НА ЧТО НАМЪ НУЖНЫ ЖЕНЩИНЫ?
правитьКогда русская журналистика встрѣчалась съ этимъ, повидимому, крайне-наивнымъ вопросомъ, она рѣшала его съ развязностію Репетилова. И беллетристы г. Хана, и фельетонисты г. Корша, и уличные ловеласы г. Излера единогласно отвѣчали, что женщины нужны намъ для того, чтобы родить дѣтей. Репетиловымъ возражали, что это механическая роль столько же свойственна женщинѣ, сколько и всякой другой самкѣ обширнаго животнаго класса; что женщина, надѣленная отъ природы такимъ же умомъ и сердцемъ, какъ и мужчина, имѣетъ право требовать другой дѣятельности и другого назначенія въ обществѣ. Репетиловы обзывали эти возраженія утопіей, а возражателей мальчишками. Съ ними соглашалось большинство отцовъ и дѣтей, и вопросъ считался на всегда поконченнымъ.
Но вотъ передъ нами книга въ 188 страницъ такого автора, котораго даже журналъ г. Хана и газета г. Корша постыдятся назвать мальчишкой. Это Джонъ Стюартъ Милль, человѣкъ лѣтъ пятидесяти, одинъ изъ первыхъ мыслителей Англіи, обладающій громадной эрудиціей и такой силой логики, которая разбиваетъ въ дребезги даже довольно сильныхъ противниковъ его философскихъ доктринъ; никто и никогда еще не обвинять Милля въ увлеченіяхъ или въ желаніи порисоваться модными идеями. Онъ не радикалъ, онъ не памфлетистъ, а умъ спокойный, холодный и послѣдовательный. Съ тѣхъ поръ, говоритъ онъ, какъ я составилъ себѣ опредѣленныя мнѣнія о соціальныхъ и политическихъ вопросахъ, мнѣніе (о женскомъ вопросѣ) вмѣсто того, чтобы ослабѣть и измѣниться, постоянно укрѣплялось во мнѣ опытомъ жизни и размышленіемъ. Я былъ убѣжденъ, что принципъ, господствующій надъ соціальными отношеніями между обоими полами — легальнымъ подчиненіемъ одного пола другому — есть зло въ самой сущности и одно изъ главныхъ препятствій человѣческому усовершенствованію; что этотъ принципъ долженъ быть замѣненъ полнымъ равенствомъ, недопускающимъ никакого преобладанія или привиллегіи съ одной стороны или неспособности съ другой.
Но развѣ не то же самое говорили русскіе мальчишки, что теперь говоритъ англійскій философъ? Развѣ они имѣли дѣло но съ такими же близорукими противниками, какъ и Милль, отстаивающій свои идеи, какъ онъ выражается, отъ цѣлаго «сонма идіотовъ»! Мы не можемъ не выразить здѣсь глубочайшей признательности этому писателю за то, что онъ поддержалъ насъ своимъ авторитетомъ и пристыдилъ своей книгой тѣхъ публицистовъ, которые еще сохранили нѣкоторую долю способности стыдиться.
Книжка Милля не заключаетъ въ себѣ ничего новаго; онъ не даетъ ни новыхъ выводовъ, ни новыхъ соображеній по женскому вопросу, но онъ соединилъ въ систему все, что было выработано и высказано современнымъ знаніемъ по этому предмету. У него можно найдти же тѣ идеи, которыя разбросаны въ тысячи журнальныхъ статей и отдѣльныхъ изданій. Въ этомъ и достоинство его новаго сочиненія. Это настольная книжка каждаго мыслящаго человѣка, доступная по своему ясному и популярному изложенію большинству — не говоримъ русской, но англійской публики. Книжку эту охотно прочитаетъ и бѣдная работница, и праздная аристократка, и человѣкъ образованный, и простой. Для насъ она имѣетъ особенную цѣну по своей общедоступности, потому что ли только еще начинаемъ знакомиться съ женскимъ вопросомъ, помучившимъ у другихъ народовъ, какъ напримѣръ, у американцевъ, не только высокое теоретическое развитіе, но я практическое широкое примѣненіе.
Если бы люди постарались устроить свою жизнь такъ, чтобы всякая вновь открытая истина немедленно осуществлялась на практикѣ, то женскій вопросъ давно былъ бы разрѣшенъ самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Никто искренно не сомнѣвается въ томъ, что рабское положеніе женщины въ семействѣ и въ обществѣ есть уродливая вещь, неоправдаемая ни здравымъ смысломъ, ни требованіями соціальной нравственности. Въ самомъ дѣлѣ, кто кромѣ идіота, рѣшится въ наше время утверждать, что все земное назначеніе женщины въ тонъ, чтобы родить дѣтей и быть въ вѣчномъ и безусловномъ повиновеніи у своего деспота. Теоретически всякій согласенъ, что равенство половъ также справедливо и необходимо, какъ равенство вообще въ человѣческихъ отношеніяхъ. Но какъ только дѣло доходитъ до практическаго примѣненія этой истины, со всѣхъ сторонъ являются противники ея; цѣлый арсеналъ старыхъ предразсудковъ и избитыхъ мыслишекъ выдвигается впередъ въ защиту statu quo, и вопросъ проводится по всѣмъ ржавымъ шіюзамъ житейской рутины.
