На тему из Горация (Байрон)/ДО

На тему из Горация
авторъ Джордж Гордон Байрон, пер. Николай Александрович Холодковский

Оригинал: англійскій, опубл.: 1811. — Источникъ: az.lib.ru

Дж. Г. Байронъ

На тему изъ Горація.
(Hіnts from Horаce).

Подражаніе эпистолѣ «Аd Pisones, de аrte poёticа» и продолженіе «Англійскихъ бардовъ и шотландскихъ обозрѣвателей».

Впервые перевелъ на рус. яз. Н. Холодковскій

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. III, 1905.

Ergo ftmgаr vice cotis, аcutum

Reddere qme fenrum vаlet, exsors ipsа secundi.

Horаtius, De аrte poёticа, IL 304, 305.

Стихи -- трудная вещь; это упрямая вещь, сэръ.
"Амелія", Фильдингъ. Т. III, книга и глава V.

Когда бы Лауренсъ, даръ свой унижая,

Любымъ портретомъ пачкалъ полотно,

И кисть его, природу обижая,

Кентаврами людей изображая,

Кривлялась бы, — всѣмъ было бы смѣшно.

Иль если бы, рисуя миньятюру

И фрейлины изобразивъ фигуру,

Художникъ къ ней придѣлалъ рыбій хвостъ;

Иль если бы безсовѣстный Дюбостъ, —

Какъ это мы и видѣли недавно, —

Сердитой кистью гнусно и безславно

Созданья Божьи вздумалъ унижать, —

То никакая вѣжливость сужденья,

Щадя глупцовъ и всѣ ихъ заблужденья,

Насъ не могла бъ отъ смѣха удержать.

Повѣрь мнѣ, Мосхосъ, что такой картины

Ничѣмъ не лучше книга, гдѣ поэтъ

Свалилъ нескладно въ кучу всякій бредъ,

Нагромоздивъ безъ связи, безъ причины

Больной кошмаръ, наборъ нелѣпыхъ словъ

И образы безъ ногъ иль безъ головъ.

Поэты и художники, безспорно,

Имѣютъ право, лукъ напрягши свой,

Пускать стрѣлу упругой тетивой;

Я самъ прошу у публики покорно

Прощенья въ томъ, что радъ простить другимъ,

Но пусть всегда приличье мы хранимъ

И здравый смыслъ; пусть изъ прелестной дамы

Не сдѣлаемъ урода никогда мы,

Ни птицамъ — змѣй рождать, ни тиграмъ злымъ —

Ягнятъ невинныхъ няньчить не велимъ.

Солидныя и длинныя вступленья,

Какъ патріотовъ рѣчи, заурядъ

Плохимъ концомъ читателя дарятъ,

А вычурность и пышность изложенья —

Безсмыслицу скрываетъ; такъ порой

Нахальство путь прокладываетъ свой

Подъ маскою законной. Напрягая

Свои всѣ силы, стихотворцевъ стая

Спѣшитъ воспѣть лепечущій ручей,

Долину Гранты, замокъ королей,

Цвѣтныя окна, стрѣльчатые своды

И Кема быстро льющіяся воды,

Иль радугу вдругъ славитъ въ рядѣ строкъ,

Иль даже — Темзы царственный потокъ.

Вы дерево нарисовать, быть можетъ,

Съумѣете; но если кто предложитъ

Вамъ написать крушенье корабля, —

То, зрителю картину посуля,

Дадите вы мазню — нельзя плачевнѣй,

Лишь годную на вывѣску въ харчевнѣ.

Рисуете ль вы вазу, — все невпрокъ:

Совсѣмъ не ваза выйдетъ, а горшокъ.

Въ концѣ концовъ, забытый и голодный,

Бѣжитъ въ Гребъ-Стритъ поэтъ нашъ превосходный,

Осмѣянный журналами, чей судъ

Опасенъ лишь — когда они не лгутъ.

Да! Что ни нарисуйте, что ни дайте, —

Лишь простоту и цѣльность наблюдайте.

У большинства поэтовъ есть бѣда

(Прислушайся, мой другъ: вѣдь иногда

Строчилъ и ты), — какой-то рокъ ихъ странно

Отъ цѣли отвлекаетъ безпрестанно,

Заботится ль о краткости поэтъ, —

Такъ ясности въ его поэмѣ нѣтъ;

Старается ль парить въ высокой сферѣ, —

Становится надутымъ въ высшей мѣрѣ;

Изяществомъ иной блеснуть бы радъ, —

Лишь дѣланность и сухость — результатъ;

Иной, боясь лишиться почвы вѣрной,

Плететъ разсказъ съ подробностью чрезмѣрной;

Иной украсить хочетъ свой разсказъ

Разнообразьемъ, — и, глядишь, какъ разъ

Ошибся: рыбъ въ лѣсу онъ поселяетъ,

Кабанъ же — въ морѣ у него гуляетъ!

Чей умъ не изощренъ, въ комъ такта нѣтъ, —

Тому и осторожность лишь во вредъ:

Нѣтъ полноты ни въ чемъ, вездѣ пробѣлы;

Такъ шьетъ портной бездарный, неумѣлый:

Онъ шаровары сдѣлаетъ кой-какъ,

Но осрамится, если нуженъ фракъ.

Нескладное такое сочиненье

Не то же ли, — скажу свое я мнѣнье, —

Какъ еслибъ дивный Аполлоновъ станъ

Къ твоимъ ногамъ приставили, Вулканъ,

Иль еслибы атлетъ, черноволосый

И черноглазый, былъ притомъ — курносый?

Писатели! Касайтесь темъ своихъ

По силамъ, взвѣсивъ суть и важность ихъ!

Обдумайте, снесутъ ли ваши плечи

То, что избрали вы предметомъ рѣчи,

Лишь тотъ поэтъ, чей выборъ былъ уменъ,

Въ своихъ созданьяхъ будетъ награжденъ

Всѣхъ ясныхъ мыслей стройностью, порядкомъ

И остроумьемъ, въ упоеньи сладкомъ;

Изященъ онъ въ полетѣ думъ своихъ,

Простъ слогъ его и музыкаленъ стихъ.

Пусть скажетъ тактъ ему, чтобъ, мѣру зная,

Пополнить онъ всѣ пропуски умѣлъ;

Одно вводя, другое отклоняя,

Чтобъ въ выборѣ онъ былъ не слишкомъ смѣлъ;

А если скажетъ новое онъ слово, —

Его одобрить общество готово.

И вообще не бойтесь новыхъ словъ,

Иль терминовъ, извѣстныхъ очень мало,

Иль старыхъ словъ, которыхъ не бывало

Въ употребленьи много ужъ годовъ.

Примѣръ намъ — Питтъ: онъ далъ намъ два-три слова,

Которыя для словарей — обнова;

Вводите же и вы обновы въ свѣтъ, —

Не слишкомъ часто только, мой совѣтъ.

Теперь словъ новыхъ много вводятъ разомъ,

Къ французскимъ ихъ пристегивая фразамъ.

Что дѣлалъ Чосеръ, Спенсеръ, — отчего бъ

Того не сдѣлалъ Драйденъ или Попъ?

Что сдѣлалъ Питтъ и Вальтеръ-Скоттъ, — къ тому же

Способны и другіе, ихъ не хуже;

Скоттъ — риѳмами, Питтъ зычностью рѣчей

Обогатилъ языкъ земли своей,

И что парламентъ признаётъ законнымъ, —

То не сочтетъ писатель запрещеннымъ.

Какъ опадаетъ осенью листва,

Такъ отцвѣтутъ и модныя слова,

Настанетъ срокъ, когда — увы — и сами

Исчезнемъ мы съ дѣлами и словами!

Пусть для торговли, волей королей,

Смиряемъ мы ревущихъ рѣкъ стремнины,

Пусть осушаемъ влажныя равнины,

Чтобъ изъ болотъ создать красу полей;

Пусть гаваней хлопочетъ рать живая,

Суда отъ волнъ свирѣпыхъ укрывая, —

Все, все погибнетъ! Письменность одна

Едва хранитъ былыя времена.

Такъ многому упадокъ неминучій

Грозитъ, иное — снова оживетъ, —

Какъ повелитъ обычай: онъ, могучій,

Мѣняетъ рѣчь, мѣняетъ жизни ходъ.

Безсмертныя межъ ангеловъ сраженья

Не разсказалъ ли въ пѣсняхъ нашъ Мильтонъ?

Высокій намъ примѣръ изображенья

Вещей священныхъ въ нихъ оставилъ онъ.

Любовный плачъ, пригодный для романсовъ,

Иль скорбь о другѣ — вотъ предметъ для стансовъ;

Но что, скажите, лучше: бѣлый стихъ,

Иль риѳма? Что, по вашему, изъ нихъ

На Геликонѣ рангомъ выше будетъ?

Пускай объ этомъ критика разсудитъ,

Шумя и ссорясь; столь же щекотливъ

Вопросъ подобный, какъ къ суду призывъ.

Что до стиховъ сатиры, полныхъ яда,

То ихъ источникъ — личная досада.

Порукой въ этомъ — слава нашихъ странъ:

Попъ, Драйденъ, славный Дублинскій деканъ.

Стихъ бѣлый сталъ, — хоть пишутъ имъ немного, —

Стихомъ трагедій съ нѣкоторыхъ поръ.

Въ дни Драйдена безумный Альманзоръ

Безъ риѳмъ не могъ промолвить монолога,

А нынѣ нѣтъ примѣра, чтобъ герой

Надсаживалъ, риѳмуя, голосъ свой.

Комедія, по скромности натуры

Стихи совсѣмъ покинувъ, завела

На мѣсто ихъ смѣшные каламбуры

И къ самой плоской прозѣ перешла;

Не то, чтобъ наши Бэны и Бомоны,

Боясь стиховъ, въ нихъ видѣли препоны, —

Но Таліи такъ вздумалось. И вотъ

Бранятъ бѣдняжку разъ по двадцать въ годъ!

Во всякой сценѣ надо помнить ясно,

Чтобъ вашъ герой, что ни сказалъ бы онъ,

Рѣчь велъ бы съ ходомъ дѣйствія согласно:

Порою нужно свой протяжный стонъ

Унять на время Мельпоменѣ грозной,

А Таліи шутливой — быть серьезной;

И помните, чтобъ также Тонли злой

Лишь во-время возвысилъ. голосъ свой.

У самого Шекспира въ каждой драмѣ

Рѣчь королей изложена стихами,

Простыя жъ вещи — прозою простой;

И рѣзвый Галь передъ отцомъ вѣнчаннымъ

Иль Готспоромъ, отвагой обуяннымъ,

«Кричащимъ въ ухо» вызовъ боевой, —

Съ достоинствомъ рѣчь держитъ, какъ герой.

Поэты! Мало, если только гладки

Стихи у васъ: плѣнительны и сладки

Должны быть ваши пѣсни; гласъ пѣвца

Глубоко долженъ трогать намъ сердца.

Читателя печальте иль смѣшите, —

Все, что угодно: лишь не спалъ бы онъ.

Грустить готовъ я, только — не взыщите —

Сперва пусть авторъ будетъ удрученъ.

Когда бъ Ромео, удалясь послушно

Въ изгнанье, скорбь намъ выразилъ свою

Лишь пѣсней въ родѣ «баюшки-баю», —

Смѣялся бъ я иль спалъ бы равнодушно.

Печальной рѣчи свойственъ грустный видъ,

Затѣмъ, что грусть людей не веселитъ.

Двусмысленность улыбку вызываетъ,

Чувствительность — мечты намъ навѣваетъ;

Міръ внутренній природа намъ дала:

Воспроизвесть? его — актера дѣло,

Чтобъ душу намъ игра его зажгла.

Чтобъ сердце въ насъ восторгомъ пламенѣло,

То до небесъ порывъ вздымая свой,

То въ бездну горя падая съ тоской.

Чтобъ чувствамъ дать возможность выраженья,

Дала природа средство намъ, — языкъ,

Который, впрочемъ, въ силу увлеченья

Нерѣдко мѣру забывать привыкъ

И здравый смыслъ (театръ я разумѣю);

И вотъ смѣшитъ онъ часто галлерею,

Партеръ и ложи, вызвавъ шумъ и громъ

Апплодисментовъ, — только не умомъ.

Пусть авторъ помнитъ (въ томъ его умѣнье),

Гдѣ дѣйствіе идетъ: въ средѣ простой

Иль при дворѣ, улыбкой иль слезой

Произвести онъ хочетъ впечатлѣнье;

Не все равно для сцены, кто на ней

Является: «Лиръ», или «Лгунъ лакей»,

Юнецъ кутила, иль мудрецъ степенный,

Простой Джонъ Буль иль «Перегринъ» почтенный;

Но если въ нихъ естественность видна,

То всѣ успѣхъ имѣютъ превосходный, —

Ирландецъ ли, шотландецъ ли природный,

Вэльсъ или Вильтсъ родная ихъ страна.

Иль слѣдуйте преданьямъ, иль умѣло

Давайте намъ и выдумку порой.

Толпѣ, до зрѣлищъ жадной, что за дѣло, —

Жилъ или нѣтъ сценическій герой?

Одинъ рецептъ всегда приводитъ къ цѣли:

Пишите такъ, какъ быть моглобъ на дѣлѣ.

Положимъ, что герой вашъ — Дрокенсэръ;

Такъ пусть же онъ собою дастъ примѣръ

Неистовства превыше всякой мѣры;

Иль нуженъ вамъ типъ женщины-мегеры:

Тогда Макбета гордая жена,

Какъ образецъ прекрасный, вамъ годна.

Такъ для всего легко найти примѣры:

Для слезъ, коварства, для добра и зла —

Констанція, злой Ричардъ, принцъ несчастный

Гамлетъ и Дьяволъ — типовъ рядъ прекрасный;

Но если мысль вамъ новая пришла

И прочь свернули съ торной вы дороги, —

Тогда къ своимъ героямъ будьте строги,

Чтобъ выдержать, съ начала до конца,

Типъ и характеръ каждаго лица.

Хоть мудрено тягаться съ корифеемъ

И старой темой вновь увлечь умы,

Но лучше взять старье, чѣмъ если мы,

Взявъ новое, съ нимъ сладить не съумѣемъ.

