НА ЖЕЛѢЗНОЙ ДОРОГѢ.
правитьПо домашнимъ дѣламъ я вынужденъ былъ недавно выѣхать на недѣлю изъ Петербурга и ѣхать по направленію къ Москвѣ. Усѣлся въ вагонъ и прежде всего вздохнулъ чистымъ воздухомъ. Очень ужъ онъ чистъ сравнительно съ петербургскимъ На платформѣ толпился народъ, слышались прощанья, скоро свистнулъ локомотивъ, и вагонъ задрожалъ тѣмъ ровнымъ, мѣрнымъ, однообразнымъ ходомъ, который такъ разстроиваетъ нервы при продолжительной ѣздѣ и отличаетъ поѣздку но желѣзнымъ дорогамъ отъ привольной, здоровой и, такъ сказать, гимнастической ѣзды въ экипажѣ. Я поневолѣ вспомнилъ ее. Представилась повозка, казанскій тарантасъ, гладкая дорога, уносящаяся тропка, такъ что пыль столбомъ, мѣрные удары всхлипывающаго отъ быстрой ѣзды колокольца, парусъ отъ рубахи ямщика, козырекъ проѣзжаго, даль безконечная, полная отрадной зелени, родная, близкая сердцу даль…
Въ груди что-то ёкнуло, затосковало, застонало. Мнѣ стало жалко, что я не могъ проститься съ Петербургомъ совсѣмъ и поскакать въ эту знакомую даль, увидѣть опять екатеринбургскую дорогу, сибирскій памятникъ, обозъ, первую сибирскую деревню. Увижу ли когда нибудь ихъ, Богъ вѣсть!
Вспомнилъ я свои поѣздки и возвращеніе, вспомнилъ чувства, волновавшія меня. Они были совсѣмъ другія, чѣмъ у отъѣзжающихъ въ Сибирь изъ Россіи. Помню, года два тому назадъ въ петербургскомъ вокзалѣ желѣзной дороги я видѣлъ трогательную сцену. Цѣлое семейство, состоявшее изъ матери и взрослыхъ дѣтей, провожало сына и брата, взрослаго же, малаго лѣтъ подъ 30. Мать сдерживала рыданія, дочери плакали навзрыдъ, отъѣзжающій также плакалъ, какъ ребенокъ, не смотря на свой видный ростъ и дородность. Поѣздъ долго не отходилъ, сцена была томительная, надрывающая. Человѣка точно хоронили, но это были похороны живаго человѣка; я полагалъ, что молодца отправляютъ въ солдаты. Наконецъ, я услышалъ восклицаніе. — Господи, Господи! куда ѣдетъ то! и затѣмъ послѣдовали громкія всхипыванія окончательно распустившагося 30-лѣтняго дитяти.
— Позвольте узнать, куда отправляется? рѣшился спросить я у одного изъ братьевъ.
— Охъ, и сказать нельзя, воскликнула сестра, въ такую даль — въ Иркутскъ, батюшка!
— Да, положимъ, далеко, по что же его ссылаютъ, что ли, поневолѣ ѣдетъ, что такъ разстаетесь?..
— Нѣтъ, зачѣмъ! Фельдшеромъ ѣдетъ, сказала женщина, да мѣсто то неизвѣстное. Страху сколько!
— Помилуйте, сударыня, вѣдь тамъ люди живутъ; онъ, можетъ быть, капиталъ тамъ наживетъ. Словомъ разсказалъ объ Иркутскѣ, что могъ, родные изумились и нѣсколько утѣшились, но дитя было неутѣшно.
Такъ ѣдутъ въ Сибирь. Припомнились мнѣ надписи на памятникѣ между Сибирью и Россіей на Уралѣ, здѣсь всѣ грани исписаны трогательнѣйшими выраженіями прощанія. За то сибиряки почти не прощаются съ родиной, они переѣзжаютъ равнодушно Уралъ. Въ одномъ мѣстѣ я угадалъ сибирскую надпись — «посидѣли и выпили», больше ничего! Я часто думалъ надъ этимъ памятникомъ. Сколько слезъ здѣсь пролито, сколько проклятій произнесено ссыльнымъ людомъ. Я думалъ даже написать стихи и писалъ ихъ, только въ прозѣ. «Холодный мраморный памятникъ съ тремя соснами, какой страхъ ты возбуждаешь у однихъ, съ какой ненавистью встрѣчается здѣсь новая страна, съ какимъ трепетомъ переходятъ эту грань изгнанники! Но въ моемъ сердцѣ нѣтъ къ тебѣ ненависти, во мнѣ ты возбуждаешь иныя чувства; я склоняюсь надъ этимъ мраморомъ своею головою, и немолчные вопросы звучатъ въ душѣ моей смертельной грустью: скажи, кто согрѣетъ теплотою души эти холодный плиты, кто уронитъ жгучую слезу сожалѣнія на тебя, отверженная земля!»
