Мои друзья дѣйствуютъ.

Понятно само собою, что я рѣшительно ничего не зналъ о томъ, что дѣлалось внѣ посольства. Всѣ мои обращенія къ чужой помощи, всѣ пущенныя изъ окна на воздухъ лоскутки бумаги, всѣ письма, переданныя мною оффиціально сэру Голлидэй Макартнэй, были — я зналъ это — совершенно безполезны, даже хуже, чѣмъ безполезны, такъ какъ послѣ нихъ надзоръ за мной, становился строже и строже и, наконецъ, совершенно лишилъ меня всякой возможности снестись съ друзьями.

Тѣмъ не менѣе, мой послѣдній призывъ къ чувству человѣчности, сдѣланный въ пятницу утромъ (16 октября), произвелъ извѣстное впечатлѣніе: именно съ этого времени Коль сталъ интересоваться моей судьбою. Иниціатива первыхъ шаговъ въ дѣлѣ моего освобожденія принадлежала въ значительной мѣрѣ его женѣ. Первое письмо, полученное моими друзьями и пустившее въ ходъ цѣлый механизмъ въ пользу моего освобожденія, было написано миссисъ Коль въ субботу, 17 октября 1896 г. Письмо это получено было въ Девонширской улицѣ только въ одиннадцать часовъ ночи. Представьте себѣ, съ какими чувствами докторъ Каатли прочелъ слѣдующія строки:

„Съ прошлаго воскресенья здѣсь, въ китайскомъ посольствѣ, заключенъ вашъ другъ. Его намѣрены отослать въ Китай, гдѣ навѣрное повѣсятъ. Положеніе бѣднаго человѣка очень грустное, и что нибудь должно быть предпринято для его освобожденія немедленно, иначе его увезутъ, и никто объ этомъ не будетъ знать. Я не смѣю подписать своего имени, но написанное мною — сущая правда; поэтому вѣрьте моему сообщенію. Что бы вы ни предприняли — дѣлайте безотлагательно, иначе будетъ поздно. Имя его, я полагаю, Линъ-Йинъ Сенъ“.

Очевидно времени нельзя было терять. Какъ ни поздно было, мистеръ Кантли, узнавъ адресъ квартиры сэра Голлидэй Макартнэй, отправился его разыскивать. Онъ, конечно, не имѣлъ понятія о томъ, что направлялся къ главной пружинѣ всего этого позорнаго дѣла. Къ счастію или къ несчастію моему (это едва ли когда будетъ рѣшено), — онъ нашелъ, что разыскиваемый имъ домъ — № 3, Гарлэй Плэсъ — запертъ на замокъ. Дѣло было въ субботу, въ четверть двѣнадцатаго ночи, и полисмэнъ, стоявшій на ближайшемъ посту, не безъ подозрительности взглянулъ на доктора, когда тотъ возвратился изъ. закоулка, въ которомъ стоитъ домъ. Полицейскій объяснилъ, что домъ замкнутъ вотъ уже шесть мѣсяцевъ, такъ какъ занимающее его семейство отправилось въ деревню. Мистеръ Кантли спросилъ, почему онъ все это знаетъ и получилъ въ отвѣтъ, что за три ночи передъ тѣмъ была сдѣлана въ этомъ домѣ попытка на кражу со взломомъ, вслѣдствіе чего наведены были тщательныя справки, кто были, жильцы. Такимъ образомъ, въ точности свѣдѣнія о „предумышленномъ“ полугодовомъ отсутствіи сомнѣваться было невозможно. Мистеръ Кантли отправился въ ближайшее полицейское управленіе и изложилъ дежурному инспектору все дѣло. Затѣмъ онъ поѣхалъ въ Скотландъ Ярдъ^[10] и пожелалъ переговоритъ съ дежурнымъ чиновникомъ. Одинъ изъ сыскныхъ инспекторовъ принялъ его наединѣ и согласился записать его показаніе. Но трудность заключалась въ томъ, чтобы заставить кого-либо взглянуть довѣрчивыми глазами на столь невѣроятную исторію. Чиновникъ вѣжливо выслушалъ необыкновенный разсказъ, но заявилъ, что Скотландъ Ярдъ не можетъ взять на себя иниціативы въ подобномъ дѣлѣ. И вотъ, въ часъ ночи мистеръ Кантли былъ снова на улицѣ совершенно въ томъ же безпомощномъ положеніи, въ какомъ онъ началъ свои хлопоты.

На слѣдующее утро мой другъ отправился посовѣтоваться съ однимъ пріятелемъ насчетъ того, не слѣдовало ли попросить начальника, китайской таможни, въ Лондонѣ обратиться частнымъ образомъ къ посольству и попытаться убѣдить его подвергнуть тщательному обсужденію его необдуманный и неблагоразумный поступокъ.

Идея эта, однако, не получила одобренія, и потому мистеръ Кантли снова отправился въ Гарлэй Плэсъ, надѣясь найти тамъ, по крайней мѣрѣ, какого нибудь сторожа, который могъ бы сообщить, гдѣ найти сэра Макартнэй, или куда адресовать ему телеграмму. Но, кромѣ подтвержденія вчеращняго разсказа полицейскаго посредствомъ освидѣтельствованія знаковъ на дверяхъ, доказывавшихъ попытку взлома, мой другъ не открылъ ни малѣйшаго намека на рѣшеніе неразрѣшимой задачи: гдѣ отыскать хитроумнаго овосточеннаго дипломата.

Тогда мистеръ Кантли направился къ доктору Мансону и тамъ, у входной двери дома, увидѣлъ человѣка, который оказался никѣмъ инымъ, какъ Колемъ, моимъ слугой въ посольствѣ. Бѣдняга, наконецъ, набрался къ воскресенью настолько храбрости, чтобы рѣшиться лично раскрыть тайну моего заточенія и разыскалъ, дрожа отъ страха, домъ мистера Кантли. Но такъ какъ тамъ ему сказали, что мистеръ Кантли отправился къ доктору Мансону, то онъ послѣдовалъ туда же и встрѣтилъ обоихъ докторовъ сразу. Тутъ Коль вручилъ имъ обѣ визитныя карточки, которыя получилъ отъ меня для мистера Кантли, и на которыхъ стояли слѣдующія слова:

„Въ прошлое воскресенье мною овладѣли два китайца и насильно затащили въ китайское посольство. Я заточенъ, и черезъ день или два меня намѣрены отправить въ Китай на спеціально законтрактованномъ пароходѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что въ Китаѣ мнѣ отрубятъ голову. Горе мнѣ!“

Докторъ Мансонъ принялъ сердечное участіе въ стараніяхъ мистера Кантли освободить меня и началъ допрашивать Коля. При этомъ мистеръ Кантли замѣтилъ:

— О, будь только сэръ Голлидэй Макартнэй въ городѣ, все было бы отлично. Какая жалость, что его нѣтъ! И гдѣ только намъ его найти?

— Сэръ Голлидэй въ городѣ, — возразилъ на это Коль; — онъ ежедневно посѣщаетъ посольство; это онъ заперъ Сена на замокъ и приставилъ меня къ заключенному, съ приказаніемъ строго караулить дверь, чтобы Сенъ не могъ убѣжать.

Это извѣстіе поразило обоихъ докторовъ и поставило дѣло освобожденія на еще болѣе сомнительную почву. Чтобы перехитрить такихъ искусныхъ и изворотливыхъ людей, нужна была величайшая осторожность, и приходилось обратиться въ самымъ высокопоставленнымъ властямъ.

На дальнѣйшіе распросы Коль отвѣтилъ, что въ посольствъ меня выдавали за сумасшедшаго и что меня должны были отослать въ Китай въ слѣдующій вторникъ (т. е. черезъ два дня); онъ не могъ объяснить, какой компаніи принадлежалъ пароходъ, назначенный для этого, но зналъ, что нѣкто Макъ-Грегоръ, изъ Сити, имѣлъ какое-то отношеніе къ этой компаніи. Онъ сообщилъ, также, что въ теченіе недѣли два или три человѣка въ одеждѣ китайскихъ моряковъ являлись въ посольство, и Коль не сомнѣвался, что ихъ посѣщеніе имѣло связь съ моей отправкой, такъ какъ онъ никогда до того не видалъ подобныхъ посѣтителей въ посольствѣ.

Коль ушелъ, взявъ съ собой карточку съ именами обоихъ моихъ друзей: она должна была разсѣять мой страхъ и послужить доказательствомъ, что мой посланецъ рѣшился, наконецъ, серьезно, дѣйствовать въ мою пользу. Затѣмъ оба доктора отправились въ Скотландъ Ярдъ, чтобы снова попытаться побудить его къ дѣйствію. Дежурный инспекторъ замѣтилъ:. — „Вы уже были здѣсь нынче, въ половинѣ перваго; полагаю, что безполезно навѣдываться къ намъ такъ часто“. — Главное затрудненіе заключалось въ неизвѣстности, куда надо было обратиться съ представленіями о томъ, что человѣческая жизнь была въ опасности, что законы страны были нарушены, что, въ сущности, Британская имперія выдавала, въ собственной столицѣ, человѣка на завѣдомое убійство.

