На этом пути выхода нет (Троцкий)
| На этом пути выхода нет |
| Опубл.: 28 июня 1917. Источник: Троцкий, Л. Д. Сочинения. — М.; Л., 1924. — Т. 3. 1917. Часть 1. От февраля до Октября. — С. 94—99. |
В заседании Государственной Думы 3 марта 1916 г. г. Милюков[1] возразил на критику слева: «Я не знаю наверное, приведет ли правительство нас к поражению… Но я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению, и недаром этого так жаждет наш враг. Если бы мне сказали, что организовать Россию для победы значит организовать ее для революции, я сказал бы: лучше оставьте ее на время войны так, как она была, неорганизованной». Эта цитата интересна не только как свидетельство того, что в прошлом году г. Милюков не в одном интернационализме, как ныне, но и во всей вообще революции видел агентуру кайзера: для либерального сикофанта такая оценка была в самый раз. Гораздо интереснее пророчество г. Милюкова: «я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению». Откуда такая уверенность? В качестве историка, г. Милюков не мог не знать, что были революции, которые приводили к победам. Но в качестве империалистического политика, г. Милюков не мог не понимать, что идея захвата Константинополя, Армении и Галиции не способна зажечь пламя энтузиазма в груди революционных масс. Милюков предчувствовал и даже твердо знал, что в его войне революция не может принести с собой победы.
Правда, когда революция разразилась, г. Милюков попытался немедленно же запрячь ее в колесницу союзного империализма. Именно за это его приветствовали восторженным металлическим лязгом все несгораемые кассы Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Но эта попытка наткнулась на полуинстинктивный отпор рабочих и солдат. Г. Милюков оказался выброшен из министерства: революция, как видим, действительно не принесла ему победы.
Милюков ушел, но осталась война. Составилось коалиционное правительство, — из мелкобуржуазных демократов и притаивших до поры до времени империалистические когти представителей буржуазии. Нигде, может быть, эта комбинация не обнаружила в такой мере свой противореволюционный характер, как в области международной политики, т.-е. прежде всего войны. Капиталистическая буржуазия послала в это правительство своих представителей во имя «наступательных действий на фронте и неизменной верности нашим союзникам» (резолюция кадетской конференции). Мелкобуржуазные демократы, считающие себя социалистами, вошли для того, чтобы — «не отрываясь» от капиталистической буржуазии и ее мировых союзников — закончить войну по возможности скорее и по возможности безобидно для всех участников: без аннексий, без контрибуций и даже с гарантией национального самоопределения.
Капиталистические министры отказывались от аннексий — до более благоприятного времени: за эту чисто словесную уступку они получили от своих демократических сотрудников обязательство не выходить из строя союзников, подтянуть армию и сделать ее способной к наступлению. Отказываясь (пока что) от Константинополя, господа империалисты приносили довольно сомнительную жертву, так как в результате трехлетней войны путь до Константинополя стал не короче, а длиннее. Демократы же, в благодарность за платонический отказ либералов от проблематического Константинополя, перенимали все наследство царской дипломатии, признавали все заключенные его договоры и ставили весь авторитет революции на службу дисциплине и наступлению. Эта сделка означала прежде всего отказ «вождей» революции от самостоятельной международной политики: для мещански-малодушной партии, которая, будучи в большинстве, добровольно отказалась от власти, такой вывод был только естественным. Предоставив князю Львову создавать революционную администрацию, г-ну Шингареву — воссоздавать финансы революции, а г-ну Коновалову — организовать промышленность, мелкобуржуазная демократия не могла не предоставить г.г. Рибо, Ллойд-Джорджу и Вильсону[2] руководство международными судьбами революционной России.
Если, таким образом, революция в нынешнем своем фазисе не изменила характера войны, зато она произвела глубочайшее действие на живую силу этой войны, армию. Старая принудительная дисциплина исчезла. Солдат спросил себя: во имя чего он должен проливать свою кровь, которую он теперь стал ценить дороже, чем при царизме? Всплыл и стал ребром вопрос о тайных договорах. Воссоздать «боеспособность» армии в таких условиях означало сломить революционно-демократическое сопротивление солдат, усыпить их пробудившуюся политическую совесть и — впредь до возвещенного в принципе «пересмотра» старых договоров — поставить революционную армию на службу все тем же старым целям. Эта работа оказалась не по плечу октябристскому бурбону Гучкову. Для выполнения ее необходим был «социалист». Такой отыскался в лице «самого популярного» из министров — Керенского.
