На костре и под секирой палача (Дюма)/ДО

На костре и под секирой палача
авторъ Александр Дюма, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1835. — Источникъ: az.lib.ru • Исторический роман из времен Карла VI в 3 частях.
Chroniques de France: Isabel de Bavière.
Русский перевод 1879 г. (без указания переводчика).

СОЧ. АЛЕКСАНДРА ДЮМА.

НА KOCTPѢ И ПОДЪ СѢКИРОЙ ПАЛАЧА

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
ИЗЪ ВРЕМЕНЪ КАРЛА VI. ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ. ПРОДАЕТСЯ:
ВЪ С.-ПЕТЕРБУРГЪ,
у Попова, Исакова на Невскомъ, Шигина на Садовой.
ВЪ МОСКВѢ,
у Салаева, Манухина, Прѣснова, Морозова и Глазунова.
1879.

Глава первая.

Въ воскресенье 20-го августа 1389 года, съ ранняго утра, было большое стеченіе народа по дорогѣ изъ Сен-Дени къ Парижу.

Поводомъ къ тому служило то, что принцесса Изабелла, дочь герцога Этьена Баварскаго и супруга короля Карла VI, должна была, въ званіи королевы Франціи, сдѣлать свой первый торжественный въѣздъ въ столицу королевства.

Объ этой принцессѣ носилось множество любопытныхъ и весьма интересныхъ слуховъ; всѣ знали, что при первомъ свиданіи съ этою принцессою, которое было въ пятницу,^[1] король страстно въ нее влюбился и, что дядя его, герцогъ Бургонскій, съ трудомъ могъ уговорить его отсрочить приготовленія къ свадьбѣ до будущаго понедѣльника.

Заключеніе этого брака подавало впрочемъ большія надежды Франціи; извѣстно было, что король Карлъ V, умирая, изъявилъ желаніе, чтобы сынъ его вступилъ въ брачный союзъ съ принцессою Баварскою, дабы уравновѣсить вліяніе Ричарда Англійскаго, который былъ женатъ на сестрѣ германскаго короля.

Любовь молодаго принца, какъ мы сейчасъ видѣли, удивительно согласовалась съ послѣднею волею его отца; кромѣ того, повивальныя бабки, осматривавшія нареченную невѣсту юнаго короля, объявили, что она способна дать наслѣдниковъ королевству, и рожденіе сына, по прошествіи года, сдѣлало еще болѣе чести ихъ знанію и опытности.

Въ то время, какъ и въ началѣ всякаго новаго царствованія, явились предсказыватели бѣдъ и несчастій, говорившіе, что пятница былъ день дурной для перваго свиданія съ невѣстою и что изъ этого ничего не можетъ выйти хорошаго; но покуда еще ничего не доказало справедливости ихъ предсказаній, и ихъ голоса, если бы они попытались заставить себя слышать, скоро были бы заглушены криками радости, которые, съ того дня какъ начинается нашъ разсказъ, невольно вырывались изъ устъ каждаго.

Такъ какъ главнѣйшія лица, которыя будутъ играть въ этомъ историческомъ повѣтствованіи роль, по своему званію или по достоинству должны составлять свиту королевы, то, если читатель намъ позволитъ, мы будемъ слѣдовать за церемоніальнымъ поѣздомъ, который, чтобы начать шествіе, ожидалъ только прибытія герцога Людовика Туринскаго, брата короля, опоздавшаго уже полчаса потому, какъ говорятъ одни, что онъ былъ занятъ своимъ туалетомъ, или вслѣдствіе ночи проведенной въ любви, какъ говорятъ другіе. Этотъ способъ будетъ, если не новый, то, покрайней мѣрѣ, удобный, ибо читатель разомъ можетъ познакомиться какъ со всѣми дѣйствующими лицами, такъ и съ самыми событіями; притомъ же, въ картинѣ, которую мы постараемся набросать, согласно оставленнымъ намъ свѣдѣніямъ прежнихъ писателей^[2], встрѣтится весьма много любопытнаго и занимательнаго.

Мы уже выше сказали, что въ воскресенье 20-го августа было такое множество народа по дорогѣ изъ Парижа къ Сен-Дени, какого прежде, можно думать, никогда и небывало.

Въ одинадцать часовъ, громкія восклицанія, послышавшіяся во главѣ толпы, и повторившіяся глухимъ эхомъ во всю ея длину, возвѣстили наконецъ всеобщему нетерпѣнію, что есть что-нибудь такое, на что надо обратить взоръ: это были королева Іоанна и герцогиня Орлеанская, ея дочь, которыя, при помощи сержантовъ, шедшихъ впереди ихъ и разгонявшихъ толпу длинными плетьми, пробирались сквозь нее, между тѣмъ какъ позади ихъ слѣдовали, верхомъ на лошадяхъ, 1,200 избраннѣйшихъ гражданъ Парижа, по обѣимъ сторонамъ дороги, дабы не дать толпѣ сомкнуться тотчасъ по проѣздѣ королевы и ея дочери. Избранные въ этотъ почетный конвой были одѣты въ длиннополые, зеленаго цвѣта, камзолы, обшитые золотомъ и серебромъ, и имѣли на головахъ шляпы, поля которыхъ были такъ длинны, что касались ихъ плечъ, или развѣвались по вѣтру, какъ перья; день былъ жаркій, знойный; но счастію, являвшійся по временамъ вѣтеръ прохлаждалъ эту удушливую атмосферу, дѣлавшуюся еще болѣе нестерпимою отъ пыли, подымавшейся отъ ногъ людей и лошадей.

Народъ, видя, что его гонятъ, приказывая разойтись, перешелъ на поля, разстилавшіяся по обѣимъ сторонамъ дороги, и такимъ образомъ средина дороги образовала родъ канала, окаймленнаго живою стѣною, по которому королевскій поѣздъ могъ безпрепятственно подвигаться впередъ. Такъ какъ поля были ниже уровня дороги, то каждый изъ толпы любопытныхъ старался пріискать себѣ болѣе удобное мѣсто для того, чтобъ видѣть церемонію. Поэтому, въ какія-нибудь двѣ или три минуты всѣ деревья и дома, находившіеся по близости отъ дороги, наполнились народомъ: на деревьяхъ зацвѣли незнакомые имъ плоды, а на крышахъ домовъ сидѣли и стояли неизвѣстные домовладѣльцамъ гости; тѣ же, которые боялись рѣшиться на подобное восхожденіе, оставались стоять въ сухой канавкѣ, идущей по обѣмъ сторонамъ дороги; женщины приподнялись на пальцы ногъ, чтобъ быть хотя однимъ вершкомъ выше, дѣти вскарабкались на плеча своихъ отцевъ и всякій стоялъ, какъ ему пришлось; одни могли видѣть церемоніальный поѣздъ хорошо, другимъ же пришлось удовольствоваться лишь видомъ ногъ лошадей и шляпъ гражданъ, сопровождавшихъ принцессъ.

Едва только волненіе въ народѣ, — причиненное проѣздомъ королевы Іоанны и герцогини Орлеанской, ѣхавшихъ во дворецъ, гдѣ ихъ ожидалъ король, — прекратилось, какъ замѣтили, что изъ главной улицы Сен-Дени показываются, въ сопровожденіи многочисленной свиты, столь ожидаемыя всѣми носилки королевы Франціи. Народу, собравшемуся по этому случаю, весьма любопытно было, какъ я уже прежде сказалъ, увидѣть эту молодую принцессу, не имѣвшую еще полныхъ девятьнадцать лѣтъ, и подававшую много надеждъ на благополучіе Франціи; быть можетъ, что первый взглядъ, брошенный на нее толпою, худо оправдалъ ту репутацію въ красотѣ, которая еще до пріѣзда ея была извѣстна въ столицѣ, ибо къ этой странной и особенной красотѣ необходимо было привыкнуть; это происходило отъ рѣзкой противоположности, которую составляли ея русые, почти золотистаго цвѣта, волосы съ черными, какъ смоль, бровями, — два типа совершенно противоположныя, характеризующія племена сѣвера и юга, которыя, будучи смѣшаны въ одинъ, казалось, вселяли въ ея сердце пылкія страсти итальянки и придавали ей вмѣстѣ съ тѣмъ гордый и величественный видъ германской принцессы^[3].

Что касается до остальной ея личности, то художникъ-скульпторъ не могъ бы желать, для модели «Діана въ купальнѣ», лучшихъ и болѣе совершенныхъ формъ. Ея лицо составляло тотъ превосходный овалъ, которому, два вѣка спустя, Рафаэль оставилъ свое имя. Узкія платья и рукава, которыя были въ то время въ модѣ, ясно и очевидно показывали тонкость ея тальи и художественную форму рукъ, превышающихъ бѣлизною лучшую, слоновую кость.

Королевскія носилки были сопровождаемы шестью первѣйшими вельможами Франціи: во главѣ этихъ вельможъ ѣхали герцогъ Туринскій и герцогъ Бурбонскій. Первый изъ нихъ, былъ младшій братъ короля Карла, молодой, красивый и умный Людовикъ Валуа, который черезъ четыре только года долженъ былъ получить титулъ герцога Орлеанскаго; онъ годъ уже, какъ былъ женатъ на граціозной Валентинѣ Миланской, дочери Галэаса Висконти, однако красота которой не могла удержать при себѣ эту знатную бабочку съ золотыми крылышками, гордившуюся своею блестящею наружностью, — мы говоримъ про герцога Туринскаго, который былъ большой вѣтреникъ. Впрочемъ, нужно сказать правду, этотъ герцогъ былъ одинъ изъ самыхъ богатыхъ и красивыхъ вельможъ двора; глядя на него, казалось, что все должно быть въ немъ радость и молодость, что жизнь ему дана для того, чтобы жить, и лице его ясно показывало, что онъ жилъ и что онъ вполнѣ пользовался своею жизнію. Этотъ безпечный франтикъ, съ русыми волосами и прекрасными голубыми глазами, не былъ рожденъ хранить долго какую нибудь большую тайну или грустную. мысль, и послѣднія въ весьма непродолжительномъ времени вылетали изъ его устъ, мягкихъ и розовыхъ, какъ уста женщины. Въ этотъ день, съ граціей, которая исключительно принадлежала только ему одному, былъ онъ одѣтъ въ великолѣпный костюмъ, нарочно заказанный имъ по этому случаю, — все на немъ было бархатъ, золото и драгоцѣнные камни; на черной бархатной шляпѣ его, вышитой золотомъ съ примѣсью рубиновъ и сафировъ, — хотя и въ меньшемъ количествѣ противъ того, сколько ихъ было у него на камзолѣ, — была надѣта великолѣпная цѣпь изъ жемчужинъ съ кистями, которыя спускались по бокамъ и сзади не много ниже шляпы; герцогъ, разговаривая во время дороги съ королевою, игралъ одною изъ этихъ кистей свободною рукою, другою же держалъ поводья своей лошади.

Что касается до герцога Бурбонскаго, то мы въ немногихъ словахъ скажемъ о немъ: это былъ одинъ изъ тѣхъ принцевъ, которые вписываютъ свои имена въ исторію, какъ потомки или предки великихъ людей.

Позади ихъ ѣхали герцогъ Филиппъ Бургонскій и герцогъ Беррійскій, братья Карла V, дяди короля. Это былъ тотъ самый герцогъ Филиппъ Бургонскій, который, раздѣляя опасности короля Іоанна въ Пуатье и его заточеніе въ Лондонѣ, заслужилъ на полѣ сраженія и въ то время, какъ находился въ тюрмѣ, имя Смѣлаго, данное ему его отцемъ, которое Эдуардъ утвердилъ за нимъ въ тотъ самый день, когда, во время обѣда, мундшенкъ англійскаго короля подалъ блюдо сперва своему королю, а потомъ королю Франціи, и когда онъ, герцогъ Филиппъ Бургонскій, давъ ему сильную пощечину, сказалъ во всеуслышаніе; «Кто же это тебя научилъ подавать вассалу прежде господина?» — Другой былъ герцогъ Беррійскій, раздѣлявшій вмѣстѣ съ герцогомъ Бургонскимъ регентство Франціи во время умопомѣшательства короля, и который, чрезъ свою скупость, привелъ королевство въ такое же разореніе, какъ это сдѣлалъ герцогъ Орлеанскій чрезъ свою расточительность.

Вслѣдъ за герцогами Бургонскимъ и Веррійскимъ ѣхали мессиръ Пьеръ Наваррскій и графъ Острванъ. Такъ какъ въ событіяхъ, о которыхъ мы будемъ разсказывать, эти два лица будутъ принимать весьма мало участія, то мы о нихъ распространяться не будемъ и попросимъ читателя, если ему угодно познакомиться получше съ этими личностями, прочесть составленныя о нихъ біографіи.

Позади королевы слѣдовала герцогиня Беррійская, но не въ носилкахъ, а на убранной въ великолѣпную попону лошади, которую вели подъ уздечку графъ Неверскій и графъ ла-Маршъ. Здѣсь опять одно изъ двухъ именъ сотретъ другое, и найменѣе извѣстное потеряется въ тѣни болѣе извѣстнаго; ибо графъ Неверскій, сынъ герцога Филиппа, сдѣлается впослѣдствіи Іоанномъ Бургонскимъ. Отецъ его былъ прозванъ Смѣлымъ, внукъ его называется Отважнымъ, и исторія приготовила уже для него самаго прозваніе безстрашнаго (Sans-Peur).

Графу Неверскому, вступившему 12-го апрѣля 1385 года въ бракъ съ Маргаритою де-Гено (de-Hainault), было тогда двадцать одинъ или двадцать два года; хотя ростъ его былъ средній, даже, можно сказать, менѣе чѣмъ средній, но онъ былъ крѣпокъ, силенъ и удивительно сложенъ; въ его свѣтло-голубыхъ глазахъ выражалась суровость, его длинные волосы были чернаго, какъ воронье крыло, цвѣта, его выбритая борода открывала лицо полное и румяное, — признакъ силы и здоровья. Судя потому, какъ онъ небрежно держалъ за поводья свою лошадь, можно было догадываться, что онъ былъ хорошій наѣздникъ. Будучи строгъ къ другимъ, какъ и къ самому себѣ, нечувствителенъ къ голоду и жаждѣ, къ холоду и жару, онъ могъ почитаться за человѣка, на котораго жизненныя нужды не имѣютъ вліянія; гордый съ знатными, добрый и привѣтливый съ низшими, онъ постоянно рождалъ ненависть между равными себѣ и любовь между тѣми, кто былъ ниже его по званію. Въ описываемый нами торжественный день, онъ, какъ бы на перекоръ герцогу Людовику Туринскому, былъ одѣтъ весьма просто: на немъ былъ фіолетоваго бархата камзолъ короче обыкновеннаго, съ висячими рукавами, безъ вышивки и украшеній, подтянутый кругомъ тальи поясомъ изъ кольчугообразной стали, на которомъ висѣла закаленнаго желѣза шпага; шляпа на головѣ его была черная, съ однимъ только брилліантомъ, который, подъ именемъ санси, вошелъ впослѣдствіи въ составъ сокровищъ кабинета короля Франціи^[4].

Мы въ особенности постарались познакомить читателя съ этими двумя лицами, которыхъ, въ теченіи нашего разсказа, намъ постоянно придется видѣть возлѣ короля, по той причинѣ, что они, съ печальнымъ и мечтательнымъ королемъ Карломъ и страстною пылкою супругою его Изабеллою, будутъ главнѣйшими лицами этого несчастнаго царствованія.

Для нихъ однихъ, можно сказать, исключительно Франція раздѣлилась на двѣ партіи и восприняла два сердца — одно, которое билось во имя Орлеана, другое — во имя Бургони; каждая партія, раздѣляя ненависть и любовь того, кто избранъ былъ ею въ предводители ея, любила его любовью и ненавидѣла его ненавистью партію, враждебную себѣ, и притомъ, забывая все, чтобы помнить только о своихъ интересахъ,. — все, даже короля, который былъ верховымъ ихъ начальникомъ, и самую даже мать ихъ — Францію.

По одной изъ сторонъ дороги, и не выѣзжая изъ общаго ряда, ѣхала на красивой бѣлой лошади Валентина Миланская, которую мы рекомендовали нашимъ читателямъ, какъ супругу молодаго герцога Туринскаго; она оставила свою прекрасную страну Ломбардію и пріѣхала въ первый разъ во Францію, гдѣ все ей показалось новымъ и богатымъ. По правую ея сторону ѣхалъ мессиръ Пьерръ де-Краонъ, одинъ изъ первыхъ любимцевъ герцога Туринскаго; онъ былъ одѣтъ также какъ и герцогъ, какъ бы въ доказательство той дружбы, которая съ давняго времени между ними существовала. Онъ былъ одинакихъ лѣтъ съ герцогомъ, также красивъ, какъ и онъ, и съ тѣмъ же выраженіемъ безпечности и веселости на лицѣ. По лѣвую герцогини сторону ѣхалъ сиръ Оливье де-Клиссонъ, коннетабль Франціи, одѣтый въ желѣзные латы, которыя онъ носилъ съ такою же легкостію, какъ прочіе вельможи сбои бархатные камзолы; поднятое у него забрало у шлема давало возможность видѣть благородныя черты его лица, и шрамъ поперегъ всего лба, — кровавый знакъ Орейскаго сраженія, доказывалъ, что украшенная лиліями шпага, висѣвшая у него на боку, была не разъ въ дѣлахъ, совершенныхъ на пользу своего отечества. Дѣйствительно, Клиссонъ, родившись въ Бретани, воспитывался въ Англіи, но, на девятнадцатомъ году, онъ возвратился во Францію, и съ этого времени храбро и горячо сражался въ рядахъ королевской арміи.

Послѣ лицъ, описанныхъ нами выше, мы ограничимся однимъ только перечисленіемъ именъ тѣхъ, которые находились въ свитѣ королевы. На первомъ планѣ мы поставимъ: герцогиню Бургонскую и графиню Неверскую, сопровождаемыхъ мессиромъ Генрихомъ де-Баръ и графомъ Намюрскимъ.

Потомъ слѣдовали: герцогиня Орлеанская на парадной, одѣтой въ драгоцѣнную попону, лошади, которую вели мессиры Іоакимъ Бурбонскій и Филиппъ д’Артуа; герцогиня Баръ и ея: дочь, сопровождаемыя мессиромъ Карломъ Альберамъ и синьоромъ Куси, извѣстнымъ по своей поговоркѣ, обратившейся въ. пословицу:

Ne suis prince, ni duc aussi,

je suis le seigneur de Coucy

T. e. Я не принцъ, и не герцогъ,

Я — синьоръ де Куси.

Мы ограничимся тѣми именами, которыя уже извѣстны нашимъ читателямъ, и не будемъ перечислять тѣхъ вельможъ, дамъ и дѣвицъ, которыя слѣдовали позади вышеозначенныхъ нами лицъ. Намъ достаточно будетъ сказать, что въ то время, какъ авангардъ поѣзда входилъ въ предмѣстья столицы, пажи и конюшіе, составлявшіе арріергардъ его, не выходили еще изъ Сен-Дени. На всемъ протяженіи дороги молодая королева была привѣтствуема громкими криками: ура! Мы считаемъ лишнимъ здѣсь прибавлять, что взгляды мужчинъ раздѣлились въ это время между королевою Изабеллою и герцогинею Валентиною Миланской, а взгляды женщинъ между герцогомъ Туринскимъ и графомъ Неверскимъ.

Королева, подъѣхавъ къ Сен-Дениской заставѣ, остановилась, ибо здѣсь была приготовлена для нея первая остановка. — Это былъ родъ большой часовни, какія обыкновенно дѣлаютъ на западѣ для отдохновенія во время крестнаго хода, обтянутой со всѣхъ сторонъ голубымъ атласомъ, съ изображеніемъ на потолкѣ неба, усѣяннаго звѣздами, вышитыми, изъ золота и серебра: въ облакахъ, проходившихъ по этому небу, были дѣти, одѣтыя ангелами, которыя тихо и нѣжно пѣли гармоническій гимнъ молодой и красивой дѣвушкѣ, представлявшей собою св. Дѣву Марію, Которая держала на колѣнахъ Младенца, изображавшаго Іисуса Христа; самая высокая часть неба была украшена гербами Франціи и Баваріи и освѣщена тѣмъ яркимъ золотымъ солнцемъ, которое, какъ мы говорили, служило девизомъ короля. Королева была изумлена, такимъ зрѣлищемъ и очень хвалила устройство такого сюрприза; когда ангелы кончили пѣть свой гимнъ и когда разсудили, что королева достаточно все разсмотрѣла, задняя сторона часовни раскрылась и представила взорамъ улицу Сен-Дени, покрытую во всю длину навѣсомъ изъ матеріи, со всѣми ея домами, убранными шелковыми и шерстяными матеріями, какъ будто, говоритъ Фруассаръ, навѣсить эти матеріи ничего не стоило, или какъ будто это происходило не во Франціи, а въ Александріи или Дамаскѣ.

Королева остановилась на минуту; казалось, она не рѣшалась въѣхать въ столицу, которая ожидала ее съ такимъ нетерпѣніемъ и привѣтствовала ее съ такою любовію. Быть можетъ, предчувствіе и говорило ей, юной и прекрасной принцессѣ, въѣзжавшей въ столицу Франціи при такомъ торжествѣ и великолѣпіи, что трупъ ея съ презрѣніемъ и проклятіями вынесутъ изъ этого же города и поручатъ отдать его, по распоряженію привратника отеля Сен-Поля, монахамъ монастыря св. Дениса!

Какъ бы то ни было, но королева продолжала свой путь; замѣтили только, что при въѣздѣ въ эту длинную улицу, загроможденную народомъ, — которому стоило только не много податься впередъ, чтобы раздавить королеву, съ ея лошадьми и носилками, — она поблѣднѣла, однако никакого несчастія не случилось, граждане оставались на своихъ мѣстахъ, и вскорѣ носилки королевы приблизились къ фонтану, покрытому матерчатымъ навѣсомъ голубаго цвѣта, и обсаженному золотыми лиліями; кругомъ этого фонтана были поставлены разрисованныя колонны, украшенныя гербами знатнѣйшихъ фамилій Франціи; вмѣсто воды фонтанъ этотъ въ изобиліи извергалъ сладкій, ароматическій гипокрасъ^[5]; у колоннъ стѣяли молодыя дѣвушки, держа въ рукахъ золотые кубки и серебренные бокалы, изъ которыхъ онѣ предлагали пить Изабеллѣ и лицамъ ея свиты. Королева взяла кубокъ отъ одной изъ нихъ, поднесла его къ губамъ и тотчасъ отдала его ей, но въ это самое время герцогъ Туринскій выхватилъ этотъ же кубокъ изъ рукъ молодой дѣвушки, показалъ видъ, что ищетъ на кубкѣ то мѣсто, къ которому королева коснулась своими губами и, прижавъ губами кубокъ въ томъ самомъ мѣстѣ, залпомъ выпилъ ароматный напитокъ, отвѣданный королевою. Румянецъ, скрывшійся не за долго передъ этимъ на лицѣ Изабеллы, быстро показался на немъ, ибо нельзя было не думать, чтобы эта выходка герцога, какъ она скоро не была сдѣлана, осталась незамѣченною; и дѣйствительно, поступокъ герцога не ускользнулъ отъ глазъ окружавшихъ королеву; въ тотъ же день вечеромъ о немъ толковали различно при дворѣ, и тѣ, которые были наиболѣе противоположнаго мнѣнія, находили герцога весьма смѣлымъ и даже дерзкимъ, ибо какъ можно было позволить себѣ подобную выходку предъ супругою своего короля и повелителя, которая была еще такъ снисходительна, что только мгновенною краскою на лицѣ выразила свое неудовольствіе!

Впечатлѣніе, произведенное этимъ случаемъ, было, впрочемъ, вскорѣ замѣнено новаго рода зрѣлищемъ: королевскій поѣздъ прибылъ къ Троицкому монастырю, и здѣсь, предъ воротами, выстроены были высокіе мостки, въ видѣ амфитеатра, на которыхъ долженъ былъ происходить турниръ султана Саллахъ-Эдина. Вслѣдствіе сего, христіане были поставлены на одну сторону, а Саррацыны по другую; въ обѣихъ группахъ, стоявшихъ лицомъ къ королевѣ, можно было хорошо разсмотрѣть всѣ лица, участвовавшія въ этомъ турнирѣ, вооруженныя во вкусѣ рыцарства XIII-го вѣка, съ гербами и девизами тѣхъ, которыхъ они представляли. Сзади этой арены, по срединѣ, сидѣлъ французскій король Филиппъ-Августъ, окруженный двѣнадцатью порами своего королевства. Въ то время, какъ королевскія носилки.остановились передъ мостиками, король Ричардъ Львиное-Сердце вышелъ изъ рядовъ, подошелъ къ Филиппу-Августу, преклонилъ предъ нимъ колѣно и спросилъ у него позволеніе идти сражаться противъ Саррацынъ; Филиппъ-Августъ съ важностью, достойною своего сана, далъ ему на то свое согласіе; Ричардъ тотчасъ всталъ, возвратился къ строю, приказалъ своимъ воинамъ приготовиться къ битвѣ, и пошелъ съ ними на невѣрныхъ; между той и другой стороной завязалась тогда сильная схватка, кончившаяся, конечно тѣмъ, что Саррацыны были побѣждены и обращены въ бѣгство. Нѣкоторые изъ обратившихся въ бѣгство бросились искать себѣ спасенія въ окнахъ монастыря, къ которымъ упирались мостки и которыя нарочно для этого случая оставили отворенными; но это, однако, не помѣшало побѣдителямъ имѣть у себя большое число плѣнныхъ; король Ричардъ подвелъ ихъ къ королевѣ; королева просила даровать имъ свободу и, въ награду, сняла съ руки золотой браслетъ и отдала его побѣдителю.

— О! сказалъ тогда про себя герцогъ Туринскій, облокотившись на носилки; — если бы я зналъ, что эта награда присуждена актеру, то никто бы, кромѣ меня, не игралъ роли Ричарда!…

Изабелла взглянула на другой браслетъ, надѣтый на другую ея руку, и потомъ, желая скрыть это движеніе, обнаруживавшее ея мысль, сказала, обратившись къ герцогу Туринскому:

— Вы очень легкомысленны, господинъ герцогъ; подобнаго рода игры хороши только для арлекиновъ и паяцовъ, и вовсе не приличны, для того, кто называется братомъ короля.

Герцогъ хотѣлъ — было что-то сказать въ отвѣтъ, но Изабелла дала знакъ къ отъѣзду и, повернувъ голову къ герцогу Бурбонскому, начала разговаривать съ нимъ, не обращая никакого вниманія на своего деверя до тѣхъ поръ, пока поѣздъ не прибылъ ко вторымъ воротамъ Сен-Дени, называвшимся La Porte aux-Peintres, которыя, въ царствованіе Франциска I, были до основанія разрушены. У этихъ воротъ была поставлена декорація, изображавшая великолѣпный замокъ; передъ этимъ замкомъ стояли мальчики и дѣвочки одѣтые Амурами и Сильфидами, которые, при приближеніи къ нимъ поѣзда, начали пѣть веселые гимны. Въ заключеніе явились два ангела, несшіе золотую корону, украшенную драгоцѣнными камнями, и возложили ее на главу королевы.

Между тѣмъ, по другую сторону воротъ, новыя лица ожидали королеву: это были депутаты отъ купеческаго сословія, несшіе балдахинъ, которымъ давно уже дано было право сопровождать королей а королевъ Франціи, во время ихъ въѣзда въ Парижъ, отъ Сен-Денискихъ воротъ до дворца. За ними слѣдовали представители различныхъ ремесленныхъ цеховъ, одѣтые въ фантастическіе кастюмы, представлявшіе семь смертныхъ грѣховъ: гордость, скупость, лѣность, роскошь, зависть, гнѣвъ и обжорство и, въ противопожность тому семь христіанскихъ добродѣтелей: вѣру, надежду, любовь, воздержаніе, правосудіе, благоразуміе и силу, между тѣмъ какъ по сторонамъ ихъ, образуя отдѣльную группу, были: смерть, чистилище, адъ и рай. Хотя королеву объ этомъ и предоувѣдомили, но зрѣлище, представившееся ея глазамъ, весьма непріятно подѣйствовало на нее, что можно было видѣть изъ того, что она закрыла на нѣкоторое время глаза и сѣла глубже въ носилки. Герцогъ Туринскій, съ своей стороны тоже былъ весьма недоволенъ тѣмъ, что долженъ былъ оставить то мѣсто, которое занималъ у носилокъ, ибо народъ, воспользовавшись правомъ сопровождать отсюда до дворца королевскій поѣздъ, нахлынулъ съ обѣихъ сторонъ къ носилкамъ и настойчиво требовалъ себѣ мѣста.

Герцогъ Бурбонскій и прочіе вельможи отъѣхали уже отъ королевы и возвратились на свои мѣста. Изабела, видя, что герцогъ Туринскій настойчиво не отходитъ отъ ея кареты, сказала ему:

— Не будетъ ли вамъ угодно, ваша свѣтлость, дать мѣсто этимъ добрымъ людямъ, или вы ждете моего приказанія, чтобы удалиться?

— Да, ваше величество, отвѣчалъ герцогъ: — я жду отъ васъ повелѣнія…. я жду взгляда, который бы мнѣ далъ силу вамъ повиноваться!

— Я не знаю, продолжала Изабела, наклонившись ближе къ герцогу, — можно ли намъ будетъ видѣться сегодня вечеромъ; но не забудьте, что съ завтрашняго дня я не только королева Франціи, но и распорядительница всѣхъ турнировъ и ристалищъ, и что этотъ браслетъ будетъ наградой побѣдителю.

Герцогъ, въ знакъ своей благодарности, низко поклонился Изабеллѣ, тѣ, которые были удалены отъ того мѣста, гдѣ происходила эта сцена, ничего особеннаго не видѣли въ этомъ, кромѣ того уваженія, которое всякій, будь онъ простой гражданинъ или принцъ крови, долженъ оказывать своей монархинѣ; но нѣкоторые, находясь на болѣе близкомъ разстояніи къ королевѣ, могли проникнуть взглядомъ въ узкій промежутокъ между носилками и лошадью герцога и замѣтить, что губы герцога коснулись руки королевы и оставались на ней болѣе, чѣмъ то позволялъ этикетъ цѣлованія королевской руки.

Какъ бы то ни было, но герцогъ выпрямился на своей лошади; лицо его выражало радость и восторгъ; онъ пришпорилъ лошадь и поѣхалъ занять, возлѣ своей жены, мѣсто коннетабля Клиссона. Въ это время, депутаты отъ купеческихъ гильдій подошли къ носилкамъ съ обѣихъ сторонъ, по три съ каждой стороны и подняли надъ королевою балдахинъ; христіанскія добродѣтели и смертные грѣхи заняли мѣсто позади ихъ, а въ слѣдъ за сими послѣдними стали одинъ-за-однимъ смерть, чистилище, адъ и рай. Кортежъ тронулся въ путь торжественнымъ тихимъ маршемъ, но эта тишина была въ скоромъ времени нарушена однимъ, довольно страннымъ приключеніемъ.

На углу улицъ Ломбардской и Сен-Дени показались два человѣка, сидящіе на одной лошади, которые громко кричали, оборачиваясь во всѣ стороны къ толпѣ народа, собравшагося въ такомъ множествѣ, что надобно было удивляться какъ они могли пробраться до этого мѣста. Правда, что они мало, повидимому, обращали вниманіе на угрозы и ругательства толпы, сквозь которую пробирались, не смотря ни на какія препятствія; ихъ смѣлость доходила даже до того, что они сопротивлялись полицейскимъ сержантамъ и съ стоическимъ хладнокровіемъ выдерживали удары плетьми, съ помощію которыхъ сіи послѣдніе старались не дать имъ пробираться впередъ.

Но угрозы и удары были безполезны; всадники продолжали ѣхать впередъ, отплачивая вправо и влѣво тѣми же ударами, которые получали сами, напирая на народъ лошадью и пробивая такимъ образомъ себѣ дорогу, хотя и медленно, но успѣшно. Наконецъ, они достигли того, что имъ можно было видѣть хорошо поѣздъ; всѣ думали, что они остановятся и будутъ спокойно смотрѣть на проходящую церемонію; но въ то самое время, когда королева Изабелла проѣзжала мимо ихъ, тотъ изъ двухъ, который держалъ за узду лошадь, получилъ, казалось, отъ своего товарища какъ будто какое-нибудь приказаніе. Желая тотчасъ выполнить его, онъ замахивается палкой, которую держитъ въ рукѣ, и ударяетъ ею почти въ одно и тоже время по заду и головѣ двухъ лошадей солдатъ, мѣщанской гвардіи (garde bourgeoise^[6]), заграждавшихъ имъ дорогу; одна изъ этихъ лошадей подалась впередъ, другая отскочила назадъ, черезъ это образовалось небольшое свободное пространство для того, чтобы имъ продолжать пробираться впередъ. Всадники, воспользовавшись этимъ, бросились къ самому поѣзду, проѣхали въ двухъ шагахъ отъ лошади герцогини Туринской, которая, взбѣсясь, при видѣ такого явленія, непремѣнно бы сшибла съ себя герцогиню Валентину, если бы сиръ Краонъ не схватилъ ее за узду въ то время, какъ она подымалась на дыбы, и добралась до королевы, опрокидывая на своемъ пути рай на адъ, смерть на чистилище и христіанскія добродѣтели на смертные грѣхи, среди криковъ всей толпы, принимавшей ихъ за злоумышленниковъ, и будучи преслѣдуемы герцогами Туринскимъ и Бурбонскимъ? которые, видя, что они пробираются прямо къ королевскимъ носилкамъ, опасаясь съ ихъ стороны злоумышленнаго поступка, обнажили свои шпаги, дабы въ случаѣ было чѣмъ защитить королеву.

Королева, съ своей стороны, также не мало была встревожена шумомъ и безпорядкомъ, происходившими около нея. Она не знала еще и причины, какъ вдругъ увидѣла между депутатами отъ купечества, несшими надъ ея носилками балдахинъ, двухъ всадниковъ, сидящихъ на одной лошади. Первымъ ея движеніемъ было тотчасъ углубиться во внутрь кареты, но сидѣвшій на лошади позади своего товарища сказалъ ей нѣсколько словъ вполголоса, приподнялъ свою шляпу, которая была надѣта почти на глаза, вынулъ изъ-подъ нея большую, золотую цѣпь, украшенную брилліантовыми лиліями, надѣлъ ее на шею королевы, съ благодарностію принявшей этотъ подарокъ, пришпорилъ лошадь и стремглавъ ускакалъ обратно. Почти въ то же самое время подъѣхали къ королевѣ герцоги Туринскій и Бурбонскій, которые, не замѣтивъ ничего, что происходило у носилокъ, кромѣ развѣ только того, что эти два всадника подъѣхали весьма близко къ королевѣ, подняли вверхъ шпаги и стали кричать: убить! убить негодяевъ! Народу вездѣ было такое множество, что нельзя было сомнѣваться въ поимкѣ неизвѣстныхъ всадниковъ, тѣмъ болѣе, что эти всадники съ такимъ же трудомъ пробирались изъ улицы Сен-Дени, съ какимъ и въѣзжали въ нее; каждый былъ въ ожиданіи какой-нибудь катастрофы, какъ вдругъ королева, видя о чемъ идетъ дѣло, выглянула изъ своего экипажа, простерла руки къ обоимъ герцогамъ и закричала: — что, вы хотите дѣлать?… это король!

Герцоги тотчасъ же остановились и, боясь, чтобы съ королемъ не случилось чего нибудь худаго, подняли вверхъ свои шпаги и громко закричали: это король, господа!… король! за тѣмъ, снявъ шляпы, прибавили: честь и слава королю!

Король, — ибо сидѣвшій на лошади; позади мессира Карла де-Савуази, былъ дѣйствительно король Карлъ VI, — желая отвѣчать на дѣлаемыя ему привѣтствія, открылъ свой капюшонъ, и народъ могъ узнать по его длиннымъ темнорусымъ волосамъ, по его голубымъ глазамъ, по его нѣсколько большому рту съ прекрасными бѣлыми зубами, по его благородной осанкѣ и величественной наружности монарха, которому, не смотря на всѣ бѣдствія и несчастія, коими было ознаменовано его царствованіе, сохранилъ имя многовозлюбленнаго (Bien-Aimé), данное ему напередъ въ день восшествія его на престолъ.

Тогда крики: да здравствуетъ король! раздались единодушно со всѣхъ сторонъ; пажи и оруженосцы — дворяне замахали въ воздухѣ шпагами и флагами, дамы же своими шарфами и платками; въ народѣ сдѣлалось еще болѣе движенія, всякій желалъ взглянуть на короля, который, воспользовавшись тѣмъ, что предъ нимъ всюду толпа разступилась, успѣлъ уже исчезнуть изъ виду. Прошло уже болѣе получаса, а между тѣмъ тишина и спокойствіе, нарушенныя этимъ приключеніемъ, не могли еще водвориться; въ народѣ волненіе не прекращалось, хотя и съ меньшею силою; мессиръ де-Краонъ, воспользовавшись этимъ, съ злобною улыбкою замѣтилъ герцогинѣ Валентинѣ, что супругъ ея, отъ котораго единственно, можетъ быть, зависѣло сократить время остановки королевскаго кортежа, замедлялъ ее тѣмъ, что разговаривалъ съ королевою и этимъ самымъ удерживалъ оберъ-церемоніймейстера дать сигналъ къ отъѣзду. Герцогиня, хотя и показала видъ, что безъ особеннаго вниманія выслушала эти слова, но полу-затаенный вздохъ вырвался изъ ея груди и заставилъ ея глаза выразить нѣкоторое смущеніе; обратившись къ Краону, она сказала съ видомъ притворнаго спокойствія: — мессиръ Краонъ, почему вы не дѣлаете этого замѣчанія самому герцогу, вы, который находитесь съ нимъ въ такихъ дружественныхъ отношеніяхъ?

— Этого я не могъ сдѣлать безъ вашего приказанія, герцогиня; его возвращеніе не лишило ли бы меня счастія, которымъ я пользуюсь въ его отсутствіи, счастія охранять васъ?

— Единственный мой защитникъ и тѣлохранитель есть герцогъ Туринскій, и такъ какъ вы ждете отъ меня приказанія, то я прошу васъ отправиться къ нему и сказать, чтобъ онъ ко мнѣ возвратился.

Де-Краонъ поклонился герцогинѣ и отправился къ герцогу передать слова его супруги. Въ то время, какъ они оба возвращались къ ней, въ народѣ раздался сильный крикъ; одной молодой дѣвушкѣ, отъ давки и тѣсноты, сдѣлалось дурно. При подобныхъ обстоятельствахъ этотъ случай былъ слишкомъ обыкновеннымъ, дабы высокія особы, о которыхъ идетъ теперь рѣчь, обратили на него малѣйшее вниманіе. Итакъ, де-Краонъ и герцогъ подъѣхали къ герцогинѣ, но обернувшись даже въ ту сторону, гдѣ случилось это происшествіе, и заняли близь нея мѣста. Кортежъ, казалось, только и ожидалъ этаго прибытія, ибо тотчасъ же тронулся въ дальнѣйшій путь; по вскорѣ ему представился новый предлогъ къ остановкѣ.

У воротъ Шателе выстроена была эстрада, изображавшая замокъ, на углахъ котораго возвышались двѣ башни съ часовыми, богато одѣтыми и вооруженными; нижній этажъ этого замка представлялъ одну сплошную комнату, открытую для публики; въ этой комнатѣ была поставлена б-огато-убранное ложе, на которомъ лежала молодая дѣвушка, изображавшая собою богиню. Кругомъ этого замка было насажено столько деревьевъ, что можно было бы подумать, что замокъ окружаетъ лѣсъ, и въ этомъ лѣсу бѣгало множество зайцевъ и кроликовъ, между тѣмъ какъ рой птицъ разныхъ породъ, порхали съ дерева на дерево, къ великому удивленію народа, спрашивавшаго себя, какимъ образомъ всѣ эти птицы, обыкновенно столь дикія, сдѣлались такими безбоязненными. Но всѣ пришли въ еще большее удивленіе, когда увидѣли вышедшаго изъ этого лѣса бѣлаго оленя, величиною съ большихъ оленей королевскаго звѣринца, столь хорошо сдѣланнаго, что его можно было бы принять дѣйствительно за живаго, ибо человѣкъ, скрывавшійся внутри его, посредствомъ особаго механизма, поворачивалъ его глазами, приводилъ въ движеніе ротъ и двигалъ его ногами. У этого оленя, имѣвшаго золотые рога, была на шеѣ корона, на подобіе короны королевской, а на груди висѣлъ голубаго цвѣта гербъ, съ изображеніемъ на немъ трехъ золотыхъ лилій; этотъ гербъ представлялъ Францію и ея короля. Итакъ, этотъ гордый, величественный по своей наружности, олень подошелъ къ ложу, на которомъ возлежала богиня Правосудія, взялъ своею правою ногою мечъ, -символъ правосудія, — и, поднявъ его вверхъ, съ гордостію потрясъ имъ. Въ это самое время, съ противоположной части лѣса, вышли левъ и орелъ, — символъ силы, — и хотѣли силою отнять этотъ священный мечъ у оленя; но въ тоже время двѣнадцать молодыхъ дѣвушекъ, одѣтыхъ всѣ въ бѣломъ, и имѣя каждая въ одной рукѣ золотыя чётки, и въ другой — обнаженный мечъ, вышли, въ свою очередь, изъ лѣса, окружили оленя съ цѣлію его защищать. Послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ попытокъ завладѣть мечомъ, левъ и орелъ возвратились побѣжденные въ лѣсъ. Живая ограда, служившая оленю защитою, разступилась, и онъ съ важностію выступилъ впередъ, подошелъ къ носилкамъ королевы и здѣсь преклонилъ колѣно; королева погладила, поласкала его, какъ это обыкновенно дѣлала со всѣми звѣрями королевскаго звѣринца, которыхъ король самъ иногда кормилъ. Такого рода сюрпризъ привелъ въ восторгъ и королеву и всѣхъ лицъ ея свиты; такая умная выдумка понравилась всѣмъ.

Между тѣмъ, наступала уже ночь, ибо, начиная отъ Сен-Дени, королевскій кортежъ ѣхалъ самымъ медленнымъ шагомъ и по причинѣ различныхъ зрѣлищъ, развлекавшихъ во время дороги королеву, значительно опоздалъ прибытіемъ къ мѣсту своего назначенія; но, какъ бы то ни было, церемонія подходила уже къ собору Парижской-Богоматери, куда отправлялась королева. Оставалось проѣхать только мостъ о-Шанжъ и никто болѣе на думалъ, чтобы могли изобрѣсти опять что-либо новое, какъ вдругъ, столько же прекрасное, сколько неожиданное зрѣлище поразило взоры всѣхъ; человѣкъ, одѣтый ангеломъ, показался на вершинѣ купола собора Парижской-Богоматери, держа въ обѣихъ рукахъ факелы; онъ шелъ по канату столь тонкому, что его едва можно было видѣть, и шелъ внизъ надъ крышами домовъ, какъ будто бы на воздухѣ; наконецъ, послѣ многихъ туровъ и трудныхъ переходовъ, онъ остановился на одномъ изъ домовъ, находившихся у моста.^[7]

Королева, проѣзжая мимо его, запретила ему возвращаться по той же дорогѣ, опасаясь, чтобы не случилось какого нибудь несчастія; но онъ очень хорошо зная, какая причина заставила ее дать это приказаніе, не послушался его и, отступая назадъ, чтобъ не обратиться спиною къ своей государынѣ, взошелъ опять на вершину башни каѳедральнаго собора и спустился въ отверстіе изъ котораго вышелъ. Королева спросила, кто этотъ человѣкъ, такой легкій и такой искусный? въ отвѣтъ ей сказали, что это былъ одинъ Генуэзецъ, мастеръ въ забавахъ такого рода.

Впродолженіи этого послѣдняго волшебства, по дорогѣ, по которой ѣхала королева, собралось множество торговцевъ птицами; они несли въ огромнаго размѣра клѣткѣ цѣлое стадо воробьевъ и выпускали ихъ на волю вдоль всего моста въ то время, когда проѣзжала по немъ королева. Это былъ старинный обычай, замѣнявшій на питаемую всегда народомъ надежду, что новое царствованіе даруетъ ему новыя облегченія и льготы; обычай этотъ прекратился, но не исчезла надежда.

По прибытіи къ собору Парижской Богородицы, королева увидѣла, стоявшаго на ступеняхъ главнаго входа, парижскаго епископа, въ митрѣ и въ священныхъ ризахъ; онъ былъ окруженъ знатнѣйшимъ духовенствомъ и депутатами отъ университета, которому его титулъ старшей дщери короля довелъ право присутствовать при коронаціи. Королева вышла изъ кареты, что сдѣлали также и дамы ея свиты, кавалеры сошли съ лошадей, которыхъ поручали стеречь своимъ пажамъ и слугамъ, и она въ сопровожденіи герцоговъ Туринскаго, Беррійскаго, Бургонскаго и Бурбонскаго вошла въ храмъ вслѣдъ за епископомъ и духовенствомъ громко пѣвшимъ хвалебные гимны Богу и Дѣвѣ Маріи.

Подошедши къ главному алтарю, Изабелла набожно стала на колѣна и помолившись, принесла въ даръ храму Богородицы четыре златыя покрывала и корону, которую ангелы возложили ей на главу у вторыхъ Сен-Денисскихъ воротъ. Взамѣнъ ея, мессиръ Жанъ де ла-Ривьеръ и мессиръ Жанъ ле-Мерсье принесли другую драгоцѣннѣе и прекраснѣе прежней, одинаковую съ тою, которую носилъ король, когда возсѣдалъ на тронѣ. Епископъ, взявшись за цвѣтокъ лиліи, которымъ она замыкалась, и четыре герцога, поддерживая ее каждый своею рукою, тихо возложили ее на главу Изабеллы; вдругъ со всѣхъ сторонъ раздались громкіе крики радости, потому что только съ этой минуты Изабелла стала истинно королевою Франціи.

Тогда королева и вельможи вышли изъ храма; королева сѣла опять въ свою колесницу, а они на своихъ парадныхъ лошадей; но обѣ стороны шествія шли съ зажженными восковыми свѣчами шесть сотъ служителей, такъ что на улицахъ было столь же свѣтло, какъ, если-бы на небѣ свѣтило солнце. И такъ, вотъ какимъ образомъ королева была провожаема въ парижскій дворецъ, гдѣ ожидалъ ее король, имѣя по правую руку королеву Жанну, а по лѣвую герцогиню Орлеанскую. По прибытіи къ дворцу, королева сошла съ колесницы и стала на колѣни, какъ-то она сдѣлала и въ церкви, показывая тѣмъ, что она признавала Бога своимъ Владыкою на небеси, а короля своимъ владыкою на землѣ. Король поднялъ ее и поцѣловалъ; народъ кричалъ Ура! видя, что они такъ согласны, молоды, прекрасны, онъ думалъ, что два ангела хранителя французскаго королевства, оставили мѣста свои по правую и по лѣвую сторону престола Божія.

Тогда вельможи откланялись королю и королевѣ и каждый возвратился къ себѣ домой; около нихъ остались только особы, принадлежавшія ко двору; что касается до народа, то онъ оставался предъ дворцомъ и продолжалъ привѣтствовать короля и королеву громкими радостными восклицаніями до тѣхъ поръ, пока послѣдній пажъ не вошелъ во дворецъ вслѣдъ за послѣднимъ вельможею, тогда дверь затворилась; факелы освѣщавшіе площадь разсѣялись или мало по малу погасли, толпа разсыпалась по множеству расходящихся въ разныя стороны улицъ, которыя подобно артеріямъ и венамъ приносятъ жизнь къ оконечностямъ столицы; вскорѣ весь этотъ шумъ превратился въ какое-то тихое жужжаніе, самое это жужжаніе затихало потомъ мало по малу и часъ спустя настала полная тишина и мракъ.

Глава вторая.

Теперь мы просимъ читателя прогуляться вмѣстѣ съ нами по опустѣвшимъ и темнымъ улицамъ Парижа, какими мы оставили ихъ въ концѣ предъидущей главы; мы остановимся на углу улицы Кокильеръ и улицы Сежуръ, такъ, чтобъ насъ нельзя было замѣтить, и тотчасъ увидимъ, что чрезъ потаенную дверь туринскаго дворца, сдѣлавшагося впослѣдствіи дворцомъ орлеанскимъ, вышелъ человѣкъ, закутанный въ длинный и широкій плащъ, котораго капюшонъ накидывался на лицо, въ случаѣ еслибы носившій его захотѣлъ остаться неузнаннымъ. Этотъ человѣкъ, остановясь, чтобъ сосчитать бой большихъ луврскихъ часовъ, пробившихъ десять, полагалъ безъ сомнѣнія, что въ эту пору ходить по улицамъ Парижа опасно; и потому, опасаясь, чтобъ на него не напали врасплохъ, онъ обнажилъ свою шпагу и, уперши конецъ ея въ порогъ двери, погнулъ ее въ ту и другую сторону, какъ бы для того, чтобъ увѣриться въ ея добротѣ, и, оставшись безъ сомнѣнія доволенъ сдѣланнымъ надъ нею испытаніемъ, беззаботно отправился въ дальнѣйшій путь, извлекая стальнымъ остріемъ искры изъ мостовой, и напѣвая въ полголоса старинную пѣсню о градоначальникѣ Куси.

Пойдемъ вслѣдъ за нимъ въ улицу Этюфъ, не спѣша однако, потому что онъ остановился у подножія Трагуарскаго креста, чтобъ, преклонивъ колѣно, совершить предъ нимъ краткую молитву, потомъ, поднявшись, продолжалъ свою пѣсню съ того, на чемъ остановился и пошелъ по большой улицъ Сент-Оноре, напѣвая все тише и тише по мѣрѣ того, какъ онъ приближался къ улицѣ Ферроннери; войдя въ нее, онъ совсѣмъ пересталъ пѣть, молча пошелъ вдоль ограды кладбища Сенз-Инносанъ и пройдя три четверти ея длины вдругъ быстро по прямой линіи перешелъ на другую сторону улицы, остановился предъ небольшою дверью и осторожно сдѣлалъ по ней три удара; казалось, что его здѣсь ожидали, потому что какъ ни тихо онъ постучался, однако же ему отвѣчали слѣдующими словами. — Это вы, господинъ Людовикъ, и когда послѣдовалъ утвердительный отвѣтъ, то дверь тихо отворилась и тотчасъ же опять затворилась, какъ только онъ перешагнулъ чрезъ порогъ.

Хотя этотъ человѣкъ, котораго, какъ мы слышали, звали Людовикомъ, казалось, сперва очень торопился, однакоже онъ остановился въ сѣняхъ, вложилъ свою шпагу въ ножны и, бросивъ на руки введшей его женщины свой плащъ, явился одѣтымъ просто и изящно. Костюмъ его — былъ костюмъ конюшаго знатнаго дома, и состоялъ изъ черной бархатной шапочки и кафтана того-же цвѣта изъ тойже матеріи съ разрѣзомъ отъ кисти руки до плеча, чтобъ оставить на виду узкіе рукава зеленаго подкамзолка и дополнялся узкими панталонами изъ матеріи фіолетоваго цвѣта, на одной сторонѣ которыхъ вышитъ былъ гербовый щитъ съ тремя цвѣтками золотыхъ лилій подъ герцогскою короною.

Скинувъ свой плащъ, Людовикъ, не смотря на то, что въ сѣняхъ не было ни огня, ни зеркала, занялся своимъ туалетомъ, и не прежде какъ обтянувъ низъ своего кафтана, для того, чтобъ онъ граціозно сидѣлъ на немъ, и увѣрившись, что прекрасные его бѣлокурые волосы гладко и красиво лежатъ на плечахъ его, онъ тономъ пріятнаго голоса сказалъ:

— Здравствуй, добрая Жеганна; ты хорошій сторожъ, благодарю. Что дѣлаетъ прекрасная твоя госпожа?

— Она васъ ожидаетъ.

— Хорошо, вотъ и я. Она, вѣроятно, въ своей коматѣ?

— Да сударь.

— А отецъ ея?

— Легъ спать.

— Хорошо.

Въ тоже время нога его коснулась первой ступени извилистой лѣстницы, ведшей въ верхній этажъ дома, и хотя было совершенно темно, но онъ пошелъ по ея ступенямъ, какъ человѣкъ, которому эта дорога была знакома. Взойдя во второй этажъ, онъ замѣтилъ свѣтъ сквозь отверстіе одной двери, онъ осторожно подошелъ къ ней, и ему оставалось только слегка толкнуть ее рукою, чтобъ войти въ комнату, меблировка которой доказывала, что хозяинъ дома принадлежалъ къ среднему сословію.

Незнакомецъ вошелъ на цыпочкахъ; приходъ его не былъ замѣченъ и потому онъ могъ нѣсколько времени разсматривать граціозную картину, представившуюся его взорамъ.

Близь кровати съ витыми колоннами, завѣшенной зеленою занавѣскою стояла предъ налоемъ на колѣнахъ молодая дѣвушка, на ней было длинное бѣлое платье, рукава, котораго опускавшіеся до самаго полу, не препятствовали однакоже видѣть отъ самыхъ локтей граціозно округленныя бѣлыя маленькія руки, на которыхъ въ это время покоилась ея голова; ея длинные бѣлокурые волосы, разсыпавшись по плечамъ, спускались по сгибамъ ея стройной таліи и подобно золотой сѣти ниспадали до самаго полу; въ этомъ нарядѣ было что-то столь простое, неземное воздушное, что дѣвушку эту можно было принять за существо, принадлежащее другому міру, еслибы сдерживаемыя стенанія не доказывали, что она дщерь, земли, рожденная отъ жены и предназначенная для страданій.

Услышавъ ея стенанія, незнакомецъ сдѣлалъ движеніе; молодая дѣвушка повернулась къ нему. Но онъ остался неподвиженъ, когда увидѣлъ, какъ она была печальна и блѣдна.

Тогда она встала, медленно подошла къ этому красивому молодому человѣку, въ молчаніи и съ удивленіемъ глядѣвшему, потомъ остановись отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ, она стала на колѣни.

— Что вы это дѣлаете, Одетта? сказалъ онъ ей, и что значитъ это принятое вами положеніе?

— Это, отвѣчала молодая дѣвушка, тихо качая головою, то положеніе, которое прилично такой бѣдной дѣвушкѣ, какъ я, когда она находится предъ лицомъ такого великаго принца, какъ вы.

— Не во снѣ ли вы бредите, г. Одетта?

— Какъ бы я желала, ваше высочество, чтобъ это былъ сонъ и чтобъ, проснувшись, у меня не осталось ни слезъ на глазахъ, ни любви въ сердцѣ, какъ это было прежде, чѣмъ я васъ увидѣла.

— Клянусь, что или вы помѣшались, или, что кто нибудь налгалъ вамъ… посмотримъ!..

Говоря это, онъ обнялъ руками талію молодой дѣвушки и поднялъ ее; но она старалась отдалить грудь свою отъ груди герцога, отталкивая его обѣими руками и отклоняясь назадъ, однакоже не могла вырваться изъ его объятій.

— Я не помѣшалась, ваше высочество, продолжала она, не стараясь болѣе вырваться изъ его объятій; она чувствовала что не въ силахъ была это сдѣлать, и никто мнѣ не налгалъ: я васъ сама видѣла.

— Гдѣ?

— Во время въѣзда, какъ вы разговаривали съ королевою и я васъ узнала, хотя вы были весьма богато одѣты, ваше высочество.

— Вы ошибаетесь Одетта; какое нибудь сходство васъ обмануло.

— Да; я также старалась въ этомъ себя увѣрить, и, можетъ быть повѣрила бы; но какой-то другой господинъ подошелъ поговорить съ вами, и я узнала въ немъ того самаго, который третьяго дня былъ здѣсь съ вами, котораго вы называли своимъ другомъ, и который, какъ вы говорили, находится, подобно вамъ, на службѣ у герцога Туринскаго.

— Пьери де-Краонъ?

— Да, это имя, кажется… мнѣ такъ сказали.

Помолчавъ немного, она потомъ печально продолжала:

— Но вы меня не видѣли ваше высочество, потому что взоры ваши были устремлены на одну королеву; вы не слыхали моего крика, когда я лишилась чувствъ и когда я думала, что умру, потому что вы слышали только голосъ королевы, и это весьма натурально; она такая красавица! Увы!.. увы! ахъ Боже мой, Боже мой!

При сихъ словахъ сердце бѣдной дѣвушки излилось въ стенаніяхъ.

— Ну что же! Одетта, сказалъ герцогъ-что до того, кто я, если я все также люблю тебя?

— Что до того? ваше высочество! сказала Одетта вырвавшись изъ его объятій; — что до того?.. говорите вы; послѣ, этого я васъ не понимаю.

Но почти въ туже минуту, и какъ бы утомленная этимъ напряженіемъ силъ, она опустила голову на грудь, все продолжая смотрѣть на герцога.

— И что бы со мной было, сказала она, — еслибы я, считая васъ равнымъ себѣ, уступила вамъ въ надеждѣ, что вы женитесь на мнѣ, когда вы умоляли меня на колѣнахъ! Въ этотъ вечеръ, пришедши сюда, вы бы нашли меня мертвою. О! но вы бы очень скоро забыли меня; королева такая красавица!…

— Послушай, Одетта! ну, да; я обманулъ тебя, сказавъ что я больше никто, какъ конюшій. Я герцогъ Туринскій. Это правда.

Одетта тяжело вздохнула.

— Но скажи мнѣ, не больше-ли ты любишь меня богатаго и блистательнаго, какимъ ты видѣла меня вчера, нежели простаго и бѣднаго, какимъ ты видишь меня теперь?

— Я не люблю васъ, ваше высочество.

— Какъ! ты разъ двадцать говорила мнѣ….

— Я бы любила конюшаго Людовика; я бы любила ровню бѣдной Одетты де-Шамдаверъ; я бы съ радостію… съ улыбкой отдала ему свою кровь…. свою жизнь; я бы отдала ихъ, по долгу, также герцогу Туринскому; но на что моя жизнь, моя кровь благородному супругу герцогини Валентины Миланской, услужливому кавалеру королевы Изабеллы Баварской?

Герцогъ хотѣлъ отвѣчать, но въ ту же минуту въ испугѣ вошла въ комнату кормилица.

— Ахъ! бѣдное мое дитя, сказала она, подбѣжавъ къ Одеттѣ, — что они хотятъ съ тобою дѣлать?

— Кто? сказалъ герцогъ.

— О господинъ Лудовикъ! за нею прислали.

— Откуда?

— Изъ дворца.

Герцогъ нахмурилъ брови.

— Изъ дворца? Онъ взглянулъ на Одетту. — А позвольте спросить, кто за нею прислалъ? прибавилъ онъ, глядя съ недовѣрчивостію на Жеганну.

— Герцогиня Валентина Миланская.

— Жена моя! вскричалъ герцогъ.

— Его жена? повторила Жеганна въ недоумѣніи.

— Да, его жена? сказала Одетта, опираясь рукою на плечо своей кормилицы; — это его высочество братъ короля. У него есть жена, и онъ сказалъ конечно своей женѣ смѣясь: — есть въ улицѣ Ферронери, насупротивъ кладбища Сенз-Иносанъ бѣдная дѣвушка, которая принимаетъ меня каждый вечеръ, въ то время какъ старикъ отецъ ея… О! какъ она меня любитъ! — Одетта начала горько смѣяться. — Вотъ что онъ ей сказалъ. И жена его хочетъ безъ сомнѣнія меня видѣть.

— Одетта! запальчиво прервалъ ее герцогъ, умри я, если это правда! Я бы охотнѣе согласился потерять сто тысячъ ливровъ, только бы этого не случилось! О! клянусь вамъ, я узнаю, кто открылъ нашу тайну, и горе тому, кто бы игралъ со мною эту штуку! — Герцогъ хотѣлъ было удалиться.

— Куда идете вы, ваше высочество? спросила Одетта.

— Въ моемъ Туринскомъ дворцѣ никто не имѣетъ права давать приказанія, кроме меня, и я иду приказать людямъ, находящимся тамъ внизу, чтобъ они удалились сію же минуту.

— Вы можете дѣлать, что вамъ угодно, ваше высочество; но эти люди васъ узнаютъ и скажутъ герцогинѣ Валентинѣ, что вы здѣсь, чего она можетъ быть и не знаетъ; она будетъ считать меня виновнѣе, нежели я доселѣ есть; и тогда я погибну безъ милосердія.

— Но вы не пойдете въ Туринскій дворецъ?

— Напротивъ, ваше высочество, я должна туда пойти. Я увижусь съ герцогинею Валентиною, и если она имѣетъ толь ко подозрѣніе, то я во всемъ ей признаюсь; потомъ я упаду ей въ ноги, и она проститъ меня. Что кажется до васъ, ваше высочество, то она васъ также проститъ, и вамъ будетъ еще легче получить ея прощенія, нежели мнѣ.

— Дѣлайте, что хотите, Одетта; вы всегда правы, вы ангелъ. Одетта печально улыбнулась и дала знакъ Жеганнѣ, чтобъ она подала ей манто^[8].

— А какъ вы намѣрены отправиться во дворецъ?

— У этихъ людей, что стоятъ внизу, есть носилки, отвѣчала Жеганна, накидывая манто на голыя плечи своей госпожи.

— Во всякомъ случаѣ, я буду вамъ защитою, сказалъ герцогъ.

— Богъ былъ уже мнѣ защитою, ваше высочество, и я надѣюсь, что Онъ по благости Своей и впредь будетъ охранять меня.

Сказавъ это, она поклонилась герцогу съ почтеніемъ и достоинствомъ, потомъ, спустившись внизъ но лѣстницѣ, сказала ожидавшимъ ее людямъ:

— Я здѣсь, господа, и я готова исполнять ваши приказанія; ведите меня, куда вамъ угодно.

Съ минуту герцогъ оставался спокойно и не говоря ни слова на томъ мѣстѣ, гдѣ оставила его Одетта; потомъ бросившись изъ комнаты, онъ быстро спустился по лѣстницѣ, остановился нѣсколько времени у двери, выходившей на улицу съ тѣмъ, чтобъ посмотрѣть по какому направленію отправились люди съ носилками и увидѣлъ, что носилки съ двумя факелами по сторонамъ направились къ улицѣ Сентъ-Оноре; тогда онъ побѣжалъ по улицѣ Сен-Дени, повернулъ въ улицу о-Феръ и пройда чрезъ хлѣбный рынокъ, прибылъ въ туринскій дворецъ тогда, какъ носилки находились еще въ концѣ улицы Этювъ; увѣрившись, что опередилъ ихъ нѣсколькими минутами, онъ вошелъ чрезъ потаенную дверь, чрезъ которую, какъ мы видѣли, онъ вышелъ изъ дворца и, войдя въ свою половину, безъ шума прокрался въ кабинетъ, смѣжный съ спальнею герцогини Валентины, чрезъ дверныя стекла котораго онъ могъ видѣть все, что происходило въ этой комнатѣ. Валентина была на ногахъ; она ждала съ гнѣвомъ и нетерпѣніемъ; при малѣйшемъ шумѣ она обращала взоры свои на дверь, и ея прекрасныя черныя брови, образовавшія такую совершенно правильную дугу, когда лицо ея было спокойно, сильно измѣняли изящную свою форму; она была великолѣпно одѣта и совершенно къ лицу, однакоже она по временамъ подходила къ зеркалу, заставляла лицо свое принимать то выраженіе кротости, которое составляло главный характеръ ея физіономіи, потомъ прибавляла нѣкоторыя украшенія къ своему головному наряду, — и все это для того, что ей хотѣлось вдвойнѣ уничтожить эту женщину, которая осмѣлилась сдѣлаться ея соперницею.

Наконецъ она дѣйствительно услышала шумъ въ передней комнатѣ; она стала слушать, приложила одну свою руку ко лбу, а другою оперлась на спинку рѣзнаго кресла, ибо взоръ ея помрачился, и она чувствовала, что колѣна ея дрожатъ. Дверь отворилась, и вошелъ слуга доложить, что молодая дѣвушка, которую герцогиня желаетъ видѣть, ждетъ, когда ей угодно будетъ приказать войти ей; герцогиня сдѣлала знакъ, что они. можетъ ее принять.

Одетта оставила свое манто въ прихожей; такимъ образомъ, она явилась въ томъ своемъ простомъ нарядѣ, въ которомъ мы уже ее видѣли; только она заплела длинные свои волосы въ косу, и какъ въ носилкахъ не нашла она нечего, чѣмъ бы могла прикрѣпить на головѣ, то коса свѣсилась съ одной стороны на ея грудь и доходила до самыхъ ея колѣнъ. Дѣвушка остановилась у двери, тотчасъ же затворившейся за нею.

Герцогиня стояла молчаливо и неподвижно предъ этимъ бѣлымъ и непорочнымъ видѣніемъ; она удивилась, что нашла эту молодую дѣвушку, о которой безъ сомнѣнія, составила себѣ совсѣмъ другое понятіе, такою скромною и такою достойною, наконецъ она чувствовала, что ей первой надобно начать говорить, потому что вся затруднительность положенія была на сторонѣ пришедшей.

— Подойдите ко мнѣ, сказала она голосомъ, который отъ волненія потерялъ свойственную ему нѣжность.

Одетта подошла къ ней съ опущенными глазами, но съ спокойнымъ лицомъ; потомъ, приблизившись къ герцогинѣ шага на три, она преклонила предъ нею колѣна.

— Такъ это вы, продолжала Валентина, хотите отнять у меня любовь герцога и думаете послѣ того, что стоитъ только преклонить предо мною колѣно, чтобъ получить отъ меня прощенія. Одетта вдругъ встала; яркая краска покрыла лицо ея.

— Я преклонила колѣно, герцогиня, сказала она, — не для того, чтобъ просить у васъ прощенія; благодаря Богу, я не могу упрекнуть себя ни въ какомъ проступкѣ противъ васъ; я преклонила предъ вами колѣно потому, что вы великая герцогиня, а я ничто иное, какъ бѣдная дѣвушка; но теперь, оказавъ эту честъ вашему сану, я буду говорить съ вами стоя; извольте, ваше высочество, спрашивать, я готова на все отвѣчать.

Валентина не ожидала встрѣтить въ ней такого спокойствія; она понимала, что одна только непорочность говорящей, могла сообщить его, или что безстыдство ея скрывается подъ этою маскою; Она видѣла эти прекрасные голубые глаза, такіе кроткіе и такіе прозрачные, что, казалось, чрезъ нихъ, можно было видѣть всю глубину ея сердца, и чувствовала, что это сердце должно быть чисто, какъ сердце святой. Герцогиня Турниская была добра; первый пылъ италіанской ревности, заставлявшій ее говорить и дѣйствовать, простылъ; она протянула Одеттѣ руку и сказала ей невыразимо кроткимъ голосомъ:

— Пожалуйте.

Эта перемѣна въ тонѣ и пріемахъ герцогини произвела внезапный переворотъ въ бѣдной дѣвушкѣ. Она вооружилась противъ гнѣва ея, а не противъ снисходительности. Она взяла руку герцогини и впилась въ нее своими губами,

— О! сказала она, рыдая, — о! клянусь намъ, что я ни въ чемъ не виновата. Онъ пришелъ къ моему отцу, какъ простой конюшій герцога Туринскаго, подъ предлогомъ купить лошадей для своего господина. Я увидѣла его; онъ такой красивый!… я глядѣла на него съ довѣрчивостію; я считала его ровнею себѣ…. Онъ подошелъ ко мнѣ и заговорилъ со мною… я никогда не слыхала такого пріемнаго голоса, развѣ въ дѣтскихъ моихъ сновидѣніяхъ, въ то время когда ангелы слетали еще ко мнѣ во снѣ. Я вовсе не знала, что онъ былъ женатъ, что онъ былъ герцогъ, что онъ былъ принцъ. Если бы я знала, что онъ вашъ супругъ, герцогиня, еслибы я знала, что вы такъ прекрасны и величественны, то я бы тотчасъ догадалась, что онъ насмѣхается надо мною…. короче сказать вамъ, ваше высочество, онъ никогда меня не любилъ, и… я его болѣе не люблю….

— Бѣдняжка! сказала Валентина, глядя на нее, бѣдное дитя! она думаетъ, что разъ полюбя, можно его забыть!

— Я не сказала, что я его забуду, печально отвѣчала Одетта; я сказала, что не буду его любить болѣе, потому что можно любить только равнаго себѣ, можно только любить человѣка, котораго можно быть женою. О! вчера, вчера, когда я увидѣла его въ этомъ великолѣпномъ поѣздѣ, въ этомъ блистательномъ платьѣ, когда я узнала точь въ точь этого Людовика, котораго считала своимъ, въ Людовикѣ герцогѣ Туринскомъ, принадлежащимъ вамъ, о! клянусь вамъ, я подумала, что меня испортили какимъ нибудь колдовствомъ, что глаза мои обманывали меня. Онъ заговорилъ, и я перестала дышать, перестала жить, чтобъ его слушать. Это былъ его голосъ; онъ говорилъ съ королевою. О! королева!

Одетта судорожно задрожала, лицо же герцогини вдругъ поблѣднѣло.

— Неужели вы не питаете ненависти къ королевѣ? прибавила Одетта съ выраженіемъ неописанной горести. Герцогиня зажала ей ротъ рукою.

— Тише, что вы! воскликнула она; Изабелла наша государыня; Богъ избралъ ее нашею королевою, мы должны любить ее!

— Тоже самое сказалъ мнѣ отецъ мой, отвѣчала Одетта, когда я возвратилась домой почти безъ памяти и сказала ему, что не люблю королеву. Герцогиня остановила глаза свои на Одеттѣ съ выраженіемъ величайшей кротости и доброты. Въ тоже время молодая дѣвушка робко взглянула на нее. Взоры этихъ двухъ женщинъ встрѣтились между собою; герцогиня простерла къ ней свои объятія, Одетта бросилась къ ногамъ ея и цѣловала ея колѣна.

— Теперь мнѣ нечего сказать вамъ больше, сказала Валентина; — обѣщайте мнѣ только болѣе съ нимъ невидѣться, вотъ все, что я отъ васъ требую.

— Къ несчастію моему, я не могу вамъ обѣщать этого, ваше высочество; потому что герцогъ богатъ и могущественъ; если я останусь здѣсь, онъ можетъ придти ко мнѣ; если я удалюсь отсюда, онъ можетъ слѣдить за мною; я не смѣю обѣщать вамъ, что не увижу его болѣе…. но могу поклясться, что я умру, если его опять увижу.

— Вы настоящій ангелъ, сказала герцогиня, и если вы обѣщаетесь молиться за меня Богу, то я буду надѣяться быть счастливой въ семъ мірѣ.

— Молиться за васъ Богу? сударыня! не одна ли вы изъ тѣхъ счастливыхъ принцессъ, которыя имѣютъ крестною матерью фею! Вы молоды, вы прекрасны, вы могущественны, и вамъ не грѣшно любить его!

— Такъ молитесь Богу, чтобъ онъ меня любилъ.

— Постараюсь, сказала Одетта.

Герцогиня взяла маленькій серебряный свистокъ, лежавшій на столѣ, и свистнула. По этому знаку отворилъ дверь тотъ же самый слуга, который докладывалъ о прибытіи Одетты.

— Отведите эту дѣвицу домой, сказала герцогиня, да смотрите, чтобъ съ нею неслучилось чего нибудь непріятнаго. Одетта, прибавила герцогиня, — если вы будете имѣть нужду въ помощи, покровительствѣ и защитѣ, то вспомните обо мнѣ и приходите ко мнѣ.

Герцогиня протянула ей руку, какъ бы своей сестрѣ.

— Впредь я буду имѣть нужду въ весьма немногомъ въ этомъ мірѣ; но будьте увѣрены ваше высочество, что не надобно будетъ никакой нужды, чтобъ я васъ помнила.

Съ этими словами Одетта поклонилась герцогинѣ и вышла.

Оставшись одна, герцогиня Валентина сѣла, голова ея склонилась на грудь и она впала во глубокую задумчивость. Уже нѣсколько минутъ она была погружена въ свои мысли, когда тихо отворилась дверь кабинета, въ которомъ скрывался герцогъ. Онъ вошелъ такъ, что шаговъ его не было слышно, и, приблизясь къ женѣ своей, — чего она не замѣтила, облокотился на спинку креслъ, на которыхъ она сидѣла; видя, что она не замѣчаетъ его присутствія, онъ снялъ съ своей шеи богатѣйшее жемчужное ожерелье и, держа его надъ головою герцогини, уронилъ умышленно къ ней на плечи. Валентина вскрикнула и, поднявъ голову, увидѣла герцога.

Брошенный ею на него взоръ былъ быстръ и проницателенъ; но герцогъ былъ приготовленъ къ этому и выдержалъ его съ спокойною улыбкою, какъ человѣкъ, который незналъ ни о чемъ, что здѣсь происходило; этого мало, когда герцогиня опустила опять голову, онъ, просунувъ руку подъ шею ея, поднялъ ея голову и тихо опрокинулъ ее назадъ съ тѣмъ, чтобъ заставить ее въ другой разъ взглянуть на себя.

— Что вамъ угодно, герцогъ? сказала Валентина.

— Стыдно, право, востоку, сказалъ герцогъ, взявъ осторожно пальцами цѣпь, которую только что подарилъ женѣ своей, и открывая ей губы жемчужинами; это ожерелье прислалъ мнѣ, какъ нѣкоторое чудо, Венгерскій король, Сигизмундъ Люксембургскій; онъ думалъ сдѣлать мнѣ этотъ императорскій подарокъ, а между тѣмъ у меня есть перлы бѣлѣе и драгоцѣннѣе нежели его.

Валентина вздохнула; герцогъ, казалось, будто не замѣтилъ этаго.

— Знаете-ли вы, моя прекрасная герцогиня, что я никогда ничего равнаго вамъ не видѣлъ, и что я счастливъ тѣмъ, что обладаю такимъ рѣдкимъ сокровищемъ красоты? Нѣсколько дней тому назадъ, дядя мой герцогъ беррійскій, превозносилъ похвалами искрометные глаза королевы, которыхъ я еще тогда не видалъ, такъ что вчера воспользовавшись мѣстомъ, которое я занималъ подлѣ нея, я насмотрѣлся на нихъ, сколько мнѣ было угодно.

— И чтоже? спросила Валентина.

— Что! мнѣ помнится, я видѣлъ глаза, правда, я не могу хорошенько припомнить себѣ, гдѣ, которые смѣло могли бы выдержатъ сравненіе съ ея глазами. Посмотрите-ка на меня… ахъ! да, я видѣлъ ихъ въ Миланѣ, во дворцѣ герцога Галеаса; они блестѣли поди красивѣйшими черными бровями, какія когда-либо кисть живописца начертывала на челѣ Италіанки. Это были глаза какой-то Валентины, вышедшей замужъ, не знаю, за какого-то герцога Туринскаго, который, надобно признаться, не заслуживалъ такого счастія.

— И вы думаете, что онъ считаетъ для себя это очень большимъ счастіемъ? сказала Валентина, смотря на него съ съ выраженіемъ печали и любви.

Герцогъ взялъ ея руку и положилъ ее себѣ на сердце; Валентина старалась ее отнять; но герцогъ удержалъ ее въ своихъ рукахъ, и снявъ съ своего пальца драгоцѣнный перстень, надѣлъ его на палецъ своей жены.

— Что это за перстень? спросила Валентина.

— Эта вещь принадлежащая вамъ по праву, моя прекрасная герцогиня, потому что вы дали мнѣ ее выиграть. Мнѣ надобно разсказать вамъ это. — Герцогъ оставилъ мѣсто, которое онъ занималъ за креслами своей жены, и, сѣвши на табуретѣ у ногъ ея, облокотился на ручку креселъ.

— Да, выиграть, повторилъ онъ, да еще у этого бѣднаго Сира-де-Куси.

— Какимъ же это образомъ?

— Вы это узнаете и я совѣтую вамъ возненавидѣть его… возненавидѣть за то, что онъ утверждалъ, будто бы видѣлъ гдѣ-то двѣ ручки, покрайней мѣрѣ столь-же красивыя, какъ, ваши.

— Гдѣ же онъ видѣлъ ихъ?

— Когда ходилъ покупать парадную лошадь, въ улицѣ Ферроннери.

— У кого?

— У дочери однаго купца, торгующаго лошадьми. Вы конечно несомнѣваетесь, что я говорилъ, это невозможно; а онъ изъ упрямства стоялъ на своемъ, такъ что мы ударились объ закладъ, онъ на этотъ перстень, а я на это жемчужное ожерелье. (Валентина смотрѣла на герцога такъ, какъ будто хотѣла проникнуть въ самую глубину души его). Тогда я нарядился конюшимъ, чтобъ посмотрѣть на это чудо, пошелъ къ старику де-Шамидиверу и заплатилъ ему баснословную цѣну за пару мерзѣйшихъ клячъ, на какихъ когда либо садился рыцарь, носящій герцогскую корону, въ наказаніе за свои грѣхи; но за то видѣлъ бѣлоручку-богиню, какъ назвалъ бы ее безсмертный Гомеръ. Надобно признаться, Куси былъ не такой большой невѣжа въ этомъ дѣлѣ, какъ я сначала думалъ, и удивительно, какъ такой прекрасный цвѣтокъ могъ вырости въ подобномъ саду. Однако же, я непризналъ себя побѣжденнымъ; какъ храбрый рыцарь, я защищалъ честь дамы моихъ мыслей. Куси стоялъ на своемъ. Короче сказать, мы пошли просить короля, чтобъ онъ разрѣшилъ кончить этотъ, споръ поединкомъ, но потомъ мы согласились взять судьею этого спора Пьера де-Краона, человѣка весьма опытнаго въ этихъ дѣлахъ. Такимъ образомъ, мы отправились вмѣстѣ съ нимъ, кажется, дня три тому назадъ, къ этой хорошенькой дѣвушкѣ, и, по чести, Краонъ оказался превосходнымъ судьею, и вотъ перстень у васъ на пальцѣ!.. Чтобы скажете, объ этой исторіи?

— Что она уже мнѣ извѣстна, милостивый государь, сказала Валентина, все еще смотря на него съ сомнѣніемъ.

— О! о! какимъ же образомъ? Куси слишкомъ вѣжливый рыцарь, и конечно нерѣшился бы передать вамъ такой секретъ!

— Потому-то я и узнала эту исторію не отъ него,

— Отъ кого же? сказалъ Людовикъ тономъ совершеннаго равнодушія.

— Отъ самаго того, кто былъ судьею вашего спора.

— Отъ мессира Пьера-де-Краона? А?…

Брови у герцога сильно нахмурились, и зубы скрежетали, но онъ тотчасъ принялъ опять веселый видъ.

— Да, понимаю, продолжалъ онъ, Пьеръ знаетъ, что я считаю его своимъ товарищемъ и что онъ у меня въ большой милости, по этому ему захотѣлось войти въ милость и къ вамъ. Чудесно! Но не находите-ли вы, что уже слишкомъ поздно для того, чтобъ намъ толковать о пустякахъ? Вспомните, что король ожидаетъ насъ завтракъ обѣду, что невыходѣ изъ застола будетъ поединокъ, что я остреемъ моего копья хочу доказать, что вы красивѣе всѣхъ, и что тамъ судьею будетъ уже не Пьеръ де-Краонъ.

При сихъ словахъ герцогъ пошелъ къ двери, вложилъ въ кольца ея деревянный засовъ, покрытый бархатомъ, испещреннымъ лиліями, служившій для запиранія двери снутри. Валентина слѣдила за нимъ глазами; потомъ, когда онъ къ ней возвратился, она встала, и обнявъ руками его шею сказала:

— О! герцогъ, вы очень виноваты, если обманываете меня!

Глава третья.

На другой день герцогъ Туринскій всталъ очень рано и отправился во дворецъ, гдѣ нашелъ короля собиравшимся слушать обѣдню; король, очень любившій его, подошелъ къ нему съ улыбающимся и ласковымъ лицомъ, но замѣтилъ, что герцогъ съ своей стороны казался очень печаленъ; это встревожило его; онъ протянулъ ему руку и пристально смотря на него, сказалъ: — милый братецъ, вы чѣмъ-то огорчены, скажите мнѣ, чѣмъ?

— Государь, сказалъ герцогъ, — есть много тому причинъ.

— Ну, разскажите же мнѣ, сказалъ король, взявъ его подъ руку и уводя его къ окну; мы желаемъ это знать, и если кто нибудь нанесъ вамъ обиду, то нашъ долгъ оказать вамъ правосудіе.

Тогда герцогъ Туринскій разсказалъ ему сцену, происходившую наканунѣ. Онъ разсказалъ ему, какимъ образомъ Пьеръ де-Краонъ измѣнилъ его довѣренности, сообщивъ его тайну герцогинѣ Валентинѣ и при томъ съ худымъ намѣреніемъ. Видя, что король раздѣляетъ его неудовольствіе, онъ прибавилъ: — государь! клянусь вамъ вѣрностью, которою я вамъ обязанъ, что если вы не окажете мнѣ правосудія въ отношеній къ этому человѣку, то я сегодня же назову его измѣнникомъ и лжецомъ въ присутствіи всего двора и…. онъ умретъ отъ моей руки.

— Вы ничего этого не сдѣлаете, сказалъ король, — и именно по нашей просьбѣ, не правда-ли? Но мы прикажемъ ему сказать и не позже, какъ сегодня же вечеромъ, чтобъ онъ оставилъ нашъ дворъ, и что мы не имѣемъ болѣе подобности въ его службѣ. Притомъ, это уже не первая на него къ намъ жалоба, а если мы доселѣ оставляли ихъ безъ вниманія, то только изъ уваженія къ вамъ, и потому что онъ былъ одинъ изъ самыхъ близкихъ къ вамъ людей. Братъ нашъ герцогъ Анжуйскій, король Неаполя, Сициліи и Іерусалима, гдѣ Іисусъ Христосъ былъ распятъ, — король при этомъ перекрестился, — очень, если тому вѣрить, жаловался на него за то, что онъ отобралъ у него значительныя суммы. Сверхъ того, онъ двоюродный братъ герцога Британскаго, который ни во что ставитъ наши повелѣнія и ежедневно это доказываетъ, ибо до сихъ поръ не исполнилъ ни одного удовлетворенія, котораго мы требовали отъ него въ отношеніи добраго нашего коннетабля; къ тому же, какъ я теперь припомнилъ, этотъ злой герцогъ продолжаетъ не признавать власти Авиньонскаго папы, который есть истинный папа; и что онъ, не смотря на мое запрещеніе, продолжаетъ чеканить золотую монету, хотя вассалу позволяется чеканить только мѣдную…. И еще, продолжалъ король, разгорячясь все болѣе и болѣе, я знаю, и притомъ изъ вѣрнаго источника, любезный братецъ, что чиновники его судилищъ не признаютъ судебной власти Парижскаго парламента, и что онъ, — это уже почти государственная измѣна, — принимаетъ присягу въ вѣрности отъ своихъ вассаловъ, не предоставляя мнѣ надъ ними верховной власти. По всѣмъ этимъ обстоятельствамъ и по многимъ еще другимъ родственники и друзья этаго герцога не могутъ быть моими друзьями, и какъ дошло до того, что и вы жалуетесь на мессира Пьера де-Краона, къ которому я самъ началъ имѣть недовѣрчивость, то нечего и говорить больше, и сегодня вечеромъ объявите ему свою волю, а я прикажу объявить ему свою. Что касается до герцога Британскаго, то это дѣло между государемъ и его вассаломъ, и если король Ричардъ дастъ намъ перемиріе на три года, о которомъ я просилъ его, то несмотря на то, что его поддерживаетъ дядя нашъ герцогъ Бургундскій. котораго жена ему племянница, мы увидимъ, кто, онъ, или я верховный правитель Французскаго королевства.

Герцогъ поблагодарилъ короля; онъ былъ очень ему признателенъ за участіе, которое король принималъ въ его обидѣ и хотѣлъ уже удалиться, но какъ въ это время заблаговѣстили къ обѣднѣ, то король пригласилъ его отслушать ее вмѣстѣ съ нимъ, тѣмъ болѣе, что, по особенному случаю, ее долженъ былъ совершать Руанскій архіепископъ Вильгельмъ Вьеннъ, и что у ней должна была присутствовать королева.

Послѣ обѣдни король Карлъ, королева Изабелла и герцогъ Туринскій вошли въ залу, назначенную для пиршества, въ которой собрались, во ожиданіи ихъ, всѣ придворные кавалеры и дамы, которые по своему чину, достоинству, или по желанію короля и королевы были приглашены къ обѣду. Обѣдъ былъ приготовленъ на большомъ мраморномъ столѣ, и кромѣ того противъ одной колонны зала возвышался столъ короля богато накрытый и украшенный золотою и серебряною посудою; вокругъ всего стола устроены были перила, охраняемыя придверниками и жезлоносцами, для того, чтобъ за нихъ могли входить только люди, обязанные служить при столѣ, и не смотря на всѣ эти предосторожности, прислуга съ трудомъ могла исполнять свои обязанности, такъ велика была давка народа. Когда король, прелаты и дамы вымыли руки въ серебрянныхъ тазахъ, которые слуги держали предъ ними на колѣнахъ, то епископъ Нойонскій, славный распорядитель королевскаго стола, сѣлъ, за нимъ епископъ Лаперскій, архіепископъ Руаннскій, потомъ король. На королѣ была бархатная мантія, подбитая горностаемъ, а на головѣ — французская корона; подлѣ него королева Изабелла также увѣнченная золотою короною; по правую сторону королевы сидѣлъ Орлеанскій король, а ниже его, по порядку, герцогиня Беррійская, герцогиня Бургонская, герцогиня Тулузская, графиня Неверская, дѣвица Банна де-Баръ, госпожа де-Куси, дѣвица Марія де-Гаркуръ, наконецъ госпожа де-Сюлла, жена мессира Гюя де-ла-Тремуйля.

Кромѣ этого стола были еще другіе два, за которыми сидѣли герцоги Туринскій и Бурбонскій, Бургундскій и Беррійскій и съ ними пять сотъ кавалеровъ и дамъ; но тѣснота была такая, что имъ съ трудомъ подавали кушанья.

"Что касается до кушаньевъ, которыя были обильны и роскошны, " говоритъ Фруассаръ, «то я ихъ только перечту вамъ, и стану говорить объ интермедіяхъ, которыя такъ было хорошо устроены, что лучше и желать невозможно».

Этотъ радъ зрѣлищъ, раздѣлявшій въ эту эпоху обѣдъ на двѣ части, былъ въ большомъ употребленіи и почетѣ; какъ только первое блюдо было кончено, то гости вставали изъ за стола, занимали въ окнахъ, на скамьяхъ и даже на столахъ, которые ставили для этого во кругъ двора, мѣста, какія кто могъ себѣ достать; тѣснота была такъ велика, что балконъ, на которомъ находились король и королева равно какъ и всѣ другіе, были биткомъ набиты дамами и кавалерами.

Среди дворцоваго двора сотни плотниковъ выстроили въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ деревянный замокъ вышиною въ сорокъ, а длиною въ шестьдесятъ футовъ, включая сюда и флигеля: на четырехъ углахъ этого замка находились четыре башни, а по срединѣ пятая, выше всѣхъ другихъ. Этотъ замокъ представлялъ великій и укрѣпленный городъ Трою и высокая башня дворецъ Иліона. Вокругъ стѣнъ были нарисованы на штандартахъ гербы царя Пріама, доблестнаго Гектора, его сына, и другихъ царей и князей, которые заперлись въ Троѣ вмѣстѣ съ ними. Это зданіе было поставлено на четырехъ колесахъ, приводимыхъ въ движеніе людьми изнутри, съ помощію которыхъ она могла давать ему всевозможныя движенія, которыя были необходимы для его защиты. Искуство ихъ вскорѣ подверглось испытанію, потому что въ одно и тоже время съ двухъ сторонъ приблизились для нападенія на него палатка и корабль, идя на помощь другъ другу; палатка представляла лагерь, а корабль Греческій флотъ; оба они были обвѣшены гербами храбрѣйшихъ рыцарей, сопровождавшихъ царя Агамемнона, начиная отъ быстроногаго Ахилла до мудраго Улисса; въ этой палаткѣ и на кораблѣ было на вѣрное человѣкъ двѣсти, а изъ дверей королевской конюшни выглядывала голова деревянаго коня, спокойно ожидавшаго, пока наступитъ время являться ему на сцену. Но къ великому отчаянію зрителей представленіе не могло дойти до этого момента, потому что въ то время какъ Греки съ корабля и палатки, подъ предводительствомъ Ахилла съ величайшею хабростію нападали на Троянъ замка, отлично защищаемаго Гекторомъ, послышался большой трескъ, сопровождавшійся страшнымъ шумомъ; это произошло отъ того, что подмостки, сдѣланные предъ воротами дома парламента, обрушились и увлекли съ собою всѣхъ, которые на нихъ стояли.

Тогда, какъ, всегда случается въ подобныхъ обстоятельствахъ, каждый боясь, чтобъ не случилось и съ нимъ такое же несчастіе, кричалъ, какъ будто это несчастіе уже случилось; такимъ образомъ въ толпѣ этой произошла большая тревога, потому что всѣмъ хотѣлось сойти съ подмостокъ разомъ и устремились внизъ по ступенямъ, которыя отъ этого ломались; хотя королевѣ и дамамъ, находившимся на каменныхъ балконахъ дворца нечего было бояться, однакоже тѣмъ не менѣе и ихъ обнялъ паническій страхъ, и по причинѣ ли безразсуднаго страха опасности, которая не могла ихъ постигнуть, или для того, чтобъ, невидѣть страшной сцены, происходившей предъ ихъ глазами, онѣ бросились назадъ, чтобъ убѣжать въ столовую залу; но позади ихъ стояли плотною массою оруженосцы, слуги и пажи, а за ними народъ, воспользовавшійся торопливостію, съ какою придверники и жезлоносцы бросились къ окнамъ, чтобъ занять для себя мѣста, такъ что королева Изабела не могла пробиться сквозь эту толпу, и полумертвая, полузадохшая упала въ объятія герцога Туринскаго, находившагося подлѣ нея. Тогда король приказалъ прекратить игры; столы, на которыхъ была подана другая перемѣна, были убраны; сняли перилы, находившіяся вокругъ столовъ, такъ что по тому мѣсту, которое они занимали, гости свободно могли ходить. Къ счастію внутри дворца никакого большаго несчастія не случилось; только госпожу де-Куси немного смяли, и Изабелла все еще была въ обморокѣ; ее отнесли къ окну, которое разбили для того, чтобъ впустить для нея скорѣе свѣжаго воздуху, отъ чего она скоро пришла въ себя. Но ею овладѣлъ такой страхъ, что она пожелала немедленно удалиться; что касается до зрителей находившихся на дворѣ, то нѣкоторые изъ нихъ лишились жизни, и весьма многіе получили при этомъ несчастіи болѣе или менѣе тяжелые ушибы.

Вслѣдствіе этого, королева сѣла въ свои носилки и въ сопровожденіи кавалеровъ и дамъ, составившихъ вокругъ нея свиту больше нежели изъ тысячи особъ, отправились по улицамъ Парижа во дворецъ Сен-Поль; что касается до короля, то онъ сѣлъ выше моста Понт-о-Шанжъ на ботъ и поплылъ вверхъ по Сенѣ съ рыцарями, желавшими принять участіе въ битвѣ на лошадяхъ, въ которой онъ долженствовалъ быть, главнымъ дѣйствующимъ лицомъ.

По прибытіи въ свой дворецъ, король получилъ прекрасный подарокъ, который поднесли ему отъ имени парижскихъ гражданъ сорокъ человѣкъ знатнѣйшихъ жителей города; всѣ они были одѣты въ суконное платье того-же цвѣта, какъ бы въ мундирахъ. Подарокъ этотъ находился въ носилкахъ покрытыхъ шелковымъ флеромъ, сквозь который можно было видѣть, драгоцѣнныя вещи, его составлявшія; это были четыре кувшина, четыре таза и шесть блюдъ, все изъ массивнаго золота вѣсомъ въ пятьдесятъ марокъ.

Когда вошелъ король, то носильщики, одѣтые дикарями, поставили предъ нимъ носилки посреди комнаты, и одинъ изъ гражданъ, ихъ сопровождавшихъ, преклонивъ предъ королемъ колѣно, сказалъ ему:

— Любезнѣйшій государь и великій король, ваши парижскіе граждане представляютъ вамъ, по случаю радостнаго возшествія вашего на престолъ, всѣ эти драгоцѣнности, находящіяся въ этихъ носилкахъ, и такія же подносятся въ это же время государынѣ, королевѣ и ея высочеству герцогинѣ Туринской.

— Очень благодаренъ, отвѣчалъ король; эти подарки прекрасны и драгоцѣнны, и мы во всѣхъ обстоятельствахъ будемъ помнить тѣхъ, отъ которыхъ мы ихъ получили.

Дѣйствительно, такія же носилки нашла у себя королева и герцогиня Туринская; носилки, назначенныя для королевы, несли два человѣка, нарядившіеся одинъ медвѣдемъ, а другой единорогомъ, и содержали въ себѣ: сосудъ для воды, два флакона, два кубка, двѣ солонки, шесть кувшиновъ, шесть тазовъ, все изъ чистаго массивнаго золота, и двѣнадцать лампадъ, двадцать четыре суповыя чаши, шесть большихъ блюдъ и двѣ чаши серебряныя, всего вѣсомъ триста марокъ.

Что касается до носильщиковъ, несшихъ носилки, назначенныя для герцогини Туринской, то они были наряжены Маврами: лица у нихъ были черныя, на головахъ бѣлыя чалмы, какъ будто они были Сарацины или Татары, въ платьяхъ изъ дорогой шелковой матеріи. Въ носилкахъ были: ваза, большой кувшинъ, двѣ коробочки для сухихъ плодовъ, два большія блюда, двадцать четыре суповыя чаши, двадцать четыре солонки, и двадцать четыре чашки, всего, золота и серебра вѣсомъ двѣсти марокъ. Вся цѣна вещей принесенныхъ въ подарокъ, по словамъ Фруассара, простиралась болѣе чѣмъ на 60000 коронъ, (тогдашняя золотая монета)

Граждане, поднося королевѣ эти великолѣпные подарки, надѣялись снискать ея къ себѣ благорасположеніе и расположить ее къ тому, чтобъ она родила въ Парижѣ, чтобъ чрезъ то получить уменьшеніе налоговъ. Но не такъ вышло, потому что, когда приблизилось время родовъ, то король увезъ Изабеллу изъ Парижа, пошлину возвысили, да еще запретили серебряную монету въ двѣнадцать и четыре денье, ходившую со временъ царствованія Карла V; и какъ эта монета была монетою простаго народа и нищихъ, то, такъ какъ ее не принимали, они нуждались въ предметахъ первой необходимости.

Королева и герцогиня Валентина были чрезвычайно довольны этими подарками; онѣ граціозно благодарили тѣхъ, которыми они имъ были представлены; потомъ начали собираться ѣхать на поле св. Екатерины, гдѣ приготовлено было ристалище для рыцарей, и выстроены мѣста для дамъ.

Изъ тридцати рыцарей, которые должны были состязаться оружіемъ въ этотъ день, и которые были названы рыцарями золотаго солнца, потому, что они имѣли на своихъ щитахъ изображеніе лучезарнаго солнца, двадцать девять были уже совсѣмъ готовые на растанищѣ. Явился тридцатый и всѣ копья спустились для принятія его: это былъ король.

Почти въ тоже время большой шумъ возвѣстилъ о прибытіи королевы, она сѣла на приготовленномъ для нея возвышеніи, имѣя съ правой стороны герцогиню Туринскую, а съ лѣвой — госпожу де-Неверъ. Позади принцессъ стояли герцогъ Лудовикъ и герцогъ Іоаннъ, обмѣниваясь повременамъ немногими словами, съ тою холодною вѣжливостію которая свойственна людямъ, присужденнымъ по своему положенію скрывать свои мысли.

Какъ скоро королева сѣла, то всѣ прочія дамы, ожидавшія только этого, разсыпались по мѣсту для нихъ назначенному, которое вскорѣ запестрѣло золотыми и серебряными тканями и заблестѣло алмазами и другими драгоцѣнными камнями.

Въ это время, рыцари, долженствовавшіе вступить въ битву, выстроились въ рядъ по одному, имѣя въ головѣ короля,.за нимъ слѣдовали герцоги: Беррійскій, Бургундскій, и Бурбонскій, потомъ остальные двадцать шесть сподвижниковъ, по чину и достоинству ихъ. Каждый проѣзжая мимо королевы, наклонялъ до земли остріе своего копья, и королева поклонилась столько разъ, сколько было рыцарей.

Кончивъ эту эволюцію, сподвижники раздѣлились на двѣ части. Король принялъ начальство надъ одною, а коннетабль надъ другою. Король отвелъ свой отрядъ къ балкону королевы, Клиссонъ съ своимъ отправился на противоположный конецъ.

— Ваше высочество, сказалъ при этомъ герцогъ Неверскій герцогу Туринскому, что же, у васъ нѣтъ желанія присоединиться къ этимъ благороднымъ рыцарямъ и сложитъ копье въ честь герцогини Валентины?

— Любезный братецъ, сухо отвѣчалъ герцогъ Туринскій, братъ мой король позволилъ мнѣ одному состязаться завтрашній день, не въ какой-нибудь сшибкѣ, но въ поединкѣ на лошадяхъ; не одинъ на одинъ, но я одинъ намѣренъ противъ всѣхъ защищать красоту моей дамы и честь моего имени.

— И вы могли бы прибавить, ваше высочество, что онѣ будутъ защищаемы другимъ оружіемъ, а не такими дѣтскими игрушками, какія употребляются въ подобныхъ играхъ.

— Да, любезный братецъ, я готовъ ихъ защищать такимъ оружіемъ, какимъ на нихъ станутъ нападать. У входа въ мою палатку будутъ висѣть: щитъ мира и щитъ войны; кто ударитъ по щиту мира, тотъ сдѣлаетъ мнѣ честь, а кто ударитъ по щиту войны, тотъ доставитъ мнѣ удовольствіе.

Герцогъ Неверскій поклонился, какъ человѣкъ, который, узнавъ все, что ему хотѣлось знать, желаетъ прекратить разговоръ, что касается до герцога Туринскаго, то онъ, казалось, не понялъ цѣли этихъ вопросовъ и началъ беззаботно играть кружевнымъ украшеніемъ, опускавшимся съ головнаго наряда королевы.

Въ это время раздался звукъ трубъ; по этому сигналу, возвѣщавшему, что скоро начнется сшибка, рыцари укрѣпили свои щиты на шеѣ, утвердились на своихъ сѣдлахъ, направили, какъ слѣдуетъ, свои копья, такъ что каждый былъ готовъ, когда затихъ послѣдній сигналъ трубъ, и ждали только голоса судей боя, которые съ обѣихъ сторонъ ристалища закричали въ тоже время: «маршъ! маршъ!»

За этими словами земля вдругъ исчезла подъ клубами пыли, среди которыхъ не возможно было слѣдить за сражающимися; такимъ образомъ всѣ почти подвиги сражавшихся при этомъ первомъ бѣгѣ остались неизвѣстными, и только тогда, когда трубы подали знакъ къ перемирію, и когда обѣ партіи возвратились на свои мѣста, можно было узнать на какой сторонѣ былъ перевѣсъ. Около короля осталось еще восемь рыцарей на лошадяхъ и съ оружіемъ, это были: герцогъ Бургундскій, мессиръ Гильомъ де-Намюръ, мессиръ Гюй де-ла Тремуйль, мессиръ Жанъ де-Гартданнъ, баронъ д’Ивери, мессиръ Реньо де-Руа, мессиръ Филиппъ де-Баръ и мессиръ Пьеръ де-Краонъ.

Король хотѣлъ было запретить сему послѣднему участвовать въ этой рыцарской схваткѣ, вслѣдствіе возбужденнаго противъ него гнѣва; но подумалъ, что если его устранить, то разстроится партія, для которой необходимо было четное число рыцарей.

При коннетаблѣ же осталось только шесть, это были; герцогъ Беррійскій, мессиръ Жанъ де-Барбасонъ, Сеньоръ де-Бомануаръ, мессиръ Жаффруа де-Шарни, мессиръ Жанъ де-Віеннъ, и сиръ де-Куси. Всѣ прочіе были сбиты на землю, и не имѣли болѣе права сѣсть на лошадей, и потому считались побѣжденными; и такъ честь первой стычки принадлежала королю, при которомъ осталось больше рыцарей.

Пажи и слуги во время этого перемирія пошли въ ристалище, чтобъ прибить пыль; дамы очень были довольны этою выдумкою, а рыцари, будучи увѣрены, что послѣ этого, подвиги ихъ будутъ видны и одобрены рукоплесканіями, получили новое мужество; каждый позвалъ своего пажа или оруженосца, велѣлъ ему осмотрѣть оружіе, подтянуть подпруги лошади, также закрѣпить свой щитъ, и приготовился къ новому бою.

Сигналъ не заставилъ себя ждать долго: трубы затрубили другой разъ, копья были утверждены и при словѣ: маршъ — маршъ! обѣ групы, уменьшившіяся болѣе чѣмъ на половину, снова ринулись одна на другую.

Глаза всѣхъ устремились на короля и мессира Оливье де-Клиссонъ, которые неслись одинъ противъ другаго; они встрѣтились на срединѣ ристалища; король сдѣлалъ въ щитъ своего противника такой сильный ударъ, что копье его переломилось; не смотря однакоже на жестокій ударъ старый воинъ остался твердъ въ своемъ сѣдлѣ, только лошадь его не много осѣла на заднихъ своихъ ногахъ, но при первомъ ударѣ шпоръ тотчасъ же поднялись. Что касается до коннетабля, то онъ грозно было направилъ копье свое противъ короля, но подскакавъ на близкое разстояніе къ нему, поднялъ острее его вверхъ, давая тѣмъ знать, что онъ считаетъ за честь выступить на поединокъ съ своимъ государемъ, но что онъ слишкомъ уважаетъ его, чтобъ нанести ему ударъ даже въ этой забавѣ.

— Клиссонъ, а Клиссонъ, сказалъ, смѣясь, король, если вы такъ же искусно владѣете коннетабльскою шпагою, какъ рыцарскимъ копьемъ, то я возьму у васъ клинокъ, и оставлю вамъ однѣ ножны; я совѣтую вамъ выступать впередъ на поединки съ хлыстомъ вмѣсто всякаго оружія, и онъ окажетъ вамъ такую же услугу, какъ ваше копье, если вы станете имъ дѣйствовать такимъ же образомъ.

— Государь, отвѣчалъ Клиссонъ, я бы пошелъ на враговъ вашего величества и съ хлыстомъ, и съ помощію Божію, надѣюсь, восторжествовалъ бы надъ ними, потому что любовь и почтеніе, которыя я къ вамъ питаю, возбудили бы во мнѣ столько храбрости защищать васъ, сколько они возбудили во мнѣ страха нанести вамъ ударъ. Что же касается до того, какъ я намѣренъ дѣйствовать моимъ копьемъ противъ всякаго другаго, кромѣ васъ, но если вамъ самимъ угодно быть судьею въ этомъ дѣлѣ, поглядите, государь, сейчасъ же.

Дѣйствительно, мессиръ Гильомъ де-Намюръ, выбивъ изъ сѣдла миссера Жоферуа де-Шарни, ѣхалъ по ристалищу и искалъ глазами себѣ противника. Но всѣ были заняты, и хотя онъ имѣлъ право подать помощь тѣмъ изъ своей партіи, которые были слишкомъ тѣснимы, но ему не нравилось такое неравенство. Въ туже минуту, онъ услышалъ голосъ коннетабля, кричавшаго:

— Со мною, если вамъ угодно, мессиръ де-Намюръ!

Гильомъ наклонилъ голову въ знакъ того, что принимаетъ вызовъ, утвердился на стремена, поставилъ въ надлежащее положеніе свое копье, подобралъ поводья и понесся на мессира Оливье, который съ своей стороны пустилъ свою лошадь въ галопъ, чтобъ противнику его пришлось скакать не больше половины дороги; они встрѣтились.

Мессиръ Гильомъ направилъ остріе своего копья въ шлемъ Клиссона, и ударъ былъ разчитанъ такъ хорошо, что онъ пришелся повыше наличника и сбилъ шлемъ съ коннетабля. Въ тоже время миссеръ Оливье нанесъ своимъ копьемъ ударъ въ щитъ своего противника. Гильомъ де Намюръ былъ отличный всадникъ, и потому удержался на сѣдлѣ, но сила удара была такъ велика, что подпруга лопнула и всадникъ вмѣстѣ съ сѣдломъ на десять шаговъ откатился отъ лошади. Рукоплесканія раздались со всѣхъ сторонъ. Дамы махали своими шарфами. Ударъ былъ отличный.

Клиссонъ не имѣлъ времени требовать себѣ другую каску; онъ видѣлъ, что небольшая его группа была сильно тѣснима, и съ обнаженною головою бросился въ средину битвы, сломалъ свое копье на каскѣ мессира Жана де-Гарнеданна, съ котораго ударомъ сбилъ шлемъ, и обнаживъ мечъ началъ тѣснить его такъ сильно, прежде нежели онъ успѣлъ оправиться, что принудилъ его коснуться барьера. Тогда онъ возвратился на поле битвы. Только два всадника держались еще одинъ противъ другаго, это были мессиръ де-Краонъ и сеньоръ де-Бомануаръ. Что касается до короля, то онъ оставался зрителемъ поединка и не принималъ въ немъ участія, послѣ схватки съ Клиссономъ. Коннетабль сдѣлалъ тоже, и ожидалъ конца борьбы своего послѣдняго рыцаря съ послѣднимъ своимъ антогонистомъ. Перевѣсъ былъ казалось на сторонѣ Бомануара; но вдругъ шпага его сломилась на щитѣ мессира Пьера де Краонъ. Такъ какъ было позволено сражаться только на копьяхъ и шпагахъ, и какъ сеньоръ де-Бомануаръ сломалъ оба эти оружія, то къ отчаянію своему онъ остался безъ всякаго средства продолжать битву, и сдѣлалъ рукою знакъ, что признаетъ себя побѣжденнымъ. Мессиръ Пьеръ де-Краонъ обернулся назадъ, полагая, что онъ одинъ остался на полѣ битвы; но вдругъ, въ десяти шагахъ отъ себя, онъ увидѣлъ Клиссона, своего стариннаго врага, смотрѣвшаго на него съ улыбкою: честь поединка этого дня должна была рѣшиться между ними двумя.

Пьеръ де-Краонъ предчувствовалъ опасность, потому что, хотя онъ былъ искусный рыцарь и зналъ всѣ тонкости военнаго искусства, ему извѣстно также было съ какимъ желѣзнымъ человѣкомъ онъ намѣренъ бороться; однакоже онъ ни мало не колебался и, спустя поводья на шею своей лошади, онъ. почти опрокинулся къ ней на спину, взялъ мечъ обѣими руками, и ринулся на коннетабля. Дорогою онъ сдѣлалъ имъ два быстрые, молніеносные круга, потомъ опустилъ его съ шумомъ подобнымъ шуму молота, ударяющаго по наковальнѣ, на щитъ, которымъ Клиссонъ закрылъ обнаженную свою голову. Конечно, если бы мечъ его былъ наточенъ, то этотъ щитъ, не смотря на то, что былъ толстъ изъ отличной стали, былъ бы слабою защитою противъ такого удара; но сражались тупымъ оружіемъ, и коннетабль казалось покачнулся отъ этого сильнаго удара, не болѣе, какъ еслибъ его ударила ивовымъ прутомъ слабая рука ребенка.

Старый воинъ повернулся къ Пьеру де-Краонъ, котораго лошадь унесла на нѣсколько шаговъ далѣе; но онъ былъ уже готовъ и ожидалъ его, съ улыбкою на лицѣ. Этотъ разъ нападалъ коннетабль, а Пьеръ защищался. Нападеніе было просто, мессиръ Оливье отбилъ своею шпагою шпагу своего непріятеля, потомъ, взявъ ее также обѣими руками, и какъ бы пренебрегая клинокъ, нанесъ рукоятью ея такой сильный ударъ по шлему мессира де-Краопа, что изогнулъ его какъ бы ударомъ булавы. Рыцарь протянулъ руки и упалъ безъ чувствъ, не произнеся ни одного слова.

Тогда коннетабль подъѣхавъ къ королю, соскочилъ съ лошади, и взявъ свою шпагу за острый конецъ, подалъ ее королю, объявляя такимъ образомъ, что онъ признаетъ себя какъ бы побѣжденнымъ, и уступаетъ королю честь поединка этого дня, но король, видя въ этомъ его поступкѣ простую вѣжливость, сошелъ также съ лошади, обнялъ Клиссона и повелъ его среди рукоплесканій дамъ и кавалеровъ къ балкону королевы, гдѣ его долго поздравляли королева Изабелла, герцогъ Туринскій, который съ удовольствіемъ видѣлъ не счастіе, постигшее миссера Пьера де-Краона, и герцогъ Неверскій, который хотя имѣлъ мало расположенія къ коннетаблю, но былъ самъ хорошій боецъ, и потому не могъ Heудивляться славнымъ его подвигамъ.

Въ это время нѣсколько человѣкъ верхами на лошадяхъ, остановились предъ дверью церкви св. Екатерины; тотъ, который повидимому былъ начальникомъ надъ ними, сошелъ съ лошади и пѣшкомъ пошелъ къ ристалищу; онъ вошелъ туда весь въ пыли и подойдя прямо къ королю, преклонилъ колѣно и подалъ ему письмо, запечатанное печатью съ гербомъ англійскаго короля. Карлъ распечаталъ его; оно заключало въ себѣ увѣдомленіе о перемиріи, на которое согласился король Ричардъ и его дядя, и которое долженствовало продолжиться три года, на сушѣ и на морѣ, то есть съ 1-го августа 1389 по 19 августа 1392 года. Король тотчасъ же громко прочиталъ его, и это извѣстіе, котораго всѣ ожидали съ нетерпѣніемъ, и при томъ полученное въ такое время, считали новымъ и яснымъ предсказаніемъ благоденствія, котораго ожидали отъ царствованія, начавшагося при такихъ богатыхъ предзнаменованіяхъ. Поэтому сеньоръ де-Шатоморанъ, принесшій это извѣстіе, былъ очень обласканъ дворомъ, и король, чтобъ оказать ему честь и изъявить ему свое удовольствіе, пригласилъ его къ себѣ обѣдать, и увезъ его къ себѣ, непозволивъ ему даже перемѣнить платье.

Ввечеру того же дня, сеньоръ де-ла-Сивьеръ и мессиръ Жанъ Лемерсье отъ короля, мессиръ Жанъ де-Бэйль и маршалъ Туринскаго герцогства отъ герцога, прибыли въ домъ мессира Пьера де-Краонъ, находившійся близъ кладбища Сенжанъ, и объявили ему отъ имени короля и герцога, что ни тотъ, ни другой не имѣютъ болѣе надобности въ его службѣ.

Въ слѣдующую ночь, и не смотря на то, что онъ еще очень страдалъ отъ полученнаго удара, и отъ паденія съ лошади, мессиръ Пьеръ-де-Краонъ оставилъ Парижъ со всѣмъ своимъ имуществомъ, и отправился въ Анжу, гдѣ имѣлъ большой и крѣпкій замокъ, носившій названіе Сабле.

Глава четвертая.

На другой день, чуть разсвѣло, герольды въ ливреяхъ герцога Туринскаго разъѣзжали уже по парижскимъ улицамъ съ трубами впереди, останавливаясь на всѣхъ перекресткахъ и площадяхъ, и читали увѣдомленіе о вызовѣ, которое съ мѣсяцъ тому назадъ разослано было по всѣмъ частямъ королевства, равно какъ и въ главнѣйшіе города Англіи, Италіи и Германіи; оно было слѣдующіе:

«Мы, Людовикъ де-Валуа, герцогъ Туринскій. Божіею милостію, сынъ и братъ королей Франціи, имѣя большое желаніе повидаться и познакомиться съ благородными людьми, рыцарями или оруженосцами, какъ королевства Французскаго, такъ и другихъ королевствъ, объявляемъ, не изъ гордости, ненависти, или зложелательства, но единственно изъ желанія насладиться ихъ пріятнымъ обществомъ, съ согласія короля, нашего брата, что съ десяти часовъ утра и до трехъ часовъ пополудни, мы готовы будемъ выйти на поединокъ со всякимъ кто пожелаетъ; п. что внѣ нашей палатки, которая будетъ стоять у входа на поле, назначенное для битвы, будутъ висѣть наши щиты, украшенные нашими гербами: то есть, нашъ щитъ войны, и щитъ мира; и всякій, кто пожелаетъ съ нами состязаться, пошлетъ своего оруженосца, или прійдетъ самъ и прикоснется къ щиту мира, древкомъ своего копья, если пожелаетъ имѣть поединокъ мирный; или къ щиту войны, желѣзомъ своего копья, если захочетъ имѣть поединокъ военный; и чтобъ всѣ дворяне, благородные рыцари, оруженосцы, которымъ это сдѣлается извѣстнымъ, считали это твердымъ и неизмѣннымъ, мы приказали распубликовать это объявленіе съ приложеніемъ печати съ нашимъ гербомъ. Написано, утверждено и дано въ Парижѣ, въ нашемъ туринскомъ дворцѣ, двадцатаго Іюня, 1389 года отъ воплощенія Господа нашего.»

Извѣстіе о поединкѣ, въ которомъ первый принцъ крови долженъ былъ выдержать бой, уже давно надѣлалъ въ Парижѣ много шуму. Члены королевскаго совѣта хотѣли было воспротивиться этому, когда герцогъ Туринскій пришелъ просить у своего брата позволенія на это, по случаю прибытія королевы Изабеллы; король, который и самъ любилъ такія игры и превосходно владѣлъ оружіемъ, велѣлъ однако же позвать герцога Туринскаго, и просилъ его отказаться отъ этого намѣренія; но послѣдній отвѣчалъ ему, что онъ вызвался на этотъ поединокъ въ присутствіи придворныхъ дамъ, и король, знавшій всю силу подобнаго слова, далъ позволеніе его исполнить.

Впрочемъ въ подобныхъ рыцарскихъ играхъ не было большой опасности; всегда почти противники сражались тупымъ оружіемъ, и щитъ войны висѣвшій предъ палаткою вызывающаго для симметріи съ щитомъ мира, былъ вывѣшиваемъ только для того, чтобъ показать, что тотъ, кому онъ принадлежитъ, не откажется ни отъ какого предложенія, и готовъ принять вызовъ всякаго рода. Однако же иногда случалось, что личная ненависть, пользуясь такимъ случаемъ, прокрадывалась на рысталище подъ личиною дружбы, и тамъ уже вдругъ, обнаружа себя, предлагала сраженіе дѣйствительное вмѣсто сраженія шуточнаго — для забавы: и потому въ палаткѣ всегда было для подобнаго случая острое оружіе и лошадь снаряженная для военнаго боя.

Хотя герцогиня Валентина раздѣляла рыцарскій энтузіазмъ, этого времени, однако же она съ безпокойствомъ думала о результатѣ этого поединка; требованіе совѣта казалось ей очень справедливымъ и она по внушенію своего сердца боялась того, что другіе опасались по внушенію разсудка. Такимъ образомъ, въ то время, когда она была погружена въ размышленія подобныя тѣмъ, какія мы высказали, ей доложили, что та самая молодая дѣвушка, за которою она посылала третьяго дня, ожидала въ прихожей, не угодно ли будетъ ея высочеству принять ее. Валентина сама сдѣлала нѣсколько шаговъ къ двери. Одетта вошла.

Это была все таже красота, таже грація, таже непорочность; но вся наружность этого кроткаго существа приняла какой то оттѣнокъ убійственной меланхоліи.

— Что съ вами? сказала ей герцогиня, испугавшаяся ея блѣдности; и что доставляетъ мнѣ счастіе васъ видѣть?

— Вы были ко мнѣ такъ добры, отвѣчала Одетта, что я не хотѣла, чтобъ монастырскія стѣны разлучили меня съ міромъ, прежде нежели я распрощаюсь съ вами.

— Какъ! бѣдное дитя, сказала Валентина съ нѣжностію, такъ вы идете въ монахини?

— Нѣтъ, нѣтъ еще, сударыня; потому что отецъ мой принудилъ меня дать ему обѣщаніе, не давать обѣта, пока онъ живъ; но я такъ сильно и такъ долго плакала на груди его, такъ просила у ногъ его, что онъ позволилъ мнѣ вступить пансіонеркою въ Троицкій монастырь, въ которомъ тетка моя игуменьей; и вотъ я уѣзжаю туда. Герцогиня взяла ее за руку.

— Но это не все, что вы намѣрены сообщить мнѣ; не правда ли? сказала она; потому что глаза молодой дѣвушки живо выражали печаль и страхъ.

— Нѣтъ, я хотѣла поговорить съ вами о….

— О комъ?

— О комъ же говорить мнѣ съ вами, скажите, какъ не объ немъ? за кого, скажите, бояться мнѣ, какъ не за него?

— Чего же вы можете бояться?

— Вы мнѣ простите, не правда ли, что я говорю съ вами, съ вами герцогиня Валентина, о его высочествѣ герцогѣ Туринскомъ; однако же, если какая нибудь опасность….

— Какая нибудь опасность, воскликнула Валентина, — объяснитель, что такое?

— Герцогъ сегодня намѣренъ держать поединокъ?

— Да! такъ чтоже?

— Вчера приходили къ моему отцу, — вы знаете, отецъ мой извѣстенъ тѣмъ, что держитъ наилучшихъ лошадей, какихъ только можно найти въ Парижѣ; — ну вотъ, вчера приходили къ нему люди, которые просили показать имъ самую здоровую и самую сильную боевую лошадь, которую онъ могъ бы продать. Отецъ спросилъ у нихъ, это не для сегодняшняго-ли поединка и эти люди отвѣчали ему: да; что одинъ иностранный рыцарь желаетъ въ немъ участвовать. — Такъ, значитъ, поединокъ будетъ военный? спросилъ опять отецъ. — Конечно, отвѣчали они, смѣясь, и жестокій. Тогда трепеща отъ страха, я послѣдовала за ними, сошла внизъ; они выбрали самую сильную лошадь, какая только была въ конюшнѣ; они примѣрили ей боевой намордникъ. — Одетта рыдала. — Вы понимаете сударыня? Охъ! скажите объ этомъ герцогу; скажите, что противъ него есть умыселъ, что ему угрожаетъ опасность; скажите, чтобъ онъ употребилъ всю свою силу и всю свою ловкость. — Она упала на колѣна. — Пусть онъ защищается для васъ, вы такъ прекрасны и такъ любите его; о! скажите ему, какъ я говорю вамъ, на колѣнахъ, сложа, какъ для молитвы, руки, скажите ему объ этомъ такъ, какъ сказала бы ему я, если бы была на вашемъ мѣстѣ.

— Благодарю, дитя мое, благодарю.

