Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
На островѣ Рюгенѣ.
правитьНемало пришлось мнѣ покочевать на своемъ вѣку по западной Европѣ, захватывая мѣста, болѣе или менѣе прославленныя или своимъ просвѣтительнымъ значеніемъ (музеями, картинными галлереями, или спеціально медицинскими учрежденіями и т. п.), или красотой своей природы, или другими какими нибудь особенностями. Подъ старость въ воспоминаніяхъ отъ этихъ кочеваній образуется какой-то калейдоскопъ, въ которомъ смѣшиваются и краски, и впечатлѣнія; многое забылось, а многое перепуталось съ впечатлѣніями изъ другихъ экскурсій. Но вотъ уцѣлѣло въ памяти воспоминаніе объ одной поѣздкѣ, которая, хотя и не блещетъ особенной оригинальностью похожденій, можетъ, однако же, быть признана типичной, а потому я и позволяю себѣ разсказать о ней читателямъ.
Это было въ 1861 г. Съ концомъ мая я только-что закончилъ благополучно свои докторскіе экзамены въ Москвѣ и выѣхалъ отдохнуть заграницу. Но полному отдыху отдаться я не могъ, потому что у меня на совѣсти лежала диссертація, которую я долженъ былъ къ сентябрю привезти готовой въ Москву, съ тѣмъ, чтобы тотчасъ представить ее на просмотръ факультета, отпечатать и защитить въ теченіе 1861—62 академическаго года. Въ сущности диссертація въ головѣ у меня была уже готова и обдумана; темою для нея должна была послужить работа, сдѣланная мною годомъ раньше въ лабораторіи берлинскаго патологическаго института; черновики самостоятельныхъ опытовъ лежали въ чемоданѣ, оставалось только систематизировать ихъ, изложить въ извѣстной послѣдовательности, снабдить ихъ исторической обработкой вопроса и пр.; словомъ, требовалось на это, по моему соображенію, около мѣсяца усидчивой, сосредоточенной работы. Выкроить же цѣлый мѣсяцъ изъ трехъ, посвященныхъ на отдыхъ послѣ утомительной экзаменаціонной зимы — было не такъ легко, какъ я полагалъ вначалѣ. Притомъ на бѣду мою при выѣздѣ изъ Россіи я прежде всего попалъ въ Парижъ, а русская пословица справедливо говоритъ: «пріѣдешь въ Парижъ — угоришь», — и принявъ во вниманіе мой тогдашній 26-лѣтній возрастъ, немудрено, что я подвергся угару въ этомъ Вавилонѣ, зажился дольше, чѣмъ слѣдовало, и только въ концѣ іюля спохватился, что добрая половина моихъ вакацій прожита, а за свою работу я еще и не принимался. Я поспѣшилъ поскорѣе перебраться въ Берлинъ, чтобы, запасшись тамъ необходимыми для диссертаціи источниками, хорошенько обдумать и выбрать для себя такое укромное мѣсто, гдѣ бы я могъ совершенно уединиться, не боясь ни развлеченій, ни знакомыхъ.. Я особенно боялся праздныхъ соотечественниковъ, а потому тщательно отыскивалъ для себя такой глуши, куда бы русскій духъ никакъ занести не могло. Притомъ, послѣ чуть не двухмѣсячнаго прожитія въ Парижѣ, мои финансы сильно истощились, и я долженъ былъ выбрать такое дешевое мѣсто, гдѣ на прожитіе хватило бы моихъ скудныхъ средствъ. Помню, что сначала я ухватился за окрестности Бреславля, видя въ нихъ идеалъ того, что мнѣ было нужно, т. е. дешевизну и полное отсутствіе русскихъ, но штудируя сѣверную Германію, я; случайно наткнулся на описаніе острова Рюгена и такъ заинтересовался его отчужденностью отъ живого міра и всѣмъ, что говоритъ по его поводу извѣстный Путеводитель Бедеккера, что рѣшилъ предпочесть его и, не раздумывая дольше, отправиться въ эту никому невѣдомую глушь и въ ея уединеніи постараться скоротать поскорѣе мою обязательную работу.