Теоретический багаж свой гр. Керенский развернул на одном из первых заседаний Всероссийского Съезда. Трудно себе представить что-нибудь более плоское, чем эти самодовольно-провинциальные рассуждения о французской революции и о марксизме. Политические формулы г. Керенского также не отличаются ни яркостью, ни глубиной. Но он обладает несомненным талантом придавать обывательщине революционную декоративность. Интеллигентный и полуинтеллигентный мещанин узнает в Керенском себя самого, только в «стилизованном» виде, и притом не в обыденной обстановке, а всегда на подмостках героической пьесы.
Неэкономно расходуя свою популярность для ускоренной подготовки наступления (по общему империалистическому фронту союзников), Керенский естественно становится излюбленной фигурой имущих классов. Не только г. Терещенко с удовлетворением отзывается о том, как высоко наши союзники ценят «труды Керенского»; не только строгая к левым министрам «Речь»[3] неизменно подчеркивает свое благорасположение к военно-морскому министру, но и сам Родзянко считает своим долгом отметить «высокую патриотическую деятельность, которую проявляет военный и морской министр Керенский»: «этот молодой человек, — по словам октябристского председателя Думы, — с удвоенной силой каждый день воскресает (?) для блага родины и созидательной работы». Это отрадное обстоятельство, конечно, нисколько не мешает и Родзянке надеяться на то, что, когда «созидательная деятельность» Керенского достигнет надлежащей высоты, на смену ему вернется… Гучков.
Тем временем ведомство г. Терещенко пытается склонить союзников к принесению своих империалистических аппетитов на алтарь революционной демократии. Трудно представить себе работу более бесплодную и при всей своей трагической унизительности — более смехотворную! Когда г. Терещенко в стиле передовиц провинциальной демократической газеты объясняет прожженным дельцам мировых хищений, что русская революция является могучим идейным движением, выявившим волю русского народа в стремлении к равенству… и пр.; когда он дальше «не сомневается» в том, что «тесное единение между Россией и ее союзниками (прожженными дельцами мировых хищений) обеспечит в полной мере общее соглашение по всем вопросам, на основании выставленных русской революцией принципов», то невозможно отделаться от чувства брезгливости перед этой смесью бессилия, лицемерия и… простоватости.
Буржуазия обеспечила, разумеется, за собою и в этом документе все решающие слова: «непоколебимая верность общему союзному делу», неприкосновенность соглашения, исключающего сепаратный мир, и отложение пересмотра задач войны до «благоприятных условий». Это значит, что до «благоприятных условий» русский солдат призывается проливать свою кровь за те самые империалистические задачи войны, которые не подлежат опубликованию, но подлежат пересмотру. И весь политический кругозор Церетели раскрывается в том самодовольстве, с каким он рекомендовал вниманию Всероссийского Съезда этот дипломатический документ, в котором «ясно и открыто, языком революционного правительства сказано о том, к чему стремится русская революция»… Одного нельзя отрицать: трусливо-бессильные увещания по адресу Джорджа и Вильсона выдержаны в тех же самых тонах, что и увещания Исполнительного Комитета по адресу Шейдеманов, Гендерсонов и Тома[4]. В этом есть во всяком случае единство линии и — кто знает — может быть, даже единство пера.
Исчерпывающую оценку последней дипломатической ноты Терещенко-Церетели мы находим там, где на первый взгляд трудно было ее ожидать: в «l’Entente», издающейся в Петрограде газете на французском языке, официозе тех самых союзников, которым Церетели с Черновым клянутся в «непоколебимой верности».
«Мы охотно признаем, — говорит газета, — что в дипломатических кругах этой ноты дожидались с известным беспокойством»… Вообще не легко, по признанию официоза, найти формулы для расходящихся интересов союзников. "Что же касается в частности России, то положение Временного Правительства было крайне деликатно и полно опасностей. С одной стороны, нужно было считаться с точкой зрения Совета Рабочих и Солдатских Депутатов и по возможности отразить ее; с другой стороны, приходилось щадить международные отношения и дружественные державы, которым нельзя ведь навязать законы Совета.
