На пункте (Тэффи)
| На пункте |
| Из сборника «Зарево битвы». Источник: Тэффи. Зарево битвы. — Пг.: тип. „Виктория“, 1915. — С. 35-40. — Дешевая юмористическая библиотека Сатирикона. |
Бесконечное белое пространство. Или, может быть, только теперь, ночью, кажется оно таким ровным, серебряно-белым.
Вдали мигает огоньками пощаженный немцами городок.
— Только век столбы и заборы пожгли. Топлива не было, — говорят про городок.
По дороге и там, в дали серебряно-белой, бродят светлячки-фонарики. Вот один светлячок погас, снова вспыхнул и снова погас несколько раз подряд, в равномерные промежутки времени — это сигнал. Кто-то кому-то говорить, спрашиваешь, предупреждаешь. А с другой стороны два близких ровных светляка спешат, торопятся с все возрастающей скоростью, — это поезд бежит за ранеными.
И все это белое пространство — не обычно зимнее, мертвое, оно все живет, шевелится, копошится, огоньками передвигается, фонариками переглядывается, все живет жизнью напряженной и таинственной. Тяжело вздыхая, останавливается запыхавшийся локомотив. Темный фигуры санитаров и сестер разбредаются по станции, ждут своего живого груза.
И навстречу им издалека, из белой мглы, заискрились бисерным ожерельем красные фонарики вагонеток полевой дороги. Их много, — это целый караван. Подъезжают, подкатываются огонек за огоньком. Остановился первый, а последний там, далеко в поле. Паровоза нет. Движутся вагонетки конной тягой. В каждую впряжено по две лошади, но не спереди, а по бокам. Вожатый стоит у тормоза, на передней площадке, так что, лошадей подхлестывает по мере надобности вожатый следующей вагонетки.
Колеса катятся по рельсам, — раненых не трясет, им удобно. Вагонетки подъезжают к длинным баракам и палаткам, приготовленным для раненых. Здесь их осматривают, кормят, перевязывают, даже оперируют и сортируют на тяжелых, которых повезут в Варшаву на носилках, легких, которые поедут, как и обыкновенные пассажиры, и на очень тяжелых, которые будут лежать здесь, в полевом бараке, пока не поправятся настолько, что их можно будет двинуть дальше.
В бараках и палатках кипит работа. Во время больших боев сюда доставляют по две тысячи раненых в день. И все они должны быть во время накормлены, перевязаны и отправлены дальше.
В длинных бараках — обычно.
В палатках — занятно.
На душистой хрустящей соломе валяются, отдыхают легко раненые. Человек пятьдесят-шестьдесят. Говорят, что когда большой наплыв, в такой палатке помещается и до ста.
Стоят люди, и, кажется, шевельнуться негде, а, смотришь, подмялся как-то да и лег, — и каждому место есть. Словно кадку насыпали яблоками горой, а потрясли немножко, — она и утряслась, и всему свое место.
Посреди палатки — котел со щами. едят лежа, медленно, приятно. Радуются теплу, сытости, уюту и, главное, безопасности.
— Смотрите, — говорят про них: — какая чисто-животная радость!
Да, это так. И это хорошо. Слишком долго напрягались все силы духа, чтобы преодолеть животный инстинкт самосохранения. И теперь радость — отдых от этого напряжения.
— Вот руки мои и ноги мои, и голова, и весь я здесь, спокойный, теплый, и радостный, и никто не посягает на тело мое, но стараются оберечь и сохранить его.
Ласково шуршит душистая солома. Зарывшись в нее с головой, сладко спят истомленные тревогой и холодом.
Трудно будет разбудить их, чтобы везти дальше. А пора. Скоро прибудет новый поезд новых вагонеток с новыми ранеными. Нужно очистить место.
Приходят санитары, начинаются сборы.
В санитарных поездах, отвозящих раненых из Г. в Варшаву, работаешь еврейская организация. Работаешь великолепно, без вознаграждения, без отдыха, самоотверженно, бодро и плодотворно.
Про еврейскую организацию говорят:
— Она так великолепно работаешь, что, при всем желании, нельзя сказать про нее ничего худого.
Наивный человек мог бы спросить:
— «При всем желании»? А разве у кого-нибудь есть такое желание — непременно сказать про все худое?
Удивительно бывают странные обороты в русском языке.
Раненых переносят на носилках или просто на спине в вагоны. Легко раненые идут-бредут сами.
Настроение возбужденно-бодрое у тех, кто может идти сам; даже не любят, чтобы помогали.
Вот шагает по платформе диковинная фигура; фигура человеческая, а на плечах, вместо головы, огромный белый шар. В шаре проделана крошечная щелочка для одного глаза, а пониже — еще дырочка, из которой торчит папироска.
Но ведет себя шар очень бодро и независимо. Сам ищет себе в вагоне место поудобнее и весело подшлепывает санитаров.
В последнюю минуту после третьего звонка, вдруг вынырнул откуда-то маленький человечек в синей шинели, с ранцем за плечами и в фуражке без козырька. Уцепился человечек за вагон и лезет.
Стой! — кричат. — Немец! Немец!
Остановили.
— Ты что?
Молчит.
— Раненый, что ли?
Придурковатое белобрысое лицо смотрит растерянно.
— Куда ранен? Поляк, что ли?
Тот кивает головой.
— Поляк.
— Куда же ты ранен? — спрашивают по-польски.
Мнется.
— Так, трошечки в спину штыкем…
— Ну, пошел в барак, — там разберут, в чем дело.
Уводят под конвоем.
— Это они всегда дурачками прикидываются.
Неужели шпион? Такой жалкий, глупый, белобрысый. И так глупо полез при всех. На что рассчитывал? На сутолоку или добродушие. Пусть, мол, едет в Варшаву, потом разберем, ранен он в спину «трошечки штыкем» или просто врет.