На далёком Востоке (Кроуфорд; Веселовская)/РМ 1885 (ДО)

На далеком Востоке
авторъ Фрэнсис Марион Кроуфорд, пер. Александра Адольфовна Веселовская

Оригинал: язык неизвестен, Mr. Isaacs: A Tale of Modern India, опубл.: 1882. — Источникъ: "Русская Мысль", кн. I—IV, 1885. az.lib.ru

НА ДАЛЕКОМЪ ВОСТОКѢ.

(Mr. Isaacs).

Романъ Маріона Крофорда.

Глава I.

Что бы ни говорили Жанъ-Жакъ Руссо и его школа, не всѣ люди родятся свободными, но и не всѣ въ оковахъ, если оковы эти не созданы ими же самими. Нѣтъ сомнѣнія, что въ странахъ, гдѣ чрезмѣрная свобода или тиранія способствуютъ образованію того класса людей, которыхъ называютъ авантюристами, человѣкъ, силою ли свой воли или еще болѣе могущественною силою своего раболѣпія, можетъ достигнуть высочайшихъ степеней, точно также, какъ, при отсутствіи этихъ свойствъ, онъ способенъ спуститься до самой низкой ступени общественной іерархіи. Тамъ, гдѣ свобода вырождается въ распущенность, жестокіе и хищническіе инстинкты людей смѣлыхъ и безсовѣстныхъ отдаютъ большею частью въ ихъ распоряженіе достояніе, почести и повышенія, по справедливости, принадлежащія другимъ; въ тѣхъ же многочисленныхъ и несчастныхъ странахъ, гдѣ господство тирана замѣнило власть Бога, неутомимые льстецы, которые терпѣливо переносятъ всевозможные удары и остаются умѣренными среди окружающаго ихъ обилія, несомнѣнно, должны проложить себѣ современемъ путь къ власти.

На Востокѣ, гдѣ наслѣдственный или, по крайней мѣрѣ, традиціонный деспотизмъ никогда не искоренялся съ самой отдаленной поры и гдѣ среди господствующихъ расъ царитъ общественный строй, несравненно болѣе унизительный для остальныхъ племенъ, чѣмъ феодализмъ, — условія для роста и развитія настоящихъ искателей приключеній гораздо благопріятнѣе, нежели въ любой изъ свободныхъ странъ.

Характеръ китайскаго народа понятенъ намъ болѣе всѣхъ остальныхъ. Оттоманская имперія и Персія понынѣ управляются шайкою льстецовъ, дѣйствующихъ отъ имени своего номинальнаго властителя. Въ то же время, Индія, находящаяся въ однородныхъ условіяхъ подъ британскимъ господствомъ, являетъ примѣръ самаго беззастѣнчиваго военнаго деспотизма, не останавливающагося ни передъ кровопролитіемъ, ни передъ хитростями для того, чтобы выгнать изъ злополучныхъ рабовъ (другаго имени для нихъ нѣтъ) послѣдній грошъ или отнять у богатыхъ ихъ законное достояніе. Эти страны изобилуютъ разсказами объ авантюристахъ, превратившихся изъ простыхъ рядовыхъ въ главнокомандующихъ войскомъ, о странствующихъ торговцахъ, женившихся на принцессахъ, смѣлыхъ матросахъ, возвысившихся до адмиральскаго чина, малообразованныхъ младшихъ сыновьяхъ англійскихъ перовъ, окончившихъ жизнь законными обладателями неправильно нажитыхъ милліоновъ.

Съ сильнымъ личнымъ деспотизмомъ перваго Наполеона началась во Франціи новая эра авантюристовъ, не изящныхъ и утонченныхъ, какъ С. Жерменъ, Каліостро или графиня де-ла-Моттъ, но отъявленныхъ негодяевъ, которые, пуская въ дѣло ножъ или бичъ, обращали на себя вниманіе только животною силою или грубостью.

Восточные авантюристы окружены несравненно болѣе поэтическимъ и изящнымъ ореоломъ. Здѣсь рѣдко приходится пускать въ ходъ ножъ или бичъ, а если и случается иногда, то это дѣлается какъ можно незамѣтнѣе. Хочетъ ли султанъ избавиться отъ ненужной ему жены, ее преспокойно задѣлываютъ въ мѣшокъ вмѣстѣ съ нѣсколькими ядрами и безъ дальнѣйшихъ церемоній опускаютъ въ Босфоръ. Добродушный, немного старомодный мэдпурскій раджа обдѣлывалъ эти дѣла безъ всякой огласки, а когда милосердые британцы желаютъ сохранить тайну, человѣка вѣшаютъ въ уединенномъ мѣстѣ, куда не заглядываютъ репортеры. Какъ нѣкогда въ греческихъ трагедіяхъ, кровопролитіе совершается всегда за сценою, и въ настоящее время эти дѣла только прибыльны, но не доставляютъ уже никакой славы. Тѣни убитыхъ появляются, правда, иногда на столбцахъ какихъ-нибудь непокорныхъ индійскихъ газетъ и слабо бормочутъ: «Ото-то-той!», какъ нѣкогда тѣнь Дарія, но добродушные британцы обращаютъ весьма мало вниманія на такіе визиты. За то, если грубый и кровожадный типъ искателей приключеній встрѣчаетъ мало спроса на Востокѣ, тамъ открывается широкій просторъ умному и скромному льстецу, а иногда и честному, даровитому человѣку, который достаточно свободенъ отъ восточныхъ предразсудковъ, чтобы энергически браться за все, что встрѣчается на пути, опережая другихъ соискателей только неутомимостью и смѣтливостью.

Я зналъ когда-то человѣка, который не былъ ни льстецомъ, ни авантюристомъ, но проложилъ себѣ дорогу къ несмѣтному богатству и могуществу только своей громадною выдержкою, хотя его возвышенные взгляды на соціальныя цѣли человѣчества мѣшали ему принимать прямое участіе въ разрѣшеніи политическихъ вопросовъ. Bon chien chasse de race, — пословица эта одинаково примѣнима къ собакамъ, лошадямъ, рогатому скоту и къ людямъ, а въ этомъ человѣкѣ, самомъ благородномъ типѣ арійскаго племени, были въ высшей степени развиты тѣ качества, которымъ его раса обязана своимъ преобладаніемъ. Результатъ его дѣятельности способенъ завлечь этнографа въ лабиринтъ догадокъ, но самый фактъ такъ заманчивъ, что я не въ силахъ воздержаться отъ желанія разсказать его, хотя бы вышеупомянутый этнографъ и сбился съ толку въ своихъ попыткахъ разрѣшить загадку.

---

Въ сентябрѣ 1879 года, какъ разъ въ то время, когда былъ умерщвленъ въ Кабулѣ сэръ Каваньяри, я находился въ Симлѣ, въ нижней части Гималаи, куда меня привлекли интересы одной англо-индійской газеты, редакторомъ которой я состоялъ въ то время. Въ другихъ странахъ, въ особенности въ Европѣ или Америкѣ, есть сотни мѣстъ вдоль моря или на склонахъ горъ, гдѣ извѣстныя болѣзни излечиваются соотвѣтствующими противоядіями, водою, воздухомъ или тѣмъ и другимъ вмѣстѣ. Слѣдуя аристократическому и священному примѣру зальцбургскихъ епископовъ за послѣднія восемь столѣтій, континентальные монархи считаютъ воздухъ и воды Гаштейна единственнымъ средствомъ для освѣженія мозга, утомившагося подъ бременемъ короны. Изнѣженный сибаритъ ѣдетъ въ Эмсъ, Висбаденъ или Ахенъ, а почти неизлѣчимый стастолюбецъ — въ Эксъ, въ Савойѣ, или въ Карлсбадъ. Америка также богата всевозможными Виѳездами, отъ прелестныхъ водъ Саратоги и магнетическихъ ключей Лэнсинга или Мичигана, отъ Виргиніи, настоящей сокровищницы источниковъ съ клокочущими сѣрными водами до теплыхъ ключей Арканзаса, этой ultima Tlmle фланирующаго, и доведеннаго до отчаянія человѣчества. Но въ Индіи, въ чемъ бы ни заключалась болѣзнь, въ изнурительной лихорадкѣ, бѣлой горячкѣ, маларіи, схваченной на охотѣ за тиграми въ Терайѣ, или дизентеріи, полученной на берегахъ Ганга, существуетъ только одно мѣсто для изцѣленія — горы, и главною горною станціею считается Симла.

Въ Симлу или, какъ говорятъ туземцы, Шумлу, находящуюся на склонѣ высокихъ Гималаевъ, стекаются въ сырой періодъ мунсуна посѣтители еще болѣе разнообразные, чѣмъ даже въ Баньеръ-де-Бигорръ на югѣ Франціи, гдѣ веселый французъ, пріѣхавшій только съ однимъ легкимъ, спрашиваетъ у дамы позволенія удалиться на минуту, чтобы разстаться съ остаткомъ послѣдняго легкаго: «Pardon, madame, je m’en vais cracher mon autre poumon».

Въ Симлу перекочевываетъ на лѣто вся администрація: вице-король, члены совѣта, клерки, наборщики и толпа паразитовъ. Сюда высшій сановникъ перевозитъ изъ равнины жену, дочерей и свою больную печень. Сюда же стекаются и журналисты, чтобы собирать новости, которыя просачиваются изъ плохо сколоченнаго зданія административныхъ тайнъ, а за недостаткомъ новостей сочиняютъ ихъ сами, сколько требуется для наполненія столбцовъ ежедневной газеты.

На склонахъ «Джэко», лѣсистой возвышенности, господствующей надъ городомъ, предпріимчивый нѣмецъ устраиваетъ, концертную залу и разводитъ садъ для любителей пива; подъ тѣнью рододендроновъ таинственно движутся госпожа Блавацкая, полковникъ Олькотъ и мистеръ Сипнетъ и даютъ свои диковинныя представленія, а для дополненія пестрой толпы нѣтъ недостатка въ богатыхъ туристахъ изъ Америки, берлинскихъ ботаникахъ и британскихъ пэрахъ. Въ самой Симлѣ нѣтъ дорогъ для катанья въ экипажахъ, за исключеніемъ одной узенькой дорожки, которая, во время моего пребыванія тамъ (а, по всему вѣроятію, и теперь), предназначалась для исключительнаго пользованія вице-короля. Здѣсь всѣ ѣздятъ верхомъ — мужчины, женщины и дѣти; можно видѣть въ изобиліи экземпляры всѣхъ конскихъ породъ, начиная съ чистокровныхъ жеребцовъ лорда Кильдэра и кончая широкими, похожими на ладью, лошадьми, мистера Кэрри Гэркивса, коммиссара по государственнымъ доходамъ въ Бенгаліи. Нѣтъ необходимости останавливаться подробно на описаніи этого благословеннаго уголка, гдѣ баронъ Дахъ нашелъ бы новыя подкрѣпленія для своей теоріи притягательной силы горъ.

Немного оріентировавшись и помѣстивъ слугъ и багажъ въ одной изъ лучшихъ гостинницъ, я началъ оглядываться и, въ качествѣ интеллигентнаго американскаго наблюдателя, какимъ я себя считаю, нашелъ не мало удовольствія въ изученіи характера пестрой толпы, которая двигалась на верандѣ и по аллеѣ.

Наконецъ, пробилъ часъ обѣда. Вмѣстѣ съ остальной публикой я направился въ столовую и занялъ указанный мнѣ стулъ. Мѣсто, мнѣ отведенное, было послѣднимъ съ одной стороны длиннаго стола, противъ него находился незанятый стулъ, за которымъ, скрестивъ руки, стояли двое замѣчательно хорошо одѣтыхъ слугъ, въ бѣлыхъ съ золотомъ тюрбанахъ, видимо, поджидая своего господина. Онъ не долго промедлилъ. Не припомню, чтобы во всю жизнь меня такъ поразила чья-либо наружность. Незнакомецъ сѣлъ противъ меня, и немедленно одинъ изъ слугъ, «китматтаровъ», какъ ихъ здѣсь зовутъ, удалился и вскорѣ вернулся съ драгоцѣннѣйшимъ бокаломъ и фляжкою чистѣйшей венеціанской работы. Взявъ бокалъ, слуга наполнилъ его холодною водою и подалъ своему господину. Человѣкъ, пьющій воду, — рѣдкость въ Индіи, но чтобы кто-нибудь обставлялъ этотъ актъ такой художественностью, — это было явленіемъ, невиданнымъ мною до той поры. Я заинтересовался до послѣдней степени и слѣдилъ за скромной трапезой незнакомца, — онъ ѣлъ очень мало.

Невольно сопоставлялъ я его съ нашими сосѣдями, которые, подобно плѣннымъ Цирцеи, соперничали, казалось, въ истребленіи говядины, баранины и стакановъ отвратительной смѣси водки, содовой воды и льду, погубившей уже подъ тропическимъ солнцемъ столько здоровыхъ людей. Наблюдая за моимъ сосѣдомъ, мнѣ почудилось, что онъ непремѣнно итальянецъ. Я зорко разглядывалъ его и прислушивался къ его словамъ, надѣясь, не изобличитъ ли что-нибудь его акцентъ. Со слугами онъ говорилъ по-индостански, и я сразу подмѣтилъ своеобразный звукъ зубныхъ согласныхъ, совершенно недоступный уроженцамъ сѣвера.

Прежде чѣмъ идти дальше, я попытаюсь изобразить внѣшность мистера Айзекса. Сдѣлать это удовлетворительно я, конечно, не могъ бы по первому взгляду, но послѣдующее знакомство и тѣ событія, которыя я собираюсь разсказать, часто сводили насъ и давали такой просторъ моей наблюдательности, что малѣйшія детали его наружности, характера и манеръ неизгладимо врѣзались въ моей памяти.

Айзексъ былъ нѣсколько выше средняго роста, хотя никто не назвалъ бы его высокимъ. Всѣ его движенія, плавныя или порывистыя (а онъ часто переходилъ отъ одной крайности къ другой), отличались непринужденнымъ изяществомъ, котораго никто, знакомый съ анатоміей, не затруднился бы объяснить. Полная гармонія членовъ, симметрія мускуловъ, равномѣрное распредѣленіе силы, не громадной и подавляющей, но за то всегда присущей ему, природная утонченность каждаго движенія, — все это указывало на организмъ, въ которомъ преобладаетъ пропорціональность, членовъ и мышцъ. Безконечно гибкая и подвижная фигура служила, если можно такъ выразиться, только пьедесталомъ для благородной головы и еще болѣе благороднаго ума, которому она была обязана своею жизненностью и величавостью. Овальное лицо, поразительно прозрачнаго оливковаго оттѣнка, отличалось несомнѣнно восточнымъ характеромъ. Высокій лобъ и закругленныя, тонкія брови превосходно заканчивали орлиный носъ съ широкими, хорошо очерченными ноздрями, въ которыхъ сказывалась энергія и мужество. Ротъ, часто улыбающійся, никогда не смѣялся; сжатыя губы не были узкими, хитрыми или искривленными, какъ часто случается въ восточныхъ лицахъ, а скорѣе отличались величественною греческою полнотою. Изогнутыя линіи ихъ быстро принимали выраженіе симпатіи или презрѣнія, сдерживаемое и подавляемое остальными чертами лица, подобно тому, какъ суровый, угловатый арабъ то обуздываетъ непокорнаго коня, то даетъ ему полную волю.