«И вот Временное Правительство блестяще и с честью выбралось из этого пагубного тупика»…
В документе, который мы имеем перед глазами, главные пункты революционного катехизиса надлежащим образом вписаны, зарегистрированы, скреплены авторитетом Временного Правительства. Ни в чем нет недостатка. Все прекрасные мечты, все великие слова из словаря стоят на своем месте. Тут есть и равенство, свобода и справедливость в международных отношениях… Done tout y est, словом тут есть все… Самые красные товарищи не смогут ничего возразить; с этой стороны Временному Правительству нечего больше бояться…
Но… союзники? — спрашивает газета. — А вот в том-то и чудо! С помощью исследования и чтения между строк (!), с помощью доброй воли и дружелюбия по отношению к молодой русской демократии, союзники тоже найдут там и здесь в ноте… несколько сладких мотивов, способных укрепить их несколько пошатнувшееся доверие. Они знают хорошо, что положение Временного Правительства не очень легкое, и что его прозу не следует брать слишком строго… Основная гарантия, которую правительство дает союзникам, состоит в том, что… подписанное в Лондоне 5 сент. 1914 г. соглашение не будет пересмотрено. Этого с нас сейчас достаточно.
И с нас также. Трудно в самом деле дать более оскорбительную оценку дипломатической «прозе» Терещенко — Церетели, чем это делает официозная газета, во французском посольстве почерпающая свои внушения. Эта оценка, отнюдь не неприятная для г. Терещенко или для тех, кто стоит за его спиною, поистине убийственна для «созидательной работы» Церетели, который с такой горячностью рекомендовал нам «ясный, открытый язык» своего документа. «Там нет ни одной недомолвки», — клялся он перед Съездом, выполняя данное ему поручение: «успокоить совесть самых красных товарищей».
Но они ошибаются, эти авторы дипломатической прозы: они никого не успокоят. Как это знаменательно, что на призывы Керенского и на увещания и угрозы Церетели жизнь отвечает таким страшным ударом, как возмущение черноморских моряков. Нам говорили до сих пор, что там — цитадель Керенского и оплот наступательного «патриотизма». Действительность снова дала безжалостное опровержение. Оставаясь на почве старых империалистических соглашений и обязательств во внешней политике, капитулируя перед имущими классами — во внутренней, нельзя связать армию единством революционного подъема и внутренней дисциплины. А капральская палка Керенского пока еще, к счастью, слишком коротка.
На том пути, который так многословно защищают на Всероссийском Съезде господа министры, выхода нет.
28 (15) июня 1917 г.
- ↑ Эту речь Милюков произнес после выступления Чхенкели в связи с отставкой Хвостова (известного царского министра). На указание Чхенкели, что вся политика царизма ведет к революции, Милюков и ответил своей знаменитой репликой о том, что лучше поражение в войне, нежели революция.
- ↑ Вильсон — президент Северо-Американских Соединенных Штатов в 1912—1920 г.г. Во время войны Вильсон выступил с посредничеством между Антантой и Германией, предлагая заключить мир без аннексий и т. д. Принадлежа к демократической партии, которая любила заигрывать с пацифизмом, Вильсон, после того, как он вовлек Соединенные Штаты в войну, выступил со знаменитыми 14 пунктами, а также и с проектом Лиги Наций, которая якобы должна умиротворить мир. Насколько его программа была лицемерна, показывает тот факт, что само правительство Соединенных Штатов отказалось вступить в Лигу Наций. Несмотря на это, пацифистские формулы Вильсона увлекли за собой мелкую буржуазию и солидные слои правых социалистов Европы. Послевоенная практика показала, что вся программа Вильсона была в сущности средством обмана мелкобуржуазных и части рабочих масс.
- ↑ «Речь» — центральный орган кадетской партии. Главным редактором его был Милюков. В июльские и после-июльские дни «Речь» вела бешеную травлю против большевиков. Продолжением «Речи» ныне являются «Последние Новости», издаваемые Милюковым в Париже, и «Руль», издаваемый Гессеном, вторым редактором «Речи», в Берлине.
- ↑ Альберт Тома — ближайший ученик Геда, эволюционировал уже до войны вправо. В годы войны Тома стал ярым социал-патриотом. В 1917 г. Альберт Тома приезжал вместе с Гендерсоном и Вандервельде в Петроград для уговаривания эсеро-меньшевистского Совета в пользу продолжения войны. Позднее, деятельность Тома выразилась в организации международного Бюро Труда при Лиге Наций, — организации, имеющей своей основной целью помощь буржуазии в борьбе с революционным движением рабочего класса.