РАЗСКАЗЫ
ТОМЪ I.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія H. Н. Клобукова, Литовская, д. № 34.
1905.НА НОВЫЯ ЗЕМЛИ.
(Исторія одного переселенія).
править
Народная характеристика переселенческаго движенія.
I.Неурожаи, падежъ скота и другія хозяйственныя невзгоды, разорявшія Славяносербскій уѣздъ въ теченіе двухъ лѣтъ (85 и 86) непрерывно, возбудили въ крестьянскомъ населеніи довольно сильное стремленіе покинуть старыя, истощенныя земли и переселиться на новыя, за Уралъ, въ Сибирь, вообще на востокъ. Года за три-четыре передъ этими неурожайными и во всѣхъ отношеніяхъ тяжкими годами, крестьяне большей части деревень этого уѣзда еще и «слыхомъ не слыхали» о томъ, что есть гдѣ-то «новыя мѣста», «свободныя земли». Правда, были и тогда случаи переселенія, но только единичные, и остальные крестьяне смотрѣли на этихъ смѣльчаковъ очень скептически, относились довольно равнодушно ко всякимъ слухамъ, разговорамъ и разсказамъ о какихъ-то «новыхъ мѣстахъ», и не особенно интересовались даже письмами, получавшимися отъ «смѣльчаковъ» — переселенцевъ, уже устроившихся на новыхъ мѣстахъ. Долгое время нашихъ крестьянъ почти не трогали за живое самыя соблазнительныя приманки, которыми, устроившіеся на чужой сторонѣ, смѣльчаки, заманивали своихъ однодеревенцевъ: масса народа не трогалась, и переселенія продолжали быть единичными; рѣшались переселяться туда находившіеся почему либо въ исключительныхъ обстоятельствахъ.
Съ неурожаемъ 85 года, уже началось броженіе. Въ концѣ этого года по нѣкоторымъ деревнямъ разнесся слухъ, что «теперешняя Сибирь уже уничтожена, — туда будутъ переселять вольныхъ людей, — а здѣшнія мѣста пойдутъ подъ Сибирь»: сюда будутъ ссылать воровъ и разбойниковъ". Это потому, объясняли крестьяне, что «здѣшняя земля для пахарей стала хуже сибирской, что теперь можно работать только подъ землей, въ каменноугольныхъ копяхъ, а для этого и будутъ присылать сюда каторжниковъ»…
Въ началѣ 86 года нѣкоторыя деревни рѣшились, наконецъ, подняться, и прежде всего, послали развѣдчиковъ на новыя земли, большею частью на юго-востокъ, отъ Оренбугской губ. до Сыръ-дарьинской области. По возвращеніи этихъ развѣдчиковъ въ ту деревню, которая ихъ посылала, стали ходить крестьяне и изъ другихъ деревень, чтобы разспросить и разузнать объ этихъ «новыхъ земляхъ». Иногда, впрочемъ, и сами развѣдчики — по приглашенію и, конечно, за деньги — ходили въ сосѣднія деревни и разсказывали о томъ, что видѣли. Разсказываютъ, между прочимъ, что изъ села Васильевки были посланы на новыя мѣста два развѣдчика. Проѣздивъ нѣсколько мѣсяцевъ, они возвратились и, не говоря никому ни слова, начали поспѣшно готовиться къ отъѣзду. На вопросы крестьянъ, которые ихъ посылали, они отвѣчали съ напускнымъ хладнокровіемъ: — «Хотите — поѣзжайте, а не хотите — оставайтесь! Намъ здѣсь не рука оставаться: здѣсь адъ, а тамъ рай!» Эти слова, и особенно необыкновенная поспѣшность, съ которою развѣдчики собирались въ дорогу, конечно, произвели на народъ сильное и заразительное впечатлѣніе въ смыслѣ стремленія изъ ада въ рай. Разсказываютъ, что вмѣстѣ съ развѣдчиками собралось ѣхать три четверти дворовъ деревни. Но неожиданно противъ этого движенія возсталъ священникъ. Онъ сталъ говорить, что некому будетъ содержать церковь Божію, если всѣ уѣдутъ. Крестьянъ это тронуло, и они порѣшили отпустить въ переселеніе только треть дворовъ, для чего и кинули жребій всей деревней.
Не знаю, насколько этотъ разсказъ правдивъ; но дѣло въ томъ, что подобнаго рода разсказы, слухи и письма начали все больше и больше распространяться и волновать умы полуголодныхъ и голодныхъ крестьянъ, возбуждая въ нихъ надежду на лучшую жизнь. Въ 86-мъ году изъ нѣкоторыхъ деревень уѣхало уже по 5, 10 и больше семействъ. Но это движеніе все-таки еще не успѣло охватить многія деревни; многихъ удерживала надежда на урожай 86 года.
Неурожай 86 года и свирѣпствовавшій все лѣто падежъ скота почти во всемъ уѣздѣ распространили стремленіе къ переселенію почти во всѣхъ деревняхъ. Въ настоящее же время (1889 г.) едва ли можно во всемъ уѣздѣ найти хоть одну деревню, гдѣ бы не толковали и не разсуждали о переселеніи. Между деревнями идетъ постоянная пересылка писемъ, получающихся отъ переселившихся уже сельчанъ. Письма ходятъ изъ одной деревни въ другую и перечитываются съ напряженнымъ вниманіемъ. И несмотря на это, нельзя сказать, чтобы наши крестьяне имѣли о «новыхъ земляхъ» какія нибудь опредѣленныя понятія. Объ Амурѣ, напримѣръ, сказываютъ, что тамъ даютъ по 500 дес. на душу, 100 руб. «награды» и освобождаютъ на 20 лѣтъ отъ всѣхъ податей и повинностей. Объ «Уралѣ» ходятъ тоже различные разсказы: одни говорятъ, что тамъ даютъ по 50 дес. на душу, другіе — что только 8 дес.; насчетъ «награды» также говорятъ различно. Кромѣ этихъ совершенно неопредѣленныхъ свѣдѣній о земельныхъ преимуществахъ той или другой мѣстности — и самыя мѣстности, о которыхъ идутъ разговоры, часто перепутываются въ понятіяхъ крестьянъ: Амуръ постоянно смѣшиваютъ съ Сыръ-дарьинской областью (Уралъ) и обратно.
Одно только всѣ знаютъ хорошо и твердо, это именно то, что «тамъ» — земли вольныя, слѣдовательно, голода тамъ уже нечего бояться. И для большинства достаточно быть увѣреннымъ только въ этомъ, чтобы ужъ не задумываться передъ трудностью переселенія.
Большая часть нашихъ переселенцевъ идетъ «на Уралъ», т. е. въ Сыръ-дарьинскую область. На Амуръ переселяются теперь немногіе, и объ этой мѣстности, сколько мнѣ приходилось слышать, существуютъ два совершенно противуположныхъ представленія: одни представляютъ себѣ Амуръ золотымъ дномъ (въ отношеніи земли, конечно), но находятъ, что для того, чтобы добраться туда — нужно имѣть большія денежныя средства. Другіе, напротивъ, считаютъ, что на Амурѣ земля гораздо хуже здѣшней. По этому поводу разсказываютъ слѣдующее: изъ какой-то деревни нѣсколько семействъ уѣхало на Амуръ. Имъ нужно было проѣхать 12.800 верстъ. Проѣхали они уже 12.000 верстъ — и въ то время, когда имъ осталось сдѣлать всего только 800 верстъ, они встрѣтили партію «обратныхъ» переселенцевъ. Возвращающіеся разсказали новымъ переселенцамъ объ амурской землѣ, что она ни къ чему негодна: въ первый годъ она даетъ очень хорошій урожай, но больше уже на ней нельзя сѣять. Простой она хоть 12 лѣтъ — на ней уже ничего не будетъ расти: только разъ перевернулъ ее, она дѣлается какъ зола, даже и бурьянъ на ней не растетъ. Подъ вліяніемъ этихъ разсказовъ, новые переселенцы тоже возвратились обратно.
Главные распространители переселенческаго движенія — письма и разсказы. За письмомъ, за «бумагой» иногда идутъ верстъ за 40 или 50, и даже больше. Переписываютъ и читаютъ ихъ десятки разъ. И замѣчательно то вниманіе, съ какимъ крестьяне слушаютъ этакую «бумагу»: большинство съ перваго разу запоминаютъ ее со всѣми подробностями, а все-таки никому не надоѣдаетъ слушать ее хоть и десять разъ. Но главнымъ образомъ крестьяне интересуются не письмами, а стараются разыскать предписанія съ подписью или печатью, и часто принимаютъ простое письмо за такое предписаніе отъ правительства. Письма же, — хотя они и сильно возбуждаютъ слушателей и читателей, и большинство переселяется единственно только подъ вліяніемъ этихъ писемъ, все-таки не внушаютъ такого довѣрія, какъ бумага «за печатью». — Мало ли для чего одинъ пишетъ такъ, а другой иначе, разсуждаютъ крестьяне: — можетъ быть, все это неправда, а кто нибудь нарочно «выпустилъ» такое или иное письмо, по злобѣ: — «я молъ попался, пусть и другой попадется». А иной, можетъ быть, писалъ такъ, а не иначе, единственно изъ какихъ нибудь исключительно личныхъ цѣлей. — Въ подтвержденіе этого предположенія приводятъ слѣдующій разсказъ: уѣхалъ одинъ крестьянинъ съ семействомъ на Амуръ, пробылъ тамъ нѣкоторое время и началъ писать отцу письмо за письмомъ, чтобы и онъ туда пріѣхалъ. Писалъ онъ, что у него есть 3 пары воловъ, много хлѣба, и что, вообще, у него въ хозяйствѣ все идетъ несравненно лучше, чѣмъ было на родинѣ. Въ каждомъ письмѣ онъ настоятельно совѣтовалъ отцу переселиться и говорилъ, что лучше всего ѣхать въ своемъ фургонѣ на своихъ лошадяхъ. Отецъ раньше не соглашался ѣхать, но потомъ вполнѣ повѣрилъ письмамъ сына и уѣхалъ. Ѣхалъ онъ больше года и, наконецъ, добрался таки до того селенія, гдѣ жилъ его сынъ. Спрашиваетъ у людей: — «гдѣ тутъ такой-то живетъ?» — ему указываютъ на конецъ слободы. Подъѣзжаетъ — и видитъ: — хибарка изъ земли не видна, ни двора, ни хлѣва, ни сарайчика, а сынъ писалъ, что живетъ хорошо. Увидѣла пріѣзжаго его невѣстка, выбѣжала, заплакала, бросилась цѣловаться и съ удивленіемъ спрашиваетъ; «зачѣмъ пріѣхали?» Онъ разсказалъ ей, какія письма писалъ ему сынъ. Невѣстка сказала, что она даже и не знала, что мужъ писалъ такія письма; что, напротивъ, они сами живутъ крайне бѣдно.
— А гдѣ сынъ?
— Овецъ пасетъ: онъ здѣсь пастухомъ у общества нанялся.
Послали за сыномъ. Сынъ прибѣжалъ и чистосердечно признался отцу, что онъ только затѣмъ вызвалъ его и просилъ пріѣхать въ своемъ фургонѣ, чтобы и самому уѣхать съ нимъ обратно: у него не было никакой возможности выбраться отсюда, а здѣсь оставаться было непричемъ. Отецъ ни слова не сказалъ, велѣлъ все хозяйство положить въ фургонъ, посадилъ сына, невѣстку и внуковъ — и даже не переночевалъ тамъ, а уѣхалъ въ тотъ же день.
Въ промежутокъ времени отъ половины апрѣля до первыхъ чиселъ мая 1887 г. изъ Славяносербскаго уѣзда ушло «на Уралъ» болѣе 100 семействъ, изъ которыхъ нѣсколько было изъ деревни, въ которой я жилъ. Благодаря тому, что желавшіе переселиться обращались ко мнѣ за чтеніемъ и перепиской разныхъ «бумагъ», я имѣлъ возможность отчасти познакомиться съ ходомъ переселенія этихъ нѣсколькихъ семействъ. Разскажу объ этомъ по возможности подробнѣе.