Но если щедрая природа наградила мистера Айзекса исключительною красотою, то не она, все-таки, привлекала, главнымъ образомъ, вниманіе- наблюдателя. Я упомянулъ о его изящной фигурѣ и безукоризненныхъ иранскихъ чертахъ, хотя едва ли замѣтилъ ихъ при первой встрѣчѣ. Приковали и покорили меня его глаза. Я видѣлъ когда-то во Франціи уборъ, составленный изъ шести драгоцѣнныхъ камней, прекрасныхъ каждый по своему, но сгруппированныхъ такъ, что они сливались какъ бы въ одно цѣлое и, при каждомъ движеніи, распространяли блескъ, измѣняли цвѣтъ и тысячью переливовъ отражали солнечные лучи. Еслибъ я искалъ сравненія для глазъ моего друга, я нашелъ бы его, хотя, все-таки, въ несовершенномъ видѣ, именно въ этомъ художественномъ произведеніи ювелирнаго искусства. Они были темные и замѣчательно большіе:, полузакрытые, они казались продолговатыми, а когда внезапно открывались подъ вліяніемъ гнѣва или удивленія — круглыми и проницательными, какъ у орла. Ихъ глубина, жизненность и неугасающая яркость какъ бы свидѣтельствовали о сконцентрированной въ нихъ силѣ сотенъ поколѣній персидскихъ маговъ. Въ этихъ глазахъ горѣлъ божественный огонь, не нуждавшійся ни въ пищѣ, ни въ крѣпкихъ напиткахъ для поддержанія своей силы.

Я мысленно разрѣшилъ занимавшій меня вопросъ. Судя по глазамъ, воздержности и зубнымъ согласнымъ, незнакомецъ могъ быть итальянцемъ. Родившись въ Италіи, хотя и американецъ по происхожденію, я обратился къ нему на этомъ языкѣ, почти увѣренный въ отвѣтѣ. Къ удивленію и даже нѣкоторому смущенію моему, онъ произнесъ два слова на ново-греческомъ языкѣ — «не понимаю», видимо, думая, что я говорю на какомъ-нибудь изъ греческихъ нарѣчій и отвѣчая единственною знакомою ему фразой, хотя и неправильно построенною.

— Извините, — началъ я по-англійски, — я счелъ васъ за соотечественника и осмѣлился обратиться къ вамъ на своемъ родномъ нарѣчіи. Позвольте узнать, говорите вы по-англійски?

Я не мало удивился, когда онъ отвѣчалъ на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ, которымъ владѣлъ, повидимому, въ совершенствѣ. Мы разговорились; онъ оказался человѣкомъ впечатлительнымъ, остроумнымъ, весьма занимательнымъ, вполнѣ знакомымъ съ англо-индійскими и чисто англійскими интересами, очевидно, начитаннымъ. Въ Индіи обѣдъ тянется долго, и мы имѣли много времени для сближенія, что, впрочемъ, всегда легко для людей не англійскаго происхожденія. Когда, по окончаніи дессерта, незнакомецъ пригласилъ меня курить въ свою комнату, я съ удовольствіемъ принялъ этотъ вызовъ.

Мы разстались на нѣсколько мгновеній, и я послалъ слугу къ завѣдывающему гостинницею, чтобы спросить имя страннаго человѣка, который походилъ на итальянца, а говорилъ, какъ членъ бэліольской коллегіи. Узнавъ, что его зовутъ «мистеромъ Айзексомъ», я двинулся по корридорамъ и верандамъ въ сопровожденіи слуги, несшаго мою трубку, и достигъ, наконецъ, комнатъ моего новаго знакомца.

Обычай курить «наргилэ» давно уже исчезъ въ Индіи изъ англійскаго общества. Мѣсто его заняли «чирутъ», родъ сигары изъ Бирмана или Тричинополя, египетская сигаретка или дорогія манильскія и гаванскія сигары. Въ порывѣ энтузіазма ко всему восточному, я прибѣгнулъ сначала къ этой уже отжившей модѣ, и такъ увлекся наслажденіемъ, которое доставлялъ мнѣ нѣсколько неуклюжій снарядъ, что не покидалъ своей привычки во все время пребыванія на Востокѣ. Такимъ образомъ, когда мистеръ Айзексъ пригласилъ меня курить въ свои комнаты или, вѣрнѣе, въ пространство, разстилавшееся передъ нами (сентябрскій воздухъ былъ еще тепелъ въ горахъ), я приказалъ носильщику приготовить мой наргилэ и снести его внизъ. По приглашенію хозяина, я пріотворилъ стеклянную дверь, чтобъ осмотрѣть помѣщеніе, гдѣ проводилъ лѣтніе мѣсяцы этотъ человѣкъ, такъ мало походившій на остальныхъ.

Войдя въ комнату, я, въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, не могъ произнести ни слова, даже едва дышалъ. Мнѣ почудилось, будто я внезапно перенесся въ то подземелье, куда злой волшебникъ послалъ Аладина искать лампу. Мягкій, но ясный свѣтъ наполнялъ комнату; я не сразу понялъ, откуда онъ распространяется; впрочемъ, я и не доискивался причины: настолько поразила меня изумительная роскошь обстановки. По первому взгляду казалось, будто стѣны и потолокъ выложены золотомъ и драгоцѣнными камнями; въ дѣйствительности оно почти такъ и было. Комната, какъ я скоро замѣтилъ, была не велика, по крайней мѣрѣ для Индіи; въ каждомъ свободномъ уголкѣ лежали груды золота, алмазныхъ украшеній, блестящаго оружія или стояли неуклюжіе, но сверкающіе идолы. Тутъ были сабли въ ножнахъ, усыпанныхъ брилліантами и сафирами, съ крестообразными рукоятками, украшенными рубинами въ золотой оправѣ, — добыча, отнятая у какого-нибудь раджи или набоба, низложеннаго во время возстанія. Тутъ были и наргилэ въ четыре фута вышиною, покрытые алмазами и тонкими украшеніями багдадской или гератской работы; золотые кувшины для воды и чарки изъ нефрита; ятаганы изъ Рума и идолы изъ далекаго Востока. Блестящія лампы, восьмиугольной восточной формы, висѣли съ потолка и, наполненныя ароматическимъ масломъ, разливали повсюду мягкій свѣтъ. Полъ былъ покрытъ богатымъ ковромъ, а на низкихъ диванахъ лежали груды подушекъ изъ темной шелковой ткани съ золотомъ. Въ одномъ изъ угловъ комнаты, повидимому, любимомъ мѣстѣ отдохновенія хозяина, лежали раскрытыя на полу двѣ, три роскошно иллюстрированныя арабскія рукописи, а рядомъ съ ними стояло на угляхъ серебряное блюдо, съ котораго возносилась тонкая, бѣлоснѣжная струйка дыма, распространявшаго въ воздухѣ легкій ароматъ.

Внезапный переходъ отъ обычныхъ условій чопорнаго англоиндійскаго отеля къ такой обстановкѣ былъ чѣмъ-то новымъ и до крайности пріятнымъ для меня. Неудивительно, что я остановился пораженный, безъ словъ. Мистеръ Айзексъ стоялъ у дверей, пока я вглядывался въ странную картину, которая неожиданно раскрылась передо мною. Наконецъ, я обернулся и отъ созерцанія великолѣпія неодушевленныхъ сокровищъ, меня окружающихъ, перенесъ взоръ на величественное лицо того прекраснаго живаго существа, которое, по мановенію волшебнаго жезла или, говоря прозаичнѣе, своимъ приглашеніемъ покурить, перенесло меня изъ заурядной будничной среды въ страну, полную лучезарной фантазіи волшебнаго Востока и не менѣе блестящей его дѣйствительности.

Пока я глядѣлъ на мистера Айзекса, мнѣ казалось, что его темные глаза, въ которыхъ, болѣе чѣмъ когда-либо, я видѣлъ (и впервые понялъ) непостижимое сочетаніе яркости драгоцѣнныхъ камней съ искрою божественнаго огня, притягивали и отражали свѣтъ, падавшій сверху изъ лампъ. Съ минуту стояли мы неподвижно: онъ, видимо забавляясь моимъ изумленіемъ, я, — въ высшей степени заинтересованный загадочностью его личности и богатствъ.

— Да, — сказалъ, наконецъ, Айзексъ, — вы, конечно, удивляетесь моему маленькому Эльдорадо, такъ уютно спрятанному въ нижнемъ этажѣ зауряднаго отеля. Быть можетъ, васъ удивляетъ даже самое присутствіе мое здѣсь. Но выйдемте на воздухъ; вашъ наргилэ уже разгорѣлся, а вмѣстѣ съ нимъ засіяли и звѣзды.

Я послѣдовалъ за нимъ на веранду, гдѣ стояли длинныя тростниковыя кресла, употребительныя въ этой мѣстности, и, взявъ конецъ трубки изъ рукъ важнаго мусульманина, на чьей обязанности лежало ея приготовленіе, усѣлся съ тѣмъ безпечнымъ и лѣнивымъ настроеніемъ духа, которое можно извѣдать только въ тропическихъ странахъ.

Молча и съ величайшимъ наслажденіемъ, медленно вдыхалъ я душистый паръ табаку, ароматическихъ травъ и меда, которыми былъ наполненъ наргилэ. Никакого звука не было слышно, кромѣ монотоннаго журчанья и клокотанья дыма, проходившаго черезъ воду, или нѣжнаго шелеста листьевъ громаднаго рододендрона, который возвышался посреди поляны, простирая темныя вѣтви къ ночному небу. Луна еще не показывалась, хотя звѣзды были ясны и свѣтлы:, бѣловатая, какъ пѣна, линія млечнаго пути разстилалась надъ нашими головами, точно борозда, оставленная на небѣ громаднымъ кораблемъ^, мягкій, ласкающій свѣтъ лампъ изъ комнаты Айзекса ложился золотымъ пятномъ на одну половину веранды, а серебряное блюдо, угли котораго раздувались легкимъ вѣтеркомъ, распространяло небольшое ароматическое облако, и запахъ этотъ пріятно сливался съ испареніями моей трубки. Слуга въ тюрбанѣ сидѣлъ поодаль, на краю ступеней, поджавъ подъ себя ноги и устремивъ взоръ въ полумракъ, какъ могутъ сидѣть индусы цѣлые часы подрядъ. Айзексъ лежалъ неподвижно въ креслѣ, закинувъ руки надъ головою, свѣтъ изъ открытой двери падалъ прямо на украшенный алмазами мундштукъ его наргилэ. Онъ вздохнулъ, на половину грустный, на половину довольный, и, казалось, хотѣлъ начать разговоръ, но вдохновеніе, видимо, еще не осѣнило его, и молчаніе не нарушалось. Что касается меня, я до того углубился въ размышленіе обо всемъ, видѣнномъ мною, что мнѣ не о чемъ было говорить:, къ тому же, странная личность этого человѣка возбуждала желаніе дать ему самому начать разговоръ, чтобы получить, такимъ образомъ, понятіе о его умѣ и складѣ мыслей. Бываютъ минуты, когда молчаніе кажется священнымъ, а нарушеніе его святотатствомъ, хотя никто не былъ бы въ состояніи объяснить установившейся тишины. Въ такія мгновенія всѣ какъ бы инстинктивно поддаются одному и тому же вліянію, и человѣкъ, который первый нарушитъ очарованіе, испытываетъ неловкость, говоритъ что-нибудь очень глупое или произноситъ фразу, напыщенную и сентенціозную. Пока я курилъ, слѣдя за большой пылающей чашей наргилэ, уголекъ, приподнятый жаромъ, упалъ черезъ край сосуда и ударился о металлическую подставку. Острый слухъ слуги на ступеняхъ уловилъ этотъ звукъ; онъ всталъ и подошелъ, чтобы поправить огонь. Движеніе это послужило отвлеченіемъ: очарованіе было нарушено.

— Нѣмцы утверждаютъ, — началъ Айзексъ, — что въ такія минуты надъ домомъ проносится ангелъ. Я этому не вѣрю.

Слова эти меня удивили. Я никакъ не ожидалъ, что мистеръ Айзексъ начнетъ разговоръ съ замѣчанія о нѣмцахъ. По тону его голоса я заключилъ, что онъ считаетъ это изреченіе какъ бы однимъ изъ символовъ вѣры всего тевтонскаго племени.

— Я этому не вѣрю, — задумчиво повторилъ онъ. — На свѣтѣ нѣтъ такого явленія, какъ проносящійся ангелъ. Это совершенно неправильное выраженіе. Если существуютъ вообще ангелы и если они перемѣняютъ мѣсто, это не можетъ быть названо движеніемъ, такія перемѣщенія должны совершаться моментально и не могутъ быть связаны съ понятіемъ о времени. Думали ли вы когда-нибудь объ ангелахъ?… Кстати, извините, пожалуйста, мою безцеремонность, но некому познакомить насъ; позвольте же узнать ваше имя?

— Меня зовутъ Григгсомъ, Павломъ Григгсомъ. Я американецъ, но родился въ Италіи. Мнѣ уже извѣстно, что ваше имя Айзексъ, но, откровенно говоря, я не понимаю, откуда оно вамъ досталось, такъ какъ не полагаю, чтобы вы были англійскаго, американскаго или еврейскаго происхожденія.

— Вѣрно, — отвѣчалъ онъ, — я не янки, не еврей и не потребитель мяса, словомъ, не европеецъ. А такъ какъ вы, по всему вѣроятію, никогда не отгадаете моей національности, то скажу вамъ, что я персіянинъ, чистокровный иранецъ, выродившійся потомокъ Зороастра, какъ вы его называете, хотя по вѣрѣ послѣдователь пророка; да будетъ благословенно его имя, — прибавилъ онъ съ выраженіемъ лица, котораго я въ то время не понялъ. — Я называю себя Айзексомъ только для удобства въ дѣловыхъ сношеніяхъ. Въ этомъ нѣтъ никакой скрытности съ моей стороны, такъ какъ исторія моя извѣстна многимъ. Имя это имѣетъ привлекательный семитическій звукъ, который весьма идетъ къ моему роду занятій; къ тому же, для англичанъ проще и короче написать его, чѣмъ Абдулъ-Гафизъ-бэнъ-Исакъ, какъ я, собственно, прозываюсь.

— Такъ какъ вы придаете вашему дѣлу настолько значенія, что мѣняете даже для него имя, позвольте же узнать, въ чемъ оно, собственно, состоитъ? Оно, должно быть, весьма прибыльно, судя по тому скопленію богатствъ, которое вы мнѣ мелькомъ показали.

— Да. Мое занятіе вращается именно около богатства. Я — торговецъ драгоцѣнными камнями и другими подобными же предметами. Когда-нибудь я вамъ покажу свои брилліанты, ихъ стоитъ посмотрѣть.

Встрѣтить въ Индіи людей всѣхъ національностей, которые покупаютъ и продаютъ драгоцѣнные камни и обогащаются этимъ, дѣло не рѣдкое. Я подумалъ, что Айзексъ пріѣхалъ, вѣроятно, когда-нибудь съ караваномъ изъ Багдада и поселился здѣсь. Но, съ другой стороны, его знакомство съ англійскимъ языкомъ, на которомъ онъ говорилъ такъ же чисто, какъ еслибъ воспитывался въ Оксфордѣ или Итонѣ, тщательный, хотя и простой англійскій костюмъ, а въ особенности утонченность манеръ, — все это указывало на болѣе продолжительное пребываніе въ культурныхъ условіяхъ новой отчизны, чѣмъ согласовалось съ его моложавостью. Весьма позволительное любопытство побудило меня упомянуть объ этомъ.

— Вы, вѣроятно, пріѣхали сюда въ очень молодые годы, — началъ я. — Коренной персіянинъ не научается въ теченіе немногихъ лѣтъ говорить по-англійски, какъ человѣкъ съ университетскимъ образованіемъ, или ссылаться на нѣмецкія поговорки, если не знаетъ тайны, съ помощью которой люди поглощаютъ знанія безъ всякаго усилія и усвоиваютъ ихъ себѣ безъ труднаго процесса умственнаго пищеваренія.

— Я старше, чѣмъ кажусь, даже значительно старше. Въ Индіи я живу уже 12 лѣтъ и, обладая природной способностью къ языкамъ, которая поддерживается еще постояннымъ общеніемъ съ англичанами, мнѣ удалось пріобрѣсти нѣкоторую бѣглость и хорошій выговоръ. Жизнь моя довольно богата приключеніями. Нѣтъ причинъ, почему бы мнѣ не передать вамъ кое-что изъ нихъ, тѣмъ болѣе, что вы не англичанинъ, и выслушаете меня поэтому безъ предразсудковъ. Только интересуетесь ли вы такимъ разсказомъ?