Черезъ день, не больше, я привелъ мое намѣреніе въ исполненіе и двинулся въ путь. Островъ Рюгенъ лежитъ въ Нѣмецкомъ морѣ, въ южномъ направленіи отъ Помераніи, и по размѣрамъ своимъ считался самымъ большимъ островомъ, принадлежавшимъ на сѣверѣ Пруссіи. Попасть на него можно было двоякимъ способомъ: или доѣхать до Штетина и тамъ сѣсть на пароходъ, который послѣ 8-часоваго плаванія доставляетъ путешественника до Рюгена, или же проѣхать въ вагонѣ до Штральзунда, отдѣленнаго отъ Рюгена узкимъ морскимъ проливомъ, на переѣздъ котораго требовалось менѣе часа времени. Я выбралъ для себя первый путь, чтобы дольше воспользоваться морскимъ путешествіемъ. Выѣхавъ изъ Берлина, черезъ 4 часа я былъ въ Штетинѣ, ночевалъ въ этомъ городѣ, не представлявшемъ изъ себя ничего достопримѣчательнаго, но блиставшемъ такой опрятностью и благоустройствомъ какія можно поставить въ образецъ нашимъ русскимъ городамъ; а на завтра утромъ я сидѣлъ на палубѣ парохода и любовался, какъ онъ рѣзалъ становившееся все шире и шире устье Одера, чтобы вступить затѣмъ въ открытое море. Передъ своимъ устьемъ Одеръ образуетъ огромный водный бассейнъ, носящій названіе Штетинергофъ. Выйдя примѣрно черезъ 3 часа въ море, мы вскорѣ прошли укрѣпленіе Свинемюнде и еще 10 верстами далѣе промелькнула передъ нами своими чистенькими бѣлыми домиками большая деревня Герингсдорфъ, одно изъ наиболѣе посѣщаемыхъ нѣмцами морскихъ купаній. Послѣ нея пароходъ вдался болѣе въ море и, держась вдали отъ береговъ, часовъ черезъ 9 по выѣздѣ изъ Штетина высадилъ насъ въ небольшой бухтѣ на южной оконечности Рюгена, а отсюда объемистый омнибусъ доставилъ меня въ полчаса въ мѣстечко Путбусъ, которое я намѣтилъ себя резиденціей на время своего заточенія.
Островъ Рюгенъ представляетъ собою возвышенную надъ моремъ плоскость, имѣющую около 60 верстъ длины и около 40 верстъ ширины. На этомъ пространствѣ жили въ описываемое мною время около 40,000 жителей, которые занимались частью рыболовствомъ (преимущественно ловлею сельдей), а болѣе удаленные отъ берега — земледѣліемъ; внутри острова тянулись поля, засѣянныя злаками и картофелемъ; поля перемежались отлично содержимыми лѣсами; особенно хороши были буковыя рощи. Стоитъ посмотрѣть на карту, чтобы отмѣтить курьезный характеръ Рюгена; онъ весь изрытъ большими водоемами, или образующими озера внутри "его, или входящими въ него со стороны моря въ видѣ очень глубокихъ заливовъ, съ образованіемъ множества полуострововъ самыхъ причудливыхъ формъ. Геологи считаютъ, что и весь островъ есть ничто иное какъ часть материка Европы, отдѣленная отъ континента постепеннымъ вторженіемъ моря, образовавшимъ проливъ между Штральзундомъ и Рюгеномъ; сохранившіяся отъ 18*го столѣтія измѣренія ширины этого пролива показываютъ, что проливъ этотъ постепенно дѣлается шире, и островъ понемногу удаляется отъ континента.