Оставивъ Скотландъ Ярдъ, два доктора держали совѣтъ и рѣшили обратиться въ министерство иностранныхъ дѣлъ. Имъ сказали, что чиновникъ, живущій въ министерствѣ, приметъ ихъ въ пять часовъ пополудни. Дѣйствительно, въ пять часовъ они были приняты и изложили всю романическую исторію вѣжливому и „готовому къ услугамъ“ чиновнику. это было воскресенье, и, „само собою разумѣется“, въ воскресенье ничего нельзя было сдѣлать. Однако, на слѣдующій день сообщеніе моихъ друзей будетъ представлено выше стоящимъ властямъ. Но время было крайне дорого. Что же теперь предпринять? Вѣдь ближайшею же ночью похищенный человѣкъ могъ быть помѣщенъ на корабль, идущій въ Китай. Чего особенно боялись, такъ это — что корабль этотъ будетъ иностранный: надъ иностраннымъ флагомъ британскія власти были безсильны. Послѣдняя надежда заключалась въ томъ, что, еслибы я былъ перевезенъ, и корабль оставилъ Англію ранѣе, чѣмъ моимъ друзьямъ удалось бы поднять на ноги властей въ мою пользу, то пароходъ могъ бы быть задержанъ и обысканъ въ Суэзскомъ каналѣ. Но, разъ этотъ пароходъ не подъ англійскимъ флагомъ — и эта послѣдняя надежда исчезнетъ. Мучимые этими опасеніями, два мои друга остановились, наконецъ, на слѣдующемъ рѣшительномъ шагѣ: отправиться въ китайское посольство и объяснить китайцамъ, что фактъ заключенія Сена въ посольствѣ извѣстенъ, и что британское правительство вообще, какъ и полиція въ частности, извѣщены о намѣреніи посольства отправить Сена въ Китай для казни. Докторъ Мансонъ рѣшилъ отправиться одинъ, такъ какъ имя доктора Кантли хорошо было извѣстно въ посольствѣ въ связи съ моимъ именемъ.

Итакъ, мистеръ Мансонъ явился въ домъ № 49, въ Портландъ Плэсъ одинъ. Онъ объяснилъ напудренному швейцару, что желаетъ видѣть кого либо изъ говорящихъ по англійски китайцевъ. Явился самъ Тангъ, оффиціальный переводчикъ, мой мучитель, человѣкъ, поймавшій меня. Докторъ Мансонъ заявилъ, что желаетъ видѣть Сёна. Физіономія Танга выразила затрудненіе человѣка, которому произнесенное имя ничего не говоритъ. — „Сёнъ! Сёнъ! — повторялъ онъ, стараясь припомнить, о комъ идетъ рѣчь; — такого человѣка здѣсь нѣтъ“». Докторъ заявилъ ему, что, напротивъ, отлично знаетъ, что человѣкъ этотъ здѣсь, и что онъ, докторъ, пришелъ сюда затѣмъ, чтобы сообщить посольству, что министерство иностранныхъ дѣлъ уже извѣщено обо всемъ; что, равнымъ образомъ, и Скотландъ-Ярдъ освѣдомленъ о задержаніи Сёна. Но китайскій дипломатъ не былъ бы дипломатомъ, еслибы онъ не былъ прежде всего лгуномъ, а случай, представившійся теперь для лганья, долженъ былъ удовлетворить даже восточное предрасположеніе Танга къ его роли. Съ отпечаткомъ полной правдивости въ каждомъ словѣ и жестѣ, Тангъ сталъ увѣрять доктора, что вся исторія о Сенѣ есть сущій вздоръ, и никакого Сена въ посольствѣ нѣтъ. «Искренность» и «прямота» Танга остались не безъ вліянія на мистера Мансона, такъ что, возвратясь въ доктору Кантли, онъ даже выразилъ предположеніе, не сочинилъ ли я самъ всю исторію, чтобы сыграть шутку, — надъ кѣмъ и для какой цѣли, онъ, однако, не могъ сказать. Такъ-то умѣютъ мои соотечественники лгать! Тангу удалось пошатнуть увѣренность даже доктора Мансона, человѣка, который жилъ въ Китаѣ двадцать два года, свободно говорилъ на амойскомъ нарѣчіи и, такимъ образомъ, зналъ китайцевъ и ихъ характеръ лучше, чѣмъ девять десятыхъ всѣхъ когда либо бывавшихъ ла дальнемъ Востокѣ. Какъ бы то ни было, онъ принужденъ былъ оставить свою догадку, такъ какъ невозможно было найти смысла въ подобной «шуткѣ». Я увѣренъ, что Тангъ пойдетъ далеко по службѣ; навѣрно можно сказать, что лгунъ, подобный ему, не можетъ остаться безъ поощренія среди правящаго класса, который самъ живетъ я процвѣтаетъ ложью.

Было уже семь часовъ вечера (въ воскресенье), когда два доктора рѣшили пріостановить свои труды и разстались, полагая, что выполнили свою нравственную обязанность. Все же они были далеки отъ увѣренности въ моей безопасности. Я могъ быть увезенъ изъ посольства въ ту же ночь, особенно теперь, когда оно знало, что британское правительство было извѣщено объ инцидентѣ. Если нельзя было посадить жертву немедленно на пароходъ, то можно было перемѣстить ее въ другую квартиру. Это былъ весьма вѣроятный шагъ и, будь онъ въ данную минуту практически осуществимъ, онъ, конечно, былъ бы принятъ. Къ моему счастью, такъ называемый маркизъ Ценгъ незадолго до того оставилъ Лондонъ и отплылъ въ Китай, а потому отказался и отъ своей лондонской квартиры. Еслибы не это, по всей вѣроятности, планъ перемѣстить меня въ его резиденцію приглянулся бы моимъ догадливымъ соотечественникамъ, а разъ онъ былъ бы выполненъ, они бы заявили, что, довѣряясь вполнѣ дружбѣ и чувству справедливости англичанъ, просятъ ихъ обыскать посольство. Эта хитрость была теперь невозможна. Но перевозка въ доки была вполнѣ осуществима. Предполагалось, что пароходъ со мною выйдетъ во вторникъ. Стало быть, онъ былъ уже теперь въ докахъ, и всѣ вѣроятія были за то, что «сумасшедшій» пассажиръ будетъ перевезенъ на пароходъ ночью, во избѣжаніе раздражающаго шума, причиняемаго дневнымъ уличнымъ движеніемъ.

ГЛАВА VI.
Въ поискахъ за сыщикомъ.

Осаждаемый всѣми этими соображеніями, мистеръ Кантли снова взялся за работу, въ этотъ разъ — съ цѣлью устроить наблюденіе за посольствомъ. Онъ заѣхалъ къ одному изъ друзей, который и снабдилъ его адресомъ конторы Слэгера въ Сити, доставляющей частныхъ сыщиковъ. Туда онъ и отправился, но, конечно, контора была заперта: повидимому, по воскресеньямъ въ сыщикахъ не можетъ предстоять надобности.

Можетъ ли, въ самомъ дѣлѣ, случиться въ Англіи въ воскресенье какая либо бѣда? Это интересный вопросѣ. Не слѣдуетъ забывать, что дѣленіе мѣсяца суть искусственное общественное установленіе въ видахъ удобствъ, и что преступная дѣятельность не всегда сообразуется съ такими календарными прихотями, какъ дѣленіе на недѣли. Какъ бы то ни было, на лицо былъ тотъ жестокій фактъ, что контора Слэтера была заперта, и ни зовъ, ни дерганье кокольчика, ни стукъ въ дверь не могли извлечь изъ гранитнаго зданія въ Вэзингголлъ Стритъ какихъ либо признаковъ жизни.

Докторъ держалъ совѣтъ съ ближайшимъ полицейскимъ и собственнымъ извозчикомъ, выказавшимъ дружественныя наклонности и посвященнымъ въ тайну моего заточенія. Результатомъ совѣщанія былъ визитъ Кантли въ ближайшее полицейское управленіе. Тутъ мистеру Кантли снова пришлось пересказать всю исторію сначала, и прежде, чѣмъ что либо могло быть сдѣлано, уничтожить всѣ подозрѣнія насчетъ его трезвости и здраваго состоянія ума.

— Гдѣ этотъ домъ?

— Портландъ Плэсъ, въ западной части города.

— О, такъ зачѣмъ же вы пожаловали сюда? Вамъ надо отправиться назадъ, въ Вестъ-Эндъ; мы принадлежимъ къ полиціи Сити.

Доктору и восточная, и западная полиція представлялись равно безполезными.

— Все жъ таки, — настаивалъ онъ, — нельзя ли добыть агента, чтобы поставить его наблюдать за домомъ?

— Невозможно. Полиція Сити не въ правѣ вмѣшиваться въ дѣла Вестъ-Энда.

— Нѣтъ ли у васъ какого нибудь отставного полицейскаго или состоящаго въ резервѣ, который былъ бы не прочь заработать копѣйку, другую на подобномъ дѣлѣ?

— Да… можетъ быть и есть… дайте сообразить.

Тутъ нѣсколько человѣкъ стали дѣятельно и добродушно обсуждать, на комъ бы можно остановиться. Да, конечно: вотъ такой-то годится.

— Гдѣ онъ живетъ?

— О, онъ живетъ въ Лейтонстонѣ. Вамъ сегодня не добыть его: сегодня воскресенье.

Да, это было воскресенье, и, къ сожалѣнію, въ воскресенье дѣло шло о моей головѣ. Послѣ долгихъ толковъ еще одно имя было упомянуто, и допрашиваемые полицейскіе отдѣлались отъ настойчиваго доктора. Новый кандидатъ въ агенты жилъ въ Излингтонѣ^[11].

Но прежде чѣмъ отправиться туда, мистеръ Кантли подумалъ, что слѣдуетъ всю исторію пустить въ прессу. Итакъ, онъ отправился въ контору «Таймса» и спросилъ помощника редактора. Ему подали карточку, гдѣ онъ долженъ, былъ изложить сущность своего дѣла. Онъ написалъ: «похищеніе человѣка китайскимъ посольствомъ».

Было уже 9 часовъ вечера; ему объяснили, что до десяти въ редакціи никого не будетъ.

