НА ШЛЮЗАХЪ
правитьI.
правитьШлюзъ Петра Святаго или Петросвятскій, по мѣстному, построенъ въ прошлое царствованіе. Воды озера Кара весною разливаются какъ море, верстъ на шестьдесятъ во всѣ стороны. Рѣка Ябрена съ шумомъ бурно мчитъ тогда свои волны изъ озера на дальній сѣверъ черезъ Барскіе и Луговскіе большіе каменные пороги и несетъ, торопящіяся пройти въ это время, толпы крутобокихъ судовъ подъ надувшимися парусами, разлатыхъ дровяниковъ, тяжелыхъ бревенныхъ плотовъ и множество грузовыхъ карскихъ лодокъ.
Но къ лѣту воды опадаютъ. Дремучіе лѣса, когда-то глядѣвшіеся въ озеро и наполнявшіе его водами таявшихъ снѣговъ, давно вырублены, и теперь съ высокихъ береговъ идутъ въ обмелѣвшія воды только песчаные наносы, которые особенно стали велики при истокѣ изъ озера рѣки Ябрены. Это было большое препятствіе мѣстному значительному отпуску. Ходатайствовали безуспѣшно не однажды объ исправленіи пути.
Разъ, проѣзжая мимо озера Кара, покойный государь, сказываютъ, велѣлъ остановиться. Былъ ясный іюньскій день. Берега синяго, широкаго озера покрыты были праздничными пестрыми толпами, встрѣтившими блестящій царскій поѣздъ.
Государь любовался видомъ и спросилъ что за зданіе около деревни.
Отвѣтили что это склады богатаго крестьянина Поразова.
Изъ толпы вышелъ высокій, сѣдой старикъ Поразовъ и палъ къ стопамъ своего царя.
Государь милостиво обратился къ нему, спросивъ велика ли его торговля.
— Велика, да обиду терпитъ, ваше величество, отвѣтилъ тотъ. Государь нахмурился.
— Отъ кого?
— Отъ озера, ваше величество.
Царь разсмѣялся и потребовалъ объясненія. Ясное и точное изложеніе дѣльца старика обратило на себя его вниманіе.
Дѣло пошло обычнымъ порядкомъ. На слѣдующій годъ произведены были изслѣдованія, и воздвиглось гигантское сооруженіе. Могучая плотина перегородила путь цѣлой рѣкѣ и подняла воды обмелѣвшаго шестидесятиверстнаго озера.
Обширное село Кара, у истока рѣки Ябрены, разбогатѣло и отлично обстроилось. Поднялась прежде всего, конечно, высокая златоглавая, каменная церковь. Проводъ судовъ тягой въ большой отведенный къ шлюзу каналъ, часто при надобности за большую цѣну, давалъ не трудную и постоянную работу Карякамъ. Кромѣ того были рыбныя ловли въ озерѣ, право на которыя, впрочемъ, теперь принадлежитъ не однимъ имъ исключительно, какъ прежде. Прежде Каряки просто нападали на рыбаковъ, «разбойнымъ дѣломъ» отнимали у нихъ рыбу, говоря что озеро принадлежитъ имъ. Еще до царя Алексѣя Михайловича доходили на нихъ жалобы. Въ свое оправданіе они приводили что удѣльный князь Василій Каровскій, котораго дворы и терема стояли на горѣ близь Кары, гдѣ нынѣ часовня, имъ предоставилъ эти ловли. И только уже при императорѣ Павлѣ право рыбной ловли въ озерѣ стадо общимъ достояніемъ.
Видъ съ колокольни Карской церкви чудесный. Озеро широко и красиво разстилается во всѣ стороны. Влѣво къ юговостоку синѣетъ лѣсъ огромной пустоши Черной, принадлежащій наслѣдникамъ пятнадцати владѣльцевъ, разбросанныхъ по всей Россіи, которые до сихъ поръ не могутъ никакъ размежеваться. Далѣе бѣлѣются многочисленныя церкви высокаго нагорнаго берега, а вправо тысячедесятинныя извѣстныя Карскія пожни — заливные луга — и глазу не различить гдѣ она кончаются. Осенью они усѣяны безчисленными стогами и наполнены криками дикихъ лебедей, которые здѣсь отдыхаютъ пролетомъ съ озеръ Норвегіи и съ Гебридовъ на теплый югъ.
Кругомъ по озеру совсѣмъ нѣтъ помѣщичьихъ усадебъ. Всѣ села оброчныя. Кара не видала своихъ помѣщиковъ вовсе. Дѣды не запомнятъ пріѣзда кого-нибудь изъ нихъ. Живя богато, управляясь міромъ, высылая исправно оброки, Каряки не могли имѣть никакихъ особенныхъ столкновеній. Оброкъ поручался всегда двумъ выборнымъ, которые ѣхали въ Петербургъ, везя за пазухой десятки тысячъ, и были принимаемы въ конторѣ богатаго дома Туруновыхъ, ихъ помѣщиковъ. Нѣмецъ-главноуправлающій сухо встрѣчалъ ихъ, принималъ деньги и выдавалъ расписки. Петербургская прислуга насмѣшливо и недружелюбно относилась къ ходокамъ «сиволапамъ», которые съ постоялаго двора, отдохнувъ и устроивъ кстати свои кое-какія дѣлишки и закупки, на тѣхъ же подводахъ возвращались обратно. Привозили они съ собой разказы о роскоши барскаго дома и о блестящихъ галунахъ и богатыхъ ливреяхъ важныхъ швейцаровъ и лакеевъ. Никто изъ нихъ не зналъ даже (да кажется никто и не интересовался) состава семьи своего владѣльца, и никогда не видѣли они его въ лицо. Однажды какъ-то пришло отъ барской конторы распоряженіе о возвышеніи оброка, да пріѣзжалъ какой-то повѣренный для ввода во владѣніе новыхъ наслѣдниковъ, и тутъ только Каряки узнали что баринъ ихъ умеръ въ Петербургѣ, что сынъ его служитъ тамъ же и ѣхать сюда не видитъ нужды, но такъ какъ ему надо за границу, то онъ приказываетъ Карякамъ внести оброкъ до срока, наравнѣ съ крестьянами другихъ его имѣній, нo уменьшаетъ оброкъ для облегченія уплаты. Каряки внесли что надо, безъ прекословія, и довѣренный уѣхалъ. Опять все пошло по-старому. Но въ слѣдующемъ же году случилось нѣчто важное для Кары.
II.
правитьЕсли ѣхать отъ нагорнаго берега черезъ озеро, вправо, на высокомъ холмѣ, картинно раскинется предъ глазами Кара, съ своею бѣлою церковью, высокими каменными и деревянными домами и лавками. Въ водѣ, опрокинутый, отражается весь холмъ съ часовней, и въ синевѣ озера, если легкая рябь подернетъ его ровную поверхность, какъ текучее золото горятъ церковные купола. На самомъ высокомъ мѣстѣ, близь церкви и площади, окруженный соснами, виднѣется, почернѣлый отъ времени, домъ Петра Бѣлова, своими пятью пестро расписанными окнами обращенный прямо на озеро.
Петръ Бѣловъ, высокій, сѣдой крестьянинъ — рыбакъ по призванію. Торговыми оборотами заниматься не любилъ и потому сравнительно далеко не былъ такъ богатъ какъ многіе его односельчане. Умный старикъ задумалъ такое дѣло о которомъ открылся одному духовнику своему и другу, мѣстному священнику отцу Іоанну, который, выслушавъ всѣ его доводы, не только одобрилъ, но взялся все это изложить письменно.
— Большое дѣло, большое! Господь умудрилъ тебя, другъ! задумчиво говорилъ престарѣлый отецъ Іоаннъ, покачивая своею сѣдою головою. Дѣло въ томъ что въ предыдущемъ году, Бѣловъ ходилъ отъ міра выборнымъ съ оброкомъ въ Петербургъ. По обыкновенію сдалъ онъ деньги, но былъ задержанъ необычными и удивившими его разспросами управляющаго о земляхъ и состояніи крестьянскаго хозяйства. Выходя съ барскаго крыльца, онъ едва не попалъ подъ копыта пары горячихъ сѣрыхъ рысаковъ, которые, храпя, въ пѣнѣ и въ мылѣ, сверкая сбруей и взметая облака снѣгу, осадили предъ крыльцомъ, такъ что онъ долженъ былъ невольно податься назадъ въ подъѣздъ. На подъѣздѣ засуетились, захлопали зеркальными дверьми, въ галунахъ и гетрахъ выскочили лакеи и бережно по красному сукну лѣстницы помогли взойти, еще не старому, худому и важному, въ собольей шубѣ, барину.
— Кто такой? спросилъ баринъ, указывая на Бѣлова.
— Изъ конторы съ оброкомъ, Карской вотчины крестьянинъ, ваше — ство! почтительно склоняясь, доложилъ толстый швейцаръ.
Баринъ оглядѣлъ Бѣлова. Высокій, сановитый, въ чистомъ синемъ кафтанѣ, съ умнымъ лицомъ и длинною, бѣлою бородой, мужикъ ему понравился.
— Какъ звать?
— Бѣловъ Петръ, ваше — ство!
— Ко мнѣ въ кабинетъ, приказалъ баринъ, уходя. Бѣлова однако сперва потребовали въ контору.
— Зачѣмъ тебя звалъ его — ство? Ты болталъ что-нибудь? съ безпокойствомъ спрашивалъ его рыжій Нѣмецъ управляющій. Жаловался ты что ли?
