На посев леса (Боратынский)

На посев леса
автор Евгений Абрамович Боратынский (1800—1844)

См. Стихотворения Боратынского 1842—1844 гг. Печатается по изд. 1884 г. с исправлением по черновому автографу ст. 20. Впервые — в сб. «Вчера и сегодня», 1846, кн. II, стр. 68. Текст этот совпадает с копией Н. Л. Баратынской (в Пушк. Доме Акад. Наук), имеющей заглавие «Лес. Элегия на посев леса». Черновик даёт связный вариант к ст. 25—28 (см. его ниже).

На посев леса

Опять весна; опять смеётся луг,
И весел лес своей младой одеждой,
И поселян неутомимый плуг
Браздит поля с покорством и надеждой.

Но нет уже весны в душе моей,
Но нет уже в душе моей надежды,
Уж дольний мир уходит от очей,
Пред вечным днём я опускаю вежды.

Уж та зима главу мою сребрит,
Что греет сев для будущего мира,
Но праг земли не перешёл пиит, —
К её сынам еще взывает лира.

Велик Господь! Он милосерд, но прав:
Нет на земле ничтожного мгновенья;
Прощает Он безумию забав,
Но никогда пирам злоумышленья.

Кого измял души моей порыв,
Тот вызвать мог меня на бой кровавый;
Но подо мной, сокрытый ров изрыв,
Свои рога венчал он падшей славой!

Летел душой я к новым племенам,
Любил, ласкал их пустоцветный колос:
Я дни извёл, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.

Ответа нет! Отвергнул струны я,
Да хрящь другой мне будет плодоносен!
И вот ему несёт рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен.

И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: её заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети!

1842

---

Вариант

Автограф (черновик)

 

Вместо 25—26:

А между тем не песнями весна
Мной встречена: мне лирный строй несносен,
Рука моя бросает семена
Не новых дум, но елей, сосен.

---

Примечания

Несмотря на явную недоработанность стихотворения (в тексте «Вчера и сегодня» в ст. 29 вместо 5-стопного — 6-стопный ямб — в посмертном издании в этом стихе нарушена цезура). — «На посев леса» занимает одно из центральных мест в поздней поэзии Баратынского и связано единой темой с стихотворениями: «Коттерии», «Спасибо злобе хлопотливой» и «Люблю я вас, богини пенья». Эти соображения заставляют напечатать «На посев леса» в основном тексте.

Образы стихотворения имеют за собой конкретно-биографические факты. Баратынский действительно подсаживал лес в своей мурановской роще, только не весной, а осенью 1842 г.

В ответ на письмо Я. К. Грота, не понимавшего в стихотворении: «1) намёка на сокрытый ров и рога, и 2) елей, дубов и сосен, равно как и детей поэзии таинственных скорбей» (переписка Грота с Плетнёвым, т. II, стр. 719), Плетнёв писал: «У Баратынского сокрытый ров означает намёк на разные пакости, которые в Москве делали ему юные литераторы, злобствуя, что он не делит их дурачеств... Свои рога есть живописное изображение глупца в виде рогатой скотины. Все последние четыре стиха оттого непонятны, что я не припечатал объяснения, бывшего в подлиннике: Баратынский это писал, насаждая в деревне рощу из дубов и елей, которую и называет здесь дитятей поэзии таинственных скорбей, выражая последними словами мрачное расположение души своей, в которой он занимался и до которого довели его враги литературные (там же, стр. 720—729).

Свидетельство Плетнёва не совсем точно. В лице «юных литераторов» Плетнёв несомненно разумел кружок Станкевича, явившийся в конце 30-х гг. очагом распространения «возобладавшей над умами» гегелианской философии. Однако, вопреки свидетельству Плетнёва, речь идёт не о кружке Станкевича, уже не существовавшем в 1842 г., а о круге «Москвитянина». Сам Плетнёв по поводу смерти Баратынского писал Гроту: «В «Московитянине» не сказали ни слова о Баратынском. Такова злость литературных партий» (переписка Грота с Плетнёвым, т. II, стр. 323)