Но подражать совѣтую я вамъ

Не слишкомъ близко, — мыслямъ не словамъ,

Не частностямъ, а общему, умѣя

Лишь выбрать то, что лучше и цѣннѣе.

Ты, юный бардъ, кому судьба грозитъ,

Быть можетъ, тѣмъ, чего боимся всѣ мы:

Увидѣть, что, прочтя твоей поэмы

Десятокъ строфъ, уже читатель спитъ, —

Храни тебя Создатель отъ вступленья

Такого, какъ у Боульса; онъ поетъ:

«Проснись, о духъ высокій пѣснопѣнья!»

А дальше что^ хорошаго даетъ

Мозгъ воспаленный? Падаетъ онъ сразу,

Уподобляясь плоскому разсказу

Во вкусѣ Соути: здѣсь и тамъ, глядишь,

Гора всегда рождаетъ только мышь!

Не такъ будилъ когда-то вдохновенный

Великій мастеръ лиры звукъ священный

И сладко пѣлъ про райскіе сады,

«Грѣхопаденье и его плоды».

Поетъ — и вторитъ пѣснѣ несравненной

Земля, и адъ, и небо всей вселенной;

И прямо къ дѣлу насъ ведетъ поэтъ.

Безъ предисловій, — въ нихъ нужды намъ нѣтъ.

Отброшено все то, что не прекрасно

Иль съ грандіознымъ планомъ не согласно;,

Не фейерверкъ дымящій видимъ мы,

А яркій свѣтъ, струящійся изъ тьмы,

И вымыселъ великій повсемѣстно

Слитъ съ правдою нераздѣлимо тѣсно.

Чтобъ угодить толпѣ, вы знать должны,

Что любо слуху гидры многоглавой.

Плѣнились вы апплодисментовъ славой

Въ тотъ мигъ, когда, спускаясь съ вышины,

Внизъ занавѣсъ стремится? Чтобы это

Вамъ заслужить, — послушайтесь совѣта:

Природу наблюдайте, — всѣхъ людей,

Всѣхъ возрастовъ черты до мелочей.

Разнообразье міра безконечно,

И сказка жизни, хоть пуста, мала

И много разъ разсказана была, —

Но будетъ вновь разсказываться вѣчно.

Сперва картина дѣтства свѣтлыхъ дней,

Игръ и проказъ, и сверстниковъ-друзей;

Тамъ — молодость и поздніе уроки

Расплаты злой за ранніе пороки.

Вотъ новичекъ ужь больше не кряхтитъ

Подъ бременемъ, чертовской Энеиды

И собственныхъ стиховъ; ему претитъ

Наука, съ чувствомъ скуки и обиды

Онъ поученья слушаетъ, — и вотъ,

Тебя покинувъ, Тэвелль, онъ идетъ

Кутить себѣ, а Тэвелль нашъ, бѣдняга,

Несчастенъ! Что ни день, то передряга:

То бойся дракъ среди птенцовъ своихъ,

То вдругъ медвѣдь живетъ въ гостяхъ у нихъ!

Ни туторы, ни штрафы, ни задачи

Не укротятъ юнцовъ народъ горячій:

Имъ выше всѣхъ занятій и заботъ

Вопросъ о псахъ, дни скачекъ и охотъ.

Со старшимъ грубъ, со сверстникомъ мятеженъ,

Съ мерзавцемъ вѣжливъ, съ кошелькомъ небреженъ,

Игрѣ да дѣвкамъ вѣренъ лишь всегда

(Хоть и на нихъ проклятье иногда

Онъ изрыгаетъ: горя, вѣдь, не мало

Ему порой отъ нихъ перепадало),

Невѣжественъ (онъ книгу лишь беретъ,

Когда болѣзнь къ постели прикуетъ),

Кругомъ въ долгахъ, ограбленъ, одураченъ, —

Вотъ отбылъ онъ весь срокъ, какой назначенъ,

И, если раньше онъ не выгнанъ былъ,

Глядишь — магистра степень получилъ!

Какой почетъ! Какъ щеголять имъ любо

Въ глазахъ гулякъ притона или клуба!

Вступая въ жизнь, огонь растративъ свой,

Со своего отца онъ обезьянитъ;

Женясь на деньгахъ, знатныхъ руку тянетъ

И туго вѣритъ банкамъ нашъ герой;

Онъ молчаливъ и любитъ лишь бесѣду

Тогда, когда онъ приглашенъ къ обѣду;

Въ сенатѣ онъ сидитъ, по временамъ

Вотируетъ; наслѣдника и сына

Шлетъ въ Гарро, ибо самъ учился тамъ;

А сынъ его — отличнѣйшій дѣтина:

Плутяга, вѣрно, пэромъ будетъ самъ!

Вотъ онъ ужъ старъ; дрожатъ его колѣна;

Со сцены сходитъ онъ (вѣрнѣе — сцена

Уходитъ отъ него); онъ жаденъ сталъ

И увеличить хочетъ капиталъ:

Теперь лишь въ этомъ всѣ его стремленья.

Не выдастъ пенни онъ безъ сожалѣнья,

Съ улыбкой сотню къ сотнѣ онъ кладетъ

И тщетно злится, если срокъ придетъ

Платить долги сынка — надежды рода;

То онъ продастъ, то купитъ для дохода;

Во всемъ онъ свѣдущъ, кромѣ одного:

Что хоронить пора уже его.

Сварливъ и желченъ, мыслей полнъ суровыхъ,

Всѣ времена онъ хвалитъ, кромѣ новыхъ;

Дрянной брюзга, забытъ, покинутъ, — вотъ

Ужъ умеръ онъ, — и пусть себѣ гніетъ!

Но возвратимся къ драмѣ. Въ дополненье

Свое подробнѣй разовью я мнѣнье,

Хоть, можетъ быть, и надоѣлъ я вамъ.

Конечно, легче вызвать слезы дамъ

И грубыя сердца привесть въ волненье

Посредствомъ зрѣлищъ, чѣмъ посредствомъ словъ;

Но все же я настаивать готовъ,

Что многіе сюжеты превосходны

Для повѣсти, для сцены жъ — непригодны.

Что сносно слуху, то порой для глазъ

Мучительно и вызываетъ въ насъ

Не жалость ужъ, а страхъ и отвращенье.

Я — кровный бриттъ, но здѣсь, какъ исключенье,

Готовъ я быть французомъ: кровь должна

Со сцены быть совсѣмъ исключена,

И битвы гладіаторовъ на сценѣ,

Пожалуй, также подлежатъ отмѣнѣ;

Интрига нашъ не оскорбляетъ взглядъ,

Убійства же и раны — намъ претятъ.

Злодѣй Макбетъ хоть въ ужасъ насъ приводитъ,

Убійство все жъ за сценой происходитъ;

Вотъ выжечь Губертъ сумрачный грозитъ

Глаза малюткѣ бѣдному Артуру…

Что жъ, развѣ намъ не страшенъ этотъ видъ,

Не оскорбляетъ нашу онъ натуру?

Разъ героиню Джонсонъ захотѣлъ

Повѣсить и веревку ей надѣлъ:

Тутъ мы спасти съумѣли жизнь Ирены,

Но пьесу чуть не выгнали со сцены.

Хвала Творцу! Такъ кротокъ и терпимъ

Нашъ новый вѣкъ, что, кромѣ пантомимъ,

На сценѣ даже нѣтъ и превращеній;

И самъ Льюисъ, съ толпою привидѣній,

Хоть смѣлость онъ и доказалъ свою,

Рискнетъ ли негра превратить въ змѣю?

Будь дѣйствіе печально, будь пріятно, —

Лишь только было бъ не невѣроятно!

Но авторовъ, однако, знаю я,

Которые — Создатель имъ судья —

Согласны даже, чтобъ ихъ героини,

Эффекта ради, были цвѣтомъ сини!

А главное, почтеннѣйшій поэтъ,

Прошу васъ, — излагайте свой предметъ

Съ участьемъ только смертнаго народа;

Не призывайте призраковъ, — иль вамъ

Бѣжать придется къ потайнымъ дверямъ

Для быстраго невольнаго ухода.

Но изъ всего, что я бы запретилъ,

Еще сильнѣй, чѣмъ Деннисъ, — отвращенье

Я къ оперѣ имѣю: свыше силъ

Мнѣ слушать это злыхъ и добрыхъ пѣнье,

Въ которомъ есть и радость, и печаль,

Любовь, вражда, все — только не мораль!

Хвалю декретъ послѣдній иностранный,

Въ Гесперіи и въ Галліи желанный!

Конечно, твой эдиктъ, Наполеонъ,

Не помѣшаетъ съ пользой вывезть вонъ

Шпіоновъ, дѣвокъ и пѣвцовъ. Безъ мѣры

Расширилась столица наша; скверы

Пестрѣютъ тамъ, гдѣ сѣялись хлѣба

Крестьянами (теперь же ихъ судьба —

Молить о хлѣбѣ); но, хоть зломъ обиленъ

Нашъ Лондонъ, — онъ настолько щепетиленъ,

Что развлеченій онъ не признаетъ,

Которыя не вводятъ насъ въ расходъ.

Вотъ юркій купчикъ, заплативъ изрядно,

Оркестру внемлетъ: уши у него

Вопятъ, но «bis» кричитъ онъ безпощадно,

Чтобъ срокъ продлить мученья своего;

Вотъ въ переулкѣ Фопа между франтовъ

Толчется робко нашъ судья талантовъ

И бережетъ то шляпу, то сапогъ,

Чтобъ бѣдному не отдавили ногъ.

И такъ страдаетъ онъ безъ облегченья

Почти всю ночь и терпѣливо ждетъ,

Когда окончатся его мученья

И занавѣсъ, спускаясь, упадетъ.

Зачѣмъ же онъ страдаетъ такъ безплодно?

Затѣмъ, что это дорого и модно!

Такъ процвѣтають цѣлые полки

Этрусской школы евнуховъ. Добавьте

Къ нимъ скрипачей, а тамъ имъ предоставьте

Играть и пѣть: найдутся дураки!

До той поры, когда монахи были

Актерами (что въ томъ? Вѣдь самъ Давидъ

Плясалъ передъ ковчегомъ, какъ гласитъ

Преданье намъ), какъ святки приходили,

Потѣшиться любилъ простой народъ

Обильемъ плясокъ, масокъ и остротъ.

Современемъ явились улучшенья, —

Веселый Пончъ и мистриссъ Джонъ за нимъ:

Она съ безстыдствомъ прыгала такимъ,

Что странно, какъ избѣгла запрещенья

Со стороны Бенволіо она.

Лордъ-запретитель! Власть тебѣ дана

Пороки всѣ карать безъ исключенья:

Брань, драки, бѣдность, — все казнитъ твой судъ,

Лишь рауты и скачки пусть цвѣтутъ.

Вотъ фарсъ смѣнилъ комедію: вѣкъ Фута,

Смѣющагося вѣчно, тутъ насталъ.

Головорѣзъ! Осмѣивая люто

Не только то, что глупо и надуто, —

Онъ надъ серьезнымъ также хохоталъ.

Не избѣжали злыхъ насмѣшекъ яда

Ни армія, ни церковь, ни чины,

Ни судъ, ни моды новыя наряда.

Увы! Теперь тебя мы лишены,

Бѣдняжка Іорикъ! Прахъ нѣмой твой тлѣетъ…

Кто любитъ смѣхъ, о Футѣ пожалѣетъ.

Но кто бъ отъ смѣха удержаться могъ,

Высокопарный слыша діалогъ

Межъ двухъ шутовъ, одѣтыхъ королями,

Иль видя, какъ торжественно предъ нами

Идетъ на смерть Хрононхотонтологъ

И какъ Артуръ, грудь выпятивъ надменно,

Величествомъ быть хочетъ непремѣнно?

О Мосхосъ! Вновь съ тобой надѣюсь я

Еще сидѣть, какъ прежде, и смѣяться

Надъ глупостью, когда уже нельзя

Дѣйствительно смѣшныхъ остротъ дождаться!

Другъ, для тебя охотно бы, повѣрь,

Я бросилъ келью циника теперь

И, взявъ девизомъ Свифта изреченье,

Златое «Vive lа bаgаtelle!», опять

Я странствія готовъ бы предпринять

Въ краяхъ Эгея, — тамъ, гдѣ вдохновенье

Съ веселымъ мы умѣли съединять,

Пусть, жизнь твою лелѣя, Евфросина

Благословитъ и часъ послѣдній твой

И, если вдругъ сразитъ тебя кончина,

Пусть подъ твоей подушкой, милый мой,

Какъ у Платона, въ этотъ часъ тяжелый

Найдутъ о Мимахъ манускриптъ веселый!

Но къ драмѣ вновь! Лежитъ она безъ силъ:

Увы, ее вигъ Вальполь поразилъ!

И подѣломъ: такъ драма ослабѣла,

Что опера съ балетомъ одолѣла.

Но Честерфильдъ, чье бойкое перо

Громило смѣхъ, сражался за свободу

Для нашихъ пьесъ, хотя и не въ угоду

Вельможнымъ лбамъ, и тѣмъ творилъ добро

Въ ущербъ тупицѣ лорду-камергеру.

Но развѣ смѣхъ дозволенъ только пэру?

Нѣтъ, пусть на сцену вновь вернется смѣхъ:

Довольно горя дома есть у всѣхъ.

Пусть «Селлену» рога вновь «Арчеръ» ставитъ,

А «Эстифонья» съ «Копперомъ» лукавитъ;

Мораль плохая, но бѣды въ томъ нѣтъ;

Не все жъ мораль, — забавы ищетъ свѣтъ!

А если пьеса сгубитъ иль исправитъ

Кого нибудь, — тогда, конечно, онъ

Безъ Виллиса не могъ бы быть спасенъ.

Примѣръ Макхита? Полноте, онъ воромъ

Не сдѣлалъ никого: воръ раньше былъ

Такой, какъ есть. Пусть пуритане хоромъ

Бранятъ театръ, какъ Колльеръ имъ внушилъ:

Не лучше станутъ люди и не хуже

Изъ-за театра, — все придетъ къ тому же!

Оставьте жъ, методисты, вашъ походъ

И пусть нашъ Дрюри снова расцвѣтетъ!