Для однихъ онъ кажется предметомъ несвоевременнаго размышленія, для другихъ — физіологическимъ фактомъ, вытекающимъ изъ неравенства организмовъ женскаго и мужского, для третьихъ — мечтой праздной фантазіи и наконецъ для всѣхъ рѣзкимъ и опаснымъ противорѣчіемъ общепринятому порядку. Въ этомъ послѣднемъ аргументѣ — вся сила логики противниковъ женской эманципаціи. И надо сознаться, что въ практической жизни это такой полновѣсный аргументъ, съ которымъ всего труднѣе бороться, потому что на сторонѣ его всегда огромное большинство, а противъ него только ничтожная горсть мыслящихъ людей. Борьба, очевидно, не ровная, почти безполезная, потому что обычай, укоренившійся во мнѣніи массы и освященный цѣлыми вѣками безсознательной привычки, обыкновенно, не поддается доводамъ разсудка и остается неподвиженъ въ силу своей инерціи. Кромѣ того, въ женскомъ вопросѣ заинтересована вся остальная половина человѣчества. Отъ нисшихъ и до высшихъ общественныхъ сферъ, отъ бѣдняка, смотрящаго на женщину, какъ на свой рабочій скотъ, и до богача, видящаго въ ней самое соблазнительное удовлетвореніе своихъ животныхъ аппетитовъ, всѣ желаютъ по своему господствовать надъ ней и эксплуатировать ее въ свою пользу. Поэтому соціальная реформа по женскому вопросу, въ сущности, гораздо труднѣе всякой политической реформы. Въ политикѣ дѣло касается интересовъ той или другой партіи, того или другого сословія, а здѣсь всѣхъ и каждаго. Притомъ политическая зависимость опирается только на физическую силу и этой силой поддерживается, а подчиненіе женщины мужчинѣ запутывается такими сложными отношеніями, въ которыхъ не знаешь, гдѣ оканчивается грубая сила и начинается свободное нравственное чувство. Намъ часто приходится быть свидѣтелями величайшаго извращенія человѣческихъ отношеній, и мы не знаемъ, какъ объяснить ихъ. Есть много случаевъ, что мужъ, первосортный негодяй, тиранитъ свою жену безпощаднѣе всякой скотины, и она его любитъ и, за оскорбленія и побои, платитъ самыми сердечными ласками. Вѣроятно, потому-то и сложился глупый стихъ у эротическаго поэта:
Чѣмъ меньше женщину мы любимъ,
Тѣмъ больше нравимся мы ей.
Предки наши толковали это такъ, что чѣмъ чаще мы колотимъ женщину, тѣмъ больше заявляемъ ей нашего вниманія и симпатіи, такъ что плеть и любовь были синонимами въ этомъ варварскомъ лексиконѣ. Все это можно объяснить только деморилизаціею во взаимныхъ отношеніяхъ мужчины и женщины, и надо замѣтить, что эта деморализація гораздо грубѣе, чѣмъ въ рабскихъ отношеніяхъ негра къ своему плантатору. "Въ борьбѣ, говоритъ Милль, за политическую независимость, всякому извѣстно, какъ часто защитники ея подкупаются взятками, или уступаютъ страху. Въ положеніи женщинъ каждая подвластная личность находится подъ вліяніемъ хроническаго подкупа или устрашенія ". «Мужчины, продолжаетъ Милль, требуютъ отъ женщинъ не только повиновенія; они требуютъ отъ нихъ привязанности. Всѣ, за исключеніемъ послѣднихъ пошляковъ, желаютъ видѣть въ женщинахъ, самыхъ близкихъ ямъ, не только подневольныхъ субъектовъ, но и искренно преданныхъ ихъ, не только рабынь, но и наперстницъ. Поэтому они употребляютъ въ практической жизни все, что можетъ опутать ихъ умъ для этой цѣли. Во всѣхъ другихъ положеніяхъ соціальной зависимости, чтобы удержать субъектъ въ повиновеніи, расчитываютъ на страхъ, религіозный или личный. Обладатели женщинъ требуютъ больше, чѣмъ простого повиновенія, и всю систему женскаго воспитанія направляютъ къ этой цѣли. Всѣ женщины съ самыхъ раннихъ лѣтъ воспитываются въ тонъ убѣжденіи, что идеалъ ихъ характера діаметрально противоположенъ характеру мужчинъ: не самостоятельная воля и свободное управленіе собой, а покорность и вѣчный контроль другихъ. Вся житейская мораль постоянно напоминаетъ имъ, что подчиненность волѣ другого есть обязанность женщины, что по самой своей природѣ она предназначена жить для другихъ… Такимъ образомъ, сообразивъ три вещи — во-первыхъ, естественное влеченіе между противоположными полами; во-вторыхъ, полную зависимость женщины