На сей разъ мои думы въ вагонѣ были прерваны. По фатальной случайности я услышалъ знакомое имя, всегда выводящее меня изъ летаргіи. Я услышалъ твое имя, печать пая, но милая родина. Гляжу, въ вагонѣ знакомыя лица — Ледоколовъ, Балалайкинъ и нѣсколько путейцевъ, всѣ оживленно бесѣдуютъ. Изъ отрывочнаго разговора я узналъ, что они ѣдутъ на Востокъ по какимъ то дѣламъ. Всѣ они были веселы и воодушевлены послѣднею закускою въ петербургскомъ вокзалѣ; ясно, что поѣздка на нихъ но производила тягостнаго впечатлѣнія. Скоро они будутъ тамъ, счастливцы! шевельнулась у меня зависть. Да и какъ не завидовать, и Ледоколовъ, и Балалайкинъ тамъ будутъ приняты съ распростертыми объятіями, какъ старые знакомые, пріятели и благодѣтели, а я могу ли этого ожидать? При всей любви, при всей горячей страстной любви моей къ тебѣ, земля моя, едва ли я буду принятъ, какъ другъ.
А Ледоколовъ съ Балалайкинымъ весьма весело между тѣмъ продолжали разговоръ. Ледоколовъ, какъ я узналъ, ѣхалъ опять открывать Мертвый Култукъ, проворный человѣкъ! Балалайкинъ заявлялъ, что онъ ѣдетъ на Амуръ къ своимъ кредиторамъ уплачивать долги и кое-что предпринять вновь.
— Будто бы ты заплатишь? сомнѣвался Ледоколовъ.
— Клянусь, — всѣ до копейки! Нельзя, совѣстно, братъ стало, сколько лѣтъ ждутъ, думаютъ — пустилъ въ трубу, а я всѣ до копейки возвращу, такъ и слово далъ, когда «по особымъ порученіямъ назначили»…
— Да изъ чего же ты заплатишь? Вѣдь у тебя на Доминика не было! уличалъ Ледоколовъ.
— Изъ чего? Балалайкинъ на секунду задумался, видно, что этотъ вопросъ раньше не приходилъ ему въ голову. — Ну, Богъ дастъ, скоплю! Дѣлишко у меня намѣчено пріисковое! отвѣтилъ онъ.
Мнѣ не привыкать было слышать, какъ Балалайкинъ лгалъ. Зналъ я его и источники.
Газъ проѣздомъ мы съ товарищемъ остановились за Байкаломъ у одного торгующаго казака и узнали, что только что проѣхалъ другъ Балалайкина Штукендорфъ. Старый отставной казакъ былъ богатъ и скупъ; онъ принялъ насъ радушно и сообщилъ, что у него былъ такой знатный гость, какого онъ на вѣку не видывалъ!
— Кто же такой?
Казакъ назвалъ Штукендорфа и сообщилъ, какой это богачъ, сколько у него имѣній въ Россіи, какія связи. Богачъ этотъ взялъ у казака однако въ займы только до пріѣзда въ Николаевскъ пустячки — тысячи двѣ на дорогу, обѣщая вмѣсто процентовъ прислать цѣлый серебряный сервизъ. Мой пріятель — спутникъ былъ шутникъ. Онъ раскрылъ суть дѣла и прибавилъ казаку: «да знаешь ли ты, что онъ въ дѣтствѣ еще честное слово далъ долговъ никому не платить? Неужели онъ для тебя это слово нарушать будетъ!» Казакъ пришолъ въ отчаяніе, и старика даже запой хватилъ.
Ну, конечно, и Балалайкинъ заплатить. Дѣло знакомое!
Я видѣлъ, что Ледоколовъ и Балалайкинъ совершаютъ новую экскурсію — одинъ въ Ташкентъ, другой на Амуръ, воспользовавшись случаемъ административныхъ перемѣнъ. Вѣдь вотъ сколько передовыхъ статей, подумаешь, печатаютъ объ этихъ перемѣнахъ, сколько выспренностей, а въ концѣ смотришь — Ледоколовъ и Балалайкинъ только новыя прогонныя себѣ выхлопотали. На сей разъ вагону посчастливило. Смотрю я — кто-то держитъ слѣдующую рѣчь къ сосѣду и вагонной публикѣ.
— Да-съ, стыдно намъ! такой огромный край и забытъ. Триста лѣтъ мы держимъ его въ своихъ рукахъ, а что же мы сдѣлали? Пора вознаградить Сибирь! Пора, господа!