Было около 11 часовъ февральской ночи. Я сидѣлъ и читалъ. Кто-то слабо постучалъ ко мнѣ въ окно.
— Еще не спите? — услышалъ я знакомый голосъ.
— Нѣтъ. Войдите!
Въ комнату вошелъ мой знакомый крестьянинъ, Климъ Ш--ко, человѣкъ лѣтъ 35, средняго роста, съ крайне добродушнымъ, но какимъ-то измученнымъ, страдальческимъ выраженіемъ лица. Подъ воскресенье или, вообще, подъ праздникъ этотъ Климъ всегда приходилъ ко мнѣ, а иногда и приводилъ съ собою еще нѣсколькихъ людей — посидѣть, поговорить, а главное — «послушать книжечку». Иногда онъ просиживалъ у меня до 12 часовъ ночи и позже, разговаривая и разсуждая на всевозможныя темы. Особенно онъ любилъ «жалостныя» темы: жизнь нехороша, земли мало, урожаевъ нѣтъ, народъ распущенъ. Часто онъ договаривался до слезъ. Впрочемъ, на слезы онъ вообще былъ очень легокъ: сколько нибудь трогательная книжка, изд. «Посредника», непремѣнно дѣлала его глаза влажными. Въ общежитіи онъ всегда былъ тише воды, ниже травы. По семейному положенію онъ былъ вполнѣ несчастный человѣкъ. На десятомъ году онъ остался круглымъ сиротой, и общество у него отняло надѣлъ. Тогда принялъ его къ себѣ бездѣтный дядя, у котораго онъ прожилъ много лѣтъ — остался жить даже и послѣ женитьбы и живетъ съ нимъ до сихъ поръ на его надѣлѣ. Другого надѣла общество ему не даетъ, да и онъ самъ не особенно настоятельно проситъ. Дядя же, теперь уже старикъ, и при томъ сварливый и отчаянный пьяница, совершенно пересталъ работать, наваливъ всю работу — и домашнюю, и полевую — на Клима и его семью, въ благодарность за что, каждый разъ, когда напивается пьянымъ, гонитъ и Клима, и его семью изъ дому вонъ. Климъ всегда сносилъ это съ образцовымъ терпѣніемъ, но какъ-то разъ онъ не вытерпѣлъ и сказалъ дядѣ, чтобы тотъ его отдѣлилъ. Дядя ему на это отвѣтилъ, что онъ можетъ хоть сейчасъ отдѣлиться, но изъ хозяйства ничего ему дано не будетъ: — «въ чемъ пришелъ, въ томъ и уходи, твоего здѣсь ничего нѣтъ — все мое!» Съ этихъ поръ Климъ сталъ еще терпѣливѣе и тише. Ему, правда, совѣтовали обратиться къ сходу, чтобы его съ дядей раздѣлили, но онъ, хотя и до сихъ поръ мечтаетъ объ этомъ, врядъ ли рѣшится когда нибудь это сдѣлать: не любитъ онъ заводить «дѣлъ» и обращать на себя вниманіе всей деревни.
Онъ крѣпко пожалъ мою руку и спросилъ съ добродушной улыбкой:
— Не помѣшалъ вамъ?.. А я думалъ, вы уже спите: должно, не рано?
— Нѣтъ, ничего, садитесь.
Онъ сѣлъ и вытащилъ изъ-за пазухи какой-то засаленный листъ.
— Это вы когда нибудь видѣли? — спросилъ онъ меня съ какимъ-то задоромъ и разложилъ по стопу листъ. Это былъ «Царь Соломонъ», гадальщикъ. Посреди листа было намалевано круглое лунообразное лицо, съ цифрами кругомъ въ видѣ лучей.
Климъ порылся въ карманѣ, досталъ оттуда кусокъ воску съ горошину и опять спросилъ:
— А вы знаете, какъ гадать?
Я отвѣтилъ утвердительно. Климъ бросилъ воскъ на середину листа. Воскъ, покатившись, остановился на какой-то цифрѣ на лучахъ. Я прочелъ въ отвѣтахъ пророчество, значившееся подъ этой цифрой. Тамъ была какая-то безсмыслица. Но Климъ слушалъ мое чтеніе отвѣта съ напряженнымъ вниманіемъ, и глаза его заискрились радостью.
— Значитъ — хорошо? — проговорилъ онъ слегка дрожащимъ голосомъ. — Значитъ — слава Богу?
— Да вы, Климъ, на что и о чемъ задумали гадать-то? — спросилъ я его.
— А вотъ постойте: надо еще два раза погадать, что-то опять скажетъ. Пока — слава Богу!
Онъ опять бросилъ воскъ, бормоча что-то про себя и волнуясь, когда воскъ не попадалъ на цифры или скатывался на столъ. Когда я ему прочелъ опять таки почти непонятные двусмысленные отвѣты, онъ по прежнему радостно повторялъ:
— Слава Богу! хорошо!.. это значитъ — хорошо!..
— На что же вы гадаете? — спросилъ я опять.
Онъ помолчалъ немного, какъ бы обдумывая и собираясь мнѣ что-то важное сообщить.
— Парни у насъ ушли въ одно мѣсто!.. — съ осторожностью и разстановкой сказалъ онъ, наконецъ. — Пошли еще на той недѣлѣ. И вотъ хочу я узнать, когда они придутъ?.. и что принесутъ?.. Отвѣтъ, кажется, ничего себѣ, хорошій!.. Далъ бы Богъ!
— Что-жъ, парни по какому нибудь дѣлу ушли?
— Погодите маленько: объ этомъ я вамъ послѣ разскажу. Погадаю раньше еще на одно дѣло, тогда уже все разскажу!
Опять погадали, и отвѣтъ опять получился: «слава Богу, ничего себѣ… хорошо!»
— Вотъ видите какія дѣла-то, — заговорилъ, наконецъ, Климъ, послѣ того какъ кончилось гаданье, и онъ бережно сложилъ и тщательно спряталъ «Соломона» за пазуху: — изъ нашей деревни на лѣто собираются четыре семьи уѣхать на Уралъ! Собираемся ѣхать туды на вѣки вѣковъ… Вотъ я насчетъ этого и погадалъ… Вышло, кажется, слава Богу!..
— Что же это вамъ вдругъ вздумалось ѣхать? — спросилъ я.
— Трудно прожить здѣсь, — отвѣтилъ онъ со вздохомъ: — а тамъ, говорятъ, жить можно: земли много. Не слыхали?
— Да; говорятъ, что тамъ земля вольнѣе, чѣмъ здѣсь, — отвѣтилъ я.
Климъ оживился.
— Письмо получено оттуда отъ одного человѣка, — горячо заговорилъ онъ: — такъ вотъ какъ пишетъ онъ: «какъ пришелъ ты туда, даютъ тебѣ 20 десятинъ земли на душу, одну дес. подъ усадьбу, 2 дес. фруктоваго сада, 30 деревъ на постройку и 30 рублей деньгами. И подати разныя снимаются съ тебя на 10 лѣтъ… Только нужно проходной листъ взять, записаться нужно»…
Вотъ какъ тамъ! — закончилъ онъ съ торжествующимъ видомъ.
— Все-таки на одни слухи и письма нельзя полагаться, — замѣтилъ я.
— Вѣдь мы это понимаемъ! — отвѣтилъ онъ поспѣшно. — Мы не зря поѣдемъ-то! Этакъ-то безъ толку сунуться, не дай Богъ, можно въ конецъ разориться. Трогаться съ семьями мы пока и не думаемъ. Раньше нужно самимъ разсмотрѣть, распытать. Дѣло это не такое, не шутка!..
— Что же вы, ходока думаете послать туда?
— Нѣтъ: ходока послать можно было-бъ, если-бъ, много семействъ собиралось, а вѣдь насъ только 4 семьи. А мы вотъ какъ думаемъ: послѣ великаго поста мы всѣ хозяева-мужики пойдемъ себѣ потихоньку, не спѣша въ тотъ край. Дорогой мы будемъ останавливаться и работать, вѣдь работу, я думаю, тамъ достать можно будетъ? косовица, потомъ уборка хлѣба, — ну, какая ни на есть, а работа будетъ. Будемъ работать, переходить съ мѣста на мѣсто, а тѣмъ временемъ будемъ разсматривать, разспрашивать, искать подходящаго мѣста. А на зиму — домой. Вотъ мы и будемъ знать о той землѣ все какъ есть. Расходовъ у насъ не будетъ, и еще десятку какую домой принесемъ. А на будущую весну, если найдемъ подходящую землю, уже поѣдемъ совсѣмъ съ семьями… Какъ по вашему?
— Кто же будетъ у васъ лѣтомъ на полѣ работать, хлѣбъ убирать, когда вы уѣдете? — спросилъ я.
— Это ничего: нанять можно, и бабы больше поработаютъ. А то можно кому нибудь отдать свое поле и отъ трети. А мы вотъ что хотѣли, — заговорилъ онъ, повернувшись вдругъ ко мнѣ всѣмъ корпусомъ: — мы хотѣли всѣ какъ нибудь праздничнымъ дѣломъ придти къ вамъ и хорошенько потолковать обо всемъ этомъ…. У васъ книги есть, газеты разныя читаете, вотъ вы намъ разскажете, что тамъ пишутъ объ этомъ Уралѣ?.. Да только надо придти въ такое время, чтобы у васъ никого изъ мужиковъ не было, а то они — вѣдь знаете, какой это народъ? — какъ услышатъ, сейчасъ давай смѣяться «на Вралъ, на Вралъ!» Я и сегодня нарочно пришелъ по-позже…
Я охотно согласился, чтобы ко мнѣ пришли потолковать, хотя объ «Уралѣ» зналъ немногимъ болѣе самого Клима.
Посидѣвъ еще немного, Климъ ушелъ.
Я поискалъ въ своихъ книгахъ, но почти ничего не нашелъ въ нихъ по интересовавшему меня вопросу. Въ нѣсколькихъ журнальныхъ статьяхъ, трактующихъ о переселеніи и переселенцахъ, я нашелъ только свѣдѣнія, изъ какихъ губерній переселялись, почему и куда. Но какая земля на мѣстахъ поселенія, по скольку десятинъ дается на душу, и даетъ ли правительство какую нибудь помощь — объ этомъ я не нашелъ ни слова. Кромѣ того, почти во всѣхъ статьяхъ говорилось лишь о переселеніи на Амуръ или въ Тобольскую и Томскую губерніи.
Черезъ нѣсколько дней, вечеромъ, Климъ пришелъ ко мнѣ и привелъ съ собою еще одного человѣка изъ желающихъ переселиться. Къ нимъ присоединился «отъ нечего дѣлать» и хозяинъ моей квартиры, человѣкъ крайне флегматичный, индиферентный рѣшительно ко всему на свѣтѣ — и неособенно далекій, хотя и довольно добродушный. Посидѣли, поговорили, разобрали всевозможные способы удобнаго и нерискованнаго переселенія и остановились, конечно, на томъ, что и раньше думали: лѣтомъ идти на развѣдки однимъ мужчинамъ. Изъ разговора я узналъ, что мысль о переселеніи была возбуждена у нашихъ крестьянъ письмомъ, полученнымъ отъ одного переселенца. Это письмо переселенецъ писалъ своему отцу, уговаривая его тоже переселиться. Но отецъ отвѣчалъ, что онъ до тѣхъ поръ не поѣдетъ, пока тамошніе старики не припишутъ ему и не подпишутся, что сынъ пишетъ вѣрно. Наконецъ, получилось письмо и съ подписями стариковъ. Это письмо произвело уже волненіе въ деревнѣ. Отецъ писавшаго уѣхалъ, а за нимъ теперь собираются уѣхать еще нѣсколько семействъ. Одно изъ писемъ сына къ отцу какъ-то дошло до нашей деревни; писарь его прочелъ нѣкоторымъ крестьянамъ — и въ результатѣ оказалось, что 4 семьи желаютъ переселиться. Но въ письмѣ будто писалось, что для того, чтобы, переселившись, получить все обѣщанное въ письмѣ, нужно имѣть «проходной листъ», и этотъ листъ находится въ с. Петропавловкѣ. Еще будто писалось въ томъ письмѣ, что петропавловцы обязаны давать каждому, кто пожелаетъ снять съ него копію. И вотъ наши четыре домохозяина, задумавшіе переселиться, послали въ Петропавловку двухъ парней, чтобы узнать подробно объ этомъ листѣ и принести съ него копію. Объ этихъ то парняхъ и гадалъ Климъ, посѣтивъ меня прошлый разъ.