Но ждать ли толку отъ ханжей, съ мозгами,

Которые навѣкъ изсушены?

Вѣдь кротости, внушенной небесами,

Небесъ земные слуги лишены!

Какъ патеры, такъ пуританъ отряды

Вернуть костры и пытки были бъ рады;

Какъ нѣкогда Сервета сжегъ Кальвинъ,

Такъ и теперь сгорѣлъ бы не одинъ.

Чу! Слышенъ звукъ Солимскаго напѣва:

Грѣха защитникъ, бойся вѣрныхъ гнѣва!

Слуга небесъ, любя, казнитъ народъ:

Насъ Бэкстеръ «тычетъ», Симеонъ же — бьетъ.

Тотъ, чьимъ перомъ руководитъ природа,

Понятно пишетъ каждому уму;

Простакъ прочтетъ — и кажется ему:

Самъ написалъ бы вещь такого жъ рода!

Но если ногти авторъ нашъ грызетъ,

Въ чернилахъ пальцы пачкаетъ, изводитъ

Стопу бумаги, — то простой народъ

Въ его писаньяхъ смысла не находитъ.

Вѣкъ пасторали кончился: кто бъ могъ

Равняться Попу прелестью эклогъ?

Но все жь его и Филипса ошибки

(Одинъ, хоть былъ естественъ, грубымъ былъ,

Другой — во всемъ искусственность любилъ)

Легко покажутъ намъ, насколько зыбки

Усилья наши — холя красоту,

Съ ней наравнѣ хранить и простоту.

Въ нашъ вѣкъ изящныхъ вкусовъ, безъ сомнѣнья,

Писакъ вульгарныхъ ждетъ удѣлъ презрѣнья;

Что нравилось въ былыя времена,

Въ дни Свифта, — грязь и грубость выраженья,

Теперь толпа одобрить не склонна:

Не только людямъ свѣтскимъ и приличнымъ, —

Противна грязь и дворникамъ столичнымъ.

Но миръ ошибкамъ Свифтовымъ! Онъ спасъ

Своимъ умомъ всю грубость въ изложеньи

Своихъ сатиръ, и въ этомъ отношеньи

Ихъ выше лишь чудесный Гудибрасъ,

Чей авторъ первый, дѣло взвѣсивъ строго,

Нашъ длинный стихъ урѣзалъ на два слога,

И мы не меньше имъ увлечены,

Чѣмъ строчками значительной длины

На первый взглядъ въ стихѣ, лишь восьмисложномъ,

Намъ кажется едва-едва возможнымъ

Осуществить серьезныхъ думъ полетъ;

Казалось бы, онъ годенъ лишь для одъ;

Но Скоттъ съумѣлъ вопросы высшей сферы

Вмѣстить искусно въ краткіе размѣры, —

И вотъ узнали скоро всѣ о томъ,

Что краткій стихъ, въ разнообразьи вѣчномъ,

Взялъ верхъ надъ героическимъ стихомъ,

Особенно въ призывѣ боевомъ

Иль въ гимнѣ страсти, нѣжномъ и сердечномъ,

Гдѣ, въ колебаньи мѣрномъ, какъ волна,

Почаще риѳма слухъ ласкать должна.

Но большинство отвергло съ отвращеньемъ

Неправильность стиха: она мила

Немногимъ лишь. Съ извѣстнымъ снисхожденьемъ

Она бы быть допущена могла;

Но снисхожденье, вѣдь, всегда обидно:

Искать его британскимъ бардамъ стыдно.

Прилично ль, если пылкихъ думъ полетъ

Поэтъ, боясь цензуры, оборветъ?

Иль скромничать предъ критикой намъ надо,

Чтобъ «быть корректнымъ»? Жалкая награда!

Иль чтобъ поэтъ фразъ смѣлыхъ избѣгалъ,

Боясь ошибокъ, не ища похвалъ?

Кто о чистѣйшихъ образцахъ мечтаетъ,

Тотъ дни и ночи грековъ пусть читаетъ,

Хоть наши предки и не знали, ихъ,

Язычниковъ, по простотѣ тогдашней

Довольствуясь поэзіей домашней;

И если кто былъ грамотенъ изъ нихъ,

То былъ доволенъ Чосеромъ иль Бэномъ.

То, что казалось вкусу ихъ отмѣннымъ,

Довольно было грубо, безъ прикрасъ

И безъ претензій, съ сальностью подчасъ;

Хорошъ ли былъ ихъ вкусъ, — рѣшать намъ трудно;

Сказать, что глупъ онъ — было бъ безразсудно,

Хоть вы и я, чей вкусъ развитъ, всегда

Изящество и пошлость безъ труда

Съумѣемъ разграничить; безъ сомнѣнья,

Когда хромаетъ складъ стихотворенья,

Не только ухо чувствуетъ разладъ, —

На ощупь даже стихъ шероховатъ.

Но какъ рѣшить, — о томъ возможны споры, —

Кто были наши первые актеры?

Возилъ ли ихъ, какъ Ѳесписа, фургонъ,

Пока театромъ не смѣнился онъ?

Но блескъ всегда любила наша сцена:

Такъ ввелъ Шекспиръ и такъ велитъ Джонъ Буль;

У насъ на тронъ не всходитъ Мельпомена

Безъ позолоты, перьевъ и ходуль.

Старинныя комедіи имѣютъ

Успѣхъ донынѣ, хоть и не совсѣмъ

Онѣ приличны въ обработкѣ темъ;

На сценѣ, впрочемъ, сглаживать умѣютъ

Излишнюю нескромность вольныхъ мѣстъ

И пропускать — гдѣ слово, а гдѣ жестъ.

Но ежели всѣ промахи оставимъ

Мы въ сторонѣ, — увидимъ, что у насъ

Поэты — очень дѣятельный классъ,

И выборъ темъ у нихъ богатъ. Прославимъ

Мы больше всѣхъ, конечно, тѣхъ изъ нихъ,

Которые въ созданіяхъ своихъ

Британскихъ темъ держались; предоставимъ

Тѣмъ, въ комъ изобрѣтательности нѣтъ,

У нѣмцевъ брать дѣйствительный сюжетъ,

Иль слѣдовать трескучему французу,

Тѣмъ унижая англійскую Музу.

Гдѣ, изъ живыхъ нарѣчій, хоть одно,

Которое намъ было бы равно

Въ поэзіи иль въ философскомъ дѣлѣ,

Когда бъ у насъ писатели умѣли

Отдѣлывать свой слогъ, не торопясь,

Какъ дѣлалъ Попъ, поэтовъ нашихъ князь?

Вы, критики, которые такъ падки

Разыскивать въ поэтахъ недостатки

И слишкомъ рѣзки въ строгости своей!

Самъ Демокритъ былъ васъ стократъ добрѣй:

Онъ думалъ лишь, что люди безтолковы,

А вы и впрямь съ ума насъ свесть готовы!

Сказать по правдѣ, — жалокъ и поэтъ

У насъ частенько: плохо онъ одѣтъ

И по недѣлямъ бороды не брѣетъ,

Ногтей остричь порядкомъ не умѣетъ;

На чердакѣ живетъ онъ, нелюдимъ

И бродитъ лишь ло улицамъ глухимъ.

Немножко риѳмъ, хоть капелька разсудка,

И вы — поэтъ! Легко оно, какъ шутка!

Съ тѣхъ поръ пропала ваша голова:

Не исцѣлитъ васъ ни одна трава!

Какъ Вордсвортъ, міръ созданьями дивите,

Въ согласьи съ нимъ у озера живите,

Рости оставьте кудри безъ заботъ

И не ходите къ Блэку цѣлый годъ;

И вотъ — ужъ вамъ печатать книгу можно.

Явитесь въ городъ: тутъ, скажу не ложно, —

Въ одинъ моментъ узнавъ поэта въ васъ,

Мальчишки васъ начнутъ травить сейчасъ,

Но прежде, чѣмъ стихи писать, поэту

Не надобно ль послѣдовать совѣту,

Какъ дѣлалъ Бэйсъ, чтобъ просвѣтить свой умъ, —

Слабительнымъ умѣрить тяжесть думъ?

Мнѣ, вѣрно, желчь смягчило бъ средство это,

Иль злѣй меня на свѣтѣ нѣтъ поэта.

Но — пусть слыву капризнымъ, — все стерплю, —

Такой цѣной я славы не куплю;

Нѣтъ, лучше скромно, какъ точильный камень,

Я притуплюсь, но навострю другихъ,

Особенно поэтовъ молодыхъ,

Чтобъ разгорѣлся въ нихъ искусства пламень;

Я сочинять совсѣмъ не буду самъ,

Но образцы и правила лишь дамъ:

Горацій намъ покажетъ, что прекрасно,

А мой примѣръ, — что плохо; это ясно.

Вопервыхъ, прежде, чѣмъ писать, всегда

Подумайте; у насъ о томъ не слишкомъ

Заботятся, судя по новымъ книжкамъ.

Затѣмъ — никакъ не будетъ вамъ вреда

Отъ изученья книгъ на тѣ же темы,

Какія вы избрали для поэмы.

Кто твердо знаетъ долгъ священный свой

Предъ родиной и ближними, умѣетъ

Прощать врагамъ и даръ притомъ имѣетъ

Всѣхъ радовать привѣтливой душой, —

Будь это братъ, отецъ иль гость чужой;

Кто принимаетъ просто съ чувствомъ мѣры,

Законы наши, судъ и форму вѣры,

Какъ есть они, и глотки не деретъ,

Чтобъ наградить реформами народъ;

Кто склоненъ къ дѣлу, не къ рѣчамъ фразистымъ,

Кто не устами мудръ, а сердцемъ чистымъ, —

Тотъ пусть для васъ послужитъ образцомъ:

Достоинъ онъ прославленъ быть пѣвцомъ.

Порою шутка рѣзвая, живая,

Безхитростна, красива и проста,

Прочнѣй царитъ въ умахъ, въ нихъ вызывая

Веселость, чѣмъ иная острота,

Которая искусна, но пуста.

О Греція, теперь ты такъ несчастна!

Но въ древности сыны твоей земли

Сынами музъ назваться бы могли:

Ихъ благородныхъ душъ, мечтавшихъ страстно

Лишь о дѣлахъ искусства и войны,

Мысль а наживѣ гнусной не тѣснила;

А наши дѣти (если не должны

Въ общественныхъ учиться школахъ, сила

Которыхъ въ томъ, чтобъ, выучась едва

Читать, была готова голова

Къ любому дѣлу) — этой язвой злою

Больны сызмальства. Не даетъ покою

Отецъ сынку и все ему поетъ:

«Ты помни: рубль копѣйка бережетъ!»

Ну, дитятко мѣщанское, рѣши-ка:

Дано шесть пенсовъ; мы отнимемъ треть, —

Что жъ остается? «Будемъ гротъ имѣть».

«Ай, молодецъ!* папаша хвалитъ Дика:

„Какъ вижу, малый мой не лыкомъ шитъ:

Полсотни тысячъ въ сотню превратитъ!“

Конечно, если эта грязь покроетъ

Младую душу съ первыхъ дней, — она

Къ чему угодно можетъ быть годна,

Поэзія жъ гроша для ней не стоитъ.

Не даромъ-же Локкъ одобрялъ отцовъ,

Стихи всегда держащихъ подъ запретомъ,

Дабы дѣтей не подпустить къ поэтамъ;

Въ глазахъ его и прочихъ мудрецовъ

Лирическій экстазъ поэтовъ вреденъ;

Притомъ и храмъ Дельфійскій нынѣ бѣденъ:

Ни золота тамъ нѣтъ, ни серебра;

Да и Парнассъ, хоть славная гора,

Но изъ всѣхъ горъ, какія есть въ Европѣ,

Бѣднѣй онъ Ира иль ирландской копи.

Иль нравиться, иль нравы исправлять,

Иль то и это вмѣстѣ, --вотъ тѣ цѣли,

Которыя писателю подъ стать.

Но если нужно, чтобъ запечатлѣли

Мы въ памяти своей мораль стиховъ, —

То будьте кратки; изобилье словъ

Для памяти такая же обуза,

Какъ для спины — большой излишекъ груза.

Чѣмъ ближе къ правдѣ выдумка у васъ,

Тѣмъ лучше: сказки нравятся лишь дѣтямъ.

Введя чудесъ избытокъ въ свой разсказъ,

Довѣрія вы не добьетесь этимъ:

Одинъ Іона только, побывавъ

Въ китовомъ чревѣ, вышелъ живъ и здравъ.

Для юношей о внѣшности красивой

Заботьтесь: имъ она всего важнѣй;

А кто постарше, — смысла ищетъ въ ней.

Ну, словомъ, наиболѣе счастливый

Изъ всѣхъ поэтовъ — тотъ, кто съединилъ

Съ образованьемъ умъ; его журналы

Привѣтствуютъ, ему и клерикалы

Поддержку рады дать по мѣрѣ силъ;

Ему и Лонгменъ — щедрый покровитель

(Доходныхъ книгъ, вѣдь, онъ большой любитель);

И вотъ во вкусахъ Лондона царитъ

Его поэма долгихъ три недѣли,

А тамъ — о ней извѣстья полетѣли

Въ Ирландію, а также и за Твидъ.

Но отъ ошибокъ, — здѣсь сказать умѣстно, —

И онъ не застрахованъ; всѣмъ извѣстно,

Что струны арфъ и скрипокъ могутъ вдругъ

Безъ видимой причины оборваться;

Иль тамъ, гдѣ нужно пѣнью раздаваться,

Вдругъ голосъ дастъ невольно хриплый звукъ;

Иль на охотѣ песъ чутье теряетъ,

Сталь о кремень безъ искры ударяетъ,

Двустволка жъ, какъ на мушку ни смотри,

Бьетъ мимо цѣли, чортъ ее дери!

Когда красотъ въ стихотвореньи много,

За пару кляксъ мы не осудимъ строго:

Возможенъ промахъ, — всѣмъ понять пора, —

Для автора и для его пера.

Но если авторъ вѣчно безъ вниманья

Всѣ оставляетъ наши указанья,

Звуча все той же лживою струной, —

Тогда пусть гибнетъ: самъ тому виной!

