На зарѣ. Евгенія Бѣлозерскаго. Москва, 1886 г. На оберткѣ значится, что тотъ же авторъ написалъ драму Двѣ матери. Надъ этою драмой мы не мало пролили слезъ… отъ смѣха и кое-какими ея красотами подѣлились съ читателемъ въ отзывѣ, напечатанномъ въ XI кн. Русской Мысли 1884 г. Сборникъ мелкихъ стихотвореній г. Бѣлозерскаго ничѣмъ не уступаетъ его драмѣ и можетъ быть рекомендованъ въ видѣ средства отъ сплина. Вотъ, напримѣръ, стихотвореніе, озаглавленное Моей невѣстѣ:
«Душа души моей,
Надежда лучшихъ дней!
Въ тебѣ мой идеалъ,
Тебѣ я руку далъ
Идти со мною въ міръ,
Гдѣ я былъ долго сиръ,
Гдѣ я страдая шолъ,
Пока тебя обрѣлъ.
Ты приняла мой зовъ
Дѣлить со мной любовь
И жизни всякій путь.
Такъ, другъ мой, не забудь, —
Свидѣтель будетъ Богъ, —
Что мой послѣдній вздохъ
Въ сей жизненной борьбѣ
Принадлежитъ тебѣ».
Стихъ и риѳма стоятъ другъ друга… А вотъ: На Свѣтлое Воскресенье въ Московскомъ кремлѣ:
«Народъ до полночи въ Кремлѣ собрался рано;
На берегу Москвы-рѣки стоитъ рой словъ…
Вотъ загудѣлъ великій колоколъ Ивана,
За нимъ, какъ дѣти, цѣлый рядъ колоколовъ —
И общій дружный гулъ гигантскою волною
Понесся отъ Москвы до внутреннихъ небесъ;
Взвилася вверхъ ракета огненной змѣею»… и т. д.
Приведемъ еще начало длиннаго стихотворенія, озаглавленнаго Поэтическія дрёмы.
«Спалъ зной дневной, сошла прохлада,
Длиннѣе тѣни налегли,
Зажглась вечерняя лампада
Предъ образомъ святой земли;
Лѣсъ погрузился тихо въ думу,
Смолкъ говоръ радости жнецовъ,
Всплылъ мѣсяцъ царственный безъ шуму
Изъ-за прозрачныхъ облаковъ.
Всѣ звѣри, птицы, мошки сыты
И сномъ здоровымъ, тихимъ спятъ;
Въ поляхъ невидимо разлиты
Цвѣточный медъ и ароматъ»…
Хорошо еще, что «мѣсяцъ всплылъ безъ шуму»… А то еслибъ еще мѣсяцъ началъ шумѣть, такъ это былъ бы сущій скандалъ! Хорошо, что «элефанты, и леонты, и орлы, и»… всѣ прочія твари досыта накушались и спятъ здоровымъ сномъ… А дрёмы г. Бѣлозерскаго, все-таки, никуда не годятся: въ нихъ нѣтъ ни смысла, ни поэзіи, а только — наборъ словъ, какъ и во всѣхъ его Ноктурнахъ и въ Музыкѣ земли. Да, собственно, и дрёмъ-то никакихъ нѣтъ, по крайней мѣрѣ, во множественномъ числѣ. Все дѣло въ томъ, что г. Бѣлозерскій уснулъ не такъ покойно, какъ «звѣри, птицы, мошки», — и «бысть ему сонъ въ нощи»:
«Колесница
Всплываетъ вдругъ изъ облаковъ!
На ней красавица-дѣвица
Прекраснѣй утренней мечты.
Кто это: дивная зарница? —
Нѣтъ, то богиня красоты.
Не кони въ упряги, во змѣи,
Предъ колесницею дельфинъ;
По сторонамъ стоятъ двѣ феи,
Держа надъ нею балдахинъ!»
По приглашенію «красы», г. Бѣлозерскій забрался подъ этотъ балдахинъ и… айда! — въ небеса. Тутъ г. Бѣлозерскій такъ увлекся своею спутницей, что,
«Всѣмъ тѣломъ внутренно дрожа»,
прямо заявилъ ей:
«Я страстью бурною охваченъ,
Во мнѣ желанія кипятъ…»
Красавица нѣсколько охладила пылъ молодого человѣка и начала длинную рацею, въ которой, между прочимъ, говорила:
«Взгляни на звѣзды, на пространство,
На каждый свѣтлый метеоръ, —
Все полно жизни, и тиранства
Въ природѣ не отыщетъ взоръ.
Гармонія — ея законы,
Прогрессъ — ея императивъ».
А г. Бѣлозерскому уже совсѣмъ не до императива. Онъ чистосердечно признается:
«Во время рѣчи охватила
Меня несказанная дрожь;
Такъ близость красоты есть сила
И правдой ликъ ея хорошъ.
Ея красою упоенный,
Хотѣлъ обнять роскошный ставъ,
Съ грѣховной мыслью затаенной
Въ ней вызвать страсти ураганъ…»
Къ счастью, красавица-дѣвица оказалась не изъ податливыхъ и въ колесницѣ подъ балдахиномъ не произошло ничего неподобающаго. Все дѣло ограничилось шустословіемъ дѣвицы… Однако, авторъ дрёмъ не сразу успокоился, —
«Исчезъ кошмаръ, но сердца стуки
Въ груди послышались яснѣй…»
Сказать по правдѣ, не ожидали мы такой штуки: все было чудное видѣнье да упоенье, а тутъ вдругъ оказался «кошмаръ»… Довольно, впрочемъ; мы и такъ слишкомъ долго остановились на красотахъ дрёмъ. Съ г. Бѣлозерскаго и этого довольно.