отъ мужчины, отъ котораго она заимствуетъ все, и счастіе и положеніе; наконецъ, какъ главный предметъ человѣческихъ желаній — уваженіе и соціальное достоинство могутъ быть предметомъ соисканія и обладанія для нея только посредствомъ мужа, — сообразивъ все это, было бы чудомъ, еслибы все, что нравится мужчинамъ, не было вмѣстѣ съ тѣмъ путеводной звѣздой воспитанія женщины и образованія ея характера. Разъ заручившись такимъ вліяніемъ на развитіе женщины, инстинктъ личнаго эгоизма подсказалъ мужчинѣ, что самая существенная часть половой привлекательности заключается для женщины въ ея безусловномъ повиновеніи, нѣжности, безгласности и въ передачѣ всѣхъ индивидуальныхъ ея желаній въ руки сильнѣйшаго. Нѣтъ сомнѣнія, что ни одно изъ постепенно ниспровергнутыхъ человѣческихъ угнетеній не было бы ниспровергнуто и до сихъ поръ, еслибъ его поддерживали такими средствами я въ такой обольстительной формѣ». Послѣ этого неудивительно, что женскій вопросъ еще такъ далекъ отъ своего практическаго разрѣшенія и такъ глубоко деморализованъ въ самомъ корнѣ.
А между тѣмъ врага женской независимости выставляютъ эту деморализацію, какъ доказательство нормальнаго положенія. Какихъ перемѣнъ еще желать, если сами женщины не только добровольно, но и съ любовію несутъ свое иго. Если онѣ молчатъ — значитъ не на что жаловаться. Но такая аргументація отличается крайней недалекостію своихъ представителей. Во-первыхъ молчаніе вовсе не есть признакъ согласія и никакъ не можетъ быть оправданіемъ какой-бы то ни было нелѣпости. Во время крѣпостнаго права наши крестьяне также молчали и многіе изъ нихъ съ любовію относились къ своимъ господамъ. Рабство имѣетъ свои привязанности, точно также, какъ долговременная тюрьма часто дѣлается предметомъ сожалѣнія для арестанта, выпускаемаго на волю. Но было бы ужь очень глупо изъ этого заключать, что рабство и тюрьма прекрасныя и желательныя вещи. Если женщины не протестуютъ en masse противъ своего безправнаго положенія, то надо помнить, что все ихъ воспитаніе, вся общественная обстановка внушаютъ имъ отъ колыбели и де гроба чувство повиновенія и сознаніе ихъ собственнаго безсилія. Всѣ имъ говорятъ, что онѣ рождены не для гражданской дѣятельности, не для умственнаго труда, а для услажденія часовъ досуга своихъ владыкъ и для украшенія концертныхъ я праздничныхъ залъ. Объ этомъ неустанно повторяютъ имъ наемные педагоги, поэты и романисты; одни дарятъ имъ цѣпи изъ желѣза, а другіе плети изъ цвѣтовъ. Но многіе ли говорятъ имъ о необходимости самостоятельнаго развитія и общественной ихъ независимости? Загляните въ пансіоны, институты, въ домашнюю систему воспитанія — и отвѣтьте, многіе ли воспитываютъ дѣвушку для другой жизни и для другихъ цѣлей, кромѣ искусства найдти себѣ поскорѣе мужа и получше принаровиться къ его султанскимъ требованіямъ? Въ такой атмосферѣ не воспитывается чувство независимости и уваженія къ своему яичному достоинству. Самый забитый негръ, по обыкновенію, былъ самымъ покорнымъ бараномъ. Поэтому протестующая сила тутъ мертва и, потому, чтобы не было причинъ для ея проявленія, а потому, что лѣтъ сознанія своего положенія. Впрочемъ нельзя смазать, чтобы молчаніе было полное. Напротивъ, каждый день и каждый часъ раздается если не голосъ, то стонъ противъ злоупотребленія власти сильнаго надъ безсильной. Сколько является на скамьѣ подсудимыхъ вопіющихъ протестовъ противъ злоупотребленія отцовской, супружеской и братской власти; и сколько невидимыхъ и никому неизвѣстныхъ слезъ тетерь въ силу того же глухого протеста. Сколько изломанныхъ жизней, испорченныхъ характеровъ, надорванныхъ чувствъ и безполезныхъ жертвъ соединяется въ ртомъ нескончаемомъ протестѣ. Намъ извѣстна путемъ гласности едва ли и сотая доля тѣхъ трагическихъ сценъ, которыя совершаются втихомолку развратными самодурами, подъ ихъ семейнымъ кровомъ, да и то не надо забывать, что у женщинъ отняты почти всѣ средства гласной защиты. Представительныя системы — даже лучшая изъ нихъ американская — лишаютъ ихъ права голоса; всякій