Такъ палъ и Гавардъ за свои затѣи,

Когда однажды пьесу написалъ,

Которую нашъ средній театралъ

Не могъ понять по смѣлости идеи.

Сперва народъ не зналъ, что это онъ

Былъ авторъ пьесы; послѣ жъ, какъ открылось,

Что авторъ — Гавардъ, онъ былъ осужденъ:

Звѣзда его навѣки закатилась.

Хоть мы не любимъ, чтобъ дремалъ Мильтонъ,

Но, утомясь, привѣтствуемъ и сонъ.

Поэмы — что картины: имъ подобно,

Однѣ вблизи красой ласкаютъ глазъ

И не боятся критики подробной;

Другія — лучше издали для насъ;

Тѣмъ нуженъ свѣтъ, а тѣмъ — въ тѣни удобно;

Иныя, даже если десять разъ

Ихъ привлечетъ знатокъ на судъ суровый,

Насъ каждый разъ красой плѣняютъ новой.

О странники, которыхъ цѣль — Парнасъ,

Кого талантъ иль случая услуга

Влекутъ туда, чтобъ Музъ послушать гласъ, —

Пока не поздно, выслушайте друга!

Взойдутъ туда немногіе изъ васъ!

Не мало есть посредственнаго люда

Межъ тѣхъ, кто служитъ церкви иль казнѣ,

Среди придворныхъ или на войнѣ:

Въ успѣхахъ ихъ никто не видитъ чуда;

Не только Эрскинъ за носъ водитъ судъ:

И простаки впередъ себѣ идутъ!

Поэзія жъ не терпитъ середины:

Иль первымъ, иль послѣднимъ будь поэтъ!

Писатель средній — пасынокъ судьбины:

Онъ жертва неба, свѣта и газетъ.

Другъ Джеффри! Здѣсь тебя я вспоминаю

И чувствую, при имени твоемъ,

Что вновь горю привычнымъ мнѣ огнемъ,

Какимъ горятъ и каледонцы, знаю,

Когда южане выступаютъ въ путь,

Чтобъ колесо ихъ критики свернуть,

Какимъ пылаютъ въ ревности священной

И кроткіе эклектики, когда

Враги хотятъ, какъ турокъ злыхъ орда,

Отнять у бѣдной „вѣры“, столь почтенной,

Даръ „добрыхъ дѣлъ“. Таковъ-то пламень тотъ»,

Что возбудилъ ты, Джеффри несравненный!

Добычи мелкой соколъ мой не бьетъ.

О ты, среди всей дичи Денедина

Крупнѣйшая, сильнѣйшая скотина!

Къ тебѣ свой путь направилъ мой Пегасъ;

Прими мой вызовъ, иль въ послѣдній разъ

Грожу перомъ такому великану!

Пока тебя я не сразилъ, не стану

Сражаться противъ «жалкихъ мужиковъ».

Свирѣпый Саксъ, ужели ты таковъ,

Что эту музу, это сердце смѣло

Отвергнешь ты, хотя они всецѣло

Посвящены тебѣ? Ты осмѣялъ

Мой дѣтскій опытъ, пѣсни музы школьной;

Ужель теперь, когда я мужемъ сталъ,

Мой вызовъ ты отвергнешь, недовольный?

Ты, безъ причины ранившій меня,

Отвѣтишь ли теперь на оскорбленья?

Вѣдь ты враговъ разилъ безъ сожалѣнья!

Какъ? Ты молчишь? Иль слишкомъ низокъ я?

Иль гнѣвъ и злость остыть въ тебѣ успѣли,

Иль у тебя нѣтъ больше умныхъ словъ

Для знати, какъ наслѣдственныхъ глупцовъ?

Иль надъ юнцами шутки надоѣли,

Равно какъ и коверканье именъ?

Иль брани весь запасъ ужъ истощенъ?

Зачѣмъ же я мечталъ объ этомъ спорѣ

Подъ Троею, Гомера позабывъ,

И на Эгейсксмъ и на Черномъ морѣ

Лелѣялъ лишь вражды къ тебѣ приливъ?

Э, полно! Тщетно гнѣвъ въ груди клокочетъ:

Алексисъ Коридона знать не хочетъ!

Мой стихъ напрасенъ: врагъ мой безъ заботъ,

Не выказавъ досады, отойдетъ.

Ну, что жъ? Родитъ когда нибудь Эдина

Вновь тощаго, какъ онъ, и злого сына,

Чтобъ написалъ онъ рядъ сердитыхъ строкъ,

Которыхъ здѣсь я вынудить не могъ.

Быть можетъ, будетъ болѣе онъ честенъ,

Хоть и ругатель, и не столь извѣстенъ.

На столъ нельзя подать извѣстныхъ блюдъ, —

Ну, напримѣръ, лягушку вмѣсто рыбы;

Пусть на прованскомъ маслѣ подадутъ

Жаркое намъ: стерпѣть мы не могли бы;

Такъ къ пирожкамъ совсѣмъ некстати макъ;

Для насъ все это — чуть не преступленье;

Тѣмъ болѣе въ стихахъ обязанъ всякъ

Разнообразьемъ красить изложенье.

Нельзя гостямъ лишь мясо преподнесть:

Такъ и стихами можно надоѣсть.

Кто птицу въ летъ не бьетъ, — стрѣлокъ неважный;

Пловецъ — теченье долженъ поборать,

И прежде, чѣмъ пуститься въ боксъ отважный,

У Джексона уроки надо брать.

Какое бъ мы оружье ни имѣли, —

Кулакъ, рапиру, булаву, кастетъ, —

Чтобъ имъ владѣть и достигать имъ цѣли,

Намъ упражняться надо много лѣтъ;

Но пятьдесятъ болвановъ, всѣмъ на диво,

Намъ двадцать тысячъ строкъ сриѳмуютъ живо.

Гнилого я мѣстечка депутатъ,

И чтобъ въ стихахъ не высказалъ свой взглядъ?

Я тотъ, чьи предки также всѣ когда-то

Сидѣли здѣсь и жили. такъ богато,

Оставивъ мнѣ въ наслѣдство свору псовъ,

Конюшню, домъ и множество долговъ,

И древній гербъ; съ такою видной ролью

Мнѣ ль не блеснуть аттическою солью?

Такъ мнятъ «джентльмэны»; но для васъ, друзья,

И геній — не послѣдняя статья.

Проникнитесь вы этой мыслью здравой,

Не такъ, какъ Соути со своей оравой,

Блинъ за блиномъ пекущіе. Иль нѣтъ:

Быть можетъ, онъ намъ отдыхъ предоставитъ

И насъ отъ новой «Талабы» избавитъ

На срокъ по крайней мѣрѣ въ девять лѣтъ.

Послушай, Соути! Дамъ тебѣ совѣтъ

(Не злись, — безъ шутокъ, это превосходно):

Изъ пьесъ твоихъ хоть по три ежегодно

Сжигай, и намъ хоть этимъ помоги,

И новыхъ пьесъ хоть половину жги!

Но поздно ужъ: нѣтъ пользы отъ совѣта;

Какъ книги вышли, — такъ ихъ пѣсня спѣта:

Къ пирожникамъ сейчасъ онѣ пойдутъ,

А тѣ листовъ назадъ не отдадутъ!

А впрочемъ «Мэдокъ» съ "Дѣвой* могутъ просто,

Играя роль зловреднаго нароста,

Какъ трутовикъ гнилой на старомъ пнѣ,

Уплыть спокойно въ Квито на бревнѣ.

Какъ говорятъ Овидій съ Лампріеромъ,

Орфей, когда на арфѣ онъ игралъ,

Всѣхъ бестій, кромѣ женщинъ, усмирялъ;

Когдабъ и въ наши дни такимъ манеромъ

Игралъ онъ, то увидѣли бы вы,

Какъ въ Тоуэрѣ несутся въ вальсѣ львы.

И Амфіонъ, — такіе менестрели

Въ то время пѣсни сладостныя пѣли, —

Безъ помощи искусной Рэна, вмигъ

Святому Павлу церковь бы воздвигъ.

Въ стихахъ былъ судъ, и Греціи поэты

Искуснѣе констэблей миръ блюли;

Съ мужьями женъ мирили ихъ совѣты;

Они въ собраньяхъ смѣло рѣчь вели

И проводили новые законы,

Чтобъ вынудить реформы у короны;

Хранили также церкви миръ и чинъ,

Не требуя за это десятинъ.

Съ тѣхъ поръ въ Элладѣ, какъ и на Востокѣ,

Поэтъ былъ жрецъ, поэты — и пророки;

Ихъ властный голосъ всюду судъ чинилъ,

И благо душъ, и царства онъ хранилъ.

Пришелъ Гомеръ, воинственно-глубокій

Князь эпоса, и пѣть о битвахъ сталъ;

За нимъ Тиртей спартанцевъ въ бой жестокій

(Какъ вождь — хромой, но какъ пѣвецъ — высокій)

Своей могучей лирой возбуждалъ;

Крѣпка была Иѳома, билась смѣло,

Но сила пѣсни крѣпость одолѣла.

Былъ вѣкъ, когда оракулъ былъ въ чести

И Аполлонъ рѣшенья вышней воли

Вѣщалъ въ стихахъ; подумайте: легко ли

Вамъ было бы тогда стихи плести,

Чтобъ божествамъ ущербъ не нанести?

Подобно смертной дѣвѣ, Муза хочетъ,

Чтобъ нѣжно ей служили. То она,

Какъ дѣвушка, стыдлива и скромна,

То, какъ вакханка страстная, хохочетъ;

То, какъ невѣста, дерзкихъ гонитъ прочь,

То, какъ она же на вторую ночь,

Уступчива; то вновь съ ней перемѣна:

Супруга лорда или ольдермэна

Въ ней гордости могла бъ найти примѣръ;

То вся къ услугамъ, то, какъ гренадеръ,

Свирѣпа; взоръ любовь сулитъ, пылая,

А въ сердцѣ — ложь спокойная и злая;

Въ толпѣ, какъ ледъ, холодная на видъ,

Наединѣ, какъ лава, вся кипитъ.

Когда поэтъ старательно составитъ

Свой стихъ, — природа прочее добавитъ;

Но быть должна и генія печать:

Поддѣльный пылъ намъ гадко подмѣчать.

Искусство и природа всемогущи, —

Лишь мы съ друзьями только портимъ пуще.

Хоть юность любитъ скачки, бѣгъ, игру,

Но пусть, не морщась, терпитъ и лишенья,

И, хоть сидѣть пріятнѣй на пиру,

Пусть и на трудъ идетъ безъ принужденья,

И, — что стерпѣть не всякому дано, —

Пускай покинетъ женщинъ и вино.

Пѣвицы (рѣчь идетъ о тѣхъ, конечно,

Которыя предъ публикой поютъ)

Наукѣ пѣнья годы отдаютъ;

А риѳмоплеты хвастаютъ безпечно:

"Я создалъ пьеску и въ печать сдаю!41

И пьесу онъ печатаетъ свою.

Ихъ тысячи стремятся на арену,

И еслибъ чортъ послѣдняго хваталъ,

Все новые являлись бы на смѣну.

И вотъ купецъ бросать прилавокъ сталъ,

Помѣщикъ — свору и коней; дѣвицы

Въ провинціи и жители столицы,

И войскъ вожди, и баронетовъ родъ, —

Всѣ, всѣ въ чернильный бросились походъ;

И касса даже ихъ не укрощаетъ:

У Полліона на текущій счетъ

Самъ Аполлонъ бумаги помѣщаетъ;

И не живые только, — мертвыхъ рать,

Возставъ изъ гроба, стала роль играть

Краснорѣчивѣй головы Орфея;

При жизни всѣ, успѣха не имѣя,

Въ загонѣ были, — ихъ творенья жгли, —

А мертвые вдругъ славой процвѣли!

Какъ далеко пошла зараза эта, —

Любой журналъ разскажетъ иль газета,

Гдѣ страстотерпцевъ риѳмы длинный рядъ

Именъ толпою грѣшною пестрятъ!

Ахъ, изъ-за нихъ нельзя читать безъ сплина

Ни Морнингъ-Постъ, ни Монсли-Магазина!

Тамъ — первые дебюты всѣхъ пѣвцовъ;

А вслѣдъ, глядишь, — in quаrto ужъ готовъ!

Пирожники доскажутъ остальное.

Кто поумнѣй, останьтесь же въ покоѣ:

Спѣшить вамъ съ лирой надобности нѣтъ,

Какъ полоумный лордъ иль баронетъ,

Иль сельскіе Криспэны (устарѣли

Теперь, положимъ, эти менестрели), —

И пусть у нихъ дорійскую свирѣль

Дорическій настраиваетъ эль.

Чу! Вотъ поютъ сапожники, что взяты

Добрѣйшимъ Кэпель-Лоффтомъ въ лауреаты!

Напѣвъ ихъ сладкій нагоняетъ сонъ,

А новый Мидасъ такъ имъ восхищенъ,

Что у него, отъ напряженья слуха,

Длиной въ аршинъ ужъ стали оба уха!

Живетъ себѣ межъ насъ одинъ друидъ;

Въ защиту онъ отъ будущихъ обидъ

Заранѣе стишки свои кропаетъ;

Измучивъ память бѣдную, чуть живъ,

Всѣ силы жалкой Музы истощивъ,

Онъ, наконецъ, съ поэмой выступаетъ.

Она плоха, кишатъ ошибки въ ней,

Но снисхожденья ждетъ онъ отъ друзей;

Хотя не дружба — самоуваженье

Должно бъ велѣть полравить изложенье,

Но умыселъ безстыдника одинъ:

Потѣшиться и разогнать свой сплинъ.

Порой внезапно онъ воображаетъ,

Что кто нибудь его не уважаетъ,

Иль, сдѣлавъ глупость, встрѣтитъ онъ отпоръ,

Иль кто нибудь дерзнетъ вступить съ нимъ въ споръ, —

Тутъ злость его не вѣдаетъ предѣла;

Всю ненависть, какая накипѣла

Въ душѣ его, и желчи весь запасъ

Онъ въ пасквилѣ спѣшитъ излить сейчасъ.