Я просилъ его продолжать и приказалъ слугѣ поправить трубки, чтобы ничто не мѣшало намъ впослѣдствіи. Когда это было сдѣлано, Айзексъ началъ:

— Я попытаюсь сжать свой длинный разсказъ. Мы, персіяне, настолько же любимъ слушать безконечныя повѣствованія или смотрѣть на свадебныя пляски, какъ ненавидимъ плясать сами или разсказывать длинныя исторіи. Родился я, какъ вамъ уже извѣстно, въ Персіи, отъ персидскихъ родителей. Не стану обременять вашей памяти именами, къ которымъ вы не привыкли. Отецъ мой былъ зажиточнымъ купцомъ и человѣкомъ незаурядно начитаннымъ въ арабской и персидской литературахъ. Я вскорѣ обнаружилъ большую склонность къ книгамъ, и мнѣ доставлялись всѣ средства для удовлетворенія этого влеченія. Когда мнѣ стукнуло двѣнадцать лѣтъ, я былъ захваченъ партіею торговцевъ невольниками и отвезенъ въ Румъ, по вашему, Турцію. Не стану описывать моихъ слезъ и негодованія. Ѣхали мы быстро; хозяева обращались со мною хорошо, что, впрочемъ, дѣлается всегда, такъ какъ цѣнность невольника зависитъ отъ его сытаго и здороваго вида. Въ Стамбулѣ меня скоро продали за большую сумму, благодаря моей свѣтлой кожѣ и способности писать и пѣть персидскія пѣсни. Быть похищеннымъ и проданнымъ такимъ образомъ — на Востокѣ дѣло весьма обыкновенное для мальчиковъ. Богатый паша готовъ платить за нихъ, что только запросятъ. Судьба этихъ невольниковъ не всегда счастливая.

Айзексъ остановился на минуту и раза два или три сильно затянулся изъ трубки.

— Видите ли вы яркую звѣзду на югѣ? — спросилъ онъ вдругъ, указывая въ ту сторону длиннымъ, украшеннымъ алмазами, мундштукомъ.

— Да. Это, должно быть, Сиріусъ.

— Это моя звѣзда. Вѣрите ли вы вліянію звѣздъ на судьбу человѣка? Конечно, нѣтъ; вѣдь, вы европеецъ, какъ же вамъ вѣрить въ это! Продолжаю… Звѣзды, или судьба, или Кали, ну, какъ бы вы ни звали вашъ кизметъ, т.-е. вашу долю добра и зла, присудили мнѣ участь болѣе счастливую, чѣмъ обыкновенно выпадаетъ на долю молодыхъ невольниковъ въ Румѣ. Купилъ меня одинъ очень богатый и еще болѣе ученый старикъ, который такъ увлекся моими свѣдѣніями въ арабскомъ языкѣ и письменности, что рѣшился сдѣлать изъ меня не слугу, предназначеннаго подавать кофе или трубки, и не раба, который долженъ выносить на себѣ еще болѣе тяжкое бремя пороковъ хозяина, а своего ученика. Ничто лучше этого не могло случиться со мною. Старикъ помѣстилъ меня въ своемъ домѣ и обращался со мною безукоризненно хорошо, хотя и заставлялъ усиленно работать за книгами. Нечего говорить, что съ такимъ наставникомъ я дѣлалъ быстрые успѣхи и, двадцати одного года отъ роду, былъ уже замѣчательно образованъ для турка. Но тутъ внезапно умеръ мой благодѣтель, и я пришелъ въ большое уныніе. Вѣдь, какъ ни говорите, я, все-таки, былъ только невольникомъ и могъ быть проданъ во всякое время. Я бѣжалъ. Дѣятельный и выносливый, хотя и не одаренный большою мышечною силой, я легко переносилъ трудности долгаго перехода, скудное питаніе и плохое житье. Встрѣтившись съ группою паломниковъ, я рѣшился отправиться съ ними въ Мекку. Я былъ, конечно, кореннымъ магометаниномъ, какимъ остался и понынѣ, и мое знакомство съ кораномъ вскорѣ прославило меня въ нашемъ караванѣ. На меня смотрѣли, какъ на полезное пріобрѣтеніе и какъ на достойнаго паломника. Прекрасное сложеніе предохранило меня отъ болѣзней и истощенія, отъ которыхъ погибло вдоль большой дороги не мало товарищей. Прочіе богомольцы, изъ уваженія къ моей молодости и набожности, охотно давали мнѣ то небольшое количество риса и финиковъ, въ которомъ я нуждался для поддержанія жизни и силъ… Вы, вѣроятно, читали о Меккѣ, а вашъ цирюльникъ, конечно, бывавшій тамъ, безъ сомнѣнія, сотни разъ описывалъ свои приключенія въ пустынѣ. Вы легко представите себѣ, что я не имѣлъ намѣренія возвращаться въ Румъ. Исполнивъ всѣ установленные обряди, я направился въ Іедду и вступилъ на бортъ арабскаго судна, которое должно было причалить въ Меккѣ и доставить кофе въ Бомбей. Въ уплату за перевозъ мнѣ пришлось работать, а такъ какъ я былъ совершенно неопытенъ въ морскомъ дѣлѣ, зная только каики Золотаго Рога, вы легко поймете, что капитану корабля представилось много поводовъ къ неудовольствію. Ловкость и сообразительность сослужили мнѣ, однако, и тутъ хорошую службу; чрезъ нѣсколько дней я уже довольно присмотрѣлся къ дѣлу, чтобы, не хуже другихъ, умѣть натягивать канатъ или спускать косые паруса. Слухъ, что я только что возвращаюсь изъ паломничества въ Мекку, также доставилъ мнѣ нѣкоторую долю уваженія среди экипажа. Наконецъ, мы высадились въ Бомбеѣ. Я находился въ жалкомъ состояніи. Мой небольшой запасъ одежды былъ въ лохмотьяхъ; тяжелый трудъ и скудная пища сдѣлали меня еще худѣе, чѣмъ было позволительно даже въ мои юношескіе годы и при стройной фигурѣ. Все мое достояніе заключалось въ трехъ пенсахъ мелкими мѣдными деньгами, которые я тщательно сберегалъ на черный день. Я не понималъ ни одного изъ индійскихъ нарѣчій, а еще менѣе по-англійски; не былъ знакомъ ни съ кѣмъ, кромѣ матросовъ судна, на которомъ пріѣхалъ; всѣ они были столь же бѣдны, какъ и я; но ихъ, по крайней мѣрѣ, ограждали отъ голодной смерти тѣ скудныя порціи, которыя раздавались имъ во время пребыванія на сушѣ. Цѣлые дни ходилъ я по базарамъ, заговаривая иногда съ важными старыми торговцами или длиннобородыми мусульманами, въ надеждѣ, что они хоть немного понимаютъ по-арабски, но не находилъ никого. По вечерамъ я погружался въ водоемъ храма, переполненный недавними дождями, и ложился спать безъ ужина на ступеняхъ большой мечети. Покоясь на жесткихъ камняхъ, я смотрѣлъ на свою звѣзду, ободрялся и засыпалъ. Однажды мнѣ приснился чудный сонъ. Мнѣ казалось, что я не сплю, а лежу на ступеняхъ и созерцаю дивнаго руководителя моей судьбы. Пока я глядѣлъ на него, звѣзда легкимъ кругообразнымъ движеніемъ скользнула съ небеснаго престола, подобно метеору, падающему на землю; потомъ, сверкая, какъ опалъ, неземная, потрясающая душу, опустилась на вѣтви пальмы, склонявшейся надъ водоемомъ. Обликъ ея напоминалъ черты лица пророка, — да будетъ благословенно его имя! — а члены походили на члены древняго Амешаспенты (безсмертнаго святаго, генія-исполнителя воли Ормузда). Одежды на призракѣ не было никакой; свѣтъ окутывалъ его точно покровомъ, а серебристые волосы осѣняли голову, подобно лучезарному вѣнцу. Говоръ его напоминалъ звуки тысячи лютенъ, нѣжные, сильные, то раздававшіеся, то умолкавшіе въ ночномъ воздухѣ, подобно пѣснѣ, которую поетъ влюбленный подъ окнами своей милой. Это была любовная пѣсня могущественной звѣзды къ прекрасной дремлющей землѣ. Наконецъ, призракъ, взглянувъ на меня, сказалъ: «Абдулъ-Гафизъ, не теряй бодрости. Я съ тобою и не покину тебя до того самаго дня, когда ты вступишь на огненный мостъ, который ведетъ къ смерти. Ты дотронешься до рѣчныхъ брилліантовъ и морскихъ жемчуговъ, и они останутся въ твоей власти, и велико будетъ твое богатство. Солнечный лучъ, сокрытый въ алмазахъ, согрѣетъ и укрѣпитъ твое сердце; лунный свѣтъ, таящійся въ жемчугѣ, дастъ тебѣ покой въ ночную пору, и дѣти твои будутъ для тебя въ странѣ невѣрныхъ подобно гирляндѣ розъ». Звѣзда скользнула съ пальмовыхъ вѣтвей, коснулась меня, дохнула свѣжимъ дыханіемъ далекаго небосклона и скрылась. Я проснулся и увидалъ ее на обыкновенномъ мѣстѣ, далеко, у самаго горизонта; она была одна, такъ какъ на небѣ занималась уже заря и всѣ меньшія свѣтила уже угасли. Я всталъ съ каменныхъ ступеней, казавшихся мнѣ, подъ впечатлѣніемъ ободряющаго сновидѣнія, цвѣточнымъ моремъ, обернулся на западъ, возблагодарилъ Аллаха и побрелъ своей дорогой. Солнце уже взошло, всюду пробуждалась жизнь; это пробужденіе жизненности сказывалось во мнѣ въ видѣ страшнаго аппетита. Я оглянулся, ища лавки, гдѣ бы я могъ купить пищи на свои скудные гроши; замѣтивъ торговца сластями, разставлявшаго товаръ, я подошелъ къ нему, осмотрѣлъ странные шарики, сдѣланные изъ муки и сахара, и масляничныя сласти. Выбравъ то, что мнѣ казалось по средствамъ, я заговорилъ съ торговцемъ, чтобы привлечь его вниманіе, зная, конечно, что онъ меня не пойметъ, и притронулся одной рукою до предмета, въ которомъ я нуждался, а другою показывалъ нѣкоторыя изъ своихъ мелкихъ денегъ. Не успѣлъ я прикоснуться до сластей, какъ продавецъ страшно разсердился, вскочилъ съ мѣста, созвалъ сосѣдей, и всѣ принялись браниться, кричать, кликать человѣка, котораго я принялъ за солдата, хотя въ своихъ длинныхъ, просторныхъ шароварахъ грязно-чернаго цвѣта и неопрятномъ красномъ тюрбанѣ онъ походилъ скорѣе на обезьяну. Впослѣдствіи я узналъ, что это былъ полицейскій. Онъ схватилъ меня за руку. Зная, что за мною не было никакой вины, и желая открыть, по возможности, въ чемъ дѣло, я послѣдовалъ за нимъ. Прождавъ нѣсколько часовъ въ чемъ-то вродѣ небольшого сарая, гдѣ находилось еще нѣсколько полицейскихъ, я былъ отведенъ къ какому-то англичанину. Понятно, что всѣ попытки къ объясненію оставались тщетными. Я не говорилъ ни на одномъ языкѣ, кромѣ арабскаго или персидскаго, которыхъ никто изъ присутствовавшихъ не понималъ. Подъ конецъ, когда я начиналъ уже отчаиваться и тщетно старался припомнить немногія греческія слова, слышанныя мною въ Стамбулѣ, какой-то старикъ, съ длинною бородою, заглянулъ въ дверь судилища, переполненнаго народомъ. Инстинктивно я обратился къ нему и произнесъ нѣсколько арабскихъ словъ. Съ моему несказанному облегченію, онъ отвѣтилъ на томъ же языкѣ и вызвался быть переводчикомъ. Чрезъ мгновеніе я уже зналъ, что совершилъ преступленіе, дотронувшись до сластей, которыя лежали на прилавкѣ… Вамъ, безспорно, извѣстно, что въ Индіи считается тяжкой виною, влекущей за собою пеню или тюремное заключеніе, если человѣкъ не индусскаго происхожденія осквернитъ пищу члена, хотя бы даже самой низкой касты. Прикосновеніе къ одному предмету на дѣломъ лоткѣ уже позоритъ весь товаръ и дѣлаетъ его негоднымъ для индуса, какъ бы скромно ни было его положеніе. Такъ, какъ я ничего не зналъ о кастахъ и ихъ предразсудкахъ, то муллѣ только съ величайшимъ трудомъ удалось разъяснить мнѣ, въ чемъ собственно заключалась моя погрѣшность; я узналъ, что англійскіе суды, обязанные, въ собственныхъ интересахъ, поддерживать и охранять кастовые обычаи индусовъ, изъ опасенія новаго возстанія, не могутъ сдѣлать никакого исключенія даже въ пользу чужеземца, незнакомаго съ индійскими нравами. Предсѣдательствовавшій англичанинъ наложилъ на меня пеню, но, такъ какъ онъ былъ человѣкъ очень молодой и не успѣлъ еще освоиться съ безпощаднымъ восточнымъ деспотизмомъ, онъ великодушно заплатилъ за меня деньги и, сверхъ того, подарилъ мнѣ еще рупію. Это составляло всего два шиллинга, но, не имѣвъ уже нѣсколько мѣсяцевъ въ рукахъ такой суммы, я былъ такъ же благодаренъ, какъ будто получилъ цѣлую сотню. Если я когда-нибудь встрѣчусь съ нимъ, я непремѣнно расквитаюсь; ему я обязанъ всѣмъ своимъ состояніемъ… Такъ какъ дѣло мое было окончено, я вышелъ изъ судилища съ старымъ муллою, который пригласилъ меня въ свой домъ, разспросилъ о прошломъ, предварительно давъ мнѣ хорошій обѣдъ, состоявшій изъ риса, сластей и маленькой чашки ароматическаго кофе. Пока я ѣлъ, мулла сидѣлъ молча, заботился о моихъ нуждахъ и, видимо, радовался добру, которое дѣлалъ. Вслѣдъ затѣмъ онъ принесъ пачку бирриса, маленькихъ сигаретокъ, свернутыхъ изъ табачныхъ листьевъ, и тутъ я разсказалъ ему всѣ мои приключенія, умоляя помочь мнѣ пріискать работу. Онъ обѣщалъ и пригласилъ меня жить у него, пока я сдѣлаюсь независимымъ. На слѣдующій день я получилъ уже занятіе въ домѣ одного англійскаго адвоката, который велъ громадный процессъ изъ-за какого-то магометанскаго княжества. За эту работу я долженъ былъ получать шесть рупій, т.-е. двѣнадцать шиллинговъ въ мѣсяцъ; но еще до истеченія срока, благодаря участію добраго адвоката и усердію ero единовѣрца-муллы, я былъ уже переведенъ въ свиту гайдерабадскаго низама, находившагося тогдачъ въ Бомбеѣ. Вскорѣ я освоился съ различными нарѣчіями, сколько это было необходимо, и принялся за изученіе англійскаго языка; для этого не было недостатка въ случаяхъ. По истеченіи двухъ лѣтъ, я говорилъ уже достаточно хорошо, чтобы меня понимали, а акцентъ мой съ самаго начала приводилъ въ удивленіе всѣхъ. Изъ своего жалованья мнѣ удалось сберечь около сотни рупій. Съ раннихъ лѣтъ знакомый со свойствами многихъ видовъ драгоцѣнныхъ камней, я рѣшился употребить свои сбереженія на покупку алмаза или жемчужины. Вскорѣ я сошелся съ однимъ старымъ марварри относительно пріобрѣтенія маленькаго камня, стоимость котораго, какъ мнѣ казалось, онъ плохо понималъ вслѣдствіе его дурной шлифовки. Торговецъ былъ хитеръ и несговорчивъ, но превосходство моихъ свѣдѣній по части брилліантовъ дало мнѣ перевѣсъ. Я заплатилъ за маленькій камень девяносто три рупіи, а черезъ мѣсяцъ перепродалъ его за двѣсти рупій молодому англичанину, желавшему сдѣлать женѣ подарокъ. Вслѣдъ затѣмъ я купилъ другой камень, уже побольше, и снова нажилъ почти сто процентовъ: затѣмъ пріобрѣлъ еще два камня и т. д., пока, наконецъ, сколотивъ достаточный капиталъ, не распростился съ дворомъ низама, гдѣ мое жалованье, какъ писца и арабскаго переводчика, никогда не превосходило шестнадцати рупій въ мѣсяцъ. Уѣзжая, я уносилъ съ собою около двухъ тысячъ рупій деньгами и драгоцѣнными камнями. Я направился къ сѣверу и поселился, наконецъ, въ Дели, гдѣ основался въ качествѣ торговца брилліантами и цѣнными предметами. Прошло теперь двѣнадцать лѣтъ, какъ я въ Бомбеѣ. Ни разу не запятналъ я своихъ рукъ ростовщичествомъ, хотя дважды ссужалъ большія суммы подъ законные проценты для цѣлей, разоблачать которыя я не въ правѣ и никогда не обманывалъ покупателя и не оцѣнивалъ ниже стоимости камня, который покупалъ у бѣдняка. Состояніе мое, какъ вы сами могли судить, значительно. Однако, находясь въ постоянномъ общеніи съ индусами и англичанами, я сохранилъ право называться набожнымъ мусульманиномъ и послѣдователемъ пророка, — да будетъ благословенно его имя!

