На том свете (Дорошевич, Семья и школа)/ДО
| На томъ свѣтѣ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ I. Семья и школа. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 119. |
Сцена представляетъ Елисейскія поля. Большое гулянье. Масса знаменитостей. Греки, римляне, римлянки, гречанки. Курціусъ, Кюнеръ, Ходобай, Кремеръ, Черный, одни уже покойники, другіе въ видѣ исключенія, за ненадобностью на землѣ, взятые живыми на небо, сидятъ на корточкахъ по краямъ дороги и торгуютъ исключеніями.
Прекрасная Елена (за ней ухаживаетъ Антоній). Это безобразіе! Это возмутительно! Всякому мальчишкѣ 8—9 лѣтъ разсказываютъ, что я отъ мужа убѣжала!
Антоній. Que voulez vous faire![1] Разсказываютъ неприличные анекдоты про почтенныхъ людей, и это называется классическимъ образованіемъ! Относительно меня тоже. Вы знаете, у меня при жизни былъ небольшой романъ съ Клеопатрой.
Елена. Elle estassez charmante, cette Cléo![2]
Антоній. Послѣ смерти немножко похудѣла. Вы понимаете, — змѣя: змѣю къ себѣ приставила, это очень вредно. Но при жизни была очаровательна! Совсѣмъ Отеро. У нея были фантазіи! Однажды мы ловили рыбу, и, можете себѣ представить, что она выдумала. Приказала нацѣпить мнѣ на крючокъ соленую рыбу. Я вытаскиваю — селедка! И представьте, такое происшествіе разсказываютъ рѣшительно всѣмъ! Дѣтямъ! Но позвольте, почему же непремѣнно селедку? Мнѣ случалось и ершей, и окуней, и плотву ловить, — я щукъ даже ловилъ! И объ этомъ ничего. А о селедкѣ всѣмъ и каждому твердятъ. Помилуйте, самый маленькій гимназистъ, на вопросъ: чѣмъ былъ замѣчателенъ римскій тріумвиръ Антоній? — отвѣчаетъ: «Тѣмъ, что онъ поймалъ соленую селедку!» Shocking[3]!
Курціусъ (во все горло). И вотъ исключенія изъ третьяго склоненія! Господинъ, купите исключеній! Пощелкаете!
Антоній. Ахъ, отстань ты со своими исключеніями! Орешь, какъ зарѣзанный!
Сократъ (вступая въ разговоръ). А со мной? Вѣдь я былъ Сократъ! Левъ Толстой въ свое время! И вдругъ, представьте, только и разсказываютъ направо и налѣво, какъ Ксантиппа меня разъ помоями облила. Вѣдь она со зла. Она не знала. Если бы ей сказали, что объ этомъ черезъ 2,300 лѣтъ будутъ дѣтямъ разсказывать, конечно бы, она вылила помои въ другое мѣсто. Но какому же мудрецу пришла бы въ голову этакая глупость! И вотъ не угодно ли! Спросите у любого молодого человѣка: «Что такое былъ Сократъ?» — вамъ отвѣтятъ: «А ему жена помои на голову вылила!» И только.
Юстиніанъ. Диффамація, а не классическое образованіе!
Кюнеръ. Вотъ неправильный глаголъ! Такой неправильный глаголъ, — хоть сейчасъ въ музей! Сударыня, купите, какъ рѣдкость!
Елена. Отстаньте отъ меня! (Сморщивъ носъ.) Гипербореецъ!
Юстиніанъ (продолжая). Диффамація-съ! Вы имѣете полное римское право къ суду за это притянуть, Да-съ!
Неронъ (горячо). Судите меня, какъ артиста-съ! Да-съ! А моей частной жизни трогать не смѣете! Я кн. В. В, Барятинскому письмо напишу!
Всѣ. Написать! Возмутительно!
Цицеронъ (подъ руку съ Каталиной). Надоѣлъ мнѣ тутъ одинъ гипербореецъ. Говоритъ, что самъ гдѣ-то Цицерономъ былъ. Все почтенье свидѣтельствуетъ. Подарилъ ему свой старенькій плащъ, чтобъ отсталъ. Ужасно безпокойный покойникъ. Какъ увидитъ, сейчасъ подбѣгаетъ: «Ваше краснорѣчіе, отечество въ опасности!» И все про тебя, о Катилина! «Отстаньте вы, — говорю, — отъ меня. Объ этомъ ужъ забыть пора!» И Катилина вовсе не такой ужъ былъ, а очень уважаемый въ свое время человѣкъ. И отечество вовсе въ такой опасности не было. Просто мы, охранители, выдумали, чтобъ «спасти» и отличиться. И то, что вамъ угодно титуловать даже въ учебникахъ исторіи «сволочью» Катилиною, было ужъ вовсе не «сволочь».
Катилина (басомъ). Теперь это пролетаріатомъ зовется.
Цицеронъ. «И умерли они всѣ, получивъ раны въ грудь и лицо, а не въ спину и затылокъ.» Какая же это «сволочь»? Да и я-то, какой я «отецъ отечества»? Такъ, въ родѣ Вальдека-Руссо. Буржуазный ораторъ и представитель буржуазныхъ интересовъ. Ministère de la défense nationale. Et voilà tout![4]
Ходобай. Спряженья хороши!
Цицеронъ. Отстань, братецъ! (Проходятъ.)
Ходобай. Совсѣмъ плохія дѣла пошли! И на томъ свѣтѣ теперь наши исключенья не въ ходу и здѣсь никто не спрашиваетъ.
Кремеръ. А прежде-то! Поистинѣ золотой вѣкъ былъ! Что ни годъ, то новое изданіе грамматики выпускаешь, «исправленное и дополненное новыми исключеніями». Мальчишки каждый годъ новое изданіе и покупаютъ. И Салаевъ покойникъ сотни тысячъ на этомъ наживалъ и намъ десяточки перепадали!
Покойный «Отецъ классицизма» (идетъ въ глубокой задумчивости, навстрѣчу ему покойный классикъ-публицистъ въ старомъ плащѣ съ Цицеронова плеча, который ему великъ).
Публицистъ. Читали? Въ «Русскомъ Вѣстникѣ» читали? Гибель классическаго образованія! Гибель боговъ: Курціуса, Ходобая, Кремера, да и насъ съ вами! (Всплескивая руками.) O, tempora! O, mores![5] Senatus vidit, consules sciunt, et extemporalia dilabuntur.[6]
Отецъ классицизма. Постой! Постой! Довольно по-латыни! Надоѣло! И ты не Цицеронъ, и Катилинъ больше никакихъ нѣтъ. Что случилось?
Публицистъ. Уничтожаютъ экстемпораліа. Гибель! Гибель! Потрясенье основъ! Руки прочь! И это то самое министерство народнаго просвѣщенія…
Отецъ классицизма. Постой, постой! Увѣренъ ли ты, что при насъ было, дѣйствительно, министерство народнаго просвѣщенія? Помнишь то время?
Публицистъ. Опасное было время!
Отецъ классицизма. Что «опасное»! Мертвымъ ужъ бояться нечего. Будемъ говорить ужъ прямо? Горячее было время. Всеобщій доступъ въ гимназіи. Всеобщая воинская повинность. Льготы по образованію. Все хлынуло учиться. Мы испугались. Куда мы идемъ? Куда мы летимъ? Россія летѣла, какъ экспрессъ. Мы кинулись къ тормозамъ, мы дергали за веревку, мы кричали, мы тормозили. Я въ Петербургѣ, ты въ Москвѣ,
Публицистъ. Да вѣдь меня же звали трибуномъ! Я и кричалъ: veto[7].
Отецъ классицизма. Veto[7]! Да развѣ въ этомъ вѣдомствѣ «veto[7]» кричатъ? Было ли это министерство народнаго просвѣщенія? Теперь ужъ, когда мы померли, на этомъ свѣтѣ можно правду говорить. (Вздыхая.) Вотъ какъ лѣтъ черезъ пятьдесятъ начнутъ тогдашніе циркуляры въ Русской «Старинѣ» печатать, — боязно!
Публицистъ. Боязновато.
Отецъ классицизма. Помнишь? Въ гимназію-то, бывало, идутъ толпы, а кончаютъ курсъ пятеро, шестеро, много десятеро!
Публицистъ. Десятеро! Выпускъ въ восемь человѣкъ, и то къ нерадѣнію гимназическаго начальства относили: «Послабленіе! Недостатокъ требовательности! Отсутствіе усердія! Непониманіе задачъ! Попущенія! Чуть не преступленіе!»
Отецъ классицизма. Въ примѣръ ставились тѣ гимназіи, гдѣ меньше были выпуски. Меньше! Меньше!.. При насъ это было… это было «министерство народнаго ненросвѣщенія». А теперь… (Со вздохомъ.) Ей Богу ничего не случилось. Просто рѣшили, что грузъ долженъ соотвѣтствовать флагу, — и все. Министерство народнаго просвѣщенія, ну, и рѣшили о просвѣщеніи, а не о непросвѣщеніи заботиться. Только и всего. По-моему и шума-то поднимать не изъ-за чего. Это должно было случиться рано или поздно. И никакихъ тутъ Катилинъ нѣтъ!
Публицистъ (проходящему мимо Цицерону). Vir illustrissime, doctissime, eloquentissime…[8]
Цицеронъ (едва кивая головой). Здравствуй, скиѳъ!
Публицистъ (грустно). А говорили, памятникъ поставятъ!