Нахмуриться ль на дерзость вы посмѣли,

Иль съ пьесою своей успѣхъ имѣли, —

Тогда бѣда! Пусть небо вамъ проститъ,

А онъ навѣкъ останется сердитъ.

Пусть будетъ такъ; пусть хоть цвѣтутъ въ сатирѣ

Тѣ лавры, что его хвалебной лирѣ

Не удались; пусть хоть со дна болотъ

Вновь выплывутъ пропавшія творенья,

Гдѣ масса ихъ давно уже гніетъ,

Зловонныя давая испаренья;

Гнуснѣйшія изъ травъ по берегамъ

Печальной Леты, пусть, на диво намъ,

Они не только процвѣтутъ, но даже

Получатъ сбытъ (возможно ль?) и въ продажѣ!

Пускай богатый деньгами поэтъ

(Пожалуй, впрочемъ, въ наше время нѣтъ

Такихъ чудовищъ) иль риѳмачъ придворный,

Иль лордъ, трагедій поставщикъ упорный,

Какихъ у насъ не мало знаетъ свѣтъ, —

Пусть бѣднаго попа простого сана

(Который бы зѣвоту капеллана

Не замѣчалъ) — въ свой замокъ призовутъ

И вечеркомъ читать ему дадутъ

Послѣднюю изъ драмъ своихъ. Покорно

Начнетъ онъ перевертывать проворно

Листъ за листомъ; нисколько не умнѣй,

Чѣмъ проповѣдь его, — зато длиннѣй

Во много разъ злосчастное творенье;

Но онъ, въ виду имѣя повышенье

(Ему обѣщанъ выгодный приходъ,

Какъ только старшій батюшка умретъ), —

Не пожалѣетъ легкихъ для карьеры.

И вотъ, пыхтя и брызгаясь безъ мѣры,

«Великолѣпно! Браво! Восхищенъ!»

На каждой строчкѣ восклицаетъ онъ

До хрипоты (такъ платитъ похвалами

Бѣднякъ за горькій хлѣбъ свой), и ногами

Онъ топаетъ, и каблукомъ стучитъ

Съ усердіемъ такимъ, что полъ трещитъ.

Затѣмъ, садясь, косится: старшій въ чинѣ

Не умеръ ли, не близокъ ли къ кончинѣ?

Притворщикъ вѣчно хватитъ черезъ край

И чувства отъ него не ожидай.

Создатели «высокихъ пѣснопѣній*!

Не вѣрьте всѣмъ, кто хвалитъ вашъ „подъемъ“,

И если другъ вамъ скажетъ безъ стѣсненій:

„Вотъ это выбрось вовсе, а вотъ въ томъ

Поправки сдѣлай“, — выслушавъ спокойно,

Исправьте все, что плохо иль нестройно;

А если въ пьесѣ нечего сберечь

И другъ ее совѣтуетъ вамъ сжечь, —

Безъ дальнихъ словъ, услышавъ это мнѣнье,

Въ огонь бросайте ваше сочиненье.

Но если (только истинный поэтъ

Едва ли это сдѣлаетъ) съ презрѣньемъ

Отвергнете вы дружескій совѣтъ,

Пренебрегая всякимъ исправленьемъ,

Отродье мозга вашего храня, —

То добрыхъ словъ не ждите отъ меня,

Кто дорожитъ идеей интересной,

Какъ добрый критикъ или авторъ честный, —

Тотъ другу все прощаетъ, — нужды нѣтъ,

Что онъ страницу за страницей херитъ

И въ красоту различныхъ мѣстъ не вѣритъ!

Пусть лучше другъ смѣется, чѣмъ весь свѣтъ.

Онъ выяснитъ неясныхъ мѣстъ значенье,

Гдѣ теменъ стихъ, тамъ дастъ онъ освѣщенье;

Какъ Джонсонъ, не потерпитъ онъ въ стихахъ

Безсмыслицы, хотя бы въ пустякахъ:

Отъ пустяковъ бываетъ вредъ серьезный,

Когда ихъ грызть захочетъ критикъ грозный.

Какъ отъ шотландской скрипки, взбѣшены,

Какъ отъ вліянья вреднаго луны, —

Такъ отъ писакъ, чрезмѣрно говорливыхъ,

Бѣгутъ всѣ прочь; лакеевъ терпѣливыхъ —

И тѣхъ изъ клубной залы гонитъ вскачь

Своимъ протяжнымъ воемъ Фицъ-риѳмачъ.

Скучнѣйшее, какъ проповѣдь прелата,

Противное, какъ рѣчи бюрократа,

Вотъ длится чтенье десять ужъ минутъ,

Которыя такъ медленно текутъ,

Какъ годъ послѣдній предъ возобновленьемъ

Аренды: деньги вышли, скучно жить

И кутежей нельзя не отложить.

Когда такой поэтъ, съ одушевленьемъ

Болтающій намъ вздоръ, гулять пойдетъ

Въ глухихъ мѣстахъ и въ яму попадетъ

И зареветъ, что силы есть, въ испугѣ:

„Веревку! Гибну! Помогайте, други!“ —

Тогда никто, могу увѣрить я, —

Будь то мужчина, женщина, дитя, —

Не двинется къ нему: одни съ досады,

Другіе для потѣхи, — очень рады,

Что гибнетъ онъ. Подобная бѣда

Дѣйствительно бываетъ иногда

Съ поэтами. Скажу вамъ, для примѣра,

Какъ Бэджелля окончилась карьера.

Онъ, Бэджелль, былъ бродяга, риѳмоплетъ

И негодяй, — такъ говоритъ народъ.

Запутавшись въ долгахъ, онъ очень скоро

Придумалъ средство избѣжать позора:

Рѣшивъ погибнуть, „какъ погибъ Катонъ“,

Прыжокъ отважный въ Темзу сдѣлалъ онъ.

Итакъ, поэты могутъ удавиться,

Ядъ выпить, въ воду броситься: дивиться

Тутъ нечему. Но если кто спасетъ

Самоубійцу противъ воли, — тотъ

Напрасно къ жизни возвратитъ бѣднягу,

Который отъ нея хотѣлъ дать тягу.

Сказать по правдѣ, — было бы и грѣхъ

Лишать его послѣдней изъ утѣхъ:

Той славы, что онъ умеръ добровольно.

А можетъ быть и совѣсть очень больно

Иныхъ поэтовъ мучитъ: ихъ стихи

На нихъ лежатъ проклятьемъ, какъ грѣхи.

Поэтъ, быть можетъ, пьянымъ въ воскресенье

Былъ найденъ, или въ церкви уличенъ

Въ прелюбодѣйствѣ; вотъ, взбѣсившись, онъ

Стихи все пишетъ, страшенъ всѣмъ сосѣдямъ;

Всѣ передъ нимъ дрожатъ, какъ предъ медвѣдемъ,

Изъ клѣтки убѣжавшимъ; мудрецу

Онъ столько же ужасенъ, какъ глупцу;

А если кто, несчастный, попадется

Во власть его, — бѣда! Ему придется

До самой смерти слушать дикій вздоръ:

Съ него всю шкуру спуститъ живодеръ,

Сверлитъ его и колетъ, какъ булавка,

Сосетъ его, какъ стряпчій или пьявка!

Н. Холодковскій.

ПРИМѢЧАНІЯ

Это сатирическое подражаніе „Посланію къ Пизовамъ“ Горація, дающее особаго рода обзоръ современной англійской, можно даже сказать, спеціально лондонской — литературы, помѣчено въ рукописи: „Аѳины, Капуцинскій монастырь, 12 марта 1811“. Цѣня это произведеніе чрезнычайно высоко, Байронъ, однако, не рѣшился его напечатать сейчасъ же вслѣдъ за появленіемъ Чайльдъ-Гарольда, чувствуя, какъ онъ самъ сознавался, что появленіе, въ пору крупнаго литературнаго успѣха, сатиры, вызванной литературною неудачею, „обрушило бы на голову автора цѣлую гору раскаленнаго угля“. Но и девять лѣтъ спустя, въ пору полнаго расцвѣта своего таланта, поэтъ не измѣнилъ своего первоначальнаго мнѣнія объ этомъ раннемъ своемъ произведеніи, какъ о выдающемся и по формѣ, и по содержанію, и, рѣшивъ, наконецъ. его напечатать, съ исключеніемъ лишь нѣкоторыхъ именъ и отдѣльныхъ мѣстъ, писалъ Муррею изъ Раввены, 23 сентября 1820 г.: „Что касается стиховъ, то они очень хороши; вообще, оглядываясь на то, что написано мною въ ту пору, я удивляюсь, какъ мало я впослѣдствіи усовершенствовался. Тогда я писалъ лучше, чѣмъ теперь; это оттого, что теперь я поддался страшно скверному вкусу нашего времени“. Но изданіе сатиры снова было отложено, въ виду высказаннаго Гобгоузомъ мнѣнія, что въ ней надо сдѣлать много помарокъ, а также и до другимъ причинамъ. Вслѣдствіе этого она такъ и осталась не напечатанной при жизни автора.

„Писатели, говоритъ Кольриджъ, часто плохіе судьи собственныхъ сочиненій; но изъ всѣхъ извѣстныхъ литературныхъ заблужденій этого рода ошибки Байрона едва ли не самыя поразительныя. Вскорѣ послѣ выхода въ свѣтъ Корсара, онъ все еще считалъ своимъ лучшимъ произведеніемъ Англійскихъ Бардовъ; написавъ уже всѣ величайшія свои созданія, онъ продолжалъ увѣрять, что переводъ изъ Пульчи (Morgante liaggiore) — лучше всего, что имъ сдѣлано во всю жизнь, и въ теченіе всей своей литературной дѣятельности упорно стоялъ за высокія достоинства сатиры“ На тему изъ Горація».

Стр. 258.

Когда бы Лауренсъ, даръ свой унижая…

Сэръ Томасъ Лауренсъ (1769—1880) — извѣстный англійскій живописецъ и президентъ Королевской Академіи.

…безсовѣстный Дюбостъ

«Въ одной англійской газетѣ, которая проникаетъ всюду, гдѣ есть англичане, я прочелъ отчетъ объ этой грязной мазнѣ маляра, изобразившаго м-ра Г. въ видѣ „скотины“, и о процессѣ, который затѣмъ послѣдовалъ. Исторія эта, вѣроятно. такъ хорошо извѣстна, что не требуетъ комментаріевъ». (Байронъ).

Дюбостъ — французскій живописецъ, который, въ отместку на какую-то обиду, изобразилъ англичанина Гопа и его жену на картинѣ съ подписью: «красота и скотина». Братъ г-жи Гопъ испортилъ эту картину и, будучи привлеченъ къ суду, заплатилъ по приговору сумму 5 фунтовъ стерлинговъ.

Повѣрь мнѣ Мосхосъ…

Мосхосъ — греческій буколическій поэтъ, сиракузянинъ. Его стихотворенія отличались вычурностью. Это имя здѣсь употреблено, впрочемъ, только какъ псевдонимъ, что видно будетъ изъ дальнѣйшаго изложенія; подъ этимъ псевдонимомъ Байронъ скрываетъ имя своего друга Гобгоуза, сопутствовавшаго ему въ путешествіяхъ по Греціи и другимъ странамъ.

Спѣшить воспѣть лепечущій ручей,

Долину Гранты, замокъ королей.

Гранта — другое названіе рѣки Кэмъ, на берегу которой расположенъ Кэмбриджскій университетъ.

Иль даже Темзы царственный потокъ.

«Гдѣ много словъ, ума жъ — ни на вершокъ», какъ говоритъ Попъ" (Байронъ)

Бѣжитъ бъ Гребъ-стритъ поэтъ нашъ превосходный.

Гребъ-Стритъ (Grub-street) — улица въ Лондонѣ, гдѣ продаются разныя произведенія лубочной литературы.

Стр. 529.

Такъ шьетъ портной бездарный, неумѣлый.

«Лишь простые смертные довольствуются однимъ портнымъ для всего своего костюма; болѣе взыскательные джентльмэны находятъ невозможнымъ довѣрять шитье нижняго платья тому же, кто шьетъ имъ сюртуки и пальто. Я говорю о томъ, какъ было дѣло въ началѣ 1809 г.; какая реформа появилась съ тѣхъ поръ, я не знаю, да и не желаю знать». (Байронъ).

Примѣръ намъ — Питтъ: онъ далъ намъ два-три слова,

Которыя для словарей — обнова.

«Мистеръ Питтъ любезно обогатилъ вашъ парламентскій языкъ, какъ это можно видѣть изъ многихъ статей, особенно въ „Edinburgh Review“. (Байронъ).

Здѣсь намекается на нѣкоторые вошедшіе въ то время въ употребленіе финансовые термины, заимствованные изъ французскаго языка….

Письменность одна

Едва хранитъ былыя времена.

„Старыя баллады и пьесы и розсказни старыхъ бабъ въ настоящее время такъ же цѣнятся, какъ старое винво или новыя рѣчи. Правда, у насъ теперь тысячелѣтіе готическаго шрифта. Возблагодаримъ же вашихъ Геберовъ, Веберовъ и Скоттовъ“. (Байронъ).

Геберъ (R. Heber, 1773—1833) и Веберъ (Weber, 1783—1818) — извѣстные англійскіе библіофилы, собравшіе и издавшіе много произведеній старинной англійской литературы.

Попъ Драйденъ, славный Дублинскій деканъ.

Дублинскій деканъ — знаменитый сатирикъ Свифтъ, который былъ настоятелемъ собора св. Патрика въ Дублинѣ.

„См., напр., Макъ Флекно Драйдена, Дунсіаду Попа и всѣ язвительныя баллады Свифта. Каковы бы ни были остальныя ихъ произведенія, названныя пьесы первоисточникомъ своимъ имѣютъ личныя чувства и даютъ главный отпоръ недостойнымъ противникамъ, и если достоинства этихъ сатиръ зависятъ отъ поэтическаго таланта автора, то ѣдкость ихъ происходятъ отъ его личнаго характера“. (Байронъ).

Въ дни Драйдена безумный Альманзоръ.

„Альманзоръ или завоеваніе Гранады испанцами“, напыщенная трагедія Драйдена.

Стр. 530.

…смѣшные каламбуры.