— Вы скажете его оруженосцамъ, не правда ли? чтобъ они выбрали для него самое крѣпкое оружіе; когда онъ ѣздилъ за вами въ Италію, то онъ, должно быть, привезъ оружіе изъ Милана, гдѣ, говорятъ, дѣлаютъ самое лучшее на свѣтѣ; скажите ему, пусть онъ позаботится, чтобъ шлемъ его былъ прикрѣпленъ, какъ можно, лучше. Потомъ, наконецъ, если вы замѣтите, что впрочемъ невозможно, потому, что герцогъ Туринскій красивѣйшій, храбрѣйшій и искуснѣйшій рыцарь въ королевствѣ, и что бишъ я говорила?… ахъ! да; если вы замѣтите, что онъ станетъ ослабѣвать, потому что противникъ его можетъ употребить какое нибудь колдовство, то попросите короля, вѣдь король тамъ будетъ, не правда ли? то попросите короля, чтобъ онъ приказалъ прекратить поединокъ; онъ имѣетъ на это право, я спрашивала объ этомъ у своего отца. Судьямъ поединка стоитъ только бросить свой жезлъ между сражающимися, и бой долженъ прекратиться; ну такъ скажите ему, чтобъ онъ приказалъ прекратить этотъ злосчастный бой, потому что иначе его остановить невозможно; а я въ это время…. Она остановилась.

— Ну! вы чтоже будете дѣлать? сказала хладнокровнѣе герцогиня.

— Я! я запрусь въ монастырской церкви. Теперь, когда жизнь моя принадлежитъ Богу, я обязана молиться за всѣхъ людей, и въ особенности за моего государя, за его братьевъ и за его сыновей. Такъ я буду молиться за него, съ земными поклонами; я буду молить Бога, чтобъ онъ взялъ мою жизнь, вмѣсто его жизни; потому что, на что мнѣ теперь жизнь? и Богъ услышитъ мою молитву, Богъ сжалится, быть можетъ, надо мною. Вы съ своей стороны молитесь также; Богъ безъ сомнѣнія услышитъ вашъ голосъ прежде, нежели услышитъ мой, потому что вы великая герцогиня, а я ничто иное, какъ бѣдная дѣвушка; прощайте же, ваше высочество, прощайте. Сказавъ это, Одетта встала, поцѣловала послѣдній разъ руку герцогини и бросилась изъ комнаты.

Герцогиня тотчасъ пошла въ отдѣленіе своего мужа; но съ часъ уже онъ находился въ своей палаткѣ, куда онъ отправился заблаговременно для того, чтобъ вооружиться лучшими своими доспѣхами.

Въ тоже время пришли доложить ей, что королева ожидаетъ ее, чтобъ ѣхать на поле св. Екатерины.

Поединокъ былъ назначенъ на томъ же мѣстѣ, что и наканунѣ; только внутри ограды, у балкона короля, была поставлена палатка герцога Туринскаго, надъ которою развѣвался рыцарскій штандартъ съ его гербомъ, и которая сообщалась съ большою устроенною плотниками комнатою для оруженосцевъ и лошадей; послѣднихъ было четыре; три для мирнаго поединка, а четвертая для военнаго. На лѣвой сторонѣ палатки находился бранный щитъ герцога безъ герба, на которомъ, какъ единственный девизъ, изображена была суковатая дубинка, съ слѣдующими словами: — предлагаю вызовъ.

По правую сторону былъ мирный щитъ, имѣвшій на срединѣ три цвѣтка золотыхъ линій на лазурномъ полѣ, составлявшій гербъ дѣтей Франціи. Насупротивъ, въ концѣ ристалища, были ворота, открывавшія входъ на ристалище, прилегавшія къ башенкамъ и служившія для въѣзда рыцарей.

Какъ только король, королева и придворные кавалеры и дамы заняли мѣста, выѣхалъ герольдъ, предшествуемый двумя трубачами, и громко прочиталъ объявленіе вызова, съ которымъ, мы познакомили читателя въ началѣ этой главы; только судьи поединка прибавили къ нему оговорку, относившуюся къ самому способу боя, то есть, что всякій рыцарь или оруженосецъ, коснувшійся къ мирному щиту обязывался имѣть схватку не больше, какъ двумя пиками; что же касается до тѣхъ, которые коснутся къ бранному щиту, то по обыкновенію выборъ оружія предоставлялся на ихъ волю.

Герольдъ, прочитавъ объявленіе, возвратился въ палатку. Судьи поединка — мессеръ Оливье де-Клиссонъ и герцогъ Бурбонскій, заняли мѣста по обѣ стороны ристалища и трубы возвѣстили начало вызова; Валентина была блѣдна, какъ смерть.

Съ минуту продолжалось молчаніе, потомъ другая труба извнѣ ристалища подала отвѣтъ, повторивъ тѣже самые звуки; ворота ристалища отворились; въѣхалъ рыцарь съ поднятымъ забраломъ, и всякій могъ узнать въ немъ молодаго мессира Бусико; увидя его герцогиня ободрялась.

Какъ только его узнали, то по всѣмъ галлереямъ разнесся благосклонный говоръ; кавалеры привѣтствовали его руками, а дамы махали своими платками, потому что выѣхавшій былъ одинъ изъ храбрѣйшихъ и лучшихъ поединщиковъ, какого только можно было найти между рыцарями того времени.

Мессиръ Бусико сперва поклонился зрителямъ, чтобъ поблагодарить ихъ за сдѣланный ему пріемъ, подъѣхавъ прямо къ балкону королевы, граціозно поклонился ей, преклоня остріе своего копья до самой земли, послѣ этого, опустя лѣвою рукою забрало своего шлема, онъ вѣжливо ударилъ древкомъ копья своего въ мирный щитъ герцога Туринскаго и, пустивъ лошадь свою въ галопъ, отъѣхалъ на противоположный край ристалища.

Въ ту же минуту выѣхалъ во всей готовности герцогъ, съ щитомъ прикрѣпленнымъ на шеѣ и съ копьемъ направленнымъ для удара. Миланское его оружіе было изъ превосходнѣйшей стали и богато вызолочено; попона на лошади изъ червленаго бархата, и все что обыкновенно бываетъ желѣзное, удила, стремена, было изъ чистаго серебра; кираса была такъ хорошо сдѣлана, что подчинялась всѣмъ движеніямъ его съ такою гибкостію, какъ будто это была кольчуга, или суконный камзолъ.

Мессиръ Бусико былъ принятъ съ благосклонностію, но герцога привѣтствовали искренними рукоплесканіями потому что невозможно было ни представиться, ни раскланиваться съ большею граціею, съ какою это сдѣлалъ онъ; онѣ прекратились только тогда, когда герцогъ опустилъ забрало своего шлема; послѣ этого раздались звуки трубъ, оба противника утвердили свои копья въ спорахъ и судьи поединка вскричали: «маршъ маршъ!»

Оба рыцаря, давъ шпоры, ринулисъ одинъ на другаго со всею быстротою своихъ лошадей; они нанесли другъ другу ударъ въ самый щитъ и сломали свои копья, обѣ лошади вдругъ остановились, присѣли на заднихъ своихъ ногахъ и потомъ поднялись, дрожа всѣмъ тѣломъ; но ни тотъ, ни другой изъ противниковъ не потерялъ даже стремени; они тотчасъ поворотили лошадей назадъ, и возвратились на свои мѣста для того, чтобъ взять новое копье изъ рукъ оруженосца.

Едва только они приготовились ко второй схваткѣ, трубы снова затрубили, тогда они понеслись снова одинъ на другаго, и можетъ быть еще быстрѣе, нежели въ первый разъ; но теперь тотъ и другой измѣнилъ направленіе своего копья; оба сдѣлали ударъ въ наличникъ и сбили другъ съ друга шлемы и понеслись мимо; потомъ торопясь одинъ къ другому они вѣжливо раскланялись между собою; равенства совершеннѣе съ той и другой стороны не возможно было себѣ представить; поэтому нашли, что этотъ поединокъ дѣлалъ равную честь каждому изъ сражавшихся.

Оба рыцаря представили своимъ оруженосцамъ поднять каски и съ обнаженными головами возвратились мессиръ Бусико къ воротамъ чрезъ которыя въѣхалъ на ристалище, а герцогъ Туринскій въ свою палатку.

Лестныя похвалы сопровождали сего послѣдняго до самой его палатки, потому что онъ былъ необыкновенно красивъ съ своими длинными бѣлокурыми волосами, съ своими голубыми глазами, кроткими, какъ у младенца, съ своимъ цвѣтомъ лица, какъ у молодой дѣвушки.

Королева высунулась совсѣмъ впередъ, съ своего мѣста, чтобы долѣе его видѣть, а герцогиня Валентина, вспомня то, что говорила ей Одетта, смотрѣла на королеву съ ужаснымъ предчувствіемъ.

Спустя не много времени, трубы возвѣстили, что герцогъ былъ готовъ къ новому поединку; нѣсколько минутъ небыло отвѣта, и начали уже было задавать себѣ вопросъ, неужели этотъ прекрасный поединокъ тѣмъ и кончится такъ скоро, за недостаткомъ желающихъ состязаться, какъ вдругъ другая труба заиграла какую-то иностранную пѣсню; въ тоже время вороты отворились, и въѣхалъ какой-то рыцарь съ опущеннымъ забраломъ и со щитомъ на шеѣ.

Валентина задрожала, потому что она незнала этого новаго противника и военный поединокъ, котораго она боялась, вливалъ въ душу ея неопредѣленный безпрерывный страхъ, который увеличивался по мѣрѣ того, какъ незнакомецъ приближался къ палаткѣ герцога; подъѣхавъ къ балкону короля онъ остановилъ своего коня, поставилъ свое копье нижнимъ концомъ, на землю, прижалъ его колѣномъ, и, пожавъ пружину каски, снялъ ее съ головы. Тогда увидѣли красиваго молодаго человѣка, лѣтъ около двадцати четырехъ, котораго блѣдное и гордое лицо было незнакомо большей части присутствующихъ.

— Привѣтствуемъ васъ, любезный нашъ братецъ Ланкастерскій, графъ Дербійскій, сказалъ король, узнавшій въ этомъ, рыцарѣ двоюроднаго брата Ричарда Англійскаго; — онъ знаетъ, что и безъ перемирія, на которое намъ любезный братъ Ричардъ, да сохранитъ его Господь! только что согласился, онъ. благосклонно будетъ принятъ при нашемъ дворѣ; посланникъ нашъ мессиръ де-Шато-Моранъ, увѣдомилъ насъ вчера о его прибытіи, это вѣстникъ хорошихъ новостей.

— Ваше величество! сказалъ графъ Дербійскій, поклонясь снова, на нашемъ островѣ распространилась молва о необыкновенныхъ поединкахъ, которые должны происходить при самомъ дворѣ, и мнѣ какъ англичанину душею и тѣломъ, захотѣлось переплыть море, для того, чтобъ сломать копье въ честь французскихъ дамъ; надѣюсь, что его величество герцогъ Туринскій забудетъ, что я только двоюродный братъ короля. Герцогъ Дербійскій произнесъ этк послѣднія слова съ шутливою ѣдкостію, доказывавшею, что съ этого уже времени онъ замышлялъ преодолѣть препятствіе, отдѣлявшее его отъ трона.

Тогда, поклонясь послѣдній разъ королю и королѣ Изабеллѣ онъ надѣлъ свой шлемъ, и поѣхалъ сдѣлать древкомъ своеяго копья ударъ въ мирный щитъ герцога Туринскаго. Тогда только на поблѣднѣвшія отъ страха щеки герцотпи Валентины снова возвратилась краска, потому что она до сихъ поръ трепетала, полагая, что національная ненависть Англіи къ Франціи заставила графа Дербійскаго пріѣхать на этотъ турниръ.

Оба противника до начатія поединка раскланялись между собою съ вѣжливостію, отличавшею этихъ двухъ знаменитыхъ принцевъ; потомъ затрубили трубы и они, утвердивъ въ опорахъ свои копья, понеслись другъ на друга.

Они нанесли другъ другу ударъ въ щитъ; но какъ лошади ихъ проскакали одна мимо другой, то они принуждены были выпустить изъ рукъ свои копья, которыя и упали на землю. Оруженосецъ герцога Туринскаго и оруженосецъ графа Дербійскаго тотчасъ подбѣжали, чтобъ поднять ихъ и подать сражающимся; но оба они и въ тоже время сдѣлали знакъ, и англійскій оруженосецъ подалъ герцогу Туринскому копье графа Дербійскаго, а оруженосецъ французскій представилъ графу Дербійскому копье герцога Туринскаго. Этому обмѣну весьма сильно апплодировали и находили, что это было сдѣлано совершенно по рыцарски.

Оба рыцаря разъѣхались съ тѣмъ, чтобъ каждому занять свое прежнее мѣсто; потомъ, утвердивъ въ опорахъ копья, они снова ринулись одинъ на другаго.

Этотъ разъ лошади лучше содѣйствовали ловкости рыцарей, потому что они неслись такъ прямо одна на другую, что думали, онѣ, столкнувшись, разобьютъ себѣ головы. И теперь, какъ въ первый разъ, рыцари нанесли другъ другу ударъ въ щитъ съ такою силою, что оба копья разлетѣлись въ куски, и у каждаго изъ противниковъ остался только обломокъ въ рукѣ.

Тогда они поклонились другъ другу; герцогъ Туринскій возвратился въ свою палатку, а графъ Дербійскій выѣхалъ изъ ристалища, у воротъ ожидалъ его пажъ короля, которому приказано было просить графа отъ имени короля занять мѣсто между зрителями по лѣвую сторону королевы. Графъ принялъ эту честь, и немного спустя явился на королевскомъ балконѣ во всемъ оружіи, какъ сражался, исключая шлема, который несъ позади его пажъ въ его ливреѣ. Какъ только графъ сѣлъ, трубы протрубили третій вызовъ.

Въ этотъ разъ отвѣтъ послѣдовалъ типъ скоро, что можно было сказать, это было эхо; только онъ былъ данъ длинною военною трубою, какія употреблялись въ сраженіяхъ, и которымъ сильнымъ и страшнымъ звукомъ думали устрашить непріятеля. Всѣ вздрогнули, а Валентина сильно испугалась, перекрестилась, говоря:

— Господи, Боже мой! умилосердись надо мною!

Глаза всѣ устремились на ворота, которыя отворились и на ристалище въѣхалъ рыцарь, у котораго были всѣ роды оружія для военнаго поединка, то есть, крѣпкое копье, длинный мечъ, которымъ можно было дѣйствовать и одною и обѣими руками и военная сѣкира; одинъ щитъ висѣлъ у него на шеѣ, а другой надѣтъ на руку; а гербомъ его въ соотвѣтственность гербу герцога Туринскаго, который, какъ мы сказали, представлялъ сучковатую дубинку съ девизомъ, я предлагаю вызовъ, былъ стругъ, употребляемый для срѣзанія сучьевъ дубинки, съ слѣдующимъ отвѣтомъ: я его принимаю.

Взоры всѣхъ были обращены на этого рыцаря съ любопытствомъ, возбуждаемымъ всегда въ подобныхъ случаяхъ; но наличникъ его шлема былъ плотно закрытъ, никакого геральдическаго знака не было на его щитѣ; только на каскѣ его было украшеніе, ясно доказывавшее или его происхожденіе, или его достоинство; это была графская корона изъ чистаго золота.

Онъ въѣхалъ на ристалище, заставляя маневрировать своего боеваго коня, съ тою граціозною ловкостію, которая обнаруживала въ немъ рыцаря, свыкшагося съ оружіемъ. Подъѣхавъ къ королевскому мѣсту, онъ наклонилъ свою голову до самой гривы своей лошади. Потомъ среди ничѣмъ невозмущасмой тишины онъ подъѣхалъ къ палаткѣ герцога Туринскаго и сильно ударилъ остріемъ своего копья въ бранный щитъ предложившаго вызовъ. Поединокъ на смерть, раздалось отъ одного до другаго конца ристалища. Королева поблѣднѣла, герцогиня Валентина вскрикнула.

Тотчасъ явился у двери палатки оруженосецъ герцога Туринскаго, осмотрѣлъ какое у рыцаря было нападательное и защитительное оружіе, потомъ, вѣжливо поклонясь, сказалъ ему: "будетъ такъ, какъ вы желаете, милостивый государь, " — и удалился.

Рыцарь отъѣхалъ къ тому мѣсту ристалища, гдѣ долженъ былъ ожидать, пока герцогъ Туринскій приготовится. Чрезъ десять минутъ сей послѣдній выѣхалъ изъ своей палатки въ томъ же вооруженіи, въ какомъ онъ былъ съ самаго утра, только на другой свѣжей и сильной лошади; у него, какъ и его противника, было крѣпкое копье съ острымъ желѣзомъ, длинный мечъ на боку, и военная сѣкира на лукѣ сѣдла. Всѣ эти оружія были такого же достоинства, какъ и его кираса, столько же, какъ она, драгоцѣнны и украшены золотою и серебряною насѣчкой.

Герцогъ Туринскій далъ знакъ рукою, что онъ готовъ; трубы затрубили, противники утвердили копья свои въ опорахъ, потомъ, давъ шпоры своимъ лошадямъ, понеслись во всю прыть одинъ на другаго и встрѣтились ровно на срединѣ ристалища, такъ сильно хотѣлось каждому изъ нихъ стать лицомъ къ лицу предъ своимъ противникомъ.

Каждый при этомъ сдѣлалъ сильный и мѣткій ударъ; потому что копье неизвѣстнаго рыцаря пало въ отверзтіе шишака каски герцога Туринскаго и сорвавъ ее съ головы бросило назадъ шаговъ на десять отъ лошади; съ другой стороны, копье герцога Туринскаго ударило въ щитъ его противника, пробило его насквозь, встрѣтило кирасу, и соскользнувъ съ нее подъ наплечникъ, ранило слегка въ лѣвую его руку; отъ этого удара древко копья сломалось въ разстояніи одного фута отъ желѣза, и отломившійся кусокъ остался въ щитѣ.

— Ваше высочество, сказалъ рыцарь, надѣньте, прошу васъ, другой шлемъ, а я между тѣмъ выдерну изъ щита этотъ отломокъ вашего копья, который хотя не причиняетъ мнѣ боли, но мѣшаетъ мнѣ.

— Благодарю, любезный братецъ Неверскій, отвѣчалъ герцогъ, онъ узналъ его по той глубокой ненависти, которую они питали другъ къ другу въ своемъ сердцѣ, благодарю, я дамъ вамъ сколько нужно времени для того, чтобъ остановить теченіе крови изъ раны и перевязать вашу руку, но я буду такъ продолжать битву.

— Пусть будетъ по вашему, ваше высочество; но такъ какъ бой можетъ продолжаться, не смотря на то, что кусокъ вашего копья торчитъ въ моемъ щитѣ, и что голова у васъ не защищена шлемомъ, то чтобъ снова начать его, мнѣ надобно только время, чтобъ бросить свое копье и обнажить мечъ. Въ тоже время онъ сдѣлалъ то и другое и былъ готовъ къ бою.

Герцогъ Туринскій послѣдовалъ его примѣру и, опустя поводья своей лошади, прикрылъ обезоруженную свою голову щитомъ; что касается до графа Неверскаго, — то лѣвая рука его висѣла безъ всякаго дѣйствія, потому что вооруженіе ея, испорченное копьемъ герцога, непозволяло ему болѣе употребить ее въ дѣло. Оруженосцы прибѣжавшіе подать помощь своимъ рыцарямъ, видя, что они продолжаютъ битву, удалились.

Дѣйствительно; она опять началась съ новою яростію графъ Неверскій мало безпокоился о томъ, что не могъ дѣйствовать лѣвою рукою и, полагаясь на твердость своего вооруженія, которымъ былъ весь совершенно покрытъ, смѣло принималъ удары своего противника и самъ, нападая безпрестанно, имѣлъ цѣлію обнаженную голову герцога, которую сей послѣдній закрывалъ только щитомъ, и каждый ударъ его раздавался по нему, какъ ударъ молота по наковальнѣ; между тѣмъ герцогъ Туринскій, отличавшійся болѣе своею изящностію и ловкостію, нежели силою, кружился около графа, ища слабаго мѣста его вооруженія, дѣлалъ удары острымъ концомъ своей шпаги, не надѣясь нанести ему вредъ ея лезвіемъ. Ни малѣйшаго шума не было слышно во всей оградѣ; слышны были только удары желѣза о желѣзо. Можно было сказать, что самое дыханіе остановилось въ устахъ зрителей, и что вся жизнь этой неподвижной толпы перешла въ ея глаза, сосредоточилась въ ея взорахъ. Однако, такъ какъ никто не зналъ имени противника герцога Туринскаго, всѣ симпатіи, всѣ желанія успѣха были на сторонѣ герцога; голова его, на которую щитъ отбрасывалъ свою тѣнь, могла служить моделью для живописца, беззаботный характеръ его исчезъ, глаза бросали пламя, волосы волновались, губы, раскрывшіяся отъ судорожнаго сжатія, обнаруживали бѣлую эмаль его зубовъ, такъ, что при каждомъ ударѣ наносимомъ страшнымъ мечемъ его противника, дрожь пробѣгала по всему собранію, какъ будто бы всѣ отцы трепетали за своихъ сыновей, всѣ женщины за своихъ возлюбленныхъ.

Дѣйствительно, щитъ, прикрывавшій голову герцога, сокрушался мало по малу, каждый ударъ отнималъ отъ него часть стали, какъ будто бы онъ рубилъ по дереву; вскорѣ на срединѣ его образовалась щель, и герцогъ почувствовалъ на своей рукѣ, тяжесть ударовъ, падавшихъ дотолѣ на его щитъ; наконецъ послѣдній ударъ, соскользнувъ по этой рукѣ, упалъ на голову и слегка оцарапалъ ему лобъ.

Тогда герцогъ Туринскій, видя, что разрубленный его щитъ былъ уже ему безполезенъ для защиты, что шпага его была слишкомъ слаба для того, чтобъ разрубить вооруженіе его противника, заставилъ лошадь свою сдѣлать скачекъ назадъ, бросивъ лѣвою рукою далеко отъ себя свой щитъ, а правою шпагу, схватилъ обѣими руками тяжелую военную сѣкиру висѣвшую на лукѣ сѣдла, и наскочивъ на графа Неверскаго, прежде чѣмъ тотъ могъ догадаться о его намѣреніи, нанесъ ему но шлему такой ударъ, что застежки наличника лопнули, и графъ Неверскій, хотя остался въ шлемѣ, но уже съ открытымъ лицомъ; онъ тряхнулъ головою и каска свалилась; узнавъ его, всѣ громко вскрикнули.

Въ тоже мгновеніе, когда онъ поднимался на своемъ сѣдлѣ, чтобъ отплатить ударомъ за ударъ, жезлы обоихъ судей поединка упали между нимъ и герцогомъ Туринскимъ, и король громкимъ голосомъ, покрывшимъ голоса всѣхъ, вскричалъ:

— Довольно, господа, довольно!

Это было вслѣдствіе того, что при ударѣ графа Неверскаго, когда кровь потекла по лицу герцогиня Валентина лишилась чувствъ, а блѣдная и трепещущая королева схватила короля за руку и сказала ему:

— Велите прекратить, ваше величество! ради Бога, велите прекратить поединокъ.

Сражавшіеся, какъ ни были остервенены, вдругъ остановились. Графъ Неверскій повѣсилъ мечъ свой на его мѣсто; герцогъ Туринскій привязалъ опять свою сѣкиру къ лукѣ сѣдла; прибѣжали ихъ оруженосцы; одни остановили кровь, текшую по лбу герцога Туринскаго, другіе выдернули изъ щита графа Неверскаго отломокъ копья, котораго желѣзо дошло до самаго его плеча.

Когда эта двойная операція была окончена, то они поклонились одинъ другому съ холодною вѣжливостію, и какъ люди, забавлявшіеся какою нибудь обыкновенною игрою, графъ Неверскій выѣхалъ изъ ристалища, и герцогъ Туринскій ѣхалъ къ своей палаткѣ, чтобъ взять другую каску. Король всталъ съ своего мѣста и громко сказалъ:

— Милостивые государи! мы желаемъ, чтобъ поединокъ этимъ кончился.

Вслѣдствіе этого, герцогъ Туринскій, вмѣсто того, чтобъ продолжать свою дорогу, поспѣшилъ къ королевскому мѣсту, чтобъ получить браслетъ, служившій наградою выдержавшему поединокъ; но когда онъ подъѣхалъ къ балкону; то Изабелла граціозно ему скизала:

— Взойдите къ намъ сюда, ваше высочество, потому что, дабы придать больше цѣны этому подарку, мы желаемъ сами надѣть вамъ его на руку.

Герцогъ легко соскочилъ съ своей лошади. Минуту спустя, онъ, стоя на колѣняхъ предъ королевою, принималъ отъ нея браслетъ, который былъ обѣщанъ ему при въѣздѣ, и между тѣмъ какъ Валентина обтирала лобъ своему мужу, чтобъ удостовѣриться, что рана была не глубока, между тѣмъ какъ король приглашалъ графа Дербійскаго въ дворецъ къ обѣду, рука герцога встрѣтилась съ рукою королевы Изабеллы, и первая преступная благосклонность была втайнѣ оказана и получена.

Глава пятая.

Когда всѣ празднества и турниры были окончены, то король принялся за управленіе и администрацію своего королевства; извнѣ все было совершенно спокойно и Франція могла отдохнуть не много, окруженная своими союзниками: это были на востокѣ герцогъ Галеасъ Висконти, котораго связывало съ домомъ Лиліи вступленіе въ бракъ герцогини Валентины съ его высочествомъ герцогомъ Туринскимъ; на югѣ король Аррагопскій, родственникъ короля Франціи по женѣ своей Іоландѣ де-Баръ; на западѣ герцогъ Британскій безпокойный и непокорный вассалъ, но еще неявный врагъ; наконецъ, на сѣверѣ Англія, самый старинный и самый смертельный врагъ Франціи; но она, чувствуя, что въ нѣдрахъ ея развиваются сѣмена междоусобной войны, скрыла на время свою ненависть, даровала соперницѣ своей, какъ бы изъ милости, трехлѣтнее перемиріе, котораго, однако могла и сама испрашивать, какъ милости.

И такъ однѣ только провинціи въ это время требовали заботы короля, но онѣ требовали ея немедленно. Будучи послѣдовательно разоряемы управленіемъ герцоговъ Анжуйскаго и Беррійскаго, Лангедокъ и Гіенна, истощивъ кровь свою и золото, простирали къ юному своему монарху исхудавшія и умоляющія руки. Мессиръ Жанъ Лемерье и сиръ Гильомъ де-ла-Равьеръ, бывшіе членами тайнаго совѣта короля, давно уже убѣждали его посѣтить отдаленныя области королевства. Наконецъ онъ на это рѣшился и отправленіе въ путь было назначено въ день св. Михаила, 29 сентября 1389 года. Дорога была назначена чрезъ Дижонъ и Авиньонъ, и потому герцогъ Бургундскій и папа Климентъ были увѣдомлены о скоромъ проѣздѣ короля.

Въ назначенный день Карлъ выѣхалъ изъ Парижа въ сопровожденіи герцога Лудовика Туринскаго, Сира де-Куси и многихъ другихъ вельможъ; въ Шатилонъ-сюръ Сене онъ встрѣтилъ герцога Бургундскаго и графа Неверскаго, которые, чтобъ оказать ему честь, выѣхали къ нему на встрѣчу.

Пріѣхавъ въ Дижонъ, онъ нашелъ тамъ герцогиню Бургундскую съ ея дворомъ, состоявшимъ изъ дамъ и дѣвицъ, которыхъ присутствіе, какъ она знала, будетъ для короля весьма пріятно; это были: госпожа де-Сюлли, графиня Неверская, госпожа де-Вержи и другія, происходившія отъ благороднѣйшихъ фамилій Франціи. Тамъ опять празднества продолжались десять дней; и король распрощался съ своею теткою, сдѣлавъ множество комплиментовъ и подарковъ дамамъ ея двора. Что касается до герцога, то онъ сѣлъ на большую барку, спустился внизъ по Ронѣ и прибылъ въ Авиньонъ почти въ одно время съ королемъ.

Знакомы ли вы съ Авиньономъ — этимъ священнымъ городомъ, нынѣ скучнымъ и мрачнымъ, какъ падшее государство, который вѣчно смотрится въ Рону, ища на челѣ своемъ папской короны? Въ то время онъ былъ столицею Климента VII. Великій магистръ мальтійскаго ордена окружилъ ее новыми укрѣпленіями. Іоаннъ XXII, Бенадиктъ XII, Климентъ VI, Урбанъ V украсили его своимъ первосвященническимъ дворцомъ, а святый Бенезетъ чудеснымъ мостомъ. Онъ имѣлъ блестящій дворъ, состоявшій изъ малодушныхъ кардиналовъ и преданныхъ мірскимъ удовольствіямъ аббатиссъ; днемъ онъ жилъ въ атмосферѣ, благоухающей ладаномъ, курившимся при священныхъ церемоніяхъ и празднествахъ, а вечеромъ засыпалъ при мелодическихъ пѣсняхъ Петрарки и при отдаленномъ шумѣ воклюзскаго фонтана.

Филиппъ-красивый, поднявъ папскую корону, упавшую съ головы Бонифація VIII, отъ дуновенія колонны, возложилъ ее на главу Климента VI, и желая соединить въ рукѣ своей и рукахъ своихъ преемниковъ духовную власть съ властію мірскою, возъимѣлъ гигантскую мысль лишить Римъ королевской католической власти, и передать ее Франціи. Авиньонъ. принялъ къ себѣ священнаго жителя Ватикана, и Рона увидѣла намѣстника Христова, простирающаго съ своего балкона связующую и разрѣшающую руку, и Французы услышали въ первый разъ всемирное благословеніе urbi et orbi.

Въ церкви поднялся большой расколъ; Римъ, объятый сперва страхомъ, снова потомъ ободрился, и воздвигнулъ алтарь противъ алтаря; христіанскій міръ раздѣлился на двѣ части: одна признавала папу Авиньонскаго, другая утверждала, что первосвященническій престолъ не могъ находиться внѣ города, въ которомъ св. Петръ утвердилъ его. Оба папы съ своей стороны, не только не оставались въ бездѣйствіи въ продолженіе этой гражданской войны, въ которой видѣли свой великій интересъ, но сдѣлались предводителями двухъ великихъ христіанскихъ армій, и поражая анаѳемою другъ друга, сокрушали власть свою своею же властію, и неблагоразумно обезсиливали свои духовные перуны, бросая ихъ другъ въ друга.

Впродолженіи этой великой распри, народы, смотря потому, были-ли они сторонниками или врагами Франціи, признавали то папу Авиньонскаго, то папу Римскаго. Въ эпоху, къ которой принадлежитъ наша повѣсть, единственными поклонниками Климента VII были: король Испанскій, король Шотландскій и король Аррагонскій. Но такъ какъ это было только изъ уваженія къ королю Французскому, то Климентъ считалъ для себя великимъ праздникомъ, принять государя, который только одинъ поддерживалъ его противъ притязаній его соперника, и если во время обѣдовъ и празднествъ, которые онъ ему давалъ, онъ обѣдалъ за особеннымъ столомъ, и ходилъ впереди его, то весьма скоро заставилъ его забыть это преимущество алтаря надъ трономъ, предоставивъ королю назначеніе семисотъ пятидесяти духовныхъ имѣній по своему выбору въ пользу бѣднаго духовенства своего королевства, уступивъ ему право назначать епископовъ Шартрскаго и Оксеррскаго, наконецъ назначилъ Рейляскимъ архіепископомъ ученаго Ферри Кассинеля, котораго король удостоивалъ своего покровительства, и который чрезъ мѣсяцъ послѣ своего избранія умеръ, будучи отравленъ доминиканцами.

Король Франціи въ обмѣнъ за эти милости обязался подавать ему пособіе и помощь противъ анти-папы, обѣщалъ по возвращеніи во Францію (Авиньонъ не принадлежалъ Франціи), дѣятельно заняться и даже вооруженною рукою, уничтоженіемъ существующаго раскола; наконецъ послѣ восмидневнаго пребыванія въ Авиньонѣ, король распрощался съ Климентомъ и возвратился въ Вилленёвъ.

Тутъ онъ поблагодарилъ дядей своихъ, герцога Беррійскаго и герцога Бургундскаго, къ большому ихъ удивленію, за хорошую компанію, которую они ему дѣлали, и объявилъ имъ свое желаніе, чтобъ они возвратились одинъ въ Диконъ, а другой въ Парижъ; и что онъ намѣренъ продолжать свою дорогу въ Тулузу въ сопровожденіи герцога Туринскаго и герцога Бурбонскаго.

Тогда только оба дяди короля узнали, какова была истинная причина этого путешествія, и что король, предпринимая его, имѣлъ единственною цѣлію произвести слѣдствіе на счетъ самовольнаго управленія, раззорившаго Лангедокъ. Они оставили при немъ мессира де-ла-Ривьера, и Лемерсье, Монтана, и Ле-Бегъ де-Вилленя, о которыхъ они знали, что это люди неподкупные и строгіе, которыхъ герцогъ Беррійскій считалъ., своими личными врагами, но которые въ сущности были только врагами его лихоимства. По этой причинѣ оба эти герцога уѣхали изъ Вилленёва очень скучные.

— Что вы объ этомъ думаете, братецъ? сказалъ герцогъ Беррійскій герцогу Бургундскому, выѣзжая изъ города.

— Я думаю, отвѣчалъ послѣдній, что нашъ племянникъ еще молодъ, и что его постигнетъ несчастіе за то, что онъ слушаетъ молодыхъ совѣтниковъ; но въ настоящее время намъ надобно потерпѣть. Настанетъ день, когда тѣ, которые провожаютъ его, куда онъ ѣдетъ, раскаются, да и самъ король также. Намъ остается возвратиться въ свои владѣнія, любезный братецъ: пока мы будемъ за одно, никто не причинитъ намъ никакого вреда, потому что послѣ короля мы самые главные во Франціи.

На другой день король отправился въ Зимъ и, неостанавливаясь въ этомъ древнемъ римскомъ городѣ, уѣхалъ изъ него на ночлегъ въ Люнель; на другой день послѣ этого онъ остановился въ Монпелье для обѣда, и тутъ-то уже онъ началъ слышать стенанія и жалобы; притомъ ему говорили, что чѣмъ далѣе онъ будетъ ѣхать впередъ, тѣмъ онъ найдетъ страну болѣе раззоренною, и что дяди его герцогъ Анжуйскій и герцогъ Беррійскій, управлявшіе ею одинъ послѣ другаго, довели ее до такой бѣдности, что самые богатые и самые значительные едва имѣютъ чѣмъ заплатить за воздѣлываніе своихъ виноградниковъ и обработываніе полей.

— Вамъ больно будетъ, государь, говорили ему, видѣть, что ваши дѣти вносятъ оброку треть, четверть, двѣнадцатую долю того, что имѣютъ, платятъ пять, или шесть разъ въ годъ подати, и всегда бываютъ обременены новымъ налогомъ, прежде нежели успѣютъ уплатить старый; потому что оба ваши дяди самовольно собирали больше 30000 ливровъ между Роною и Жирондою. Герцогъ Анжуйскій бралъ съ однихъ только богатыхъ и зажиточныхъ; герцогъ же Беррійскій, принявшій управленіе послѣ него, не пощадилъ ни богатаго ни бѣднаго; онъ все косилъ и жалъ, что было предъ глазами. Прибавляли, что всѣ эти лихоимства совершались чрезъ его казначея, родомъ изъ города Безьера, по имени Бетизака, и что этотъ Бетизакъ, собирая послѣдніе колосья тамъ, гдѣ господинъ его собралъ жатву, не оставлялъ народу даже того, что земледѣлецъ оставляетъ птицамъ небеснымъ — колоса, падающаго съ телѣги съ снопами.

На эти слова король отвѣчалъ, что если Богъ ему поможетъ, то всѣ эти лихоимства будутъ прекращены; что онъ поступитъ съ герцогами, своими дядями такъ, какъ еслибы они совсѣмъ не были братьями его отца, а что касается до злонамѣренныхъ ихъ совѣтниковъ и помощниковъ, то онъ прикажетъ произвести надъ ними безпристрастныя и строгія слѣдствія. Слушая эти горестныя донесенія, король въѣхалъ въ городъ Безьеръ, въ которомъ находился Бетизакъ, но онъ приказалъ молчать о принесенныхъ ему жалобахъ, и первые три, или четыре дня по своемъ прибытіи посвятилъ какъ будто на празднества, а между тѣмъ тайно приказалъ слѣдователямъ сдѣлать розыскъ; на четвертый день эти слѣдователи донесли ему, что противъ казначея, его дяди, сдѣланы такіе доносы, по которымъ простить его невозможно, потому что они требовали смертной казни.

По этому собранъ былъ королевскій совѣтъ и въ этомъ собраніи совѣта положено было схватить Бетизака у него на дому, привести его и представить предъ судей.

Судьи показали ему на столѣ множество бумагъ и доказательствъ, подтверждающихъ его лихоимство, и сказали ему:

— Бетизакъ, просмотрите и отвѣчайте. Что вы можете отвѣтить на эти росписки?

При этихъ словахъ одинъ регистраторъ бралъ ихъ одну за другою и прочиталъ ему всѣ; но у него былъ готовъ отвѣтъ на каждую; потому что однѣ, именно тѣ, на которыхъ была его подпись, онъ признавалъ справедливыми, но прибавлялъ, что дѣйствовалъ по приказанію герцога Беррійскаго, и что въ доказательство стоитъ только спросить его самаго; отъ другихъ отрицался, говоря:

— Я ихъ совсѣмъ не знаю; спросите о нихъ у сенешалей Бокерскаго и Каркасонскаго, или еще лучше у Беррійскаго канцлера. Слѣдователи были въ большомъ затрудненіи; но во ожиданіи новыхъ доказательствъ, они отослали его въ тюрьму. Какъ только заключили его въ тюрьму, они отправились въ его домъ, взяли всѣ его бумаги, унесли ихъ съ собою и разсмотрѣли ихъ на досугѣ. Въ нихъ они нашли, что онъ дѣлалъ такія лихоимства и собиралъ такія суммы съ сенешальствъ и помѣстьевъ королевскихъ, что тѣ которые слушали, не вѣрили тѣмъ, которые читали; тогда велѣли привести его снова, и онъ призналъ вѣрными всѣ счеты, сказалъ, что всѣ эти суммы были точны, но прибавилъ, что онѣ прошли только чрезъ его руки и были обращены въ казну герцога Беррійскаго, и что въ одномъ мѣстѣ, въ его домѣ, которое онъ показалъ, была квитанція на все: дѣйствительно, квитанціи были принесены въ совѣтъ, сравнены съ росписками въ полученіи, и оказались почти вѣрными. Ихъ было на сумму до трехъ милліоновъ.

Слѣдователи были изумлены такими доказательствами любостяжательности герцога Беррійскаго.

Бетизака спросила, на что герцогъ могъ употребить такія огромныя суммы?

— Милостивые государи! отвѣчалъ онъ, я не могу этого знать; большая часть пошла, какъ я думаю, на покупку замковъ, дворцовъ, земель и драгоцѣнныхъ камней для графовъ Булонскаго и Этампскаго; при томъ, какъ вамъ извѣстно, дома его содержатся блистательнымъ образомъ, и онъ давалъ Тибо и Морино слугамъ своимъ столько, что теперь они сдѣлались богачами.

— И вы, Бетизакъ, сказалъ ему сиръ де-ла-Ривьеръ, получили также тысячъ сто франковъ на свою долю изъ этого грабежа?

— Милостивый государь, отвѣчалъ Бетизакъ, герцогъ Беррійскій получилъ власть свою отъ короля, а я свою отъ герцога Беррійскаго; слѣдовательно, собственно говоря, я получилъ ее также отъ короля, потому что я былъ чиновникомъ его губернатора: по этому всѣ подати, которыя я собиралъ, были законны. Что касается до того, что досталось на мою долю, то я имѣлъ на это позволеніе отъ герцога Беррійскаго. Герцогъ любитъ, чтобъ служащіе у него были богаты; и такъ мое богатство благопріобрѣтено безъ упрека, потому что оно досталось мнѣ отъ него.

— Глупо говорить такимъ образомъ, отвѣчалъ ему миссиръ Жанъ Лемерсье; богатство не можетъ назваться благопріобрѣтеннымъ и безъупречнымъ, если оно нечестно пріобрѣтено. Возвратитесь опять въ тюрьму, а мы между тѣмъ обсудимъ то, что вы намъ говорили. Мы представимъ королю всѣ ваши оправданія, и будетъ такъ, какъ онъ рѣшитъ.

— Да вразумитъ его Господь! сказалъ Бетизакъ. Послѣ сего онъ поклонился своимъ судьямъ, и его опять отвели въ тюрьму.

Между тѣмъ, когда разнеслось извѣстіе, что по приказаніи короля Бетизакъ находился въ тюрьмѣ, и долженъ былъ подвергнуться суду, народъ изъ окрестныхъ деревень началъ стекаться въ городъ; несчастные, которыхъ онъ ограбилъ, силою врывались во дворецъ короля, чтобъ молить о правосудіи, а когда онъ выходилъ, то они бросались предъ нимъ на колѣна и подавали ему просьбы и жалобы. Тутъ были и дѣти, которыхъ онъ сдѣлалъ сиротами, тутъ были и женщины, которыхъ онъ сдѣлалъ вдовами, тутъ наконецъ были дѣвицы, которыхъ онъ сдѣлалъ матерями; гдѣ не помогало краснорѣчіе, тамъ употреблялось насиліе. Этотъ человѣкъ посягалъ на все, на богатство, на жизнь и на честь. Король ясно видѣлъ, что кровь бѣднаго народа громко вопіяла, призывая мщеніе на этаго злодѣя, и король приказалъ, чтобъ совѣтъ произнесъ надъ нимъ свой приговоръ.

Но вотъ въ то самое время, когда собрались судьи, вошли два рыцаря, это были сиръ де-Нантулье и сиръ де-Меспенъ. Они пришли отъ имени герцога Беррійскаго, подвердить все то, что показалъ Бетизакъ, и просить короля и совѣтъ его, сдать этого человѣка имъ въ руки, и, если имъ угодно, начать слѣдствіе надъ самимъ герцогомъ.

Совѣтъ этимъ приведенъ былъ въ крайнее затрудненіе. Герцогъ Беррійскій могъ не сегодня, такъ завтра пріобрѣсти опять вліяніе на короля, которое потерялъ, и, предвидя это, каждый боялся огорчить его Съ другой стороны преступленія и притѣсненія Бетизака были такъ явны и очевидны, что позволить ему выйти безнаказанно изъ тюрьмы, значило прогнѣвить Бога. Предложено было отобрать у него мебель и недвижимое его имѣніе, все продать, и вырученныя деньги раздѣлить между бѣднымъ народомъ: такимъ образомъ онъ сдѣлался бы опять такимъ же бѣднякомъ, какимъ взялъ его къ себѣ герцогъ Беррійскій; но король не хотѣлъ полу-правосудія; онъ сказалъ, что такимъ вознагражденіемъ были бы удовлетворены только тѣ, которыхъ онъ раззорилъ; но что для семействъ, въ которыхъ онъ посѣялъ смерть и безчестіе, необходимо нужна была его смерть и его позоръ.

Между тѣмъ въ совѣтъ явился одинъ старикъ; онъ узналъ объ чемъ шло дѣло, и пришелъ съ тѣмъ, чтобъ предложить королю и членамъ совѣта, заставить Бетизака сознаться въ такомъ преступленіи, которое было его личнымъ преступленіемъ, и котораго герцогъ Беррійскій не могъ бы принять на себя. Его спросили, что же надобно было для этого сдѣлать? — Надобно посадить меня въ ту самую тюрьму, въ которой сидитъ Бетизакъ, отвѣчалъ онъ: но другихъ объясненій онъ дать не хотѣлъ, говоря, что это уже его дѣло и до него касается, потому что онъ взялся окончить съ успѣхомъ это дѣло. Сдѣлали такъ, какъ онъ хотѣлъ; стражи публично отвели его въ тюрьму; тюремщикъ получилъ отъ нихъ инструкцію, втолкнулъ новоприбывшаго въ тюрьму, гдѣ находился Бетизакъ и заперъ за нимъ дверь.

Старикъ представился, будто совсѣмъ незнаетъ, что въ тюрьмѣ этой уже находится кто нибудь, и протянулъ впередъ руки, какъ человѣкъ, которому въ ней ничего не видно; потомъ дойдя до конца ея, сѣлъ, прислонясь спиною къ стѣнѣ и, поднявъ колѣна, оперся на нихъ локтями и опустилъ голову себѣ на руки.

Бетизакъ, котораго глаза въ продолженіе уже осми дней привыкли къ этой темнотѣ, смотрѣлъ, что дѣлаетъ этотъ новый гость, съ любопытствомъ человѣка, находящагося въ подобномъ положеніи; онъ пошевелился для того, чтобъ привлечь на себя его вниманіе; но старикъ остался неподвиженъ и какъ бы погруженъ въ глубокую думу; тогда онъ рѣшился съ нимъ заговорилъ, и спросить его, не изъ-за стѣнъ ли тюрьмы онъ попалъ сюда?

Старикъ поднялъ глаза, и замѣтилъ въ углу того, кто его спрашивалъ; онъ стоялъ на колѣняхъ въ положеніи молящагося. И этотъ человѣкъ дерзалъ еще молиться! Старикъ задрожалъ, увидя себя такъ близко отъ того, котораго обѣщалъ погубить. Бетизакъ повторилъ свой вопросъ.

— Да,.отвѣчалъ старикъ глухимъ голосомъ.

— А о чемъ толкуютъ въ городѣ? спросилъ онъ, съ видомъ беззаботности.

— О какомъ-то Бетизакѣ, отвѣтилъ старикъ.

— А что о немъ говорятъ? робко продолжалъ тотъ, котораго такъ много интересовалъ вопросъ имъ же предложенный.

— Говорятъ, что правосудіе надъ нимъ наконецъ совершится, что его скоро повѣсятъ.

— Какъ? воскликнулъ Бетизакъ, ставъ на ноги.

Старикъ опять спустилъ голову на руки, и тишина въ темницѣ нарушена была только тяжелымъ дыханіемъ того, кто только что узналъ объ этой ужасной новости.

Онъ нѣсколько времени оставался безъ движенія, но скоро ноги его ослабѣли, онъ прислонился къ стѣнѣ, и отеръ лобъ. Потомъ, послѣ минутнаго смущенія, продолжалъ хриплымъ голосомъ, не перемѣняя своего положенія:

— Пресвятая Богородица! и такъ для него нѣтъ никакой надежды? Старикъ не отвѣчалъ ни слова и оставался не подвиженъ, какъ будто не слыхалъ этого вопроса.

— Я спрашиваю у васъ, такъ для него нѣтъ никакой надежды, сказалъ Бетизакъ, подойдя къ нему, и съ бѣшенствомъ потрясши его руку.

— Да, отвѣчалъ спокойно старикъ, есть одна; а именно, если порвется веревка.

— Боже мой! Боже мой! вскричалъ Бетизакъ, ломая себѣ, руки; что мнѣ дѣлать? и кто подастъ мнѣ совѣтъ?

— А! сказалъ старикъ, смотря на него съ мрачнымъ видомъ, какъ будто бы ему не хотѣлось потерять съ глазъ выраженія его отчаянія. А! такъ это вы тотъ человѣкъ, котораго проклинаетъ весь народъ? не правдали, что тяжело переносить послѣдніе часы подобной жизни?

— Охъ! сказалъ Бетизакъ, пусть возмутъ у меня все; мебель, деньги, домк, пусть бросятъ меня этому вопіющему народу, но пусть мнѣ даруютъ жизнь! пусть я проведу ее въ этой тюрьмѣ, съ цѣпями на рукахъ и на ногахъ, не видя свѣта Божія! но жизнь! Жизнь! охъ! мнѣ хочется еще жить!

Несчастный катался по землѣ, какъ одержимый злымъ духомъ; старикъ смотрѣлъ на это; потомъ когда увидѣлъ, что онъ усталъ и изнемогъ, онъ сказалъ ему:

— А что вы дадите тому, кто найдетъ вамъ средство, выпутаться изъ этой бѣды?

Бетизакъ поднялся на колѣни; онъ глядѣлъ на старика, какъ, будто хотѣлъ заглянуть въ глубину его сердца.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что мнѣ жаль васъ, и что если вы хотите послушаться моего совѣта, то все пойдетъ хорошо.

— О! говорите, я богатъ… все мое богатство…

Старикъ началъ смѣяться.

— Такъ! ты надѣешься выкупить свою жизнь тѣмъ, за что ты долженъ ея лишиться, неправда-ли? и тогда ты будешь думать, что разсчитался съ людьми и съ Богомъ?

— Нѣтъ, нѣтъ! я все останусь очень виновнымъ, я это знаю, и раскаиваюсь въ горести души моей… но вы мнѣ сказали, что есть средство… какое это средство?

— Если бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, отъ чего да сохранитъ меня Богъ! тѣ вотъ что бы я сдѣлалъ.

Бетизакъ пожиралъ слова старика, по мѣрѣ того, какъ они выходили изъ устъ его; онъ продолжалъ:

— Явясь опять предъ совѣтъ короля, я бы продолжалъ запираться…

— Да, да! сказалъ Бетизакъ.

— Но я бы сказалъ, что чувствуя въ душѣ раскаяніе въ другомъ моемъ преступленіи, я бы желалъ покаяться въ немъ для спасенія моей души; я бы сказалъ, что я долго заблуждался противъ вѣры, что я манихей и еретикъ.

— Это совсѣмъ не правда, прервалъ его Бетизакъ, я добрый христіанинъ, вѣрующій во Іисуса Христа и въ Дѣву Марію.

Старикъ продолжалъ, какъ будто Бетизакъ ничего и не говорилъ:

— Такъ я бы сказалъ, что я манихей и еретикъ, и все еще держусь своего мнѣнія; тогда Безверскій епископъ потребовалъ бы меня къ себѣ; потому что съ той же минуты я бы подлежалъ уже суду церковному; онъ отослалъ бы меня къ Авиньонскому папѣ, а какъ нашъ святой отецъ Климентъ большой другъ герцога Беррійскаго….

— Понимаю, сказалъ Бетизакъ, прервавъ его. Да, да; нашъ герцогъ Беррійскій не допуститъ, чтобъ мнѣ сдѣлали какое нибудь зло. О, вы мой спаситель!

Онъ хотѣлъ броситься въ объятія старика; но тотъ оттолкнулъ его. Въ это время отворилась дверь; пришли взять Бетизака, чтобъ вести его въ совѣтъ.

Пришедши туда, онъ думалъ, теперь пора употребить ту хитрость, которой его научили, и, преклоня колѣно, просилъ позволенія говорить, что ему было немедленно и позволено.

— Почтенные господа! сказалъ онъ, я разсмотрѣлъ свои поступки и свою совѣсть, и боюсь, что очень прогнѣвилъ Бога, не тѣмъ, что грабилъ и обиралъ деньги у бѣднаго народа, потому что, слава Богу, всѣмъ извѣстно, что я это дѣлалъ по приказанію моего начальника, но тѣмъ, что дѣлалъ противъ вѣры. Судьи переглянулись съ удивленіемъ. Да, продолжалъ Бетизакъ, да, милостивые государи; дѣло въ томъ, что я безбожникъ…. и думаю, что по смерти моей отъ души моей ничего неостанстся.

Ропотъ изумленія распространился по всему собранію. Тогда сиръ Лемерсье, бывшій впрочемъ смертельнымъ его врагомъ, всталъ и сказалъ ему:

— Бетизакъ! подумайте о томъ, что вы только что сказали; потому что это сильно оскорбляетъ святую церковь, мать нашу, и требуетъ огня. Итакъ одумайтесь!

— Я не знаю, что требуютъ мои слова, отвѣчалъ Бетизакъ, огня или воды; но это мнѣніе было моимъ мнѣніемъ съ того времени, какъ я себя помню, и останется моимъ до тѣхъ поръ, пока я буду себя помнить.

При этомъ судьи перекрестились и, опасаясь за собственное спасеніе, еслибы стали слушать далѣе, приказали отвести его опять въ тюрьму. Войдя туда, онъ искалъ старика, чтобъ разсказать ему, что съ нимъ было; но старика уже не было.

Что происходило въ душѣ этого человѣка съ этого дня до слѣдующаго, извѣстно только Одному Богу. Только на другой день онъ могъ смѣло отпереться, что онъ былъ не тотъ человѣкъ. Богъ превратилъ часы его жизни въ годы; въ одну ночь волосы, его побѣлѣли.

Король узнавъ о показаніи Бетизака, не мало удивился его признанію.

— А! сказалъ онъ тогда, это другой человѣкъ; мы думали, что онъ только воръ, а вотъ онъ еще и еретикъ; мы полагали, что онъ заслуживаетъ только веревки, а вотъ онъ сверхъ того просится на костеръ. Хорошо! быть по сему, онъ будетъ и сожженъ и повѣшенъ; и пусть теперь явится дядя мой Беррійскій принять на себя его злодѣянія; мы увидимъ, согласится ли онъ взять на себя и это.

Вскорѣ молва о признаніи сдѣланномъ Бетизакомъ распространилась по всему городу; тогда вы бы увидѣли на всѣхъ улицахъ только радующагося народа, потому что всѣ очень ненавидѣли его и проклинали, но никто не былъ такъ изумленъ, узнанъ эту новость, какъ тѣ два рыцари, которые пріѣхали требовать его именемъ герцога Беррійскаго; они ясно видѣли, что онъ погибъ и думали, что онъ сдѣлалъ такое признаніе не иначе, какъ по совѣту какого-нибудь его врага: но по чьему бы совѣту то ни было, признаніе было сдѣлано, король произнесъ свой приговоръ: и такъ оставалась только одна надежда, то есть заставить его отречься завтра отъ показанія сдѣланнаго имъ наканунѣ.

Вслѣдствіе этого они устремились къ его тюрьмѣ съ тѣмъ, чтобъ повидаться съ нимъ и поправить его оправданіе, но тюремный стражъ отвѣчалъ имъ, что какъ ему, такъ и четыремъ военнымъ стражамъ, присланнымъ для этой цѣли было запрещено отъ короля, подъ смертною казнію, допускать кого бы то ни было говорить съ Бетизакомъ. Тогда рыцари печально переглянулись между собою и, возвратясь на свою квартиру, сѣли на лошадей и отправились обратно къ герцогу Беррійскому, отъ котораго они были посланы.

На другой день около десяти часовъ утра взяли Бетизака изъ тюрьмы, когда онъ увидѣлъ, что его вели не въ совѣтъ короля, но во дворецъ епископа, то началъ ободряться. Тамъ онъ нашелъ вмѣстѣ и слѣдователей королевскихъ я чиновниковъ духовнаго вѣдомства, что снова служило ему доказательствомъ, что между судомъ свѣтскимъ и судомъ церковнымъ произошло столкновеніе. Вскорѣ потомъ Безверскій градоначальникъ, доселѣ державшій его въ тюрьмѣ, сказалъ епископскимъ чиновникамъ:

— Милостивые государи! вотъ Бетизакъ, котораго мы вамъ предаемъ, какъ еритика, и человѣка проповѣдующаго противъ вѣры; если бы его преступленіе было изъ числа тѣхъ, которыя подлежатъ королевскому суду, то онъ бы и былъ судимъ въ немъ; но по своей ереси онъ подлежитъ суду церковному, судите его, какъ того требуютъ дѣла его.

Бетизакъ думалъ, что онъ спасенъ.

Тогда консисторскій судья спросилъ его, дѣйствительно ли онъ такой грѣшникъ, какъ о немъ говорятъ; и онъ, видя, что дѣло принимало такой оборотъ, какой былъ для него, какъ ему было сказано, самый благопріятный, отвѣчалъ: да.

Тогда велѣли впустить народъ, а Бетизаку приказано было повторить предъ нимъ свою исповѣдь, и онъ повторилъ ее три раза, такъ околдовалъ его старикъ, и три раза народъ выслушалъ это признаніе съ рыканіемъ льва, чувствующаго запахъ крови.

Консисторскій судья сдѣлалъ знакъ, а Батизакъ былъ преданъ въ руки военныхъ стражей, которыя окружили его, повели прочь; народъ около него и позади его спускался по ступенямъ лѣстницы епископскаго дворца, окружалъ его, тѣснился около него, какъ будто боясь, чтобъ онъ не упалъ. Что касается до Бетизака, то онъ думалъ, что его ведутъ вонъ изъ города, чтобъ препроводить въ Авиньонъ. Внизу лѣстницы онъ увидѣлъ совѣтника своего старика, сидѣвшаго на тумбѣ: на лицѣ его выражалась радость, которую Бетизакъ перетолковалъ въ свою пользу; онъ сдѣлалъ ему знакъ головою.

— Да, да, дѣло идетъ хорошо, сказалъ старикъ, не правда-ли?

И началъ смѣяться, потомъ сталъ на тумбу и привлекалъ на себя вниманіе всей толпы народа, закричалъ Бетизаку:

— Бетизакъ, не забудь, кому ты обязанъ совѣтомъ, вслѣдствіе котораго тебя теперь ведутъ; это мнѣ.

Потомъ вдругъ спустился съ тумбы, и со всею поспѣшностію, къ какой по своей старости былъ способенъ, пошелъ по поперечной улицѣ, которая вела къ судилищу.

Что касается до Бетизака, то его вели по большой улицѣ, все окруженнаго толпою народа, которая отъ времени до времени разражаясь страшными криками, теперь намъ знакомыми, потому что мы не разъ ихъ слышали.. Преступникъ видѣлъ въ этихъ крикахъ только выраженіе ярости народа, видѣвшаго, что добыча его отъ него ускользала, и удивлялся, что онъ такъ спокойно давалъ ему выйти изъ города; но когда онъ прибылъ на площадь судилища, то и съ площади раздался страшный крикъ, повторенный тѣми, которые его сопровождали. Тутъ толпа разсѣялась, стрѣмясь къ центру площади, потому что около этого центра находился костеръ, изъ середины котораго поднималась висѣлица; протянувъ къ большой улицѣ, тощую свою руку на концѣ которой висѣла цѣпь и желѣзный ошейникъ. Бетизакъ остался одинъ среди четырехъ своихъ стражей; съ такою торопливостію каждый спѣшилъ занять лучшее для себя мѣсто около эшафота.

Тогда истина явилась предъ этимъ человѣкомъ во всей своей наготѣ; она имѣла видъ смерти.

— О герцогъ, вскричалъ онъ, я погибаю, помогите, помогите!

Толпа отвѣчала криками проклятія на герцога Беррійскаго и на его казначея.

Въ это время, такъ какъ преступникъ не хотѣлъ итти далѣе, то четыре его стража взяли его на руки и понесли; онъ бился и кричалъ, что онъ совсѣмъ не еретикъ, что онъ вѣруетъ въ воплотившагося Христа и въ Святую Дѣву Марію. Онъ клялся Богомъ въ истинѣ словъ своихъ, просилъ помилованія у народа, и каждый разъ страшный крикъ заглушалъ его просьбу. Онъ просилъ помощи у герцога Беррійскаго, и каждый разъ крики: смерть ему! смерть ему! отвѣчали на его воззваніе.

Наконецъ стражи положили его у костра противъ одного изъ брусьевъ, запиравшихъ входъ къ нему; старикъ стоялъ, опершись на него.

— А! проклятый! вскричалъ Бетизакъ, это ты привелъ меня сюда! Господа, господа, я совсѣмъ невиновенъ, и вотъ тотъ злой человѣкъ, который околдовалъ меня; пощадите, господа, пощадите. Старикъ принялся смѣяться.

— О! у тебя хорошая память, сказалъ ему старикъ, ты не забываешь друзей, которые подаютъ тебѣ добрые совѣты. Ну, вотъ тебѣ послѣдній: Бетизакъ, помысли о душѣ своей!

— Да, милостивые государи, сказалъ Бетизакъ, надѣявшійся выиграть время; да, священника, священника.

— Къ чему это, вскричалъ старикъ; вѣдь у него нѣтъ души, требующій спасенія; а тѣло его погибло.

— Смерть ему! смерть! ревѣлъ народъ.

Къ нему подошелъ палачъ.

— Бетизакъ, сказалъ онъ ему, васъ приказано казнить смертію, ваши худыя дѣла привели васъ къ худому концу.

Бетизакъ былъ неподвиженъ, глядѣлъ какъ безумный, волосы поднялись дыбомъ. Палачъ взялъ его за руку; онъ далъ себя вести, какъ ребенокъ!

Взойдя на костеръ, онъ поднялъ его на рукахъ, а помощники его, раскрывъ ошейникъ, наложилъ его ему на шею. Бетизакъ былъ повѣшенъ, но не задушонъ еще: въ туже минуту старикъ схватилъ смольный факелъ горѣвшій въ плавильной печи и зажегъ костеръ; палачъ и помощники его соскочили внизъ.

Пламя готовое пожрать несчастнаго возвратило ему всю его энергію; онъ безъ всякаго крику, не прося болѣе пощады, схватился обѣими руками за цѣпь на которой висѣлъ, и, поднимаясь по ея кольцамъ выше и выше, влѣзъ на руку висѣлицы, обхватилъ ее руками и ногами, удаляясь отъ костра, сколько ему было возможно. Такимъ образомъ огонь не досягалъ до него, пока горѣло основаніе костра, но вскорѣ пламя распространилось и по верхней части, и какъ живое и разумное существо, какъ змѣя, оно подняло свою голову къ Батизаку, пуская въ него дымъ и искры, потомъ наконецъ оно стало, казалось, лизать его своимъ огненнымъ языкомъ. При этой смертоносной ласкѣ, несчастный закричалъ; на немъ загорѣлось платье.

Въ это время царствовала глубокая тишина, чтобъ ничто не осталось незамѣченнымъ въ этой послѣдней борьбѣ на жизнь и смерть человѣка со стихіею; слышны были жалобные стоны однаго и веселый ревъ другой. Человѣкъ и огонь, то есть казнимый и палачъ, казалось, схватывались, душили другъ друга, но вскорѣ человѣкъ призналъ себя побѣжденнымъ; колѣни его ослабѣли, руки не могли болѣе держаться за раскалившуюся до красна цѣпь, онъ испустилъ страшный и жалобный крикъ и, свалившись, висѣлъ уже среди пламени. Это безобразное существо, носившее образъ человѣка, судорожно двигалось теперь среди огня, потомъ вытянулось, наконецъ остановилось неподвижно. Не много спустя кольцо, вбитое въ висѣлицу, вырвалось, потому что и самая висѣлица загорѣлась, и тогда трупъ, увлекаемый какъ бы въ адъ, упалъ и исчезъ среди пламени.

И вдругъ вся эта толпа народа безмолвно разсѣялась; у костра остался только старикъ, такъ что всякій спрашивалъ самого себя, не былъ этотъ старикъ самъ сатана, явившійся сюда за душою грѣшника?

Этотъ старикъ былъ человѣкъ, котораго дочь насильно сдѣлалась жертвою сладострастія Бетизака.

Глава шестая.

Теперь, чтобъ яснѣе представить всѣ подробности событій, которыя мы принялись описывать, мы перенесемся изъ города Безьера въ гористую Бретань, остановимся въ нѣсколькихъ льё отъ древняго города Ванна и войдемъ въ одинъ крѣпкій замокъ — резиденцію одного изъ тѣхъ великихъ вассаловъ, которые всегда готовы сдѣлаться страшными бунтовщиками. Тамъ, разтворивъ рѣзную дверь низкой комнаты, служащей столовою, мы увидимъ двухъ человѣкъ, сидящихъ за столомъ, среди котораго стоялъ серебряный рѣзной кубокъ, наполненный виномъ, смѣшаннымъ съ пряностями, съ которымъ одинъ изъ. нихъ находился въ чистыхъ и дружескихъ сношеніяхъ, между тѣмъ какъ другой, воздерживаясь, какъ бы по предписанію врача, отказывался пить каждый разъ, когда предлагалъ ему другой, и всякій разъ закрывалъ свои стаканъ рукою, когда товарищъ его, не могши заставить его выпить до дна драгоцѣнную жидкость, наполнявшую еще стаканъ его до половины, хотѣлъ покрайней мѣрѣ дополнить его.

Тотъ изъ двухъ, котораго мы выставили нелюбителемъ трезвости, былъ человѣкъ отъ пятидесяти до шестидесяти лѣтъ, состарѣвшійся подъ оружіемъ, которымъ онъ и въ это время былъ почти весь покрытъ; его смуглый и разкраснѣвшійся лобъ, на серединѣ котораго раздѣлялись его съ просѣдью волосы, былъ покрытъ мирщинами, не столько отъ его старости, сколько отъ тяжести вѣчно носимой имъ каски; въ. промежутокъ отдыха отъ того занятія, которому, онъ, какъ мы видѣли, предавался, онъ опирался своими локтями на столъ, тогда подбородокъ его покоился на двухъ сильныхъ его рукахъ, а губы, осѣненныя густыми усами, которые онъ по привычкѣ безпрестанно ловилъ нижнею губою, находились такимъ образомъ на высотѣ кубка, въ который по временамъ онъ заглядывалъ, какъ бы для того, чтобъ слѣдить за убылью жидкости вслѣдствіе его чистыхъ возліяній.

Другой былъ красивый молодой человѣкъ весь въ шелку и бархатѣ, безпечно развалившійся на большомъ герцогскомъ креслѣ, къ спинкѣ котораго была прислонена голова его; и онъ перемѣнялъ это небрежное положеніе только для того, чтобъ, какъ мы видѣли, закрывать рукою свой стаканъ всякій разъ, когда старый воинъ хотѣлъ подлить въ него вина, котораго достоинство они цѣнили по видимому такъ различно.

— Божусь вамъ! любезный братецъ, де-Краонъ, сказалъ старикъ, ставя въ послѣдній разъ, кубокъ на столъ, надобно правду сказать, что не смотря на то, что вы по женской линіи происходите отъ короля Роберта, вы очень по философски приняли обиду, нанесенную вамъ герцогомъ Туринскимъ.

— Эхъ! отвѣчалъ герцогу Бретанскому Пьеръ де-Краонъ не перемѣняя своего положенія, что же, скажите, могъ я сдѣлать противъ брата короля?

— Противъ брата короля? положимъ; хотя впрочемъ я бы на это не посмотрѣлъ; братъ короля не больше, какъ герцогъ и дворянинъ, какъ и я; и если бы онъ поступилъ со мною такъ, какъ поступилъ съ вами…. но я бы никогда не допустилъ до этого: и такъ не станемъ и говорить о немъ. Но видите-ли, тутъ есть одинъ человѣкъ, который затѣялъ все это дѣло.

— Я думаю, равнодушно отвѣчалъ рыцарь.

— И этотъ человѣкъ, продолжалъ герцогъ, наполняя снова свой стаканъ, бывшій уже на половинѣ дорогѣ къ его губамъ, этотъ человѣкъ…. это такъ же справедливо, какъ то, что этотъ напитокъ, который впрочемъ, кажется мнѣ, вамъ не по вкусу, составленъ изъ самаго лучшаго вина, какое только приготовляется въ Дижонѣ, изъ самаго лучшаго меду, какой. только собираютъ въ Нарбоннѣ и изъ самыхъ превосходныхъ ароматическихъ растеній, находимыхъ въ Азіи, — герцогъ опорожнилъ свой стаканъ, — этотъ человѣкъ, видите-ли, есть не кто иной, какъ подлый Клиссонъ; и онъ ударилъ по столу въ одно и тоже время и кулакомъ и стаканомъ.

— Я согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ, герцогъ, отвѣчалъ съ тѣмъ же спокойствіемъ мессиръ Пьеръ, который какъ будто старался усугублять холодность свою по мѣрѣ того, какъ герцогъ Бретанскій вдвое болѣе разгорячался.

— И вы оставили Парижъ съ этимъ убѣжденіемъ въ сердцѣ, не попытавшись отмстить за себя этому человѣку?

— Я сначала имѣлъ это намѣреніе, но меня остановила одна мысль.

— А какая? если вамъ угодно, сказалъ герцогъ, развалившись, въ свою очередь, на своемъ креслѣ.

— Какая? сказалъ Пьеръ, опершись, въ свою очередь, локтями на столъ, положа свой подбородокъ на руки, и пристально смотря на герцога; какая? вы сейчасъ ее узнаете, милостивый государь; я подумалъ про себя, этотъ человѣкъ, нанесшій обиду мнѣ, простому рыцарю, обидѣлъ нѣкогда и еще несравненно болѣе одного изъ первыхъ людей во Франціи, герцога и герцога такого могущественнаго и богатаго, что онъ могъ бы вести войну съ королемъ! Этотъ герцогъ подарилъ замокъ Гавръ знаменитому Жану Шандосу, и когда онъ увѣдомилъ Клиссона объ этомъ дарѣ, который онъ, конечно, имѣлъ право сдѣлать, то Клиссонъ, вмѣсто всякаго комилемента, сказалъ ему: «чортъ меня возьми, милостивый государь, если Англичанинъ будетъ когда нибудь моимъ сосѣдомъ.» Въ тотъ же вечеръ замокъ Гавръ былъ взятъ, а на другой день онъ былъ срытъ. Я не помню хорошенько, кому коннетабль нанесъ эту обиду, но знаю, что есть какой-то герцогъ, которому онъ нанесъ ее. За ваше здоровье, герцогъ! — Пьеръ де-Краонъ взялъ свой стаканъ, разомъ опорожнилъ его, и поставилъ опять на столъ.

— Клянусь душею моего отца! сказалъ герцогъ поблѣднѣвъ, вы братецъ разсказали намъ это для того, чтобъ сдѣлать намъ огорченіе, потому что вы очень хорошо знаете, что это случилось съ нами; но вамъ также извѣстно, что спустя шесть мѣсяцевъ, этотъ нашъ оскорбитель былъ арестантомъ въ этомъ самомъ замкѣ, гдѣ мы теперь находимся.

— И изъ котораго онъ вышелъ здравъ и невредимъ.

— Да, заплативъ мнѣ сто тысячъ ливровъ и отдавъ мнѣ одинъ городъ и три замка.

— Но сохранивъ свою проклятую жизнь, сказалъ Краонъ, возвыся голосъ, свою жизнь, которой могущественный герцогъ Бретанскій не смѣлъ отнять у него, боясь навлечь на себя ненависть государя. Сто тысячъ ливровъ, городъ, три замка! О! какое прекрасное мщеніе для человѣка, который имѣетъ милліонъ семьсотъ тысячъ ливровъ денегъ, десять городовъ и двадцать крѣпостей. Нѣтъ, нѣтъ, братецъ, будемъ говорить откровенно; онъ былъ у васъ здѣсь безъ оружія, въ цѣпяхъ, въ самой темной и глубокой изъ вашихъ тюремъ;, вы смертельно его ненавидѣли, и вы не посмѣли лишить его жизни!.

— Я далъ было объ этомъ приказаніе Бавалану, по Баваланъ его не исполнилъ.

— И хорошо сдѣлалъ, потому что когда бъ король потребовалъ выдать его, какъ убійцу коннетабля, то, можетъ быть, тотъ, кто давалъ ему это приказаніе, побоялся бы подвергнуться гнѣву короля; можетъ быть, вѣрный слуга, служившій впрочемъ только орудіемъ, былъ бы оставленъ тѣмъ, кто его къ тому побудилъ, а извѣстно, что чѣмъ шпага тоньше, тѣмъ легче ее сломить.

— Любезный братецъ, сказалъ герцогъ, вставъ, вы, кажется, сомнѣваетесь въ нашей чести; мы дали Бавалану слово защитить его, и мы бы исполнили это, клянусь Богомъ,, мы бы защитили его отъ короля французскаго, отъ Германскаго императора, отъ Римскаго папы. Мы сожалѣемъ только объ одномъ, продолжалъ онъ, сѣвъ опять и пылая по прежнему ненавистію, то-есть, о томъ, что Баваланъ не послушалъ насъ, и что нѣтъ никого, кто-бы сдѣлалъ то, что онъ отказался сдѣлать.

— А если бы кто-нибудь вызвался на это, могъ ли бы онъ быть увѣренъ, что, совершивъ дѣло, онъ нашелъ бы у герцога Бретанскаго убѣжище и защиту?

— Убѣжище столь же вѣрное, какъ алтарь церковный, сказалъ герцогъ торжественнымъ, голосомъ, защиту такую сильную, какую только рука эта подать, можетъ, и въ этомъ я клянусь прахомъ моихъ предковъ, щитомъ моего герба, крестомъ моей шпаги. Пусть явится такой человѣкъ, я все это ему предлагаю.

— А я принимаю, ваша свѣтлость, вскричалъ Краонъ, вставъ и пожавъ руку стараго герцога съ такою силою, какой онъ въ немъ и непредполагалъ. За чѣмъ не сказали вы этого раньше? теперь дѣло было бы уже кончено.

Герцогъ смотрѣлъ на Краона съ удивленіемъ.

— То есть, продолжалъ послѣдній, сложивъ крестомъ руки, то есть, вы думали, что эта обида скользнула по моей груди, какъ копье по стали кирасы. Нѣтъ, нѣтъ, она впилась въ меня и уязвила мое сердце. Я казался вамъ веселымъ и беззаботнымъ, да; но часто вы говорили мнѣ, что я блѣденъ; знайте же, что эта-то болѣзнь грызла меня и будетъ грызть грудь мою зубами этого человѣка, пока человѣкъ этотъ будетъ живъ. Теперь краска радости и здоровья ко мнѣ опять возвратится, съ сегодняшняго дня начинается мое выздоровленіе и въ нѣсколько дней, надѣюсь, я буду совсѣмъ здоровъ.

— Какимъ это образомъ?

Краонъ также сѣлъ.

— Слушайте, герцогъ, потому что я ожидалъ отъ васъ этого слова, чтобъ все вамъ разсказать. У меня въ Парижѣ, близъ кладбища Сенъ-Жанъ, есть большой домъ, который охраняется однимъ только смотрителемъ, человѣкомъ преданнымъ мнѣ, и въ которомъ я увѣренъ; я ему писалъ болѣе чѣмъ три мѣсяца тому назадъ, чтобъ онъ сдѣлалъ въ этомъ домѣ большой запасъ вина, муки и соленаго мяса, чтобъ онъ накупилъ оружія, кольчугъ, латныхъ рукавицъ и стальныхъ касокъ, для вооруженія сорока человѣкъ, а достать этихъ сорокъ человѣкъ я взялъ на себя, и я ихъ набралъ, это смѣльчаки не боящіеся ни Бога, ни сатаны, и которые пойдутъ въ адъ, если только я буду ихъ предводителемъ.

— Но, сказалъ герцогъ, васъ замѣтятъ, если вы съ этимъ отрядомъ въѣдете въ Парижъ.

— Потому то я этого и не сдѣлаю. Вотъ уже будетъ два мѣсяца, какъ я, по мѣрѣ ихъ завербованія, отправляю ихъ въ столицу по немногу, по три или по четыре; по прибытіи ихъ въ домъ, имъ приказано не выходить изъ него болѣе, а смотрителю дано приказаніе, ни въ чемъ имъ не отказывать; это родъ монаховъ, которые стремятся въ адъ. Теперь вы понимаете, герцогъ? Этотъ гнусный коннетабль проводитъ почти всякій вечеръ у короля, онъ уходитъ отъ него въ полночь, и чтобъ возвратиться въ свой дворецъ Клиссонскій, находящійся въ большой Бретанской улицѣ, онъ ходитъ позади укрѣпленія короля Филиппа Августа, по пустымъ улицамъ св. Екатерины и Пули, мимо кладбища Сенъ-Жанъ, гдѣ находится мой домъ.

— Право, братецъ, сказалъ герцогъ, дѣло начато хорошо.

— И хорошо кончится, ваша свѣтлость.

— А долго еще вы останетесь у насъ? гдѣ впрочемъ вамъ рады.

— Сколько надобно времени, чтобъ осѣдлать лошадь, ваша свѣтлость, потому что вотъ письмо отъ моего смотрителя доставленное мнѣ сего дня поутру однимъ изъ моихъ слугъ, въ которомъ онъ увѣдомляетъ меня, что и послѣдніе мои люди прибыли и что моя рота укомплектована.

Сказавъ это, Пьерь де-Краонъ позвалъ своего оруженосца и велѣлъ приготовить себѣ лошадь.

— Не останетесь-ли вы еще хоть эту ночь въ нашемъ замкѣ де-л’Ерминь, любезный братецъ? сказалъ герцогъ, видя эти сборы.

— Благодарю васъ, герцогъ; но теперь, когда я знаю, что все готово, и что меня только ожидаютъ, какъ вы хотите, чтобъ я медлилъ одинъ часъ, одну минуту, одну секунду? какъ вы хотите, чтобъ я спокойно лежалъ въ постелѣ, или сидѣлъ за столомъ? Мнѣ надобно ѣхать по самой прямой и самой короткой дорогѣ; мнѣ нуженъ воздухъ, просторъ и движеніе. Прощайте же герцогъ, вы дали мнѣ слово.

— И даю вамъ его снова.

— Требовать отъ васъ втораго, значило бы сомнѣваться въ первомъ; благодарю васъ.

При сихъ словахъ мессиръ Пьеръ де-Краонъ подпоясался портупеей своей шпаги, поднялъ выше колѣнъ голѣнища своихъ сапоговъ, подбитыя краснымъ плисомъ и, попрощавшись въ послѣдній разъ съ герцогомъ, ловко вскочилъ на лошадь.

Онъ ѣхалъ такъ скоро и хорошо, что въ седмой день, считая со дня выѣзда изъ замка де-л’Ерминь, ввечеру подъѣхалъ къ Парижу; чтобъ въѣхать въ городъ, онъ подождалъ, пока сдѣлается совсѣмъ темно, и прибылъ въ свой домъ такъ же тихо, какъ и всѣ люди, которыхъ онъ послалъ туда прежде себя: только сойдя съ лошади, онъ тотчасъ велѣлъ позвать придверника и приказалъ ему съ угрозою выколоть глаза, чтобъ онъ не впускалъ никого въ ту комнату, въ которой онъ находился. Этотъ слуга передалъ тоже приказаніе смотрителю, охранявшему домъ, и заперъ въ своей комнатѣ: свою жену, дѣтей и служанку.

"И хорошо сдѣлалъ, " говоритъ наивно Фруссаръ, «потому что еслибы жена и дѣти расхаживали по улицамъ, то прибытіе мессира Пьера де-Краонъ скоро сдѣлалось бы извѣстнымъ, ибо женщины и дѣти, по природѣ, съ трудомъ скрываютъ то, что видятъ и что желаютъ скрыть».

Сдѣлавъ эти предосторожности, мессиръ Пьеръ де-Краонъ выбралъ изъ своихъ людей самыхъ смышленнѣйшихъ, приказалъ смотрителю помнить ихъ, чтобъ они свободно могли выходить и входить обратно. Имъ было поручено подстерегать всѣ выходы коннетабля и слѣдить за нимъ шагъ за шагомъ для того, чтобъ врагъ его могъ знать все, что онъ дѣлалъ. Поэтому де-Краонъ каждый вечеръ зналъ, гдѣ коннетабль бывалъ днемъ и куда онъ долженъ отправиться ночью. Однако же дѣло оставалось въ этомъ положеніи и не представлялось вѣрнаго случая къ мщенію съ 14-го мая по 18-е іюня, дня праздника тѣла Христова.

Въ этотъ день праздника тѣла Христова король открыто принималъ въ дворцѣ своемъ Сенъ-Поль и всѣ бароны и помѣщики, находившіеся въ Парижѣ, были приглашены къ обѣду, на которомъ присутствовала королева и герцогиня Туринская. Послѣ обѣда для увеселенія дамъ былъ составленъ молодыми рыцарями и оруженосцами въ отгороженномъ для этого мѣстѣ турниръ, и мессиръ Гильомъ Фландрскій, графъ Намюрскій былъ чрезъ герольдовъ провозглашенъ побѣдителемъ, и получилъ награду изъ рукъ королевы Изабеллы и герцогини Валентины; потомъ вечеромъ танцовали до часу пополуночи. Въ это время всѣ стали расходиться по домамъ и вышли изъ дворца почти безъ провожатыхъ. Мессиръ Оливье де-Клиссонъ былъ однимъ изъ послѣднихъ и, распрощавшись съ королемъ, онъ пошелъ отъ него чрезъ комнаты герцога Туринскаго; увидя, что онъ одѣвается, вмѣсто того, чтобъ раздѣваться, коннетабль, улыбаясь, спросилъ его, не идетъ ли онъ ночевать къ Пулену. Этотъ Пулепъ былъ казначей герцога Туринскаго, и часто, чтобъ быть свободнѣе, герцогъ подъ предлогомъ повѣрки счетовъ своимъ приходамъ и расходамъ, уходилъ вечеромъ изъ дворца Сенъ-Поль, изъ котораго онъ не могъ бы выйти ночью, потому что вездѣ стояли часовые для охраненія мѣстопребыванія короля, отправлялся къ храму дю-Тирда, гдѣ жилъ этотъ человѣкъ, а оттуда уходилъ, куда ему было угодно. Герцогъ хорошо понималъ, что хотѣлъ ему сказать коннетабель, и положа ему на плечо руку, смѣясь отвѣчалъ:

— Коннетабль, я еще не знаю, гдѣ я буду ночевать, и далеко-ли мнѣ придется идти, или близко. Можетъ быть, эту ночь я и не выйду изъ дворца Сенъ-Поль; но что касается до васъ, то уходите, уже пора.

— Дай вамъ Богъ добрую ночь, ваше высочество, сказалъ коннетабль.

— Благодарю васъ, но въ этомъ отношеніи, отвѣчалъ, смѣясь, герцогъ, я не могу жаловаться, и осмѣливаюсь думать, что ночи мои еще болѣе надежны, нежели мои дни. Прощайте, Клиссонъ.

Коннетабль явно видѣлъ, что онъ былъ бы ему въ тягость, оставшись долѣе; и такъ поклонившись ему въ знакъ прощанія онъ пошелъ къ своимъ людямъ и лошадямъ, ожидавшимъ его у дворцовой площади. Этихъ людей было числомъ восемь человѣкъ, кромѣ двухъ слугъ, несшихъ факелы.

Когда коннетабль сѣлъ на лошадь, то двое слугъ зажгли факелы и, идя впереди его на нѣсколько шаговъ, направились по большой улицѣ св. Екатерины. Прочіе его люди шли позади его, исключая одного оруженосца, котораго онъ подозвалъ къ себѣ для того, чтобъ приказать ему позаботиться объ обѣдѣ, который онъ хотѣлъ дать на другой день герцогу Туринскому, пригласивъ также Сира-де-Куси, мессира Жана де-Віенна и нѣкоторыхъ другихъ, и для котораго онъ не хотѣлъ ничего щадить.

Въ это время два человѣка прошли близъ освѣщающихъ дорогу и погасили факелы.

Мессиръ Оливье вдругъ остановился, но, полагая, что это была шалость герцога Туринскаго, догнавшаго его, онъ весело сказалъ:

— Ахъ, право, ваше высочество, это не хорошо; но я прощаю вамъ, потому что вы молоды, и вы бы все хотѣли играть, да веселиться.

Говоря это, онъ оглянулся назадъ и увидалъ, что множество незнакомыхъ всадниковъ смѣшалось съ его людьми, и что два изъ нихъ были отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ. Тогда онъ подумалъ, что ему грозитъ какая-нибудь опасность, и остановился, говоря:

— Кто вы? и что значитъ, что…

— Смерть! смерть Клиссону! отвѣчалъ человѣкъ, находившійся къ нему всѣхъ ближе, обнаживъ свою шпагу.

— Смерть Клиссону! вскричалъ коннетабль; вотъ какая дерзость! Кто же ты таковъ, что осмѣлился произнести эти слова?

— Я, Пьеръ де-Краонъ, врагъ вашъ, сказалъ рыцарь, и вы меня такъ оскорбили, что я долженъ за себя отмстить. Тогда, поднявшись на стременахъ, повернулся къ своимъ людямъ, вскричалъ: — Я нашелъ того, кого хотѣлъ. Ну! Съ этими словами, онъ бросился на Коннетабля, между тѣмъ люди его били и разгоняли сопровождавшихъ его людей. Но хотя мессиръ Оливье былъ не вооруженъ и захваченъ въ расплохъ, однако онъ былъ не такой человѣкъ, съ которымъ легко было справиться. Онъ обнажилъ небольшую шпагу, длиною почти фута въ два, которую носилъ больше для украшенія, нежели для защиты и, прикрывъ лѣвою рукою голову, придвинулъ лошадь свою къ стѣнѣ, чтобъ на него могли нападать только спереди.

— Убивать всѣхъ? кричали люди Пьера де-Краона.

— Да, отвѣчалъ послѣдній, нанося ударъ коннетаблю. Сюда! сюда ко мнѣ! убьемъ сперва этого проклятаго коннетабля. Сюда!

Два или три человѣка отдѣлились и прибѣжали къ нему.

Не смотря на ловкость Клиссона, такая не ровная борьба не могла продолжаться долго, и между тѣмъ, какъ онъ отразилъ одинъ ударъ лѣвою рукою, а правою нанесъ другой, шпага мессира де-Краона поразила обнаженную его голову. Клиссонъ испустилъ вздохъ, уронилъ свою шпажонку и упалъ съ лошади головою къ двери, которая отъ этого отворилась. Такимъ образомъ онъ лежалъ растянувшись на землѣ, половиною тѣла въ домѣ одного булочника, который въ то время пекъ хлѣбъ и который, услыша большой шумъ отъ людей и лошадей, отворилъ свою дверь, чтобъ посмотрѣть, что было причиною такого страшнаго шума.

Мессиръ Пьеръ де-Краонъ хотѣлъ въѣхать въ этотъ домъ верхомъ на лошади, но дверь была слишкомъ низка и потому сдѣлать этого не могъ.

— Не нужно-ли слѣзть съ лошади, и доконать его, сказалъ одинъ изъ его людей?

Краонъ, не отвѣчая, пустилъ свою лошадь по ногамъ коннетабля и, видя, что онъ не обнаружилъ при этомъ никакого признака жизни, сказалъ:

— Это безполезно, довольно съ него и того, что мы уже сдѣлали; если онъ еще не мертвъ, то скоро умретъ; онъ пораженъ въ голову и тяжелою рукою клянусь вамъ. И такъ, господа, въ разсыпную, и соберитесь за Сентъ-Анжуанскими воротами,

Какъ только убійцы разъѣхались, люди коннетабля, съ которыми большой бѣды не случилось, собрались вокругъ тѣла своего господина. Булочникъ, видя, что это былъ коннетабль, весьма охотно предложилъ свой домъ; раненнаго положили на постель, принесли огня, и всѣ подняли страшный вопль, считая дѣйствительно господина своего мертвымъ, когда увидѣли на лбу его широкую рану и много крови на его лицѣ и платьѣ.

Между тѣмъ, одинъ изъ нихъ побѣжалъ во дворецъ Сенноль, и какъ въ немъ узнали слугу коннетабля, то и проводили его въ комнату короля, который, уставъ въ этотъ день отъ пріема гостей и отъ бала, возвратился изъ отдѣленія королевы и готовился лечъ въ постель. Въ это то время вошелъ къ нему блѣдный, испуганный, человѣкъ и вскричалъ:

— О! ваше величество, ваше величество, какое плачевное приключеніе, какое великое несчастіе!

— Что же тамъ? сказалъ король.

— Мессиръ Оливье де-Клиссонъ, коннетабль вашъ умерщвленъ.

— А кто совершилъ это преступленіе? спросилъ король.

— Увы! не знаемъ; но это несчастіе случилось съ нимъ, близъ вашего дворца, въ большой улицѣ св. Екатерины.

— Факелы, скорѣе факелы, сказалъ Карлъ слугамъ своимъ. Живаго, или мертваго, но я хочу видѣть моего коннетабля.

Тогда онъ накинулъ себѣ только на плечи плащъ; скоро надѣли ему на ноги башмаки; въ пять минутъ собрались жандармы и люди разставленные на ночь для караула. Король не хотѣлъ даже ждать, пока приведутъ для него лошадь и вышелъ изъ дворца пѣшкомъ, въ сопровожденіи факелоносцевъ и своихъ камергеровъ, мессира Гильома Мартеля и мессира Геліона де-Линьяка. Онъ шелъ скорымъ шагомъ и скоро прибылъ въ домъ булочника; каммергеры и факелоносцы остались на дворѣ, а онъ быстро вошелъ и, подойдя прямо къ постелѣ, взялъ раненнаго за руку и сказалъ ему:

— Это я, коннетабль, какъ вы себя чувствуете?

— Любезный король, отвѣчалъ коннетабль, чуть слышно.

— О! кто привелъ васъ въ это состояніе, храбрый мой Оливье?

— Мессиръ Пьеръ де-Краонъ съ своими сообщниками, разбойнически напавши на меня, когда я былъ безъ защиты и. совсѣмъ того не ожидалъ.

— Коннетабль, сказалъ король, положа на него руку, никогда преступленіе не было наказано такъ, какъ будетъ наказано это, клянусь вамъ въ томъ; но теперь займемся тѣмъ, чтобъ спасти васъ. Гдѣ врачи и хирурги?

— За ними пошли, ваше величество, сказалъ одинъ изъ людей коннетабля.

Въ ту же минуту они вошли. Король подошелъ къ тому, который вошелъ первый и повелъ его къ постѣли.

— Осмотрите мнѣ моего коннетабля, милостивые государи, сказалъ онъ имъ, и сейчасъ же скажите мнѣ, въ какомъ онъ положеніи, потому что рана его безпокоитъ меня болѣе, нежели рана, которую бы я самъ получилъ?

Тогда врачи начали осматривать коннетабля, но король былъ такъ нетерпѣливъ, что едва далъ имъ время сдѣлать перевязку.

— Ну что? рана смертельна, господа? говорилъ онъ каждую минуту, да, отвѣчайте-же мнѣ?

Тогда тотъ, который, казалось, былъ искуснѣйшій между ними, оборотился къ королю и сказалъ:

— Нѣтъ, государь, и мы даемъ вамъ клятву, что чрезъ пятнадцать дней, мы представимъ вамъ его верхомъ на лошади.

Король искалъ цѣпи, кошелька, однимъ словомъ чего нибудь, что бы подарить этому человѣку, но, не найдя ничего, поцѣловалъ его, и подойдя къ коннетаблю, сказалъ ему:

— Ну! Оливье, вы слышите, чрезъ пятнадцать дней вы будете такъ здоровы, какъ будто съ вами ничего этого не случилось. Вы сообщили мнѣ, господа, самую отрадную новость, и мы не забудемъ вашего искусства; что касается до васъ, Клиссонъ, не заботьтесь ни о чемъ, кромѣ того, чтобы выздоровѣть, потому что я уже вамъ сказалъ и повторяю, никогда преступленіе не подвергалось такому наказанію, какое я назначу за это, никогда злодѣи небыли наказываемы за свое злодѣйство такъ, какъ эти будутъ наказаны, никогда за пролитую кровь не лилось столько крови, сколько прольется за твою; и такъ положитесь на меня, это дѣло мое.

— Да воздастъ вамъ за это, государь, Господь Богъ, сказалъ коннетабль, а особливо да вознаградитъ Онъ васъ за милостивое посѣщеніе, которое вы мнѣ сдѣлали.

— И оно будетъ не послѣднее, любезный мой Клиссонъ, потому что я иду отдать приказаніе, что бы васъ перенесли въ нашъ дворецъ, который не такъ далеко отсюда, какъ вашъ.

Клиссонъ хотѣлъ прижать руку короля къ своимъ губамъ, но Карлъ поцѣловалъ его, какъ своего брата.

— Мнѣ надобно разстаться съ вами Клиссонъ, сказалъ онъ ему, потому что я требовалъ въ Сенъ-Поль парижскаго старшину, и я долженъ отдать ему нѣкоторыя приказанія.

При этихъ словахъ король простился съ коннетаблемъ и возвратился во дворецъ, гдѣ онъ дѣйствительно нашелъ того, за кѣмъ посылалъ.

— Старшина, сказалъ ему король, бросясь на кресло, соберите со всѣхъ сторонъ людей, откуда хотите, откуда можете; посадите ихъ на добрыхъ коней, и по полямъ, по дорогамъ, по горамъ и долинамъ преслѣдуйте этого злодѣя де-Краона, который нанесъ рану моему коннетаблю; узнайте, что если вы его найдете, схватите и приведете къ намъ, то окажете мнѣ этимъ самую пріятнѣйшую услугу.

— Государь, я сдѣлаю все, что буду въ состояніи сдѣлать, отвѣчалъ старшина; но по какой дорогѣ, можно предполагать, онъ убѣжалъ?

— Это ваше дѣло, сказалъ король, разъузнайте и поспѣшите. Ступайте. Старшина вышелъ. Данное ему порученіе было трудно, потому что въ эту эпоху четверо главныхъ парижскихъ воротъ были открыты, въ слѣдствіе приказанія, отданнаго по возвращеніи съ розебекскаго сраженія, въ которомъ король побѣдилъ Фламандцевъ; Мессиръ Оливье де Клиссонъ самъ присовѣтовалъ отдать это приказаніе, для того, чтобъ король былъ всегда хозяиномъ въ своемъ городѣ Парижѣ, котораго жители взбунтовались въ его отсутствіе. Съ того времени вороты были сняты съ петель и лежали на землѣ; цѣпи были сняты на улицахъ и перекресткахъ для того, чтобъ королевская стража могла ходить по нимъ ночью. И не странно ли это, скажите, что Мессиръ де-Клиссонъ, старавшійся о томъ, чтобъ это приказаніе было отдано, потерпѣлъ за это наказанія, потому что если бы ворота города были заперты и цѣпи подняты, то бы никогда Пьеръ де-Краонъ не осмѣлился сдѣлать королю и коннетаблю того оскорбленія, которое онъ имъ нанесъ; потому что онъ навѣрное бы зналъ, что совершивъ преступленіе, не могъ-бы ускользнуть отъ наказанія.

Но ничего этого не было; прибывъ въ назначенное мѣсто, мессиръ де-Краонъ и его сообщники нашли, что ворота отворены и поле пусто. Одни говорятъ, что онъ переѣхалъ Сену по Тарантонскому мосту; другіе утверждаютъ, что онъ объѣхалъ вокругъ укрѣпленій, проѣхалъ у подошвы Монмартра и, оставя въ лѣвѣ ворота Сент-Оноре, переѣхалъ рѣку у Понсона. Одно только достовѣрно, что въ восемь часовъ онъ. прибылъ въ Шартръ, съ тѣми изъ своихъ сообщниковъ, у которыхъ были лошади получше, потому что другіе разсѣялись, частію по причинѣ усталости лошадей, частію для того, чтобъ невозбудить подозрѣнія, еслибы очень много ихъ ѣхало вмѣстѣ. Тамъ нашелъ онъ свѣжихъ лошадей у однаго каноника, который былъ у него писаремъ и который, не зная, для чего, приготовилъ ихъ по его приказанію; часъ спустя, онъ ѣхалъ по Менской дорогѣ, а чрезъ тридцать часовъ былъ уже въ своемъ замкѣ Саблё. Тамъ только онъ остановился, потому что тамъ только онъ считалъ себя съ безопасности.

Между тѣмъ парижскій старшина по приказанію короля выѣхалъ изъ Парижа съ шестью-десятью вооруженными людьми чрезъ ворота Сент-Оноре и, найдя свѣжіе лошадиные слѣды, слѣдовалъ къ нимъ до самаго Шеневьера; тамъ, увидя, что они приняли направленіе къ Сени, спросилъ Понсонскаго мостоваго смотрителя, не проѣзжалъ-ли кто-нибудь чрезъ мостъ по утру; послѣдній отвѣчалъ, что въ два часа, онъ видѣлъ, человѣкъ двѣнадцать, верхами на лошадяхъ, переѣхали за рѣку; но что онъ никого не узналъ, потому что одни покрыты оружіемъ съ ногъ до головы, а другіе закутаны плащами.

— А по какой дорогѣ они поѣхали? спросилъ старшина.

— По еврёсской дорогѣ, отвѣчалъ тотъ.

— Такъ и есть, сказалъ старшина, они ѣдутъ прямо въ Шербургъ.

Тогда онъ поѣхалъ по дорогѣ, ведущей въ этотъ городъ, оставя дорогу на Шартръ. Чрезъ три часа они встрѣтили однаго охотившагося дворянина который на разспросы ихъ отвѣчалъ, что по утру онъ видѣлъ человѣкъ пятнадцать верхами, которые были въ нерѣшительности и, казалось, они взяли дорогу на Шартръ. Этотъ дворянинъ самъ проводилъ ихъ до того мѣста, гдѣ тѣ всадники своротили въ поле, и какъ земля была мягка и сыра отъ послѣднихъ дождей, то они дѣйствителено видѣли слѣды довольно значительнаго отряда, и такъ старшина и его люди поѣхали крупною рысью по дорогѣ на Шартръ; но долго ѣхавши не по той, по которой слѣдовало дорогѣ, они потеряли много времени, и только вечеромъ прибыли въ этотъ городъ.

Тутъ они узнали, что мессиръ Пьеръ де-Краонъ проѣхалъ по утру. Имъ сказали имя каноника, у котораго онъ завтракалъ и перемѣнилъ лошадей; но всѣ эти свѣдѣнія получены уже слишкомъ поздно; невозможно было догнать преступника. И потому старшина отдалъ приказаніе возвратиться въ Парижъ, куда и прибылъ въ субботу вечеромъ.

Герцогъ Туринскій, съ своей стороны, послалъ въ погоню за своимъ прежнимъ любимцемъ мессиръ Жана де-Барръ; этотъ собралъ человѣкъ пятьдесятъ всадниковъ и, выбравъ сперва настоящую дорогу, выѣхалъ съ ними чрезъ Сент-Антуанскія ворота, но потомъ, не имѣя ни путеводителя, ни какого либо свѣдѣнія, поворотилъ направо, переѣхавъ Марну и Сену по Тарантонскому мосту прибылъ въ Этампъ, и наконецъ въ субботу вечеромъ въ Шартръ. Тутъ ему сообщены были тѣже свѣдѣнія, что и старшинѣ Парижа, и де-Барръ, не надѣясь, подобно ему, догнать того, кого оба они отъцскивали, повернулъ назадъ и возвратился также въ Парижъ.

Между тѣмъ королевскіе стражи, бродя но деревнямъ, нашли въ одномъ селеніи, въ нѣсколькихъ льё отъ Парижа, двухъ вооруженныхъ людей и одного пажа, которые не могли слѣдовать за отрядомъ де-Краона по причинѣ усталости своихъ лошадей; они были тотчасъ же взяты, приведены въ Парижъ и заключены въ Шателе.

Два дня спустя ихъ повели въ улицу св. Екатерины, къ дому булочника, гдѣ совершено было преступленіе; тутъ отрубили имъ кисти рукъ, потомъ повели ихъ на торговую площадь, гдѣ отрубили имъ головы, потомъ наконецъ на висѣлицу, на которой повѣсили ихъ за ноги.

Въ слѣдующую середу таже участь постигла смотрителя де-Краонова дома, потому что, какъ онъ не донесъ о преступленіи, то подвергался той же казни, какъ и тѣ, которые его совершили.

Каноникъ, у котораго де-Краонъ перемѣнилъ лошадей, былъ взятъ и судомъ церковнымъ у него отняли все его имущество и всѣ церковные доходы. По особеннной милости, и потому что онъ постоянно утверждалъ, что не зналъ о преступленіи, ему даровали жизнь, но осудили на вѣчное заключеніе въ тюрьму и вмѣстѣ съ тѣмъ вѣчно на хлѣбъ и на воду.

Что касается до мессира Пьера де-Краона, приговоръ надъ нимъ сдѣланъ какъ надъ неявившимся къ суду; имѣніе его было конфисковано и мебель продана, въ казну, а земли раздѣлены между герцогомъ Туринскимъ и придворными.

Адмиралъ Жанъ де-Вьеннъ, которому поручено было завладѣть землею замка Бернаръ, вошелъ ночью въ замокъ съ своею командою; онъ велѣлъ взять съ постели Жану де-Шатилльонъ, жену Пьера де-Краона, одну изъ красивѣйшихъ особъ своего времени и бросить ее нагую вмѣстѣ съ ея дочерью у воротъ ея дома. Что касается до того дома, въ которомъ былъ составленъ заговоръ, то онъ былъ разрушенъ до основанія, и земля, на которой онъ стоялъ была вспахана плугомъ. Мѣсто было отдано кладбищу Сен-Жанъ, и улица, которую де-Краонъ назвалъ своимъ именемъ, получила названіе улицы Мове-гарсонъ, которое она носитъ и доселѣ.

Когда де-Краонъ узналъ обо всемъ этомъ, и что процессъ его кончился такимъ образомъ, то онъ считалъ уже себя не безопаснымъ въ замкѣ своемъ Саблё и отправился къ герцогу Бретанскому. Послѣднему извѣстенъ уже былъ результатъ этого злодѣйскаго предпріятія; онъ зналъ также, что общій врагъ ихъ остался живъ; поэтому когда онъ увидѣлъ, что мессиръ Пьеръ де-Краонъ со стыдомъ вошелъ въ ту самую залу, изъ которой онъ прежде такъ гордо вышелъ, то онъ не могъ удержаться, чтобъ не вскричать изъ одного угла комнаты въ другой.

— Ахъ! братецъ, вы очень хилый человѣкъ, если не могли убить человѣка, который былъ совершенно въ вашихъ рукахъ.

— Ваша свѣтлость, отвѣчалъ де-Краонъ, я думаю, что всѣ адскіе духи охраняли его и освободили изъ рукъ моихъ, потому что я нанесъ ему болѣе шестидесяти ударовъ своею шпагою, такъ что когда онъ упалъ съ лошади, то, клянусь Богомъ, я считалъ его мертвымъ; но къ счастію его дверь была незамкнута, а полуоткрыта, и вмѣсто того, чтобъ упасть на улицу, онъ упалъ въ сѣни дома; если бы онъ упалъ на улицу, то мы изтолкли бы его въ прахъ ногами своихъ лошадей.

— Да, сказалъ герцогъ съ мрачнымъ видомъ, но вышло совсѣмъ иначе, не правда-ли? и такъ какъ вы здѣсь, то я увѣренъ, что скоро получу добрыя вѣсти отъ короля; но какой бы гнѣвъ, какую бы войну мнѣ не пришлось выдержать изъ. за васъ, вы получили отъ меня слово, что найдете у меня убѣжище, и какъ вы здѣсь, то милости просимъ, добро пожаловать. Старый герцогъ протянулъ руку рыцарю и приказалъ слугѣ принести вина и два стакана.

Глава седьмая.

Герцогъ Бретанскій вѣрно предъугадалъ опасность, которой онъ подвергнется, давъ убѣжище и покровительство мессиру Пьеру де-Краону; дѣйствительно, спустя три недѣли послѣ описаннаго нами происшествія, гонецъ въ королевской ливреѣ остановился предъ воротами замка Ерминь, спросилъ герцога отъ имени короля, и вручилъ ему письмо, запечатанное государственною печатью.

Впрочемъ это письмо было въ полной формѣ, письмо государя къ его вассалу. Король Карлъ именемъ парижскаго суда требовалъ Пьера де-Краона, какъ преступника и убійцу, и въ случаѣ отказа, грозилъ герцогу Бретанскому, что самъ придетъ искать виновнаго съ большимъ обществомъ. Герцогъ съ достоинствомъ принялъ королевскаго гонца, снялъ съ себя драгоцѣнную золотую цѣпь, висѣвшую у него на груди, надѣлъ ему на шею и приказалъ своимъ людямъ угостить его, между тѣмъ какъ онъ приготовить отвѣтъ королю; чрезъ день отвѣтъ былъ врученъ посланному съ новыми знаками щедрости.

Въ этомъ отвѣтѣ герцогъ говорилъ, что короля обманули, сказавъ ему, что Пьеръ де-Краонъ находится въ Бретани, что онъ не знаетъ ни мѣста убѣжища этого рыцаря, ни причины ненависти, которую онъ питалъ къ Оливье де-Клиссону, что вслѣдствіе этого онъ проситъ короля считать его ни въ чемъ невиннымъ.

Король получилъ это письмо во время засѣданія совѣта; онъ прочелъ его нѣсколько разъ съ лицомъ все болѣе и болѣе мрачнымъ; потомъ наконецъ, смявъ его въ рукахъ, сказалъ съ горькой улыбкой.

— Знаете-ли, господа, что мнѣ отвѣчаетъ герцогъ Бретанскій? онъ мнѣ говоритъ, и увѣряетъ въ томъ своею честію, что не знаетъ, гдѣ находится этотъ злодѣй и убійца де-Краонъ. Не думаете-ли вы, скажите мнѣ, что тутъ очень страждетъ его честь? Посмотримъ ваше мнѣніе?

— Государь! сказалъ герцогъ Беррійскій поднявшись, я думаю, что герцогъ говоритъ то, что онъ долженъ говорить, и такъ какъ мессира де-Краона у него нѣтъ, то онъ и не можетъ отвѣчать за него.

— А вы, любезный братъ, что объ этомъ думаете?

— Съ вашего позволенія, государь, я думаю, что герцогъ Бретанскій сказалъ это только для того, чтобъ дать убійцѣ время убѣжать въ Англію, и…

Король прервалъ его.

— И вы правы, герцогъ, это такъ и есть, какъ вы говорите; что касается до васъ любезный дядюшка, то намъ извѣстно, что коннетабль не изъ числа друзей вашихъ, и мы слышали, хотя о томъ вамъ и не говорили, что въ самый день убійства, къ вамъ приходилъ одинъ коротко знакомый мессира де-Краона, который разсказалъ вамъ весь заговоръ, и что подъ предлогомъ, будто вы мало вѣрили словамъ его, и чтобъ не разстроитъ праздника, вы не хотѣли мѣшать этому злому дѣлу; намъ это извѣстно, любезный дядюшка и при томъ изъ вѣрнаго источника, впрочемъ есть средство для васъ доказать намъ, что мы ошибаемся, или, что намъ сдѣлано ложное донесеніе; это средство состоитъ въ томъ, если вы отправитесь вмѣстѣ съ нами въ Бретань, гдѣ мы намѣрены вести войну. Этотъ герцогъ, который и не Англичанинъ и не Французъ, ни собака, ни волкъ, намъ въ тягость, потому что незнаешь лаетъ ли онъ, или визжитъ; Бретань не можетъ забыть, что она была королевствомъ, ей тяжело обратиться въ провинцію. И такъ, если нужно будетъ, то мы нанесемъ герцогской ея коронѣ такой ударъ, что виноградные листья съ нея осыплются, мы обратимъ ее въ баронство и отдадимъ кому нибудь изъ вѣрныхъ своихъ слугъ, какъ отдаемъ въ эту минуту брату нашему герцогство Орлеанское, вмѣсто герцогства Туринскаго.

Герцогъ поклонился.

— Да, да! любезный братъ, продолжалъ король, и мы даемъ его вамъ такимъ, какимъ оно было при Филиппѣ, со всѣми его доходами и принадлежностями, и впредь мы не будемъ уже называть васъ Туринскимъ, потому что это герцогствосъ сегодняшняго дня присоединяется къ короннымъ владѣніямъ, но Орлеанскимъ, потому что это герцогство съ сегодняшняго дня принадлежитъ вамъ. Вы слышали, любезный дядюшка, мы отправляемся всѣ, и вы съ нами.

— Государь! отвѣчалъ герцогъ Беррійскій, для меня всегда будетъ удовольствіемъ слѣдовать за вами повсюду, куда вы отправитесь; но мнѣ кажется, что надобно бы присоединить къ нашему обществу и герцога Бургундскаго.

— Ну, чтожъ! сказалъ король, мы попросимъ его оказать намъ эту честь, а если этого будетъ недостаточно, то мы ему прикажемъ, если же и этого еще будетъ недостаточно, то мы сами къ нему отправимся. Если вы хотите взять съ насъ честное слово, что мы не отправимся въ путь безъ него, то мы вамъ даемъ его. Кто оскорбляетъ короля Франціи, тотъ оскорбляетъ все французское дворянство; и такъ приготовляйте свой военный обозъ, любезный дядюшка, потому что менѣе чѣмъ чрезъ недѣлю, мы выступаемъ.

Король закрылъ засѣданіе, но это для того, чтобъ заняться съ своими секретарями. Въ тотъ же день двадцать именитыхъ вельможъ, во главѣ которыхъ былъ герцогъ Бургундскій, получили приказаніе явиться съ возможно большимъ числомъ людей. Это приказаніе было немедленно исполнено, потому что всѣ истинные Французы сильно ненавидѣли герцога Бретанскаго, говорили, что король давно бы уже пошелъ на него, если бы его неудерживали графъ Фландрскій и герцогиня Бургундская, что онъ въ душѣ былъ Англичанинъ и что онъ такъ ненавидѣлъ Клиссона только за то, что онъ сдѣлался Французомъ. Этотъ разъ приказанія были такъ опредѣлительны и строги, что, надѣялись, король успѣетъ въ своемъ намѣреніи, если не будетъ какой нибудь измѣны, ибо напередъ уже знали, что многіе изъ тѣхъ, которые должны были отправиться съ королемъ въ походъ, отправятся не весьма охотно, и въ числѣ такихъ втихомолку считали герцога Беррійскаго и герцога Бургундскаго.

Дѣйствительно, герцогъ Бургундскій заставилъ себя ждать, онъ говорилъ, что этотъ походъ очень обременителенъ для его провинцій, что не было причины вести эту войну, и что она худо кончится, что есть люди до которыхъ распря между коннетаблемъ и мессиромъ де-Краономъ совсѣмъ не касается, что несправедливо принуждать такихъ вести за нихъ войну, что можно-бы предоставить имъ самимъ рѣшить свою ссору, не угнетая и не обременяя народъ. Герцогъ Беррійскій былъ того же мнѣнія, но король, — герцогъ Орлеанскій и весь совѣтъ были противнаго мнѣнія; и такъ оба герцога принуждены были повиноваться. Притомъ, какъ только коннетабль былъ въ состояніи сѣсть на лошадь, король отдалъ приказаніе выступить изъ Парижа; въ тотъ же вечеръ онъ распрощался съ королевою, герцогинею Валентиною, съ дамами и дѣвицами, жившими во дворцѣ Сенъ-Поль, потомъ съ герцогомъ Орлеанскимъ, съ герцогомъ Бурбонскимъ, съ графомъ Намюрскимъ и Сеньоромъ де-Куси поѣхалъ ужинатъ къ сиру де-Монтелю, у котораго остался и ночевать.

На другой день онъ выступилъ съ большимъ военнымъ обозомъ, но остановился въ Сен-Жерменъ-ан-Лей, чтобъ подождатъ герцоговъ Беррійскаго и Бургундскаго; видя, что ихъ все нѣтъ, онъ послалъ къ нимъ такія приказанія, что не исполнить ихъ, значило показать себя явными бунтовщиками, и пошелъ далѣе, хотя врачи ему это отсовѣтывали, говоря, что здоровье его въ это время было весьма не прочно; но рѣшимостъ его была такъ велика, что на всѣ ихъ замѣчанія онъ отвѣчалъ: я не знаю, что вы хотите этимъ сказать; я никогда не чувствовалъ себя лучше.

И такъ онъ отправился далѣе, что они ни говорили, перешелъ Сену, взялъ дорогу на Шартръ и, не останавливаясь, прибылъ въ Аньо, прекрасный замокъ, принадлежащій сиру де-ла-Ривьеру, который принялъ короля великолѣпно и роскошно. Карлъ пробылъ въ немъ три дня, а на четвертый по утру уѣхалъ въ Шартръ, гдѣ остановился съ герцогами Бурбонскимъ и Орлеанскимъ въ дворцѣ епископа, брата Сира де-Монтегю, занимавшаго престолъ епископства.

Чрезъ два дня прибыли герцогъ Беррійскій и графъ де-ла-Маршъ. Онъ спросилъ у нихъ, не знаютъ ли чего нибудь о Бургундіи? они отвѣчали, что герцогъ Бургундскій идетъ вслѣдъ за ними; наконецъ на четвертый день короля увѣдомили, что онъ вступилъ въ городъ.

Король пробылъ семь дней въ Шартрѣ, потомъ отправился въ Малъ; въ продолженіе всей дороги безпрестанно къ нему присоединялись войска изъ Артуа, Пикардіи, Вермандуа, словомъ, изъ всѣхъ самыхъ отдаленныхъ областей Франціи; и всѣ эти люди были страшно раздражены противъ герцога Бретанскаго, который былъ причиною такого тягостнаго для нихъ похода; король старался поддерживать въ нихъ этотъ гнѣвъ и возбуждалъ его своимъ собственнымъ.

Однако же онъ слишкомъ много полагался на свои силы; безпрерывное раздраженіе, въ которое приводили его затрудненія, изобрѣтаемыя на каждомъ шагу его дядями для того, чтобъ остановить этотъ походъ, воспламеняло кровь его такъ, что, прибывъ въ Манъ, имъ овладѣла лихорадка, и онъ не могъ уже держаться на лошади; и такъ онъ принужденъ былъ остановиться, хотя и говорилъ, что отдыхъ для него былъ тягостнѣе труда; но его врачи, дяди и самъ герцогъ Орлеанскій были того мнѣнія, что надобно здѣсь остановиться недѣли на двѣ, или даже на три.

Этимъ временемъ отдыха воспользовались, чтобъ убѣдить короля снова послать къ герцогу Бретанскому; вслѣдствіе чего мессиръ Реньо де-Руа, сиръ де-Гарансье, сиръ де-Шатель-Моранъ и мессиръ Топенъ де-Кинтемель, владѣтель Жизора, были назначены для этого путешествія; но въ этотъ разъ король хотѣлъ, чтобъ это посольство имѣло такой характеръ, въ которомъ бы не могъ ошибиться тотъ, къ кому оно было отправлено; и такъ эти четыре посланца отправились изъ Мана въ сопровожденіи сорока кавалеристовъ, проѣхали чрезъ городъ Анжеръ съ трубами впереди и съ развернутыми штандартами, и чрезъ два дня прибыли въ Нантъ, гдѣ находился герцогъ.

Они изложили ему требованіе короля, состоявшее въ томъ, чтобъ ему выданъ былъ Пьеръ де-Краонъ; но какъ и въ первый разъ, герцогъ, сдѣлавъ богатые подарки посланникамъ, отвѣчалъ имъ, что невозможно выдать человѣка, котораго у него требовали, потому, что онъ не знаетъ, куда онъ скрылся; правда, что съ годъ тому назадъ ему разсказывали, что мессиръ де-Краонъ отъ всего сердца ненавидитъ коннетабля, и что онъ поклялся смертельною къ нему враждою; что этотъ рыцарь самъ говорилъ ему, что вездѣ, гдѣ бы онъ ни встрѣтился съ Клиссономъ, днемъ или ночью, онъ убьетъ его, но что больше ему ничего не извѣстно, и онъ удивляется, что король идетъ на него войною за дѣло, такъ мало до него касающееся.

Король былъ очень боленъ, когда ему принесли этотъ отвѣтъ, тѣмъ не менѣе однако онъ отдалъ приказаніе идти впередъ, и позвалъ своихъ оруженосцевъ, чтобъ они его вооружили. Въ то время когда онъ вставалъ съ постели, прибылъ изъ Испаніи курьеръ и былъ представленъ ему; этотъ курьеръ вручилъ ему письмо съ слѣдующею надписью: нашему много-уважаемому господину королю Франціи; и съ подписью: Іоланда де Баръ, королева Аррагоніи, Маіорки и владѣтельница Сардиніи.

Это письмо было дѣйствительно отъ королевы Аррагонской, которая писала королю, что — стараясь во всемъ доставить королю удовольствіе, и зная, какимъ дѣломъ онъ теперь озабоченъ, она велѣла арестовать и содержать въ тюрьмѣ, въ Барселонѣ, одного неизвѣстнаго рыцаря, который хотѣлъ за большую цѣну нанять корабль, чтобъ отправиться въ Неаполь; она прибавила, что подозрѣвая, не этотъ-ли рыцарь мессиръ де Краонъ, она сообщаетъ свои подозрѣнія королю для того, чтобъ онъ немедленно прислалъ людей, которые бы могли его узнать и отвести къ королю въ томъ случаѣ, если она не ошиблась. Въ заключеніе сказала, что она была бы счастлива, если бы это извѣстіе доставило ему удовольствіе.

Съ полученіемъ этого письма герцога Бургундскій и Беррійскій начали громко говорить, что походъ конченъ и что болѣе ничего не остается, какъ распустить всѣхъ, потому что человѣкъ, котораго искали, безъ сомнѣнія, арестованъ; но король ничего этого не хотѣлъ сдѣлать, и все, чего отъ него добились состояло въ томъ, что онъ пошлетъ кого нибудь, чтобъ удостовѣриться въ истинѣ. Чрезъ три недѣли посланный возвратился и донесъ, что арестованный рыцарь былъ совсѣмъ не мессиръ де-Краонъ.

Тогда король пришелъ въ страшный гнѣвъ на своихъ дядей, ибо ясно видѣлъ, что всѣ эти остановки происходили отъ нихъ; вслѣдствіе сего онъ рѣшился ничего больше не слушать и дѣлать все по своему благоусмотрѣнію, и приказалъ позвать къ себѣ въ комнату всѣхъ своихъ маршаловъ, потому что былъ такъ боленъ, что не выходилъ изъ нея. Онъ приказалъ имъ отправить какъ можно скорѣе всѣхъ людей и обозы въ Анжеръ: такъ какъ онъ принялъ твердое намѣреніе тогда только возвратиться назадъ, когда лишитъ герцога Бретанскаго его герцогства и назначитъ губернатора своимъ Бретанскимъ подданнымъ.

На другой день между девятью и десятью часами утра, отслушавъ обѣдню, во время которой съ нимъ случился обморокъ, король сѣлъ на лошадь; онъ былъ такъ слабъ, что герцогъ Орлеанскій принужденъ былъ помочь ему сѣсть на сѣдло. Герцогъ Бургундскій пожималъ плечами, видя такое упрямство и говорилъ, что желать итти впередъ, когда само небо посылаетъ такія предостереженія, значило, искушать Бога; но герцогъ Беррійскій, слышавшій эти слова, подошелъ къ нему и тихо сказалъ:

— Будьте спокойны, любезный братецъ, я подготовилъ еще одно самое послѣднее; и если Богъ намъ поможетъ, то мы возвратимся, надѣюсь, этотъ вечеръ ночевать въ городѣ Манъ.

— Не знаю, что вы подъ этимъ разумѣете, сказалъ герцогъ Бургундскій, но какое бы средство ни было употреблено, чтобъ остановить этотъ несчастный походъ, я одобряю его.