Центромъ всѣхъ правительственныхъ учрежденій на Рюгенѣ служитъ городъ Бергенъ, расположенный въ центрѣ острова и въ которомъ числилось около 4,000 жителей. Но не эту скромную столицу, какъ я уже сказалъ выше, выбралъ я своимъ мѣстопребываніемъ, а Путбусъ, потому что, какъ большой аматеръ морскихъ купаній, я, кромѣ намѣченной мною цѣли для занятій, имѣлъ въ виду воспользоваться кстати и имѣвшимися на Рюгенѣ купальнями. Путбусъ при въѣздѣ сдѣлалъ на меня своимъ благообразіемъ и чистотой пріятное впечатлѣніе, которое еще болѣе во мнѣ укрѣпилось, когда я, остановившись въ одной изъ двухъ имѣвшихся въ мѣстечкѣ гостинницъ, пошелъ побродить и познакомиться съ новой моей резиденціей, пользуясь остаткомъ догоравшаго дня. Весь Путбусъ съ своими 700 жителями размѣщается, строго говоря, въ одной улицѣ, потому что два или три отходившихъ отъ нея проулка не заслуживали никакого вниманія; но зато эта единственная улица носила на себѣ печать добропорядочности; дома были каменные, чисто выбѣленные, въ одинъ или два этажа, съ скромными и самыми разнообразными магазинами. Къ концу улицы, съ одной стороны, примыкалъ большой и тѣнистый паркъ; большія рѣшетчатыя ворота въ него были открыты съ ранняго утра до поздняго вечера, приглашая всякаго желающаго насладиться прогулкою по его отлично содержимымъ аллеямъ съ щедро разставленными, покойными скамейками въ тѣни вѣковыхъ каштановъ и липъ. Какъ паркъ съ находившимся въ глубинѣ его замкомъ новѣйшей архитектуры, такъ и весь Путбусъ принадлежалъ одному изъ первыхъ прусскихъ богачей и магнатовъ — члену палаты господъ, князю Путбусъ. Князь всякое лѣто пріѣзжалъ съ семьею провести мѣсяцъ или два въ Путбусѣ, но при немъ или безъ него одинаково паркъ былъ, доступенъ для жителей Путбуса и служилъ великимъ рессурсомъ для нихъ, потому что въ немъ можно было проводить хоть цѣлый день, не стѣсняясь ни временемъ, ни присутствіемъ владѣльца; раза два въ недѣлю хорошо сыгравшійся и не жидкій оркестръ любителей игралъ по вечерамъ въ саду, привлекая публику насладиться подъ открытымъ воздухомъ любимыми произведеніями нѣмецкихъ классиковъ.
Но если первое знакомство съ Путбусомъ вполнѣ меня удовлетворило и я не могъ нарадоваться, что такъ удачно попалъ въ такое тихое, укромное и въ тоже время такое живописное и благоустроенное мѣсто, что могу со всѣми удобствами сосредоточиться на моей работѣ и легко вынести 4—5 недѣльное заточеніе, зато съ другой стороны меня смущало отсутствіе подходящихъ квартиръ. Я попробовалъ было зайти въ нѣсколько домиковъ съ красовавшимися на нихъ надписями «меблированныя комнаты», но почти всѣ онѣ была уже заняты, а за оставшіяся свободными съ меня запрашивали такую цѣну, какую я не могъ, дать по состоянію своего портмонэ. Оказалось, что и у Путбуса есть, свой сезонъ для пріѣзжихъ, и я какъ разъ угодилъ въ него:, въ Германіи, около 1-го августа начинаются гимназическія вакаціи, и нѣмецкія семьи, прикованныя до того ученіемъ дѣтей къ казарменной и душной жизни городовъ, спѣшатъ вырваться на зелень, чтобы насладиться природой и укрѣпить здоровье болѣе привольнымъ сельскимъ житьемъ. На долю маленькаго Путбуса тоже досталось десятка: два такихъ семей изъ окрестныхъ Грейсвальда, Штральзунда и др., которыя сразу заполонили въ немъ свободныя квартирки и внесли въ его тихую жизнь и на его единственную улицу необычайное многолюдіе и движеніе. Такъ я съ вечера и не нашелъ для себя подходящаго жилья и вернулся въ гостиницу, разсчитывая, что авось мнѣ удастся устроиться въ ней на весь мѣсяцъ по дешевымъ цѣнамъ, но, переговоривъ съ хозяиномъ, убѣдился, что и этотъ способъ устройства мнѣ не по карману.
На слѣдующее утро я снова пустился въ поиски, и на этотъ разъ былъ счастливѣе. Судьба меня устроила въ табачной лавочкѣ, но довольно оригинальнымъ образомъ: при лавочкѣ отдавалась сзади хозяйская комната, выходившая своимъ окномъ во дворъ, и я занялъ ее подъ непремѣннымъ условіемъ наблюдать за входившими покупателями въ томъ случаѣ, если никого изъ хозяевъ не было въ ней налицо; всякій разъ, когда раздавался звонокъ у входной двери, я обязанъ былъ посмотрѣть въ небольшое окошечко, устроенное изъ моей комнаты въ лавку и завѣшанное кускомъ темной тряпки, и если видѣлъ, что хозяева отсутствуютъ, то долженъ былъ громко крикнуть въ свое окно или хозяйку, или ея 14-ти лѣтнюю дочку Гедвигу, которыя, по сдачѣ мнѣ комнаты, переселились въ какое-то небольшое надзорное строеніе. Какъ ни неудобно было для меня это обязательство, я долженъ былъ на это согласиться, потому что ничего другого мнѣ на выборъ не представлялось; эту же комнату мнѣ отдавали очень дешево; именно 5 талеровъ или 5 руб. въ мѣсяцъ.