Онъ отправился на поиски въ Излингтонъ, Плохо освѣщенный скверъ былъ найденъ, номеръ дома отысканъ, и докторъ вошелъ въ квартиру. Его ждало новое разочарованіе: указанный человѣкъ «не могъ взять дѣла на себя; но онъ, кажись, зналъ малаго, который возьмется». Выбора не было; итакъ — гдѣ живетъ «малый»? О, малый этотъ былъ удивительный, но вотъ бѣда — почтовая карта съ его адресомъ никакъ не находилась. Вверху и внизу въ выдвижныхъ ящикахъ и сундукахъ все было перерыто, пачки старыхъ писемъ пересмотрѣны и не употреблявшіяся жилетки обысканы. Наконецъ, карта найдена, изъ нея оказалось, что «малаго» нѣтъ дома: онъ наблюдаетъ за какимъ-то кабакомъ въ Сити.

Докторъ преодолѣлъ и это затрудненіе. Онъ предложилъ, чтобы одинъ изъ многочисленныхъ «малыхъ», наполнявшихъ гостинную, сбѣгалъ съ запиской къ агенту на домъ, пока отецъ семейства съѣздитъ съ докторомъ на поиски въ Сити. Вотъ, наконецъ, извозчикъ подъѣзжаетъ къ завѣтному кабаку, и сѣдоки дѣлаютъ рекогносцировку. Но никакого сыщика нигдѣ не оказывается, и дѣло рѣшено тѣмъ, что слѣдуетъ слѣдить за кабакомъ до 11 часовъ, когда его запираютъ; тогда, по всей вѣроятности, «малый» проявится. Мистеръ Кантли остапилъ своего новаго пріятеля у кабака и снова направился въ редакцію «Таймса». Тутъ ему дана была «аудіенція», разсказъ его записанъ, и опубликованіе всей исторіи ввѣрено осмотрительности редакціи. Было уже половина двѣнадцатаго, и, наконецъ, неутомимый докторъ рѣшилъ отправиться домой. Дома онъ былъ не мало огорченъ, узнавъ, что ожидаемый съ такимъ нетерпѣніемъ агентъ еще не появлялся. Онъ и тутъ, однако, не опустилъ рукъ: онъ приготовился идти слѣдить за посольствомъ лично. Простившись съ женой, онъ отправился къ своей цѣли, готовый къ активному вмѣшательству, если понадобится.

Но едва онъ отошелъ нѣсколько шаговъ, какъ повстрѣчалъ «малаго». Излингтонскій пріятель доктора оказался вѣрнымъ человѣкомъ и прислалъ своего замѣстителя. Окна посольства, не смотря на позднее время — былъ первый часъ — были освѣщены, указывая на дѣятельность внутри, — результатъ, безъ сомнѣнія, сообщенія доктора Мансона о томъ, что тайна махинацій посольскаго штата раскрыта. «Малый» былъ посаженъ въ двухколесный кэбъ, который и помѣстился въ тѣни, противъ угла Портландъ Плзсъ и Портландъ Родъ. Ночь была прелестная, лунная, и оба входа въ посольство были ясно видны. Кэбъ былъ совершенно необходимою частью предпріятія, такъ какъ, вздумай мои похитители посадить меня быстро въ карету, я въ нѣсколько минутъ былъ бы увезенъ изъ вида пѣшехода. Извозчика не легко найти во всякую минуту въ это время ночи, и потому необходимо было обезпечить наблюдавшему за посольствомъ возможность кинуться въ догонку, еслибы это потребовалось. Газеты впослѣдствіи объясняли присутствіе кэба намѣреніемъ увезти меня, когда организованная для того банда освободитъ меня; но это другая совсѣмъ часть всей исторіи, о которой я скажу въ своемъ мѣстѣ.

Въ два часа ночи докторъ, наконецъ, легъ спать. Онъ извѣстилъ правительство, далъ знать полиціи, сообщилъ всю исторію прессѣ и поставилъ стеречь посольство. Его дневной трудъ былъ оконченъ, и, въ сущности, жизнь моя спасена, хотя я ничего не зналъ объ этомъ.

ГЛАВА VII.
Въ дѣло вмѣшивается британское правительство.

Въ понедѣльникъ, 19-го октября, друзья мои снова обратились въ контору Слэтера за частными сыскными агентами, и когда послѣдніе явились, имъ было сказано наблюдать за китайскимъ посольствомъ день и ночь.

Въ полдень, какъ было условлено наканунѣ въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ, мистеръ Кантли побывалъ тамъ и далъ письменное показаніе. Министерство явно желало, чтобы освобожденіе мое произошло не въ силу его формальнаго и активнаго вмѣшательства, но какимъ либо менѣе оффиціальнынъ путемъ, надѣясь, что въ послѣднемъ случаѣ были-бы предотвращены возможныя международныя осложненія.

Притомъ же, доказательства моего заточенія были, съ формальной точки зрѣнія, не болѣе, какъ слухи, и едва ли было бы разумно поднимать вопросъ, основанный исключительно на невѣроятномъ показаніи одного лица. Для добычи дальнѣйшихъ доказательствъ сдѣланъ былъ запросъ въ пароходной конторѣ «Gien», который выяснилъ, что, дѣйствительно, туда обращались съ переговорами относительно океанскаго переѣзда. Теперь правительство имѣло въ рукахъ прямое подтвержденіе не только справедливости всей исторіи, но и того обстоятельства, что практическія и обдуманныя мѣры были приняты для осуществленія плана. Съ этого момента все дѣло перешло въ руки правительства, и мои друзья освободились отъ тяжелой отвѣтственности, которая до сихъ поръ тяготѣла надъ ними.

Шесть правительственныхъ сыщиковъ были поставлены вокругъ посольства, и мѣстной полиціи были даны инструкціи — быть насторожѣ. Полицейскимъ была вручена моя фотографія, снятая мною въ Америкѣ, въ европейскомъ платьи. Въ глазахъ европейца, не бывавшаго въ Китаѣ, всѣ китайцы (въ ихъ азіатскомъ костюмѣ, бритые и съ косами) кажутся на одно лицо; но на портретѣ, о которомъ идетъ рѣчь, я былъ въ усахъ и носилъ волосы по европейски.

Китайцы не носятъ усовъ, пока не достигнутъ «степени дѣдушки»; но мнѣ нѣтъ еще и тридцати лѣтъ; поэтому я, въ сущности, не имѣлъ общепризнанныхъ правъ на подобное «отличіе», не смотря на то, что Китай по преимуществу — страна раннихъ браковъ.

Въ четвергъ, 22-го октября правительство обратилось въ судъ съ обвиненіемъ — не знаю, посольства ли или лично сэра Голлидэй Макартнэй — въ нарушеніи акта личной безопасности (Habeas Corpus Act) и съ требованіемъ ареста обвиняемаго; однако судья въ Олдъ-Бэлэй не согласился на начатіе судебнаго преслѣдованія, и обвиненіе провалилось.

Въ тотъ же день, послѣ обѣда къ мистеру Кантли явился спеціальный корреспондентъ "Globe'"а и спросилъ, знаетъ ли онъ что либо о китайцѣ, который былъ похищенъ китайскимъ посольствомъ? Докторъ отвѣтилъ утвердительно и въ свою очередь спросилъ, что извѣстно объ этомъ дѣлѣ "Globe'"у? Онъ прибавилъ, что далъ свѣдѣнія обо всемъ инцидентѣ «Таймсу» еще въ воскресенье, 18 октября, а въ понедѣльникъ, 19-го, дополнилъ свое сообщеніе новыми данными и потому считалъ своею обязанностью предоставить этой газетѣ первой опубликовать дѣло. — «Прочитайте, впрочемъ, что у васъ написано — замѣтилъ онъ, — и я скажу вамъ, вѣрны ваши свѣдѣнія, или нѣтъ». Свѣдѣнія "Globe'"а оказались правильными, и докторъ подтвердилъ илъ, но просилъ не упоминать его имени.

Несомнѣнно, многіе знали о происшествіи задолго до появленія, перваго извѣстія о немъ въ печати. Уже во вторникъ утромъ человѣкъ двѣсти или триста знало о моемъ заточеніи, и можно только удивляться тому, что рыщущіе за новостями репортеры узнали о немъ не ранѣе, полудня четверга. Какъ бы то ни было, разъ они пронюхали объ немъ, дѣло уже невозможно было держать въ секретѣ, и съ момента появленія необыкновенной новости въ «Globe'»ѣ въ домѣ № 46 Девонширской улицы не было отъ нихъ отбою.

Черезъ два часа по появленіи пятаго изданія "Globe'"а къ мистеру Кантли явились интервьюеры отъ Центральнаго Агентства Новостей (Central News) и отъ газеты «Daily Mail». Сдержанность доктора не могла особенно понравиться его посѣтителямъ, но все же они успѣли выжать изъ него сущность дѣла-въ главныхъ чертахъ.

Оба искателя истины отправились отъ него прямо въ китайское посольство и заявили желаніе видѣть Сена. Къ нимъ вышелъ вѣчно готовый къ услугамъ и вездѣсущій Тангъ, который и заявилъ, что не имѣетъ понятія о подобномъ человѣкѣ. Тогда ему показали номеръ "Globe'"а. Прочитавъ его, онъ весело засмѣялся и объявилъ, что вся исторія о Сенѣ есть не больше, какъ громадная утка. На это Представитель Центральнаго Агентства замѣтилъ, что никакія отрицанія теперь не помогутъ, и что если Сенъ не будетъ освобожденъ, то Тангъ можетъ разсчитывать, что завтра же будутъ здѣсь 10,000 человѣкъ, которые растащутъ все посольство по кирпичу, да и самому Тангу не поздоровится. Но Тангъ былъ неуязвимъ и только продолжалъ лгать старательнѣе прежняго Тогда репортеры откопали сэра Мѣкартнэй въ отелѣ «Midlands» и имѣли съ нимъ интервью. Показанія, имъ данныя, изложены въ слѣдующей газетной статьѣ:

Интервью съ сэромъ Голлидэй Макартнэй.