— Я ничего не говорилъ. Жаловаться намъ не на что.
— Ну хорошо, иди, да не ври тамъ чего-нибудь — слышишь? Не затрудняй болтовней его — ство. У васъ тамъ будутъ перемѣны разныя….
Лакей во фракѣ ввелъ Бѣлова черезъ рядъ богатыхъ комнатъ, съ золочеными стульями и огромными зеркалами, до мягкимъ коврамъ, въ кабинетъ. Бѣловъ внимательно смотрѣлъ кругомъ на рѣзные шкафы съ книгами, на бархатъ и бронзу и на самого барина, въ темномъ шелковомъ халатѣ ходившаго по комнатѣ. Баринъ предъ Бѣловымъ остановился, поднявъ свою коротко остриженную голову и поглаживая рукой длинныя, густыя бакенбарды.
— Чѣмъ занимаешься?
— Хлѣбопашцы, ваше — ство. Рыбу тоже ловимъ…. Живемъ милостями вашими.
— Передай своимъ, Бѣловъ, началъ баринъ, смягчая выраженіе своего худаго, желчнаго лица, — что пусть знаютъ, я имъ желаю добра. У васъ предполагаются разныя перемѣны къ лучшему въ управленіи. Будетъ все по-новому. Сколько луговъ при селеніи?
— Тысячъ больше на пять будетъ, ваше — ство, отвѣчалъ Бѣловъ блѣднѣя. Онъ испугался за свои пожни.
— Ну хорошо, можешь идти. Карлъ Карлычъ вѣроятно самъ у васъ будетъ, онъ все объявитъ. Ты мнѣ нравишься. Будетъ какая надобность — иди прямо ко мнѣ. Слышишь?
— Вѣчно буду Бога молить за ваше — ство. Уходя, Бѣловъ былъ чрезвычайно встревоженъ. Что за перемѣны хотятъ дѣлать? Богатыя озерскія пожни, пріобрѣтенныя на ихъ кровныя деньги, но, конечно, на имя помѣщика, были ихъ главнымъ имуществомъ, которымъ они дорожили пуще всего. Отберутъ — разоръ будетъ, думалъ онъ. Каряки такъ привыкли къ своей независимости что не сумѣли бы никакъ помириться съ этимъ.
На другой день онъ сошелся съ камердинеромъ главноуправляющаго, Григоріемъ, зазвалъ съ собой въ трактиръ и тамъ угостилъ его. Подъ вліяніемъ угощенія и денежнаго подарка, лакей разказалъ ему что Нѣмецъ-управляющій узнавъ о богатствѣ луговъ на озерѣ, задумалъ устроить производство прессованнаго сѣна; луга разбить на участки и пр. У крестьянъ отобрать луга онъ считалъ возможнымъ, такъ какъ они имѣютъ другіе заработки. Готовъ планъ завода и смѣты.
— Куда же, восклицалъ ужасно пораженный Бѣловъ, — куда жe его сбывать будетъ? Намъ же что ли? Какъ же это будетъ? Батька мой до самой смерти собиралъ, свои три тысячи за нашу часть отвалилъ…. Это скотъ бросать надо…. Какъ же пахота-то пойдетъ?…
— Это ужь ваше, братъ, дѣло. А ты вотъ что: ты прямо къ барину, къ Нѣмцу не ходи — напрасно!
Встревоженный Бѣловъ не спалъ ночь; на другой день думалъ пойти къ барину, но управляющій, встрѣтивъ его, строго крикнулъ, велѣлъ отправляться домой, а не шататься зря по городу. Удивительно какъ въ головѣ рыбака Бѣлова созрѣлъ ясный планъ и смѣлое рѣшеніе исполнить его — мысль о выкупѣ села изъ крѣпостной зависимости, по настоящей оцѣнкѣ земель, въ года. Это было тогда когда о рѣшеніи крестьянскаго вопроса не было и рѣчи.
«Сегодня Нѣмецъ пожни, тамъ рыбныя ловли, — какъ же тогда жить будемъ?» думалъ онъ въ смущеніи, и свои соображенія и разчеты какъ по его мнѣнію можно предложить барину выкупъ, сообщилъ отцу Іоанну.
— Не опасно ли, друже? предостерегалъ священникъ, — сумма слишкомъ не мала. Оправитесь ли? Сосѣди будутъ ли помогать?
Однако несмотря на сомнѣнія, отецъ Іоаинъ, съ рѣшимостью, хотя и съ великимъ страхомъ и молитвами, записалъ проектъ своего неграмотнаго друга четкимъ и разборчивымъ, стариннымъ почеркомъ на тогдашней синей, толстой бумагѣ. Бѣловъ посвящалъ въ свои намѣренія немногихъ и съ самымъ строгимъ разборомъ. Иванъ Поразовъ, о которомъ говорено выше, чрезвычайно увлекся и взялся всячески помогать и уговаривать другихъ. Скоро главнѣйшіе домохозяева были согласны. Остальныхъ уговорить было не трудно. Волненіе въ которомъ находились всѣ, трудно изобразить. Многіе боялись, но шли за міромъ. Подписывать проекта священникъ однако не совѣтовалъ, а просто представить его барину подъ личною отвѣтственностью Бѣлова, чтобы не приняли за подговариванье. Бѣлова же онъ очень жалѣлъ и совѣтовалъ бросить все дѣло.
Но общественное довѣріе и уваженіе такъ подняло мірское чувство старика въ послѣдніе дни что онъ твердо рѣшился идти одинъ «за міръ — коли придется — приму и наказаніе, Божья воля», говорилъ онъ. Общество собралось въ избѣ Поразова; дали обѣщаніе никому не говорить ни слова до прихода Бѣлова изъ Петербурга.
Одѣтый по-дорожному, съ посохомъ и котомкой, старикъ поклонился міру въ ноги, просилъ простить, предъ кѣмъ провинился, отслушалъ напутственный молебенъ, попрощался съ плачущими дѣтьми и старухой, которая его отпускала точно на смерть, и пошелъ въ Петербургъ. Баринъ, къ удивленію и радости встревоженнаго старика, узналъ его опять въ сѣняхъ, позвалъ опять въ кабинетъ, нахмурясь, принялъ бумаги и велѣлъ придти на другой день. Тотъ явился въ назначенный часъ, какъ будто даже похудѣвшій отъ волненія.
— Тебя научилъ кто все это написать? спросилъ баринъ, пристально глядя на старика.
— Никто не научалъ, самъ, какъ мнѣ на мысли п, ваше — ство, по глупому своему разуму, мужественно отвѣтилъ Бѣловъ, готовый принять на себя всѣ послѣдствія поступка.
— Ты умный старикъ. Другія мои имѣнія могли бы пойти по такому разчегу на выкупъ? Какъ ты полагаешь? Я давно думаю.
— Не могу объяснить, ваше — ство. Можетъ какъ мы при угодяхъ состоимъ, такъ другіе мужички не въ силѣ будутъ… коли такихъ угодьевъ нѣтъ… и намъ не легко подняться…
— Да, это правда. Иди, я подумаю, распоряжусь. Не говори никому пока ни слова. Слышишь? И отправляйся домой, нечего тебѣ тутъ проживаться. На тебѣ…
И баринъ неожиданно подалъ ему пять золотыхъ и замахалъ ему рукой чтобъ онъ уходилъ.
Горячо молился старикъ на другой день въ Казанскомъ соборѣ, поражаясь невиданнымъ великолѣпіемъ громаднаго сѣвернаго храма и, хотя успокоенный молитвой, но неудовлетворенный, пошелъ опять на родину, въ свой далекій путь. Дома на разспросы односельчанъ и даже отца Іоанна онъ отвѣчалъ что молиться надо, что Богъ дастъ, а что бариномъ заказано ему ничего не говорить.
Въ исходѣ слѣдующаго же года, состоялся, согласно проекту неграмотнаго рыбака, выкупъ крестьянъ села Кары. Въ воспоминаніе этого дня Каряки заложили, на мѣстѣ теремовъ князя Василія Карскаго, каменную часовню. Въ то время баронъ Гакстгаузенъ совершалъ свое путешествіе по Россіи. Бывши въ селѣ Карѣ и любуясь на окружающій видъ, онъ замѣтилъ что это помѣщичье село красивѣе и богаче инаго города и, услышавъ исторію выкупа крестьянъ, прибавилъ:
— Въ понятіи помѣщиковъ вашихъ объ отношеніи ихъ къ крестьянамъ есть нѣчто особенное. По предложенію крѣпостнаго, господинъ освобождаетъ его и даетъ ему же землю за деньги, которыя, какъ и все принадлежащее его крѣпостнымъ, собственно принадлежатъ вѣдь ему же.
Какъ бы то ни было, но село Кара задолго еще до величайшаго акта настоящаго царствованія было свободно.
III.