„Каламбуры очень одобряются толпою и отвергаются критикой; но они имѣютъ на своей сторонѣ Аристотеля, который допускаетъ ихъ въ ораторскихъ рѣчахъ и удостоиваетъ серьезнаго изслѣдованія“. (Байронъ).

…чтобъ также Тонли злой

Лишь во-время возвысилъ голосъ свой.

Тонли (Townly) — одно изъ дѣйствующихъ лицъ одной старой англійской комедия.

И вѣрный Галь передъ отцомъ вѣнчаннымъ.

„Галь“ или „Гарри“ — уменьшительной имя, подъ которымъ фигурируетъ у Шекспира Генрихъ IV въ молодости»

Кричащимъ въ ухо вызовъ боевой.

«Ему я крикну въ ухо: Мортимеръ!» (Шекспирь, Генрихъ IV, ч. I, д, I, сц. 3).

Является «Лиръ» или «Лгунъ-лакей»,

Простой Джонь-Буль, иль «Перегринъ» почтенный.

«Лгунъ-лакей» — комедія Гаррика (1711); «Перегринъ» — одно изъ лицъ въ комедіи Джорджа Кольмана «Джонъ Буль» (1803).

Вэльсъ или Вильтъ родная ихъ страна.

Вэльсъ (Уэльсъ, Валлисъ) — одна изъ англійскихъ провинцій на восточномъ берегу Англіи.

Вильтсъ или Уильтширъ одно изъ графствъ южной Англіи.

Положимъ, что герой вашъ — Дракенсэръ.

«Дрокенсэръ» — дѣйствующее лицо въ комедіи герцога Бокингэма «Репетиція» (1671), имя котораго сдѣлалось нарицательнымъ.

Хоть мудрено тягаться съ корифеемъ…

Difficile est proprie communia dicere; tuque

Rectius lliacum carmen deducis in actus,

Quara si proferres ignota indictaque primas

(Horatius, de arte poetica, 128, 130).

«Г-да Дасье, де-Севинье, Буало и другіе оставили намъ свой споръ о значеніи этихъ словъ, который былъ длиннѣе самого стихотворенія Горація. Онъ напечатанъ въ концѣ одиннадцатаго тома писемъ г-жи де-Севинье (Парижъ 1806). Полагая, что всякій, кто способенъ комментировать, можетъ имѣть свое собственное мнѣніе о такихъ вопросахъ, не менѣе, чѣмъ тѣ, которые не берутъ смѣлости, я внесъ бы свою лепту съ такою же неловкостью, какъ и другіе, если бы мое уваженіе къ остроумію августовскаго вѣка Людовика XIV не заставило меня принести цитаты изъ этихъ знаменитыхъ авторитетовъ. См.: 1) Буало: „Il est difficile de traiter des sujets qui sont à la portée de tout le monde d’une manière, qui vous les rende propres, ce qui s’appelle s’approprier un suiet par le tour qu’on y donne“. {} Дасье: cil est difficile de traiter convenablement ces caractères que tout le monde peut inventer». 3) Batteux: «Mais il est bien difficile de donner des traits propres et individuels aux êtres purement possibles». Мнѣніе и переводъ г-жи де-Севинье, занимающіе около 40 страницъ, я опускаю, въ особенности потому, что г-нъ Грувелль (издатель) замѣчаетъ: «lachose est bion remarquable, aucune des ces diverses interprétations ne paraît pas être la véritable». Но, къ счастью, кажется, лѣтъ черезъ 50 появился «le lumineux Dumarsais» и постарался снова поставить Горація на ноги, «dissiper tous les nuages et concilier tous les dissentiments». Не сомнѣваюсь, что черезъ слѣдующія 50 лѣтъ появится кто-нибудь еще болѣе «lumineux» и опровергнетъ своимъ высокимъ трудомъ Дюмарсэ и всѣ его доводы, какъ если бы онъ былъ ничѣмъ не лучше Птоломея или Тихо, а комментаріи его имѣли бы не болѣе значенія, чѣмъ астрономическія вычисленія о нынѣшней кометѣ. Я очень радъ, что «la longueur de la dissertation» г-на Д. препятствуетъ г-ну Г. высказаться подробнѣе объ этомъ предметѣ. Поэтъ получше Буало и по крайней мѣрѣ столь же образованный, какъ г-жа де-Севинье, сказалъ, что «немного знать — опаснѣйшая вещь»; а изъ сравненія комментаріевъ легко видѣть, какой опасности подвергаются собственники". (Байронъ).

Ты, юный бардъ, кому судьба грозитъ,

Быть можетъ, тѣмъ, чего боимся всѣ мы.

«Около двухъ лѣтъ тому назадъ м-ръ Кумберлэндъ (въ журналѣ, съ тѣхъ поръ прекратившемъ свое существованіе) объявилъ, что одинъ молодой человѣкъ, по имени Тоунсэндъ, началъ эпическую поэму подъ заглавіемъ Армагеддонъ». Планъ поэмы и отрывки изъ нея обѣщали многое; но я надѣюсь, что не обижу ни м-ра Тоунсэнда, ни его друзей, если обращу ихъ вниманіе на тѣ строки изъ Горація, которыя подали мнѣ поводъ написать эти стихи. Если м-ръ Тоунсэндъ будетъ имѣть успѣхъ въ своемъ предпріятія (какъ слѣдуетъ надѣяться), то какъ много міръ будетъ обязанъ м-ру Кумберлэнду за то, что онъ вывелъ этого автора въ свѣтъ! Но пока этотъ знаменательный день не пришелъ, можно сомнѣваться, не принесетъ ли такое преждевременное опубликованіе плана (хотя мысли его и возвышенны) скорѣе ущерба надеждамъ м-ра Тоунсэнда, потому ли, что будутъ ожидать слишкомъ многаго, или потому, что отъ разъясненій уменьшится любопытство. М-ръ Кумберлэндъ (талантовъ котораго я не стану унижать скромною данью моей похвалы) и м-ръ Тоунсэндъ не должны подозрѣвать, что я руководствуюсь дурными мотивами, высказывая дурное предположеніе. Я желаю автору всего того успѣха, какого онъ самъ себѣ желаетъ, и буду очень счастливъ, если увижу, что эпическая поэзія поднялась надъ тою глубиною, въ которую ее погрузили Соути, Коттль, Коули (г-жа или Авраамъ), Огильви, Вильки, Пэй и прочая «пыль настоящихъ и прошедшихъ дней». Если онъ даже не Мильтонъ, то пусть онъ будетъ лучше Блэкмора; если онъ не Гомеръ, то пусть будетъ Антимахомъ. Я призналъ бы, что я, какъ молодой еще человѣкъ, слишкомъ смѣло беру на себя роль совѣтчика, если бы тотъ, къ кому я обращаю своя совѣты, не былъ еще моложе. М-ру Тоунсэнду предстоитъ встрѣтиться съ величайшими трудностями; во въ преодолѣніи ихъ онъ найдетъ себѣ хорошее занятіе, а въ побѣдѣ надъ ними — удовлетвореніе. Я слишкомъ хорошо знаю «писакъ насмѣшки, критиковъ обиды» и боюсь, что время научитъ м-ра Тоунсенда знать ихъ еще лучше. Тѣ, кто имѣетъ успѣхъ, и тѣ, которые его не имѣютъ, одинаково несутъ это бремя, и трудно рѣшить, кому больше достается. Я надѣюсь, что судьба м-ра Тоунсэнда не возбудитъ зависти; скоро онъ будетъ знать людей достаточно хорошо, чтобы не видѣть злорадства въ этомъ выраженіи". (Байронъ).

Стр. 531.

Подъ бременемъ чертовской Энеиды.

«Гарвей, „пустившій въ обращенье кровеобращенье“, въ избыткѣ восторга отбросилъ отъ себя книгу Виргилія, сказавъ, что это „чертовская книга“. Личность вродѣ той, которую я описываю, вѣроятно, тоже отшвырнула бы отъ себя эту книгу, но скорѣй пожелало бы ей провалиться къ чорту, — и не изъ отвращенія къ самому поэту, а изъ весьма понятнаго страха передъ гекзаметрами. Въ самомъ дѣлѣ, общепринятая школьная страда „долгихъ и короткихъ слоговъ“ вполнѣ способна возбудить на всю жизнь антипатію къ поэзіи; можетъ быть, въ этомъ и преимущество нашей школы». (Байронъ).

…А Тевелль нашъ, бѣдняга…

«Infandum, regina jubеs renovare dolorem».

Надѣюсь, что м-ръ Тевелль (котораго я ничуть не хочу обидѣть) пойметъ меня; а пойметъ ли это мѣсто кто-нибудь другой, — мнѣ не важно. Всѣ перечисленныя событія «quaeque ipso miserrima ѵіаі et quorum pars magna fui», могутъ быть удостовѣрены всегда и во всякое время". (Байронъ). Тэвелль былъ туторомъ въ Тринити-колледжѣ во время пребыванія тамъ Байрона.

То вдругъ медвѣдь живетъ въ гостяхъ у нихъ.

Одно время Байронъ держалъ у себя въ комнатѣ ручного медвѣдя.

Въ глазахъ гулякъ притона или клуба. (Точнѣе: «Въ глазахъ гулякъ изъ „ада“ или клуба).

„Адъ“ или притонъ — такъ называется игорный донъ, гдѣ вы немного рискуете и гдѣ васъ много надуваютъ. Клубъ — это веселое чистилище, гдѣ вы многое теряете и гдѣ, какъ предполагается, васъ вовсе не надуваютъ». (Байронъ).

Шлетъ въ Гарро, ибо самъ учился тамъ.

Гарро (Harrow-on-the Hill) — городъ, гдѣ Байронъ учился въ средней школѣ. (Переводчикъ).

Стр. 682.

Вотъ выжечь Губертъ сумрачный грозитъ

Глаза малюткѣ бѣдному Артуру.

См. драму Шекспира «Король Джонъ».

Тутъ мы спасти съумѣли жизнь Ирены.

«Ирена должна была сказать два стиха съ петлею висѣлицы на шеѣ; но публика закричала „убійцы“, — и актриса должна была удалиться за кулисы» (Босвелль о Джонсонѣ). (Байронъ).

«Ирена», пьеса Джонсона, была поставлена въ Лондонѣ въ 1749 году. Мысль о повѣшеніи актрисы передъ публикою принадлежала Гаррику.

И самъ Льюисъ съ толпою привидѣній.

Мэтью-Грегори Льюисъ (1775—1818) — поэтъ и романисть. См. «Англійскіе Барды».

Согласны даже, чтобъ ихъ героини,

Эффекта ради, были цвѣтомъ сини.

«Въ постскриптумѣ къ „Привидѣнію въ замкѣ“ м-ръ Льюисъ сообщаетъ вамъ, что хотя негры были неизвѣстны въ Англіи въ ту эпоху, когда происходитъ дѣйствіе въ его пьесѣ, но онъ допустилъ этотъ анахронизмъ ради сценическаго эффекта. Если бы онъ могъ достигнуть эффекта, „сдѣлавъ свою героиню синею“ (я цитирую его собственныя слова), то онъ покрасилъ бы ее въ синій цвѣтъ!» (Байронъ).

Еще сильнѣй, чѣмъ Деннисъ, отвращенье

Я къ оперѣ имѣю.

Деннисъ — англійскій критикъ (1657—1734), написавшій трактатъ объ итальянскихъ операхъ, въ которомъ онъ доказываетъ, что оперы эти — безнравственнѣе самыхъ вольныхъ пьесъ.

Конечно, твой эдиктъ, Наполеонъ.

Рѣчь идетъ о «Континентальной системѣ» Наполеона I.

Вотъ въ переулкѣ Фопа между франтовъ.

Переулокъ Фопа — одна изъ улицъ, ведущихъ къ оперному театру, гдѣ имѣли обыкновеніе собираться фешенебельные молодые люди.

Зачѣмъ же онъ страдаетъ такъ безплодно?

Затѣмъ, что это дорого и модно.

Въ 1808 году, спѣша въ оперу, я наступилъ на ногу одному очень хорошо одѣтому человѣку и обернулся, чтобы извиниться. Каково же было мое удивленіе, когда я узналъ въ немъ швейцара того самаго дома, въ которомъ я въ то время жилъ, въ Альбемарльской улицѣ! Этотъ джентльмэнъ всякое утро бѣгалъ на посылкахъ въ сорокъ мѣстъ за полкроны, а вечеромъ тратилъ полгинеи, не говоря о расходахъ на костюмъ и на складную шляпу". (Байронъ).

До той поры, когда монахи были

Актерами.

«Первыя театральныя представленія, „мистеріи“, обыкновенно разыгрывались на Рождествѣ монахами (такъ какъ это были единственные грамотные люди, а позднѣе — вообще духовными лицами и студентами университетовъ. Дѣйствующими лицами мистерій были: Адамъ, Pater Coelestis, Вѣра, Порокъ и иногда два-три ангела. См. „Исторію англійской поэзіи“ Уортона». (Байронъ).

…Странно, какъ избѣгла запрещенья

Со стороны Бенволіо она.

Бенволіо лордъ Гросвеноръ, который хлопоталъ о запрещеніи воскресныхъ газетъ; онъ держалъ скаковыхъ лошадей и былъ большимъ любителемъ скачекъ.

«Бевноліо самъ не держитъ пари; но каждый, кто держитъ скаковыхъ лошадей, является покровителемъ всѣхъ бѣдствій, сопровождающихъ тотализаторъ. Если онъ самъ избѣгаетъ пари, то это едва ли не фарисейство. Можетъ ли это служить извиненіемъ? Не думаю. Я никогда не слыхалъ, чтобы сводню хвалили за цѣломудріе потому, что она сама не совершала прелюбодѣянія». (Байронъ).

Кто любитъ смѣхъ, о Футѣ пожалѣетъ.

Самуэль Футъ (Foote) — англійскій актеръ и драматическій писатель (1720—1777), авторъ многихъ пьесъ, полныхъ ѣдкими карикатурами на современниковъ.

Идетъ на смерть Хрононхотонтолоъ.

«Хрононхотонтологъ» — пьеса Генри Кири 1784 — «самая трагическая изъ трагедій, когда либо трагически разыгранныхъ трагиками», поставленная въ Лондонѣ въ 1734 году. Въ послѣдней ея сценѣ Бомбардиніонъ убиваетъ короля Хрононхотонтолога.