Айзексъ замолкъ. Убывающая луна показалась въ эту минуту надъ горою; обликъ ея имѣлъ тотъ странно-печальный видъ, который всегда свойственъ ей послѣ полнолунія, точно она оплакиваетъ утраченную красоту. Вѣтеръ уныло загудѣлъ въ вѣтвяхъ рододендроновъ и ананасныхъ деревьевъ, и Кираматъ-али, мой слуга, замѣтно дрожалъ, кутаясь въ длинную суконную ливрею. Мы встали и перешли въ комнаты моего новаго пріятеля; яркость огней, нѣжность ковровъ и пуховыхъ подушекъ манили насъ сѣсть и продолжать бесѣду. Но было уже поздно; Айзексъ, какъ истый сынъ востока, разсказалъ мнѣ свою исторію, не торопясь, а сѣли мы курить уже въ девять часовъ. И такъ, пожелавъ ему покойной ночи и размышляя обо всемъ видѣнномъ и слышанномъ мною, я удалился къ себѣ, бросивъ передъ уходомъ съ веранды послѣдній взглядъ на Сиріусъ и печальную луну.

Глава II.

Въ индійскихъ равнинахъ люди встаютъ до зари и только, проживъ нѣсколько недѣль въ болѣе прохладной горной атмосферѣ, снова усвоиваютъ вредную привычку дозволять солнцу появляться раньше себя. Первые часы утра, когда человѣкъ бродитъ безцѣльно, облеченный въ просторный фланелевый костюмъ, или несется галопомъ по зеленому майдану, безспорно принадлежатъ къ числу самыхъ прелестныхъ изо всего дня.

На другое утро послѣ событій, разсказанныхъ въ предшествующей главѣ, я проснулся, по обыкновенію, въ шесть часовъ и вышелъ на веранду, чтобъ взглянуть на холмы, какъ на новое и прелестное зрѣлище, послѣ безконечныхъ равнинъ сѣверозападныхъ провинцій. Было еще почти темно, но на востокѣ уже брезжился слабый свѣтъ, который быстро разрастался на моихъ глазахъ. Обогнувъ уголъ дома, я замѣтилъ надъ вѣтвями темныхъ рододендроновъ снѣжную вершину и, не успѣлъ я налюбоваться на нее, какъ первые лучи далекой зари уже коснулись ея, и чудная гора зардѣлась, подобно прелестной женщинѣ, отъ поцѣлуя пробуждающагося свѣтила. Старая исторія: небо, заискивающее расположенія земли чуднымъ золотымъ дождемъ!

Вотъ показалась неба дочь…

невольно прошепталъ я прелестный стихъ древняго ведійскаго гимна, обращеннаго къ дѣвѣ-зарѣ. Никогда, живя въ пыльныхъ равнинахъ, не понималъ и не цѣнилъ я всей его правдивости; но здѣсь, среди вольныхъ холмовъ, радостный привѣтъ утреннему свѣту слышался, казалось, отовсюду, подобно тому, какъ, за тысячу лѣтъ передъ тѣмъ, блаженный трепетъ вновь пробуждающейся жизни вдохновилъ странствующихъ предковъ арійскаго племени. Почти безсознательно я тихо повторялъ гимнъ, который пѣлъ нѣкогда въ Аллагабадѣ мой старый наставникъ браминъ, являясь на зарѣ и садясь подъ портикомъ въ ожиданіи меня:

Блаженство-блескъ, пурпуровая, свѣтлая

Макгони лучезарная!

Явилась ты, и всюду открываются

Пути благопроходные!

Богатая! Широко ты раскинулась

Багрянымъ свѣтомъ по небу,

Открыла грудь румяную и пышную.

Заря великолѣпная!

Везутъ быки, червонные какъ золото,

Тебя далеко, славную,

А ты, какъ воинъ, вражескія полчища,

Разсѣеваешь сумраки!

Вездѣ, непобѣдимая, ты шествуешь,

И по горамъ проходишь ты,

И въ воды, и въ пещеры углубляешься,

Царица самосвѣтлая!

Подай намъ, дочь небесная, сокровища

Для нашего питанія!

О, ты, что въ часъ молитвы нашей утренней,

Являешься, дарящая!

Пернатыя летятъ къ тебѣ изъ гнѣздъ своихъ,

И люди поднимаются,

И всѣмъ довольство сыплешь ты обильное,

Высоко-колесничная!

Я вернулся въ комнату, чтобы написать нѣсколько писемъ. Черезъ мгновенье, въ дверяхъ появился роскошно одѣтый, бѣлобородый чупрасси и, низко поклонившись и приложивъ руку ко лбу, далъ мнѣ понять, что «если великій повелитель земли, покровитель бѣдныхъ, соблаговолитъ выслушать нижайшаго изъ своихъ слугъ, онъ узнаетъ что-нибудь выгодное для себя».

Говоря это, онъ подалъ мнѣ письмо отъ одного должностнаго лица, съ которымъ я имѣлъ дѣло. Это былъ отвѣтъ на записку, отправленную мною наканунѣ съ просьбою объ аудіенціи. Я вскорѣ покончилъ это дѣло, вернулся домой къ завтраку и, наконецъ, удалился къ себѣ, чтобы немного отдохнуть. Пробылъ я въ комнатѣ съ часъ, покуривая трубку и дремля надъ книгою, какъ вдругъ слуга возвѣстилъ о прибытіи какого-то сагиба, желавшаго меня видѣть, — и передо мной предсталъ Айзексъ, внося съ собою точно отраженіе солнечныхъ лучей. Блестящіе глаза его ярко сверкали въ полутемной комнатѣ. Я былъ въ восторгѣ отъ его посѣщенія, такъ какъ чувствовалъ, что мозгъ мой начинаетъ притупляться отъ непривычной праздности и что книга, которую я читалъ, не въ состояніи пробудить или оживить меня. Это былъ, къ тому же, весьма пріятный сюрпризъ. Отельные знакомые рѣдко сближаются; кромѣ того, я боялся еще, какъ бы моя вчерашняя молчаливость не произвела на Айзекса невыгоднаго впечатлѣнія, и порѣшилъ быть очень любезнымъ съ нимъ при первой встрѣчѣ.

Правду сказать, трудно было бы объяснить причину влеченія, которое я чувствовалъ къ Айзексу. Отъ природы я всегда недовѣрчивъ къ людямъ, которые начинаютъ знакомство съ личныхъ признаній, и, несмотря на всю привлекательность манеръ Айзекса, я, все-таки, невольно призадумывался надъ мотивомъ, побудившимъ его разсказать совершенно незнакомому человѣку всю свою исторію. Хотя я и родился на югѣ, но во мнѣ остались нетронутыми черты характера, свойственныя жителямъ сѣвера, только съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ внѣшняго лоска итальянцевъ, а раннее изученіе Ларошфуко и его школы не предрасполагаетъ къ безграничной вѣрѣ въ людское безкорыстіе. Тѣмъ не менѣе, въ личности Айзекса было что-то способное разсѣять недовѣрчивость, цинизмъ и мелкую подозрительность. Такъ свѣтлый горный ручей смываетъ съ полувысохшаго рѣчнаго ложа жалкія, грязныя лужи, пыль и соръ. Это было совершенно неизвѣданное мною ощущеніе и новая эра въ моихъ отношеніяхъ къ людямъ: желаніе понять этотъ благородный умъ и изучить его внутреннюю работу брало во мнѣ верхъ надъ мелкими сомнѣніями и предубѣжденіями. Поэтому, когда предо мною предсталъ Айзексъ, уподобляясь богу солнца, несмотря на свой непритязательный сѣрый костюмъ и спокойныя манеры, я почувствовалъ легкую дрожь удовольствія, по мѣткому опредѣленію Свинборна, равняющуюся тому, что чувствуетъ человѣкъ, когда нѣжная рука гладитъ его по волосамъ.

— Что за дивный день послѣ всего этого ужаснаго дождя! — были его первыя слова. — Цѣлыхъ три мѣсяца ливней, грязи, неизбѣжныхъ ватерпруфовъ, не говоря уже о пріятности липнуть къ мокрому сѣдлу, имѣть на ногахъ не сапоги, а какія-то ведра съ водою, и чувствовать, какъ потоки льются вверхъ и внизъ по рукавамъ, вопреки всѣмъ законамъ тяготѣнія. Такова наша здѣшняя жизнь во время мунсуна. Уфъ!

Онъ бросился въ тростниковое кресло, вытянулъ свои изящныя ноги, для того, чтобы солнечные лучи, проникавшіе въ полурастворенную дверь, пріятно ласкали его подошвы и напоминали ему объ установившейся прелестной погодѣ.

— Что дѣлали вы сегодня? — сказалъ я, за неимѣніемъ лучшаго вопроса, все еще не оправившись отъ умственнаго застоя, который вызывалъ во мнѣ послѣдній нумеръ журнала, только что мною прочитанный.

— О, право, не знаю!… Женаты вы? — неожиданно спросилъ онъ.

— Боже избави! — серьезно и даже съ нѣкоторымъ волненіемъ отвѣчалъ я.

— Аминь! — раздался отвѣтъ. — Что касается меня, то я женатъ и жены мои перессорились между собою.

— Ваши жены? или мнѣ только послышалось, что вы говорите во множественномъ числѣ?

— Нѣтъ. У меня ихъ, на бѣду, цѣлыхъ три. Еслибъ ихъ было только двѣ, онѣ ладили бы лучше между собою. Вы, конечно, согласитесь, что два человѣка еще составляютъ компанію, а три — уже нѣтъ, какъ гласитъ ваша пословица.

Айзексъ произнесъ это задумчиво, точно соображая, не сократить ли ему это число.

Примѣненіе поговорки къ такому случаю было дѣломъ, совершенно новымъ на моей памяти. Что касается тройственности брачныхъ узъ моего пріятеля, я пересталъ удивляться, вспомнивъ, что онъ магометанинъ. Айзексъ погрузился въ размышленія, потомъ внезапно всталъ и взялъ со стола сигаретку.

— Желалъ бы я знать… — началъ онъ.

Первая спичка не разгоралась, и онъ возился нѣкоторое время со второю, наконецъ, выпустивъ большое облако дыма, и сѣвъ на другой стулъ, онъ продолжалъ: Интересно знать, не дѣйствовала ли бы машина лучше, еслибъ я взялъ четвертую жену?

Онъ глядѣлъ на меня въ упоръ, точно спрашивая моего мнѣнія.

Никогда не случалось мнѣ находиться въ прямыхъ сношеніяхъ съ образованными, зажиточными мусульманами. Быть спрошеннымъ напрямикъ, да еще на основаніи общихъ принциповъ, совершенно независимо отъ имѣющейся въ виду особы, лучше ли четыре жены, чѣмъ три, представлялось нѣсколько затруднительнымъ. Айзексъ былъ совершенно способенъ заключить еще до обѣда, ради водворенія мира, четвертый бракъ, и не думаю, чтобы шагъ этотъ показался ему ложнымъ.

— Найдетъ коса на камень, — отвѣчалъ я. — У васъ также есть пословицы, и одна изъ нихъ гласитъ, что для человѣка лучше сидѣть, чѣмъ стоять, лежать, чѣмъ сидѣть, умереть, чѣмъ лежать. Я примѣнилъ бы эту пословицу и къ брачному дѣлу. Съ помощью подобнаго послѣдовательнаго мышленія окажется, что человѣку выгоднѣе не имѣть ни одной жены, чѣмъ обладать тремя.

Его бойкій умъ сразу подмѣтилъ слабый пунктъ моего аргумента.

— Не имѣть никакой жены, — возразилъ онъ, — значило бы для счастія человѣка то же самое, что смерть. Отрицательное счастіе — весьма отрицательное.

— Такое счастіе все же лучше положительной бѣды.

— Послушайте, — сказалъ онъ, — мы играемъ словами и понятіями, какъ будто это ведетъ къ чему-нибудь, кромѣ пустоты. Неужели вы, въ самомъ дѣлѣ, сомнѣваетесь въ значеніи брака?

— Нѣтъ. Бракъ — отличная вещь, если два человѣка такъ бѣдны, что зависятъ другъ отъ друга для пріобрѣтенія насущнаго хлѣба или довольно богаты, чтобы жить врозь. Для человѣка въ моемъ положеніи бракъ былъ бы верхомъ безумія, поступкомъ, уступающимъ по опрометчивости только преднамѣренному самоубійству. Вы — богаты, и, еслибъ у васъ была только одна жена, которая жила бы въ Дели, пока вы находитесь въ Симлѣ, вы были бы, несомнѣнно, очень счастливы.

— Въ этомъ есть своя доля правды, — сказалъ Айзексъ. — Еслибъ женщина жила одна, она могла бы скучать, бить слугъ, но только не ссориться. Къ тому же, гораздо легче наблюдать за однимъ верблюдомъ, чѣмъ за тремя. Думаю, что надо будетъ попробовать это средство.

Наступило молчаніе; Айзексъ какъ будто рѣшалъ въ своемъ умѣ судьбу двухъ женъ, которыхъ хотѣлъ принести въ жертву своему моногамическому опыту. Вслѣдъ затѣмъ онъ спросилъ меня, привелъ ли я съ собой лошадей, и, узнавъ, что нѣтъ, предложилъ одну изъ своихъ, чтобы совершить прогулку у подножья Джэко и, если хватитъ время, взглянуть на Аннандэль, гдѣ происходили скачки. Я съ радостью принялъ предложеніе, и Айзексъ отрядилъ одного изъ моихъ слугъ, преданнаго Кираматъ-Али, чтобы велѣть сѣдлать лошадей. Тѣмъ временемъ разговоръ перешелъ на кабульскую экспедицію, предпринятую для отомщенія смерти Каваньяри. Айзексъ смотрѣлъ на это дѣло совершенно одинаково со мною. Онъ находилъ отправку четырехъ англичанъ, подъ прикрытіемъ небольшаго отряда туземныхъ солдатъ, ни съ чѣмъ несравнимымъ безуміемъ, достойнымъ, впрочемъ, всей англійской политики въ Афганистанѣ.