Скажу теперь же, что и впослѣдствіи мнѣ раскаиваться въ этомъ отношеніи не пришлось: комнатка была хоть и очень мала, но чиста и покойна, а хозяева — добрые люди, окружавшіе меня всякими заботами, и притомъ настолько деликатные, что кто нибудь изъ нихъ постоянно находился въ лавочкѣ, и мнѣ рѣдко приходилось вступать въ свои сторожевыя обязанности. При помощи хозяевъ, я въ тотъ же день наладилъ и провіантскую часть: утромъ хозяйка должна была для меня готовить кофе, а въ 12 и 7 час. приносить мнѣ изъ кухмистерской мою незатѣйливую, но достаточно сытную трапезу. За обѣдъ и ужинъ я долженъ былъ заплатить въ мѣсяцъ 6 руб. и, устроившись такимъ образомъ дешево и сердито, я въ то же утро водворился въ новомъ своемъ жилищѣ. Комнатка была очень невелика, такъ что когда ее приспособили для моего житья, поставивши вдоль одной стѣны кровать, вдоль другой-диванъ со столомъ передъ нимъ, который долженъ былъ служить и для моихъ занятій я для трапезы, и наконецъ придвинувъ мой чемоданъ къ третьей стѣнѣ, оказалось свободнаго пространства такъ мало, что нельзя было сдѣлать и пяти шаговъ. Да мнѣ и не требовалось шагать: я умостился на диванѣ, разложилъ свои книги и бумаги и ретиво приступилъ къ дѣлу. Съ 8 час. утра и до 7 час. вечера я не сходилъ съ этого мѣста и отрывался отъ своихъ бумагъ только два раза — около 12 час. и потомъ въ 6 час., когда мнѣ приносили пищу; тогда работа отодвигалась, а посрединѣ стола очищалось мѣсто для двухъ судковъ, съ незамысловатымъ нѣмецкимъ супомъ и съ неизмѣнной жареной телятиной съ картофелемъ въ избыткѣ.
Но я не безвыходно сидѣлъ въ своей каморкѣ и напротивъ строго слѣдилъ за тѣмъ, чтобы каждый день имѣть движеніе. Всякое утро я, вставалъ неукоснительно въ 5 часовъ и шелъ купаться; морской заливчикъ, въ которомъ устроены были купальни, находился отъ Путбуса въ 40 минутахъ ходу, который я и совершалъ ежедневно только въ рѣдкихъ случаяхъ сильнаго дождя прибѣгая къ защитѣ омнибуса, каждый день ходившаго къ купаньямъ. Купанье было очень недурное, хотя и не носило характерныхъ особенностей моря, вода была мало солона и прибой ничтоженъ, вслѣдствіе большой защищенности бухты, но вода была свѣжая и чистая, температура воды большею частью была около 16° Реомюра, и я купался съ удовольствіемъ. На помостѣ, вдававшемся въ воду, устроенъ былъ рядъ комнатокъ для раздѣванья и, раздѣвшись, надо было по лѣстницѣ, спускавшейся прямо въ воду, сходить въ море. Всѣ приспособленія устроены просто, но практично, и каморки содержались съ нѣмецкой чистотой. Купающихся всегда было немного, потому что въ Путбусъ никто не пріѣзжаетъ ради купаній, въ виду отсутствія въ нихъ свойствъ, присущихъ морскимъ купаньямъ; ищущіе таковыхъ обыкновенно проѣзжаютъ дальше по Рюгену до деревни Сасницъ, расположенной на восточномъ берегу острова, гдѣ отличный прибой волнъ, привлекающій ежегодно болѣе сотни аматеровъ изъ Сѣверной Германіи, такъ что наѣздъ въ Сасницъ численностью оставляетъ за собою наѣздъ въ Путбусъ.