— Зачѣмъ вамъ ѣхать? — спросилъ я Семена, крестьянина, пришедшаго съ Климомъ: о немъ я слышалъ, что онъ человѣкъ зажиточный.
— Ѣсть нечего, — отвѣтилъ онъ кратко и хладнокровно. — Вотъ у меня семья — семь человѣкъ. Въ позапрошломъ году былъ хоть и плохой урожай, я все же сколько нибудь пшеницы да собралъ, а жито таки и хорошо уродилось. Вотъ мы житомъ годъ кормились, а пшеницу, 25 мѣрокъ было, я и посѣялъ. Посѣялъ я 10 дес: 8 дес. пшеницы, 1 дес. жита, 1 дес. ячменя. Такъ вотъ вамъ счетъ: пшеницы я скосилъ 35 копенъ, и хоть бы одно зернышко изо всѣхъ этихъ копенъ получилъ: — даже и не молотилъ. Пробовали люди изъ любопытства молотить, собрали изъ 10-ти копенъ полъ-мѣшка или мѣшокъ зерна, да и то, какое ужъ это было зерно! Остались значитъ, только двѣ дес., которыя я засѣялъ житомъ и ячменемъ: я снялъ пять мѣшковъ жита и 5 ячменя… Ну, пшеницы въ этомъ году на посѣвъ уже не было, я и посѣялъ жита и ячмень, а для ѣды уже, значитъ, ничего и не осталось: въ амбарѣ пусто. Теперь заработаешь рубль — купишь пудъ муки, не заработаешь — и нѣтъ!.. Вотъ и нужно ѣхать. По письму выходитъ такъ, что тамъ куда лучше будетъ!
— Пишется тамъ, какой урожай былъ у нихъ въ прошломъ году? — спросилъ я.
— Сказать правду, я и письма-то всего не чулъ, — отвѣтилъ Семенъ, немного смутившись: — чулъ я только, что тамъ ячмень ничего не стоитъ «дешевле угля»…
— Это правда, — вмѣшался Климъ: — какъ-никакъ, а голодать тамъ не будешь. Только хлѣба, говорятъ, продавать тамъ некому?
— Ну! — схватился Семенъ торопливо, съ радостнымъ смѣшкомъ и просіявшимъ лицомъ. — И не надо продавать! Когда хлѣба много, да податей нѣтъ никакихъ, зачѣмъ и хлѣбъ продавать? Коли хватитъ прокормиться — чего еще?
— Этого-то тамъ хватитъ! — отвѣтилъ съ увѣренностью Климъ.
— А кто поѣдетъ? — спросилъ я.
— Думка есть у многихъ, — отвѣтилъ Климъ: — а кто поѣдетъ, кто нѣтъ — этого теперь нельзя знать. Вотъ Яшка съ братомъ хотятъ ѣхать. Эти уже, значитъ, навѣрно поѣдутъ.
— Это плотники-то?
— Да, плотники. Оба они люди хорошіе: жалостливые. У самихъ едва хватаетъ, а попроси у нихъ кто другой — никогда не откажутъ! И водки не пьютъ, и работу любятъ. Имъ самая статья уѣхать; земли у нихъ нѣтъ — ихъ на одну усадьбу ссадили: они дворовые были, — что же имъ здѣсь дѣлать?
— А еще кто ѣдетъ?
— Еще одинъ дворовый хочетъ ѣхать. Потомъ Михайло, что старостой раньше былъ…
— Ну, его, може, и не пустятъ, — вмѣшался все время молчавшій хозяинъ.
— Може, и не пустятъ, — согласился Климъ. — Онъ какъ старостой былъ, не такъ дѣла велъ, вотъ и попалъ подъ судъ… А человѣкъ хорошій!
— Чѣмъ же хорошій?
— Душевный человѣкъ: другому поможетъ, не откажетъ…
— И себя не забудетъ, — перебилъ его со смѣхомъ Семенъ. — Забралъ себѣ казенныхъ денежекъ 20 руб. Онъ ихъ отъ разныхъ людей штрафами получилъ, и нужно было ихъ въ казну сдать, а онъ положилъ себѣ въ карманъ. Еще и 64 мѣрки пшеницы изъ гамазеи недостающъ, тоже онъ забралъ… А хорошій!
— Ничего, братъ, не подѣлаешь! человѣкъ бѣдный! — продолжалъ оправдывать его Климъ. — Онъ и старостой затѣмъ сталъ, чтобы поправиться, а ничего не понравился: какъ былъ бѣдный, такъ и есть.
Помолчали.
— Еще хочетъ ѣхать Марко, — заговорилъ опять Климъ.
— Марко? — удивился я. — А ему зачѣмъ ѣхать?
Дѣло въ томъ, что Марко считается однимъ изъ богатѣйшихъ крестьянъ нашей деревни. Говорятъ, что онъ имѣетъ нѣсколько тысячъ, и молва идетъ, что эти тысячи нажиты не совсѣмъ чистымъ путемъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ изъ мѣстной экономической конторы пропала шкатулка съ деньгами. Подозрѣніе пало на Марка, его судили и, за неимѣніемъ прямыхъ уликъ, оправдали. Послѣ этого Марко вдругъ сталъ богатѣть, выстроилъ большой домъ, купилъ воловъ, началъ деньги давать на проценты, почему вся деревни и увѣрена что «экономическія» деньги остались именно у него! Да и онъ самъ подъ пьяную руку ужъ не разъ проговаривался, что деньги эти онъ дѣйствительно прикарманилъ. Удивило меня, что и этотъ богачъ хочетъ переселиться.
— Должно, здѣсь ему доходу мало, — отозвался Семенъ: — хочется побольше.
— А, можетъ, онъ хочетъ уѣхать подальше, гдѣ не знаютъ, откуда у него деньги взялись? — замѣтилъ Климъ
— Да ему что! этого онъ и не стыдится.
— А все же…
Нѣсколько минутъ всѣ молчали.
— Что я слыхалъ, — заговорилъ вдругъ Климъ какимъ-то измѣнившимся голосомъ, грустно и полуторжественно. — Не знаю, какъ по вашему, какъ объ этомъ въ газетахъ пишутъ, а у насъ говорятъ вотъ про какія дѣла: настанетъ время, когда народъ будетъ ходить по міру, какъ муравьи: одинъ туда, другой сюда, и никакимъ родомъ этому нельзя будетъ помочь. Станетъ трудно жить, пойдетъ человѣкъ на востокъ — и тамъ нехорошо, пойдетъ на западъ — и тамъ нельзя жить. Исходитъ человѣкъ всю землю, пребудетъ во всѣхъ четырехъ сторонахъ свѣта — а легче нигдѣ не найдетъ: всюду трудно будетъ жить… Какъ вы думаете, вѣрно это? — обратился онъ ко мнѣ.
Я не зналъ, что отвѣтить ему, и сказалъ, что до этого, можетъ быть, не дойдетъ.
— А мы думаемъ, что не миновать! Да, дойдетъ до этого, промолвилъ Климъ тихо, съ грустной увѣренностью и вздохнулъ. Помолчавъ немного, онъ продолжалъ:
— Вѣдь вотъ, раньше чѣмъ воля вышла, никто и не вѣрилъ, что будетъ воля: — «что толкуешь — воля? какая тамъ тебѣ воля!» говорили. А вотъ вышла таки. Тоже раньше чѣмъ здѣсь машина прошла, говорили: — «какая машина! Ну, развѣ можетъ это быть, чтобы возъ, да еще съ товаромъ, самъ безъ лошадей бѣжалъ — брехня!» А вотъ видишь, что вышло такъ. Говорили и договорились. Тоже, значитъ, и съ этимъ: какъ народъ говоритъ, что дойдетъ такое время, что людямъ нигдѣ житья не будетъ — и дойдетъ.
— А что я слыхалъ, — заговорилъ, флегматически улыбаясь и почесывая голову, молчаливый хозяинъ. — Говорятъ, что эта самая машина скоро совсѣмъ уничтожится. Такъ уничтожится, что вотъ, примѣрно, моя Ѳедоска… Ей теперь 11 годовъ, она знаетъ про машину, а ея дѣти уже не будутъ знать, что такое машина.
— Отчего же уничтожится? — спросилъ я.
— Сама собой уничтожится… Говорятъ, она строена только на годы, а не навѣки. Выйдетъ 30—40 лѣтъ тамъ примѣрно, насколько она строена, и тогда она уничтожится… Это вѣрно!
Черезъ недѣлю послѣ этого, уже въ первыхъ числахъ марта, пришелъ ко мнѣ Климъ и привелъ съ собою и Марко: человѣка лѣтъ около сорока, съ моложавымъ лицомъ, клинообразной блѣдно-рыжей бородой и живыми, лукавыми и какъ бы ласковыми глазами. Съ торжествующимъ видомъ передалъ мнѣ Климъ, что копія съ бумаги, за которой парни ходили въ Петропавловку, уже получена, парни возвратились. Марко досталъ изъ-за пазухи «бумагу» и подалъ мнѣ съ нѣкоторой важностью. Вообще, всѣми своими движеніями онъ какъ будто хотѣлъ дать мнѣ понять, что онъ стоитъ гораздо выше Клима во всѣхъ отношеніяхъ. Привожу въ точности содержаніе бумаги, только съ исправленіемъ грубыхъ, затемняющихъ смыслъ, ошибокъ:
"Съ предписанія послѣдовавшаго отъ Сыръ-Дарьинскаго Военнаго Округа:
"Для желающихъ переселиться въ Сыръ-Дарьинскую область, которые получаютъ отъ казны льготы на 20 лѣтъ, на устройство отъ казны 30 руб., лѣса 30 деревъ и земли 20 дес. на душу: удобной земли 10 дес. и гулевой — 10. Подъ усадьбу ½ дес. Осѣдлость усадебъ по низамъ. Урожай ежегодно бываетъ съ казенной дес. 150 пуд. зерна. На огородахъ овощъ родится помногу; картофель родится въ 7 фунтовъ вѣсу. Во время бездождія бываетъ поливка огородовъ и полей: поливается съ горъ; проводя борозду вокругъ посѣяннаго хлѣба и огородовъ, напускается вода куда угодно. За 12-ти-пудовую четверть пшеницы платится 1 р. 20 к., рисъ — 60 к. пудъ. Ленъ, конопля и другіе посѣвы родятся изобильные. Рѣки Сыръ-Дарья и Толосъ — рѣки самыя рыбныя. Степь цѣлинная; лѣса большіе и звѣриные; дичь и звѣри разные; свиньи въ 20 п. вѣсу и кабаны. Плоды разные: яблоки, груши, сливы и много такихъ, безъ названія. Народы, исключая русскихъ, киргизы и каменцы (?). 12-ти-пудовая четверть ячменя — 80 коп. Воздухъ самый здоровый и благопріятный. Село отъ села 80 верстъ. По истеченіи льготы, земля остается въ собственность тѣхъ, которые теперь таковую получаютъ, т. е. каждому въ собственность.
«Маршрутъ въ Сыръ-Дарьинскую область: Мытякинъ, Калачъ, Царицынъ, Оренбургъ, Казанокъ и Ташкентъ».