— Вы, англичане, — виноватъ, я забылъ, что вы не изъ нихъ, — итакъ, англичане совершаютъ большинство своихъ подвиговъ, только благодаря тому, что легкомысленно ставятъ себя въ такое положеніе, въ какое не попалъ бы ни одинъ здравомыслящій человѣкъ. Вспомните о Балаклавѣ; подумайте о томъ, что дѣлалось во время индійскаго возстанія и первой афганской войны; наконецъ, вникните въ самое возстаніе: что оно такое, какъ не результатъ безумной мысли, будто Индіей можно вѣчно управлять такими невинными средствами, какъ преданность туземныхъ офицеровъ и благодарность народа добродушному британскому правительству. Бѣдный Каваньяри! Онъ былъ здѣсь въ прошломъ году до отъѣзда въ миссію и не разъ повторялъ, что никогда болѣе не вернется сюда. А, между тѣмъ, трудно было выбрать человѣка, болѣе пригоднаго для борьбы или для политическихъ переговоровъ, если только догадались дать ему надежную охрану.

Окончивъ этотъ панегирикъ, пріятель мой бросилъ потухшую папироску, зажегъ другую и, казалось, снова погрузился въ разрѣшеніе вопроса о тройственномъ брачномъ союзѣ. Я былъ увѣренъ, что онъ взвѣшиваетъ въ своемъ умѣ, разстаться ли ему съ Зобеидою и Зюлейкою, и оставить Амину, или пустить на всѣ четыре стороны Зюлейку и Амину, и сдѣлать изъ Зобеиды свѣточъ своего домашняго очага. Наконецъ, Кираматъ, сторожившій на верандѣ, возвѣстилъ о приближеніи лошадей, и мы сошли внизъ.

Я былъ вполнѣ увѣренъ, что человѣкъ съ такими привычками и вкусами, какъ у Айзекса, не станетъ скупиться на конюшню, и зналъ поэтому, приблизительно, какого рода лошади насъ ожидаютъ. Это были два великолѣпные арабскіе жеребца; одинъ изъ нихъ принадлежалъ къ рѣдкой породѣ, которая пригодна для перенесенія тяжестей и иногда встрѣчается на далекомъ востокѣ. Головы маленькія, ноги тонкія, хвосты на подобіе плюмажа, грудь широкая, — такія лошади способны въ теченіе многихъ часовъ подрядъ носить самаго тяжелаго человѣка; движенія ихъ ровны, неутомительны; поступь твердая какъ у мула, правъ кроткій какъ у ребенка.

Мы сѣли на коней и двинулись въ путь. Гора, на которой расположена Симла, состоитъ изъ двухъ вершинъ, вродѣ швейцарскихъ пиковъ, одна изъ нихъ выше другой. Въ ущельи между ними и на менѣе высокомъ склонѣ расположенъ городъ; виллы, гдѣ помѣщаются правительственныя учрежденія и живутъ должностныя лица, покрываютъ большое пространство. Значительнѣйшая изъ двухъ вершинъ, Джэко, густо поросла первобытнымъ лѣсомъ рододендроновъ и ананасныхъ деревьевъ, и, хотя есть виллы, разсѣянныя въ чащѣ, окаймляющей городъ, онѣ настолько удалены отъ главной дороги, что не видны изъ тѣнистой аллеи. Съ противоположной стороны, тамъ, гдѣ деревья рѣдки, открывается широкій кругозоръ за горные хребты, и единственное человѣческое жилье, представляющееся здѣсь взорамъ, — католическій монастырь, маленькая итальянская колокольня котораго вырѣзывается на голубомъ небѣ и увеличиваетъ красоту ландшафта.

Во время пути мы продолжали бесѣдовать о новой афганской войнѣ, хотя ни одинъ изъ насъ не былъ расположенъ вести оживленный разговоръ. Нѣжащій ароматъ ананасныхъ деревьевъ, безукоризненныя движенія арабскаго коня и радостное сознаніе, что худшая часть тропическаго года уже за нами, вполнѣ удовлетворяли меня. Я упивался разрѣженнымъ горнымъ воздухомъ съ глубокимъ наслажденіемъ человѣка, который столько времени задыхался отъ жары и пыли и совершенно измученъ весною и лѣтомъ, проведенными въ равнинахъ Индостана.

Дорога дѣлаетъ много крутыхъ изгибовъ. Поднимаясь кругообразно по горѣ, я ѣхалъ по внутренней части пути, а не у края. Достигнувъ открытаго пространства, мы пріостановились на минуту, чтобы полюбоваться уже покрытыми раннимъ мракомъ глубокими долинами, высокими шпицами горъ, озаренными лучами заката и черными массами листвы, среди которой нѣкоторые гигантскіе стволы еще освѣщались прощальнымъ свѣтомъ угасавшаго дня. Наконецъ, почувствовавъ приближеніе вечерней прохлады, мы повернули назадъ и понеслись по ровному пространству стремя къ стремени, колѣно къ колѣну. Рѣзкій поворотъ дороги пріостановилъ насъ, но еще прежде, чѣмъ намъ удалось вполнѣ осадить лошадей, не менѣе насъ обрадованныхъ нѣсколькими минутами ровнаго пути, мы успѣли уже обогнуть уголъ и налетѣть съ розмаха на какого-то человѣка, спокойно ѣхавшаго рысцою, съ поводьями, намотанными на одномъ пальцѣ и мягкою шляпою, болтавшеюся на затылкѣ. Произошло минутное смятеніе, посыпались извиненія съ нашей стороны, встрѣченныя худо скрытымъ неудовольствіемъ со стороны потерпѣвшаго, который былъ, главнымъ образомъ, смущенъ и лишь весьма немного помятъ.

— Однако, господа! — началъ онъ. — А! это вы, мистеръ Айзексъ! Ничего не случилось, увѣряю васъ, по крайней мѣрѣ, ничего серьезнаго. Не хорошо ѣздить скоро на поворотахъ! Никакой бѣды не случилось, ровно ничего важнаго! Какъ ваше здоровье?

Все это было сказано, не переводя духъ.

— Здравствуйте, мистеръ Гэркинсъ… Мой пріятель, мистеръ Григгсъ…

— И настоящій виновникъ катастрофы, — прибавилъ я примирительнымъ тономъ, все еще оставаясь на внутренней сторонѣ дороги.

— Мистеръ Григгсъ? — повторилъ мистеръ Кэрри Гэркинсъ, — Григгсъ изъ Аллагабада? Редакторъ Ежедневнаго Завывателя? Какъ же! Какъ же! Мы съ вами переписывались. Очень радъ увидать васъ, наконецъ, живьемъ.

Никакого удовольствія я на его лицѣ, однако, не подмѣтилъ. Гэркинсъ былъ коммиссаромъ по государственнымъ доходамъ, жилъ въ Мэднэджерѣ и отличался ярымъ консерватизмомъ. Не разъ имѣлъ я уже съ нимъ на столбцахъ Завывателя столкновенія, давшія поводъ къ значительной перепискѣ.

— Надѣюсь, теперешняя стычка не повлечетъ за собою болѣе вредныхъ послѣдствій, чѣмъ наши печатныя столкновенія, мистеръ Гэркинсъ?..

— О, ничуть! Ни слова болѣе объ этомъ! Непріятно, конечно, но послѣдствій никакихъ не будетъ, ни малѣйшихъ…

Онъ натянулъ поводья и, глядя на меня въ упоръ, выговорилъ послѣднія два слова съ той медлительностью, которая свойственна англичанамъ послѣ произнесенія очень быстрой фразы.

Пока онъ еще говорилъ, я замѣтилъ двухъ всадниковъ, шагомъ приближавшихся къ намъ и дѣлавшихъ величайшія усилія, чтобы скрыть веселость, возбужденную въ нихъ приключеніемъ стараго джентльмена. Дѣйствительно, мистеръ Гэркинсъ, человѣкъ тучный, да еще ѣхавшій, къ тому же, на громадной, толстой лошади, не представлялъ черезъ-чуръ величественнаго зрѣлища. Благодаря нашему столкновенію, онъ былъ наполовину выбитъ изъ сѣдла:, приводя ногу въ прежнее положеніе, онъ засучилъ панталоны до самаго колѣна, между тѣмъ какъ широкая поярковая шляпа косо сидѣла на его головѣ, а воротникъ сюртука поднялся до самаго темени.

— Милый дядя, — сказала дама, подъѣзжая къ нему, — ты не ушибся, надѣюсь?

Сидя на лошади и дѣлая усилія, чтобы не смѣяться, она казалась очень миловидною. Стройная фигура ея была затянута въ сѣрую амазонку; на головѣ красовалась шляпа съ широкими полями, бѣлокурые волосы придавали ей видъ шведки, а глаза были темные и съ густыми рѣсницами. Въ эту минуту она улыбалась, обнаруживая хорошенькіе зубки, будто радуясь спасенію милаго дяди, но все лицо ея дышало оживленіемъ и насмѣшливостью. Спутникъ ея, человѣкъ съ большимъ носомъ и длинными усами, походилъ на англійскаго военнаго. Какая-то отвага въ лицѣ дѣлала его очень привлекательнымъ. По нѣкоторымъ признакамъ я заключилъ, что онъ кавалерійскій офицеръ. Айзексъ низко поклонился дамѣ и поворотилъ лошадь. Всадница равнодушно кивнула ему въ отвѣтъ, но не успѣлъ онъ отвернуться, какъ снова взглянула на него, ласковый и задумчивый взоръ ея обнаруживалъ, что она очень, интересуется незнакомцемъ, если онъ вообще былъ ей незнакомъ.

Въ продолженіе всего этого времени мистеръ Гэркинсъ разговаривалъ со мною и предлагалъ тысячи вопросовъ: когда я пріѣхалъ, зачѣмъ, сколько времени останусь и т. д. Изъ этого было видно, что, расположенный ко мнѣ или нѣтъ, онъ во всякомъ случаѣ, очень занятъ моими дѣйствіями. Отвѣчая на его вопросы, я нашелъ случай назвать королеву «императрицею», похвалить индійскую политику лорда Биконсфильда и поздравить мистера Гэркинса съ цвѣтущимъ состояніемъ округа. Хотя это послѣднее обстоятельство вовсе не было его личною заслугою, онъ, тѣмъ не менѣе, попался на удочку, порывисто, какъ всегда. Вслѣдъ затѣмъ онъ представилъ насъ другъ лругу:

— Кэтъ, ты уже знакома съ мистеромъ Айзексомъ; мистеръ Григгсъ… миссъ Вестонго; лордъ Стипльтонъ Кильдэръ… мистеръ Айзексъ.

Мы поклонились и двинулись по прямому пути, по которому ѣхали до столкновенія. Айзексъ и англичанинъ находились по обѣ стороны миссъ Вестонго; Гэркинсъ и я замыкали процессію. Я старался, но безуспѣшно, навести разговоръ на Айзекса.

— Да, да, славный малый для огнепоклонника или… что онъ тамъ такое, я и не знаю. Понимаетъ толкъ въ лошадяхъ, ну, да и рупій у него пропасть. Большой чудакъ. Кстати, мистеръ Григгсъ, эта новая экспедиція будетъ стоить намъ препорядочныхъ денегъ, не такъ ли?

— Да. Не думаю, чтобъ вы отдѣлались дешевле десяти милліоновъ фунтовъ. А гдѣ возьмете вы ихъ? Трудновато будетъ вамъ, мистеръ Гэркинсъ, производить новые поборы въ Бенгаліи; придется ввести подоходный налогъ и всякія другія удовольствія.

— Подоходный налогъ? Не думаю. Вѣдь, онъ коснулся бы членовъ совѣта и самого вице-короля, понимаете? Они ни за что не введутъ его, ради своихъ личныхъ выгодъ. Интересно знать, какъ понравился бы лорду Литтону подоходный налогъ, а?

И старикъ захихикалъ.

Мы приблизились къ концу прямаго пути. Айзексъ осадилъ лошадь и простился съ миссъ Вестонго и ея спутниками. Я поклонился съ своего мѣста и пожалъ протянутую руку Гэркинса. Онъ снова былъ въ хорошемъ настроеніи духа и, когда мы удалились, крикнулъ намъ вслѣдъ, чтобы навѣстили его. Я мысленно рѣшилъ воспользоваться этимъ приглашеніемъ, и мы въ третій разъ поскакали по тому же открытому пространству.

Когда мы въѣхали въ лѣсъ, подъ деревьями было уже почти темно. Я вынулъ изъ кармана чирутъ и закурилъ. Айзексъ послѣдовалъ моему примѣру, и мы, молча, ѣхали шагомъ. Я обдумывалъ сцену, только что видѣнную мною; мнѣ представлялась красивая англичанка на чистокровномъ конѣ, а рядомъ съ нею чудная арабская лошадь и изящный всадникъ. Что за прелестная пара! Какіе благородные представители двухъ великихъ расъ! Почему бы этому пылкому молодому персіянину, съ его богатствомъ, красотою, дарованіями, не посвататься къ подобной дѣвушкѣ, чистокровной англичанкѣ, которая любила бы его, дала бы ему домашній очагъ, дѣтей, и — я невольно прибавилъ — будничное счастье? Часто случается, что, помимо нашей воли, мысль заходитъ въ безвыходный закоулокъ, въ особенности, когда мы пытаемся начертить планъ чужой жизни или навязать другому человѣку то, что лично намъ кажется счастьемъ. Случайное сочетаніе извѣстныхъ лицъ нравится намъ; мы соединяемъ ихъ въ своемъ воображеніи, разрисовываемъ картину все далѣе, пока вдругъ не очутимся въ цѣломъ лабиринтѣ несообразностей. Можно ли было придумать что-нибудь нелѣпѣе пожизненнаго союза неукрощеннаго и, по всему вѣроятію, неукротимаго молодаго человѣка, съ его тремя женами, представленіями о звѣздахъ и мусульманскими вѣрованіями, и дѣвушки, въ родѣ миссъ Вестонго? Восточный мудрецъ, пытающійся вести жизнь англійскаго сквайра, охотящійся въ красной курткѣ, произносящій рѣчи на выборахъ, — я чуть было не расхохотался и затянулся сигарою.

Тѣмъ временемъ Айзексу было, видимо, не по себѣ. Онъ высвободилъ сначала ноги изъ стремянъ, снова всунулъ ихъ туда, потомъ началъ напѣвать отрывокъ персидской мелодіи и далъ потухнуть сигарѣ, послѣ чего разразился громкими арабскими проклятіями противъ несносныхъ спичекъ, которыя никогда не хотятъ горѣть. Вслѣдъ затѣмъ онъ пустилъ лошадь галопомъ, но, благодаря темнотѣ, это не могло быть продолжительнымъ удовольствіемъ на такой дорогѣ, какъ ваша. Наконецъ, потерпѣвъ полную неудачу въ своихъ попыткахъ дѣлать невозможныя вещи, онъ обратился ко мнѣ:

— Вы уже раньше знали мистера Гэркинса, даже переписывались съ нимъ?

— Мало того, мы полемизировали… А вы, какъ я вижу, знакомы съ миссъ Вестонго?

— Да. Что вы думаете о ней?

— Чудный экземпляръ этого типа. Бѣлокурая, да еще англичанка; она непремѣнно растолстѣетъ въ тридцать пять лѣтъ и станетъ краситься въ сорокъ, но пока — это совершенство, конечно, въ своемъ родѣ, — прибавилъ я, не желая вызывать моего пріятеля на защиту красоты его трехъ женъ.