правитьВъ то время о которомъ будетъ говориться, Бѣловъ умеръ въ глубокой старости. Въ мѣстныхъ вѣдомостяхъ было сообщено о смерти «крестьянина Петра Бѣлова, Карской волости, ста одного году отъ роду». Въ ясный лѣтній день, проводивъ своихъ до самаго озера на рыбную ловлю, онъ легъ уснуть и уже не проснулся. Вернувшаяся вечеромъ семья нашла его мертвымъ, въ чистой, однако, рубахѣ и со сложенными на груди руками. Онъ очевидно предварительно приготовился. Смерть старика особенно была горестна для семьи. Покойному очень хотѣлось увидѣть внука, котораго ждали изъ Петербурга со дня на день. Кромѣ того, стараго дѣда всѣ отъ мала до велика почитали и уважали, такъ что въ семьѣ, уже пожилой, сынъ и сноха вставали когда онъ входилъ въ избу изъ своей свѣтелки, гдѣ онъ жилъ особо. Для селенія же смерть его была какъ бы общественнымъ событіемъ. Всѣ приходили съ нимъ прощаться, толпой провожали и несли на рукахъ до могилы, гдѣ положили рядомъ съ его усопшимъ духовникомъ и другомъ, отцомъ Іоанномъ, съ которымъ вмѣстѣ старый рыбакъ задумалъ и выполнилъ такое большое дѣло.
Семья долго не могла успокоиться отъ этой потери. Мальчикъ-внукъ все поминалъ дѣдушку и стучался къ нему въ свѣтелку, чѣмъ вызывалъ новые потоки слезъ у сморщенной и толстой «старухи» Ивана Бѣлова, обезпокоенной еще и тѣмъ что сынъ, ея «Петрушенѣка» такъ долго не ѣдетъ.
— Такъ и не довелось нашему старичку, царствіе ему небесное, внучка увидѣть, всхлипывая прибавляла она.
— Чего жь не ѣхалъ внучекъ-отъ, рѣзко отвѣчала дочь, очень красивая, живая дѣвушка, стуча рамами ткацкаго станка. Въ ея большихъ, сѣрыхъ глазахъ однако дрожа.ш слезы.
— Ой, Фросюшке, не ѣхалъ коли, нельзя видно.
— Принцъ какой! Нельзя, вишь!
— Бываетъ не пускаютъ, чтой-то ты, хозяева!
— Шесть-то лѣтъ все не пускаютъ! Полно-ка! съ досадой ворчала дочь.
Молодой Петръ Бѣловъ, котораго такъ ждали дома, попалъ въ Петербургъ нечаянно. На шлюзахъ всегда много народу при проходѣ судовъ, особенно весной. Одинъ богатый купецъ, дожидаясь очереди и повѣтерья чтобы провести свои суда и собирая людей для тяги, остановился у Бѣловыхъ. Ему вся семья очень понравилась. Онъ шутилъ съ дѣтьми, давалъ имъ гостинцевъ, много разговаривалъ съ дѣдомъ Бѣловымъ и очень заинтересовался хорошенькимъ расторопнымъ Петькой. Онъ задумалъ взять его съ собой и «сдѣлать человѣкомъ».
— Дѣлъ у меня много, говорилъ онъ, — отпустите; я въ Питерѣ его къ чему приставлю пока по его лѣтамъ, а тамъ что Богъ дастъ, можетъ и деньги наживетъ.
Произошло въ семьѣ по этому поводу разногласіе. Старый дѣдъ положительно и энергически высказался противъ отправленія любимаго внука.
— У насъ, недовольно сдвинувъ густыя брови, говорилъ дѣдъ, — благодаренье Господу, есть чѣмъ жить. Дѣла не передѣлать парню и дома. Что ему тамъ — баловаться только. Изъ мужиковъ уйдетъ, да и въ городскіе не возьмутъ. Деньги! Деньги нужны въ предѣлѣ. Есть у тебя: еще хотѣть — испытывать благость Божью — грѣхъ! Деньги — соблазнъ! Не всѣмъ же наживать. Да и это тоже — дѣло мудреное…
Но отецъ и мать, хотя при дѣдѣ не очень высказывались, желали его отправить. Мальчику ѣхать страстно хотѣлось. Но онъ скромно молчалъ; только свѣжія щеки его зарумянились да блестѣли большіе сѣрые глаза, какъ звѣзды.
— Что же, Господи! Можетъ ему судьбу такую Господь посылаетъ, бормотала мать.
— Судьбу! Чего лопочетъ баба, сама не вѣдаетъ, горячась продолжалъ дѣдъ, — ты знаешь ли какой это омутъ? Парню горе готовите… Отъ крестьянства только отобьете…
— Ворчунъ онъ у васъ! смѣясь перебилъ купецъ, — присмотримъ за внукомъ… Небось!
— Что зря говорить, крикнулъ уже тотъ и на купца, — что ты сидѣть надъ нимъ что-ли будешь?.. По мнѣ, посылайте… А я не приказываю вамъ… Вотъ что!
И старикъ, съ сердцемъ хлопнувъ дверью, ушелъ въ свою свѣтелку, зажегъ тамъ свѣчку и угрюмо сталъ чинить огромную вершу.
Купецъ между тѣмъ пилъ чай и настаивалъ на своемъ.
— Свѣтъ увидитъ: человѣкъ будетъ… Хочешь со мной?… Баловать не будешь?
— Хочу, дяденька, не буду, весь вспыхивая отъ прилива новыхъ ощущеній, говорилъ Петька.
Наконецъ Иванъ Бѣловъ всталъ чтобъ идти къ отцу въ свѣтелку. Сановитый мужикъ, съ посѣдѣлою уже бородой, не рѣшался долго войти и былъ очень смущенъ.
Дверь свѣтелки скрипнула.
— Кто еще тамъ? окликнулъ старый дѣдъ, вглядываясь впередъ сквозь большія роговыя очки, которыя надѣвалъ работая, и поднявъ большую бороду.
Не отвѣчая ему, сынъ вошелъ и сѣлъ къ сторонкѣ на скамейку, глядя въ уголъ. Старикъ догадался и опять обратился къ работѣ. Онъ токе не глядѣлъ на сына. Молчаніе обоихъ тяготило.
— Знаю, знаю чего тебѣ, тихо и сердито заворчалъ дѣдъ, — что ты ровно баба глупая то же задумалъ… И ты вотъ токе… На-ко!..
— Поволь, батюшка, тихо сказалъ сынъ, — есть мое желаніе. Я отправить Петьку согласенъ… Мокетъ и намъ въ помочь будетъ…
— Что вы черти въ самомъ дѣлѣ! А здѣсь что жъ, онъ тебѣ не въ помочь что ли? Что жъ ты! Я не знаю что-ль что говорю.. Знаю я!
— Что жь мальченкѣ застить? Можетъ…
— Заститъ! крикнулъ, очень обидѣвшись, старикъ, застить! Я вамъ не помѣха… Мнѣ равно умирать-то — посылай, коли…
На другой день, когда неотвязчивый купецъ присталъ опять съ этимъ, и глаза отца, матери и Петьки съ тревогой обратились на дѣда, онъ сказалъ наконецъ, отворачиваясь:
— Чего глядите?.. Посылай что ль…
И чувствуя что у самого навертываются слезы, ушелъ, крикнувъ изъ двери:
— Собери хорошенько мальченку, да толкомъ сговорись съ хозяиномъ — какъ онъ его еще беретъ-то… слышь! Вы!..
На утро къ губѣ подъѣхала бойкая пара гремя бубенцами и бляхами, и Петя, въ новомъ картузѣ и синемъ кафтанчикѣ, съ заплаканными глазами, прощался съ отцомъ и съ матерью и маленькими братомъ и сестрою.
— Слышь, Фрось! сквозь рыданье улучалъ онъ сказать сестрѣ, — ты голубей-то подъ печкой корми… слышь!
— Буду… кормить, всхлипывала та.
Мать совала ему въ сѣно мѣшочки съ пирогами и шанежками и рыдала.
— Покушай родимый дорогой-ту… Отецъ родной, пригляди! Мальчикъ махонькой… Глупонькой…
— Дай Богъ вамъ, Иванъ Петровичъ, говорили, низко кланяясь отецъ и дѣдъ, — ужь не оставьте… приглядите… явите Божескую милость!
Бубенчики загремѣли и скоро тарантасикъ вынесся за околицу. Старый дѣдъ задумчиво смотрѣлъ вслѣдъ на знакомую и такъ памятную ему дальнюю дорогу…
Съ тѣхъ поръ прошло шесть лѣтъ. Изъ конторы купца Филиппова сперва приходили письма писанныя подъ диктовку красивымъ писарскимъ почеркомъ, гдѣ, отъ лица Пети, посылались многочисленные поклоны, затѣмъ сообщалось что онъ началъ учиться грамотѣ и состоитъ «мальчикомъ при магазинѣ». Такъ какъ Бѣловы были неграмотны, то приглашали шлюзоваго унтеръ-офицера, угощали, и онъ читалъ письма семьѣ, которая слушала съ напряженнымъ вниманіемъ. Потомъ всѣ крестились. Письма эти дѣдъ не давалъ никому и пряталъ въ свой сундучокъ.
Сноха иногда приходила къ старику и просила дать ей стараго письма почитать, ибо де пришелъ Демьянычъ, унтеръ-офицеръ, и пьетъ чай, такъ все равно берется почитать. Наконецъ письма стали приходить писанныя собственными каракулями Пети, съ приложеніемъ сначала по нѣскольку рублей, а разъ даже и цѣлыхъ двадцати-пяти. Слезамъ, чтенію и радости матери конца не было.
— А это, батюшка, что? Господи, Господи! Отъ конторы? О Царь Ты мой Небесный! Ну, почитай, голубчикъ, почитай. Демьянычъ!
«Симъ Иванъ Петровичъ приказалъ извѣстить что Петръ Бѣловъ къ услугѣ усерденъ и назначается ему отъ конторы жалованье…»
Потомъ пошли слухи что Петькѣ хозяинъ много довѣряетъ, что у пріемки товара и нагрузки судовъ ему порядочно перепадаетъ денегъ. Со всѣмъ этимъ старуха такъ носилась что сосѣдки уже начали завидовать.