Подъ бумагой была подпись нашего сельскаго писаря, переписавшаго эту бумагу.
— Да вѣдь это не само предписаніе, — замѣтилъ я: — а переписано съ предписанія, а — можетъ быть — и совсѣмъ выдумано: подписи какого нибудь начальника нѣтъ.
— То-то и я говорю, отвѣтилъ Марко: — это, можетъ, кто и отъ себя пустилъ эту бумагу: теперь такого народа много завелось.
— Нѣтъ, эта бумага вѣрная! — заговорилъ Климъ тихо, но съ полною увѣренностью. — Эта бумага не первая. Оттуда много такихъ бумагъ получено, и люди, которые оттуда пріѣзжаютъ, разсказываютъ то же самое! То же писарь въ волости газету («Сельскій Вѣстникъ») читалъ, тамъ тоже про это написано…
— А вотъ, говорятъ, — отозвался Марко: — изъ «Шестой Роты» два человѣка ѣздили туда и пріѣхали назадъ ни съ чѣмъ; разсказываютъ, что тамъ солончакъ, песокъ, жара сильная, и малоягодно.
— Мало чего наболтаютъ! Это тѣ болтаютъ зря, которые и до мѣста-то не доползли! — стоялъ на своемъ Климъ. — Имъ, болтунамъ-то, лѣнь было дальше идти, либо они дальней дороги испугались, и назадъ поворотили. Надо же чего-нибудь болтать-то? Вотъ и разсказываютъ, что въ башку взбредетъ!
— Дѣйствительно, много чего разсказываютъ, — обратился ко мнѣ Марко. — Уѣхало отъ насъ семь семействъ, все на Уралъ. Доѣхали они до города, стало быть, губернскаго, а тамъ имъ и говорятъ: «свободной, говорятъ, земли на Уралѣ нѣтъ, и лучше всего нанимать землю у помѣщиковъ: тѣ, молъ, дешево ее теперь отдаютъ». Сказали имъ, и къ какому помѣщику ѣхать: 80 верстъ отъ города. Повѣрили, — долго ли смутить-то? Поѣхали. Видятъ они: ѣдетъ баринъ въ коляскѣ. Остановили его, спрашиваютъ, какъ проѣхать къ такому-то помѣщику? А баринъ говоритъ: — «Это говоритъ, я самъ и есть тотъ помѣщикъ, къ которому вамъ надо!» Ну, спрашиваютъ они его: можно ли у него арендовать землю? Онъ такъ и обрадовался: — «Съ ве-ели-кимъ, говоритъ, удовольствіемъ! сколько хотите! Дамъ вамъ по одной дес. усадьбы на вѣчное владѣніе, будете жить возлѣ меня, а за землю возьму съ васъ по 2 р. съ дес. Все дамъ, что хотите, только садитесь». Ну, мужики, конечно, обрадовались, что Богъ имъ такое счастье послалъ. Вотъ баринъ имъ и говоритъ: — «Я теперь ѣду въ городъ, черезъ 3 дня вернусь. Вы себѣ поѣзжайте; вотъ какъ подниметесь на горку, переѣдете ее, будетъ прудъ. Распродайте тамъ лошадей и ждите меня. Оттуда еще верстъ 60 будетъ. Я подъѣду, заберу васъ, и поѣдемъ». Онъ себѣ поѣхалъ своей дорогой: они подъѣхали къ пруду, распрягли лошадей, хотѣли ихъ напоить — не пьютъ лошади. Попробовали сами воду — нельзя ее пить: горько, не дай Богъ какъ. Посидѣли они тамъ день или больше и прямо повернули назадъ домой: испугались, что воды не будетъ.
Разсказъ этотъ произвелъ на Клима тяжелое впечатлѣніе. Всѣ молчали.
— Вотъ въ «Седьмой-Ротѣ» тамъ дѣвушка одна, есть, ее нужно разспросить, заговорилъ опять Климъ.
— Какая дѣвушка?
— Служила она у помѣщиковъ и выѣздила съ ними всѣ тѣ земли: и Уралъ видѣла, и дальше за Ураломъ была — все наскрозь проѣхала. Вотъ она, говорятъ, разсказываетъ объ этихъ земляхъ все, какъ тамъ есть. Она говоритъ, что по дорогѣ туда находится контора Михаила Николаевича. Если нападешь на эту контору — хорошо: тамъ тебѣ уже все укажутъ и разскажутъ. Нужно только стараться на эту контору напасть.
— А изъ сосѣднихъ деревень многіе собираются ѣхать? — спросилъ я.
— Кто ихъ знаетъ, — отвѣтилъ Климъ. — Хотѣть-то многіе хотятъ, а кто поѣдетъ, кто нѣтъ — неизвѣстно.
— Это — какъ страна поднимется, — сказалъ съ увѣренностью и достоинствомъ, поглаживая бороду, Марко. — Начнутъ ѣхать — и вся страна поднимется…
— А я такъ вотъ что слышалъ, — перебилъ его съ живостью Климъ. — Въ Бахмутѣ, говорятъ, получено 3 пуда жребья насчетъ этого переселенія.
— Какъ это: 3 пуда жребья? — спросилъ я.
— А такъ, получился цѣлый ящикъ, 3 пуда, жребьевъ, и кто хочетъ ѣхать, тотъ будетъ вынимать жребій, и какой ему участокъ земли выпадетъ по жребью, на тотъ онъ и поѣдетъ.
Черезъ нѣсколько дней, поздно ночью, пришелъ ко мнѣ Климъ, радостный и веселый.
— Ну, — есть! заговорилъ онъ, едва переступивъ порогъ. — Теперь мы раздобыли бумагу отъ самого тамошняго губернатора! Тутъ написано все подлинно, все какъ есть!
— Какъ же это вамъ удалось ее раздобыть?
— Ѣздили за ней въ «Шестую-Роту» и оттуда привезли… И еще одну бумагу, письмо… — продолжалъ онъ и захлебнулся отъ восторга. — Двѣ бумаги. И вы сдѣлайте милость, не откажите намъ копіи съ нихъ списать, надо ихъ отсылать обратно.
— Ну, давайте бумаги!
— То-то что при мнѣ-то нѣтъ ихъ сейчасъ! — отвѣтилъ онъ слегка упавшимъ голосомъ и какъ бы съ сожалѣніемъ. — Просилъ — не дали: только что пріѣхали съ ней, сами разбираютъ. Звалъ я ихъ сюда — не пошли, думали, что спите. А я вотъ зашелъ, думаю, если не спите, дай зайду, обрадую.
— Спасибо! Ну, а что же тамъ, въ губернаторской бумагѣ, написано — не знаете?
— Все какъ въ первой, да еще съ прибавками. Въ первой бумагѣ нѣтъ полъ десятины лѣсу — въ этой полъ десятины лѣсу; тамъ не сказано, сколько можно тамъ заработать парой лошадей — въ этой написано: 500 руб.; въ той нѣтъ про зеленый шелкъ: онъ тамъ растетъ. И еще много, много всего!..
Онъ перевелъ дыханіе и нѣсколько секундъ смо трѣлъ на меня въ безмолвномъ восторгѣ.
— А что, милый ты мой человѣкъ! — ласково и какъ-то заискивающе сказалъ онъ: — можетъ ли быть, чтобы все это было правда? И будто бы все это такъ таки и есть на самомъ дѣлѣ?!
Послѣдняя фраза съ сильнымъ волненіемъ вырвалась у него изъ глубины души.
Долго еще сидѣлъ Климъ у меня, разсуждая все о томъ же предметѣ. Порѣшили мы, что завтра ночью я перепишу бумагу. Климъ предложилъ, чтобы ко мнѣ пришли съ бумагой, но я предложилъ переписать ее у Марка: туда, я зналъ, соберется больше людей, и они въ домѣ своего односельчанина будутъ чувствовать себя несравненно свободнѣе, чѣмъ у меня.
На завтра Климъ не пришелъ, а пришелъ черезъ два дня, подъ праздникъ сорока мучениковъ, и мы пошли вмѣстѣ къ Марку. Къ Марку я зашелъ въ первый разъ и былъ очень удивленъ какъ обстановкой его дома, такъ и самимъ домомъ. Домъ былъ вдвое выше крестьянскаго обыкновеннаго домика; внутри онъ былъ разгороженъ деревянными выкрашенными перегородками; большія окна съ занавѣсками; стѣны увѣшаны картинами и иконами разной величины, между которыми находилась и одна саженная, масляная, съ совершенно непонятнымъ содержаніемъ. Въ переднемъ углу стоялъ, накрытый хорошей фабричной скатертью, столъ, на которомъ лежалъ для украшенія (хозяева безграмотные) громадной величины псалтырь. Марко встрѣтилъ меня очень учтиво, немножко рисуясь и, очевидно, желая обратить мое вниманіе и на то, что его обстановка совершенно не мужицкая, и что онъ понимаетъ, какъ слѣдуетъ обращаться съ «образованными» людьми. Климъ (я это сразу замѣтилъ) держался здѣсь очень приниженно, въ сторонкѣ, больше молчалъ и былъ очень предупредителенъ къ Марку.
Черезъ нѣсколько минутъ послѣ нашего прихода Климъ вызвался пойти за Яшкой и его братомъ, и за другими. Скоро онъ привелъ ихъ всѣхъ. Пришли четыре человѣка: Яшка съ братомъ, люди еще молодые, отъ 25 до 30 лѣтъ, здоровые, загорѣлые, съ добродушными лицами, на которыхъ лежалъ отпечатокъ многихъ пережитыхъ невзгодъ. Третій былъ бывшій староста, человѣкъ подъ 40 лѣтъ, съ серьезнымъ озабоченнымъ лицомъ. Наконецъ былъ еще одинъ, какой-то маленькій, черненькій, невзрачный человѣкъ, тоже однодворецъ. Онъ все время молчалъ, хлопалъ какъ-то удивленно глазами и держался все у стѣнки. Семенъ, бывшій у меня за нѣсколько недѣль передъ этимъ съ Климомъ, не пришелъ: у него вышла какая-то ссора съ женою и тещей, и поэтому онъ совершенно бросилъ мысль о переселеніи (все хозяйство было женино и ея дѣтей, оставшихся ей отъ перваго мужа).
Марко подалъ мнѣ двѣ бумаги. Одна изъ нихъ была еще цѣла, другая же имѣла красновато-желтый цвѣтъ отъ частаго держанія ея въ рукахъ, въ складкахъ была разорвана на четыре части и сшита нитками.
Я прочелъ первую бумагу (по словамъ крестьянъ «предписаніе»). Вотъ ея содержаніе, по исправленіи нѣкоторыхъ непонятныхъ мѣстъ:
Его высокопревосходительству господину генералъ-губернатору Сыръ-Дарьинской области и кавалеру. Въ городъ Ташкентъ отъ крестьянъ такихъ-то, и такой-то губерніи, и такого-то уѣзда, волости и слободы. Имена и фамиліи должны быть на конвертѣ отъ уполномоченныхъ, которые будутъ уполномочены именоваться по выбору на подачу прошенія о причисленіи къ городу Луліяту, а также на рѣчку Вислаевки — Ахъ-Чей или же къ городу Туркестану. Относительно того житья, по причисленію въ вышенаименованную мѣстность: по пріѣзду туда, выдается на каждаго домохозяина для постройки 30 деревъ громадной мѣры, и 30 руб. вспомоществованія, и ½ дес. рощи, и одна дес. усадьбы, и 20 дес. земли на каждую душу мужескаго пола, и льготы на 20 лѣтъ отъ солдатчины и повинностей, кромѣ того, что съ души платятъ по 20 коп. въ годъ для содержанія школъ и правленій. Земля родитъ пшеницу, рисъ, разные фрукты, сырой шелкъ, хлопчатую бумагу т. е. вату. Относительно урожая: съ каждой посѣянной десятины получается 300 пуд. А торговля идетъ оживленная пшеницей, рисомъ и фруктами; торгуютъ также скотомъ и сѣдлами. Если держать одну пару лошадей, то среднимъ числомъ можно пріобрѣсти 500 руб. въ годъ. Скотъ нерослый, но сильный и недорогой. Воздухъ чистый, свѣжій; воды хорошія и рыбныя; лѣса громадные; овощи и дичи разной весьма много. Родится также и виноградъ. Зимы нѣтъ, такъ что скотъ почти и не становится: ходитъ круглый годъ по степямъ. Пшеница — на подобіе нашего голаго ячменя; озимые и яровые крѣпкіе. Относительно желѣзнаго матеріала, то ему пока цѣны нѣтъ; а какъ будете ѣхать, то надо будетъ брать съ собою земледѣльческія орудія, какъ-то: лемешъ, чресло, лопату и т. п.