"Совѣтникъ китайскаго посольства сэръ Голлидэй Макартнэй посѣтилъ министерство иностранныхъ дѣлъ вчерашній день, въ половинѣ четвертаго пополудни. Въ разговорѣ, съ представителемъ прессы сэръ Голлидэй сказалъ: — я не имѣю возможности дать вамъ какія-либо свѣдѣнія о человѣкѣ, задержанномъ въ посольствѣ, сверхъ тѣхъ, какія уже появились въ печати. На замѣчаніе, что министерство иностранныхъ дѣлъ только что выпустило сообщеніе о тбмъ, что лордъ Сольсбери потребовалъ отъ китайскаго посла освобожденія арестованнаго, сэръ Голлидэй призналъ фактъ требованія, а на дальнѣйшій вопросъ о томъ, каковъ будетъ результатъ, отвѣчалъ: «человѣкъ этотъ будетъ освобожденъ, но это будетъ сдѣлано безъ какого бы то ни было умаленія правъ посольства, замѣшаннаго въ этомъ дѣлѣ (strictly without prejudice to the rights of the Legation involved).» Въ другомъ, позднѣйшемъ разговорѣ съ представителемъ прессы сэръ Голлидэй Макартнэй сказалъ: — Имя человѣка, находящагося у насъ наверху подъ арестомъ, Сенъ-Ятъ-Сэнъ. Мы ни мало не сомнѣваемся въ его дѣйствительной личности, и мы получали отъ времени до времени полныя свѣдѣнія о каждомъ его шагѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ высадился въ Англіи. Онъ пришелъ въ посольство по собственной доброй волѣ и, конечно, не былъ ни похищенъ, ни насильно затащенъ, ни заманенъ въ этотъ домѣ. Одинокіе китайцы, живущіе, въ Лондонѣ, нерѣдко заходятъ въ посольство за случайными справками или просто поболтать съ землякомъ; это совершенно обычное дѣло. Притомъ же, есть основаніе подозрѣвать, что именно этотъ посѣтитель, полагая, что его никто не знаетъ, явился сюда съ цѣлью шпіонить за нами и добыть кое-какія свѣдѣнія. Никто не зналъ его въ лицо. Зайдя сюда въ первый разъ, онъ вступилъ въ разговоръ съ однимъ изъ принадлежащихъ въ посольству служащихъ, а затѣмъ былъ познакомленъ и со мною. Мы поговорили, и когда онъ ушелъ, нѣкоторыя изъ сдѣланныхъ имъ замѣчаній заставили меня заподозрить въ немъ то самое лицо, за которымъ мы наблюдали. Подозрѣнія мои подтвердились, и, потому, когда на слѣдующій день онъ снова посѣтилъ насъ, онъ былъ задержанъ; онъ и сейчасъ находится подъ арестомъ, въ ожиданіи инструкцій отъ китайскаго правительства.

"Говоря о международной сторонѣ дѣла, сэръ Голлидэй сказалъ: — Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, не британскій, а китайскій подданный. Мы утверждаемъ, что для извѣстныхъ цѣлей посольство есть китайская территорія, гдѣ юрисдикція принадлежитъ китайскому министру и никому больше. Мы утверждаемъ, что, если сюда добровольно явится китаецъ, противъ котораго существуютъ обвиненія или подозрѣнія, и мы его задержимъ, — никто не имѣетъ права вмѣшиваться въ это. Иначе стояло бы дѣло, еслибы онъ былъ внѣ зданія, такъ какъ тогда онъ былъ бы на британской территоріи, и мы не могли.бы арестовать его безъ формальнаго предписанія британскихъ властей (warrant).

"Отвѣчая на дальнѣйшіе вопросы, сэръ Голлидэй замѣтилъ, что съ лицомъ, о которомъ идетъ рѣчь, обращались все время, не. какъ съ арестантомъ, и что всевозможныя старанія были приложены, чтобы доставить ему удобства. Сэръ Голлидэй смѣялся надъ выраженнымъ въ печати мнѣніемъ, что задержанный можетъ быть подвергнутъ пыткѣ или давленію на его волю. Онъ прибавилъ, что въ посольствѣ полученъ былъ со этому дѣлу запросъ изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, которымъ посольство немедленно займется.

"Центральное агентство (Central News) сообщаетъ: «возвратившись изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, сэръ Голлидэй Макартцэй отправился къ посланнику Кунгъ-Та-Иену и сообщилъ ему, что лордъ Сольсбери настаиваетъ на освобожденіи Сенъ-Ятъ-Сэна».

Не мнѣ разбирать поведеніе сэра Голлидэй Макартнэй; я предоставляю это общественному мнѣнію и его собственной совѣсти. Я не сомнѣваюсь, что у него были свои основанія поступать извѣстнымъ образомъ, но едва ли эти основанія соотвѣтствуютъ тѣмъ, какія долженъ бы имѣть человѣкъ въ здравомъ умѣ и твердой памяти, не говоря уже о занимаемомъ имъ отвѣтственномъ положеніи. Мнѣ кажется, Тангъ вполнѣ вѣрно, опредѣлилъ послѣднее, говоря мнѣ, что «посланникъ не болѣе, какъ мебель; все въ рукахъ Макартнэй».

Газеты напечатали, между прочимъ, различные отчеты о предположенномъ освобожденіи меня изъ заключенія. Вотъ образчикъ:

«Предположенное освобожденія».

«Въ связи съ арестомъ Сенъ-Ятъ-Сэна обнаружилось, что друзья его сдѣлали всѣ приготовленія для его освобожденія. Планъ былъ очень смѣлый. Еслибы не окончательныя увѣренія министерства иностранныхъ дѣлъ и Скотландъ-Ярда, убѣдившія ихъ, что заключенному не грозитъ ни малѣйшая опасность, то онъ былъ бы освобожденъ черезъ окно его кельи, которое должно было быть взломано, а затѣмъ онъ спустился бы съ крыши дома № 51 (въ Портландъ-Плэсъ), резиденціи виконта Пауэрскорта. Друзьямъ Сенъ-Ятъ-Сэна удалось сообщить ему о планѣ, и хотя послѣдующія свѣдѣнія убѣдили ихъ въ томъ, что заключеннаго держатъ въ ручныхъ кандалахъ, тѣмъ не менѣе, друзья его не сомнѣвались въ осуществимости плана, такъ какъ имъ обѣщана была помощь извнутри, чтобы открыть окно. Планъ настолько былъ близокъ къ осуществленію, что. былъ уже наготовѣ кэбъ, чтобы увезти Сенъ-Ятъ-Сэна къ одному другу. Друзья арестованнаго утверждаютъ, что Лонгъ, переводчикъ посольства, былъ въ числѣ тѣхъ китайцевъ, которые заманили Сена въ посольство, хотя затѣмъ Лонгъ неизмѣнно увѣрялъ самымъ положительнымъ образомъ, что никогда подобный человѣкъ не бывалъ въ стѣнахъ посольства. Друзья Сена говорятъ, что онъ былъ одѣтъ въ европейское платье и онъ настолько нетипичный сынъ востока, что, въ европейскомъ платьѣ, неизмѣнно былъ принимаемъ за англичанина. Увѣряютъ, что онъ безгранично добродушвый и милый человѣкъ. Въ Гонъ Конгѣ, и другихъ мѣстахъ, гдѣ онъ практиковалъ медицину, онъ пріобрѣлъ репутацію искуснаго врача, очень добраго къ бѣдному люду. Онъ всегда осуждалъ жестокое и притѣснительное управленіе кантонскаго вице-короля, и полагаютъ, что онъ въ значительной мѣрѣ былъ орудіемъ въ рукахъ кантонскихъ заговорщиковъ. Увѣряютъ, что онъ много путешествовалъ по провинціи Кантонъ для цѣлей своего сообщества, самый же заговоръ считаютъ самымъ опаснымъ и наиболѣе широко раскинувшимся за время царствованія настоящаго императора».

Вотъ дѣйствительные факты, касающіеся плана побѣга. Девятнадцаго октября 1896 г. Коль послалъ мистеру Кантли слѣдующее письмо: «Нынче ночью у меня будетъ хорошій случай выпустить мистера Сэна на крышу сосѣдняго дома въ Нортландъ-Плэсъ. Если вы одобряете этотъ планъ, то попросите у жильцовъ разрѣшенія помѣстить тамъ кого нибудь, кто бы принялъ мистера Сэна. Если вы рѣшите, что я долженъ это сдѣлать, то найдите сами возможность извѣстить меня о томъ». Съ этимъ письмомъ мистеръ Кантли отправился въ Скотландъ Ярдъ и потребовалъ, чтобы полицейскій былъ помѣщенъ вмѣстѣ съ нимъ на крышѣ. Но начальство Скотландъ Ярда разубѣдило его въ надобности такого шага: онъ имъ казался «несообразнымъ съ достоинствомъ» участниковъ дѣла, и они были твердо убѣждены, что черезъ день или два я спокойно оставлю посольство черезъ парадную дверь.

ГЛАВА VIII.
Свобода.

Двадцать второго октября Коль обратилъ мое вниманіе на угольный ящикъ, и когда онъ вышелъ, я нашелъ за ящикомъ газетную вырѣзку (изъ "Globe'«а, какъ оказалось). Въ ней, подъ заголовкомъ: „Поразительное происшествіе! Заговорщикъ тайно схваченъ въ Лондонѣ! Заключенъ въ китайскомъ посольствѣ!“ — разсказана была исторія моего ареста, а затѣмъ слѣдовалъ длинный и подробный отчетъ о моемъ положеніи. Итакъ, пресса, наконецъ, заговорила! Я почувствовалъ, что главная опасность миновала. Словно я уже былъ осужденъ на смерть, и вдругъ казнь была отложена. Сердце мое было переполнено благодарностью.