Между тѣмъ король выступилъ въ походъ, а за нимъ пошли и всѣ. Вскорѣ вошли въ большой и мрачный лѣсъ, современный друидамъ. Король былъ печаленъ и задумчивъ, предоставилъ полную свободу своей лошади, и не охотно отвѣчалъ тѣмъ, которые къ нему обращались. Такимъ образомъ онъ ѣхалъ впереди совсѣмъ одинъ, чего онъ кажется и желалъ. Почти цѣлый часъ ѣхали молча или тихо разговаривая между собою; вдругъ выскочилъ изъ промежь двухъ деревьевъ, за которыми онъ скрывался, какой-то старикъ съ обнаженною головою и въ бѣломъ саванѣ, схватилъ за узду лошадь короля и, останова ее, вскричалъ:

— О! Король, король! не поѣзжай далѣе, но воротись назадъ, потому что тебѣ грозитъ измѣна.

При этомъ неожиданномъ явленіи король затрепеталъ всѣмъ тѣломъ; онъ протянулъ руки и хотѣлъ закричать, но голосъ его замеръ, и онъ могъ только жестами показать, что желаетъ, чтобъ удалили это привидѣніе: и дѣйствительно вооруженные люди бросились на этого человѣка и начали бить его, такъ что онъ выпустилъ изъ рукъ узду; но въ тоже мгновеніе прибѣжалъ къ нему на помощь герцогъ Беррійскій и освободилъ его изъ ихъ рукъ, говоря, какъ вамъ не жаль бить такъ бѣднаго сумасшедшаго? вѣдь ясно, что этотъ человѣкъ не можетъ быть ни чѣмъ инымъ, и что его надобно пустить итти, куда ему угодно. Хотя, конечно, не надобно бы было слушать такого совѣта, и хорошо бы было арестовать этого незнакомца и спросить о его намѣреніи, но всѣ такъ потерялись, что предоставили одному герцогу Беррійскому и говорить и дѣйствовать; и между тѣмъ какъ всѣ были заняты поданіемъ помощи королю, человѣкъ, бывшій причиною этого смятенія, исчезъ, и никто потомъ его болѣе не видѣлъ и ничего объ немъ не узналъ.

Не смотря на это приключеніе, которое, повидимому, подавало герцогамъ Беррійскому и Бургундскому большую надежду, король поѣхалъ далѣе, и вскорѣ былъ на краю лѣса. Какъ только выѣхали изъ лѣса, то яркій свѣтъ солнца заступилъ мѣсто тѣни; полуденное солнце раскалило всю атмосферу; это были жаркіе іюльскіе дни, и ни одного еще не было такого жаркаго, какъ этотъ. На всемъ протяженіи, какое только взоръ могъ обнять, представлялись песчаныя поля, волновавшіяся какъ море, и отражавшія лучи свѣта, самыя сильныя лошади опустили головы и жалобно ржали, самые сильные люди изнемогали и задыхались отъ жару. Король, для котораго считали утреннюю прохладу вредною, былъ одѣтъ въ черный бархатный кафтанъ, а на головѣ имѣлъ простую шапочку изъ краснаго сукна, по складкамъ которой вилась нить крупнаго жемчугу, которую королева подарила ему при его отъѣздѣ. Онъ ѣхалъ одинъ въ сторонѣ и никого близко подлѣ него не было, для того, чтобъ его менѣе безпокоила пыль, только два пажа были не далеко отъ него и ѣхали одинъ вслѣдъ за другимъ; первый имѣлъ на головѣ каску Монтебана, изъ отличной полированной стали, блестѣвшей на солнцѣ, второй держалъ красное копье, съ его шелковыми украшеніями; на концѣ этого копья находилось стальное остріе, отличной работы, сдѣланное на одной изъ тулузскихъ фабрикъ. Сиръ дела-Ривьеръ, купилъ ихъ дюжину и подарилъ королю, король три изъ нихъ подарилъ герцогу Орлеанскому, а другія три герцогу Бурбонскому.

Но случилось, что ѣдучи такимъ образомъ, второй пажъ, ослабѣвъ отъ жара, заснулъ, и во время сна уронилъ свою пику; желѣзо ударилось о каску пажа ѣхавшаго впереди его, и этотъ ударъ стали о мѣдь произвелъ ясный и рѣзкій звукъ; при этомъ звукѣ король вдругъ затрепеталъ; онъ устремилъ впередъ свои блуждающіе глаза, сдѣлался ужасно блѣденъ; потомъ вдругъ вонзилъ шпоры въ бока своей лошади, и вынувъ изъ ноженъ шпагу, бросился на двухъ пажей, громко крича:

— Впередъ! впередъ на этихъ измѣнниковъ!

Пажи испугавшись разбѣжались, каждый бѣжалъ въ свою сторону; король продолжалъ нестись на своей лошади и бѣжалъ прямо на герцога Орлеанскаго; послѣдній не зналъ подождать ли ему, или бѣжать отъ своего брата; въ это время раздался громкій голосъ герцога Бургундскаго:

— Бѣгите, любезный племянникъ Орлеанскій! бѣгите, король хочетъ убить васъ!

Дѣйствительно король все продолжалъ нестись на него, потрясая своею шпагою, какъ бѣшеный, такъ что герцогъ имѣлъ только время отскочить на своей лошади въ сторону. Король пронесся мимо; но встрѣтя на пути своемъ рыцаря Гіенна, побочнаго сына Полиньяка, вонзилъ ему въ грудь шпагу; кровь брызнула фонтаномъ, рыцарь упалъ. Видъ крови вмѣсто того, чтобъ успокоить короля, еще усугубилъ ею бѣшенство. Онъ началъ бросаться на своей лошади въ разныя стороны, поражалъ всѣхъ, кто ему встрѣчался, не давалъ отдыха своей лошади и все кричалъ:

— Впередъ! впередъ на этихъ измѣнниковъ!

Тогда тѣ изъ оруженосцевъ и рыцарей, которые были покрыты латами, составили около него кругъ, принимали его удары не отвѣчая на нихъ, пока наконецъ замѣтили, что силы его ослабѣли. Тогда Нормандскій рыцарь, по имени Гильомъ Марсель, подъѣхалъ къ нему сзади и обхватилъ руками его тѣло. Король сдѣлалъ еще нѣсколько ударовъ, но наконецъ шпага выпала у него изъ рукъ, онъ опрокинулся назадъ съ страннымъ крикомъ. Его ссадили съ лошади, которая была вся въ поту и дрожала всѣми своими членами, потомъ съ него сняли платье и шапку, чтобъ освѣжить его. Тогда подошли къ нему его дяди и братъ, но онъ потерялъ всякое сознаніе, и хотя глаза его были открыты, но очевидно было, что онъ не видѣлъ ничего, что около него происходило.

Изумленіе всѣхъ было такъ велико, что никто не зналъ, что кому говорить или дѣлать. Герцогъ Беррійскій пожалъ ему руку и началъ было говорить съ нимъ по дружески, но король не отвѣчалъ ни слова; герцогъ Беррійскій, покачавъ головою, сказалъ:

— Господа, возвратимтесь теперь въ Манъ, походъ на этотъ разъ конченъ.

Короля связали, опасаясь, чтобъ бѣшенство его не возобновилось; его положили на носилки, и печально воротились въ городъ въ тотъ же вечеръ, какъ предсказалъ герцогъ Беррійскій.

Тотчасъ позваны были врачи; потому что одни полагали, что король отравленъ до отправленія изъ Мана, другіе же приписывали болѣзнь его какой нибудь сверхъестественной причинѣ и говорили, что онъ испорченъ какимъ нибудь колдовствомъ Какъ въ томъ, такъ и другомъ случаѣ подозрѣнія падали на принцевъ, то послѣдніе требовали, чтобъ ученые медики произвели строгое изслѣдованіе; они распрашивали тѣхъ, которые подавали ему обѣдъ, много-ли, или мало король ѣлъ; тѣ отвѣчали, что онъ чуть-чуть прикоснулся къ одному, или двумъ кушаньямъ; что онъ былъ задумчивъ и все только вздыхалъ, сжимая по временамъ голову обѣими руками, какъ будто у него болѣла голова. Велѣли позвать главнаго мундшенка, Роберта де-Такъ, спросили, кто изъ мундшенковъ послѣдній подавалъ ему пить; онъ отвѣчалъ, что это былъ Геліонъ де-Линьякъ; за нимъ тотчасъ послали и спросили гдѣ взяли вино, которое король пилъ предъ своимъ отъѣздомъ; онъ отвѣчалъ, что онъ ничего объ этомъ не знаетъ, но что онъ пробовалъ его съ Робертомъ де-Текъ; въ тоже время пошелъ въ шкафъ, взялъ бутылку, въ которой вина было еще до половины, налилъ этого вина въ стаканъ и выпилъ. Въ это время вышелъ изъ комнаты короля врачъ, и услыша этотъ разговоръ, подошелъ къ принцамъ и сказалъ имъ:

— Напрасно вы, ваше высочество, хлопочите и спорите; король и не отравленъ и не околдованъ; король въ бѣлой горячкѣ, король сошелъ съ ума!

Герцоги Бургундскій и Беррійскій переглянулись; если король сошелъ съ ума, то регентство королевства по праву принадлежало или герцогу Орлеанскому, или имъ. Герцогъ Орлеанскій былъ.слишкомъ молодъ, чтобъ совѣтъ возложилъ на него столь великое дѣло. И такъ герцогъ Бургундскій прервалъ молчаніе, и, обратясь къ двумъ другимъ герцогамъ, сказалъ имъ:

— Любезный братъ, и вы любезный племянникъ, я думаю, что намъ надобно какъ можно скорѣе возвратиться въ Парижъ, потому что тамъ лучше можно будетъ короля лѣчить и за нимъ ухаживать, нежели въ дальнемъ походѣ, въ которомъ мы теперь находимся; а совѣтъ рѣшитъ, въ чьи руки перейдетъ регентство.

— Я согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ, отвѣчалъ герцогъ Беррійскій; но куда мы отвеземъ его?

— Только никакъ не въ Парижъ, живо сказалъ герцогъ Орлеанскій, королева беременна, и такое зрѣлище могло бы причинить ей большой вредъ.

Герцоги Бургундскій и Беррійскій обмѣнялись улыбкою.

— Ну! сказалъ послѣдній, такъ намъ остается отвести его въ замокъ Крейль; тамъ воздухъ хорошъ, видъ прекрасный и рѣка течетъ у его основанія. Что касается до королевы, то нашъ любезный герцогъ Орлеанскій говоритъ весьма справедливо, и если ему угодно поѣхать впереди насъ, чтобъ приготовить ее къ этому печальному извѣстію, то мы останемся еще одинъ или два дня подлѣ короля для наблюденія, чтобъ онъ не имѣлъ ни въ чемъ недостатка, а потомъ уже и сами пріѣдемъ къ нему въ Парижъ.

— Пусть будетъ такъ, какъ вы говорите, отвѣчалъ герцогъ Орлеанскій и вышелъ, чтобъ приказать готовить свои экипажи.

Герцоги Беррійскій и Бургундскій, оставшись одни, пошли въ углубленіе окна, чтобъ свободнѣе поговорить между собою.

— Ну! любезный братъ, что вы думаете обо всемъ этомъ? сказалъ герцогъ Бургундскій.

— То, что я всегда объ этомъ думалъ, а именно, что королемъ руководили слишкомъ молодые совѣтники, и что эта Бретанская война кончится худо; но насъ не хотѣли слушать: теперь все идетъ по пристрастію и по прихоти, а не по разуму.

— Все это надобно будетъ поправить и какъ можно скорѣе, сказалъ герцогъ Бургундскій. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что регенство королевства намъ достанется. Нашъ любезный племянникъ, герцогъ Орлеанскій, такъ занятъ, что не пожелаетъ принять на себя правленіе королевствомъ. И такъ, братъ, припомните, что я вамъ говорилъ, когда король далъ намъ отставку въ Монпелье; мы съ вами могущественнѣйшіе вельможи въ королевствѣ, и пока мы будемъ въ союзѣ, никто противъ насъ ничего сдѣлать не можетъ. Теперь настало время, когда мы можемъ дѣлать все противъ другихъ.

— Сколько то будетъ согласоваться съ выходами королевства, любезный братъ, намъ надобно для собственныхъ нашихъ выгодъ удалить нашихъ враговъ отъ дѣлъ. Иначе они будутъ противодѣйствовать всѣмъ нашимъ планамъ, будутъ сопротивляться всѣмъ нашимъ предписаніямъ. Королевство, направляемое ими въ одну сторону, а нами въ другую, много бы пострадало; надобно, чтобъ дѣло шло плавно, чтобъ между головою и руками царствовало совершенное согласіе. Вы думаете, что коннетабль будетъ охотно повиноваться приказаніямъ, которыя будетъ получать отъ насъ? Это несогласіе въ случаѣ войны можетъ принести величайшій вредъ Франціи. Шпага коннетабля должна быть въ правой рукѣ правительства.

— Вы правы, любезный братъ, но есть люди, которые столь-же опасны въ мирное время, какъ былъ бы опасенъ коннетебль во время войны; я говорю о де-ла-Ривьерѣ, Монтегю, Вегъ де-Вилленѣ и другихъ.

— Да, да! надобно будетъ удалить всѣхъ этихъ людей, побуждавшихъ короля къ столь многимъ ошибкамъ.

— Но не будетъ-ли ихъ поддерживать герцогъ Орлеанскій?

— Нельзя, чтобъ вы не замѣтили, сказалъ герцогъ Беррійскій, оглядываясь вокругъ себя и понизивъ голосъ, что нашъ любезный племянникъ Орлеанскій занятъ въ эту пору важными любовными дѣлами; предоставимъ ему въ этомъ полную свободу, и онъ предоставляетъ намъ нашу.

— Тише! вотъ онъ, сказалъ герцогъ Бургундскій.

Дѣйствительно герцогъ Орлеанскій, торопясь возвратиться въ Парижъ какъ и думала оба его дяди, зашелъ къ нимъ проститься. Онъ вошелъ въ комнату короля съ герцогами Беррійскимъ и Бургундскимъ; они спросили у его каммергеровъ, спалъ-ли онъ? они отвѣчали: нѣтъ, и что онъ не имѣлъ ни минуты покоя. Герцогъ Бургундскій покачалъ головою.

— Неутѣшительныя извѣстія, любезный племянникъ, сказалъ онъ, обратясь къ герцогу Орлеанскому.

— Богъ сохранитъ его величество, отвѣчалъ герцогъ. Онъ подошелъ къ постели короля и спросилъ его, какъ онъ себя чувствуетъ. Но больной ничего не отвѣчалъ; онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, волосы на немъ поднялись, глаза были неподвижны и холодный потъ струился по челу его. Повременамъ онъ поднимался на постели съ крикомъ: впередъ, смерть измѣнникамъ! потомъ опять падалъ, лишась силъ, пока новый припадокъ горячки не возвращалъ ему энергіи, снова воспламѣнивъ его кровь.

— Намъ нечего здѣсь дѣлать, сказалъ герцогъ Бургундскій; мы утомляемъ его больше, нежели приносимъ ему помощи. Ему въ это время нужнѣе медики и доктора, нежели дяди и братъ. И такъ, повѣрьте мнѣ, уйдемъ.

Герцогъ Орлеанскій оставшись одинъ, наклонился къ постели, заключилъ короля въ свои объятія, и печально смотрѣлъ на него: вскорѣ слезы наполнили глаза его и тихо потекли по его щекамъ, и было отъ чего; потому что несчастный сумасшедшій, лежавшій, предъ нимъ на постели, очень его любилъ, и что, можетъ быть, онъ упрекалъ себя, что за эту святую дружбу онъ заплатилъ ему измѣною и неблагодарностію; нѣтъ сомнѣнія, что въ ту минуту, когда онъ разставался съ нимъ, можетъ быть для того, чтобъ опять измѣнить ему, онъ углубился въ свою душу и съ угрызеніемъ совѣсти сознавался, что когда прошло первое горестное впечатлѣніе, онъ уже не былъ такъ сильно огорченъ несчастіемъ своего возлюбленнаго брата, какъ бы долженъ быть.

Между тѣмъ дяди короля отдали приказъ всѣмъ маршаламъ, чтобъ всѣ начальники и ихъ рыцари возвратились въ свои провинціи тихо и вѣжливо, не дѣлая никакихъ опустошеній и насилій на пути своемъ; и что если гдѣ что нибудь подобное случится, то начальники будутъ отвѣчать за проступки своихъ подчиненныхъ.

Черезъ два дня послѣ отъѣзда герцога Орлеанскаго, король также отправился въ дорогу; его несли на спокойныхъ удобныхъ носилкахъ и дѣлали небольшіе переходы.

Молва о его несчастіи разнеслась съ удивительною скоростію, дурныя извѣстія имѣютъ орлиныя крылья. Каждый говорилъ о немъ различно, и по своему понятію приписывалъ его различнымъ причинамъ: люди высшаго сословія видѣли въ немъ дьявольское навожденіе; священники — божеское наказаніе; приверженцы Папы Римскаго говорили, что это было наказаніемъ за то, что король призналъ Папу Климента; признававшіе папу Климента утверждали напротивъ, что Богъ наказалъ его этимъ за то, что онъ не уничтожилъ раскола, внеся войну въ Италію, какъ то онъ обѣщалъ; что касается до народа, то онъ очень сожалѣлъ объ этомъ несчастіи; онъ возлагалъ большую надежду на доброту и правосудіе короля. Поэтому онъ наполнялъ церкви, въ которыхъ назначено было пѣть публично молебны; скоплялся вездѣ, гдѣ находился какой нибудь святой, прославившійся лѣченіемъ отъ сумасшествія; немедленно снарядили нѣсколько человѣкъ съ подарками и послали къ святому Акеру, знаменитѣйшему въ этомъ родѣ лѣченія, изображеніе короля, въ натуральную величину, сдѣланное изъ воску и огромную восковую свѣчу, чтобъ онъ молилъ Бога облегчить болѣзнь короля, но все было безполезно и король прибылъ въ замокъ Крейль, не чувствуя ни малѣйшаго улучшенія въ своемъ болѣзненномъ состояніи.

Между тѣмъ не пренебрегали и средствами мірскими; сиръ де-Куси указалъ на одного весьма умнаго и ученаго врача по имени Гильома де-Герсилльи и его вытребовали изъ деревни, находившейся близъ Лаона, гдѣ онъ жилъ, и онъ принялъ на себя главное наблюденіе за ходомъ болѣзни короля, увѣряя, что болѣзнь эта ему совершенно извѣстна.

Что касается до регентства, то оно, какъ можно было предвидѣть, перешло въ руки дядей короля; совѣтъ послѣ пятнадцати дневнаго разсужденія объявилъ, что герцогъ Орлеанскій былъ слишкомъ молодъ, чтобъ взять на себя столь тягостную обязанность, и вслѣдствіе сего возложилъ ее на герцоговъ Беррійскаго и Бургундскаго. На другой день послѣ того, какъ они были назначены, сиръ де-Клиссонъ съ подчиненными своими явился къ герцогу Бургундскому по обязанности коннетабля. Привратникъ отворилъ имъ ворота, какъ обыкновенно. Они сошли съ своихъ лошадей и Клиссонъ съ однимъ только оруженосцемъ взошелъ до ступенямъ дворца. Войдя въ первую залу, онъ нашелъ въ ней двухъ рыцарей герцога; онъ спросилъ у нихъ, гдѣ герцогъ и можетъ-ли онъ съ нимъ поговорить? Одинъ изъ нихъ вышелъ и пошелъ доложить герцогу, который разговаривалъ съ герольдомъ о какомъ-то большомъ празднествѣ, происходившемъ въ Германіи.

— Милостивѣйшій государь, сказалъ рыцарь, прервавъ герцога, пришелъ мессиръ Оливье де-Клиссонъ, и желаетъ говорить съ вашимъ высочествомъ, если вамъ угодно будетъ принять его.

— А! вскрикнулъ онъ, велите ему войти сюда, и сейчасъ же, потому что онъ прибылъ очень кстати для того, что мы намѣрены съ нимъ сдѣлать.

Рыцарь возвратился къ коннетаблю, оставя за собою всѣ двери настежъ и дѣлая ему знакъ, что онъ можетъ войти. Коннетабль вошелъ. Герцогъ, увидя его, перемѣнился въ лицѣ; Клиссонъ казалось совсѣмъ этого не замѣтилъ; онъ снялъ каску, и поклонясь сказалъ:

— Ваше высочество, я пришелъ сюда для того, чтобъ получить отъ васъ приказанія и узнать отъ васъ, какъ впредь будутъ идти дѣла королевства?

— Какъ будутъ идти дѣла королевства, Клиссонъ? отвѣчалъ герцогъ измѣнившемся голосомъ; это дѣло касается до меня, а не до кого-нибудь другаго. Что же касается до моихъ приказаній, то вотъ онѣ: чтобъ вы въ сію же минуту ушли съ моихъ глазъ, въ пять минутъ изъ этого дворца, а чрезъ часъ изъ Парижа.

Тогда Клиссонъ поблѣднѣлъ въ свою очередь. Герцогъ былъ регентъ королевства и надобно было повиноваться. И такъ онъ вышелъ изъ комнаты, прошелъ чрезъ всѣ покои въ задумчивости и, спустя внизъ голову, сѣлъ на лошадь; потомъ, возвратясь въ свой дворецъ, тотчасъ приказалъ собираться и въ тотъ же день, въ сопровожденіи только двухъ человѣкъ, выѣхалъ изъ Парижа, переѣхалъ чрезъ Сену въ Шарантонѣ, и не останавливаясь прибылъ ввечеру въ принадлежавшій ему замокъ Монтлери.

Планъ, которому слѣдовалъ герцогъ Бургундскій въ отношеніи къ Клиссону, распространялся на всѣхъ любимцевъ короля; поэтому, когда Монтегю узналъ о томъ, что случилось съ коннетаблемъ, то очень тихо выѣхалъ изъ Парижа чрезъ Сент-Антуанскія ворота, отправился по дорогѣ на городъ Труа въ Шампанію, и, не останавливаясь, прибылъ въ. Авиньонъ. Мессиръ Жанъ Лемерсье хотѣлъ сдѣлать тоже, но былъ не такъ счастливъ, какъ онъ; стража была уже у его воротъ, и онъ былъ отведенъ въ замокъ Лувръ, гдѣ уже ожидалъ его мессиръ ле-Бегъ де-Виллонъ. Что касается до сира де-ла-Ривьера, то хотя онъ былъ предупрежденъ во время, но не хотѣлъ оставить своего замка, говоря, что ему не въ чемъ себя упрекнуть и пусть случится съ нимъ, что будетъ угодно Богу; и потому, когда ему сказали, что вооруженные люди хотятъ войти къ нему, то онъ велѣлъ отворить всѣ двери и вѣжливо самъ къ нимъ вышелъ на встрѣчу.

Тогда всѣ акты полнаго возмездія совершились надъ ними; что сдѣлано было съ убійцею Краономъ, сдѣлано было и съ ними невинными. Богатство и недвижимое имущество, которое Жанъ Лемерсье имѣлъ въ Парижѣ и въ другихъ мѣстахъ королевства, были у него отняты и раздѣлены между другими; прекрасный домъ, который принадлежалъ ему въ Лаонской епархіи, и на украшенія котораго онъ издержалъ не менѣе сто тысячъ ливровъ, былъ отданъ сиру де-Куси, равно какъ и всѣ его принадлежности, доходы, земли, однимъ словомъ, все.

Что касается до мессира де-ла-Ривьера, то къ нему были еще жесточе; потому, что у него отняли все, какъ и у мессира Жана Лемерсье, и женѣ еге оставили только тѣ имѣнія, которыя собственно ей принадлежали; кромѣ того у него была молодая и прекрасная дочь, по любви вышедшая за мужъ за господина де-Шатильопа, котораго отецъ въ послѣдствіи былъ начальникомъ надъ стрѣльцами французскими. Всѣ мірскія и духовныя власти скрѣпили и освятили этотъ супружескій союзъ: и этотъ союзъ безъ милосердія, безсовѣстно былъ расторгнутъ; разрѣшили то, что имѣлъ право разрѣшить одинъ только папа, и бывшіе молодые супруги принуждены были вступить въ другой бракъ, противъ своей воли, съ лицами, которыхъ угодно было назначить герцогу Бургундскому.

И противу всѣхъ этихъ преслѣдованій король ничего не могъ сдѣлать, потому что состояніе его здоровья становилось все хуже и хуже, и оставалась уже одна только надежда на дѣйствіе, которое произведетъ на него присутствіе королевы. Такъ какъ онъ любилъ ее болѣе всего на свѣтѣ, то надѣялись, что, забывъ весь міръ, не вспомнитъ ли онъ хотя ее!

Глава восьмая.

Такимъ образомъ несчастіе, случившееся съ королемъ, повлекло за собою совершенный переворотъ въ государственныхъ дѣлахъ. Бывшіе любимцами, когда онъ былъ въ умѣ, сдѣлались опальными, когда онъ лишился разсудка; правленіе государствомъ, ускользнувшее изъ слабыхъ его рукъ, перешло совершенно въ руки герцоговъ Бургундскаго и Беррійскаго, которые, подчиняя главную политику личнымъ своимъ страстямъ, поражали все мечомъ ненависти, а не мечомъ правосудія. Одинъ герцогъ Орлеанскій могъ бы уравновѣсить вліяніе ихъ въ совѣтѣ, но будучи совершенно занятъ любовію къ королевѣ, онъ легко отказался отъ притязаній своихъ на регентство, и не чувствовалъ въ себѣ мужества бороться ни за себя, ни за своихъ друзей. Полагаясь на свой титулъ брата короля, опираясь на свое герцогское могущество, обладая огромнѣйшими доходами, будучи молодъ и безпеченъ, онъ заглушалъ въ ретивомъ сердцѣ своемъ малѣйшій голосъ честолюбія, который бы могъ хотя мало помрачить лазурное его небо. Счастіе, что впредь онъ можетъ видѣть любовницу свою, королеву, во всякое время и во всякомъ мѣстѣ, наполняло всю его жизнь; и если иногда подавленный вздохъ обнаруживалъ угрызеніе, таившееся въ глубинѣ его сердца, если чело его вдругъ покрывалось морщинами при какомъ нибудь грустномъ воспоминаніи, то достаточно было одного ея слова, чтобъ сгладить морщины на его челѣ, достаточно одной ея ласки, чтобъ успокоить его сердце. Что касается до Изабеллы, то не смотря на то, что она была еще очень молода, это была уже италіанка съ любовію волчицы, и съ ненавистію львицы, знавшая жизнь только по страстнымъ ощущеніямъ, искавшая только однихъ сильныхъ потрясеній.

При томъ же, она была красавица, красавица, за которую можно было бы пожертвовать всѣмъ: ибо не будь этого адскаго свѣта, которымъ свѣтились иногда глаза ея, это былъ бы въ полной формѣ ангелъ и если бы кто увидѣлъ ее лежавшую такъ, какъ она лежала въ то время, съ котораго мы снова начинаемъ о ней говорить, то есть, имѣя подлѣ своей постели налой, и на этомъ налоѣ раскрытый молитвенникъ, тотъ почелъ бы ее непорочною дѣвушкою, ожидающею материнскаго поцѣлуя, котораго она привыкла получать каждое утро; а, между тѣмъ, это была прелюбодѣйная супруга, ожидавшая своего любовника, и любовникъ этотъ былъ братъ ея мужа, ея короля, умирающаго и лишившагося разсудка!

Вскорѣ отворилась дверь, искусно скрытая въ обояхъ, которая вела въ покои короля и изъ нея явился герцогъ Орлеанскій: онъ посмотрѣлъ, нѣтъ-ли кого нибудь подлѣ королевы и увѣрившись, что она была одна, быстро подошелъ къ ея постелѣ; онъ былъ блѣденъ и встревоженъ.

— Что съ вами, мой милый герцогъ? сказала ему Изабелла, протягивая ему съ улыбкою свои руки, потому что она уже привыкла къ этимъ облакамъ грусти, часто покрывавшимъ чело ея возлюбленнаго; — подите сюда, разскажите мнѣ что-нибудь.

— Ахъ, что я узналъ! воскликнулъ герцогъ, ставъ на колѣна у постели королевы и подкладывая руку подъ ея шею: — говорятъ, что васъ требуютъ въ Крейль и что необходимо нужно, чтобъ вы были подлѣ короля?

— Да; Гильомъ д’Ерсилльи полагаетъ, что мое присутствіе принесло бы ему большую пользу. Что вы на это скажете?

— Я скажу, что въ первый разъ, какъ онъ уйдетъ подальше отъ замка, искать травъ въ Бомонтскомъ лѣсу, я велю его повѣсить на самомъ крѣпкомъ суку самаго толстаго дерева. Жалкій невѣжда! истощивъ все свое знаніе, онъ хочетъ употребить васъ, какъ лѣкарство, не думая о томъ, какой опасности онъ васъ подвергаетъ!

— Въ самомъ дѣлѣ? такъ я подверглась бы какой нибудь. опасности? спросила королева, нѣжно взглянувъ на герцога.

— Опасности жизни; сумасшествіе короля сопровождается бѣшенствомъ; въ то время, когда онъ сошелъ съ ума, не убилъ онъ развѣ побочнаго сына Полиньяка, — не ранилъ-ли онъ трехъ, или четырехъ офицеровъ? Вы думаете, онъ васъ узнаетъ, если онъ не узналъ даже меня…. онъ гнался за мною съ поднятою вверхъ шпагою, на меня, роднаго своего брата, и если я избѣжалъ смерти, то только благодаря быстротѣ моей лошади. Впрочемъ, можетъ быть, было-бы лучше, если бы онъ тогда убилъ меня!

— Васъ убить! герцогъ! о! дорожите болѣе своею жизнію; развѣ любовь наша не дѣлаетъ ее для васъ прекрасною и счастливою; а не досадно ли, когда видимъ, что вы ее такъ презираете?

— Это потому, что я буду бояться за васъ, моя Изабелла, что я буду трепетать при каждомъ шумѣ, который произойдетъ въ этой ненавистной комнатѣ, что я буду дрожать при видѣ каждаго слуги, который отворитъ мою дверь, что я буду знать, что вы во всякое время дня и ночи одни съ сумасшедшимъ.

— О! нѣтъ никакой опасности, ваше высочество, и я думаю, что страхъ вашъ напрасенъ; вѣдь это звукъ желѣза, видъ оружія приводили его въ бѣшенство; она пристально посмотрѣла на герцога. Вмѣсто этого я буду разговаривать съ нимъ самымъ нѣжнымъ голосомъ, и онъ его узнаетъ; потомъ кротостію и ласками, я изъ льва сдѣлаю агнца; вы знаете, какъ онъ меня любитъ?

При всѣхъ этихъ словахъ чело герцога все болѣе и болѣе помрачалось, наконецъ онъ вдругъ всталъ, высвободившись изъ объятій королевы.

— Да, да! онъ васъ любитъ, я это знаю, отвѣчалъ герцогъ глухимъ голосомъ, и вотъ настоящая причина моей горести. Нѣтъ, онъ ничего вамъ не сдѣлаетъ, безъ сомнѣнія, нѣтъ. Напротивъ, какъ вы сказали, вашъ голосъ успокоитъ его, ваши ласки его укротятъ. Вашъ голосъ, ваши ласки! Боже мой! Онъ жалъ руками свою голову; Изабелла смотрѣла на него, опершись на руку. А я? чѣмъ онъ будетъ спокойнѣе, тѣмъ я чаще буду повторять: она была съ нимъ нѣжна. И тогда вы заставите меня роптать на Бога, за то, за что бы я долженъ благодарить его, то есть за исцѣленіе моего брата; изъ неблагодарнаго, каковъ я уже есмь, вы сдѣлаете меня…. Ваша любовь! ваша любовь'… О! это мой эдемъ, мой рай, и я привыкъ уже обладать имъ одинъ: что же я буду дѣлать, когда мнѣ надобно будетъ раздѣлить его съ другимъ? О! сохраните ее всю, эту роковую любовь или къ нему, или ко мнѣ.

— За чѣмъ же вы не сказали мнѣ этого съ разу? сказала въ восторгѣ Изабелла.

— Для чего? прервалъ ее герцогъ.

— Тогда я тотчасъ же сказала бы вамъ, что не поѣду въ замокъ Крейль.

— Вы не поѣдете, вы не поѣдете! воскликнулъ герцогъ, бросившись къ королевѣ; потомъ остановись сказалъ:

— Какъ же вы это сдѣлаете, чтобъ туда неѣхать? что скажутъ герцоги Бургундскій и Беррійскій?

— Не думаете-ли вы, что они искренно желаетъ выздоровленія короля?

— Нѣтъ, клянусь вамъ! герцогъ Бургундскій жаденъ къ власти, а герцогъ Беррійскій къ деньгамъ; сумасшествіе короля усугубляетъ могущество однаго и бьетъ монету для другаго; но они умѣютъ притворяться; и когда они узнаютъ, что вы отказываетесь туда ѣхать…. Впрочемъ, можете-ли вы это сдѣлать? о! братъ, несчастный мой братъ!…

Слезы полились изъ глазъ герцога. Королева подняла одною рукою голову своего возлюбленнаго и, отирая слезы его другою, сказала:

— Ну полно же, утѣшьтесь, мой милый герцогъ, я не поѣду въ Крейль, король выздоровѣетъ, и ваше братское сердце, прибавила она медленно и съ оттѣнкомъ ироніи, не будетъ имѣть нужды упрекать себя, мы нашли одно средство. Она улыбнулась съ невыразимымъ лукавствомъ.

— Неужели! какое? спросилъ ее герцогъ.

— Мы скажемъ вамъ это послѣ, это наша тайна; въ ожиданіи этого, успокойтесь, и подарите насъ своимъ самымъ нѣжнымъ взглядомъ.

Герцогъ взглянулъ на нее.

— Какой вы красавецъ, ваше высочество! продолжала королева; у васъ такой цвѣтъ, что, признаюсь, я вамъ завидую.

— Милая моя Изабелла.

— Послушайте герцогъ, сказала королева, вынимая изъ подъ подушки медальонъ, что вы скажете объ этомъ портретѣ?

— Вашъ портретъ! вскрикнулъ герцогъ, вырвавъ его у нея изъ рукъ и прижавъ къ губамъ своимъ, вашъ милый, обожаемый портретъ….

— Спрячьте его поскорѣе, кто-то идетъ.

— О, да, на моей груди, на моемъ сердцѣ, на вѣки!

Дверь дѣйствительно отворилась и вошла госпожа де-Куси.

— Особа, которую вы, ваше высочество, требовали, пріѣхала, сказала она.

— Послушайте мадамъ де-Куси, продолжала Изабелла, вотъ герцогъ Орлеанскій на колѣнахъ упрашивалъ насъ не ѣхать въ замокъ Крейль; онъ боится, чтобъ личность наша не подверглась тамъ какой нибудь опасности. Мнѣ кажется, что и вы были того же мнѣнія, когда вчера, нашъ любезнѣйшій дядюшка герцогъ Бургундскій, приходилъ намъ сказать, что докторъ, найденный для короля вашимъ мужемъ, полагаетъ, что мое присутствіе могло бы доставить облегченіе въ болѣзни его величества; думаете ли вы все такъ же?

— Все такъ же, государыня, и это также мнѣніе многихъ придворныхъ особъ.

— Хорошо! это совершенно рѣшаетъ мой выборъ, я рѣшительно не поѣду. Прощайте герцогъ, благодаримъ васъ за ваше доброе къ намъ расположеніе, мы совершенно вамъ за это признательны. Герцогъ поклонился и вышелъ.

— Это, конечно, начальница Троицкаго монастыря, не правда ли, мадамъ де-Куси? продолжала Изабелла, обратясь къ своей статсъ-дамѣ.

— Да, она.

— Велите ей войти сюда.

Начальница монастыря вошла; мадамъ де-Куси оставила ее на единѣ съ королевою.

— Матушка, сказала Изабелла, я хотѣла поговорить съ вами безъ свидѣтелей объ одномъ очень важномъ дѣлѣ и которое касается собственно государственныхъ дѣлъ.

— Со мною, ваше величество! смиренно сказала аббатисса; какимъ образомъ, я, удалившаяся отъ міра и посвятившая себя совершенно Богу, могу мѣшаться въ мірскія дѣла?

— Вамъ извѣстно, продолжала королева, не отвѣчая на ея вопросъ, что послѣ прекрасной встрѣчи, сдѣланной мнѣ у вашего монастыря, во время въѣзда моего въ Парижъ, я велѣла, въ благодарность вамъ и въ вознагражденіе, доставить вамъ серебрянную раку, назначенную для святой Марѳы, къ которой, какъ я знаю, вы питаете особенное благоговѣніе.

— Я родомъ изъ Тараскона, ваше величество, гдѣ святая Марѳа находится въ большомъ уваженіи, и я была очень благодарна за столь богатый подарокъ.

— Съ того времени, я, какъ вамъ извѣстно, всегда во время праздника Пасхи избирала вашъ монастырь для своего говѣнья, и каждый разъ вы видѣли, надѣюсь, что королева Франціи не была ни скупа, ни забывчива.

— Мы тѣмъ болѣе признательны за это благоговѣніе, что не имѣли еще счастія заслужить его чѣмъ нибудь.

— Мы имѣемъ довольно вѣсу у святаго отца нашего папы Авиньонскаго, чтобъ къ дарамъ временнымъ присовокупить и дары духовные и онъ, конечно, не отказалъ бы въ индульгенціяхъ, если бы мы попросили ихъ у него для вашего общества.

Глаза аббатиссы заблестѣли священною гордостію.

— Ваше величество, вы великая и могущественная королева, сказала она, и если нашъ монастырь можетъ что нибудь сдѣлать, чтобъ возблагодарить….

— Не монастырь вашъ, но вы сами, можетъ быть, матушка.

— Я ваше величество! приказывайте, и если это въ моей власти….

— О! это дѣло очень легкое. Король, какъ вамъ извѣстно, находится въ бѣлой горячкѣ. Доселѣ, чтобъ внушать ему страхъ, его окружили людьми одѣтыми въ черное платье и замаскированными, эти люди принуждаютъ его исполнять предписанія врачей, но раздражительное состояніе, въ которомъ онъ бываетъ всегда отъ этого насилія, препятствуетъ лѣкарствамъ оказывать на него полное и совершенное свое дѣйствіе. Теперь рѣшились попробовать, путемъ убѣжденія достигнуть того, чего до сихъ поръ не могли достигнуть силою и надѣются, что если одна, напримѣръ, изъ вашихъ сестеръ, молодая, кроткая, явится ему, какъ ангелъ среди призраковъ его окружающихъ, то она будетъ для него небеснымъ видѣніемъ, отъ этого душа его успокоится, и это душевное спокойствіе одно только можетъ возвратитъ разсудокъ въ бѣдную его потерянную голову, тогда я вспоминала о васъ и желала, чтобы честь исцѣленія короля пала на вашъ монастырь; оно разумѣется будетъ приписано вашимъ молитвамъ, ходатайству предъ Богомъ святой Марѳы, святости почтенной аббатиссы, пасущей непорочное стадо сестеръ Троицкаго монастыря. Вотъ для чего я велѣла васъ позвать къ себѣ, матушка. Не обманулась ли я, полагая, что такое прошеніе будетъ для васъ пріятно?

— О! вы слишкомъ добры, ваше величество, и съ сегодняшняго дня нашъ монастырь становится избраннымъ. Вы знаете многихъ изъ моихъ дѣвицъ; укажите мнѣ сами ту, на которую хотите возложить честь, ходить за драгоцѣннымъ больнымъ, объ исцѣленіи котораго молится вся Франція.

— Я совершенно предоставляю это на ваше благоусмотрѣніе, матушка; выберите сами, кого хотите, для этого святаго назначенія; голубицы, которыхъ Господь поручилъ вашему охраненію, всѣ прекрасны и непорочны; берите, на удачу, Богъ укажетъ вамъ избранную, народъ будетъ благословлять ее, а королева осыплетъ милостями ея семейство.

— Я. готова повиноваться вашимъ приказаніямъ ваше величество, сказала аббатисса, и мой выборъ сдѣланъ; укажите мнѣ только, что мнѣ остается дѣлать.

— Какъ можно скорѣе привезите эту молодую дѣвушку въ замокъ Крейль; отданы будутъ приказанія, чтобъ комната короля была для нея открыта; остальное въ рукахъ Божіихъ.

Аббатисса поклонилась и сдѣлала уже нѣсколько шаговъ къ выходу.

— Кстати, сказала королева, я забыла васъ предупредить, что я приказала отнести къ вамъ сегодня по утру чистаго золота ковчежецъ, въ которомъ заключается часть истиннаго креста Господня; его прислалъ мнѣ король Венгріи, получившій его отъ Константинопольскаго императора. Надѣюсь, онъ привлечетъ на вашъ монастырь благодать Господню, а въ сокровищницу вашу обильныя приношенія вѣрныхъ. Вы найдете его въ вашей церкви.

Аббатисса снова поклонилась и вышла. Вслѣдъ за тѣмъ королева позвала своихъ женщинъ, велѣла подать одѣться и, потребовавъ носилки, отправилась посмотрѣть маленькій дворецъ, въ улицѣ Барбеттъ, который недавно купила, и въ которомъ предполагала устроить для себя скромное жилище.

Въ продолженіе этого времени, король, какъ она говорила, будучи окруженъ двѣнадцатью одѣтыми въ черное платье и замаскированными людьми, не дѣлалъ ничего иначе, какъ по принужденію. Сдѣлавшись добычею мрачной меланхоліи, дни его перемежались то бѣшенствомъ, то крайнею слабостію, смотря но тому, схватывала-ли или оставляла его горячка; въ первомъ случаѣ онъ, казалось, былъ сжигаемъ всѣми адскими огнями; во второмъ онъ дрожалъ, какъ будто сидѣлъ нагой на самомъ жестокомъ морозѣ; при томъ въ немъ незамѣтно было никакого признака ни памяти, ни сужденія, ни чувствованія, кромѣ чувствованія своей скорби.

Съ первыхъ дней Гильомъ д’Ерсилльи началъ изучать болѣзнь его съ величайшимъ стараніемъ; онъ замѣтилъ, что всякій громкій шумъ заставлялъ его вздрагивать, и долго безпокоилъ его; въ слѣдствіе этого онъ запретилъ звонить въ колокола; онъ замѣтилъ, что видъ цвѣтовъ лиліи приводилъ больнаго въ гнѣвъ, хотя не могли угадать отъ чего, и потому были удалены отъ глазъ его всѣ герольдическіе эмблемы королевства; онъ отказывался пить и ѣсть; онъ не хотѣлъ ложиться, если уже всталъ, и не хотѣлъ вставать, когда лежалъ, докторъ вздумалъ приказать, чтобъ ему прислуживали люди странно одѣтые и выпачканные черною краскою; эти люди входили внезапно, и тогда нравственная бодрость исчезала вмѣстѣ съ разсудкомъ короля, и оставляла дѣйствовать одинъ животный инстинктъ самосохраненія. Карлъ, такой смѣлый, такой храбрый, трепеталъ, какъ ребенокъ, повиновался какъ автоматъ, едва дышалъ и переставалъ говорить даже для того, чтобъ жаловаться. Но искусный докторъ не могъ не замѣтить, что полезное дѣйствіе, которое могли бы произвести лѣкарства, которыя онъ заставлялъ больнаго принимать этимъ способомъ, весьма уменьшалось или совершенно не уничтожалось нравственнымъ разстройствомъ, которое самое это средство влекло за собою; тогда то ему пришло на умъ замѣнить насиліе кротостію. Отъ успѣшнаго ли лѣченія, или отъ ослабленія силъ, только король сдѣлался гораздо спокойнѣе; и такъ можно было надѣяться, что любимый голосъ вызвалъ бы изъ глубины его сердца память, потерянную его головою, что онъ съ удовольствіемъ увидѣлъ бы кроткое и милое лицо, замѣнившее отвратительныя лица его служителей; тогда-то докторъ вспомнилъ о королевѣ, и просилъ, чтобъ она пріѣхала продолжать исцѣленіе короля, начатое имъ такъ счастливо. Мы видѣли, какія причины помѣшали Изабеллѣ исполнить этотъ планъ и кого она рѣшилась послать къ нему вмѣсто себя, надѣясь, что планъ этотъ будетъ приведенъ въ исполненіе.

И такъ доктора Гильомо увѣдомили объ измѣненіи, сдѣланномъ въ его планѣ, хотя съ меньшею увѣренностію въ успѣхѣ, по причинѣ этого измѣненія, онъ рѣшился однакоже привести его въ исполненіе, и потому съ нѣкоторою надеждою ожидалъ молодой монахини, которая должна была пріѣхать.

Она пріѣхала въ назначенный часъ въ сопровожденіи игуменьи; это была ангельская головка, о какой только докторъ могъ мечтать для этого чудеснаго врачеванія; но она не была одѣта въ монашеское платье сестеръ Троицкаго монастыря, и ея длинные, дѣвственные волосы показывали, что она не произнесла еще обѣта.

Господинъ Гильомъ полагалъ, что надобно было ободрить бѣдную дѣвушку; но онъ нашелъ ее такою покорною, что могъ только благословлять ее, онъ приготовилъ было множество наставленій, но ни одно изъ нихъ не вышло изъ устъ его, и онъ предоставилъ все чувству и вдохновенію этой непорочной души, обрекшей себя на жертву.

Одетта, (это была она) уступила неотступнымъ просьбамъ своей тетки, какъ только увидѣла, что то, чего отъ нея требуютъ, сопряжено съ великимъ пожертвованіемъ.

Карлъ вышелъ съ своими надсмотрщиками прогуляться; полуденное солнце было для него невыносимо, и потому для. прогулокъ его назначено утреннее и вечернее время. Такимъ образомъ Одетта была одна въ королевской комнатѣ. Тогда въ душѣ этой молодой дѣвушки произошло что-то странное; она родилась такъ далеко отъ трона, а судьба постоянно несла ее, какъ бѣдную ладью къ роковой скалѣ. Все въ этой комнатѣ показывало, что въ ней распоряжаются люди наемные и нѣтъ ни одного лица любящаго больнаго; тогда она почувствовала въ себѣ великое состраданіе къ этому большому несчастію. Королевская власть, покрытая трауромъ и лишенная короны, умоляющая простую молодую дѣвушку о помощи, показалось ей чѣмъ-то высокимъ.

Тихо и скучно было въ этой огромной комнатѣ, въ которую свѣтъ проникалъ только чрезъ цвѣтныя стекла; большой каменный каминъ скульптурной работы, въ которомъ горѣлъ яркій огонь, хотя это было время самыхъ сильныхъ лѣтнихъ жаровъ, стоялъ противъ большой кровати убранной зеленою камкою съ золотыми цвѣтами; но изорванныя ея занавѣси показывали какую страшную борьбу, выдержали они съ сумасшедшимъ.

Паркетъ былъ заваленъ обломками мебели и посуды, которыя король сокрушалъ въ припадкахъ бѣшенства и никто не подумалъ убрать ихъ оттуда, однимъ словомъ, все представляло картину разрушенія; видно было, что въ этой комнатѣ обитала одна только матеріальная сила, а слѣды опустошенія показывали, что здѣсь жилъ скорѣе какой-нибудь лютый звѣрь, а не человѣкъ.

При такомъ зрѣлищѣ, страхъ свойственный слабости женщины, овладѣлъ Одеттой; она чувствовала, что ее бѣдную и робкую газель бросили въ берлогу льва; что сумасшедшему, къ которому ее привели, стоитъ только къ ней прикоснуться, чтобъ сокрушить ее, какъ одну изъ тѣхъ вещей, которыхъ обломки были подъ ея ногами, у нея не было гуслей Давида, чтобъ укротить Саула.

Въ то время, какъ она была занята этими мыслями, вдругъ послышался большой шумъ; это были жалобы и крики подобные тѣмъ, какіе испускаетъ сильно испугавшійся человѣкъ; къ этому шуму присоединялся голосъ многихъ другихъ людей, которые, казалось, ловили кого-то; въ самомъ дѣлѣ король ускользнулъ изъ рукъ своихъ надсмотрщиковъ, догнавшихъ его только въ смежной комнатѣ, и началась борьба. При шумѣ этихъ странныхъ криковъ, Одетта почувствовала дрожь; желая убѣжать, она искала двери скрытой обоями, чрезъ которую она вошла и, не найдя ее, бросилась къ другой двери, но шумъ происходилъ отъ нея такъ близко, что ей казалось, она одна только отдѣляла ее отъ тѣхъ, которые его производили, тогда она бросилась къ кровати и спряталась въ ея занавѣсахъ, покрайней мѣрѣ отъ первыхъ взоровъ разъяреннаго короля; едва только она тамъ устроилась, какъ послышался голосъ Гильомо, закричавшаго: оставьте короля! и дверь отворилась.

Карлъ вошелъ; волосы его были въ безпорядкѣ, лицо блѣдно и покрыто потомъ, платье въ лохмотьяхъ; онъ пробѣжалъ всю комнату, ища какого-нибудь оружія для своей защиты, но не найдя, съ ужасомъ оборотился къ двери, которую за нимъ заперли. Это, повидимому, нѣсколько его успокоило, онъ пристально смотрѣлъ нѣсколько секундъ въ ту сторону, потомъ, подойдя къ двери на цыпочкахъ, чтобъ его не было слышно, живо поворотилъ ключъ въ замкѣ, и такимъ образомъ заперся снутри. Тогда онъ началъ искать глазами новаго средства къ своей защитѣ, и видя кровать, взялъ ее за конецъ, противуположный тому, у котораго находилась Одетта, и притащилъ ее къ двери, которую хотѣлъ защитить противъ своихъ враговъ; тогда онъ захохоталъ тѣмъ страшнымъ смѣхомъ, отъ котораго пробѣгаетъ по тѣлу морозъ у тѣхъ, которые его слышатъ и, опустивъ руки вдоль тѣла, а голову на грудь, медленно возвратился и сѣлъ предъ каминомъ, не замѣтивъ Одетты, которая осталась на томъ же мѣстѣ, но уже не скрытая, потому что мѣстоположеніе занавѣсокъ перемѣнилось.

Тогда отъ того-ли, что припадокъ горячки миновался, или отъ того, что прошелъ страхъ съ удаленіемъ предметовъ его возбуждавшихъ, мѣсто бѣшенства заступила слабость; король углубился въ кресло, на которомъ сидѣлъ, съ тихими и печальными жалобами; вскорѣ онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, зубы его стучали одинъ о другой; видно было, что онъ ужасно страдаетъ.

При видѣ этого страхъ исчезъ въ душѣ Одетты; она дѣлалась сильною по мѣрѣ того, какъ король ослабѣвалъ, она протянула къ нему руки, и не смѣя еще подняться, сказала ему робкимъ голосомъ:

— Ваше величество! чѣмъ могу я вамъ быть полезною?

Король повернулъ голову на этотъ голосъ, и увидѣлъ Одетту въ другомъ концѣ комнаты; тогда онъ глядѣлъ на нее нѣсколько времени, тѣмъ печальнымъ и кроткимъ взглядомъ, какой у него обыкновенно былъ въ эпоху его здоровья, потомъ сказалъ медленно и голосомъ постепенно ослабѣвавшимъ:

— Карлу холодно…. холодно…. холодно.

Одетта стремительно подошла къ нему и взяла его руки; онѣ дѣйствительно были холодны, какъ ледъ; она пошла къ постелѣ, сняла съ нея одѣяло, согрѣла его предъ огнемъ и окутала имъ короля; ему сдѣлалось лучше, потому что онъ началъ смѣяться какъ ребенокъ; это ободрило Одетту.

— А отъ чего королю холодно? сказала она.

— Какому королю?

— Королю Карлу.

— А! Карлу.

— Да, отъ чего Карлу холодно?

— Отъ того, что Карлъ боится, и онъ началъ дрожать.

— Чего же Карлъ, такой великій и такой храбрый король, боится? продолжала Одетта.

— Карлъ великъ и храбръ и онъ не боится людей, — онъ понизилъ голосъ, — но онъ боится черной собаки.

Король сказалъ эти слова съ выраженіемъ такого ужаса, что Одетта оглянулась вокругъ себя съ тѣмъ, не увидитъ-ли она той собаки, о которой онъ говорилъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ; она сюда не вошла еще, она войдетъ, когда я лягу; вотъ почему я не хочу ложиться, когда мнѣ велятъ; не хочу…. не хочу. Карлъ желаетъ остаться здѣсь у огня. Однако же Карлу холодно…. холодно…. холодно.

Одетта снова согрѣла одѣяло окутала имъ короля въ другой разъ и, сѣвъ у ногъ его, взяла обѣ его руки въ свои.

— Такъ эта черная собака очень зла? спросила она.

— Нѣтъ, но она выходитъ изъ рѣки и холодна какъ ледъ.

— И она бѣгала сегодня по утру за Карломъ?

— Карлъ вышелъ изъ комнаты, потому что ему было очень жарко, и ему надобно было подышать свѣжимъ воздухомъ; онъ сошелъ въ прекрасный садъ, гдѣ есть цвѣты, и Карлъ былъ очень доволенъ….

Король высвободилъ свои руки изъ рукъ Одетты, и сжалъ себѣ лобъ, какъ будто хотѣлъ подавить въ немъ боль. Потомъ продолжалъ:

— Карлъ все ходилъ по зеленому дерну, усѣянному полевыми маргаритками, онъ ходилъ столько, столько, что усталъ; увидя красивое дерево, на которомъ были золотыя яблоки и изумрудные листья, онъ легъ подъ нимъ и смотрѣлъ на небо; оно было все голубое съ бриліантовыми звѣздочками. Карлъ долго на него смотрѣлъ, потому что это было прекрасное зрѣлище; вдругъ онъ услыхалъ, что завыла собака, но еще далеко, очень далеко. Тогда небо почернѣло, а звѣзды сдѣлались красными, плоды дерева закачались, какъ будто бы при сильномъ вѣтрѣ, производя каждый разъ, когда ударялись одинъ о другой, точно такой звукъ, какъ копье падая на каску; вскорѣ у каждаго изъ этихъ прекрасныхъ золотыхъ плодовъ, выросли по два большія крыла летучей мыши и они начали махать ими; потомъ у нихъ появились глаза, носъ, ротъ какъ на мертвыхъ головахъ. Собака завыла снова, но уже гораздо ближе, гораздо ближе, тогда дерево потряслось до самыхъ корней, крылья замахали, головы испустили крикъ, листья покрылись потомъ, и капли его холодныя, холодныя, падали на Карла. Тогда Карлъ хотѣлъ встать и убѣжать, но собака завыла третій разъ совсѣмъ возлѣ него, совсѣмъ возлѣ него…. Онъ чувствовалъ, что она легла ему на ноги и придавила ихъ своею тяжестію, потомъ медленно, медленно поднялась къ нему на грудь, тяжелая какъ гора; Карлъ хотѣлъ оттолкнуть ее руками, а она начала лизать ему руки своимъ ледянымъ языкомъ, охъ! охъ! охъ!… Карлу холодно… холодно…. холодно….

— Но если бы Карлъ легъ въ постель, сказала Одетта, то можетъ Карлу было бы теплѣе.

— Нѣтъ, нѣтъ; Карлъ не хочетъ ложиться; не хочетъ, не хочетъ…. Какъ только Карлъ ложится въ постель, входитъ черная собака, обойдетъ вокругъ его постели, поднимаетъ одѣяло и ложится ему на ноги, а Карлъ лучше согласится умереть.

Король сдѣлалъ движеніе, какъ будто хотѣлъ убѣжать.

— О! нѣтъ, нѣтъ! сказала Одетта, вставъ и заключивъ короля въ свои объятія. Карлъ не ляжетъ въ постель.

— Карлу однако же очень бы хотѣлось заснуть, сказалъ король.

— Хорошо! Карлъ заснетъ у меня на груди; она сѣла на ручку кресла, обвила рукою шею короля и положила его голову къ себѣ на грудь.

— Карлу хорошо такъ? спросила она.

Король поднялъ на нее глаза съ неизъяснимымъ выраженіемъ признательности.

— О! да; сказалъ онъ, Карлу такъ хорошо…. хорошо…. хорошо.

— Въ такомъ случаѣ Карлъ можетъ заснуть, а Одетта будетъ сидѣть возлѣ него и караулить, чтобъ не вошла черная собака.

— Одетта! сказалъ король. Одетта! и началъ смѣяться съ безсознательнымъ выраженіемъ ребенка. Одетта! и опять положилъ голову на грудь молодой дѣвушки, которая сидѣла неподвижно и удерживала свое дыханіе.

Пять минутъ спустя, отворилась маленькая дверь, и тихо вошелъ докторъ Гильомо; онъ на пальцахъ подошелъ къ этой неподвижной группѣ, взялъ свѣсившуюся руку короля, пощупалъ пульсъ, приложилъ къ груди его ухо, и послушалъ дыханіе.

Потомъ, поднявъ радостное лицо свое, тихо сказалъ:

— Король спитъ лучше, нежели онъ спалъ когда-либо въ продолженіе уже цѣлаго мѣсяца. Да благословитъ васъ Богъ, милая дѣвушка! потому что вы сотворили чудо.

Глава девятая.

Вѣсть о болѣзни короля разнеслась по Англіи почти въ тоже время, какъ по Франціи и подобно какъ во Франціи произвела въ ней большія несогласія. Король Ричардъ и герцогъ Ланкастерскій, любившіе Карла, были ею весьма опечалены; герцогъ Ланкастерскій особенно сожалѣлъ объ этомъ несчастіи, какъ роковомъ не только для Франціи, но и для всего христіанства.

— Это сумасшествіе есть великое несчастіе, повторялъ онъ часто окружавшимъ его рыцарямъ и оруженосцамъ, потому что король Карлъ былъ человѣкъ съ твердою волею и силою, и желалъ такъ пламенно мира между нашими двумя королевствами только для того, чтобы итти противъ невѣрныхъ: а теперь это дѣло очень замедлится, потому что онъ былъ душею этого крестоваго похода и Богъ знаетъ, состоится-ли онъ теперь когда нибудь.

Дѣйствительно, Мурадъ-Бей, котораго имя Французы перемѣнили на имя Амюрата, и котораго Фроссаръ на своемъ старинномъ языкѣ называетъ Морабакеномъ, овладѣлъ Арменіей и грозилъ разрушить восточную христіанскую имперію.

И потому король Ричардъ и герцогъ Ланкастерскій были того мнѣнія, что перемирія, заключеннаго въ эпоху въѣзда королевы Изабеллы въ Парижъ, нарушать не должно, и даже надобно продолжить.

Что касается до герцога Глочестерскаго и графа Эссекскаго. то они были противнаго мнѣнія; склонили на свою сторону графа Буккингама, коннетабля Англіи и были поддерживаемы всѣми молодыми рыцарями, желавшими подраться; они требовали войны, говоря, что теперь минута благопріятна и что надобно воспользоваться, по истеченіи срока перемирія, великими безпокойствами, которыя навлечетъ на Францію эта болѣзнь короля, чтобъ потребовать исполненія бретанскаго договора. Но твердая воля короля Ричарда и герцога Ланкастерскаго восторжествовала, и парламенты, собравшіеся въ Ватминистерѣ и состоявшіе изъ высшаго духовенства, дворянства и гражданъ, рѣшили, что перемиріе на морѣ и на сушѣ, заключенное съ Франціею, и имѣющее окончиться 16-го Августа 1392 года, будетъ продолжено еще на одинъ годъ.

Въ продолженіи этого времени герцоги Беррійскій и Бургундскій управляли французскимъ королевствомъ по своему произволу. Они не забыли ненависти своей къ Клиссону, и изгнаніе его изъ Парижа, казалось имъ недостаточнымъ наказаніемъ; мщеніе ихъ требовало большаго и получило его. Такъ какъ коннетабль уѣхалъ изъ Монтлери, замка находившагося слишкомъ близко отъ Парижа, и слѣдовательно немогшаго служить для него безопаснымъ убѣжищемъ, и поселился въ крѣпости, которую онъ имѣлъ въ Бретани, называвшейся Шатель-Госссленъ., то они не надѣялись имѣть его въ своихъ рукахъ. Но они хотѣли по крайней мѣрѣ лишить его достоинствъ и должности; вслѣдствіе, чего ему предписано было явиться въ парижскій парламентъ, для отвѣта за злоупотребленія, въ которыхъ его обвиняли, съ угрозою, въ случаѣ неявки лишиться своихъ достоинствъ и должности коннетабля. Процессъ впрочемъ былъ веденъ по всѣмъ правиламъ; всѣ отсрочки, которыя получали обвиняемые въ подобномъ случаѣ были и ему даны; наконецъ, когда послѣдній двухнедѣльный срокъ явки окончился, его три раза вызвали въ залѣ засѣданія парламента, три раза у дверей палаты, и три раза внизу у ступеней лѣстницы на дворѣ; и какъ онъ не откликался и никто вмѣсто его, то онъ былъ объявленъ изгнаннымъ изъ королевства, какъ коварный и злонамѣренный измѣнникъ противъ французской короны, присужденнымъ къ пени въ сто тысячъ марокъ серебра, въ вознагражденіе за присвоеніе казенныхъ суммъ въ продолженіе исполненія имъ своей должности, въ чемъ его обвиняли, и лишеннымъ навсегда званія коннетабля. Герцогъ Орлеанскій былъ приглашенъ въ присутствіе, когда должно было прочитать этотъ приговоръ; но будучи не въ состояніи отмѣнить его, онъ не хотѣлъ покрайней мѣрѣ утвердитъ его своимъ присутствіемъ, и отказался присутствовать при этомъ въ палатѣ; но герцоги Беррійскій и Бургундскій не преминули явиться, и этотъ приговоръ былъ сдѣланъ въ присутствіи какъ ихъ, такъ и многихъ бароновъ и рыцарей. Это осужденіе надѣлало много шума во всемъ королевствѣ, и было принято весьма различно; но всѣ согласны были въ томъ, что хорошо сдѣлали, что воспользовались болѣзнію короля для этого осужденія, потому что еслибы онъ былъ здоровъ, то никогда не получили бы его утвержденія.

Между тѣмъ король былъ на пути къ выздоровленію. Каждый день получались радостныя извѣстія объ улучшеніи его здоровья. Одно изъ средствъ наиболѣе способствовавшихъ къ развлеченію его меланхоліи, было новое изобрѣтеніе однаго живописца, по имени, Жаккемена Тренгоннёра, жившаго въ улицѣ ла-Веррери. Одетта вспомнила объ этомъ человѣкѣ, съ которымъ познакомилась у своего отца; она написала къ нему, чтобъ онъ пришелъ и принесъ тѣ странно раскрашенныя картинки, которыя, какъ ей было извѣстно, онъ нарисовалъ. Жаккеменъ пришелъ съ игрою картъ.

Король находилъ большое удовольствіе въ этихъ рисункахъ, которые онъ сначала разсматривалъ съ наивнымъ любопытствомъ ребенка; но онъ началъ забавляться ими гораздо болѣе по мѣрѣ того, какъ возвращался къ нему разсудокъ и когда онъ узналъ, что каждая изъ этихъ фигуръ имѣла значеніе и могла исполнять роль въ одной аллегорической игрѣ, представлявшей войну и правленіе государства. Жаккеменъ объяснилъ ему, что тузъ долженъ имѣть первенство надъ всѣми другими картами, и даже надъ королями, потому что имя его взято съ латинскаго слова, означающаго деньги, а всякому извѣстно, что деньги составляютъ главную пружину войны. Вотъ почему, когда король не имѣетъ при себѣ туза, то онъ бываетъ такъ слабъ, что можетъ быть разбитъ слугою, у котораго онъ есть; онъ ему говорилъ, что трефы, это трилистникъ, наше луговое растеніе, имѣли цѣлію напоминать тому, въ чьихъ рукахъ находились, что полководецъ никогда не долженъ располагать своего лагеря въ такомъ мѣстѣ, гдѣ нѣтъ продовольствія для его арміи. Что касается до пикъ, то нетрудно было догадаться, что онѣ означали аллебарды, которыми въ ту эпоху были вооружены пѣхотинцы: а бубны (carreaux) желѣзные четыреугольники, которыми вооружали концы стрѣлъ, пускаемыхъ изъ большихъ луковъ. Наконецъ черви сердаки (coeurs) были очевидно эмблемою храбрости начальниковъ и солдатъ. Сверхъ того, четыре имени, данныя четыремъ королямъ:

Давидъ, Александръ, Цезарь и Карлъ великій, доказывали, что какъ бы многочисленны и храбры войска ни были, но чтобъ быть увѣреннымъ въ побѣдѣ, надобно еще дать имъ благоразумныхъ, храбрыхъ и опытныхъ полководцевъ. по какъ для храбрыхъ генераловъ нужны и храбрые адъютанты, то слугами (valet) имъ были избраны между древними. Нанесло и Ожье, бывшіе перами Карла Великаго, а между новѣйшими: Рено (де-Куси) и Гекторъ (де-Галаръ); какъ это званіе слуги (de valet) не заключало въ себѣ ничего унизительнаго, и какъ самые великіе вельможи носили его, пока не были произведены въ рыцари, то валеты въ картахъ представляли дворянъ и имѣли подъ своимъ начальствомъ: десятки, девятки, осмерки и семерки, которыя были не что иное, какъ солдаты и простые люди.

Что касается до дамъ, то Жаккеменъ не давалъ имъ еще другихъ именъ кромѣ именъ ихъ мужей, показывая тѣмъ, что женщина сама по себѣ ничто, и что она получитъ свое значеніе и блескъ отъ своего мужа.

Это развлеченіе доставило королю душевное спокойствіе, а душевное спокойствіе — возвращеніе силъ; вскорѣ онъ началѣсъ удовольствіемъ ѣсть и пить; страшныя грезы, исчадія горячки, исчезли мало по малу вмѣстѣ съ нею; онъ не боялся болѣе спать на своей постелѣ, и только-бы Одетта караулила возлѣ него, онъ спалъ довольно спокойно. Чрезъ нѣсколько времени докторъ Гильомо нашелъ, что здоровье короля уже такъ укрѣпилось, что онъ могъ ѣздить верхомъ на мулѣ. На другой день ему привели любимую его лошадь, на которой онъ сдѣлалъ довольно большую прогулку, наконецъ затѣяли охоту на жаворонковъ; Карлъ и Одетта съ ястребомъ на рукѣ, показались на окрестныхъ поляхъ, и были встречены король — криками радости, а Одетта криками благодарности.

Впрочемъ при французскомъ дворѣ не было другихъ разговоровъ, кромѣ о выздоровленіи короля, и о чудесномъ способѣ, какъ совершилось его исцѣленіе. Многія дамы завидовали прекрасной незнакомкѣ, которой поступокъ, по ихъ мнѣнію, былъ ничто иное, какъ разсчетъ; если имъ вѣрить, то всѣ бы онѣ рѣшились на такое же пожертвованіе собою, и однакоже въ тѣ несчастные дни ни одна этого не заявила; боялись вліянія, которое эта молодая дѣвушка, если она хоть сколько нибудь честолюбива, могла получить надъ выздоровѣвшемъ королемъ. Сама королева безпокоилась отъ собственной своей выдумки; она приказала позвать къ себѣ аббатиссу Троицкаго монастыря, послала богатые подарки для ея общины, и велѣла ей взять назадъ свою племянницу. Вслѣдствіе этого Одетта получила приказаніе возвратиться въ монастырь.

Въ день назначенный для ея отъѣзда, она подошла къ королю съ полными слезъ глазами, и преклонила колѣно. Карлъ смотрѣлъ на нее со страхомъ, полагая, что ей сдѣлали какую нибудь непріятность, или чемъ нибудь ее обезпокоили; онъ протянулъ ей руку, и спросилъ, о чемъ она плачетъ.

— Государь, сказалъ Одетта, я плачу о томъ, что мнѣ надобно съ вами разстаться.

— Разстаться со мною, тебѣ, Одетта, сказалъ изумленный король, а за чѣмъ это, моя милая?

— По тому что вы не имѣете болѣе во мнѣ надобности, государь.

— И ты боится, сказалъ король, остаться одинъ лишній день возлѣ бѣднаго сумасшедшаго? Да, это правда я уже отнялъ довольно дней у твоей прекрасной и радостной жизни, и омрачилъ ихъ скукою моихъ собственныхъ; я вырвалъ довольно цвѣтковъ изъ твоего свѣжаго вѣнка, и смялъ ихъ моими жгучими руками; тебѣ тягостно заключеніе, въ которомъ ты здѣсь живетъ, тебя ожидаютъ удовольствія; ступай! И онъ сѣлъ, опустивъ голову себѣ на руку.

— Государь, аббатисса Троицкаго монастыря пріѣхала за мною, меня требуютъ въ монастырь.

— Такъ это не ты хочешъ разстаться со мною, Одетта? сказалъ король, вдругъ поднявъ голову.

— Жизнь моя вамъ принадлежитъ, государь, и я была бы счастлива, если бы могла посвятить ее вамъ до послѣдняго дня.

— О! такъ кто же тебя отъ меня удаляетъ?

— Во первыхъ, я думаю, королева, потомъ ваши дяди герцоги Бургундскій и Беррійскій.

— Королева, мои дяди Бургундскій и Беррійскій? Они, тѣ которые оставили меня, когда я былъ боленъ, хотятъ снова окружить меня, когда я сдѣлался здоровъ? Одетта, Одетта, тебѣ не хочется со мною разстаться, не правдали?

— У меня нѣтъ другаго желанія моего государя. Что онъ прикажетъ, я то и сдѣлаю.

— Хорошо! я приказываю тебѣ остаться, сказалъ въ радости Карлъ. Такъ этотъ замокъ не кажется тебѣ тюрьмою, милое дитя? Такъ твои попеченія обо мнѣ происходятъ не отъ одного только состраданія? О! если бы это было такъ, Одетта, о! какъ бы я былъ счастливъ! погляди на меня, еще… еще… О! не прячься отъ меня такъ.

— Государь, государь! вы заставите меня умереть отъ стыда.

— Одетта, знаешь ли ты, сказалъ король, взявъ обѣ ея руки, и привлекая ее къ себѣ, знаешь-ли ты, что я привыкъ видѣть тебя вечеромъ, когда засыпаю, ночью, когда грежу, утромъ, когда открываю глаза? Знаешь-ли ты, что ты ангелъ хранитель моего разсудка, что это ты магическимъ жезломъ своимъ прогнала злыхъ духовъ, которые выли вокругъ меня? Ты дни мои сдѣлала веселыми, ты сдѣлала ночи мои спокойными. Одетта! Одетта! Знаешь-ли ты, что благодарность — слабое чувствованіе за такія благодѣянія? Одетта! знаешь-ли ты, что я люблю тебя?

Одетта вскрикнула, высвободила свои руки изъ рукъ короля, и стояла предъ нимъ дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Ваше величество! что это вы мнѣ говорите?

— Я тебѣ говорю, продолжалъ Карлъ, что теперь ты необходима для моей жизни. Вѣдь я не ходилъ отыскивать тебя, не правда-ли?… Я не зналъ о твоемъ существованіи на свѣтѣ; ты сама, ангельская душа, угадала, что здѣсь есть страдалецъ, и пришла сюда. Я обязанъ тебѣ всѣмъ, потому что я обязанъ тебѣ своимъ разсудкомъ, а разсудокъ мой есть мое могущество, моя сила, мое королевство, моя имперія. И такъ, уйди ты, и я останусь опять такимъ же жалкимъ, такимъ же ничтожнымъ, какъ ты меня нашла здѣсь, потому что разсудокъ мой уйдетъ вмѣстѣ съ тобою. О! я чувствую, что при одной мысли потерять тебя, онъ уносится уже въ какое-то облако. — Онъ поднялъ руки къ своему челу. — О Боже мой! Боже мой! продолжалъ онъ съ ужасомъ, неужели я опять сойду съ ума? Господи, Боже мой, умилосердись надо мною.

Одетта вскрикнула и бросилась къ королю.

— О! государь, государь, произнесла она, не говорите такимъ образомъ.

Карлъ посмотрѣлъ на нее блуждающими глазами.

— О! государь, не смотрите на меня такимъ образомъ. Боже мой! Боже мой! это вашъ безсмысленный взглядъ причинилъ мнѣ столько зла.

— Мнѣ очень холодно, Одетта, сказалъ Карлъ.

Одетта бросилась въ объятія короля, прижимая его къ своей груди, чтобы согрѣть его, и обнимая его своими руками, совершенно забыла свою стыдливость.

— Уйди отсюда, Одетта, уйди, сказалъ король.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказала Одетта, не слушая его; нѣтъ, вы не сдѣлаетесь сумасшедшимъ; нѣтъ, Господь возметъ кровь мою, Господь возметъ жизнь мою, но оставитъ вамъ вашъ разсудокъ; я останусь возлѣ васъ, я не разстанусь съ вами ни на минуту, ни на секунду, я навсегда останусь здѣсь, навсегда.

— Вотъ такъ, въ моихъ объятіяхъ? сказалъ король.

— Да, такъ..

— И ты будешь меня любить? продолжалъ король, принуждая ее сѣсть къ себѣ на колѣни.

— Я, я! сказала Одетта, закрывая глаза и опуская свою блѣдную и растрепанную голову на плечо короля; О! я этого не должна, я этого не могу.

Горячія губы Карла закрыли ей уста.

— Сжальтесь, сжальтесь! государь, я умираю, тихо сказала она и лишилась чувствъ.

Одетта осталась.

Глава десятая.

Спустя нѣсколько дней послѣ сцены, которую мы описали и въ то время, когда Одетта лежала у ногъ короля, и смотрѣла на него, положа голову къ нему на колѣна, торопливо вошелъ докторъ Гильомо и доложилъ о прибытіи королевы.

— А! сказалъ Карлъ, она не боится болѣе быть вмѣстѣ съ несчастнымъ сумасшедшимъ; ей сказали, что разсудокъ къ нему возвратился и тогда она осмѣлилась приблизиться къ пещерѣ льва. Просите войти королеву въ сосѣднюю комнату.

Гильомо вышелъ.

— Что съ тобою? сказалъ король Одеттѣ.

— Ничего, отвѣчала дѣвушка, вытирая крупную слезу.

— Глупенькая! сказалъ король, и поцѣловалъ ее въ лобъ, и взявъ обѣими руками ея голову, всталъ, положилъ голову ея на кресло, снова поцѣловалъ и вышелъ. Одетта осталась съ томъ положеніи, которое далъ ей король. Не много спустя, ей показалось, что чья то тѣнь упала на полъ и простиралась даже до нея, она обернулась назадъ.

— Его высочество герцогъ Орлеанскій! вскрикнула она, закрывая глаза руками.

— Одетта!… сказалъ герцогъ, смотря на нее съ изумленіемъ..

— А! сказалъ онъ язвительно послѣ минутнаго молчанія, а! Это вы сударыня творите такія чудеса; я зналъ, что вы великая волшебница; я зналъ, вы можете свести съума, но не зналъ, что вы можете его возвратить.

Одетта вздохнула.

— Теперь, продолжалъ герцогъ, я понимаю эту строгую и не приступную добродѣтель; какая-нибудь цыганка предсказала вамъ, что вы будете французскою королевою!, и любовь перваго принца крови показалась вамъ недостаточною.

— Ваше высочество, сказала Одетта, вставъ и смотря на герцога спокойно и съ достоинствомъ, когда я шла къ его величеству нашему королю, то шла, какъ рѣшившаяся принести себя на жертву, а не какъ распутная женщина, ищущая богатства; можетъ быть, еслибы въ то время находился при королѣ какой-нибудь принцъ крови. то присутствіе его поддержало бы меня; но я увидѣла здѣсь только несчастнаго, имѣвшаго на головѣ, вмѣсто короны, терновый вѣнецъ, существо оставленное Богомъ, лишенное разума и инстинкта, не имѣвшаго даже того, что природа дала послѣднему изъ животныхъ, чувства самосохраненія, да! Этотъ человѣкъ, этотъ несчастный еще на канунѣ былъ молодой, красивый, могущественный король, и впродолженіе одной ночи онъ состарѣлся тридцатью годами, въ теченіе времени отъ захожденія до слѣдующаго восхожденія солнца, чело его покрылось морщинами, какъ у старика, отъ всего его могущества у него неосталось даже желанія быть могущественнымъ, потому что душа его лишилась памяти и разсудка. Тогда, видя, эту состарѣвшуюся юность, эту увядшую красоту, это исчезнувшее могущество, я чувствовала сильное состраданіе къ столь великому несчастно. Королевская власть безъ трона, безъ скипетра, безъ короны, эта древняя священная королевская власть, ползающая на колѣнахъ, вопіяла о милосердіи, и никто не отвѣчалъ ей, она проливала слезы, и никто не хотѣлъ отереть ей лица, она простирала руки, и никто не подавалъ ей руки помощи. О! тогда я почувствовала, что я избрана была провидѣніемъ, что Богъ предъизбралъ меня для великаго и высокаго назначенія; что бываютъ положенія такъ странно выходящія за предѣлы обыкновенныхъ житейскихъ разсчетовъ, что предъ ними исчезаютъ всѣ общепринятыя условія; что слово добродѣтель въ этомъ случаѣ было кинжаломъ, которымъ убили-бы умирающаго, и что лучше было-бы погубить свою душу, но спасти жизнь другаго, когда душа эта принадлежитъ бѣдной молодой дѣвушкѣ, а жизнь эта есть жизнь великаго короля.

Герцогъ Орлеанскій смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, онъ слушалъ это краснорѣчіе сердца, открывшееся въ ней вдругъ подобно тѣмъ цвѣткамъ, которые распускаются въ одну ночь.

— Вы странная молодая дѣвушка, сказалъ ей герцогъ, и вы были-бы небеснымъ ангеломъ, еслибы то, что вы говорите, было справедливо; но я хочу этому вѣрить, въ такомъ случаѣ, простите, если я оскорбилъ васъ; но это потому что я васъ такъ любилъ!

— А я! ваше высочество, о! еслибы вы были несчастны!…

— О! Карлъ, Карлъ! вскрикнулъ герцогъ Орлеанскій, ударивъ себя рукою въ лобъ.

Въ это время вошелъ король. Братья бросились въ объятія другъ другу, позади короля шелъ докторъ Гильомо.

— Ваше высочество герцогъ Орлеанскій, сказалъ онъ, вотъ, слава Богу, король здоровъ; я сдаю вамъ его; но впредь надобно остерегаться сердить его, или слишкомъ обременять трудами, потому что разсудокъ его еще не очень укрѣпился, а особливо, сказалъ онъ, глядя на Одетту, не разлучайте его съ его добрымъ геніемъ; пока она будетъ возлѣ него, я отвѣчаю за все.

— Господинъ Гильомо, сказалъ герцогъ, вы не отдаете справедливости вашимъ познаніямъ, и онѣ такъ необходимы для короля, что вамъ не слѣдовало бы съ нимъ разстаться.

— О! ваше высочество, сказалъ докторъ, качая головою, теперь я уже слабый и хворый старикъ и немогу вынести придворной жизни; позвольте мнѣ возвратиться въ свой Лаонъ; я исполнилъ свое предназначеніе, и теперь могу спокойно умиреть.

— Господинъ Гильомо, сказалъ герцогъ, награду, за свои труды, вы получите отъ герцоговъ Беррійскаго и Бургундскаго, и надѣюсь, что она будетъ богата и прекрасна. Во всякомъ, случаѣ, и еслибы, вы были ими не довольны, обратитесь къ Людовику Орлеанскому, и вы удостовѣритесь, что его не напрасно называютъ щедрымъ.

— Богъ уже сдѣлалъ для меня больше, нежели сколько могли-бы сдѣлать люди, сказалъ Гильомо кланяясь, и если послѣ него они сдѣлаютъ для меня и немного, то и того будетъ, слишкомъ много, судя по моимъ заслугамъ.

Онъ поклонился и вышелъ; на другой день, какъ сильно его ни упрашивали, онъ оставилъ замокъ Крейль и возвратился въ свой домъ, находившійся близь города Лаона, и никогда больше невозвращался въ Парижъ, хотя ему предлагали, жалованья тысячу золотыхъ коронъ, и прислали изъ придворной конюшни четыре лошади для проѣзда.

Король, съ своей стороны возвратился во дворецъ Ренноль, близъ котораго онъ помѣстилъ въ скромномъ жилищѣ и Одетту, и все пошло почти также, какъ было до его болѣзни.

Король особенно спѣшилъ принять въ свои руки дѣла правленія, чтобъ двинуть впередъ великое и святое предпріятіе, о которомъ онъ всегда мечталъ, это былъ крестовый походъ противъ Турокъ.

Посланники Сигизмунда прибыли въ Парижъ въ то время, когда король находился въ Крейлѣ, и разсказали о намѣреніяхъ Баязета, наслѣдовавшаго своему отцу, убитому въ сраженіи, къ которому принудилъ Сигизмунда; онъ самъ объявилъ, свои намѣренія, которыя были слѣдующія: завоевать Венгрію, пройти чрезъ христіянскія королевства, покоряя ихъ своей власти, потомъ дать свободу каждому слѣдовать закономъ, своей религіи; наконецъ съ большими силами прибыть въ Римъ, и тамъ въ храмѣ св. Петра накормить овсомъ своего боеваго коня. Это страшное богохульство долженствовало поднять противъ этого басурмана всѣхъ, въ комъ была христіанская душа. По этому король Карлъ поклялся, что Франція, какъ старшая дщерь Христова, не потѣрпитъ подобнаго оскверненія, хотя бы ему самому лично пришлось идти противъ невѣрныхъ, какъ то сдѣлали предшественники его, короли. Филиппъ-Августъ, Лудовикъ IX и Лудовикъ XII. Графъ д’Ё, принявшій изъ рукъ Клиссона шпагу коннетабля и маршалъ Бусико, путешествовавшій по землямъ невѣрныхъ, сильно поддерживали эту рѣшимость короля и говорили, что долгъ всякаго рыцаря, ограждающаго себя знаменіемъ креста, воружиться противъ общаго врага.

Но больше всѣхъ принялъ къ сердцу это великое предпріятіе герцогъ Филиппъ Бургундскій; его къ этому побудилъ сынъ его, графъ Неверскій, надѣявшійся, что его назначатъ главнокомандующимъ арміи, и что онъ совершитъ съ нею великіе и блестящіе подвиги. Герцогъ Беррійскій съ своей стороны, не оказывалъ въ этомъ никакого сопротивленія; и такъ походъ этотъ былъ скоро рѣшенъ въ совѣтѣ. Тогда отпустили посланниковъ съ обѣщаніемъ короля; послали курьеровъ къ. Германскому императору и къ герцогу Австрійскому, чтобъ получить позволеніе пройти чрезъ ихъ владѣнія, и написали къ великому магистру Тевтонскаго ордена и къ Родосскимъ рыцарямъ съ увѣдомленіемъ, что Іоаннъ Бургундскій идетъ къ нимъ на помощь въ сопровожденіи тысячи рыцарей и оруженосцевъ, выбранныхъ изъ числа самыхъ храбрѣйшихъ людей королевства, съ тѣмъ, чтобъ противустать угрозамъ и намѣреніямъ царя Баязета, называемаго Аморатъ-Бакеномъ.

И такъ герцогъ Бургундскій самъ дѣятельно занялся устройствомъ военнаго хозяйства своего старшаго сына, потому что онъ хотѣлъ, чтобъ оно было достойно принца цвѣтовъ — лиліи. Первою его заботою было приставитъ къ. нему рыцаря извѣстнаго своею опытностью и храбростію. По этому онъ написалъ къ сеньору де-Куси, прибывшему какъ нарочно изъ Лиглана, чтобъ онъ пріѣхалъ поговорить съ нимъ въ дворецъ Артуаскій, въ которомъ они жили. Сиръ Ангерамъ со всею поспѣшностію отправился по ихъ приглашенію, и какъ только герцогъ и герцогиня его увидѣли, то пошли къ нему настрѣчу и сказали:

— Сиръ де-Куси, вы конечно слышали о приготовленіи къ крестовому походу, котораго сынъ нашъ долженъ быть главнокомандующимъ; вамъ извѣстно, что этотъ сынъ нашъ будетъ свѣтиломъ Бургундскаго дома, и такъ мы совершенно ввѣряемъ его вамъ и вашей великой храбрости, ибо мы знаемъ, что изъ всѣхъ французскихъ рыцарей вы самый искуснѣйшій въ военномъ дѣлѣ, И потому мы покорнѣйше васъ просимъ быть ему товарищемъ и совѣтникомъ въ продолженіе труднаго похода, который онъ намѣренъ предпринять, и о которомъ мы молимъ Бога, чтобъ онъ окончился къ чести нашей и къ чести христіанства,

— Милостивѣйшій государь и вы, милостивѣйшая государыня, отвѣчалъ сиръ де-Куси, подобная просьба есть для меня приказаніе, и если Богу будетъ угодно, то я совершу этотъ походъ по двумъ причинамъ, во первыхъ, по набожности и для защиты вѣры во Іисуса Христа, во вторыхъ чтобъ показать себя достойнымъ той чести, которую вы мнѣ дѣлаете. Однако же любезный герцогъ и вы герцогиня, я бы просилъ васъ уволить меня отъ отвѣтственности за вашего сына и возложить ее на кого нибудь достойнѣйшаго, на примѣръ на мессира Филиппа д’Артуа, графа д’Ё и коннетабля Франціи, или на его двоюроднаго брата, графа де-ла-Мариса; я думаю, что оба они будутъ участвовать въ этомъ походѣ, и оба они ближе къ нему по родству и оружію.

— Сиръ де-Куси, прервалъ его герцогъ, вы больше видѣли и больше совершили нежели тѣ, на которыхъ намъ указываете. Вамъ извѣстна та страна, по которой надобно будетъ проходить, а они никогда въ ней не бывали; они храбрые и истинные рыцари, но вы образецъ вѣрности и рыцарства; и снова повторяемъ нашу просьбу.

— Ваша свѣтлость, отвѣчалъ сиръ де-Куси, повинуюсь вашему приказанію и надѣюсь выполнить его съ честію, при помощи мессира Гюй де-ла-Тремульи, мессира Гильомо его брата, и адмирала Франціи мессира Жани де-Вьенна.

Уладивъ это дѣло, герцогъ занялся приисканіемъ денегъ, чтобъ снарядить своего сына сообразно съ его достоинствомъ. Онъ собралъ подать, по случаю рыцарскаго предпріятія своего сына, со всего народа, съ владѣтелей замковъ и съ городскихъ гражданъ; эта подать простиралась до 120,000 золотыхъ коронъ, но какъ она были еще далеко недостаточна для того великолѣпія какимъ хотѣли его окружить, то онъ приказалъ всѣмъ помѣщикамъ и помѣщицамъ, большимъ его ленникамъ, приготовиться къ походу, назначая ихъ состоять въ свитѣ его сына, предоставляя однако же имъ на волю, освободиться отъ этого путешествія взносомъ значительной суммы денегъ, а сумма эта для однихъ простирались до двухъ тысячъ, для другихъ до тысячи, наконецъ для нѣкоторыхъ до пяти сотъ коронъ, смотря по доходамъ, получаемымъ ими съ земли.

Старыя помѣщицы и старые помѣщики, боявшіеся, какъ говоритъ Фруассаръ, тѣлеснаго труда, откупились по желанію герцога; что же касается до молодыхъ людей, то имъ отвѣчали, что нужны не ихъ деньги, но сами они лично; такимъ образомъ они должны были приготовиться участвовать въ походѣ на свой счетъ, и образовать, въ этомъ святомъ дѣлѣ, роту при своемъ предводителѣ Іоаннѣ; этимъ вторымъ налогомъ герцогъ досталъ еще 60000 коронъ.

Такимъ образомъ все приготовлялось со всевозможною поспѣшностію, такъ что къ 16 мая всѣ были готовы къ войнѣ и графъ Іоаннъ давъ сигналъ къ выступленію, самъ выступилъ въ походъ; за нимъ слѣдовали больше тысячи рыцарей и оруженосцевъ; это все были люди доблестные и знатные, въ числѣ ихъ находились: графъ д’Ё, коннетабль Франціи, мессиры Генрихъ и Филиппъ де-Баръ, сиръ де-Куси, мессиръ Гюй-де-ла Тремуйлль, мессиръ Бусико, маршалъ Франціи, мессиръ Реньо де-Руа, сеньоръ де-Сен-Ни и мессиръ Жанъ де-Вьеннъ. Двадцатаго мая все это войско вступило въ Лотарингію, потомъ, пройдя чрезъ графство Баръ и Бургундію въ Альзазъ, прошло чрезъ область д’Онне и рѣку Рейнъ, остановилось не на долго въ Виртембергѣ, и достигло Австріи, гдѣ составлявшіе его были приняты съ большою почестію и угощеніемъ, ея герцогомъ, ожидавшимъ ихъ; здѣсь они раздѣлились, каждый пошелъ по особой дорогѣ для большаго удобства въ походѣ, условившись между собою, соединиться въ городѣ Будѣ, въ Венгріи.

Между тѣмъ въ Парижѣ завязалось великое и важное дѣло; изъ Англіи пріѣхали послы съ просьбою выдать замужъ за короля Ричарда принцессу Изабеллу Французскую, которая была еще ребенкомъ. Этотъ союзъ, исключая возрастъ невѣсты, былъ во всѣхъ отношеніяхъ выгоденъ, такъ какъ Англія была такое королевство, и король Ричардъ такой король, которые могли совершенно сродниться съ королевствомъ и королемъ Французскимъ. Сверхъ того, этотъ союзъ прекращалъ на всегда ту истребительную войну, которая въ продолженіи четырехъ царствованій раззоряла два народа, родившіеся на тойже землѣ, вѣтви того же дерева, которыя отдѣльно были слабы, но опираясь одна объ другую могли сопротивляться всякой бурѣ. И такъ этотъ брачный союзъ былъ принятъ безъ всякаго возраженія и принцесса Изабелла объявлена невѣстою Ричарда Англійскаго, который въ слѣдующемъ году долженъ былъ принять ея въ Кале изъ рукъ Карла Французскаго. (Бракосочетаніе было совершено въ церквѣ св. Николая въ Кале уже 4-го ноября 1396 года).

Въ тоже время предписанія доктора Гильомо относительно заботливости о здоровьѣ короля были буквально исполняемы, особливо касавшіяся до его развлеченій. Всякій день устроивались прогулки верхами, обѣды то въ Луврѣ, то во дворцѣ, и всякій вечеръ танцы въ Сен-Поль; всякій, чтобъ угодить королю и его родственникамъ, мучилъ себя, чтобъ изобрѣсти какую нибудь новую забаву, и чѣмъ она бывала сумасброднѣе, тѣмъ обыкновенно лучше ее принимали. Что касается до Одетты, то она мало участвовала во всѣхъ этихъ увеселеніяхъ; по своему простому и меланхолическому характеру она удалялась бы всегда отъ нихъ, если бы даже небыло другой священнѣйшей причины къ тому. Она готовилась сдѣлаться матерью!

Король съ своей стороны любилъ ее глубокою и признательною любовію высокихъ душъ; не проходило ни одного дня, что-бъ онъ не удѣлилъ часу кроткой своей сидѣлкѣ, и когда, ввечеру припоминалъ увеселенія дня, а по утру удовольствія ночи, то часъ проведенный съ нею всегда казался ему свѣтлымъ между часами его жизни.

Въ описываемую нами эпоху случилось, что одинъ молодой рыцарь изъ Вермандуа, находившійся въ свитѣ короля, женился на дѣвицѣ, благородной нѣмкѣ, состоявшей при королевѣ. Августѣйшіе покровителя молодыхъ супруговъ положили отпраздновать сватьбу въ дворцѣ Сея-Поль, и всѣ принялись за новыя изобрѣтенія, для того чтобъ этотъ праздникъ былъ самый веселый и самый пріятный, какого уже давно не бывало. Такъ какъ на балу предполагалось быть въ маскахъ, то король хотѣлъ склонить и Одетту на немъ присутствовать, но она отказалась, приводя въ извиненіе опасность своего положенія и слабость здоровья.

Наступилъ вечеръ сватьбы; каждый втихомолку дѣлалъ свои приготовленія для того, чтобъ произвести большій эффектъ неожиданностію. Балъ открылся кадрилями обыкновенныхъ масокъ; но въ одинадцать часовъ, послышались крики: посторонитесь! посторонитесь] и пиковый валетъ и валетъ бубновый съ аллебардою въ рукѣ, одѣтые въ характеристическій костюмъ своей роли, стали по обѣ стороны двери, чрезъ которую почти тотчасъ же вошла полная игра въ пикетъ; короли вошли по старшинству: Давидъ вошелъ первый, за нимъ слѣдовалъ Александръ, за Александромъ Цезарь, наконецъ за Цезаремъ Карлъ Великій. Каждый велъ за руку даму своего цвѣта, которой шлейфъ платья несъ рабъ. Первый изъ сихъ рабовъ представлялъ игру въ мячъ, вторый билльярдъ, третій шахматы, четвертый игральныя кости; вслѣдъ за ними шли, какъ необходимая принадлежность свиты, десять тузовъ, въ платьѣ начальниковъ тѣлохранителей, имѣя каждый подъ своею командою девять картъ, кортежъ оканчивался валетомъ трефъ и валетомъ червей, которые и заперли дверь, чтобъ показать, что больше войти не кому. Тогда бальная музыка дала сигналъ къ танцамъ; вдругъ короли, дамы и валеты составили терцы и четырнадцать, что очень забавляло общество; наконецъ красныя масти стали съ одной стороны, а черныя съ другой, и балетъ кончился общимъ контрадансомъ, въ которомъ смѣшались всѣ масти безъ различія лѣтъ, достоинства и пола.

Еще смѣялись надъ этою выдумкою, которая показалась чрезвычайно забавною, когда голосъ, выходившій изъ сосѣдней залы, просилъ на грубомъ старинномъ французскомъ языкѣ, отворить дверь. Какъ предполагали, что другая маскарадная группа просила позволенія войти, то просьба эта была немедленно удовлетворена. Дѣйствительно, тотъ, кто просилъ позволенія войти на балъ, былъ предводитель дикарей, ведшій на веревкѣ пять человѣкъ изъ своихъ подданныхъ, связанныхъ между собою, и обшитыхъ холстомъ, который посредствомъ древесной смолы былъ обклеенъ тончайшими нитями льна, выкрашеннаго подъ цвѣтъ волосъ: такимъ образомъ эти пять человѣкъ казались нагими, и покрытыми шерстью, какъ сатиры. Дамы, увидя ихъ страшно закричали и разбѣжались, такъ что посреди залы образовался пустой кругъ, въ который вошли новоприбывшіе и начали исполнять самые смѣшные танцы. Чрезъ нѣсколько времени страхъ прошелъ, и къ нимъ приблизились дамы, за исключеніемъ герцогини Беррійской, которая все оставалась въ углу. Видя это предводитель дикарей, пошелъ къ ней, съ тѣмъ чтобъ напугать ее. Въ тоже мгновеніе въ залѣ раздались страшные крики; герцогъ Орлеанскій не подумавъ приложилъ къ одной изъ масокъ зажженный факелъ, и въ одно мгновеніе пять дикарей связанныхъ между собою, были объяты пламенемъ. Одинъ изъ нихъ тотчасъ выбѣжалъ изъ залы, между тѣмъ какъ другой, забывъ собственную свою опасность и боль, произносилъ эти страшныя слова:

— Спасите короля, ради Бога, спасайте короля!

Тогда герцогиня Беррійская, догадываясь, что подошедшій къ ней былъ самъ Карлъ, обняла тѣло его своими руками, чтобъ не пустить отъ себя; потому что онъ хотѣлъ возвратиться къ своимъ товарищамъ, хотя не могъ оказать имъ никакой помощи и подвергся бы опасности сгорѣть вмѣстѣ съ ними; и звала къ нему на помощь; а между тѣмъ все продолжались слышаться тѣже вопли горести, и все тотъ же голосъ съ грустію повторялъ:

— Спасайте короля! спасайте короля!

Ужасное зрѣлище представляли эти четыре человѣка объятые пламенемъ, къ которымъ никто не смѣлъ приблизиться; потому что смола, какъ пламенный потъ, текла съ ихъ тѣла на полъ, и съ кусками проклятаго наряда, который они рвали на себѣ, отрывались куски живаго тѣла; такъ, что въ этой дворцовой залѣ, въ часъ по полуночи, говоритъ Фруассаръ, было отвратительно и жалко слышать, и видѣть; потому, что изъ четырехъ горѣвшихъ двое уже были мертвы: одинъ изъ нихъ былъ молодой графъ де-Жуанье, а другой сиръ Емери де-Пуатье; что касается до двухъ другихъ, то ихъ полу-сгорѣвшихъ отнесли домой; это были: мессиръ Гасрихъ де-Гизе и побочный сынъ де-Фуа, который все еще говорилъ умирающимъ голосомъ, не заботясь о собственномъ своемъ мученіи:

— Спасайте короля! спасайте короля!

Пятый выбѣжавшій изъ залы весь въ огнѣ, былъ сиръ де-Нантулье; онъ вспомнилъ, что проходилъ близъ одного бутылочнаго шкафа, и тамъ видѣлъ большіе чаны, наполненные водою, въ которой полоскали стаканы и кубки; и такъ онъ побѣжалъ туда и бросился въ одинъ изъ нихъ; это присутствіе духа спасло его.

Что касается до короля, то онъ сказалъ своей тетушкѣ, Беррійской, кто онъ былъ; а она указавъ на королеву Изабеллу, лишившуюся чувствъ на рукахъ своихъ женщинъ, упросила его, чтобъ онъ побѣжалъ въ свои комнаты и скорѣе перемѣнилъ платье; и такъ страхъ за него вскорѣ миновался, потому что чрезъ нѣсколько минутъ онъ вошелъ въ залу безъ маски и въ обыкновенномъ своемъ платьѣ. Королева Изабелла пришла въ чувство только тогда, когда услышала его голосъ, да и тутъ еще долго сомнѣвалась, дѣйствительно-ли это былъ, онъ, и что съ нимъ ничего не случилось.

Что касается до герцога Орлеанскаго, то онъ былъ въ отчаяніи, хотя горесть его тутъ ничего не могла пособить, и доказывала только, что нечестіе произошло отъ крайняго его неблагоразумія и молодости; онъ кричалъ, хотя его почти никто не слушалъ, что все должно упасть на него, наказаніе и раскаяніе, и что, какъ несчастіе это произошло по его глупости, то онъ бы отдалъ жизнь свою за спасеніе жизни тѣхъ, которыхъ онъ погубилъ. Король простилъ ему; ибо очевидно было, что при этомъ съ его стороны не было никакого злаго намѣренія.

Извѣстіе объ этомъ несчастіи быстро распространилось по Парижу; только не знали, что король былъ спасенъ, такъ что на другой день по утру по всѣмъ улицамъ было большое стеченіе народа, громко роптавшихъ на безразсудныхъ молодыхъ людей, которые увлекали короля въ подобныя пустыя занятія, говорили, что отмстятъ за смерть его тѣмъ, которые были ея причиною, и уже неопредѣленныя подозрѣнія падали на герцога Орлеанскаго, которому по смерти короля долженствовало принадлежать французское королевство. Герцогъ Беррійюкій и Бургундскій, прибывшіе по утру во дворецъ Сенъ-Поль, первый изъ своего дворца Несльскаго, а вторый изъ Артуасскаго, встрѣтились между собою. Они шли посреди волновавшагося народа, слышали глухія рыканія этого льва, знали и боялись его гнѣва. И потому они пошли къ королю и совѣтовали ему сѣсть на лошадь, и проѣхать по парижскимъ улицамъ; и когда король на это согласился, то герцогъ Бургундскій открылъ окно, вышелъ на балконъ и громко прокричалъ:

— Король живъ, храбрые люди, и вы сейчасъ его увидите, Спустя немного времени, король дѣйствительно выѣхалъ вмѣстѣ съ своими дядями, и объѣхавъ весь Парижъ для успокоенія народа, отправился въ храмъ парижской Богородицы гдѣ слушалъ обѣдню и принесъ дары. Исполнивъ этотъ священный долгъ, онъ возвращался въ дворецъ Сенъ-Поль; но проѣзжая по садовой улицѣ, онъ услышалъ крикъ такъ глубоко горестный, что задрожалъ и поднялъ голову. Особа испустившая этотъ крикъ, была молодая дѣвушка, полулежавшая на рукахъ своей кормилицы. Какъ только король замѣтилъ ее, то соскочилъ съ лошади, сказалъ, чтобъ дяди безъ него возвратились во дворецъ, побѣжалъ въ домъ, въ которомъ находилась эта женщина, быстро поднялся по лѣстницѣ и вбѣжалъ въ комнату, вскрикнувъ въ совершенномъ испугѣ:

— Что съ тобою, моя милая, отъ чего ты такъ блѣдна и такъ дрожишь?

— Отъ того, отвѣчала Одетта, что я думала, вы умерли, и что я умираю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава первая.

Одетта дѣйствительно думала, что она умираетъ, произнося эти слова потому что она лишилась чувствъ. Карлъ взялъ ее на руки и снесъ на постель, съ которой она только что встала; Жеганна брызнула на ея лицо нѣсколько капель воды, и она открыла глаза.

— А! воскликнула она, обвивъ своими руками шею своего возлюбленнаго, а! милый мой Карлъ, любезный мой король и повелитель, такъ вы не умерли!

И вся жизнь этого ангела сосредоточилась въ ея глазахъ.

— Милое дитя мое! сказалъ король, да, я живъ еще, чтобъ любить тебя.

— Чтобъ меня любить?

— Да!

— Хорошо быть любимою! съ этимъ легче умереть, сказала печально. Одетта.

— Умереть! повторилъ король съ ужасомъ, умереть! вотъ уже два раза ты повторяешь это слово. Такъ ты больна, ты страдаешь? Отчего ты такъ блѣдна?

— И вы объ этомъ спрашиваете, ваше величество! отвѣчала Одетта. Развѣ вы не знаете, что роковая вѣсть разнеслась по всему городу, что она дошла и сюда, что ночью поднялся страшный крикъ, распространившійся отъ одного конца города до другаго: король умеръ! Вы можете себѣ представить, ваше величество, что когда я услышала эти слова, то они, какъ кинжалъ, поразили мое сердце; я чувствовала, что во мнѣ порвалось что-то, необходимое для жизни; я была очень довольна, потому что была увѣрена, что не переживу васъ, и благословляла Бога; но вотъ вы живы, и я умру одна; опять благословляю Бога, велика благость Его, милосердіе Его безконечно!

— Что ты это говоришь, Одетта! ты съ ума сошла; умереть, тебѣ умереть, и отъ чего это? и какъ это?

— Отъ чего, я уже вамъ сказала; а какъ, не знаю; я только знаю, что душа моя готова уже была разлучиться со мною и когда я узнала, что вы живы, то я объ одномъ только молила Бога, то есть, чтобъ еще разъ васъ увидѣть, потому что молитъ Его также о своей жизни, я чувствовала, было уже безпомощно; и я васъ увидѣла, я счастлива, я теперь могу умереть. О Боже мой, Боже мой, прости мнѣ, что мои мысли стремятся къ нему одному! О! какъ я страдаю, Карлъ, сожми меня въ своихъ объятіяхъ, пусть я умру въ твоихъ объятіяхъ! И она лишилась чувствъ въ другой разъ.

Король думалъ, что она умерла; онъ прижималъ ее къ своему сердцу съ воплями и рыданіями; вдругъ онъ затрепеталъ; онъ почувствовалъ странное движеніе; это было движеніе младенца въ утробѣ его матери.

— О! вскрикнулъ Карлъ, къ которому возвратилось все присутствіе духа, о! бѣги, Жеганна, бѣги къ собственному моему лейбъ-медику; приведи его сюда; скажи ему, если хочешь, что я самъ умираю; но чтобъ онъ явился сюда, не медля ни минуты, она не умерла, и можетъ быть, ее можно будетъ спасти.

Жеганна бросилась изъ комнаты и побѣжала такъ скоро, какъ позволяли ея лѣта, по указанію сдѣланному ей королемъ Чрезъ десять минутъ она возвратилась; лейбъ-медикъ вошелъ вслѣдъ за нею.

Одетта пришла въ чувство, но была такъ слаба, что не могла говорить. Карлъ, устремивъ на нее свои неподвижные глаза, съ челомъ покрытымъ потомъ, жадно смотрѣлъ на нее Отъ времени до времени Одетта слабо вскрикивала.

— О! подите, подите сюда, сказалъ Карлъ, увидя своего лейбъ-медика; спасите ее мнѣ! тогда вы спасете мнѣ больше, нежели мою корону, больше нежели королевство, больше нежели мою жизнь; вы спасете ту, которая возвратила мнѣ разсудокъ, когда я былъ сумасшедшимъ; ту которая съ преданностію и терпѣніемъ, какъ ангелъ, ходила за мною въ продолженіе длинныхъ дней и безконечныхъ ночей; и когда вы ее спасете, просите у меня, чего вамъ угодно, и вы получите, если только, то, чего вы пожелаете будетъ во власти могущественнѣйшаго короля христіанства.

Одетта смотрѣла на короля съ неотмѣннымъ выраженіемъ признательности. Докторъ подошелъ къ ней и попробовалъ пульсъ.

— Для этой молодой женщины наступаетъ время родовъ; сказалъ онъ королю, но преждевременно: она, должно быть, сильно чего нибудь испугалась, испытала какое нибудь неожиданное потрясеніе.

— Да! точно такъ! сказалъ король. Ну, докторъ, такъ какъ вы совершенно знаете причину ея болѣзни, то вы можете ее спасти, не правда-ли?

— Ваше величество, вамъ надобно бы возвратиться къ себѣ во дворецъ Сен-Поль, потомъ, когда все будетъ кончено, вамъ пришли бы сказать.

Одетта сдѣлала движеніе, чтобъ удержать короля, потомъ почти сейчасъ же, поднявъ руки и опустивъ ихъ на постель, сказала слабымъ голосомъ:

— Ваше величество, докторъ правъ; но вы возвратитесь сюда, не правдами?

Король отвелъ лейбъ-медика въ уголъ и пристально смотря на него, сказалъ ему:

— Докторъ, это только для того, чтобъ меня удалить. Это для того, чтобъ я не видѣлъ ея смерти? Въ такомъ случаѣ, ничто не заставитъ меня уйти отсюда; не отнимайте ее у меня ни на одну минуту, ни на одну секунду, если не можете возвратить ее мнѣ живою.

Докторъ подошелъ къ Одеттѣ, взялъ ее опять за руку, внимательно осмотрѣлъ ее, потомъ, обратясь къ королю, сказалъ ему:

— Вы можете удалиться, ваше величество, она можетъ еще прожить до завтрашняго дня.

Король судорожно пожалъ руки медика и слезы потекли по его щекамъ.

— И такъ это правда, что она уже осуждена на смерть? сказалъ онъ глухимъ голосомъ; она умретъ? и такъ я лишусь ея? О! въ такомъ случаѣ я не оставлю ее; ничто не заставитъ меня отсюда выйти, ничто въ мірѣ.

— Однако же вы уйдете отсюда, государь, и одно слово васъ къ тому принудитъ; волненіе, причиняемое вашимъ присутствіемъ, можетъ сдѣлатъ болѣзненнѣе и труднѣе кризисъ, который скоро наступитъ, и отъ этого кризиса все зависитъ; если есть какая нибудь надежда, то на него.

— Я ухожу; въ такомъ случаѣ я ухожу! я оставлю ее! сказалъ король. Потомъ, подбѣжавъ къ Одеттѣ, сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ.

— Одетта, сказалъ онъ ей, будь терпѣлива и мужественна; мнѣ не хотѣлось разставаться съ тобою, но говорятъ, надобно; береги себя для меня; я возвращусь, возвращусь.

— Прощайте, ваше величество, сказала печально Одетта.

— Нѣтъ, не прощайте, а до свиданія.

— Дай Богъ! тихо сказала она, закрывъ глаза и опустивъ голову на подушку.

Король возвратился во дворецъ Сен-Поль со слезами и отчаяніемъ; онъ заперся въ своемъ отдѣленіи и не выходилъ два часа, показавшіеся ему двумя вѣками, тщетно стараясь развлечься, и будучи постоянно занятъ одною мыслію; онъ самъ чувствовалъ сильную боль въ головѣ, какое-то пламя носилось предъ его глазами: онъ сжималъ горячій лобъ въ своихъ рукахъ, какъ-будто для того, чтобъ удержать въ немъ разсудокъ; потому что; возвратясь къ нему такъ недавно, онъ, казалось, снова улеталъ отъ него. Наконецъ, чрезъ нѣсколько времени, будучи не въ силахъ больше удержаться, выскочилъ изъ своей комнаты, вышелъ бѣгомъ изъ дворца Сен-Поль, пошелъ по Садовой улицѣ, увидѣлъ домъ, и вдругъ остановился; онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Спустя не много, онъ пошелъ опять, но такъ медленно, какъ будто бы онъ слѣдовалъ уже за погребальнымъ шествіемъ. Наконецъ онъ пришелъ, не рѣшаясь переступить чрезъ порогъ, онъ готовъ былъ снова возвратиться во дворецъ и ждать, пока придутъ за нимъ, какъ-то ему обѣщали.

Но онъ машинально поднялся по лѣстницѣ, подошелъ къ двери, и тамъ прислушиваясь, услыхалъ болѣзненные крики.

Чрезъ нѣсколько минутъ крики эти прекратились. Жеганна быстро отдернула дверной занавѣсъ, за нимъ на колѣнахъ стоялъ король.

— Ну, что? грустно сказалъ онъ, Одетта! Одетта!

— Она разрѣшилась, она васъ ожидаетъ.

Король бросился въ комнату, со смѣхомъ и слезами въ тоже время, потомъ вдругъ остановился предъ кроватью, на которой лежала Одетта съ своею дочерью въ рукахъ; потому что она была такъ блѣдна, что казалась мраморною Мадонной. (Эта дочь, называвшаяся Маргаритою де-Валуа вышла впослѣдствіи за мужъ за сира де-Гарпедана, и получила въ приданое владѣніе Беллевилль, въ Пуату.)

И однако же не смотря на эту блѣдность, на устахъ молодой матери играла кроткая и полная надежды улыбка, улыбка невыразимая, улыбка, какою мать улыбается своему дитяти, улыбка, въ которой соединены любовь, молитва и вѣра.

Видя нерѣшимость Карла, она собрала всѣ свои силы, взяла своего младенца, и представляя его королю, сказала:

— Ваше величество, вотъ что останется вамъ отъ меня!

— О! мать и младенецъ будутъ живы! сказалъ Карлъ, прижимая обоихъ къ груди своей. Богъ сохранитъ для меня и розу, и этотъ нераспустившійся еще цвѣтокъ; что мы Ему сдѣлали, чтобъ Онъ разлучилъ насъ!

— Ваше величество, сказалъ докторъ, хорошо бы было, чтобъ больная отдохнула.

— О! оставьте его у меня, сказала Одетта; отдыхъ мой будетъ пріятнѣе и спокойнѣе, когда я буду знать, что онъ здѣсь. Не забывайте, что если онъ отъ меня уйдетъ, то я, можетъ-быть, его болѣе и не увижу, и что я осталась такъ долго въ живыхъ только потому, что природа сотворила чудо, въ пользу младенца, котораго я произвела на свѣтъ.

При сихъ словахъ она опустила голову на плечо Карла. Жеганна взяла младенца, а докторъ вышелъ. Одетта и король остались одни.

— Теперь, моя милая, я буду сидѣть у твоей постели, какъ ты столь долго сидѣла у моей. Богъ сотворилъ для тебя чудо; я менѣе достоинъ Его благости, нежели ты, но надѣюсь, на Его милосердіе. И такъ спи, а я буду молиться.

Одетта печально улыбнулась, сжала почти незамѣтнымъ образомъ руку короля, и закрыла глаза. Спустя нѣсколько минутъ дыханіе устъ и колебаніе груди доказывали, что она уснула.

Карлъ, удерживая дыханіе и безъ движенія, смотрѣлъ на это столь блѣдное лицо, что можно было сказать, оно принадлежало уже могилѣ, если бы алыя ея губы и ускоренное біеніе ея артерій не показывали, что въ жилахъ ея текла еще лихорадочная жизнь. Отъ времени, до времени нервическія движенія пробѣгали по всему слабому ея тѣлу, а непосредственно за ними капли холоднаго пота катились по ея челу. Наконецъ движенія эти сдѣлались чаще, изъ груди вырывались вздохи, слабые крики показывали, что она борется съ тяжелымъ сновидѣніемъ. Карлъ видѣлъ, что сонъ ея сдѣлался мучителенъ, и разбудилъ ее.

Одетта открыла глаза; взоры ея, уже не ясные, были нѣсколько времени блуждающи и неопредѣленны, бѣгали по всѣмъ предметамъ ее окружавшимъ; наконецъ они остановились на королѣ; она узнала его и вскрикнула отъ радости.

— О! такъ вы здѣсь, ваше величество! это былъ сонъ, и я еще не разлучались съ вами! — Карлъ прижалъ ее къ своему сердцу. — Вообразите себѣ, продолжала она, какъ только я заснула, ангелъ спустился, вотъ тамъ, въ ногахъ моей постели, лицо его было окружено сіяніемъ, на плечахъ бѣлыя крылья, а въ рукѣ пальмовая вѣтвь; онъ кротко посмотрѣлъ на меня и сказалъ:

— «Я пришелъ за тобою; Господь требуетъ тебя къ Себѣ.» Я показала ему, что вы держите меня въ своихъ объятіяхъ, и я отвѣчала ему, что не могу васъ оставить. Вдругъ онъ. прикоснулся ко мнѣ своею пальмовою вѣтвію, и я почувствовала, что и у меня есть крылья. Потомъ я уже болѣе не знаю, какъ это сдѣлалось, вы будто спали, а я за вами надсматривала. Тогда онъ, ангелъ, полетѣлъ, а я послѣдовала за нимъ, унося васъ въ своихъ объятіяхъ, и мы вмѣстѣ начали подниматься на небо. Сначала я была очень счастлива, чувствовала въ себѣ силу и легкость, и легло дышала; но мало по малу, вы становились въ рукахъ моихъ тяжелѣе, однако же ничего, я все поднималась выше, но дыханіе мое становилось труднѣе; я начинала задыхаться; я хотѣла васъ разбудить, и не могла, сонъ вашъ былъ тяжелъ, какъ свинецъ; я хотѣла закричать, надѣясь, что вы услышите мой голосъ, но голосъ остановился у меня въ горлѣ; я повернула голову къ ангелу, чтобъ попросить у него помощи, онъ ожидалъ меня у вратъ неба, и дѣлалъ мнѣ знакъ, чтобъ я летѣла къ нему. Я хотѣла ему сказать, что не могу летѣть далѣе, что я задыхаюсь, что вы тяжелы въ рукахъ моихъ, какъ будто цѣлый міръ; но ни одинъ звукъ, ни одно слово не вылетѣли изъ устъ моихъ; руки мои оцепѣпѣли, я чувствовала, что не могу держать васъ больше; мнѣ надобно было взмахнуть только раза два крыломъ, чтобъ долетѣть до ангела: я почти уже прикасалась къ нему; я протянула руку, чтобъ ухватиться за его платье, это было послѣднее мое усиліе и нашла только одинъ паръ, не представлявшій никакого сопротивленія и опоры; рука, которою я васъ держала, опустилась, какъ мертвая, и я видѣла, какъ вы стремглавъ полетѣли внизъ. Я закричала; и въ это то время вы меня разбудили… благодарю, благодарю васъ!

Она впилась губами своими въ щеку Карла и, изнемогая подъ тяжестію этого сновидѣнія, снова закрыла глаза.

Король видѣлъ, что она опять заснула; нѣсколько времемени онъ еще наблюдалъ ея сонъ, боясь, чтобъ другое подобное сновидѣніе не начало ее мучить. Потомъ онъ самъ почувствовалъ головокруженіе; предметы, окружавшіе его, казалось, начали вертѣться, стулъ, на которомъ онъ сидѣлъ, качался; ему хотѣлось бы встать, отворить окно, разогнать это помѣшательство: но тогда надобно бы было разбудить Одетту; такъ спокойно спавшую въ его объятіяхъ, Одетту, которой губы сдѣлались блѣдны, какъ у покойника, которой кровь успокоилась; Одетту, которой два часа отдыха могли возвратить силы; онъ не могъ на это рѣшиться; чтобъ избавиться отъ этого бреда, онъ положилъ свою голову подлѣ головы Одетты, закрылъ также глаза, видѣлъ еще въ продолженіи нѣкотораго времени странные и неосязаемые предметы, носившіеся въ воздухѣ, не касаясь земли; все это было покрыто какимъ-то дымомъ, въ которомъ мелькали какія-то искры, потомъ эти искры погасли, все стало неподвижно, мрачно и тихо; онъ заснулъ.

Чрезъ часъ ощущеніе холода разбудило его, голова Одетты лежала на его щекѣ, и тутъ-то чувствовалъ онъ холодъ; онъ совершенно оцѣпенѣлъ отъ тяжести тѣла молодой дѣвушки; онъ хотѣлъ перенести ее опять на постель; она была еще блѣднѣе нежели прежде; краска совершенно изчезла съ губъ ея; онъ приблизилъ губы свои къ ея губамъ, и не чувствовалъ уже ея дыханія; онъ началъ осыпать ее поцѣлуями, потомъ вдругъ страшно закричалъ.

Жеганна и докторъ вошли и бросились къ постели; Одетты на ней не было, они осмотрѣлись вокругъ себя и увидѣли, что Карлъ сидѣлъ въ углу, держа на своихъ рукахъ тѣло дѣвушки обернутое простынями; глаза Одетты были закрыты, глаза Карла открыты и неподвижны. Одетта умерла, Карлъ сошелъ съ ума.

Короля отвели въ Сен-Поль; онъ ничего не чувствовалъ, позволялъ дѣлать съ собою, что угодно, какъ ребенокъ; вдругъ во всемъ дворцѣ распространился слухъ о случившемся съ нимъ несчастіи, и всѣ приписывали его ужасу отъ случившагося ночью. Королева узнала объ этомъ несчастіи, возвратясь изъ улицы Барбеттъ, гдѣ она распоряжалась меблировкою своего небольшаго дома; она тотчасъ же пошла въ комнату короля, гдѣ онъ находился все въ томъ же оцѣпененіи, но какъ только онъ увидѣнъ цвѣты лиліи, которыми было изпещрено платье Изабеллы, то въ немъ снова обнаружилась прежняя ненависть къ этой эмблемѣ королевской власти. Испустивъ страшный крикъ, уподоблявшійся рыканію льва, онъ схватилъ шпагу, которую по неосторожности оставили у его кресла, обнажилъ ее и бросился на королеву, съ намѣреніемъ нанести ей ударъ; королева, видя опасность, схватила своими олыми руками шпагу у ефеса въ томъ мѣстѣ, гдѣ она тупа; но Карлъ, желая вырвать у нея шпагу, сильно потянулъ ее къ себѣ, и весь клинокъ ея проскользнулъ между руками королевы, кровь брызнула; она бросилась къ двери съ страшнымъ крикомъ и, встрѣтившись съ герцогомъ Орлеанскимъ она показала ему раны.

— Что это? вскричалъ герцогъ, поблѣднѣвъ, кто вамъ сдѣлалъ?

— То, вскричала королева, что его величество впалъ еще въ большее сумасшествіе и ярость, нежели прежде, и что онъ хотѣлъ убить теперь меня, какъ прежде хотѣлъ убить васъ. О! Карлъ, Карлъ, продолжала она, обратясь къ королю и потрясая своими руками, изъ которыхъ текла кровь, эта кровь падетъ на твою голову; горе тебѣ горе!