Слобода Райгородка, младшій медицинскій фельдшеръ Терентій Лапыгинъ».
— Ну, что скажете? — обратился ко мнѣ Климъ когда я кончилъ читать. — Теперь, значитъ, уже правда?
— Вы думаете, что это бумага — предписаніе отъ самого губернатора? — спросилъ я.
— А какъ же? — произнесъ Климъ уже упавшимъ голосомъ.
— Нѣтъ! Тутъ только сверху написанъ адресъ губернатора, куда ему писать; а самую бумагу писалъ какой-то фельдшеръ.
— Нѣтъ, нѣтъ, это не отъ губернатора, — подтвердилъ авторитетно мои слова Марко, посмотрѣвъ небрежно на Клима, отчего тотъ еще болѣе смѣшался. — Тутъ и подписи губернатора нѣтъ. Это писано, должно быть, — съ чьихъ-нибудь словъ.
Климъ замолчалъ и отошелъ. Эта неожиданная вѣсть, повидимому, сильно огорчила его.
— Ну, прочтите намъ, пожалуйста, и другую! — любезно обратился ко мнѣ Марко.
Другая бумага (порванная и сшитая) оказалась письмомъ. На верху листа было карандашомъ написано: «Съ Обросимовой». Должно быть, это письмо привезено изъ с. Абросимова, отстоящаго на 100 слишкомъ верстъ отъ нашей деревни.
Я прочелъ и это письмо:
«Дорогіе мои родители! Увѣдомляю васъ, что мы, слава Богу, живы и здоровы. Еще я васъ спрашиваю, дорогой мой родитель, Харитонъ Антоновичъ, изъ чего вы это взяли, что вы мнѣ пишете, можетъ я обдумаю и будто мнѣ васъ не жаль? Вы меня этимъ письмомъ привели къ жалостному положенію. До полученія вашего письма мы и дѣти наши радовались о томъ, что вотъ весной пріѣдутъ до насъ отецъ и мать, дѣдушка и бабушка. Мы васъ не знаемъ, съ какого краю выглядать. Мы получили отъ брата письмо. Еще вы спрашиваете по скольку дес. на душу, — нѣтъ, не на душу, а на дворъ по 20 дес. А по прибыванію нашему мы получили по 60 руб. награды и по 30 деревъ на постройку. А платежа нѣтъ никакого. Хлѣба я посѣялъ 7 пуд., а жители удивляются; — „что ты будешь дѣлать съ этимъ хлѣбомъ? тебѣ его не убрать!“ Лошадью пашу, пашу и удивляюсь, что около дома вода и трава. Если будете ѣхать, то везите съ собою разный инструментъ: тутъ хотя и есть, такъ здѣсь дорогой. Хлѣбъ у насъ дешевый: 12-ти пудовая четверть пшеницы 1 р. 20 к. Житу и ячменю почти и цѣны нѣтъ. Мы хлѣбъ такой ѣдимъ, какой у васъ только на Свѣтлый праздникъ ѣдятъ, а нѣкоторые и тогда не ѣли такого хлѣба. Лѣсу много разнаго и сколько угодно и звѣрю разнаго много дикаго; козы, олени, кабаны и всякаго звѣрю много, а лютыхъ звѣрей нѣтъ. Много также птицы разной дикой; много даже въ усадьбахъ нашихъ. Корова стоитъ 15 руб., также и овца старая стоитъ 1 р. 20 к., а овчина 7 к. Сѣна сколько угодно косить и гдѣ угодно. У насъ вода хорошая, даже около хатъ бѣжитъ. Овощь всякая; рожки, орѣхи, и разные фрукты, рыба всякая есть. Товары у насъ разные, также какъ и у васъ; цѣна дешевле противъ вашей. Масло деревянное 80 к. за фунтъ, газъ 20 к. ф., постное масло 6 к. ф. Если будете ѣхать, то запаситесь сухарями мѣсяца на три: вы за три мѣсяца доѣдете до насъ. Везите лемешъ для плуга, здѣсь дорого купить. Въ Царицынѣ, въ тульскомъ магазинѣ два ружья двухствольныхъ: тамъ дешево купить. Еще увѣдомляю, что у насъ, слава Богу, все дешево: хлѣбъ дешевый, хлѣбъ поливной, но поливать очень легко; во время, когда дождя нѣтъ, съ горъ воду напускаютъ. Но дождь не всегда бываетъ. Мы уже не думаемъ о томъ, гдѣ брать земли или травы или надо за корову платить. Боченка на покосъ и на жниво не надо съ собою возить: у насъ вода кругомъ, слава Богу, есть. Кто думаетъ идти, то не бойтесь и идите, да смотрите не слушайте никого по дорогѣ, кто бы вамъ чего не говорилъ, и вамъ тогда самимъ понравится, когда прибудете до насъ. Мы уже прибыли на свою землю и ни объ чемъ не горюемъ. А если будете ѣхать, то выѣзжайте пораньше, а то много людей, согласныхъ до насъ идти изъ разныхъ губерній. Когда соберетесь, кто съ моимъ будетъ согласенъ, то увѣдомите письмомъ, когда выѣдете въ дорогу: мы васъ будемъ ожидать, какъ дорогихъ гостей съ небесъ. Если вы мнѣ не вѣрите, то повѣрьте Богу и кресту.
Вотъ вамъ маршрутъ, на какіе города идти до насъ: Оксайская станица. Манинская дор. (?) Наильику, гор. Царицынъ, посадъ Дубовка. Изъ Дубовки на перевозъ черезъ Волгу, 1 р. отъ повозки. Потомъ на Савенку, Малый-Узенъ, Большой-Узенъ, гор. Уральскъ, Илекъ, Соляную-Защиту, мѣстечко Актюбу, гор. Карабуческъ (Карабутайскъ?), гор. Иргизъ, гор. Касалинскъ, гор. Джучекъ, гор. Фортъ-Перовскій, гор. Туркестанъ, гор. Чемкентъ, гор. Луліятъ, а отъ Луліята до насъ въ выселокъ Акли, 80 в. Всего отъ васъ до насъ 4163 версты. — 1886 года, мая 4 дня. Писалъ Елисей Моргуновъ».
Это письмо произвело на слушателей гораздо болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ прежняя бумага. Но какъ въ той, такъ и въ этой ихъ приводила въ восхищеніе дешевизна хлѣба.
Меня заинтересовалъ и тонъ этого послѣдняго письма, и само письмо, совершенно непохожее на обыкновенныя деревенскія письма, въ которыхъ первое мѣсто отводится поклонамъ, а о дѣлѣ пишется только между прочимъ, какъ бы случайно. Я спросилъ крестьянъ, не знаютъ ли они чего-нибудь объ авторѣ этого письма. Оказалось, что староста его знаетъ или слышалъ о немъ. Этотъ С. Моргуновъ — солдатъ и всю свою службу пробылъ въ Киргизскомъ краѣ. Выслуживъ срокъ, онъ пріѣхалъ домой, забралъ жену и дѣтей, и уѣхалъ съ ними обратно туда, гдѣ онъ служилъ. Потомъ онъ началъ буквально бомбардировать отца письмами, чтобы и онъ съ семьей пріѣхалъ. Въ короткій промежутокъ времени онъ прислалъ отцу шесть писемъ и, наконецъ, убѣдилъ его. Отецъ уѣхалъ, а теперь родичи тоже собираются ѣхать туда же, по оставленному отцомъ письму, которое я только что привелъ.
Я сѣлъ переписывать бумаги, а крестьяне тѣмъ временемъ бесѣдовали о своемъ.
— Говорятъ, въ Бахмутѣ получили 6 пудовъ жеребья? — заговорилъ Яшка, — Будемъ, значитъ, теперь ѣхать по жеребью, а не по охотѣ: кому какая земля выпала, туда и поѣзжай!
— Это плохо, лучше какъ вольно ѣдешь! — отозвался его братъ.
— Какъ же можно! — подтвердилъ Марко. — По жеребью-то? По жеребью ни къ чорту не годится! А какъ я ѣду вольный, то могу я поѣхать и туда, и сюда загляну, и здѣсь понюхаю, тамъ посмотрю, пошатаюсь годъ, можетъ и два, — а нѣтъ? не понравилось? — и назадъ домой ворочусь. А нашелъ мѣсто подходящее, — слава Богу, тогда и съ семьей тронусь… А то по жеребью! Сохрани Богъ отъ этого!
— Разбредется тогда народъ и оттуда, особливо кому мѣсто нехорошее попадется, произнесъ съ увѣренностью Яшка.
— Хорошо еще, когда тамъ по близости можно будетъ прикупить или нанять землю, — заговорилъ задумчиво бывшій староста: — а если нельзя, то навѣрное и оттуда разбредутся.
— Нанять-то и здѣсь можно! — заговорилъ, откашливаясь, Климъ, стараясь казаться серьезнымъ и солиднымъ. — Когда народу меньше станетъ, тогда и наши помѣщики дешевле станутъ землю отдавать. Что они съ нею будутъ дѣлать? Примѣрно, у нашего помѣщика 9000 десятинъ…
— Толкуй тамъ, ты много знаешь! — перебилъ его Марко, посмотрѣвъ на него полупрезрительно, полунасмѣшливо. — Приравнялъ землю! И то земля, и это земля, да не равны! То, говорятъ, земля еще свѣжая, сочная, а наша стала, какъ щепка какая…
Еще долго разсуждали они на эту тему. Уходя, порѣшили опять съѣздить куда-то за бумагой за какой-то и начать стараться насчетъ паспортовъ. Они придумывали какъ нибудь изловчитсья, хитростью выманить ихъ у старшины, выманить пока только на годъ: иначе, если сказать ему прямо, въ чемъ дѣло, онъ — пожалуй — и не пуститъ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого пришелъ ко мнѣ Климъ, мрачный, осунувшійся.
— Что съ вами?
— Да все съ дядей! — отвѣтилъ онъ съ горькой усмѣшкой. — Раньше онъ не препятствовалъ: — «Поѣзжай, говоритъ, себѣ съ Богомъ!» — обѣщалъ даже и кобылу мнѣ дать, и пару бычковъ, телѣгу. А теперь, какъ увидѣлъ, что я и не въ шутку задумалъ уйти отъ него, онъ и назадъ повернулъ: — «ничего тебѣ не дамъ». Что тутъ съ нимъ дѣлать?
Я ему посовѣтовалъ то же самое, что и другіе совѣтовали ему раньше меня: обратиться къ обществу.
— Хорошо-то оно хорошо, я бы ничего, и на сходъ бы пошелъ! Да что тамъ сказать-то? Вѣдь надо бы сказать, что онъ, дядя-то, меня гонитъ со двора безъ имущества, отдѣлиться не даетъ? Да вѣдь и онъ не дуракъ: теперь онъ меня не трогаетъ, ласкается, говоритъ: — «живи со мной, скоро умру, все тебѣ оставлю, никому ничего не отпишу, а все тебѣ!» Вотъ вѣдь какъ говоритъ. Значитъ, что я самъ что-то съ нимъ не лажу, а онъ вишь не виноватъ ни въ чемъ!