Пришла пятница, 23 октября. Разсвѣло, потянулся день, а я все еще былъ подъ замкомъ. Но вотъ, въ половинѣ пятаго пополудни, въ мою келью явились мои англійскіе и китайскіе караульные и сказали: — „Макартнэй желаетъ васъ видѣть внизу“. Меня пригласили надѣть сапоги, шляпу и пальто. Я надѣлъ, не зная, куда отправляюсь. Я сошелъ внизъ и, такъ какъ меня вели въ самый нижній этажъ, я подумалъ, что меня хотятъ спрятать въ подвалѣ, пока въ домѣ будетъ происходить обыскъ по распоряженію британскаго правительства. Никто мнѣ ничего не говорилъ объ освобожденіи, и я воображалъ, что иду въ новое мѣсто заключенія или наказанія. Мысль, что я буду освобожденъ, казалась слишкомъ восхитительною, чтобы быть вѣрной. Вслѣдъ затѣмъ появился, однако, на сцену мистеръ Кантли съ двумя спутниками, изъ которыхъ одинъ оказался полицейскимъ инспекторомъ Джарвизомъ изъ Скотландъ Ярда, а другой — старикъ — былъ командированъ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ.

Тогда сэръ Макартнэй передалъ мнѣ, въ присутствіи этихъ джентльменовъ, мои вещи и обратился къ чиновникамъ съ такими словами: — „Я передаю этого человѣка вамъ; я дѣлаю это на томъ условіи, что ни прерогативы, ни дипломатическія права посольства не должны отъ того потерпѣть“, — или что-то въ этомъ родѣ. Я былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы запомнить его рѣчь дословно; но и тогда, какъ и теперь, она казалась мнѣ ребяческою и лишенною смысла.

Все это происходило въ проходѣ самаго нижняго этажа, и, наконецъ, мнѣ было сказано, что я свободёнъ. Затѣмъ сэръ Голлидэй пожалъ всѣмъ намъ руки — Іудино пожатіе заднимъ числомъ, — и мы были выпущены черезъ заднюю дверь во дворъ, а затѣмъ, чрезъ задній же выходъ посольства, въ Веймоэсъ-Стритъ.

Едва ли кто обратилъ вниманіе на то, что насъ выпустили черезъ заднюю дверь. Фактъ освобожденія сосредоточивалъ на себѣ всепоглощающее вниманіе участвовавшей въ дѣлѣ небольшой группы англичанъ; для нихъ это была мѣра первѣйшей важности. Не то съ моими хитроумными соотечественниками, а въ особенности — сэромъ Макартнэй, этимъ воплощеніемъ восточнаго ретроградства.

То обстоятельство, что представители британскаго правительства были удалены чрезъ черный ходъ; словно падаль, не мало послужитъ къ поднятію посла и его сотрудниковъ во мнѣніи высшихъ круговъ Китая. Ибо при этомъ имѣлось въ виду выразить пренебреженіе, унизить, и выполнено все это было такъ, что только человѣкъ, вполнѣ знающій китайскую манеру обращенія съ иностранцами, можетъ вполнѣ оцѣнить внутреннее значеніе факта. Предлогомъ послужило, конечно, то, что передняя комната была полна репортерами, что снаружи зданія собралась значительная, толпа народа, что министерство иностранныхъ дѣлъ очень желало окончить весь инцидентъ тихонько, безъ всякихъ демонстрацій. Таковы, нѣтъ сомнѣнія, были доводы, готовые въ употребленію, которыми полны были головы этихъ манчжурскихъ плутовъ и ихъ надсмотрщика Макартнэй. Согласно англійскому взгляду на вещи, фактъ моего освобожденія былъ единственнымъ, на который стоило обратить вниманіе; но для китайцевъ формы, въ которыя оно было облечено, совершенно уничтожили побѣду англійской дипломатіи въ этомъ дѣлѣ. Обѣ стороны, такимъ образомъ, имѣли каждая свое торжество и, несомнѣнно, обѣ остались одинаково довольны.

Небольшая группа людей, отправившаяся въ китайское посольство требовать моего освобожденія, не имѣла въ себѣ ничего импозантнаго. Только въ глубинѣ кармана одного изъ этихъ лицъ, — почтеннаго представителя министерства иностранныхъ дѣлъ — лежала небольшая записка, имѣвшая, повидимому, большой вѣсъ. Надо полагать, она была не многословна и шла прямо къ дѣлу, ибо сэру Макартнэй достаточно было нѣсколькихъ секундъ, чтобы вполнѣ оцѣнить ея содержаніе. Какъ ни было кратко это посланіе, оно принесло мнѣ безцѣнную вѣсть о свободѣ, избавленіе отъ смерти и кое отъ чего, еще болѣе ужаснаго — отъ тѣхъ изысканныхъ пытокъ, которымъ подвергаютъ въ Китаѣ политическихъ арестованныхъ, чтобы вынудить у нихъ имена сообщниковъ.

Въ Веймоэсъ-Стритъ собралась порядочная толпа, и вездѣсущій репортеръ постарался втянуть меня тутъ же, не откладывая ни минуты, въ длинную исповѣдь. Но меня быстро посадили въ четырехколесную извощичью карету и, въ обществѣ мистера Кантли, инспектора Джарвиза и чиновника дипломатическаго вѣдомства, повезли въ Скотландъ-Ярдъ. На пути туда инспекторъ Джарвизъ прочелъ мнѣ длинную нотацію о моихъ прошлыхъ ошибкахъ, пожуривъ меня, какъ журятъ школьниковъ, и далъ мнѣ добрый совѣтъ — впредь не имѣть ничего общаго съ революціями. Вмѣсто того, однако, чтобы остановиться у Скотландъ Ярда, кэбъ доѣхалъ до входа ресторана, что въ Уайтголлѣ, и мы вышли изъ экипажа. Въ ту же минуту я былъ окруженъ репортерами. Откуда они взялись — рѣшительно не могу сказать. Мы оставили ихъ въ Портландъ Плэсъ, за цѣлую милю — и вотъ они опять тутъ, едва мы стали на мостовую. Одинъ, я знаю, безъ нашего вѣдома взобрался на козлы нашего кэба и помѣстился рядомъ съ кучеромъ. Это онъ остановилъ извозчика у ресторана, хорошо зная, что, разъ я попаду въ предѣлы Скотландъ-Ярда, пресса долго не доберется до меня. Откуда выскочили остальные (ихъ была цѣлая дюжина) — рѣшительно не могу сказать, если только не предположить, что они сидѣли на крышѣ моего кэба. Прямо съ мостовой меня подхватили и потащили въ задніе апартаменты гостинницы съ несравненно большей энергіей, чѣмъ сколько ея было истрачено, когда меня вели въ китайское посольство. Здѣсь меня окружила толпа, столь же нетерпѣливо жаждавшая сообщеній, какъ мои соотечественники жаждали моей головы. Карандаши забѣгали, выдѣлывая на бумагѣ іероглифы, которыхъ я никогда до того не видалъ; до этого момента я и не подозрѣвалъ, что англійская рѣчь можетъ быть положена на бумагу въ видѣ клинообразныхъ надписей. Впослѣдствіи я узналъ, что это была стенографія.

Я говорилъ, пока хватило голоса. Наконецъ, мистеръ Кантли воскликнулъ: — Пора, господа! — Я былъ силой освобожденъ изъ ихъ среды, и мы отправились въ Скотландъ-Ярдъ. Тамъ на меня, очевидно, смотрѣли, какъ на младенца, которымъ разрѣшилось отъ бремени само учрежденіе; одна физіономія честнаго Джарвиза представляла цѣлую картину. Такъ ли, сякъ ли, но вся трудная работа была кончена, и теперь я могъ сдѣлать свою исповѣдь на полной свободѣ. Я пробылъ тамъ съ часъ, дѣлая подробныя показанія о моемъ задержаніи и заключеніи. Показанія были записаны и затѣмъ прочитаны мнѣ, послѣ чего я подписалъ ихъ. Простившись, я наконецъ отправился съ мистеромъ Кантли къ нему, гдѣ ожидалъ меня самый радушный пріемъ. За прекраснымъ, слѣдовавшимъ затѣмъ обѣдомъ, былъ провозглашенъ съ энтузіазмомъ тостъ за здоровье моей „головы“.

Весь вечеръ являлись репортеры для интервью, и было уже довольно поздно, когда, наконецъ, я могъ лечь въ постель. О, этотъ сонъ первой свободной ночи! Никогда я его не забуду. Девять часовъ подрядъ я спалъ и проснулся лишь отъ возни ребятъ надъ моей головой. Ихъ громкіе, пронзительные голоса обличали необычайное возбужденіе, и, прислушавшись, я разобралъ причину. — Слушай, Колинъ, ты будешь Сенъ-Ятъ-Сэнъ, а Ниль будетъ сэръ Голлидэй Макартнэй, а я буду выручать Сена. — Затѣмъ послѣдовала топотня и шумъ; сэръ Голлидэй полетѣлъ въ дальній уголъ комнаты, и раздавшійся грохотъ заставилъ меня опасаться, что, чего добраго, отъ моего маленькаго друга Ниля и слѣдовъ не осталось. Сэнъ былъ торжественно выведенъ изъ узъ Кизсомъ, старшимъ изъ мальчиковъ, и затѣмъ объявлена всеобщая амнистія при звукахъ барабаннаго боя, пронзительной свистѣлки и пѣсни „Британскій Гренадеръ“. Не было сомнѣнія, я былъ дома и въ полной безопасности, такъ какъ, очевидно, мои юные друзья готовы были пролить за меня послѣднюю каплю крови.