На обратномъ пути домой я всегда заходилъ въ булочную и бралъ свѣжія булки къ своему кофе, который хозяйка мнѣ приносила, только лишь я вступалъ въ комнату. Отпивши ту невыразимую бурду, которая подавалась мнѣ подъ видомъ кофе, я усаживался за работу на диванъ и вставалъ съ него только послѣ 6 час. веч., когда хозяйка ставила передо мною ужинъ, и я, проглотивши свою вечернюю порцію, выходилъ на вечернюю прогулку; послѣднюю я направлялъ въ сторону, противоположную утренней, къ небольшой деревушкѣ Краневицъ, и шелъ пустынной дорогой, среди сплошныхъ пашенъ уже желтѣвшихъ злаковъ. Часа черезъ 1½ я былъ дома, а въ 10-мъ часу вечера, когда хозяйка закрывала свой магазинчикъ, ложился въ постель и безмятежно спалъ до 5 час. утра.
Нечего удивляться, что при такой усидчивости и правильности въ занятіяхъ работа у меня быстро подвигалась впередъ, и я черезъ 3½ недѣли, къ немалому моему удовольствію, могъ поставить заключительную фразу. Однообразная жизнь моя въ Путбусѣ ничѣмъ особеннымъ не ознаменовалась, если не считать пріѣзда владѣльца мѣстечка кн. Путбуса съ семьей съ материка, о чемъ я узналъ отъ хозяйки и отъ моего пріятеля, сторожа при купаньяхъ, Оссича, съ которымъ мнѣ приходилось ежедневно бесѣдовать. Придя однажды, по обыкновенію, купаться, я при входѣ въ свою раздѣвальную каморку сразу усмотрѣлъ, что на маленькомъ столикѣ ея лежитъ роговая гребенка, чего прежде не бывало, и спросилъ Оссича, принесшаго мнѣ бѣлье: «А это что за новость?» Освичъ, очевидно ожидавшій моего вопроса, отвѣчалъ не безъ напускной важности: «А это вчера заходилъ самъ князь (Путбусъ), осматривалъ купальни и спрашивалъ, много ли купающихся, и я доложилъ ему, что больше прошлаго года, и сказалъ и объ васъ, что дескать есть одинъ пріѣзжій изъ Россіи — докторъ; и уходя, князь приказалъ купить для каждой раздѣвальни по гребенкѣ для того, чтобы было совсѣмъ благородно (damit es ganz nobel würde)». Но это событіе ничѣмъ инымъ, кромѣ появленія гребенокъ, не отозвалось на моей отшельнической жизни; я только раза два прошелся по дворцовому парку, чтобы посмотрѣть, сказывается ли какими нибудь перемѣнами пріѣздъ владѣльца, но тамъ было все по старому, съ утра до вечера аллеи парка были доступны всякому, и только на крышѣ самаго дворца сталъ развѣваться скромныхъ размѣровъ флагъ, да оркестръ началъ нѣсколько дольше заигрываться въ саду.
Нѣсколько больше нарушило однообразіе моей жизни совершенно неожиданное приглашеніе хозяйки прійти къ ней въ 4 часа на чашку кофе. Поводомъ къ этому импровизированному угощенію, какъ она мнѣ объяснила при этомъ, послужило совсѣмъ особое обстоятельство. Одна изъ уроженокъ Путбуса года три назадъ вышла замужъ за нѣмца ремесленника, устроившагося въ Москвѣ. Дѣла у мужа шли очень хорошо, такъ что парочка зажила зажиточно и могла позволить такую роскошь, какъ женѣ пріѣхать въ это лѣто на Рюгенъ навѣстить родныхъ и земляковъ. Пріѣзжую очень чествовали, и вотъ въ честь-то ея моя хозяйка устраивала тоже банкетъ, а мое приглашеніе присутствовать на немъ оправдывала тѣмъ, что мнѣ, вѣроятно, будетъ небезынтересно увидѣть пріѣзжую изъ Москвы. Хотя случай увидать въ Путбусѣ московскую нѣмку не представлялъ для меня ни малѣйшаго интереса, однако я далъ слово прійти, чтобы не огорчить хозяйку своимъ отказомъ. Когда въ назначенный день я явился ровно въ 4 часа въ хозяйскую лавочку, то меня попросили на небольшую террасу передъ магазиномъ, обращенную на улицу. Приглашенныхъ было человѣкъ 6, все рюгенскія обывательницы, и при моемъ приходѣ всѣ уже находились въ сборѣ; хозяйке меня отрекомендовала обществу словами: «нашъ жилецъ — русскій докторъ», а изъ дамъ мнѣ прямо указала на москвичку, какъ на виновницу торжества; сама же тотчасъ начала хлопотать о кофе. Пріѣзжая была самая ординарная нѣмка среднихъ лѣтъ; она видимо вошла въ свою роль рюгенской львицы за этотъ сезонъ и охотно пускалась въ разсказы о Москвѣ. По русски она усвоила только нѣсколько словъ, такъ что я, подсѣвши къ ней, долженъ былъ вести разговоръ на нѣмецкомъ діалектѣ. Мой первый вопросъ, съ которымъ я обратился къ ней былъ:
— Ну, что же васъ больше всего поразило въ русской жизни по сравненію съ нѣмецкой?