— Что-жъ изъ этого можетъ выйти?
— Да не выпуститъ общество-то! скажетъ: живи съ дядей по старому!
— Врядъ ли скажетъ общество такъ: вѣдь оно знаетъ что онъ васъ раньше гналъ?..
— А вѣдь, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ такъ: — оживившись, весело сказалъ Климъ. — А то можно и вотъ что сдѣлать: придетъ какъ нибудь дядя пьяный, я ему только слово скажу, что ѣхать хочу, — онъ сейчасъ все добро на улицу выброситъ. А я тогда сейчасъ въ сборню: вотъ онъ меня гонитъ, а отдѣлить, какъ слѣдуетъ, не хочетъ. Разсудите!.. Да, такъ я и сдѣлаю! — рѣшительно закончилъ Климъ.
Онъ ушелъ отъ меня повеселѣвшій, но я хорошо зналъ, что у него не хватитъ духу самому сдѣлать вызовъ дядѣ.
Прошло недѣли три. Во все это время я не видѣлъ никого изъ собиравшихся ѣхать: мнѣ къ нимъ некогда было идти, а ко мнѣ никто изъ нихъ не приходилъ.
Клима я раза два встрѣтилъ, но онъ какъ-то старался ускользать отъ меня, и на мой вопросъ, отчего онъ не заходитъ, — отговаривался «недосугомъ», но обѣщалъ придти на праздникахъ. На второй день Пасхи, онъ дѣйствительно зашелъ ко мнѣ. За это время онъ немного осунулся и, вообще, былъ невеселъ, или старался казаться такимъ. Я ждалъ, что онъ заговоритъ о переселеніи, но онъ, какъ бы нарочно, говорилъ все о другомъ, а объ этомъ ни слова. Наконецъ, я спросилъ, что новаго слышно на счетъ «Урала»?
Нѣсколько минутъ Климъ молчалъ, принужденно улыбаясь и смотря мнѣ прямо въ глаза.
— Я уже отдумалъ… не ѣду!.. — промолвилъ онъ тихо, отрывисто, продолжая смотрѣть на меня не то со страданіемъ, не то съ мольбой. Мнѣ стало жаль его: я видѣлъ, что ему очень непріятно продолжать разговоръ на эту тему и не сталъ его разспрашивать.
Онъ помолчалъ и потомъ заговорилъ тверже и убѣдительно:
— Вѣдь тутъ вотъ какое дѣло. Я разсчиталъ, что мнѣ незачѣмъ ѣхать. Другое дѣло, еслибъ я безземельный былъ; а то у меня, слава Богу, и земля, гдѣ работать, есть, и уголъ есть, и домъ, — а тамъ Богъ его еще знаетъ, какъ будетъ? У кого земли нѣтъ, тому ничего. И еще: теперь я на свою шею ничего не беру: все идетъ на дядину шею, — а тогда бери все на свою! И опять, какъ вы сказали: нищимъ, безъ гроша, нельзя ѣхать и опасно, — какъ разъ пропадешь ни за что… Вотъ я и надумалъ: пусть пока другіе, безземельные, поѣдутъ, я пока на готовомъ поживу… Какъ вы думаете?..
Онъ посмотрѣлъ на меня болѣзненнымъ, умоляющимъ взглядомъ, какъ бы прося меня, чтобы я не сталъ его опровергать, — и я ему ничего и не отвѣтилъ. Потомъ онъ сообщилъ мнѣ, что и Марко тоже не ѣдетъ:
— Раньше онъ хотѣлъ домъ продать, хозяйство, купить лошадей и уѣхать. Но домъ продать теперь некому. Кто его купитъ? Вотъ и онъ тоже передумалъ. — «Подожду, говоритъ, нонишняго урожая (онъ посѣялъ 50 дес.), а тогда посмотрю. Пусть пока безземельные ѣдутъ: тогда виднѣе будетъ».
— Ну, а отставной староста? а другіе? — спросилъ я
— Староста тоже не ѣдетъ! — отвѣтилъ Климъ уже оживленнѣе: — его не пускаютъ, пашпорта не даютъ. Хлѣбъ 64 мѣрки общество ему прощаетъ, а деньги взыскиваетъ… А вотъ Яшка съ братомъ и еще два безземельныхъ — они ѣдутъ: стараются насчетъ пашпортовъ.
Еще съ полчаса просидѣлъ у меня Климъ, но, какъ я замѣтилъ, онъ чувствовалъ себя не особенно ловко, и скоро ушелъ.
Вечеромъ зашелъ ко мнѣ въ комнату хозяинъ, пьяный-препьяный, съ краснымъ лицомъ и осовѣлыми глазами. Онъ остановился въ дверяхъ, еле сдерживая на губахъ пьяную улыбку: повидимому, онъ хотѣлъ дать мнѣ время замѣтить, въ какомъ состояніи онъ находится.
Я попросилъ его зайти.
Широкая, пьяная добродушная улыбка разлилась по его лицу. Онъ подошелъ къ столу, сѣлъ и началъ на цѣлый часъ разсказывать мнѣ, что онъ пьянъ, что теперь онъ будетъ пить всю недѣлю, что у него такая ужъ натура, и что онъ никого не боится.
Вдругъ онъ прервалъ свою пьяную рѣчь и заговорилъ, стараясь казаться серьезнымъ:
— А твой Яшка-то, не ѣдетъ на Вралъ, не ѣдетъ!
— Почему?
— Пашпорта не даемъ!.. просилъ у насъ, у общества — мы сказали: не дадимъ!
И онъ съ гордостью мотнулъ головой.
— Отчего же не даете?
Онъ не выдержалъ серьезнаго тона и разсмѣялся.
— А песъ ихъ знаетъ, отчего они, подлецы, не даютъ!… Я бы ему далъ пашпортъ: пусть ѣдетъ бѣдняга, — а міръ не даетъ, не хочетъ!.. Ну, съ него деньги слѣдуютъ, — заговорилъ было онъ опять серьезно, но сейчасъ же прервалъ свою рѣчь и воскликнулъ весело.
— А пойдемъ, паря, ко мнѣ, выпьемъ? я полкварту принесъ… Я, паря, ей-Богу, всю эту недѣлю буду водку жрать!… Ѣсть не буду, а водку сосать буду… Пойдемъ?..
На завтра, въ полдень, пришелъ ко мнѣ Яшка. Онъ былъ очень взволнованъ. Войдя и поздоровавшись, онъ тотчасъ же заговорилъ охрипшимъ и взволнованнымъ голосомъ:
— Вотъ такъ обчество у насъ, пропади оно пропадомъ!.. Вѣдь они намъ пашпортовъ не даютъ, хоть ты или и топись!.. Вотъ и говори, что хрещены люди. Хрещены — а хуже нехристей! Еврея упросишь, а ихъ нѣтъ…
— Почему же не даютъ? — спросилъ я.
— Деньги требуютъ, вотъ отчего!
Онъ присѣлъ и заговорилъ спокойнѣе.
— Мы, видите ли, люди дворовые, намъ надѣлу не дадено: на то была воля панская, такъ насъ и записали. Будто мы у Бога теля украли, что намъ вышло хуже, чѣмъ всѣмъ… Вотъ жили мы безъ надѣла, плотничествомъ занимались. Потомъ общество дало намъ надѣлы, дало, а черезъ два года «живосиломъ» и опять отняло. Остались мы тогда должны обществу 20 р.: я — 8 р. 10 к., а братъ — 12 р. Потомъ мы брали общественнаго хлѣба, какъ считаютъ, рублей на 10… Тутъ, сами знаете, неурожаи подскочили; общество, правду сказать, и не крѣпко требовало отъ насъ эти деньги, а теперь вотъ требуетъ, чтобы сразу всѣ 30 р. отдали, а то не пуститъ…
— Что же вы сказали?
— Я вотъ что сказалъ: у меня домъ есть, мой домъ новый, хорошій, если продать его, дадутъ рублей восемдесятъ; вотъ я свернулъ на свой домъ и долгъ брата, и сказалъ обществу: — «Братцы, подождите, оттуда вышлю всѣ 30 р., а домъ вамъ въ залогъ». Нѣтъ, не хотятъ!.. Ну, я нашелъ человѣка, что хочетъ поручиться за меня обществу: если я до Петра не уплачу, то онъ уплатитъ, — тоже не хотятъ! Галдятъ въ одинъ голосъ: — «Сейчасъ деньги вноси, тогда и летай вѣтромъ въ полѣ!» Вотъ народъ-то! Они, видишь, хотятъ, чтобъ я выдалъ К. (мѣстный кулакъ) вексель у нотаріуса на эти 30 р. подъ домъ, а К. сейчасъ ихъ уплатитъ обществу. А вы знаете К.? — ему только задолжи, а ужъ домъ навѣрно за нимъ останется за тридцать-то рублей, навѣки вѣковъ.
— Отчего же вы теперь же не продадите дома?
— Какъ можно! — отвѣтилъ онъ энергично. — Вотъ когда доѣду туда и буду знать, что тамъ останусь, тогда и напишу своимъ родичамъ, чтобы продали домъ. А купитъ его Василь Васильевичъ, тотъ, что хочетъ поручиться обществу за эти 30 р. А теперь я не могу продать: кто его знаетъ? какъ тамъ будетъ? можетъ, придется и назадъ сюда пріѣхать. Остается у меня домъ, я къ нему всегда могу пріѣхать: въ своемъ домѣ я всегда двери найду; тогда и землю достать можно. А продалъ — ты ужъ здѣсь чужой человѣкъ.
Онъ помолчалъ немного.
— Я бы имъ теперь отдалъ эти 30 р., у меня и у брата найдутся эти деньги, — заговорилъ онъ опять: — да чѣмъ же намъ тогда ѣхать? Какъ намъ ѣхать тогда безъ гроша? Выѣхать на первый бугоръ и бѣжать въ первую слободу кусокъ хлѣба просить? Вѣдь такъ нельзя!..
На глазахъ у него навернулись слезы, и онъ замолчалъ.
— Кто же главные крикуны? — спросилъ я.
— Кто? — оживился онъ, отеревъ рукавомъ глаза: — всѣ! Всѣ кричатъ! Вѣдь это стадо овечье! Видѣли вы, какъ овцы идутъ: бе-е, бе-е! — такъ и тутъ. Стоишь только и голову поворачиваешь на всѣ стороны. Одинъ кричитъ: «не пустимъ!» другой: «сейчасъ деньги неси!» третій: «домъ продай!» И не знаешь, кому прежде отвѣчать…
— За что же міръ на васъ такъ серчаетъ? — спросилъ я. — Не можетъ же быть, чтобы всѣ нападали на одного человѣка безъ всякой причины?
— Да на меня никто не серчаетъ, — отвѣтилъ онъ тихо, съ горечью. — Я никому худа не дѣлалъ… Вы знаете, какъ у насъ на сходкѣ бываетъ? — всѣ говорятъ: «отпустить человѣка, что его держать, пусть ѣдетъ», а одинъ или два загалдятъ: «нѣтъ, чтобъ деньги раньше уплатилъ!» — и ничего не подѣлаешь: и прежніе, что говорили «отпустить», или замолчатъ, а не то тоже закричатъ «нѣтъ»… Говорите — сердиты, — заговорилъ онъ опять, помолчавъ. — Вотъ старый С--ко кричитъ громче всѣхъ, а я ему никогда ничего худого не дѣлалъ. А кричитъ онъ вотъ почему: онъ судится съ «Комаромъ», а «Комаръ» дворовый, — вотъ онъ и сердитъ на всѣхъ дворовыхъ: «чтобъ безземельныхъ дворовыхъ, кричитъ, здѣсь не было! Уплати деньги, и съ Богомъ!» Кричитъ, ругается старикъ, а загибаетъ такія слова, что и молодому грѣхъ. Ему и на сходку-то ходить не полагается, — ему, по годамъ, Богу молиться, грѣхи отмаливать пора, а онъ какія слова-то на сходкахъ гнетъ!.. Другіе кричатъ тоже не по злобѣ на меня, а хотятъ, чтобъ я ведро водки выставилъ. А я водки не выставлю. Другое дѣло, еслибъ мнѣ что простили. А то намъ и хлѣба, что брали, не хотятъ простить, а по совѣсти его не слѣдуетъ отъ насъ требовать: мы каждый годъ на общественную кассу работали, гамазѣи даромъ поправляли, а окромя этого хлѣба ничего изъ кассы не брали!