Весь слѣдующій день (суббота, 24 октября) прошелъ въ распросахъ интервьюэровъ. Неизбѣжный вопросъ, задававшійся и мнѣ и мистеру Кантли, былъ: „Какъ вы дали знать о себѣ своимъ друзьямъ, докторамъ?“ Но въ этомъ пунктѣ мы чувствовали себя связанными, такъ какъ, отвѣтивъ на него, мы бы выдали людей, сдѣлавшихъ для меня такъ много, и они бы потеряли свои мѣста въ посольствѣ. Но, когда Коль рѣшилъ оставить свое мѣсто, чтобы снять съ другихъ подозрѣніе въ помощи мнѣ, то не было болѣе смысла скрывать, кто вывелъ фактъ наружу. Скажутъ — я подкупилъ его; но это невѣрно. Взявъ деньги, онъ не понялъ, что онѣ предназначались для него; онъ понялъ такъ, что я далъ ихъ ему на сохраненіе; онъ сообщилъ мистеру Кантли о двадцати фунтахъ въ тотъ же день, какъ получилъ ихъ отъ меня, и предложилъ, чтобы докторъ, въ свою очередь, взялъ ихъ у него и хранилъ. Когда меня освободили, Коль принесъ мнѣ деньги; но, конечно, наименьшее, что я могъ для него сдѣлать, это убѣдить его оставить ихъ у себя. Отъ всей души сожалѣю, что сумма была не больше; но это были мои послѣднія деньги. Не мало тревогъ пережилъ Коль за это время, но едва ли не самый сильный испугъ испыталъ онъ въ самомъ началѣ. Въ воскресенье послѣ обѣда (18 октября), когда онъ, наконецъ, рѣшилъ помочь мнѣ практическимъ образомъ, онъ положилъ въ карманъ обѣ мои записки и отправился къ мистеру Кантли. Ему отворили дверь и впустили его въ переднюю, но такъ какъ доктора не было дома, то онъ попросилъ доложить о себѣ его женѣ. Пока горничная ходила съ докладомъ, Коль замѣтилъ, что изъ дальняго угла комнаты за нимъ слѣдитъ китаецъ. Онъ заподозрѣнъ, за нимъ шли по пятамъ, или, вѣрнѣе, опередили его: вонъ изъ закоулка серьезно глядѣлъ на него китаецъ въ косѣ, все, какъ слѣдуетъ. Когда миссисъ Кантли спустилась внизъ, она увидала перепуганнаго, блѣднаго, дрожащаго человѣка, который едва могъ говорить отъ страху. Причиною перепуга Коля былъ превосходно сдѣланный манекенъ китайца, одѣтый въ настоящее платье, который мистеръ Кантли привезъ съ собою изъ Гонъ-Конга въ числѣ другихъ рѣдкостей. Манекенъ этотъ пугалъ людей и съ менѣе встревоженной совѣстью, чѣмъ у Коля, котораго напряженные нервы придали куклѣ ужасный реализмъ. Миссисъ Кантли успокоила бѣднаго Коля и послала его къ доктору Мансону.

Здѣсь личная часть моей исторіи можетъ считаться почти оконченною. Мнѣ остается сказать, что со времени освобожденія я пріобрѣлъ не мало друзей, получилъ нѣсколько приглашеній изъ разныхъ мѣстъ Англіи, и что эти поѣздки въ провинцію были изъ самыхъ пріятныхъ. Для меня устраивались обѣды и праздники… Такъ что, въ концѣ концовъ, я рискую быть совершенно избалованъ моими доброжелателями въ Лондонѣ и внѣ его.

---

Политическая сторона этого необыкновеннаго эпизода можетъ быть всего лучше закончена цитатой изъ отчетовъ о дебатахъ въ палатѣ общинъ отъ 15 февраля (н. ст.) 1897 г. Въ это засѣданіе сэръ Е. Гурлей (Е. Gourley), членъ парламента отъ Сендерланда, спросилъ товарища министра иностранныхъ дѣлъ, не будетъ ли онъ такъ добръ сообщить палатѣ, когда дошелъ до него впервые слухъ о похищеніи Сенъ-Ятъ-Сэна, и какія мѣры принялъ онъ для освобожденія послѣдняго? Также — противорѣчилъ ли арестъ Сенъ-Ятъ-Сэна и заключеніе въ китайскомъ посольствѣ международному праву, и, если противорѣчилъ, какія представленія сдѣланы китайскому правительству? Наконецъ, долженъ ли сэръ Голлидэй Макартнэй, какъ британскій подданный, считаться отвѣтственнымъ за этотъ арестъ и лишеніе свободы?

На это мистеръ Керзонъ (товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ) сказалъ:

— Въ отвѣтъ на первую часть запроса я долженъ заявить, что первое извѣстіе объ этомъ предметѣ было получено въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ въ воскресенье, 18-го октября. Тотчасъ же приняты были мѣры, чтобы провѣрить факты, и, какъ только получено было достовѣрное свидѣтельство, лордъ Сольсбери отправилъ китайскому посланнику ноту, въ которой указывалъ, что задержаніе Сенъ-Ятъ-Сэна было злоупотребленіемъ дипломатическими привилегіями, какими пользуется китайское посольство, и требовалъ немедленнаго освобожденія заключеннаго. Требованіе это было удовлетворено 23 октября. Что касается второй части запроса, то, безъ сомнѣнія, задержаніе Сенъ-Ятъ-Сэна не можетъ быть оправдано международнымъ правомъ и разсматривается, какъ серьезное злоупотребленіе привилегіями и изъятіями, какими пользуются представители иностранныхъ державъ; объ этомъ китайское правительство было поставлено въ извѣстность чрезъ посредство посланника ея величества въ Пекинѣ, и ему было предъявлено требованіе: дать строжайшія инструкціи китайскому посланнику въ Лондонѣ, чтобы онъ впредь вовдержался отъ всякихъ подобныхъ дѣйствій. Относительно третьей части запроса, мѣры противъ Сенъ-Ятъ-Сэна были предприняты китайскимъ посланникомъ, и онъ долженъ считаться отвѣтственнымъ за нихъ».

---

Прилагаю нѣкоторыя изъ многочисленныхъ статей, вызванныхъ въ печати моимъ арестомъ. Первая изъ нихъ — письмо профессора Голланда въ «Таймсъ». Оно озаглавлено:

«Дѣло Сенъ-Ять-Сэна».

"М. Г. Два вопроса подняты задержаніемъ Сенъ-Ятъ-Сэна. Во первыхъ, былъ ли актъ задержанія его китайскимъ посломъ незаконенъ? и во вторыхъ, — если онъ былъ незаконенъ, то какія мѣры могли бы быть законно приняты для его освобожденія, еслибы въ таковомъ было отказано?

"Отвѣта на первый вопросъ искать не далеко. Въ наше время мало слышно о томъ, чтобы послы считали въ числѣ своихъ прерогативъ право домашней юрисдикціи даже надъ чинами своей свиты, хотя въ 1603 году Сюлли, будучи французскимъ посломъ, приговорилъ одного изъ своихъ attachés къ смерти и передалъ его лорду-мэру для казни. Я могу припомнить всего одинъ случай, представляющій попытку посланника употребить принужденіе въ отношеніи лица, посторонняго его миссіи. Въ 1642 г. Лентао, португальскій полномочный министръ въ Гагѣ, задержалъ въ своемъ домѣ лошадинаго барышника, обманувшаго его. Результатомъ были уличные безпорядки, во время которыхъ зданіе посольства было разграблено, и Викфоръ (Wicquefort) по этому поводу говоритъ, что Лентао, читавшій публичныя лекціи по международному праву, долженъ-бы знать, «qu’il ne lui estoit pas permis de faire une prison de sa maison»^[12]. Пока Сенъ-Ятъ-Сэнъ былъ на британской почвѣ, какъ subditus temporartus, онъ былъ подъ покровительствомъ нашихъ законовъ, и его заключеніе въ китайскомъ посольствѣ было серьезнымъ нарушеніемъ правъ британской короны.

"Второй вопросъ, хотя и сложнѣе, но все же не представляетъ серьезныхъ трудностей. Отказъ со стороны китайскаго посланника освободить арестованнаго былъ бы достаточнымъ основаніемъ, чтобы предложить ему оставить страну. Еслибы такая процедура оказалась слишкомъ медленною въ виду не терпящихъ отлагательства обстоятельствъ дѣла, то едва ли можно сомнѣваться въ томъ, что обстоятельства эти оправдывали бы посѣщеніе зданія посольства лондонской полиціей. Обыкновенно говорятъ, что резиденція посла «внѣ территоріи»; но это слишкомъ сжатое выраженіе значитъ только, что резиденція эта для нѣкоторыхъ цѣлей недоступна обыкновенной юрисдикціи той страны, гдѣ она находится. Эти изъятія, однако, точно опредѣлены обычаемъ, и новыя изъятія не могутъ быть выведены изъ простой метафоры. Дѣло Гилленбурга въ 1717 г. показало, что, если посланникъ подозрѣвается въ заговорѣ противъ страны, въ которой онъ акредитованъ, то онъ можетъ быть арестованъ, а бумаги его пересмотрѣны. Случай съ кучеромъ Галлатэна (Gallatin) въ 1827 г. установилъ тотъ фактъ, что, послѣ вѣжливаго предувѣдомленія, полиція можетъ войти въ посольство и взять подъ стражу одного изъ его служителей, совершившаго преступленіе въ иномъ мѣстѣ. Всѣ также согласны въ томъ, что въ настоящее время зданіе посольства нигдѣ уже, кромѣ, развѣ, Испаніи и южно-американскихъ республикъ — не служитъ убѣжищемъ даже для политическихъ преступниковъ. Тѣмъ менѣе можно сомнѣваться въ томъ, что незаконному заключенію какого-либо лица въ резиденціи посла можетъ быть положенъ конецъ необходимыми мѣрами полиціи.