— Мы въ Германіи очень привыкли и любимъ работать, а потому мнѣ прежде всего бросилось, какъ въ Россіи мало работаютъ, не любятъ труда и всѣ отчего то отдыхаютъ. У меня семья маленькая, хозяйство небольшое, и здѣсь мнѣ достаточно было бы держать одну прислугу, и то дѣвочку-подростка, чтобы управляться съ нимъ; въ Москвѣ же мы имѣемъ двухъ: кухарку и горничную, и при этомъ, чуть не досмотришь за ними, многое будетъ не сдѣлано или сдѣлано неряшливо; и я не въ правѣ требовать, чтобы онѣ другъ друга замѣняли въ работѣ въ случаѣ надобности; напримѣръ, приносить дрова въ комнаты и для кухни — обязанность дворника, и если на дворѣ морозъ или время растапливать кухню, а дворника нѣтъ подъ руками, я не могу приказать своей прислугѣ принести дровъ; она прямо отвѣчаетъ: это не наше дѣло.
Сидѣвшія подлѣ кумушки-слушательницы были возмущены такими странными порядками и засыпали говорившую вопросами: почему такая лѣнивая прислуга? зачѣмъ ее держатъ, не замѣняютъ лучшей? и т. п.
— Да некѣмъ замѣнить, — отвѣчала пріѣзжая — потому что лучшей не найти; и прислуга это знаетъ и не дорожитъ мѣстомъ. Къ тому же въ. Россіи народъ очень богатый, куда богаче нашего, а потому ему и нѣтъ надобности работать, какъ у насъ, безъ отдыха. Даже простые мужики тамъ имѣютъ свои собственныя чайныя машины (ваши замоваръ, перевела нѣмка для меня) и пьютъ чай по нѣскольку разъ въ день.
Надо знать, какой предметъ роскоши въ Германіи составляетъ «чайная машина» и употребленіе чаю, и особенно составляло 30 лѣтъ тому назадъ, чтобы понять то благоговѣйное уваженіе къ богатству русскаго мужика, коимъ охватило слушательницъ, а нѣмка, довольная произведеннымъ эффектомъ, продолжала:
— Къ намъ въ домъ привозилъ воду водовозъ, простой мужикъ, про котораго говорили, что онъ богатъ. У него была только одна дочь, и его при мнѣ разъ спрашиваютъ: сколько же ты дашь приданаго за дочерью? — Ну, что же, теперь, пока я живъ, я больше 40,000 руб., т. е. 40,000 талеровъ (слушательницы взвизгиваютъ отъ изумленія) дать не могу, а вотъ когда умру, тогда все ей останется.
Разсказы продолжались все въ томъ же родѣ и прискучили мнѣ до того, что при первой возможности я раскланялся съ обществомъ и ушелъ на свою половину. Многое изъ нихъ было справедливо, многое казалось небылицей или вслѣдствіе невѣрнаго истолкованія чужестраннаго языка, или неправильнаго освѣщенія явленій русской жизни съ нѣмецкой точки зрѣнія. Я счелъ, что съ моей стороны предъявлять какія либо опроверженія или разъясненія было бы и безполезно и неумѣстно, потому что, съ одной стороны, я не могъ не согласиться въ душѣ, что нѣкоторыя стороны національнаго русскаго характера, напр., его лѣнь, распущенность, неряшливость и много другихъ — не могутъ не поражать нѣмца и не казаться антипатичными ему, выросшему въ со всѣмъ иной школѣ жизни; съ другой стороны, не могъ же я пуститься въ объясненія моимъ собесѣдницамъ, что подъ варварской и толстой корой русскаго простолюдина скрывается много достоинствъ и такихъ чертъ, которыя показываютъ, что недостаетъ только культурной ірани, чтобы эти достоинства ясно выступали наружу.