Стр. 533.

Пусть, жизнь твою лелѣя, Ефросина

Благоволитъ и часъ послѣдній твой.

Ефросина — одна изъ трехъ Грацій или Харитъ.

Найдутъ о мимахъ манускриптъ веселый.

«У Платона подъ подушкой въ день его смерти нашли томъ „Мимовъ“ Софрона. См. Бартелеми де-Пау (Pauw) или Діогена Лаэрція, если угодно. Де Пау называетъ эту книгу шутовскою. Кумберлэндъ, въ своемъ „Наблюдателѣ“, говоритъ о ней, какъ о нравственной книгѣ, подобной изреченіямъ Публія Сира». (Байронъ).

Увы! ее вигъ Вальполь поразилъ.

Въ 1737 году сэръ Робертъ Вальполь, усмотрѣвъ въ одномъ изъ фарсовъ намеки на свою личность, внесъ билль о томъ, чтобы драматическія произведенія подвергались цензурѣ лорда-камергера.

Но Честерфилъдъ! чье бойкое перо

Громило смѣхъ.

Лордъ Честерфильдъ протестовалъ противъ билля Вальполя, отстаивая свободу печати, но рѣзко отозвался о грубомъ смѣхѣ простого народа.

Пустъ «Селлену» рога вновь «Арчеръ» ставитъ,

А «Эстифонья» съ «Копперомъ» лукавитъ.

Арчеръ и Селленъ — дѣйствующія лица въ одной комедіи Фаркуара (1707). «Капитанъ Копперъ» — лицо въ одной комедіи Флетчера (1624).

Безъ Виллиса не могъ бы быть спасенъ.

Фрэнсисъ Виллисъ — англійскій врачъ, лѣчившій короля Георга III, когда тотъ впалъ въ съумасшествіе.

Полноте, онъ воромъ

Не сдѣлалъ никого.

Рѣчь идетъ, повидимому, объ одной современной пьесѣ, въ которой дѣйствующее лицо, воръ и разбойникъ, ускользаетъ отъ наказанія.

Бранятъ театръ, какъ Колльерь имъ внушилъ.

Джереми Колльеръ епископъ и богословъ, обвинявшій англійскую сцену въ безнравственности и кощунствѣ и печатно спорившій по этому вопросу съ писателемъ Конгривомъ (1697—8).

И пустъ нашъ Друри снова расцвѣтетъ.

Рѣчь идетъ объ извѣстномъ Друри-Лэнскомъ театрѣ въ Лондонѣ.

Какъ нѣкогда Сервета сжегъ Кальвинъ.

Серветъ ученый врачъ, противникъ церковнаго ученія о Св. Троицѣ, сожженный въ 1553 году въ Женевѣ по настоянію Кальвина.

Насъ Бэкстеръ «тычеть», Симеонъ же бьетъ.

«М-ръ Симеонъ сущій буянъ вѣры и каратель „добрыхъ дѣлъ“. Его усердно поддерживаетъ Джонъ Стикльсъ, работникъ въ томъ же виноградникѣ. Болѣе о нихъ я ничего не скажу, слѣдуя словамъ Джонни, сказаннымъ въ многолюдномъ собраніи: „противъ нихъ одно оружіе смѣхъ“. „Тычки“ м-ра Бэкстера „лѣнивымъ христіанамъ“ это подлинное заглавіе книги, когда-то имѣвшей успѣхъ; да похоже на то, что она и снова будетъ его имѣть». (Байронъ).

Чарльзъ Симеонъ руководитель евангелическаго движенія въ Кембриджѣ. Бэкстеръ — названъ Байрономъ по ошибкѣ: рѣчь «о тычкахъ лѣнивымъ христіанамъ» принадлежитъ Бюніану проповѣднику въ Новомъ Южномъ Уэльсѣ.

…Его и Филипса ошибки.

Филипсъ англійскій поэтъ XVIII вѣка, авторъ слащавыхъ пасторалей, надъ которыми извѣстный поэтъ Донъ смѣялся въ своихъ сатирахъ.

Стр. 534.

Возилъ ли ихъ, какъ Ѳесписа, фургонъ.

Ѳесписъ, по преданію, основатель греческой трагедіи; онъ, будто бы, путешествовалъ въ повозкѣ со странствующими актерами.

Въ согласьи съ нимъ у озера живите.

Намекъ на такъ называемую «озерную школу» (lake-school) англійскихъ поэтовъ, главарями которой были Вордсвортъ, Соути и Кольриджъ. Она называлась такъ потому, что поэты эти жили по берегамъ озеръ Кумберлэндскаго и Вестморлэндскаго графствъ.

И не ходите къ Блэку цѣлый годъ.

«Столь же знаменитый цирюльникъ, какъ самъ Лицинъ, а платятъ ему еще дороже; можетъ быть, и онъ когда нибудь попадетъ въ сенаторы, такъ какъ онъ лучше, чѣмъ большая часть тѣхъ головъ, которыя онъ стрижетъ, такъ какъ онъ независимъ». (Байронъ).

Лицинъ былъ цирюльникъ Цезаря, возведенный послѣднимъ въ званіе сенатора за ненависть къ Помпею. Блэкъ былъ извѣстный парикмахеръ въ Лондонѣ во времена Байрона.

Мальчишки насъ начнутъ травитъ сейчасъ.

Намекъ на происшествіе съ Вордсвортомъ. Когда онъ со своею сестрою Доротеей пришелъ къ издателю «Курьера» Стюарту, то швейцаръ не хотѣлъ ихъ пустмть дальше передней, такъ какъ они были странно и плохо одѣты.

Какъ дѣлалъ Бэйсъ, чтобъ просвѣтить свой умъ.

Бэйсъ дѣйствующее лицо въ комедіи «Репетиція», въ которомъ Джонсонъ видѣлъ каррикатуру на Драйдена. «Когда мнѣ приходятся писать обыкновенныя вещи», говоритъ Бэйсъ, «вродѣ, напримѣръ, сонетовъ къ Армидѣ или тому подобнаго, я ѣмъ только вареный черносливъ; но когда у меня задумано что-нибудь серьезное, я всегда принимаю слабительное и пускаю кровь; ибо если вы желаете пріобрѣсти быстроту въ мысляхъ и высокій полетъ воображенія, то слѣдуетъ позаботиться объ этомъ заблаговременно. Слѣдовательно, вамъ надо принять слабительное».

Стр. 535.

Недаромъ же Локкъ одобрялъ отцовъ,

Стихи всегда держащихъ подъ запретомъ.

«У меня нѣтъ подъ руками оригинала, но въ итальянскомъ переводѣ мы читаемъ слѣдующее: „Е unacosaa mio credoie molto stravagante, che un padro desideri, o pormetta, che son figliuolo coоtivi e pevfezioni questo talento“. А немного далѣе: „Si trovano di rado nel Parnaso le miniеre d’oro е d’argento“. См. „Educazione dei fanciulli del Signor Locke“. (Байронъ).

Бѣдный онъ Ира иль ирландской копи.

„По pauperior; Иръ — это имя того нищаго, который дрался съ Одиссеемъ изъ-за фунта жареной козлятины, при чемъ потерялъ не только жаркое, но и дюжину зубовъ. См. Одиссею, п. 18. Ирландскіе золотые рудники въ Викловѣ даютъ ровно столько руды, чтобы показать доходъ или позолотить фальшивую гинею“. (Байронъ).

Въ Ирландію, а также и за Твидъ.

Твидъ (Tweed) — рѣка, составляющая границу между Англіей и Шотландіей.

Стр. 536.

Бьешь мимо цѣли, чортъ ее дери!

„Съ тѣхъ поръ, какъ м-ръ Попъ обругалъ Гомера, которому онъ былъ весьма обязанъ (Гомеръ, — чтобъ чортъ побралъ его, — сказалъ“ и т. д.), можно считать позволительнымъ послать въ стихахъ что нибудь или кого нибудь къ чорту, въ видѣ поэтической вольности. Въ виду такого знаменитаго прецедента и я пользуюсь здѣсь подходящимъ случаемъ». (Байронъ).

Такъ палъ и Гавардъ за свои затѣи.

«Относительно исторіи съ трагедіею Гаварда см. Дэаисъ, „Жизнь Гаррика“. Кажется, это былъ „Регулъ“ или „Карлъ Первый“. Когда узнали, что это его пьеса, то театръ опустѣлъ, а книгопродавецъ отказался пріобрѣсти пьесу». (Байронъ).

Хоть мы не любимъ, чтобъ дремалъ Мильтонъ,

Но, утомясь, привѣтствуемъ и сонъ.

Вольная передача стиховъ Горація: Indignor, quandoque bonus dormitat Homeros; Verum operi longo fas est obropere somnum.

Не только Эрскинъ за носъ водитъ судъ.

Томасъ Эрскинъ (1750—1823) — превосходный ораторъ и знаменитый адвокатъ, отлично умѣвшій вліять на судъ, какъ ему было желательно.

Какимъ пылаютъ, въ ревности священной,

И кроткіе эклектики…

«Господамъ эклектикамъ или христіанскимъ обозрѣвателямъ я весьма благодаренъ за теплое милосердіе, которое побудило въ въ 1809 году высказать надежду, что стихи, опубликованные мною въ то время, поведутъ къ извѣстнымъ послѣдствіяхъ. Хотя этого я естественно было ожидать, но, безъ сомнѣнія, духовныя уста высказали это мнѣніе нѣсколько опрометчиво. Я отсылаю ихъ къ ихъ собственнымъ страницамъ, гдѣ они поздравляютъ себя съ перспективою дуэли между м-ромъ Джеффри и мною, изъ чего могло бы произойти нѣчто доброе, въ томъ смыслѣ, что кто-нибудь изъ насъ сложилъ бы свою голову. Проживъ два съ половиною года послѣ появленія этихъ „элегій“, которыя весьма любезно были приготовлены для „Обозрѣніа“, я не имѣю особеннаго намѣренія доставить имъ „столь пріятное смущеніе“, развѣ „по принужденію, Галь“, но, какъ Давидъ говорятъ въ „Соперникахъ“ Шеридана, „если дойдетъ до кроваваго и огнестрѣльнаго оружія“, то — „мы не обратимся въ бѣгство, господинъ Луцій“. Я не знаю, что я сдѣлалъ этимъ эклектическимъ господамъ: мои сочиненія ихъ законное достояніе, и они могутъ нарубить ихъ въ куски, какъ амалекитянина Агага; но почему они такъ спѣшатъ убить самого автора, — это мнѣ совершенно непонятно. Не всегда скачка достается быстрому, а битва — сильному», и теперь, когда эти христіане «ударяли меня по одной щекѣ», я готовъ подставить имъ другую; а для того, чтобы отблагодарить ихъ за добрыя пожеланія, я предоставляю имъ случай повторить эти пожеланія. Если бы другіе люди выразили подобныя чувства, то я улыбнулся бы и поручилъ бы ихъ «ангелу воспоминаній»; но отъ фарисействующихъ христіанъ можно было бы ожидать нѣкотораго приличія. Могу увѣрять эту братію, что, будучи грѣшникомъ и мытаремъ, я не сталъ бы обращаться подобнымъ образомъ «съ собакою моего врага». Чтобы показать имъ превосходство моей братской любви, я скажу, что если преподобный м-ръ Симеонъ или Рамеденъ будутъ вовлечены въ такой конфликтъ, какого они хотѣли бы для меня, то я желаю, чтобы они были только «ранены въ крыло» и чтобы при этомъ присутствовалъ докторъ Гэвисайдъ для извлеченія пули". (Байронъ).

Сражаться противъ «жалкихъмужиковъ».

Макбетъ, д. V, сц. 7.

Родить какъ-нибудь Эдина.

Т. е. Эдинбургъ — родина Джеффри.

Стр. 537.

У Джексона уроки надо братъ.

Джексонъ извѣстный атлетъ, чемпіонъ Англіи во времена Байрона.

Послушай, Соути! Дамъ тебѣ совѣтъ.

«Мистеръ Соути недавно привязалъ къ своему хвосту новую коробочку въ видѣ „Проклятіе Кегамы“, несмотря на провалъ своего „Медока“ и проч., и произвелъ въ этомъ случаѣ удивительный эффектъ. Одинъ мой пріятель литераторъ, гуляя въ одинъ прекрасный вечеръ около одиннадцатаго моста на Падднигтонскомъ каналѣ, былъ встревоженъ крикомъ „гибнущаго“ человѣка; онъ побѣжалъ, собралъ толпу ирландскихъ косарей (которые въ это время ѣли простоквашу у ближайшаго плетня), добылъ трое грабель, багоръ и неводъ, и, наконецъ (horesco referens) вытащилъ своего собственнаго издателя. Бѣдняга погибъ, а съ нимъ и большой томъ in quarto, съ которымъ онъ бросился въ воду и который оказался — послѣднимъ сочиненіемъ м-ра Соути. Быстрота, съ которою потонулъ этотъ томъ, была неслыханно велика; нѣкоторые утверждаютъ, впрочемъ, что въ настоящее время онъ хранится въ помѣщеніи пирожной лавки ольдермэна Берча въ Корнгиллѣ. Какъ бы то ни было, слѣдователь возбудиль дѣло противъ неизвѣстнаго тома in quarto»; и такъ какъ обстоятельства сильно говорятъ противъ «Проклятія Кэгамы» (признаки котораго съ точностью сообщены выше), то дѣло о немъ будетъ разсматриваться въ ближайшее засѣданіе палаты «Товарищества книгопродавцевъ» въ Гребъ-Стритѣ. Артуръ, Альфредъ, Давидэйсъ, Ричардъ Львиное Сердце, Эксодъ, Эксодія, Эпигоніада, Кальварія, Паденіе Кэмбрія, Осада Акры, Донъ-Родриго и Великій-Мальчикъ-съ-пальчикъ вотъ имена двѣнадцати присяжныхъ засѣдателей. Судьями будутъ Пэй, Боульсъ и герольдъ отъ St. Sepulchre. Адвокаты съ обѣихъ сторонъ будутъ тѣ же, что и въ знаменитомъ процессѣ сэра Ф. Бердетта въ шотландской судебной палатѣ. Публика напряженно ожидаетъ результата, и всѣ издатели, находящіеся въ живыхъ, будутъ вызваны въ качествѣ свидѣтелей. Но м-ръ Соути все-таки напечаталъ свое «Проклятіе Кэгамы» — заманчивое заглавіе для пародистовъ. Эта вещь значительно ниже Скотта и Кэмпбелля и немного выше Соути; поэтому-то глупенькій Баллантайнъ и назвалъ ихъ въ «Ежегодномъ Эдинбургскомъ Указателѣ» (издателемъ котораго кстати является Соути) — «великимъ поэтическимъ тріумвиратомъ вашихъ дней». Если хорошенько поразмыслить, то не велика честь быть кривыми вожатыми слѣпого, хотя они могутъ отчасти приписать себѣ успѣхъ "сорока тысячъ проданныхъ экземпляровъ Скотта, которые сильно мѣшаютъ залежавшемуся товару бѣднаго Соути. Бѣдняжка Соути, кажется, является Лепидомъ этого поэтическаго тріумвирата. Я удивляюсь только, что нахожу его въ такой хорошей компаніи.