— Я рѣдко вижу англичанокъ, — сказалъ Айзексъ. — Положеніе мое своеобразно, и хотя мужчины, — съ иными я даже очень близокъ, — часто приглашаютъ меня къ себѣ, мнѣ все кажется, при встрѣчѣ съ женщинами, что я подмѣчаю въ нихъ какое-то презрѣніе къ моей національности, неуловимый оттѣнокъ въ обращеніи, точно онѣ желаютъ дать мнѣ понять, что я, все-таки, только одной ступенью выше туземцевъ, словомъ, «негръ», говоря излюбленнымъ ими терминомъ. Поэтому я избѣгаю ихъ въ большинствѣ случаевъ, такъ какъ нравъ у меня вспыльчивый. Я понимаю очень хорошо, въ чемъ дѣло. Отцы и мужья пріучаютъ ихъ смотрѣть на индусовъ, какъ на существа низшія, съ чѣмъ, въ сущности, и я согласенъ. По онѣ идутъ еще дальше и подводятъ всѣхъ жителей Азіи подъ одну категорію, а я не желаю, чтобы меня приравнивали къ племени, которое считаю истощеннымъ и безсильнымъ. Что касается мужчинъ, — дѣло дру гое. Они знаютъ, что я богатъ, вліятеленъ, надѣются, что война или возстаніе дадутъ имъ возможность ограбить меня, въ чемъ, впрочемъ, ошибаются! Возьмемъ хоть нашего толстаго друга, котораго мы чуть было не убили нѣсколько минутъ тому назадъ; онъ всегда крайне вѣжливъ со мною и при всякой встрѣчѣ зоветъ къ себѣ въ гости.

— Я самъ желалъ бы поближе присмотрѣться къ мистеру Кэрри Гэркинсу, — отвѣчалъ я. — Мнѣ кажется, онъ вовсе не такой дурной человѣкъ, какъ я думалъ. Навѣщаете вы его?

— Иногда; по зрѣломъ размышленіи скажу даже довольно часто.

Потомъ, послѣ минутнаго молчанія, онъ прибавилъ:

— Она мнѣ нравится.

Я обратилъ его вниманіе на смѣшеніе родовъ. Айзексъ, навѣрно, улыбнулся во мракѣ, но отвѣчалъ спокойно:

— Я хочу сказать, миссъ Вестонго. Она мнѣ нравится, я это чувствую. Она красива, умна, хотя, если останется здѣсь дольше, сдѣлается такою же, какъ и всѣ. Пойдемте къ нимъ завтра… А вотъ мы и дома и поспѣли какъ разъ во-время къ обѣду. Зайдите ко мнѣ потомъ покурить.

Глава III.

Облеченный въ широкую одежду изъ легкой кашмирской ткани, Айзексъ полулежалъ, полусидѣлъ на мягкихъ, темныхъ подушкахъ въ углу первой комнаты. Ноги его, по восточному обычаю, были безъ туфель, голову покрывала вышитая шапочка странной формы. При желтомъ свѣтѣ висячихъ лампъ, онъ читалъ арабскую книгу, и лицо его выражало смущеніе, несвойственное его смѣлымъ чертамъ. При моемъ появленіи, книга упала на подушки, глубоко погрузясь въ мягкій пухъ, и одна изъ большихъ золотыхъ застежекъ рѣзко звякнула. Айзексъ поднялъ на меня глаза, но не всталъ, а только, улыбаясь, произнесъ арабское привѣтствіе:

— Да будетъ съ вами миръ.

— И съ вами также, — отвѣчалъ я на томъ же языкѣ.

Онъ снова улыбнулся моему непривычному произношенію. Я сѣлъ рядомъ съ нимъ на диванъ и спросилъ: покончилъ ли онъ сколько-нибудь удовлетворительно съ своими домашними затрудненіями.

— Отецъ мой, — началъ онъ, — да будетъ съ нимъ миръ — имѣлъ всего только одну жену, мою мать. Вы знаете, что мусульманамъ разрѣшены четыре законныя жены. Вотъ отрывокъ начала четвертой главы Корана: «Если ты боишься, что не съумѣешь быть справедливымъ къ сиротамъ женскаго пола, возьми въ жены столько женщинъ, сколько тебѣ нравится, двухъ, трехъ или четырехъ, но не болѣе. Если же ты не увѣренъ, что съумѣешь быть справедливымъ къ столькимъ женщинамъ за разъ, женись только на одной или возьми невольницъ, тобою купленныхъ…» Первая часть этого отрывка, — продолжалъ Айзексъ, — спорная; я говорю о томъ мѣстѣ, которое касается сиротъ. Но послѣдняя довольно ясна. Когда пророкъ говоритъ о тѣхъ, кто боится, что не съумѣетъ быть справедливымъ ко многимъ женжинамъ за разъ, я увѣренъ, онъ, въ своей мудрости, подразумѣваетъ что-нибудь выше простой заботы о матеріальныхъ потребностяхъ. Онъ желаетъ, чтобы не было раздоровъ, сердечнаго сокрушенія, ненужныхъ ссоръ. Женщины — созданіе дьявола; онѣ — ревнивы, и управлять многими изъ нихъ такъ, чтобы онѣ ладили между собою, — задача страшная, изнурительная, ожесточающая душу, безконечная и не ведущая ни къ чему.

— Ну, это какъ разъ то, что и я вамъ говорилъ! Человѣку лучше не имѣть ни одной жены, чѣмъ обладать тремя. Но зачѣмъ говорите вы объ этомъ со мною, не вѣрующимъ, христіаниномъ, которому, по словамъ вашего пророка, суждено «не глотать ничего, кромѣ огня, и горѣть по смерти въ вѣчномъ пламени»? Это, я думаю, противно привычкамъ вашихъ единовѣрцевъ; да и можете ли вы ожидать совѣта отъ невѣрнаго франка?

— Да я и не ожидаю, — былъ лаконическій отвѣтъ.

— Къ тому же, съ вашими воззрѣніями на женщинъ вообще, на ихъ призваніе, цѣли и на будущую жизнь, есть ли хоть малѣйшая возможность, чтобы мы безпристрастно разсмотрѣли вопросъ о бракѣ? По европейскимъ понятіямъ, женщины имѣютъ души и, что гораздо важнѣе, онѣ, по всему вѣроятію, скоро получатъ даже избирательныя права. Во всякомъ случаѣ, онѣ пользуются у насъ уваженіемъ и рыцарскими услугами большей части муяшинъ. Вы зовете женщинъ созданіями дьявола, мы — небесными ангелами, и, если такіе чудаки, какъ я, отказываются сочетаться на всю жизнь, то только потому, что не смотрятъ на постоянное общеніе съ ангеломъ съ тѣмъ увлеченіемъ, какого заслуживаетъ подобная привилегія. Полагаю, что также смотритъ на этотъ вопросъ большинство закоснѣлыхъ холостяковъ. Вѣдь, не одни только буддисты считаютъ, что главная цѣль человѣческаго существованія — вѣчное счастье.

— Они утверждаютъ, — быстро перебилъ меня Айзексъ, — что невѣжды стремятся къ удовольствію, а мудрецъ — къ счастію. Подъ какую-же категорію подвели бы вы бракъ, позвольте узнать? Вѣдь, подходитъ же онъ подъ ту или другую?

— Не скажу, чтобы доводъ вашъ былъ убѣдителенъ. Вникните хоть въ свое собственное дѣло, разъ вы коснулись его.

— Оставьте мое дѣло. Разберемъ лучше ваши понятія объ одноженствѣ, о женщинахъ-ангелахъ, ихъ избирательныхъ правахъ, о домашнемъ счастьи и всемъ прочемъ. Возьмемъ очаровательное существо, только что вами описанное, и предположимъ, что вы сочетались съ нимъ; скажите, чего бы вы достигли: удовольствія или счастія?

— Удовольствіе только отдыхъ, ободряющій насъ на пути къ истинному счастью, — возразилъ я, надѣясь избавиться отъ прямаго отвѣта сентенціозною фразою.

— Вы не отдѣлаетесь отъ меня такъ легко, — сказалъ Айзексъ.

Онъ глядѣлъ на меня въ упоръ глубокимъ, пытливымъ взглядомъ, едва ли соотвѣтствовавшимъ шутливости нашего спора. Видя, что я, наконецъ, колеблюсь, онъ нетерпѣливо выпрямился, спустилъ ноги и охватилъ руками одно колѣно, чтобы приблизиться ко мнѣ.

— Чѣмъ же это будетъ: удовольствіемъ или счастіемъ? — повторилъ онъ.

Внезапный свѣтъ озарилъ мою затуманившуюся голову.

— И тѣмъ, и другимъ, — отвѣчалъ я. — Еслибъ вы видѣли ту идеальную женщину, которую я охотно нарисовалъ бы вамъ, вы лучше поняли бы меня. Удовольствіе, доставляемое обществомъ прелестной женщины, было бы только отдохновеніемъ на вашемъ общемъ жизненномъ пути. Наступитъ день, когда она уже не будетъ красива, а только добра, благородна, вѣрна вамъ и себѣ:, если удовольствіе было для васъ тѣмъ, чѣмъ оно должно быть, вы увидите, что для вашего счастія оно уже болѣе не нужно. Оно сослужило свою службу, подобно тому, какъ подпоры необходимы для корабля во время строенія когда же бѣлокрылое судно плавно спустится въ великій океанъ блаженства, всѣ искусственныя подпоры должны распасться и забыться навѣки. Тѣмъ не менѣе, въ свое время онѣ не были безцѣльны, а, напротивъ, играли важную роль въ судьбѣ корабля.

Внимательно выслушавъ меня до конца, Айзексъ выпустилъ изъ рукъ колѣно и откинулся на подушки, какъ будто приготовляясь къ борьбѣ. Мои слова произвели на него впечатлѣненіе, только онъ былѣне такой человѣкъ, чтобы сознаться въ этомъ легко. Желая, по всему вѣроятію, выиграть время, онъ приказалъ подать шербету, и, несмотря на то, что слуги двигались неслышно, присутствіе ихъ, все-таки, вызвало перерывъ.

Когда все снова успокоилось, Айзексъ сидѣлъ уже выпрямившись и затягивался изъ длиннаго чубука. Лицо его приняло то нѣсколько тупое, равнодушное выраженіе, которое свойственно жителямъ востока и дѣйствуетъ на силу краснорѣчія, точно охлаждающій душъ.

Правду сказать, мнѣ вовсе не интересно было обратить его къ моимъ взглядамъ на женщинъ. Да были ли это еще мои собственные взгляды? Могло ли хоть что-нибудь на свѣтѣ склонить меня, Григгса, богатаго ли, бѣднаго, или только обезпеченнаго, жениться на комъ бы то ни было, хоть бы даже на миссъ Вестонго? По всему вѣроятію, нѣтъ. Тѣмъ не менѣе, мое пристрастіе къ холостой жизни не мѣшало мнѣ вѣрить, что женщины имѣютъ души. Еще по утру вопросъ о бракѣ хотя бы всѣхъ обитателей земнаго шара былъ для меня совершенно не интересенъ, а теперь я, отъявленный и безконечно-довольный холостякъ, старался убѣдить человѣка съ тремя женами, что бракъ — отличная вещь въ своемъ родѣ и что удовольствіе медоваго мѣсяца — только слабое введеніе къ блаженству серебряной свадьбы. Въ этомъ былъ, навѣрно, виноватъ самъ Айзексъ. Онъ пустился на развѣдки и увлекалъ меня съ собою на буксирѣ. Мнѣ стало казаться, что онъ желаетъ, чтобы я его убѣдилъ, и прикидывается равнодушнымъ для успокоенія совѣсти.

— Ну, — началъ я, наконецъ, — замѣчаете ли вы какой-нибудь пробѣлъ въ моей логикѣ или притчѣ?

— Въ вашей притчѣ — нѣтъ. Она безукоризненно правильна; вы не запутались въ метафорахъ; все вѣрно и согласно съ морской наукой. Разсужденія же, по моему, не стоятъ ничего. Я не вѣрю, чтобы удовольствіе вело къ счастію; не вѣрю, чтобы у женщинъ были души, — словомъ, отвергаю весь аргументъ съ начала до конца. Вотъ моя позиція, — прибавилъ онъ съ улыбкой, которая противорѣчила рѣзкости его словъ. — Выбейте меня изъ нея, если можете. Ночь длинна, а я терпѣливъ, какъ вьючное животное.

— Не думаю, чтобы такой вопросъ могъ разбираться строго логически. Когда затронуты чувства, — а гдѣ же затронуты они болѣе, чѣмъ въ нашихъ сношеніяхъ съ женщинами? — единственная возможность придти къ какому-нибудь вѣрному заключенію, — это, вообразить себя въ извѣстномъ положеніи, примѣривъ его, такъ сказать, на себѣ и посмотрѣвъ, какъ оно идетъ къ намъ. Двинемся же по этому пути. Вообразимъ, что вы не женаты, что ваши три жены и ихъ дѣти исчезли…

— Да услышитъ васъ милосердый Аллахъ! — съ жаромъ воскликнулъ Айзексъ.

— Исчезли окончательно, — продолжалъ я. — Вообразимъ далѣе, что вы бесѣдуете ежедневно съ прекрасною женщиной, которая читала то, что вы читали, думала тѣ же думы и мечтала о той же благородной жизни, которая грезится вамъ во снѣ и на яву; что эта женщина, узнавъ вашу странную исторію, плакала надъ вашими страданіями, радовалась вашимъ побѣдамъ, понимала недомолвленныя мысли и сочувствовала вашимъ тайнымъ стремленіями. Представимъ себѣ, что вы видите въ ней родственную натуру, подмѣчаете подъ покровомъ женской нѣжности и скромности умъ сильный, душу непобѣдимую; вообразимъ все это и подумаемъ вслѣдъ затѣмъ, что отъ васъ зависитъ взять эту женщину за руку и идти съ нею на жизнь и на смерть. Положимъ, что вы женитесь на ней, — не съ тѣмъ, чтобы запереть ее въ изнѣживающую атмосферу розовой воды, наргилэ и сластей, гдѣ она зачахнетъ отъ нравственной пустоты или замучитъ васъ жалобами, ревностью и несвоевременными ласками, а съ тѣмъ, чтобы она была съ вами постоянно, помогала вамъ словомъ, мыслью, дѣломъ, когда вы всего болѣе нуждаетесь въ этомъ, сдѣлалась частью васъ самихъ, такъ что разлука съ нею разрушитъ однимъ ударомъ весь строй вашей жизни. Не скажете ли вы тогда, что съ такою женщиною мимолетное удовольствіе первыхъ отношеній послужило только ступенью къ прочному счастью и къ такой дружбѣ, какой вы никогда не встрѣтите подъ старость между мужчинами. Не становилась ли бы ея преданная любовь и безконечная симпатія дороже вамъ съ каждымъ днемъ, хотя и поблекли бы розы щекъ, блестящіе волосы побѣлѣли отъ пыли житейскаго пути? Не чувствовали ли бы вы, умирая, желанія навѣки соединиться тамъ, гдѣ нѣтъ болѣе разставанія съ женщиною, съ которою на землѣ васъ могла разлучить только смерть? Не повѣрили ли бы вы тогда, что у нея есть душа?

— Вашимъ предположеніямъ нѣтъ конца, и, надо сказать, все это выходитъ очень мило. Я, пожалуй, готовъ и самъ предположить кое-что.

Онъ отхлебнулъ глотокъ шербета изъ высокаго хрустальнаго бокала, который слуга поставилъ около него на маленькій треножный стулъ. Медленно глотая прохладное питье, онъ полулюбопытнымъ, полусерьезнымъ взглядомъ смотрѣлъ мнѣ прямо въ глаза черезъ стаканъ. Я затруднился бы сказать, забавляетъ ли его моя восторженная картина супружескаго блаженства, или нравится ему, и поэтому ждалъ, чтобы онъ самъ заговорилъ.