Глава вторая.

Впродолженіи этого времени крестоносцы перешли Дунай и вступили въ Турцію, совершали удивительные подвиги, брали города и замки, и никто не могъ сопротивляться ихъ силѣ; подступили къ Никополю и, осадивъ его, жестоко тѣснили, дѣлая приступъ за приступомъ; не имѣя никакого извѣстія о Баязетѣ, венгерскій король говоритъ уже французскимъ вельможамъ, графамъ Неверскому, д’Ё, де-ла-Маршъ, де-Суассонъ, сеньору де-Куси, и баронамъ и рыцарямъ бургундскимъ.

— Почтеннѣйшіе господа, походъ нашъ, снава Богу, удаченъ, мы совершили великіе подвиги, уничтожили могущество Турціи, которой этотъ городъ составляетъ послѣднюю ограду; взявъ его, а я не сомнѣваюсь, что мы его возьмемъ, по моему мнѣнію, намъ въ этотъ годъ идти далѣе не надобно; мы отступимъ, если вамъ будетъ угодно, въ мою Венгрію, гдѣ у меня есть множество крѣпостей, городовъ и замковъ, въ которыхъ вы можете расположиться, Мы употребимъ зимнее время на то, чтобъ принять мѣры на будущее лѣто; мы напишемъ къ королю Франціи, увѣдомимъ его, въ какомъ состояніи находятся наши дѣла, и къ слѣдующей веснѣ онъ пришлетъ намъ свѣжія войска; можетъ быть даже, узнавъ о нашихъ успѣхахъ, онъ самъ лично къ намъ пріѣдетъ, потому что онъ молодъ, рѣшителенъ и, какъ вамъ извѣстно, очень любитъ военные подвиги, но пріѣдетъ-ли онъ, или нѣтъ, а въ слѣдующее лѣто, если будетъ угодно Богу, мы выгонимъ невѣрныхъ изъ Арменіи, перейдемъ чрезъ Дарданельскій проливъ, вступимъ въ Сирію, освободимъ Яффу и Берутъ, и завладѣемъ Іерусалимомъ и всею святою землею; если султанъ выступитъ противъ насъ, то не уйдетъ отъ насъ безъ боя.

Такіе планы очень нравились храбрымъ и рѣшительнымъ французскимъ рыцарямъ; поэтому каждый принималъ ихъ съ энтузіазмомъ, и дни проходили въ той безпечной радости, которая у французскаго солдата бываетъ не столько слѣдствіемъ его личной гордости, сколько просто сердечной довѣренности къ знаменитымъ по сану и храбрости полководцамъ; однакоже дѣла пошли совсѣмъ не такъ, какъ они надѣялись.

Баязетъ, о которомъ ничего не было слышно, и котораго мнимое бездѣйствіе поддерживало надежды рыцарей, провелъ лѣто въ наборѣ войска; оно состояло изъ солдатъ, несобранныхъ со всѣхъ областей, и онъ обѣщалъ имъ такія выгоды, что къ нему на службу поступали даже изъ Персіи. Собравъ огромное войско, онъ немедленно выступилъ въ походъ; перешелъ Дарданельскій проливъ скрытыми дорогами, остановился въ Адріанополѣ на столько времени, сколько было нужно, чтобъ устроить свою армію, и приблизился на розстояніе нѣсколькихъ льё къ городу, осажденному христіанами. Тогда онъ поручилъ Урнусъ-беку, одному изъ самыхъ храбрыхъ и самыхъ вѣрныхъ своихъ сподвижниковъ, осмотрѣть мѣстоположеніе и если возможно, получить нужныя свѣденія отъ Доганъ-бека, Никопольскаго губернатора; но этотъ посланный для открытій, возвратился и сказалъ, что безчисленная армія христіанъ занимаетъ всѣ доступныя мѣста и препятствуетъ войти въ какія либо сношенія съ осажденными. Баязетъ презрительно улыбнулся и когда настала ночь, велѣлъ подать себѣ самую быструю свою лошадь, вскочилъ на нее, и проѣхавъ по всему спавшему христіанскому лагерю, легко и безмолвно, какъ духъ, поднялся на высоту холма, господствовавшаго надъ Никополемъ: тамъ онъ остановился и громовымъ голосомъ закричалъ:

— Доганъ-Бекъ!

Послѣдній, по счастію своему находившійся на валу, узналъ звавшій его голосъ, и откликнулся; тогда султанъ разспросилъ его на турецкомъ языкѣ о состояніи города, о съѣстныхъ припасахъ и укрѣпленіяхъ. Доганъ, пожелавъ султану долгой жизни и великаго счастія, отвѣчалъ ему:

— По милости Магомета, ворота и стѣны города крѣпки, и подъ хорошею защитою; воины, какъ ты самъ своими священными глазами видишь, бодрствуютъ день и ночь, и достаточно снабжены съѣстными припасами и оружіемъ.

Баязетъ, узнавъ то, что ему было нужно, спустился съ холма, потому что сиръ де-Гелли, командовавшій ночнымъ патрулемъ, услыша голосъ спрашивавшаго, тотчасъ сдѣлалъ тревогу, и отправился къ холму; вдругъ онъ увидѣлъ, что предъ нимъ пронеслось на лошади какое-то привидѣніе, легкое, какъ вѣтръ, онъ пустился было въ слѣдъ за нимъ съ своимъ отрядомъ, но не смотря на то, что у него была одна изъ самыхъ лучшихъ лошадей во всемъ войскѣ, онъ не могъ догнать даже пыли поднимавшейся отъ копытъ коня султана. Такимъ образомъ Баязетъ проскакалъ въ одинъ часъ восемь льё, и прибывъ въ средину своего войска, закричалъ такъ громко, что люди проснулись, а лошади заржали; ему хотѣлось воспользоваться оставшимся временемъ ночи, чтобъ подойти къ христіанской арміи, какъ можно ближе, и потому онъ немедленно выступилъ въ походъ, и когда наступилъ день, то приказалъ готовиться къ сраженію. Какъ человѣкъ весьма опытный и знавшій храбрость крестоносцевъ, онъ пустилъ сначала впередъ только 8000 турокъ, и велѣлъ за ними слѣдовать всей остальной своей арміи въ растояніи около льё; армію же свою расположилъ онъ въ видѣ буквы V, самъ занялъ вершину угла, и приказалъ, чтобъ два его крыла окружили непріятельскую армію, когда она, увлекшись притворнымъ бѣгствомъ авангарда войдетъ въ пустое пространство между крылами его войска, простиравшагося почти до 190000 человѣкъ.

Между тѣмъ, какъ приближалась эта многочисленная и страшная армія, христіанскіе рыцари проводили время въ пиршествахъ и оргіяхъ; лагерь превратился въ настоящій городъ, въ которомъ стеклись всѣ удовольствія жизни. Палатки простыхъ рыцарей были изъ матеріи изпещренной золотомъ; во всемъ слѣдовали французскимъ модамъ, изобрѣтали новыя, а по недостатку изобрѣтательности, принимались за старинныя. Такъ носки у сапоговъ были такіе длинные, что загибаясь вверхъ образовали дугу, которая мѣшала вставлять ногу въ стремя; нѣкоторымъ даже пришла мысль привязывать ихъ конецъ къ колѣну посредствомъ золотой цѣпи. Эта расточительность и эта роскошь были предметомъ удивленія для чужестранцевъ; они не могли понять, какъ люди, предпринявшіе крестовый походъ въ честь своей религіи, подавали невѣрнымъ такой великій соблазнъ, какъ рыцари столь храбрые въ движеніяхъ, были такъ ничтожны, снявъ съ себя оружіе, и какъ тѣже люди могли носить такое легкое платье, и такое тяжелое вооруженіе.

Наступило 28-е число октября мѣсяца, день предъ праздникомъ св. Архангела Михаила; было десять часовъ утра, все французское рыцарство собралось въ палаткѣ графа Неверскаго, дававшаго большой обѣдъ. Много было выпито венгерскаго и греческаго вина и вся эта болтливая и развеселая молодость мечтала о будущемъ, чертя для себя великолѣпные планы. Одинъ мессиръ Жакъ де-Гелли былъ печаленъ и молчаливъ; всѣ насмѣхались надъ этою молчаливостію его; нѣсколько времени онъ оставлялъ безъ вниманія эти насмѣшки безразсудной молодежи, наконецъ поднявъ чело, загорѣвшее отъ солнца, сказалъ:

— Хорошо, господа, смѣйтесь, насмѣхайтесь; вы спали въ то время, когда я разъѣжалъ съ патрулемъ и вы не видѣли и не слышали того, что я видѣлъ и слышалъ; въ эту ночь, объѣзжая лагерь, я видѣлъ небесное чудо, я слышалъ человѣческій голосъ, и боюсь, что ни небо ни земля не предсказываютъ намъ ничего добраго.

Рыцари принялись смѣяться, издѣваясь надъ Аморатъ-Баракеномъ за то, что онъ до сихъ поръ не выступаетъ противъ, нихъ; нѣкоторые даже говорили: мы увѣрены, что такой невѣрный песъ какъ онъ, не осмѣлится напасть на христіанскихъ рыцарей.

— Царь Базаакъ (подъ этимъ именемъ извѣстенъ Баязетъ въ хроникахъ) есть невѣрный, это правда, отвѣчалъ сиръ де-Гелли, но онъ государь чистосердечный и твердый въ ложномъ своемъ вѣрованіи; онъ тщательнѣе соблюдаетъ предписанія своего ложнаго пророка, нежели мы соблюдаемъ заповѣди истиннаго Бога. Что касается до его храбрости, то кто видѣлъ его, какъ я, въ сраженіи, не усумнится въ ней во всю свою жизнь; вы вызываете его; онъ придетъ, будьте спокойны, если только онъ не пришелъ уже.

— Мессиръ Жакъ, сказалъ графъ Неверскій, вставая и опираясь на плечо маршала Бусико частію по дружбѣ, а частію по необходимости удержаться на ногахъ; вы уже не молоды, это начатіе, вы несчастіе, это порокъ; но вы не веселы, это порокъ, но вы хотите сдѣлать и насъ печальными, это уже преступленіе; однакоже вы рыцарь очень опытный и очень храбрый, и такъ скажите намъ, что вы видѣли и слышали. Я предводитель этого крестоваго похода, и такъ представьте мнѣ вашъ рапортъ.

Потомъ, взявъ стаканъ и обратясь къ мундшенкамъ, сказалъ:

— Налейте кипрскаго вина; если это послѣдній, то пустъ же это будетъ стаканъ добраго вина.

Потомъ, поднявъ свой бокалъ, продолжалъ:

— Милостивые государи, во славу Божію, и за здравіе короля Карла!

Всѣ встали, выпили и опять сѣли. Мессиръ Жакъ де-Гелли одинъ остался на ногахъ.

— Мы слушаемъ, сказалъ графъ Неверскій, облокотясь на столъ и опершись на сжатые кулаки подбородкомъ.

— И такъ, милостивые гусудари, объѣзжая, какъ я вамъ говорилъ, съ ночнымъ патрулемъ, лагерь, я услышалъ на небѣ, и именно къ востоку, крики, совсѣмъ не похожіе на человѣческіе; я повернулся въ ту сторону и увидѣлъ, какъ я, такъ и весь мой отрядъ, что на одну большую звѣзду нападали пять звѣздъ малыхъ; крики выходили изъ той точки неба, гдѣ происходило это странное сраженіе и доносились до нашего слуха какимъ-то необыкновеннымъ вѣтромъ, который, казалось затихалъ, на предѣлахъ нашего лагеря, какъ будто бы этому вѣстнику бѣдственныхъ предсказаній, Богъ повелѣлъ донести ихъ только до однихъ насъ, и исполнивъ это порученіе, не итти далѣе. Предъ этою большою звѣздою проходили взадъ и впередъ тѣни, имѣвшія видъ вооруженныхъ людей и толпа ихъ безпрестанно увеличиваясь дошла до того, что большая звѣзда исчезла, угасивъ съ собою и двѣ изъ пяти своихъ непріятельницъ; тогда три оставшіяся образовали треугольникъ, и въ этомъ символическомъ видѣ онѣ сіяли до самаго разсвѣта. Мы продолжали свою дорогу, размышляя объ этомъ чудѣ и тщетно стараясь себѣ объяснить его, какъ вдругъ, проѣзжая по оврагу, находящемуся между горою и городскими стѣнами, мы услышали голосъ; но въ этомъ разъ голосъ былъ уже дѣйствительно человѣческій; онъ начинался съ холма, проходилъ чрезъ наши головы и терялся въ городѣ. Тотчасъ же съ вала отвѣчалъ ему другой голосъ. Такимъ образомъ они разговаривали между собою нѣсколько времени, между тѣмъ какъ мы, устремя взоры на холмъ, старались узнать, не смотря на темноту, что за человѣкъ среди нашего лагеря разговаривалъ такимъ образомъ на иностранномъ языкѣ. Наконецъ мы замѣтили, что вдоль по холму, подобно облаку, скользила какая-то тѣнь, мы поѣхали къ ней навстрѣчу, и тогда въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ пронеслось какое тѣло, настоящее, матеріальное тѣло. Солдаты, видя, что оно было одѣто въ бѣломъ платьѣ, приняли его за привидѣніе покрытое саваномъ; что касается до меня, то я зналъ, что это былъ арабскій всадникъ, закутанный въ свой бурнусъ, и пустился за нимъ въ погоню. Господа, вы всѣ знаете коня моего, по имени Тадмара, онъ изъ той арабской породы, которая уступаетъ только потомкамъ Ал-Баралька, и что же! въ нѣсколько прыжковъ лошадь незнакомца опередила моего Тадмара на столько, на сколько Тадмаръ опередилъ бы вашихъ. А такъ какъ у одного только царя Базаака есть такія лошади, то я полагаю, что этотъ всадникъ былъ одинъ изъ его генераловъ, которому, онъ далъ на время этого драгоцѣннаго коня, или, что еще вѣроятнѣе господа, это былъ ангелъ истребитель, это былъ антихристъ, это былъ самъ Базаакъ.

Сиръ-Жакъ сѣлъ, и тогда наступила глубокая тишина, потому что онъ говорилъ съ такою увѣренностію, что всѣ невольно были убѣждены въ справедливости его словъ. Хотя у молодыхъ рыцарей замѣтна еще была улыбка на губахъ, но опытнѣйшіе между ними, какъ коннетабль, сиръ-де-Куси, маршалъ-Бусико и мессиръ Жакъ де-Віеннъ, нахмуривъ брови, тѣмъ показывали, что они, какъ и мессиръ Жакъ де-Гелли, думаютъ, что какое нибудь большое насчастіе угрожаетъ арміи.

Въ тоже мгновеніе раскрылись занавѣсы палатки, и гонецъ покрытый потомъ и пылью, закричалъ съ ея порога:

— Милостивые государи, приготовляйтесь и вооружайтесь, чтобъ на васъ не напали въ расплохъ, потому что восемъ тысячъ турокъ приближаются сюда на лошадяхъ.

Потомъ исчезъ для того, чтобы сообщить тоже извѣстіе про. чимъ предводителямъ войска.

При этомъ извѣстіи всѣ рыцари встали и съ изумленіемъ смотрѣли другъ на друга; тогда графъ Неверскій подбѣжалъ къ двери своей палатки и закричалъ такъ громко, что всѣ его слышали:

— Къ оружію господа, къ оружію! непріятель близко. Вскорѣ слова эти распространились по всему лагерю.

Пажи торопились сѣдлать лошадей, рыцари звали своихъ оруженосцевъ, и разгоряченные еще оргіею, бѣжали къ своему оружію. Какъ молодые рыцари не могли вложить своихъ ногъ въ стремена, по причинѣ большихъ загнутыхъ вверхъ носковъ своей обуви, то графъ Неверскій подалъ имъ примѣръ, отрубя шпагою такіе же носки у своей. Въ одно мгновеніе эти люди, одѣтые въ бархатъ, были покрыты желѣзомъ. Каждый вскочилъ на своего боеваго коня и занялъ мѣсто въ рядахъ, своего штандарта. Развернули и распустили по вѣтру знамя Парижской Богородицы и мессиръ Жакъ де-Віеннъ, адмиралъ Франціи принялъ его изъ рукъ графа Неверскаго.

Въ это время прискакалъ во весь опоръ рыцарь съ значкомъ, на которомъ виднѣлся серебряный его гербъ, представлявшій черный крестъ утвержденный на якорѣ и, остановясь предъ знаменемъ Парижской Богородицы, около котораго собралась уже большая часть французскихъ бароновъ, — громко сказалъ:

— Я, Генрихъ д' Есленъ Ламгалль, маршалъ венгерскаго короля, посланъ къ вамъ его величествомъ съ увѣдомленіемъ, и просьбою, не начинать сраженія, пока не будутъ получены другія извѣстія; онъ боится, что наши лазутчики, можетъ быть, худо видѣли и что, можетъ быть, непріятельское войско гораздо многочисленнѣе, нежели они сказали, а потому онъ послалъ нѣсколько человѣкъ верховыхъ, чтобъ они проникнули далѣе, нежели тѣ; господа! исполните то, что я вамъ, предлагаю, потому что это приказаніе короля и его совѣта; теперь я уѣзжаю, потому что не могу оставаться долѣе.

Сказавъ это, онъ такъ же быстро уѣхалъ, какъ и пріѣхалъ. Тогда графъ Неверскій спросилъ сеньора де-Куси, что по его мнѣнію надобно было дѣлать.

— Надобно послѣдовать совѣту венгерскаго короля, отвѣчалъ сиръ-Ангерранъ, потому что онъ кажется мнѣ хорошъ.

Но графъ д’Ё подъѣхалъ къ графу Неверскому, будучи взбѣшенъ тѣмъ, что спрашивали совѣта у сира де-Куси прежде нежели у него, и сказалъ:

— Да, такъ! милостивый государь! Король венгерскій желаетъ, присвоить себѣ честь и славу нынѣшняго дня; мы составляли аванъ-гардъ, а онъ хочетъ лишить насъ этой чести. Повинуйся ему, кто хочетъ, но не я.

И вынувъ изъ ноженъ, украшенныхъ лиліями, свою коннетабльскую шпагу:

— Впередъ мое знамя, закричалъ онъ рыцарю, у котораго оно находилось; во имя Бога и св. Георгія, впередъ! вотъ голосъ всякаго добраго рыцаря.

Когда сиръ де-Куси увидѣлъ, какъ пошло дѣло, то обратился къ мессиру Жану де-Вьеннъ, державшему знамя Парижской Богородицы, и сказалъ ему:

— Что же теперь дѣлать? вы видите, что тутъ происходитъ.

— Что дѣлать? сказалъ ему сиръ де-ла-Тремуйлль, насмѣхаясь надъ этимъ вопросомъ, вотъ что: старымъ рыцарямъ остаться назади, а молодыхъ пустить впередъ!…

— Мессиръ де-ла-Тремуйлль, спокойно отвѣчалъ сеньоръ де-Куси, мы сейчасъ увидимъ, въ дѣлѣ, кто пойдетъ впередъ, и кто останется назади; старайтесь только, чтобъ голова вашей лошади не отставала отъ хвоста моей. Но я говорю не съ вами, а съ мессиромъ Жанъ де-Вьеннъ и спрашиваю его въ другой разъ, что по его мнѣнію, надобно дѣлать?

— Любезный Ангерранъ, отвѣчалъ мессиръ Жанъ де-Вьеннъ, тамъ, гдѣ не внемлютъ гласу разсудка, прилично царствовать безразсудству. Да, намъ слѣдовало бы подождать венгерскаго короля или покрайней мѣрѣ нашихъ трехъ сотъ рыцарей, которыхъ я послалъ сего дня по утру на фуражировку, но какъ графу д’Ё хочется идти на непріятеля, то слѣдовать за нимъ, и сражаться, какъ можно лучше. Но, посмотрите, посмотрите; теперь, еслибы мы и захотѣли отступить, то было бы уже слишкомъ поздно.

Дѣйствительно съ правой и съ лѣвой стороны отъ рыцарей поднималось облако пыли, среди которой блестѣло отъ времени до времени оружіе, какъ молнія. Это были два крыла Баязетовой арміи, которыя, перейдя за черту, на которой стояли рыцари, соединялись между собою, чтобъ окружить и подавить ихъ. Тогда опытные въ военномъ дѣлѣ увидѣли, что они погибли; но вмѣсто того, чтобъ попытаться отступить, мессиръ Жанъ де-Вьеннъ первый закричалъ: впередъ! и пустилъ свою лошадь въ галопъ. И вдругъ всѣ рыцари, повторяя слово это, послѣдовали за знаменемъ Парижской Богородицы, и тутъ-то представилось странное зрѣлище: семь сотъ рыцарей вступили въ сраженіе съ войскомъ, состоявшимъ изъ ста семидесяти тысячъ человѣкъ.

Такимъ образомъ они, утвердя въ опорахъ копья свои, понеслись на турецкій авангардъ, который, уклонясь въ сторону, открылъ рядъ заостренныхъ свай, косоутвержденныхъ въ землѣ, въ который лошади рыцарей ударились грудью. На такое укрѣпленіе надобно бы было пустить пѣхоту, но вся пѣхота находилась назади подъ командою венгерскаго короля; и потому нѣсколько рыцарей соскочили съ лошадей и, несмотря на то, что ихъ осыпали стрѣлами, начали своими пиками ломать этотъ палисадъ. Вскорѣ они сдѣлали проломъ, чрезъ который могли пройти рядомъ двадцать человѣкъ, этого было весьма достаточно; вся армія крестоносцевъ бросилась чрезъ этотъ проломъ, довольно широкій для нападенія, не заботясь о томъ, будетъ ли онъ довольно широкъ для отступленія. Такимъ образомъ они добрались до турецкой пѣхоты, пронеслись чрезъ нее на сквозь, потомъ поворотили, опять устремились на нее и давили ее ногами своихъ лошадей: тогда они услышали съ правой и съ лѣвой стороны громкіе звуки трубъ и литавръ, это были два крыла турецкой арміи, приближавшіяся къ нимъ, между тѣмъ, какъ семитысячный корпусъ кавалеріи, который, какъ мы сказали, составлялъ авангардъ Баязета, шелъ прямо противъ нихъ; увидя этотъ отличный отрядъ блестѣвшій золотомъ, христіане подумали, что самъ турецкій императоръ находится въ его рядахъ и построившись въ боевомъ порядкѣ, ринулись на него съ такою же стремительностію, съ какою прежде напали на пѣхоту. Этотъ отрядъ такъ же какъ и первый не выдержалъ стремительности французовъ и, не смотря на превосходное число, разсѣялся, бѣжа во всѣ стороны, какъ стадо барановъ, въ средину котораго бросилась стая волковъ.

Французы, преслѣдуя ихъ, наткнулись на настоящій баталіонный фронтъ Баязета, потому что въ немъ находился самъ императоръ; но рыцари, полагаясь на превосходное свое вооруженіе, врѣзались въ эту густую массу, какъ желѣзный клинъ въ дерево, но такъ же, какъ клинъ, они вскорѣ были обхвачены и сжаты между крылами турецкаго войска; тогда всѣ ясно увидѣли, какую они сдѣлали ошибку, что не подождали венгерскаго короля, и его шестидесятитысячнаго войска потому что христіанское войско рыцарей составляло не больше, какъ точку съ сравненіи съ этимъ множествомъ невѣрныхъ, которымъ, казалось, стоило только сдвинуться, чтобъ раздавить эту горсть людей, безразсудно попавшую въ ихъ средину.

Тогда коннетабль, сдѣлавшій эту ошибку, конечно, поправилъ бы ее, если-бы для этого достаточно было одной храбрости; будучи окруженъ со всѣхъ сторонъ, онъ сражался со всѣми; сначала онъ сломалъ свое копье, потомъ свою коннетабльскую шпагу, наконецъ отвязалъ отъ лука своего сѣдла огромный дву-ефесный мечь, какими, по нынѣшнимъ понятіямъ, могли дѣйствовать только люди гигантскаго племени и, вертя имъ, какъ щепкою, поражалъ все, до чего только прикасался страшный его клинокъ. Маршалъ Бусико, съ своей стороны, бросился въ толпу непріятелей и пролагалъ себѣ дорогу, какъ косецъ въ полѣ, не заботясь о томъ, что происходило позади его, идя все впередъ и производя на право и на лѣво страшное опустошеніе. Сиръ де-Куси бросился въ толпу басурмановъ. вооруженныхъ булавами, которыхъ удары падали на него, какъ удары дровосѣка на дерево, но всѣ они теряли силу свою на его латахъ, между тѣмъ какъ онъ, платя за ударъ ударомъ, наносилъ страшныя раны въ обмѣнъ контузіи, имъ самимъ получаемыя. Оба де-ла-Тремуйллья сражались рядомъ одинъ возлѣ другаго; сынъ отражалъ удары, наносимые отцу; отецъ безпокоился только объ ударахъ, наносимыхъ сыну; подъ сыномъ была убита лошадь, отецъ покрывалъ его своимъ щитомъ, пока онъ высвободился изъ стремянъ, потомъ вертясь вокругъ него, какъ львица вокругъ своего львенка, рубилъ руки всѣмъ тѣмъ, которые хотѣли схватить его; между тѣмъ сынъ, поднявшись на ноги, поражалъ остріемъ своей шпаги лошадей, опрокидывалъ вмѣстѣ съ нимъ всадниковъ, которыхъ отецъ убивалъ прежде, нежели они успѣвали подняться на ноги. Мессиръ Жанъ де-Гелли прошелъ все поле битвы кровавымъ путемъ и очутился позади непріятельскаго войска; тогда онъ могъ бы ввѣрить жизнь свою быстротѣ Тадмара, бѣжать и уйти отъ непріятелей за Дунай; но когда, поднявъ голову, онъ увидѣлъ среди невѣрныхъ не многихъ своихъ товарищей, которые, поднявшись на высокихъ своихъ сѣдлахъ, были цѣлою головою выше непріятелей, то онъ опять бросился въ средину битвы и такъ отлично дѣйствовалъ своею шпагою, что вскорѣ былъ близъ графа Неверскаго, котораго лошадь только что была убита; но онъ храбро исполнялъ должность полководца, среди укрѣпленія, образовавшагося изъ мертвыхъ тѣлъ непріятелей. Онъ увидѣлъ возлѣ себя рыцаря де-Гелли, и вмѣсто того, чтобъ просить у него помощи, закричалъ ему:

— Мессиръ де-Гелли! что наше французское знамя? надѣюсь, оно еще съ честію стоитъ на ногахъ?

— Да, на ногахъ, и развѣвается по вѣтру, отвѣчалъ Жанъ, и вы сами его увидите, милостивый государь.

Онъ соскочилъ съ Тадмара и предложилъ его графу. Послѣдній отказывался принять его, но сиръ де-Гелли сказалъ ему:

— Милостивѣйшій государь, вы нашъ предводитель; если вы умрете, то все войско погибло, и такъ отъ имени всего войска прошу васъ сѣсть на мою лошадь.

Графъ Неверскій согласился, и дѣйствительно, какъ только онъ сѣлъ на лошадь, то увидѣлъ мессира Жана де-Вьеннъ, который сдѣлалъ въ этотъ день больше, нежели можно ожидать отъ человѣка. Графъ Неверскій и сиръ де-Гелли поспѣшили къ нему на помощь, и нашли, что онъ сражался, будучи только самъ десятъ, въ избитыхъ латахъ, истекая кровью отъ ужасныхъ ранъ. Пять разъ уже онъ перемѣнилъ лошадь, пять разъ думали, что онъ убитъ, видя исчезнувшемъ знамя, пять разъ онъ снова садился на лошадь при помощи окружавшихъ его рыцарей, и каждый разъ громкіе крики привѣтствовали знамя союза, падавшее и снова поднимавшееся.

— Милостивый государь, сказалъ онъ увидя графа Неверскаго, насталъ послѣдній день нашъ; надобно умереть; но лучше умереть мученикомъ, нежели жить басурманомъ; да сохранитъ васъ Богъ; впередъ во имя святаго Іоанна и Пресвятой Богородицы!

И съ сими словами, онъ снова бросился въ средину непріятелей, гдѣ упалъ въ шестой разъ и уже не вставалъ болѣе.

Такимъ образомъ сраженіе было проиграно и французскіе рыцари положили животъ свой; что касается до Венгерцовъ, то они обратились въ бѣгство, не вступивъ въ сраженіе; но трусость не спасла ихъ; Турки, у которыхъ лошади были лучше нежели у нихъ, догнали ихъ, и произвели страшное кровопролитіе; изъ 60000 человѣкъ, находившихся подъ предводительствомъ венгерскаго короля, спасся только онъ и шесть человѣкъ; ему вмѣстѣ съ Филибертомъ де-Налльякъ, великимъ магистромъ Голосы, удалось добраться до венеціанскаго флота, находившагося подъ начальствомъ Томаса Муниго, который принялъ ихъ на бортъ, и препроводилъ Филиберта де-Налльякъ въ Родосъ, а Сигизмунда въ Далмацію.

Сраженіе продолжалось три часа. Для 180000 турокъ нужно было три часа времени, чтобъ истребить семьсотъ французскихъ рыцарей. Когда оно кончилось, то Баязетъ проѣхалъ по христіанскому лагерю, и избравъ для себя палатку венгерскаго короля, въ которой осталась вся золотая и серебряная посуда, на которой подавали кушанья за обѣдомъ, только что кончившемся, прочія предоставилъ своимъ генераламъ и солдатамъ; онъ приказалъ потомъ снять съ себя оружіе, чтобъ отдохнуть, потому что онъ сражался, какъ самый послѣдній изъ его воиновъ, сѣлъ предъ входомъ въ палатку на коврѣ, поджавъ крестообразно ноги, и велѣлъ явиться къ себѣ генераламъ своимъ и приверженцамъ, чтобъ побесѣдовать съ ними объ одержанной имъ побѣдѣ. По этому приказу они немедленно явились, и какъ онъ былъ доволенъ этимъ днемъ, то много смѣялся и шутилъ съ ними, говоря, что скоро они пойдутъ для завоеванія Венгріи, а послѣ нея и всѣхъ другихъ королевствъ и странъ христіанскихъ; потому что, говорилъ онъ, я хочу царствовать какъ предокъ мой Александръ Македонскій, который двѣнадцать лѣтъ господствовалъ надъ цѣлымъ міромъ, и всѣ кланялись ему, одобряли его намѣреніе и поздравляли его.

Тогда онъ отдалъ три приказанія: первое, чтобъ всякъ, кто имѣлъ какого нибудь плѣнника, привелъ его къ нему на другой день, второе, чтобъ всѣ убитые были разобраны и осмотрѣны, и чтобъ сложили отдѣльно, какъ гекатомбу, тѣхъ, которые окажутся благороднѣйшими и знаменитѣйшими, потому что онъ хотѣлъ ужинать предъ ихъ трупами, а третье, чтобъ тщательно развѣдали, спасся-ли венгерскій король, или умеръ, или въ плѣну.

Когда Баязетъ отдохнулъ и отдалъ эти приказанія, то ему привели свѣжую лошадь; ему сказали, что сраженіе было гибельно для его воиновъ, и ему хотѣлось осмотрѣть поле битвы; онъ не хотѣлъ вѣрить тому, что доносили ему о кровопролитіи, произведенномъ этою горстью людей. И такъ онъ поѣхалъ на поле, усѣянное мертвыми тѣлами и нашелъ, что отъ него еще скрывали истину, потому что на одного мертваго христіанина нашли тридцать мертвыхъ невѣрныхъ. Тогда онъ очень разгнѣвался и громко сказалъ:

— Это сраженіе было гибельно для нашихъ и христіане защищались какъ львы; но будьте спокойны, я заставлю живыхъ заплатить за мертвыхъ. Ѣдемъ далѣе.

И онъ поѣхалъ далѣе; но чѣмъ далѣе онъ ѣхалъ, тѣмъ болѣе удивлялся подвигамъ, совершеннымъ его непріятелями.. Онъ доѣхалъ до того мѣста, гдѣ мессирь де-ла-Тремуйлль и сынъ его пали одинъ на другаго, и вокругъ ихъ лежало множество мертвыхъ; онъ слѣдовалъ по дорогѣ, по которой подвизался Жанъ де-Вьеннъ и они на право и на лѣво были завалены трупами. Наконецъ онъ достигъ до того мѣста, гдѣ этотъ храбрый рыцарь палъ и нашелъ его лежавшимъ на знамени Парижской Богородицы, которое онъ такъ сжалъ своими оцѣпѣпелыми руками, что принуждены были отрубить ихъ топоромъ, чтобъ взять у него знамя.

Употребивъ два часа на этотъ осмотръ, Баязетъ возвратился, въ свою палатку, и всю ночь проклиналъ невѣрныхъ, побѣда надъ которыми стоила ему дороже, нежели иное пораженіе.. По утру, открывъ занавѣсъ своей палатки, онъ увидѣлъ предъ, нею главныхъ начальниковъ своей арміи, ожидавшихъ, что онъ прикажетъ дѣлать съ плѣнниками, ибо носился слухъ, что всѣмъ имъ безъ милосердія и пощады отрубятъ головы. Между тѣмъ Баязетъ думалъ о выкупѣ, который онъ могъ получить за такихъ знаменитыхъ людей и потому велѣлъ позвать своихъ толмачей, и спросилъ у нихъ, кто изъ оставшихся послѣ сраженія въ живыхъ, были самыя богатые и знаменитѣйшіе? они сказали, что шестеро изъ нихъ объявили, себя благороднѣйшими изо всѣхъ рыцарей; это были: первый Іоаннъ Бургундскій, графъ Неверскій, начальникъ всѣхъ другихъ, вторый, Филиппъ д’Артуа, графъ д’Ё третій сиръ Ангерранъ де-Куси, четвертый графъ де-ла-Маршъ, пятый мессиръ Генрихъ де-Баръ, и шестой мессиръ Гюй де-ла-Тремуйлль. Баязетъ пожелалъ ихъ видѣтъ и ихъ привели къ нему; тогда имъ приказали поклясться своею вѣрою и своимъ, закономъ и сказать, кто были, и они поклялись, что имена принятыя ими на себя, были дѣйствительно ихъ собственныя. При этомъ отвѣтѣ Баязетъ далъ знакъ графу Неверскому по-дойти къ себѣ и сказалъ ему чрезъ переводчика:

— Если ты дѣйствительно тотъ, за кого выдаешь себя, то есть, Іоаннъ Бургундскій то я дарую тебѣ жизнь, не изъ уваженія къ твоему имени и не для выкупа, но потому, что одинъ колдунъ предсказалъ мнѣ, что ты одинъ прольешь больше христіанской крови, нежели всѣ Турки вмѣстѣ.

— Базаакъ, отвѣчалъ ему графъ Неверскій, не оказывай мнѣ этой милости, прошу тебя, потому что раздѣлять участь тѣхъ, которыхъ я велъ противъ тебя, есть мой долгъ; если они присуждены къ выкупу, то и я дамъ выкупъ за жизнь свою, если они присуждены къ смерти, то и я умру съ ними.

— Будетъ такъ, какъ угодно мнѣ, а не тебѣ, отвѣчалъ императоръ, и велѣлъ отвести его къ товарищамъ, съ которыми, проводили его въ палатку, назначенную для нихъ тюрьмою.

Но между тѣмъ, какъ императоръ старался разъузнать, дѣйствительно ли эти рыцари были тѣ, за кого они себя выдавали, къ нему привели рыцаря, который служилъ прежде въ арміи брата его Амурата, и который говорилъ не много по турецки. Это былъ сиръ де-Гелли. Баязетъ вспомнилъ, что видѣлъ его нѣкогда, и спросилъ его, знаетъ-ли онъ тѣхъ рыцарей, которые находятся въ палаткѣ плѣнныхъ? Сиръ де-Гелли отвѣчалъ, что если только они принадлежатъ къ французскому рыцарству, то онъ можетъ сказать султану, кто они. Тогда Баязетъ велѣлъ провести его къ нимъ, и приказалъ имъ напередъ, чтобъ они не говорили съ нимъ ни слова, опасаясь стачки между ними и обмана. Сиру де-Гелли надобно только, было увидѣть ихъ, чтобъ узнать, кто они. И потому онъ тотчасъ же воротился къ Баязету, который спросилъ его, каковы были имена тѣхъ, которыхъ онъ видѣлъ? на что рыцарь отвѣчалъ, что эти плѣнники были: графъ Неверскій, мессиръ Филиппъ д' Артуа, мессиръ Ангерранъ де-Куси, графъ де-ла-Маршъ, мессиръ Генрихъ де-Баръ и мессиръ Гюй де-ла-Тремуйлль, все что есть благороднѣйшаго и богатѣйшаго во Франціи, и что нѣкоторые изъ нихъ были даже родственники короля.

— Хорошо, отвѣчалъ императоръ; они не будутъ лишены жизни. — Итакъ пусть помѣстятъ ихъ по одну сторону моей палатки, а всѣхъ остальныхъ плѣнныхъ но другую.

Въ одно мгновеніе приказаніе, отданное Баязетомъ, было исполнено. Эти шесть рыцарей были поставлены по правую сторону императора. Не много спустя, они увидѣли приближавшихся, обнаженныхъ до пояса, триста своихъ товарищей, плѣнниковъ, какъ и они сами, но эти обречены были на смерть. Ихъ подводили одного за другимъ къ Баязету, смотрѣвшему на нихъ съ безпечнымъ любопытствомъ, и потомъ приказывавшему, чтобъ ихъ отводили прочь. Тогда тотъ, котораго онъ отсылалъ вступалъ между двухъ рядовъ турецкихъ солдатъ, ожидавшихъ его съ обнаженными саблями и въ одно мгновеніе былъ изрубливаемъ въ куски, и это въ глазахъ графа Неверскаго и его пяти товарищей.

Но случилось, что въ число этихъ осужденныхъ на смерть, попалъ и маршалъ де-Бусико; его какъ и другихъ подвели къ Баязету, и онъ хотѣлъ уже, какъ и другихъ, послать его на смерть, въ это время замѣтилъ его Іоаннъ Бургунтскій; онъ оставилъ своихъ товарищей, подошелъ къ императору, и ставъ на колѣно, просилъ и умолялъ его пощадить этого плѣнника, говоря что онъ былъ въ родствѣ съ французскимъ королемъ и показывая жестами, что онъ могъ бы заплатить за себя богатѣйшій выкупъ. Баязетъ наклонился въ знакъ снисхожденія. Бусико и Іоаннъ Бургундскій бросились въ объятія другъ друга, а Баязетъ далъ знакъ, чтобъ убійство начали снова. Оно продолжалось три часа.

Когда палъ послѣдній христіанинъ, когда всѣ они умерли, не говоря ничего, кромѣ словъ, Господи Іисусе Христе! помилуй насъ! Баязетъ сказалъ, что онъ желаетъ увѣдомить французскаго короля о своей побѣдѣ, и, приказавъ привести къ графу Неверскому сира де-Гелли и двухъ другихъ рыцарей, которыхъ оставили невредимыми для этой цѣли, спросилъ у него, котораго изъ этихъ трехъ рыцарей онъ избираетъ для заключенія условій выкупа себя и его товарищей? графъ Неверскій указалъ на сира де-Гелли, и въ туже минуту два другіе рыцаря были преданы смерти.

Тогда Іоаннъ Бургундскій и шесть его товарищей дали мессиру Жаку де-Гелли письма; графъ Неверскій къ герцогу и герцогинѣ бургундскимъ, сиръ де-Куси къ своей женѣ, прочіе къ своимъ родственникамъ или казначеямъ; кончивъ это, Баязетъ самъ назначилъ своему посланнику дорогу, по которой онъ долженъ былъ ѣхать; онъ приказалъ ему ѣхать чрезъ Миланъ, для того, чтобъ увѣдомить о своей побѣдѣ герцога Миланскаго и принудилъ его поклясться честію рыцаря, что исполнивъ это порученіе, онъ возвратится и отдастся ему въ руки.

Мессиръ Жакъ де-Гелли отправился въ дорогу въ тотъ же вечеръ.

Возвратимся теперь во Францію и бросимъ взглядъ на положенія, принятыя разными партіями съ того времени, какъ мы ее оставили.

Никто не зналъ настоящей причины сумасшествія короля. Одетта постоянно избѣгала всякой гласности; ея вліяніе на короля обнаруживалось только тѣмъ добромъ, которое она находила средство дѣлать, и она столько же старалась сокрыть жизнь свою отъ глазъ другихъ, сколько другія любовницы обыкновенно старались быть замѣченными. И такъ она исчезла безъ шума и одинъ только Карлъ зналъ, что чистѣйшая изъ звѣздъ пала съ неба королевства.

Что касается до герцога Орлеанскаго, то хотя любовь его къ королевѣ все еще продолжалась, но она не занимала уже столько мѣста въ его сердцѣ, чтобъ могла истребить, какъ во время перваго сумасшествія короля, стремленіе къ честолюбію; по разсчетамъ ли, или по внушенію сердца, онъ воспользовался временемъ здравомыслія короля, чтобъ возвратить свободу мессиру Жану Лемерсье и синьору де-ла-Ривьеру. Сиръ де-Монтегю, былъ тоже назначенъ управлять финансами короля, по неоднократнымъ его просьбамъ. Герцогъ. Бурбонскій, воспитавшій его, безпрестанно превозносилъ похвалами добрыя его качества и прикрывалъ его недостатки; герцогъ Беррійскій, котораго всегда можно было склонить на свою сторону деньгами, получилъ отъ своего племянника значительныя суммы, и въ замѣнъ ихъ обѣщалъ ему свою помощь, если ему представится случай требовать ее отъ него, и совѣтъ расположенный въ его пользу такими легкими средствами, ослѣпленный его умомъ, увлеченный его краснорѣчіемъ, помогъ ему даже изъ самихъ членовъ своихъ образовать партію, которая начала противудѣйствовать могуществу герцога Бургундскаго.

И такъ несогласіе между принцами становилось все больше, и всякій употреблялъ власть свою на то, чтобъ уничтожить, власть своего противника. Карлъ, слабый тѣломъ, слабый умомъ, увлекаемый то тою, то другою партіею, не имѣлъ даже рѣшимости употребить власть свою на то, чтобъ прекратить эти несогласія; и такъ каждый надѣялся воспользоваться этими роковыми раздорами, когда во Франціи начало распространяться ужасное извѣстіе и соединило всѣхъ общею горестію.

Триста рыцарей и оруженосцевъ, бывшіе, какъ мы сказали на фуражировкѣ, въ то время, когда началось сраженіе, возвращались со всевозможною поспѣшностію въ отечество; разсѣявшись и выбирая каждый дорогу, которая ему казалась кратчайшею, они прибыли наконецъ въ Валахію. Но тамъ начался для нихъ рядъ несчастій и трудностей, которыхъ нѣкоторые не вынесли. Валахи знали уже чѣмъ кончилась эта битва, такъ что, думая, что имъ нечего бояться несчастныхъ бѣглецовъ, они впускали ихъ въ свои города, какъ будто для того, что оказать имъ хорошее и дружеское гостепріимство, а на другой день отнимали у нихъ оружіе и лошадей и тѣ, которыхъ высылали съ хлѣбомъ и деньгами на одинъ день, считали себя слишкомъ счастливыми; да и то еще такъ поступали только съ тѣми, которыхъ считали знатными людьми, а тѣхъ, которыхъ считали слугами и оруженосцами какого нибудь незначительнаго дома отпускали совершенно нагими и били безъ милосердія. И такъ они съ большимъ трудомъ пробирались чрезъ Валахію и Венгрію, прося, какъ нищіе, хлѣба; получая съ большими просьбами мѣсто для отдохновенья на конюшняхъ, и покрытые лохмотьями, которыми надѣляли ихъ бѣднѣйшіе люди. Такимъ образомъ прибыли они въ Вѣну, гдѣ добрые люди приняли ихъ ласковѣе и снабдили ихъ одеждою и небольшими деньгами для продолженія своего пути. Вскорѣ они вступили въ Богемію и нашли въ этой странѣ небольшую помощь, въ которой они такъ нуждались; это было для нихъ большое счастіе, потому что если бы нѣмцы были столь-же безжалостны, какъ Валахи и Венгерцы, то всѣ эти несчастные умерли бы отъ голода и нищеты на дорогѣ. Такимъ образомъ они шли во Францію и, разсказывая вездѣ печальное извѣстіе, вступили въ предѣлы Франціи, и наконецъ нѣкоторые прибыли въ Парижъ.

Но здѣсь никто не хотѣлъ вѣрить тому, что они говорили, потому что разсказы ихъ были слишкомъ горестны, чтобъ съ разу можно было имъ повѣрить; скажемъ больше; были такіе, которые думали, что это не что иное, какъ жалкіе бродяги, которые хотѣли жить на счетъ общественной сострадательности и на улицахъ явно говорили, что надобно перевѣшать и перетопить эту сволочь, разсѣевающую подобные ложные слухи; но не смотря на эти угрозы, каждый день прибывали новые бѣглецы и подтверждали разсказы первыхъ, такъ что эти извѣстія распространяясь все болѣе и болѣе между народомъ, наконецъ стали разглашаться у вельможъ. Король, страдая своею болѣзнію, услышалъ объ нихъ въ своемъ дворцѣ Сен-Поль, и это навело новыя облака на его и безъ того уже такъ помраченный разсудокъ. И такъ приказано было подавлять эти слухи, пока не будутъ получены достовѣрныя извѣстія; отданъ былъ приказъ, что какъ только прибудетъ изъ крестоваго похода рыцарь сколько нибудь извѣстный, то чтобъ его представили къ королю.

Ночью въ Рождество Христово, тогда какъ королева, герцогъ Орлеанскій, герцоги Бурбонскій, Беррійскій и Бургундскій, графъ де Сен-Поль и множество кавалеровъ и дамъ окружали короля въ его дворцѣ и праздновали съ нимъ этотъ великій день, доложили, что какой-то рыцарь прибылъ прямо изъ Никополя и привезъ достовѣрныя извѣстія отъ графа Неверскаго и изъ арміи. Въ тоже мгновеніе этотъ рыцарь былъ введенъ въ это блестящее собраніе весь въ пыли и своемъ дорожномъ костюмѣ: это былъ мессиръ Жакъ де-Гелли. Онъ вручилъ королю и герцогу Бургундскому письма и разсказалъ о событіяхъ, нами уже выше изложенныхъ.

Глава третья.

Можно себѣ представить, какую горесть возбудилъ подобный разсказъ въ этомъ благородномъ собраній. Тутъ не било ни одного лица у котораго не было бы близкаго къ сердцу между убитыми, или взятыми въ плѣнъ; одинъ лишился брата, другой сына, иная супруга, король лишился своего прекраснаго и богатаго рыцарства.

Однако же, въ то время какъ оплакивали умершихъ, начали заботиться объ освобожденіи плѣнныхъ; хотѣли послать Баязету подарки, чтобъ болѣе расположить его въ свою пользу при договорѣ, который надобно было открыть съ нимъ и развѣдывали со всѣхъ сторонъ, какія вещи были бы для него наиболѣе пріятны. Извѣстно было, что онъ очень любилъ птичью охоту и что каждый годъ добрый пріятель его Галеасъ, герцогъ Миланскій, посылалъ ему бѣлыхъ ястребовъ. На вѣсъ золота достали двѣнадцать красивыхъ, хорошо выученныхъ кречетовъ, потому что эта порода очень рѣдка; потомъ сиръ де-Гелли, замѣтившій вкусъ Баязета къ коврамъ, совѣтовалъ присоединить къ этому первому подарку нѣсколько тѣхъ прекрасныхъ ковровъ съ изображеніями, которыя умѣли дѣлать только въ Аррасѣ. По этому герцогъ Бургундскій поѣхалъ самъ въ этотъ городъ и купилъ великолѣпный коверъ, представлявшій всю исторію Александра Великаго, царя Македонскаго, котораго Баязетъ считалъ своимъ предкомъ; къ этому присоединены были золотые сосуды самыхъ лучшихъ мастеровъ, реймское полотно, брюссельскій шарлахъ, двѣнадцать большихъ гончихъ собакъ и десять красивыхъ лошадей, покрытыхъ сбруею, блестѣвшею золотомъ и слоновою костью.

Сеньоръ де-Гелли, окончивъ свое порученіе, пришелъ проститься съ королемъ и герцогомъ Бургундскимъ, потому что онъ долженъ былъ возвратиться, чтобъ сдержать свое слово и отдаться въ руки Баязета. Герцогъ Филиппъ просилъ его взять подарки, которые онъ посылалъ Баязету, полагая, что императоръ приметъ ихъ съ большимъ удовольствіемъ изъ рукъ того, кого избралъ своимъ посланникомъ: но при замѣчаніи этого храбраго рыцаря, что онъ не знаетъ, какую участь готовитъ ему побѣдитель, и что можетъ быть онъ никогда не возвратится уже во Францію, съ нимъ отправили для сообщенія извѣстій о посольствѣ, сира де-Вержи, губернатора Бургундскаго графства; сира де-Шато-Морана, который нѣкогда такъ счастливо заключилъ перемиріе съ Англіею и сира де-Лёрнигена, губернатора графства Фландскаго. Госпожа де-Куси, съ своей стороны, послала къ своему мужу и къ своимъ, двумъ братьямъ, рыцаря дю-Камбрези, по имени Роберта Данъ, и дала ему для сопровожденія пять слугъ и оруженосцевъ. Это двойное посольство должно было ѣхать чрезъ Миланъ и, по просьбѣ принцессы Валентины, получить отъ герцога Галласи письмо къ императору Баязету; въ благодарность за эту услугу король Французскій обѣщалъ этому герцогу внести въ гербъ его цвѣты лиліи.

Когда эти послы отправились, то герцогъ и герцогиня Бургундскіе занялись сборомъ денегъ, необходимыхъ для выкупа плѣнныхъ; вслѣдствіе чего они оставили Парижъ и возвратились въ Дижонъ, чтобъ слѣдить за сборомъ податей съ своихъ владѣній. И такъ герцогъ Орлеанскій остался одинъ съ властію въ рукахъ; онъ воспользовался этимъ скоро и ловко, чтобъ укрѣпить ее за собою и успѣлъ въ этомъ такъ хорошо, что король вручилъ ему полное и независимое управленіе королевствомъ, съ правомъ замѣнять его во всемъ, когда онъ самъ не будетъ въ состояніи заниматься дѣлами.

Около этого времени въ Англіи совершился переворотъ, который долженствовалъ имѣть большое вліяніе на судьбу Франціи.

Графъ Дерби, пріѣзжавшій, какъ мы видѣли въ началѣ этой исторіи, для поединка съ герцогомъ Орлеанскимъ, во время турнира, даннаго по случаю прибытія королевы Изабеллы, былъ сынъ герцога Ланкастерскаго и имѣлъ въ Англіи сильную партію. Отецъ его умеръ, и король Ричардъ боялся, чтобъ богатое наслѣдство, которое онъ долженъ былъ получить, не послужило къ увеличенію числа его приверженцевъ и потому, не смотря на его право, отказалъ ему во всемъ. Графъ Дерби былъ въ то время во Франціи, не посланникомъ отъ своего государя, какъ въ первый разъ, но какъ изгнанникъ изъ королевства. Частная ссора, которую онъ имѣлъ съ графомъ Ноттонгамомъ, служила королю предлогомъ удалить изъ Англіи того, на кого онъ началъ смотрѣть, какъ на своего соперника.

Это несправедливость короля къ графу Дерби, произвела дѣйствіе противное тому, какого ожидалъ Ричардъ. Все дворянство и высшее духовенство приняло сторону изгнаннаго. Народъ, обремененный налогами, раззоряемый грабительствомъ солдатъ, которымъ не платили жалованья и которые жили грабя земледѣльцовъ и купцовъ, очень ропталъ, на эти притѣсненія, къ которымъ онъ не привыкъ, казалось, ожидалъ только случая, чтобъ возстать противъ короля вмѣстѣ съ дворянствомъ. Графъ Дерби устремя глаза на Англію, ожидалъ, пока дѣла придутъ въ такое положеніе. Онъ ждалъ этого недолго и между тѣмъ, какъ Ричардъ предпринялъ походъ въ Ирландію, онъ получилъ совѣтъ, что если онъ хочетъ рискнуть жизнію, чтобъ получить королевство, то пора ему переправиться чрезъ проливъ. Графъ Дерби не медлилъ ни минуты, простился съ герцогомъ Бретанскимъ, своимъ двоюрнымъ братомъ, къ которому онъ удалился по изгнаніи, отправился изъ Гавра, и послѣ двухсуточнаго плаванія высадился въ Гавенспурѣ, въ Іоркишерѣ между Галлемъ и Брентингтономъ.

Походъ его на Лондонъ былъ безпрерывнымъ тріумфомъ, такъ ненавидѣли прежняго короля. Жители городовъ отворяли ему ворота и подносили ему отъ нихъ ключи на колѣнахъ, менестрели слѣдовали за нимъ, воспѣвая ему похвалы, а женщины усыпали цвѣтами дорогу, по которой надобно было ему проѣзжать. Когда Ричардъ узналъ объ этомъ, то возвратился съ своею арміею на столицу; но будучи оставленъ солдатами, которыхъ не могъ принудитъ вступитъ въ сраженіе, онъ принужденъ былъ сдаться въ плѣнъ; его посадили въ большую Лондонскую башню, учредили надъ нимъ судъ; палаты, свергли его съ престола, и графъ Дерби, провозглашенный королемъ подъ именемъ Генриха IV, принялъ скипетръ и корону изъ рукъ того, кого свергнулъ съ престола.

Извѣстіе объ этомъ было сообщено во Францію госпожею де-Куси, находившеюся при Англійской королевѣ Изабеллѣ; эта несчастная принцесса, нашедшая въ любви однѣ непріятности, а на престолѣ одни несчастія, возвратилася во Францію вдовою при жизни мужа, но осужденнаго уже на смерть.

Всякій понималъ, что такое оскорбленіе нанесенное французской коронѣ, не могло остаться безъ наказанія, и въ тоже время видѣлъ невозможность объявить войну, такъ королевство было скудно людьми и деньгами. Герцогъ Орлеанскій пришелъ въ такой гнѣвъ за это оскорбленіе и въ такую горесть отъ этой невозможности, что послалъ своихъ герольдовъ Орлеана и Шампаньи вызвать, отъ своего имени, Англійскаго короля на смертный поединокъ въ какомъ угодно мѣстѣ и на какомъ угодно оружіи. Генрихъ IV отказался отъ этого поединка.

Между тѣмъ герцогъ Орлеанскій управлялъ королевствомъ, какъ человѣкъ, который, по словамъ Жювенала, строгаго историка этого времени, имѣлъ самъ нужду въ гувернерѣ. Чтобъ удовлетворить расточительности своей и расточительности королевы, налоги слѣдовали одни за другими такъ скоро, что не успѣвали уплатить послѣдняго, когда назначался уже новый; наконецъ, когда народъ уже былъ совершенно истощенъ, герцогъ назначилъ налогъ на духовенство; правда, что для прикрытія этой насильственной мѣры, налогъ этотъ былъ прикрытъ именемъ займа. Это произвело большое несогласіе между высшимъ духовенствомъ, потому что одни, хотя отказывались отъ налога, не позволяли насильно взять четверть полевыхъ продуктовъ изъ своихъ житницъ, между тѣмъ, какъ другіе напротивъ изъ лести къ герцогу Орлеанскому, отлучили отъ церкви всѣхъ тѣхъ, которые не повиновались указу. Регентъ, вмѣсто того, чтобъ образумиться этимъ, отвѣчалъ на это разногласіе между духовенствомъ, обнародованіемъ общаго налога, простиравшагося на дворянство, духовенство и народъ; въ указѣ было сказано, что это сдѣлано въ присутствіи и съ согласія герцоговъ Бургундскаго, Бурбонскаго и Беррійскаго, что было несправедливо. Два послѣдніе объявили, что они совсѣмъ не участвовали въ назначеніи этого налога; что же касается до герцога Бургундскаго, то такъ какъ онъ собралъ выкупъ за своего сына, и зналъ, что графъ Неверскій находится уже на обратномъ пути, то онъ рѣшился самъ отправиться въ Парижъ и изобличить во лжи своего племянника.

Какъ только герцогъ Орлеанскій узналъ объ этомъ, то увидѣлъ, что не можетъ уже удержаться въ принятомъ имъ положеніи; и такъ онъ поспѣшилъ всенародно объявить, что король по настоятельной просьбѣ его и королевы Изабеллы, отмѣняетъ послѣдній налогъ. и что слѣдовательно его сообщать не будутъ; однако же это не остановило герцога Филиппа; напротивъ въ этой отмѣнѣ онъ видѣлъ сознаніе слабости своего противника, и рѣшился ею воспользоваться; и потому, пріѣхавъ въ Парижъ, онъ немедленно сошелся съ герцогами Беррійскимъ и Бурбонскимъ, которыхъ имена были опозорены недавно съ его собственнымъ, и сдѣлавъ королю почтительно замѣчаніе, они получили согласіе его, собрать, совѣтъ для разсужденія кому изъ двухъ принцевъ остаться правителемъ королевства, предлагая впрочемъ, чтобъ предоставить полную свободу въ сужденіяхъ, не быть самимъ въ этомъ собраніи совѣта, если только племянникъ согласится также въ немъ не присутствовать. Герцогъ Орлеанскій согласился, хотя онъ предчувствовалъ, что рѣшеніе будетъ не въ его пользу; потому что вообще согласны были въ томъ, что онъ обладаетъ всѣми качествами добраго и любезнаго рыцаря, но всѣ также знали, что онъ не имѣетъ никакихъ достоинствъ государственнаго человѣка; и потому онъ болѣе досадовалъ, нежели удивился, когда ему объявили, что партія герцога Бургундскаго взяла верхъ надъ его партіею, и что герцогъ Бургундскій, признанъ вмѣсто его, правителемъ государственныхъ дѣлъ.

Такимъ образомъ эти два соперника возимѣли еще новую причину къ ненависти, хотя и старыхъ причинъ къ ней было столько въ глубинѣ сердца каждаго, что они сами думали, что новая была невозможна. Герцогъ Орлеанскій, казалось, утѣшился въ этой своей неудачѣ, и началъ открыто и усердно волочиться за графинею Неверскою, невѣсткою герцога Бургундскаго. Это былъ его способъ мщенія; мы скоро увидимъ, каковъ былъ способъ мщенія графа Неверскаго.

Все было улажено, какъ мы сказали, съ Баязетомъ на счетъ выкупа пяти плѣнниковъ; потому что ихъ осталось только пять; сиръ де-Куси умеръ въ плѣну къ великой горести его товарищей; императоръ далъ свободу мессиру Жаку де-Гелли, осыпавъ его похвалами за храбрость и праводушіе и такъ рыцари явились къ императору на прощальную аудіенцію, у него испрошенную. Графъ Неверскій благодарилъ его отъ имени своихъ друзей и отъ своего собственнаго, за вѣжливость, съ какою онъ обращался съ ними; тогда Баязетъ велѣлъ ему подойти къ себѣ и когда графъ хотѣлъ преклонить предъ нимъ колѣно, то Боязетъ взялъ его за руку и сказалъ ему по турецки слѣдующія слова, которыя переводчики повторяли на латинскомъ языкѣ:

«Іоаннъ, я знаю, что ты въ своей землѣ великій вельможа и сынъ знаменитаго отца, котораго предки были королями; ты молодъ и, можетъ статься, по возвращеніи во отечество тебя будутъ злословить, и будутъ смѣяться надъ тобою, за случившееся въ первомъ твоемъ рыцарскомъ походѣ, и ты въ надеждѣ возстановить честь свою, соберешь множество народу, чтобъ предпринять новый, какъ вы называете, крестовый походъ. Если бы я тебя боялся, то принудилъ бы тебя, равно какъ и твоихъ товарищей, поклясться твоею вѣрою и честью, никогда не брать противъ меня оружія; но вмѣсто того, я тебѣ скажу, возвратясь въ свою западную страну, дѣлай, что тебѣ заблагоразсудится, собери противъ меня величайшую армію, какую только можешь, приходи, и ты всегда найдешь меня готовымъ къ сраженію; и я говорю это не только тебѣ, но и всѣмъ тѣмъ, которымъ тебѣ угодно будетъ повторить это, потому что я рожденъ для войны и завоеванія городовъ.»

Послѣ этихъ словъ, которыя помнили всю жизнь тѣ, слышавшіе ихъ плѣнники были сданы на руки правителямъ Метелина и Абидоса, принявшимъ на себя ходатайство въ этомъ дѣлѣ и приведшимъ его жъ доброму концу. Однакоже люди императора проводили ихъ до самыхъ ихъ галеръ, и разстались съ ними только тогда, когда они подняли якорь. Флотъ отправился въ Метелинъ, куда и прибылъ благополучно.

Тамъ рыцарей ожидали съ нетерпѣніемъ; они были тамъ отлично приняты женою правителя, бывшею статсъ-дамою константинопольской императрицы, и много наслушавшеюся въ продолженіи этого времени о Франціи. И потому она считала для себя за большую честь, принять у себя нѣкоторыхъ изъ сыновъ ея; она приказала приготовить для нихъ великолѣпнѣйшія комнаты своего дворца, и въ этихъ комнатахъ они вмѣсто своей изношенной и полинявшей одежды, нашли платье греческаго покроя, сшитое изъ самыхъ дорогихъ матерій Азіи. Какъ только они надѣли это платье, ихъ увѣдомили о прибытіи мессира Жака де-Браксмона, маршала острова Родоса; онъ прибылъ для того, чтобъ проводить рыцарей на этотъ островъ, гдѣ ожидалъ ихъ съ любовію и нетерпѣніемъ великій пріоръ; и такъ они простились съ правителемъ Метелина и его женою, такъ радушно ихъ принявшими, и пустились въ море. Въ нѣсколько дней прибыли они въ гавань и на берегу, для оказанія имъ чести, ихъ ожидали главные рыцари Родоса, хорошіе судіи въ дѣлѣ вѣры и рыцарства, потому что они нашли на своихъ платьяхъ бѣлый крестъ въ память страстей Господнихъ, и имѣли ежедневныя стычки съ невѣрными.

Великій магистръ и благороднѣйшій изъ рыцарей раздѣлили между собою честь принять графа Неверскаго и его товарищей; они снабдили ихъ даже деньгами, въ которыхъ возвращавшіеся плѣнники очень нуждались, и Іоаннъ Неверскій получилъ для себя и для своихъ друзей 30000 франковъ, взявъ ихъ лично на себя въ долгъ отъ великаго пріора, хотя больше трети роздалъ своимъ товарищамъ.

Между тѣмъ какъ они находились въ городѣ Сенъ-Жанъ, ожидая изъ Венеціи галеры, на которой они должны были отправиться далѣе, мессиръ Гюй-де-ла-Тремуйлль заболѣлъ и умеръ; сиръ де-Куси скончался уже прежде, и вотъ въ свою очередь и сиръ де-ла-Тремуйлль закрылъ глаза на вѣки. Рыцари думали, что какое нибудь проклятіе тяготѣло надъ ними, и что ни одному изъ нихъ не суждено увидѣть свою родную землю; печально отдали они послѣдній долгъ своему другу, со смертію котораго ихъ осталось только четверо и, положивъ тѣло его въ церкви св. Іоанна Родосскаго, сѣли на венеціанскія суда вошедшія въ гавань въ то время, когда происходили похороны.

При отправленіи кормчему было приказано останавливаться у каждаго острова для того, чтобъ рыцари не устали, и чтобъ графъ могъ осмотрѣть земли, лежащія между Венеціею и Родосомъ. Такимъ образомъ путешественники останавливались въ Модонѣ, въ Корфу, въ Левкадіи и Кефалоніи; здѣсь они пробыли нѣсколько дней, потому что женщины этого острова показались имъ такими красавицами, что они приняли ихъ за нимфъ и волшебницъ, и графъ Неверскій съ своими товарищами употребили на подарки этимъ очаровательницамъ большую часть золота, которое они заняли въ долгъ, безъ сомнѣнія для инаго употребленія, у добраго пріора Родосскихъ рыцарей.

Трудно было вытащить ихъ изъ этого рая; но наконецъ надобно же было рѣшиться съ нимъ разстаться, потому что оставалось еще осмотрѣть много земель до прибытія въ Венецію.

Такимъ образомъ они сѣли на свои суда и то на парусахъ, то на веслахъ заѣзжали въ Рагузу, Зару и Паренцо; здѣсь они пересѣли на легчайшія суда, для того чтобъ доѣхать до Венеціи, потому что въ окрестностяхъ ея море не такъ глубоко, чтобъ по немъ могли ходить суда.

Прибывъ въ Венецію, графъ Неверскій нашелъ въ ней часть своихъ людей, которыхъ герцогъ и герцогиня туда для него послали. Вскорѣ прибыли сиръ-де-Гожье и сиръ-де-Гелли съ остальною его прислугою и съ телѣгами, наполненными золотою и серебрянкою посудою, великолѣпными платьями и бѣльемъ всякаго рода. Такимъ образомъ Іоаннъ Бургундскій поѣхалъ уже далѣе со свитою, приличною вельможѣ такого высокаго сана, и прибылъ во Францію болѣе какъ побѣдитель, нежели какъ побѣжденный.

Спустя нѣсколько времени послѣ его возвращенія, Филиппъ Смѣлый умеръ въ замкѣ своемъ Галлѣ на семьдесятъ третьемъ году своей жизни, и со смертію его регенство перешло къ герцогу Орлеанскому.

Но и графъ Неверскій сдѣлался герцогомъ Бургундскимъ.

Чрезъ одинадцать мѣсяцевъ умерла и герцогиня, и герцогъ Іоаннъ Бургундскій сдѣлался графомъ Фландрскимъ и Артуаскимъ, владѣтелемъ Салина, Палатиномъ Малана Алоста и Талмана, то есть, однимъ изъ могущественнѣйшихъ государей христіанства.

Глава четвертая.

Послѣ этого событія ясно обнаружились тѣ распри, которыя до сего времени раздѣляли эти двѣ фамиліи. До сихъ поръ уваженіе, внушаемое лѣтами герцога Филиппа и благоразуміе самаго герцога Филиппа, свойственное его лѣтамъ, налагали на эти ссоры политическій лоскъ, который вскорѣ изгладится. Обѣ стороны, дышавшія врожденною ненавистію, ненавистію, возбужденною личною гордостію, ненавистію за любовь и самолюбіе, ненавистію неумолимою и кровожадною, снявъ маски притворства, вступятъ въ борьбу, какъ два пришедшіе въ остервененіе атлета. Всякій чувствовалъ, что въ будущемъ готовятся большія несчастія, что въ воздухѣ носится что-то ужасное, и что когда разразится гроза, то польется кровавый дождь.

И однакожъ ни тотъ, ни другой изъ двухъ принцевъ ясно не обнаруживалъ еще этой ненависти; герцогъ бургундскій находился въ своихъ владѣніяхъ для принятія присяги отъ добрыхъ своихъ городовъ, и, будучи совершенно занятъ этими заботами, только отъ времени до времени могъ бросить на Парижъ свой взоръ, исполненный угрозы и мщенія.

Что касается до герцога Орлеанскаго, то будучи по природѣ безпеченъ, онъ мало занимался тѣмъ, что дѣлаетъ герцогъ Бургундскій. Любовь его къ Изабеллѣ запылала новымъ пламенемъ, а въ минуты непосвященныя ей, онъ забавлялся учеными спорами съ докторами и законовѣдами; потомъ придумывалъ средство собрать новые налоги. Этимъ только и огранивалось все его управленіе.

Поэтому въ королевствѣ все шло къ худшему. Перемиріе съ Англіею было уже только однимъ пустымъ звукомъ, и хотя открытой и общей войны объявлено не было, но частные набѣги, одобряемые обоими правительствами, опустошали то какой-нибудь пунктъ въ Англіи, то какую-нибудь провинцію Франціи.

Молодые нормандскіе дворяне, подъ предводительствомъ Мартеля, Ла-Роисъ Гіона и Акевилля, не спросивъ позволенія ни у короля, ни у герцога Орлеанскаго, сѣли на суда въ числѣ двухъсотъ пятидесяти человѣкъ, пристали къ острову Портленду и разграбили его; но жители, опомнившись послѣ перваго страха, и видя ихъ малочисленность, обратились на нихъ, часть ихъ убили, а остальныхъ взяли въ плѣнъ.

Бретонцы съ своей стороны, но уже съ разрѣшенія королевскаго совѣта, рѣшились сдѣлать новое нападеніе, которое не было счастливѣе; ими предводительствовали сиръ Гильомъ Дюшатель и сеньоры де ла-Жайль и де-Шатобріанъ; Гильомъ Дюшатель при этомъ былъ убитъ.

Тогда Таннечи, братъ его, принялъ начальство надъ четырьмястами дворянъ, высадился близъ Дармута и все предалъ тамъ огню и мечу. Такимъ образомъ Гильомъ былъ отмщенъ.

Между тѣмъ вскорѣ должна загорѣться война дѣйствительная и въ обширнѣйшихъ размѣрахъ. Одинъ молодой Англійскій изгнанникъ явился къ французскому двору просить убѣжища; имя его было Овьенъ Гаодоръ, онъ происходилъ отъ древнихъ Валлійскихъ принцевъ и былъ сынъ Іоанна Валлійскаго, который, будучи связанъ съ французскими рыцарями братствомъ по оружію, погибъ на службѣ короля Карла; онъ просилъ защиты противъ Генриха Ланкастерскаго, и это воззваніе къ старинной ненависти Франціи къ Англіи не могла не быть услышано; оно имѣло слишкомъ много отголосковъ въ королевствѣ.

И такъ рѣшено было снарядить въ Брестѣ сильный флотъ, и сдѣлать начальникомъ экспедиціи, состоявшей изъ осьми тысячъ человѣкъ молодаго графа де-ла-Марша, который, какъ, мы видѣли, участвовалъ въ сраженіи при Никополѣ съ Іоанномъ Бургундскимъ.

Англичане рѣшились, видя эти приготовленія, уничтожить, ихъ, прежде нежели онѣ будутъ окончены. Вслѣдствіе сего, они высадились близъ Герранда, которымъ надѣялись овладѣть неожиданно, но Клиссонъ не дремалъ; рука его не была обезоружена чрезъ то, что лишился коннетабльской шпаги; у него оставалась своя собственная; онъ ударилъ тревогу, и на этотъ призывъ явился Таннечи Дюшатель съ пятью стами воиновъ, и сразивъ ударомъ сѣкиры графа де-Бомона, предводителя непріятелей, принудилъ Англичанъ сѣсть на свои суда, взявъ въ плѣнъ или умертвивъ половину ихъ войска.

Между тѣмъ флотъ былъ готовъ поднять паруса; рыцари собрались; ожидали только начальника экспедиціи. Тщетно ждали его въ продолженіе цѣлыхъ пяти мѣсяцевъ. Въ балахъ, въ игрѣ въ карты и въ кости графъ де-ла-Маршъ забылъ, что ему надобно было надѣть боевыя латы.

Эта не сбывшаяся экспедиція стоила очень дорого и подала только герцогу Орлеанскому случай наложить новую подать на все королевство.

Но тутъ герцогъ Бургундскій, котораго можно было счесть уснувшимъ, пробудился и приказалъ подданнымъ своимъ не платить этой подати.

Герцогъ Орлеанскій, не имѣвшій никакого средства привести въ исполненіе указъ въ владѣніяхъ герцога Бургундскаго, отмстилъ ему за это тѣмъ, что выдалъ за мужъ дѣвицу д’Аркуръ, родственницу короля, за герцога Герьдернскаго, смертельнаго врага герцога Бургундскаго. Ударъ былъ нанесенъ быстро и мѣтко, потому что въ самый день бракосочетанія, въ залу, гдѣ происходилъ брачный пиръ, явился герольдъ, и въ присутстіи всѣхъ гостей вызвалъ на поединокъ герцога Гельдернскаго отъ имени графа Антуана Бургундскаго, долженствовавшаго получить въ наслѣдство Лимбургское герцогство. Герцогъ Гельдернскій всталъ, снялъ съ себя брачную свою одежду, подарилъ ее герольду, для того чтобъ оказать ему честь, и принялъ вызовъ.

Такимъ образомъ война запылала также и съ этой стороны…

Къ этимъ примѣтамъ земнымъ начали присоединяться и предсказанія небесныя. Однажды, когда королева прогуливалась въ Сен-Жерменскомъ лѣсу въ носилкахъ, а герцогъ верхомъ, вдругъ началась сильная гроза; королева отворила карету и дала въ ней мѣсто своему любовнику; едва только успѣлъ онъ занять мѣсто, ударилъ громъ и убилъ лошадь, съ которой онъ только что сошелъ. Отъ этого треска и блеска молніи лошади испугались и понесли карету къ Сенѣ и бросились бы вмѣстѣ съ нею въ рѣку, но вдругъ, какъ будто какимъ чудомъ, тяжи лопнули, и лошади однѣ вскочили въ воду, какъ будто какой злой духъ гналъ ихъ туда.

Благочестивые люди видѣли въ этомъ несчастномъ приключеніи урокъ, данный Провидѣніемъ; по внушенію ихъ, духовникъ герцога Орлеанскаго началъ сильно и откровенно говорить ему, что онъ ведетъ жизнь распутную и противу-религіозную. Герцогъ сознался, что онъ былъ большой грѣшникъ, обѣщалъ исправиться, и въ доказательство своего исправленія, приказалъ при звукѣ трубы публично объявить, что онъ намѣренъ уплатить свои долги; вслѣдствіе этого онъ назначилъ своимъ заимодавцамъ день, въ который они должны были явиться въ его дворецъ.

По свидѣтельству Сен-Денисскаго монаха Фруассара, въ назначенный день явились съ своими счетами восемь сотъ человѣкъ; но уже прошло семь дней послѣ несчастнаго приключенія въ Сен-Жерменскомъ лѣсу, небо сдѣлалось опять ясно, и послѣднее облако унесло съ собою послѣднее угрызеніе совѣсти герцога; вслѣдствіе чего касса его осталась запертою. Заимодавцы подняли страшный шумъ, объявляя, что они не уйдутъ, пока имъ не заплатятъ; по имъ отвѣчали, что народныя собранія запрещены, и что если они тотчасъ же не разойдутся, то позовутъ солдатъ, которые съумѣють ихъ разогнать.

Между тѣмъ, особы сдѣлавшія замѣчаніе герцогу Орлеанскому, воспользовашись возвращеніемъ разсудка къ королю; сдѣлали подобное замѣчаніе и ему. Ему показали, что золото частныхъ людей и золото государственное, въ рукахъ герцога и королевы плавится какъ въ тигелѣ. Ему совѣтовали вслушаться, и онъ услышалъ вопль народа; ему совѣтовали открыть глаза, и онъ увидѣлъ, что общественная нищета проникнула даже въ его дворецъ. Онъ тотчасъ началъ развѣдывать, и узналъ неслыханныя вещи, онъ велѣлъ позвать гувернантку своихъ дѣтей, и она ему призналась, что молодые принцы часто не имѣютъ самаго необходимаго, и что она иногда не знаетъ, что дать имъ ѣсть и во что одѣться. Онъ позвалъ герцога Аквитанскаго, и ребенокъ пришелъ полунагой и сказалъ, что ему хочется ѣсть. Тогда король глубоко вздохнулъ, искалъ денегъ, чтобъ дать гувернанткѣ, и не найдя ихъ, отдалъ ей золотую чашу, изъ которой пилъ, чтобъ она продала ее.

Съ возвращеніемъ разсудка къ несчастному королю возвратилась на время и энергія. Онъ приказалъ собрать общій совѣтъ, чтобъ найти какъ можно скорѣе средство противъ этой государственной болѣзни, потому не говоря никому ни слова, велѣлъ написать къ герцогу Бургундскому приглашеніе присутствовать при разсужденіи. Этого только онъ и ожидалъ.

На другой день онъ выѣхалъ изъ Арраса въ сопровожденіи восьмисотъ человѣкъ, и отправился въ Парижъ.

Пріѣхавъ въ Лувръ, онъ получилъ письмо, изъ котораго узналъ, что герцогъ Орлеанскій и королева, узнавъ о его прибытіи, оставили Парижъ, и отправились въ Миланъ, а оттуда въ Шартръ, оставя принцу Людовику Баварскому приказаніе, привезти имъ въ этотъ городъ герцога Аквитанскаго, дофина.

Не смотря на важность этого извѣстія, герцогъ такъ усталъ, что рѣшился заснуть нѣсколько часовъ. На другой день съ разсвѣтомъ, онъ отправился въ Парижъ; но прибылъ уже слишкомъ поздно; дофинъ уже уѣхалъ.

Тогда герцогъ Бургундскій, не перемѣня лошади и не давъ ей отдохнуть, пустился въ галопъ и приказалъ людямъ своимъ слѣдовать за собою. Такимъ образомъ онъ проѣхалъ чрезъ весь Парижъ, взялъ дорогу на Фонтенебло и догналъ дофина между Вилльжвифомъ и Корбейлемъ. Этого юнаго принца сопровождалъ дядя его Людовикъ Баварскій, маркизъ де-Панъ, графъ де-Даммартенъ, де-Монтегю, гросмейстеръ королевскаго дворца и многіе другіе вельможи; въ каретѣ рядомъ съ нимъ сидѣли сестра его Жанна и госпожа де-Прео, жена герцога Бурбонскаго. Герцогъ Бунгундскій приблизился къ дверцамъ кареты, поклонился дофину и просилъ его возвратиться въ Парижъ, говоря, что ему надобно поговорить съ нимъ о нѣкоторыхъ дѣлахъ, до него касающихся. Тогда принцъ Людовикъ, видя, что герцогъ Аквитанскій дѣйствительно желалъ возвратиться съ Іоанномъ Бургундскимъ, о чемъ послѣдній просилъ его, подошелъ и сказалъ:

— Герцогъ, не мѣшайте герцогу Аквитанскому, племяннику моему ѣхать къ королевѣ, его матери и къ его высочеству герцогу Орлеанскому его дядѣ, потому что онъ ѣдетъ къ нимъ съ согласія короля, своего отца.

Сказавъ это, герцогъ Людовикъ приказалъ, чтобъ никто не возвращался назадъ, а кучеру велѣлъ продолжать свою дорогу. И такъ онъ хотѣлъ было продолжать свой путь, но герцогъ Бургундскій самъ схвативъ лошадей подъ устцы, поворотилъ ихъ къ Парижу и, обнаживъ шпагу, сказалъ кучеру:

— Если тебѣ дорога жизнь, то поѣзжай и скоро.

Кучеръ, трепеща пустилъ лошадей въ галопъ, воины герцога окружили карету, и между тѣмъ, какъ герцогъ Аквитанскій возвращался въ столицу, въ сопровожденіи дяди своего Людовика Баварскаго, не хотѣвшаго съ нимъ разстаться, герцогъ де-Баръ, де-Даммартенъ и маркизъ де-Понъ поѣхали въ Карбейль и разсказали герцогу Орлеанскому и королевѣ о случившемся.

Этотъ поступокъ показывалъ, на что могъ отважиться герцогъ Бургундскій. Поэтому герцогъ и королева только что сѣвшіе за столъ, прекратили свой обѣдъ, и, сѣвъ въ карету поспѣшно отправились въ Миленъ. Что касается до герцога Бургундскаго, то онъ нашелъ у воротъ Парижа короля Наварскаго, герцога Беррійскаго, герцога Бурбонскаго, графа де-ла-Марша, еще многихъ другихъ вельможъ и толпу гражданъ, которые всѣ вышли къ нему навстрѣчу, очень хвалили этотъ поступокъ и радовались, что опять увидѣли юнаго герцога, своего дофина. Тогда герцогъ Бургундскій, находившійся у дверцъ кареты съ двумя своими братьями, велѣлъ ѣхать, шагомъ, такъ велико было стеченіе народа, и такимъ образомъ прибылъ въ Луврскій замокъ, въ которомъ помѣщался дофинъ. Герцогъ Бургундскій жилъ не далеко отъ него для того, чтобъ окружить юнаго принца надежною и крѣпкою стражей.

Этотъ надзоръ былъ для герцога Бургундскаго тѣмъ легче, что по приказанію его и его братьевъ солдаты изъ владѣній ихъ стекались въ Парижъ со всѣхъ сторонъ; чрезъ нѣсколько дней у него было уже около шести тысячъ воиновъ, совершенно ему преданныхъ, подъ командою графа Клевскаго и епископа Ліежскаго, котораго называли Іоанномъ Безпощаднымъ.

Съ своей стороны и герцогъ Орлеанскій не терялъ времени; онъ разослалъ гонцовъ по всѣмъ герцогствамъ и графствамъ, съ приказаніемъ ихъ правителямъ набрать сколько возможно больше людей и какъ можно скорѣе прислать ихъ къ нему; такимъ образомъ къ нему вскорѣ, явились: сиръ де-Гарпеданъ съ людьми изъ Булоне, герцогъ Лотарингскій съ людьми изъ Шартра и Дрё и наконецъ графъ Алансонскій съ рыцарями и людьми Орлеанскими. Движенія этихъ войскъ были весьма тягостны для бѣднаго народа, жившаго въ окрестностяхъ Парижа. Солдаты обѣихъ партій рискали по Ври и Иль-де-Франсу, грабя и опустошая все. Войско герцога Орлеанскаго имѣло знамя съ изображеніемъ сучковатой палки, служившей для принца девизомъ на турнирѣ, съ словами: «я предлагаю вызовъ!» а Бургундцы съ своей стороны имѣли на своемъ знамени изображеніе струга герцога Іоанна, съ словами: «я его принимаю!»

И такъ оба войска были готовы, и хотя между принцами не было объявлено открыто воины, но всякій здравомыслящій ясно понималъ, что достаточно было частной ссоры между двумя солдатами, чтобъ произвести столкновеніе между обѣими арміями, и чтобъ возгорѣлась междоусобная война во всей Франціи.

Это положеніе продолжалось нѣсколько времени; наконецъ герцогъ Орлеанскій рѣшился прекратить его. Вслѣдствіе чего онъ отдалъ приказъ арміи своей идти на Парижъ. Герцогъ Бургундскій находился въ своемъ Артуасскомъ дворцѣ, когда его увѣдомили, что непріятель его приближается со всѣми своими силами. Онъ тотчасъ вооружился, сѣлъ на боеваго своего коня, поѣхалъ въ Анжуйскій дворецъ, гдѣ нашелъ короля Сицилійскаго, герцоговъ Беррійскаго и Бургундскаго и многихъ другихъ принцевъ и членовъ королевскаго совѣта, объявилъ имъ, что онъ началъ враждебныя дѣйствія, и повелъ войска свои намѣреваясь дать сраженіе у Монтфокона.

Видя герцога и войска его скачущими во весь опоръ по улицамъ Парижа, граждане очень встревожились. Герцогъ Орлеанскій своими безпрестанными налогами, прослылъ такимъ корыстолюбцемъ, что разнесся слухъ, будто онъ идетъ на Парижъ съ тѣмъ, чтобъ его разграбить. Въ туже минуту поднялось все народонаселеніе города и отправилось толпами къ городскимъ воротамъ. Въ предмѣстіяхъ сломали нѣсколько домовъ, и камни ихъ перенесли на средину дороги, для того, чтобъ построить изъ нихъ баррикады; однимъ словомъ, были приняты всѣ мѣры, чтобъ помогать герцогу Бургундскому и побѣдить герцога Орлеанскаго.

Въ это время мимо работавшихъ проѣхали король Сицилійскій и герцоги Беррійскій и Бурбонскій; они отправились къ герцогу Орлеанскому съ тѣмъ, чтобъ увѣдомить его о о расположеніи къ нему Парижа и просить непроливать крови.

Герцогъ отвѣчалъ, что не онъ, а двоюродный братъ его Іоаннъ началъ враждебныя дѣйствія, отнявъ у матери юнага герцога Аквитанскаго, что впрочемъ онъ готовъ выслушать всякое благоразумное предложеніе, въ доказательство чего, онъ остановитъ движеніе своего войска. Дѣйствительно, онъ расположилъ войска свои лагеремъ въ Корбеллѣ и около Шараитонскаго моста, отвезъ королеву въ Венсеннъ, а самъ удалился въ свой замокъ Боте.

Немедленно открылись переговоры и продолжались восемь дней, по прошествіи которыхъ начали склоняться къ миру: оба герцога согласились распустить свои войска и положиться въ притязаніяхъ своихъ на судъ королевскаго совѣта. Съ той и другой стороны даже была клятва надъ евангеліемъ, и распущеніемъ войскъ ознаменовано было начало ея исполненія.

Какъ только войска обоихъ партій удалились изъ Парижа, то и королева рѣшилась въѣхать въ столицу: это доказательство довѣренности королевы Изабеллы къ своимъ подданнымъ, было великимъ торжествомъ для столицы; все народонаселеніе съ радостію вышло къ ней на встрѣчу. Королева въѣхала въ первой коляскѣ, устроенной на висячихъ рессорахъ, подаренной ей герцогомъ Орлеанскимъ; дамы слѣдовали за нею въ носилкахъ; оба примирившіеся герцога ѣхали верхами, держа другъ друга за руку, и каждый съ девизомъ своего противника. Проводя королеву въ дворецъ короля, они оба поѣхали въ соборъ Богородицы, причастились тою же просфорою, разломавъ ее пополамъ, поцѣловались предъ алтаремъ, и для большаго удостовѣренія въ примиреніи и взаимной довѣренности, герцогъ Бургундскій попросилъ на эту ночь гостепріимства у герцога Орлеанскаго. Герцогъ Орлеанскій предложилъ ему при этомъ даже половину своей кровати; Іоаннъ Бургундскій принялъ это предложеніе. Народъ, всегда обманывающійся наружностію, проводилъ ихъ съ криками; «ура!» до новаго дворца герцога Орлеанскаго, находившагося позади дворца Сенъ-Поль.

Эти два человѣка, за восемь дней предъ тѣмъ, шедшіе одинъ противъ другаго подъ двумя враждебными знаменами въ боевомъ нарядѣ, вошли во дворецъ, опершись другъ другу на руки, какъ два друга, увидѣвшіеся послѣ продолжительной разлуки.

Тутъ они встрѣтили герцоговъ Беррійскаго и Бурбонскаго, своихъ дядей, которые не могли вѣрить ни глазамъ, ни ушамъ своимъ. Герцогъ Бургундскій снова подтвердилъ имъ искренность своего примиренія, и герцогъ Орлеанскій сказалъ имъ, что онъ считаетъ оканчивающійся день прекраснѣйшимъ днемъ въ своей жизни.

Оба принца оставшись наединѣ продолжали прохаживаться, разговаривая между собою. Имъ принесли приправленнаго пряностями вина, которое они пили, обмѣниваясь бокалами. Особенно герцогъ Бургундскій былъ до крайности невоздерженъ. Онъ очень хвалилъ устройство спальной комнаты, разсматривалъ съ величайшимъ вниманіемъ обои и занавѣсы, и указалъ пальцемъ на маленькій ключъ потаенной двери, смѣясь спросилъ, не входъ ли это въ комнаты герцогини Валентины?

Герцогъ Орлеанскій торопливо прошелъ между герцогомъ Бургундскимъ и стѣною и, взявшись рукою за ключъ, сказалъ ему:

— Не совсѣмъ такъ, любезный братецъ; напротивъ, ей строго запрещено входить туда; эта дверь ведетъ въ молельню, гдѣ я совершаю тайныя свои молитвы.

Потомъ смѣясь, и какъ будто неумышленно, вынулъ ключъ изъ замка, поигралъ имъ нѣсколько времени, какъ будто не зная, какой предметъ былъ у него въ рукахъ; наконецъ положа его въ карманъ своего кафтана, съ видомъ разсѣянности сказалъ:

— Не лечь ли намъ любезный братецъ?

Іоаннъ Бургундскій вмѣсто отвѣта снялъ съ себя золотую цѣпь, на которой висѣлъ его кинжалъ и кошелекъ и положилъ эти вещи на кресло. Герцогъ Орлеанскій началъ также раздѣваться, и какъ онъ былъ готовъ прежде своего гостя, то и легъ въ постель первый, оставя край ея, почетное мѣсто, герцогу Бургундскому, который скоро его и занялъ.

Они разговаривали еще нѣсколько времени о войнѣ и любви, наконецъ герцога Іоанна, казалось, началъ одолѣвать сонъ; и потому герцогъ Орлеанскій пересталъ говорить, еще нѣсколько времени добродушно смотрѣлъ на своего гостя, который, казалось, вдругъ заснулъ, потомъ перекрестясь и, прочитавъ тихо нѣсколько молитвъ, закрылъ глаза въ свою очередь.

Прошло около часу, и герцогъ Іоаннъ раскрылъ свои глаза; онъ тихонько повернулъ голову къ своему брату; тотъ спалъ, какъ будто всѣ ангелы небесные охраняли его.

Когда онъ увѣрился, что герцогъ Орлеанскій дѣйствительно спалъ, то онъ медленно поднялся на локоть, спустилъ съ кровати сперва одну, потомъ другую ногу, ощупалъ пальцами ногъ полъ, сталъ на немъ, и тихонько всталъ совсемъ съ постели, пошелъ къ креслу, на которомъ герцогъ Орлеанскій положилъ свое платье, всунулъ руку въ карманъ его кафтана, вынулъ изъ него ключикъ, спрятанный туда братомъ, взялъ со стола лампу, безъ шуму и удерживая дыханіе пошелъ къ потаенной двери, осторожно вложилъ ключъ въ замокъ, отворилъ дверь и вошелъ въ таинственный кабинетъ.

Не много спустя онъ вышелъ оттуда блѣдный и съ нахмуренными бровями; остановился на нѣсколько времени, какъ будто для того, чтобъ подумать, что ему дѣлать, потомъ протянулъ было руку, чтобъ взять кинжалъ, который онъ положилъ на креслѣ, но перемѣня намѣреніе, поставилъ лампу на столъ. При шумѣ, сопровождавшемъ это послѣднее его движеніе, герцогъ Орлеанскій проснулся.

— Не нужно-ли вамъ что нибудь, любезный братецъ? сказалъ онъ ему

— Нѣтъ, ваше высочество, отвѣчалъ Бургундскій; эта лампа мѣшала мнѣ спать и я всталъ, чтобъ погасить ее.

Сказавъ это, онъ погасилъ ее, и подойдя къ постелѣ, опять легъ.

Глава пятая.

Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ этой ночи, въ вечеру 23-го ноября 1407 года два человѣка верхами остановились въ улицѣ Барбеттъ, насупротивъ храма образа Богородицы; они осмотрѣлись кругомъ себя, чтобъ узнать гдѣ находились, и одинъ изъ нихъ сказалъ:

— Это здѣсь!

Тогда они сошли съ лошадей, отвели ихъ подъ тѣнь, отбрасываемую крыльцомъ, привязали поводья къ столбамъ его поддерживавшимъ, и начали молча прохаживаться подъ сводомъ. Спустя немного пріѣхали еще два человѣка, также осмотрѣлись, сошли съ лошадей, какъ и первые, и, видя въ тѣни сверканіе стальныхъ латъ, присоединились къ тѣмъ, на комъ онѣ были; не прошло и десяти минутъ, какъ послышался шумъ новоприбывшихъ; однимъ словомъ, въ полчяса набралось ихъ человѣкъ восемнадцать.

Спустя около четверти часа послѣ того, какъ они собрались, въ концѣ улицы послышался галопъ еще одной лошади и когда всадникъ проѣзжалъ мимо храма, то изъ подъ навѣса раздался голосъ, съ вопросомъ:

— Это вы, де-Куртегёзъ?

— Я, отвѣчалъ всадникъ, вдругъ остановя свою лошадь. Кто зоветъ меня, другъ или не другъ?

— Другъ, сказалъ тотъ, который, казалось, былъ начальникомъ собравшейся шайки, выходя изъ тѣни, въ которой онъ скрывался, и подойдя къ сиру Томасу де-Куртегёзу; — Ну! мы готовы! и положилъ руку на шею его лошади.

— А! это ты, Рауллье д’Октувилль! отвѣчалъ рыцарь; ты здѣсь съ своими?

— Да, и мы ждемъ васъ уже добрыхъ полчаса.

— Замедлили приказомъ; я думаю, что когда настало время дѣйствовать, то у него не доставало рѣшимости.

— Какъ такъ? неужели онъ отказался отъ своего намѣренія?

— О! Нѣтъ.

— И хорошо сдѣлалъ: потому что тогда бы я взялъ все дѣло на себя. Я не забылъ, что этотъ герцогъ, Богъ ему судья, во время своего правленія отнялъ у меня мѣсто, которое далъ мнѣ король по просьбѣ покойнаго герцога Филиппа Бургундскаго. Я нормандецъ сиръ Томасъ, и потому мстителенъ. И такъ онъ можетъ разсчитывать на два добрые удара кинжала; первый по обѣщанію, данному мною герцогу, а второй по клятвѣ, которую я далъ самому себѣ.

— Оставайся, мой храбрый егерь, при этихъ добрыхъ своихъ намѣреніяхъ, потому что чрезъ четверть часа, согнавъ дичь, я наведу ее на тебя.

— Ступайте же!… сказалъ Рауллье, ударивъ ладонью по крестцу лошади, пустившейся въ галопъ, и возвратился подъ навѣсъ.

Оставимъ этого всадника продолжать свою дорогу и войдемъ въ скромное жилище королевы.

Это былъ красивый домъ, который она купила у сира де-Монтегю, и въ которомъ она поселилась, когда король въ припадкѣ бѣшенства, обрѣзалъ ей руки своею шпагою; съ этого времени она пріѣзжала во дворецъ Сен-Поль только въ торжественныхъ случаяхъ, и оставалась въ немъ именно столько времени, сколько требовали приличія; притомъ это доставляло ей больше свободы въ любовныхъ дѣлахъ съ герцогомъ.

Въ вечеру этого дня королева была въ этомъ своемъ домѣ, какъ обыкновенно, но лежа въ постелѣ вслѣдствіе преждевременныхъ родовъ, отъ которыхъ родившійся младенецъ не остался въ живыхъ. Герцогъ Орлеанскій сидѣлъ у ея изголовья, имъ подали ужинъ, который, по причинѣ выздоравливанія больной, былъ очень веселъ, и Изабелла, смотря на своего любовника глазами, въ которыхъ съ возвращеніемъ здоровья начинали сверкать искры любви, сказала ему:

— Милый герцогъ, когда я совсѣмъ поправлюсь, то вы должны угостить меня ужиномъ въ своемъ дворцѣ, какъ я угощаю васъ теперь у себя, послѣ чего я буду просить у васъ одной милости.

— Скажите лучше, что вы отдадите мнѣ приказаніе, великодушная Изабелла, отвѣчалъ герцогъ, и прибавьте, что я исполню его на колѣнахъ.

— Это еще неизвѣстно, продолжала королева, глядя на него уже съ сомнѣніемъ, и я очень боюсь, чтобъ вы не отказали моей просьбѣ, когда узнаете, чемъ она заключается.

— Вы не можете просить у меня ничего такого, что было бы для меня дороже моей жизни, и вы очень хорошо знаете, что жизнь моя принадлежитъ вамъ.

— Мнѣ!…. и Франціи: всякій имѣетъ право требовать себѣ свою часть ея, что и не пропускаютъ случая дѣлать мои придворныя дамы.

Герцогъ Орлеанскій улыбнулся.

— Это ревность! сказалъ онъ.

— О! нѣтъ! любопытство, и больше ничего; но какъ я очень любопытна, то желала бы побывать въ одномъ кабинетѣ, смежномъ со спальнею его высочества герцога Орлеанскаго, въ которомъ, говорятъ, онъ собралъ портреты всѣхъ своихъ любовницъ.

— И вы хотѣли бы знать?…

— Въ хорошемъ ли обществѣ нахожусь я, вотъ и все.

— Еслибы это случилось, милая моя Изабелла, то вы увидѣли бы тамъ себя одну, какъ вы однѣ находитесь въ моемъ сердцѣ.

Сказавъ это, онъ снялъ съ груди портретъ ея, который сама королева ему подарила.

— Ахъ! вотъ доказательство, какого я не ожидала! Какъ! вы все еще носите этотъ портретъ?

— И я разстанусь съ нимъ только, когда умру.

— Не говорите, что вы умрете, ваше высочество; странная дрожь пробѣгаетъ при этомъ въ моихъ жилахъ, какой-то странный мракъ предъ глазами. Ахъ! кто тамъ идетъ? кто пришелъ? что надобно?

— Это сиръ Томасъ де-Куртегёзъ, камеръ-лакей короля: онъ спрашиваетъ его высочество, герцога, отвѣчалъ пажъ, отворивши дверь.

— Позволите-ли вы ему сюда войти, моя прекрасная королева? спросилъ герцогъ Орлеанскій.

— Да, конечно; но что ему надобно? я вся дрожу.

Мессиръ Томасъ вошелъ.

— Ваше высочество, сказалъ онъ, поклонись, король проситъ васъ пожаловать къ нему безъ отлагательства, потому что онъ желаетъ говорить съ вами немедленно о дѣлахъ, близко касающихся до него и до васъ.

— Скажите королю, что я ѣду въ слѣдъ за вами, мессиръ, отвѣчалъ герцогъ.

Томасъ сѣлъ опять на лошадь, поѣхалъ обратно въ галопъ, и, проѣзжая мимо храма Богородицы, произнесъ слѣдующія слова:

— Не зѣвай, Рауллье! вотъ дичь! и исчезъ.

Въ тоже мгновеніе подъ навѣсомъ произошло какое-то не ясное движеніе; послышалось бряцаніе желѣза объ желѣзо; потому что всѣ садились на лошадей; потомъ шумъ этотъ скоро прекратился и все затихло.

Чрезъ нѣсколько минутъ тишина была прервана звуками пріятнаго голоса, выходившаго со стороны улицы дю-Тампль, и напѣвавшаго пѣсенку Фруассара; спустя не много можно было видѣть и самаго пѣвца; потому что впереди его шли два лакея съ факелами; предъ ними ѣхали два конюшіе верхомъ на одной лошади, а за нимъ шли два пажа и четыре вооруженные человѣка; онъ былъ одѣтъ въ черный длинный плащъ, ѣхалъ на мулѣ шагомъ, и игралъ перчаткою, бросая въ воздухъ и ловя ее рукою.

Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ навѣса, лошадь, на которой ѣхали два конюшіе, заржала, изъ-подъ навѣса послышалось другое ржаніе отвѣчавшее, какъ эхо.

— Кто тамъ есть? спросили конюшіе.

Отвѣта не было.

Они сжали свою лошадь колѣнами, и она поднялась на дыбы; они дали ей шпоры, и она понеслась въ галопъ, какъ будто сквозь пламя.

— Держись хорошенько, Симонъ, закричалъ пѣвецъ, смѣясь надъ этимъ, и доложи обо мнѣ королю, потому что если ты будетъ все такъ ѣхать, то пріѣдетъ конечно четверть часа раньше меня.

— Это онъ! сказалъ кто-то подъ навѣсомъ, и двадцать человѣкъ верхами выскочили на улицу. Одинъ изъ нихъ подъѣхалъ прямо къ герцогу, и закричавъ: на смерть! на смерть! нанесъ ему ударъ сѣкирою, и отрубилъ ему кисть руки.

Герцогъ жалобно застоналъ, крича:

— Что это? что это значитъ? я герцогъ Орлеанскій.

— Его-то намъ и надобно, отвѣчалъ тотъ же человѣкъ, который нанесъ уже ему ударъ; и, поразивъ его въ другой разъ сѣкирою, онъ отрубилъ ему всю правую сторону головы отъ лба до основанія щеки. Герцогъ Орлеанскій вздохнулъ и упалъ.

Однако же онъ поднялся еще на колѣна; но тогда всѣ бросились на него, поражая каждый своимъ оружіемъ, одни шпагами, другіе булавами, иные кинжалами; одинъ пажъ изъ нѣмцевъ, желавшій защитить герцога, упалъ на него будучи смертельно раненъ, и удары сыпались то на этого молодаго слугу, то на его господина. Другой пажъ, будучи легко раненъ шпагою, убѣжалъ въ одну лавку въ улицѣ де-Розье и звалъ на помощь. Жена одного сапожника отворила окно, и видя, что двадцать человѣкъ напали на двоихъ, закричала: разбой; разбой! рѣжутъ!

— Замолчи ты! крикнулъ ей одинъ изъ убійцъ.

И какъ она продолжала кричать, то онъ взялъ изъ колчана стрѣлу и положилъ ее на тетиву; стрѣла понеслась и вонзилась въ ставень, который она открыла.

Между убійцами находился одинъ человѣкъ, котораго голова была покрыта красною шапкою, скрывавшею ему лицо; этотъ не наносилъ ударовъ, но смотрѣлъ, какъ наносили ихъ другіе. Когда герцогъ былъ уже безъ всякаго движенія, то онъ взялъ факелъ и, освѣтивъ имъ его лицо, сказалъ:

— Хорошо; онъ умеръ.

Въ тоже время, онъ бросилъ факелъ на кучу соломы, находившуюся противъ храма Богородицы; она вдругъ запылала; тогда онъ вскочилъ на свою лошадь и, закричавъ: «пожаръ», понесся въ галопъ по улицѣ, которая вела къ садамъ Артуазскаго дворца; за нимъ послѣдовали и его товарищи, крича, подобно ему: пожаръ! пожаръ! и бросая назадъ себя капканы, для того, чтобъ за ними не погнались.

Между тѣмъ лошадь, на которой ѣхали конюшіе успокоилась. и они успѣли заставить ее вернуться къ тому мѣсту, гдѣ она испугалась; но возвращаясь они увидѣли герцогова мула, бѣжавшаго безъ своего сѣдока, они думали, что мулъ сбросилъ его съ себя, и взявъ за узду, привели предъ навѣсъ. Тутъ увидѣли они при свѣтѣ огня герцога разпростертаго на землѣ; подлѣ него лежала отрубленная кисть его руки, а въ канавкѣ часть его мозга.

Тогда они побѣжали къ дому королевы со всевозможною поспѣшностію и испуская страшные вопли, вошли туда блѣдные и рвя на себѣ волосы. Тотчасъ же одного изъ нихъ ввели въ комнату королевы, которая спросила у него, что тамъ случилось?

— Ужасное несчастіе, отвѣчалъ онъ; герцогъ Орлеанскій убитъ въ улицѣ Барбетъ противъ дворца Маршала де-Ріё.

Изабелла страшно поблѣднѣла; потомъ взявъ въ одну руку кошелекъ, наполненный золотомъ, находившійся у нея подъ подушкою, и другою за руку этого человѣка, сказала ему:

— Ты видишь этотъ кошелекъ; онъ твой если ты захочешь!

— Что же надобно мнѣ сдѣлать? спросилъ конюшій.

— Надобно побѣжать къ твоему барину, прежде нежели поднимутъ его тѣло, понимаешь?

— Да, а потомъ?

— А потомъ сорвать съ него мнѣ портретъ, который онъ носитъ у себя на груди.

Глава шестая.

Теперь читатель, если ему угодно слѣдовать за нами, долженъ перешагнутъ чрезъ десять лѣтъ, протекшихъ между убіеніемъ герцога Орлеанскаго и тою эпохою, съ которой мы снова начинаемъ нашу лѣтопись. Десять лѣтъ составляютъ большой промежутокъ въ жизни человѣка, но въ ходѣ времени это не больше какъ одинъ шагъ. И такъ мы надѣемся, что, принявъ въ разсужденіе трудность все высказать въ короткій промежутокъ времени, которымъ мы ограничились, намъ простятъ за этотъ пробѣлъ, который впрочемъ мы пополнимъ современемъ въ пространномъ историческомъ сочиненіи, которое мы намѣрены написать, предполагая однако, что публика поощритъ насъ къ этому предпріятію.

И такъ, въ концѣ мая мѣсяца, 1417 года, около семи часовъ утра, рогатка, находившаяся предъ Сент-Антуанскими воротами, была откинута, и чрезъ нихъ выѣхали верхами на лошадяхъ небольшая трупа людей, и отправилась по венсенской дорогѣ. Два человѣка ѣхали во главѣ этой кавалькады и прочіе, которые, казалось, скорѣе были ихъ провожатыми, нежели товарищами, ѣхали позади ихъ въ разстояніи нѣсколькихъ шаговъ, соразмѣряя, съ явными знаками уваженія, скорость свою съ скоростію этихъ двухъ особъ, съ которыми мы сейчасъ познакомимъ читателя.

Тотъ, который ѣхалъ по правую сторону дороги, сидѣлъ на испанскомъ мулѣ, пріученномъ ходить иноходью, и онъ какъ будто зналъ слабость своего господина, такъ шаги его были спокойны и правильны. Дѣйствительно, всадникъ, хотя ему на самомъ дѣлѣ было только сорокъ девять лѣтъ, казался старикомъ и въ особенности человѣкомъ страждущимъ; впрочемъ увѣренность его въ этомъ животномъ была такъ велика, что по временамъ онъ совсѣмъ оставлялъ поводья за тѣмъ, чтобъ, съ какммъ-то судорожнымъ движеніемъ, сжимать обѣими руками свою голову. Хотя утренній воздухъ былъ еще холоденъ и легкій туманъ спускался на землю, но шапка его висѣла на правой лукѣ его сѣдла и ничто не защищало чела его отъ росы, которая стлалась по рѣдкимъ локонамъ сѣдыхъ волосъ, низпадавшихъ съ его висковъ по исхудавшему, блѣдному и задумчивому его лицу. Казалось, что холодъ отъ этой росы не только не безпокоилъ его, но напротивъ того видно было, что онъ съ удовольствіемъ принималъ ее на свою безволосую голову и легко было догадаться, что эти холодныя жемчужины облегчали нѣсколько боль, которая отъ времени до времени заставляла его возобновлять упомянутое выше движеніе рукъ, вошедшее у него какъ бы въ привычку. Что касается до его одежды, то она ничѣмъ неотличалась отъ одежды стариковъ-вельможъ того времени. На немъ была длинная мантія изъ чернаго бархата, спереди открытая и подбитая горностаевымъ мѣхомъ чрезъ отверстія широкихъ разрѣзныхъ рукавовъ ея выказывались узкіе рукава кафтана изъ золотой парчи, которой блескъ и изящество значительно уменьшались отъ продолжительнаго употребленія, въ какомъ онъ повидимому находился

у своего господина. У подола этого платья, не опираясь объ стремена, висѣли въ мѣховыхъ остроконечныхъ сапогахъ ноги всадника, которыя безпрерывнымъ качаніемъ своимъ могли бы легко вывести изъ терпѣнія смирное животное, которому онъ такъ вполнѣ довѣрялся, еслибы изъ предосторожности не сняли съ сапоговъ золотыхъ острыхъ шпоръ, которыя въ эту эпоху служили еще отличительнымъ признакомъ вельможъ и рыцарей.

Читателямъ нашимъ трудно бы было узнать по этому описанію, столь непохожему на то, которое мы сдѣлали касательно этого же лица въ началѣ перваго нашего тома, короля Карла VI, отправляющагося въ Венсеннъ для посѣщенія королевы Изабеллы, еслибы, какъ мы сказали, десять лѣтъ не составляли такой большой части жизни человѣка, и еслибы впродолженіе этихъ десяти лѣтъ все шло не къ худшему во Французскомъ королевствѣ.

По лѣвую его сторону и почти на тойже линіи, ѣхалъ, съ трудомъ удерживая добраго своего боеваго коня, рыцарь колоссальнаго роста, покрытый желѣзомъ, какъ будтобы онъ ѣхалъ на сраженіе; его не столько красивый, сколько крѣпкій панцырь, удобоподвижностію своею, не стѣснявшею нисколько движеній его рукъ, свидѣтельствовалъ объ остроуміи и искуствѣ миланскаго оружейнаго мастера, которымъ онъ былъ сдѣланъ. На лукахъ его боеваго сѣдла висѣла, съ правой стороны, тяжелая и съ острыми шипами булава; она, казалось, была богато украшена золотою насѣчкою, но отъ чистаго соприкосновенія съ непріятельскими касками, въ которое приводила ее рука ея владѣтеля, она лишилась этого украшенія, не потерявъ однако отъ того нисколько своей прочности. На противуположной сторонѣ, и какъ бы для симметріи, высѣло другое оружіе, не менѣе достопримѣчательное во всѣхъ отношеніяхъ: это была шпага, которой широкій клинокъ, начиная сверху постепенно съуживался, какъ кинжалъ, и въ которой, по цвѣтамъ лилій разсѣяннымъ по ея ножнамъ, не трудно было узнать шпагу коннетабля. Еслибы рыцарь вынулъ ее изъ богатыхъ ноженъ въ которыхъ она теперь покоилась, то иззубрившаяся сталь широкаго клинка ея ясно бы напомнила объ ударахъ, которые ею были наносимы; но въ настоящее время эти два оружія висѣли здѣсь, по видимому, болѣе изъ предосторожности, нежели по необходимости, они были тутъ только, какъ вѣрные слуги, которымъ не позволяется удаляться ни днемъ ни ночью, чтобъ въ случаѣ опасности всегда имѣть, ихъ подъ рукою.

Но, какъ мы сказали, повидимому никакая опасность не угрожала, и если лицо всадника, котораго мы описываемъ, казалось мрачнымъ, то можно было замѣтить, что это скорѣе было слѣдствіемъ какой-то постоянной мысли, сообщавшей ему эту мрачность, нежели какого нибудь минутнаго безпокойства. Притомъ, тѣнь отъ забрала, падавшая на его черные глаза, способствовала можетъ быть, къ увеличенію ихъ суровости, хотя кромѣ его орлинаго носа, кромѣ цвѣта лица, загорѣвшаго въ битвахъ съ Миланомъ, кромѣ рубца на его щекѣ, котораго одинъ конецъ терялся въ дугѣ широкой черной брови, а другой въ началѣ густой съ просѣдью бороды, изъ всей его наружности болѣе ничего не было видно, однако-же съ. перваго разу можно было подумать, что душа, обитавшая въ. этой желѣзной оболочкѣ, была вѣрна и тверда, какъ желѣзо.

Если-бы, по начертанному нами портрету, читатели наши не могли узнать Бернарда VII, графа Арманьякскаго, Руэргскаго и Фезензакскаго, конетабля Французскаго королевства, генералъ-губернатора города Парижа, начальника всѣхъ крѣпостей королевства, то имъ слѣдовало-бы только обратить, взоры свои на маленькую труппу, слѣдовавшую за нимъ; они могли бы замѣтить посреди ея, по зеленому кафтану и по бѣлому кресту, оруженосца, несшаго щитъ своего господина, и четыре льва Арманьяка посреди этого щита, съ графскою короною надъ ними совершенно поколебали бы ихъ сомнѣніе, если только они знаютъ герольдику, вообще довольно знакомую въ эту эпоху и вообще довольно забытую въ наше время.

Оба всадника ѣхали молча отъ самыхъ воротъ Бастиліи до перекрестка двухъ дорогъ, изъ коихъ одна шла къ монастырю святаго Антонія, а другая къ Круа-Фобенъ; тутъ мулъ короля, предоставленный, какъ мы сказали, собственной своей смышлености, остановился посреди дороги. Ему было въ привычку путешествовать, то въ Венсенъ, куда въ этотъ день отправлялся король, то въ монастырь.святаго Антонія, гдѣ онъ часто говѣлъ, и ожидалъ, чтобъ сидѣвшій на немъ подалъ знакъ, какую изъ этихъ дорогъ ему надобно было избрать; но на короля нашла одна изъ тѣхъ минутъ разслабленія, въ которыя онъ не могъ угадать, чего хотѣлось его мулу; и такъ онъ оставался неподвижно на своемъ мулѣ въ томъ мѣстѣ, гдѣ послѣдній остановился и никакая въ немъ перемѣна не показывала, чтобъ онъ даже замѣтилъ, что вдругъ изъ состоянія движенія онъ перешелъ въ состояніе покоя. Графъ Бернардъ попробовалъ было вывести короля изъ задумчивости, начавъ говорить съ нимъ, но эта попытка осталась безполезною. Тогда онъ подвинулъ свою лошадь предъ мула, въ надеждѣ что упрямое животное пойдетъ за нею; но мулъ поднялъ голову, посмотрѣлъ на удаляющуюся лошадь, встряхнулъ побрякушки, висѣвшія у него на шеѣ, и оставался неподвиженъ. Графъ Бернардъ, выведенный изъ терпѣнія этою неподвижностію, соскочилъ съ лошади, бросилъ поводья на руку оруженосца, и подошелъ къ королю; уваженіе къ королевской власти было еще такъ велико, что какъ графъ ни былъ могущественъ, онъ, подойдя самъ лично, только осмѣлился взять за узду мула несчастнаго Карла безумнаго, чтобъ показать ему дорогу. Но это уваженіе и это доброе намѣреніе не были. увѣнчаны желаемымъ успѣхомъ, потому что какъ только король увидѣлъ, что какой-то человѣкъ взялъ за узду его мула, то испустилъ пронзительный крикъ, искалъ оружія въ томъ мѣстѣ, гдѣ должны бы были висѣть его шпага и кинжалъ, и, не найдя ихъ, принялся кричать хриплымъ и прерывающимся отъ ужаса голосомъ:

— Ко мнѣ!… ко мнѣ, любезный братъ Орлеанскій!… ко мнѣ! это привидѣніе!…

— Всемилостивѣйшій государь, сказалъ Бернардъ д’Арманьякъ, смягчая сколько могъ грубый свой голосъ, о еслибы Богу и святому Іакову было угодно, что-бы братъ вашъ герцогъ Орлеанскій былъ еще живъ, не для того, чтобъ прійти къ вамъ на помощь, потому что я не привидѣніе, и вамъ не предстоитъ ни какой опасности, но чтобъ помочь намъ доброю своею шпагою я добрыми совѣтами своими противъ Аниличанъ и Бургундовъ!

— Братъ! братъ! говорилъ король, котораго страхъ, казалось, уменьшился; но блуждающіе глаза и ощетинившіеся волосы свидѣтельствовали, что раздраженіе его нервовъ далеко не успокоилось, любезный братъ, Лудовикъ!

— Такъ вы не помните уже болѣе, государь, что вотъ скоро будетъ уже десять лѣтъ какъ возлюбленный братъ вашъ былъ измѣннически убитъ въ улицѣ Барбетъ герцогомъ Іоанномъ Бургундскимъ, который, какъ вѣроломный подданный, идетъ теперь противъ своего короля, и что я преданный вамъ душею, вашъ защитникъ, что я и докажу въ свое время и на своемъ мѣстѣ съ помощію святаго Бернада и своей шпаги.

Блуждающій взоръ короля медленно остановился на Бернардѣ, и какъ будто бы изъ всего того, что говорилъ ему сей послѣдній; онъ услышалъ только одно, измѣнившимся, какъ и прежде голосомъ, сказалъ:

— Такъ вы сказали, братецъ, что англичане высадились на берега нашей Франціи? и пустилъ шагомъ мула своего по венсенской дорогѣ.

— Да, государь, отвѣчалъ Бернардъ, вскочивъ на своего коня, и занявъ возлѣ короля свое прежнее мѣсто.

— Гдѣ?

— Въ Тукѣ, въ Нормандіи. И къ этому я еще прибавилъ, что герцогъ Бургундскій завладѣлъ Аббевилемъ, Амьеномъ, Мондидье и Бове.

Король вздохнулъ.

— Я очень несчастливъ, братецъ, сказалъ онъ, сжимая руками свою; голову.

Бернардъ оставилъ его на минуту въ размышленіи, въ надеждѣ, что умственныя способности къ нему возвратятся и позволятъ ему съ нѣкоторою послѣдовательностію продолжать разговоръ, столь важный для блага монархіи.

— Да, очень несчастливъ, сказалъ въ другой разъ король, спустя съ уныніемъ по сторонамъ свои руки и склони на грудь свою голову. — И что же вы намѣрены дѣлать, братецъ, чтобъ разомъ отразить этихъ двухъ непріятелей? Я говорю, вы…. потому что я…. я слишкомъ слабъ, чтобъ помогать вамъ.

— Государь, я принялъ уже свои мѣры, и вы ихъ одобрили. Вы назначали Дофина Карла намѣстникомъ королевства.

— Это правда…. но я уже сдѣлалъ вамъ замѣчаніе, братецъ; что онъ еще очень молодъ; ему едва-ли есть пятьнадцать лѣтъ… За чѣмъ не представили мнѣ лучше на это мѣсто старшаго его брата Іоанна?

Коннетабль взглянулъ на короля съ удивленіемъ; вздохъ вырвался изъ его широкой груди, онъ покачалъ печально головою. Король повторилъ свой вопросъ.

— Государь, сказалъ онъ наконецъ, возможно-ли, чтобъ существовали страданія человѣческія, доходящія до такой степени, что отецъ забываетъ о смерти своего сына?

Король затрепеталъ, снова сжалъ руками свою голову, и когда онъ открылъ свое лицо, то коннетабль могъ замѣтить двѣ слезы, катившіяся по блѣднымъ его щекамъ.

— Да, да…. я припоминаю, сказалъ онъ: онъ умеръ въ нашемъ городѣ Компьенѣ.

Потомъ онъ прибавилъ тише:

— И Изабелла сказала мнѣ, что онъ умеръ отъ яда…. Но, тсс!… этого не надобно повторять…. Какъ вы думаете, братецъ, правда-ли это?

— Враги герцога Анжуйскаго обвиняли въ этомъ принца, государь, и основывали свое обвиненіе на томъ, что смерть эта приблизила къ тропу дофина Карла, его зятя. Но король Сицилійскій былъ не способенъ учинить это преступленіе, и если онъ совершилъ его, то Богъ не допустилъ его насладиться его плодами, потому что онъ самъ умеръ въ Анжерѣ, спустя шестъ мѣсяцевъ послѣ того, въ убіетвѣ котораго его обвиняютъ.

— Да, — умеръ! — вотъ что отвѣчаетъ мнѣ эхо, когда я зову къ себѣ своихъ сыновей и своихъ родственниковъ; вѣтеръ, дующій вокругъ троновъ, смертоносенъ, братецъ, и изъ всей этой многочисленной фамиліи принцевъ остается только молодое дерево и дряхлый стволъ. — И такъ возлюбленной мой Карлъ….

— Раздѣляетъ со мною командованіе войсками; и еслибы у насъ были деньги, чтобъ набрать новыя….

— Деньги! братецъ: развѣ у насъ нѣтъ капитала, предназначеннаго для нуждъ государственныхъ?…

— Онѣ похищены, государь.

— Кѣмъ?

— Долгъ уваженія останавливаетъ обвиненіе на губахъ моихъ….

— Братецъ! никто кромѣ меня не имѣлъ права располагать этимъ капиталомъ, и никто не.могъ себѣ его присвоить иначе, какъ за подписью нашей королевской руки и съ приложеніемъ нашей печати.

— Государь, особа, которая его похитила, дѣйствительно воспользовалась для этого королевскою печатью, хотя сочла подпись вашей руки не нужною.

— Да. да; меня считаютъ уже какъ бы умершимъ. Англичанинъ и Бургундецъ дѣлятъ между собою мое королевство; а жена моя и сынъ — мое богатство. Не правда ли, братецъ, что тотъ или другой изъ нихъ, совершилъ воровство? Это воровство относительно государства, потому что государство имѣло нужду въ этихъ деньгахъ.