полуидіотъ можетъ быть членомъ парламента, и ни одна геніальная женщина не можетъ быть имъ. Въ законодательныхъ собраніяхъ, въ судѣ, въ адвокатурѣ она не принимаетъ никакого участія, и слѣдовательно не можетъ отстаивать своихъ интересовъ. Единственная отрасль дѣятельности — почти незамѣтная въ львиномъ дѣлежѣ мужчинъ — это литературная, позволена женщинѣ, но и то съ какими ограниченіями. Какъ писатель, она должна скрывать свое имя отъ общественнаго мнѣнія, отъ пересудовъ и разныхъ оскорбительныхъ намековъ своихъ ближайшихъ сосѣдей. Поэтому дѣло не въ томъ, что всѣ молчатъ, а въ томъ, что, за неимѣніемъ открытыхъ органовъ для мирнаго и разумнаго протеста, чувство оппозиціи направляется не туда, куда бы ему слѣдовало. Подъ вліяніемъ домашнихъ дрязгъ и гнета, доведенная до болѣзненнаго раздраженія, женщина, обыкновенно, рѣшается на самые странные поступки. Она вымѣщаетъ свою ненависть на дѣтяхъ, на животныхъ, на себѣ; она не разсуждаетъ, гдѣ именно скрывается причина этого патологическаго состоянія, она не восходитъ до пониманія этаго принципа, а обращаетъ свою разрушительную силу на то, что можно осязать, видѣть и что ближе къ ней находится. Г-жа Умецкая протестовала поджогами ничѣмъ неповиннаго въ ея гнетѣ отцовскаго дома, и такихъ случаевъ безчисленное множество. Такимъ образомъ защитники афоризма: что молчаніе есть знакъ согласія, — неправа въ самой сущности своего мнѣнія.
Еще хуже, чѣмъ нравственная зависимость, отражается на характерѣ женщины ея экономическая безпомощность. Въ этомъ отношеніи она предоставлена игрѣ такихъ случайностей, которыхъ испугался бы самый отчаянный пролетарій, еслибъ отнять у него надежду на поддержку его мускульной силы. Не обезпеченная въ семействѣ, не вышедшая замужъ, бѣдная женщина считаетъ себя почти потерянной. Мускульный трудъ ея цѣнится вездѣ дешевле мужского, и притонъ она получаетъ его только тамъ, гдѣ въ немъ не нуждается мужчина. Если же она мать нѣсколькихъ дѣтей, то она должна прокормить своимъ скуднымъ заработкомъ не только себя, но и своихъ малютокъ. "Вы удивляетесь, господа филантропы и лицемѣрные моралисты, говоритъ Шатлэ, что проституція, не смотря на ваши громовыя проповѣди и раздаваемыя вами грошовыя подаянія, ростетъ въ такой ужасающей пропорціи; вы приписываете это явленіе упадку семейной нравственности, и обвиняете въ этомъ современную цивилизацію. Но я могу убѣдить васъ статистическими неоспоримыми данными, что семейная нравственность XIX вѣка настолько же выше этой нравственности въ прошломъ столѣтіи — и неизмѣримо выше воспѣваемой вами патріархальной эпохи, — насколько положительное знаніе выше вашихъ догматическихъ словоизверженій. Вспомните только одно, что не только фактически, но и юридически первая ночь новобрачной принадлежала сеньёру — въ вашу патріархальную эпоху. Теперь ни одинъ негодяй не потребовалъ бы этого во имя закона, и постыдился бы взять силой. Вспомните, что еще недавно въ нашихъ южныхъ захолустьяхъ Прованса молодая дѣвушка не рѣшалась выйдти одна изъ дому даже среди бѣлаго дня; теперь она безопасно можетъ путешествовать по всей Европѣ, не боясь ни оскорбленія, ни насилія. Поэтому обвинять упадокъ семейной нравственности въ возрастающемъ потокѣ проституціи, по меньшей мѣрѣ, неосновательно. Корень зла лежитъ глубже, но вы сквозь ваши зеленые докторскіе очки не можете разсмотрѣть его. Это зло соціальное, прямо вытекающее изъ экономическаго рабства женщины. Вы постоянно повторяете ей: трудись! и когда она съ груднымъ ребенкомъ явится къ вамъ просить труда на фабрикѣ или мѣста домашней прислуги, вы отказываете ей въ трудѣ. Вы говорите ей: учись! и когда она съ запасомъ своего знанія явится къ вамъ просить диплома медика, вы просите ее отправиться въ Алжиръ, если ей угодно. Вы ввѣряете ей домашнее воспитаніе дѣтей, но когда она проситъ у васъ оффиціальную обязанность школьнаго преподавателя или профессора университета, вы отвергаете ее. Ваши канцеляріи набиты такой неспособной дрянью, что вы сами недовольны ею, а попросись самая трудолюбивая