— Бѣляихѣ-то, счастье-то! Петька-то при конторѣ, мать моя. Жалованье, слышь! Да, вотъ, поди-ка ты!
Мать съ гордостью за сына говорила:
— Вотъ, дѣдушка, не хотѣлъ Петю-то. А, ишь, вѣдь вотъ… Господь-то…
— Что, что, ишь! ворчалъ дѣдъ, — раскудахталась! Много ли онъ домой-то шлетъ? И писать-то пишетъ по-рѣдку нонче… Чего ты вездѣ стрекочешь, ты Бога-то не гнѣви…
Не такъ давно, какъ сказано, семья получила письмо что Петръ ѣдетъ домой. Это было незадолго до смерти стараго дѣда.
IV.
правитьНа разсвѣтѣ слѣдующаго дня поднялось на озерѣ волненіе. На столпившихся у шлюзовъ судахъ движеніе только-что началось. Прикащики еще спали по избамъ или въ рубкахъ, сторожа въ шубахъ сидѣли, дремля на палубахъ. Начинали кое-гдѣ работу: выливали воду, готовили снасти. Зоркій и привычный глазъ судорабочихъ давно намѣтилъ въ сѣрѣющей дали какую-то лодку. Ее сильно кидало. Волны прыгали кругомъ, закипая по гребнямъ бѣлою пѣной.
— Этто не грузовая…
— Сверху идетъ.
— Нѣтъ, не грузовая, четверо сидятъ…
Такъ переговаривались рабочіе когда непривычный глазъ едва бы могъ различить только мелькающую бѣлую точку паруса. Величавая масса воды, цвѣта и вида стальной славянской брони, грозно гремѣла подъ утреннимъ небомъ съ быстро бѣгущими, тонкими, сѣрыми облаками. Когда первые лучи зари заалѣли свѣжими блестками по хмурымъ волнамъ и окрасили розовымъ цвѣтомъ бѣлую пѣну, большая лодка была уже близко къ пристани и ясно можно было разглядѣть какъ, засучивъ рукава рубахъ и сбросивъ шапки на дно, молодецки справлялись, кидая веслами, два лодочника. Въ лодкѣ, кромѣ того, было еще двое. Одинъ въ какой-то полувоенной, полуштатской теплой шинели, пониже ростомъ и постарше, согнувшись, сидѣлъ на скамьѣ. Другой молодой, высокій, въ новомъ полушубкѣ, стоялъ, держась одною рукой за веревку подъ парусомъ. Они причалили къ насыпи, на которой до самаго шлюзоваго дома шла великолѣпная старая березовая аллея.
Лодочники вынесли на берегъ какіе-то ящики съ инструментами, лоты, корзины съ припасами и кошмы. Рабочіе съ судовъ молча наблюдали какъ новопріѣзжіе прежде всего занялись осмотромъ шлюза. Они смѣряли огромныя ворота, свѣряли плотину, и все это записывали. Подъ ихъ ногами, въ пролеты, съ бѣшенымъ ревомъ, мчалась вода запертой рѣки. Гулъ и шумъ далеко кругомъ стояли въ воздухѣ…
— Славное мѣсто! замѣтилъ пріѣзжій въ полушубкѣ, какой широкій видъ!…
— Нѣтъ, а какова плотина! Устои одни чего стоятъ! А быки-то….
— А что, ребята, гдѣ бы намъ чайку напиться да отогрѣться? спросилъ опять первый у лодочниковъ.
— Да тутъ у насъ знакомый одинъ есть мужичокъ — Бѣловъ. У нихъ и самоваръ и все есть. Изба большая — вотъ — на горѣ, за сосенками-то.
— Ну, ладно, веди насъ туда….
Пріѣзжіе были издалека и шли лодкой уже не одни сутки. Молодой помѣщикъ, нынѣ уѣздный гласный Потуновъ, командированъ для составленія доклада въ земство о мѣстномъ привозѣ и отпускѣ и состояніи судоходства по озеру Карѣ и рѣкѣ Ябренѣ. Отставной флота лейтенантъ Козловскій приглашенъ Потуновымъ въ товарищи путешествія какъ спеціалистъ.
Молодой человѣкъ былъ изъ извѣстной и богатой фамиліи Потуновыхъ, и въ дѣтствѣ получилъ, какъ говорилось, «тщательное воспитаніе». Отецъ его, мѣстный предводитель, «виверъ», страстный любитель картъ и лошадей, былъ однако человѣкъ «образованный» и даже когда-то въ чемъ-то былъ «замѣшанъ». Мать его, больная, слабая женщина, умерла рано, и онъ безъ нея отданъ былъ въ гимназію.
Въ городѣ мальчикъ имѣлъ своихъ лошадей и прекрасную квартиру, въ которой гимназисты товарищи его (руководимые одною, какъ говорилось, «свѣтлою личностью» изъ учителей) дѣлали литературные вечера. Тогда уже начиналось въ обществѣ то броженіе которое привѣтствовано было съ такими надеждами. Пріѣхавъ въ деревню къ отцу, мальчикъ съ радостью видѣлъ что отецъ раздѣляетъ его такъ-называемыя «убѣжденія». Каковы бы они ни были, это сочувствіе и пониманіе между отцомъ и сыномъ доставляли имъ обоимъ много отрады.
Отецъ его былъ тогда очень занятъ, разъѣзжалъ и составлялъ рѣчи. То былъ моментъ перваго обращенія къ дворянству, преддверіе 19го февраля. Старикъ Потуновъ взялъ съ собой сына въ городъ, куда они поѣхали на великолѣпной четверкѣ вороныхъ жеребцовъ, въ легкой вѣнской кареткѣ съ гербами.
Съ волненіемъ и любопытствомъ слушалъ онъ съ хоръ, наполненныхъ публикой, блестящую рѣчь своего отца, который, — закинувъ красивую, посѣдѣлую голову и расправляя длинные усы, высокій и стройный, съ жаромъ говорилъ безмолвному и встревоженному собранію о томъ что оно обязано оправдать высокое довѣріе и цѣнить прямоту съ какими Высочайшая власть «обращается къ лучшимъ и великодушнѣйшимъ чувствамъ какія только есть въ сердцѣ человѣка».
Подлинныхъ словъ всей рѣчи сынъ не помнилъ; помнилъ только шумъ и говоръ, обращенія, поздравительныя или непріязненныя. Но героемъ дня былъ его отецъ.
Несмотря на то что надъ рѣчью чуть не въ лицо ему смѣялись многіе, старикъ былъ спокоенъ и доволенъ. Потомъ ему взгрустнулось, онъ жаловался въ каретѣ сыну на головою боль и говорилъ что дѣла его «очень разстроены», но что все уладится…. Сынъ не понималъ тогда всего значенія послѣднихъ словъ…. Затѣмъ — университетъ.
Съ деньгами и блестящими надеждами юноша нанялъ въ Москвѣ прекрасную квартиру и лакея во фракѣ; накупалъ бронзы, кипсековъ, взялъ помѣсячно коляску, объѣхалъ родныхъ, завелъ знакомства и лекціи посѣщать началъ усердно.
Но вдругъ, еще не кончился первый годъ его пребыванія въ университетѣ, какъ онъ получилъ извѣстіе о внезапной смерти отца отъ воспаленія въ мозгу. Онъ поторопился домой и засталъ тамъ, къ своему отчаянію, все оконченнымъ…. Похороны были безъ него.
Послѣ перваго горя — готовилось новое. Дѣла оказались такъ разстроены, долги достигали такой цифры что отъ всей блестящей обстановки и богатства бѣдный юноша могъ надѣяться удержать за собой только маленькое лѣсное имѣніе отца, съ нѣсколькими стами годоваго дохода, и тѣ можно было получить занимаясь тамъ лично.
Молодежь нашего переходнаго періода можно обвинить въ чемъ угодно, но не въ недостаткѣ подвижности или рѣшимости. Впрочемъ и жизнь ставила вопросы такъ круто и рѣзко что некогда было колебаться или раздумывать. Онъ продалъ свои бронзы и мебели и поѣхалъ въ далекую глушь. Тамъ его, привыкшаго къ обществу, изнѣженнаго непредусмотрительнымъ воспитаніемъ, ждали долгіе, холодные годы нужды, затворничества и одинокой, не согрѣтой любовью и участіемъ, жизни. Въ нѣсколько лѣтъ, однако, онъ настолько ознакомился съ мѣстными условіями что предложенныя имъ въ земское собраніе, какъ гласнымъ, соображенія объ устройствѣ волоковыхъ путей, обратило на себя вниманіе между прочимъ необычною горячностью изложенія. Свѣдѣнія которыя при этомъ пришлось собирать о торговлѣ навели его на мысль о предпріятіи. Тутъ-то на бѣду его произошла роковая для него встрѣча съ купцомъ Жилинскимъ.