— Государь! дофинъ Карлъ слишкомъ почтительный сынъ, и никогда не рѣшится на чтобы то ни было, не получа приказанія отъ своего государя и. отца.

— Такъ это королева, графъ!… И онъ глубоко вздохнулъ.

— Королева! хорошо, мы ѣдемъ къ ней, и я потребую отъ нея эти деньги назадъ; она пойметъ, что надобно ихъ мнѣ возвратить.

— Государь! онѣ употреблены на покупку мебели и драгоцѣнныхъ камней.

— Такъ что же намъ дѣлать, мой бѣдный Бернардъ? Мы наложимъ новый налогъ на народъ.

— Онъ уже и безъ того угнетенъ.

— Такъ нѣтъ ли у насъ какихъ нибудь алмазовъ.

— Одни алмазы вашей короны, вотъ и все! Государь, вы очень слабы относительно королевы; она губитъ королевство, и вы, государь, будете за это отвѣчать предъ Богомъ. Посмотрите, уменьшилась-ли ея роскошь отъ общественной бѣдности; напротивъ она, кажется, возрастаетъ отъ всеобщей нищеты; дамы и фрейлины ея двора ведутъ свой обычный родъ жизни, дѣлаютъ большія издержки, и носятъ такіе богатые наряды, которые удивляютъ весь свѣтъ. Молодые господа, окружающіе ее, тратятъ на вышивку золотомъ своихъ кафтановъ годовое жалованье войска. Подъ предлогомъ опасностей, которыми угрожаютъ ей военныя смуты, она выпросила для себя стражу, безполезную для государства, но состоящую на его жалованье. Господа де-Гравиль и де-Жіакъ, командующіе этимъ войскомъ, безпрестанно получаютъ за это деньги и драгоцѣнные подарки. Эта расточительность, государь, заставляетъ роптать людей благомыслящихъ.

— Коннетабль, сказалъ король тономъ человѣка, чувствующаго, что онъ худо выбралъ минуту, чтобъ сообщить новость, и между тѣмъ не могшаго долѣе откладывать, чтобъ это сдѣлать, коннетабль, я вчера обѣщалъ назначать комендантомъ венсенскаго замка рыцаря де-Бурдона, вы представите мнѣ, для подписи, его назначеніе.

— Вы это обѣщали, государь! и глаза его засверкали, какъ молнія. Король едва слышно пробормоталъ, да, какъ ребенокъ, который знаетъ, что сдѣлалъ худо, и боится, что его станутъ бранить. Въ это время они доѣхали до Круа-Фобена, и дорога, сдѣлавшаяся ровною, дала замѣтить, еще въ нѣкоторомъ разстояніи, ѣдущаго на встрѣчу нашей небольшой путешествующей труппы, молодаго всадника, одѣтаго со всею модною изысканностію. Его голубая (это былъ цвѣтъ королевы) шапочка красиво развѣвалась по его лѣвому плечу, и, образуя шарфъ, низпадала на правую его руку, и служила для нея игрушкой. Вмѣсто всякаго оружія на боку его висѣла изъ полированной стали шпага, такая легкая, что, казалось, служила болѣе для украшенія, нежели для защиты; на немъ была короткая, по широкая, эпанча краснаго бархата, а подъ этою эпанчею, обрисовывая изящную талію, блестѣлъ золотомъ кафтанъ изъ голубаго бархата, опоясанный внизу таліи золотымъ снуркомъ; узкіе пантолоны, изъ матеріи кровянаго цвѣта, башмаки изъ чернаго бархата съ острыми и такъ загнутыми вверхъ носками; что съ трудомъ входили въ стремя, дополняли его нарядъ, который богатѣйшій и изящнѣйшій изъ придворныхъ вельможъ могъ бы принять для себя за образецъ. Прибавьте къ этому бѣлокурые, кудрявые волосы, беззаботное и веселое лицо, женскія руки, и вы получите точный портретъ рыцаря де-Бурдона, любимца, и какъ нѣкоторые говорили, любовника королевы.

Коннетабль узналъ его издали, какъ только его увидѣлъ; онъ ненавидѣлъ Изабеллу, оспоривавшую вліяніе его на умъ короля; онъ зналъ, что Карлъ VI ревнивъ, и рѣшился воспользоваться представившимся случаемъ, чтобъ достигнуть исполненія великаго политическаго проекта, изгнанія королевы. Но никакая перемѣна въ лицѣ его не показывала, что онъ узналъ приближавшагося рыцаря.

— Я желаю, чтобъ вы дали знать этому молодому человѣку, что я утверждаю его назначеніе, прибавилъ король; не такъ ли братецъ?

— Вѣроятно онъ знаетъ уже объ этомъ, государь!

— Кто же бы могъ ему это сообщить?

— Та, которая просила васъ объ этомъ съ такою настойчивостію.

— Королева?

— Она такъ увѣрена въ храбрости этого рыцаря, что, дабы ввѣрить ему охраненіе замка, она не имѣла терпѣнія дождаться, пока онъ получитъ это назначеніе его комендантомъ.

— Какъ такъ?

— Поглядите впередъ, государь.

— Рыцарь де-Бурдонъ!….

Король поблѣднѣлъ; подозрѣніе начало грызть его сердце.

— Онъ провелъ ночь въ замкѣ; невозможно, чтобъ онъ такъ рано выѣхалъ изъ Парижа, и возвращался уже изъ Венсенна.

— Вы правы, графъ; что говорятъ при моемъ дворѣ объ этомъ молодомъ человѣкѣ?

— Что онъ весьма любезенъ съ дамами, и что его любезность увѣнчивается успѣхами. Говорятъ, что ни одна противъ него не устояла.

— Не исключая ни одной, графъ?

— Ни одной, государь.

Король сдѣлался такъ блѣденъ, что графъ протянулъ было руку, думая, что онъ упадетъ. Король оттолкнулъ его.

— Неужели для этого, сказалъ онъ прерывающимся голодомъ, она хотѣла, чтобъ ему ввѣрено было охраненіе замка? Дерзкій молодой человѣкъ! — Бернардъ, Бернардъ, не голубая ли шапочка на немъ надѣта?

— Это цвѣтъ королевы.

Въ это время рыцарь де-Бурдонъ былъ такъ отъ нихъ близко, что можно было слышать слова пѣсни, которую онъ напѣвалъ; это были стихи Алена Шартье въ честь королевы. Присутствіе короля и графа казалось ему недостаточною причиною для того, чтобъ прервать это мелодическое свое занятіе, потому что онъ ограничился только тѣмъ, что граціозно свернулъ въ сторону свою лошадь, и когда былъ близъ короля, то салютовалъ его легкимъ наклоненіемъ головы.

Гнѣвъ возвратилъ старику на минуту всю энергію молодаго человѣка; онъ остановилъ своего мула, и громкимъ голосомъ вскричалъ:

— Долой, мальчишка! развѣ такъ салютуютъ, когда встрѣчаютъ короля? Долой, и дѣлайте салютъ!

Рыцарь де-Бурдопъ, вмѣсто того, чтобъ повиноваться этому приказанію короля, кольнулъ обѣими шпорами свою лошадь, и въ нѣсколько мгновеній былъ уже шагахъ въ двадцати отъ короля. Потомъ онъ пустилъ ее тѣмъ же шагомъ, какимъ она шла прежде, и началъ свою пѣсню съ того мѣста, — на которомъ вспыльчивыя слова Карла VI ее прервали.

Король сказалъ нѣсколько словъ графу Бернарду; послѣдній оборотился къ небольшой труппѣ.

— Тапнега, сказалъ онъ, относясь къ парижскому старшинѣ, подлѣ котораго ѣхали два человѣка въ полномъ вооруженіи: прикажите арестовать этого молодаго человѣка: это воля короля.

Тапнега далъ знакъ, и оба эти тѣлохранителя ринулись для преслѣдованія рыцаря де-Бурдона.

Эти враждебныя приготовленія не ускользнули отъ сего послѣдняго, хотя онъ обнаруживалъ свое безпокойство, казалось, только тѣмъ, что отъ времени до времени поворачивалъ назадъ свою голову. Между тѣмъ, когда онъ увидѣлъ, что два городскіе стража ѣдутъ къ нему, и не могъ уже сомнѣваться, съ какимъ намѣреніемъ они къ нему приближались, то онъ остановилъ свою лошадь, и поворотился къ нимъ лицомъ: они были отъ него не далѣе, какъ въ десяти шагахъ.

— Гей! господа, кричалъ онъ имъ, больше ни шагу, если вы что нибудь не доброе на меня замышляете, и если вы сегодня по утру не поручили душу свою Богу.

Два тѣлохранителя, не отвѣчая, продолжали приближаться.

— А! а! почтенные городскіе стражи, продолжалъ Бурдонъ, кажется, что его величество, король нашъ, любитъ турниры на большой дорогѣ.

Тѣлохранители были уже такъ близко отъ рыцаря, что протянули руки, чтобъ схватить его.

— Постойте, господа, сказалъ онъ, заставя вѣрнаго своего товарища отскочить назадъ; постоите!… Дайте мнѣ оправиться, и я къ вашимъ услугамъ,

При сихъ словахъ онъ пустилъ свою лошадь въ такой быстрый галопъ, что, можно было подумать, онъ ввѣрялъ ему спасеніе своей жизни; тѣлохранители очень хорошо поняли, что всякое преслѣдованіе было безполезно и въ изумленіи остались на томъ же мѣстѣ, слѣдя за нимъ глазами, и не думая даже закричать ему, чтобъ онъ остановился. Удивленіе ихъ усугубилось, когда чрезъ нѣсколько секундъ они увидѣли, что онъ поворатилъ ее іазадъ и возвращается къ нимъ.

Для рыцаря де-Бурдона достаточно было одной минуты, чтобъ приготовиться къ бою, приготовленія его были столь же просты, какъ и коротки, и когда онъ воротился назадъ, то развѣвавшійся шарфъ, который, какъ мы сказали выше, низпадалъ отъ его шапочки, былъ обвитъ около лѣвой его руки, какъ бы въ видѣ щита. Въ правой онъ держалъ свою короткую шпагу, на которой видны были вызолоченные желобки, предназначенные для стока крови; а лошадь его, которой поводья узды были укрѣплены на сѣдельной шишкѣ и которая, какъ бы животное одаренное разумомъ, повиновалась одному пожатію его ногъ, давала обѣимъ рукамъ своего всадника свободу, въ которой, какъ очевидно было, онъ скоро будутъ имѣть нужду.

Тѣлохранители колебались нѣсколько времени, вступить ли съ нимъ въ сраженіе; имъ было приказано арестовать рыцаря де-Бурдона, а не убить его; приготовленіе къ защитѣ сего послѣдняго казалось имъ довольно рѣшительнымъ и ясно показывало имъ, что онъ не намѣренъ отдаться имъ живымъ въ руки. Онъ видѣлъ ихъ нерѣшительность и смѣлость его отъ того еще болѣе увеличилась.

— Ну теперь, почтенные, кричалъ онъ имъ, извольте! кинжалы въ руку и, съ помощію Бога и святаго Михаила, мы тотчасъ обагримъ эту мостовую алою и горячею кровью.

Оба тѣлохранителя вынули свои шпаги и бросились на рыцаря, оставя между собою небольшой промежутокъ, съ тѣмъ чтобъ каждому напасть на него съ боку. Однимъ быстрымъ взглядомъ послѣдній увидѣлъ, что могъ проѣхать между двумя своими непріятелями, онъ вонзилъ шпоры въ животъ своей лошади и она понесла его съ быстротою вѣтра; потомъ, видя въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя острія двухъ шпагъ, онъ стремительно прилегъ вдоль шеи своей лошади, какъ будто желая взять какую нибудь вещь, не вынимая однакоже ногъ изъ стремянъ, такъ что тѣло его приняло почти горизонтальное положеніе, и держась правою рукою за гриву, лѣвою схватилъ за ногу одного изъ своихъ непріятелей, высоко поднялъ ее, и такимъ образомъ свалилъ его по другую сторону лошади, шпаги же ихъ разсѣкали только воздухъ.

Когда показавшій такую ловкость оглянулся, то увидѣлъ, что тѣлохранитель, котораго онъ столкнулъ съ лошади, не могъ высвободить ноги своей изъ стремени, за которое она зацѣпилась шпорою, и лошадь, тащившая его за собою, испугавшись шума, производимаго оружіемъ его, бившимся о мостовую, несла его съ скоростію все болѣе и болѣе возраставшею; крики этого несчастнаго еще болѣе увеличивали испугъ ея. Всѣ, бывшіе зрителями этого боя, слѣдили за нимъ глазами съ сжатымъ сердцемъ, едва переводя духъ, трепеща при каждомъ новомъ толчкѣ, доносимомъ до ихъ слуха звуками желѣза, простирая руки какъ будто бы они могли остановить его. Лошадь неслась все быстрѣе и быстрѣе, между тѣмъ какъ при каждомъ ударѣ оружія о камни сыпались искры. Тамъ, гдѣ она бѣжала, и по мѣстамъ на дорогѣ, видны были оторвавшіеся куски кирасы блестѣвшіе на солнцѣ. Вскорѣ эти страшные звуки сдѣлались менѣе слышными или по причинѣ большаго разстоянія, или потому, что уже одно мясо и кости были влекомы по мостовой; потомъ на поворотѣ дороги, о которой мы говорили, лошадь и всадникъ совсѣмъ исчезли изъ вида. Зрители напили дышать свободно и Бернардъ д’Арманьякъ въ другой разъ повторилъ слова:

— Таннега Дюшатель, арестуйте этого человѣка; такова воля короля!

Другой тѣлохранитель, услыша это новое приказаніе, устремился на рыцаря съ яростію, усиленною ужасною смертію его товарища. Что касается рыцаря, то онъ, казалось, былъ поглощенъ смотрѣніемъ на зрѣлище, которое мы попытались описать; глаза его были устремлены на то мѣсто, гдѣ лошадь и всадникъ исчезли и очевидно было, что онъ не подумалъ сначала о важныхъ послѣдствіяхъ боя, на который онъ рѣшился. Онъ опомнился только тогда, когда увидѣлъ, что надъ головою его сверкаетъ какая-то молнія; это была шпага втораго его непріятеля, которую послѣдній держалъ обѣими руками, и замахнулся, чтобъ нанести ударъ. Между этою шпагою и его головою было не больше двухъ футовъ, а едвали была и одна секунда между ударомъ и смертію; однимъ прыжкомъ лошади впередъ, рыцарь очутился подлѣ солдата, который, стоя на стременахъ, съ закинутыми назадъ головы руками, готовъ былъ поразить его. Онъ лѣвою своею рукою обхватывалъ разомъ его руки и голову и крѣпко прижалъ подъ мышкою; съ силою, какой въ немъ нельзя было бы предполагать, опрокинулъ его съ одного размаха на крестецъ его лошади и быстрымъ взлядомъ искалъ на этомъ человѣкѣ, закованномъ въ желѣзо, прохода для его смерти. Отъ выгнутаго положенія, въ какое онъ привелъ его тѣло, поднялся нагрудникъ каски, и образовалъ узкую щель, между двумя стальными бляхами, и одна только такая тонкая шпага, какова были у рыцаря, могла пройти чрезъ эту щель. Два раза она проходила чрезъ нее, два раза возвращалась окровавленною, и когда онъ выпустилъ изъ подъ лѣвой руки своей голову и руки своего противника, когда правою потрясъ свою шпагу; глухой вздохъ подъ каскою солдата возвѣстилъ, что жизнь его уже прекратилась.

Бурдонъ остался посреди дороги; онъ поворотилъ голову своей лошади къ трупѣ короля и, гордясь двойною своею побѣдою, насмѣхался надъ нею и вызывалъ на бой. Дюшатель медлилъ возобновить людямъ, его сопровождавшимъ, приказаніе арестовать его, и разсуждалъ, не лучше-ли было исполнить самому это порученіе, когда графъ д’Арманьякъ, досадуя на эту медлительность, сдѣлалъ знакъ, по которому труппа раздвинулась, чтобъ дать ему проѣхать; этотъ великанъ медленно приближался къ рыцарю, остановился въ десяти шагахъ отъ него, и голосомъ, въ которомъ нельзя было замѣтить ни малѣйшаго слѣда безпокойства, сказалъ ему.

— Рыцарь де-Бурдонъ, именемъ короля, вашу шпагу. Если вы отказались отдать ее двумъ простымъ солдатамъ, то, можетъ быть, вамъ покажется менѣе унизительнымъ, отдать ее коннетаблю Франціи.

— Я, отвѣчалъ Бурдонъ съ гордостію, отдамъ ее только тому, кто осмѣлится прійдти ко мнѣ взять ее.

— Безумецъ, тихо сказалъ Бернардъ.

Въ тоже мгновеніе и съ скоростію мысли, онъ отвязалъ отъ луки своего сѣдла тяжелую булаву, о которой мы говорили: это тяжелое оружіе завертѣлось, подобно пращѣ, надъ его головою, и вырвавшись изъ руки со свистомъ и быстротою камня, брошеннаго военною машиною, согнулось, какъ тростникъ, ударившись объ голову лошади рыцаря. Получивъ смертельный ударъ, она, вся въ крови, поднялась на заднихъ своихъ ногахъ, осталась на мгновеніе, качаясь, въ этомъ положеніи, потомъ лошадь и всадникъ упали навзничь и остались распростертыми на дорогѣ.

— Подите, возьмите этого мальчишку, сказалъ Бернардъ, и спокойно возвратился на свое мѣсто подлѣ короля.

— Что, онъ убитъ? спросилъ король.

— Нѣтъ, государь; я думаю, что онъ лишился только чувствъ.

Таннега подтвердилъ слова коннетабля. Онъ принесъ бумаги, найденныя у рыцаря Бурдона. Между ними было письмо, котораго адресъ былъ написанъ рукою Изабеллы Баварской. Король судорожно схватилъ его. Въ туже минуту оба вельможи изъ приличія удалились, слѣдя глазами за возраставшею перемѣною въ лицѣ Карла VI. Нѣсколько разъ, впродолженіе чтенія, онъ отиралъ потъ, текшій по его лицу; потомъ кончивъ, изорвавъ его въ мелкіе куски, и бросивъ ихъ на вѣтеръ, онъ сказалъ голосомъ такимъ глухимъ, что, казалось, онъ исходилъ изъ устъ умирающаго.

— Рыцаря въ тюрьму Гран-Шателе, королеву въ Туръ! а я…. я въ аббатство святаго Антонія. Я чувствую, что не въ силахъ возвратиться въ Парижъ.

Дѣйствительно, онъ такъ поблѣднѣлъ и такъ дрожалъ что можно было думать, онъ умираетъ.

Минуту спустя, сообразно съ отданными приказаніями, свита короля раздѣлилась на три части: Дюпюи, человѣкъ душею преданный Бернарду, съ двумя капитанами отправился въ Венсепнъ, объявить королевѣ приказъ объ ея ссылкѣ; Таннега Дюшатель возвратился въ Парижъ съ своимъ арестантомъ, все еще остававшимся безъ чувствъ, а король, оставшись одинъ съ коннетаблемъ д’Арманьякомъ, поддерживавшимъ его, поѣхалъ чрезъ долину, просить у монаховъ Сент-Антуанскаго аббатства, убѣжища, покоя и духовной помощи.

Глава седьмая.

Между тѣмъ, какъ ворота Сент-Антуанскаго аббатства отворяются для короля, а ворота тюрьмы Шателе для рыцаря Бурдона; между тѣмъ, какъ Дютои останавливается въ четверти льё отъ Венсенна, чтобъ подождать, пока придутъ въ подкрѣпленіе ему три роты тѣлохранителей, которыя послалъ ему изъ города Таннега Дюматель, мы перенесемъ читателя въ замокъ, въ которомъ живетъ Изабелла Баварская.

Венсеннъ въ эту эпоху смутъ, когда шпага обнажались на балахъ, когда кровь лилась среди празднествъ, служилъ въ одно и тоже время и укрѣпленнымъ замкомъ и лѣтнею резиденцію короля. Если мы пойдемъ вокругъ внѣшнихъ стѣнъ, то широкіе его рвы, бастіоны на каждомъ углу стѣны, его подъемные мосты, съ визгомъ поднимающіеся каждый вечеръ на своихъ тяжелыхъ цѣпяхъ, его часовые, стоящіе на валахъ, представятъ намъ строгій видъ крѣпости, для защиты и безопасности которой не было нечего пощажено. Но если мы войдемъ внутрь, то это зрѣлище перемѣнится: мы увидимъ еще, правда, часовыхъ на высокихъ стѣнахъ, но безпечность, съ какою они стоятъ на часахъ, вниманіе, съ какимъ они смотрятъ внутрь перваго двора, наполненнаго солдатами, на различныя игры своихъ товарищей, вмѣсто того, чтобъ наблюдать, не приближается-ли вдали по долинѣ какая-нибудь непріятельская партія, послужитъ намъ доказательствомъ ихъ нетерпѣнія замѣнить свой лукъ и стрѣлы рожкомъ и игральными костями, и не оставитъ въ насъ никакого сомнѣнія, что возложенная на нихъ обязанность есть скорѣе дѣло общей дисциплины, нежели какой-нибудь существенной необходимости. Перейдя изъ этого перваго двора во второй, увидимъ, что эта воинственная наружность совершенно исчезнетъ. Мы увидимъ тамъ только сокольниковъ, свистящихъ для своихъ соколовъ, пажей, обучающихъ собакъ, конюховъ, провожающихъ лошадей, потомъ, среди этого крика, смѣха и свиста, молодыхъ, легкомысленныхъ и крикливыхъ дѣвушекъ, которыя то осыпаютъ насмѣшками сокольниковъ, то дарятъ улыбкою пажей, то даютъ какія-нибудь обѣщанія конюхамъ и потомъ исчезаютъ, какъ привидѣнія, чрезъ низкую и полукруглую дверь, находящуюся противъ воротъ перваго двора и служащую входомъ въ комнаты замка: Если онѣ, проходя чрезъ эту дверь, кланяются съ болѣе почтительнымъ кокетствомъ, то это потому, что съ каждой стороны, сидѣли сложа крестомъ ноги, одѣтые въ великолѣпныя бархатныя платья, два молодые и красивые придворные кавалера, де-Гравиль и де-Жіакъ, и разговаривали объ охотѣ и любви. Конечно, тотъ, кому случилось бы тогда видѣть ихъ, едва-ли бы могъ замѣтить на беззаботныхъ лицахъ ихъ тотъ роковый знакъ, который, говорятъ, напечатлѣваетъ перстъ судьбы на челѣ тѣхъ, которые должны умереть въ юности. Астрологъ, разсматривая линіи ихъ бѣлыхъ и полныхъ рукъ, посулилъ бы имъ долгіе и радостные годы; и однакоже, чрезъ пять лѣтъ копье одного Англичанина пробило на сквозь грудь перваго, и не прошло восьми лѣтъ, какъ воды Луары поглотили трупъ втораго. Если мы пройдемъ чрезъ этотъ входъ, взойдемъ налѣво по этой лѣстницѣ съ кружевными перилами, отворимъ дверь перваго этажа, пройдемъ, не останавливаясь, первую комнату, которую, по нынѣшнему распредѣленію покоевъ, мы бы назвали прихожей, и если, идя на цыпочкахъ и удерживая дыханіе, поднимемъ занавѣсъ съ золотыми цвѣтами, отдѣляющій эту комнату отъ второй, то намъ представится зрѣлище, которое въ длинномъ описаніи, нами сдѣланномъ, заслуживаетъ особенное вниманіе.

Въ квадратной комнатѣ, какова и самая большая, которой она составляетъ первый этажъ, освѣщенный свѣтомъ едва проникающимъ чрезъ штофные занавѣсы съ золотыми цвѣтами, висящіе предъ узкими окнами о цвѣтныхъ стеклахъ, на широкой готической кровати съ украшенными рѣзьбою колоннами спала женщина красивая еще, хотя и перешедшая первый юношескій возрастъ.

Впрочемъ, сумракъ, царствовавшій въ комнатѣ, былъ, кажется, скорѣе разсчетомъ кокетства, нежели игрою случая. Конечно, этотъ легкій колоритъ, ничего не отнимающій у округлости формъ, имъ смягчаемыхъ, удивительнымъ образомъ способствуетъ лоску этой руки, висящей съ кровати, свѣжести этой головки, лежащей на обнаженномъ плечѣ, и тонкости этихъ распустившихся волосъ, которыхъ одна часть разсыпалась по подушкѣ, между тѣмъ какъ другая спускалась вмѣстѣ съ рукою и низпадала до земли.

Нужно-ли подписывать имя подъ симъ портретомъ? неужели читатели наши не узнали по нашему описанію королеву Изабеллу, на лицѣ которой годы удовольствій легче напечатлѣли слѣды свои, нежели годы горестей на челѣ ея мужа?

Чрезъ минуту губы спящей красавицы раскрылись со звукомъ, похожимъ на звукъ поцѣлуя; ея большіе черные глаза раскрылись съ какой-то томностію, которая смягчала нѣкоторое время выраженіе ихъ обычной суровости и которая въ это время была, можетъ быть, слѣдствіемъ сновидѣнія, или, лучше сказать, воспоминанія о наслажденіи. Не смотря на слабость свѣта, онъ казался еще яркимъ для утомленныхъ глазъ ея, она на минуту опять закрыла ихъ, поднялась, опершись на локоть, вынула другою рукою изъ-подъ подушекъ маленькое стальное зеркало, и посмотрѣлась въ него съ пріятною улыбкою; потомъ, положа его на столъ, стоявшій недалеко отъ постели, взяла съ него серебряный свистокъ, два раза свистнула и, какъ бы утомясь этомъ напряженіемъ, она опять упала на постель, испустивъ вздохъ, въ которомъ обнаруживалось скорѣе выраженіе усталости, нежели выраженіе печали.

Едва только прекратился звукъ свистка, поднялся занавѣсъ, закрывавшій дверь входа, и показалась головка молодой девятнадцати или двадцати-лѣтней дѣвушки.

— Вы, государыня королева, меня требуете? сказала она. тихимъ и робкимъ голосомъ.

— Да, Шарлотта, поди сюда.

Она подошла къ ней, ступая такъ легко по плотнымъ и отлично сплетеннымъ цыновкамъ, служившимъ вмѣсто ковра, что очевидно было, она пріобрѣла къ тому навыкъ, входя во время сна своей прекрасной и властолюбивой госпожи, когда обязанности, на ней лежавшія, призывали ее въ ея комнату.

— Ты исправна, Шарлотта, сказала съ улыбкою королева.

— Это моя обязанность, государыня.

— Подойди ближе.

— Вы, государыня, желаете встать?

— Нѣтъ, поболтать немного.

Шарлотта покраснѣла отъ удовольствія, потому что ей надобно было просить королеву объ одной милости и она ясно видѣла, что благородная госпожа ея была въ томъ счастливомъ расположеніи духа, когда сильные земли бываютъ согласны сдѣлать все, что только могутъ сдѣлать.

— Что это за шумъ слышенъ на дворѣ? продолжала королева.

— Это пажи и конюшіе тамъ хохочутъ.

— Но я слышу и другіе голоса.

— Это господъ де-Жіака и де-Гравиля.

— Рыцаря де-Бурдона нѣтъ съ ними?

— Нѣтъ, государыня, онъ еще не являлся.

— И ничто особенное въ эту ночь не нарушало спокойствія замка?

— Ничто; только за нѣсколько минутъ до разсвѣта часовой видѣлъ какую-то тѣнь, скользившую по стѣнѣ; онъ закричалъ, кто идетъ? И этотъ человѣкъ, потому что это былъ человѣкъ, перескочилъ на другую сторону рва, не смотря на разстояніе и высоту стѣны; тогда часовой пустилъ въ него стрѣлу изъ своего лука.

— И чтоже? сказала королева. И румянецъ на щекахъ ея исчезъ совершенно.

— О! Раймондъ такой неловкій! онъ не попалъ въ него, и сегодня поутру увидѣлъ, что стрѣла его вонзилась въ одно дерево, растущее во рву.

— А! сказала Изабелла. И грудь ея стала дышать свободнѣе.

— Сумасшедшій, продолжала она, говоря про себя.

— Конечно, это долженъ былъ сумасшедшій, или шпіонъ; потому что изъ десяти девять могли бы за это поплатиться жизнію; но вотъ что удивительно, что это случается уже въ третій разъ… Не правда-ли, государыня, что это наводитъ страхъ на тѣхъ, которые живутъ въ этомъ замкѣ?

— Да, дитя мое; но когда рыцарь де-Бурдонъ. сдѣлается его губернаторомъ, то это не возобновится болѣе.

И незамѣтная улыбка скользила по губамъ королевы, между тѣмъ, какъ румянецъ на щекахъ, на минуту исчезнувшій, постепенно возвращался, что доказывало, что какое бы небыло чувствованіе то, отъ котораго онъ исчезъ, но оно было тягостно и глубоко.

— О! продолжала Шарлотта, сиръ де-Бурдонъ такой храбрый рыцарь!

Королева улыбнулась.

— А! ты его любишь?

— Отъ всего моего сердца, простодушно сказала молодая дѣвушка.

— Я это скажу ему, Шарлотта, и онъ будетъ этимъ гордиться.

— О! государыня, не говорите ему объ-этомъ, мнѣ надобно просить его объ одномъ дѣлѣ; и я бы никогда не осмѣлилась….

— Ты?

— Да!

— О чемъ же это?

— О, государыня….

— Посмотримъ? скажи мнѣ.

— Я хочу…. О! я не смѣю.

— Да говори же?

— Я хочу просить у него мѣста конюшаго.

— Для себя? сказала, смѣясь, королева.

— Какъ можно!… сказала Шарлотта. И она покраснѣла и опустила глаза.

— Но твой энтузіазмъ къ нему могъ бы заставить меня это подумать.

— Такъ для кого же?

— Для одного молодаго человѣка….

Шарлотта сказала слова эти такъ тихо, что ихъ съ трудомъ. можно было разслышать.

— А! ктоже онъ такой?

— Боже мой, государыня… но вы никогда не удостоивали….

— Да наконецъ, же онъ такой? повторила Изабелла съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.

— Женихъ мой, торопливо отвѣтила Шарлотта.

И двѣ слезы дрожали на черныхъ рѣсницахъ длинныхъ вѣкъ ея.

— Такъ ты влюблена, дитя мое? сказала королева, такимъ кроткимъ голосомъ, какъ будто бы мать спрашивала дочь свою.

— О! да, на всю жизнь….

— На всю жизнь! Ну хорошо, Шарлотта, я беру на себя это порученіе: я выпрошу у Бурдона это мѣсто для твоего жениха, такимъ образомъ онъ постоянно будетъ оставаться подлѣ тебя. Да, понимаю, какъ пріятно не разлучаться ни на минуту съ особою, которую любишь!

Ширлотта бросилась на колѣна, цѣловала руки королевы, и это лицо, обыкноенно такое гордое, въ это время сіяло ангельскою кротостію.

— О! какъ вы добры! сказала она. О! какъ я вамъ благодарна. Богъ и святый Карлъ да ниспошлютъ свое благословеніе на главу вашу!… Благодарю, благодарю… Какъ онъ будетъ счастливъ!… Позвольте мнѣ сообщить ему эту добрую вѣсть.

— Такъ онъ тамъ?

— Да, сказала она, слегка наклоня голову; да, я вчера ему сказала, что рыцарь будетъ вѣроятно назначенъ губернаторомъ Венсенна, и эту ночь онъ думалъ о томъ, что я вамъ теперь говорила, такъ что сегодня, по утру, онъ прибѣжалъ, чтобъ поговорить со много объ этомъ дѣлѣ.

— Гдѣ же онъ?

— У двери въ прихожей.

— И ты осмѣлилась…?

Черные глаза Изабеллы засверкали; бѣдная Шарлота, стоя на колѣнахъ со сложенными на крестъ руками, пошатнулась назадъ.

— О! простите! простите! тихо говорила она.

Изабелла размышляла.

— Будетъ-ли этотъ человѣкъ искренно расположенъ содѣйствовать нашимъ выгодамъ?

— Послѣ того, что вы мнѣ обѣщали, онъ пойдетъ за васъ по раскаленнымъ угольямъ.

Королева улыбнулась.

— Вели ему войти, Шарлотта, я хочу его видѣть.

— Сюда? сказала бѣдная дѣвушка, перейдя отъ страха къ удивленію.

— Сюда, я хочу съ нимъ поговорить.

Шарлотта сжала свою голову обѣими руками, какъ будто съ тѣмъ, чтобъ увѣриться, не въ бреду-ли она; потомъ она медленно поднялась, взглянула на королеву съ видомъ удивленія, и по новому знаку, сдѣланному послѣднею, вышла изъ комнаты.

Королева соединила обѣ половины занавѣсовъ своей постели, просунула голову въ отверстіе между ними, сжала ткань ихъ ниже своего подбородка обѣими руками, зная навѣрно, что красота ея ничего не потеряетъ отъ яркаго оттѣнка, бросаемаго краснымъ ея цвѣтомъ на ея щеки.

Едва только успѣла она принять эту предосторожность, какъ вошла Шарлотта и вслѣдъ за нею ея любовникъ.

Это былъ красивый молодой человѣкъ двадцати или двадцати двухъ лѣтъ; онъ имѣлъ широкій и открытый лобъ, голубые и живые глаза, каштановые волосы и блѣдный цвѣтъ лица; на немъ былъ суконный, зеленаго цвѣта, кафтанъ, открытый до сгиба рукъ, такъ что видна была его рубашка; панталоны того-же цвѣта обрисовывали сильно выдавшіеся мускулы ногъ его; на желтомъ, кожаномъ поясѣ висѣлъ стальной, широкій кинжалъ, который обязанъ былъ глянцемъ своей рукояти частому прикосновенію къ ней руки, вошедшему въ привычку у его хозяина; въ другой рукѣ онъ держалъ войлочную шапочку въ родѣ нашихъ охотничьихъ касокъ.

Онъ остановился въ двухъ шагахъ отъ двери. Королева окинула его быстрымъ взглядомъ: она безъ сомнѣнія продолжила бы долѣе осмотръ его особы, если бы могла предвидѣть, что предъ нею находился одинъ изъ тѣхъ людей, которымъ судьба даровала въ ихъ жизни часъ, впродолженіи котораго они должны измѣнить видъ націй. Но мы сказали, что ни что не обнаруживало въ немъ сего страннаго назначенія, и въ настоящее время это былъ не болѣе, какъ красивый, блѣдный, робкій и влюбленный молодой человѣкъ.

— Какъ тебя зовутъ?.сказала королева.

— Перрине Леклеркомъ.

— Чей ты сынъ?

— Старосты Леклерка, хранителя ключей отъ Сен-Жерменскихъ воротъ.

— А чѣмъ ты занимаешься?

— Я торгую оружіемъ у Малаго моста.

— И хочешь оставить свой промыселъ, чтобъ вступить въ службу къ рыцарю де-Бурдону?

— Я брошу все, чтобъ видѣть Шарлотту.

— И ты не будешь тяготиться своею службою?

— Изъ всѣхъ оружіи, которыя имѣются у меня, какъ у продавца, отъ булавы до кинжала, отъ лука до копья, мало такихъ, которыми бы я не владѣлъ также хорошо, какъ наилучшій рыцарь.

— И если я получу для тебя это мѣсто, то будешь-ли ты преданъ мнѣ,. Леклеркъ?

Молодой человѣкъ поднялъ глаза, устремилъ ихъ на глаза королевы, и съ увѣренностію сказалъ:

— Да, государыня, во всемъ, что будетъ согласно съ тѣмъ, чѣмъ я обязянъ Богу и государю моему королю Карлу.

Королева слегка нахмурила брови.

— Хорошо, сказала она, ты можешь считать это дѣло конченнымъ.

Оба любовника обмѣнялись между собою взоромъ невыразимаго счастья.

Въ эту минуту послышался сильный шумъ на дворѣ.

— Что это? сказала королева.

Шарлотта и Леклеркъ бросились къ тому же окну и смотрѣли на дворъ:

— Боже мой! вскричала молодая дѣвушка съ удивленіемъ и ужасомъ.

— Что тамъ такое? спросила въ другой разъ королева.

— О! государыня, дворъ наполненъ жандармами, обезоружившими нашъ гарнизонъ; господа де-Жіакъ и де-Гривиль арестованы.

— Не Бургундцы-ли напали нечаянно? сказала королева.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Леклеркъ, это Арманьяки; они носятъ бѣлый крестъ.

— А! вотъ и ихъ начальникъ, это г. Дюпюи. Съ нимъ два капитана; они спрашиваютъ комнату королевы, потому что на нее указываютъ пальцами. Вотъ они идутъ сюда, они входятъ, они поднимаются но лѣстницѣ.

— Не прикажете-ли остановить ихъ? сказалъ Леклеркъ, вынувъ до половины кинжалъ изъ ноженъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, живо отвѣчала королева. Молодой человѣкъ, спрячьтесь въ эту комнату; можетъ быть, вы мнѣ понадобитесь, если никто не знаетъ, что вы здѣсь; между тѣмъ, какъ въ противномъ случаѣ, вы можете только погубить себя.

Глава восьмая.

Шарлотта втолкнула Леклерка въ маленькую темную комнату, находившуюся у постели Изабеллы; королева соскочила съ постели, надѣла длинное парчевое платье, подбитое мѣхомъ, закуталась въ него, прижавъ сложенными на крестъ руками, потому что ей не было времени иначе укрѣпить его около своей таліи; волосы ея, какъ мы сказали, ниспадали по ея плечамъ и спускались даже ниже пояса. Въ туже минуту, Дюпюи, за которымъ слѣдовали два капитана, поднялъ дверный занавѣсъ и, не снимая своей каски, сказалъ обратясь къ Изабеллѣ:

— Государыня королева, вы моя плѣнница.

Изабелла испустила крикъ, выражавшій бѣшенство и изумленіе; потомъ чувствуя, что ноги ея слабѣютъ, она опустилась и сѣла на свою постель, взглянула на того, кто обратилъ къ ней рѣчь свою въ такихъ непочтительныхъ выраженіяхъ, и сказала ему съ грубымъ смѣхомъ:

— Вы съ ума сошли, господинъ Дюпюи.

— Нѣтъ, отвѣчалъ послѣдній; къ несчастію его величество нашъ король сошелъ съ ума; а безъ этого, государыня, я бы уже давно сказалъ вамъ первый разъ то, что я сказалъ вамъ только сейчасъ.

— Я могу быть плѣнницей, но пока я еще королева, а если бы я не была и королевой, то я все таки женщина, и такъ говорите со мною, сударь, снявъ вашу каску, какъ бы вы говорили съ вашимъ коннетаблемъ, потому что я полагаю, это онъ васъ послалъ.

— Вы не ошибаетесь; я пришелъ по его приказанію, отвѣчалъ Дюпюи, медленно отстегивая свою каску, какъ человѣкъ, повинующійся скорѣе собственной волѣ, нежели данному ему приказанію.

— Хорошо, отвѣчала королева; но такъ какъ я ожидаю короля, то мы увидимъ, кто, коннетабль или онъ, здѣсь, хозяинъ.

— Король не пріѣдетъ.

— Я вамъ говорю, что онъ долженъ пріѣхать.

— На половинѣ дороги онъ встрѣтилъ рыцаря де-Бурдона. Королева затрепетала; Дюпюи замѣтилъ это и улыбнулся.

— Что же? сказала королева.

— Что? эта, встрѣча измѣнила его планы и, безъ сомнѣнія, также планы рыцаря, потому что онъ думалъ возвратиться въ Парижъ одинъ, а въ настоящій часъ онъ въѣзжаетъ въ него подъ добрымъ конвоемъ; онъ думалъ возвратиться въ свою квартиру въ отелѣ Сен-Поль, а между тѣмъ мы отвели ему квартиру въ Шателе.

— Рыцарь въ тюрьмѣ! а за что?

Дюпюи улыбнулся.

— Вы должны это знать лучше насъ государыня.

— Надѣюсь, никакая опасность не угрожаетъ его жизни?

— Шателе очень близко отъ Гревской площади, сказалъ, смѣясь, Дюпюи.

— Его не осмѣлятся умертвить!

— Государыня королева, сказалъ Дюпюи, бросивъ на нее гордый и грубый взглядъ, вспомните о его высочествѣ герцогѣ Орлеанскомъ; онъ былъ первое лицо въ королевствѣ послѣ его величества, нашего короля; четыре пѣшіе лакея несли факелы, два оруженосца несли копье, и два пажа несли шпагу вокругъ; него въ послѣдній вечеръ, когда онъ ѣхалъ по улицѣ Барбеттъ, возвращаясь съ ужина у васъ…. Между такимъ благороднымъ господиномъ и такимъ незначительнымъ рыцаремъ большое разстояніе…. И если оба они совершили тоже преступленіе, то почему обоимъ имъ не подвергнуться и тому же наказанію?

Королева поднялась, съ выраженіемъ сильнѣйшаго гнѣва; кровь такъ сильно бросилась ей въ лицо, что можно было бы подумать, она брызнетъ изъ всѣхъ ея венъ; она протянула руку къ двери, сдѣлала шагъ впередъ, и хриплымъ голосомъ произнесла только одно слово:

— Вонъ!

Дюпюи испугавшись, отступилъ шагъ назадъ.

— Хорошо, государыня, отвѣчалъ онъ; но прежде, нежели выйду, я долженъ прибавить вотъ что, неизмѣнная воля короля и милостивѣйшаго моего государя коннетабля, чтобъ вы безъ отлагательства отправились въ городъ Туръ.

— Безъ сомнѣнія, съ вами?

— Да, государыня.

— Итакъ васъ избрали моимъ тюремнымъ стражемъ! Почетная должность, и она удивительно идетъ къ вамъ.

— Государыня, человѣкъ, которому поручено задвигать желѣзные засовы за королевою Франціи, въ государствѣ что нибудь значитъ.

— Вы думаете, возразила королева, что палача отблагодарили бы тѣмъ, еслибъ онъ отсѣкъ мнѣ голову?

Она отвернулась, какъ бы находя, что сказала довольно, и не желая отвѣчать больше.

Дюпюи скрежеталъ зубами.

— Когда вы будете готовы, государыня?

— Я дамъ вамъ объ этомъ знать.

— Помните, государыня, я вамъ сказалъ, что время не терпитъ.

— Помните, сударь, что я королева, и что я велѣла вамъ выйти вонъ.

Дюпюи что-то пробормоталъ; но какъ всѣмъ было извѣстно, какое большое вліяніе имѣла королева Изабелла надъ старымъ монархомъ, то онъ страшился, чтобъ она, пока будетъ отъ него такъ близко, опять не получила этого вліянія, такъ недавно потеряннаго. И потому онъ поклонился ей съ большимъ почтеніемъ, нежели какое оказывалъ ей доселѣ, и вышелъ, какъ королева ему приказала.

Какъ только опустился занавѣсъ за нимъ и сопровождавшими его двумя капитанами, королева скорѣе упала, нежели сѣла на кресло, раздались рыданія Шарлотты и Перрине Леклеркъ выскочилъ изъ своей норки. Онъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго, но видно было, что это болѣе отъ гнѣва, нежели отъ страха.

— Не прикажите-ли убить этого человѣка? сказалъ онъ королевѣ, сжавъ зубы и схватившись за свой кинжалъ. Королева горько улыбнулась. Шарлотта, въ слезахъ, бросилась къ ногамъ ея. Ударъ, поразившій королеву, отозвался и на двухъ молодыхъ любовникахъ.

— Убить его! сказала королева. Ты думаешь, молодой человѣкъ, что я имѣла бы для этого нужду въ твоей рукѣ и твоемъ кинжалѣ?… Убить его! и къ чему бы это послужило?… Погляди, дворъ наполненъ солдатами…. убить его!… и спасетъ ли это Бурдона?

Шарлотта сильнѣе заплакала; къ печали о несчатіи ея госпожи, примѣшивалась личная ея печаль, не менѣе дѣйствительная, королева лишалась блаженства любви, Шарлотта лишалась на то надежды; Шарлотта заслуживала больше сожалѣнія.

Королева продолжала:

— Ты плачешь, Шарлотта…. ты плачешь…. а тотъ, кого ты любишь, у тебя остается!… потому что, если вы будете разлучены, то на короткое только время!… Ты плачешь, и однако я помѣнялась бы своею участію королевы съ твоею…. Ты плачешь! слѣдовательно ты не знаешь, что я, которая не въ состояніи плакать, что я любила его, Бурдона, какъ ты любишь этого молодаго человѣка! И чтоже! ты видишь, они убьютъ его, потому что они не прощаютъ…. Того, котораго я люблю столько же, какъ ты любишь этого, они убьютъ, и я не буду въ состояніи ничѣмъ воспрепятствовать этому убійству, и я не буду знать минуты, когда они вонзятъ желѣзо въ грудь его, и всѣ минуты моей жизни будутъ для меня минутою его смерти и каждое мгновеніе я буду говорить себѣ: въ это время можетъ быть онъ призываетъ меня, произноситъ мое имя, бьется въ крови своей, корчится въ предсмертныхъ мукахъ, а я, я! я далеко отъ него, я ничѣмъ не могу помочь ему, а между тѣмъ я королева, королева Франціи!…. Проклятіе! и я не плачу, и я не могу плакать.

Королева ломала себѣ руки и царапала себѣ лицо; влюбленные плакали уже не о своемъ несчастіи, но о несчастіи королевы.

— О! что мы можемъ для васъ-сдѣлать? говорила Шарлотта.

— Приказывайте! сказалъ Леклеркъ,

— Ничего, ничего…. О! цѣлый адъ въ этомъ словѣ. Быть готовою отдать свою кровь, свою жизнь за того, кого любишь, и не быть въ состояніи нечего сдѣлать!… О! если бы, я имѣла въ своихъ рукахъ этихъ людей, которые два раза имѣли удовольствіе терзать мое сердце!… Но я ничего не могу сдѣлать ни противъ нихъ, ни для него; однако я была, могущественна; въ часы безумія короля, я могла бы заставить его подписать смертный приговоръ коннетабля, и я этого не сдѣлала. О! безумная, я должна бы была это сдѣлать… Тогда д’Арманьякъ былъ бы въ тюрьмѣ, предъ лицомъ смерти, какъ теперь онъ, онъ, онъ, такой красивый, такой молодой, онъ, который никогда ничего худаго имъ не сдѣлалъ!… Ахъ! они убьютъ его, какъ убили Людовика Орлеанскаго, который также никогда ничего худаго имъ не сдѣлалъ… А король…. король, который видитъ всѣ эти убійства, который ходитъ въ крови, и который, когда поскользнется, то удерживается за этихъ убійцъ!… сумасшедщій король, глупый король! О! Боже мой, Боже мой, умилосердись надо мною! спаси меня, — отомсти за меня!…

— Боже! будь милостивъ! сказала Шарлотта.

— Будь они прокляты! сказалъ Леклеркъ.

— Мнѣ уѣхать!.. Они хотятъ, чтобъ я уѣхала! они думаютъ, что я уѣду!… Нѣтъ, нѣтъ… уѣхать, не узнавъ, что съ нимъ будетъ! они исторгнутъ меня отсюда не иначе, какъ разорвавъ на части. Посмотримъ, какъ они осмѣлятся поднять руку на свою королеву! Я вцѣплюсь въ эту мебель руками, зубами…. О! имъ надобно будетъ сказать мнѣ, что съ нимъ сталось, или лучше, я пойду, когда наступитъ темная ночь, я сама пойду въ тюрьму, (она взяла ларчикъ и открыла его); у меня есть золото, поглядите!.. золото для выкупа одного человѣка, а если его не будетъ довольно, то драгоцѣнные камни, жемчугъ, за которые можно купить королевство; что же! я все, это все отдамъ тюремному стражу; и скажу ему: отдай мнѣ его живаго, отдай мнѣ его, не допустивъ никого коснуться ни къ одному изъ его волосковъ, и все это, глядите, золото, жемчугъ, алмазы, все это тебѣ, тебѣ, возвратившему мнѣ больше, чѣмъ все это, — тебѣ, у котораго я остаюсь еще въ долгу, которому я предамъ другихъ…

— Государыня королева, сказалъ Леклеркъ, если вамъ угодно, то я, отправлюсь, въ Парижъ….. У меня тамъ есть друзья, — я ихъ соберу; и мы сдѣлаемъ нападеніе въ Шателе.

— Да, да, съ горестью сказала королева, и ты ускоришь смерть его, не правда-ли?.. И если, вы успѣете выломать дверь тюрьмы, то, входя въ мѣсто его заключенія, вы найдете трупъ еще теплый и обливающійся кровью, потому что, чтобъ вонзить въ сердце кинжалъ надобно меньше времени, нежели друзьямъ твоимъ для того, чтобъ выломать десять дверей, десять желѣзныхъ дверей!… Нѣтъ, ничего не надобно дѣлать силою, мы бы убили его!… Иди отправляйся, будь всю, ночь у Шателе; если они поведутъ его живаго въ другую тюрьму, слѣдуй за нимъ до самыхъ ея воротъ; если его умертвятъ, проводи тѣло его до могилы; но въ томъ и другомъ случаѣ возвратись сказать мнѣ объ этомъ, чтобъ я знала, гдѣ: онъ живой или мертвый находится.,

Леклеркъ готовъ былъ выйти, но королева остановила его.

— Сюда, сказала она, положа палецъ на уста свои.

Она отворила дверь темной комнаты, и пожала пружину, открылась дверь и онъ увидѣлъ ступени лѣстницы, сдѣланной въ стѣнѣ.

— Ступай за мной, сказала королева Леклерку.

И высокомѣрная Изабелла, сдѣлавшись женщиною, и трепеща всѣмъ тѣломъ, взяла за руку простаго продавца оружія, на котораго въ это время она возлагала всю свою надежду; она вела его, идя впереди, предостерегая его отъ угловъ стѣны, ощупывая ногами полъ въ узкомъ и темномъ корридорѣ, въ которомъ они находились. Послѣ нѣсколькихъ поворотовъ Леклеркъ замѣтилъ свѣтъ сквозь скважины двери; королева открыла ее; она выходила въ отдѣльный садъ, въ концѣ котораго находилась стѣна. Она слѣдила глазами за молодымъ человѣкомъ, который взобрался на стѣну, сдѣлалъ ей рукою послѣдній знакъ надежды и почтенія, и исчезъ, соскочивъ со стѣны.

Суматоха была такъ велика, что никто его не видѣлъ.

Между тѣмъ, какъ королева возвращается въ свою комнату, послѣдуемъ за Леклеркомъ. Онъ чрезъ долину пробирается къ Бастиліи, идетъ не останавливаясь по Сент-Антуанской улицѣ, проходитъ по Гревской площади, бросаетъ безпокойный взоръ на висѣлицу, которой не занятая на ту пору никѣмъ рука, была обращена къ водѣ, останавливается на минуту отдохнуть на мосту Нотр-Дамъ, достигаетъ до угла зданія главной бойни и, замѣтя, что никто не можетъ ни войти въ гранъ-Шателе, ни выйти изъ него такъ, чтобъ оттуда онъ этого не увидѣлъ, вмѣшивается въ толпу мѣщанъ, разсуждавшихъ объ арестованіи рыцаря.

— Я васъ увѣряю, почтенный Бурдишонъ, говорила одна старуха, державшая мѣщанина за пуговицу его кафтана, чтобъ заставить его быть къ ней внимательнѣе, я васъ увѣряю, что онъ очнулся; я это узнала отъ дочери тюремщика Шателе; она сказала, что у него только ушибъ на задней части головы и больше ничего.

— Я объ этомъ и не спорю съ вами, матушка Жеганна, отвѣчалъ мѣщанинъ, но все это не объясняетъ мнѣ, за что онъ арестованъ.

— О! вотъ что, это легко угадать; онъ сдѣлалъ съ Англичанами и Бургундцами условіе предать имъ Парижъ, все истребить огнемъ и мечемъ, превратить въ монету церковные сосуды…. Но что еще важнѣе, говорятъ, что онъ былъ побужденъ къ этому королевою Изабеллою, которая гнѣвается на Парижанъ со времени убіенія герцога Орлеанскаго, и говоритъ, что она не успокоится до тѣхъ поръ, пока не уничтожитъ улицы Барбеттъ, и не сожжетъ храма Образа Пресвятой Богородицы.

— Посторонитесь, посторонитесь, сказалъ одинъ мясникъ, вотъ пытальщикъ.

Человѣкъ въ красной одеждѣ прошелъ среди толпы…. При приближеніи его, ворота Шателе отворились, какъ будто они его узнали, и опять затворились за нимъ.

Всѣ слѣдили за нимъ глазами, наступила минутная тишина, послѣ которой прерванный разговоръ снова возобновился.

— А! хорошо, сказала старуха, выпустивъ изъ руки пуговицу Будришона, мнѣ знакома дочь тюремщика; она, можетъ быть, увидитъ, какъ будутъ дѣлать допросъ.

И она пустилась бѣгомъ къ Шателе, съ такою скоростію, къ какой она способна была по своимъ лѣтамъ и по ногамъ, которыя не совсѣмъ были ровны по длинѣ.

Она постучалась въ ворота; открылось окошечко; молодая, бѣлокурая дѣвушка высунула чрезъ него свою круглую и веселую головку. Завязался тихій разговоръ, но онъ, какъ казалось, не имѣлъ того успѣха, какого ожидала матушка Жеганна, потому что ворота оставались запертыми; только молодая дѣвушка, просунувъ руку чрезъ рѣшетчатое отверстіе, указала ею на отдушину темницы и исчезла. Старуха дала знакъ толпѣ приблизиться; нѣсколько человѣкъ выступили, изъ нея; она стала на колѣна предъ отдушиною, и сказала окружавшимъ ее: — подите сюда, дѣти мои, это слуховое окно тюрьмы; мы не увидимъ его, но услышимъ, какъ онъ будетъ кричать; а это все таки лучше, чѣмъ ничего.

И такъ всѣ съ жадностію тѣснились около этого отверстія, которое можно бы было считать выходившимъ изъ самаго ада, потому что не прошло и десяти минутъ, какъ оттуда начали выходить звукъ цѣпей, крики бѣшенства и свѣтъ пылающаго огня.

— Ага! я вижу жаровню, сказала старуха. Постой! пытальщикъ кладетъ въ нее желѣзные…. клещи; вотъ онъ раздуваетъ огонь.

При каждомъ дуновеніи раздувальнаго мѣха жаровня бросала такое сильное пламя, что можно было сказать, это подземная молнія.

— Вотъ онъ беретъ клещи; они такъ красны, что ненакаленный конецъ жжетъ ему пальцы. Онъ ушелъ;въ глубину тюрьмы; я вижу только его ноги…. Тссъ! молчите… мы услышимъ.

Раздался пронзительный крикъ…. Всѣ головы приблизились къ отдушинѣ.

— А! вотъ судья его, допрашиваетъ, сказала старая болтунья, которая, какъ пришедшая прежде всѣхъ, успѣла просунуть голову между двумя желѣзными полосами; заграждавшими отдушину; — онъ не отвѣчаетъ: — отвѣчай же разбойникъ, отвѣчай же убійца, сознавайся въ своихъ преступленіяхъ!

— Все затихло сказали многіе голоса.

Старуха вынула свою голову изъ отверстія; но держалась обѣими руками за желѣзную полосу съ тѣмъ, чтобы занять снова свое мѣсто, когда послышатся голоса, потомъ, сказала съ убѣжденіемъ, какъ опытная:

— Видите-ли, если онъ ни въ чемъ не сознается, то его нельзя будетъ повѣсить.

Вторичный крикъ заставилъ ее снова всунуть голову въ отверстіе.

— А! перемѣна, сказала она, потому что клещи лежатъ на землѣ подлѣ жаровни…. — ну! пытальщикъ уже усталъ.

Послышались удары молота.

— Нѣтъ, нѣтъ! сказала она опять съ радостію, это ему надѣваютъ тиски.

Тисками назывались доски, которыя привязывались веревками вокругъ ногъ страдальца; потомъ, между нихъ вкладывали широкій желѣзный клинъ; который вгоняли ударами молота до тѣхъ поръ, пока онѣ, сближаясь между-собою, сплющивали тѣло и ломали кости.

Рыцарь, повидимому, ни въ чемъ не сознавался, потому что удары молота слѣдовали одинъ за другимъ съ возрастающею силою и быстротою. Пытальщикъ разсердился.

Нѣсколько времени уже не слышно было криковъ; за ними послѣдовали глухія стенанія, которыя также прекратились. Вдругъ перестали слышаться и удары молота.

Старая Жеганна тотчасъ встала.

— На сегодня кончено, сказала она, отряхая пыль, приставшую, къ ея колѣнамъ, и поправляя свой чепецъ; онъ лишился чувствъ, не сказавъ ничего, — и ушла, будучи увѣрена, что долѣе ждать было нечего.

Основательное знаніе, которое, какъ казалось, она имѣла о томъ, какъ обыкновенно происходили эти дѣла, увлекло за нею всѣхъ свидѣтелей этой сцены, исключая одного молодаго человѣка, который остался и стоялъ опершись объ стѣну — это былъ Перрине Леклеркъ.

Не много спустя, какъ предвидѣла матушка Жеганна, вы шелъ пытальщикъ.

Къ вечеру священникъ вошелъ въ тюрьму.

Когда наступила совсѣмъ ночь, внѣ тюрьмы поставили часовыхъ, и одинъ изъ пикъ принудилъ Леклерка удалиться; онъ сѣлъ на тумбу, на углу моста, называемаго Понтъ-о-мёнье.

Прошло два часа; хотя ночь была темна, но глаза его такъ къ этому привыкли, что онъ отличалъ на сѣрыхъ стѣнахъ черное мѣсто, въ которомъ находились ворота Шателе. Онъ не произнесъ ни одного слова, не отнималъ руки отъ кинжала и не думалъ ни о пищѣ, ни о питіи.

Пробило одинадцать часовъ….

Не затихъ еще послѣдній ударъ, какъ отворились ворота Шателе: два солдата показались на порогѣ, держа въ одной рукѣ шпагу, а въ другой факелъ; потомъ вышли четыре человѣка, несшіе какую-то тяжесть, а за ними слѣдовалъ человѣкъ, котораго лицо было скрыто подъ какою-то красною шапкою; они молча шли къ вышесказанному мосту.

Когда они были противъ Перрине, то сей послѣдній увидѣлъ, что вещь, которую несли эти люди, былъ широкій кожаный мѣшокъ; онъ вслушался, стонъ достигъ до его слуха; не было болѣе сомнѣнія.

Въ одну секунду кинжалъ былъ, обнаженъ, двое изъ носильщиковъ были повергнуты на землю, и мѣхъ распоротъ во всю его длину. Изъ него вышелъ человѣкъ.

— Спасайтесь, рыцарь, сказалъ Леклеркъ.

Пользуясь изумленіемъ, въ которое онъ привелъ нападеніемъ своимъ эту маленькую труппу, чтобы обезопасить себя отъ ея преслѣдованія, онъ незамѣтно спустился вдоль по скату рѣчнаго берега, и исчезъ изъ глазъ.

Тотъ, кому онъ рѣшился, съ такимъ неслыханнымъ мужествомъ, возвратить свободу, попытался было убѣжать; он. поднялся на ноги, но переломанныя кости его были не въ состояніи его поддерживать, и онъ упалъ безъ чувствъ съ. крикомъ горести и отчаянія.

Человѣкъ въ красной шапкѣ далъ знакъ, и два носильщика, которые не были ранены, взяли его опять къ себѣ на плечи. Дойдя до средины моста, онъ остановился и сказалъ:

— Хорошо, бросьте его здѣсь.

Приказаніе мигомъ было исполнено; какой-то безобразный предметъ въ одно мгновеніе промелькнулъ въ пустомъ пространствѣ между мостомъ и рѣкою, и шумъ паденія тяжелаго тѣла раздался въ водѣ.

Въ туже минуту лодка, съ двумя человѣками, приблизилась, къ тому мѣсту, гдѣ исчезло тѣло, и шла нѣсколько времени по теченію рѣки. Спустя нѣсколько секундъ, между тѣмъ, какъ одинъ дѣйствовалъ веслами, другой зацѣпилъ крючкомъ, предметъ, всплывшій на поверхность воды, и хотѣлъ уже положить его въ свою лодку; но въ это время человѣкъ въ. красной шапкѣ, сталъ на край моста, и громкимъ голосомъ, произнесъ сіи таинственныя слова:

— Не мѣшайте исполненію короля.

Лодочникъ затрепеталъ и, не смотря на просьбы своего товарища, бросилъ опять въ рѣку тѣло рыцаря де-Бурдона.

Глава девятая.

Прошло около шести мѣсяцевъ послѣ сцены, которую мы описали въ предъидущей главѣ; ночь спускалась на великій городъ, и съ высоты Сенъ-Жерменскихъ воротъ можно было видѣть, какъ медленно и одна за другою, исчезали въ пустомъ туманѣ, смотря по большему или меньшему разстоянію, колокольни и башни, возвышавшіяся надъ Парижемъ въ 1417 году. Сперва скрылись на сѣверѣ, въ густомъ и быстро распространявшемся, подобно приливу, мракѣ, остроконечныя колокольни Тампля и святаго Мартина; потомъ онъ, распространяясь далѣе, обхватилъ остроконечныя и зубчатыя колокольни святаго Жилля и святаго Луки, которыя издали, среди сумрака, казались двумя великанами, готовыми вступить въ бой; дошелъ до Сен-Жакъ-ла-Бушери, зданія, которое виднѣлось въ туманѣ только потому, что предоставляло въ немъ, еще темнѣйшую вертикальную линію; потомъ онъ соединялся съ туманомъ, поднимавшемся изъ Сены, и уносимымъ огромными массами тихимъ и влажнымъ вѣтромъ; сквозь паровой покровъ, глазъ могъ еще нѣсколько видѣть старый Лувръ и его колоннаду, храмъ Парижской Богоматери и высокую колокольню Сентъ-Шапели; далѣе, подобно бѣговому коню, туманъ устремился на Университанъ, обхватилъ монастырь святой Женевьевы, скрылъ Сорбонну, крутился на крышахъ домовъ, спустился на улицы, перешелъ чрезъ городскую стѣну, распространился по долинѣ, вскорѣ изгладилъ на горизонтѣ красноватую линію, которую остановило солнце, какъ послѣднее прощаніе съ землею, и на которой за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ рисовался еще темный силуэтъ трехъ колоколенъ аббатства Сен-Жерменъ-де-Пре.

Между тѣмъ на стѣнахъ, окружающихъ, подобно поясу, этотъ спящій колоссъ, можно было видѣть, въ разстояніи одинъ отъ другаго на сто шаговъ, стражей, охраняющихъ его безопасность; мѣрный и монотонный шумъ шаговъ уподоблялся, если станемъ продолжать сравненіе, біенію пульса, доказывавшему, что тамъ была жизнь, хотя она скрылась на время подъ наружностію смерти; отъ времени до времени крикъ часовыхъ: слушай! начавшись съ одного пункта, подобно эху, перебѣгалъ отъ одного поста до другаго по всей круговой линіи, и прекращался, возвратясь на то мѣсто, съ котораго начался.

Въ тѣни, отбрасываемой Сен-Жерменскими воротами, которыхъ квадратная вершина возвышалась надъ стѣною, ходилъ часовой печальнѣе и молчаливѣе нежели другіе. По его полу-военной и полу-мѣщанской одеждѣ легко было угадать, что носившійтее исполнялъ, въ это время обязанность солдата,. но, онъ принадлежалъ къ сословію, ремесленниковъ, которое по приказанію коннетабля д’Арманьяка выставляло пятьсотъ человѣкъ для защиты города; отъ времени до времени онъ останавливался, опирался на бердышъ; которымъ былъ вооруженъ, устремлялъ неопредѣленный взоръ на одинъ какой нибудь пунктъ, потомъ снова начиналъ ходить въ предѣлахъ пространства, назначеннаго для ночнаго стража.

Вдругъ вниманіе его было привлечено голосомъ человѣка, который съ дороги, прилегавшей къ внѣшнимъ рвамъ, просилъ отворить Сен-Жерменскія ворота; запоздавшая особа, казалось, разсчитывала на снисхожденіе, стража, который, послѣ девяти часовъ вечера; одинъ могъ позволить войти чрезъ нихъ, и то подъ личною своею отвѣтственностію. Надобно думать, что онъ не обманулся во вліяніи, которое надѣялся имѣть на часоваго, потому, что какъ только молодой стражъ услышалъ его голосъ, тотчасъ спустился по внутреннему скату стѣны, и, постучался въ маленькое окно, въ которомъ видѣнъ былъ свѣтъ лампы и сказалъ довольно громко, чтобъ быть услышанымъ изнутри:

— Батюшка!.. встаньте, скорѣе, и подите отворить ворота мессиру Жювеналу дез-Юрсенъ.

Движеніе лампы доказывало, что слова, его были услышаны, изъ дома вышелъ старикъ съ фонаремъ въ одной рукѣ и съ связкой ключей въ другой, и пошелъ въ сопровожденіи молодаго человѣка, позвавшаго его, подъ сводъ образуемый огромными воротами.

Однако-же прежде нежели онъ вложилъ ключъ въ замокъ, какъ будто удостовѣреніе, полученное отъ сына было недостаточно, онъ обратился къ особѣ, которая, какъ слышно было, ходила, стуча ногами по другую сторону воротъ.

— Кто, вы такой? — спросилъ онъ.

— Отворите, почтенный Леклеркъ, я Жанъ Жювеналъ дез-Юрсенъ, совѣтникъ парламента его величества, нашего короля. Я запоздалъ у пріора аббатства Сенъ-Жерменъ-де-Пре, и какъ мы старые знакомые, то я разсчитывалъ на васъ.

— Да да, ворчалъ Леклеркъ, такіе старые знакомые, какими могутъ быть старикъ и ребенокъ. Это, молодой человѣкъ, могъ сказать твой отецъ (потому что мы оба родились въ городѣ Труа въ 1340-мъ году, и шестидесяти-осмилѣтнее знакомство лучше, нежели ваше заслуживало то названіе, которое вы ему дали.

Говоря эти слова, сторожъ два раза повернулъ ключъ въ замкѣ и привелъ. въ вертикальное положеніе горизонтальную желѣзную полосу, которою запирались ворота, и прижавъ одною рукою одну массивную половинку воротъ, а другою потянувъ къ-себѣ, раздвинулъ ихъ и открылъ проходъ молодому, человѣку двадцати шести или семи лѣтъ.

— Благодарю васъ, почтенный Леклеркъ, сказалъ онъ, трепля по плечу старика съ благосклонностію и почтеніемъ, благодарю; разсчитывайте на меня при случаѣ, какъ я разсчитывалъ на васъ.

— Мессиръ Жювеналь, сказалъ часовой, могу-ли и я имѣть долю въ этомъ обѣщаніи, какъ имѣлъ долю въ услугѣ, которую отецъ мой оказалъ вамъ, потому что если-бы я не разбудилъ его, то вамъ пришлось бы провести ночь за стѣнами города.

— А, это ты Перрине! и что ты дѣлаешь въ такомъ нарядѣ въ эту пору ночи?

— Я стою на часахъ по приказанію господина коннетабля, и какъ я могъ свободно выбирать, для этого себѣ мѣсто, то я взялъ это, чтобъ пообѣдать у моего старика….

— И я былъ радъ ему, прибавилъ старикъ, потому, что онъ славный парень, боится Бога, почитаетъ, короля и любитъ своихъ родителей….

Старикъ Леклеркъ протянулъ сыну своему морщинистую и трепещущую свою руку. Послѣдній сжалъ ея въ своихъ рукахъ; Жювеналь пожалъ другую.,

— Еще разъ благодарю васъ, старый другъ мой: не оставайтесь долѣе на-дворѣ; надѣюсь, что уже не прійдетъ другой такой-же докучливый человѣкъ, чтобъ подвергнусь испытанію вашу снисходительность.

— И хорошо сдѣлаетъ, мессиръ дез-Юрсенъ; потому что хотя-бы это былъ его. высочество, нашъ дофинъ Карлъ, да хранитъ его Господь, я думаю, что не сдѣлалъ бы и для него того, что я сдѣлалъ для васъ. Въ теперешнія смутныя времена, храненіе ключей города сопряжено съ большою отвѣтственностію. И потому, когда я не сплю, то они у меня за поясомъ, а когда сплю, то подъ подушкою.

Изложивъ въ похвалу себѣ это доказательство бдительности, старикъ въ послѣдній разъ потрясъ имъ руки, поднялъ фонарь, который поставилъ было на землѣ, и возвратился къ себѣ домой, оставя молодыхъ людей однихъ.

— О чемъ ты хочешь спросить меня, Перрине? спросилъ Жювеналь, опираясь на руку молодаго торговца оружіемъ, котораго мы вывели на сцену въ предъидущей главѣ, и котораго опять встрѣчаемъ здѣсь.

— О новостяхъ, мессиръ; вы, какъ докладчикъ и совѣтникъ, должны знать все, что дѣлается; а я очень безпокоюсь, потому что, говорятъ, важныя дѣла совершаются въ Турѣ, гдѣ находится королева.

— Дѣйствительно, сказалъ Жювеналь, для этого ты ни къ кому не могъ обратиться лучше, и я разскажу тебѣ самыя свѣжія новости.

— Взойдемъ, если вамъ угодно, на стѣну; коннетабль вѣроятно будетъ скоро дѣлать ночной рундъ, и если не найдетъ меня на своемъ постѣ, то мой старикъ отецъ можетъ потерять мѣсто, а мнѣ достанется нѣсколько ударовъ портупеей по спинѣ.

Жювеналь дружески оперся на руку Перрине, и оба вмѣстѣ взошли на платформу, остававшуюся нѣсколько времени пустою.

— Вотъ какъ шли дѣла, началъ Жювеналь. (Его слушатель, казалось, слушалъ его съ величайшимъ вниманіемъ). Ты знаешь, что королева была заключена въ тюрьму въ Турѣ подъ надзоромъ Дюпюи, самаго подозрительнаго и самаго не любезнаго изъ тюремщиковъ. Однако же, не смотря на его бдительность, королева нашла средство написать къ герцогу Бургундскому и просить его помощи. Послѣдній тотчасъ понялъ, какою могущественною союзницею была бы для него Изабелла Баварская, потому что, въ глазахъ многихъ, его возмущеніе противъ короля съ того времени приняло бы видъ рыцарскаго покровительства, оказываемаго женщинѣ.

— Какъ за старшею дочерью короля и за герцогинею Баварскою наблюдали не такъ строго, какъ за королевою, то послѣдняя посредствомъ ихъ получала извѣстія отъ герцога, и когда узнала, что онъ осадилъ Корбейль, и что его люди проникнули до Шартра, то она не отчаявалась спастись бѣгствомъ. Вслѣдствіе сего она притворилась, что желаетъ ѣхать на богомолье въ аббатство Мармутье, и послала старшую принцессу просить Дюпюи, чтобъ онъ позволилъ принцессамъ и женской ихъ прислугѣ ѣхать туда къ обѣднѣ. Дюпюи, какъ ни былъ грубъ, не смѣлъ отказать дочери своего короля въ снисхожденіи, которое, какъ ему казалось, не могло имѣть никакихъ дурныхъ послѣдствій. Королева мало по малу пріучила своего тюремщика спокойно смотрѣть на поѣздки свои для богомолья въ Мармутье. Она, по видимому, не обращала вниманія на дерзость этого человѣка; она кротко съ нимъ разговаривала.

Дюпюи, видя съ удовольствіемъ, что гордость королевы склоняется предъ его волею, началъ смягчаться. Онъ позволялъ ей ѣздить въ аббатство всякій разъ, когда ей того хотѣлось, и бралъ только ту предосторожность, что всегда самъ сопровождалъ ее, разставлялъ по дорогѣ въ разныхъ мѣстахъ караульныхъ, хотя казалось и не нужно было употреблять такой осторожности, находясь въ пятидесяти льё отъ непріятеля.

— Но королева замѣтила, что эти караульные, убѣдись въ безполезности своихъ постовъ, исполняли службу свою съ крайнею небрежностію, и если бы кто внезапно напалъ на нихъ, то это обошлось бы ему весьма дешево. Съ этого времени она составила планъ, чтобъ герцогъ Бургундскій увезъ ее изъ Мармутье; она увѣдомила его чрезъ одного изъ своихъ служителей обо всѣхъ этихъ подробностяхъ; онѣ ему понравились, и королева, съ другимъ посланнымъ, назначила ему день, въ который она намѣрена была отправиться въ это аббатство.

— Предпріятіе было опасное; надобно было проѣхать пятьдесять льё такъ, чтобъ не быть замѣченнымъ. Еслибы герцогъ Бургундскій сдѣлалъ этотъ набѣгъ, — съ малымъ числомъ людей, то Дюпюи имѣлъ довольно стражи, чтобъ противустать ему; а еслибъ онъ взялъ большой отрядъ то казалось невозможнымъ, чтобъ его не увѣдомили, и тогда онъ могъ взять и перевезти королеву въ Менъ, Берри, или въ Анжу. Герцогъ Бургундскій не унывалъ. Онъ очень, хорошо понималъ, что единственнымъ средствомъ поддержать свою партію было дѣйствовать отъ имени Изабеллы, и онъ принялъ такія надежныя мѣры, что достигъ своей цѣли, не будучи открытъ, и вотъ какимъ образомъ.

Вниманіе Перрине Леклерка повидимому удвоилось.

— Онъ выбралъ изъ своей арміи десять тысячъ кавалеристовъ, людей самихъ сильныхъ и на самыхъ крѣпкихъ лошадяхъ; велѣлъ до сыта накормить тѣхъ, и другихъ и въ ночь осьмаго дня осады Корбейля принялъ надъ ними начальство и отправился по дорогѣ въ Туръ. Всю ночь ѣхали въ глубокой тишинѣ, и остановились только на одинъ часъ до разсвѣта, чтобъ накормить лошадей, — потомъ опять продолжали походъ пятьнадцать часовъ сряду, но съ гораздо большею скоростію, нежели ночью. Къ концу дня опять остановились; до Тура оставалось только шесть лье. Это войско оставляло удивленіе во всѣхъ мѣстахъ, чрезъ которыя проѣзжало; въ удивленіе приводило то, что оно ѣхало съ такою тишиною и скоростію. Но на другой день по утру, такъ какъ герцогъ Бургундскій боялся, чтобъ, не смотря на всѣ принятыя имъ предосторожности; стража королевы не была-увѣдомлена, онъ прибылъ въ восемь часовъ утра въ Мармутье, окружилъ Церковь и приказалъ сиру Гектору де-Сивезъ войти въ нее въ сопровожденіи шестидесяти человѣкъ. Когда Дюпюи увидѣлъ это войско, и, по красному кресту, который оно носило, узналъ, что это войско Бургундское, то приказалъ королевѣ слѣдовать, съ намѣреніемъ вывести ее чрезъ небольшую боковую дверь туда, гдѣ ожидала ее карета, но она рѣшительно отъ этого отказалась. Тогда онъ далъ знакъ двумъ стражамъ, и они пытались вывести ее насильно; но она ухватилась за решетку клироса, у которой стояла на колѣняхъ, просунувъ руку, сквозъ рѣшетку, и клялась Христомъ, что скорѣе ее убьютъ, нежели оторвутъ оттуда. Дамы и принцессы, сопровождавшія ее, бѣгали то сюда, то туда, умоляя о защитѣ и призывая на помощь, такъ что сиръ де-Сивезъ, видя, что мѣшкать нечего, перекрестился, чтобъ Богъ, въ храмѣ котораго онъ находился, простилъ его за этотъ поступокъ, обнажилъ свою шпагу, послѣ чего воины его сдѣлали тоже.

Видя это Лоранъ Дюпюи ясно понялъ, что всё для него было потеряно; онъ выбѣжалъ чрезъ боковую дверь, вскочилъ на лошадь и во всю прыть возвратился въ городъ Туръ поднялъ въ немъ тревогу и немедленно привелъ его въ оборонительное положеніе.

— Какъ только онъ исчезъ, сиръ де-Сивезъ подошелъ къ королевѣ и почтительно привѣтствовалъ ее отъ имени герцога Бургундскаго.

— Гдѣ онъ? спросила королева.

— Предъ главнымъ входомъ церкви; онъ васъ ожидаетъ.

Королева и принцессы бросились къ главному входусреди множества людей, которые кричали: «да здравствуютъ королева и его высочество дофинъ!» Герцогъ Бургундскій, увидя ее, сошелъ съ лошади и преклонилъ одно колѣно.

— Любезнѣйшій братецъ, сказала она, граціозно подойдя къ нему и поднимая его, я должна любить васъ болѣе, нежели какого-нибудь человѣка въ королевствѣ. Вы оставили все, чтобъ прибыть сюда по моей просьбѣ, вы освободили меня изъ тюрьмы. Будьте увѣрены, что я никогда не забуду этого. Я очень ясно вижу, что вы всегда любили его величество короля, его семейство, королевство и общественное благо. Сказавъ это, она дала ему поцѣловать свою руку.

Герцогъ, въ отвѣтъ, выразилъ въ нѣсколькихъ словахъ свое почтеніе и преданность, оставилъ при ней сира де-Сивеза и тысячу всадниковъ, а самъ съ остальнымъ войскомъ стремительно отправился къ Туру, прежде нежели этотъ городъ пришелъ въ себя отъ удивленія. Ему не было оказано никакого сопротивленія, и между тѣмъ какъ люди его входили въ городъ гдѣ ни попало, герцогъ имѣлъ выѣздъ чрезъ ворота, которыя были оставлены солдатами Дюпюи. Этотъ несчастный и самъ былъ въ числѣ плѣнныхъ, и послужилъ урокомъ для потомства, что никогда не надобно быть непочтительнымъ къ коронованнымъ особамъ, до какой бы крайности онѣ доведены не были.

— Что же съ нимъ случилось? спросилъ Перрине.

— Въ полдень онъ повѣшенъ, отвѣчалъ Жювёсаль.

— А королева?

— Она возвратилась въ Шартръ, потомъ отправилась въ Труа, въ Шампань, гдѣ дворъ ея имѣетъ свое мѣстопребываніе. Шартрскіе правительственные чины, составленные изъ ея твореній, провозгласили ее правительницею, такъ что она приказала сдѣлать печать, на одной сторонѣ которой находятся гербы Франціи и Баваріи, а на другой ея портретъ со словами: Изабелла, Божіею милостію, королева-правительница Франціи.

Эти политическія подробности, повидимому, весьма мало занимали Перрине Леклерка, между тѣмъ, какъ напротивъ, казалось, ему хотѣлось знать другія, о которыхъ онъ колебался спросить; наконецъ, послѣ минутнаго молчанія, и когда онъ уже видѣлъ, что мессиръ Жювеналь хотѣлъ съ нимъ проститься, онъ спросилъ у него тономъ, который старался сдѣлать какъ можно равнодушнѣе:

— А не случилось-ли чего нибудь съ дамами, сопровождавшими королеву? не говорятъ ли чего нибудь объ этомъ?

— Ничего, отвѣчалъ Жювеналь.

Перрине вздохнулъ свободнѣе.

— Въ какомъ мѣстѣ, въ городѣ, помѣщается дворъ королевы?

— Въ замкѣ.

— Послѣдній вопросъ, мессиръ. Вы человѣкъ ученый, знаете языки латинскій и греческій, и географію, скажите мнѣ, пожалуйста, въ какую сторону горизонта надобно мнѣ повернуться, чтобъ взглянуть на городъ Труа?

Жювеналь осмотрѣлся немного; потомъ взявъ лѣвою рукою голову Перрине, повернулъ ее къ одной точкѣ пространства, которую въ тоже время указывалъ правою рукою.

— Вотъ, сказалъ онъ ему, смотри между сентъ-нискою и сорбонскою колокольнями, не много влѣво отъ луны, поднимающейся изъ-за этой колокольни; видишь-ли ты звѣзду, которая блеститъ ярче нежели другія?

Перрине сдѣлалъ знакъ, что видитъ.

— Она называется Меркуріемъ. Ну! если провести вертикальную линію отъ того мѣста, гдѣ она находится до самой земли, то эта линія, смотря на нее отсюда, раздѣлитъ по поламъ городъ, о положеніи котораго ты у меня спрашиваешь.

Перрине оставилъ безъ вниманія то, что касалось ему не яснымъ въ астрономическо-географическомъ объясненіи молодаго рекейтмейстера, и твердо замѣтилъ только то, что, смотря не много влѣво отъ сорбонской колокольни, глаза его были обращены на то мѣсто, гдѣ жила его Шарлотта. До всего прочаго ему мало было дѣла; не было-ли для него это мѣсто цѣлымъ міромъ?

Онъ поклономъ поблагодарилъ Жювеналя, который съ важностію удалился, будучи восхищенъ тѣмъ, что высказалъ предъ своимъ молодымъ соотечественникомъ свою ученость, притязаніе на которую вмѣстѣ съ тщеславіемъ доказать, что онъ происходилъ изъ фамиліи Орсини, было единственнымъ недостаткомъ, въ которомъ можно было упрекнуть этого безпристрастнаго и строгаго историка,

Перрине остался одинъ, прислонясь къ дереву, и хотя часть Парижа, которую въ то время называли университетскою, находилась у него предъ глазами, но какъ душа его носилась далеко, то она совершенно исчезла изъ его мыслей. Вскорѣ, какъ будто взоръ его дѣйствительно проникнулъ пространство, онъ не видѣлъ на горизонтѣ ничего больше, кромѣ города Труа, въ городѣ ничего кромѣ стараго замка, и въ замкѣ — ничего, кромѣ одной комнаты — комнаты, въ которой жила Шарлотта…. притомъ она представлялась ему, какъ театральная де-Корація, закрытою со всѣхъ сторонъ, кромѣ той, которая обращена къ зрителю, и тамъ въ этой комнатѣ, которой цвѣтъ стѣнъ и форму мебели рисовало ему воображеніе, онъ видѣлъ свободною отъ обязанностей, налагаемыхъ на нее службою при королевѣ, молодую, бѣлокурую и граціозную дѣвушку, освѣщающую бѣлымъ своимъ платьемъ обитаемую его мрачную комнату, подобно тѣмъ ангеламъ Мартена и Данби, которые, нося свѣтъ въ самихъ себѣ, освѣщаютъ лучами своими хаосъ, чрезъ который пролетаютъ и на который не свѣтило еще первозданное солнце.

Сосредоточивъ всѣ силы души своей на одной мысли, это видѣніе казалось ему существенностію, и еслибы воображеніе его представило ему вмѣсто его Шарлотты спокойной и мечтательной, Шарлотту, подверженную какой нибудь опасности то, конечно, онъ съ распростертыми руками бросился бы впередъ, будучи увѣренъ, что надобно сдѣлать только одинъ шагъ, чтобъ защитить ее.

Перрине былъ такъ погруженъ въ это созерцаніе, (которое могло бы заставить вѣрить тѣмъ, которое его испытали, что иногда нѣкоторыя особы дѣйствительно имѣютъ даръ двойнаго зрѣнія), что онъ совсѣмъ не слыхалъ шума, производимаго нѣсколькими всадниками, ѣхавшими по Павлиновой улицѣ, и чрезъ минуту показавшимися въ нѣсколькихъ отъ него шагахъ на валу, безопасность котораго была поручена его бдительности.

Командовавшій этимъ ночнымъ рундомъ далъ знакъ своему отряду остановиться, и одинъ взошелъ на стѣну. Тамъ глаза его со всѣхъ сторонъ искали часоваго, который долженъ былъ тутъ находиться и взоръ его остановился наконецъ на Перрине, который въ томъ же положеніи, продолжая туже мечту не замѣчалъ ничего, что вокругъ него происходило.

Тогда начальникъ этого небольшаго отряда направилъ шаги свои къ этой неподвижной тѣни, и концемъ своей шпаги столкнулъ войлочную шляпу, покрывавшую голову Леклерка.

Видѣніе исчезло съ быстротою, съ какою сокрушаются и исчезаютъ великолѣпные чертоги подъ ударами землетрясенія, какъ будто электрическое сотрясеніе пробѣжало по всему его тѣлу, и по инстинктивному побужденію онъ бердышемъ своимъ отдалилъ грозившую ему шпагу, вскричавъ:

— Товарищи! сюда.

— Ты еще не совсѣмъ проснулся молодой человѣкъ, или ты бредишь на яву, сказалъ коннетабль д’Арманьякъ, между тѣмъ какъ клинкомъ своей шпаги онъ перерубилъ, какъ щепку, древко бердыша, направленнаго Леклеркомъ къ наличнику его каски, и отрубленный конецъ, упавъ, воткнулся въ землю.

Леклеркъ узналъ голосъ парижскаго губернатора, бросилъ кусокъ древка, оставшійся въ его рукахъ, скрестилъ руки на груди и спокойно ожидалъ, чтобъ коннетабль назначилъ наказаніе, которое по собственному сознанію онъ заслуживалъ.

— А! почтенные граждане, продолжалъ графъ д’Арманьякъ, вамъ поручаютъ охраненіе вашего города, и такъ-то вы исполняете вашу обязанность? Эй! ребята, кликнулъ онъ, обратясь къ своему отряду, который двинулся, чтобъ къ нему приблизиться, сюда трое изъ васъ, кому угодно!

Три человѣка выдвинулись изъ рядовъ.

— Пусть одинъ изъ васъ займетъ мѣсто этого негодяя, сказалъ онъ.

Одинъ солдатъ молча слѣзъ съ лошади, бросилъ поводья на руку одного изъ своихъ товарищей и отправился подъ тѣнь Сен-Жерменскихъ воротъ занять мѣсто, на которомъ стоялъ на часахъ Леклеркъ.

— Что касается до васъ, продолжалъ коннетабль, говоря двумъ другимъ солдатамъ, ожидавшимъ его приказаній, сойдите съ лошадей, ребята, и отсчитайте по плечамъ этому бездѣльнику двадцать пять ударовъ ножнами вашихъ шпагъ.

— Милостивый государь! сказалъ хладнокровно Леклеркъ, это солдатское наказаніе, а я не солдатъ.

— Дѣлайте, что я сказалъ, прибавилъ коннетабль, ставя ногу въ стремя.

Леклеркъ подошелъ къ нему и остановилъ его за руку.

— Подумайте, милостивѣйшій государь.

— Я сказалъ двадцать пять, ни больше, ни меньше, отвѣчалъ коннетабль, и сѣлъ на сѣдло.

— Милостивый государь, сказалъ Леклеркъ, хватаясь за узду лошади, милостивый государь, это наказаніе раба и подданнаго, но я ни то ни другое; я человѣкъ свободный и гражданинъ города Парижа, прикажите заключить меня на двѣ недѣли, на мѣсяцъ въ тюрьму, и я пойду.

— Смотрите, пожалуйста, сказалъ коннетабль, для этихъ подлецовъ надобно еще выбирать наказаніе, соображаясь съ ихъ вкусомъ! Назадъ! Съ этимъ словомъ онъ далъ шпоры лошади, которая сдѣлала скачекъ впередъ, и ударивъ по обнаженной головѣ Леклерка кулакомъ въ его желѣзной рукавицѣ, онъ повергъ его къ ногамъ двухъ солдатъ, которые должны были быть исполнителями даннаго имъ приказанія.

Подобныя приказанія всегда принимались съ удовольствіемъ военными людьми, когда они касались до какого нибудь гражданина. Между солдатами и цеховыми господствовала страшная ненависть, которой политическія сближенія, отъ времени до времени между ними происходившія, не могли совершенно искоренить; такимъ образомъ не проходило почти ни одного вечера безъ того, чтобъ какой нибудь ремесленникъ и какой нибудь солдатъ встрѣтившись гдѣ нибудь въ отдаленной улицѣ, не помѣрились одинъ дубиною, а другой шпагою. Мы должны признаться, что Перрине Леклеркъ не былъ изъ числа тѣхъ, которые, при случаѣ, своротили бы съ дороги, чтобъ только избѣжать подобныхъ встрѣчъ.

По этому совершеніе наказанія, возложенное коннетаблемъ на своихъ солдатъ, было истиннымъ наслажденіемъ для послѣднихъ, такъ что, когда Перрине повалился къ ногамъ ихъ, то они оба бросились на него, и онъ, очнувшись, увидѣлъ себя обнаженнымъ до пояса, съ руками сложенными крестомъ надъ головою и привязанными къ суку дерева, такъ что онъ только пальцами ногъ прикасался къ землѣ; потомъ солдаты отвязали шпаги свои отъ пояса, клинки ихъ положили на дернъ и упругими и гибкими ножнами начали наносить удары, то одинъ, то другой, поперемѣнно, съ такимъ равнодушіемъ и правильностію, какъ Виргиліевы пастухи.

Третій солдатъ, приблизясь, считалъ удары.

Первые удары по этому твердому и бѣлому тѣлу не произвели, повидимому, никакого впечатлѣнія на того, кто получалъ ихъ, хотя при свѣтѣ луны можно было замѣтить синеватыя полосы, которыя они на немъ оставляли; вскорѣ эти бичи, охватывая на подобіе обручей истерзанную спину, уносили съ собой цѣлыя полосы тѣла. Мало-по-малу звукъ ударовъ измѣнилъ свои качества; изъ яснаго и свистящаго, каковымъ онъ былъ сначала, онъ сдѣлался глухимъ и низкимъ, какъ будто отъ ударовъ по грязи; потомъ подъ конецъ наказанія солдаты принуждены были наносить удары уже одною рукою, потому что другою закрывали себѣ лицо отъ брызговъ крови и кусочковъ тѣла, разлетавшихся при каждомъ ударѣ.

При двадцать пятомъ ударѣ они остановились, какъ строгіе исполнители приказанія. Наказываемый не испустилъ ни одного крику, не произнесъ ни одной жалобы.

Тогда, такъ какъ все было кончено, одинъ солдатъ взялъ свою шпагу и вложилъ ее снова въ ножны, а другой между тѣмъ своею перерѣзалъ веревку между сукомъ дерева и руками страдальца.

Какъ только веревки были перерѣзаны, то Перрине Леклеркъ, остававшійся въ прямомъ положеніи только потому, что она его поддерживала, упалъ, грызъ землю и лишился чувствъ.

Глава десятая.

Мѣсяцъ спустя послѣ этихъ происшествій, совершившихся въ Парижѣ, послѣдовали великія политическія событія въ окрестностяхъ этого города.

Никогда французской монархіи не угрожало такое близкое разрушеніе, какъ въ это время; три партіи раздирали это королевство и дѣло шло только о томъ, которая изъ нихъ завладѣетъ богатѣйшими его областями.

Генрихъ V, король Англійскій, сопровождаемый братьями своими, герцогами Кларанскимъ и Глочестерскимъ, сдѣлалъ, какъ мы сказали, высадку въ Тукѣ въ Нормандіи; онъ немедленно напалъ на замокъ этого имени, сдавшійся, послѣ четырех-дневной битвы, на капитуляцію; оттуда онъ пошелъ и сдѣлалъ правильную осаду Кесена, который защищали знаменитые, по заслугамъ и по имени, Лафайетъ и Монтене. Упорное ихъ сопротивленіе кончилось тѣмъ, что городъ былъ взятъ приступомъ. Свѣжее воспоминаніе о побѣдахъ при Гонфлерѣ и Азонкурѣ, соединясь съ молвою объ этихъ новыхъ тріумфахъ, распространило уныніе по всей Нормандіи; болѣе ста тысячь человѣкъ оставили ее и убѣжали въ Бретань, такъ что для завоеванія Гаркура, Бомонъ-ле-Рожера, Евре, Фалеза, Бейе, Лизье, Кутанса, Сен-Ло, Авранша, Аржантана и Алансона, Англійскому королю стоило только показаться предъ этими городами, или послать къ нимъ свои отряды. Одинъ Шербуръ, защищаемый Жаномъ д’Анженнъ, задержалъ его предъ своими стѣнами долѣе, нежели всѣ исчисленные нами города. Но и эта крѣпость наконецъ сдалась ему въ свою очередь, а съ нею и вся Нормандія, для которой она служитъ вратами, пала подъ власть Англійскаго короля Генриха V.

Королева и герцогъ съ своей стороны заняли Шампань, Бургундію, Пикардію и часть Иль-де-Франса. Санли былъ на сторонѣ Бургундцевъ, а Жакъ де-Вилльеръ, господинъ дел’Иль-Адамъ, начальствовавшій по назначенію короля въ Понтуазѣ, будучи весьма недоволенъ коннетаблемъ, за то, что онъ высокомѣрно съ нимъ обращался, сдалъ этотъ городъ, находящійся только въ нѣсколькихъ лье отъ Парижа, герцогу Бургундскому, который послалъ туда подкрѣпленіе и утвердилъ Иль-Адама его губернаторомъ.

Остальная часть Франціи, въ которой господствовалъ именемъ короля и дофина коннетабль, была тѣмъ менѣе способна долго сопротивляться всѣмъ своимъ врагамъ, что графъ д’Арманьякъ, будучи принужденъ стянуть всѣ свои войска къ столицѣ королевства, не могъ этого сдѣлать безъ того, чтобъ граждане города и окрестные крестьяне не потерпѣли много убытковъ отъ прохода и квартированія солдатъ, которые, не получая жалованья и провіанта, жили на ихъ счетъ. И такъ неудовольствіе было всеобщее, и коннетабль долженъ былъ столько же бояться своихъ союзниковъ, сколько и своихъ враговъ.

Герцогъ Бургундскій, не надѣясь овладѣть Парижемъ силою, рѣшился попытаться воспользоваться всеобщимъ неудовольствіемъ, которое коннетабль возбудилъ противъ королевскаго правительства, и искать соучастниковъ для себя въ самомъ городѣ. Преданные ему агенты, переодѣтые, проникли въ городъ и составился заговоръ, чтобъ отворить ему ворота Сен-Маріо. Одинъ человѣкъ духовнаго званія и нѣсколько гражданъ, жившихъ близко оттуда, велѣли сдѣлать къ нимъ фальшивые ключи, и послали къ герцогу гонца, чгобъ назначить день и часъ для этого предпріятія. Онъ возложилъ его на сира Гектора де-Савеза, который, при похищеніи королевы въ Турѣ, доказалъ уже свою ловкость и мужество, и самъ съ шестью тысячами воиновъ выступилъ въ походъ для поддержанія его.

Между тѣмъ, какъ войско идетъ въ тишинѣ для совершенія этого опаснаго дѣла, мы введемъ читателя въ большой залъ замка Труа, въ Шампани, гдѣ имѣетъ свое мѣстопребываніе дворъ королевы Изабеллы, окруженной Бургундскимъ и Французскимъ дворянствомъ.

Она сидѣла на позлащенномъ креслѣ въ этой готической комнатѣ, гдѣ была выказана вся роскошь Бургундскаго дома: и конечно тотъ, ктобы видѣлъ, какъ она улыбалась одному, граціозно протягивала красивую свою руку другому, бросала нѣсколько сладенькихъ словъ третьему, и кто, проникнувъ въ глубину сердца этой гордой принцессы, могъ бы читать въ немъ чувствованія ненависти и мщенія его обуревавшія, тотъ ужаснулся бы отъ борьбы, которую она должна была выдержать, чтобъ заключить въ груди своей столько страстей, и чтобъ спокойное чело ея представляло такую удивительную противуположность съ ними.

Молодой человѣкъ, стоявшій по правую ея руку, съ которымъ она наичаще разговаривала, потому что онъ былъ послѣднимъ изъ прибывшихъ къ ея двору, былъ сиръ Вилльеръ де-л’Иль-Адамъ. Онъ также подъ пріятною улыбкою и ласковыми словами скрывалъ планы мщенія и ненависти, которыхъ часть онъ привелъ уже въ исполненіе, сдавъ герцогу Бургундскому городъ, ввѣренный его защитѣ. Только, такъ какъ герцогъ думалъ, что если онъ измѣнилъ одинъ разъ, то можетъ измѣнить и другой, то не хотѣлъ, чтобъ л’Иль-Адамъ участвовалъ въ замышляемомъ нечаянномъ нападеніи на Парижъ, и какъ почетнаго гостя, оставилъ его возлѣ королевы.

Съ каждой стороны ея и не много назадъ, опершись, въ полу-почтительномъ и полу-фамиліарномъ положеніи, о спинку ея креселъ, бесѣдовали въ полголоса, ведя между собою частный разговоръ, старые наши знакомые де-Жіакъ и де-Гравилль, которые, заплативъ за себя выкупъ, свободно возвратились къ прекрасной своей повелительницѣ, чтобы предложить ей свою любовь и свои шпаги. Каждый разъ, когда она обращается къ нимъ, чело ея помрачается, потому что они были братьями по оружію рыцарю де-Бурдону, и часто имя этого несчастнаго молодаго человѣка, неожиданно произнесенное ими, казалось ей жалостнымъ эхомъ голоса, вопіющаго о мщеніи въ глубинѣ ея сердца.

На лѣво внизу у ступеней, надъ которыми, подобно трону, возвышается кресло королевы, баронъ Жанъ де-Во разсказываетъ господинъ де-Шателю, де-л’Ану и де-Бару, какъ онъ, съ родственникомъ своимъ Гекторомъ де-Сивёзъ, нѣсколько дней тому назадъ, въ церкви Шартрской Богородицы схватили сира Геліона де-Жакевилля, котораго они поклялись убить, какъ, чтобъ не запятнать его кровію мраморъ алтаря, они вытащили его изъ церкви, и тамъ, несмотря на его мольбы, не смотря на предложеніе пятидесяти тысячъ ефимковъ золотомъ выкупа, они нанесли ему такія глубокія раны, что онъ чрезъ три дня отъ нихъ умеръ.

Позади каждаго изъ этихъ господъ, образуя круговую линію, стояла толпа пажей, богато одѣтыхъ въ платья цвѣта своихъ господъ или своихъ дамъ; они также разговаривали, но тише, нежели тѣ, объ охотѣ и любви.

Среди этого всеобщаго жужжанія, бывшаго слѣдствіемъ тихихъ разговоровъ, изъ коихъ каждый имѣлъ свой особенный предметъ, отъ времени до времени возвышался голосъ королевы; тогда все замолкало, и каждый ясно слышалъ вопросъ, съ которымъ она обращалась къ одному изъ господъ, тутъ находившихся, и отвѣтъ, который послѣдній давалъ на него. Потомъ снова начинался общій разговоръ.

— Такъ вы говорите, сиръ-де-Гравилль, сказала королева., сдѣлавъ полу-оборотъ, чтобъ обратить рѣчь свою къ молодому человѣку, носившему это имя, который, какъ мы сказали, стоялъ позади ея, и прекративъ однимъ звукомъ своего голоса общій разговоръ, о которомъ мы говорили…. такъ вы говорите, что братецъ нашъ д’Арманьякъ поклялся Богородицею и Христомъ, не носить, пока онъ живъ, краснаго Бургундскаго креста; который мы, его государыня, приняли знакомъ союза для нашихъ храбрыхъ и вѣрныхъ защитниковъ?

— Это его собственныя слова, государыня королева.

— И вы не вколотили ихъ ему въ глотку ефесомъ своей шпаги или рукоятью своего кинжала, сиръ-де-Гравилль, сказалъ Вилльеръ де-л’Иль-Адамъ, тономъ, въ которомъ замѣтно было нѣсколько ревности?

— Во первыхъ, у меня не было ни кинжала, ни шпаги, потому что я былъ его плѣнникомъ, господинъ Вилльеръ; во вторыхъ, такой великій военачальникъ внушитъ къ себѣ нѣкоторое почтеніе всякому, кто стоитъ предъ нимъ лицомъ къ лицу, какъ бы онъ храбръ ни былъ. Притомъ я знаю одного человѣка, которому онъ сказалъ однажды слова еще грубѣе тѣхъ, которыя я пересказалъ; этотъ человѣкъ былъ свободенъ, у него на боку висѣла шпага и кинжалъ; однакоже онъ не осмѣлился, кажется, привести въ исполненіе совѣта, который онъ даетъ теперь съ смѣлостію, у которой отсутствіе коннетабля отнимаетъ нѣсколько цѣны въ глазахъ нашей августѣйшей королевы.

Сиръ де-Гравилль началъ опять спокойно разговаривать съ. Жіакомъ. Л’Иль-Адамъ хотѣлъ было идти къ нему; но королева его остановила.

— Неужели мы не принудимъ коннетабля измѣнить своей клятвѣ, сиръ-Вилльеръ? сказала она.

— Послушайте, государыня, отвѣчалъ л’Иль-Адамъ; я клянусь, какъ онъ, Богородицею и Христомъ, не ѣсть за столомъ, не спать въ постели, пока собственными глазами не увижу, что коннетабль д’Арманьякъ носитъ красный Бургундскій крестъ, и если я измѣню этой клятвѣ, то пусть Богъ лишитъ душу мою Своего милосердія въ семъ мірѣ и въ будущемъ.

— Сиръ Вилльеръ, сказалъ баронъ Жанъ-де-Во, поворотя голову и смотря на него насмѣшливо чрезъ свое плечо, даетъ такую клятву, которую нетрудно исполнить; потому что, вѣроятно, прежде нежели къ нему придетъ сонъ и аппетитъ, мы узнаемъ въ этотъ вечеръ, что его высочество герцогъ Бургундскій вступилъ въ столицу, и въ такомъ случаѣ коннетабль сочтетъ для себя величайшимъ счастіемъ на колѣнахъ представить королевѣ ключи отъ своихъ воротъ.

— Да услышитъ васъ Богъ, баронъ, сказала Изабелла Баварская. Пора наконецъ возвратить прекрасному королевству Франціи хоть не много мира и спокойствія, и я очень рада, что представился случай овладѣть Парижемъ, не подвергаясь опасностямъ войны, въ которой мужество ваше конечно было бы для насъ порукою побѣды, но въ которой каждая капля пролитой крови, вытекла бы изъ жилъ одного изъ моихъ подданныхъ.

— Господа, сказалъ Жіакъ, когда же послѣдуетъ вступленіе наше въ столицу? Въ тоже мгновеніе на дворѣ послышался большой шумъ, какъ будто бы значительный отрядъ кавалеріи ѣхалъ въ галопъ. Послышались скорые шаги; открылись обѣ половинки дверей комнаты, рыцарь, вооруженный съ ногъ до головы, покрытый пылью, въ кирасѣ изрубленной и измятой ударами, дошелъ до средины зала, и бросилъ на столъ свою окровавленную каску.

Это былъ самъ герцогъ Бургундскій:

Всѣ, находившіеся тутъ, вскрикнули отъ изумленія и стояли въ страхѣ отъ его блѣдности.

— Измѣна! сказалъ онъ, ударивъ себя по лбу обоими кулаками, вооруженными желѣзными рукавицами, измѣна одного подлаго скорняка! Видѣть Парижъ, прикасаться къ нему! Парижъ, любезный мой городъ! быть отъ него въ полу-льё такъ что стоило только протянуть руку, чтобъ взять его, и не успѣть въ этомъ! не успѣть чрезъ измѣну презрѣннаго мѣщанина, у котораго сердце не довольно широко, чтобъ скрыть въ немъ тайну! О! да, да, господа! Вы смотрите на меня съ изумленіемъ! Не правда-ли, вы думали, что въ это время я стучусь въ ворота Лувра, или отеля Сен-Поль? Увы, нѣтъ! Я, Іоаннъ Бургундскій, котораго прозвали рыцаремъ безъ страха, я бѣжалъ! Да, милостивые государи, бѣжалъ! и оставилъ на мѣстѣ Гектора де-Савезъ, которому не возможно было бѣжать; оставилъ въ городѣ людей, которыхъ головы валятся въ эту минуту, крича: да здравствуетъ Бургундія! и не могу помочь имъ! Понимаете-ли вы, господа? Мы должны жестоко отмстить за это, и мы отомстимъ, не правда-ли и мы въ свою очередь, да! и мы въ свою очередь дадимъ работу палачу, и мы увидимъ, какъ будутъ падать головы съ криками: да здравствуетъ Арманьякъ! Придетъ и наша очередь, адъ и дьяволы! придетъ и наша очередь!… О! проклятіе коннетаблю! Этотъ человѣкъ сведетъ меня съ ума, если я и не сошелъ уже!

Герцогъ Іоаннъ захохоталъ такъ страшно, что волосы стали дыбомъ, потомъ повернулся кругомъ, топалъ ногами, рвалъ на себѣ волосы и скорѣе повалился, нежели сѣлъ на ступеняхъ кресла королевы.

Изабелла, испугавшись, отскочила назадъ.

Герцогъ Бургундскій поглядѣлъ на нее, подпершись обоими кулаками, и потрясая головою, на которой густые его волосы поднялись подобно гривѣ льва:

— И однакоже, сказалъ онъ, все это дымится за васъ, королева! Я не говорю, о моей собственной крови (и онъ провелъ рукою по лбу, на которомъ была большая рана), у меня ея еще довольно, какъ вы видите, и я не жалѣю о той, которую потерялъ; но о крови многихъ другихъ, которою мы утучняемъ равнины окрестностей Парижа, чтобъ онѣ принесли сугубую жатву, и она льется въ войнѣ Бургундіи съ Франціею, сестры съ сестрою! А между тѣмъ идетъ Англичанинъ, Англичанинъ, котораго ничто не останавливаетъ, съ которымъ никто не сражается. Охъ! знаете-ли вы господа, что мы сумасшедшіе?

Всякій понималъ, что герцогъ въ это время такъ ожесточенъ, что нельзя было ни прерывать его, ни подавать совѣты, и потому дали ему волю говорить, зная, что онъ скоро опять вспомнитъ о ненависти къ королю и коннетаблю и о любимомъ своемъ планѣ — взятіи Парижа.

— Когда я подумаю, продолжалъ онъ, что въ это время я могъ бы быть въ отелѣ Сен-Поль, гдѣ находится дофинъ, — слышать, какъ этотъ храбрый парижскій народъ, котораго болѣе трехъ четвертей предана мнѣ, кричитъ: да здравствуетъ Бургундія, что вы, королева, могли бы по всей Франціи отдавать истинныя приказанія, подписывать подлинные указы, что я видѣлъ бы этого проклятаго коннетабля просящимъ пощады и милосердія. О!… Но это сбудется, продолжалъ онъ, поднявшись во весь ростъ свой, это сбудется, не правдали, господа? это сбудется, потому что я этого хочу; и если хоть одинъ изъ васъ скажетъ: нѣтъ! то солжетъ на свою душу.

— Успокойтесь, герцогъ, сказала королева. Я велю позвать врача, чтобъ онъ перевязалъ вашу рану, если вы не желаете, чтобъ я сама…

— Благодарю васъ, государыня; благодарю, отвѣчалъ герцогъ; это царапина и, дай Богъ, чтобъ храброму моему Гектору де-Савезъ досталось не больше.

— А какой же ударъ получилъ онъ?

— Развѣ я знаю? я имѣлъ только время слѣзть съ лошади, и подойти къ нему спросить, живъ ли онъ, или мертвъ? Нѣтъ, я только видѣлъ, какъ онъ упалъ съ стрѣлою, торчавшею посрединѣ его тѣла, какъ тычина въ виноградникѣ. Бѣдный Гекторъ! это наказаніе ему за кровь Геліона де-Жакевилля! Мессиръ Жане де-Во, берегитесь и вы также! вы были въ половинѣ въ этомъ убійствѣ; случится сраженіе, и вы, можетъ быть, будете въ половинѣ и въ наказаніи.

— Покорно благодарю, ваше высочество, сказалъ Жанъ де-Во; но если это случится, то послѣдній мой вздохъ будетъ о моемъ благородномъ повелителѣ герцогѣ Іоаннѣ Бургундскомъ, а послѣдняя моя мысль о моей благородной повелительницѣ, королевѣ Изабеллѣ Баварской.

— Да, да, мой старый баронъ, сказалъ улыбаясь Іоаннъ безстрашный, мало по мало забывавшій гнѣвъ свой, я знаю, что ты храбръ, и что въ послѣднюю минуту, если Богъ не захочетъ души твоей, то ты такой человѣкъ, что будешь оспоривать ее у самаго діавола и останешься ея обладателемъ, не смотря на маленькіе грѣшки, которые даютъ на нее право сатанѣ.

— Я сдѣлаю, какъ для меня будетъ лучше, милостивѣйшій государь.

— Хорошо! но если отъ королевы не будетъ намъ никакихъ приказаній, то мой совѣтъ, всѣмъ отдохнуть, что будетъ небезполезно для завтрашняго дня. Надобно снова начать войну, и Богъ знаетъ, когда она кончится.

Королева Изабелла встала, показывая знаками, что она одобряетъ предложеніе герцога Бургундскаго и вышла изъ зала, опершись на руку, которую предложилъ ей сиръ де-Гравилль.

Герцогъ Бургундскій, забывъ о случившемся, какъ будто это было сновидѣніе, послѣдовалъ за ними, смѣялся съ Жаномъ де-Во, и, казалось, совершенно не чувствовалъ боли отъ кровавой на лбу своемъ раны. Шателю, де-л’Анъ и де-Баръ шли за ними, и потомъ наконецъ де-Жакъ и л’Иль-Адамъ. Они встрѣтились у двери:

— А ваша клятва? сказалъ смѣясь Жакъ.

— Я исполню ее, отвѣчалъ л’Иль-Адамъ, начавъ съ нынѣшняго вечера.

Они вышли.

Спустя нѣсколько минутъ, этотъ залъ, наполненный такъ недавно шумомъ и яркимъ свѣтомъ, сдѣлался жилищемъ тишины и мрака.

Если мы успѣли дать нашимъ читателямъ точное понятіе о характерѣ Изабеллы Баварской, то они легко могутъ представить себѣ, что извѣстіе, сообщенное ей Іоанномъ Бургундскимъ и лишившіе ее всякой надежды, произвело на нее дѣйствіе совершенно противоположное тому, какое, какъ мы видѣли, произвело оно на герцога; отъ хладнокровія въ сраженіи, сей послѣдній перешелъ къ гнѣву въ размышленіи, который исчезъ въ свою очередь, какъ только излился въ словахъ. Изабелла напротивъ слушала разсказъ съ разсчитаннымъ спокойствіемъ души, пылающей ненавистію, но ненавистію политической; это прибавляло желчи въ сердце ея, наполненное уже желчію, въ которомъ незамѣтно накопилось столько страстей, скрываемыхъ отъ всѣхъ, чтобъ разомъ наконецъ излиться изъ него, подобно тому, какъ изъ кратера волкана выбрасываются въ день изверженія, вмѣстѣ съ внутреннею его жидкою массою всѣ постороннія тѣла, которыя рука человѣка набросала въ него впродолженіе его спокойствія.

Только войдя къ себѣ, у нея лицо было блѣдно, руки окостенѣлыя, зубы сжатые. Будучи слишкомъ взволнована, чтобъ сѣсть, слишкомъ дрожа, чтобъ устоять на ногахъ, она съ нервическою дрожью обхватила одну изъ колоннъ своей кровати, опустила голову на поддерживавшую ея руку, и въ этомъ полунаклоненномъ положеніи, съ стѣсненною и пылающею грудью, звала Шарлотту.

— Шарлотта! повторила она, стуча ногою и сообщая своему голосу глухое и несвязное выраженіе, отъ котораго это слово уподоблялось крику любви, или ярости, лютаго звѣря болѣе, нежели имени произносимому человѣческими устами.

Почти тотчасъ же явилась въ дверяхъ, со страхомъ и трепетомъ, молодая дѣвушка, которую она звала; по этому, хорошо знакомому ей голосу своей госпожи, она замѣтила, какъ она была сердита и грозна.

— Ты развѣ не слышишь, что я тебя зову, сказала королева, и всегда надобно два раза звать тебя?

— Простите, простите, государыня; но я была тамъ…. съ….

— Съ кѣмъ?

— Съ молодымъ человѣкомъ, котораго вы уже знаете, котораго вы видѣли…. и вы были такъ добры, что приняли въ немъ участіе.

— Кто же это? кто?

— Перрини Лаклеркъ.

— Леклеркъ! сказала королева; откуда онъ пришелъ?

— Изъ Парижа.

— Я хочу его видѣть.

— Онъ также, государыня, хотѣлъ васъ видѣть, и говорить съ вами, но я не смѣла….

— Вели ему войти, говорю тебѣ. Сейчасъ, сію минуту! гдѣ онъ?

— Тамъ, сказала молодая дѣвушка, и, поднявъ занавѣсъ, звала: Перрини Леклеркъ! Послѣдній скорѣе вбѣжалъ, нежели вошелъ въ комнату; королева и онъ стояли лицомъ къ лицу.

Это уже въ другой разъ бѣдный продавецъ оружія приходитъ разговаривать, какъ равный съ равнымъ, съ гордою королевою Франціи; два раза, не смотря на различіе ихъ состояній, тѣже чувствованія приводятъ ихъ съ противоположныхъ концовъ общественной лѣстницы, однаго предъ другаго. Только въ первый разъ свела ихъ любовь, а во вторый мщеніе.

— Перрини! сказала королева.

— Государыня! отвѣчалъ Перрини, глядя на нее пристально, и взглядъ королевы не могъ заставить его опустить глаза. свои въ землю.

— Я тебя не видала съ того времени, прибавила королева.

— Къ чему бы это послужило? Вы мнѣ сказали: если его переведутъ живаго въ другую тюрьму, то чтобъ я слѣдовалъ за нимъ до самыхъ воротъ ея, если положатъ тѣло его въ могилу, то чтобъ я проводилъ его до самой могилы, и будетѣли онъ живъ, или мертвъ, прійти сказать вамъ: онъ тамъ-то! Государыня, они предвидѣли, что вы могли спасти этого арестанта, или откопать трупъ его, и потому они бросили его живаго и изувѣченнаго въ Сену.

— Почему же ты и не спасъ его и не отмстилъ за него, несчастный?

— Я былъ одинъ; а ихъ было шесть; двое изъ нихъ умерли. Я сдѣлалъ, что могъ. Сегодня я намѣренъ сдѣлать больше.

— Посмотримъ, сказала королева.

— О! Не правда-ли, государыня, что вы проклинаете коннетабля? Не правда-ли, что вы хотѣли бы овладѣть Парижемъ? Человѣку, который бы предложилъ вамъ разомъ, предать Парижъ и отмстить коннетаблю, согласились-ли бы вы оказать одну милость, а?

Королева улыбнулась съ выраженіемъ, принадлежащимъ ей одной.

— О! сказала королева, я бы сдѣлала для этого человѣка все, чего бы онъ ни потребовалъ! я бы отдала ему все, поло: вину жизни, половину своей крови! Только, гдѣ онъ?

— Кто?

— Этотъ человѣкъ!…

— Это я, государыня королева.

— Вы! ты! сказала Изабелла съ удивленіемъ.

— Да, я.

— А какимъ образомъ?

— Я сынъ старосты Леклерка; мой отецъ ночью прячетъ подъ своею подушкою ключи города; я могу пойти къ нему вечеромъ, поцѣловать его, поужинать вмѣстѣ съ нимъ, спрятаться въ его домѣ, вмѣсто того, чтобъ уйти оттуда; а ночью, ночью прокрасться въ его комнату, украсть ключи, отворить ворота…

Шарлотта слегка вскрикнула; Перрини. казалось, не слышалъ этого, а королева не обратила на то вниманія.

— Да, это правда, сказала Изабелла, размышляя.

— И это будетъ такъ, какъ я сказалъ, отвѣчалъ Леклеркъ.

— Но если, робко сказала Шарлотта, въ то время, когда вы будете брать ключи, отецъ вашъ проснется?

Волосы на головѣ у Леклерка поднялись дыбомъ, потъ выступилъ на лбу его при этой мысли; потомъ, спустя не много, онъ схватился рукою за свой кафтанъ, вынулъ его до половины и произнесъ только однѣ слѣдующія слова:

— Я его опять усыплю.

Шарлотта вскрикнула другой разъ и упала на кресло.

— Да, сказалъ Леклеркъ, не обращая вниманія на свою возлюбленную, почти лишившуюся чувствъ; да я могу сдѣлаться и отцеубійцею, но отомщу за себя!

— Что же они тебѣ сдѣлали? сказала Изабелла, приблизивъ къ нему, взявъ его за руку, и глядя на него съ улыбкою женщины, которая понимаетъ мщеніе, какъ бы оно жестоко ни было, чего бы оно ни стоило.

— Какая вамъ до этого нужда, королева? Это моя собственная тайна. Все, что вамъ нужно знать, это то, что я сдержу свое обѣщаніе, если вы сдержите ваше.

— Ну хорошо, чего же ты хочешь? Не Шарлоту-ли, которую ты любишь?

Перрини покачалъ головою съ горькимъ смѣхомъ.

— Золота? я дамъ тебѣ его.

— Нѣтъ, сказалъ Перрини.

— Дворянства, почестей? Если мы возьмемъ Парижъ, то я дамъ тебѣ начальство, и сдѣлаю тебя графомъ.

— Совсѣмъ не того, тихо сказалъ Леклеркъ.

— Чего же? спросила королева.

— Вы правительница Франціи?

— Да.

— Вы имѣете право жизни и смерти?

— Да.

— Вы приказали сдѣлать королевскую печать, которая можетъ передать вашу власть тому, въ чьихъ рукахъ будетъ пергаментъ съ приложеніемъ этой печати?

— Ну что же?

— Что? мнѣ нуженъ пергаментъ съ этою печатью внизу, и чтобъ этотъ пергаментъ даровалъ мнѣ право на жизнь, на жизнь, съ которою я могъ бы сдѣлать, что мнѣ захочется; за которую я не долженъ бы былъ отдать никому отчета, которую я имѣлъ бы право оспоривать даже у палача.

Королева поблѣднѣла.

— Но это не жизнь дофина Карла, и не жизнь короля?

— Нѣтъ.

— Подать мнѣ пергаментъ и мою королевскую печать! Живо сказала королева.

Леклеркъ взялъ на столѣ то и другое, и представилъ ихъ королевѣ. Она написала:

«Мы, Изабелла Баварская, Божіею милостію, правительница Франціи, имѣя, по причинѣ занятій его величества короля, въ своей власти управленіе и администрацію королевства, уступаемъ Перрини Леклерку, продавцу оружія у Малаго моста, наше право жизни и смерти надъ…»

— Имя? сказала Изабелла.

— Надъ графомъ д’Арманьякомъ, коннетаблемъ Французскаго королевства, губернаторомъ города Парижа, отвѣчалъ Леклеркъ.

— А! сказала Изабелла, уроня изъ руки перо; ты требуешь у меня права на его жизнь покрайнѣй мѣрѣ для того, чтобъ его убить, не правда-ли?

— Да.

— И ты, въ минуту его смерти, скажешь ему, что я отнимаю у него его Парижъ, его столицу въ обмѣнъ за жизнь моего любовника, котораго онъ у меня отнялъ; обмѣнъ за обмѣнъ; ты скажи ему это, надѣюсь.

— Безъ условія, сказалъ Леклеркъ.

— Въ такомъ случаѣ я не приложу печати, сказала королева, отталкивая пергаментъ.

— Я ему это скажу, только оканчивайте скорѣе.

— Клянешься душею?

— Клянусь душею!