и умная женщина въ вашу канцелярію, вы откажете ей. Что же ея остается дѣлать среди вашего общества, когда всѣ отрасли дѣятельности для нея закрыты? Когда она по умственному развитію можетъ стоять неизмѣримо выше многихъ изъ васъ, и все-таки вы не дадите ей мѣста даже между конторщиками. Гдѣ же ей искать труда и средствъ къ существованію? На улицѣ, и только на улицѣ! Если она не имѣла счастія броситься въ объятія перваго шалопая, предлагавшаго ей руку, если она не получила въ наслѣдство независимаго состоянія, то ей трудно не продать себя на обширномъ рынкѣ современной проституціи. Согласитесь, что голодъ не утоляется вашими проповѣдями и полицейскими строгостями, что чувство самосохраненія слишкомъ законное чувство, чтобы остановиться передъ позоромъ въ общественномъ мнѣніи; и она продаетъ себя на улицѣ первому встрѣчному, — продаетъ молодость, здоровье, сердце и часто самую жизнь, чтобы не умереть голодной смертію. Вотъ гдѣ источникъ проституціи и ея возрастающей прогрессіи (La prostitution des femmes, р. 32.) Той же экономической зависимости надо приписать эксплуатацію женскихъ силъ въ промышленномъ мірѣ. Избытокъ женщинъ, желающихъ работать на фабрикѣ или въ домашней прислугѣ, увеличивая спросъ на трудъ, пропорціонально этому спросу понижаетъ заработную плату. «Есть женщины и, конечно, не одна тысяча ихъ, которыя въ Лондонѣ и Парикѣ, работаютъ, не вставая съ мѣста по 10 часовъ къ сутки и не добываютъ себѣ на скудную пищу и какую нибудь квартиру. Еще больше, конечно, тѣхъ, которыя знаютъ, что путемъ проституціи онѣ могутъ въ одинъ вечеръ достать на цѣлую недѣлю безбѣднаго существованія. Вотъ къ чему приводитъ неравенство половъ, какъ остатокъ стараго варварскаго времени, какъ наслѣдіе личнаго произвола сильнаго надъ слабымъ».
Изъ того же принципа, по мнѣнію Милля, вытекаютъ всѣ мѣры англійскаго законодательства, касающіяся брака. Законы эти возникли давно, время опередило ихъ, общественное мнѣніе старается смягчать ихъ прежнюю дикость, но они существуютъ въ полной юридической силѣ. Они построены на чисто-экономической эксплуатаціи женской личности и женскаго труда., Сначала, говоритъ Милль, женщины пріобрѣтались силою (умыкались), или отецъ, по заведенному обычаю, продавалъ свою дочь ея будущему мужу. До послѣдняго времени отецъ былъ воленъ распоряжаться дочерью по своему личному произволу и вкусу, безъ всякаго участія ея воли. Правда церковь, въ своемъ уваженіи къ нравственному принципу, зашла такъ далеко, что требовала формальнаго «да» при совершеніи брачнаго обряда, но и это согласіе, разумѣется, носило совершенно принудительный, подневольный характеръ; для дѣвушки не было никакой физической возможности противиться настоятельнымъ требованіямъ отца, кромѣ, быть можетъ, того исхода, когда она, произнося обѣтъ монашества, становилась подъ непосредственное покровительство религіи. Послѣ совершенія брачнаго обряда мужъ въ древнія времена (въ до-христіанскую эпоху) пріобрѣталъ право жизни и смерти надъ своею женою. На него она не могла аппелировать ни къ какому закону: мужъ былъ для нея единственный судъ и законъ. Долгое время онъ пользовался правокъ давать ей разводъ, но она не пользовалась тѣмъ же правомъ по отношенію къ нему. Старинные законы Англіи называютъ мужа лордомъ, т. е. верховнымъ господиномъ его жены. И дѣйствительно мужъ былъ въ буквальномъ смыслѣ ея верховнымъ повелителемъ, и сообразно съ этимъ если жена убивала своего мужа, то это называлось измѣмной (petty въ отличіе отъ high treason, государственной измѣны); въ этомъ случаѣ убійцу наказывали съ большей жестокостью, чѣмъ даже за государственную измѣну — именно сожженіемъ. Такъ какъ эти различныя изувѣрства вышли изъ употребленія (по большей части оіи никогда и не были отмѣнены формально, или же отмѣна состоялась, когда они и безъ того давнымъ давно были изгнаны изъ практики), то многимъ вообразилось, что по отношенію въ брачному союзу все обстоитъ такъ, какъ ему обстоять надлежитъ, и намъ постоянно твердятъ, что цивилизація и