«Такія вещи могутъ быть всегда,

Но, чортъ возьми, какъ онъ попалъ сюда?»

Подобное тріо хорошо опредѣлено въ шестомъ предложеніи Эвклида. «Такъ какъ въ треугольникахъ DBC и АСВ DB равно АС, а сторона ВС общая; такъ какъ, далѣе, стороны DB и ВС соотвѣтственно равны AC и СВ, а уголъ DBC равенъ углу ACB, то основаніе DC равно основанію АВ, и треугольникъ DBC (м-ръ Соути) равенъ треугольнику АСВ, т. е. меньшее равно большему, что абсурдно, и т. д. Издатель „Эдинбургскаго Указателя“ найдетъ заключеніе теоремы неподалеку отъ своей конюшни: ему стоитъ только переправиться черезъ рѣку и дойти до первой рогатки по ту сторону „pontis asinorum“ (это латинское выраженіе надѣлало иного хлопотъ Эдинбургскому университету. Баллантайнвъ думалъ, что это значитъ „мостъ Бервика“, но Соути претендовалъ, что это наполовину по-англійски; Скоттъ клялся, что это „мостъ Стирлинга“, черевъ который онъ перевелъ двухъ королей Джемсовъ и дюжину Дугласовъ. Наконецъ Джеффри рѣшилъ споръ, сказавъ, что это ни болѣе, ни менѣе, какъ контора лавочки Арчи Констэбля»). (Байронъ).

Упомянутые здѣсь «свидѣтели» (Артуръ, Альфредъ и т. д.) заглавія пьесъ разныхъ современныхъ поэтовъ (Соути, Коттля, Коули, Верджесса, Фильдинга и др).

А впрочемъ, «Мэдокъ» съ «Дѣвой» могутъ просто,

Играя роль зловредгаго нароста…

«Pucelle» Вольтера не совсѣмъ такъ непорочна, какъ «Жанна д’Аркъ» м-ра Соути, и я боюсь, что правда и поэзія (которыя рѣдко сходятся) скорѣе на сторонѣ французскаго писателя, чѣмъ нашего патріотическаго менестреля, первый опытъ котораго былъ посвященъ прославленію фанатической французской потаскушки, хотя ее скорѣе слѣдовало бы назвать сукою, чѣмъ вѣдьмою". (Байронъ).

Въ подлинникѣ здѣсь игра словъ witch (вѣдьма) и bitch (сука). «Мэдокъ» и «Орлеанская Дѣва» — Соути.

Уплыть спокойно въ Квито на бревнѣ.

«Подобно „Ричарду“ сэра Бланда Берджесса, 10-й томъ котораго я читалъ на Мальтѣ на бревнѣ. Если въ этомъ усомнятся, я покупаю дорожную сумку, чтобы доказать кто на мѣстѣ». (Байронъ).

И Амфіонъ…

Безъ помощи искусной Рэна, вмигъ

Святому Павлу церковь бы воздвигъ.

Амфіонъ греческій герой, сынъ Зевса и Антіопы, имѣвшій даръ игры на лирѣ. Вмѣстѣ съ своимъ братомъ Цетомъ онъ построилъ городъ Ѳивы, причемъ камня городской стѣны сложились сами собою, очарованные звуками лиры Амфіона. Рэнъ (Wren) знаменитый англійскій архитекторъ, строитель собора Св. Павла въ Лондонѣ.

Крѣпка была Иѳома, билась смѣло.

Иѳома — Мессенская крѣпость, многіе годы осаждавшаяся спартанцами.

Стр. 588.

Самъ Аполлонъ бумаги помещаетъ

У Полліона на текущій счетъ.

Намекъ на поэта Роджерса, который имѣлъ банкирскую контору въ Лондонѣ.

Чу! Вотъ поютъ сапожники, что взяты

Добрѣйшимъ Кэпелъ Лофтомъ съ лауреаты.

Здѣсь рѣчь идетъ о Робертѣ и Натаніэлѣ Блемфильдахъ, изъ которыхъ особенно первый (младшій) прославился, какъ народный поэтъ. Робертъ Блемфильдъ, по ремеслу сапожникъ, былъ воспитанъ своими старшими братьями Натаніелемъ (портнымъ) и Джорджемъ (сапожникомъ). Имъ покровительствовалъ сэръ Кэпель Лоффтъ въ Лондонѣ.

"Я прошу извиненія у Натаніэля: онъ не сапожникъ, а портной; но онъ просилъ Кэпель Лоффта скрыть его ремесло въ предисловіи къ двумъ парамъ панталонъ, то бишь поэмъ, которыя онъ хотѣлъ примѣрить на вкусъ публики. Рѣшето патрона, однако, пропустило эту просьбу и такимъ образомъ избавило отъ обогащенія къ его мѣстнымъ заказчикамъ. «Жалоба Мурфильда» Мэрри ничто въ сравненіи съ этимъ. Писатели изъ della Crusca были люди воспитанные и не имѣли ремесла; но эти два аркадійца (Arcades ambo оба деревенскіе неучи) посылаютъ намъ свою самородную чепуху безъ малѣйшей примѣси; они оставляютъ всѣ башмаки и штаны въ своемъ приходѣ безъ починки, но зато ляпаютъ элегіи о захватахъ и гимны пороху; сидя на верстакѣ, они описываютъ поля сраженій, хотя не видѣли другой крови, кромѣ той, которая выступаетъ изъ пальца; а «Разсужденіе о войнѣ» есть произведеніе одной девятой части «поэта».

«Такихъ поэтовъ девять сдѣлалъ Тэтъ».

«Читалъ ли Натаніэль этотъ стихъ Попа? И если онъ его читалъ, то почему не взялъ себѣ эпиграфомъ?» (Байронъ).

О Кэпель Лоффтѣ Байрономъ сдѣлано слѣдующее примѣчаніе:

«Этотъ добродѣтельный джентльмэнъ испортилъ нѣсколько отличныхъ сапожниковъ и повиненъ въ поэтическомъ крушеніи многихъ бѣдныхъ ремесленниковъ. Натаніэль Блекфильдъ и его братъ Бобби соблазнили къ пѣнію весь Сомерсетширъ, и даже болѣзнь не ограничилась этимъ округомъ. Браггъ (который прежде былъ умнѣе) также заразился маніей патронатства и увлекъ въ поэзію одного бѣднаго малаго, по имени Блекета, который умеръ во время операціи, оставивъ малолѣтнюю дочь и два тома „Посмертныхъ стихотвореній“ въ крайней бѣдности» Дѣвочка, если ея не коснется влеченіе къ поэзіи и она не вырастетъ въ башмачницу-Сафо, можетъ быть, проживетъ счастливо; но «трагедіи» больны рахитомъ настолько же, какъ отрасль какого-нибудь графа или Ситонскаго призового поэта. Покровители этого бѣдняка, безъ сомнѣнія, отвѣтственны за его смерть и могли бы бытъ привлечены къ суду. Но преступленіе ихъ еще не ограничивается этимъ: съ утонченнымъ варварствомъ они постарались сдѣлать автора смѣшнымъ послѣ его смерти, напечатавъ то, что, можетъ быть, онъ, поразмысливъ здраво, не напечаталъ бы. Эти господа, выкопавшіе «Посмертныя стихотворенія», безъ сомнѣнія, подходятъ подъ статью противъ «похитителей труповъ». Не все ли равно для бѣднаго простака, въ какой больницѣ его зарѣзали? Но не хуже ли еще выкапывать его промахи, чѣмъ его кости? Развѣ выставлять на показъ его душу in octavo не хуже, чѣмъ выложить его тѣло на полъ? «Мы знаемъ, что мы такое въ настоящее время, но не знаемъ, чѣмъ мы могли бы быть», и надо надѣяться, что и не узнаемъ ничего подобнаго тому, что сдѣлалось съ бѣднымъ Джо Блэкетомъ. Человѣкъ провелъ жизнь съ нѣкоторымъ успѣхомъ, а по ту сторону Стикса онъ превращается въ паяца и дѣлается посмѣшищемъ чистилища! Показная часть опубликованія книги — забота о дочери; но неужели эти друзья и соблазнители «sutoris ultra crepidam» не могли сдѣлать добраго дѣла безъ припутыванія Пратта въ біографію. А посвященіе, — на какіе мелкіе кусочки оно раздробляется! «Герцогинѣ Имя рекъ, почтенному Такому-то, г-ну и г-жѣ Нѣкто и т. д. посвящены эти томы и проч.» Да, вѣдь, это называется дѣлить «сладкое молоко посвященія» по маленькимъ чашечкамъ! И всего то какая-нибудь кружка, а ее дѣлятъ на дюжину частей. Подумай, Праттъ, не глупость ли ты сдѣлалъ? Не думаешь ли ты, что шесть видныхъ фамилій мирно подѣлятъ это между собою? Дѣло идетъ о ребенкѣ, книгѣ и посвященіи; дѣвочку надо поручить милосердію, книгу отдать лавочнику, а посвященіе послать къ чорту".

Живетъ себѣ межъ насъ одинъ друидъ.

Друидъ имя, которое Байронъ прилагалъ къ посредственнымъ писателямъ, пишущимъ изъ-за денегъ. Послѣдующія строки относятся къ какому-то лицу, имя котораго не выяснено; возможно, что здѣсь имѣется въ виду опять-таки Соути.

Пускай богатый деньгами поэтъ…

«Пусть м-ръ Джиффордъ дозволитъ мнѣ сдѣлать къ его замѣткамъ добавленіе о послѣднемъ изъ этихъ господъ, находящемся въ живыхъ, объ этомъ „ultimus Romanorum“, o послѣднемъ изъ „della Crusca“, o „глубокомысленномъ Эдвинѣ!“ Онъ стоитъ передо мною, клянусь Богородицей, какъ живое воспоминаніе дней благословенной „Бавіады“. Я думалъ, что Фицъ Джеральдъ будетъ послѣднимъ изъ поэтовъ этого рода, но онъ оказывается только предпослѣднимъ». (Байронъ).

Въ подлинникѣ далѣе слѣдуетъ стихотвореніе Г. Вогана, о которомъ Джиффордъ (много разъ названный въ примѣч. къ III т.) упоминаетъ въ своей сатирѣ «Бавіада», называя его «глубокомысленнымъ» и «Эдвиномъ».

Стр. 589.

Отродье мозга вашего храня.

«Отродье мозга»: Минерва была первымъ такимъ отродьемъ, вышедшимъ изъ головы Юпитера, а за нею появилось много различныхъ столь же непостижимыхъ рожденій, напр., «Мэдокъ» Соути, etc., etc." (Байронъ).

Когда ихъ грызть захочетъ критикъ грозный.

«Корка хлѣба для критиковъ», какъ говоритъ Беисъ въ Репетиціи. (Байронъ).

И тѣхъ изъ клубной залы гонитъ вскачь

Своимъ противнымъ воемъ Фритцъ риѳмачъ.

«Лакеи — единственные счастливцы, которые могли „бѣжать“ изъ залы; остальные, напр., несчастные подписчики „Literary Fund“, принуждены были изъ вѣжливости высидѣть все чтенье, не имѣя надежды воскликнуть: „sic me servavit Apollo!“ (sic, т. e. заглушая Фица плохимъ виномъ или еще худшими стихами)». (Байронъ).

Здѣсь рѣчь идетъ о Фицъ-Джеральдѣ, современномъ Байрону поэтѣ, писавшемъ преимущественно на патріотическія темы (см. прим. къ «Бардамъ»). Онъ имѣлъ обыкновеніе созывать своихъ знакомыхъ для чтенія имъ вслухъ своихъ произведеній.

Какъ Бэджелля окончилась карьера.

Юстисъ Бэджелль (Budgell), другъ извѣстнаго поэта Аддисона, утопился изъ-за денежныхъ затрудненій (1737); это былъ не вполнѣ здоровый въ психическомъ отношеніи человѣкъ.

«Рѣшивъ погибнуть, какъ погибъ Катонъ».

«На столѣ Бэджелля нашли записку со словами: „что сдѣлалъ Катонъ и что одобрено Аддисономъ, то не можетъ быть дурно“. Но Аддисонъ вовсе не „одобрялъ“ этого, да если бы и одобрилъ, то дѣло отъ того не измѣнилось бы. Бэджелль предложилъ своей дочери раздѣлить съ нимъ это водяное путешествіе; но миссъ Бэджелль, благодаря какой-то случайности, избѣжала этого послѣдняго знака отеческаго вниманія. Такъ погибъ сикофантъ „Аттика“ и врагъ Попа!» (Байронъ).

Поэтъ, быть можетъ, пьянымъ въ воскресенье

Былъ найденъ…

"Если выраженіе «былъ найденъ пьянымъ» будетъ сочтено не совсѣмъ приличнымъ, то я попрошу обратиться къ оригиналу (т. е. къ Горацію), гдѣ на соотвѣтственномъ мѣстѣ находится еще болѣе грубое выраженіе. Если читатель переведетъ мнѣ въ приличныхъ стихахъ слова «minxerit in patrios cineres», то я вставлю ихъ на мѣсто настоящаго выраженія. (Байронъ),