Королева взяла опять перо, и писала далѣе:

«Уступаемъ Перинне Леклерку, продавцу оружія у малаго моста наше право жизни и смерти надъ графомъ д’Арманьякомъ, коннетаблемъ Французскаго королевства, губернаторомъ города Парижа, отказываясь на всегда отъ всякаго права на особу и жизнь вышесказаннаго коннетабля.»

Она подписала и подлѣ подписи приложила печать.

— Возьми, сказала она, подавая пергаментъ.

— Благодарю, отвѣчалъ Леклеркъ, взявъ его.

— Это адскій замыселъ! вскричала Шарлотта.

Молодая, чистая и непорочная дѣвушка казалась ангеломъ, который принужденъ былъ присутствовать при заключеніи такого договора между собою двумя діаволами.

— Теперь прибавилъ Леклеркъ, надежнаго человѣка, съ которымъ бы я могъ сойтись и условиться; благороднаго или простаго, мнѣ это все равно, только бы онъ имѣлъ силу и охоту.

— Позови слугу, Шарлотта.

Шарлотта позвала, слуга явился.

— Скажи господину Вилльеру де-л’Иль-Адаму, что я его ожидаю сію же минуту, и приведи его сюда?

Слуга поклонился и вышелъ.

Л’Иль-Адамъ, вѣрный своему обѣту, растянулся на паркетѣ, одѣтый въ свой военный плащъ; и такъ ему надобно было только подняться, чтобъ быть готовымъ явиться къ королевѣ

Спустя минутъ пять, онъ былъ уже у нея.

Изабелла подошла къ нему, и, необращая вниманія на почтительный его поклонъ, сказала:

— Сиръ Вилльеръ, вотъ молодой человѣкъ, который предаетъ мнѣ ключи Парижа; мнѣ нуженъ храбрый и надежный человѣкъ, которому бы я могла ихъ поручить: я вспомнила объ васъ.

Л’Иль-Адамъ затрепеталъ; глаза его воспламенились; онъ повернулся къ Леклерку, и протянулъ было руку съ тѣмъ чтобъ пожать руку ему. Но замѣтя по одеждѣ продавца оружія, какое низкое было ремесло того, кому онъ хотѣлъ показать этотъ знакъ равенства, опустилъ руку свою по швамъ, и лицо его приняло опять выраженіе обычнаго высокомѣрія, съ которымъ онъ на минуту было разстался.

Ни одно изъ этихъ движеній не ускользнуло отъ глазъ Леклерка, стоявшаго неподвижно, сложа крестомъ руки свои на груди, какъ тогда, когда л’Иль-Адамъ протянулъ къ нему руку, такъ и тогда, когда онъ ее опустилъ.

— Поберегите руку вашу для пораженія врага, сиръ де-л’Иль-Адамъ, сказалъ Леклеркъ смѣясь, хотя я и имѣю нѣкоторое право на пожатіе ея, потому что я также, какъ и вы, продаю своего короля и свое отечество, поберегите вашу руку, господинъ Вилльеръ, хотя мы братья по измѣнѣ.

— Молодой человѣкъ!… вскричалъ л’Иль-Адамъ.

— Ну хорошо! поговоримъ о другомъ. Отвѣчаете-ли вы мнѣ за пять сотъ копьевъ.

— У меня тысяча воиновъ въ городѣ Понтуазѣ, которыми я командую.

— Половины этого войска будетъ достаточно, если оно храброе. Я введу его съ вами въ городъ. Тамъ порученіе мое кончится. Не спрашивайте меня ни о чемъ больше.

— Остальное я беру на себя.

— Хорошо! и такъ ѣдемъ не теряя ни минуты, и впродолженіе дороги я объясню вамъ мои планы.

— Смѣлѣе! господинъ де-л’Иль-Адамъ сказала Изабелла.

Л’Иль-Адамъ приклонилъ колѣно, поцѣловалъ руку, которую протянула ему его благородная повелительница, и вышелъ.

— Помните ваше обѣщаніе, Перрине, сказала королева. Пусть онъ узнаетъ прежде, нежели умретъ, что я смертельный врагъ его, беру у него Парижъ, въ обмѣнъ за жизнь моего любовника.

— Онъ это узнаетъ, отвѣчалъ Леклеркъ, спрятавъ за пазуху пергаментъ, и застегивая пуговицы своего кафтана.

— Прощай, Леклеркъ, сказала въ полголоса Шарлотта.

Но молодой человѣкъ не слышалъ этого, и быстро вышелъ изъ комнаты, не отвѣтивъ ей.

— Пусть адъ руководствуетъ ими, только бы они достигли своей цѣли, сказала королева.

— Да сохранитъ ихъ Богъ, тихо сказала Шарлотта.

Два молодые человѣка пошли въ конюшню; л’Иль-Адамъ выбралъ двухъ лучшихъ лошадей; каждый осѣдлалъ, взнуздалъ свою и вскочилъ на нее.

— Гдѣ мы найдемъ другихъ, когда эти околѣютъ? сказалъ Леклеркъ; потому что при быстротѣ, съ которою мы намѣрены пустить ихъ, они пробѣгутъ не больше третьей части дороги.

— Я постараюсь, чтобъ меня узнали на бургундскихъ постахъ, которые будутъ находиться на нашемъ пути, и мнѣ ихъ дадутъ.

— Хорошо.

Они вонзили шпоры въ бока своихъ бѣгуновъ, бросили поводья имъ на шею и полетѣли, какъ вѣтеръ.

Конечно тотъ, ктобы увидѣлъ, при свѣтѣ искръ, сыпавшихся изъ подъ копытъ, какъ они несутся одинъ возлѣ другаго въ темнотѣ мрачной ночи, какъ лошади и всадники поглощаютъ пространство, какъ гривы и волосы развѣваются по вѣтру, въ продолженіе многихъ лѣтъ разсказывалъ бы, что былъ свидѣтелемъ путешествія новаго Фауста и другаго Мефистофеля, отправлявшихся на фантастическихъ коняхъ въ какое нибудь демонское собраніе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Глава первая.

Время для приведенія въ исполненіе плана, предать Парижъ, придуманнаго Перрини Леклеркомъ, было выбрано имъ, какъ нельзя лучше, ожесточеніе гражданъ дошло до высшей степени, и всѣ обвиняли коннетабля, который по своей строгости и жестокости къ Парижанамъ, каждый день увеличивалъ ихъ несчастія, которыя были несчастіями времени.

Воины его притѣсняли гражданъ, и они не могли найти защиты отъ этихъ притѣсненій. Съ того времени какъ предводитель ихъ принужденъ былъ снять осаду Санла, они сдѣлались еще свирѣпѣе, по причинѣ претерпѣннаго ими пораженія. Никто не могъ выйти изъ города, и если кто нибудь случайно дѣлалъ это, вопреки даннымъ приказаніямъ, и попадался въ руки солдатъ, то они грабили его или били; если онъ потомъ жаловался на это коннетаблю, или городскому старшинѣ, то ему отвѣчали: «такъ тебѣ и надобно; за чѣмъ ты туда ходилъ?» Или: "ты бы такъ не жаловался, еслибы это были ваши друзья Бургундцы, " и тому подобное.

Парижскій журналъ свидѣтельствуетъ, что эти притѣсненія простирались и на служителей королевскаго дворца. Когда нѣкоторые изъ нихъ пошли въ Булоньскій лѣсъ набрать зеленыхъ вѣтвей для празднованія 1-го Мая, то солдаты, охранявшіе Вилль-л’Евекъ, и принадлежавшіе коннетаблю, преслѣдовали ихъ, одного изъ нихъ убили и многихъ изранили. Это еще не все; такъ какъ не было денегъ, то коннетабль рѣшился добыть ихъ всѣми возможными средствами. Онъ велѣлъ, взять украшенія церковныя и даже священные сосуды въ Сен-Дени. Опустошенныя поля не доставляли жизненныхъ припасовъ. Бѣдныхъ ремесленниковъ заставляли дѣлать укрѣпленія и военныя машины, ничего имъ не платили, били и называли бездѣльниками, если они осмѣливались требовать себѣ платы. Эти притѣсненія, происходившія первоначально отъ графа д’Арманьяка, были причиною того, что по вечерамъ на улицахъ столицы составлялись сборища. Въ нихъ ходили самые смѣшные толки, которые были принимаемы съ криками. ненависти и мщенія; но вскорѣ въ концѣ улицы появлялся отрядъ солдатъ, занималъ всю ея широту, обнажалъ шпаги, пускалъ лошадей въ галопъ и, поражая и давя все встрѣчавшееся, разсѣевалъ эти сборища, которыя, разбѣжавшись, составлялись снова гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ.

Ввечеру 28 Мая, 1418 года, одно изъ такихъ сборищъ скопилось на Сорбонской площади. Большую часть его составляли: студенты, вооруженные палками; мясники съ своими ножами на боку, ремесленники, державшіе въ рукахъ инструменты, употребляемые ими въ работахъ, и которые, буквально, въ рукахъ столь ожесточенныхъ людей, можно было считать оружіемъ. Женщины играли въ немъ также не маловажную роль, которая не всегда была для нихъ безъ опасности, потому что. солдаты поражали безъ различія мужчинъ, дѣтей, стариковъ, защищались-ли они, или нѣтъ, пришли-ли они сюда, какъ враги или какъ любопытные,

— Знаете-ли вы, почтенный Дамберъ, сказала старая женщина, держась на той ногѣ, которая была у нея длиннѣе, для того чтобъ достать до локтя тому, къ которому она обратились съ рѣчью; знаете-ли вы, для чего силою взяли у купцовъ холстъ? скажите, знаете-ли вы это?

— Я полагаю, матушка Жеганна, отвѣчалъ тотъ, съ кѣмъ, она вступила въ разговоръ, и который былъ оловяничникъ, очень извѣстный, потому что онъ не пропускалъ ни одного изъ такихъ сборищъ, чтобъ не вмѣшаться въ него; я полагаю, для того, чтобъ, какъ говоритъ этотъ проклятый коннетабль, сдѣлать палатки и шатры для войскъ.

— Ну! вы ошибаетесь; это для того, чтобъ защитить всѣхъ женщинъ въ мѣшки, и бросить ихъ въ рѣку.

— А! сказалъ почтенный Ламберъ, который негодовалъ, повидимому, гораздо менѣе, нежели его собесѣдница, на эту необдуманную мѣру; а! вы думаете?

— Я въ томъ увѣрена.

— Ба! еслибы только это! сказалъ какой-то гражданинъ.

— Э! чего же вамъ надобно еще больше, почтенный Бурдишонъ? отвѣчала наша старая знакомая, матушка Жеганна.

— Арманьяки боятся не женщинъ; они боятся сходки мужчинъ, и потому всѣ тѣ, которые принадлежатъ къ таковымъ обществамъ, должны быть умерщвлены. Тѣ изъ нихъ, которые дали напередъ клятву продать Парижъ скорѣе Англичанамъ, нежели сдать его Бургундцамъ, будутъ пощажены.

— А почему ихъ будутъ узнавать? прервалъ оловяничникъ съ торопливостію показывавшею, что онъ считалъ важнымъ это извѣстіе.

— По свинцовому щиту, у котораго съ одной стороны находится красный крестъ, а съ другой англійскій леопардъ.

— Я, сказалъ одинъ студентъ, ставъ на тумбу, видѣлъ знамя съ гербами Генриха V короля англійскаго; оно было вышито въ Наваррской коллегіи, которая вся наполнена Арманьяками, и учителя должны были выставить его на воротахъ города.

— На разграбленіе, на разграбленіе, коллегію! закричали многіе голоса, къ счастію затихшіе одинъ за другимъ.

— А я! сказалъ одинъ ремесленникъ; они заставили меня двадцать пять дней работать за большою военною машиною, которую они называютъ гріотъ, а когда я потребовалъ денегъ, у прево, то онъ мнѣ сказалъ: «бездѣльникъ, развѣ у тебя нѣтъ ни одного су, чтобъ купить веревку и повѣсить тебя?»

— Смерть, смерть Прево и коннетаблю! да здравствуютъ Бургундцы.

Этимъ крикамъ вторили болѣе, нежели прежнимъ, и вскорѣ, всѣ начали повторять ихъ.

Въ тоже время въ концѣ улицы заблистали копья храброй роты Генуезцевъ, состоявшей въ частной службѣ у коннетабля.

Тогда началась одна изъ тѣхъ сценъ, о которыхъ мы говорили, и которой мы не станемъ описывать, будучи увѣрены, что каждый легко можетъ составить себѣ о ней понятіе. Мужчины, женщины и дѣти пустились бѣжать съ ужаснымъ крикомъ. Рота развернулась во всю ширину улицы, и, подобно урагану, гонящему предъ собою осенніе листья, погнала собою эту толпу людей, однихъ поражая остреями своихъ пикъ, другихъ давя ногами своихъ лошадей, обыскивая каждый закоулокъ дома, каждое углубленіе воротъ, съ остервенѣніемъ и безчеловѣчіемъ, которыя почти всегда выказываютъ военные люди, когда имѣютъ дѣло съ гражданами.

Въ ту минуту, когда явились эти тѣлохранители, весь народъ, какъ мы сказали, старался убѣжать, исключая одного молодаго человѣка покрытаго пылью, который только за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ вмѣшался въ толпу; онъ ограничился лишь тѣмъ, что обратясь къ двери, о которую опершись стоялъ, и просунувъ клинокъ своего кинжала между замочнымъ язычкомъ и стѣною, и дѣйствуя имъ, какъ рычагомъ, отворилъ эту дверь, вошелъ въ сѣни, и заперъ ее опять за собою. Потомъ, какъ только ослабѣвшій мало по малу шумъ отъ лошадей, далъ ему знать, что опасность миновалась, онъ опять отворилъ дверь, высунулъ голову на площадь и, видя, что, исключая нѣсколькихъ умирающихъ, которые продолжали храпѣть, она была пуста, онъ спокойно пошелъ по улицѣ Корделье, спустился по ней до самаго Сенъ-Жерменскаго укрѣпленія, и, остановясь предъ небольшимъ домомъ, къ нему прилегавшимъ, пожалъ потайную пружину, отъ чего отворилась дверь дома.

— А! это ты, Перрине, сказалъ старикъ.

— Да, батюшка, я пришелъ попросить у васъ ужинать.

— Милости просимъ, любезный сынъ.

— Это еще не все, батюшка; парижское народонаселеніе находится въ большомъ смятеніи, и улицы ночью небезопасны. Я бы хотѣлъ здѣсь переночевать.

— Что же! отвѣчалъ старикъ, не всегда-ли у меня готовы для тебя комната, постель, мѣсто у очага и за столомъ, и развѣ ты когда нибудь слышалъ, чтобъ я жаловался на то,: что ты часто приходишь пользоваться ими?

— Нѣтъ, батюшка, сказалъ молодой человѣкъ, бросившись на стулъ и опершись головою на руки; нѣтъ вы добры и любите меня.

— Ты только одинъ у меня, дитя мое, и никогда не причинилъ мнѣ никакого огорченія. д.,

— Батюшка, сказалъ Перрине вставая, я чувствую себя нездоровымъ, позвольте мнѣ уйти въ свою комнату; я не буду въ состояніи съ вами ужинать.

— Ступай, сынъ мой, ты свободенъ, ты у себя дома.

Перрине отворилъ маленькую дверь, за которою тотчасъ находились три первыя ступени лѣстницы, которой продолженіе было сдѣлано внутри стѣны, и сталъ медленно по ней подниматься, не оглядываясь назадъ, не глядя на своего отца.

— Онъ что-то печаленъ вотъ уже нѣсколько дней, сказалъ со вздохомъ старикъ Леклеркъ, и сѣлъ одинъ за столъ, на которомъ, съ приходомъ сына, онъ велѣлъ поставить другой приборъ.

Впродолженіе нѣкотораго времени онъ слышалъ у себя надъ головою шаги своего сына, потомъ, не слыша больше ничего, думалъ, что онъ заснулъ, прочиталъ про себя нѣсколько молитвъ и, войдя въ свою комнату, легъ въ постель, подсунувъ, по привычкѣ, изъ предосторожности порученные храненію его ключи, подъ подушку, на которой лежала его голова.

Прошелъ почти часъ, и тишина, царствовавшая въ домѣ старика, не была ничемъ нарушена. Вдругъ въ первой комнатѣ послышался слабый скрыпъ дверь, о которой мы уже говорили, отворилась, и три деревянныя ступени заскрипѣли одна за другою подъ ногами блѣднаго и удерживающаго дыханіе Перрине. Почувствовавъ подъ своими ногами полъ, онъ остановился, чтобъ послушать. Никакой шумъ не доказывалъ, чтобъ кто нибудь его слышалъ. Тогда на цыпочкахъ пошелъ онъ, утирая рукою лобъ свой, къ комнатѣ своего отца. Дверь въ нее была не заперта на замокъ, онъ ее отворилъ.

Фонарь, служившій старику, когда онъ принужденъ бывалъ вставить и идти спросить у воротъ какого нибудь запоздавшаго гражданина, горѣлъ на каминѣ, и блѣднаго свѣта, разливавшагося отъ него, достаточно было бы, чтобъ старикъ, проснувшись, могъ узнать, что онъ былъ не одинъ въ комнатѣ; но Леклеркъ боялся, погасивъ фонарь, толкнуться въ темнотѣ а какую нибудь мебель, отъ чего шумъ могъ бы пробудить отца его отъ сна, въ который онъ былъ погруженъ, и такъ онъ предпочелъ, чтобъ онъ горѣлъ.

Страшно было видѣть, какъ этотъ молодой человѣкъ, у котораго волосы поднялись дыбомъ, у котораго по лбу струился потъ, держась лѣвою рукою за кинжалъ, а правою опираясь о стѣну, останавливаясь на каждомъ шагу, чтобъ дать паркету время установиться подъ его ногами, медленно подкрадывался, но наконецъ таки подкрался къ этой постели, съ которой ни на секунду не спускалъ сверкающихъ своихъ взоровъ, идя, чтобъ добраться до нея по кривой линіи, какъ тигръ, и трепеща отъ шума ускореннаго біенія своего сердца, такъ противуположнаго спокойному дыханію старика; наконецъ полу-задернутый занавѣсъ скрывалъ уже только отъ него голову его отца; онъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ, протянулъ руку, положилъ ее на колонну кровати, остановился на мгновеніе, чтобъ перевести духъ; потомъ удерживая центръ тяжести согнутаго своего тѣла на своихъ подколѣнкахъ, онъ подсунулъ свою влажную и трепещущую руку подъ подушку, подвигая ее впередъ не болѣе какъ на одну линію въ минуту, удерживая дыханіе, не чувствуя боли, которую это не естественное положеніе распространяло по всѣмъ его членамъ; ибо онъ понималъ, что одно движеніе, одинъ вздохъ со стороны отца, заставилъ бы сына сдѣлаться отцеубійцею.

Наконецъ онъ почувствовалъ холодъ желѣза, его согнутые пальцы прикоснулись къ ключамъ; онъ схватилъ ими кольцо, на которомъ собраны были ключи, медленно притянулъ ихъ къ себѣ, принялъ ихъ другою рукою, сжалъ ихъ такъ, чтобъ бренчаніе ихъ не могло быть слышно; потомъ съ тѣми же предосторожностями, которыя принялъ при входѣ, направился къ выходу, обладая сокровищемъ, которое долженствовало обнадежить его въ совершеніи своего мщенія.

У двери выходившей на улицу, ноги ему измѣнили, и онъ упалъ на ступени лѣстницы, которая вела на валъ; чрезъ нѣсколько минутъ потомъ, колоколъ Францисканскаго монастыря пробилъ одинадцать часовъ.

При одинадцатомъ ударѣ Перрине всталъ. Л’Иль-Адамъ съ своими пятью стами воиновъ долженъ былъ находиться въ нѣсколькихъ шагахъ отъ городскаго вала.

Леклеркъ быстро взошелъ по лѣстницѣ, и, находясь уже на верху ея, услышалъ шумъ кавалькады, подъѣзжавшей къ нему; она ѣхала изъ города.

— Кто идетъ? закричалъ часовой.

— Ночной рундъ, отвѣчалъ грубымъ голосомъ коннетабль.

Перрине легъ на землю; отрядъ проѣхалъ отъ него въ двухъ саженяхъ; часовой былъ снятъ, и другой поставленъ на его мѣсто; отрядъ удалился.

Перрине приползъ, какъ змѣя, къ срединѣ линіи, по которой ходилъ солдатъ, стоявшій на часахъ, потомъ, когда послѣдній проходилъ мимо его, онъ вдругъ поднялся, и, прежде нежели часовой успѣлъ приготовиться къ защитѣ, закричать, онъ по самую рукоятку вонзилъ ему въ грудь свой кинжалъ.

Солдатъ только вздохнулъ и упалъ.

Перрине оттащилъ трупъ въ такое мѣсто, въ которомъ тѣнь отъ верхней части воротъ была темнѣе, и, надѣвъ его каску себѣ на голову, взявъ его бердышъ въ руку для того, чтобъ быть принятымъ за него, приблизился на край стѣны, устремилъ глаза свои на долину, и, когда они привыкли къ темнотѣ, ему показалось, что онъ замѣтилъ приближавшуюся въ тишинѣ темную и сплошную линію.

Перрине приложилъ обѣ свои руки ко рту, и закричалъ по совиному.

Такимъ же крикомъ отвѣчали ему съ долины; это былъ условный знакъ.

Онъ спустился и отворилъ ворота. Одинъ человѣкъ былъ уже у нихъ съ внѣшней стороны: это былъ сиръ де-л’Иль-Адамъ; отъ нетерпѣнія своего онъ подъѣхалъ къ нимъ прежде другихъ.

— Хорошо, ты вѣрно сдержалъ свое слово, сказалъ онъ въ пол-голоса.

— А ваши люди?

— Вотъ они.

Въ самомъ дѣлѣ, колонна подъ командою господина де-Шеврёза, сира де-Ферри — де-Майлльи и графа Ліонне де-Бурнонвилля, показалась на углу послѣдняго дома Сен-Жерменскаго предмѣстія, сперва голова этой колонны прошла подъ поднявшимся шлагбаумомъ, потомъ вся она, на подобіе длинной змѣи, вползла, чрезъ этотъ проходъ, внутрь города. Перрине заперъ опять за нею ворота, поднялся на валъ и бросилъ ключи въ ровъ, наполненный водою.

— Что ты это сдѣлалъ? сказалъ ему л’Иль-Адамъ.

— Я лишилъ васъ возможности оглядываться назадъ, отвѣчалъ онъ.

— И такъ впередъ, сказалъ послѣдній.

— Вотъ ваша дорога, сказалъ Леклеркъ, указывая ему улицу Павлина.

— А ты?

— Я!… я пойду по другой.

И онъ бросился въ улицу Францисканцевъ, миновалъ мостъ Нотръ-дамъ, переправился чрезъ рѣку, опять пошелъ по улицѣ Сент-Оноре до самаго отеля д’Арманьяка, и спрятался за уголъ стѣны, гдѣ стоялъ неподвижно, какъ каменная статуя.

Впродолженіе этого времени л’Иль-Адамъ пришелъ къ рѣкѣ, пробрался по берегу ея до самаго Шателе, и, прибывъ туда, раздѣлилъ свое небольшое войско на четыре отряда; одинъ подъ командою господина де-Шевреза, отправился къ отелю дофина, находившемуся въ улицѣ Веррери, второй подъ начальствомъ Ферри-де-Малльи пошелъ по улицѣ Сент-Оноре, чтобъ окружить отель д’Арманьяка и захватить коннетабля, котораго л’Иль-Адамъ велѣлъ, подъ смертною казнію, привести къ себѣ живаго; третій подъ преднодительствомъ самаго л’Иль-Адама, устремился къ отелю Сенъ-Поль, гдѣ находился король, четвертый, имѣвшій своимъ начальникомъ Ліонне де-Бурнонвилля, остался на площади Шателе, чтобъ подать помощь тому изъ трехъ другихъ, который будетъ имѣть въ ней нужду. Всѣ кричали: «миръ! да здравствуетъ король! да здравствуетъ Бургундія! Желающіе мира, вооружайтесь и слѣдуйте за нами!»

При этихъ крикахъ вдоль всей дороги отворялись окна; блѣдныя, испуганныя головы рисовались въ мракѣ, слушали эти возгласы, узнавали цвѣта и крестъ Бургундіи, отвѣчали криками: смерть Арманьякамъ! да здравствуютъ Бургундцы! И народъ, граждане, студенты, вооруженные съ крикомъ слѣдовали за этими отрядами.

Конечно, это была большая неосторожность со стороны начальниковъ, ими предводительствовавшихъ, что они допустили поднять такую тревогу; потому что самый драгоцѣннѣйшій изъ арестантовъ, котораго они думали имѣть въ своихъ рукахъ, ускользнулъ отъ нихъ. Таннега Дюшатель, при первомъ шумѣ, побѣжалъ къ дофину, опрокидывалъ все встрѣчавшися ему на пути, вошелъ въ комнату, гдѣ онъ лежалъ, и найдя, что онъ опершись на локоть въ своей постели, слушалъ шумъ, который доходилъ уже до него, не теряя ни минуты, не отвѣчая на его вопросы, завернулъ его въ одѣяла постели, взвалилъ его на могучія свои плечи, какъ кормилица ребенка, и унесъ. Робертъ ле-Массонъ, его канцлеръ, держалъ готовую для него лошадь; онъ вскочилъ на нее съ драгоцѣнною своею ношею, и десять минутъ спустя, неодолимая Бастилія заперлась за ними, принявъ подъ защиту своихъ толстыхъ стѣнъ единственнаго наслѣдника дряхлой Французской монархіи.

Ферри де-Майлльи, отправлявшійся къ отели Арманьяка не былъ счастливѣе господина де-Шевреза; коннетабль, котораго мы видѣли командовавшимъ нѣсколькими человѣками рунда, слышалъ крики Бургундцевъ, и вмѣсто того, чтобъ возвратиться въ свой отель, видя, что всякая защита была безполезна, заботился о своей жизни. Онъ убѣжалъ въ домъ одного каменьщика, сказалъ ему, кто онъ, и обѣщалъ вознагражденіе, соразмѣрное съ услугою, которой отъ него требовалъ: каменьщикъ спряталъ его, и обѣщалъ хранить тайну.

Войско, надѣявшееся захватить его, пришло къ отелю Арманьяка, заняло всѣ его выходы, и принялось ломать главную дверь. Въ ту минуту, когда она уступила ихъ усиліямъ, отъ противоположной стѣны отдѣлился человѣкъ, растолкалъ всѣхъ и первый бросился въ отель; Ферре де-Майлльи вошелъ въ него уже вторымь.

Между тѣмъ л’Иль-Адамъ, будучи счастливѣе другихъ, окружилъ отель Сен-Поль, и послѣ слабаго сопротивленія тѣлохранителей, проникъ внутрь его и прошелъ до самаго отдѣленія короля. Этотъ несчастный и старый монархъ, надъ которымъ издѣвались его слуги, давно уже переставшіе повиноваться его приказаніямъ; въ этотъ вечеръ, казалось, былъ совершенно забытъ ими; догоревшая лампа весьма слабо освѣщала его комнату; остатокъ огня, не могшій выгнать холода и сырости изъ этой большой комнаты, мелькалъ на очагѣ и въ углу широкаго готическаго камина, сидя на деревянной скамьѣ, дрожалъ отъ стужи полу-нагой старикъ.

Это былъ король Франціи.

Л’Иль-Адамъ вбѣжалъ въ эту комнату, прямо пошелъ къ постели, которую нашелъ пустою, и, оборотясь, увидѣлъ стараго монарха, который морщинистыми и дрожащими своими руками сгребалъ оставшіяся головни.

Онъ почтительно подошелъ къ нему и привѣтствовалъ его отъ имени герцога Бургундскаго.

Король обернулся, держа руки свои простертыми къ огню, взглянулъ неопредѣленно на того, кто съ нимъ говорилъ, и сказалъ:

— Какъ поживаетъ мой братецъ Бургундскій? Я давно уже его не видалъ.

— Государь, онъ послалъ меня къ вамъ для того, чтобъ всѣ бѣдствія, тяготѣющія надъ вашимъ королевствомъ, кончились.

Король повернулся къ огню, не давъ отвѣта.

— Государь, прибавилъ л’Иль-Адамъ, видя что въ эту минуту безумія король не могъ ни понять, ни слѣдовать за политическими мѣрами, которыя онъ хотѣлъ изложить; государь, герцогъ Бургундскій проситъ васъ сѣсть на лошадь, и показаться вмѣстѣ со мною на улицахъ столицы.

Карлъ VI машинально всталъ, оперся на руку л’Иль-Адама, и безъ сопротивленія за нимъ послѣдовалъ, потому что у этого несчастнаго государя не осталось болѣе ни памяти, ни разсудка. Ему было все равно, что бы ни приказывали его именемъ, и въ чьи бы руки онъ ни попалъ. Онъ даже не зналъ, что такое былъ Арманьякъ, или Бургундецъ.

Л’Иль-Адамъ, съ плѣнникомъ своимъ королемъ, отправился къ Шателе. Онъ понималъ, что присутствіе монарха среди Бургундцевъ было бы знакомъ одобренія всего, что ни произойдетъ; и такъ онъ передалъ плѣнника своего на руки Ліонне де-Бурнонвилля, съ приказаніемъ тщательно смотрѣть за нимъ, но со всякимъ уваженіемъ.

Исполнивъ эту политическую мѣру, онъ поскакалъ въ галопъ по улицѣ Сент-Оноре, слѣзъ съ лошади у дверей отеля Арманьяка, внутри котораго слышны были крики и ругательства и, устремясь по лѣстницѣ вверхъ, такъ сильно столкнулся съ человѣкомъ, опускавшимся по ней внизъ, что оба удержались только одинъ за другаго, чтобъ не упасть. Они узнали другъ. друга.

— Гдѣ коннетабль? сказалъ л’Иль-Адамъ.

— Я самъ ищу его, сказалъ Перрине Леклеркъ.

— Проклятіе на Ферри де-Майлльи, который далъ ему уйти!

— Онъ и не возвращался въ свой отель.

И оба выбѣжали вонъ, какъ сумасшедшіе, и каждый пустился по той улицѣ; которая первая попалась имъ на глаза.

Между тѣмъ по всюду совершалось ужасное кровопролитіе. Только и слышны были крики: смерть, смерть Арманьякамъ! бей, бей всѣхъ! Толпы студентовъ, мѣщанъ и мясниковъ бѣгали по улицамъ, вламываясь въ дома, принадлежавшіе приверженцамъ коннетабля, и рубили этихъ несчастныхъ топорами и шпагами. Толпы женщинъ и дѣтей доканчивали своими ножами тѣхъ, которые еще дышали.

Народъ тотчасъ, какъ увидѣлъ, что освободился отъ ига коннетабля, избралъ Во-де-Бара головою Парижа, на мѣсто Дюшателя. Новый голова, видя Парижанъ въ такомъ бѣшенствѣ, не смѣлъ имъ сопротивляться, и при видѣ такихъ убійствъ говорилъ только:

— Друзья мои, дѣлайте, что вамъ угодно.

И потому вскорѣ Парижъ представлялъ ужасную бойню. Арманьяки скрылись было въ церкви пріорства святаго Элой; нѣкоторые Бургундцы открыли ихъ убѣжище и показали его своимъ товарищамъ. Тщетно, чтобъ защитить ихъ, сиръ де-Виллетъ, Сен-Денисскій аббатъ, вышелъ къ двери, облеченный въ священническую одежду и держа въ рукѣ святые дары. Уже съ топоровъ облитыхъ кровью, капли ея капали на его священническую ризу, уже топоры носились надъ его головою, когда господинъ де-Шеврёзъ взялъ ее подъ свое покровительство, и увелъ его. Удаленіе его было сигналомъ всеобщаго убійства во внутренности церкви; слышны были только крики, видны были только сверкающіе топоры и шпаги, мертвыхъ сваливали въ кучу на паперти, и съ этой груды человѣческихъ тѣлъ текли, какъ съ горы вода, ручьи крови. Л’Иль-Адамъ, проѣзжая мимо, услышалъ крики, подъѣхалъ верхомъ къ главному входу и, видя, какъ тамъ работаютъ, сказалъ:

— Славно! вотъ какъ хорошо идетъ дѣло; у меня здѣсь добрые мясники!… Ребята, не видали-ли вы коннетабля?

— Нѣтъ! нѣтъ! вскричали разомъ двадцать голосовъ. — Нѣтъ! смерть коннетаблю, смерть Арманьякамъ!

И убійство продолжалось.

Л’Иль-Адамъ поворотилъ лошадь, и поѣхалъ искать врага своего въ другомъ мѣстѣ.

Сцена такого же рода происходила въ дворцовой башнѣ. Нѣсколько сотенъ человѣкъ скрылись въ ней и хотѣли защищаться. Среди ихъ, съ распятіемъ въ рукѣ, находились епископы Кутанскій, Бейескій, Санлисскій и Ксантскій; приступъ продолжался не больше минуты; Бургундцы овладѣли башнею, не смотря на дождь камней; потомъ, имѣя въ своихъ рукахъ дворецъ, они умертвили всѣхъ тѣхъ, которые въ немъ заключились.

Вдругъ среди этого кровопролитія явился человѣкъ блѣдный, запыхавшійся и покрытый потомъ, болѣе, нежели другіе.

— Коннетабль, сказалъ онъ, коннетабль здѣсь?

— Нѣтъ, отвѣчали гурьбою Бургундцы.

— Гдѣ же онъ?

— Никто не знаетъ, господинъ Леклеркъ; капитанъ л’Иль-Адамъ велѣлъ повсюду объявить, что онъ далъ бы тысячу ефимковъ золотомъ тому, кто ему скажетъ, гдѣ онъ скрылся.

Перрине не слушалъ болѣе, бросился на одну изъ лѣстницъ, приставленныхъ къ башнѣ, и быстро скользя по ней, очутился на улицѣ.

Рота генуэзскихъ стрѣльцовъ была окружена близъ монастыря Сент-Оноре, и хотя они сдались и имъ обѣщана была жизнь, но ихъ перебили, напередъ обезоруживъ; эты несчастные принимали смерть на колѣнахъ, умоляя о милосердіи; убивать ихъ было кому. Однако же два человѣка, ограничивались только тѣмъ, что держа факелъ въ рукѣ, срывали съ нихъ каски, осматривали ихъ одного за другимъ, потомъ оставляли слѣдовавшимъ за ними трудъ убивать ихъ; они занимались этимъ обыскомъ со всею мелочностію мщенія. Среди толпы народа они встрѣтились и узнали другъ друга.

— Коннетабль? сказалъ л’Иль-Адамъ.

— И я его ищу, отвѣчалъ Перрине.

— Господинъ Леклеркъ! послышался въ эту минуту чей-то голосъ.

Перрине оглянулся и узналъ того, кто обратился къ нему съ этими словами.

— Ну, Тіеберъ, сказалъ онъ, что тебѣ отъ меня надобно.

— Не можете-ли вы мнѣ сказать, гдѣ бы мнѣ найти господина л’Иль-Адама?

— Я здѣсь, сказалъ капитанъ.

Человѣкъ, въ курткѣ, забрызганной бѣлилами и известью, приблизился.

— Правда-ли, сказалъ онъ, что вы обѣщали тысячу ефимковъ золотомъ тому, кто предастъ вамъ коннетабля?

— Да, сказалъ л’Иль-Адамъ.

— Отсчитайте мнѣ ихъ, продолжалъ каменьщикъ, и я вамъ покажу мѣсто, гдѣ онъ скрылся.

— Держи свой передникъ, сказалъ л’Иль-Адамъ, и горстями началъ сыпать въ него золото; теперь говори, гдѣ онъ?

— У меня, я сейчасъ провожу васъ туда.

Громкій смѣхъ раздался позади ихъ; л’Иль-Адамъ оглянулся, чтобъ сыскать Перрине Леклерка; но его уже не было.

— Ну скорѣе, сказалъ капитанъ, веди меня.

— Подождите минутку, отвѣчалъ Тіеберъ. подержите мнѣ факелъ, пока я сочту.

Л’Иль-Адамъ, дрожа отъ нетерпѣнія, свѣтилъ каменьщику, пока онъ сосчиталъ ефимки одинъ за другимъ до послѣдняго: не доставало пятидесяти.

— Тутъ не все, сказалъ онъ.

Л’Иль-Адамъ бросилъ ему въ передникъ золотую цѣпь, стоившую шестьсотъ ефимковъ. Тіеберъ пошелъ впереди его.

Но одинъ человѣкъ далеко опередилъ: ихъ это былъ Перрине Леклеркъ.

Какъ только онъ услышалъ, что Тіеберъ и капитанъ начали торговаться о крови, онъ бросился, едва переводя духъ, по направленію къ тому мѣсту, гдѣ скрывался коннетабль; онъ остановился предъ дверью дома Тіебера; она была заперта снутри; кинжалъ оказалъ ему такую же услугу, какъ и на Сорбонской площади, и дверь отворилась.

Онъ слышалъ небольшой шумъ во второй комнатѣ.

— Онъ тамъ!… сказалъ онъ.

— Это ты хозяинъ? сказалъ вполголоса коннетабль.

— Да, отвѣчалъ Леклеркъ; но погасите у себя огонь, онъ можетъ вамъ измѣнить.

И онъ видѣлъ, сквозь щель перегородки, что коннетабль послѣдовалъ его совѣту.

— Теперь отворите мнѣ.

Дверь отворилась; Перрине бросился на коннетабля, онъ вскрикнулъ.

Кинжалъ Леклерка пронзилъ ему правое плечо.

Началась борьба на смерть между этими двумя человѣками.

Коннетабль, считавшій себя въ безопасности, полагаясь на вѣрность Тіебера, былъ безъ оружія и полу-нагой. Не смотря на эту невыгоду, онъ легко бы задушилъ Леклерка въ могучихъ своихъ рукахъ, еслибы не рана лишавшая движенія одну изъ нихъ; однакоже онъ своею неповрежденною рукою обхватилъ молодаго человѣка, сильно сжалъ его у себя на груди и, напирая на своего противника всею своею тяжестію, и всею силою, повалился вмѣстѣ съ нимъ, надѣясь объ полъ разбить ему черепъ.

Дѣйствительно, онъ бы успѣлъ въ этомъ, еслибы голова Перрине не упала на тюфякъ, лежавшій на полу и служившій постелью.

Коннетабль вскрикнулъ въ другой разъ.

Перрине, не выпускавшій изъ руки своего кинжала, вонзилъ ему его въ другую руку.

Онъ выпустилъ молодаго человѣка, поднялся, шатаясь, и упалъ навзничь на столъ, находившійся среди комнаты, теряя отъ этихъ двухъ ранъ кровь и силы.

Между тѣмъ, какъ Перрине всталъ, искалъ и звалъ его, вдругъ третье лицо, съ факеломъ въ рукѣ, явилось въ дверяхъ комнаты и освѣтило эту сцену.

Это былъ л’Иль-Адамъ.

Перрине снова бросился на коннетабля.

— Стой!… сказалъ л’Иль-Адамъ, если дорога тебѣ жизнь! стой!

И онъ схватилъ его за руку.

— Господинъ де л’Иль-Адамъ, жизнь этого человѣка мнѣ принадлежитъ, сказалъ ему Леклеркъ. Королева отдала ее мнѣ; вотъ ея печать, и такъ оставьте меня.

Онъ вынулъ пергаментъ изъ-за пазухи и показалъ его капитану.

Графъ д’Арманьлкъ, повалившійся на столъ, сдѣлавшійся отъ двухъ своихъ ранъ не способнымъ оказывать никакого сопротивленія, смотрѣлъ на этихъ двухъ человѣкъ; обѣ его раненыя руки висѣли и истекали кровію.

— Хорошо, сказалъ л’Иль-Адамъ, я не требую его жизни; и такъ все къ лучшему.

— Клянитесь своею душею! сказалъ Леклеркъ, останавливая его еще разъ.

— Клянусь моей душею! но я долженъ исполнить одинъ обѣтъ; дай мнѣ это сдѣлать.

Леклеркъ сложилъ крестомъ руки, и смотрѣлъ, что будетъ. Л’Иль-Адамъ вынулъ шпагу, взялъ конецъ клинка полною ладонью, такъ что остріе его выдавалось только на одинъ дюймъ отъ его мизинца, и подошелъ къ коннетаблю.

Послѣдній видя, что для него все было кончено въ семъ мірѣ, закрылъ глаза, закинулъ голову назадъ и началъ молиться.

— Коннетабль, сказалъ л’Иль-Адамъ, разорвавъ рубашку, покрывавшую ему грудь — коннетабль, поминшь-ли, какъ ты однажды клялся Богородицею и Христомъ, что, пока ты живъ, то не будешь носить краснаго Бургундскаго креста?

— Да, отвѣчалъ коннетабль, и я сдержалъ свою клятву, потому что сейчасъ умру.

— Графъ д’Арманьлкъ, сказалъ л' Иль-Адамъ, наклонясь къ нему и бороздя ему грудь остріемъ своей шпаги, такъ, чтобы начертать на ней кровавый крестъ, въ этомъ ты солгалъ; потому что вотъ ты живой носишь на себѣ красный Бургундскій крестъ. Ты измѣнилъ своей клятвѣ, а я свою сдержалъ.

Коннетабль отвѣчалъ на это только вздохомъ. Л’Иль-Адамъ вложилъ опять шпагу свою въ ножны.

— Вотъ все, чего я хотѣлъ отъ тебя, сказалъ онъ, теперь умирай, какъ клятвопреступникъ и какъ собака. Твоя очередь Перрине Леклеркъ!

Коннетабль открылъ глаза и повторилъ умирающимъ голосомъ:

— Перрине Леклеркъ!

— Да, сказалъ послѣдній, бросясь снова на несчастнаго графа д’Арманьяка, готоваго испустить духъ, я, Перрине Леклеркъ, тотъ, котораго ты велѣлъ солдатамъ истерзать ударами. Кажется, каждый изъ васъ здѣсь, далъ какую-то клятву. Хорошо! а я, — я дамъ ихъ двѣ: первая, коннетабль, та, что ты узнаешь на одрѣ смерти о томъ, что королева Изабелла Баварская отняла у тебя Парижъ, въ обмѣнъ за жизнь рыцаря де-Бурдона, и вотъ она исполнена, потому что ты это знаешь. Вторая, графъ д’Арманьякъ, та, что, узнавъ это ты умрешь; и эту, прибавилъ онъ, вонзая ему свой кинжалъ въ сердце, эту я также свято исполнилъ, какъ и первую. Богъ да поможетъ въ семъ мірѣ и въ будущемъ тому, кто честно держитъ свое слово!

Глава вторая.

Такимъ образомъ Парижъ, который не могъ взять могущественный герцогъ Бургундскій съ многочисленнымъ войскомъ, отворилъ ночью ворота свои простому капитану, командовавшему семью стами всадниковъ. Бургундцы, съ факеломъ въ одной рукѣ и съ оружіемъ въ другой, разсѣялись но стариннымъ улицамъ королевской столицы и гасили огонь кровію, а кровь высушивали огнемъ. Перрине Леклеркъ, тайная причина этого великаго событія, достигши желаемаго, — умертвилъ коннетабля, вступилъ опять въ ряды народа, гдѣ исторія напрасно будетъ искать его въ послѣдствіи, гдѣ онъ умретъ столь-же неизвѣстнымъ, какъ онъ неизвѣстнымъ и родился, и откуда онъ выступилъ на время для того, чтобъ внести въ исторію одной изъ величайшихъ катастрофъ французской монархіи свое простонародное имя, опозоренное безсмертіемъ великой измѣны.

Между тѣмъ чрезъ всѣ ворота хлынули въ Парижъ, какъ коршуны, на поле битвы, вельможи и военные люди, желавшіе унести свою долю этой великой добычи, которою доселѣ имѣла право пользоваться одна королевская власть. Это былъ во первыхъ л’Иль-Адамъ, который, войдя прежде другихъ, взялъ себѣ львиную долю; это были сиръ де-Люксамбургъ, братья Фоссезъ, Кревекеръ и Жанъ де-Пуа; это были, за этими вельможами, начальники гарнизоновъ Пикардіи и Иль-ле-Франса; наконецъ это были вслѣдъ за этими господами, крестьяне окрестностей Парижа, которые, чтобъ ничего не оставить послѣ себя, грабили мѣдь, между тѣмъ какъ господа ихъ грабили золото.

Потомъ, когда церковные сосуды были превращены въ слитки, когда государственные сундуки были опустошены, королю дали въ руки перо и положили на столъ предъ нимъ четыре патента для подписанія. Л’Иль-Адамъ и Шателю были пожалованы маршалами; Карлъ де-Ланъ адмираломъ, Роберъ де, Майллье оберъ-провіантмейстеромъ; и король, подписавъ ихъ, думалъ, что онъ царствуетъ.

Народъ смотрѣлъ на все это чрезъ окна Лувра.

— Славно, говорилъ онъ, разграбивъ золото, вотъ они грабятъ мѣста; счастіе еще, что у короля больше собственноручныхъ подписей, нежели ефимковъ въ его сундукахъ. Берите, берите, господа; но придетъ Фламандскій Жукъ, и, если не будетъ доволенъ тѣмъ, что вы оставили на его долю, то онъ легко изъ всѣхъ вашихъ долей составитъ для себя одну..

Однакоже Фламандскій Жукъ (это было имя, которое герцогъ Бургундскій давалъ иногда въ шутку самому себѣ) не торопился пріѣздомъ; онъ не безъ зависти видѣлъ, что одинъ изъ его капитановъ овладѣлъ городомъ, въ ворота котораго онъ два раза стучалъ своею шпагою; по они неотворялись предъ нимъ. Онъ принималъ въ Монтбеліарѣ гонца, извѣстившаго его объ этой неожиданной новости, и вмѣсто того, чтобъ продолжать свою дорогу, тотчасъ же удалился въ Дижонъ, одну изъ своихъ резиденцій. Королева Изабелла съ своей стороны оставалась въ Труа, все еще дрожа отъ успѣха своего предпріятія, герцогъ и она не видѣлись и не списывались; можно бы было сказать, что это два сообщника ночнаго убійства, не желавшіе встрѣтиться лицомъ къ лицу при солнечномъ свѣтѣ..

Впродолженіе этого времени, Парижъ жилъ лихорадочною іь судорожною жизнію. Такъ какъ говорили, что королева и герцогъ не въѣдутъ въ городъ до тѣхъ поръ, пока въ немъ будетъ, оставаться хоть одинъ Арманьякъ, и такъ какъ герцога и королеву въ Парижѣ желали видѣть, то каждый день, эта молва, казавшаяся по причинѣ отсутствія ихъ обоихъ какъ бы. основательною, была предлогомъ къ новому кровопролитію.

Между тѣмъ старая Бастилія, возвышавшаяся на восточной границѣ Парижа, оставалась мрачною и спокойною. Мостъ, ея былъ поднятъ высоко, а шлагбаумъ опущенъ низко; днемъ ни одно живое существо не показывалось на стѣнахъ ея, цитадель была, казалось, на сторожѣ; только, когда толпа народа приближалась къ ней болѣе, чѣмъ повидимому, слѣдовала, видно было, что изъ каждаго этажа высовывалось и направлялось на эту толпу столько стрѣлъ, сколько въ немъ было бойницъ, такъ что нельзя было замѣтить, люди, или какая нибудь машина приводили ихъ въ движеніе. Замѣтя это, толпа обращалась вспять, покачивая головою; стрѣлы исчезали по мѣрѣ того, какъ народъ удалялся, и старая крѣпость чрезъ минуту принимала опять видъ безпечности и смиренія, какъ дикобразъ, который, когда пройдетъ опасность, складываетъ на своей спинѣ, какъ волоски мѣха, тысячи иглъ, которымъ онъ обязанъ почтеніемъ, оказываемымъ ему другими животными.

Ночью, тоже тишина и тотъ же мракъ; напрасно Парижъ освѣщалъ свои улицы, или свои окна, никакой свѣтъ непроникалъ извнѣ за рѣшетчатыя окна Бастиліи, ни одного человѣческаго звука не было слышно внутри за ея стѣнами; только отъ времени до времени въ окнахъ башенъ, возвышавшихся на четырехъ ея углахъ, высовывалась голова бдительнаго часоваго, который только при такомъ положеніи могъ, видѣть, не приготовлялось ли какое нибудь нечаянное нападеніе у подошвы крѣпостнаго вала, да и эта голова высунувшись бывала такъ неподвижна, что можно было, при лунномъ свѣтѣ, ее освѣщавшемъ, принять ее за одну изъ тѣхъ готическихъ масокъ, которыми фантазія архитекторовъ украшаетъ арки мостовъ, или карнизы соборовъ.

Однакоже въ одну темную ночь, въ концѣ іюня мѣсяца, между тѣмъ какъ часовые сторожили на четырехъ углахъ Бастиліи, два человѣка всходили по узкой и извилистой лѣстницѣ, которая вела на платформу. Первый, показавшійся на террасѣ былъ человѣкъ лѣтъ отъ сорока двухъ до сорока пяти, онъ былъ колоссальнаго роста; сила его вполнѣ соотвѣтствовала его росту. Онъ былъ въ полномъ вооруженіи, хотя вмѣсто всякаго нападательнаго оружія, у него на поясѣ тамъ, гдѣ должна бы быть шпага, висѣлъ только одинъ длинный и остроконечный кинжалъ; лѣвая рука его опиралась на него по привычкѣ, между тѣмъ какъ, въ правой онъ почтительно держалъ бархатную шапку съ шиферомъ, которою рыцари замѣняли въ спокойное время свои боевыя каски, вѣсившія иногда отъ сорока до сорока пяти фунтовъ. На обнаженной головѣ его можно было видѣть подъ густыми бровями темны-голубыя глаза, орлиный носъ, загорѣлый отъ солнца цвѣтъ лица придавали всей его физіономіи суровый видъ, котораго борода, длиною въ дюймъ, подстриженная кругомъ, длинные черные волосы, спускавшіеся по щекамъ съ обѣихъ сторонъ, ни мало не смягчали.

Какъ только человѣкъ, котораго мы обрисовали взошелъ на платформу, то, обернувшись назадъ, протянулъ руку къ отверстію, находившемуся въ уровень съ платформою, чрезъ которое онъ вышелъ; изъ него показалась тонкая и полная рука и ухватилась за его большую и сильную руку, и въ туже минуту, при помощи этой опоры, выскочилъ на террасу молодой человѣкъ шестьнадцати, или семнадцати лѣтъ, весь въ бархатѣ и шелку, съ бѣлокурою головкой, тонкимъ тѣломъ и нѣжными членами, и, опершись на руку своего товарища, какъ будто бы всходъ по лѣстницѣ былъ для него продолжительнымъ трудомъ, казалось, по привычкѣ искалъ стула, на которомъ онъ могъ бы отдохнуть. Но, увидя, что это украшеніе считали безполезнымъ для платформы цитадели, онъ прибѣгнулъ къ другому средству; взявшись другою рукою за первую, онъ сдѣлалъ родъ кольца, посредствомъ котораго заставилъ атлетическую руку своего товарища, на которой онъ скорѣе висѣлъ, нежели опирался, нести покрайней мѣрѣ половину тяжести, предназначенной природою поддерживать ногамъ его, и такимъ образомъ началъ свою прогулку, на которую, по видимому, онъ рѣшился скорѣе изъ снисхожденія къ тому, кто его сопровождалъ, нежели по собственной своей волѣ.

Прошло нѣсколько минутъ, и ни тотъ, ни другой не нарушалъ ночной тишины ни однимъ словомъ, и не прерывалъ прогулки, которая по малому пространству платформы была довольно ограничена. Шумъ шаговъ этихъ двухъ особъ сливался въ одинъ звукъ, такъ легкая походка молодаго человѣка была не слышна при тяжелой походкѣ воина, можно бы было сказать, что это были тѣло и его тѣнь, можно бы было подумать, что одинъ жилъ за двоихъ. Вдругъ вооруженный человѣкъ остановился, обратясь лицомъ къ Парижу, и заставилъ юнаго своего товарища сдѣлать тоже; весь городъ былъ предъ ихъ глазами.

Это была именно одна изъ тѣхъ тревожныхъ ночей, какую мы выше описали. Сперва съ платформы видна была только не ясная груда домовъ, тянувшаяся съ востока на западъ, которыхъ крыши въ темнотѣ, казалось, прилегали одна къ другой, какъ щиты отряда солдатъ, идущихъ на приступъ. Но вдругъ, когда толпа народа принимала направленіе параллельное съ кругомъ, который можно было обнять взорами, свѣтъ факеловъ, освѣщая улицу во всю ея длину, казалось, разсѣкалъ какую нибудь часть города; красноватыя тѣни въ безпорядкѣ тѣснились по ней съ крикомъ и хохотомъ; потомъ при первомъ перекресткѣ, измѣнявшимъ направленіе этой толпы, она исчезала вмѣстѣ съ своимъ свѣтомъ, но шумъ все былъ слышенъ. Все погружалось во мракѣ, а. слышавшійся шумъ, уподоблялся глухимъ стонамъ города, котораго жители гибли отъ огня и меча междоусобной войны.

При этомъ зрѣлищѣ и при этомъ шумѣ, лицо воина сдѣлалось мрачнѣе обыкновеннаго; брови его, сморщившись, сошлись одна съ другою; онъ протянулъ лѣвую свою руку къ Луврскому дворцу, и, съ трудомъ, слѣдующія слова, обращенныя къ юному ег.о товарищу, могли выйти изъ устъ его, такъ сильно были сжаты его зубы:

— Ваше высочество, вотъ вашъ городъ, узнаете-ли вы его?

Лицо молодаго человѣка приняло выраженіе меланхоліи, къ которому за минуту предъ тѣмъ можно было считать его не способнымъ. Онъ устремилъ глаза свои на глаза воина, и молча, поглядѣвъ на него не много, сказалъ:

— Храбрый мой Таннега, я часто смотрѣлъ на него въ такую же пору изъ оконъ отеля Сен-Поль, какъ гляжу въ эту минуту съ террасы Бастиліи. Иногда я видѣлъ его спокойнымъ, но не думаю, чтобъ я видѣлъ его когда нибудь счастливымъ.

Таннега затрепеталъ отъ удовольствія; онъ не ожидалъ та кого отвѣта отъ юнаго дофина. Онъ спросилъ его, думая, что говоритъ съ ребенкомъ, а онъ отвѣтилъ такъ, какъ бы то сдѣлалъ взрослый.

— Простите мнѣ, ваше величество, сказалъ Дюшатель; я думалъ, что до сихъ поръ вы занимались болѣе своими удовольствіями, нежели дѣлами Франціи.

— Отецъ мой, (съ того времени, какъ Дюшатель спасъ юнаго Дофина отъ рукъ Бургундцевъ, послѣдній далъ ему это имя) этотъ упрекъ справедливъ только вполовину. Пока я видѣлъ у трона Франціи своихъ двухъ братьевъ, которые находятся теперь у престола Божія, да, правда, я думалъ только объ увеселеніяхъ и шалостяхъ; но съ тѣхъ поръ, какъ Господь призвалъ ихъ къ себѣ такимъ неожиданнымъ и ужаснымъ образомъ, я забылъ всю свою вѣтренность и помню только одно, что по смерти любезнѣйшаго моего родителя, (да сохранитъ его Богъ!) прекрасное французское королевство не имѣетъ другаго обладателя, кромѣ меня.

— И такъ, молодой мой левъ, отвѣчалъ Таннега, съ явнымъ выраженіемъ радости, вы намѣрены защищать его когтями и зубами противъ Англійскаго короля Генриха и противъ Іоанна Бургундскаго?

— Противъ каждаго изъ нихъ порознь, Таннега, или противъ обоихъ вмѣстѣ, какъ вамъ будетъ угодно.

— Ахъ! ваше величество, самъ Богъ внушаетъ вамъ эти слова, чтобы облегчить сердце стараго вашего друга. Въ теченіе трехъ лѣтъ, я вотъ первый разъ дышу полною грудью. Если бы вы знали, какія сомнѣнія входятъ иногда въ душу такого человѣка, какъ я; когда монархію, которой я посвятилъ свою руку, свою жизнь и, можетъ быть, даже честь свою поражаютъ такіе жестокіе удары, каковъ былъ тотъ, котораго вы теперь единственная надежда; если бы вы знали, сколько разъ я спрашивалъ самаго себя, не наступило-ли уже то время, когда эта монархія должна уступить мѣсто свое другой, и не было-ли возмущеніемъ противъ Бога, стараться поддержать ее, когда, повидимому, Онъ ее оставилъ; потому что… прости мнѣ Господи, если я богохульствую, потому что, вотъ уже тридцать лѣтъ, какъ каждый разъ, когда онъ обращалъ очи свои на благородный родъ вашъ, то обращалъ ихъ для того, чтобъ поразить, а не явить къ нему Свое милосердіе. Да, продолжалъ онъ, можно подумать, что это роковой знакъ для династіи, когда глава ея больна тѣломъ и духомъ, какъ его величество, нашъ король; можно подумать, что все рушится, когда видишь, что первый вассалъ короны рубитъ сѣкирою и мечемъ вѣтви королевскаго рода, какъ то сдѣлалъ вѣроломный Іоаннъ съ вашимъ дядею, благороднымъ герцогомъ Орлеанскимъ; можно подумать наконецъ, что государству угрожаетъ погибель, когда видишь что двое благородныхъ молодыхъ людей, какъ старшіе братья вашего высочества, умираютъ одинъ за другимъ такъ внезапно и такъ странно, что, если бы я не боялся: оскорбить Бога и людей, могъ бы сказать, что Богъ нисколько не участвовалъ въ этомъ событіи, за то люди участвовали въ немъ слишкомъ много; — и когда, чтобъ бороться въ войнѣ съ чужестранцами, въ войнѣ междоусобной, остался одинъ только слабый молодой человѣкъ, какъ вы, — о! ваше высочество, ваше высочество, сомнѣніе, которое столько разъ чуть-чуть не поколебало моего сердца, очень естественно и вы мнѣ за него простите!

Дофинъ бросился къ нему на шею.

— Таннега, всѣ сомнѣнія позволительны тому, кто, какъ ты, сомнѣвается, употребивъ всевозможныя старанія; кто, какъ ты, думаютъ, что Богъ во гнѣвѣ Своемъ, караетъ династію до послѣдняго ея наслѣдника, и между тѣмъ спасаетъ этого послѣдняго наслѣдника династіи отъ гнѣва Божія.

— И я не колебался, юный мой повелитель; когда я увидѣлъ, что Бургундцы вошли въ городъ, то бросился къ вамъ, какъ мать къ своему дитяти, потому что, кто могъ спасти васъ, если не я, мой бѣдный молодой человѣкъ? Ужь, конечно, не король, родитель вашъ, не королева; — находясь далеко, она не имѣла бы къ тому возможности, да если бы была и здѣсь, то (прости ей Господь) не имѣла бы, можетъ быть, на то желанія. Если бы вы, ваше высочество, и могли убѣжать, если бы нашли корридоры отеля Сен-Поль пустыми, и дверь отворенною, то, выйдя на улицу, вы бы запутались въ тысячѣ переулковъ этого города болѣе, нежели послѣдній изъ вашихъ подданныхъ. И такъ у васъ не оставалось никого кромѣ меня; въ это время мнѣ казалось, ваше высочество, что Богъ не оставилъ вашей высокой фамиліи, и я чувствовалъ, что силы мои удвоились. Я поднялъ васъ, ваше высочество, и вы были такъ легки для моихъ рукъ, какъ птичка для когтей орла. Да если бы я встрѣтилъ цѣлую армію герцога Бургундскаго, и самаго герцога во главѣ ея, то мнѣ казалось, я бы опрокинулъ герцога и прошелъ сквозь всю армію, такъ что ни тому ни другому изъ насъ не приключилось бы никакого несчастія, и въ то время, конечно, Богъ былъ со мною. Но съ того времени, ваше высочество, съ того времени, какъ вы находитесь въ безопасности за необоримыми стѣнами Бастиліи: когда я каждую ночь, насмотрѣвшись одинъ съ высоты этой террасы на зрѣлище, на которое нынѣшній вечеръ мы смотримъ вдвоемъ, когда, видя, что Парижъ, столица короля, сдѣлался добычею мятежниковъ, когда, съ оглушенными этимъ шумомъ ушами, съ глазами, утомленными этимъ свѣтомъ, я возвращался въ вашу комнату, и, молча, опершись объ ваше изголовье, видѣлъ какимъ спокойнымъ сномъ вы почивали, между тѣмъ какъ междоусобная война свирѣпствовала въ вашемъ государствѣ и пожары въ вашей столицѣ, то я спрашивалъ самого себя, достоинъ-ли быть королемъ тотъ, кто спалъ такимъ спокойнымъ и такимъ беззаботнымъ сномъ, тогда какъ его королевство проводило ночи въ такомъ волненіи и въ такомъ кровопролитіи?

Выраженіе неудовольствія прошло, какъ облако, по лицу дофина.

— Такъ ты подстерегалъ мой сонъ, Таннега?

— Милостивѣйшій государь, я молился у вашей постели за Францію и за ваше высочество.

— И еслибы въ этотъ вечеръ ты меня не нашелъ такимъ, какимъ желалъ найти, то какое было у тебя намѣреніе?

— Я бы отвезъ ваше высочество въ безопасное мѣсто, и. бросился бы одинъ и безъ оружія въ средину непріятеля при первой встрѣчѣ, потому что мнѣ ничего больше не оставалась, какъ умереть, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Ну, хорошо! Таннега, вмѣсто того, чтобъ итти одному и безъ оружія на встрѣчу непріятеля, мы пойдемъ оба, и хорошо вооружась; что ты на это скажешь?

— Что Господь даровалъ вамъ это хотѣніе, теперь надобно, чтобъ Онъ даровалъ вамъ силу.

— Ты будешь меня поддерживать.

— Война, которую мы намѣрены вести, ваше высочество, война продолжительная, — продолжительная и утомительная, но не для меня, я уже тридцать лѣтъ ношу свою кирасу, какъ вы пятнадцать лѣтъ свою бархатную одежду. Вамъ надобно будетъ сражаться съ двумя врагами, изъ которыхъ и одинъ заставилъ бы трепетать какого нибудь могущественнаго короля. Вынувъ разъ шпагу изъ ноженъ и вынося королевское знамя изъ Сен-Дени, надобно будетъ, чтобъ онѣ не возвратились въ свои мѣста ни одна ни другое до тѣхъ поръ, пока одинъ изъ вашихъ враговъ Іоаннъ Бургундскій не будетъ подъ землею Франціи, а другое — Генрихъ, король Англійскій за. предѣлами земли Франціи. Чтобъ этого достигнуть, надобно приготовиться къ жестокимъ битвамъ. Ночи часоваго холодны: лагерные дни убійственны; надобно вести жизнь солдатскую, вмѣсто того, чтобъ продолжать жить по королевски;, это не часъ битвы на турнирѣ, это сраженіе, продолжающееся цѣлые дни; это не нѣсколько мѣсяцевъ набѣговъ и стычекъ, по цѣлые годы борьбы и сраженій. Ваше высочество, подумайте объ этомъ хорошенько.

Юный дофинъ, не отвѣчая Таннегѣ, оставилъ его руку и пошелъ прямо къ солдату, стоявшему на часахъ въ одной изъ башенъ Бастиліи; чрезъ минуту поясъ, поддерживавшій колчанъ стрѣльца, сжималъ уже талію дофина, ясеневый лукъ солдата перешелъ въ руки принца, и голосъ молодаго человѣка получилъ твердость, какой въ немъ никто не подозрѣвалъ, когда онъ, обратясь къ изумленному Дюшателю, сказалъ:

— Отецъ мой, я думаю, ты будешь спать спокойно, хотя сынъ твой только первый разъ будетъ стоять на часахъ.

Дюшатель хотѣлъ ему отвѣчать, какъ вдругъ сцена, происходившая у основанія Бастиліи, перемѣнила направленіе его мыслей.

Уже нѣсколько минутъ шумъ приближался, и большой свѣтъ показался, изъ улицы Серизе; однако невозможно было ни видѣть тѣхъ, которые производили этотъ шумъ, ни угадать истинную причину этого свѣта, потому что косвенное положеніе улицы и высота доловъ, мѣшали взоромъ проникнуть до толпы, отъ которой они происходили. Вдругъ крики раздались явственнѣе, и полу-нагой человѣкъ бросился изъ улицы Серизе въ улицу Сент-Антуань, убѣгая и призывая на помощь. Его преслѣдовали въ небольшомъ разстояніи нѣсколько человѣкъ, которые съ своей стороны кричали: «смерть! смерть Арманьяку! бей Арманьяка!» Во главѣ преслѣдовавшихъ этого несчастнаго можно было узнать Каппелюша по его двух-ефесной большой саблѣ, которую онъ несъ на плечѣ обнаженною и окровавленною, по его платью цвѣта бычачьей крови и по голымъ его ногамъ. Бѣглецъ, ногамъ котораго страхъ придалъ необыкноную быстроту, могъ бы ускользнуть отъ своихъ убійцъ, добѣжавъ до угла Сент-Антуанской улицы, и скрывшись за стѣною Турнелля, еслибы ноги его не встрѣтили цѣпи, которую каждый вечеръ протягивали въ концѣ улицы. Споткнувшись, онъ отлетѣлъ на нѣсколько шаговъ и упалъ на полетъ стрѣлы отъ стѣнъ Бастиліи. Преслѣдовавшіе его, предупрежденные самимъ его паденіемъ, иные перескочили чрезъ цѣпь, другіе прошли подъ нею, такъ что когда этотъ несчастный хотѣлъ встать, то увидѣлъ, что надъ головою его уже блестѣла шпага Каппелюша.

Тогда онъ понялъ, что для него все было кончено, и упалъ на оба колѣна взывая, конечно, не къ людямъ, но къ Богу: «буди милостивъ».

Съ той минуты, какъ сцена, нами описанная, разыгрывавалась на большой Сент-Антуанской улицѣ, ни одна изъ этихъ подробностей не могла не быть замѣченною ни Дюшателемъ, ни дофиномъ. Особенно послѣдній, не такъ привычный къ подобнымъ зрѣлищамъ, принималъ въ нихъ участіе, что видно было но судорожнымъ его тѣлодвиженіямъ и по невнятнымъ звукомъ его голоса, такъ что когда Арманьякъ упалъ, то Каппелюшъ бросился на свою жертву не скорѣе, чѣмъ молодой человѣкъ вынулъ стрѣлу изъ колчана, и положилъ ее на тетиву лука двумя пальцами правой руки. Лукъ согнулся, какъ гибкая камышевая палка, опустясь внизъ въ лѣвой его рукѣ, между тѣмъ какъ правою онъ притянулъ тетиву лука къ самому плечу, и очень трудно было бы рѣшить, не смотря на разность разстоянія, стрѣла-ли дофина, или шпага Каппелюша скорѣе достигнетъ своей цѣли; но вдругъ Таннега быстро протянулъ руки, схватилъ стрѣлу за ея середину и переломилъ ее въ рукахъ царственнаго стрѣльца.

— Что ты дѣлаешь, Таннега? что ты дѣлаешь? сказалъ дофинъ, топнувъ ногою; развѣ ты не видишъ что этотъ человѣкъ хочетъ убить одного изъ нашихъ, что Бургундецъ хочетъ умертвить Арманьяка?

— Пусть умрутъ всѣ Арманьяки, ваше высочество, прежде нежели замараете хоть одну изъ вашихъ стрѣлъ кровію такого человѣка.

— Но, Таннега! Таннега! ахъ, посмотри!…

При этомъ крикѣ дофина, Таннега снова обратилъ глаза на Сент-Антуанскую улицу; голова Арманьяка была въ десяти шагахъ отъ его тѣла, а Каппелюшъ спокойно ждалъ, пока кровь стѣчетъ съ его шпаги и насвистывалъ столъ извѣстную пѣсню:

«Duc de Bourgogne,

Dieu te tienne en joie».

— Посмотри Таннега, посмотри, говорилъ дофинъ, плача отъ ярости; еслибы не ты! если бы не ты… да посмотри же….

— Да, да; я очень хорошо вижу, отвѣчалъ Таннега…. ноя вамъ повторяю, этотъ человѣкъ не могъ умереть отъ вашей руки,

— Но, Боже мой! что же это за человѣкъ?

— Этотъ человѣкъ, ваше высочество, есть Каппелюшъ, палачъ города Парижа.

Дофинъ опустилъ обѣ свои руки и склонилъ голову на грудь.

— О любезный братецъ Бургундскій, сказалъ онъ глухимъ голосомъ, я бы не захотѣлъ, для сохраненія и четырехъ прекраснѣйшихъ королевствъ христіанскаго міра употреблять такихъ людей и такія средства, какія ты употребляешь, чтобъ отнять у меня то, что у меня еще остается.

Между тѣмъ одинъ изъ мужчинъ, сопровождавшихъ Каппелюша, поднялъ рукою за волосы голову умершаго, и поднесъ ее къ факелу, который держалъ въ другой рукѣ. Свѣтъ упалъ на лицо этой головы, и черты его не столько были обезображены смертію, чтобъ Таннега, съ высоты Бастиліи, не могъ узнать въ нихъ Генриха де-Марля, друга своего дѣтства и одного изъ самыхъ ревностнѣйшихъ и преданнѣйшихъ Арманьяковъ; глубокій вздохъ вылетѣлъ изъ его широкой груди.

Въ туже ночь, за два часа до разсвѣта, немногочисленный, но на добрыхъ лошадяхъ, и хорошо вооруженный отрядъ воиновъ, выѣхалъ осторожно чрезъ внѣшнія ворота Бастиліи, въ тишинѣ взялъ направленіе къ Шарантонскому мосту и, переѣхавъ чрезъ него, слѣдовалъ въ продолженіе почти восьми часовъ, по правому берегу Сены, и во все это время никто не сказалъ ни одного слова, никто не поднималъ своего наличника. Наконецъ около одинадцати часовъ утра онъ достигъ до одного военнаго города.

— Теперь, ваше высочество, сказалъ Таннега всаднику, находившемуся къ нему ближе всѣхъ, вы можете поднятъ свой наличникъ и закричать: святый Карлъ и Франція! потому что вотъ бѣлый флагъ Арманьяковъ, и вы въѣзжаете въ вашъ вѣрный городъ Меленъ.

Вотъ какимъ образомъ дофинъ Карлъ, котораго исторія наименовала потомъ Побѣдоноснымъ, провелъ первый разъ время на часахъ и совершилъ свой первый военный походъ!

Глава третья.

Политическія причины, удерживавшія герцога Бургундскаго вдали отъ столицы, легко объяснить.

Съ той минуты, какъ другой, счастливѣйшій его, овладѣлъ Парижемъ, онъ думалъ: я оставлю ему эту честь, которой не могу у него отнять; но извлеку изъ этого для самого себя пользу, которую это событіе могло мнѣ принести.

Ему не трудно было предвидѣть, что реакціи, натурально слѣдующія за подобными политическими перемѣнами, повлекутъ за собою безчисленныя убійства и мщеніе, которыя присутствіе его въ Парижѣ не могло бы остановить, не лишивъ его народной любви въ глазахъ самихъ его приверженцевъ, между тѣмъ какъ отсутствіе его снимало съ него отвѣтственность за пролитую кровь.

Притомъ эта кровь потечетъ изъ жилъ Арманьяковъ; это кровопусканіе, въ огромномъ размѣрѣ, ослабитъ на долго партію, ему противудѣйствовавшую; враги его будутъ гибнуть одни за другими, а ему не нужно будетъ даже брать на себя труда поражать ихъ. Потомъ, когда онъ разочтетъ, что народъ утомленъ уже убійствами, когда онъ увидитъ, что городъ дошелъ до такой степени усталости, что необходимость отдыха займетъ мѣсто жажды мщенія, когда можно будетъ безъ труда и опасности пощадить изувѣченные остатки партіи, пораженной въ лицѣ ея предводителей, тогда онъ вступитъ въ городъ, какъ ангелъ хранитель его стѣнъ, потушитъ пожары, остановитъ потоки крови, и объявитъ всѣмъ миръ и амнистію.

Предлогъ, на которомъ онъ основывалъ свое отсутствіе, находится въ слишкомъ большой связи съ ходомъ нашей исторіи, и потому мы должны были показать его нашимъ читателямъ.

Молодой сиръ до-Жіакъ, который, какъ мы видѣли, оспоривалъ въ Венсенскомъ замкѣ у сира де-Гравиля и сира л’Иль-Адама сердце Изабеллы Баварской, сопровождалъ, какъ было сказано выше, королеву въ Труа. Имѣя отъ королевы многія важныя порученія къ герцогу Бургундскому, отъ замѣтилъ при дворѣ его дѣвицу Катерину де-Тіанъ, одну изъ фрейлинъ герцогини де-Шароле^[9]. Будучи молодъ, храбръ и красивъ, онъ думалъ, что этихъ трехъ качествъ, къ которымъ присоединялись самонадѣянность, внушаемая ему убѣжденіемъ что онъ обладаетъ ими, было достаточно для этой красивой и благородной молодой дѣвушки; однакоже онъ все съ большимъ и большимъ удивленіемъ замѣчалъ, что его искательство было принимаемо, по видимому, ничѣмъ не лучше, нежели искательства другихъ молодыхъ людей.

Первою мыслію, овладѣвшею сиромъ де-Жіакомъ, была мысль, что онъ имѣетъ соперника; онъ преслѣдовалъ дѣвицу де-Тіанъ, какъ тѣнь; онъ подстерегалъ всѣ ея тѣлодвиженія, ловилъ ея взгляды, и, несмотря на упорную свою ревность, остался наконецъ въ томъ убѣжденіи, что ни одинъ изъ молодыхъ людей, ее окружавшихъ, не былъ ни счастливѣе, ни благосклоннѣе принимаемъ, нежели онъ. Онъ былъ богатъ, носилъ благородное имя, онъ думалъ, что предложеніе руки соблазнитъ, можетъ быть, ея тщеславіе за недостаткомъ любви. Но отвѣтъ дѣвицы де Тіанъ былъ такъ рѣшителенъ и вмѣстѣ такъ вѣжливъ, что сиръ де-Жіакъ потерялъ всю надежду, но сохранилъ къ ней всю свою любовь. Безпрестанно думая объ этомъ и ничего не понимая, можно было сойти съ ума; оставалось единственное средство, удалиться; онъ принудилъ себя прибѣгнуть къ нему. Вслѣдствіе этого, онъ, получивъ приказанія отъ герцога, возвратился къ королевѣ.

Не прошло и шести недѣль, какъ новое порученіе привело его въ Дижонъ; отсутствіе принесло ему больше пользы, нежели присутствіе. Герцогъ принялъ его дружелюбнѣе, а дѣвица де-Тіанъ ласковѣе. Нѣсколько времени онъ сомнѣвался въ своемъ счастіи; но наконецъ, однажды герцогъ Іоаннъ предложилъ ему, что онъ берется сдѣлать снова предложеніе дѣвицѣ, которую онъ любилъ. Такое сильное покровительство долженствовало устранить многія затрудненія; сиръ-де-Жіакъ съ радостію принялъ это предложеніе, и чрезъ два часа второй отвѣтъ, столь-же благопріятный, какъ первый былъ огорчительный, доказалъ, что сама-ли дѣвица де-Тіанъ оцѣнила достоинства рыцаря, или всемогущее вліяніе герцога на нее подѣйствовало, — никогда не надобно въ такихъ обстоятельствахъ тотчасъ вѣрить первому отказу женщины.

И такъ герцогъ объявилъ, что онъ не вступитъ въ Парижъ, пока не отпразднуетъ свадьбы двухъ молодыхъ супруговъ. Свадьба была великолѣпная. Герцогу угодно было сѣиграть ее на свой счетъ. По утру были турниры и поединки на лошадяхъ, въ которыхъ много прекраснаго оружія было сломано; обѣдъ былъ прерываемъ великолѣпными и чрезвычайно остроумными сюрпризами; а къ вечеру была съиграна, при громкихъ восклицаніяхъ, мистерія, которой предметомъ былъ Адамъ, принимавшій Еву изъ рукъ Божіихъ. Для этого былъ вызванъ изъ Парижа, пользовавшійся извѣстностію, стихотворецъ; онъ получилъ на издержки въ своемъ путешествіи, и сверхъ того двадцать пять ефимковъ золотомъ. Это происходило съ 15 до 20 іюня, 1418 года.

Наконецъ герцогъ Іоаннъ рѣшилъ, что пора вступить въ столицу. Онъ приказалъ сиру де-Жіаку отправиться туда прежде его, и объявить о его прибытіи. Послѣдній согласился разстаться съ молодою своею женою только тогда, когда герцогъ обѣщалъ ему похлопотать, чтобъ жена его была принята въ число статсъ-дамъ королевы, и привезти ее въ Парижъ. Де-Жіакъ долженъ былъ дорогой предупредить королеву Изабеллу Баварскую, что герцогъ, 12-го іюля, будетъ въ Труа и мимоходомъ возметъ ее съ собою.

Іюля 14-го Парижъ проснулся при радостномъ звонѣ колоколовъ. Герцогъ Бургундскій и королева прибыли къ Сент-Антуанскимъ воротамъ; все народонаселеніе было на улицахъ; всѣ дома, мимо которыхъ они должны были проѣзжать, чтобъ прибыть въ отель Сен-Поль, были увѣшаны коврами, какъ въ праздникъ тѣла Господня, всѣ крыльца были уставлены цвѣтами, всѣ окна женщинами. Шесть сотъ гражданъ, одѣтыхъ въ голубыя платья, которыми предводительствовали л’Иль-Адамъ и де-Жіакъ, вынесли имъ на встрѣчу, неся имъ ключи города, какъ побѣдителямъ. Народъ волнами слѣдовалъ за ними раздѣлясь на цехи, и выстроившись подъ своими знаменами, крича отъ радости: ура! забывъ, что онъ вчера терпѣлъ голодъ, и что будетъ терпѣть голодъ завтра.

Этотъ кортежъ нашелъ королеву, герцога и ихъ свиту ожидавшими его на лошадяхъ. Остановясь предъ герцогомъ, гражданинъ, несшій золотые ключи на серебрянымъ блюдѣ, сталъ на колѣно:

— Милостивѣйшій государь, сказалъ л’Иль-Адамъ, коснувшись къ нимъ остріемъ своей обнаженной шпаги, вотъ ключи вашего города. Въ ваше отсутствіе никто ихъ не принималъ, ожидали васъ, чтобъ сдать ихъ.

— Подайте ихъ мнѣ, сиръ л’Иль-Адамъ, сказалъ герцогъ, потому что, по всей справедливости, вы имѣете право прикоснуться къ нимъ прежде меня.

Л’Иль-Адамъ соскочилъ съ лошади, и почтительно представилъ ихъ герцогу; послѣдній повѣсилъ ихъ на лукѣ сѣдла, противъ боевой своей сѣкиры. Многіе находили этотъ поступокъ слишкомъ смѣлымъ со стороны человѣка, который вступалъ въ городъ, какъ примиритель, а не какъ непріятель; но радость, что опять увидѣли королеву и герцога, была такъ велика, что это обстоятельство ни мало не охладило восторга.

Тогда подошелъ другой гражданинъ, и представилъ герцогу два верхнія платья изъ голубаго бархата; одно для него, а другое для графа Филиппа де-Сен-Поля, его племянника^[10].

— Благодарю, господа, сказалъ онъ. Это хорошая мысль; вы предвидѣли, что мнѣ пріятно будетъ вступить въ вашъ городъ одѣтымъ въ платье цвѣта королевы; тогда, снявъ свой бархатный плащъ, онъ надѣлъ поднесенное ему платье, и приказалъ племяннику своему сдѣлать тоже. Увидя это весь народъ закричалъ, да здравствуетъ Бургундія! да здравствуетъ королева!

Затрубили трубы; граждане раздѣлились на двѣ линіи и стали стѣною съ обѣихъ сторонъ герцога и королевы, народъ расположился вслѣдъ за ними. Что касается до сира де-Жіака, то онъ, узнавъ жену свою среди дамъ королевы Изабеллы, оставилъ мѣсто, доставшееся ему по церемоніалу съ тѣмъ, чтобъ занять подлѣ нея мѣсто, указанное ему его нетерпѣніемъ. Кортежъ двинулся впередъ.

Вездѣ, на пути его шествія, онъ былъ встрѣчаемъ криками надежды и радости; со всѣхъ оконъ сыпались цвѣты, какъ благовонный снѣгъ, и покрывали мостовую подъ ногами лошади королевы, восторгъ доходилъ до изступленія, и сочли бы сумасшедшимъ того, кто бы среди этого торжества сказалъ, что на этихъ самыхъ улицахъ, гдѣ разсыпано было столько свѣжихъ цвѣтовъ, гдѣ раздавалось столько радостныхъ криковъ, вчера еще пролито было столько крови, и умерщвляемые испускали столько жалобныхъ криковъ.

Кортежъ прибылъ къ отелю Сен-Поль. Король ожидалъ его на послѣдней ступени крыльца. Королева и герцогъ сошли съ лошадей и поднялись по ступенямъ; король и королева поцѣловались; народъ разразился громкими восклицаніями; онъ думалъ, что всѣ несогласія исчезли въ королевскомъ поцѣлуѣ, забывъ, что со временъ Іуды слова: измѣна и поцѣлуй, сдѣлались синонимами.

Герцогъ сталъ однимъ колѣномъ на полъ, король поднялъ его.

— Любезный братецъ Бургундскій, сказалъ онъ, забудемъ все прошедшее, потому что отъ нашихъ споровъ произошли большія несчастія; но, съ Божіею милостію, мы надѣемся, если вы намъ поможете, найти противъ нихъ хорошее и вѣрное лѣкарство.

— Государь, отвѣчалъ герцогъ, то, что я дѣлалъ, всегда имѣло цѣлію величайшее благо Франціи и величайшую честь вашего величества; тѣ, которые говорили вамъ противное, были вашими врагами еще болѣе, нежели моими.

Сказавъ эти слова, герцогъ поцѣловалъ руку короля, который послѣ этого вошелъ въ отель Сен-Поль; королева, герцогъ и ихъ свита за нимъ туда же послѣдовали. Всѣ, на которыхъ блестѣло золото, вошли также во дворецъ; одинъ народъ остался на улицѣ, и два тѣлохранителя, поставленные у дверей отеля, вскорѣ образовали крѣпкую преграду, раздѣляющую короля отъ подданнаго, королевскую власть отъ черни. Но, нѣтъ нужды; народъ былъ такъ ослѣпленъ, что не замѣчалъ, что остался одинъ, къ кому не было обращено ни одного слова, кому не было дано ни одного обѣщанія. Онъ разсѣялся съ криками: да здравствуетъ король! да здравствуетъ Бургундія, и только уже ввечеру замѣтилъ, что терпитъ голодъ болѣе, нежели вчера.

На другой день составились, какъ обыкновенно, большія скопища народа. Такъ-какъ въ этотъ день не было никакого торжества, не надобно было идти смотрѣть на проходившій кортежъ, то народъ отправился къ отелю Сен-Поль, но не для того, чтобъ кричать: да здравствуетъ король, да здравствуетъ Бургундія! а для того, чтобъ просить хлѣба.

Герцогъ Іоаннъ вышелъ на балконъ; онъ сказалъ, что занимается придумываніемъ средствъ прекратить голодъ и бѣдность, которыя опустошаютъ Парижъ; но прибавилъ, что это было трудно, по причинѣ опустошеній и грабежей, произведенныхъ Арманьяками въ окрестностяхъ столицы.

Народъ призналъ справедливость этой причины, и требовалъ, чтобъ арестанты, находившіеся въ Бастиліи, были ему выданы; потому что, говорилъ онъ, тѣ, которыхъ содержитъ въ этихъ тюрьмахъ, всегда откупаются золотомъ, и что этотъ, выкупъ падаетъ на насъ.

Герцогъ отвѣчалъ этимъ, почти умирающимъ съ голоду, что желаніе ихъ будетъ исполнено. Вслѣдствіе этого, имъ, за недостаткомъ хлѣба, выдалъ семь арестантовъ. Это были: мессиръ Ангерраръ де-Маринье, мученикъ, происходившій отъ мученика, мессиръ Гекторъ де-Шартръ, отецъ Реймсскаго архіепископа, Жанъ Тараннь, богатый гражданинъ, исторія не упоминаетъ, именъ четырехъ прочихъ. Чернь умертвила ихъ; это заставила ее имѣть терпѣніе; герцогъ съ своей стороны, чрезъ это убійство освободился отъ семи враговъ, и выигралъ день спокойствія, въ чемъ заключалась вся польза для него.

На другой день новое скопище, новые крики, новая выдача, арестантовъ; но въ этотъ разъ толпа болѣе алкала хлѣба, нежели жаждала крови; она отвела четырехъ несчастныхъ, къ большому ихъ удивленію, въ тюрьму Шателе, и предала во власть городскому головѣ; потомъ отправилась грабить отель Бурбонъ, и какъ тамъ нашли знамя, на которомъ былъ вышитъ золотомъ драконъ, то нѣсколько сотенъ человѣкъ пошли показать его герцогу Бургундскому, какъ новое доказательство союза Арманьяковъ съ Англіею, и, изорвавъ его въ куски, влачили эти лоскутья по грязи, съ криками: смерть Арманьякамъ! смерть Англичанамъ! но никого не убили.

Однако же герцогъ ясно видѣлъ, что мало по малу бунтъ добирался до него, какъ приливъ къ берегу; онъ боялся, чтобъ, народъ, такъ долго обвинявшій кажущихся виновниковъ своихъ несчастій, не нашелъ виновниковъ истинныхъ; поэтому онъ велѣлъ ночью позвать въ отель Сен-Поль нѣкоторыхъ значительныхъ гражданъ города Парижа, которые обѣщали помогать ему, если онъ желаетъ возстановить миръ и привести все въ порядокъ. Будучи увѣренъ въ этой опорѣ, герцогъ спокойнѣе ожидалъ слѣдующаго дня.

На слѣдующій день былъ слышенъ только одинъ крикъ, потому что народъ чувствовалъ только одну нужду: хлѣба! хлѣба!

Герцогъ вышелъ на балконъ и хотѣлъ говорить, но крики заглушали его голосъ, онъ сошелъ внизъ, бросился безъ оружія и съ обнаженною головою въ средину этого исхудавшаго и почти умирающаго отъ голода народа, подавалъ всѣмъ руку, горстями бросалъ золото. Народъ окружилъ его со всѣхъ сторонъ, душилъ его своимъ напоромъ, сжималъ своими волнами, ужасалъ столько же своею любовію льва, сколько и яростію тигра. Герцогъ думалъ, что онъ погибнетъ, если не противупоставитъ этой страшной физической силѣ нравстикиную силу слова; онъ снова хотѣлъ говорить, но голосъ его терялся и совершенно не былъ слышанъ; наконецъ онъ обратился къ одному простолюдину, который, повидимому, имѣлъ нѣкоторое вліяніе на эту массу. Послѣдній сталъ на тумбу и сказалъ: «молчать! герцогъ хочетъ говорить, выслушаемъ его.» Послушная толпа замолкла. Герцогъ имѣлъ на себѣ бархатный, шитый золотомъ, кафтанъ, драгоцѣнную цѣпь на шеѣ, а на этомъ человѣкѣ была только старая красная шапочка, платье цвѣта бычачьей крови, и голыя ноги.

Однакоже онъ достигъ того, чего тщетно требовалъ могущественный герцогъ Іоаннъ Бургундскій.

Онъ былъ столько же счастливъ и въ другихъ своихъ требованіяхъ, какъ въ первомъ. Когда онъ увидѣлъ, что тишина водворилась, то сказалъ:

— Сдѣлайте кругъ.

Толпа раздвинулась; герцогъ, кусая себѣ губы до крови, стыдясь того, что долженъ прибѣгать къ такимъ средствамъ, и искать помощи въ такихъ людяхъ, взошелъ на крыльцо, у основанія котораго онъ раскаивался уже, что сошелъ съ балкона. Простолюдинъ послѣдовалъ за нимъ, окинувъ глазами толпу, чтобъ узнать, готова-ли она слушать то, что хотѣли ей сказать, потомъ, обратясь къ принцу, сказалъ:

— Теперь говорите, герцогъ, васъ слушаютъ.

И онъ легъ у ногъ его, какъ собака у ногъ своего хозяина. Въ тоже время нѣсколько знатныхъ людей, приверженныхъ къ герцогу Бургундскому, вышедши изъ внутренности отеля Сен-Поль, стали рядомъ позади его, въ готовности подать ему помощь, если то будетъ нужно. Герцогъ сдѣлалъ знакъ рукою; повелительное и продолжительное, тссъ! послышалось, какъ ворчаніе пса, изъ устъ человѣка въ красномъ платьѣ, и герцогъ началъ говорить:

— «Друзья мои, сказалъ онъ, вы требуете у меня хлѣба. Но я не могу вамъ дать его; самому королю и королевѣ едва-ли достаетъ его для ихъ королевскаго стола; вы бы лучше сдѣлали, если бы, вмѣсто того, чтобъ бѣгать безъ пользы по улицамъ Парижа, пошли и осадили Маркуси и Монтлери, гдѣ укрѣпились дофинцы^[11]; въ этихъ городахъ вы нашли бы съѣстные припасы, и выгнали бы изъ нихъ враговъ короля, которые опустошили все до самыхъ воротъ Сен-Жакъ, и препятствуютъ собиранію жатвы».

— Намъ больше ничего и не надобно, сказала толпа въ одинъ голосъ, но дайте намъ предводителей.

— Сиръ де-Коганъ и сиръ де-Гюпъ, сказалъ герцогъ, поворотя голову чрезъ плечо, и обращаясь къ господамъ, стоявшимъ позади его, сказалъ: хотите имѣть армію? я вамъ даю ее.

— Да, милостивѣйшій государь, отвѣчали они, выступая впередъ.

— Друзья мои, продолжалъ герцогъ, обратясь къ народу и представляя ему вышепоименованныхъ особъ, хотите вы взять себѣ предводителями этихъ благородныхъ рыцарей? я ихъ вамъ предлагаю.

— Ихъ, или другихъ, только бы они шли впередъ.

— Въ такомъ случаѣ, милостивые государи, на коней, сказалъ герцогъ, и скорѣе, прибавилъ онъ въ пол-голоса.

Герцогъ хотѣлъ войти во дворецъ; человѣкъ, находившійся у его ногъ, всталъ и протянулъ ему руку; герцогъ пожалъ ее, какъ онъ дѣлалъ и другимъ; онъ нѣкоторымъ образомъ былъ обязанъ этому человѣку.

— Какъ твое имя? сказалъ онъ ему.

— Каппелюшъ, отвѣчалъ послѣдній, почтительно снявъ спою шапочку рукою, которую герцогъ оставилъ свободною.

— Твое званіе? продолжалъ герцогъ.

— Главный палачъ городи Парижа.

Герцогъ выпустилъ его руку, какъ будто это было раскаленное желѣзо, отступилъ на два шага назадъ и поблѣднѣлъ. Могущественнѣйшій государь христіанства, предъ лицомъ цѣлаго Парижа избралъ это крыльцо мѣстомъ для заключенія договора съ исполнителемъ смертныхъ приговоровъ.

— Палачъ, сказалъ герцогъ хриплымъ и дрожащимъ голосомъ, ступай въ гранъ-Шателе, ты найдешь тамъ для себя работу.

Каппелюшъ повиновался этому приказанію, какъ приказанію, къ которому онъ привыкъ.

— Благодарю, милостивѣйшій государь, сказалъ онъ; потомъ, сходя съ крыльца, громко прибавилъ: герцогъ, благородный государь, онъ не гордъ, онъ любитъ бѣдный народъ.

— Л’Иль-Адамъ, сказалъ герцогъ, показывая рукою на удалявшагося Каппелюша, прикажите слѣдить за этимъ человѣкомъ, ибо надобно, чтобъ или моя рука, или его голова пали.

Въ тотъ же день де-Коганъ, де-Рюпъ и Голтье Релльяръ выступали изъ Парижа со множествомъ пушекъ и машинъ, нужныхъ для осады. Болѣе 10,000 человѣкъ, изъ самыхъ смѣлыхъ возмутителей народа, послѣдовали за ними добровольно; вслѣдъ за ними парижскія ворота было заперты, а въ вечеру протянуты цѣпи, какъ на всѣхъ улицахъ, такъ на верхней и нижней сторонѣ рѣки. Цеховые граждане раздѣлялись стрѣльцами ночную стражу. И, можетъ быть, первый разъ, впродолженіе двухъ мѣсяцовъ, цѣлая ночь прошла спокойно, и ни разу не была встревожена криками: убійство! пожаръ!

Между тѣмъ Каппелюшъ, гордясь полученнымъ пожатіемъ руки и даннымъ ему порученіемъ, шелъ къ гранъ-Шателе, мечтая о казни, которая, безъ сомнѣнія, должна была послѣдовать на другой день, и о чести, которая досталась бы на его долю, еслибы, какъ то иногда случалось, при этомъ присутствовалъ дворъ. Тотъ, кому бы случилось встрѣтить его въ это время, замѣтилъ бы въ его походкѣ важность человѣка, совершенно довольнаго собою, и догадался бы, что тѣлодвиженія, которыя онъ дѣлалъ, разсѣкая воздухъ правою рукою въ различныхъ направленіяхъ, были умственнымъ повтореніемъ сцены, въ которой онъ думалъ играть завтра такую важную роль.

Такимъ образомъ онъ дошелъ до воротъ гранъ-Шателе, и сдѣлалъ по нихъ одинъ ударъ; но скорость, съ которою ворота отворились, доказывала, что тюремщикъ узналъ, что стучавшійся такимъ образомъ долженъ имѣть привиллегію не заставлять себя дожидаться.

Тюремщикъ ужиналъ съ своимъ семействомъ; онъ предложилъ Каппелюшу принять участіе въ ужинѣ; послѣдній согласился съ видомъ благосклоннаго покровительства, весьма естественнаго въ человѣкѣ, удостоившемся недавно пожатія руки величайшаго вассала Французской короны. Вслѣдствіе чего онъ поставилъ свой огромный мечъ у дверей, и сѣлъ на почетномъ мѣстѣ.

— Почтенный Ришаръ, сказалъ Каппелюшъ чрезъ нѣсколько времени, кто изъ господъ, которые квартируютъ въ вашей гостинницѣ, главный?

— Право, мессиръ, отвѣчалъ Ришаръ, я здѣсь еще недавно, мой предшественникъ и жена его были убиты, когда Бургундцы взяли Шателе. Я очень хорошо знаю, какія миски отпускаю моимъ аристантамъ, но не знаю именъ тѣхъ, которые кушаютъ изъ нихъ супъ.

— А число ихъ велико?

— Ихъ сто двадцать.

— Ну, почтенный Ришаръ, завтра ихъ будетъ только стодевятнадцать.

— Какъ такъ? не возмутился ли снова народъ? живо сказалъ тюремщикъ, боявшійся возобновленія тѣхъ сценъ, которыхъ жертвою сдѣлался его предшественникъ. Если бы я зналъ, котораго у меня потребуютъ, то я бы приготовилъ его, чтобъ не заставлять народъ долго ждать.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Каппелюшъ, вы меня не поняли; народъ въ это время въ походѣ къ Маркуси и Монтлери; такимъ образомъ вы видите, что онъ обращенъ спиною къ гранъ-Шателе. Дѣло идетъ не о бунтѣ, но о казни.

— Вы увѣрены въ томъ, что говорите?

— И вы спрашиваете объ этомъ у меня! отвѣчалъ смѣясь, Каппелюшъ.

— Ахъ! правда, вы конечно получили приказаніе отъ прево.

— Нѣтъ, я знаю это отъ кого нибудь повыше, я получилъ его отъ герцога Бургундскаго.

— Отъ герцога Бургундскаго?

— Да, продолжалъ Каппелюшъ, опрокидывая стулъ на заднія ножки, и безпечно качаясь на немъ, да, отъ герцога Бургундскаго; онъ взялъ меня за руку, не больше часа тому назадъ и сказалъ мнѣ: «Каппелюшъ, другъ мой, сдѣлай мнѣ удовольствіе, ступай какъ можно скорѣе въ тюрьму Шателе, и жди тамъ моихъ приказаній». И я ему отвѣчалъ: «милостивѣйшій государь, вы можете на меня положиться на жизнь и на смерть». Такимъ образомъ очевидно, что завтра поведутъ какого нибудь благороднаго Арманьяка на лобное мѣсто, и что герцогъ, будучи обязанъ тамъ присутствовать, желаетъ видѣть, чтобъ дѣло было исполнено хорошо, поэтому онъ и поручилъ его мнѣ. Если было иначе, то приказаніе пришло бы отъ прево, и тогда его получилъ бы мой помощникъ Горжю.

Когда онъ оканчивалъ эти слова, послышались два удара молотка въ наружныя ворота; тюремщикъ попросилъ у Каппелюша позволенія взять лампу, Каппелюшъ головою далъ на это знакъ согласія; тюремщикъ вышелъ, оставя своихъ собесѣдниковъ въ темнотѣ.

Чрезъ десять минутъ онъ возвратился, остановился у двери комнаты, тщательно ее заперъ, и съ особеннымъ выраженіемъ изумленія обративъ глаза свои на гостя, и не садясь, сказалъ ему:

— Почтенный Каппелюшъ, вамъ надобно слѣдовать за мною.

— Хорошо, отвѣчалъ онъ, допивая оставшееся въ стаканѣ вино, и щелкнувъ языкомъ, какъ человѣкъ, лучше оцѣнивающій друга въ то время, когда съ нимъ разстается; хорошо, я знаю, что это значитъ.

И Каппелюшъ всталъ и пошелъ вслѣдъ за тюремщикомъ, взявъ мечь, который входя оставилъ у двери.

Пройдя нѣсколько шаговъ по сырому корридору, они дошли до такой узкой лѣстницы, которая заставила бы всякаго согласиться, что архитекторъ совершенно понялъ, что лѣстницы въ государственной тюрьмѣ, суть вещи самыя неважныя.

Каппелюшъ спускался съ легкостію человѣка, которому дорога эта знакома, насвистывалъ любимую свою пѣсенку, и, останавливаясь въ каждомъ этажѣ, между тѣмъ какъ тюремщикъ продолжалъ еще свою дорогу, говорилъ:

— А! чортъ возьми! это долженъ быть знатный господинъ.

Такимъ образомъ они спустились внизъ почти на шестьдесять ступеней.

Дойдя туда, тюремщикъ отворилъ дверь такую низкую, что Каппелюшъ, имѣвшій очень порядочный ростъ, принужденъ, былъ наклониться, чтобъ войти въ темницу, въ которую она вела. Проходя онъ замѣтилъ ея прочность; она была дубовая, толщиною въ четыре дюйма, и обитая сверхъ того матовымъ желѣзомъ. Онъ кивнулъ головою, какъ знатокъ, въ знакъ одобренія. Темница была пуста.

Каппелюшъ замѣтилъ это съ перваго взгляда, но думалъ, что тотъ, къ кому онъ, какъ полагалъ, былъ посланъ, находился на допросѣ, или на пыткѣ; онъ, поставивъ свой мечь въ уголъ, расположился ждать арестанта.

— Здѣсь, сказалъ тюремщикъ.

— Хорошо, отвѣчалъ лаконически Каппелюшъ.

Ришаръ хотѣлъ, уходя, унести лампу, Каппелюшъ просилъ оставить ее ему. Такъ какъ тюремщику не дано было приказанія оставить его въ потьмахъ, то онъ согласился исполнить эту просьбу. Какъ только Каппелюшъ получилъ ее въ свои руки, то принялся чего-то искать, и былъ этимъ такъ занятъ, что не слыхалъ, какъ ключъ два раза повернулся въ замкѣ, и какъ задвинулись засовы.

Онъ нашелъ въ постельной соломѣ то, чего искалъ съ такилъ вниманіемъ; это былъ булыжникъ, который какой нибудь арестантъ клалъ себѣ подъ голову, вмѣсто подушки.

Каппелюшъ принесъ этотъ булыжникъ на средину комнаты, придвинулъ къ нему старую деревянную скамейку, поставилъ на нее лампу, пошелъ взять свой мечь оттуда, гдѣ онъ его поставилъ, смочилъ булыжникъ заплѣснѣвшею водою, оставшеюся въ обломкѣ кружки, сѣлъ на полъ и, положа междуногъ булыжникъ, важно принялся точить свой мечь, который не много иступился отъ частаго употребленія, въ какомъ онъ находился нѣсколько дней сряду, онъ прерывалъ это занятіе только для того, чтобъ ощупать остріе, проводя по немъ большимъ пальцомъ, потомъ опять принимался за свою работу съ новымъ жаромъ.

Онъ такъ былъ погруженъ въ это интересное занятіе, что незамѣтилъ, какъ дверь отворилась и опять затворилась, и какъ какой-то человѣкъ, медленно подошелъ къ нему, и глядѣлъ на него съ какимъ-то глупымъ удивленіемъ. Наконецъ новопришедшій прервалъ молчаніе.

— Клянусь! сказалъ онъ, вы, почтенный Каппелюшъ, занимаетесь пустяками!

— Ахъ! Это ты Горжю, сказалъ Каппелюшъ, поднявъ глаза, которые тотчасъ же опять опустилъ на булыжникъ, поглощавшій все его вниманіе; что ты говоришь?

— Я говорю, что вы слишкомъ добры, что занимаетесь такими мелочами.

— Что дѣлать, любезный, сказалъ Каппелюшъ, никто ничего не дѣлаетъ безъ самолюбія, и въ нашемъ званіи оно также нужно, какъ и въ другомъ.

Горжю, вмѣсто вида удивленнаго человѣка, принялъ на себя видъ глупаго; онъ, не отвѣчая, смотрѣлъ на своего мастера, который казалось былъ тѣмъ вниманительнѣе къ своей работѣ, чѣмъ она болѣе приближалась къ концу.

Наконецъ Каппелюшъ снова поднялъ глаза на Горжю.

— Такъ ты не знаешь, сказалъ онъ ему, что завтра назначена смертная казнь?

— Да, да; отвѣчалъ послѣдній, я это знаю.

— Ну!… такъ чему же ты тутъ удивляешься?

Каппелюшъ принялся опять за свою работу.

— Такъ вы не знаете, сказалъ, въ свою очередь, Горжю, имени того, кого будутъ казнить?

— Нѣтъ отвѣчалъ Каппелюшъ, не прерывая своей работы, это до меня не касается, только бы этотъ человѣкъ не былъ горбатъ; тогда мнѣ надобно бы объ этомъ сказать, потому что я бы напередъ принялъ свои предосторожности, смотря по трудности.

— Нѣтъ, мастеръ, отвѣчалъ Гаржю, у осужденнаго шея такая же какъ у васъ и у меня, и я очень этому радъ, потому что такъ какъ у меня рука еще не такъ искусна, какъ ваша….

— Что ты это говоришь?

— Я говорю, что такъ какъ я только съ нынѣшняго вечера назначенъ палачемъ, то я былъ бы очень несчастливъ, если бы мнѣ на первый разъ попался.

— Ты! Палачъ! сказалъ Каппелюшъ, прервавъ его и уронивъ свой мечъ.

— Ахъ! Боже мой! да; полчаса тому назадъ, прево позвалъ меня къ себѣ и вручилъ мнѣ вотъ этотъ патентъ.

Сказавъ эти слова, Горжю вынулъ изъ своего кафтана пергаментъ и представилъ его Каппелюшу; послѣдній не умѣлъ читать, но онъ узналъ французскій гербъ и печать думы, и, сравнивая его, на память, съ своимъ, увидѣлъ, что онъ былъ точно такой же.

— Увы! сказалъ онъ, какъ человѣкъ убитый горестью, наканунѣ публичной казни сдѣлать мнѣ такую обиду!

— Но не возможно, чтобъ вамъ хотѣли сдѣлать этимъ обиду, почтенный Каппелюшъ!

— А почему такъ?

— Потому, что вы не могли казнить сами себя; это былъ бы первый случай отъ созданія міра.

Каппелюшъ началъ понимать; онъ поднялъ съ удивленіемъ глаза свои на своего помощника, волосы поднялись у него на лбу, и въ то же время изъ подъ нихъ показались капли пота и покатились по впалымъ его щекамъ.

— Такъ это я? сказалъ онъ.

— Да, сударь, отвѣчалъ Горжю.

— А палачъ, ты?

— Да, сударь!

— Кто же далъ этотъ приказъ?

— Герцогъ Бургундскій.

— Это не возможно; часъ тому назадъ, онъ взялъ у меня руку.

— Ну что же! да, сказалъ Горжю, а теперь онъ беретъ у васъ голову.

Каппелюшъ медленно всталъ, качаясь на ногахъ, какъ пьяный, и пошелъ прямо къ двери; онъ взялъ замокъ въ свои широкія руки, и два раза потрясь его такъ, что петли сломились бы, если бы онѣ были не такъ прочны.

Горжю слѣдовалъ за нимъ глазами съ выраженіемъ участія, какое только могло принять его грубое и смуглое лицо.

Когда Каппелюшъ увидѣлъ, что усилія его безполезны, то возвратился и сѣлъ опять на то мѣсто, на которомъ засталъ его Горжю, взялъ свой мечъ и, приложа его къ камню, старался довести дѣло свое до совершенства.

— Еще? сказалъ Горжю.

— Если онъ долженъ мнѣ отрубить голову, отвѣчалъ Каппелюшъ глухимъ голосомъ, то тѣмъ болѣе онъ долженъ рубить хорошо.

Въ это время вошелъ Во-де-Баръ, парижскій прево, вмѣстѣ съ священникомъ и для формы сдѣлалъ допросъ. Каппелюшъ сознался въ восьмидесяти шести убійствахъ, совершенныхъ имъ по законной обязанности палача; почти треть ихъ была совершена надъ женщинами и дѣтьми.

Чрезъ часъ прево вышелъ, оставя съ Каппелюшемъ священника и помощника, сдѣлавшагося палачемъ.

На другой день съ четырехъ часовъ утра большая улица Сен-Дени, улица о-Февъ и площадь Пилори были набиты народомъ, окна всѣхъ домовъ быть унизаны головами; главная бойня близъ Шателе, стѣна кладбища Сенз-Инноанъ близъ торговой площади были готовы рушиться подъ тяжестію, ихъ обременявшею. Совершеніе казни долженствовало послѣдовать въ семь часовъ.

Въ шесть часовъ съ половиною волнообразное движеніе, электрическое сотрясеніе, большій крикъ, испускаемый находившимися близъ Шателе возвѣстили находившимся на площади Пилори, что осужденный выступилъ изъ Шателе. Онъ пспросилъ у Горжю послѣднюю милость, которая отъ него зависѣла, чтобъ его не вели верхомъ на ослѣ и не везли на телѣгѣ; онъ твердымъ шагомъ шелъ между священникомъ и новымъ палачомъ, привѣтствуя рукою и голосомъ тѣхъ, которыхъ узнавалъ въ толпѣ. Наконецъ онъ пришелъ на площадь Пилори, вступилъ въ кругъ, имѣвшій футовъ двадцать въ діаметрѣ, образованный ротою стрѣльцовъ, посреди котораго стоялъ толстый отрубокъ дерева близъ кучи песку. Кругъ раскрывшійся, чтобъ пропустить его, тотчасъ сомкнулся за нимъ. Стулья и скамьи были поставлены для тѣхъ, которые, стоя далеко, не могли бы видѣть чрезъ головы стоявшихъ ближе; каждый занялъ мѣсто, какъ на обширномъ кругломъ амфитеатрѣ, котораго кровли домовъ составляли послѣдній ярусъ, похожемъ на огромнѣйшую воронку изъ человѣческихъ головъ, положенныхъ однѣ на другія.

Каппелюшъ пошелъ прямо къ отрубку, увѣрился, твердо-ли онъ стоитъ, придвинулъ его къ кучѣ песку, отъ которой онъ былъ слишкомъ далеко, и снова попробовалъ остріе меча; сдѣлавъ эти распоряженія, онъ сталъ на колѣна и молился тихимъ голосомъ; священникъ далъ ему поцѣловать распятіе. Горжю стоялъ близъ него, опершись на длинный свой мечъ; начало бить семь часовъ; Каппелюшъ громко сказалъ: Боже, будь милостивъ, и положилъ голову на отрубокъ.

Казалось ни одно дыханіе не исходило изъ всѣхъ этихъ устъ, ни одно движеніе не было замѣтно въ этой толпѣ; всѣ, казалось, приросли къ своимъ мѣстамъ, въ однихъ глазахъ была, замѣтна жизнь.

Вдругъ мечъ Горжю сверкнулъ, какъ молнія; съ послѣднимъ ударомъ часовъ, мечъ опустился и голова покатилась на кучу песку, которую, бороздя, обагряла кровію.

Туловище упало въ противуположную сторону, отвратительно двигаясь на рукахъ и колѣнахъ; кровь ключемъ била изъ артерій шеи, какъ вода сквозь рѣшетку поливальщицы.

Толпа испустила страшный крикъ; это было первое дыханіе, которое снова получила эта толпа, простиравшаяся до ста тысячъ человѣкъ.

Глава четвертая.

Политическія предсказанія герцога Бургундскаго осуществились; Парижъ былъ утомленъ бурною жизнію, колебавшею его столь долгое время; онъ приписывалъ прекращеніе своихъ несчастій, которыя по естественному ходу достигли своего предѣла, присутствію герцога, употребленной имъ строгости и въ особенности казни Каппелюша, этого ожесточеннаго возмутителя черни. Тотчасъ, послѣ его смерти, порядокъ былъ возстановленъ и всѣ прославляли герцога Бургундскаго; но вдругъ новый бичъ разразился надъ окровавленнымъ еще городомъ: это была зараза, тощая и безобразная сестра междоусобной войны.

Открылась страшная энидемія. Голодъ, бѣдность, мертвыя тѣла, валявшіяся на улицахъ, политическія страсти, кипятившія кровь въ жилахъ, были адскими голосами, ее накликавшими. Народъ, начинавшій успокоиваться, устрашившійся собственнаго своего буйства, видѣлъ въ этомъ новомъ бичѣ карающую руку Божію; имъ овладѣла странная лихорадка. Вмѣсто того, чтобъ ждать болѣзнь у себя дома, и стараться предъупредить ее, весь народъ разлился по улицамъ; мужчины бѣгали, какъ сумасшедшіе, крича, что адское пламя жжетъ ихъ, и бороздя толпу, съ трепетомъ разступавшуюся предъ ними, нѣкоторые бросались въ колодцы, а другіе въ рѣку. Въ другой разъ гробовъ недоставало для умершихъ, и священниковъ для умирающихъ. Люди, почувствовавъ первые симптомы болѣзни, останавливали на улицахъ стариковъ, и заставляли ихъ выслушивать свою исповѣдь. Люди высшаго сословія были не болѣе безопасны отъ этой эпидеміи, какъ и бѣдный народъ; принцъ Оранскій и господинъ де-Пуи погибли отъ нея; одинъ изъ братьевъ Фоссезъ, идучи къ герцогу съ поклономъ, почувствовалъ первые припадки болѣзни у крыльца отеля Сенноль, и хотѣлъ продолжать свою дорогу; но, едва успѣвъ подняться на шесть ступеней, остановился весь блѣдный, волосы у него поднялись дыбомъ, колѣни дрожали. Онъ успѣлъ только сложить крестомъ на груди руки, сказавъ: «Господи, буди милостивъ!» и палъ мертвъ. Герцогъ Бретапскій, герцоги Анжуйскій и Алансонскій удалились въ Корбелль, а сиръ де-Жанъ съ женою своею въ замокъ де-Крейль, подаренный имъ герцогомъ Бургундскимъ. Отъ времени до времени за стеклами отеля Сен-Поль, показывались, какъ тѣни, или герцогъ, или королева; они смотрѣли на эти опустошительныя сцены, но ничѣмъ не могли имъ помочь, и сидѣли взаперти во дворцѣ. Что касается до короля, то говорили, что онъ опять впалъ въ безуміе. Впродолженіе этого времени, Генрихъ король Англійскій, сопровождаемый сильною арміею, осадилъ Руанъ. Весь городъ испустилъ крикъ горести, но онъ потерялся съ воплемъ Парижа, прежде нежели достигъ до герцога Бургундскаго; между тѣмъ это былъ крикъ цѣлаго города. Покинутые Руанцы тѣмъ не менѣе заперли ворота, и поклялись защищаться до послѣдней крайности.

Съ своей стороны дофинцы, подъ предводительствомъ неутомимаго Таннега, маршала де-Ріе и Барбазана, котораго называли рыцаремъ безъ упрека, овладѣвъ городомъ Туромъ, который защищали, въ пользу герцога, Гилльомъ де-Ромменель и Шарль Лаббъ, простерли вооруженныя свои рекогносцировки до самыхъ воротъ Парижа.

И такъ герцогъ Іоаннъ имѣлъ влѣво дофинцовъ, враговъ Бургундіи, вправо Англичанъ, враговъ Франціи, а прямо противъ себя и сзади заразу, врага всѣхъ.

Въ этой крайности, онъ хотѣлъ заключитъ мирный договоръ съ дофиномъ, оставить королю, королевѣ и ему отвѣтственность за сохраненіё Парижа, и отправиться на помощь Руану.

Вслѣдстіе этого статьи мирнаго договора, составленныя за нѣсколько времени предъ тѣмъ въ Бреи Монтеро, были снова надписаны королевою и герцогомъ Бургундскимъ. 17-го Сентября онѣ были обнародованы по улицамъ Парижа при звукѣ трубъ, и герцогу Бретанскому, повезшему этотъ договоръ, поручено было представить его на утвержденіе дофина; и въ тоже время чтобъ расположить его къ примиренію, онъ повезъ ему его молодую жену^[12], остававшуюся въ Парижѣ, и которой королева и герцогъ оказывали величайшее вниманіе.

Герцогъ Бретанскій нашелъ дофина въ Турѣ: и онъ получилъ у него аудіенцію. Когдажъ былъ введенъ въ залу, то по правую сторону дофина стоялъ молодой герцогъ д’Арманьлкъ, пріѣхавшій наканунѣ изъ Гіены просить правосудія за смерть своего отца, и правосудіе торжественно было ему обѣщано; по лѣвую Таннега Дюшатель, заклятый врагъ герцога Бургундскаго; за нимъ президентъ Луве, Барбазанъ и Шарль Лаббъ, который оставилъ Бургундскую партію и перешелъ на его сторону, всѣ люди желавшіе войны, потому что они надѣялись достигнуть величайшаго счастія, стоя за дофина, и всего должны были бояться, держа сторону герцога Бургундскаго.

Хотя герцогъ Бретанскій, при первомъ взглядѣ, ясно понялъ, каковъ будетъ конецъ его переговоровъ, однакоже онъ преклонилъ колѣно и подалъ мирный договоръ герцогу Туренскому. Послѣдній взялъ его. и, не распечатывая, сказалъ герцогу, поднявъ его:

— Любезный братецъ, я знаю, что это…. Меня зовутъ въ Парижъ, не правда-ли, мнѣ предлагаютъ миръ, если я соглашусь возвратиться туда? Любезный братецъ, я не заключу мира съ убійцами; я не войду въ городъ, все еще облитый слезами и кровію. Герцогъ Бургундскій причинилъ это зло, пусть онъ его и поправляетъ; что касается до меня, то я не совершилъ никакого преступленія, и не хочу сдѣлаться очистительною жертвою.

Герцогъ Бретанскій хотѣлъ было настаивать, но всякое настояніе было безполезно. Онъ возвратился въ Парижъ, и донесъ герцогу Бургундскому объ отказѣ дофина; герцогъ собирался идти въ совѣтъ, гдѣ надобно было выслушать посланнаго отъ города Руана. Герцогъ Бургундскій слушалъ со вниманіемъ то, о чемъ ему доносилъ его посланникъ; потомъ, когда тотъ пересталъ говорить, онъ опустилъ голову на грудь и нѣсколько минутъ глубоко размышлялъ: — онъ принудитъ меня къ этому, вдругъ сказалъ онъ, и пошелъ въ залу совѣта.

Легко объяснить мысль герцога Бургундскаго.

Онъ былъ знаменитѣйшій вассалъ Французской короны и могущественнѣйшій государь христіанскаго міра. Его обожали Парижане; три мѣсяца онъ управлялъ королевствомъ, и постоянно болѣзненное состояніе этого несчастнаго государя, не позволяло тѣмъ, которые наиболѣе этого желали, надѣяться, чтобъ онъ могъ жить долго; въ случаѣ его смерти отъ регентства, которое было уже, можно сказать, въ его рукахъ, до королевской власти, одинъ только шагъ. Дофинцы владѣли только областями Монъ и Анжу; уступка Англійскому королю Гіены и Нормандіи дѣлали сего послѣдняго его союзникомъ и опорою. Обѣ Бургундіи, Фландрія и Артуа, которыми онъ обладалъ, и которыя онъ присоединялъ къ Французской коронѣ, были для нея вознагражденіемъ этой потери; наконецъ примѣръ Гуго Капети не такъ былъ далеко, чтобы его нельзя было повторить; и такъ какъ дофинъ отказывался отъ всякаго союза и желалъ войны, то ему не на кого будетъ жаловаться, когда слѣдствія его отказа обрушатся на него самаго.

Въ этихъ послѣдствіяхъ политика герцога Бургундскаго была такъ же проста, какъ и незатруднительна; оставить осаду Руана продолжаться неопредѣленное время, открыть переговоры съ Генрихомъ, королемъ Англійскимъ, и все подготовить съ согласія съ нимъ, чтобъ, въ случаѣ смерти Карла VI, такъ какъ вся власть уже напередъ была сосредоточена въ его рукахъ, ему осталось только прибавить къ королевской власти, которою онъ былъ уже обличенъ, только титулъ короля, котораго ему не доставало.

Минута была, какъ нельзя больше, благопріятна для того, чтобъ начать приводитъ въ исполненіе этотъ великій планъ: король, такъ больной умомъ, какъ онъ былъ, не могъ присутствовать въ совѣтѣ, и даже не былъ предъувѣдомленъ о его созваніи; слѣдовательно, герцогъ былъ свободенъ дать посланному отъ города Руана такой отвѣтъ, какой покажется ему выгоднѣйшимъ не для пользы Франціи, но для своей собственной. Съ такими то намѣреніями, которыя отказъ дофина еще болѣе въ немъ утвердилъ, вошелъ онъ въ залу совѣта, и сѣлъ, какъ будто для того, чтобъ пріучиться къ роли, которую онъ надѣялся играть современемъ, на тронъ короля Карла.

Только его и ожидали, чтобъ приказать ввести посланника.

Это былъ старый священникъ съ бѣлыми волосами; онъ пришелъ изъ Руана босыми ногами и съ посохомъ въ рукѣ, какъ прилично человѣку, просящему помощи. Онъ дошелъ до самой середины залы и, поклонясь герцогу Бургундскому, хотѣлъ уже начать излагать ему предметъ своего порученія; вдругъ послышался большой шумъ у маленькой двери, закрытой обоями, которая вела въ комнаты короля. Всѣ обернулись назадъ, и съ удивленіемъ увидѣли, что обои поднялись и король Карлъ VI, вырвавшись изъ рукъ своихъ тѣлохранителей, которые хотѣли удержать его, вошелъ въ свою очередь въ эту залу, гдѣ никто его не ожидалъ, и съ сверкающими отъ гнѣва глазами, въ платьѣ, находившемся въ безпорядкѣ, твердыми шагами прямо направился къ трону, на которомъ сидѣлъ уже герцогъ Іоаннъ Бургундскій.