христіанство возстановили священныя права женщины. Напротивъ, женщина я въ настоящее время, по европейскимъ законамъ, остается рабою своего мужа; въ смыслѣ легальной подчиненности она также порабощена, какъ и существа, обыкновенно, называемыя невольниками. Жена не можетъ сдѣлать ни одного шага безъ прямаго — хотя бы и нѣмаго — на то позволенія мужа. Она можетъ пріобрѣтать собственность только для него; чуть только имущество переходитъ въ ея руки, хотя бы по наслѣдству, мужъ ipso facto становится хозяиномъ ея добра. Въ этомъ отношеніи положеніе жены подъ ферулою общаго закона въ Англіи еще хуже участи невольниковъ во многихъ странахъ; у римлянъ, напр., невольнику позволялось имѣть свою личную собственность (pecullum), и законъ до нѣкоторой степени гарантировалъ исключительное пользованіе ею. Подобное же преимущество высшіе классы предоставили своимъ женщинамъ изъ Англіи, посредственъ частныхъ контрактовъ, заключаемыхъ помимо закона, посредствомъ заведенія женниныхъ кассъ (pin-money) и т. д., такъ какъ родственное чувство отца оказалось сильнѣе чувства солидарности между членами одного пола, и потому отецъ вообще предпочитаетъ свою дочь совершенно постороннему для него зятю. Посредствомъ различныхъ соглашеній богатые стараются оградить все приданое жены, или его часть отъ полноправнаго контроля мужа, но они же могутъ ввѣрить это имущество ея собственному контролю. Все что они могутъ сдѣлать — это не допустить мужа до растрата приданаго, но при этомъ и настоящая собственница не располагаетъ правомъ пользованія. Самое имущество ограждено отъ обоихъ, а что до получаемыхъ съ него доходовъ, то при самой лучшей для жены формѣ соглашенія (когда выговаривается «ея отдѣльное пользованіе») мужъ не можетъ только собирать ихъ вмѣсто нея; доходы должны пройти чрезъ ея руки, во если онъ отниметъ ихъ у жены, когда она ихъ получила, то его нельзя ни наказать, ни принудить къ возвращенію похищеннаго. Вотъ и все покровительство, какое самый могущественный, нобльмэнъ Англіи можетъ оказать своей дочери, по отношенію къ нужу, при нынѣ дѣйствующемъ кодексѣ. Въ огромномъ большинствѣ случаевъ дѣло обходится безъ всякихъ соглашеній, и тогда-то происходитъ полнѣйшее поглощеніе всѣхъ правъ, всякой собственности, также какъ и викой свободы дѣйствій. Мужъ и жена называются «однимъ лицомъ предъ закономъ для того, чтобы показать, что все, что принадлежитъ ей, принадлежитъ также и ему, однако параллель эта никогда не проводится въ томъ смыслѣ, чтобы все, принадлежащее ему, составляло также и ея собственность; правило это примѣняется къ нему только въ тѣхъ немногихъ случаяхъ, когда онъ долженъ отвѣчать за ея поступки, подобно тому, какъ хозяинъ отвѣчаетъ за свою челядь или скотину. Я вовсе не хочу утверждать, что жены вообще пользуются не лучшимъ обращеніемъ сравнительно съ невольниками, но ни одинъ рабъ не порабощенъ такъ всецѣло» въ такомъ полномъ значеніи слова, какъ жена. Едва-ли какой нибудь рабъ — если только онъ не приставленъ къ личнымъ услугамъ своему господину — порабощенъ во всѣ часы и минуты своей жизни; вообще же, подобно солдату, онъ имѣетъ какую нибудь опредѣленную службу, и когда она исполнена, или когда его отъ нея уволили, — онъ въ извѣстныхъ предѣлахъ располагаетъ своимъ собственнымъ временемъ, наслаждается семейной жизнію, въ которую господинъ его вторгается рѣдко. «Дядя Томъ», при своемъ первомъ господинѣ, жилъ своею самостоятельною жизнію въ «хижинѣ» почти совершенно также, какъ это возможно для человѣка, отвлекаемаго изъ-подъ семейнаго крова условіями его труда. Не то бываетъ съ женою. За обыкновенной рабою (въ христіанскихъ странахъ) признается право, на нее возлагается даже нравственный долгъ отказывать своему господину въ послѣдней фамильярности. Жена дѣло иное: къ какому бы звѣрскому тирану ни приковало ее несчастіе — хотя бы она знала, что онъ ее ненавидитъ, хотя бы онъ съ наслажденіемъ мучилъ ее ежедневно, хотя бы она не могла превозмочь омерзенія къ нему — несмотря на это онъ можетъ настойчиво требовать отъ нея послѣдняго униженія, какому можетъ подвергнуться человѣческое существо — онъ имѣетъ право заставить ее всегда служить орудіемъ въ животномъ отправленіи, омерзительномъ для ея нравственнаго чувства. Тогда какъ ея личность подавлена этимъ наихудшимъ видомъ рабства, каково же положеніе ея относительно дѣтей, въ которыхъ сосредоточенъ обоюдный интересъ ея и мужа-повелителя? По закону они — его дѣти. Онъ одинъ имѣетъ на нихъ какія бы то ни было легальныя права. Ни съ ними, ни относительно ихъ она ничего не можетъ сдѣлать, не имѣя на то полномочія отъ мужа. Даже послѣ его смерти она не становится ихъ законною опекуншею, если только не была формально назначена въ его духовномъ завѣщаніи. Прежде онъ могъ даже удалить ихъ отъ нея и лишить ее всякихъ средствъ видѣться съ ними или имѣть отъ нихъ извѣстіе, но теперь право это въ нѣкоторой степени ограничено актомъ Тальфорда. Таково легальное положеніе жены. И она не имѣетъ никакихъ способовъ выйти изъ этого положенія. «Если ей придетъ желаніе бросить своего мужа — она ничего не можетъ взять съ собою — ни дѣтей, ничего бы то ни было, принадлежащаго ей по праву. Если ему заблагоразсудится — онъ можетъ заставить ее возвратиться — закономъ или просто физической силой, можетъ также, если ему угодно, отнять у ней въ свою пользу то, что она заработаетъ или что дадутъ ей родственники. Только легальный разводъ, состоявшійся но приговору суда, позволяетъ ей жить отдѣльно, не подвергаясь опасности опять попасть подъ надзоръ разъяреннаго тюремщика, — или уполномочиваетъ ее употреблять на собственную пользу плоды трудовъ безъ всякихъ опасеній, что не сегодня — завтра на нее можетъ напасть человѣкъ, котораго она, мотъ быть, не видала лѣтъ двадцать и который отниметъ все нажитое ею добро. Но до послѣдняго времени суды предоставляли такую легальную сепарацію только цѣною издержекъ, дѣлавшихъ ее недоступною для людей, непринадлежащихъ къ высшимъ классамъ. Даже въ настоящее время разводъ дается только въ случаяхъ отсутствія или крайней жестокости супруга. А между тѣнь каждый день слышатся жалобы на чрезмѣрную легкость разводовъ. Если женщинѣ отказывается въ какомъ бы то ни было иномъ жизненномъ жребіѣ, кролѣ личкой рабской подчиненности деспоту, если все для нея зависитъ отъ счастливаго выбора человѣка, который захочетъ сдѣлать изъ нея фаворитку, а не ломовую скотину, то было бы очень жестоко отягощать ея судьбу еще тѣмъ условіемъ, что она должна испытывать свое счастіе но болѣе одного раза. Такъ какъ всѣ условія ея жизни зависятъ отъ пріисканія добраго господина, то естественнымъ слѣдствіемъ и результатомъ такого порядка вещей было бы то, что она должна имѣть право выбирать еще и еще, пока не нападетъ на удачный выборъ. Я вовсе не говорю, что ей слѣдуетъ предоставить это преимущество. Это совершенно другой вопросъ, и я нисколько не касаюсь развода по отношенію къ праву дальнѣйшаго вступленія въ бракъ. Но я говорю только, что для тѣхъ, кому дозволено одно рабство, свободный выборъ рабства долженъ служить единственнымъ, хотя и совершенно недостаточнымъ облегченіемъ. Устраненіе такого выбора окончательно уподобляетъ жену невольнику — и притокъ далеко но въ самой кроткой формѣ рабства, такъ какъ въ нѣкоторыхъ кодексахъ рабъ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ дурного обращенія, пожегъ легально заставить господина продать его. Но въ Англіи никакая мѣра дурного обращенія, безъ уважительнаго резона прелюбодѣянія, не освобождаетъ жену отъ ея мучителя.»
Если бы это легальное положеніе, такъ вѣрно нарисованное Милленъ, не смягчалось въ практической жизни англичанъ, далеко опередившей ихъ уродливую казуистику, то семейная жизнь, по остроумному выраженію Понча, была бы настоящей пенитенціарной тюрьмой, гдѣ вѣчно исправляемая женщина была бы самой скучной жертвой своего еще болѣе скучнаго исправителя — мужа.
Указывая на едиственно-вѣрный путь къ выходу изъ этого обоюдно ненормальнаго положенія, Милль считаетъ равенство половъ первой и необходимой ступенью къ этому выходу.