Господи, откуда этотъ благодѣтель? Я невольно припомнилъ при этомъ громкія и фразистыя статьи нѣкоторыхъ большихъ за зетъ. Слова эти принадлежали не кому иному, какъ молодому путейцу.
— Неисчерпаемыя богатства лежатъ у насъ на Востокѣ, продолжалъ молодой ораторъ, а мы ими не пользуемся, нужно дать выходъ, оживить торговлю и промышленность. Край этотъ представляетъ рѣдкое населеніе, надо содѣйствовать колонизаціи. Для всего этого необходима желѣзная дорога!
Такъ вотъ оно что, къ чему дѣло то клонится, подумалъ я. Понимаемъ!
Съ путейцемъ безусловно всѣ согласились — и ѣхавшіе рязанцы, и екатеринославцы, и тамбовцы, которымъ безусловно никакого дѣла до Сибири не было; но особенно сочувствовали оратору одинъ самарскій хлѣботорговецъ и отставной становой, скупившій въ Уфимскомъ краѣ землицу. — Нѣтъ, положительно Сибирь надо вознаградить! Шутка-ли, триста лѣтъ держимъ — и ничего! восклицали они.
Вскорѣ зашла рѣчь и о направленіи желѣзной дороги. И на сей разъ путеецъ явился истолкователемъ. — Куда и какъ ее вести — у насъ еще не рѣшено, говорилъ онъ. На Казань и Нижній но годится, потому тутъ есть водные пути, да къ тому же уральскіе и екатеринбургско-тюменскіе инженеры позиціей здѣсь завладѣли, мѣсто занято, а намъ надо поновѣе да посвѣжѣе мѣсто, ѣдемъ мы изысканія съ Челябы дѣлать, а куда еще доѣдемъ, не знаемъ. Но изысканіе сдѣлаемъ навѣрное. Не знаемъ только вотъ чего: гдѣ городъ Петропавловскъ лежитъ, потомъ есть, говорятъ, городъ Акмолинскъ съ областью — баранины въ немъ страсть сколько. Одни говорятъ, что эта область ближе къ Ташкенту, другіе говорятъ, что она какъ разъ на Восточномъ океанѣ, такъ вотъ мы искать эту область поѣхали. Найдемъ — и дорогу проведемъ! прибавилъ самонадѣянно инженеръ.
— Позвольте замѣтить, вступился нѣкто, сидящій въ томъ же вагонѣ, въ пестромъ пледѣ, съ тросточкой и съ видомъ иностранца. На счетъ направленія вы напрасно будете трудиться, оно отыскано, и я ѣду уже проводить эту дорогу.
Путейцы встрепенулись и насторожили уши. Они не знали, какъ принять эти слова.
— Не безпокойтесь, дорога отыскана, продолжалъ отчеканивать проѣзжій франтъ въ пестромъ пледѣ, крутя усы. Это направленіе будетъ отъ Обской губы къ Хайпудырской губѣ, близь острова Вайгача; лучшее направленіе трудно найдти, оно соединитъ двѣ тундры и обойдетъ недоступный Ялмалскій полуострову; тогда товары пойдутъ по льдамъ, чрезъ Новую Землю, Маточкинъ шаръ и т. д. Для этого предпріятія уже составлена мною огромная компанія изъ негоціантовъ всего міра! Я самъ ѣду теперь окончательно поставить это дѣло! Не угодно ли убйдиться?
Изъ маленькаго мѣшка, гдѣ лежали бритвенныя принадлежности и духи, добыта была цѣлая куча маленькихъ брошюрокъ и роздана всѣмъ въ вагонѣ.
Путейцы, видимо озабоченные, кинулись на брошюрки, но чрезъ нѣсколько минутъ у нихъ показалась двусмысленная улыбка сожалѣнія, они пошептались и успокоились, взглянувъ съ насмѣшкой на иниціатора міроваго предпріятія.
Лице новаго прожектера мнѣ показалось знакомымъ и, когда онъ, величественно закутавшись въ пледъ, ораторствовалъ въ вагонѣ, я узналъ въ немъ не кого иного, какъ простодушнаго франта Митю Прогорѣлова-Безхвостова.
Доселѣ это былъ просто добрый малый, безъ всякихъ занятій, прожившій состояніе въ гуляньяхъ по парижскимъ бульварамъ, и знатокъ гастрономическихъ блюдъ; благо дѣтельствовалъ онъ больше рестораторовъ, но зачѣмъ ему понадобилось облагодѣтельствовать о-въ ВаЙгачъ, я не понималъ. Когда я узналъ, что онъ съ champs d'Élysée переселяется на полуостровъ Ялмалъ, я только сказалъ — «экъ, его бросило».