Это неожиданное явленіе внушило всѣмъ присутствовавшимъ какое-то чувство страха и благоговѣнія. Герцогъ Бургундскій въ особенности слѣдилъ за нимъ глазами, поднимаясь съ трона по мѣрѣ того, какъ онъ къ нему приближался, какъ будто-бы какая нибудь сверхъестественная сила заставляла его стоять на ногахъ, и когда король ступилъ ногою на первую ступеньку трона, чтобъ взойти на него, герцогъ, съ своей стороны, машинально ступилъ на послѣднюю, чтобъ съ него сойти.

Всѣ молча смотрѣли на игру этой, своего рода, качели.

— Да, я понимаю, милостивые государи, сказалъ король, вамъ сказали, что я сумасшедшій, можетъ быть, даже вамъ сказали, что я умеръ. — Онъ страннымъ образомъ началъ хохотать. — Нѣтъ, нѣтъ, милостивые государи, я былъ только арестантомъ. Но я зналъ, что въ моемъ отсутствіи собрался великій совѣтъ, и мнѣ захотѣлось въ немъ присутствовать, любезный братецъ Бургундскій; вы съ удовольствіемъ видите, что состояніе моего здоровья, опасность котораго вамъ, безъ сомнѣнія, преувеличили, позволяетъ еще мнѣ предсѣдательствовать при совѣщаніи о дѣлахъ государства. — Потомъ, обратясь къ священнику, онъ сказалъ ему: — говорите, почтенный отецъ, король Франціи васъ слушаетъ, и сѣлъ на тронъ.

Священникъ преклонилъ колѣна предъ королемъ, чего онъ не сдѣлалъ предъ герцогомъ Бургундскимъ, и въ этомъ положеніи началъ говорить:

— Государь! сказалъ онъ, Англичане, ваши и наши враги, осадили городъ Руанъ.

Король вздрогнулъ.

— Англичане въ сердцѣ королевства, и король ничего объ этомъ не знаетъ, сказалъ онъ. Англичане предъ Руаномъ!.. Предъ Руаномъ, который былъ Французскимъ городомъ еще при Кловисѣ, предкѣ всѣхъ королей Франціи, который былъ, потерянъ только для того, чтобъ доставить Филиппу-Августу случай снова овладѣть имъ… Предъ Руаномъ, моимъ городомъ!… однимъ изъ шести цвѣтковъ моей короны!… О это измѣна! измѣна! продолжалъ онъ тихимъ голосомъ.

Священникъ видя, что крроль пересталъ говорить, продолжалъ:

— Всепресвѣтлѣйшій государь и повелитель, жители города Руана возложили на меня жаловаться вамъ, ваше величество, и на васъ, герцогъ Бургундскій, управляющаго королемъ и его королевствомъ, за великую обиду, состоящую въ. угнетеніи, претерпѣваемомъ ими отъ Англичанъ, и объявляютъ вамъ и даютъ знать чрезъ меня, что если чрезъ то, что вы не подаете имъ помощи, имъ придется сдѣлаться подданными Англійскаго короля, то они обратятся въ самыхъ, злѣйшихъ враговъ вашихъ, и что, если будетъ возможно, они истребятъ васъ и весь родъ вашъ.

— Отецъ мой, скакалъ король, вы исполнили вашу обязанность и напомнили мнѣ объ моей. Возвратитесь къ храбрымъ жителямъ города Рауна, скажите имъ, чтобъ они держались, и что я спасу ихъ или чрезъ переговоры, или чрезъ поданіе имъ помощи, хотя бы для полученія мира я принужденъ былъ выдать дочь мою Екатерину за Англійскаго короля, хотя бы для веденія воины я принужденъ былъ лично идти противъ нашихъ непріятелей, призвавъ къ себѣ все дворянство королевства.

— Государь, отвѣчалъ священникъ кланяясь, благодарю васъ за доброе ваше желаніе, и молю Бога, чтобъ никакая посторонняя воля его не измѣнила. Но для мира-ли, или для войны, вамъ надобно спѣшить, ваше величество, потому что многія тысячи нашихъ жителей умерли уже отъ голода въ вышеупомянутомъ городѣ, и вотъ уже два мѣсяца мы питаемся мясомъ, которое Богъ создалъ не на пищу человѣка. Двѣнадцать тысячъ бѣдныхъ людей, мужчинъ, женщинъ и дѣтей, выпущены за стѣны, и питаются во внѣшнихъ рвахъ кореньями и гнилою водою, такъ что когда какая нибудь несчастная мать родитъ, то сострадательные люди, веревками поднимаютъ въ городъ новорожденныхъ малютокъ въ корзинахъ, велятъ ихъ окреститъ и потомъ возвращаютъ матерямъ, чтобъ онѣ покрайней мѣрѣ, умерли христіанами.

Король вздохнулъ и обратился къ герцогу Бургундскому:

— Вы слышите, сказалъ онъ, бросивъ на него взглядъ невыразимаго упрека; не удивительно, что я, король, нахожусь въ такомъ плачевномъ состояніи тѣла и души, когда столько несчастныхъ, считая меня причиною ихъ несчастій, возносятъ къ престолу Божію гласы проклятій, которые заставляютъ ангела милосердія отъ меня удалиться. Ступайте, отецъ мой, сказалъ онъ, обратясь опять къ священнику, возвратитесь въ этотъ бѣдный городъ, которому я желалъ бы послать свой собственный хлѣбъ; скажите ему, что не чрезъ мѣсяцъ, не чрезъ недѣлю, но сегодня, сейчасъ же, посланники отправятся въ Пон-дел’Аршъ, чтобъ заключить мирный договоръ, и что я, король, иду въ Сен-Дени взять собственною своею рукою знамя, чтобъ приготовиться къ войнѣ.

Господинъ первый президентъ, прибавилъ онъ, обратясь къ Филиппу де-Морвиллье, и потомъ по порядку къ другимъ, къ которымъ обращалъ рѣчь свою, мессиръ Гилльомъ де-Шали-Диверъ, мессиръ Тьерри ле-Руа, мессиръ Реньо де-Фолвилль, вы отправитесь сего дня ввечеру, получивъ отъ меня полномочіе, заключить миръ съ Генрихомъ Ланкастерскимъ, Англійскимъ королемъ; а вы, братецъ, подите отдать приказаніе, чтобъ все было готово къ нашему отъѣзду въ Сен-Дени; мы идемъ сію же минуту.

При сихъ словахъ король всталъ и всѣ сдѣлали тоже. Старый священникъ подошелъ къ нему и поцѣловалъ у него руку.

— Государь, сказалъ онъ, да наградитъ васъ Богъ за то добро, которое вы намѣрены сдѣлать; завтра восемдесять тысячъ людей будутъ благословлять ваше имя.

— Пусть они молятся за меня и за Францію, отецъ мой, потому что мы оба имѣемъ въ этомъ нужду.

Послѣ этихъ словъ совѣтъ разошелся. Спустя два часа, король собственными своими руками снималъ знамя съ старыхъ стѣнъ Сен-Дени. Король потребовалъ у герцога, рыцаря извѣстнаго своимъ именемъ и храбростію, чтобъ ввѣритьему это знамя; герцогъ представилъ ему одного.

— Ваше имя? сказалъ король, подавая ему священную хоругвь.

— Сиръ де-Монтшоръ, отвѣчалъ рыцарь.

Король искалъ въ своей памяти, съ какимъ великимъ воспоминаніемъ соединялось, и къ какому благородному дому принадлежало это имя.

Спустя не много онъ вручилъ ему хоругвь со вздохомъ; въ первый разъ королевское знамя ввѣрялось лицу такого маловажнаго дома.

Король, не возвращаясь въ Парижъ, послалъ свои инструкціи посланникамъ. Одинъ изъ нихъ, кардинаръ дез-Юрсенъ, получилъ портретъ принцессы Екатерины; онъ долженъ былъ показать его Англійскому королю.

Ввечеру, 29-го октября, 1418 года, весь дворъ поѣхалъ ночевать въ Понтуазъ, гдѣ онъ долженъ былъ ожидать слѣдствія переговоровъ въ Понъ-де л’Аринѣ, и ко всѣмъ рыцарямъ отправлено было приказаніе, собраться туда со всѣмъ своимъ обозомъ, оруженосцами и воинами.

Сиръ де-Жіакъ былъ одинъ изъ первыхъ, явившихся на этотъ призывъ; онъ все еще обожалъ свою жену, однако же при воплѣ несчастія, раздавшемся изъ устъ короля во имя Франціи, онъ оставилъ все, свою прекрасную Екатерину съ дѣтскими ея поцѣлуями, свой замокъ де-Крейль, гдѣ каждая комната напоминали о наслажденіи, свои аллеи, по которымъ такъ пріятно ходить, когда ногами своими гонишь впередъ желтые листья, сорванные съ деревьевъ первыми осенними вѣтрами, которыхъ меланхолическій шелестъ такъ хорошо гармонируетъ съ неопредѣленными мечтами юной и счастливой любви.

Герцогъ принялъ его, какъ друга; въ тотъ же день онъ приглашалъ къ себѣ обѣдать многихъ молодыхъ и благородныхъ людей, чтобъ праздновать его прибытіе; ввечеру у герцога былъ пріемъ и игра. Сиръ де-Жіакъ былъ героемъ дня; каждый разспрашивалъ его о прекрасной Екатеринѣ, которая оставила много воспоминаній въ сердцахъ молодыхъ людей.

Герцогъ казался озабоченнымъ, но улыбающееся его чело показывало, что онъ былъ озабоченъ радостною мыслію.

Де-Жіакъ, чтобъ ускользнуть отъ поклоновъ однихъ, избѣжать шутокъ другихъ, а еще болѣе, чтобъ избавиться отъ жара игорной залы, прогуливался съ другомъ своимъ де-Гравилемъ въ первой изъ комнатъ, которыхъ рядъ составлялъ отдѣленіе герцога. Такъ какъ онъ помѣстился въ немъ только со вчерашняго вечера, то обязанности слугъ, пажей и оруженосцевъ были еще такъ худо распредѣлены, что какой-то крестьянинъ вошелъ въ первую комнату безъ всякаго провожатаго, и обратился къ де-Жіаку, чтобъ узнать, какимъ бы образомъ онъ могъ вручить письмо герцогу Бургундскому лично.

— Отъ кого? спросилъ.у него де-Жіакъ.

Крестьянинъ, казалось, смѣшался и повторилъ свой вопросъ.

— Слушай, сказалъ ему Жіакъ, есть только два средства: первое, пройти со мною чрезъ эти залы, наполненныя богатыми господами, или благородными залами, между которыми такой деревенщина, какъ ты, былъ бы грязнымъ пятномъ; второе, привести сюда герцога, чего бы онъ мнѣ не простилъ, еслибы письмо, которое ты ему несешь, не заслуживало того, чтобъ онъ побезпокоился, чего я опасаюсь.

— Такъ какъ же это сдѣлать, милостивый государь? спросилъ мужикъ.

— Отдать мнѣ это письмо и подождать здѣсь отвѣта. — И, прежде нежели мужикъ успѣлъ опомниться, онъ взялъ письмо двумя своими пальцами, выдернулъ его ловко изъ рукъ посланнаго, и отправился, все держась за руку де-Гравилля, въ отдаленную комнату.

— Клянусь, сказалъ послѣдній, судя потому, какъ сложено это посланіе, судя по топкости и пріятному запаху бумаги, на которой оно написано, оно очень похоже на любовное письмо.

Де-Жіакъ улыбнулся, и машинально обратилъ глаза на письмо, и остановился какъ пораженный громомъ, Онъ узналъ на печати оттискъ кольца, которое жена его нашла еще до своего замужества, и объясненія котораго онъ часто просилъ у нея; но этого она объясненія ему ни сдѣлала; это была звѣзда наобномъ небѣ, съ слѣдующею подписью: таже.

— Что съ тобою? сказалъ ему Гравилль, увидя, что онъ поблѣднѣлъ.

— Ничего, ничего, отвѣчалъ Жіакъ, тотчасъ оправившись, и обтирая лобъ, съ котораго текъ холодный потъ, ничего, кромѣ маленькой дурноты; снесемъ это письмо герцогу, и потащилъ Гравилля такъ скоро, что послѣдній думалъ, онъ вдругъ сошелъ съ ума.

Герцогъ находился въ задней части комнаты, обратясь спиною къ камину, въ которомъ пылалъ сильный огонь; де-Жіакъ представилъ ему письмо, говоря, что какой-то человѣкъ ожидаетъ на него отвѣта.

Герцогъ распечаталъ его. Едва замѣтное удивленіе выразилось на его лицѣ, при первыхъ прочитанныхъ имъ словахъ; но такъ какъ онъ умѣлъ владѣть собою, то оно тотчасъ исчезло. Де-Жіакъ стоялъ предъ нимъ, устремивъ проницательные глаза свои на спокойное лицо герцога. Послѣдній окончивъ, смялъ машинально письмо между своими пальцами, и бросилъ его, назадъ себя, въ каминъ.

Де-Жіакъ охотно-бы вложилъ свою руку въ эту раскаленную жаровню, чтобъ только достать это письмо; однако-же онъ удержался.

— А отвѣтъ? сказалъ онъ такимъ голосомъ, котораго измѣненіе не могло совершенно укрыться.

Быстрый и испытующій взоръ устремился изъ голубыхъ глазъ герцога Іоанна и, казалось, отразился на лицѣ де-Жіака, какъ въ зеркалѣ.

— Отвѣтъ? сказалъ онъ хладнокровно; Гравилль подите, скажите этому человѣку, что я привезу его самъ.

Произнеся эти слова, онъ взялъ руку де-Жіака, какъ будто для того, чтобъ на нее опереться, но въ самомъ дѣлѣ для того, чтобъ воспрепятствовать ему слѣдовать за его другомъ.

Вся кровь де-Жіака прилилась къ его сердцу и шумѣла въ его ушахъ, когда онъ почувствовалъ, что рука герцога опирается на его руку.

Онъ больше ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ; онъ хотѣлъ поразить герцога кинжаломъ среди этого собранія, этого блеска, этого празднества; но ему казалось, что кинжалъ его приросъ къ ножнамъ, все вертѣлось вокругъ него, онъ не чувствовалъ земли подъ ногами, онъ былъ въ какомъ-то огненномъ кругѣ, и когда герцогъ, по возвращеніи Гравилля, оставилъ совершенно его руку, то онъ упалъ на кресло, случайно тутъ находившееся, какъ будто онъ пораженъ былъ громомъ. Пришедши въ себя, онъ окинулъ взорами все это собраніе, это беззаботное и разряженное общество, продолжавшее свою веселую ночь, не догадываясь о томъ, что среди его находился человѣкъ, въ сердцѣ котораго гнѣздился цѣлый адъ. Герцога тутъ уже не было.

Де-Жіакъ вдругъ вскочилъ съ мѣста, какъ будто бы стальная пружина подняла его на ноги; онъ переходилъ изъ комнаты въ комнату, какъ сумасшедшій съ блуждающими глазами, со лбомъ облитымъ потомъ, и спрашивалъ герцога.

Всѣ недавно видѣли, какъ онъ прошелъ.

Онъ спустился до самой наружной двери; какой-то человѣкъ, закутанный въ плащъ, только что вышелъ изъ нея и сѣлъ на лошадь. Жіакъ слышалъ въ концѣ улицы галопъ лошади; онъ видѣлъ, какъ искры сыпались изъ-подъ его копытъ. — Это герцогъ, сказалъ онъ, и бросился опрометью въ конюшню.

— Ральфъ! закричалъ онъ входя, сюда, мой Ральфъ!

Изъ множества лошадей, тамъ находившихся, одна заржала, подняла голову, и старалась перервать привязь, которая удерживала ее у яслей. Это была прекрасная испанская половая лошадь, чистой крови, съ волнующеюся гривою и хвостомъ, съ жилами, пересѣкающимися на бедрахъ, подобно веревочной сѣти.

— Ступай, Ральфъ, сказалъ Жіакъ, перерѣзавъ своимъ кинжаломъ привязь, его удерживавшую. И веселая, и свободная лошадь запрыгала, какъ молодая лань.

Жіакъ, съ проклятіемъ, топнулъ ногою; лошадь, испугавшись голоса своего господина, остановилась, упершись четырьмя своими ногами.

Жіакъ бросилъ на нее сѣдло, надѣлъ узду, и вскочилъ на ея спину, схватившись за гриву.

— Ѣдемъ, Ральфъ, ѣдемъ; онъ вонзилъ ей въ бока шпоры, лошадь понеслась, какъ стрѣла.

— Ѣдемъ, ѣдемъ, Ральфъ, надобно его догнать, говорилъ Жіакъ своей лошади, какъ будто бы она могла его понимать. — Скорѣе, скорѣе, мой Ральфъ! и Ральфъ летѣлъ по дорогѣ, касаясь къ землѣ только скачками, брызжа пѣною изъ ноздрей и огнемъ изъ глазъ.

— О! Катерина, Катерина, при устахъ такихъ чистыхъ, при глазахъ такихъ кроткихъ, при голосѣ такимъ сладостномъ, у тебя столько коварства въ глубинѣ сердца; тѣло ангела, душа демона! Еще сегодня по утру она провожала отъѣздъ мой ласками и поцѣлуями; она гладила твою гриву своею бѣлою рукою, ласкала твою шею и говорила: — Ральфъ, мой Ральфъ, привези мнѣ скорѣе моего возлюбленнаго. Насмѣшка!… скорѣе, Ральфъ, скорѣе!

Онъ билъ лошадь кулакомъ по тому мѣсту, по которому его ласкала рука Катерины, Ральфъ былъ облитъ потомъ.

— Катерина, твой возлюбленный возвращается, и Ральфъ везетъ тебѣ его обратно!… О! если правда, если правда, что ты меня обманываешь…; О! мщеніе! о! надобно будетъ много времени, чтобъ найти мщеніе достойное обоихъ васъ, ѣдемъ, ѣдемъ! намъ надобно пріѣхать прежде него; Ральфъ, скорѣе! и онъ поролъ ему бока своими шпорами, а лошадь ржала отъ боли.

Ей отвѣчала ржаніемъ другая лошадь; вскорѣ де-Жіакъ замѣтилъ другаго всадника, ѣхавшаго также въ галопъ. Ральфъ, опередилъ однимъ прыжкомъ лошадь и всадника, какъ орелъ, однимъ взмахомъ крыла опереживаетъ ястреба. Де-Жіакъ узналъ герцога; а герцогъ подумалъ, что видѣлъ какое-нибудь пронесшееся фантастическое привидѣніе.

И такъ герцогъ Іоаннъ ѣхалъ дѣйствительно въ замокъ. Крейль.

Герцогъ продолжалъ свою дорогу; въ нѣсколько секундъ лошадь и всадникъ исчезли; притомъ же это видѣніе и не могло занять мѣста въ его умѣ, совершенно погруженномъ въ мысли о любви. И такъ онъ ѣхалъ отдохнуть не много и отъ своихъ политическихъ и отъ военныхъ битвъ.

Прощайте всѣ труды тѣлесные и всѣ мученія душевныя! онъ ѣхалъ уснуть въ объятіяхъ своей прелестной любовницы; любовь нашептывала ему: одни львиныя сердца, одни желѣзные люди умѣютъ любить.

Онъ пріѣхалъ къ воротамъ замка. Огни вездѣ были погашены; только въ одномъ окнѣ былъ видѣнъ свѣтъ, и за занавѣсомъ этого окна рисовалась какая-то тѣнь. Герцогъ привязалъ свою лошадь къ кольцу, и извлекъ звукъ изъ небольшаго рожка, сдѣланнаго изъ слоновой кости, который онъ носилъ у пояса.

Свѣтъ заколебался, вскорѣ оставилъ комнату, въ которой онъ прежде свѣтилъ, въ совершенной темнотѣ, и послѣдовательно проходилъ мимо ряда оконъ, изъ которыхъ каждое освѣщалъ въ свою очередь. Чрезъ минуту, герцогъ услышалъ, съ другой стороны стѣны легкіе шаги особы, бѣжавшей по травѣ и сухимъ листьямъ, и пріятный ясный голосъ, говорившій сквозь ворота:

— Это вы, любезный герцогъ?

— Да, да, не бойся ничего, моя прелестная Екатерина, да, это я.

Ворота отворились; молодая женщина вся дрожала, частію отъ страха, частію отъ холода.

Герцогъ накинулъ ей часть своего плаща на плечи, и привлекъ ее къ себѣ, закутавшись вмѣстѣ съ нею; такимъ образомъ они прошли дворъ въ темнотѣ. Внизу лѣстницы горѣла маленькая серебряная лампа съ благовоннымъ масломъ. Екатерина взяла ее; она не смѣла войти съ этою лампою, боясь, чтобъ ее не замѣтили, или чтобъ вѣтеръ не задулъ ее: они взошли по лѣстницѣ все въ объятіяхъ другъ друга.

Чтобъ пройти въ спальню, надобно было идти чрезъ большую мрачную галлерею; Екатерина прижалась еще болѣе къ своему любовнику.

— Повѣрили-ли бы вы, милый мой герцогъ, что я проходила здѣсь одна?

— О! вы храбры, какъ воинъ, моя прелестная Екатерина!

— Я шла отворить вамъ, ваша свѣтлость!

Екатерина положила свою голову на плечо герцога, а герцогъ прильнулъ губами къ чему ея; такимъ образомъ шли они по длинной галлереѣ; лампа, образуя около нихъ кругъ дрожащаго свѣта, освѣщала каштановую, угрюмую голову герцога, и бѣлокурую свѣжую головку его любовницы: можно бы было подумать, что это идетъ картина Тиціана. Они подошли къ двери Екатерины, изъ которой распространялась теплая и благоухающая атмосфера; дверь затворилась за ними; все погрузилось во мракъ.

Они прошли въ двухъ шагахъ отъ Жіака, и не замѣтили его багроваго лица подъ складками краснаго занавѣса, спускавшагося передъ послѣднимъ окномъ.

О! кто выразитъ словами то, что происходило въ его сердцѣ, когда онъ увидѣлъ, что они приближаются къ нему въ объятіяхъ одинъ другаго! О какомъ мщеніи долженъ былъ мечтать этотъ человѣкъ, если онъ не бросился на нихъ и непоразилъ ихъ кинжаломъ!…

Онъ прошелъ галлерею, спустился медленнпо по лѣстницѣ, какъ старикъ сѣразбитыми ногами, и наклоня на грудь голову.

Прошедши наконецъ паркъ, онъ отворилъ небольшую дверь, выходившую въ поле, отъ которой у него одного былъ ключъ. Никто не видѣлъ, какъ онъ вошелъ, никто не видѣлъ какъ онъ вышелъ; онъ позвалъ глухимъ и трепещущимъ голосомъ Ральфа; добрая лошадь подскочила, заржала и прибѣжала къ нему.

— Тише, Ральфъ тише! сказалъ онъ, тяжело садясь на сѣдло; бросилъ поводья на шею вѣрнаго животнаго и предался на его волю, будучи неспособенъ управлять имъ, и не заботясь, куда онъ понесетъ его.

На небѣ собиралась буря, шелъ мелкій и холодный дождь, тяжелыя и низкія облака. катились, какъ волны, Ральфъ шелъ шагомъ.

Де-Жіакъ ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ; его занимала одна мысль, эта женщина прелюбодѣяніемъ разрушила всю его будущность.

Де-Жіакъ мечталъ о жизни истиннаго рыцаря, о славѣ военныхъ подвиговъ и спокойствіи любви. Эта женщина, которая могла еще двадцать лѣтъ быть красавицею, была залогомъ счастія всей жизни молодаго человѣка. И что же! все пропало; ему болѣе не до военныхъ подвиговъ, ему болѣе не до любви; одна мысль должна была впредь занимать его голову, уничтожая всѣ другія: мысль о двойномъ мщеніи, мысль могущая сдѣлать его сумасшедшимъ. Дождь становился чаще, сильные порывы вѣтра гнули деревья, стоявшія по дорогѣ, какъ тростникъ, насильно срывая съ нихъ послѣдніе листья, оставленные еще на нихъ осенью; вода струилась по обнаженному челу де-Жіака, и онъ не замѣчалъ этого; кровь, остановившаяся на минуту въ его сердцѣ, бросилась теперь въ голову; его артеріи бились съ шумомъ; ему казалось, что предъ его глазами проносились странныя вещи, какъ то представляется человѣку, впадающему въ безуміе; одна мысль, мысль безпрерывная и пожирающая, волновала мозгъ его, мысль не ясная, сокрушительная, наводящая только помѣшательство.

— О! вдругъ вскричалъ онъ, мою правую руку сатанѣ, только бы мнѣ отмстить за себя.

Въ тоже мгновеніе Ральфъ сдѣлалъ прыжокъ въ сторону, и, при синеватомъ блескѣ молніи, де-Жіакъ замѣтилъ, что онъ ѣдетъ рядомъ съ какимъ-то другимъ всадникомъ.

Прежде онъ не замѣчалъ этого товарища своего путешествія; онъ не понималъ, какимъ образомъ онъ вдругъ очутился возлѣ него такъ близко. Ральфъ казался столько же удивленнымъ, какъ его господинъ; онъ ржалъ отъ страха, и все тѣло его дрожало, какъ будто онъ вышелъ изъ холодной воды. Де-Жіакъ бросилъ быстрый взоръ на новоприбывшаго и удивился, что видитъ его такъ ясно, хотя ночь была темная. Опалъ, который этотъ незнакомецъ имѣлъ на своемъ токѣ въ томъ мѣстѣ, гдѣ было прикрѣплено перо, украшавшее его; распространялъ отъ себя этотъ странный свѣтъ, способствовавшій видѣть его въ темнотѣ. Де-Жіакъ посмотрѣлъ на свою собственную руку, на которой былъ перстень съ такимъ же камнемъ, но потому-ли, что онъ былъ не такаго высокаго достоинства, или потому что былъ оправленъ другимъ образомъ, то онъ не имѣлъ этого свѣтоноснаго качества; онъ снова обратилъ взоры свои на незнакомца.

Это былъ молодой человѣкъ съ блѣднымъ и меланхолическимъ лицомъ, одѣтый весь въ черномъ, на лошади того же цвѣта; де-Жіакъ замѣтилъ съ удивленіемъ, что на немъ не было ни сѣдла, ни узды, ни стремянъ; лошадь повиновалась одному пожатію колѣнъ.

Де-Жіакъ совсѣмъ не былъ расположенъ вступить съ нимъ въ разговоръ; мысли его составляли сокровище, которымъ онъ не хотѣлъ ни съ кѣмъ подѣлиться; прикосновеніе шпоръ показало Ральфу, что онъ долженъ былъ дѣлать; онъ пустился въ галопъ.

Черный всадникъ и лошадь его непринужденно сдѣлали тоже. Де-Жіакъ оглянулся, спустя четверть часа, думая, что онъ оставилъ далеко за собой докучливаго товарища, но онъ съ большимъ удивленіемъ замѣтилъ ночнаго путника въ томъ же отъ себя разстояніи. Его движенія и движенія его лошади соразмѣрялись съ движеніями Жіака и Ральфа; только всадникъ, казалось, совсѣмъ не правилъ лошадью, а далъ ей полную свободу; можно бы было сказать, что его лошадь скакала, не прикасаясь до земли, никакой шумъ не раздавался подъ ея ногами, ни одна искра не показалась отъ него на дорогѣ. Де-Жіакъ чувствовалъ, что дрожь пробѣжала по его жиламъ, такъ страннымъ казалось то, что происходило предъ его глазами. Онъ остановилъ свою лошадь; тѣнь, слѣдовавшая за нимъ, сдѣлала тоже; они находились на распутіи двухъ дорогъ; одна изъ нихъ вела чрезъ равнины къ Понтуазу, другая углублялась въ густой и темной Бомонтскій лѣсъ. Де-Жіакъ закрылъ на нѣсколько мгновеній свои глаза, думая, что все это было слѣдствіемъ помѣшательства его ума, но когда онъ ихъ опять открылъ, то увидѣлъ на томъ же мѣстѣ, того же чернаго всадника; терпѣніе его лопнуло.

— Мессиръ, сказалъ онъ ему, показывая рукою на то мѣсто, гдѣ дороги раздѣлялись предъ ними; вѣроятно, у насъ дѣла не тѣже, и мы, конечно, стремимся не къ той же цѣли; поѣзжайте по той изъ этихъ двухъ дорогъ, которая ваша; та, которой вы не изберете, будетъ моею.

— Ты ошибаешься, Жіакъ, отвѣчалъ незнакомецъ кроткимъ голосомъ; мы имѣемъ тѣже дѣла и стремимся къ тойже цѣли. Я не искалъ тебя, ты меня позвалъ, и я явился.

Де-Жіакъ вдругъ вспомнилъ крикъ мщенія, у него вырвавшійся, и что въ тоже мгновеніе этотъ всадникъ очутился возлѣ него, какъ будто онъ вышелъ изъ земли. Онъ снова посмотрѣлъ на этого страннаго человѣка, находившагося предъ нимъ. Свѣтъ, издаваемый опаломъ, казался тѣмъ пламенемъ, которое горитъ на челѣ адскихъ духовъ. Де-Жіакъ былъ суевѣренъ, какъ рыцарь среднихъ вѣковъ; но онъ былъ столько же неустрашимъ, сколько суевѣренъ. Онъ не отступилъ ни на шагъ, только онъ почувствовалъ, что волосы поднялись у него на челѣ; Ральфъ съ своей стороны становился на дыбы, топалъ ногами и грызъ удила.

— Если ты тотъ, за кого ты себя выдаешь, отвѣчалъ де-Жіакъ твердымъ голосомъ, если ты явился потому, что я тебя звалъ, то ты знаешь, зачѣмъ я звалъ тебя.

— Ты хочешь отмстить своей женѣ, ты хочешь отмстить герцогу; но ты хочешъ пережить ихъ, и опять обрѣсти радость и счастіе между двумя ихъ могилами.

— Возможно-ли это?

— Это возможно.

Де-Жіакъ судорожно улыбнулся.

— А что тебѣ надобно за это? сказалъ онъ.

— То, что ты предлагалъ мнѣ, отвѣчалъ незнакомецъ.

Де-Жіакъ чувствовалъ, что нервы его правой руки сводило судорогами, онъ колебался.

— Ты колеблешься, сказалъ черный всадникъ, ты призываешь мщеніе и трепещешь предъ нимъ! Женское сердце! ты умѣлъ глядѣть на свой стыдъ, и не смѣешь смотрѣть на ихъ наказаніе!

— Увижу-ли я, что они оба умрутъ? сказалъ де-Жіакъ.

— Оба умрутъ.

— Предъ моими глазами?

— Предъ твоими глазами.

— И, послѣ ихъ смерти, я многіе годы буду наслаждаться любовію, могуществомъ, славою? продолжалъ де-Жіакъ.

— Ты сдѣлаешься мужемъ красивѣйшей женщины при дворѣ, ты будетъ величайшимъ любимцемъ короля, ты уже и теперь одинъ изъ храбрѣйшихъ рыцарей въ войскѣ.

— Хорошо! теперь что надобно дѣлать? сказалъ де-Жіакъ рѣшительнымъ голосомъ.

— Ѣхать со мною, отвѣчалъ незнакомецъ.

— Человѣкъ ты, или демонъ, ступай впередъ, я слѣдую за тобою.

Черный всадникъ помчался, какъ будто лошадь его была съ крыльями, по дорогѣ, ведущей въ лѣсъ. Ральфъ, быстрый Ральфъ, едва поспѣвалъ за нимъ, совершенно запыхавшись; вскорѣ потомъ лошади и всадники исчезли, улетѣвъ какъ тѣни, подъ вѣковые своды Бомонтскаго лѣса.

Гроза продолжалась всю ночь.

Глава пятая.

Между тѣмъ французскіе посланники прибыли въ Понъ-де-л’Аршъ; Англійскій король, съ своей стороны, избралъ представителями своими графа Варвикскаго, Кентерберійскаго архіепископа и другихъ знатныхъ особъ своего совѣта. Но съ первыхъ свиданій французскіе послы ясно видѣли, что король Генрихъ, который чрезъ свои сношенія съ Гюй-ла-Бутиле, комендантомъ Туанской крѣпости, былъ увѣренъ, что этотъ городъ покорятся, хотѣлъ только выиграть время.

Сперва начались продолжительные споры о томъ, на Францускомъ, или на Англійскомъ языкѣ будутъ написаны условія. Это былъ вопросъ о словахъ, скрывавшій вопросъ о дѣлахъ: Французскіе посланники видѣли это и уступили. Но вмѣсто этого разрѣшеннаго затрудненія, явилось другое; король Англійскій писалъ, будто онъ недавно узналъ, что братъ его, Карлъ VI, снова впалъ въ безуміе, что онъ, слѣдовательно не могъ въ это время подписать никакого съ нимъ договора, что дофинъ, сынъ его, не былъ еще королемъ, и не могъ замѣнить его; что же касается до герцога Бургундскаго, то онъ не имѣлъ права рѣшать дѣла Франціи, и заносить руку на наслѣдіе дофина. Ясно было, что Англійскій король, въ гордой своей самонадѣянности, считалъ не выгоднымъ для своихъ интересовъ договариваться объ одной части Франціи, когда онъ могъ завоевать все, пользуясь большими безпорядками, которые въ то время причиняли разрывъ между дофиномъ и герцогомъ Бургундскимъ.

Когда кардиналъ дез-Юрсенъ, котораго папа Мартинъ V послалъ, чтобъ попытаться возстановить миръ въ христіанствѣ, и который по своему папскому и примирительному порученію, послѣдовалъ за посланниками въ Понъ-де-ла-Аршъ, увидѣлъ всѣ представленныя проволочки, то онъ отправился къ Руану, чтобъ словесно объясниться съ самимъ Англійскимъ королемъ. Послѣдній принялъ посланника святѣйшаго отца со всѣмъ уваженіемъ, какого заслуживало его порученіе: но, сначала, онъ ничего не хотѣлъ слышать.

— Это Божіе благословеніе, сказалъ онъ кардиналу, внушило мнѣ прійти въ это королевство, чтобъ наказать его подданныхъ и царствовать надъ ними, какъ слѣдуетъ истинному королю; всѣ причины, по которымъ королевство должно перейти отъ одного лица къ другому, и перемѣнить владѣтеля, встрѣчаются тутъ разомъ. Это воля Божія, повелѣвающая, чтобъ эти передачи совершались, чтобъ я принялъ въ свое обладаніе Францію; самъ Богъ далъ мнѣ на это право.

Тогда кардиналъ заговорилъ о родственномъ союзѣ съ королевскимъ Французскимъ домомъ; онъ представилъ ему портретъ принцессы Екатерины, дочери короля, которой было только шестьнадцатъ лѣтъ, и которая считалась красивѣйшею особою въ ту эпоху. Англійскій король взялъ портретъ, долго смотрѣлъ на него съ удивленіемъ, и обѣщалъ дать отвѣтъ кардиналу на другой день; онъ сдержалъ слово.

Генрихъ принималъ предложенный союзъ, но требовалъ, чтобъ въ приданое за принцессою Екатериною дали сто тысячъ ефимковъ золотомъ, герцогство Нормандію, котораго часть онъ уже завоевалъ, герцогство Аквитанію, графство де-Понтье и многія другія помѣстья, и все это безъ присяги на вассальство и безъ зависимости отъ короля Франціи.

Кардиналъ и посланники видя, что не было никакой надежды получать что нибудь лучшее, представили эти предложенія королю, королевѣ и герцогу Бургундскому; онѣ не могли быть приняты; онѣ были отвергнуты, и герцогъ съ своимъ войскомъ пришелъ къ самому Бове.

Когда жители Руана, въ сердце которыхъ проникъ было лучъ надежды, когда они увидѣли, что переговоры о мирѣ открылись, потеряли ее, увидя, что они прекращены, то они лишившись помощи мира, рѣшились идти къ Бове искать помощи въ воинѣ.

Съ этою цѣлію, собралось десять тысячъ хорошо вооруженныхъ людей, они избрали своимъ предводителемъ Алена Бланшара. Это былъ храбрый человѣкъ, расположенный болѣе къ простому народу, нежели къ гражданамъ, котораго съ самаго начала осады простой народъ избралъ своимъ начальникомъ. Каждый человѣкъ запасся провіантомъ на два дня, и съ наступленіемъ ночи они приготовились привести въ исполненіе свое предпріятіе.

Согласились было выйти всѣмъ чрезъ ворота замка. Однако Аленъ Бланшаръ счелъ за лучшее измѣнить это намѣреніе, полагая, что лучше было сдѣлать аттаку съ обѣихъ сторонъ разомъ. Вслѣдствіе этого, онъ вышелъ чрезъ ворота ближайшія къ воротамъ замка для того, чтобъ начать аттаку съ двумя тысячами человѣкъ. Его должны были поддержать остальныя восемь тысячъ, которыя, съ своей стороны, вышли бы въ тотъ же часъ, согласуя свое движеніе съ движеніемъ его.

Въ условленный часъ, Бланшаръ и двѣ тысячи храбрецовъ безъ шума вышли изъ города, пошли впередъ въ темнотѣ, потомъ цри первомъ крикѣ непріятельскаго часоваго, бросились, какъ отчаянные, въ станъ Англійскаго короля. Сначала они произвели большое кровопролитіе между его войсками, потому что онѣ были безъ оружія и большею частію спали; но вскорѣ тревога разнеслась по всѣму лагерю; затрубили трубы, рыцари и воины сбѣжались къ палаткѣ короля. Они нашли его полу-вооруженнымъ, онъ не имѣлъ даже времени надѣть каску, и чтобъ быть узнаннымъ своими людьми, которые могли считать его убитымъ и впасть въ уныніе, онъ велѣлъ съ каждой стороны своей лошади нести два горящіе факела для того, чтобъ друзья и враги могли узнавать его по лицу. Собравшіеся вокругъ короля, и число ихъ все возрастало болѣе и болѣе, скоро увидѣли, съ какимъ малочисленнымъ непріятелемъ они имѣли дѣло; и потому они ринулись на него; изъ аттакуемыхъ, какими они были, сдѣлавшись нападающими, и растянувшись полу-кругомъ, они начали поражать фланги этого небольшаго отряда своими сильными крыльями. Аленъ Бланшаръ и его люди защищались, какъ львы, не понимая никакъ, почему ихъ друзья оставили ихъ. Наконецъ послышались страшные крики со стороны воротъ замка; Французы думали, что это были крики помощи и снова ободрились; но это были крики горести.

Измѣнникъ Гюй, не могши предъувѣдомить Англійскаго короля объ этомъ добровольно принятомъ намѣреніи, хотѣлъ покрайней мѣрѣ положить ему препятствія; онъ велѣлъ подпилить, на три четверти, балки, на которыхъ лежалъ мостъ, и цѣпи, на которыхъ онъ висѣлъ. Около двухъ сотъ человѣкъ перешли чрезъ него, но за ними подъ тяжестію пушекъ и кавалеріи, мостъ обрушился, и люди, лошади, артиллерія безъ разбору рухнули въ ровъ; упавшіе и видѣвшіе паденіе ихъ, испустили страшный крикъ, одни отъ отчаянія, другіе отъ ужаса, и этотъ-то крикъ слышалъ Аленъ Бланшаръ и его войско.

Двѣсти человѣкъ, боывшіе уже по другую сторону рва, немогли войти обратно въ городъ, бросились на помощь своимъ товарищамъ. Англичане думали, что весь гарнизонъ вышелъ изъ города, и разступились передъ ними. Тогда-то Аленъ Бланшаръ узналъ, какая измѣна ему сдѣлана, но въ тоже время однимъ быстрымъ взглядомъ онъ увидѣлъ дорогу, открывшуюся предъ нимъ чрезъ ошибку Англичанъ. Онъ приказалъ отступить; отступленіе послѣдовало въ отличномъ порядкѣ, поддерживаемомъ прибывшими къ нему двумя стами человѣкъ. Они отступали, все продолжая сражаться до самыхъ воротъ, чрезъ которыя, вышли изъ города. Друзья ихъ, удержанные въ городѣ паденіемъ моста, бѣжали по валу, вспомоществуя ихъ отступленію градомъ камней и стрѣлъ. Наконецъ подъемный мостъ опустился, ворота отворились, и небольшой отрядъ вошелъ обратно въ городъ, потерявъ пять сотъ человѣкъ. Аленъ Бланшара Англичане преслѣдовали такъ близко, что онъ боясь, чтобъ они не вошли въ городъ вмѣстѣ съ нимъ, кричалъ, чтобъ подняли мостъ, хотя онъ находился еще на другой сторонѣ рва.

Это неудавшаяся попытка сдѣлала положеніе осажденныхъ еще тягостнѣе. Хотя гергогъ Бургундскій пришелъ къ Бове съ большими силами, но они не получали отъ него никакой помощи; они послали къ нему четырехъ новыхъ депутатовъ, съ письмомъ слѣдующаго содержанія:

«Вы, король, отецъ нашъ, и вы, благородный герцогъ Бургундскій! добрые жители Руана много разъ уже писали вамъ и давали, знать о великой нуждѣ и горести, которую они терпятъ за васъ; въ чемъ вы еще доселѣ не помогли имъ, какъ было обѣщано. И однако же вотъ еще послѣдній разъ мы посланы къ вамъ объявить отъ имени вышесказанныхъ осажденныхъ, что если въ самое не продолжительное время помощь имъ подана не будетъ, то они сдадутся Англійскому королю, и теперь же, если вы этого не сдѣлаете, отрекаются отъ вѣрности, присяги, службы и повиновенія, которыми они вамъ обязаны.»

Герцогъ Бургундскій отвѣчалъ имъ, что король не имѣетъ еще у себя достаточнаго количества воиновъ, чтобъ принудить Англичанъ снять осаду, но въ угодность Богу имъ скоро подадутъ помощь. Посланные требовали, чтобъ имъ назначили срокъ, и герцогъ далъ слово, что это послѣдуетъ не позже, какъ черезъ три дня послѣ Рождества; потомъ депутаты возвратились, подвергаясь весьма многимъ опасностямъ и передали эти слова бѣдному городу, угнетенному англичанами, оставленному герцогомъ, забытому королемъ, который, въ этотъ разъ, дѣйствительно впалъ въ безуміе.

Насталъ четвертый день послѣ Рождества, и никакой помощи предъ Руаномъ не являлось. Тогда два простые дворянина рѣшились сдѣлать то, на что не смѣлъ, или не хотѣлъ отважиться Іоаннъ безъ страха: это были мессиръ Жакъ де-Гаркуръ и господинъ де-Морейль. Они собрали двѣ тысячи воиновъ и рѣшились нечаянно напасть на Англійскій лагеръ; но у нихъ было довольно много храбрости, за то слишкомъ мало войска; лордъ Корнвалль нанесъ имъ пораженіе, и въ этомъ пораженіи были взяты въ плѣнъ господинъ де-Морейль, и незаконнорожденный сынъ де-Круа. Жакъ де-Гаркуръ былъ обязанъ своимъ спасеніемъ быстротѣ своей лошади, которую онъ заставилъ перескочить ровъ шириною въ десять футовъ.

Тогда осажденные ясно увидѣли, что на нихъ смотрятъ, какъ на обреченныхъ погибели; они находились въ такомъ жалкомъ положеніи, что даже непріятель ихъ сжалился надъ ними. Въ честь Рождества Христова, Англійскій король велѣлъ послать нѣсколько съѣстныхъ припасовъ несчастнымъ, умиравшимъ отъ голодавъ городскихъ рвахъ. Осажденные, видя, что они оставлены королемъ, который былъ безумнымъ, и герцогомъ Бургундскимъ, который оказался вѣроломнымъ, рѣшились заключить миръ. Они думали, было, также прибѣгнуть къ дофину; но ему самому надобно было выдержать жестокую войну въ Менѣ, гдѣ онъ принужденъ былъ лѣвою рукою поражать Англичанъ, а правою Бургундцевъ.

Вслѣдствіе этого со стороны осажденныхъ прибылъ герольдъ просить у Англійскаго короля охранительной грамоты, которая и была дана.

Спустя два часа, шесть посланниковъ съ обнаженными головами, въ черномъ плятьѣ, какъ прилично просителямъ, прошли по лагерю, и приблизились къ палаткѣ Генриха: это были двѣ духовныя особы, два рыцаря и два гражданина. Король, принялъ ихъ на своемъ тронѣ, окруженномъ всѣмъ военнымъ дворянствомъ; потомъ, давъ имъ минуту постоять предъ собою, чтобъ они освоились съ мыслію, что находятся въ его власти, онъ далъ знакъ, чтобъ они говорили.

— Государь, сказалъ одинъ изъ нихъ твердымъ голосомъ, очень мало для васъ славы, и не показываетъ великой храбрости то, что вы морите голодомъ бѣдный, простой и невинный народъ. Не было-ли бы достойнѣе васъ позволить этимъ несчастнымъ, которые гибнуть между нашими стѣнами и вашими окопами, чтобъ они шли искать себѣ пропитанія въ другомъ мѣстѣ, потомъ сдѣлать на нашъ городъ сильный приступъ, и покорить насъ храбростію и силою? Это было бы больше славы предъ людьми, и вы бы заслужили благодать Божію своимъ милосердіемъ къ этимъ несчастнымъ людямъ.

Король началъ слушать эту рѣчь, гладя по головѣ. свою любимую собаку, лежавшую у ногъ его; но вскорѣ рука его сдѣлалась неподвижною отъ удивленія, потому что онъ ожидалъ просьбъ, а услышалъ упреки. Онъ насупилъ брови, горькая улыбка сморщила его уста, и, посмотрѣвъ на нихъ не много, какъ бы для того, чтобъ дать имъ время взять назадъ слова свои, и видя, что они молчатъ, онъ отвѣчалъ имъ съ гордостію и насмѣшкою:

— Богиня войны, сказалъ онъ, имѣетъ у себя подъ властію трехъ слугъ: мечъ, пожаръ и голодъ. Отъ меня зависѣлъ выборъ, употребить ихъ всѣхъ, или только одного изъ нихъ; я призвалъ къ себѣ на помощь, самаго кроткаго изъ нихъ, чтобъ наказать вашъ городъ, и привести его въ повиновеніе. Впрочемъ, котораго бы изъ нихъ ни употребилъ полководецъ, только бы онъ имѣлъ успѣхъ, этотъ успѣхъ тѣмъ не менѣе славенъ, и это уже его дѣло выбрать того, который кажется ему лучше.

Что касается до несчастныхъ, которые умираютъ во рвахъ, то грѣхъ за это падаетъ на васъ, которые имѣли жестокосердіе выгнать ихъ изъ города, незаботясь о томъ, что я могъ велѣть ихъ перебить. Если они получали какое нибудь пособіе, то не отъ вашего человѣколюбія, а отъ моего; и такъ какъ ваша просьба столь дерзка, то я вижу ясно, что вы не терпите большой нужды; и потому оставлю ихъ на ваше попеченіе, чтобы они помогли вамъ потребить скорѣе вашъ провіантъ. Что касается до приступа, то я его сдѣлаю, какъ и когда мнѣ вздумается, и это не ваше, а мое дѣло.

— Но, государь, начали опять депутаты, въ случаѣ, еслибы сограждане наши поручили намъ сдать вамъ городъ, то какія бы намъ даны были условія?

Торжественная улыбка явилась на лицѣ короля.

— Мои условія были бы, отвѣчалъ онъ, условія, даруемыя обыкновенно людямъ, взятымъ въ плѣнъ съ оружіемъ въ рукахъ, и завоеванному городу: жители и городъ въ моемъ распоряженіи.

— Въ такомъ случаѣ, государь, сказали они съ рѣшительнымъ видомъ, по немилости вашей мы предадимся милосердію небесному; потому что мущины, женщины старики и дѣти, мы скорѣе всѣ погибнемъ до послѣдняго, нежели сдадимся на такое условіе.

Тогда они почтительно поклонились, и, простившись съ королемъ, передали эти слова жителямъ города, ожидавшимъ ихъ съ нетерпѣніемъ и тоскою.

Въ этомъ благородномъ народѣ раздавался одинъ только крикъ: жить или умереть сражаясь скорѣе, чѣмъ отдаться въ подданство и на волю этого Англичанина. Вслѣдствіе этого было положено, ночью на другой день, разрушить стѣну, зажечь городъ, поставить въ средину своихъ женъ и дѣтей, и, съ оружіемъ въ рукахъ, пройти чрезъ всю Англійскую армію, и идти, куда Богу угодно будетъ ихъ вести.

Король Англійскій узналъ въ тотъ же вечеръ объ этомъ геройскомъ намѣреніи; Гюй-ле-Бутемье сообщилъ ему объ немъ; онъ хотѣлъ овладѣть городомъ, а не пепломъ его и потому онъ послалъ къ осажденнымъ герольда съ слѣдующими условіями, которыя и были прочитаны на публичной площади:

Первое: граждане и жители Руана должны были заплатить сумму триста пятьдесятъ шесть тысячъ ефимковъ золотомъ, французскою монетою.

Оно было принято.

Второе: король требовалъ, чтобъ ему въ полное его распоряженіе были выданы, три человѣка. Это были: мессиръ-Роберъ Лине, главный викарій Руанскаго архіепископства, Жанъ Журденъ, начальникъ канонеровъ, Аленъ Бланшаръ, предводитель простаго народа.

Крикъ негодованія и отказа раздался изъ устъ всѣхъ. Аленъ Бланшаръ, Жанъ Журденъ и Роберъ де-Лине выступали изъ рядовъ:

— Это наше дѣло, сказали они, а не ваше. Мы желаемъ отдаться Англійскому королю; это ни до кого не касается; позвольте намъ итти.

Народъ раступился предъ ними, и эти три мученика отправились въ Англійскій лагерь.

Третье; король Генрихъ, требовалъ отъ всѣхъ гражданъ, безъ различія, вѣрности, повиновенія и присяги ему и его преемникамъ, обѣщая съ своей стороны защищать ихъ противъ всякой силы и всякаго насилія и сохранить имъ пре-: имущества, льготы и свободу, которыми они пользовались со временъ короля Людовика. Что касается до тѣхъ, которые пожелали бы оставить городъ, чтобъ не подчиняться этому условію, то они могутъ выйти въ платьѣ, которое на нихъ; все остальное ихъ имущество будетъ конфисковано въ пользу короля; военные люди должны отправиться туда, куда побѣдителю угодно будетъ ихъ послать, и совершить указанную имъ дорогу пѣшкомъ, съ посохомъ въ рукѣ, какъ богомольцы, или нищіе. Это условіе было жестоко, однакоже надобно было и его принять.

Какъ скоро дана была клятва въ соблюденіи этого договора, то король позволилъ осажденнымъ, умиравшимъ съ голоду, приходить въ лагерь покупать жизненные припасы; тамъ все было въ такомъ большомъ изобиліи, что цѣлый баранъ продавался по шести парижскихъ су.

Все разсказанное нами происходило 16 января 1419 года^[13].

Ввечеру 18 числа, наканунѣ дня, назначеннаго Англійскимъ королемъ до вступленія въ покоренный городъ, герцогъ Бретанскій, незнавшій о сдачѣ Руана, прибылъ въ лагерь Генриха съ тѣмъ, чтобъ предложить ему свиданіе съ герцогомъ Бургудскимъ, въ которомъ предполагалось, разсуждать о снятіи осады.

Король Генрихъ, не выводя его изъ его невѣденія, отвѣчалъ, что онъ дастъ ему отвѣтъ на другой день, и провелъ съ нимъ весь вечеръ въ доброй и дружеской бесѣдѣ.

На другой день, 19 января, въ восемь часовъ утра, король вошелъ въ палатку герцога, и предложилъ ему прогулку на гору святой Екатерины; съ которой видѣнъ весь городъ Руанъ; у двери пажъ держалъ за узду двухъ красивыхъ лошадей, одну для короля, другую для герцога. Послѣдній принялъ предложеніе, надѣясь во время этого свиданія на единѣ улучить благопріятную минуту, склонить короля на свиданіе, о которомъ онъ пріѣхалъ хлопотать. Король поѣхалъ съ своимъ гостемъ ни западный склонъ горы святой Екатерины; густой туманъ, поднимавшійся изъ Сены, покрывалъ вѣсь городъ, но съ первыми лучами солнца сильными порывами сѣвернаго вѣтра это облако разбилось на большіе комья, которые быстро уносились, на подобіе волнъ убывающаго морскаго прилива, и открыли взорамъ великолѣпную панораму, открывающуюся съ того мѣста, съ котораго и теперь еще видны слѣды Римскаго лагеря, называемаго лагеремъ Цезаря.

Глаза герцога Бретанскаго съ удивленіемъ осматривали эту обширную картину; направо взоръ встрѣчаетъ рядъ холмовъ, покрытыхъ виноградинками, перемежающимися деревнями; прямо течетъ и извивается по долинѣ Сена, подобно развернутому и волнующемуся огромному куску шелковой матеріи; потомъ, разширяясь все болѣе и болѣе, теряется въ такомъ обширномъ горизонтѣ, что легко догадываешься о близости за нимъ океана; на лѣво разстилаются, какъ коверъ, богатыя и обширныя долины Нормандіи, вдающіяся въ море въ видѣ полуострова, на которомъ, устремя глаза на Англію, постоянно бодрствуетъ Шербургъ, часовой Франціи.

Но когда глаза его остановились въ центрѣ этой картины, тогда только собственно зрѣнію его представилось зрѣлище столько же странное, сколько и не ожиданное.

Печальный и покоренный городъ лежалъ у ногъ его; ни одинъ флагъ не развивался на стѣнахъ его; всѣ ворота были отворены; обезоруженный гарнизонъ ожидалъ на улицахъ, что угодно будетъ побѣдителю приказать ему; напротивъ, вся Англійская армія стояла подъ ружьемъ, съ развернутыми знаменами, лошади скакали, стоя на одномъ мѣстѣ, трубы звучали, какъ желѣзный поясъ, она стѣсняла городъ, опоясывая его стѣны.

Герцогъ Бретанскій угадалъ истину. Онъ опустилъ униженную свою голову на грудь; часть стыда, покрывшаго Францію, отразилась на немъ, какъ на второмъ вассалѣ королевства, какъ на второмъ цвѣткѣ французской короны.

Король Генрихъ, по видимому, не замѣчалъ что происходило въ сердцѣ герцога; онъ позвалъ оруженосца, отдалъ ему тихимъ голосомъ какія-то приказанія, и оруженосецъ поскакалъ въ галопъ.

Чрезъ четверть часа герцогъ Бретанскій увидѣлъ, что гарнизонъ выступилъ. По принятымъ условіямъ онъ былъ съ обнаженными головами и ногами и съ посохами въ рукахъ. Онъ вышелъ чрезъ ворота, называемыя дю-Понъ, и прошелъ, слѣдуя по берегу Сены, до моста Сенъ-Жоржъ, гдѣ, по повелѣнію Англійскаго короля, были поставлены коммисары; они осматривали рыцарей и воиновъ отбирали у нихъ золото, серебро и драгоцѣнные камни, и давали имъ въ замѣнъ ихъ по два Парижскихъ су. Были даже такіе, съ которыхъ они сдирали платье, подбитое куньимъ мѣхомъ, или шитое золотомъ, и заставляли ихъ надѣть, вмѣсто его, платье изъ грубаго сукна и плохаго бархата.

Тогда шедшіе позади, видя какъ поступали съ передними, бросали свои дорогія вещи, кошельки и узелки въ Сену, вмѣсто того, чтобъ видѣть, какъ богатство ихъ будетъ переходить въ руки ихъ враговъ.

Когда весь гарнизонъ перешелъ на другую сторону моста Сенъ-Жоржъ, король обратился къ герцогу Бретанскому:

— Господинъ герцогъ, сказалъ онъ ему улыбаясь, неугодно-ли вамъ въѣхать вмѣстѣ со мною въ мой городъ Руанъ? вы будете въ немъ желаннымъ гостемъ.

— Благодарю васъ, государь, отвѣчалъ герцогъ Бретанскій; я не хочу составить часть вашей свиты. Вы побѣдитель, это правда; но я еще не побѣжденный.

Говоря эти слова, онъ сошелъ съ лошади, которая была ему подана прежде, по приказанію короля, не смотря на настоятельную просьбу послѣдняго, чтобъ онъ принялъ ее отъ него въ подарокъ, и объявилъ, что онъ будетъ дожидаться тутъ своей свиты, и что ни какая человѣческая власть не принудитъ его войти въ городъ, который не принадлежалъ уже королю Франціи.

— Жаль, сказалъ Генрихъ, уязвленный этою твердостію; потому что завтра вы присутствовали бы при одномъ прекрасномъ зрѣлищѣ: головы трехъ бездѣльниковъ, выдерживавшихъ осаду, падутъ на главной городской площади.

Тогда онъ далъ шпоры своей лошади, непростившись съ герцогомъ, который остался одинъ въ ожиданіи своихъ людей и своихъ лошадей. Онъ видѣлъ какъ король отправился къ городу въ сопровожденіи своего пажа, который, вмѣсто штандарта, имѣлъ на концѣ своей пики лисій хвостъ. На встрѣчу къ нему вышло духовенство въ своихъ священныхъ ризахъ и со многими мощами. Они съ пѣніемъ провожали его въ большой каѳедральный соборъ Богородицы, въ которомъ онъ на колѣнахъ принесъ свою благодарственную молитву предъ главнымъ алтаремъ и такимъ образомъ принялъ во владѣніе городъ Руанъ, который король Филиппъ-Августъ, дѣдъ святаго Лудовика, за двѣсти пятьнадцать лѣтъ предъ тѣмъ, отнялъ у Іоанна Безземельнаго, когда по случаю смерти племянника его Артура, имѣнія его были секвестрованы.

Между тѣмъ къ герцогу Бретанскому присоединилась его свита.

Онъ тотчасъ сѣлъ на лошадь, бросилъ послѣдній взоръ на городъ, глубоко вздохнулъ, помышляя о будущности Франціи, и пустился въ галопъ, не оглядываясь болѣе.

На другой день, какъ сказалъ Англійскій король, голова Алена Бланшара пала на публичной площади Руана. Роберъ Лине и Жанъ Журденъ откупились деньгами.

Измѣнникъ Гюй былъ назначенъ адъютантомъ герцога Глочестерскаго. избраннаго губернаторомъ завоеваннаго города. Онъ далъ присягу въ вѣрности королю Генриху, который, спустя два мѣсяца, далъ ему въ подарокъ и въ награду замокъ и земли вдовы мессира ля-Рошъ-Гюйона, убитаго въ сраженіи при Азинкурѣ.

И, по разсчету Англіи, это было справедливо; потому что эта благородная и прекрасная молодая женщина отказалась присягнуть королю Генриху.

У нея было двое дѣтей, изъ которыхъ старшему не было еще и семи лѣтъ; она имѣла великолѣпный замокъ и богатство такое, которому позавидовала бы герцогиня; жила посреди своихъ владѣній и вассаловъ съ царскою роскошью; но она бросила все это, замокъ, земли и вассаловъ, взяла каждаго изъ своихъ прелестныхъ малютокъ за руку, надѣла ситцевое платье и ушла, прося по дорогамъ хлѣба для себя и для нихъ, она охотнѣе рѣшалась на это, чѣмъ сдѣлаться женою Гюлле-Бутеллье, и впасть въ руки старинныхъ и смертельныхъ враговъ королевства.

Если мы такъ разпространились о подробностяхъ осады Руана, то это потому, что взятіе этого города было роковымъ событіемъ, которое скоро и съ ужасомъ отозвалось во всемъ королевствѣ. Съ этого дня Англичане дѣйствительно стали обѣими ногами на землѣ Франціи; они владѣли двумя ея пограничными областями, Гіенною подъ присягою въ вѣрности и покорности, Нормандіею по праву завоеванія. Двумъ непріятельскимъ арміямъ оставалось только двинуться на встрѣчу одна другой, чтобъ соединиться и пройти чрезъ всю Францію, какъ шпага проходитъ чрезъ сердце. Весь стыдъ взятія Руана падаетъ на герцога Бургундскаго, который видѣлъ падніе этой столицы, которому стоило только протянуть руку, чтобъ спасти ее, и который не сдѣлалъ этого. Приверженцы его не знали, какъ назвать это его бездѣйствіе; враги его назвали это бездѣйствіе измѣною. Окружавшіе дофина нашли въ немъ новое оружіе противъ герцога, потому что если онъ ихъ не придалъ Англичанамъ, то покрайней мѣрѣ отдалъ самъ ключи отъ воротъ, чрезъ которыя они могли войти въ Парижъ; ужасъ былъ такъ великъ, что двадцать семь нормандскихъ городовъ отворили Англичанамъ свои ворота, когда узнали о взятіи своей столицы {Это были на правой сторонѣ Сены: Кодебекъ, Монтивиллье, Діеппъ, Фокамъ, Аркъ, Нёшатель, Деникуръ, Э, Моншо.

А на лѣвой сторонѣ: Вернонъ, Ментъ, Гурней, Гонфлёръ, Понт-Оделоръ, Шато-Моллино, ле-Тре, Тавкарвилль, Абрешье, Молеврье, Валленовъ, Белланкоыбръ, Пёвилль-Фоитспъ, ле-Бург-Прео, Нуголь-Дурви.ть, Ломжантире; Сенъ-Жермевъ сюръ-Кайлльи, Беземонъ, Брей, Виллетерръ, Шатель-Шенилль, ле-Буль, Галенкуръ, Ферри, Фонтенъ ле-Бекъ, Крененъ и Факкевилль.}.

Когда Парижане узнали объ этихъ событіяхъ, и о томъ, что непріятель находится отъ ихъ города не далѣе, какъ въ тридцати льё, то парламентъ, университетъ и граждане послали посольство къ герцогу Іоанну; они просили его возвратиться съ королемъ, королевою и всѣмъ его войскомъ для защиты столицы королевства. Единственнымъ отвѣтомъ герцога было, что онъ пошлетъ къ нимъ своего племянника Филиппа, графа де-Сенъ-Поль, которому было пятьнадцать лѣтъ, съ правомъ намѣстника короля и обязанностію вести всѣ военныя дѣла въ Нормандіи, Иль-де-Франсѣ, Пикардіи, въ воеводствахъ Санли, Mo, Мелень и Шартръ. Когда они увидѣли, что къ нимъ въ городъ пріѣхалъ этотъ ребенокъ, посланный для ихъ защиты, то подумали, что и они оставлены такъ же, какъ Руанскіе ихъ братья; и здѣсь также поднялся сильный ропотъ противъ чести герцога Бургундскаго.

Глава шестая.

В одно прекрасное утро, въ началѣ мая, слѣдующаго года, плыла по поверхности рѣки Уазы, при помощи девяти гребцовъ и маленькаго паруса, какъ водяная птица, изящная шлюпка, которой носовая часть была сдѣлана въ видѣ лебединой шеи, а на кормѣ устроена палатка, украшенная лиліями, надъ которою развѣвался флагъ съ гербомъ Франціи. Занавѣсы этой палатки съ южной стороны были открыты, чтобъ пропустить до особъ, которыхъ она закрывала, со всѣхъ сторонъ, утренній свѣтъ юнаго майскаго солнца, и первое дуновеніе бальзамическаго, теплаго, благотворнаго весенняго воздуха. Подъ этою палаткою сидѣли или, лучше сказать, лежали на богатомъ, бархатномъ, голубомъ, шитомъ золотомъ коврѣ, двѣ женщины, прислонясь къ подушкамъ изъ той же матеріи, а третья почтительно стояла позади ихъ.

Конечно, трудно бы было найти во всемъ королевствѣ трехъ женщинъ, которыя бы могли поспорить съ ними въ красотѣ, которой три самые превосходнѣйшіе и разнообразнѣйшіе типы случай соединилъ въ этомъ маломъ пространствѣ. Старшая по лѣтамъ уже извѣстна нашимъ читателямъ, по сдѣланному нами прежде описанію; но въ это время ея блѣдное и гордое лицо было покрыто искусственнымъ колоритомъ, который происходилъ отъ пламенной рефлекціи красной матеріи палатки, на которую падали лучи солнца, и который сообщалъ ея физіономіи странное выраженіе. Это была Изабелла Баварская.

Молоденькая дѣвушка, лежавшая у ногъ ея, которой голова покоилась на ея колѣняхъ, которой обѣ маленькія ручки она держала въ одной своей, которой черные волосы разсыпались изъ-подъ злато-тканой шапочки большими локонами, убранными жемчугомъ, которой глаза бархатные, какъ глаза у Италіанокъ, бросали, съ едва замѣтною улыбкою, взоры такіе кроткіе, что они казались несовмѣстными съ ихъ темнымъ цвѣтомъ, — это была юная принцесса Екатерина, кроткая и непорочная голубица, которая должна была вылетѣть изъ ковчега, чтобъ принести двумъ націямъ масличную вѣтвь.

Та, которая стояла позади двухъ другихъ, была прежняя дѣвица де-Тіанъ, госпожа де-Жіакъ, съ бѣлокурою и розовою головкою, полусклонившеюся на обнаженное плечо; она имѣла такую тонкую талію, что готова была, казалось, переломиться при малѣйшемъ, дуновеніи, ротикъ и ножки дѣтскія, тѣло воздушное, видъ ангельскій.

Напротивъ нея, опершись объ мачту, держа въ одной рукѣ ефесъ своей шпаги, а въ другой бархатную шапку, подбитую куньимъ мѣхомъ, стоялъ мужчина, и смотрѣлъ на эту картину Албани: это былъ герцогъ Іоаннъ Бургундскій.

Сиръ де-Жіакъ пожелалъ остаться въ Понтуазѣ; онъ взялъ на себя обязанность охранять короля, который хотя выздоравливалъ, но не былъ еще въ состояніи присутствовать на конференціяхъ, которыя должны были начаться. Впрочемъ ни что не измѣнилось въ отношеніяхъ герцога, сира де-Жіака и его жены, не смотря на сцену, которую мы описали въ одной изъ предъидущихъ главъ; и два любовника, устремя глаза другъ на друга, молчаливые и погруженные въ единственную мысль, мысль о своей любви, не знали, что ихъ подстерегли и открыли любовную ихъ связь въ ту ночь, въ которую сиръ де-Жіакъ, какъ мы видѣли исчезъ въ Бомонтскомъ лѣсу съ Ральфомъ, несшимся по слѣдамъ незнакомца.

Въ то время, въ которое мы обратили вниманіе нашихъ читателей на шлюпку, плывшую по теченію рѣки, она была уже очень близко отъ того мѣста, въ которомъ она должна была высадить своихъ путниковъ, и съ того мѣста, гдѣ они находились, они могли уже видѣть, на небольшой равнинѣ, лежащей между городомъ Меланомъ и рѣкою Уазою, многія палатки, однѣ съ флагами, на которыхъ были гербы Франціи, другія съ штандартами, на которыхъ были гербы Англіи. Эти палатки находились въ разстояніи ста футовъ однѣ противъ другихъ, такъ что закрывали собою два лагеря. На серединѣ пространства, ихъ раздѣлявшаго, выстроенъ былъ открытый павильонъ, котораго двѣ противуположныя двери находились въ направленіи двухъ входовъ парка, запиравшагося крѣпкими воротами и окруженнаго сваями и широкимъ рвомъ. Этотъ паркъ окружалъ со всѣхъ сторонъ поле, о которомъ мы говорили, и каждая изъ его заставъ были охраняема тысячью человѣкъ, изъ коихъ одни принадлежали Французской и Бургундской арміи, а другіе Англійской.

Въ десять часовъ утра ворота парки отворились въ тоже время на обѣихъ протиположныхъ сторонахъ. Заиграли трубы, и со стороны Французовъ вошли особы, которыхъ мы видѣли уже на шлюпкѣ, а съ противуположной стороны шелъ къ нимъ на встрѣчу Англійскій король Генрихъ V, сопровождаемый своими братьями герцогомъ Глочестерскимъ и герцогомъ Кларанскимъ.

Эти двѣ маленькія царственныя группы шли на встрѣчу одна другой, чтобъ сойтись въ павильонѣ. Герцогъ Бургундскій имѣлъ по правую сторону королеву, а по лѣвую принцессу Катерину; король Генрихъ шелъ между двумя братьями, а позади, ихъ, въ нѣсколькихъ шагахъ, шелъ графъ Варвикскій.

По пробытіи въ павильонъ, гдѣ долженствовало произойти свиданіе, король почтительно поклонился Изабеллѣ, и поцѣловалъ ее въ обѣ щеки, равно какъ и принцессу Екатерину. Что касается до герцога Бургундскаго, то онъ преклонилъ не много колѣно; король взялъ его за руку, поднялъ его, и эти два могущественные государя, эти два храбрые рыцаря, стоя наконецъ лицомъ къ лицу, смотрѣли другъ на друга нѣсколько времени молча, съ любопыствомъ двухъ человѣкъ, часто желавшихъ встрѣтиться на полѣ брани. Каждый зналъ силу и могущество руки, которую пожималъ. Одинъ заслужилъ имя безстрашнаго, а другой пріобрѣлъ имя завоевателя.

Однако король скоро обратился къ принцессѣ Екатеринѣ, которой прелестное лицо сильно поразило его уже тогда, когда предъ Руаномъ, кардиналъ дез-Юрсенъ представилъ ему ея портретъ. Онъ повелъ ее, равно какъ королеву и герцога, къ мѣстамъ, которыя были приготовлены для нихъ, сѣлъ передъ ними, и велѣлъ подойти графу Варвикскому для того, чтобъ онъ служилъ для него переводчикомъ. Тогда послѣдній сталъ на колѣно.

— Государыня королева, сказалъ онъ по французски, вы желали имѣть свиданіе съ всемилостивѣйшимъ нашимъ государемъ, королемъ Генрихомъ для того, чтобъ поговорить о средствахъ заключить миръ между обоими королевствами. Его величество, король, желая столько же, какъ и вы, этого мира, немедленно согласился на это свиданіе. Вотъ вы теперь лицомъ къ лицу. Говорите, государыня королева, говорите, милостивый государь герцогъ, и да вложитъ Богъ въ царственныя уста ваши слова примиренія!

Герцогъ Бургундскій всталъ по знаку королевы, и сталъ говоритъ въ свою очередь.

— Мы получили, сказалъ онъ, требованія короля; онѣ суть слѣдующія: исполненіе Бретанскаго договора^[14], отреченіе отъ Нормандіи и верховная власть надъ тѣмъ, что будетъ уступлено по договору. Вотъ какія возраженія сдѣланы на это. совѣтомъ Франціи.

Графъ Варвикскій взялъ пергаментъ, который подалъ ему герцогъ.

Король требовалъ день сроку для разсмотрѣнія его и прибавленія своихъ замѣчаній; потомъ онъ всталъ, подалъ руку королевѣ и принцессѣ Екатеринѣ, и проводилъ ихъ до самой палатки съ знаками почтенія и нѣжной вѣжливости, которыя довольно показывали, какое впечатлѣніе произвела на него дщерь королей Франціи.

На другой день послѣдовала другая конференція; но принцесса Екатерина на ней не присутствовала. Англійскій король казался недоволенъ. Онъ возвратилъ герцогу Бургундскому пергаментъ, который получилъ отъ него наканунѣ. Свиданіе было холодно и кратковременно.

Англійскій король прибавилъ собственноручно подъ каждымъ возраженіемъ совѣта такія тягостныя условія, что ни королева, ни герцогъ не смѣли взять на себя на нихъ согласиться {Вотъ возраженія совѣта Франціи, и условныя поправки, которыя прибавилъ къ нимъ король:

1) Англійскій король отречется отъ Французской короны.

Король согласенъ, только съ тѣмъ, чтобы прибавили: исключая того, что будетъ уступлено но договору.

2) Онъ откажется отъ Турени, Анжу, Лена и отъ верховной власти надъ Бретанью.

Этотъ пунктъ не нравится королю.

3) Онъ сдѣлаетъ постановленіе, что ни онъ, и никто изъ его преемниковъ не получитъ, ни въ какое время и ни по какой причинѣ, уступки Французской короны, ни какимъ лицомъ, которое имѣетъ, или докажетъ, что имѣетъ на нее право.

Король на это согласенъ, съ условіемъ, что противникъ его сдѣлаетъ такое же постановленіе относительно вотчинъ и владѣній Англіи.

4) Онъ прикажетъ внести въ роспись свои отреченія и обязательства, такъ какъ королю Франціи и его совѣту покажется выгоднѣе.

Этотъ пунктъ не нравится королю.

5) Вмѣсто Понтье и Монтрейля позволено будетъ Французскому королю дать что нибудь равновѣсное въ такомъ мѣстѣ его королевства, въ какомъ найдетъ это для себя удобнымъ.

Этотъ пунктъ не нравится королю.

6) Такъ какъ въ Нормандіи находятся еще крѣпости, которыхъ Англійскій король не завоевалъ, и которыя однако должны быть ему уступлены, то во уваженіе этого онъ откажется отъ всѣхъ другихъ завоеваній, сдѣланныхъ въ другихъ мѣстахъ; каждый вступитъ въ обладаніе своими имѣніями гдѣ бы они ни находились; сверхъ того между обоими королями будетъ заключенъ союзъ.

Король одобряетъ, съ условіемъ, чтобъ Шотландцы и бунтовщики не были включены въ этотъ союзъ.

7) Англійскій король возвратитъ 600,000 ефимковъ, данныхъ королю Ричарду въ приданное, за принцессою, и 400,000 ефимковъ за драгоцѣнные камни этой принцессы, удержанные въ Англіи.

Король вознаградитъ это требованіе тѣмъ, что онъ остается еще долженъ, за выкупъ короля Іоанна, однако даетъ замѣтить, что драгоцѣнные камни принцессы Изабеллы не стоятъ и четверти того, что за нихъ требуютъ.}. Они послали ихъ въ Понтуазъ, для того, чтобъ представить ихъ королю, неотступно однакоже прося его, чтобъ онъ на нихъ согласился, потому что миръ, чего бы то ни стоило, говорили они, есть единственное средство спасти монархію.

Для короля Фрикціи наступила одна изъ тѣхъ минутъ возврата разума, которую можно сравнить съ утренними сумерками, когда день, борясь съ непобѣжденною еще ночью, позволяетъ въ каждомъ предметѣ видѣть только его неявственную и неопредѣленную форму. Только вершины высокихъ горъ начинаютъ освѣщаться лучами солнца, но долины еще во мракѣ. Такимъ образомъ въ головѣ короля, не пришедшей еще въ нормальное состояніе, первыя мысли, мысли общаго инстинкта и самосохраненія, привлекли къ себѣ первые лучи свѣта, попускаемые начинавшимся просвѣтляться разумомъ, оставляя во мракѣ то, что касалось до сомнительныхъ выгодъ и политическихъ соображеній. Эти минуты, переходы, слѣдовавшія за великими физическими кризисами, всегда сопровождаясь слабостію ума и воли, которая была причиною того, что старый монархъ уступалъ всѣмъ требованіямъ, хотя бы результатъ ихъ былъ совершенно противенъ личнымъ выгодамъ, или выгодамъ королевства; и потому въ эти часы выздоровленія онъ болѣе всего чувствовалъ необходимость спокойствія и пріятныхъ ощущеній, которыхъ продолженіе одно могло возвратить этой машинѣ, разстроенной внутренними раздорами, войною съ иностранцами, гражданскими возмущеніями, тѣ спокойные дни, въ которыхъ его преждевременная старость имѣла столь большую нужду. Конечно, если бы онъ просто былъ честный гражданинъ своего добраго города, если бы другія обстоятельства довели его до того состоянія, въ которомъ онъ находился, то любящее ея любимое семейство, душевное спокойствіе, попеченіе о тѣлѣ, могли бы еще на многіе годы продлить жизнь этого слабаго существа: но онъ былъ король! Партіи рыкали у подножія его престола, какъ львы вокругъ Даніила. Изъ трехъ сыновей его, составлявшихъ тройственную надежду королевства, два старшіе умерли на его глазахъ, не достигшіе совершеннолѣтія, и онъ не смѣлъ розыскивать причинъ ихъ смерти; одинъ остался у него, младшій съ бѣлокурою головкою. Послѣдній, въ припадкахъ его помѣшательства, часто представлялся ему среди демоновъ, создаваемыхъ его воображеніемъ, какъ ангелъ любви и утѣшенія. И чтоже! и этого, послѣднее дитя его сердца, послѣдній отпрыскъ стараго корня, того, который, когда отца его оставляли слуги, забывала королева, презирали великіе вассалы, тайкомъ приходилъ иногда ночью въ его мрачную и уединенную комнату и утѣшалъ старика своими словами, согрѣвалъ руки его своимъ дыханіемъ, прояснялъ чело его своими поцѣлуями, — и этого также увлекла междоусобная война и бросила гдѣ-то далеко отъ него; и со времени его отъѣзда, каждый разъ, какъ въ борьбѣ души съ тѣломъ, разума съ безуміемъ, разумъ бралъ верхъ, все стремилось къ тому, чтобъ сократить эти свѣтлыя минуты, въ продолженіе которыхъ король бралъ снова бразды правленія изъ роковыхъ рукъ, которыя употребляли во зло доставшуюся имъ власть, между тѣмъ какъ напротивъ, когда безуміе, какъ не вполнѣ побѣжденный врагъ, брало верхъ надъ разумомъ, оно находило вѣрныхъ себѣ помощниковъ въ королевѣ и герцогѣ, въ вельможахъ и слугахъ, во всемъ наконецъ, что царствовало на мѣсто короля, когда король не могъ болѣе царствовать.

Карлъ VI чувствовалъ, въ одно и тоже время, горе и свое безсиліе пособить ему; онъ видѣлъ, что королевство раздираютъ три партіи, которыхъ сильная рука могла привести въ повиновеніе; онъ чувствовалъ, что нужна была твердость короля, а онъ бѣдный старикъ, бѣдный сумасшедшій, едвали былъ его призракомъ; наконецъ, какъ человѣкъ, внезапно застигнутый землетрясеніемъ, онъ слышалъ, что вокругъ него разрушается все великое зданіе феодальной монархіи и, понимая, что онъ, не имѣя ни силы поддержать сводъ его, ни возможности бѣжать, онъ опустилъ свою сѣдую и смиренную голову и ожидалъ удара.

Ему подали письмо герцога и условія Англійскаго короля; слуги оставили его одного въ комнатѣ, что касается до придворныхъ чиновниковъ, то ихъ у него давно уже не было.

Онъ прочиталъ роковой пергаментъ, заставлявшій законное право договариваться съ побѣдою; онъ взялъ уже перо, чтобъ подписать его; потомъ въ тотъ моментъ, когда онъ хотѣлъ написать семь буквъ, которыми изображается его имя, онъ подумалъ, что, каждая изъ этихъ буквъ, будетъ стоить ему области и, бросивъ съ горестнымъ крикомъ далеко отъ себя перо, опустилъ голову на обѣ свои руки, и сказалъ:

— Господи! Боже мой! умилосердись надо мною!

Съ часъ уже онъ былъ погруженъ въ несвязныя мысли, уподоблявшіяся помѣшательству, стараясь схватить среди ихъ, то хотѣніе человѣка, которое его раздраженный мозгъ не имѣлъ силы ни преслѣдовать, ни остановить, и которое все ускользая отъ него, пробуждало въ его головѣ тысячу новыхъ мыслей, не имѣвшихъ къ нему никакого отношенія. Онъ предчувствовалъ, что въ этомъ хаосѣ и остальной его умъ потерялся; онъ жалъ свою голову обѣими руками, какъ бы для того, чтобъ удержать его въ ней; земля вертѣлась подъ нимъ; въ ушахъ у него шумѣло; свѣтъ мелькалъ предъ его закрытыми глазами; онъ чувствовалъ наконецъ, что адское безуміе ниспускается на его плѣшивую голову, грызя черепъ его огненными своими зубами.

Въ эту отчаянную минуту тихонько отворилась дверь, которой охраненіе было ввѣрено сиру де-Жіаку; молодой человѣкъ, легкій какъ тѣнь, осторожно вошелъ чрезъ нее, оперся на спинку креселъ старика, и, посмотрѣвши на него немного, съ состраданіемъ и почтеніемъ, наклонился къ его уху и сказалъ только слѣдующія, слова:

— Отецъ мой!

Эти слова произвели магическое дѣйствіе на того, къ кому онѣ были обращены: при звукѣ этого голоса онъ распростеръ руки, поднялъ свою голову, тѣло его наклонилось, уста раскрылись, глаза сдѣлались неподвижны, онъ не смѣлъ еще обернуться, такъ онъ боялся повѣрить тому, что слышалъ, и не услышать.

— Это я, сказалъ въ другой разъ тихій голосъ, и молодой человѣкъ, обойдя вокругъ кресла, тихо сталъ на колѣна въ подушкѣ, на которой покоились ноги старика.

Послѣдній смотрѣлъ на него нѣсколько времени блуждающимъ взоромъ; потомъ вдругъ, испустивъ крикъ, стремительно обнялъ руками его шею, прижалъ его бѣлокурую голову къ своей груди и прильнулъ губами къ его волосамъ съ любовію, уподоблявшеюся неистовству.

— О! о, сказалъ онъ плачевнымъ голосомъ, о! сынъ мой, дитя мое, мой Карлъ! и слезы брызнули изъ глазъ его. — О! возлюбленное дитя мое, это ты, ты! въ объятіяхъ стараго твоего отца!:правда-ли это? говори же мнѣ еще… безпрестанно.

Потомъ онъ отдалилъ руками голову молодаго человѣка, устремилъ блуждающіе глаза свои на глаза своего сына; а послѣдній, немогшій также говорить, такъ голосъ его утопалъ въ слезахъ, улыбаясь и плача вмѣстѣ, сдѣлалъ ему знакъ головою, что онъ не ошибался.

— Какъ ты пришелъ? сказалъ старикъ; какими дорогами ты пробирался? Какимъ опасностямъ подвергался ты для меня для того, чтобъ меня увидѣть? О! будь благословенъ, дитя мое, за твое сыновнее сердце; будь благословенъ отъ Господа такъ, какъ ты благословенъ отцомъ своимъ!

И бѣдный король снова покрылъ поцѣлуями своего сына.

— Отецъ мой! сказалъ дофинъ, мы были въ Mo, когда узнали о конференціяхъ, которыя должны были открыться для заключенія мира между Франціею и Англіею, и въ тоже время намъ было извѣстно, что вы страдая и будучи больны, не могли присутствовать на этихъ свиданіяхъ.

— А какъ ты это узналъ?

— Чрезъ одного изъ нашихъ друзей, преданнаго вамъ и мнѣ, отецъ мой, чрезъ того, кому ввѣрена ночная стража этой двери, и онъ указалъ на ту, чрезъ которую вошелъ.

— Чрезъ сира де-Жіака? сказалъ со страхомъ король.

Дофинъ сдѣлалъ утвердительный знакъ головою.

— Но этотъ человѣкъ есть приверженецъ герцога, продолжалъ король съ возраставшимъ ужасомъ; этотъ человѣкъ помогъ тебѣ прійти, можетъ-быть, для того, чтобъ предать тебя!

— Не бойтесь ничего, отецъ мой, отвѣчалъ дофинъ; сиръ де-Жіакъ намъ преданъ.

Тонъ убѣжденія, съ которымъ говорилъ дофинъ, успокоилъ короля.

— И тогда, когда ты узналъ, что я былъ здѣсь одинъ?.. сказалъ старикъ.

— Я хотѣлъ повидаться съ вами, отецъ мой; и Таннега, которому самому надобно было поговорить о важныхъ дѣлахъ съ сиромъ де-Жіакомъ, согласился мнѣ сопутствовать; притомъ, еще для большей безопасности, два другіе храбрые рыцаря присоединились къ намъ.

— Скажи мнѣ имена ихъ, чтобъ они сохранились въ моемъ сердцѣ.

— Сиръ де-Виньолль, называемый ла-Гиромъ, и Понтонъ де-Кенитраилль. Сегодня въ десять часовъ утра мы выѣхали изъ Mo; мы объѣхали Парижъ чрезъ Лувръ, гдѣ взяли другихъ лошадей, и съ наступленіемъ ночи мы прибыли къ воротамъ этого города, у которыхъ Понтонъ и ла-Гиръ насъ ожидаютъ. Письмо сира де-Жіака служило охранительною граматою, и такъ что никто не догадался, кто мы; я пришелъ къ этой двери, которую сиръ де-Жіакъ мнѣ отворилъ; и вотъ я здѣсь, отецъ мой, вотъ я здѣсь у ногъ вашихъ, въ вашихъ объятіяхъ.

— Да, да, сказалъ король, спустивъ свою руку на пергаментъ, который онъ хотѣлъ подписать въ то время, какъ былъ прерванъ дофиномъ, и въ которомъ заключались тягостныя условія мира, нами изложенныя; да, ты здѣсь, сынъ мой, и пришелъ, какъ ангелъ хранитель королевства, сказать мнѣ: — король, не предавай Франціи; пришелъ, какъ мой наслѣдникъ, сказать мнѣ: — отецъ! береги мое наслѣдіе! О короли!.. короли! они должны давать отчетъ своимъ преемникамъ, а потомъ еще Франціи въ родовомъ наслѣдствѣ, завѣщанномъ ихъ предками. Ахъ! когда я, въ скоромъ времени, встрѣчусь лицомъ къ лицу съ моимъ отцомъ, королемъ Карломъ-Мудрымъ, какой убійственный отчетъ, я долженъ буду отдать ему въ королевствѣ, которое онъ оставилѣ мнѣ богатымъ, спокойнымъ и сильнымъ, и которое я оставлю тебѣ бѣднымъ, наполненнымъ возмущеніями, и раздробленнымъ на части! Ахъ! ты пришелъ мнѣ сказать: не подписывай этого мира, не правда-ли? ты пришелъ сказать мнѣ это.

— Правда, что это миръ тягостный и убійственный, сказалъ дофинъ, просмотрѣвшій пергаментъ, на которомъ были написаны его условія; что я и друзья, продолжалъ онъ, изломаемъ шпаги свои до самой рукояти на каскахъ этихъ Англичанъ, скорѣе, нежели заключимъ съ ними подобный миръ, и что мы падемъ всѣ до послѣдняго на Французской землѣ, скорѣе, нежели добровольно уступимъ ее нашему старинному врагу…. Да, это правда, отецъ мой!

Карлъ VI взялъ дрожащею рукою пергаментъ, смотрѣлъ на него нѣсколько времени, потомъ, спокойно разодралъ его на двѣ части.

Дофинъ бросился ему на шею.

— Быть по сему! сказалъ король. Ну! пусть будетъ война; лучше проигранное сраженіе, нежели постыдный миръ.

— Богъ брани будетъ за насъ, отецъ мой.

— Но если герцогъ насъ оставитъ и перейдетъ къ Англичанамъ?

— Я вступлю съ нимъ въ переговоры, отвѣчалъ дофинъ.

— До сихъ поръ ты не соглашался ни на какое свиданіе?

— Я устрою теперь одно.

— А Таннега?

— Будетъ согласенъ на это, отецъ мой, еще больше, онъ повезетъ мою просьбу и поддержитъ ее, и тогда герцогъ и я, мы обратимся на этихъ проклятыхъ Англичанъ, мы погонимъ ихъ предъ собою до самыхъ ихъ кораблей. О! мы имѣемъ на своей сторонѣ благородныхъ воиновъ, вѣрныхъ солдатъ и правое дѣло, это больше, чѣмъ надобно, всемилостивѣйшій государь и отецъ, одинъ милостивый взоръ Бога, и мы спасены.

— Да услышитъ тебя Господь! — онъ взялъ разорванный паргаментъ. — Во всякомъ случаѣ, вотъ отвѣтъ мой Англійскому королю!

— Сиръ де-Жіакъ! тотчасъ сказалъ дофинъ громкимъ голосомъ.

Сиръ де-Жіакъ вошелъ, поднявъ занавѣсъ, висѣвшій передъ дверью.

— Вотъ, сказалъ дофинъ, отвѣтъ на предложенія короля Генриха. Завтра вы отвезете его герцогу Бургундскому; вы присоедините къ нему это письмо; въ немъ я прошу у него свиданія, на которомъ мы, какъ добрые и истинные друзья, могли бы устроить дѣла этого бѣднаго королевства.

Де-Жіакъ поклонился, взялъ оба письма и вышелъ ничего не отвѣтивъ.

— Теперь, отецъ мой, продолжалъ дофинъ, приблизившись къ старику, теперь кто вамъ мѣшаетъ удалиться отъ королевы и отъ герцога? кто вамъ мѣшаетъ ѣхать съ нами? Вездѣ, гдѣ вы будете находиться, будетъ Франція. Поѣзжайте, вы найдете у насъ, со стороны моихъ друзей, почтеніе и преданность, съ моей стороны любовь и сыновнее попеченіе. Поѣзжайте, отецъ мой, мы имѣемъ добрые, хорошо охраняемые города: Mo, Пуатье, Туръ, Орлеанъ; ихъ укрѣпленія разрушатся, гарнизоны ихъ будутъ перебиты, наши друзья и я падемъ до послѣдняго на порогѣ вашей двери прежде, нежели постигнетъ васъ несчастіе.

Король съ нѣжностію смотрѣлъ на дофина.

— Да, да, сказалъ онъ ему, ты бы сдѣлалъ все это, какъ обѣщаешь…. Но мнѣ нельзя согласиться; ступай, мой молодой орелъ, у тебя крылья молодыя, крѣпкія и быстрыя, ступай и оставь въ своемъ гнѣздѣ стараго орла, которому лѣта подломили крылья и притупили ногти, ступай, дитя мое, и будь доволенъ тѣмъ, что ты своимъ присутствіемъ доставилъ мнѣ счастливую ночь, что ты своими ласками удалилъ безуміе съ чела моего; ступай сынъ мой, и Богъ да вознаградитъ тебя за то благо, которое ты мнѣ сдѣлалъ!

Тогда король всталъ, боязнь, чтобъ кто-нибудь нечаянно не вошелъ, заставляла его сократить эти столь рѣдкія минуты счастія, которыя доставляло его жизни присутствіе единственнаго существа, которымъ онъ былъ любимъ. Онъ проводилъ дофина до самой двери, прижалъ его еще разъ къ своему сердцу, отецъ и сынъ, которымъ не суждено было уже болѣе увидѣться, обмѣнялись послѣднимъ поцѣлуемъ. Юный Карлъ вышелъ.

Де-Жіакъ проводилъ его съ Таннега за ворота города; спустя десять минутъ они нашли Понтона и ла-Гира, которые ихъ ожидали.

— Ну! что же, спросилъ ла-Гиръ, договоръ?

— Разорванъ, отвѣчалъ Таннега.

— А свиданіе? продолжалъ Понтонъ.

— Будетъ скоро послѣ этого, если Богъ допуститъ; но что касается до настоящаго, милостивые государи, то, я думаю, всего нужнѣе пуститься въ дорогу. Надобно, чтобъ завтра на разсвѣтѣ мы были въ Mo, если хотите, избѣжать стычки съ этими проклятыми Бургундцами.

Маленькая труппа, казалось, убѣдилась въ справедливости этого замѣчанія, и четыре всадника отправились такъ быстро, какъ только можно было ожидать отъ тяжелыхъ походныхъ ихъ лошадей.

На другой день сиръ де-Жіакъ отправился въ Мёленъ, съ двумя посланіями къ герцогу Бургундскому. Онъ вошелъ съ павильонъ, въ которомъ этотъ государь имѣлъ конференцію съ Генрихомъ, Англійскимъ королемъ и съ графомъ Варвикскимъ.

Герцогъ Іоаннъ, съ поспѣшностію разорвалъ красную шелковую нить, которою завязано было письмо, поданное ему его любимцемъ, и на которой висѣла королевская печать. Подъ оберткою онъ нашелъ разорванный договоръ: это былъ единственный отвѣтъ короля, какъ онъ и обѣщалъ дофину.

— Нашъ государь находится теперь въ помѣшательствѣ, сказалъ герцогъ, покраснѣвъ отъ гнѣва, потому что, прости ему Господи, онъ разорвалъ то, что долженъ былъ подписать.

Генрихъ пристально посмотрѣлъ на герцога, который формально обязывался отъ имени короля.

— Нашъ государь, спокойно отвѣчалъ де-Жіакъ, никогда не былъ здоровѣе душею и тѣломъ, какъ въ настоящее время.

— Въ такомъ случаѣ я сумасшедшій, сказалъ Генрихъ, вставъ, что повѣрилъ обѣщаніямъ, которыя исполнить не имѣли ни силы, ни даже, можетъ бытъ, желанія.

При сихъ словахъ герцогъ Іоаннъ вскочилъ; всѣ мускулы лица его дрожали, ноздри его раздулись отъ гнѣва; дыханіе его было шумно, какъ дыханіе льва; однако ему нечего было сказать; онъ не находилъ, что отвѣчать.

— Хорошо, любезный братецъ, продолжалъ Генрихъ, давая съ намѣреніемъ Іоанну Бургундскому титулъ, который давалъ ему король Франціи; хорошо, теперь я радъ вамъ сказать, что мы возмемъ силою у вашего короля то, что мы просили уступить намъ добровольно, нашу долю земель Франціи, наше мѣсто въ его семействѣ; мы возмемъ его города и его дочь, и все, чего мы просили, мы его развяжемъ съ его королевствомъ, а васъ съ вашимъ герцогствомъ.

— Государь, отвѣчалъ герцогъ Бургундскій тѣмъ же тономъ, вы это говорите для своего удовольствія, и потому что вамъ бы этого хотѣлось; по прежде, нежели вы отрѣшите его величество короля отъ его королевства, а меня отъ моего герцогства, вамъ будетъ отъ чего устать, мы въ томъ нисколько не сомнѣваемся, и очень можетъ быть, что вмѣсто того, въ чемъ вы такъ увѣрены, вамъ будетъ довольно труда, чтобъ удержаться на своемъ островѣ.

Сказавъ это, онъ повернулся спиною къ Англійскому королю, не дождавшись его отвѣта, и не поклонившись ему, и вышелъ въ дверь, обращенную къ его палаткамъ. Де-Жіакъ послѣдовалъ за нимъ.

— Ваша свѣтлость, сказалъ онъ ему, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, у меня есть еще другое посланіе.

— Отнеси его къ діаволу, если оно похоже на первое! сказалъ герцогъ; что касается до меня, то съ меня довольно и того на этотъ день.

— Милостивѣйшій государь, продолжалъ де-Жіакъ тѣмъ же тономъ, это письмо отъ его высочества дофина; онъ проситъ у васъ свиданія.

— А! вотъ это улаживаетъ все, сказалъ герцогъ, быстро поворотясь назадъ, а гдѣ это письмо?

— Вотъ оно, ваше свѣтлость.

Герцогъ вырвалъ его у него изъ рукъ, и съ жадностію его прочиталъ.

— Пусть снимаютъ палатки, и пусть ломаютъ ограду, сказалъ герцогъ служителямъ и пажамъ, и чтобъ къ вечеру не осталось и слѣда этого проклятаго свиданія! А вы, милостивые государи, продолжалъ онъ, обратясь къ господамъ, которыхъ эти слова заставили выйти изъ своихъ палатокъ, на коней, и шпагу на голо, и опустошительная война, война на смерть всѣмъ этимъ господамъ волкамъ, прибывшимъ изъ-за моря, и этому сыну убійцы, котораго они называютъ своимъ, королемъ.

Глава седьмая.

Въ восьмомъ часу утра, 11-го числа слѣдующаго іюля мѣсяца, двѣ довольно значительныя арміи, одна Бургундская, шедшая изъ Корбейля, другая Французская, шедшая изъ Мелена, приближались одна къ другой какъ будто для того, чтобъ вступить въ сраженіе. Этому предположенію могла придать еще больше основательности то, что всѣ предосторожности, обыкновенно принимаемыя въ подобномъ случаѣ были строго соблюдены съ каждой стороны; люди и лошади были покрыты своими военными снарядами, щитоносцы и пажи несли копья, и каждый всадникъ имѣлъ подъ рукою, ни сѣвшую на лукѣ сѣдла, или булаву, или военную сѣкиру. Прибывъ къ замку Пуйльи, по шоссе Вертскихъ болотъ, оба непріятельскія войска находились въ виду одно другаго; тотчасъ та и другая сторона остановилась; наличники опустились, оруженосцы подали копья, и оба войска въ тоже время двинулись впередъ съ медленностію, показывавшею недовѣрчивость и осторожность. Подойдя на разстояніе, почти двухъ полетовъ стрѣлы, одно къ другому, они остановились снова; съ каждой стороны выѣхали изъ рядовъ, съ опущенными забралами, одинадцать всадниковъ и сближились между собою, оставя позади себя войско, къ которому они принадлежали, неподвижнымъ, какъ мѣдную стѣну; только въ двадцати шагахъ одни отъ другихъ, они опять остановились; опять съ каждой стороны одинъ человѣкъ сошелъ съ лошади, бросилъ поводья на руку своего сосѣда, и пошелъ впередъ по свободному пространству, такъ чтобъ въ то время, когда другой шелъ къ нему на встрѣчу, пройти половину разстоянія, ихъ раздѣлявшаго. Въ четырехъ шагахъ одинъ отъ другаго они подняли, забрала своихъ касокъ и всякій узналъ въ одномъ изъ этихъ двухъ человѣкъ дофина Карла, герцога Туринскаго, и въ другомъ Іоанна Безстрашнаго, герцога Бургундскаго.

Какъ только герцогъ Іоаннъ увидѣлъ, что тотъ, который шелъ къ нему на встрѣчу, былъ дѣйствительно сынъ его государя я повелителя, то поклонился нѣсколько разъ и сталъ однимъ колѣномъ на землю. Юный Карлъ тотчасъ взялъ его за руку, поцѣловалъ его въ обѣ щеки и хотѣлъ его поднять, но герцогъ на это не соглашался.

— Ваше высочество, сказалъ онъ ему, я хорошо знаю, какъя долженъ говорить съ вами. — Наконецъ дофинъ принудилъ его встать.

— Любезный братецъ, сказалъ онъ ему, подавая пергаментъ скрѣпленный его подписью и печатью, если въ договорѣ этомъ, заключаемомъ между мною и вами, есть что-нибудь такое, что вамъ не понравится, то мы желаемъ, чтобъ вы то исправили, и впредь желаемъ и будемъ желать, того, чего вы желаете и желать будете.

— Я буду соображаться съ вашими приказаніями, ваше высочество, отвѣчалъ герцогъ, потому что мой долгъ и мое желаніе есть, повиноваться вамъ впредь во всемъ томъ, чего вы пожелаете.

Послѣ этихъ словъ каждый изъ нихъ приложилъ руку свою ко кресту своей шпаги, за неимѣніемъ Евангелія или святыхъ мощей, съ клятвою, сохранять этотъ миръ вѣчно. Тотчасъ всѣ сопровождавшіе ихъ, присоединились къ нимъ, съ радостію крича: ура! и проклиная напередъ того, кто подниметъ когда нибудь оружіе для такой роковой ссоры.

Тогда дофинъ и герцогъ обмѣнялись своими шпагами и лошадьми въ знакъ братства, и когда дофинъ садился на сѣдло, то герцогъ держалъ ему стремя, хотя дофинъ и просилъ его не дѣлать этого; потомъ они ѣхали нѣсколько времени одинъ возлѣ другаго, дружески разговаривая; Французы и Бургундцы, вмѣшавшись, составили ихъ свиту. Потомъ поцѣловавшись въ другой разъ, они разстались, дофинъ, чтобъ возвратиться въ Меленъ, а герцогъ Бургундскій въ Корбейль. Дофинцы и Бургундцы послѣдовали, каждый за своимъ предводителемъ.

Два человѣка остались позади.

— Таннега, сказалъ одинъ изъ нихъ глухимъ голосомъ, я сдержалъ свое обѣщаніе; сдержалъ-ли ты свое?

— Было-ли это возможно, мессиръ де-Жіакъ, отвѣчалъ Таннега, когда онъ вооруженъ съ ногъ до головы, и при такой свитѣ? Но, будьте спокойны, прежде нежели кончится этотъ годъ, мы найдемъ обстоятельства благопріятнѣе и случай получше.

— Дай-то сатана! сказалъ Жіакъ.

— Прости меня за это, Господи! сказалъ Таннега.

Ввечеру того-же дня разразилась сильная гроза надъ тѣмъ самымъ мѣстомъ, гдѣ происходило это свиданіе, и громъ разбилъ дерево, стоявшее у шоссе, подъ которымъ клялись сохранять миръ. Многіе смотрѣли на это, какъ на худое предзнаменованіе, и нѣкоторые громко говорили, что этотъ миръ будетъ столь же мало продолжителенъ, сколь мало было искренности въ его заключеніи.

Однако-же, спустя нѣсколько дней, дофинъ и герцогъ распубликовали письма свои о заключеніи этого мирнаго договора.

Парижане получили объ этомъ извѣстіе съ великою радостію; они думали, что герцогъ или дофинъ, придутъ въ Парижъ для защищенія ихъ, но они обманулись въ своемъ ожиданіи. Королева и король выѣхали изъ Понтуаза, въ которомъ, находясь слишкомъ близко отъ Англичанъ, они не могли быть въ безопасности, оставя въ этомъ городѣ сира л’Иль-Адама съ многочисленнымъ гарнизономъ. Герцогъ присоединился къ нимъ въ Сенъ-Дени, куда они удалились, и Парижане, не видя никакихъ приготовленій къ нападенію на Англичанъ, впали въ уныніе.

Что касается до герцога, то имъ снова овладѣла та непостижимая апатія, которой примѣры встрѣчаются въ жизни самыхъ храбрыхъ и дѣятельныхъ людей, и которая, почти для всѣхъ ихъ, была предзнаменованіемъ, что скоро ударитъ ихъ послѣдній часъ.

Дофинъ писалъ къ нему письмо за письмомъ, упрашивая его твердо защищать Парижъ, между тѣмъ, какъ онъ сдѣлаетъ диверсію на границы Меня; герцогъ, получая ихъ, отдавалъ нѣкоторыя приказанія; потомъ, какъ бы сдѣлавшись неспособнымъ продолжать борьбу, которую выдерживалъ уже двѣнадцать лѣтъ, онъ, какъ усталый ребенокъ, дремалъ у ногъ своей прекрасной любовницы, забывая весь міръ при одномъ взглядѣ ея очей. Таково свойство сильной любви; она презираетъ всѣ обстоятельства жизни, не имѣющія отношенія къ ней самой; это потому, что всѣ другія страсти имѣютъ своимъ источникомъ голову, а она одна — сердце. Между тѣмъ ропотъ, который миръ утишилъ было, вскорѣ началъ снова обнаруживаться; опять начала носиться неопредѣленная молва объ измѣнѣ, и случившееся между тѣмъ одно событіе подавало новую причину ей вѣрить.

Генрихъ Ланкастерскій ясно понималъ, какъ былъ для него не выгоденъ союзъ дофина и герцога; вслѣдствіе этого, онъ рѣшился овладѣть Понтуазомъ, прежде нежели враги его успѣютъ соединить свои силы. Съ этою цѣлію, три тысячи человѣкъ, подъ предводительствомъ Гастона, втораго сына Аршамбо, графа де-Фуа, сдѣлавшагося Англичаниномъ, отправились изъ Мёлана, ввечеру 31 Іюля, и прибыли къ основанію стѣнъ города Понтуаза въ темную ночь. Они въ тишинѣ приставили лѣстницы къ стѣнамъ города, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ однихъ воротъ, и, не будучи замѣчены ночною стражею, взошли одинъ за другимъ на стѣну въ числѣ трехъ сотъ человѣкъ; тогда взошедшіе, со шпагами въ рук$, направились къ воротамъ, перебили людей, которые ихъ охраняли, и отворили своимъ товарищамъ, ринувшимся въ улицы съ крикомъ: Сенъ-Жоржъ и завоеванный городъ!…

Л’Иль-Адамъ услышалъ эти крики; онъ счелъ ихъ за крики, вырвавшіеся изъ устъ его самаго; онъ тотчасъ соскочилъ съ постели, въ торопяхъ одѣлся; онъ былъ еще полу-одѣтъ, когда Англичане начали сильно стучать въ дверь дома, въ которомъ онъ жилъ. Онъ успѣлъ только схватить тяжелую военную сѣкиру, погасилъ лампу, которая могла ему измѣнить, и выскочить чрезъ окно, выходившее на дворъ. Въ тоже время Англичане выломали дверь съ улицы.

Л’Иль-Адамъ побѣжалъ на конюшню, вскочилъ на первую, попавшуюся ему лошадь, и безъ сѣдла, безъ узды, устремился къ крыльцу, загроможденному Англичанами, входившими въ его комнаты; проѣхалъ среди ихъ, когда они этого совсѣмъ не ожидали, держась одною рукою за гриву лошади, а другою размахивая своею секирою. Одинъ Англичанинъ хотѣлъ было броситься на него, и упалъ съ разкроенною головою, еслибы не этотъ окровавленный и лежавшій у ногъ ихъ человѣкъ, то другіе подумали бы, что видѣли привидѣніе.

Л’Иль-Адамъ полетѣлъ къ воротамъ Парижа; они были заперты; замѣшательство было такъ велико, что привратникъ не могъ найти ключей; надобно было разломать ихъ ударами сѣкиры; л’Иль-Адамъ принялся за работу. Граждане, Понтуаза, бѣжавшіе за нимъ, столпились въ узкой улицѣ, число ихъ увеличивалось каждое мгновеніе, они надѣялись только, судя по быстротѣ, съ которою сѣкира л’Иль-Адама безпрестанно, то поднималась, то опускалась, что онъ скоро откроетъ имъ входъ.

Вскорѣ крики отчаянія послышались на другомъ концѣ улицы; бѣглецы сами показали дорогу своимъ непріятелямъ. Англичане слышали удары, раздававшіеся на воротахъ, и чтобъ добраться до-л’Иль-Адама, они напали на эту безоружную толпу, которая, хотя состовляла только не подвижную, но плотную и длинную массу, оплотъ живой и крѣпкій, пробиться чрезъ который было еще труднѣе, по причинѣ самаго его страха. Однако же копейщики поражали эту толпу своими копьями, стрѣльцы сражали ихъ цѣлыми рядами; стрѣлы летавшія во кругъ л’Иль-Адамъ, дребежжа, вонзались въ потрясенныя, стонавшія, но все еще сопротивлявшіяся ворота. Вопли приближались къ нему; уже онъ думалъ, что этотъ деревянный оплотъ придется сокрушать далѣе, нежели оплотъ, составленный изъ людей; англичане были уже отъ него недалѣе, какъ въ разстояніи тройной длины копья; наконецъ ворота выломлены, и чрезъ нихъ хлынула волна людей, во главѣ которой испугавшаяся лошадь л’Иль-Адама неслась, какъ молнія.

Когда герцогъ Бургундскій узналъ объ этомъ, то вмѣсто того, чтобъ собрать войско и идти противъ Англичанъ, онъ посадилъ короля, королеву и принцессу Екатерину въ карету, самъ сѣлъ на лошадь, и съ чинами своего дома, уѣхалъ чрезъ Провенъ, въ Труа, въ Шампань, оставя въ Парижѣ графа Сенъ-Поля намѣстникомъ, л’Иль-Адама губернаторомъ, и господина. Евстахія Делестра канцлеромъ.

Спустя два часа послѣ отъѣзда герцога Бургундскаго, бѣжавшіе начали прибывать въ Сенъ-Дени. Жаль было смотрѣть на этихъ бѣдныхъ людей, раненыхъ, окровавленныхъ, полунагихъ, умирающихъ отъ голода, и измученныхъ переходомъ семи льё, впродолженіе котораго они не смѣли отдохнуть ни минуту. Разсказы о жестокостяхъ, совершенныхъ англичанами, вездѣ были выслушиваемы съ жадностію и ужасомъ; толпы народа собирались на улицахъ, вокругъ этихъ несчастныхъ; потомъ вдругъ раздался крикъ: Англичане! Англичане! и каждый убѣгалъ, входилъ въ свой домъ, запиралъ окна, закладывалъ, чѣмъ могъ, свои двери и кричалъ: пощадите!

Однако же Англичане думали болѣе о томъ, чтобъ воспользоваться побѣдою, нежели продолжать ее. Пребываніе двора въ Понтуазѣ, сдѣлало его роскошнымъ городомъ; л’Иль-Адамъ и нѣкоторые господа, обогатившіеся при взятіи Парижа, скопили въ немъ свои сокровища, Англичане награбили въ немъ больше двухъ милліоновъ.

Въ тоже время узнали о взятіи Шато-Гелльяра, одной изъ сильнѣйшихъ крѣпостей Нормандіи. Оливье де-Мони былъ ея комендантомъ, и, хотя въ его гарнизонѣ было всего только сто двадцать дворянъ, онъ держался въ ней шестьнадцать мѣсяцевъ, и принужденъ былъ сдаться однимъ обстоятельствомъ, котораго нельзя было предвидѣть: веревки, посредствомъ которыхъ доставали изъ колодцевъ воду, перетерлись и порвались; семь дней они терпѣли жажду, потомъ наконецъ сдались графамъ Гюнтигтону и Киму, державшимъ ихъ въ осадѣ,

Дофинъ въ тоже время узналъ въ Бурже, гдѣ онъ собиралъ свою армію, о почетной сдачѣ Шато-Гилльяра и неожиданномъ взятіи Понтуаза. Нашлись люди которые увѣряли его, что этотъ городъ былъ проданъ Англичанамъ. Нѣкоторую основательность этой молвѣ придавало то, что герцогъ Бургундскій ввѣрилъ охраненіе его одному изъ вельможъ наиболѣе ему преданныхъ, и что сей послѣдній, не смотря на испытанную свою храбрость, допустилъ взять его, не сдѣлавъ явно ничего для его защиты. Враги герцога, окружавшіе дофина, воспользовались этимъ случаемъ, чтобъ вновь посѣлить въ умѣ принца сомнѣнія, которыя они съ давняго времени ему внушали. Всѣ требовали разрыва мира и открытой и праводушной войны, вмѣсто этого фальшиваго и измѣнническаго союза; одинъ Таннега, не смотря на свою, всѣмъ хорошо извѣстную, ненависть къ герцогу, умолялъ дофина попробовать вторичнаго свиданія, прежде нежели прибѣгать къ какому нибудь враждебному дѣйствію.

Дофинъ принялъ рѣшеніе, разомъ примирявшее оба эти совѣта; онъ пошелъ съ двадцатью тысячами войска въ Монтеро, чтобъ въ тоже время быть готовымъ вступить въ переговоры, если герцогъ согласится на новое свиданіе, или начать непріятельскія дѣйствія, если онъ отъ него откажется. Таннеги который, къ великому удивленію всѣхъ знавшихъ рѣшительный его характеръ, постоянно совѣтовалъ держаться миролюбивыхъ средствъ, былъ посланъ въ Труа, гдѣ, какъ мы сказали, находился герцогъ; онъ повезъ къ сему послѣднему письмо за подписью дофина, которымъ Монтеро назначался мѣстомъ новаго свиданія; и такъ какъ въ замкѣ небыло мѣста для Дюшателя и его свиты, то сиръ де-Жіакъ далъ ему гостепріимство.

Герцогъ согласился на свиданіе, но онъ поставилъ условіемъ, чтобъ дофинъ пріѣхалъ въ Труа, гдѣ находились король и королева; Таннега возвратился въ Монтеро.

Дофинъ и окружавшіе его были того мнѣнія, что этотъ отвѣтъ герцога надобно считать объявленіемъ войны, и взяться за оружіе. Одинъ Таннега, неутомимый, не увлекаемый страстями, совѣтовалъ дофину сдѣлать новую попытку, и упрямо противился всѣмъ непріязненнымъ мѣрамъ. Тѣ которые знали, какую ненависть къ герцогу Іоанну питалъ этотъ человѣкъ въ глубинѣ своего сердца, ничего больше тутъ уже не понимали; они думали, что онъ подкупленъ, какъ были подкуплены и многіе другіе и сообщили подозрѣнія свои дофину; но послѣдній тотчасъ сообщилъ это Таннега, сказавъ ему:

— Не правда-ли, отецъ мой, что ты не измѣнишь мнѣ?

Наконецъ пришло письмо отъ сира де-Жіака; вслѣдствіе неотступныхъ его просьбъ герцогъ съ каждымъ днемъ болѣе склонялся вступитъ въ переговоры съ дофиномъ; это письмо изумило всѣхъ, исключая Таннега, который казалось ожидалъ этого.

Вслѣдствіе этого Дюшатель возвратился въ Труа отъ имени дофина; онъ предложилъ герцогу мостъ города Монтеро, какъ самое удобное мѣсто для свиданія. Онъ былъ уполномоченъ согласиться, именемъ дофина, уступить герцогу замокъ и, правый берегъ Сены, предоставя послѣднему полную свободу помѣстить въ этой крѣпости и въ домахъ, выстроенныхъ на этомъ берегу, столько войска, сколько онъ признаетъ нужнымъ. Дофинъ займетъ для себя городъ и лѣвый берегъ; что касается до косы находящейся между Іонною и Сеною, то она останется землею нейтральною, не принадлежащею никому, и какъ въ эту эпоху, за исключеніемъ уединенной мельницы, находившейся на берегу Іонны, она была совершенно необитаема, то легко было удостовѣриться, что никакого нечаяннаго нападенія на ней приготовлено не было.

Герцогъ принялъ эти условія: онъ обѣщалъ пріѣхать въ Бре-сюръ-Сенъ, 9-го Сентября; 10-го долженствовало послѣдовать свиданіе, и сиръ де-Жіакъ, пользовавшійся все еще довѣренностію герцога, былъ избранъ имъ для того, чтобъ ѣхать съ Таннега и позаботиться, чтобъ всѣ мѣры безопасности были приняты, какъ съ одной, такъ и съ другой стороны.

Теперь надобно читателямъ, вмѣстѣ съ ними, бросить бѣглый взглядъ на топографическое положеніе города Монтеро для того, чтобъ сколько вазможно яснѣе представитъ имъ сцену, которая произойдетъ на мосту, на которомъ при Наполеонъ въ 1814 году совершилось другое историческое событіе.

Городъ Монтеро лежитъ въ разстояніи почти двадцати льё отъ Парижа, при сліяніи Іонны съ Сеною, гдѣ первая изъ этихъ двухъ рѣкъ теряетъ свое имя, впадая въ другую. Если, выѣхавъ изъ Парижа, плыть ввѣрхъ по теченію рѣки, которая по нему протекаетъ, то, прибывъ къ Монтеро, увидимъ налѣво высокую гору Сюриплль, на которой былъ построенъ замокъ, и у подошвы этой горы предмѣстіе, отдѣленное отъ города рѣкою; эта-то сторона была предложена, для занятія, герцогу Бургундскому.

Прямо предъ собою мы увидимъ въ видѣ остраго угла буквы V, и почти въ такомъ положеніи, въ какомъ въ Парижѣ находится мѣсто, называемое Понъ-Нёфъ, гдѣ были сожжены храмовые рыцари, косу, чрезъ которую долженъ былъ пріѣхать герцогъ изъ Бре-сюръ-Сенъ, косу, которая идетъ все болѣе и болѣе разширяясь между Сеною и Іонною, составляющими ея границы, до того мѣста, гдѣ Сена получаетъ свое начало при Беньё-ле-Жоифъ, а Іонна берегъ начало недалеко отъ того мѣста, гдѣ лежалъ древній Бибрактъ, и гдѣ въ наше время находится городъ Отенъ.

Направо, увидимъ весь городъ, граціозно раскинувшійся среди своихъ жатвъ и виноградниковъ, которыхъ разноцвѣтный коверъ простирается за предѣлы зрѣнія по богатымъ Гатинесскимъ долинамъ.

Мостъ, на которомъ должно было происходить свиданіе, соединяетъ еще и донынѣ, идя съ лѣва на право, предмѣстіе съ городомъ, и проходитъ сперва по рѣкѣ Сенѣ, а потомъ по рѣчкѣ Іоннѣ, имѣя при сліяніи ихъ одну изъ массивныхъ своихъ опоръ, на самомъ концѣ косы, о которой мы говорили.

На правой сторонѣ этого моста, надъ рѣчкою Іонною, построена была для свиданія деревянная избушка, съ двумя противуположными дверями, которыя съ каждой стороны запирались рогаткою, съ тремя поперечными брусками, сверхъ того еще двѣ другія рогатки были поставлены, одна на конецъ моста со стороны города, а другая не много влѣво отъ дороги, по которой, съ косы, долженъ былъ пріѣхать герцогъ. Всѣ эти приготовленія были наскоро сдѣланы 9-го числа.

Нашъ человѣческій родъ столь слабъ и вмѣстѣ столь тщеславенъ, что каждый разъ, когда совершается одно изъ тѣхъ событій, которыя потрясаетъ какую нибудь имперію, перемѣняютъ династію, или разрушаютъ королевство, думаетъ, что небо, принимая участіе въ нашихъ бѣдныхъ страстяхъ и въ нашихъ бѣдствіяхъ, измѣняетъ для насъ теченіе небесныхъ свѣтилъ, порядокъ временъ года^[15], и посылаетъ намъ нѣкоторыя предзнаменованія, при помощи которыхъ, человѣкъ, еслибы не былъ такъ слѣпъ, могъ бы избѣжать несчастной своей судьбы: можетъ быть также, что, по совершеніи великихъ событій, тѣ, которые ихъ переживаютъ, тѣ, которые собственными глазами видѣли, какъ они совершались, припоминая малѣйшія обстоятельства, имъ предшествовавшія, находятъ въ нихъ нѣкоторую связь съ катострофою, существованіе которой могло быть имъ внушено только самымъ совершившимся событіемъ, между тѣмъ какъ безъ этого событія, обстоятельства, ему предшествовавшія, потерялись бы во множествѣ этихъ безконечно маловажныхъ случайностей, которыхъ совокупность составляетъ ту таинственную ткань, которую называетъ человѣческою жизнію.

Какъ бы то ни было, вотъ что люди, бывшіе свидѣтелями этихъ странныхъ произшествій, разсказывали; вотъ что другіе по словамъ ихъ записали:

10-го сентября, въ часъ по полудни, герцогъ сѣлъ на лошадь на дворѣ дома, въ которомъ онъ квартировалъ въ Бресюръ-Сенъ. Онъ имѣлъ по правую руку сира де-Жіака, а по лѣвую господина Ноайлля. Любимая его собака всю ночь жалобно выла и, видя, что господинъ ея былъ готовъ выѣхать со двора, бросилась изъ своей конуры, у которой она была привязана, съ пламенными глазами и ощетинившеюся шерстью; наконецъ, когда герцогъ, поклонившись послѣдній разъ госпожѣ, де-Жіакъ, которая изъ своего окна смотрѣла на отправлявшійся кортежъ, пустился въ путь, собака рванулась съ такою силою, что прервала двойную желѣзную цѣпь, и въ то мгновеніе, когда лошадь готова уже была переступить чрезъ порогъ воротъ, она бросилась къ ней на грудь, и такъ жестоко укусила, что лошадь поднялась на дыбы; и чуть не сбила съ сѣдла своего сѣдока. Де-Жіакъ, будучи нетерпѣливъ, хотѣлъ прогнать ее плетью, бывшею у него въ рукѣ, но собака не обращала никакого вниманія на удары, ею получаемые, и снова бросилась на лошадь герцога; послѣдній думая, что она взбѣсилась, взялъ маленькую военную сѣкиру, висѣвшую на лукѣ его сѣдла, и разсѣкъ ей голову. Собака завизжала, доплелась кое какъ до порога воротъ, и тамъ издохла, какъ бы для того, чтобъ все еще препятствовать герцогу выѣхать: герцогъ со вздохомъ сожалѣнія, заставилъ свою лошадь перескочить чрезъ тѣло вѣрнаго животнаго.