"Равенство супруговъ передъ закономъ есть не только единственная мѣра, которая можетъ согласить подобный союзъ съ справедливостью, по отношенію къ обѣимъ сторонамъ, и вести ихъ въ обоюдному счастью, но это также единственный способъ сдѣлать обыденную жизнь человѣчества школою нравственнаго воспитанія въ высшемъ значеніи этого олова. Только общество между равными можетъ быть питомникомъ дѣйствительнаго нравственнаго чувства, хотя бы истина эта и не была вообще прочувствована и сознана въ интересѣ грядущихъ поколѣній. До сихъ поръ нравственное воспитаніе человѣчества главнѣйшимъ образомъ направлялось закономъ силы и приноравливалось къ отношеніямъ, создаваемымъ насиліемъ. Въ мало развитомъ обществѣ люди съ трудомъ допускаютъ какія бы то ни было связи съ равными. Быть равнымъ — значитъ быть врагомъ. Все общество, отъ самого высокаго до самаго низкаго положенія, представляетъ цѣпь или скорѣе лѣстницу, на которой каждое отдѣльное лицо стоитъ выше или ниже своего ближайшаго сосѣда, и кто не приказываетъ, тотъ долженъ повиноваться… Но приказаніе и повиновеніе — вѣдь это только несчастныя необходимости человѣческой жизни; общество равныхъ — вотъ ея идеалъ. Уже теперь, по мѣрѣ облагороженія жизни, господство и повиновеніе болѣе и болѣе дѣлаются исключительными явленіями, тогда какъ ассоціація равныхъ обращается въ общее правило. Мораль первыхъ вѣковъ исторіи основывалась на обязанности подчиняться силѣ; въ послѣдующую затѣмъ эпоху возникло право слабаго на пощаду и защиту сильнаго. Долго ли еще ваша общественная жизнь будетъ довольствоваться моралью, построенною для другого времени. У насъ была мораль подчиненія, далѣе мораль рыцарства «великодушія, — теперь настала пора и для нравственнаго уваженія справедливости.»
Но если равенство половъ возможно въ тѣсной семейной сферѣ — а что оно возможно — это доказывается полной семейной гармоніей супруговъ высшаго умственнаго развитія, — то оно логически необходимо и въ другой сферѣ — въ общественной дѣятельности. Открыть женщинѣ доступъ къ тѣнь занятомъ и профессіямъ, которыя теперь составляютъ монополію болѣе сильнаго пола, — это значитъ увеличить сумму общественной дѣятельности почти вдвое и дать умственному движенію небывалую до сихъ поръ энергію. Возражать на это тѣмъ, что у женщины менѣе ума и способности — значитъ упорствовать изъ чисто-личныхъ и эгоистическихъ цѣлей. Если Екатерина II была хорошимъ законодателемъ, то почему же какая нибудь Катерина Иванова не можетъ быть хорошимъ медикомъ, ни архитекторомъ? Если въ Италіи въ средніе вѣка нѣсколько женщинъ были знаменитыми профессорами университетовъ и извѣстными учеными своего времени, то почему же въ XIX вѣкѣ женщина не можетъ быть хорошимъ преподавателемъ уѣзднаго училища? Мы слышимъ отвсюду жалобы на недостатокъ способныхъ людей, и закрываемъ цѣлой половинѣ населенія двери вездѣ, гдѣ нужна полезная общественная дѣятельность. У насъ нѣтъ ни хорошихъ техниковъ, ни наставниковъ, нѣтъ способныхъ судей и множество послѣдней дряни въ числѣ адвокатовъ, и все-таки мы не допускаемъ женщину до этихъ профессій.
Наконецъ въ интересахъ подрастающаго поколѣнія равенство половъ могло бы оказать громадную услугу. Одинъ изъ величайшихъ недостатковъ современнаго воспитанія — это пренебреженіе къ выработкѣ характера мы той активной способности, которая управляетъ всей дѣятельностію человѣка. Безсиліе и троичность — обыкновенныя черты нашего паразитнаго образованія. Чтобы поднять уровень характеровъ сильныхъ и энергическихъ, необходимо вліяніе матери на первоначальное воспитаніе дѣтей. Но можетъ я мать вліять на сформированіе характера сына ни дочери, когда у нея самой нѣтъ никакого. Первую пробу на характеръ человѣка кладетъ независимое положеніе его въ обществѣ, независимый выборъ дѣятельности и свободное преслѣдованіе своихъ цѣлей. Само собою разумѣется, что настоящее подневольное положеніе женщины совершенно противоположно этому порядку вещей. Раба можетъ воспитать только раба. Поэтому независимость женщины должна радикально преобразовать жалкую систему современнаго воспитанія и облагородить самыя темныя стороны нашей жизни. Только умственная трусость и своекорыстіе могутъ отступать передъ такими идеалами, лучшими и благороднѣйшими идеалами будущаго.