Богатый петербургскій купецъ Жилинскій, сухой человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ пріятными и вкрадчивыми манерами, имѣвшій три большихъ дома въ разныхъ частяхъ столицы, участникъ разныхъ компаній, директоръ большаго банка, кажется бы довольно имѣлъ хлопотъ и занятій, но въ настоящую минуту очень нуждался именно въ отдѣльномъ какомъ-нибудь предпріятіи и для того пріѣхалъ въ этотъ городъ. Случайно встрѣтясь въ гостиницѣ съ Потуновымъ, который горячо заговорилъ о дѣлѣ, онъ любезно и ловко поддержалъ основательность его соображеній, подивился его способности къ дѣламъ, но съ первыхъ же свѣдѣній сообщенныхъ собесѣдникомъ, какъ человѣкъ опытный, рѣшилъ про себя что это, въ такомъ видѣ, никуда не годится. Да ему собственно не столько нужно было дѣло, сколько шумъ о дѣлѣ, призракъ дѣла. Ему было бы хорошо подъ видомъ этого предпріятія втянуть одинъ значительный капиталъ совсѣмъ въ другое.
Пока онъ все это соображалъ, Потуновъ, конечно ничего не подозрѣвая, въ невинности, продолжалъ изливаться предъ нимъ….
Молодой человѣкъ былъ очень гордъ и доволенъ когда Жилинскій, самъ вдругъ явившись въ собраніе, предложилъ отъ себя нѣкоторую сумму на изслѣдованіе всего пути, съ тѣмъ чтобъ изслѣдованіе это было предоставлено Потунову и чтобъ это была командировка отъ земства. Онъ говорилъ что самъ думаетъ попробовать въ этомъ краю и что во всякомъ случаѣ такое изслѣдованіе принесетъ пользу земству.
— Мы ничего не теряемъ, господа, сказалъ посмѣиваясь одинъ желчный гласный, — изслѣдованіе будетъ ли сдѣлано или нѣтъ — мы въ выигрышѣ. Мы, значитъ, заботились объ изслѣдованіи.
Составлены были обычныя заключенія и изъявлена офиціальная благодарность Жилинскому, который взялъ себѣ засвидѣтельствованныя копіи съ протоколовъ. Потунову онъ обѣщалъ часть въ дѣлѣ и открылъ даже маленькій кредитъ и такимъ образомъ, безжалостно запутавъ его, удалилъ изъ города по крайной мѣрѣ мѣсяца на три. Это было главнымъ образомъ нужно чтобы тотъ не мѣшалъ своею болтовней. Затѣмъ приступилъ къ серіозному осуществленію своего плана. Конечно и не думалъ онъ никогда ввести въ предпріятіе ненужнаго ему ни на что Потунова, который между тѣмъ все дальше засасывался въ эту трясину. Для людей съ воображеніемъ, но непрактическихъ и неопытныхъ, которые не понимаютъ трудностей осуществленія, предпріятія имѣютъ всю гибельную завлекательность и прелесть азартной игры.
V.
правитьМежду тѣмъ молодой Питерецъ Бѣловъ приближался къ родному гнѣзду. Отъ желѣзной дороги, весь дальній путь, онъ или ѣхалъ съ обозами, или нанималъ одноконную подводу или даже просто, взваливъ узелъ за спину, шелъ пѣшкомъ. Но въ послѣдней деревнѣ предъ Карой, гдѣ были обывательскія станціи, онъ надѣлъ шелковую красную рубаху, жилетку, серебряные часы, новый синій кафтанъ и новые щегольскіе сапоги съ лакированными отворотами и калошами, хотя калоши въ такой отличный лѣтній день казались бы и излишними. Потомъ сосчитавъ въ портмоне деньги — а ихъ оказалось не очень много — нанялъ лучшую пару какая только была на станціи. Сбрую надѣли обвѣшенную бляхами и все время бойкихъ коней держали подъ уздцы. Съ двумя колоколами подъ росписною дугой, гремя бубенцами, заломивъ немного на бокъ новый картузъ, тронулся Петька со станціи. Онъ хотѣлъ въѣхать съ громомъ.
Изъ Петьки Бѣлова вышелъ, что-называется, красавецъ писаный. Ни безпутная гульба въ смрадныхъ подвальныхъ трактирахъ, ни спанье въ сырыхъ складахъ хозяйскихъ, ни житье мерзѣйшими петербургскими веснами и осенями въ барочныхъ рубкахъ, не могли сломить несокрушимаго русскаго здоровья его и выѣсть свѣжаго румянца изъ лица съ маленькими усиками и чудесными блестящими глазами. Бѣлый, высокій лобъ съ откинутыми, слегка вьющимися, каштановыми волосами, придавалъ его лицу какое-то открытое, молодецкое выраженіе. Только около румяныхъ губъ образовались черточки, которыя его улыбку дѣлали нахальною, да въ большихъ сѣрыхъ глазахъ свѣтилось иногда что-то холодное и насмѣшливое.
Не безъ волненія молодой Питерщикъ ѣхалъ домой. Не то чтобъ ему слишкомъ хотѣлось видѣть своихъ. Онъ былъ не изъ чувствительныхъ, и въ теченіе шести лѣтъ, увлеченный потокомъ столичной, ему удававшейся, жизни, не особенно отпрашивался у хозяина домой. Купецъ Филипповъ, взявшій его изъ деревни, очень его цѣнилъ и прочилъ на другое мѣсто, но Петька смотрѣлъ уже не туда. Ему не нравилось скупое, осторожное, «мужицкое», какъ онъ выражался, веденіе дѣла его хозяиномъ, который во все входилъ самъ, усчитывалъ каждую копѣйку. Онъ насмотрѣлся на блестящія конторы, на широкія дѣла; у него были пріятели артельщока, вертѣвшіе въ рукахъ значительныя суммы, дѣлавшіе собственные обороты. Онъ надѣялся на дѣда, который — онъ зналъ — его любилъ. Кромѣ того, его озабочивало что его младшій братъ приближается къ такимъ годамъ что на него, Петра, можетъ пасть рекрутская очередь.
Съ этими очень опредѣленными разчетами, задумавшись, онъ незамѣтно проскакалъ до Кары и съ волненіемъ увидѣлъ синее родное озеро, темный, высокій, подъ знакомыми соснами, домъ. Мать и сестра, какъ бы предчувствуя, уже стояли и смотрѣли на дорогу, защищая руками глаза отъ солнца. Грохотъ бубенцовъ и колоколовъ приближался…
Смертью дѣда Петръ былъ сильно пораженъ. Еще болѣе непріятно поразило его что послѣ смерти дѣда нашли въ сундучкѣ у него, кромѣ писемъ Петра и незначительныхъ вещей, только пять золотыхъ подаренныхъ ему еще въ Петербургѣ бариномъ, да двѣ пятидесятныя. Петръ однако не слишкомъ убивался своей неудачей и, разъ онъ былъ тутъ, дѣятельный умъ его старался отыскать точку опоры дома для устройства своихъ дѣлъ.
Опустѣлую свѣтелку умершаго дѣда занялъ Потуновъ съ товарищемъ. Они собирались пить чай. Козловскій, разложивъ у стѣны на доскахъ огромный листъ бумаги и разставивъ инструменты, чертилъ карту озера и шлюза, а Потуновъ записывалъ въ книгу набросанныя имъ на клочкахъ цифры и замѣтки и подводилъ итоги.
Услыхавъ кто такіе были гости, Петръ очень заинтересовался и самъ внесъ свѣтло отчищенный, кипящій самоваръ въ свѣтелку къ постояльцамъ.
— Не прикажете ли еще чего? спрашивалъ онъ предупредительно, — крендели… папиросокъ можетъ-быть… у меня крѣпкія крученыя…
— Хорошо бы папиросъ, сказалъ Козловскій, — а то тутъ гдѣ — не достанешь…
— Эдакой красавецъ! невольно воскликнулъ онъ по уходѣ Петра, — чортъ ихъ знаетъ какъ это такъ здѣсь… Давно не видалъ такого…
— Планъ изволите чертить, началъ, принося папиросы, Петръ, заглядывая въ бумага, — что жь, хотятъ поправить нашу Ябренку — давно пора. Мой хозяинъ Филипповъ, простой можно-сказать крестьянинъ, а онъ давно объ этомъ толковалъ. Отпуска много больше будутъ, а то на Баровскихъ большое затрудненіе.
Въ Потуновѣ заговорилъ интересъ дѣла и онъ тоже обратился къ Петру. Сначала Петръ, съ своими кручеными папиросами и слишкомъ нестѣсняющимися манерами, ему сильно не понравился.
— А какъ велики Баровскіе проходы? Да садись чай пить.
Петръ не заставилъ повторять приглашеніе. Онъ придвинулъ стулъ и пить сталъ изъ стакана, а не съ блюдечка. Его объясненія были такъ толковы, дѣло нагрузки судовъ (которое онъ узналъ занимаясь у своего хозяина) было ему извѣстно такъ близко, онъ былъ такъ вѣжливъ, хотя и немного слишкомъ разговорчивъ, что Потуновъ и Козловскій заинтересовались и проговорили съ нимъ до поздней ночи. Потунову свои собственныя свѣдѣнія по этому предмету показались далеко не обширны послѣ сообщеній Петра, который узнавъ въ чемъ дѣло былъ не согласенъ даже съ основными положеніями.
— Позвольте, говорилъ онъ, — проводъ судовъ хочетъ ваша компанія…. Только какъ же? Да вы застрянете на первомъ же проходѣ…. Судно либо машина…. хоть бы равно сидѣли…. развѣ одинаково пройдутъ… А на порогахъ? Трехъ футовъ не будетъ…. Дно мѣняется.
— Однако, возражалъ съ жаромъ Потуновъ, — въ Америкѣ просто на колесахъ переваливаютъ…. Еще складныя суда.