«Нѣтъ надобности задаваться вопросомъ объ отвѣтственности, какую взяли на себя китайскія власти, если дѣйствительно, какъ утверждаетъ Сенъ-Ятъ-Сэнъ, онъ былъ схваченъ на улицѣ, — или какой они подвергли бы себя, еслибы они насильственно перевезли его на судно съ цѣлью отправить въ Китай. Дѣйствія подобнаго рода не имѣютъ защитниковъ. Но и тѣ факты, которые никѣмъ не отрицаются, достаточна серьезны и могутъ быть объяснены лишь излишнимъ усердіемъ второстепенныхъ чиновъ китайскаго посольства. Международное право преподавалось долго и умѣло мистеромъ Мартиномъ въ школѣ Тунгъ-Венъ въ Пекинѣ, и нельзя же предположить, что императорское правительство относится безучастно къ тому, насколько его представители при иностранныхъ дворахъ соблюдаютъ предписанія этой науки».

«Готовый къ услугамъ Вашимъ
T. Е. Голландъ.»

«24 окт. 1896 г. Оксфордъ.»

А вотъ мнѣніе другого юриста:

«Съ точки зрѣнія юриста».

«Мистеръ Кавендишъ, одинъ изъ лучшихъ авторитетовъ по вопросу объ экстрадиціи, заявилъ вчера въ Боу-Стритъ одному интервьюеру, что, если только память не измѣняетъ ему, невозможно привести примѣра, параллельнаго случаю СенъЯтъ-Сэна. Дѣло занзибарскаго претендента, безъ сомнѣнія, не представляетъ такой параллели. Онъ искалъ убѣжища въ германскомъ консульствѣ; онъ отдался подъ покровительство германскаго правительства, которое, слѣдуя процедурѣ, освященной международнымъ правомъ, отказалось выдать его и препроводило его на германскую территорію на материкъ. Дѣло Сенъ-Ятъ-Сэна заключается въ томъ, что лицо, считаемое китайскимъ подданнымъ, явилось въ предѣлы посольства его родной страны и тамъ было арестовано представителями его правительства за преступленіе противъ того же правительства. Мистеръ Кавендишъ выразилъ то мнѣніе, что, если факты были дѣйствительно таковы, какъ это изложено, то единственный возможный образъ дѣйствія въ данномъ случаѣ — путь дипломатическаго представленія со стороны нашего министерства иностранныхъ дѣлъ, но никакъ не посредствомъ примѣненія какого нибудь дѣйствующаго въ Англіи закона».

Нижеслѣдующее письмо принадлежитъ перу мистера Джэмса Г. Куда и было помѣщено также въ «Таймсѣ». Оно обсуждаетъ нѣкоторые изъ вопросовъ, поднятыхъ профессоромъ Голландомъ.

"Редактору "Таймса".

"М. г. Второй изъ поставленныхъ профессоромъ Голландомъ вопросовъ, хотя, по счастію, при данныхъ обстоятельствахъ и не представляетъ практической важности собственно для настоящаго случая, заслуживаетъ, однако, внимательнаго обсужденія. Смѣю думать, что отвѣтъ на него профессора Голланда неудовлетворителенъ.

"Профессоръ говоритъ, что еслибы китайскій посолъ отказался освободить арестованнаго, то «едва-ли можно сомнѣваться въ томъ, что обстоятельства дѣла оправдывали бы посѣщеніе зданія посольства лондонской полиціей». Но почему въ этомъ нельзя сомнѣваться — это не объяснено. Стараться угадать возможный исходъ дѣла, не значитъ разрѣшить вопросъ. Лондонской полиціи вовсе не предоставлено ходить по улицамъ и освобождать лицъ, произвольно заключенныхъ въ томъ или иномъ домѣ, и еслибы она вздумала (по собственной иниціативѣ) войти въ домъ для этой цѣли, сопротивленіе ей силою было бы законно.

"Единственная извѣстная закону процедура, приложимая въ случаѣ незаконнаго лишенія свободы, есть приказъ суда объ арестѣ виновнаго въ нарушеніи акта Habeas Corpus; но въ этомъ-то и лежитъ вся трудность. Можетъ ли подобный приказъ быть направленъ противъ посланника, или кого либо изъ членовъ посольства? Если же можетъ, и такой приказъ былъ бы данъ, но обвиняемымъ вмѣненъ ни во что, могло ли бы затѣмъ послѣдовать законное преслѣдованіе за пренебреженіе къ суду? Смѣю думать, что нѣтъ, и я не знаю прецедента для подобнаго случая.

"Я согласенъ съ тѣмъ, что выраженіе о внѣ-территоріальности резиденціи посланника есть выраженіе, ведущее, по своей метафизичности, къ сложному представленію. Въ сущности, оно невѣрно. Наиболѣе осторожные писатели не употребляютъ его. Не резиденція посланника представляетъ собою часть чужой территоріи въ томъ смыслѣ, какъ это часто говорится о кораблѣ, но самая личность представителя чужой державы считается внѣ-территоріальною, и, вслѣдствіе этого, онъ самъ, его семья и члены его свиты находятся, какъ говорится, внѣ сферы дѣйствія какого бы то ни было гражданскаго процесса (are said to enjoy complete immunity from all civil process). Дѣло не въ томъ, что можетъ или не можетъ быть сдѣлано въ посольскомъ помѣщеніи, а въ томъ, что можно и чего нельзя предпринять относительно личностей. А разъ это такъ, то процедура, о которой я упомянулъ, повидимому, заключаетъ въ себѣ нарушеніе взаимнаго уваженія между народами.

"Указывать но этому поводу на случаи, когда полиція, согласно предписанію суда (warrant), входила въ посольство съ цѣлью арестовать лицо, совершившее преступленіе въ иномъ мѣстѣ, и отсюда дѣлать выводъ, что «незаконному заключенію какого либо лица можетъ быть положенъ предѣлъ необходимыми мѣрами полиціи» въ томъ случаѣ, когда арестъ начался и продолжался въ предѣлахъ посольства, — значитъ становиться, на нетвердую почву. Случаи эти несходны между собой.

"Готовый къ услугамъ вашимъ
Джемсъ Г. Вудъ.

«Октябрь 27».

Передовая статья «Таймса» отъ 24 октября 1896 г. разбираетъ вопросъ болѣе обстоятельно^[13].

"Пока европейскій концертъ идетъ, какъ увѣряютъ, твердыми шагами въ установленію гармоніи между составляющими его державами, обычное невозмутимое теченіе дипломатическихъ сношеній было взволновано страннымъ нарушеніемъ въ китайскомъ посольствѣ установленныхъ законовъ и обычаевъ, — нарушеніемъ, которое могло бы имѣть трагическія послѣдствія, но разрѣшилось такъ, что намъ пришлось имѣть дѣло преимущественно съ его смѣшною стороной…

"Еслибы китайцамъ удалось выполнить ихъ предполагаемый планъ и контрабанднымъ образомъ помѣстить Сенъ-Ятъ-Сэна на кораблѣ, съ тѣмъ, чтобы затѣмъ судить и, по всей вѣроятности, казнить его въ Китаѣ, то правительству нашему пришлось бы имѣть дѣло съ такимъ нарушеніемъ добрыхъ международныхъ отношеній (offence against the comity of nations), по поводу котораго надо бы было требовать и добиться наказанія виновныхъ въ немъ.

"Обвиненіе противъ Сенъ-Ятъ-Сэна состоитъ въ томъ, что его званіе медика есть не болѣе, какъ прикрытіе для другихъ цѣлей, и что на самомъ дѣлѣ онъ, Сенъ-Ятъ-Сэнъ, — главный двигатель заговора, раскрытаго въ 1894 г., цѣлью котораго было низверженіе нынѣ царствующей династіи. Первымъ шагомъ заговорщиковъ долженъ былъ быть захватъ кантонскаго вице-короля во время осмотра имъ арсенала. Но заговоръ этотъ, какъ и большинство заговоровъ, сталъ извѣстенъ прежде времени, или былъ выданъ; пятнадцать человѣкъ изъ числа стоявшихъ во главѣ его лицъ были арестованы и обезглавлены. Сенъ-Вэнъ спасся бѣгствомъ и, черезъ Гонолулу и Америку, добрался до Англіи; но все это время за нимъ слѣдили сыщики… Затѣмъ онъ исчезъ, а въ субботу вечеромъ докторъ Кантли получилъ извѣстіе о его положеніи…