Моя работа около 25-го августа была совершенно закончена, и такъ какъ у меня въ запасѣ оставалось еще нѣсколько дней, которые я могъ употребить на Рюгенъ, то я и рѣшилъ воспользоваться, съ тѣмъ, чтобы хоть отчасти познакомиться съ внутренностью острова. Изъ описанія острова я зналъ, что на восточномъ берегу его есть небольшая мѣстность, извѣстная подъ именемъ Штубенкаммеръ, своею оригинальною красотой привлекающая немало туристовъ съ материка Европы, и я, чтобы впослѣдствіи не дѣлать себѣ упрека, что, живя на Рюгенѣ, не удостоилъ посмотрѣть лучшаго его перла, пустился въ путь, тѣмъ болѣе, что на этотъ походъ достаточно было однѣхъ сутокъ. Пообѣдавъ, какъ всегда, въ 12 часовъ, я сѣлъ въ почтовую карету, которая черезъ два часа привезла меня въ мѣстечко, откуда мнѣ предстояло дойти до Штубенкаммеръ въ два «добрыхъ» часа, по увѣренію тѣхъ нѣмцевъ, которыхъ я разспрашивалъ о направленіи дороги и о протяженіи ея. Мнѣ, какъ опытному туристу, было хорошо извѣстно, что разумѣютъ нѣмцы подъ понятіемъ "добраго- часа, и я опредѣлилъ для себя разстояніе до цѣли моего похода приблизительно въ 11 или 12 верстъ, и потому смѣло двинулся по дорогѣ въ 4-мъ часу, разсчитывая засвѣтло добраться до мѣста; но промахнулся въ разсчетѣ.
Погода мнѣ не благопріятствовала; дулъ рѣзкій сѣверовосточный вѣтеръ и пронизывалъ холодомъ весь островъ вдоль, гоня по небу большія свинцовыя тучи; не прошло и часу со времени моего выхода изъ мѣстечка, какъ солнце скрылось совсѣмъ, тучи заволокли небо и полилъ упорный и частый дождь; вскорѣ дорога сильно размяклая мнѣ пришлось брести подъ зонтикомъ и по изрядной грязи, а такъ какъ лежавшее передо мной шоссе было плоско, мало лѣсисто и проходило черезъ сплошныя пашни, то прогулка моя представляла мало интереса. Я прошелъ такимъ образомъ около 2-хъ часовъ и отъ рѣдкихъ встрѣчныхъ путниковъ узнавалъ, что впереди у меня до Штубенкаммеръ еще «добрый».часъ; порядочно-таки иззябши и промокши, я прибавилъ шагу и очень былъ радъ, когда увидалъ передо мной какого-то господина, шедшаго со мной въ одномъ направленіи и очевидно тоже туриста, потому что у него на спинѣ висѣла совершенно такая же котомка, какая болталась и за моей спиной. Я не замедлилъ его догнать и очень былъ радъ найти въ немъ попутчика-туриста, шагающаго также для осмотра Штубенкаммеръ. Онъ обрадовался не меньше моего, потому что идти намъ вдвоемъ въ такую скверную погоду и при наступившихъ сумеркахъ было гораздо веселѣе и удобнѣе; это былъ среднихъ лѣтъ нѣмецъ изъ Саксенъ-Альтенбурга, владѣлецъ магазина въ столицѣ этого герцогства Гера. Такъ какъ Гера городокъ небольшой и лежитъ въ сторонѣ отъ большихъ дорогъ то мой спутникъ, при характерномъ для всѣхъ саксонцевъ добродушіи, поражалъ своей чисто провинціальной наивностью и застѣнчивостью.