— Ну, не знаю… У насъ такихъ не видать… Да еще и стоитъ ли… Оборотный да ремонтъ, вы вѣрно ли считаете?
— Не знаю, уже посмѣиваясь отвѣтилъ Козловскій, — это дѣло компаніи. Думаю что вѣрно. Жилинскій дѣлалъ разчетъ подробный.
— Жилинскій, съ живостью обернулся Петръ, — не Лука ли Гаврилычъ? Онъ? Такъ мы его довольно знаемъ. Въ домѣ у него за разчетомъ отъ нашего хозяина не однажды бывалъ. Еще все посадитъ и сигарку дастъ. «Экая, говоритъ, способность у тебя — все ты у хозяина» — это то-есть мнѣ-то… Такихъ домовъ какъ его и въ Петербургѣ немного…
Потуновъ усмѣхнулся. Также сажалъ Жилинскій и его, предлагалъ сигару и хвалилъ его способность.
Когда всѣ разошлись по своимъ угламъ, Потунову не спалось. Онъ глядѣлъ въ окно; въ маленькихъ квадратахъ стеколъ блистала тихая, синяя ночь. Одна звѣзда дрожала въ верхнемъ углѣ стекла. «Это будетъ моя удача», подумалъ онъ, Онъ слушалъ ровное дыханье спящаго лейтенанта и завидовалъ ему. "Вотъ у человѣка сердце спокойно. А что если меня обманываютъ! Ну, докажу же по крайней мѣрѣ что могъ сдѣлать.
А Петръ придя въ избу удивился что старуха-мать не спитъ и плачетъ.
— Чего ты? разсѣянно замѣтилъ ей сынъ. — Ложись матушка, чего ты….
— Лягу, касатикъ, лягу сечасъ…. Ты у господъ, а я тебя все жду, Петрушенька, все жду… Дай, думаю, хоть погляжу на него… Такъ-то ужь я обрадѣла, такъ обрадѣла, и сама не знаю….
Сынъ ничего не отвѣчалъ и скоро уснулъ усталый съ дороги. А старуха еще долго бормотала свои молитвы въ темнотѣ.
Съ отцомъ собирался молодой Бѣловъ переговорить уже нѣсколько дней и все не рѣшался, ибо видѣлъ что крутой и не разговорчивый старикъ въ немъ чѣмъ-то недоволенъ. Даже въ первые дни были случаи когда старикъ высказывался довольно рѣзко.
Одинъ разъ они всѣ обѣдали, отецъ его, братъ Николка, бѣлокурый, безотвѣтный и тихій мальчикъ, и сестра съ матерью собирали уже со стола и всѣ вставали, когда вдругъ Иванъ Бѣловъ крикнулъ на сына:
— Крести лобъ-отъ толкомъ! Не на балалайкѣ играешь.
Въ другой разъ, когда Фрося, сидѣвшая за ткацкимъ станкомъ, просила брата сходить за водой и онъ отказался, старикъ въ гнѣвѣ даже сильно толкнулъ его.
— Иди, когда говорятъ! Видишь, она за дѣломъ. Важное кушанье — Питерщикъ!
Потомъ были упреки и отъ отца, и отъ матери, когда онъ однажды не пошелъ къ обѣднѣ, а просидѣлъ у постояльцевъ. Все это Петру надоѣло. Онъ скучалъ жизнью здѣсь. Ему скучны казались деревенскія посидѣлки и еще скучнѣе показалось что самая красивая дѣвушка въ деревнѣ была именно его сестра. Парни-товарищи его не полюбили. Онъ предъ ними ломался, бахвалилъ, разказывалъ о театрахъ и мамзеляхъ. Въ качествѣ гостя, избавленный отъ работъ, праздно бродилъ онъ по двору и по улицѣ или сидѣлъ на завалинѣ съ гармоникой.
Однажды, сидя на ступенькахъ крыльца и безцѣльно глядя на синее озеро съ отраженными берегами и блестками яркаго, слѣпящаго солнца въ волнахъ, онъ увидѣлъ на песчаномъ оерегу отца, который снастилъ лодку чтобъ ѣхать съ младшимъ сыномъ, Николкой, на дальнюю пожню.
— Помоги, Петрушка, брось гармонію-то, довольно мягко попросилъ старикъ, — на, вотъ, топоръ…
Петръ началъ рубить и приступилъ къ объясненію.
— Я было думалъ, у дѣдушки денегъ побольше…
— Ну? спокойно работая, полуспросилъ отецъ.
— Надо бы рекрутскую квитанцію купить.
— А еще что? Ишь ты! А знаешь ли сколько она стоить-то?
— Какъ не заать… Тоже мнѣ бы въ артель поступить, такъ залогъ требуютъ…
— У тебя, парень, все прыгунцы въ головѣ, даже разсмѣявшись отвѣтилъ отецъ, — ну когда же у насъ эки деньги?…
— Возьми за проценты… Вамъ же лучше. Больше получать и посылать буду. Я отдамъ, вотъ у Поразова возьми…
— Что ты дурь себѣ забралъ, у Поразова, нахмуря густыя брови, отвѣчалъ тотъ, — а отдать мнѣ чѣмъ же будетъ? Вамъ, по-питерски, это все ни почемъ. На тебя, небось, понадѣяться? Ты вонъ куды лѣзешь. А по мнѣ хоть и мужикомъ, да по чести жить, такъ лучше всего, вотъ что. Дома не разорять-стать изъ-за тебя. Ишь что выдумалъ! Ты и такъ много ли домой-то посылаешь? Дома бы живя, больше наработалъ. Видно покойничекъ-то правду сказывалъ….
Новая неудача заставила Петра обратиться въ другую сторону. И послѣднія слова отца испугали его: ну какъ не пуститъ, да станетъ ь оставлять дома? Надо было все это устроить…
VI.
правитьПотуновъ не одну ужь недѣлю жилъ и работалъ на шлюзахъ и тревожился разными мыслями.
Ререломъ въ его жизни и планахъ, приведя его къ нищетѣ, не могъ совершиться безъ боли. Безъ его вины жизнь была искалѣчена. Что-то грустное и равнодушное навсегда осѣло въ душѣ.
Но теперь онъ сознавалъ что переломъ этотъ спасъ его быть-можетъ отъ худшаго. Онъ смертью отца и житьемъ въ деревнѣ вырванъ былъ изъ кружковъ въ которые было затянулся….
И теперь современная либеральная путница бродила въ головѣ его, но житье въ глуши, близость народа дали нѣсколько иныя мысли. Онъ сталъ думать о будущности мѣстной, областной жизни, отъ которой всѣ бѣгутъ, бросая землю, въ столицы; эти ежедневныя жертвы Молоху канцеляріи, поглотившей столько силъ и способностей. Въ послѣднее время ему даже стало казаться что не лучше ли даже такъ: меньше будетъ попытокъ производить разные фокусы и эксперименты надъ народомъ, въ видѣ «методовъ обученій», «искорененія предразсудковъ» и пр. Онъ уже почувствовалъ смутно, если не понялъ вполнѣ, силу и свѣжесть этой жизни и — полюбилъ ее…. Потомъ съ горькимъ чувствомъ думалъ лично о себѣ. Этотъ лакей Жилинскій, человѣкъ пошлый, необразованный, который внѣ дѣлъ умѣетъ разказать только вѣчный анекдотъ о какомъ-то Англичанинѣ, или обсуждать достоинства разныхъ женщинъ въ разныхъ городахъ Европы, гдѣ онъ былъ; это низкое бездушное существо, безъ совѣсти, безъ убѣжденій, командуетъ имъ теперь, посылаетъ его, пишетъ что «съумѣетъ оцѣнить его услуги»…. Услуги! И онъ же еще обязанъ ему, запутанъ имъ въ долги, остался предъ нимъ въ дуракахъ!… Отъ этихъ мыслей вся кровь бросилась ему въ голову.
Вышли у него непріятности и съ Козловскимъ. Тотъ такъ увлекся своею спеціальностью, рисовалъ такъ тщательно и подробно, ходилъ измѣрять такъ долго и точно что Потуновъ, который платилъ ему помѣсячно, — эта медленность должна была затянуть самое изслѣдованіе, — замѣтилъ наконецъ ему что этого вовсе не нужно. Съ любовью занимавшійся лейтенантъ вспыхнулъ. Онъ сказалъ что взяться за изслѣдованіе и сдѣлать его кое-какъ — недобросовѣстно, что онъ понимаетъ что его товарищъ хочетъ оставить отъ этого дѣла какъ можно больше денегъ себѣ. Потуновъ, по молодости, не удержался тоже отъ рѣзкостей, хотя признаться что онъ самъ запутанъ и что отъ этого дѣла ему ничего не останется кромѣ непріятностей и долговъ — ему не хотѣлось изъ самолюбія.
Онъ пріобрѣлъ у лейтенанта уже сдѣланные имъ планы и карты. Разстались они очень сухо. Потуновъ рѣшился продолжать одинъ; товарищъ его уѣхалъ.