Онъ тяжело вздохнулъ и съ горечью посмотрѣлъ на меня.
— Такая-то бѣда, — заговорилъ онъ опять черезъ минуту: — прямо голову потерялъ! Вѣдь вчера я уже было совсѣмъ отдумалъ ѣхать — ничего съ обществомъ не подѣлаешь! Да проѣзжіе люди опять подняли меня ѣхать и ѣхать… Вы, можетъ, видѣли, вчера проѣхали здѣсь люди съ колесами, — вотъ они разсказали, что въ прошломъ году до самаго Урала, до Дарьи-рѣки доходили. Видѣли тамъ, говорятъ, нашихъ покровскихъ, 5 семействъ. Хорошо, говорятъ, живутъ: 30 коп. пудъ пшеничной муки… Вотъ я опять и положилъ — ѣхать…
— Что же вы думаете теперь дѣлать?
— Думаю завтра на сходку пойти и опять просить. Скажу: «или отпустите, или дайте здѣсь землю, чтобъ я зналъ, что я тоже у Бога человѣкъ, и никуда тогда не поѣду». А какъ опять мнѣ ничего не скажутъ, я пойду въ волость и попрошу, чтобы мнѣ хоть полугодовой пашпортъ дали. Вѣдь я къ волости-то и приписанъ; всѣ безземельные къ волости приписаны…
— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же вамъ у нашего общества просить паспортъ? обращайтесь прямо въ волость, — замѣтилъ я.
— Да общество-то, должно, раньше сказало старшинѣ, чтобъ онъ намъ пашпортовъ не выдавалъ, потому, молъ, должны… Ну, а полугодовой, я считаю, онъ намъ дастъ. На заработки онъ насъ долженъ отпустить. А если не отпуститъ — я въ станъ пойду… А какъ дастъ намъ полугодовые пашпорта, намъ больше ничего и не надо. Мы пойдемъ себѣ съ семействами, будемъ по дорогѣ останавливаться и работать. Будемъ до крови работать, заработаемъ 15 р. и пришлемъ имъ. Намъ вышлютъ опять на полгода. Потомъ мы опять пришлемъ 15 р. — и совсѣмъ чисты будемъ. Такъ, я думаю, самое лучшее.
— А мнѣ кажется, — замѣтилъ я: — какъ пойдете сейчасъ съ семействами, вамъ трудно будетъ по дорогѣ столько заработать, чтобы и себя прокормить, и сюда посылать.
— Ничего, заработаемъ! — отвѣтилъ онъ съ увѣренностью. — Вѣдь мы плотники, а тамъ въ плотникахъ, говорятъ, нужда. Въ Донихинѣ, говорятъ, плотниками-то какъ нуждаются!.. Вы вотъ нашего мужика возьмите: даромъ, что онъ всю жизнь воламъ хвосты крутитъ, — а вѣдь колушка самъ не умѣетъ отесать, телѣги не сладитъ. А мы все сдѣлаемъ: и телѣгу сладимъ, и колеса сдѣлаемъ, и амбаръ выстроимъ. Мы пойдемъ полегоньку, ну, и заработаемъ. Будемъ до крови биться, мы къ этому, слава Богу, уже привычны!..
Назавтра утромъ, только я вышелъ изъ дому, встрѣчаю Яшку. По его лицу я сейчасъ угадалъ, что у него есть какая-то хорошая новость.
— Ну, что, идете въ сборню? — спросилъ я.
— Куда! — отвѣтилъ Яшка весело: — въ сборнѣ и души живой нѣтъ: народъ пьянъ…. Да я, Богъ дастъ, совсѣмъ обойду ихъ.
— Какъ такъ?
— Получилась, говорятъ, въ волости бумага, чтобы безземельныхъ за долги не задерживали. Братуха мой двоюродный прибѣжалъ вчера изъ О., говоритъ, «слышалъ, что такая бумага получена!» Вотъ я въ волость-то и бѣгу (волость въ сосѣднемъ селѣ)… Ей-Богу, даже въ башкѣ словно бы посвѣтлѣло! — закончилъ онъ, радостно посмотрѣвъ на меня, и разсмѣялся.
Ходилъ онъ въ волость, но никого тамъ не нашелъ, и черезъ нѣсколько дней «легкость душевная» у него опять пропала. Онъ пришелъ ко мнѣ съ братомъ.
— Плохо, С. А., — заговорилъ онъ съ отчаяніемъ: — не даютъ и не даютъ паспортовъ! хоть ты тутъ умирай!.. Въ волости я былъ, да никого тамъ не нашелъ. Люди говорятъ: — «есть, говорятъ, предписаніе, чтобъ народъ не задерживали», да вѣдь развѣ намъ скажутъ объ этомъ? Мы думаемъ идти въ Лугань, въ крестьянское присутствіе, чтобы намъ тамъ пашпорты выдали. Какъ по вашему это?
Я отвѣтилъ, — что, по всей вѣроятности, ихъ отправятъ за паспортами обратно въ ихнюю волость.
— А я такъ вотъ опять слышалъ, — заговорилъ Яшка: — что непремѣнно есть указъ, какъ можно, чтобы больше переселять народу изъ нашей губерніи. Какъ же тутъ быть-то? Говорятъ, нашлось будто бы огромнѣйшее урочище, и совсѣмъ одна новина: хотѣли, видишь ли, казаки туда переселиться и уже начали переѣзжать, да ихъ остановили, сказали: — «вамъ еще и такъ жить можно, а вотъ изъ екатеринославской губ. нужно переселить одинъ или два уѣзда…» И, говорятъ, черезъ 5 лѣтъ казна сама начнетъ переселять…
— Тутъ человѣкъ былъ, что перепись дѣлаетъ, — перебилъ его братъ: — стоялъ онъ около М--кова дома. Вотъ кое-кто изъ нашихъ сталъ его спрашивать: — зачѣмъ дѣлаетъ онъ эту перепись? Онъ и отвѣтилъ: «Пока, говоритъ, вамъ этого еще нельзя знать, а черезъ 5 лѣтъ вы все сами узнаете. Будутъ у васъ новости всякія!» Больше ничего не сказалъ. Потомъ, когда онъ остался одинъ съ сыномъ М--ко, онъ ему сказалъ:: «Хочешь — я тебѣ и сейчасъ скажу, какія новости у васъ будутъ?» тотъ говоритъ: «Хочу!» — «А хочешь, такъ дай, я тебѣ языкъ отрѣжу, а потомъ и скажу: никто и не узнаетъ: ты — неграмотный, написать — ненапишешь, а сказать безъ языка тоже никому не скажешь, — вотъ никто и не узнаетъ». Говорятъ, что эти новости будутъ насчетъ «новыхъ земель».
Интересно, что разсказъ, очень похожій на этотъ, я слышалъ года 3 назадъ отъ старосты одной изъ сосѣднихъ деревень. — Былъ тутъ одинъ человѣкъ, перепись дѣлалъ, разсказалъ онъ мнѣ; — онъ намъ вотъ что сказалъ: «Царь все знаетъ. Не останетесь вы при этомъ надѣлѣ. Много у васъ будетъ перемѣнъ. Черезъ 3, а, можетъ, черезъ 5 лѣтъ вы все узнаете, а пока ничего еще нельзя сказать вамъ. Говорите правду, сколько кто засѣялъ, сколько скота и все другое?» Должно быть, это насчетъ земли, что у пановъ отберутъ, а намъ отдадутъ, — закончилъ тогда староста.
Я вполнѣ увѣренъ, что ничего подобнаго никогда не практиковалось нашими статистиками; но также вѣрно знаю, что всякое слово, сказанное крестьянину кѣмъ бы то ни было, и при томъ о какомъ бы то ни было крестьянскомъ дѣлѣ, всегда перетолковывается имъ на свой собственный образецъ.
Въ тотъ вечеръ Яшка съ братомъ ушли отъ меня чрезвычайно унылые, близкіе къ отчаянію. Я уже думалъ, что это конецъ невеселой исторіи, но вышло не такъ.
Дня черезъ три пришелъ ко мнѣ Яшка веселый, спокойный, совсѣмъ не прежній Яшка-горемыка.
— Ну, поздравляйте! — промолвилъ онъ съ достоинствомъ, спокойно и добродушно улыбаясь.
— Неужели выдадутъ паспортъ?
— Да, ужъ выдали! Бланки у меня, нужно только съѣздить въ Лугань подписать ихъ.
— Какъ же это случилось?
— Вотъ какъ: старшина вчера былъ у насъ въ сборнѣ. Мы пристали къ нему, чтобы онъ намъ бланки далъ. Тутъ наскочили на него наши и заорали: «Не давать! не давать! не пустимъ!» Старшина разсердился и самъ захрапѣлъ, — дескать, «я и самъ начальство!» — «У васъ, закричалъ, не спрашиваютъ! Они къ вамъ не касаются; они къ волости приписаны, и вы не имѣете права ихъ задерживать. Я долженъ ихъ отпускать на заработки, а вы за свои долги разбирайтесь съ ними, какъ знаете». Взялъ и выдалъ намъ 4 бланки! Вотъ какъ дѣло-то обернулось!
— Кто же еще ѣдетъ?
— Ѣду я съ братомъ, ѣдетъ тотъ черненькій, что у Марка былъ, когда вы бумаги переписывали, и еще одинъ ѣдетъ; онъ никогда у васъ не былъ: только недавно надумалъ. Тоже, какъ мы, безземельный, дворовый.
— А когда ѣдете?
— Черезъ недѣлю или больше, примѣрно 25-го (апрѣля). Мнѣ еще надо въ Лугань ѣхать, бланки надписать.
Возвратившись изъ Лугани, Яшка пришелъ ко мнѣ, принесъ мнѣ листокъ почтовой бумаги съ конвертомъ и просилъ написать письмо какому-то его дядѣ, извѣщая его о своемъ отъѣздѣ. Просилъ онъ меня также дать ему конвертъ съ моимъ адресомъ, чтобы онъ могъ написать съ дороги, и просилъ переписать ему бумагу съ маршрутомъ. Онъ очень спѣшилъ, а мнѣ никакъ нельзя было такъ скоро исполнить его желанія. Я обѣщалъ сдѣлать все къ вечеру, что и было исполнено. Но вечеромъ онъ не пришелъ, назавтра его тоже не было, а черезъ день я узналъ, что онъ не вытерпѣлъ и уѣхалъ съ братомъ и другими семействами днемъ раньше.
Черезъ нѣсколько недѣль Климъ мнѣ сказалъ, что отъ нихъ будто было получено извѣстіе, что они доѣхали до Волги, а тамъ стоятъ, дожидаются, пока вода спадетъ.