— Теперь, когда вы окончили плаванье на кораблѣ блаженства по голубымъ водамъ вашего воображенія, позвольте же и мнѣ, человѣку, рожденному на сушѣ, любителю охоты, подвести своего коня къ нѣкоторымъ преградамъ, встрѣчающимся въ неудобной странѣ неприкрашенныхъ фактовъ, гдѣ я предполагаю гоняться за хитрой лисою — брачною жизнью. Я никогда не гонялся еще за лисицами, но отлично могу себѣ представить, какъ это дѣлается. Во-первыхъ, вамъ хорошо воображать, что Аллаху, по его неисчерпаемому милосердію, угодно было избавить меня отъ моихъ трехъ обузъ, тѣмъ не менѣе, онѣ, все-таки, тутъ и, увѣряю васъ, представляютъ весьма серьезныя препятствія. Есть, конечно, средство облегчать домашнія тягости, если онѣ становятся намъ не подъ силу. Я имѣю полную возможность развестись съ моими тремя женами безъ особаго скандала. Но, еслибъ я даже сдѣлалъ это, развѣ мой брачный опытъ не оставитъ во мнѣ неизгладимаго предубѣжденія противъ женщинъ, какъ неразлучныхъ товарищей? Развѣ я не увѣренъ, что всѣ. онѣ одинаково спорятъ, болтаютъ, грызутъ сласти? Еслибъ я даже поискалъ за границею…

— Остановитесь, — сказалъ я. — Я не очень краснорѣчивъ, и, конечно, не съумѣю убѣдить васъ въ томъ, что у всѣхъ женщинъ есть души. По всему вѣроятію, въ Персіи или Индіи онѣ ихъ не имѣютъ. Я желалъ бы только увѣрить васъ, что есть на свѣтѣ женщины, которымъ дана хоть малая доля безсмертія. Но простите мой перерывъ. Еслибъ вы «поискали за границей», хотѣли вы сказать…

— Еслибъ я поискалъ тамъ, то, по всему вѣроятію, подмѣтилъ бы мелкія, ничтожныя черты той же категоріи, если и не вполнѣ однородныя. Англичанъ я мало знаю и тѣмъ легче могъ бы ошибиться. Предположимъ, если хотите, что, освободившись отъ моихъ оковъ, съ тѣмъ чтобы начать новую жизнь, я почувствовалъ бы влеченіе къ какой-нибудь англичанкѣ. (надо думать, что въ эту минуту что-нибудь испортилось въ его мундштукѣ: такъ внимательно принялся онъ его разглядывать), — почувствовалъ бы влеченіе, — продолжалъ онъ, немного погодя, — ну, хоть къ миссъ Вестонго… — голосъ его внезапно оборвался.

И такъ, мое предположеніе было вѣрно. Картинка, рисовавшаяся въ моемъ воображеніи на возвратномъ пути и съ негодованіемъ отвергнутая холоднымъ разсудкомъ, представлялась и его уму. Онъ тоже смотрѣлъ на красивую дочь сѣвера и воображалъ себя рядомъ съ нею, ея любовникомъ, мужемъ. Весь этотъ разговоръ былъ только заранѣе придуманной хитростью, чтобы доставить себѣ удовольствіе обсуждать возможность такого брака, не вызывая ни удивленія, ни комментаріевъ. Я уже раньше догадывался объ этомъ, но теперь внезапное углубленіе Айзекса въ созерцаніе мундштука, для прикрытія несомнѣннаго смущенія, уничтожило мои послѣднія сомнѣнія.

Ясно, что мой двухдневный знакомый былъ влюбленъ. Онъ видѣлъ во мнѣ человѣка не красиваго, не опаснаго, вмѣстѣ съ тѣмъ, опытнаго, и нуждался въ повѣренномъ, какъ школьникъ. Я подумалъ, что онъ, навѣрно, влюбленъ впервые. Въ Индіи мало процвѣтаютъ романтическія чувствами Айзексъ женился, конечно, только изъ приличія и для удобства, а не по истинной привязанности. Это была первая страсть человѣка, долгое время носившагося по волнамъ житейскаго моря, какъ щепка, и своею рѣшительностью и умомъ проложившаго себѣ путъ къ богатству и могуществу, вопреки всѣмъ препятствіямъ. Въ настоящую минуту его смущеніе придавало ему очень юношескій видъ. Заботы не оставили морщинъ на его гладкомъ лбу; въ черныхъ волосахъ не замѣчалось ни одной серебристой нити, и когда, вслѣдъ за молчаніемъ, водворившимся послѣ упоминанія имени любимой женщины, онъ вскинулъ на меня свои прекрасные глаза, въ нихъ свѣтилось чисто юношеское выраженіе страсти и тревоги.

— Мнѣ кажется, мистеръ Айзексъ, что вы употребили противъ вашихъ собственныхъ мнѣній аргументъ болѣе сильный, чѣмъ я нашелъ бы во всемъ запасѣ моей логики.

Пока онъ глядѣлъ на меня, передъ моимъ умственнымъ взоромъ открывался цѣлый рядъ возможностей. Я, конечно, ошибался, считая такой бракъ немыслимымъ и несообразнымъ. Какая же несообразность была бы въ томъ, еслибъ Айзексъ женился на миссъ Вестонго? Всѣ мои выводы были ложны. Зачѣмъ ему ѣхать непремѣнно въ Англію, носить красную куртку и быть посмѣшищемъ на мѣстныхъ выборахъ? Зачѣмъ этой идеальной четѣ не избрать бы какого-нибудь счастливаго уголка, настолько же отдаленнаго отъ растлѣвающаго вліянія англо-саксонскихъ предразсудковъ, какъ и отъ чувственной жизни богатыхъ классовъ на востокѣ. Я увлекся этой мыслью и съ удвоенной силой возвращался къ своимъ доводамъ и догадкамъ.

«Почему бы нѣтъ?» повторялъ я въ умѣ разъ за разомъ въ теченіе минутной паузы, наступившей вслѣдъ за послѣдними словами Айзекса.

— Вы правы, — медленно произнесъ онъ; полузакрытые глаза его глядѣли внизъ, на ноги. — Да, вы правы. Почему бы нѣтъ? Дѣйствительно, почему бы нѣтъ?

Его проникновеніе моей мысли было, навѣрно, чисто случайное. Пока онъ оспаривалъ меня, онъ говорилъ равнодушно, презрительно относился къ моимъ взглядамъ и вызывающимъ образомъ ко всему западному методу мышленія. А теперь, очевидно чисто по наитію, онъ далъ прямой отвѣтъ на вопросъ, мысленно мною поставленный. Что еще важнѣе, отвѣтъ его былъ произнесенъ тономъ спокойнаго, давнишняго убѣжденія, безъ тѣни сомнѣнія, монотонно и естественно, какъ христіанинъ произноситъ «Credo in unum Deum», считая это неоспоримою истиной, или какъ правовѣрный мусульманинъ говоритъ «Illah ill allah», презрительно, игнорируя даже существованіе людей, которые осмѣлились бы отрицать этотъ догматъ. Никакіе аргументы, ни цѣлые часы терпѣливыхъ разсужденій или мѣткихъ доводовъ не могли бы такъ рѣзко измѣнить весь тонъ рѣчей этого человѣка, какъ сдѣлало одно упоминаніе имени любимой женщины. Не я содѣйствовалъ его обращенію. Мои убѣжденія послужили только оправданіемъ совершившейся въ немъ перемѣны. Да полно, обратился ли онъ еще? А если да, то вполнѣ ли искренно?

— Да, я, кажется, обращенъ, — отвѣчалъ Айзексъ все также монотонно.

Я встряхнулся, выпилъ глотокъ шербета, сбросилъ съ ноги туфлю. Ужь не спалъ ли я, или не говорилъ ли вслухъ, не произносилъ ли дѣйствительно тѣхъ вопросовъ, на которые онъ такъ быстро и вѣрно отвѣчалъ? Вздоръ! Одно простое совпаденіе!… Я позвалъ слугу и велѣлъ ему наполнить трубку. Айзексъ сидѣлъ тихо, неподвижно, углубленный въ размышленія, не спуская глазъ съ своихъ ногъ; лицо его выражало полное отсутствіе мысли, почти доходившее до тупости; дымъ медленно поднимался лѣнивыми кругами изъ забытаго наргилэ.

— Такъ вы дѣйствительно обращены? — спросилъ я вслухъ.

Никакого отвѣта не послышалось. Я зорко слѣдилъ за Айзексомъ.

— Мистеръ Айзексъ!…

Молчаніе… Возможно ли, чтобы онъ заснулъ? Глаза его были открыты, но лицо казалось очень блѣднымъ. Его выпрямленный станъ отстранялъ, однако, всякое подозрѣніе въ безсознательности.

— Айзексъ! Абдулъ-Гафизъ! Что съ вами?…

Онъ не шевелился. Я всталъ съ своего мѣста и опустился на колѣна рядомъ съ нимъ. Онъ сидѣлъ вытянувшись, неподвижно, какъ статуя. Кираматъ-Али, наблюдавшій за нимъ, дико всплеснулъ руками и закричалъ:

— Wah! Wall! Sahib raargya… Онъ умеръ!

Я отстранилъ его жестомъ; онъ умолкъ и прикорнулъ въ углу комнаты, не спуская съ насъ глазъ. Стоя на колѣнахъ, я низко наклонился и заглянулъ въ глаза моего друга. Ясно было, что онъ меня не видитъ, хотя и глядитъ въ упоръ на свои ноги.. Я ощупалъ цульсъ. Онъ былъ очень слабъ, почти незамѣтенъ, навѣрное, ниже сорока ударовъ въ минуту. Взявъ правую руку Айзекса, я попытался положить ее на свое плечо. Рука совершенно окоченѣла. Никакого сомнѣнія не оставалось: Айзексъ былъ въ гипнотическомъ состояніи. Я снова взялся за пульсъ; онъ уже не бился.

Мнѣ не былъ незнакомъ этотъ любопытный феноменъ, вовремя котораго умъ вполнѣ бодрствуетъ, физическія же способности замираютъ непробудно до употребленія подходящихъ средствъ. Я вышелъ и вдохнулъ въ себя струю свѣжаго воздуха, приказавъ слугамъ не шумѣть, такъ какъ сагибъ спитъ. Достаточно освѣжившись, я вернулся въ комнату, сбросилъ съ себя туфли и съ минуту постоялъ около моего друга, попрежнему, неподвижнаго.

Природа, по своей неисчерпаемой мудрости, вознаградила меня за полное отсутствіе красоты большою силой и однимъ изъ тѣхъ исключительныхъ сложеній, которыя всегда богаты электричествомъ. Не бывъ тѣмъ, что называютъ месмеристомъ, я, однако, обладалъ значительною магнетическою силой, которую и старался развить въ себѣ по возможности. Въ теченіе долгихъ бесѣдъ съ старымъ браминомъ Ману-Лаломъ, учившимъ меня языкамъ и философіи въ бытность мою въ индійской низменности, мы со всѣхъ сторонъ обсуждали вопросъ о столбнякѣ. Старый пундитъ былъ замѣчательнымъ месмеристомъ и, не охотно говоря о томъ, что принято называть сверхъестественнымъ, онъ далъ мнѣ, однако, нѣсколько неоцѣнимыхъ указаній о примѣненіи присущей мнѣ силы. Теперь для этого представился превосходный случай.

Я вытеръ ноги о мягкій коверъ, собрался съ силами и сталъ дѣлать надъ головою и тѣломъ моего друга установленныя движенія. Постепенно лучъ жизни возвращался на его лицѣ; кровь пришла въ движеніе подъ прозрачною оливковою кожей, губы открылись и испустили легкій вздохъ. Сознаніе, какъ всегда бываетъ, пробудилось съ того момента, на которомъ замерло; съ первымъ же движеніемъ Айзексъ снова принялся разсматривать мундштукъ, который держалъ въ рукѣ. Потомъ, внезапно поднявъ глаза и видя меня наклоненнымъ надъ собою, онъ вздрогнулъ, слегка повелъ плечами взадъ и впередъ и, заговоривъ на этотъ разъ уже своимъ естественнымъ голосомъ, спросилъ:

— Я спалъ, не такъ ли? Что случилось? Зачѣмъ глядите вы на меня такъ?

Потомъ послѣ краткаго вопрошающаго молчанія, лицо его внезапно измѣнилось и лучъ досады скользнулъ по его чертамъ.

— А, понимаю! — не громко произнесъ онъ. — Это уже было разъ со мною. Садитесь. Теперь опять все въ порядкѣ.

Онъ проглотилъ немного шербета и принялъ прежнее положеніе. Я просилъ его лечь спать и хотѣлъ удалиться, но онъ не отпускалъ меня и, казалось, такъ искренно желалъ моего присутствія, что я снова усѣлся. Все, что случилось, заняло не болѣе десяти минутъ.

— Побудьте со мною еще немного, — повторилъ онъ. — Я нуждаюсь въ вашемъ обществѣ, быть можетъ, и совѣтѣ. У меня было видѣніе, и вы должны выслушать его… Пока я сидѣлъ тутъ, передъ вами, мнѣ снилось, что духъ мой покинулъ тѣло, несся въ ночномъ воздухѣ и парилъ надъ Симлою. Взоръ мой проникалъ во всѣ дома, и я сознавалъ то, что въ нихъ происходитъ, но остановился онъ только на одной изъ виллъ, потому что тамъ, въ просторной комнатѣ лежала на постели, знакомая мнѣ, спящая женщина. Густые, бѣлокурые волосы падали грудою на подушку, точно голова устала отъ тяжести этой массы золота. Длинныя, темныя рѣсницы бросали небольшія тѣни на лицо спящей дѣвушки, а полуоткрытыя губы, казалось, улыбались, наслаждаясь ароматомъ собственнаго дыханія, освѣжавшаго ихъ при каждомъ вздохѣ. Пока я глядѣлъ, дыханіе это какъ будто концентрировалось, воплощалось, окрашивалось; наконецъ, я его увидалъ парящимъ въ видѣ собственнаго образа дѣвушки между моимъ бодрствующимъ духомъ и ея тѣломъ. Все болѣе и болѣе приближалось ко мнѣ чудное видѣніе, пока мы не очутились лицомъ къ лицу въ ночной темнотѣ. И когда она подняла тяжелыя рѣсницы, я увидалъ въ ея глазахъ выраженіе полнаго довѣрія, любви и безконечной радости. Потомъ она обратилась къ югу, указала на мою звѣзду, ярко сіявшую среди меньшихъ свѣтилъ. Долгимъ, нѣжнымъ взглядомъ приказавъ мнѣ слѣдовать за собою, дѣвственная душа ея понеслась въ пространствѣ, сначала нѣсколько медленнѣе, потомъ съ отуманивающею быстротою, и исчезла, наконецъ, съ небосклона въ видѣ падающей звѣзды, не оставивъ никакого слѣда за собою, кромѣ безконечно грустнаго сожалѣнія во мнѣ и жажды соединиться съ нею въ необъятномъ царствѣ мира. Но сдѣлать этого я не могъ, потому что душа моя призывалась обратно къ тѣлу. Тѣмъ не менѣе, я благословляю Аллаха, давшаго мнѣ возможность хоть разъ узрѣть ее въ этомъ видѣ и узнать, что у нея есть такая же душа, какъ у меня; я созерцалъ ея духъ и теперь знаю его.

Айзексъ медленно всталъ и направился къ открытой двери. Я послѣдовалъ за нимъ, и съ минуту мы стояли, глядя на разстилавшееся у ногъ нашихъ зрѣлище. Было около полуночи: убывающая луна медленно восходила.

— Григгсъ, — сказалъ Айзексъ, впервые отбросивъ болѣе церемонную форму обращенія, — все это очень странно. Мнѣ кажется, что я влюбленъ.

— Въ этомъ я не сомнѣваюсь, — отвѣчалъ я. — Да будетъ съ вами миръ!

— И съ вами также!

На этомъ мы разстались.

Глава IV.

Въ Симлѣ утренніе визиты дѣлаются именно по утрамъ, а не въ сумерки, какъ въ болѣе культурныхъ странахъ. Вскорѣ послѣ разсвѣта я получилъ отъ Айзекса записку, которою онъ извѣщалъ, что ему нужно съѣздить къ байтопурскому раджѣ по дѣлу о какихъ-то драгоцѣнныхъ камняхъ, но что онъ готовъ пойти со мною къ мистеру Кэрри Гэркинсу часовъ въ десять или немного позднѣе. Я долго думалъ о событіяхъ вчерашняго вечера и съ большимъ любопытствомъ ожидалъ слѣдующей встрѣчи съ Айзексомъ. Послѣ всего случившагося наканунѣ ничто не могло вѣрнѣе освѣтить его истинныхъ чувствъ къ миссъ Вестонго, какъ именно нашъ совмѣстный визитъ. Я рѣшился не пропускать ни одного жеста, слова или выраженія, которые могли бы выяснить интересовавшій меня вопросъ, — осуществимъ, возможенъ и разуменъ ли такой бракъ.