Прожектамъ его я, конечно, не придавалъ никакого значенія и во всемірную компанію не вѣрилъ, какъ и во все, что говорилъ Митя Прогорѣловъ-Безхвосто въ. Я зналъ, что у него ничего нѣтъ, кромѣ галстучка, ботинокъ и парижской тросточки. Куда же ему тутъ гнаться за путейцами! Зачѣмъ его въ Сибирь понесло, я также плохо понималъ.
Представилъ я себѣ его положеніе и въ Сибири. Долго будетъ дивиться сибирскій обыватель на этого парижскаго какаду, но хитрый сибирякъ скоро отвратитъ свой взоръ отъ него и скажетъ «оглашенный!» Выслушаетъ его и Плешегорскій, понюхаетъ и, увидя, что Митя Безхвостовъ безопасенъ и взятокъ не разоблачить, успокоится и даже обѣдомъ накормитъ, увѣривъ, что Ялмалъ давно составляетъ предметъ его заботъ. А мѣстный статистикъ Купидошка Цыганкинъ даже панегирикъ напишетъ.
Изъ этого всего я заключилъ, что желѣзная дорога у насъ начеку. По крайней мѣрѣ, я въ каждомъ вокзалѣ слышалъ іосклицаніе путейцевъ:
— Край не можетъ оставаться въ застоѣ. Человѣкъ, котлету и бутылку лафиту! Надо оживить промышленность! Человѣкъ, бутылку портвейна и бифштексъ. Мы должны дать сбытъ сибирскимъ произведеніямъ. Человѣкъ, пулярку и финь Шампань!
Господи, и за что, за что выпало ламъ это счастье? думалось мнѣ. Чѣмъ мы его заслужили?..
Чѣмъ дальше я ѣхалъ, тѣмъ болѣе открывалъ, что въ вагонѣ поголовно сидѣли цивилизаторы. Одни киргизовъ осѣдлать ѣхали, какъ Ледоколовъ, другіе — въ Ташкентѣ ремесла заводить, третьи — шелководство въ степяхъ киргизскихъ устроивать, четвертые — случныя конюшни заводить, пятые — переселенца направлять, ибо онъ все не туда идетъ, или, скорѣе, идетъ, идетъ да какъ тараканъ неизвѣстно въ щель куда-то и уйдетъ-ни податей, ни недоимокъ не взыщешь. Ѣхалъ кто-то золото розыскивать, кто-то каменный уголь копать, и всѣ одинаково восклицали. — Нельзя, господа, этотъ край оставить въ застоѣ! 300 лѣтъ владѣемъ — и ничего. Пора вознаградить Сибирь! До сихъ поръ мы сбывали только подонки сюда, отребье общества, мы награждали Сибирь ссыльными! горячился какой-то ораторъ.
— Позвольте, позвольте! вдругъ вступился еще цивилизаторъ изъ угла, въ новой фуражкѣ. — На счеть этого вы напрасно касаетесь. Ссылка также благодѣяніе для Сибири. Позвольте узнать, кто въ сибирскихъ городахъ цивилизацію проводитъ, кто адвокатами, кто ходатаями по дѣламъ — ссыльные! Гдѣ г. Бушъ, гдѣ г. Полянскій, гдѣ г. Юханцсвъ пользу приносятъ? Въ Сибири! Ссыльные и статистикой занимаются, ссыльные и домашними секретарями служатъ, ссыльные въ концертахъ ноютъ! Наконецъ, если бы не было Сибири, позвольте, куда же было бы дѣвать нимъ этихъ господъ. Теперь Сахалинъ или Нерчинскій округъ, Якутскій край — сколько ихъ совмѣстить могутъ. Однихъ каторжныхъ сколько здѣсь предполагается размѣстить, а тамъ Амуръ еще. Я самъ по устройству помѣщеній для нихъ ѣду. Вы ужъ намъ не мѣшайте! Вѣдомство съ вѣдомствомъ не должно сталкиваться. Вы намъ желѣзную дорогу проведите, а мы по ней ссыльныхъ будемъ возить.
Я совершенно погрузился въ золотыя мечты на счетъ будущности обновляемаго такимъ образомъ края, которому триста лѣтъ и т. д.
Какъ вдругъ раздался громкій, какъ труба, голосъ Ледоколова, прервавшій оратора.
— Господа, знаете, что мнѣ пришло въ голову? Сибирь, что такое Сибирь?.. Я вамъ скажу.
Всѣ молчали.
— Сибирь, это — огромный ватеръ-клозетъ!!..
Взрывъ хохота огласилъ вагонъ цивилизаторовъ.
Я былъ пораженъ какъ громомъ. Вотъ такъ неожиданное открытіе!