«…Насъ не особенно удивляетъ, что китайскій посланникъ, или представляющій его чиновникъ приняли тотъ способъ дѣйствія, который, къ счастью, не удался. Но мы не можемъ скрыть нашего удивленія по тому поводу, что сэръ Голлидэй Макартнэй, англичанинъ, могъ принять какое бы то ни было участіе въ дѣлѣ, которое, очевидно, заранѣе осуждено было на неудачу, а еслибы удалось, то привело бы всѣхъ участниковъ его къ гибели. Китайскій посланникъ, говорятъ, освободилъ своего арестанта съ оговоркой, что онъ дѣлаетъ это „безъ ущерба своимъ правамъ“ (какъ выражаются юристы), но онъ при этомъ, повидимому, предъявлялъ претензію на такое право, которое не признается никакимъ цивилизованнымъ государствомъ, и оказалось бы совершенно невыносимымъ, еслибы имъ стали пользоваться. Вѣдь это было бы нѣчто подобное, какъ еслибы турецкій посланникъ заманилъ къ себѣ кое-кого изъ вождей армянской колоніи въ Лондонѣ съ цѣлью отправить ихъ связанными и съ заткнутымъ ртомъ въ подарокъ его величеству султану, или бы лордъ Дефферинъ^[14] такимъ же образомъ приватно арестовалъ Тайнана^[15] и послалъ его на судъ въ Олдъ-Бэлэй. Всѣми признается, что домъ иностранной миссіи считается частью территоріи того государства, которое послало миссію, и что не только самъ посланникъ, но и признанные члены его свиты не подлежатъ дѣйствію законовъ той страны, въ которой посланникъ акредитованъ; но это едва ли даетъ посланнику власть арестовывать людей и подвергать ихъ заключенію, и даже привилегія посольства служить мѣстомъ убѣжища для лицъ ему постороннихъ строго ограничена тѣмъ пространствомъ земли, на которомъ оно стоитъ. Еслибы даже китайскому посланнику нельзя было помѣшать держать Сена въ заключеніи, послѣдній былъ бы освобожденъ полиціей, какъ только его вывели бы за порогъ съ цѣлью отправить дальше. Это очень счастливое обстоятельство, что Сенъ не заболѣлъ во время заключенія. Ибо, умри онъ подъ арестомъ, — очень трудно сказать, къ чему бы это привело. Добыть надлежащія доказательства дѣйствительной причины смерти было бы крайне трудно; но даже и при наличности доказательствъ личности посланника и его слугъ оставались бы священными. По всей вѣроятности, единственный открытый образъ дѣйствій, заключался бы въ требованіи отозванія посланника, съ тѣмъ, чтобы онъ былъ судимъ въ своей собственной странѣ. Требованіе это, надо полагать, было бы охотно исполнено; но едва ли можно сомнѣваться, что въ результатѣ получилось бы, по англійскимъ понятіямъ, неправильное примѣненіе правосудія. Намъ кажется, что Великобританія можетъ съ такимъ же правомъ, какъ и освобожденный заключенный, поздравить себя съ тѣмъ оборотомъ, какой приняло все это дѣло, и мы не сомнѣваемся, что министерство иностранныхъ дѣлъ найдетъ пути и средства дать понять правителямъ Небесной Имперіи, что они зашли черезчуръ далеко, и что имъ слѣдуетъ въ будущемъ воздержаться отъ подобныхъ вещей.»

Эта статья вызвала слѣдующее возраженіе со стороны сэра Голлидэй Макартнэй.

"Г. редактору газеты "The Times". "Сэръ!

"Въ сегодняшней вашей передовой статьѣ, разбирающей приписываемое китайскому посольству похищеніе нѣкоего субъекта, китайскаго подданнаго, называющаго себя, въ числѣ многихъ другихъ именъ, Сенъ-Ятъ-Сэномъ, вы дѣлаете нѣсколько замѣчаній относительно меня, на которыя я не могу смотрѣть иначе, какъ на исключеніе изъ того безпристрастія, которое, вообще говоря, составляетъ отличительную черту комментарій «Таймса».

"…Выражая удивленіе по поводу моего поведенія, вы тѣмъ самымъ признаете, что показаніе Сенъ-Ятъ-Сэна обо всемъ происшествіи правильно, тогда какъ версія китайскаго посольства невѣрна.

"Я не знаю, почему именно дѣлаете вы это допущеніе, но вы несомнѣнно дѣлаете его, заявляя, что случай подобенъ тому, какъ еслибы турецкій посланникъ заманилъ въ посольство нѣсколькихъ членовъ армянской колоніи въ Лондонѣ съ цѣлью послать ихъ въ подарокъ его величеству султану.

"Повторяю то, что я уже разъ объяснилъ: въ данномъ случаѣ не было никакого заманиванія. Показаніе Сенъ-Ятъ-Сэна (или, употребляя его дѣйствительное имя — Сенъ-Вэна), будто бы онъ взятъ на улицѣ и втолкнутъ въ посольство двумя здоровыми китайцами — совершенно ложно.

"Онъ явился въ посольство неожиданно и по собственному желанію — въ первый разъ въ субботу, 10-го, во второй — въ воскресенье, 11-го.

"Что бы ни думали книжники международнаго права о его задержаніи, они могутъ быть вполнѣ увѣрены въ одномъ: что никакого похищенія не было, и что онъ попалъ въ посольство безъ употребленія противъ него силы, или обмана;

"Остаюсь, сэръ, вашимъ покорнымъ слугою
Голлидэй Макартнэй.

"Октябрь 24 ".

Фраза сэра Голлидэй Макартнэй о томъ, что я называюсь, различными именами, разсчитана, безъ сомнѣнія, на то, чтобы набросить тѣнь на мое доброе имя. Но сэру Голлидэй извѣстно лучше, чѣмъ кому либо, что каждый китаецъ имѣетъ, по праву, по крайней мѣрѣ, четыре имени. Во первыхъ — имя, даваемое ребенку его родителями; во вторыхъ — имя, даваемое ему его учителемъ; въ третьихъ — имя, подъ которымъ молодой человѣкъ желаетъ быть извѣстнымъ, когда онъ является въ обществѣ, и въ четвертыхъ — имя, которое онъ принимаетъ при женитьбѣ. Единственная постоянная часть его имени есть первый слогъ, обозначающій его фамилію, его родовое прозвище, дальнѣйшія части имени видоизмѣняются согласно желанію родителей, учителя и т. д. Разъ коснувшись этого предмета, не лишнимъ будетъ сообщить, что мой обвинитель самъ извѣстенъ китайцамъ подъ нѣсколькими различными именами. Вдобавокъ къ названію Ма-Та-Йенъ, что значитъ: «его превосходительство Макартнэй», онъ извѣстенъ также, какъ Ма-Ка-Ни и Ма-Цингъ-Піанъ. Это, опять-таки, показываетъ, что единственное постоянное имя личности въ Китаѣ есть ея родовое имя.

Заключаю эти приложенія моимъ собственнымъ письмомъ, обращеннымъ къ прессѣ и британскому правительству и напечатаннымъ въ англійскихъ газетахъ:

«Г. Редактору».

«Сэръ!

«Позвольте надѣяться, что вы любезно откроете ваши столбцы для выраженія мною глубокой благодарности британскому правительству за освобожденіе меня изъ китайскаго посольства. Я долженъ также поблагодарить прессу за ея своевременную помощь и сочувствіе. Если нужны еще были какія либо доказательства того духа великодушія, которымъ проникнута Великобританія, и той любви къ справедливости, которыми отличается ея народъ, то, безъ сомнѣнія, факты послѣднихъ дней дали ихъ съ избыткомъ.

«Зная и чувствуя теперь живѣе, чѣмъ когда либо, что значитъ просвѣщенная нація, я тѣмъ дѣятельнѣе отдамся дѣлу прогресса, просвѣщенія и цивилизаціи моей собственной дорогой, но угнетенной родины.

"Съ полнымъ уваженіемъ, Вашъ
Сенъ-Ятъ-Сэнъ.

«46, Devonshire Place, Portland Place, W.

«24 октября».

---

1. Менѣе 600 р. на русскія деньги. Перев.
2. Сравнивъ переводъ талей на англ. деньги въ настоящемъ и въ предъидущемъ случаѣ, читатель найдетъ разницу: это потому, что въ одномъ случаѣ взята номинальная стоимость теля, а въ другомъ — курсовая. Пер.
3. 272 версты. Пер.
4. Японскій портъ, между Нагасаки и Йокогамой. Пер.
5. Это своеро рода жаргонъ, въ которомъ большинство англійскихъ словъ до того окитаено, что непривычный англичанинъ не пойметъ ихъ; наар. самое слово „пиджинъ“ есть исковерканное „business“ (биненессъ).
6. Т. е. министерство иностранныхъ дѣлъ, оно учреждено въ 1860 г. Перев.
7. Золотая монета въ 10 шиллинговъ, или полфунта стерлинговъ, около 5 р. на русскія деньги. Перев.
8. Имя жертвы — Кинъ-Йоакъ-Квенъ, убійцы — Гункъ-Чункъ-Йи.
9. Пристройки на задахъ дома, въ родѣ той, о которой говоритъ авторъ, весьма употребительны въ Лондонѣ: онѣ составляютъ непосредственное продолженіе дома, но обыкновенно представляютъ какъ бы сравнительно узкій выступъ зданіи во дворъ и по крайней мѣрѣ на одинъ этажъ ниже дома; на плоскую крышу пристройки легко попасть изъ выходящаго на нее окна главнаго зданія, и нерѣдко мѣсто на крышѣ употребляется для просушки бѣлья. Пер.
10. Буквально „Шотландскій дворъ“; такъ называется въ просторѣчіи знаменитое лондонское сыскное отдѣленіе. Пер.
11. Сѣверная часть Лондона. Пер.
12. Т. е. что «онъ не имѣлъ права обращать свой домъ въ тюрьму».
13. Какъ въ этой статьѣ, такъ и въ возраженіи на нее сэра Макартнэй изложеніе фактической стороны ареста Сенъ-Ятъ-Сена опущено, какъ повторяющее извѣстные уже читателю факты.
14. Англійскій посланникъ въ Парижѣ въ то время.
15. Тайнанъ — ирландецъ, явившійся изъ Америки во Францію, по увѣренію англійской сыскной полиціи, въ Качествѣ заговорщика на жизнь королевы Викторія и другихъ царственныхъ особъ. Онъ былъ арестованъ. Но весь „заговоръ“ оказался дутымъ, изобрѣтеннымъ вѣроятно такъ называемой „международной полиціей“, и Тайнанъ былъ освобожденъ. Самая личность Тайнана является двусмысленною.