Двадцать шаговъ далѣе, старый жидъ, занимавшійся магіею, вдругъ вышелъ изъ за стѣны, остановилъ лошадь герцога за узду, и сказалъ ему:

— Ваша свѣтлость, ради Бога, не поѣзжайте далѣе.

— Что тебѣ, жидъ, надобно? сказалъ герцогъ остановись.

— Ваша свѣтлость, отвѣчалъ жидъ, я провелъ эту ночь въ разсматриваніи звѣздъ, и наука говоритъ, что если вы поѣдете въ Монтеро, то вы оттуда не воротитесь назадъ.

И онъ держалъ лошадь подъ уздцы, чтобъ воспрепятствовать ему ѣхать далѣе.

— Что ты на это скажетъ, де-Жіакъ? сказалъ герцогъ, обратясь къ своему любимцу.

— Я скажу, отвѣчалъ послѣдній, покраснѣвъ отъ досады, я скажу, что этотъ жидъ сумасшедшій, съ которымъ надобно поступать, какъ и съ вашею собакою, если вы не хотите чтобъ нечистое его прикосновеніе, не принудило васъ къ восьмидневному покаянію.

— Оставь меня, жидъ! сказалъ герцогъ задумчиво, дѣлая ему тихо знакъ, чтобъ онъ не мѣшалъ ему ѣхать.

— Прочь съ дороги, жидъ, закричалъ де-Жіакъ, толкнувъ старика грудью своей лошади такъ, что онъ откатился на десять шаговъ прочь! Развѣ ты не слышишь, что его свѣтлость приказываетъ тебѣ оставитъ узду его лошади?

Герцогъ провелъ рукою по лбу, какъ бы для того, чтобъ согнать съ него какое-то облако и, бросивъ послѣдній взглядъ на жида, лежавшаго безъ памяти на краю дороги, продолжалъ путь свой.

Чрезъ три четверти часа герцогъ прибылъ въ замокъ города Монтеро. Прежде чѣмъ сойти съ лошади, онъ отдалъ приказаніе двумъ стамъ воиновъ и сотнѣ стрѣльцовъ размѣститься на квартирахъ въ предмѣстіи города, и занять голову моста; Жакъ-де-ла-Лимъ, начальникъ стрѣльцовъ, получилъ начальство надъ этимъ небольшимъ отрядомъ.

Въ это время пришелъ къ герцогу Таннега и сказалъ ему, что дофинъ ожидаетъ его на мосту уже почти часъ. Герцогъ отвѣчалъ ему, что сейчасъ идетъ туда; въ тоже время одинъ изъ его слугъ прибѣжалъ, запыхавшись, и тихо сказалъ ему что-то. Герцогъ обратился къ Таннега.

— Господи Боже мой! сказалъ онъ, сегодня всѣ, кажется, дали себѣ слово говорить мнѣ объ измѣнѣ. Дюшатель, увѣрены ли вы, что личность моя не подвергается никакой опасности; потому что вы сдѣлали бы весьма худо, еслибы насъ обманули?

— Милостивѣйшій государь, отвѣчалъ Таннега, я бы желалъ лучше умереть и быть проклятъ, нежели измѣнить вамъ, или кому нибудь другому, и такъ не бойтесь ничего; потому что его высочество, дофинъ, не желаетъ вамъ никакого зла.

— Ну! такъ мы идемъ, сказалъ герцогъ, уповая на Бога, — Онъ поднялъ глаза къ небу, — и надѣясь на васъ, продолжалъ онъ, устремивъ на Дюшателя одинъ изъ тѣхъ проницательныхъ взоровъ, какіе ему только были свойственны. Таннега выдержалъ этотъ взоръ, не опустивъ глазъ.

Тогда Дюшатель представилъ герцогу пергаментъ, на которомъ были написаны имена десяти военныхъ людей, которые должны были сопровождать дофина; они были написаны въ слѣдующемъ порядкѣ:

Виконтъ де-Нарбоннъ, Пьеръ де-Бово, Роберъ де-Луаръ, Таннега Дюшатель, Барбазанъ, Гильомъ по-Бутиллье, Гюй д’Авогуръ, Оливье Лайе, Вареннъ и Фротье.

Таннега получилъ, въ обмѣнъ, списокъ отъ герцога. Тѣ, которыхъ онъ удостоилъ чести слѣдовать за нимъ, были:

Его свѣтлость Карлъ де-Бурбонъ, господинъ де-Ноайлль, Жанъ де-Фрибуръ, господинъ де-Сенъ-Жоржъ, господинъ де-Монтегю, мессиръ Антуанъ де-Вержи, господинъ д’Анкръ, мессиръ Гюй де-Контарлье, мессиръ Шарлъ де-Ланъ, и мессиръ Пьеръ де-Жіакъ. Сверхъ того, каждый долженъ былъ привести съ собою своего секретаря. Таннега унесъ этотъ списокъ. За нимъ отправился въ дорогу и герцогъ, чтобъ выйти изъ замка къ мосту; онъ былъ пѣшкомъ: на головѣ у него была шапка чернаго бархата, для защиты онъ имѣлъ на себѣ небольшую кольчугу, а для нападенія небольшую шпагу дорогаго чекана съ вызолоченною рукоятью.^[16]

Когда онъ прибылъ къ мосту, то Жакъ де-ла-Бимъ сказалъ ему: я видѣлъ, что много вооруженныхъ людей вошло въ домъ города, находящійся на другомъ концѣ моста, и что замѣтя меня, когда я занималъ постъ съ моимъ отрядомъ, эти люди поспѣшно закрыли окна этого дома.

— Подите, де-Жіакъ, посмотрите, правда-ли это, сказалъ герцогъ; я подожду васъ здѣсь.

Де-Жіакъ пошелъ по мосту, пробрался за рогатки, прошелъ чрезъ деревянную избушку, прибылъ къ указанному дому, и отворялъ его дверь. Таннега отдавалъ свои приказанія, двумъ десяткамъ солдатъ, вооруженныхъ съ ногъ до головы.

— Ну что? спросилъ Таннега, замѣтя его.

— Готовы-ли вы? отвѣчалъ де-Жіакъ.

— Да; теперь онъ можетъ прійти.

Де-Жіакъ возвратился къ герцогу.

— Господину начальнику отряда почудилось, ваша свѣтлость, сказалъ онъ, въ этомъ домѣ никого нѣтъ.

Герцогъ отправился. Онъ прошелъ за первую рогатку; они тотчасъ заперлись за нимъ: это подало ему нѣкоторое подозрѣніе; но какъ онъ видѣлъ предъ собою Таннега и сира де-Бово, шедшихъ къ нему на встрѣчу, то не хотѣлъ воротиться. Онъ произнесъ свою клятву твердымъ голосомъ, и показывая, сиру де-Бово свою легкую кольчугу и небольшую свою шпагу, сказалъ:

— Вы видите, милостивый государь, какъ я иду; впрочемъ продолжалъ онъ, обратясь къ Дюшателю и трепя его по плечу: вотъ кому я себя ввѣряю.

Молодой дофинъ былъ уже въ деревянной избушкѣ посреди моста: на немъ было длинное платье свѣтло-голубаго бархата, подбитое куницею, шапка такой почти формы, какъ нынѣшнія охотничьи каски, которой основаніе было окружено небольшимъ вѣнкомъ изъ цвѣтковъ золотыхъ лилій; наличникъ и края были на мѣху такомъ же, какъ и его платье.

Замѣтя принца, сомнѣнія герцога Бургундскаго исчезли; онъ пошелъ прямо къ нему, вошелъ въ избушку, замѣтилъ, что противъ обыкновенія на срединѣ не было перегородки, для отдѣленія обѣихъ партій; но онъ безъ сомнѣнія думалъ, что это было по забывчивости, потому что онъ не сдѣлалъ даже на это замѣчанія. Когда вошли всѣ десять человѣкъ, его сопровождавшихъ, то обѣ рогатки были задвинуты.

Въ этой тѣсной избушкѣ едва было достаточно пространства для того, чтобъ вошедшіе въ нее двадцать четыре человѣка, могли стоять на ногахъ; Бургундцы и Французы стояли такъ тѣсно, что касались одинъ другаго. Герцогъ снялъ свою шапку и сталъ предъ дофиномъ лѣвымъ колѣномъ на полъ.

— Я пришелъ по вашему приказанію, ваше высочество, сказалъ онъ; хотя нѣкоторые увѣряли меня, что вы требовали этого свиданія только для того, чтобъ дѣлать мнѣ упреки, я надѣюсь, что это несправедливо, потому, что я ихъ не заслужилъ.

Дофинъ сложилъ на крестъ свои руки не поцѣловавъ и не поднявъ его, какъ то онъ сдѣлалъ при первомъ свиданіи.

— Вы ошибаетесь, господинъ герцогъ, сказалъ онъ строгимъ голосомъ; да, мы должны сдѣлать вамъ важные упреки, потому, что вы довольно худо сдержали обѣщаніе, которымъ вы намъ обязались. Вы допустили непріятеля овладѣть мопмъ городомъ Понтуазомъ, который есть ключь къ Парижу, и вмѣсто того, чтобъ броситься въ столицу и защитить ее, или умереть, какъ вамъ слѣдовало по долгу вѣрно-подданнаго, вы бѣжали въ Труа.

— Бѣжалъ, ваше высочество! сказалъ герцогъ, задрожавъ всѣмъ тѣломъ при этомъ обидномъ выраженіи.

— Да, бѣжали, повторилъ дофинъ, упирая на это слово. Вы…

Герцогъ поднялся, думая безъ сомнѣнія, что не обязанъ слушать больше, и какъ при смиренномъ положеніи, въ которомъ онъ находился, одно изъ разныхъ украшеній рукояти его шпаги зацѣпилось за кольцо его кольчуги, то онъ хотѣлъ привести это оружіе въ вертикальное его положеніе. — Дофинъ отступилъ на одинъ шагъ назадъ, не зная, каково было у герцога намѣреніе, когда онъ прикоснулся къ своей шпагѣ.

— А! вы хватаетесь рукою за свою шпагу въ присутствіи вашего государя! вскричалъ Гоберъ де-Луаръ; бросившись между дофиномъ и герцогомъ.

Герцогъ хотѣлъ говорить. Таннега нагнулся, схватилъ сѣкиру, которая была спрятана за обоями, потомъ выпрямившись во весь свой ростъ сказалъ, поднявъ свою сѣкиру надъ головою герцога: пора!

Герцогъ видѣлъ грозившій ему ударъ; онъ хотѣлъ отбить его лѣвою рукою, между тѣмъ какъ правую занесъ на рукоять своей шпаги; но онъ не имѣлъ даже времени обнажить ее; сѣкира Таннега стремительно опустилась перерубила герцогу лѣвую руку, и, тѣмъ же взмахомъ, разкроила ему голову отъ скулы щеки до самаго подбородка.

Герцогъ оставался еще нѣсколько времени на ногахъ, какъ дубъ, не могшій упасть съ разу; тогда Гоберъ де-Луаръ вонзилъ ему свой кинжалъ въ горло и оставилъ его тамъ.

Герцогъ испустилъ крикъ, распростеръ руки и упалъ къ ногамъ де-Жіака.

Тогда послѣдовалъ страшный крикъ и ужасная схватка; потому, что въ этой тѣсной избѣ, гдѣ и два человѣка съ трудомъ могли найти мѣсто для поединка, двадцать человѣкъ ринулись одни на другихъ. Въ одну минуту надъ всѣми этими головами видны были только руки, сѣкиры и шпаги. Французы кричали: бей, бей, на смерть! Бургундцы кричали: измѣна, измѣна, караулъ! Искры сыпались отъ столкновенія оружія, кровь ключемъ била изъ ранъ. Дофинъ испугавшись, высунулся верхнею частію своего тѣла за рогатку. На крики его прибѣжалъ президентъ Луве, взялъ его ниже плечъ, вытащилъ вонъ, и увелъ почти безъ чувствъ въ городъ; его голубое бархатное платье было облито кровію герцога, которой брызги долетѣли даже до него.

Между тѣмъ сиръ де-Монтегю, бывшій на сторонѣ герцога, успѣлъ перелѣзть чрезъ рогатку и кричалъ: караулъ! Ноайлль хотѣлъ перебраться чрезъ нее также; когда Нарбонъ разрубилъ ему затылокъ, онъ упалъ внѣ избы, и почти тотчасъ умеръ. Де-Сенъ-Жоржъ получилъ глубокую рану въ правый бокъ отъ удара остреемъ сѣкиры, у д’Анкра была отрублена рука.

Однако битва и крики еще продолжались внутри; по умирающему герцогу, которому никто не думалъ подать помощь, ходили ногами. Доселѣ дофинцы будучи лучше вооружены имѣли перевѣсъ, но на крики де-Монтагю прибѣжали Антуанъ де-Тулонжонъ, Симонъ Отелимеръ, Самбутье и Жанъ д’Ермей, приблизились къ избушкѣ, и между тѣмъ какъ трое изъ нихъ дѣйствовали своими шпагами противъ шпагъ изъ внутренности, четвертый ломалъ рогатку. Люди, спрятанные въ домѣ, высыпали съ своей стороны и прибѣжали на помощь дофинцамъ. Бургундцы, видя, что всякое сопротивленіе было безполезно, обратились въ бѣгство чрезъ сломанную рогатку. Дофинцы преслѣдовали ихъ, и только три особы остались въ пустой и окровавленной палаткѣ.

Это былъ герцогъ Бургундскій, ниспростертый на полу и умирающій, Пьеръ де-Жіакъ, стоявшій съ сложенными на крестъ, руками и смотрѣвшій, какъ онъ умираетъ; наконецъ Оливье Лайе, который, тронувшись страданіями этого несчастнаго государя, поднялъ его кольчугу, чтобъ доконать его своею шпагою. Но де-Жіакъ не хотѣлъ прекращать этой предсмертной борьбы, которой каждая конвульсія ему принадлежала; и когда, онъ увидѣлъ намѣреніе Оливье, то сильнымъ толчкомъ ноги, онъ вышибъ изъ рукъ его шпагу. Оливье съ удивленіемъ поднялъ голову.

— Эхъ, Боже мой! сказалъ ему смѣясь де-Жіакъ, дайте же бѣдному принцу спокойно умереть.

Потомъ, когда герцогъ испустилъ послѣдній вздохъ, онъ положилъ ему руку свою на сердце, чтобъ удостовѣриться; дѣйствительно-ли онъ умеръ, и какъ до всего прочаго ему мало было дѣла, то онъ исчезъ такъ, что никто не обратилъ на него вниманія.

Между тѣмъ дофинцы, прогнавъ Бургундцевъ до самаго замка, возвратились назадъ. Они нашли тѣло герцога распростертымъ на томъ же мѣстѣ, гдѣ они его оставили, и близъ него священника города Монтеро, который, стоя въ крови на колѣнахъ, читалъ молитвы по усопшимъ. Люди дофина хотѣли отнять у него этотъ трупъ и бросить въ рѣку, но священникъ поднялъ распятіе надъ герцогомъ, и грозилъ небеснымъ гнѣвомъ тому, кто осмѣлился бы прикоснуться къ этому несчастному тѣлу, изъ котораго душа улетѣла такъ насильственно. Тогда Кёсмерель, незаконно-рожденный сынъ Таннега, отвязалъ отъ ноги его золотую шпору, и далъ клятву впредь носить ее, какъ рыцарскій орденъ; а слуги дофина, слѣдуя этому примѣру, сняли перстни, которыми покрыты были его руки, равно какъ и великолѣпную золотую цѣпь, висѣвшую у него на шеѣ.

Священникъ оставался тутъ до полуночи, и въ этотъ только часъ при помощи друхъ человѣкъ, перенесъ тѣло въ мельницу, находившуюся близъ моста, положилъ его на столъ и продолжалъ за него молиться до слѣдующаго утра. Въ восемь часовъ герцогъ былъ преданъ землѣ въ церкви Богородицы, предъ алтаремъ святаго Лудовика. Онъ былъ покрытъ своимъ. кафтаномъ, и покрывалами, беретъ былъ надвинутъ ему на лицо: погребеніе его не сопровождалось, никакою религіозною церемоніею; однако за упокой души его было отслужено двѣнадцать обѣденъ въ продолженіи трехъ дней, слѣдовавшихъ за его убійствомъ.

Такимъ образомъ палъ, чрезъ измѣну, могущественный герцогъ Бургундскій, прозванный Іоанномъ-безстрашнымъ. За двѣнадцать лѣтъ предъ тѣмъ онъ, также чрезъ измѣну поразилъ герцога Орлеанскаго тѣми же ударами, отъ которыхъ только что погибъ и самъ въ свою очередь; онъ приказалъ отрубить ему лѣвую руку, и у него была отрублена лѣвая рука; онъ велѣлъ разрубить голову сѣкирою, и его головѣ была нанесена таже рана и тѣмъ же оружіемъ. Религіозные и вѣрующіе люди видѣли въ этомъ странномъ сходствѣ приложеніе слѣдующихъ словъ Спасителя'! «убивающій мечемъ, мечемъ погибнетъ». Съ того времени, какъ герцогъ Орлеанскій палъ по его приказанію, междо-усобная война, какъ голодный коршунъ, непрестанно терзала сердце королевства. Самъ герцогъ Іоанпъ, какъ будто наказаніе за это человѣкоубійство преслѣдовало его, не имѣлъ ни минуты покоя, съ тѣхъ поръ какъ совершилъ его: слава его подвергалась тысячѣ нареканій; честь его потерпѣла тысячу оскорбленій; онъ сдѣлался недовѣрчивъ, нерѣшителенъ, даже боязливъ.

Сѣкира Таннега Дюшателя нанесла первый ударъ феодальному зданію капетинской монархіи. Она низпровергла съ шумомъ самую сильную опору этого великаго вассальства, поддерживавшую сводъ его; на минуту храмъ поколебался и можно было думать, что онъ разрушится; но для поддержанія его оставались еще герцоги Бретанскіе, графы д’Арманьяки, герцоги Лотарингскіе и короли Анжуйскіе. Дофинъ, вмѣсто сомнительнаго союзника въ отцѣ, пріобрѣлъ открытаго врага въ сынѣ. Союзъ графа де-Шароле съ Англичанами привелъ Францію на край погибели; но похищеніе престола Франціи герцогомъ Іоанномъ, который не могъ удержаться на немъ иначе, какъ чрезъ уступку Англичанамъ на вѣки Нормандіи и Гіенны, безъ сомнѣнія ввергло бы въ нее Францію.

Что касается до Таннеги Дюшателя, то это одинъ изъ тѣхъ людей съ головою и съ сердцемъ, съ храбростію и исполнительностію, которымъ исторія воздвигаетъ рѣдкія бронзовыя статуи; преданность его царствовавшей династіи довела его до убійства, добродѣтель сдѣлала его преступникомъ. Онъ совершилъ убійство для пользы другаго, и взялъ на себя за него отвѣтственность; поступокъ его одинъ изъ тѣхъ, которые не подлежатъ суду людей, по которыхъ судитъ Богъ. Будучи простымъ рыцаремъ, онъ два раза принималъ участіе въ совершившейся уже почти судьбѣ государства, и измѣнилъ ее совершенно; въ ту ночь, въ которую онъ увезъ дофина изъ отеля Сенъ-Поль, онъ спасъ монархію; въ тотъ день, когда онъ поразилъ герцога Бургундскаго въ Монтеро, онъ сдѣлалъ еще больше, онъ спасъ Францію^[17].

Глава восьмая.

Мы сказали, что какъ только сиръ де-Жіакъ увидѣлъ, что герцогъ умеръ, то онъ оставилъ мостъ.

Было семь часовъ вечера, становилось темно, наступала ночь; онъ отвязалъ свою лошадь, которую оставилъ у мельницы, о которой мы говорили, и отправился одинъ по дорогѣ въ Бре-сюръ-Сенъ.

Не смотря на весьма ощутительный холодъ, не смотря на темноту, увеличивавшуюся съ минуты на минуту, лошадь и всадникъ ѣхали шагомъ. Де-Жіакъ былъ погруженъ въ мрачныя мысли; кровавая роса не освѣжила чела его; смерть герцога исполняла только половину его желаній мщенія, и политическая драма, въ которой онъ игралъ столь важную роль, кончившаяся для всего міра, имѣла для него одного двоякую развязку.

Было восемь часовъ съ половиною вечера, когда сиръ де-Жіакъ пріѣхалъ въ Бре-сюръ-Сенъ. Вмѣсто того, чтобъ ѣхать по улицамъ деревни, онъ объѣхалъ ее кругомъ, привязалъ свою лошадь ко внѣшней стѣнѣ одного сада, отворилъ его дверь, прокрался въ домъ, и взошелъ ощупью по узкой и извилистой лѣстницѣ, ведшей въ верхній этажъ. Когда онъ сталъ на послѣднюю ступень, то свѣтъ выходившій чрезъ полу-отворенную дверь, указалъ ему комнату его жены. Онъ подошелъ къ порогу. Прекрасная Екатерина была одна и сидѣла опершись локтемъ на маленькій столикъ рѣзной работы, покрытый плодами; ея до половины выпитый стаканъ показывалъ, что она прервала свой легкій ужинъ для того, чтобъ погрузиться сердцемъ въ одно изъ тѣхъ мечтаній молодой женщины, которыя такъ пріятно видѣть тому, кто составляетъ предмѣтъ ихъ и которыя такъ мучительны, когда очевидность говоритъ ревности: не ты ихъ причиною; это не о тебѣ думаютъ.

Де-Жіакъ не могъ долѣе переносить этого зрѣлища; онъ вошелъ, и этого не слышали, такъ велика были задумчивость Екатерины; вдругъ онъ сильно оттолкнулъ дверь; Екатерина вскрикнула, встала на ноги, какъ будто какая нибудь невидимая рука подняла ее за волосы. Она узнала своего мужа.

— Ахъ! это вы? сказала она; и перейдя вдругъ отъ выраженія страха къ выраженію радости, въ тоже время принудила себя улыбнуться.

Де-Жіакъ съ грустію посмотрѣлъ на это очаровательное лицо, повиновавшееся сейчасъ съ такимъ самозабвеніемъ впечатлѣніямъ сердца, а теперь съ такою находчивостію силѣ ума. Онъ покачалъ головою и сѣлъ возлѣ нея, не отвѣчая, никогда однако же не видѣлъ онъ ее такъ прекрасною.

Она протянула ему худощавую и бѣлую ручку, унизанную перстнями, которой остальная обнаженная часть, начиная отъ локтя, терялась въ широкихъ висячихъ рукавахъ, подбитыхъ мѣхомъ. Де-Жіакъ взялъ эту ручку, посмотрѣлъ на нее со вниманіемъ, повернулъ камень одного изъ колецъ, находившійся внизу, на верхъ; это былъ тотъ самый, котораго отпечатокъ онъ видѣлъ на письмѣ ея, писанномъ герцогу; онъ видѣлъ на немъ звѣзду, скрывавшуюся въ облачномъ небѣ; онъ прочиталъ слова вырѣзанныя подъ нею:

— Тоже, тихо сказалъ онъ; этотъ девизъ не солжетъ.

Между тѣмъ Екатерина, которую эту внимательное разсматриваніе перстня безпокоило, старалась какъ нибудь прекратить его. Она провела другою рукою по лбу де-Жіака: онъ пылалъ, хотя былъ блѣденъ.

— Вы устали, сказала Екатерина; вамъ надобно чего нибудь покушать; не хотите-ли, я позову кого нибудь?… Это женское кушанье, продолжала она улыбаясь, слишкомъ не питательно для голоднаго рыцаря.

Она встала, взяла маленькій серебряный свистокъ, чтобъ позвать одну изъ своихъ женщинъ. Она уже подносила его къ губамъ, но мужъ остановилъ ея руку.

— Благодарю, сударыня, благодарю, сказалъ де-Жіакъ, не надобно никого звать; довольно и того, что здѣсь есть, только подайте мнѣ стаканъ.

Екатерина сама пошла искать стакана, котораго требовалъ ея мужъ. Между тѣмъ какъ она удалилась, де-Жіакъ живо вынулъ изъ за пазухи маленькій пузырекъ, и вылилъ всю жидкость, въ немъ содержавшуюся, въ стаканъ, наполненный до половины, оставшійся на столѣ. Екатерина воротилась, не замѣтя ничего, что тутъ происходило.

— Вотъ, милостивый государь, сказала она наливъ въ стаканъ, и поднося его своему мужу, вотъ, выпейте за мое здоровье.

Де-Жіакъ обмакнулъ свои губы въ стаканѣ, какъ бы для того, чтобъ сдѣлать то, чего она желала.

— Что же, вы побудете продолжать своего ужина? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, я уже кончила, когда вы пришли.

Де-Жіакъ нахмурилъ брови, и бросилъ взоръ на стаканъ Екатерины.

— Вы не откажетесь по крайней мѣрѣ, надѣюсь, продолжалъ онъ, отвѣчать на мой тостъ, какъ я отвѣтилъ на вашъ, — и онъ поднесъ своей женѣ стаканъ съ ядомъ.

— А какой это тостъ, милостивый государь? сказала Екатерина, принимая его.

— Герцогу Бургундскому! отвѣчалъ де-Жіакъ.

Екатерина безъ всякой недовѣрчивости, наклонила съ улыбкой голову, поднесла стаканъ къ своимъ губамъ и выпила почти все. Де-Жіакъ слѣдилъ за нею глазами съ адскимъ выраженіемъ въ лицѣ. Когда она кончила, то онъ принялся хохотать. Этотъ странный смѣхъ заставилъ Екатерину затрепетать; она глядѣла на него съ удивленіемъ.

— Да, да; сказалъ де-Жіакъ, какъ бы отвѣчая на этотъ нѣмой вопросъ; да, вы такъ поспѣшили мнѣ повиноваться, что я не имѣлъ времени окончательно произнести мой тостъ.

— Что же вамъ оставалось сказать? возразила Екатерина съ неопредѣленнымъ чувствомъ страха; развѣ этотъ тостъ не былъ полонъ? или я не ясно слышала? — Герцогу Бургундскому!…

— Такъ, такъ! сударыня; но я хотѣлъ прибавить: да явитъ Господь больше милосердія душѣ его, нежели сколько люди показали жалости къ его тѣлу.

— Что вы говорите? вскричала Екатерина, стоя съ полуоткрытыми устами, устремивъ неподвижные глаза, и вдругъ поблѣднѣвъ; что вы говорите? сказала она въ другой разъ, съ большимъ напряженіемъ голоса.

И стаканъ, который она держала выпалъ изъ окостенѣвшихъ ея пальцевъ, и разбился въ дребезги.

— Я говорю, отвѣчалъ де-Жіакъ, что герцогъ Іоаннъ Бургундскій убитъ, часа два тому назадъ, на Монтерскомъ мосту.

Екатерина испустила страшный крикъ и, лишась силъ, упала на кресло, находившееся позади ея.

— О! сказала она голосомъ отчаянія, это неправда, это неправда.

— Это правда, отвѣчалъ хладнокровно де-Жіакъ.

— Кто вамъ это сказалъ?

— Я это самъ видѣлъ.

— Вы?

— Я видѣлъ его у моихъ ногъ, слышите-ли вы, сударыня, я видѣлъ, какъ герцогъ кривлялся въ предсмертныхъ мукахъ, какъ кровь его лилась изъ пяти ранъ его, какъ онъ умиралъ безъ священника и безъ надежды. Я видѣлъ, какъ изъ устъ его вылетѣлъ послѣдній вздохъ, и я наклонился надъ нимъ, чтобъ чувствовать какъ онъ вылеталъ.

— Ахъ! и вы не защитили его! вы не бросились, чтобъ закрыть тѣло его собою, вы не спасли его!…

— Вашего любовника, не правда-ли, сударыня? прервалъ де-Жіакъ страшнымъ голосомъ, смотря Екатеринѣ въ лицо.

Она вскрикнула, и будучи не въ состояніи вынести пожирающаго взора, устремленнаго на нее ея мужемъ, она закрыла лицо свое обѣими руками.

— Но неужели вы ни о чемъ не догадываетесь? продолжалъ де-Жіакъ, вставъ въ свою очередь. Что это, глупость, или безстыдство, сударыня?… Такъ вы не догадываетесь, что письмо, которое вы къ нему написали, которое вы запечатали печатью, которую носите на своемъ пальцѣ, вотъ на этомъ, (онъ оторвалъ руку ея изъ передъ глазъ), письмо, въ которомъ вы назначили ему прелюбодѣйное свиданіе, что это письмо попало ко мнѣ въ руки; что я слѣдилъ за нимъ; что въ ту ночь, (онъ бросилъ взоръ на свою правую руку) ночь наслажденій для васъ, ночь адскую для меня, я продалъ свою душу. Неужели вы не догадываетесь, что когда онъ вошелъ въ замокъ де-Крейль, то я былъ уже въ немъ прежде него; что когда вы обнявшись другъ съ другомъ, проходили по темной галлерѣе, я васъ видѣлъ, я былъ въ ней, я почти прикасался къ вамъ? Увы, увы! такъ вы ни о чемъ не догадываетесь? такъ вамъ надобно все это сказать!…

Екатерина въ испугѣ бросилась на руки и на колѣна и кричала: пощадите, пощадите!…

— И теперь скажите, продолжалъ де-Жіакъ, сложивъ на груди крестомъ свои руки, и потрясая головою, вы притворствомъ скрывали свой стыдъ, а я свою мщеніе; но кто изъ насъ двоихъ совершеннѣе въ притворствѣ?… А этотъ герцогъ, этотъ великомѣрный великій вассалъ, этотъ самодержавный государь, котораго рабы его обширныхъ владѣній называли на трехъ языкахъ, герцогомъ Бургундскимъ, графомъ Фландрскимъ и Артуасскимъ, Палатиномъ Малинскимъ и Салинскимъ. по одному слову котораго собирались въ его шести провинціяхъ пятьдесятъ тысячъ воиновъ, онъ, этотъ принцъ, этотъ герцогъ, этотъ палатинъ, думалъ, что онъ довольно силенъ и довольно могущественъ, чтобъ нанести мнѣ оскорбленіе, мнѣ Пьеру де-Жіаку, простому рыцарю; и онъ нанесъ его мнѣ, безумный!… И чтоже! я ничего ни говорилъ; я не писалъ указовъ; я не созывалъ своихъ воиновъ, своихъ вассаловъ, своихъ щитоносцевъ и пажей; нѣтъ, я скрылъ мщеніе въ своей груди, и далъ ему грызть мое сердце… потомъ, когда настало время, я взялъ врага моего за руку, какъ слабаго ребенка, привелъ его къ Таннега Дюшателю, и сказалъ: рази, Таннега!… и теперь, — онъ началъ судорожно хохотать, — теперь этотъ человѣкъ, имѣвшій подъ своею властію столько провинцій, что ими можно бы было покрыть половину Французскаго королевства, этотъ человѣкъ лежитъ въ грязи и въ крови, и не найдетъ, можетъ быть, для себя шести футовъ земли, чтобъ спокойно почить на вѣки.

Катерина было у ногъ его, умоляла его о помилованіи и ползала по мелкимъ кускамъ разбитаго стакана, которые изрѣзали ей руки и колѣна.

— И такъ, вы слышите сударыня, продолжалъ де-Жіакъ, что не смотря на его имя, не смотря на его могущество, не смотря на его многочисленное войско, я отмстилъ ему за себя; теперь судите, могу ли отмстить за себя его соучастницѣ, которая есть только женщина, которая одинока, которую я могу сокрушить однимъ дуновеніемъ, которую я могу задушить въ рукахъ своихъ.

— Увы! что вы хотите со мною сдѣлать? вскричала Катерина.

Де-Жіакъ взялъ ее за руку. — Встаньте, сударыня, сказалъ онъ, и поставилъ ее на ноги предъ собою, — стойте!

Катерина поглядѣла сама на себя; бѣлое ея платье было все запятнано кровью; при видѣ этого, глаза ея отуманились, голосъ заглохъ въ горлѣ, она протянула руки и упала въ обморокъ.,

Де-Жіакъ положилъ ее себѣ на плечо, спустился внизъ по лѣстницѣ, прошелъ чрезъ садъ, сложилъ свою ношу на заднюю часть Ральфа, прикрѣпилъ ее тамъ своимъ шарфомъ, и сѣлъ на сѣдло, привязавъ Екатерину вокругъ себя поясомъ своей шпаги.

Несмотря на двойную тяжесть, Ральфъ пустился въ галопъ, какъ только почувствовалъ сзоего шпоры своего господина.

Де-Жіакъ направилъ бѣгъ свой чрезъ поля; предъ нимъ на горизонтѣ простирались обширныя равнины Шампани, и снѣгъ, начинавшій падать большими охлопками, покрылъ поля широкимъ покровомъ и придавалъ имъ суровый и дикій видъ сибирскихъ степей; ни одной горы не было видно въ отдаленіи, все равнины; только, по мѣстамъ, нѣсколько побѣлѣвшихъ тополей качались по вѣтру, какъ привидѣнія въ своихъ саванахъ, ни одинъ человѣческій голосъ не нарушалъ тишины этихъ уединенныхъ пустынь; лошадь, которой ноги прыгали по снѣжному ковру, удвоивала свои тихіе прыжки; самъ всадникъ ея удерживалъ свое дыханіе, такъ, казалось, все, посреди этой оледенѣвшей природы, принимало видъ смерти и подражало ея, тишинѣ.

Чрезъ нѣсколько минутъ, охлопки снѣга, падавшіе на лицо, движеніе лошади, болѣзненно отзывавшееся по ея слабому и прозрачному тѣлу, рѣзкій холодъ ночи, возвратили Екатеринѣ жизнь. Опомнившись, она думала, что находится подъ вліяніемъ одного изъ тѣхъ болѣзненныхъ сновидѣній, въ которыхъ намъ кажется, что какой нибудь крылатый драконъ несетъ насъ по воздуху. Но вскорѣ сильная боль въ груди, боль подобная той, какую производить раскаленный уголь, напомнила ей, что все это была дѣйствительность; все случившеся представилось въ ея памяти; ей пришли на умъ угрозы мужа, и положеніе, въ которомъ она находилась, заставило ее трепетать, чтобъ онъ не началъ уже приводить ихъ въ исполненіе.

Вдругъ новая боль, еще болѣе жгучая, остроя, и ѣдкая, чѣмъ прежняя, вынудили у нея крикъ; онъ прошелъ безъ отголоска, скользя по этой обширной снѣжной скатерти; только лошадь, испугавшись, вздрогнула и удвоила свою скорость.

— Ой! милостивый государь, я очень страдаю, сказала, Катерина.

Де-Жіакъ не отвѣчалъ.

— Спустите меня съ лошади, продолжала она, позвольте мнѣ взять не много снѣгу, во рту у меня горитъ, грудь моя въ огнѣ.

Де-Жіакъ все молчалъ.

— Охъ! умоляю васъ, ради Бога, умилосердитесь, сжальтесь! это полосы раскаленнаго желѣза! воды! воды!

Екатерина корчилась въ кожаномъ поясѣ, которымъ она была привязана къ всаднику. Она старалась соскользнуть на землю: но шарфъ удерживалъ ее; она казалось Эленорою, привязанною, всадникъ былъ молчаливъ, какъ Вильгельмъ, а Ральфъ бѣжалъ, какъ фантастическая лошадь Бюргера.

Тогда Екатерина, не имѣя надежды на землѣ, обратилась, къ Господу.

— Умилосердись, Боже мой, умилосердись надъ мною; говорила она; потому, что такъ можно страдать только тогда, когда бываетъ отравленъ ядомъ.

При сихъ словахъ де-Жіакъ разразился смѣхомъ. Этотъ, странный, адскій смѣхъ, сопровождался эхомъ; ему отвѣчалъ другой смѣхъ громкій, раздавшійся по всей этой мертвой равнинѣ. Ральфъ заржалъ, грива поднялась у него отъ ужаса.

Тогда эта молодая женщина ясно увидала, что она погибла, и что это былъ послѣдній часъ ея. Она поняла, что ничто не могло отдалить его, и начала громко молиться Богу, прерывая каждую минуту свою молитву криками, исторгаемыми у нея болью.

Де-Жіакъ оставался нѣмъ.

Вскорѣ онъ замѣтилъ, что голосъ Екатерины началъ ослабѣвать; онъ чувствовалъ, что тѣло ея, которое онъ тысячу разъ покрывалъ поцѣлуями, корчилось въ предсмертныхъ конвульсіяхъ; онъ могъ сосчитать смертельныя содроганія, пробѣгавшія по его членамъ, связаннымъ съ ея членами, потомъ мало но малу голосъ угасъ въ сипломъ и продолжительномъ хрипѣніи; конвульсіи прекратились и остались только одни почти незамѣтныя содраганія; наконецъ тѣло вытянулось, изъ устъ вылетѣлъ вздохъ; это было послѣднее усиліе жизни, это было послѣднее прощаніе съ душею; де-Жіакъ былъ привязанъ къ трупу.

Три четверти часа онъ продолжалъ еще путь свой, не говоря ни слова, не поворачиваясь, не оглядываясь назадъ.

Наконецъ онъ очутился на берегу Сены, не много ниже того мѣста, гдѣ Объ, впадая въ нее, дѣлаетъ ее глубже и быстрѣе: онъ остановилъ Ральфа, разстегнулъ пряжку пояса, которымъ Екатерина была къ нему привязана, и тѣло ея не будучи ни чѣмъ удерживаемо, кромѣ шарфа, которымъ оно было привязано къ сѣдлу, согнувшись упало на крестецъ лошади.

Тогда де-Жіакъ слѣзъ съ лошади. Ральфъ въ пѣнѣ, и облитый потомъ, хотѣлъ войти въ рѣку; его господинъ остановилъ его, взявъ лѣвою рукою подъ уздцы.

Потомъ правою онъ взялъ свой кинжалъ, ощупалъ на шеѣ Ральфа тонкимъ и острымъ остреемъ его то мѣсто, гдѣ билась артерія: кровь брызнула.

Вдругъ раненое животное стало на дыбы, жалобно заржало, и, вырвавшись изъ рукъ своего господина, бросилось въ рѣку и унесло съ собою трупъ Екатерины.

Де-Жіакъ, стоя на берегу, смотрѣлъ, какъ онъ боролся съ теченіемъ рѣки, которую онъ легко бы переплылъ, если бы рана его не ослабила. Проплывъ треть ширины рѣки, онъ началъ ослабѣвать; дыханіе его сдѣлалось труднымъ, онъ пытался возвратиться на берегъ, съ котораго бросился въ воду; крестецъ его исчезъ уже подъ водою, и чуть чуть только еще замѣтно было на поверхности рѣки бѣлое платье Екатерины; вскорѣ онъ завертѣлся вокругъ какъ бы увлекаемый вихремъ; передними ногами онъ билъ по водѣ и приводилъ ее въ волненіе; наконецъ медленно погрузилась въ воду его шея, голова, въ свою очередь, мало по малу исчезла подъ водою; но голова показалась на мгновеніе еще разъ и снова погрузились, потомъ нѣсколько воздушныхъ пузырей всплыли на поверхность и лопнули. Этимъ все и кончилось, и рѣка, за минуту предъ тѣмъ взволнованная, чрезъ нѣсколько секундъ, приняла опять свое тихое и спокойное теченіе.

— Бѣдный Ральфъ!.. сказалъ сиръ де-Жіакъ со вздохомъ..

Глава девятая.

Другой день смерти герцога Бургундскаго, небольшой отрядъ войска, помѣщеннаго имъ наканунѣ въ замкѣ города Монтеро, сдалъ эту крѣпость дофину подъ условіемъ сохраненія жизни и неприкосновенности имущества; предводителями его были рыцари де-Жувелль и де-Монтегю.

Въ тотъ же день, дофинъ собралъ большой совѣтъ, въ которомъ были написаны многія посланія къ городамъ: Парижу, Шемону, Реймсу и другимъ; въ нихъ онъ давалъ отчетъ въ своихъ поступкахъ, для того, чтобъ его не обвиняли въ томъ, что онъ нарушилъ заключенный миръ, и не сдержалъ своего королевскаго слова. Потомъ, устроивъ эти дѣла, онъ удалился въ Буржъ съ своими плѣнниками, оставя начальникомъ города Монтеро мессира Пьера де-Гитри.

Когда въ Парижѣ узнали о разсказанномъ нами событіи, то это произвело въ немъ горестное чувствованіе. Юный графъ де-Сенъ-Поль, намѣстникъ короля въ этомъ городѣ, немедленно созвалъ канцлера Франціи, Парижскаго голову, голову купечества, всѣхъ совѣтниковъ и офицеровъ, служившихъ при королѣ, и вмѣстѣ съ ними множество дворянъ и гражданъ. Онъ объявилъ имъ о кровавой смерти герцога Іоанна Бургундскаго, взялъ съ нихъ предъ Евангеліемъ и святыми мощами клятву, не заключать ни какого договора съ измѣнниками и убійцами, и выдавать и обвинять предъ судомъ всѣхъ тѣхъ, которые вздумали бы благопріятствовать приверженцамъ дофина.

Филиппъ де-Шароле, единственный наслѣдникъ, по мужеской линіи, герцога Бургундскаго, въ Гентѣ узналъ объ убійствѣ, совершившемся въ Монтеро. Онъ со слезами бросился въ объятія своей жены.

— Мишелль, Мишелль, сказалъ онъ ей, братъ вашъ, дофинъ, приказалъ умертвить моего отца.

Бѣдная принцесса очень опечалилась и очень обезпокоилась при этомъ извѣстіи, она боялась, чтобъ это событіе не имѣло вліянія на любовь, которую ея мужъ питалъ къ ней.

Когда отчаяніе графа де-Шароле нѣсколько успокоилось, то онъ торжественно принялъ титулъ герцога Бургундскаго, собралъ совѣтъ на счетъ того, что надобно было дѣлать съ добрыми жителями Гента, Брюжа и Эйперна, принялъ во владѣніе графство Фландріи; потомъ немедленно отправился въ Мехельнъ, гдѣ онъ имѣлъ конференцію съ герцогомъ Брабантскимъ, своимъ двоюроднымъ братомъ, съ Іоанномъ Баварскимъ, своимъ дядею, и съ графинею Генольтскою, своею теткою; они всѣ трое были того мнѣнія, что надобно безъ отлагательства заключить союзъ съ Англійскимъ королемъ Генрихомъ. Вслѣдствіе чего епископъ Арраскій, мессиръ Атисъ де-Бримё и мессиръ Роландъ де-Геклекеркъ, были посланы въ Руанъ, гдѣ они отлично были приняты Англійскимъ королемъ, который въ этомъ союзѣ, предлагаемомъ новымъ герцогомъ, видѣлъ средство, вступить съ принцессою Французскою Екатериною, о которой сохранилось у него живое воспоможеніе, въ супружество, съ которымъ, съ другой стороны, были связаны для него, самые высокіе политическіе разсчеты.

И потому Англійскій король отвѣчалъ, что въ самомъ непродолжительномъ времени онъ пришлетъ къ герцогу Филиппу пословъ, которымъ будетъ поручено представить ему мирный договоръ. Онъ тотчасъ занялся сочиненіемъ условій этого договора, и около дня праздника Андрея Первозваннаго, епископъ Рочитерскій, графы Варвикскій и Кентскій отправились отъ имени короля Генриха въ городъ Арра, гдѣ герцогъ сдѣлалъ имъ великолѣпнный пріемъ.

Вотъ то, что предложилъ Англійскій король, и вотъ статьи для утвержденія которыхъ герцогъ Бургундскій долженъ былъ употребить свое вліяніе надъ королемъ и его совѣтниками; мы увидимъ, какъ требованія его увеличились съ того времени; какъ непостижимая апатія герцога Іоанна допустила его овладѣть городами Руаномъ и Понтуазомъ, этими двумя воротами Парижа, владѣя которыми, Англійскій король напередъ уже носилъ за своимъ поясомъ ключи столицы.

1.. Англійскій король предлагаетъ вступитъ въ бракъ съ принцесою Екатериною, не требуя при этомъ ничего отъ королевства.

2. Оставить королю Карлу пользоваться короною и доходами королевства въ продолженіи ею жизни.

3. По смерти короля, корона Франціи перейдетъ навсегда къ королю Генриху и къ его наслѣдникамъ.

4. По причинѣ болѣзни короля, препятствующей ему заниматься управленіемъ, Англійскій король приметъ титулъ и власть регента.

5. Принцы, вельможи, общины, граждане присягнутъ Англійскому королю, какъ регенту, и обяжутся признать его своимъ государемъ по смерти короля Карла.

Герцогъ Филиппъ обязаны заставить короля Франціи подписать этотъ договоръ, съ условіемъ, чтобъ Англійскій король съ своей стороны обязался принять и исполнить слѣдующія статьи:

1. Одинъ изъ братьевъ короли Генриха вступитъ въ бракъ съ одною изъ сестеръ герцога.

2. Король и герцогъ будутъ другъ друга любить и другъ другу помогать, какъ братья

3. Они вмѣстѣ будутъ преслѣдовать наказаніе дофина и другихъ убійцъ герцоги Іоанна.

4. Если дофинъ, или кто нибудь другой изъ вышесказанныхъ убійцъ, будетъ взятъ въ плѣнъ, то онъ не можетъ выкупиться безъ согласія герцога.

3. Англійскій король назначитъ герцогу и принцессѣ Мишелль, его супругѣ, земли, доставляющія двадцать тысячъ ливровъ дохода, которыя останутся въ ею подданствѣ.

Мы видимъ, что въ этомъ обоюдномъ договорѣ, располагавшемъ Франціею и ограблявшемъ ея короля, были забыты только два обстоятельства, которыхъ считали вѣроятно не нужными, то есть: согласіе короля и утвержденіе ихъ Франціею.

Какъ бы то ни было, вотъ на какихъ условіяхъ подъ предлогомъ мщенія за смерть герцога Іоанна, герцогъ Филиппъ Бургундскій 21-го декабря 1419 года, предалъ Францію Англійскому королю Генриху; отецъ ей измѣнилъ, сынъ предалъ ее.

Между тѣмъ старый король, въ то время, какъ ему предоставляли королевскую власть въ видѣ пожизненной пенсіи, находился въ Труа вмѣстѣ съ королевою Изабеллою, которую онъ снова началъ любить всякій разъ, когда возвращается къ нему разсудокъ и опять начиналъ ненавидѣть, всякій разъ, когда онъ впадалъ въ сумасшествіе, Извѣстіе объ убіеніи герцога Іоанна, участіе, которое, будто бы, принималъ въ немъ дофинъ, какъ утверждали сначала враги этого юнаго принца, произвели на слабаго старика такое впечатлѣніе, что онъ опять впалъ въ совершенное безуміе. Хотя съ этого времени и до его смерти, много важныхъ бумагъ имъ было подписано, и въ числѣ ихъ договоръ, извѣстный подъ именемъ Труасскаго договора, очевидно, что разсудокъ къ нему никогда не возвращался, и что отвѣтственность за эти акты, все болѣе и болѣе вредные для выгодъ Франціи, должна падать на герцога Филиппа и на королеву Изабеллу; потому что считая съ этого дня жизнь короля Карла VI была предсмертными муками, а не царствованіемъ.

21-го марта 1420 года, герцогъ Бургундскій прибылъ въ городъ Труа при громкихъ восклицаніяхъ гражданъ и народа, и присягнулъ въ вѣрности и подданичествѣ королю, какъ преемникъ герцога, своего отца, въ обладаніи герцогствомъ Бургундскимъ, графствомъ Фладрскимъ, графствомъ Артуанскимъ и другими владѣніями; но герцогъ, прежде нежели Франція была уступлена Англіи, хотѣлъ, безъ сомнѣнія въ качествѣ принца цвѣта-лиліи, отнять у нея на свою долю нѣкоторые богатые участки. Лиль, Дуэ и Орши были заложены дому Бургундскому; короля Карла заставила отказаться отъ права на ихъ выкупъ; приданое принцессы Мишелль еще не было выплачено; герцогъ согласился взять въ замѣнъ города: Руа, Мондиде и Пероннь, необоримую крѣпость Пероннь, которое при всѣхъ приступахъ въ войну съ чужестранцами, и въ войну междоусобную сохранила свое имя дѣвственницы, подобно тому, какъ нѣкоторыя высоты Альповъ, на которыя невозможно подняться, носятъ названіе дѣвъ.

Такимъ образомъ Англичанинъ и Бургундецъ, чтобъ легче осилить Францію, начали отнимать у нея крѣпости одну за другою. Одинъ дофинъ защищалъ мать свою.

Когда герцогъ Филиппъ выбралъ для себя тѣ города, которые были для него выгоднѣе, когда они стали въ такую прямую линію, что Мондидье, находившійся только въ двадцати пяти лье отъ Парижа, казалось вонзился въ сердце Франціи, какъ остріе шпаги, которой рукоять находилась въ Гентѣ, тогда онъ, какъ вѣрный соучастникъ занялся обѣщаніями, данными королю Генриху, и, надобно признаться, выполнилъ ихъ съ точностію. Король согласился на бракъ дочери своей Екатерины съ Генрихомъ Ланкастерскимъ; король утвердилъ устраненіе отъ престола дофина, сына своего и наслѣдника; король уничтожилъ мудрое постановленіе сдѣланное нѣкогда его предшественниками, которое не допускало женщинъ наслѣдованію пристола; такъ, что 13-го Апрѣля 1420 года, герцогъ Филипъ писалъ Англійскому королю, что все было кончено, и что ему можно пріѣхать.

Дѣйствительно, Англійскій король прибылъ 10-го числа, слѣдующаго мая, вмѣстѣ съ своими двумя братьями герцогами Глочестерскимъ и Кларанскимъ, въ сопровожденіи графовъ Гюнтингтонскаго, Варвикскаго и Кентскаго, за которыми слѣдовали тысяча шесть сотъ воиновъ.

Герцогъ Бургундскій выѣхалъ къ нему на встрѣчу и проводилъ его до самой квартиры, которая была для него приготовлена въ городѣ, какъ и долженъ былъ сдѣлать будущій вассалъ относительно своего будущаго государя. Тотчасъ послѣ своего прибытія, король Генрихъ представился королевѣ и принцессѣ Екатеринѣ; онъ нашелъ послѣднюю очаровательнѣе и красивѣе, нежели прежде, и можетъ быть онъ и самъ не зналъ, которою хотѣлось ему овладѣть скорѣе, невѣстою или Франціею.

На другой день оба короля подписали пресловутый Труасскій договоръ; онъ былъ постыденъ и гибеленъ для королевства, и съ этого времени всякъ могъ вѣрить, что ангелъ-хранитель отечества улетѣлъ на небо. Одинъ дофинъ никогда не отчаивался; положа руку на сердце Франціи, онъ считалъ его біенія, и угадалъ, что она могла еще жить.

2-го Іюня праздновали бракосочетаніе Генриха Англійскаго съ Екатериною Французскою; это уже былъ второй цвѣтокъ, сорванный съ королевскаго стебля лилій для украшенія Великобританской короны. Оба раза подарокъ этотъ былъ роковымъ для тѣхъ, которые его получили; оба раза, вслѣдъ за объятіями дщерей Франціи, на ложе Англійскихъ королей всходила смерть; Ричардъ жилъ только три года, послѣ вступленія своего въ бракъ, Генрихъ умеръ чрезъ полтора года.

Съ этого дня было два правителя Франція; два наслѣдника короны; дофинъ былъ повелителемъ юга; Англійскій король обладалъ сѣверомъ Франціи; тогда начался поединокъ, наградою котораго было королевство.

Первые удары были въ пользу Англійскаго короля; послѣ осады, продолжавшейся нѣсколько дней, Санъ сдался, Виллнёвъ-ле-Руа былъ взятъ приступомъ, а Монтеро съ помощію лѣстницъ.

Тутъ герцогъ Бургундскій долженъ былъ принести очистительную жертву за убіеніе своего отца и это было первою его заботою, когда онъ вошелъ въ городъ. Женщины указали ему могилу герцога Іоанна; гробовой камень накрыли церковнымъ покровомъ, на томъ и другомъ концѣ горѣла восковая свѣча, всю ночь священники пѣли службу за упокой мертвыхъ, а на другой день по утру камень былъ снятъ, и разрыта могила. Въ ней нашли тѣло герцога еще покрытымъ кафтаномъ и шишакомъ его; только лѣвая рука была совсѣмъ отдѣлена, а голова его разрубленная Таннега-Дюшателемъ, представляла широкую рану, по которой Англичане вошли въ Французское королевство.

Трупъ былъ положенъ въ свинцовый гробъ, наполненный солью, и потомъ поставленъ въ Бургундіи въ одномъ картезіанскомъ монастырѣ, лежащемъ недалеко отъ города Дижона; тѣло незаконнорожденнаго сына де-Круа, убитаго при взятіи города, было опущено и погребено въ той самой ямѣ, изъ которой вынули тѣло герцога.

Исполнивъ эти обязанности, Бургундцы и Англичане пошли осаждать Меленъ. Этотъ городъ сначала оказалъ имъ жестокое сопротивленіе. Онъ былъ наполненъ храброю французскою кровью. Сиръ-де-Барбазинъ былъ въ немъ главнымъ предводителемъ; подъ его начальствомъ состояли: господинъ де-Прео, мессиръ Пьеръ-де-Бурбонъ и нѣкто Буржуа, который въ продолженіе всей осады дѣлалъ чудеса. Англійскій король и герцогъ, видя приготовленія къ защитѣ, окружили городъ; первый, съ двумя своими братьями и герцогомъ Баварскимъ, сталъ лагеремъ со стороны Ватинэ; второй, сопровождаемый графомъ Гіонтигтонскимъ и многими другими военачальниками, поставилъ свои палатки со стороны Бре; чрезъ Сену устроили мостъ на судахъ, для сообщенія одной арміи съ другою; герцогъ Бургундскій и король приказали каждый оградитъ свой станъ рвами и крѣпкимъ частоколомъ, чтобъ неподвергнутся нечаянному нападенію осажденныхъ, и оставили только входы и выходы, запертые крѣпкими рогатками. Между тѣмъ Французскій король и обѣ королевы оставили городъ Труа и переѣхали съ своимъ дворомъ въ городъ Корбейль. Такимъ образомъ эта осада продолжалась четыре мѣсяца съ половиною, безъ большой пользы для осаждающихъ.

Однако же, герцогъ Бургундскій овладѣлъ весьма крѣпкимъ валомъ, который осажденные сдѣлали передъ городскимъ рвомъ, и съ высоты котораго ихъ пушки и пищали причиняли много вреда осаждающимъ; тогда Англійскій король велѣлъ съ своей стороны вести мину. Она приближалась уже къ стѣнѣ города, когда Жювеналь дезъ-Юрсенъ, сынъ парламентскаго адвоката, услышалъ какой-то подземный шумъ; онъ позвалъ работниковъ и велѣлъ имъ вести контръ-мину. Имѣя позади себя воиновъ, онъ самъ распоряжался работою съ длинною сѣкирою въ рукѣ; случайно, мимо шелъ сиръ де-Барбизанъ; Жювеналь разсказалъ ему въ чемъ дѣло, и сказалъ, что останется тамъ и будетъ сражаться въ подземельѣ; тогда Барбазанъ, любившій его какъ сына, посмотрѣлъ на длинную его сѣкиру, покачалъ головой и сказалъ ему:

— Эхъ! братецъ, ты еще не знаешь, что значитъ сражаться въ минѣ! надобно ручку сѣкиры гораздо короче этой, чтобъ схватиться въ рукопашную.

Тутъ онъ обнажилъ свою шпагу и укоротилъ его рукоять сѣкиры, сколько было нужно; потомъ кончивъ и держа свою шпагу обнаженною:

— Ставь на колѣна, сказалъ онъ Жювеналу. Послѣдній исполнилъ приказаніе. Тогда онъ посвятилъ его въ рыцари. Теперь, сказалъ онъ, поднявъ его, подвизайся, какъ добрый и истинный рыцарь.

Послѣ двухчасовой работы, англійскіе и французскіе работники находились одни отъ другихъ не далѣе, какъ на толщину обыкновенной стѣны. Въ одну минуту этотъ промежутокъ былъ проломанъ; работники той и другой стороны удалились, а воины жестоко начали биться въ этомъ узкомъ и темномъ подземельѣ, гдѣ съ трудомъ четыре человѣка могли итти рядомъ; тогда-то Жювеналь узналъ справедливость того, что говорилъ ему Барбазанъ; его сѣкира съ укороченною рукоятью творила чудеса, Англичане обратились въ бѣгство, новый рыцарь заслужилъ шпоры.

Чрезъ часъ Англичане возвратились въ большомъ количествѣ, подвигая впереди себя рогатку, которую они поставили посреди мины, чтобъ заградить проходъ дофинцамъ; впродолженіе этого занятія прибыло подкрѣпленіе и изъ города, и страшная ломка копьевъ продолжалась цѣлую ночь. Этотъ новый способъ сражаться представлялъ ту особенность, что можно было другъ друга ранить, даже убить, но не взять въ плѣнъ, потому что каждый нападающій находился на своей сторонѣ рогатки.

На другой день Англійскій военный герольдъ, предшествуемый трубачемъ, явился предъ стѣнами города. Онъ предлагалъ вызовъ отъ лица одного англійскаго рыцаря, желавшаго остаться неизвѣстнымъ. Онъ предлагалъ всякому дофинцу, рыцарю и благородному по рожденію, поединокъ на лошади, въ которомъ каждый противникъ можетъ сломить два копья; потомъ, если ни тотъ ни другой не будетъ раненъ, сраженіе пѣшими на сѣкирахъ, или на шпагахъ; англійскій рыцарь избираетъ мѣстомъ сраженія подземный проходъ, и предоставляетъ дофинскому рыцарю, который на это согласится, выборъ дня и мѣста.

Герольдъ, сдѣлавъ этотъ вызовъ, прибилъ гвоздемъ къ воротамъ города, ближайшемъ къ нему, перчатку своего господина, какъ залогъ сраженія и знакъ вызова.

Тогда господинъ Барбазанъ, прибѣжавшій на стѣну со множествомъ народа, бросилъ съ высоты стѣны свою перчатку въ доказательство, что онъ принимаетъ на свой счетъ вызовъ неизвѣстнаго рыцаря; потомъ онъ приказалъ одному щитоносцу пойти снять перчатку, которую герольдъ прибилъ къ воротамъ. Щитоносецъ исполнилъ его приказаніе. Многіе находили, что выходить на поединокъ не было дѣломъ главнокомандующаго въ городѣ, но Барбазанъ далъ имъ волю говорить и приготовлялся къ сраженію на другой день.

Впродолженіе ночи уравняли проходъ, чтобъ ничто не мѣшало лошадямъ; съ обоихъ концовъ рогатки сдѣланы были углубленія для помѣщенія трубачей; къ стѣнамъ прибиты были факелы для освѣщенія сраженія.

На другой день въ восемь часовъ утра, противники показались каждый на своемъ концѣ прохода, съ трубачемъ, ѣхавшимъ въ слѣдъ за нимъ; Англійскій трубачъ затрубилъ первый; другой отвѣчалъ ему; потомъ когда онъ кончилъ, то затрубили четыре трубача, находившіеся близъ рогатки, въ свою очередь.

Какъ только послѣдній звукъ затихъ подъ сводомъ, оба рыцаря спустились въ подземелье, держа копье въ его опорѣ.

Они издали видѣли другъ друга, какъ двѣ тѣни, стремящіяся одна противъ другой въ безднѣ ада; только тяжелый бѣгъ ихъ лошадей вооруженныхъ, какъ и они сами, доказывалъ, заставляя дрожать весь проходъ, который они наполняли шумомъ, что эти люди и лошади не имѣли въ себѣ ничего фантастическаго.

Какъ оба вступившіе въ сраженіе не могли разсчитать разстоянія, совершая разбѣгъ, какой имъ былъ нуженъ, то сиръ де-Барбазанъ, потому-ли, что у него лошадь была быстрѣе, или потому что у него разстояніе было меньше, прибылъ къ рогаткѣ первый. Онъ тотчасъ понялъ невыгоду своего положенія, потому что онъ, будучи неподвиженъ, долженъ былъ получить ударъ отъ своего противника, усиленный всею стремительностію его лошади; такъ какъ неизвѣстный рыцарь летѣлъ какъ громовая стрѣла, то Барбазанъ имѣлъ только время вынуть свое копье изъ опоры, на которую онъ было его поставилъ, упереть его о свой щитъ, какъ о желѣзную стѣну и утвердиться на сѣдлѣ и стременахъ; это распоряженіе перетянуло успѣхъ на его сторону; противникъ его, вмѣсто того, чтобъ нанести ударъ, самъ получилъ его. Въ самомъ дѣлѣ онъ всею грудью налетѣлъ на копье Барбазана, которое сокрушилось, какъ стекло; копье неизвѣстнаго рыцаря, утвержденное въ своей опорѣ, оказалось съ этого мгновенія слишкомъ короткимъ, и не прикоснулось даже къ своей цѣли, между тѣмъ какъ англійскій рыцарь, почти опрокинутый этимъ ударомъ, коснулся головою до крестца своей лошади, которая отскочила шага на три назадъ на согнувшихся заднихъ ногахъ своихъ; когда неизвѣстный поднялся, то нашелъ на срединѣ своей груди вонзившееся желѣзо копья своего непріятеля, которое гробило кирасу, и остановилось только потому, что встрѣтило кольчугу, которая къ счастію была у него подъ кирасою. Что касается до Барбазана, то онъ остался неподвиженъ, какъ мѣдная статуя на мраморномъ подножіи.

Оба рыцаря поворотили назадъ лошадей и поѣхали ко входу въ подземелье: Барбазанъ взялъ новое копье; трубы затрубили въ другой разъ.

Трубы, находившіяся у рогатки, отвѣтили ей, и оба рыцаря снова углубились подъ сводъ подземелья, за ними, на этотъ разъ, слѣдовали многіе французы и англичане, потому что это былъ послѣдній поединокъ на лошадяхъ, и какъ бой долженъ былъ потомъ продолжаться, какъ мы сказали, пѣшкомъ и на сѣкирахъ, то зрителямъ можно было войти въ подземный ходъ.

При этомъ второмъ поединкѣ разстоянія были такъ вѣрно разсчитаны, что оба бойца встрѣтились ровно на срединѣ пути. Въ этотъ разъ копье неизвѣстнаго рыцаря ударило въ лѣвую сторону кирасы Барбазана, и, скользя по ея полированной поверхности, подняло, какъ чешую, одну желѣзную пластинку на плечника и вонзилось въ плечо, глубиною на одинъ дюймъ; что касается до копья Барбазанова, то оно такъ сильно ударилось въ щитъ его противника, что отъ силы этого удара лопнула подпруга его лошади, и рыцарь, сидя слишкомъ твердо, чтобъ быть сбитымъ съ сѣдла, откатился на десять шаговъ вмѣстѣ съ высокимъ сѣдломъ, на которомъ сидѣлъ; лошадь осталась на ногахъ, освободившись отъ своего всадника..

Барбазанъ соскочилъ на землю; неизвѣстный рыцарь тотчасъ всталъ, оба вырвали изъ рукъ оруженосца сѣкиру, и бой начался опять съ большимъ остервѣненіемъ, нежели прежде; однако же каждый изъ нихъ, какъ въ нападеніи, такъ и въ защищеніи себя, бралъ предосторожность, показывавшую, какое мнѣніе возъимѣли они другъ о другѣ. Ихъ тяжелыя сѣкиры, летая въ рукахъ ихъ съ быстротою молніи, упадали на щиты, изъ которыхъ сыпались тысячи искръ. Эти люди, наклоняясь по очередно назадъ, чтобъ сдѣлать сильнѣе размахъ, были похожи на работающихъ дровосѣковъ; каждымъ ударомъ можно бы было перерубить дубъ, и однако же они получили ихъ по двадцати каждый, и все были на ногахъ.

Наконецъ Барбазанъ, соскучась этою гигантской борьбою, и, желая разомъ все кончить, бросилъ свой щитъ, препятствовавшій ему дѣйствовать лѣвою рукою, и уперся ногою о перекладину рогатки; сѣкира вертѣлась въ двухъ его рукахъ со свистомъ, какъ проща, и пронесясь подлѣ щита его противнаго съ страшнымъ трескомъ ударила по каскѣ неизвѣстнаго рыцаря.

Къ счастію, машинальнымъ и инстинктивнымъ движеніемъ послѣдній отклонилъ свою голову налѣво; это движеніе ослабило силу удара, остріе сѣкиры скользнуло по круглой поверхности каски, но встрѣтя правую завязку наличника, раздробила ее какъ стекло; тогда наличникъ, будучи прикрѣпленъ только съ одной стороны, раскрылся, и Барбазанъ съ изумленіемъ узналъ въ неизвѣстномъ рыцарѣ, съ которымъ онъ сражался, Генриха Ланкастерскаго, Англійскаго короля.

Тогда Барбазанъ почтительно отступилъ на два шага назадъ, опустилъ свою серебрянную сѣкиру, развязалъ свою каску и призналъ себя побѣжденнымъ.

Король Генрихъ понялъ всю вѣжливость этого поступка. Онъ снялъ свою рукавицу и протянулъ руку старому рыцарю.

— Съ этой минуты, сказалъ онъ, мы братья по оружію; вспомните объ этомъ при случаѣ, сиръ Барбазанъ; что касается до меня, то я этого никогда не забуду.

Барбазанъ принялъ это почетное братство, которое спустя три мѣсяца спасло ему жизнь.

Оба противника имѣли нужду въ отдохновеніи, они возвратились, одинъ въ лагерь, а другой въ городъ. Многіе рыцари и оруженосцы продолжали этотъ странный поединокъ почти восемь дней сряду.

Спустя нѣсколько дней, какъ осажденные все не сдавались, то король Англійскій пригласилъ въ свой лагерь короля и обѣихъ королевъ; онъ помѣстилъ сихъ послѣднихъ въ домѣ, который велѣлъ построить внѣ пушечнаго выстрѣла, и предъ которымъ по вечерамъ и по утрамъ велѣлъ играть на трубахъ и другихъ инструментахъ; никогда Англійскій король не имѣлъ такого большаго придворнаго штата, какъ во время этой осады.

Но присутствіе короля Карла не побудило осажденныхъ сдаться; они отвѣчали, что если королю угодно войти въ свой добрый городъ, то надобно, чтобъ онъ вошелъ одинъ, и что тогда онъ будетъ принятъ съ радостію; но что они никогда не согласятся отворить свои ворота врагамъ королевства. Впрочемъ въ арміи герцога Бургундскаго всѣ роптали на то, что Англійскій король не оказывалъ тестю своему надлежащаго уваженія, и на то, что домъ его былъ доведенъ до такой скудости.

Взятіе другихъ крѣпостей и замковъ, какъ то: Бастиліи, Лувра, Нельскаго дома и Венсенскаго лѣса, которыя были преданы Англичанамъ, утѣшало короля Генриха въ продолжительности этой осады. Онъ послалъ въ Бастилію своего брата герцога Кларинскаго съ титуломъ Парижскаго губернатора.

Между тѣмъ осажденные давно уже нуждались въ съѣстныхъ припасахъ; у нихъ не было больше хлѣба, и они ѣли лошадей, кошекъ и собакъ; они писали къ дофину, объясняли ему бѣдственное свое состояніе и просили у него помощи. Въ то время, когда они ожидали его отвѣта, вдругъ однажды по утру они увидѣли на горизонтѣ значительное войско, приближавшееся къ городу; они думали, что это было шедшее къ нимъ подкрѣпленіе; они взошли на городскія укрѣпленія, и между тѣмъ какъ колокола звонили въ знакъ радости, начали кричать осаждающимъ, чтобъ они сѣдлали своихъ лошадей, какъ можно скорѣе, потому что имъ скоро надобно будетъ перемѣнить свои квартиры. Но вскорѣ они замѣтили свою ошибку; это былъ отрядъ Бургундцевъ, который господинъ де-Люксембургъ, правитель Пикардіи, велъ изъ Перонны на помощь осаждающимъ. Тогда осажденные сошли со стѣнъ съ поникшими головами, велѣли замолчать глупымъ колоколамъ, и какъ на другой день они получили отъ. дофина письмо, которымъ онъ увѣдомлялъ ихъ, что онъ слишкомъ слабъ, и не можетъ подать имъ помощь, и уполномочивалъ ихъ заключить миръ на возможно лучшихъ условіяхъ при первомъ требованіи, которое сдѣлаетъ имъ Англійскій король, то они вступили въ переговоры, и истощенный гарнизонъ сдался военноплѣннымъ съ однимъ только условіемъ, чтобъ ему дарована была жизнь. Изъ этого условія были исключены убійцы герцога Бургундскаго, или тѣ, которые, будучи свидѣтелями убійства его. не воспрепятствовали ему, и всѣ Англійскіе и Шотландскіе рыцари, находившіеся въ городѣ: вслѣдствіе чего мессиръ Пьеръ де-Бурбонъ, Арно де-Гилемъ Сиръ де-Барбазанъ и шесть, или семь сотъ благородныхъ воиновъ были отведены въ Парижъ и заключены въ тюрьмы въ Луврѣ, Шателе и въ Бастиліи.

На другой день два монаха, изъ Жуа-анъ-Бри, и одинъ рыцарь, по имени Бертранъ де-Шомонъ, который въ Азинкурскую войну сдѣлался Англичаниномъ изъ Француза, каковымъ онъ былъ, и потомъ отъ Англичанъ опять перешелъ ко французамъ, были обезглавлены на публичной Мелепской площади; послѣ сего, оставя Англійскій гарнизонъ въ городѣ, король Генрихъ, король Карлъ и герцогъ Бургундскій отправились въ Парижъ, въ который они должны были имѣть торжественный въѣздъ.

Граждане ожидали ихъ съ нетерпѣніемъ; для нихъ была приготовлена великолѣпная встрѣча. Всѣ дома, мимо которыхъ они должны были ѣхатъ, были обвѣшены флагами. Оба короля верхами ѣхали впереди, и французскій король по правую сторону; за ними слѣдовали герцоги Кларенскій, Бедфортскій братья Англійскаго короля, а по другую сторону улицы, налѣво, ѣхалъ, также верхомъ, герцогъ Бургундскій, одѣтый весь въ черномъ, и съ нимъ всѣ рыцари и оруженосцы его дома.

Проѣхавъ половину большой Сентъ-Антуанской улицы, они встрѣтили все парижское духовенство, которое шло пѣшкомъ къ нимъ на встрѣчу, неся святыя мощи для цѣлованія. Король Франціи приложился къ нимъ первый, потомъ король Англійскій. Потомъ духовенство съ пѣніемъ провожало ихъ въ соборъ Парижской Богоматери, гдѣ они совершили свою молитву предъ главнымъ алтаремъ, послѣ чего сѣли опять на лошадей, и возвратились, каждый, въ свою квартиру, французскій король въ отель Сенъ-Поль, герцогъ Бургундскій въ свой Артуаскій отель, а король Англійскій въ замокъ Лувръ. На другой день обѣ королевы имѣли въѣздъ въ свою очередь.

Едва только этотъ новый дворъ размѣстился, герцогъ Бургундскій началъ думать о мщеніи за смерть своего отца. Для этого король открылъ засѣданіе въ нижней залѣ отеля Сенъ-Поль. На той же скамьѣ сидѣли король Франціи и король Англіи, и близъ обоихъ королей господинъ Жанъ Леклеркъ, канцлеръ Франціи, Филиппъ де-Морвиллье, первый президентъ парламента, и многіе другіе благородные члены королевскаго совѣта. Съ другой стороны и къ срединѣ залы, на другой скамьѣ сидѣли герцогъ Бургундскій и съ нимъ, для компаніи, герцоги Кларанскій и Бедфортскій, епископы Теруанскій, Турнейскій, Бовесскій и Аміенскій, мессиръ Жанъ де-Люксенбургъ и многіе другіе оруженосцы и рыцари его совѣта.

Тогда мессиръ Николай Роленъ, адвокатъ со стороны герцога Бургундскаго и герцогини его матери, всталъ и просилъ у обоихъ королей позволенія говорить. Получивъ его, онъ разсказалъ о человѣкоубійствѣ, учиненномъ надъ герцогомъ Іоанномъ; онъ обвинялъ въ этомъ убійствѣ дофина Карла, виконта де-Нарбонна, сира де-Барбазана, Таннега Дюшателя, Тильома Бутейллье, Жана Луве, президента Прована, месира Роберта де-Луара и Оливье Лайета; онъ заключилъ тѣмъ, что требовалъ наказанія виновныхъ. Онъ требовалъ чтобъ ихъ посадили на телѣги и возили по всѣмъ улицамъ Парижа, впродолженіе трехъ дней, съ обнаженными головами, съ зажженною восковою свѣчою въ рукѣ, и чтобъ они громкимъ голосомъ сознавались, что они коварно, гнусно, обманомъ и по зависти умертвили герцога Бургундскаго; чтобъ они потомъ были отведены на мѣсто, гдѣ убійство было совершено, то есть, въ Монтеро, и чтобъ они и тамъ сказали и повторили тѣже слова раскаянія; чтобъ сверхъ того на мосту и на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ герцогъ испустилъ послѣдній вздохъ, была построена церковь и къ ней назначено двѣнадцать канониковъ, шесть священниковъ и шесть церковнослужителей, которыхъ единственнымъ занятіемъ было-бы, молиться о душѣ убіеннаго. Эта церковь должна сверхъ того быть снабжена священными украшеніями, трапезами, чашами, книгами, покровами и наконецъ всѣми необходимыми принадлежностями, на счетъ виновныхъ; сверхъ сего, съ имѣній осужденныхъ, онъ требовалъ для канониковъ содержанія по 200 ливровъ, для священниковъ по 100 ливровъ и для церковнослужителей по пятидесяти; чтобы причина, для которой построена эта церковь, была написана надъ главнымъ входомъ выпуклыми буквами для того, чтобъ увѣковѣчить память этого покаянія, и чтобъ такія же церкви были воздвигнуты, для той же цѣли, въ Парижѣ, въ Римѣ, въ Гентѣ, въ Дижонѣ, въ Сенъ-Жакъ-де-Компостеллѣ и въ Іерусалимѣ, мѣстѣ, гдѣ принялъ смерть, самъ Спаситель.

Это предложеніе поддерживалъ Пьеръ де-Мариньи, королевскій адвокатъ при парламентѣ, и одобрялъ Жанъ а’Арше, докторъ Богословія, назначенный въ засѣданіе ректоромъ Парижскаго университета.

Послѣ этихъ предложеній канцлеръ Франціи отвѣчалъ за короля, слушавшаго равнодушно всю эту адвокатскую рѣчь, что съ Божіей милостію и помощію и совѣтомъ его брата и сына Генриха, Англійскаго короля, регента Франціи и наслѣдника короны, все сказанное и предложенное, по законамъ правосудія, будетъ исполнено, какъ того требовалъ герцогъ Филиппъ Бургундскій.

Послѣ этихъ словъ засѣданіе было закрыто, и оба короля и герцогъ возвратились каждый къ себѣ домой.

За тринадцать лѣтъ предъ тѣмъ таже зала оглашалась тѣми-же словами обвиненія; только тогда герцогъ Бургундскій былъ убійцею, а Валентина Миланская обвинительницею. Она требовала правосудія, и правосудіе ей было обѣщано тогда, какъ теперь оно обѣщано герцогу; но вѣтеръ развѣялъ королевское обѣщаніе въ первый разъ также, какъ развѣетъ его и во второй.

Однако-же въ силу предписаній отданныхъ королемъ, парламентъ, 3-го января 1421 года, началъ судопроизводство надъ Карломъ де-Валуа, герцогомъ Туренскимъ, Французскимъ дофиномъ. Ему послана была повѣстка, явиться на судъ въ теченіи трехъ дней подъ угрозою, подвергнуться изгнанію при звукѣ трубы и на Мраморномъ Столѣ; и какъ онъ не явился на этотъ вызовъ, то и былъ изгнанъ изъ королевства и объявленъ недостойнымъ наслѣдовать какое-бы то ни было владѣніе ни теперь, ни впредъ.

Дофинъ получилъ объ этомъ извѣстіе въ Буржѣ; въ Берри онъ подалъ на это аппелляцію остріемъ своей шпаги, и поклялся, что онъ пошлетъ свою аппелляцію и свой вызовъ въ Парижъ, въ Англію и въ Бургундію.

Правда, что несмотря на этотъ приговоръ, въ сердцахъ истинныхъ Французовъ существовала къ нему большая симпатія; она увеличивалась еще состояніемъ безумія его отца; всѣ знали, что не сердце стараго короля изгоняло его любимаго сына; всѣ эти акты, совершенные именемъ безумнаго, казались многимъ недѣйствительными.

Роскошь, которую выказывалъ Англійскій король въ Луврѣ, противуположная бѣдности, окружавшей короля Франціи въ отелѣ Сенъ-Поль, заставила роптать всѣхъ значительныхъ лицъ столицы. Эта бѣдность дошла до такой степени, что между тѣмъ какъ въ день Рождества Христова 1420 года, обѣ королевы, герцогъ Филиппъ, Французскіе и Бургундскіе рыцари, въ великолѣпно освѣщенныхъ залахъ Лувра, осыпали ласкательствами Англійскаго короля, король Франціи, въ своихъ темныхъ и сырыхъ залахъ отеля Сенъ-Поль, не имѣлъ около себя никого, кромѣ нѣкоторыхъ старыхъ служителей и нѣкоторыхъ добрыхъ гражданъ, которые сохранили къ нему старинную и вѣрную привязанность.

Одно непредвидимое обстоятельство поселило около этого времени нѣкоторую холодность между королемъ Генрихомъ и герцогомъ Филиппомъ. Между плѣнниками, взятыми въ Меленѣ, находился, какъ мы сказали, сиръ де-Барбазанъ; этотъ рыцарь былъ обвиненъ въ томъ, что принималъ участіе въ убійствѣ въ Монтеро, и по договору, заключенному между герцогомъ Филиппомъ и королемъ Генрихомъ, всякій преступникъ, или соучастникъ въ этомъ убійствѣ, долженствовалъ быть преданъ на волю герцога Бургундскаго; уже статьи, по которымъ этотъ рыцарь долженствовалъ быть допрошенъ, были составлены совѣтомъ герцога въ Дижонѣ. Тогда арестантъ напомнилъ о братствѣ по оружію, предложенномъ Англійскимъ королемъ послѣ сраженія въ Меленской минѣ. Король Генрихъ честно сдержалъ свою клятву; онъ объявилъ, что тотъ, кто прикасался къ его королевской рукѣ, не будетъ подвергнутъ позорному суду, хотя-бы самъ святѣйшій Папа требовалъ суда на него! Герцогъ Бургундскій питалъ въ сердцѣ своемъ за этотъ отказъ гнѣвъ, который не могла смягчить и казнь де-Кесмереля, незаконнаго сына Дюшателя, и Жана Гольта, которые были четвертованы по приговору парламента. Первый такъ гордился убійствомъ, учиненнымъ его отцемъ, что приказалъ сдѣлать вышитый золотомъ чехолъ для сѣкиры, съ ястребинымъ клювомъ, которою былъ пораженъ герцогъ Іоаннъ, и носилъ, повѣся на богатой цѣпи, золотую шпору, которую онъ самъ сорвалъ съ сапога герцога.

Глава десятая.

Къ концу мѣсяца Англійскій король и герцогъ Бургундскій разстались; король Генрихъ, чтобъ отвезти въ Лондонъ супругу свою Екатерину, и тамъ короновать ее, герцогъ Филиппъ, чтобъ совершить путешествіе по своимъ городамъ, изъ которыхъ многими онъ еще не былъ признанъ.

Это отсутствіе было вредно для дѣлъ и герцога и короля Генриха. Дофинцы, лишившіеся бодрости со взятіемъ Мелена и Валленёвъ-ле-Руа, ободрились, узнавъ, что два сильные врага уѣхали, одинъ въ Лондонъ, а другой въ Брюссель. Они вступили опять въ городъ, нечаяннымъ нападеніемъ взяли замокъ ла-Ферте, взяли приступомъ Сенъ-Рикье, и наконецъ разбили близь Божи Англичанъ такъ жестоко, что герцогъ Кларанскій, братъ короля, господинъ де-Росъ, маршалъ Англіи, графъ де-Кини и цвѣтъ рыцарства Англійскаго и кавалеріи, пали на полѣ битвы и остались мертвыми; графы де-Соммуга, де-Гюнтингтонъ и дю-Першъ сдались военно-плѣнными. Однако тѣло герцога Кларанскаго не досталось въ руки его непріятелей; одинъ Англійскій рыцарь положилъ его поперегъ своей лошади, защищалъ его такъ храбро и счастливо, что успѣлъ доставить этотъ царственный залогъ графу де-Салисбюри, который отослалъ его въ Англію, гдѣ онъ былъ преданъ землѣ.

Съ другой стороны, герцогъ Экзетерскій, сдѣлавшійся Парижскимъ губернаторомъ по смерти герцога Кларанскаго, охладилъ энтузіазмъ жителей Парижа; правленіе его было жестоко и высокомѣрно. Подъ самымъ пустымъ предлогомъ онъ велѣлъ арестовать маршала Вилльера де-л’Иль-Адама, и какъ народъ хотѣлъ исторгнуть арестанта изъ рукъ стрѣльцовъ, ведшихъ его въ Бастилію, то онъ приказалъ въ народъ стрѣлять; Англичанинъ, чужеземецъ, непріятель осмѣлился сдѣлать то, чего никогда не осмѣливался сдѣлать герцогъ Бургундскій.

Король Генрихъ въ Лондонѣ, а герцогъ Филиппъ въ Гентѣ узнали о событіяхъ, которыя мы сейчасъ разсказали. Оба они думали, что присутствіе ихъ въ Парижъ необходимо, вслѣдствіе чего они туда и отправились, король Англійскій несмотря на то, что былъ боленъ, герцогъ Бургундскій не смотря на то, что долженъ былъ примирить распрю между герцогомъ Брабантскимъ, своимъ двоюроднымъ братомъ, и Жакелиною.де-Гено, его женою.

Оба союзника ясно понимали свое положеніе; имъ пора было пріѣхать.

Дофинъ осаждалъ Шартръ. Соединенныя войска герцога Филиппа и короля Генриха пошли на помощь этому городу; дофинцы были въ слишкомъ маломъ количествѣ, чтобъ рѣшиться вступить съ ними въ сраженіе; они сняли осаду, и дофинъ удалился въ Туръ. Герцогъ Бургундскій, вмѣсто того, чтобъ его преслѣдовать, занялъ мостъ города Сенъ-Ран-сюръ-Соммъ и осадилъ Сенъ-Рикье; но и его армія также была слишкомъ слаба, такъ что онъ потерялъ цѣлый мѣсяцъ, стоя предъ крѣпостію.

Въ продолженіе этой осады, онъ узналъ въ своемъ лагерѣ, расположенномъ передъ городомъ, что сиръ де-Гаркуръ, сдѣлавшійся дофинцемъ, въ сопровожденіи Понтона де-Ксантрайля, шелъ на него, надѣясь напасть нечаянно, съ гарнизонами Компьена, Креспи, что въ Валуа, и другихъ городовъ, покорившихся дофину. Тогда герцогъ отправился тайно и ночью, перешелъ Сомму и пошелъ на встрѣчу дофинцамъ, въ намѣреніи вступить въ сраженіе; 31-го августа, въ одинадцать часовъ утра, обѣ арміи были въ виду одна другой, и, остановись почти въ разстояніи трехъ полетовъ стрѣлы одна отъ другой, приготовились къ битвѣ. Въ этой войнѣ двухъ зятей съ своимъ шуриномъ, это было первое значительное сраженіемъ которомъ молодой герцогъ, которому было только двадцать четыре года, лично участвовалъ. Прежде вступленіе въ это сраженіе онъ желалъ быть посвященъ въ рыцари; эту услугу оказалъ ему господинъ де-Люксембургъ; и тогда онъ тотчасъ же самъ посвятилъ въ рыцари сира Коллара де-Комминъ, Жана де-Рубексъ, Андре де-Виллена, Жана де-Виллена и другихъ. Со стороны дофинцевъ главные рыцари, посвященные при этомъ случаѣ были господа: де-Гамашъ, Реньде Фонтепъ, Коллине де-Виллькье, маркизъ де-Серръ и Жанъ Руано.

Какъ скоро первыя распоряженія были сдѣланы, то герцогъ.

Бургундскій приказалъ Филиппу де-Савезъ взять знамя и сто двадцать воиновъ подъ начальствомъ мессира де-Сенъ-Лежеръ и незаконнорожденнаго сына де-Русси, и сдѣлать большой обходъ по полямъ для того, чтобъ напасть съ фланга на дофинцевъ въ ту минуту, когда начнется дѣло. Герцогъ отдалъ приказаніе своимъ военачальникамъ оставаться неподвижными, чтобъ скрыть это движеніе; и только тогда, когда онъ увидѣлъ, что вся линія дофинцевъ двинулась на него, противъ своихъ лошадей во всю прыть, онъ и самъ закричалъ: впередъ! и подалъ тотчасъ же собою примѣръ, выѣхавъ впередъ войска. Пустое пространство, раздѣлявшее воиновъ, въ минуту исчезло подъ ногами лошадей, и двѣ первыя линіи встрѣтились съ большимъ шумомъ, столкнувшись лошадь съ лошадью, человѣкъ съ человѣкомъ, желѣзо съ желѣзомъ; при этомъ первомъ натискѣ многіе были опрокинуты, убиты или ранены; многіе сломали свои копья, и тотчасъ взяли въ руки мечъ, или сѣкиру и рукопашный бой начался съ его ловкими хитростями, съ своими ухватками силы, съ своею гигантскою борьбою

Одно странное обстоятельство сперва, повидимому, склонило было побѣду на сторону дофинцевъ; Бургундское знамя, по забывчивости, осталось въ рукахъ слуги, которому было поручено нести его; этотъ слуга, не привыкшій къ подобнымъ сшибкамъ, обратился въ бѣгство при первомъ натискѣ и, убѣгая, уронилъ его. Многіе, не видя болѣе развѣвающагося своего знамени, думали, что герцогъ взятъ въ плѣнъ; герольдъ Фландрекій кричалъ даже, что онъ убитъ, такъ, что всѣ тѣ, которые видѣли, что знамя упало и слышали слова герольда, въ мигъ разбѣжались, и почти пять сотъ человѣкъ, объятые паническимъ страхомъ, оставили поле сраженія, на которомъ герцогъ съ оставшимся своимъ войскомъ, дѣлая чудеса, хотѣлъ предъ лицомъ людей, его сопровождавшихъ, заслужить рыцарскія шпоры и показать себя достойнымъ своего отца:

Дофинцы, съ своей стороны, видя это бѣгство, отрядили около двухъ сотъ человѣкъ, подъ начальствомъ Жана-де-Ролле и Пьеррони-де-Луннель, для того, чтобъ преслѣдовать своихъ враговъ, которые пробѣжавъ, не останавливаясь, не оглядываясь, не защищаясь шесть льё, ушли за Сомму у Пекканьи.

Впродолженіи этого времени, оба корпуса двухъ противуположныхъ армій твердо держались на своей позиціи, дрались жестоко и являли чудеса храбрости. Герцогъ, сдѣлавшій нападеніе первый, былъ пораженъ двумя копьями; одно пробило на сквозь его боевое сѣдло, оправленное сталью, другое прошло сквозь его щитъ, и такъ крѣпко вонзилось въ него, что герцогъ бросилъ свой щитъ, не могши вынуть изъ него копья. Въ тоже время одинъ сильный дофинскій воинъ обхватилъ тѣло его руками для того, чтобъ спять его съ сѣдла. Подъ герцогомъ была сильная военная лошадь; онъ повѣсилъ шпагу свою на руку, обнялъ въ свою очередь руками шею своего противника, и, давъ шпоры своей лошади, вырвалъ своего непріятеля изъ его стремянъ, какъ ураганъ вырываетъ дерево изъ земли, и, возвратясь къ своимъ людямъ, бросилъ его посреди ихъ, и онъ сдался военноплѣннымъ.

Еще другіе два человѣка дѣлали чудеса въ этомъ сраженіи; со стороны дофинцевъ это былъ Понтонъ де-Ксентрайлль, положившій здѣсь начало великой эпопеѣ осады Орлеана; со стороны Бургунцевъ — новый рыцарь, Жанъ-де-Вилленъ, о которомъ исторія послѣ этого сраженія почти не упоминаетъ. Это былъ человѣкъ колоссальнаго роста, покрытый толстою фламандскою бронею, имѣвшій подъ собою сильную лошадь; онъ опустилъ ей на шею поводья, какъ только копье его было сломано, и, взявъ въ обѣ руки тяжелую сѣкиру, устремился въ ряды дофинцевъ, какъ молотильщикъ въ гумно, опрокидывая предъ собою людей и лошадей, убивая тѣхъ, которымъ не могъ разрубить брони; можно было сказать, что это былъ одинъ изъ гомеровскихъ героевъ. Ксентрайль, съ своей стороны, открылъ предъ собою желѣзную стѣну, снова закрывшуюся позади его. но онъ мало этимъ безпокоился; его длинный и широкій мечъ свистѣлъ и сверкалъ въ рукахъ его, какъ мечъ ангела истребителя. Жанъ-де-Люксембургъ, видя его въ рядахъ Бургундскихъ, направилъ противъ него свою лошадь, въ надеждѣ остановить его; но онъ однимъ взмахомъ страшнаго своего меча разрубилъ наличникъ его каски и раскроилъ ему поперегъ лицо, пониже глазъ. Бургундскій военачальникъ повалился, какъ статуя, свергнутая съ своего подножія; воинъ, по имени Ле-Моръ, слѣдовавшій за Ксентрайлемъ, взялъ было его въ плѣнъ, но господинъ де-Вифвилль подоспѣлъ къ нему на помощь и старался отнять его у того, въ чьихъ рукахъ онъ находился. Ксентрайль устремился на этого безразсуднаго, хотѣвшаго отнять у него его плѣнника, и первымъ ударомъ отрубилъ ему правую руку въ кирасѣ; сиръ де-Вифвилль упалъ подлѣ того, котораго надѣялся спасти, и Ле-Моръ, котораго два плѣнника слишкомъ бы затруднили, умертвилъ послѣдняго, вонзивъ свой кинжалъ подъ его нагрудникъ.

Между тѣмъ рыцарь Жанъ-де-Виленъ, видя безпорядокъ, въ который Ксентрайль привелъ первый рядъ Бургунцевъ, хотѣлъ было напасть на него; но толпа, въ которую онъ бросился, замкнулась за нимъ, изгладивъ слѣдъ его, подобно тому, какъ волна изглаживаетъ слѣдъ корабля. Однако же, какъ онъ, поражая страшною своею сѣкирою, поднимался на стременахъ, и тогда цѣлою головою былъ выше его окружавшихъ, то Ксентрайлль замѣтилъ его также.

— Ко мнѣ, дофинецъ, ко мнѣ! кричалъ ему рыцарь де-Виленъ, поражая предъ собою учащенными ударами, и каждымъ ударомъ убивая человѣка; потому, что когда его оружіе не разсѣкало, какъ сѣкира, то поражало какъ булава.

Ксентрайлль пустилъ свою лошадь къ тому, кто дѣлалъ ему вызовъ; но когда онъ увидѣлъ цѣлые ряды, павшіе предъ нимъ, когда онъ увидѣлъ раздробленныя брони и каски, разрубленныя этою гигантскою рукою, тогда онъ, съ чистосердечіемъ истинно храбраго человѣка, сознался, что у него сердце замерло. Онъ не хотѣлъ идти на явную смерть, и какъ въ эту минуту Филиппъ де-Савезъ, совершивъ свое движеніе подоспѣлъ, чтобъ съ фланга напасть на дофинцевъ, то онъ бросился навстрѣчу къ нему. Филиппъ видѣлъ, что онъ несется на него; онъ утвердилъ свое копье, и какъ у Ксентрайлля не было ничего, кромѣ его меча, и Филиппъ направилъ желѣзное острее своего копья противъ груди лошади своего непріятеля; желѣзо вонзилось въ нее всею своею длиною, и лошадь, будучи смертельно ранена, опрокинулась на Ксентрайлля, который, такъ какъ нога его попала подъ лошадь, сдался военноплѣнннымъ, объявивъ свое имя.

Это нападеніе Бургундцевъ рѣшило дѣло. Дофинцы, полагая, что Ксентрайлль упалъ такъ, что уже не встанетъ болѣе, поворотили своихъ лошадей, и обратились въ бѣгство; герцогъ Бургундскій преслѣдовалъ ихъ почти два льё, вмѣшавшись между ними, такъ что можно было принять и его за обратившагося въ бѣгство, если бы онъ не поражалъ такъ жестоко тѣхъ, которыя бѣжали.

Господа де-Лангевиль и Гюй д’Ерли слѣдовали за нимъ въ разстояніи длины копья.

Честь дня осталась за Бургундцами. Они потеряли только тридцать человѣкъ, а убили ихъ и ранили четыреста или пятьсотъ у дофинцевъ; съ Ксантранллемъ были взяты въ плѣнъ и многія другіе знатные люди. Это сраженіе было названо Монсъ-анъ-Вимёскою стычкою, потому что, не смотря на свою важность и свои послѣдствія, оно не получило названія битвы, по той причинѣ, что въ немъ не развѣвались королевскія знамена.

Впродолженіе этого времени Англійскій король вступилъ на мирныхъ условіяхъ въ городъ Дрё и, приказавъ сдѣлать въ Ланьи-сюръ-Марнъ всѣ орудія необходимыя для осады, отправился съ двадцатью четырьмя тысячами человѣкъ осаждать городъ Mo. Незаконнорожденный сынъ Варюса былъ губернаторомъ въ немъ, и имѣлъ у себя подъ командою почти только тысячу человѣкъ войска.

Во время этой осады, продолжавшейся семъ мѣсяцевъ, король Генрихъ узналъ, что королева супруга его родила сына; младенецъ, котораго она произвела на свѣтъ, чрезъ полтора года былъ провозглашенъ королемъ Франціи подъ именемъ Генриха VI.

Городъ Mo оказалъ сильнѣйшее сопротивленіе. Незаконнорожденный Варюсъ, запершійся въ немъ, былъ человѣкъ жестокій, но въ высшей степени храбрый. Но, какъ подкрѣпленіе, которое долженъ былъ ему привести господинъ д’Оффемонъ, не пришло, то гарнизонъ не могъ сопротивляться долѣе. Городъ былъ взятъ приступомъ; бились отъ одной улицы до другой, отъ дома до дома. Осажденные, будучи выгнаны изъ одной части города, перешли за Марну и утвердились на другомъ ея берегу. Англійскій король и тамъ жестоко ихъ преслѣдовалъ, не давалъ имъ ни перемирія, ни отдыху, пока всѣ небыли убиты или взяты въ плѣнъ; улицы были загромождены обломками копіевъ и другаго оружія.

Въ числѣ плѣнниковъ находился и незаконнорожденный де-Варюсъ, который такъ мужественно защищалъ городъ. Англійскій король велѣлъ привести его къ вязу, у котораго онъ самъ совершилъ множество казней, и который крестьяне называли вязомъ-Варюса. Тамъ безъ всякаго суда, по одному только праву сильнѣйшаго, по своему преимуществу побѣдителя, онъ велѣлъ отрубить ему голову, повѣсить тѣло подъ руки, и воткнувъ ему штандартъ въ шею, насадить его голову на острее этого штандарта. Многіе даже изъ его войска роптали на столь великую жестокость, и находили, что это было наказаніе весьма не приличное для такого храбраго рыцаря.

Около того же времени господинъ де-Люксембургъ, взятый обратно у дофинцевъ Бургундцами въ Монсъ-анъ-Вимёской стычкѣ, овладѣлъ крѣпостями Кенуа и Гернкуромъ; при извѣстіи объ этихъ успѣхахъ городъ Кресте въ Валуа, и замки Пьеррефонъ и Оффемонъ сдались въ свою очередь.

Въ то время, какъ со всѣхъ сторонъ увѣдомляли короля Генриха о побѣдахъ, онъ заболѣлъ въ замкѣ Венссепъ.

Болѣзнь быстро развилась и Англійскій король самъ первый считалъ ее смертельною. Онъ велѣлъ позвать къ себѣ герцога Бедфортскаго, своего дядю, графа Варвикскаго и мессира Луи де-Робертсерта. Онъ имъ сказалъ: я вижу ясно, что Богу угодно, чтобъ я пересталъ жить, и оставилъ сей міръ; потомъ прибавилъ:

— Милый братъ мой, Іоаннъ, полагаясь на вѣрность и любовь вашу ко мнѣ, я прошу васъ быть всегда вѣрнымъ моему сыну Генриху, вашему племяннику, и умоляю васъ не заключать, пока вы живы, никакого мирнаго договора съ нашимъ врагомъ Карломъ де-Валуа, безъ того, чтобъ герцогство Нормандія не осталась въ совершенной нашей зависимости. Если шуринъ мой герцогъ Бургундскій пожелаетъ принять на себя регентство королевства, то я совѣтую вамъ его уступить, если нѣтъ, удержите его за собою; васъ же, милый дядюшка, прибавилъ онъ, обратясь къ герцогу Екзетерскому, только что вошедшему, васъ одного оставляю правителемъ Англійскаго королевства, потому что знаю, что, вы хорошо умѣете управлять. Что бы ни случилось, не возвращайтесь болѣе во Францію; будьте гувернеромъ моего сына и, по любви вашей ко мнѣ, часто посѣщайте его. Что касается до васъ, братецъ мой Варвикъ, то я желаю, чтобъ вы были его учителемъ, и, живя-всегда вмѣстѣ съ нимъ, руководили его и учили военному искуству; потому что избирая васъ, я не могу дать ему лучшаго наставника; сверхъ того я васъ прошу, сколько могу, не имѣть, никакихъ споровъ съ моимъ шуриномъ, герцогомъ Бургундскимъ; запретите это также и моему зятю Гумфри отъ моего ими, потому что если между вами и имъ произойдетъ какое нибудь неудовольствіе, то дѣла этого королевства, очень клонящіяся въ нашу пользу, могли бы чрезъ то принять вредный для насъ оборотъ; наконецъ ни въ какомъ случаѣ не освобождайте изъ тюрьмы нашего братца Орлеанскаго, графа д’Э, господина де-Гокура, равно какъ Гишора, де-Шизе, до тѣхъ поръ, пока сынъ мой не войдетъ въ лѣта; что же касается до другихъ, то дѣлайте съ ними что хотите.

Когда каждый обѣщалъ ему исполнить то, чего онъ требовалъ, то король приказалъ имъ выйти и оставить его одного. Какъ только они исполнили его приказаніе, онъ велѣлъ позвать врачей и приказалъ имъ объявить ему, сколько времени, приблизительно, осталось ему еще жить. Сперва они хотѣли подать ему нѣкоторую надежду, что, можетъ быть, Богъ возвратитъ ему еще здоровье; но король печально улыбнулся, потомъ потребовалъ, чтобъ они сказали ему всю правду, обѣщая, какова бы она не была, выслушать ее, какъ прилично королю и воину. Вслѣдствіе чего они отошли въ уголъ и, посовѣтовавшись, одинъ изъ нихъ сталъ на колѣна близъ постели короля, и сказалъ ему:

— Ваше величество! подумайте о вашей душѣ, ибо, кажется если только Богъ не умилосердится, то вамъ не возможно прожить больше двухъ часовъ.

Тогда онъ велѣлъ позвать своего духовника и церковнослужителей, и приказалъ имъ читать извѣстные семь псалмовъ. Когда они дошли до словъ 20-го стиха: да созиждутся стѣны Іерусалимскія, онъ остановилъ ихъ, и громко сказалъ, что если бы не смерть, которой онъ ожидаетъ, онъ имѣлъ намѣреніе, умиротворивъ Францію, отправиться для завоеванія святаго гроба Господня, и что онъ достигъ бы этого, если бы Богу было угодно дать ему дожить свой вѣкъ; потомъ онъ приказалъ имъ продолжать, но въ концѣ слѣдующаго стиха онъ вскрикнулъ. Священное пѣніе было прервано. Король испустилъ слабый вздохъ: онъ былъ послѣдній.

Эта смерть послѣдовала 31-го августа 1422 года.

На другой день внутренности короля были погребены въ церкви монастыря Сенъ-Мора, и набальзамированное тѣло его было положено въ свинцовый гробъ.

Погребальный конвой отправился въ путь въ Кале 3-го сентября. Гробъ былъ поставленъ на колесницу, запряженную четырьмя превосходными лошадьми, а на немъ лежало изображеніе короля въ натуральную величину, сдѣланное на вскипяченной кожѣ, оно имѣло лицо обращенное къ небу, держало скипетръ въ правой, а державу въ лѣвой рукѣ; покровомъ для этого смертнаго одра служило червленое сукно, вышитое золотомъ. При проѣздѣ его чрезъ каждый городъ четыре человѣка, находясь на четырехъ углахъ колесницы, несли надъ нимъ богатый шелковый балдахинъ, какъ въ день таинства святаго причащенія, обыкновенно носятъ надъ тѣломъ Іисуса Христа. За конвоемъ слѣдовали принцы королевской фамиліи, рыцари и оруженосцы его двора; съ каждой стороны колесницы, съ правой и съ лѣвой, шло множество духовенства, которое, ѣхали ли верхами, шли ли пѣшкомъ, или останавливались, безпрестанно пѣло молитвы за упокой умершихъ, и служили обѣдни въ церквахъ всѣхъ городовъ, чрезъ которые слѣдовалъ кортежъ: кромѣ всѣхъ этихъ людей, десять человѣкъ, одѣтыхъ въ бѣлое платье, постоянно несли, вокругъ колесницы зажженные факелы изъ благовоннаго воску.

Въ Руанѣ поѣздъ встрѣтилъ королеву Екатерину, возвращавшуюся во Францію къ своему супругу; она не знала о его смерти и была въ большомъ отчаяніи; она не хотѣла разстаться съ тѣломъ покойника и поѣхала вслѣдъ за конвоемъ, который по прибытіи въ Кале, отправился моремъ въ Дувръ, а оттуда тотчасъ же пошелъ въ Лондонъ, куда и прибылъ ночью въ праздникъ святаго Мартина.

Пятнадцать епископовъ, одѣтыхъ въ первосвященническія ризы, множество аббатовъ въ митрахъ, большое число духовныхъ особъ и толпа гражданъ ожидали тѣла короля за вратами города. Они тотчасъ окружили его съ пѣніемъ стиховъ за упокой умершихъ, и чрезъ Лондонскій мостъ по Ломбардской улицѣ, проводили траурный поѣздъ до каѳедральнаго собора святаго Павла. Колесница, на которой везли его, была запряжена четырьмя превосходными вороными лошадьми; на хомутѣ первой висѣлъ Англійскій гербъ; на хомутѣ второй былъ изображенъ гербъ Франціи и гербъ Англіи, раздѣленные на четыре части, такъ какъ король при жизни своей носилъ ихъ на своей груди; на хомутѣ четвертой гербъ непобѣдимаго короля Артура. Этотъ послѣдній гербъ составляли три золотыя короны на лазуревомъ полѣ. Потомъ, по совершеніи похоронной службы, тѣло было положено въ Вестминстерской церкви, подлѣ его предшественниковъ королей Англіи.

Такимъ образомъ исчезъ съ лица земли, надѣлавшій столько шуму, Генрихъ V, король Англійскій, прозванный Завоевателемъ. Онъ проникнулъ во Францію далѣе, нежели который нибудь изъ его предшественниковъ. Онъ взялъ Парижъ, котораго никто еще не бралъ; онъ оставилъ своимъ наслѣдникамъ титулъ короля Франціи; они носили его до тѣхъ поръ, пока, спустя четыре столѣтія, Наполеонъ остріемъ своей шпаги не вырѣзалъ на гербовомъ щитѣ острова трехъ французскихъ лилій. Онъ умеръ на половинѣ времени жизни, которое Богъ обыкновенно назначаетъ для людей.

Онъ былъ одинъ изъ храбрѣйшихъ и искуснѣйшихъ рыцарей своего времени, но слишкомъ непоколебимъ въ своихъ намѣреніяхъ и слишкомъ высокомѣренъ въ своихъ желаніяхъ.

Едва только герцогъ Бедфортскій успѣлъ отдать ему погребальную почесть, какъ посланный изъ Парижа увѣдомилъ его, что тамъ ожидаютъ его другіе похороны: Карлъ VI, король Французскій, также умеръ.

Этотъ несчастный, безумный король, отдалъ Богу душу свою 22-го октября 1422 года. Печаленъ и одинокъ былъ послѣдній часъ его, какъ и вся его жизнь; онъ не имѣлъ послѣ себя ни королевы Изабеллы, ни дофина Карла, пи одного изъ пяти дѣтей, оставшихся еще у него; ни одного принца его фамиліи; герцогъ Беррійскій умеръ, герцоги Орлеанскій, Бурбонскій и Бретаньскій были въ тюрьмѣ; герцогъ Бургундскій не смѣлъ принять послѣдняго вздоха того, котораго королевство онъ продалъ. Не было подлѣ него друзей!… междоусобная война похитила ихъ, или удерживала около дофина. Когда въ этотъ послѣдній смертный часъ, въ который душа воспринимаетъ всю свою силу, чтобъ улетѣть отъ насъ, дряхлый этотъ король получилъ на время разсудокь, зрѣніе, языкъ, то онъ поднялся, и опершись блѣдный и умирающій локтемъ на свою постель, искалъ вокругъ себя въ ветхой и мрачной залѣ, на кого бы бросить свой послѣдній взглядъ, кому бы сказать свое послѣднее прости! и онъ встрѣтилъ только холодныя лица своего канцлера и своего камергера, которыхъ должность при королѣ заставила быть свидѣтелями его смерти; тогда онъ легъ опять съ глубокимъ вздохомъ, схоронивъ въ себѣ тѣ послѣднія слова, которыя составляютъ утѣшенія въ предсмертныхъ мукахъ; онъ закрылъ глаза, потому что только съ закрытыми глазами, онъ видѣлъ розовое лицо юнаго своего Карла, который, какъ онъ очень хорошо зналъ, не забылъ его сердцемъ, и лицо Одетты, этой молодой преданной ему дѣвушки, которой ласки, если не любовь, доставили не много счастія въ его жизни. Такимъ образомъ, за отсутствіемъ любимыхъ людей, Богъ послалъ двухъ ангеловъ къ его смертному одру, чтобъ помочь дряхлому, несчастному старику умереть безъ отчаянія.

Что касается до тѣхъ, которые его окружали, то равнодушіе ихъ было такъ велико, что, хотя они замѣтили, что онъ умеръ, но не могли сказать, въ какой именно часъ душа разлучилась съ тѣломъ, которое въ теченіи тридцати лѣтъ такъ много страдало.

Царствованіе Карла VI, царствованіе единственное и странное въ нашихъ лѣтописяхъ, царствованіе безумія, которое прошло между двумя сверхъ естественными видѣніями, видѣніемъ старика въ Манекскомъ лѣсу и видѣніемъ молодой дошремійской пастушки, было одно изъ несчастнѣйшихъ для Франціи, и однако же этотъ государь былъ изъ наиболѣе оплакиваемыхъ монархіею: имя возлюбленнаго, данное ему народомъ, имѣло перевѣсъ надъ прозваніемъ безумнаго, которое дали ему вельможи; сколько неблагодарно было къ нему его семейство, столько напротивъ былъ ему вѣренъ народъ; въ юности своей онъ умѣлъ всѣмъ нравиться своимъ мужествомъ и своею ловкостію; въ старости онъ пробудилъ во всѣхъ сочувствіе къ себѣ своею бѣдностію и своимъ несчастіемъ. Каждый разъ, какъ помѣшательство оставляло его на минуту въ покоѣ, онъ принималъ въ свои руки дѣла государства, и каждый разъ народъ, по улучшенію своей участи, чувствовалъ, что онъ самъ ими занимается; это было солнце, которое отъ времени до времени свѣтило сквозь мрачныя тучи, и лучами своими, какъ они слабы ни были, веселило душу Франціи.

На другой день смерти, королевская пышность, оставившая короля живаго, возвратилась къ умершему. Тѣло было положено въ свинцовый гробъ и перенесено рыцарями и оруженосцами въ церковь отеля Сенъ-Поль, гдѣ оно оставалось на виду, окруженное множествомъ горящихъ свѣчь до прибытія герцога Бедфортскаго.

Въ продолженіе двадцати дней его здѣсь пребыванія, служили въ этой домовой церкви обѣдни, какъ-то обыкновенно дѣлалось и при жизни короля. Четыре ордена нищенствующихъ братій Парижскихъ, приходили каждый день совершать богослуженіе, и каждый могъ свободно входить и молиться около гроба.

Наконецъ, 18-го ноября, прибылъ герцогъ Бедфортскій. Уже, ъ парламентъ, видя, какъ онъ медлилъ, принялъ нѣкоторыя мѣры, касательно похоронъ короля; эти мѣры были продажа мебели отеля Сенъ-Поль, такъ велика была бѣдность короля; 10-го, тѣло было поднято и перенесено въ храмъ Парижской Богоматери; ходы изъ всѣхъ церквей и депутаты отъ университета, вышли ему на встрѣчу; епископы заняли правую сторону, будучи облачены въ первосвященническія ризы, доктора и учители краснорѣчія шли по лѣвую въ своихъ одеждахъ. Гробъ несли, съ правой стороны, оруженосцы и метръ-д’отели королевскаго дома, а съ лѣвой стороны старшины Парижа и купечества и военные сержанты. Онъ былъ поставленъ на богатыхъ носилкахъ, стоявшихъ подъ шатромъ изъ сукна вышитаго золотомъ по голубому полю, усѣянному цвѣтами лилій; на гробѣ лежалъ портретъ короля, совершенно похожій, съ золотою короною на головѣ; въ рукахъ, на которыхъ были бѣлыя перчатки, украшенныхъ перстнями съ драгоцѣнными камнями, онъ держалъ два ефимка, одинъ золотой, а другой серебряный. Это изображеніе было одѣто въ суконное, шитое золотомъ по червленному полю, платье изъ такую же порфиру подбитую горностаемъ; въ черныхъ чулкахъ и въ башмакахъ голубаго бархата, усѣянныхъ цвѣтами золотыхъ лилій. Сукно, покрывавшее бренные останки короля, несли парламентскіе чиновники; потомъ шли пажи, наконецъ въ небольшомъ разстояніи. Ѣхалъ верхомъ одинъ, одѣтый въ черное платье, герцогъ Бедфортскій, регентъ королевства. Жаль было видѣть, что при погребеніи этого несчастнаго короля, которому измѣняли при жизни, котораго бросили послѣ смерти, не присутсвовалъ ни одинъ принцъ цвѣтка лиліи, и что погребальнымъ шествіемъ Франціи распоряжался Англичанинъ; причиною тому было то, что междоусобная война, и война съ чужестранцами, въ продолженіе двѣнадцати лѣтъ, такъ сильно свирѣпствовала въ королевствѣ, что оборвали и далеко разсѣяли всѣ листья королевскаго древа.

За герцогомъ Бедфортскимъ шли пѣшкомъ канцлеръ Франціи, господа рекетмейстеры, чиновники казначейства, нотаріусы, граждане и наконецъ парижскіе ремесленные цехи, въ такомъ множествѣ, какого никогда не видѣли въ подобномъ случаѣ.

Въ такомъ порядкѣ было перенесено тѣло въ храмъ Парижской Богоматери; одно и только начало кортежа могло войти въ него, такъ велика была толпа народа; обѣдню совершалъ константинопольскій патріархъ; потомъ, когда обѣдня была кончена, похоронная процессія пошла въ Сенъ-Дени по мѣновому мосту, такъ мостъ Нотръ-Дамъ былъ загроможденъ народомъ.

На половинѣ дороги отъ Сенъ-Дени парижскіе мѣрильщики соли, имѣя каждый на груди золотой цвѣтокъ лиліи, въ силу старинной привиллегіи ихъ цеха, приняли тѣло изъ рукъ оруженосцевъ и военныхъ сержантовъ, и несли его до креста, находившагося на трехъ четвертяхъ пути; въ этомъ мѣстѣ ожидалъ ихъ Сенъ-Денисскій аббатъ; его сопровождали монахи, духовенство, граждане и народъ со множествомъ факеловъ, потому что въ продолженіи перехода наступила ночь; такимъ образомъ вошли въ церковь, гдѣ опять отслужили обѣдню, и какъ тѣло должно было опустить въ могилу только на другой день, то въ ожиданіи этого, оно было поставлено посреди хоръ; потомъ совершено было жертвоприношеніе, и герцогъ Бедфортскій пошелъ туда одинъ.

На другой день опять отслужили обѣдню за упокой души короля. Всю ночь церковь была освѣщена такъ великолѣпно, что въ ней было сожжено двадцать тысячъ фунтовъ воску, и милостыню раздавали съ такою щедростію, что изъ шестьнадцати тысячъ особъ каждой досталось три бланки, такъ назывались небольшія королевскія монеты.

По окончаніи службы, придверники открыли рѣшетку склепа; гробъ, предшествуемый факелами былъ опущенъ въ него и поставленъ близъ могилъ короля Карла V и добраго коннетабля. Константинопольскій патріархъ, взявъ буковую вѣтвь, обмакнулъ ее въ святую воду и произнесъ молитву объ умершихъ. Тогда придверники королевскіе переломили свои бѣлые жезлы, бросили ихъ въ могилу, опрокинули свои булавы верхнею стороною внизъ, и первая лопата земли раздалась на гробѣ, раздѣлившемъ двѣ династіи и два царствованія.

Когда яма была засыпана, то главный герольдъ дю-Берри взошелъ на могилу и громкимъ голосомъ сказалъ:

— Да будетъ Господь Боѣ сострадателенъ и милосердъ къ душѣ величайшаго и пресвѣтлѣйшаго принца Карла короля Франціи, шестаго по своему имени, нашего законнаго и верховнаго государя.

Со всѣхъ сторонъ послышались рыданія; тогда, послѣ непродолжительнаго молчанія, онъ снова воскликнулъ:

— Да продлитъ Господь Богъ жизнь Генриха, Божіею милостью, короля Франціи и Англіи, нашего верховнаго Государя.

Какъ только были произнесены эти слова, то главные придверники королевскаго дома подняли свои булавы, цвѣтками лилій вверхъ, и два раза закричали: да здравствуетъ король! да здравствуетъ король!

Толпа безмолвствовала, и никто изъ среды ея не повторилъ святотатственнаго возгласа; онъ безъ отголоска потерялся подъ мрачными погребальными сводами склепа французскихъ королей, и заставилъ содрогнуться отъ ужаса въ глубинѣ могилъ три монархіи, лежащія рядомъ одна за другою.

На другой день Генрихъ VI, король Англійскій, полутора годовой младенецъ, былъ провозглашенъ королемъ Франціи, подъ регентствомъ герцога Бедфордскаго.

Конецъ.

---

1. 15 іюля 1385 года.
2. Авторы, описавшіе подробно въѣздъ принцессы Изабеллы Баварской во Францію, суть: Фруассаръ, монахъ монастыря св. Дениса, и Юменаль-де-Юрсенъ.
3. Королева Изабелла, какъ извѣстно, родилась отъ брака герцога Этьена Баварскаго-Ингольштадъ съ принцессою Миланскою.
4. Этотъ брилліантъ, находившійся во время Грансонскаго сраженія въ кабинетѣ драгоцѣнностей Карла Смѣлаго, попалъ въ руки Швейцарцевъ, былъ проданъ въ 1492 году, въ Люцернѣ, за 5,000 дукатовъ, и перешелъ отсюда въ Португалію, во владѣніе дона Антоніо, Критскаго пріора. Сей послѣдній, происходя изъ дома Браганцкаго, лишившагося престолонаслѣдія, пріѣхалъ въ Парижъ и въ немъ умеръ; тогда этотъ брилліантъ былъ купленъ Николаемъ де-Гарле синьоромъ Санси, откуда онъ и получилъ свое имя. Послѣдняя оцѣнка, которая была сдѣлана этому камню, доходила, какъ мнѣ извѣстно до 1,820,600 франковъ. Прим. автора.
5. Гипокрасъ — напитокъ, приготовляемый изъ вина, сахара и корицы.
6. Въ то время во Франціи полиція не получила еще надлежащаго благоустройства; полицейскіе сержанты и мѣщанская гвардія далеко не равнялись нашимъ полисменамъ и жандармамъ.
7. Фруасоръ и одинъ изъ монаховъ — писателей монастыри св. Дениса упоминаютъ въ своихъ сочиненіяхъ объ этомъ событіи; только Фруасоръ говоритъ, что этотъ сюрпризъ былъ подготовленъ королевѣ у моста св. Михаила, между тѣмъ какъ монахъ монастыря св. Дениса назначаетъ мѣстомъ этаго зрѣлища мостъ о-Шанжъ. Очевидно, что Фруасоръ ошибается; подобное зрѣлище ни въ какомъ случаѣ не могло быть приготовлено у моста св. Михаила, находившагося по другую сторону собора Парижской-Богоматери и который, слѣдовательно, не находился на дорогѣ, по какой ѣхала королева.
8. Манто — длинное женское одѣяніе, носимое во Франціи въ XIV и XV вѣкахъ.
9. Графъ де-Шароле, сынъ герцога Іоанна, былъ женатъ на принцессѣ Мишель, дочери короля Карла VI.
10. Графъ де-Сен-Поль былъ сынъ герцога Брабантскаго, павшаго въ сраженіи при Азинкурѣ.
11. Такъ со смерти графа Арманьяка называли приверженцевъ дофина.
12. Марія Анжуйская, дочь Людовика, Сицилійскаго короли. Дофинъ женился на ней въ 1413 году; но какъ ему было тогда только 11 лѣтъ, то бракъ совершенъ въ 1416.
13. По новому стилю. 1418 по старому. Годъ начинался 26 апрѣля.
14. Бретанскій договоръ былъ тотъ, по которому король Іоаннъ получилъ свободу.
15. 11-го Сентября выпало довольно снѣгу, такъ что онъ покрылъ поля на два, или ни три дюйма, весь сборъ винограда, который еще не былъ сдѣланъ, погибъ.
16. Доселѣ еще показываютъ въ Монтеро эту шпагу, повѣшенную въ церкви.
17. Мы предупреждаемъ разъ на всегда, что мы излагаемъ въ нашихъ краткихъ описаніяхъ царствованій, эпохъ или событій, имѣніе часто наше личное, безъ всякаго желанія прозелитизма, безъ всякой надежды, чтобъ оно сдѣлалось общимъ.