Пройдя вмѣстѣ еще около часу, примѣрно около часовъ вечера, мы увидали, наконецъ, въ лѣсу освѣщенное зданіе отеля и очень обрадовались найти пріютъ отъ продолжавшагося дождя, да и у насъ обоихъ разыгрался уже исправный аппетитъ. Къ немалому нашему горю, мы попали въ отель какъ разъ въ тотъ моментъ, когда только что кончился общій столь и довольно многочисленная публика выходила толпой изъ столовой, чтобы идти смотрѣть фейерверкъ или, точнѣе, искуственное освѣщеніе мѣловыхъ горъ, устраиваемое ежедневно хозяиномъ отеля. Поэтому мы пришли совсѣмъ не впопадъ, и всѣ, къ кому мы ни обращались съ просьбой дать намъ поѣсть, отвѣчали намъ: «теперь некогда, идите смотрѣть фейерверкъ, да скорѣе, иначе опоздаете, а пообѣдать успѣете послѣ». Послѣ нѣсколькихъ попытокъ мы дѣйствительно убѣдились, что намъ ничего не остается дѣлать, какъ идти смотрѣть фейерверкъ, смиривъ свои аппетиты. Тогда одинъ изъ прислужниковъ отеля провелъ насъ по дождю и по такой тьмѣ, что ничего не было видно, минуты 4—5 отъ гостинницы и поставилъ на какую-то площадку, уже занятую вышедшими раньше насъ туристами.
Мы опоздали; уже часть фейерверка кончилась, и мы успѣли захватить только финальное и эффектное окончаніе его, заключавшееся въ слѣдующемъ оригинальномъ пріемѣ: зрители помѣщались на прибрежной надъ моремъ горѣ, а съ сосѣдней мѣловой скалы, отвѣсно спускавшейся къ морю, сбрасывался прислугой отеля разный горючій матеріалъ, заготовленный заранѣе, какъ-то: сухой хворостъ, сосновыя шишки, засмоленныя стружки; вся эта масса зажигалась и когда достаточно разгоралась, ее сбрасывали по покатости скалы, и она, шипя и довольно ярко освѣщая все окружающее — и бѣлую какъ снѣгъ скалу, и клочекъ прилегающаго моря, катилась въ темную бездну. Эффектъ получался сильный и своеобразный, и могъ бы быть еще болѣе сильнымъ, если бы былъ продолжительнѣе; но разсчетливый хозяинъ старался сберечь накопленный горючій матеріалъ на большое число дней, а потому не успѣвалъ глазъ разобраться въ вызываемыхъ эффектахъ, какъ спектакль прекращался.
Мы поспѣшили вернуться въ отель и насилу добились скудныхъ объѣдковъ, оставшихся послѣ общаго стола; оба мы кое-какъ насытились, и, неудовлетворенный, я предложилъ своему спутнику вознаградить себя хоть бутылкой хорошаго вина. Онъ согласился, и мы спросили Рейнвейну марка «Liebfrauenmilch» рубля въ два на наши деньги. Но въ это время хозяинъ, повидимому сильно ревнивый къ красотамъ природы, окружавшей его отель, сталъ приставать къ намъ, что теперь сейчасъ луна выйдетъ изъ-за тучъ и мы должны поторопиться сходить на озеро Герты, которое въ 2-хъ шагахъ и которое при лунномъ освѣщеніи производитъ необыкновенное по силѣ впечатлѣніе своей дико романтической красотой. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ указалъ намъ на печатный путеводитель по Штубенкаммеру, гдѣ въ самыхъ живописныхъ краскахъ описывалась прелесть этого озера и прямо прибавлялось, что для полученія полнаго наслажденія его чарующей и дикой романтичностью нужно видѣть его не днемъ, а при освѣщеніи луной. Дѣлать было нечего, и мы, наскоро роспивъ бутылку вина, отдали себя въ распоряженіе одного изъ отельныхъ служителей, который провелъ насъ по непроницаемой ночной тьмѣ, предупреждая на каждомъ шагу, чтобы мы не оступились, или не стукнулись о дерево, до озера, находившагося приблизительно въ 100 саженяхъ отъ отеля. Здѣсь онъ насъ усадилъ въ потьмахъ на скамейку, попросилъ подождать немного выхода луны, которая уже начинала золотить замѣтно края мрачнаго облака, и затѣмъ отдаться наслажденію и созерцанію природы[1].
- ↑ На этомъ обрываются записки покойнаго Н. Л. о пребываніи его на о. Рюгенѣ.