Но тутъ горькія мысли нахлынули на него съ новою силою. Онъ сталъ жалѣть товарища, котораго присутствіе это ободряло и развлекало. Онъ засѣлъ въ свѣтелкѣ и углубился въ работу; въ ней онъ хотѣлъ забыться, уйти въ нее отъ мучившихъ его мыслей и сомнѣній. Чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ больше безпокоился и приходилъ къ заключенію что онъ обманутъ, что съ нимъ и не желали даже начинать дѣла. Возраженія Петра представились ему по размышленіи основательными. Жизнь опять разбила его надежду на дѣло, на которомъ онъ строилъ если не будущее благосостояніе, то по крайней мѣрѣ положеніе въ земствѣ. Онъ былъ такъ мраченъ, разсѣянъ, что почти не замѣчалъ ничего, мало ѣлъ, безпокойно по ночамъ ворочался на постели. Тутъ положеніе его усложнилось неожиданно для него. Однажды Фрося Бѣлова, которая часто ходила къ нему, если никого не было, за самоваромъ, ему сказала, сильно краснѣя:
— Что это вы, баринъ…. все такой скучный? нынче опять вечеромъ чаю не пили…. вы нездоровы, должно-быть….
Онъ взглянулъ на нее, удивленный тѣмъ тономъ глубокаго сердечнаго участія какимъ были сказаны эти простыя слова. Наболѣвшее чувство не выдержало, что-то подступило къ горлу, какъ будто сдержанное рыданіе сердечное, и онъ съ минуту ничего не говорилъ, смотря на юное оживленное личико, озаренное свѣчами, и на стройную тѣнь ея колыхавшуюся по стѣнѣ….
Онъ не однажды видѣлъ мелькомъ внимательно устремленные на себя большіе свѣтлые глаза и ему очень нравилась высокая, стройная дѣвушка. Ему нравился и ея голосъ и ея всегда свѣжій обычный костюмъ богатой озерянки-дѣвушки. Что-то милое, задушевное и ласковое въ глазахъ и въ голосѣ всегда ему казалось чрезвычайно привлекательнымъ. Но такъ онъ былъ занятъ своимъ дѣломъ что рѣдко приходилось думать объ ней.
— Мнѣ очень тяжело, Фрося, сказалъ онъ наконецъ грустно, — не надо тебѣ со мной такъ говорить. Иди, Фрося! Что тебѣ тутъ?
— Такъ мнѣ васъ жалко, такъ-то мнѣ васъ жалко, въ сильномъ движеніи, съ серіознымъ, прелестно-вспыхнувшимъ личикомъ и слезами въ большихъ глазахъ, вдругъ быстро заговорила дѣвушка: — Господи! Посмотришь на васъ — къ сердцу вотъ подступаетъ…. Я ужь и сама не знаю….
— Уйди ты, уйди — не мучай ужь меня….
— Баринъ, голубчикъ, страстно зашептала дѣвушка, наклоняясь къ нему. Онъ въ смущеніи схватилъ ее за руки.
— Голубчикъ, не сердитесь… Я глупая, я сама не знаю… Вотъ никого не было мнѣ такъ жалко! Я сколько ужь плакала… Господи!
Она зарыдала. Трудно представить себѣ что можетъ подняться въ душѣ человѣка въ теченіи долгихъ холодныхъ годовъ не согрѣтой словомъ любви и участія. Сердце его мучительно забилось, въ глазахъ потемнѣло, кровь прилила къ горячимъ вискамъ, и приподнявъ къ себѣ руками юное личико, онъ страстно началъ цѣловать ее….
Страсть, съ внезапною силой хлынувшая въ его жизнь, принесла ему много отрады и мученій. Быть такъ любимымъ было такое новое и непривычное для него чувство. И онъ мучился за бѣднаго ребенка, котораго полюбилъ. Цѣлуя дѣвушку онъ ей говорилъ часто:
— Фрося, милая, поѣдемъ ко мнѣ… Поѣдешь?
— Да…. поѣдемъ, отвѣчала та, въ какомъ-то забытьи и думая, казалось, даже совсѣмъ о другомъ.
Онъ чувствовалъ что это не отвѣтъ и что согласіе такого ребенка на что-нибудь еще ничего не значитъ.
Полуслѣпую старуху Бѣлову и вѣчно занятаго, суроваго хозяина дома ему совѣстно было встрѣтить. Они ничего не видѣли. Говоря съ ними, онъ просто готовъ былъ сквозь землю провалиться.
Фрося была сама не своя. Она испуганно и тревожно смотрѣла; забѣгала, какъ только можно было часто, въ свѣтелку. Не могла усидѣть долго за работой на мѣстѣ, вспыхивала полымемъ, какъ только увидитъ постояльца въ окно или услышитъ его голосъ….
Все это братъ, разумѣется, тотчасъ замѣтилъ и началъ за ней слѣдить. Это было очень не трудно при дѣтской неопытности сестры.
Одно время, когда отецъ, съ младшимъ братомъ ея Николай, уѣхалъ на пожни и Петрушка остался съ сестрою и матерью дома, Фрося вела себя особенно неосторожно. Она, казалось, и думать забыла что могутъ быть какія-нибудь послѣдствія.
Разъ она, только-что вернувшись отъ Потунова, зажгла свѣчу и сѣла за прялку. Отъ свѣтлыхъ, влажныхъ глазъ ея еще не отлетѣло выраженіе какой-то страстной нѣжности и еще пылали какъ огонь щеки, когда Петръ вошелъ въ избу.
Красавецъ-братъ ея былъ очевидно не въ обычномъ настроеніи. Его всегда свѣжее и нѣсколько нахально холодное лицо исказилось отъ борьбы какихъ-то сложныхъ ощущеній. Но пока преобладало бѣшенство звѣря….
— Гдѣ была? крикнулъ онъ глухо, подошелъ неровными шагами и толкнулъ сестру такъ что она свалилась на лавку, закрыла лицо руками и глухо зарыдала. Она поняла что разговаривать не о чемъ.
— Потаскуха! Я вотъ какъ отцу еще скажу — онъ те спасибо отпоетъ… А постояльцу такъ я этого не подарю….
— Петрушенька! Что это ты дѣлать задумалъ! Что ты хочешь?
Она рыдая въ испугѣ уцѣпилась за его плечо.
— Пошла ты! Тварь! стряхивая ея руку съ плеча, сказалъ братъ и вышелъ, хлопнувъ дверью.
Она постояла, въ глазахъ у нея помутилось, потомъ выбѣжала за нимъ въ сѣни. Неопытной дѣвочкѣ представлялись впереди какіе-то ужасы. Она порывисто вдыхала чудный воздухъ звѣздной ночи, опрокинутой въ озерѣ, со всей ея синевой и блескомъ, и глазами искала брата. Онъ сидѣлъ на ступени крылечка подпирая голову руками.
— Петрушенька, братецъ! робко, въ волненіи, шептала она ему дрожа, — чего ты хочешь? Господи! Пожалѣй ты меня!
Петръ, казалось, между тѣмъ успокоился.
— Слушай, Фроська, теперь нечего, не воротишь, началъ онъ рѣшительно, поднимая въ темнотѣ голову, — а ты своему скажи чтобъ онъ мнѣ, какъ хочетъ, мѣсто бы какое настоящее досталъ, либо пускай мнѣ квитанцію покупаетъ…. А то отца ты еще не знаешь…. Да и тому это не пройдетъ даромъ.
Фрося упала на перила и рыдая залепетала:
— Господи!.. Что ты это!.. Никогда не скажу!.. Что ты это братецъ, Петрушенька!.. Развѣ я изъ-за этого!.. Господи ты Боже мой!
— Ишь какая — поди ты! сухо усмѣхнулся братъ. — Ну какъ, знаешь. Сказано, а тамъ ужь мое будетъ дѣло.
Между тѣмъ Жилинскій въ городѣ устроилъ все по задуманному плану, сговорился и списался съ кѣмъ слѣдуетъ и пора была ему уже и ѣхать. Онъ только раздумывалъ какъ бы отвязаться отъ земства и Потунова. Можно было поссориться, быть непріятнымъ настолько что молодой человѣкъ самъ не захочетъ продолжать дѣло. Или лучше быть ласковымъ и любезнымъ и уступить ему одинъ изъ векселей неоплаченнымъ. Все же будетъ болтать непріятности. Здѣсь же дѣло. Развѣ совсѣмъ его удалить какъ-нибудь изъ этой мѣстности.
Пока онъ разсуждалъ объ этомъ идя по улицѣ, на встрѣчу ему попался Козловскій, котораго зазвалъ онъ къ себѣ и разспросилъ. Ничего не могло быть сподручнѣе того что разказывалъ лейтенантъ еще подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ размолвки съ товарищемъ. Ничего нельзя было лучше придумать, какъ заявить что Потуновъ, по всѣмъ видимостямъ, не можетъ выполнить условіе и потому на дальнѣйшее изслѣдованіе онъ не изъявляетъ управѣ согласія, и считаетъ свои обязательства оконченными.
Въ душѣ купецъ хохоталъ надъ всѣмъ этимъ насколько имѣлъ время думать о такихъ пустякахъ, занятый другими соображеніями.
Онъ написалъ письмо къ Потунову, въ которомъ осторожный дѣлецъ не сказалъ, конечно, ни слова о своихъ намѣреніяхъ, а только просилъ немедленно пріѣхать, поговорить по важному дѣлу.
Потуновъ встревожился и заторопился. Онъ собрался въ путь, несмотря на ночь. Въ темныхъ сѣняхъ онъ разцѣловалъ рыдающую Фросю, обѣщалъ и думалъ самъ скоро вернуться, Но судьба судила иначе…
Укладываясь, услыхалъ онъ что кто-то отворилъ дверь. Онъ оглянулся и увидѣлъ Петра.