«Народъ идетъ — какъ съ кручи бросается» толковали крестьяне, когда стремленіе къ переселенческому движенію въ нашей мѣстности приняло почти эпидемическій характеръ. Но продолжалось это недолго, — на второй ужъ годъ стали появляться «обратные», возвращавшіеся, большею частью, съ дороги, не дойдя до мѣста, и приносившіе всегда самыя недобрыя вѣсти. Тѣ изъ переселенцевъ, которымъ удалось устроиться на «новыхъ земляхъ», занятые обзаведеніемъ и поглощенные хозяйственными заботами, не баловали своихъ однодеревенцевъ пріятными извѣстіями. Очевидно, имъ было не до переписки. Но тѣ, что возвращались обратно, — а такихъ, къ сожалѣнію, было большинство, — значительно окоротили своими разсказами размѣры народныхъ мечтаній о новыхъ земляхъ. «Уралъ», о которомъ никогда никто не имѣлъ опредѣленнаго представленія, изъ обѣтованной земли очень скоро превратился въ представленіяхъ крестьянъ — въ нѣчто ужасное, отъ чего надо бѣжать. Въ нѣчто такое, куда заманиваютъ людей только шарлатаны и обманщики. Въ самыхъ мрачныхъ краскахъ рисовали теперь этотъ таинственный «Уралъ» тѣ именно изъ переселенцевъ, которые, какъ я уже сказалъ выше, вернулись съ дороги, не видя никакихъ новыхъ земель, не имѣя объ нихъ никакого понятія и не выходя во все время своего путешествія даже изъ предѣловъ внутренней Россіи. Всѣ свѣдѣнія, которыя они почерпали о новыхъ земляхъ, получались ими на пути, отъ «встрѣчныхъ», т. е. иногда отъ такихъ же обратныхъ, какъ и они сами, или же и отъ такихъ, которые могли и въ самомъ дѣлѣ разочароваться въ своихъ мечтаніяхъ, которые были на новыхъ земляхъ, видѣли неурядицы, попробовали канцелярской волокиты и беззащитности. Но вообще, какъ въ началѣ движенія, слухи о благодатныхъ новыхъ мѣстахъ возбуждали народъ къ переселенію, такъ — годъ или два спустя — тотъ же народъ разочаровывался въ своихъ фантазіяхъ также, главнымъ образомъ, при помощи слуховъ. Но, разочаровываясь въ надеждѣ поправить свои дѣла помощью переселеній, они, однако жъ, не покидали мысли о поправленіи дѣлъ и изобрѣтали новыя фантазіи.
Въ с. Черногоровкѣ мнѣ встрѣтился одинъ изъ вернувшихся переселенцевъ.
— Что-жъ это ты назадъ-то? — спросилъ я его.
— Большую ошибку дали! Такую дали ошибку — въ вѣкъ не развязаться!.. Чего вздумали! Того вздумали, что вотъ теперь я и дома не имѣю, — продалъ его, какъ уходилъ; и хлѣба у меня нѣтъ, и годъ даромъ у меня пропалъ, и задолжалъ я, гдѣ только можно, запутался — а все-таки я Господу Богу возношу мою благодарность и до вѣку буду благодарить, что сподобилъ онъ меня домой воротиться! Дома я — слава тебѣ, Господи!
— Вы что же — до самыхъ "мѣстъ"доходили?
— Нѣтъ! Сподобилъ Господь на дорогѣ добрыхъ людей встрѣтить, не далъ пропасть! Встрѣтились люди, идутъ обратно, разсказали — «земля тамъ негодная, воды нѣту, жара смертельная, а звѣрья всякаго тьма!..»
— А вѣдь въ письмахъ-то другое писано?
— Чего тамъ письма!.. Это все, чтобы самимъ назадъ возвратиться… Письмами заманятъ, затащатъ туда, а тамъ и плачутся — «отвезите назадъ». Нашего брата кто не обманетъ…
— Далеко ли вы дошли?
— Да передъ Оренбургомъ, на двадцать на восьмой верстѣ, насъ добрые люди-то встрѣтили, разговорили… Какъ они думки-то наши разбили, — мы и не знаемъ, куда идти… Пошли въ Оренбургъ, посылали людей къ губернатору, земли просили.. Три раза просили — отказано. — «Земли, говорятъ, нѣту, а арендуйте участки у владѣльцевъ и живите…» А у насъ и денегъ-то не было ужъ ни копѣечки..
— Такъ всѣ и вернулись?
— Гдѣ всѣ! Разбрелись, какъ мухи. Намъ еще раньше люди говорили: — «Разбредетесь вы, говорятъ, какъ мухи, растеряетесь невѣдомо гдѣ!..» А мы не вѣрили — какъ можно! Всѣ, молъ, 58 семей въ одно мѣсто безпремѣнно сядемъ. А, однако, на самомъ-то дѣлѣ и вышло, что разбрелись… Какъ перешли Волгу, такъ и пошло: то одинъ отстанетъ, то другой, — и что дальше, то больше подводъ стало отставать… Поразспроситъ встрѣчнаго съ Урала, испугается и отстанетъ… Такъ всѣ и расползлись, измаялись, разорились. Какъ туда шли, по 80 к. за паромъ черезъ Волгу съ подводы платили, а оттуда ужъ Христовымъ именемъ перевезли… Ошибка, однимъ словомъ, вотъ какая, — въ вѣкъ не изжить! Хоть живы-то воротились — и то слава тебѣ, Господи!
Черезъ день, черезъ два встрѣчаю и другого такого же горемыку; почти слово-въ-слово разсказалъ онъ мнѣ то же, что и первый, но закончилъ свой разсказъ не только благодарностью Богу за счастіе возвращенія домой, а присовокупилъ къ нему нѣкоторое собственное соображеніе.
— Что намъ на Уралъ шляться! Не надо намъ этого… Это только одно разоренье. А думаемъ мы, что и здѣсь Господь надъ нами смилуется…
— Какимъ образомъ?
— А сказываютъ такъ, что будетъ на арендаторскія земли не семьдесятъ пять копѣекъ налогу, какъ теперь, а по десять рублей на десятину… Вотъ тогда арендаторы-то и должны бросать земли, а мы ихъ подберемъ!
— Вздоръ все это! Болтовня пустая!
— Болтовня!.. Нѣтъ, ужъ это не такъ! Какъ только о чемъ въ народѣ заговорятъ, — оно хоть сначала и кажется, что вздоръ, чепуха, — а потомъ рано ли, поздно ли, а ужъ выйдетъ точно такъ, какъ говорено… Болтовня! Никто вѣдь не вѣрилъ, что крестьянъ-то освободятъ? Анъ вотъ освободили… И про машину тоже… Нѣтъ! Ужъ пошла молва — такъ оно будетъ!
Я, быть можетъ, не обратилъ бы вниманія на эти разсужденія, если бы черезъ нѣсколько дней мнѣ не пришлось имѣть еще болѣе интереснаго разговора съ однимъ крестьяниномъ.
Я ѣхалъ на пароходѣ по Днѣпру. Большинство пассажировъ 3-го класса состояло изъ крестьянъ, возвращавшихся домой послѣ окончанія работъ по «сплаву». Между ними обращалъ на себя особенное вниманіе какой-то очень оригинальный человѣчекъ, видимо не принадлежавшій къ сплавщикамъ. Останавливало вниманіе его лицо — до того доброе, что его нельзя было не отличить среди множества лицъ пароходной толпы. Добродушнѣйшая улыбка не переставала освѣщать его доброе, ласковое лицо, кажется, ни на одну минуту. Онъ такъ хорошо смотрѣлъ на всѣхъ и каждаго, что, кажется, хотѣлъ сказать: — «Чѣмъ бы мнѣ услужить тебѣ, добрый человѣкъ?» Меня тянуло поговорить съ нимъ, для чего я и сѣлъ близко около него. И раньше, чѣмъ я собрался сказать ему что-нибудь, онъ уже самъ спрашивалъ меня:
— Далеко ли ѣдете, господинъ?
— До Гомеля! — отвѣтилъ я…
— До Гомеля? Вотъ и я также! — обрадовался онъ почему-то. — Я цегельникъ, цеглы дѣлаю. Работалъ я здѣсь въ Екатеринославской губ. у одного помѣщика, почетнаго мирового судьи. А теперь кончилъ тамъ работу… Слава Богу, заработалъ и ѣду домой, отдохну!..
Онъ все это высказалъ такъ мило, что невольно передалъ мнѣ частицу своей радости по случаю хорошаго заработка и радостной возможности воротиться домой.
Разговорились. Между прочимъ, я спросилъ его и о крестьянахъ той деревни, гдѣ онъ работалъ.
— Бѣдно живетъ тамъ народъ! очень бѣдно живетъ!' Земли мало, народъ работаетъ-работаетъ, а толку нѣтъ, жить нельзя… Бѣдствуетъ народъ, бѣдствуетъ! — закончилъ онъ со вздохомъ.
— А не переселяются на «Уралъ?» — спросилъ я.
— На Уралъ… Это, значитъ, на «новыя земли?..» Какъ же, ѣдутъ, ѣдутъ! Да вѣдь этимъ горю не пособишь!.. Тутъ дѣло безъ «нехорошаго» не обойдется! — закончилъ онъ вдругъ энергично.
— Т. е. какъ безъ «нехорошаго?» — спросилъ я съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
— А такъ: непріятности будутъ всякія! Безъ этого, вотъ увидите, дѣло не обойдется… Ужъ очень неправильно все идетъ. Вотъ, примѣрно, у мирового судьи, гдѣ я жилъ, — онъ почетный мировой судья уже 25 лѣтъ, съ самаго положенія, — у него 1.500 десят. земли, онъ одинъ владѣетъ этимъ, а на цѣлую слободу — тамъ, можетъ быть, 500 душъ — тоже столько же земли, а можетъ — еще меньше. Ну, вотъ и судите сами!
— Да изъ-за чего же могутъ быть непріятности? И съ кѣмъ?
— Да съ кѣмъ — съ помѣщиками заведутъ… Землю будутъ рвать! Такъ не можетъ остаться: неправильно,
— Это справедливо, — подтвердилъ со вздохомъ, сидѣвшій неподалеку и все время внимательно прислушивавшійся къ разговору крестьянинъ.
— Развѣ что, — продолжалъ послѣ нѣкотораго раздумья мой собесѣдникъ: — развѣ прибавятъ налогу на арендаторскія земли. Слухъ идетъ, что налогъ будетъ большой, сами побросаютъ! Тогда другое дѣло, тогда все обойдется хорошо!
Самымъ рѣшительнымъ образомъ я доказывалъ полную безсмыслицу такого слуха. Но собесѣдникъ мой рѣшительно не вѣрилъ ни одному моему доводу.
— Нѣтъ, не говорите! — стоялъ онъ на своемъ. — По всему видно, что дѣло къ тому идетъ. Вы видѣли новыя бумажки?
— Видѣлъ.
— И двадцатьпятныя, и десятки, — все новыя. А зачѣмъ это дѣлается? Вотъ вы не знаете, а я за вѣрное слыхалъ, отчего теперь будутъ бумажки разныхъ сортовъ: для арендаторовъ однѣ, для мужиковъ другія, а для евреевъ третьи, — все разныя. И чтобъ не мѣнялись деньгами: всякій чтобъ при себѣ свои деньги имѣлъ, а другія не принималъ, будто и не деньги. Вотъ тогда мужикамъ нельзя будетъ работать по найму: имъ нельзя будетъ разсчитываться, потому что арендаторскія деньги для мужика все одно, что простая щепка. А безъ мужика какъ же арендаторъ будетъ землю держать? Что онъ съ нею будетъ дѣлать? Вотъ онъ ее и броситъ! Хе-хе-хе!..
И онъ радостно и добродушно разсмѣялся.
Такіе и еще болѣе оригинальные толки «насчетъ земли» мнѣ приходилось слышать въ разныхъ мѣстахъ отъ крестьянъ десятки разъ, — но все это было нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Съ тѣхъ поръ, какъ началось у насъ переселенческое движеніе, всѣ эти толки и легенды о землѣ какъ-то вдругъ исчезли. Ихъ не только не было слышно, но даже воспоминаніе о нихъ возбуждало у крестьянъ насмѣшку, какъ надъ пустыми бреднями. Однако миновали и дни увлеченія переселеніемъ, не оправдавшимъ народныхъ ожиданій, — и опять стали оживать безконечныя по своимъ варіаціямъ фантастическія легенды и слухи «о землѣ», которую «царь отберетъ у помѣщиковъ и отдастъ крестьянамъ…»
1889