— Возьмите меня съ собой, вамъ все равно…
— Изволь, изволь! стѣсняясь и не глядя на него отвѣтилъ Потуновъ, только поскорѣй — я ужь готовъ…
Всю почти дорогу они молчали или перебрасывались незначительными замѣчаніями. На сердцѣ у Потунова было тяжело и безнадежно; будто темное предчувствіе… Петръ былъ тоже задумчивъ; потомъ, привалившись въ телѣгѣ, дремалъ или притворялся что дремлетъ. По пріѣздѣ въ городъ, Петръ куда-то пропалъ, а Потуновъ пошелъ въ гостиницу къ Жилинскому. Нѣсколько разъ заходилъ онъ въ номеръ, оставлялъ записки, но купца не заставалъ. Тотъ какъ будто избѣгалъ его.
Наконецъ свиданіе состоялось вечеромъ. У Жалинскаго стояла водка и закуска и сидѣли какіе-то, не совсѣмъ трезвые, посѣтители, которыхъ хозяинъ не пускалъ уходить, говоря что и при нихъ можно о дѣлѣ. Но на просьбу поговорить отдѣльно, согласился неохотно. Посѣтители ушли.
— По какому дѣлу вы хотѣли говорить со мной?
— А по такому, сухо и дерзко сказалъ купецъ, — я желаю это изслѣдованіе оставить. Вы взялись не за свое. Продолжать не можете-съ….
Любимый трудъ столькихъ дней и предметъ ночныхъ думъ, результатъ поѣздки, тяжелой и даже небезопасной, озерами въ лодкѣ, желаніе заявить себя по крайней мѣрѣ обществу какъ знающаго человѣка, высказать къ чему онъ пришелъ…. всего этого не будетъ. Потуновъ поблѣднѣлъ.
— Однако позвольте, почему же? Это ваше личное мнѣніе или, какъ догадываюсь, г. Козловскаго? Но я знаю — онъ человѣкъ добросовѣстный. Призовите его — я ему докажу. Онъ согласится — вы увидите. Наконецъ, земство….
— Никого-съ звать я не хочу. А если я считаю что деньги тратятся непроизводительно, никто меня тратить ихъ болѣе не заставитъ….
— А условіе-то! вотъ оно, вынимая бумагу и сердясь, говорилъ Потуновъ, — вы хотѣли только мыслью моею воспользоваться…. Нѣтъ-съ, позвольте…. Здѣсь сказано….
— Чего тамъ сказано…. Полноте вы. Повѣрьте-съ, мы знаемъ что дѣлаемъ. Эхъ вы, господа, ваше благородіе…. Безъ васъ обойдемся…. У меня все ужь кончено….
— Вы меня втянули…. Зачѣмъ заключили условіе! Зачѣмъ запутали….
— Такъ условіе! Ха-ха-ха!
Жилинскій захохоталъ отъ души. Этотъ наглый смѣхъ объяснилъ Потунову больше всякихъ разговоровъ. Онъ поблѣднѣлъ, какъ мѣлъ, задрожалъ и смявъ крѣпкій, гербовый листъ въ комокъ, съ такою силой бросилъ его въ лицо Жилинскому что на щекѣ подъ губой у того заалѣло большое пятно. Потомъ хлопнувъ дверью, вышелъ и столкнулся въ корридорѣ съ Петромъ, котораго едва узналъ. Все казалось ему въ туманѣ Въ виски стучало… Петръ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
— Ты домой ѣдешь когда? почему-то спросилъ Потуновъ.
— Я-съ? Домой? Я домой не ѣду. Я поступалъ на службу къ Лукѣ Гавриловичу Жилинскому. Они мнѣ, по ихъ милости, также квитанцію покупаютъ….
На другой день Потуновъ получилъ записку:
«М. Г. Я наложилъ на ваше имущество запрещеніе по извѣстнымъ вамъ обязательствамъ. Если имѣете чѣмъ уплатить, то я попросилъ бы васъ поторопиться. Жилинскій.»
VII.
правитьВсему этому прошло уже десятка полтора лѣтъ. Совершенно разоренный, Потуновъ принужденъ былъ приниматься за что попало. Онъ былъ и на Западной Двинѣ и на Волгѣ; завѣдывалъ устройствомъ дѣлъ бывшаго откупщика, обратившаго свой капиталъ на покупку имѣній. Онъ строилъ образцовыя фермы, служилъ въ одной компаніи по устройству водопроводовъ, скрѣпя сердце слушалъ выговоры своихъ полуграмотныхъ принципаловъ. Начиналъ онъ вездѣ съ жаромъ и съ толкомъ, указаніями его пользовались, но потомъ онъ всегда какъ-то оказывался неудобнымъ. Были вещи о которыхъ съ нимъ говорить не хотѣли. Кто-нибудь другой занималъ его мѣсто. Онъ попалъ наконецъ по одному обстоятельству въ свой родной уѣздъ. Онъ былъ такъ измученъ, воспоминанія такъ охватили его что онъ вдругъ отказался отъ мѣста и поѣхалъ въ Петербургъ. Путь лежалъ черезъ прежнія владѣнія его отца. Эти знакомыя поля, деревни, озаренныя солнцемъ яснаго лѣтняго утра, по которымъ онъ когда-то скакалъ бывало, это мѣсто такое милое, родное — какими мучительными думами сказалось это въ немъ.
На мѣстѣ чудесной рощи, спускавшейся къ пруду, торчали одаи голые пни, кругомъ было пусто и глухо. Широкій дворъ заросъ травой и засѣянъ коноплей. Домъ проданъ на свозъ, на мѣстѣ его кирпичъ и мусоръ. Флигель, теперь грязный и одинокій, высится предъ садомъ. Въ саду все заросло и заглохло. Заботливо саженныя и рощенныя аллеи вырублены, бревна свалены въ кучи. Онъ велѣлъ остановиться и прошелъ въ пустой садъ мимо разваленной ограды. Все разорено, раскидано… Жара и тишь царили въ непроходно разросшемся нишеньѣ. Надъ заглохшими цвѣтниками жужжало и звенѣло. Онъ сѣлъ на дерновую скамью, и горько, горько стало на сердцѣ. Онъ такъ измученъ, жизнь прошла такъ скоро, трудно и тяжело… Онъ дѣлалъ что могъ — ничего не выходило. Выдержки ли нѣтъ, воспитаніе ли виновато — не все ли равно. Онъ измученъ и никого и ничего не встрѣтилъ на далекомъ, пути… Было одно сердце, но тогда судьба оторвала его… Неужели опять хлопотать о доходахъ какого-нибудь кулака! Нѣтъ, довольно!..
Ему такъ гадко стало его прошлое!.. Онъ не прокутилъ, не пропилъ жизни, но на чемъ же лрожегъ онъ ее!..
Съ дороги онъ оглядывался не разъ. Брошенная усадьба мелькала вдали какъ что-то чуждое, даже враждебное…
Теперь Потуновъ служитъ помощникомъ бухгалтера отдѣленія въ одномъ банкѣ въ Петербургѣ. Онъ посѣдѣлъ, похудѣлъ, сгорбился и покорно несетъ тяжелое бремя жизни. Ему было извѣстно что жена Жилинскаго, послѣ смерти мужа, вынула зачѣмъ-то деньги изъ ихъ банка. Онъ и не разспрашивалъ подробностей — съ такими тяжкими воспоминаніями для него было связано это ненавистное имя.
Однажды, встрѣтивъ на Невскомъ знакомаго «землевладѣдьца», предсѣдателя уѣздной управы того уѣзда гдѣ онъ былъ гласнымъ, Потуновъ зашелъ съ нимъ обѣдать въ ресторанъ.
Противъ нихъ, развалясь на бархатномъ диванѣ, съ сигарой, обѣдалъ въ одиночествѣ какой-то красивый, съ чудесными баками съ просѣдью, отлично одѣтый баринъ. Ему только-что принесли серебряную вазу съ шампанскимъ когда увидѣвъ Потунова съ товарищемъ онъ не разъ пристально на нихъ взглядывалъ, но не желалъ узнать повидимому.
— Ужасно знакомое лицо! замѣтилъ Потуновъ.
— Да это, развѣ вы не знаете…. нашъ…. Еще послѣ Жилинскаго дѣла на озерѣ у насъ принялъ… Ну вотъ его еще пароходы.
— Онъ сынъ что ли Жилинскаго?
— Нѣтъ. Ну вотъ, да развѣ вы не знаете? Извѣстный Бѣловъ. Онъ на старухѣ Жилинской женился. Какъ же. Еще при мужѣ такъ влюбилась — руки цѣловала, говорятъ. Онъ и теперь молодецъ, а лѣтъ десятокъ назадъ просто красавецъ былъ. Онъ вѣдь изъ нашихъ мѣстъ. Я думалъ вы знаете. Я въ Карѣ у его отца останавливался какъ ѣздилъ.
— А что его родные? съ тайнымъ замираніемъ сердца спросилъ Потуновъ.
— Что, всѣ перемерли…. Впрочемъ нѣтъ, братъ его здѣсь, кажется. А сестра съ кѣмъ-то связалась что ли, говорятъ; славная была дѣвочка! такъ вѣрно чтобы ребенка что ли не было… наѣлась какой-то гадости — ну и конецъ… Что вы такъ блѣдны? Не простудились ли? Охъ ужь этотъ мнѣ Петербургъ! Поскорѣй бы выбраться.
Бѣловъ между тѣмъ торопливо всталъ, бросилъ деньги на столъ и ушелъ изъ ресторана.
Горки.
5го сентября.