Къ назначенному времени я былъ готовъ. Мы сѣли на лошадей и выѣхали; былъ ясный осенній день. Всѣ визиты дѣлаются въ Симлѣ верхомъ, такъ какъ разстоянія часто очень значительны. Ѣдешь тихо, въ сопровожденіи саиса, который иногда идетъ шагомъ, иногда бѣжитъ рысцою, смотря по обстоятельствамъ. Мы двигались по оживленной аллеѣ, кишѣвшей всадниками, массою ярко одѣтыхъ туземныхъ слугъ и чупрасси изъ разныхъ правительственныхъ учрежденій, которые или спѣшили по дѣлу, или останавливались, чтобы поболтать съ какимъ-нибудь невзрачнымъ знакомцемъ. Вскорѣ мы поровнялись съ небольшими лавками, построенными на склонѣ холма, у подножія церкви, и увидали пеструю массу хлѣбныхъ торговцевъ, ювелировъ, кондитеровъ, продавцевъ металлическихъ и глиняныхъ сосудовъ; они были погружены по колѣно въ свой товаръ и курили неизбѣжную трубку. Мы замѣтили хитрые глаза покупателей, ястребиные взгляды продавцевъ, длинные, на подобіе змѣй, пальцы, жадно хватавшіе на лету деньги, или судорожно искривленные, когда приходилось разстаться хоть съ однимъ грошемъ. Эта оживленная сцена, напоминавшая ярмарочное представленіе, помѣщается среди непроходимой пустыни Гималая, точно для развлеченія какого-нибудь веселаго мѣстнаго духа, утомленнаго торжественной тишиною грозныхъ горъ. Безпечно болтали мы объ одушевленныхъ и неодушевленныхъ предметахъ, насъ окружавшихъ, смѣялись надъ клятвенными увѣреніями продавцевъ, непоколебимымъ скептицизмомъ покупателей, величіемъ эффектнаго какого-то стараго гонца, бѣлобородаго, одѣтаго въ пурпуръ и золото и напыщенно описывавшаго группѣ бѣдныхъ родственниковъ блескъ послѣдняго празднества въ Петергофѣ, гдѣ еще царилъ лордъ Литтонъ. Я улыбнулся, а Айзексъ нахмурился, когда старый, волосатый отшельникъ внезапно появился изъ своего логовища и, продираясь сквозь толпу индусовъ, закричалъ во весь голосъ: «Нѣтъ Бога, кромѣ Бога, и Магометъ его пророкъ!» Универсальность восточнаго духа просто изумительна. Обычаи, костюмы, образъ мыслей и говоръ поразительно схожи у всѣхъ народовъ Азіи къ западу отъ Тибета и къ югу отъ, Туркестана. Всего болѣе различія замѣчается въ языкѣ, а, между тѣмъ, человѣкъ, непривычный къ мѣстнымъ нарѣчіямъ, никогда не различитъ по слуху индостанскаго, персидскаго, арабскаго и турецкаго говора.

Двигаясь все далѣе, мы скоро очутились на той самой дорогѣ, огибающей Джэко, по которой ѣхали наканунѣ вечеромъ. На склонѣ холма, затерянная въ густой чащѣ рододендроновъ, находилась вилла мистера Кэрри Гэркинга; доска, помѣщенная въ началѣ аллеи для верховой ѣзды (дороги для экипажей не было), возвѣщала намъ, что имѣніе носитъ горделивое названіе: «Кернсбрукъ-Кэстля», по общепринятому въ Симлѣ обычаю давать громкія имена малымъ вещамъ.

Подъѣхавъ къ полянѣ близъ дома, мы оставили лошадей на попеченіи саиса и пошли по дорожкѣ къ верандѣ, Картинка, представившаяся нашимъ взорамъ, была очень изящна, какъ бы нарочно придуманная для нашего удовольствія. Вилла казалась обширной для Симлы; на глубокой и тѣнистой верандѣ стулья всѣхъ сортовъ и формъ были расположены самымъ непринужденнымъ образомъ, точно на нихъ сейчасъ сидѣли. Въ одномъ углу висѣлъ просторный гамакъ. На немъ, опустивъ ноги къ землѣ и придерживаясь за крайнюю веревку, сидѣла красивая миссъ Вестонго; одѣта она была въ плотно облегавшій всѣ формы костюмъ изъ простой синей саржи, безъ всякой отдѣлки; такое платье идетъ только къ одной женщинѣ изъ десяти тысячъ, хотя ничто не обнаруживаетъ до такой степени всей граціи фигуры и движеній. Дѣвушка подбрасывала своей маленькою ножкою клубокъ съ шерстью, для забавы крошечнаго ручнаго шакала — единственнаго, котораго я когда-либо видѣлъ совершенно прирученнымъ. Это былъ прелестный звѣрокъ, съ длинною сѣрою шерстью и ясными сверкающими глазами, веселыми и шаловливыми, какъ у гнома. На шеѣ висѣлъ у него на голубой лентѣ маленькій серебряный колокольчикъ, который звякалъ время отъ времени, когда крошечное существо прыгало изъ стороны въ сторону, въ погонѣ за мячомъ, съ одинаковымъ равнодушіемъ падая, при этомъ, то на лапы, то на голову.

Такъ увлеклась дѣвушка своею живою игрушкою, что не замѣтила нашего приближенія, и только, когда шаги зазвучали на полу веранды, слегка вздрогнула, оглянулась и попыталась встать. Каждый, кому случалось сидѣть бокомъ въ гамакѣ, съ ногами, болтающимися по воздуху, и всей тяжестью тѣла, направленной на центръ, знаетъ, какъ трудно встать, не говорю уже, граціозно, но хотя бы настолько искусно, чтобы не скатиться или не пуститься бѣжать.

Несмотря на то, что мы бросились на помощь къ миссъ Вестонго, она уже послѣ первой попытки убѣдилась въ безразсудствѣ всякаго движенія и, улыбаясь, съ легкою краскою въ лицѣ, отказалась отъ своего замысла. Маленькій шакалъ прижался къ стѣнѣ дома и, критически разсматривая нѣсъ, слегка ворчалъ.

— Я очень рада видѣть васъ, мистеръ Айзексъ. Какъ поживаете, мистеръ…

— Григгсъ, — подсказалъ Айзексъ, натягивая веревку гамака.

— Мистеръ Григгсъ? — продолжала она. — Наша вчерашняя встрѣча была краткая, но мѣткая, по крайней мѣрѣ, ваша съ съ дядей. Сегодня я одна дома; дядя поѣхалъ въ Калку встрѣчать моего брата, который пріѣхалъ недѣли на двѣ, чтобы избавиться отъ бомбейской плѣсени. Придвиньте стулья и садитесь. Не знаю, куда дѣвались «носильщикъ», «мальчикъ» и прочіе слуги, да еслибъ они и были здѣсь, я все равно не могла бы съ ними объясниться. Вамъ придется самимъ прислуживать себѣ.

Я первый нашелъ стулъ и, обернувшись, чтобы принести его, замѣтилъ, что миссъ Вестонго слѣдитъ за Айзексомъ съ тѣмъ самымъ выраженіемъ, которое я уловилъ на ея лицѣ еще наканунѣ вечеромъ; только теперь я лучше могъ разсмотрѣть его. Это былъ милый, дружескій взглядъ, не столько нѣжный, сколько добрый; глаза ея слегка щурились, и въ нихъ выражалось легкое любопытство. Она, видимо, готовилась заговорить съ нимъ, какъ только онъ обернется къ ней лицомъ.

— Вы замѣтили, что я давала ему урокъ? — начала она, когда Айзексъ принесъ, наконецъ, стулъ.

Онъ взглянулъ на забавнаго звѣрка, который, сидя подъ окномъ и поджавъ подъ себя пушистый хвостикъ, вопросительно склонилъ голову на сторону.

— Манеры его, во всякомъ случаѣ, совершенствуются, — отвѣчалъ мой пріятель.

— Да. Теперь можно, кажется, съ увѣренностью сказать, что онъ злѣе съ виду, чѣмъ на дѣлѣ.

— Ну, этого никакъ нельзя было утверждать въ мой послѣдній пріѣздъ. Помните ли, въ какое ужасное состояніе онъ привелъ мою одежду? А, между тѣмъ, вѣдь, это мой крестникъ; я поручилъ его вашему попеченію и далъ ему имя.

— Не думайте, чтобъ я была неблагодарна, — отвѣчала миссъ Вестонго. — Снэпъ, Снэпъ! Иди, милый, къ своей госпожѣ; дай себя поласкать!

Несмотря на этотъ краснорѣчивый призывъ, младенецъ-шакалъ Снэпъ только ласково рычалъ и махалъ изъ стороны въ сторону пушистымъ хвостикомъ.

— Смотрите, — продолжала дѣвушка, — ваши заботы не привели еще къ хорошимъ результатамъ. Онъ такъ же мало расположенъ повиноваться, какъ и вы сами.

Взглядъ ея, обращенный въ сторону Айзекса, не падалъ, однако, прямо на него, да и вообще она могла видѣть развѣ только край его стула. Айзексъ, напротивъ того, считалъ, казалось, каждый волосокъ въ ея рѣсницахъ и какъ будто мысленно запечатлѣвалъ въ своей памяти очертаніе ея бровей.

— Снэпъ! — приказалъ онъ.

Шакалъ немедленно всталъ и, подойдя къ нему, началъ ластиться къ его протянутой рукѣ.

— Вы клевещете на меня, миссъ Вестонго. Снэпъ такъ же послушенъ, какъ и я.

— Зачѣмъ же играли вы надняхъ въ теннисъ лѣвою рукою, хотя знаете, что это меня сбиваетъ съ толку?

— Вѣдь, я не игрокъ, миссъ Вестонго, — отвѣчалъ онъ. — Не понимая всей точности игры, мнѣ простительно употреблять ту руку, которою мнѣ удобнѣе и легче дѣйствовать.

— Есть люди, одинаково хорошо владѣющіе обѣими руками, — началъ я, — древніе персы, изобрѣтатели игры въ polo…

— Мнѣ не столько досадно, мистеръ Айзексъ, — говоря это, молодая дѣвушка глядѣла на меня, хотя прервала и совершенно игнорировала мою поучительную фразу, — я не столько досадую на васъ за употребленіе лѣвой руки, сколько за примѣненіе такихъ же непозволительныхъ средствъ въ отношеніи къ людямъ и неодушевленнымъ предметамъ. Всего искуснѣе вы въ утонченныхъ нападкахъ на женщинъ.

— Какъ можете вы говорить это? — возразилъ Айзексъ. — Вамъ извѣстно, съ какимъ почтительнымъ, чуть ли не благоговѣйнымъ чувствомъ я гляжу на всѣхъ женщинъ, — глаза его видимо прояснились, — и на васъ тѣмъ болѣе.

Англичанки, въ особенности очень молодыя, не избалованы любезностями. Онѣ настолько свыкаются съ своими соотечественниками, что смотрятъ на малѣйшій комплиментъ, какъ на неизбѣжный приступъ къ оскорбленію. Миссъ Вестонго не составляла исключенія въ этомъ случаѣ и гордо выпрямилась.

Водворилось минутное молчаніе, во время котораго Айзексъ казался смущеннымъ, а молодая дѣвушка, повидимому, обдумывала смыслъ намека, скрытаго въ его послѣднихъ словахъ. Взоры ея медленно скользили по полу и коснулись его ногъ; потомъ она вскинула глаза, и ихъ взгляды встрѣтились: она измѣнилась въ лицѣ и тотчасъ же потупилась.

— Не соблаговолите ли вы сообщить намъ, мистеръ Айзексъ, списокъ тѣхъ дамъ, на которыхъ вы смотрите почтительно, чуть не благоговѣйно?

Одна изъ нашихъ лошадей, которыхъ саисъ держалъ подъ уздцы, тихо заржала въ эту минуту и дала Айзексу предлогъ отвернуться.

— Миссъ Вестонго, — спокойно началъ онъ, — вамъ извѣстно, что я магометанинъ и женатъ. Весьма возможно, что я заимствовалъ изъ вашего языка фразу, выражающую болѣе того, что я имѣлъ въ виду, хотя мнѣ и не къ лицу брать назадъ мои послѣднія слова, такъ какъ они вѣрны.

Теперь настала моя очередь изумиться. Я недоумѣвалъ, до какихъ предѣловъ завлечетъ Айзекса его смѣлость. Въ числѣ прочихъ качествъ онъ обладалъ способностью говорить правду даже женщинамъ, и не въ видѣ роскоши, но въ силу привычки. Пока я смотрѣлъ на него, кровь прилила къ его головѣ. Миссъ Вестонго слѣдила за нимъ глазами и, какъ истая женщина, видя, что онъ смущенъ, сразу обрѣла полное самообладаніе.

— О, я и забыла вашу жену въ Дели.

Она наполовину повернулась въ гамакѣ и, послѣ нѣкоторыхъ поисковъ, во время которыхъ мы молчали, нашла за спиною вышиванье. Шерсть выбилась изъ иголки и миссъ Вестонго подняла ее противъ свѣта, обогнула нитку вокругъ ушка и пропустила ее въ маленькое отверстіе. Я догадался, что Айзексъ сидѣлъ, должно быть, по направленію къ свѣту, такъ какъ вдѣванье иголки заняло довольно продолжительное время.

— Мистеръ Григгсъ, — тихо начала дѣвушка, и по медлительности этого обращенія я сообразилъ, что она, по женской привычкѣ, говоритъ со мною, но мѣтитъ въ Айзекса, — мистеръ Григгсъ, знаете вы что-нибудь о магометанахъ?

— Вопросъ этотъ весьма обширенъ, — отвѣчалъ я, — почти такъ же сложенъ, какъ и мусульманская религія.

Она стала вышивать и приготовилась, повидимому, слушать длинную рѣчь. Маленькій шакалъ бокомъ подошелъ къ ней и началъ ластиться къ ея ногамъ. Я не имѣлъ, однако, намѣренія читать лекціи о религіи пророка:, мнѣ только казалось, что пріятель мой смущенъ, и я хотѣлъ занять ее чѣмъ-нибудь, если будетъ возможно.

— У первобытныхъ народовъ и у очень молодыхъ людей, — продолжалъ я, — бракъ считается символомъ вѣры, нравственнымъ правиломъ и соціальнымъ закономъ.

— Вы, вѣроятно, женаты, мистеръ Григгсъ? — спросила она съ видомъ самаго дѣтскаго простодушія.

— Извините, пожалуйста, миссъ Вестонго, я не унижаюсь до того, чтобы называть себя первобытнымъ человѣкомъ и не настолько возношусь, чтобы считать себя молодымъ!

Она засмѣялась. Я раззадорилъ ее концомъ своей фразы.

— Изъ вашихъ словъ о первобытныхъ народахъ или очень молодыхъ людяхъ, — сказала она, — мнѣ показалось, что ихъ взгляды на этотъ вопросъ кажутся вамъ совершенно естественными.

— Повторяю, что я не имѣю претензіи считаться очень культурнымъ или молодымъ, тѣмъ менѣе оригинальнымъ человѣкомъ, и отреченіе отъ всѣхъ этихъ свойствъ оправдываетъ мое закоснѣлое пристрастіе къ холостой жизни. Многіе изъ магометанъ молоды и оригинальны, нѣкоторые, какъ вы сами видите, культурны, и всѣ женаты. «Нѣтъ Бога, кромѣ Бога, и Магометъ его пророкъ», а кто не хочетъ жениться, тотъ недостоинъ уваженія, — вотъ все ихъ вѣрованіе.

Айзексъ нахмурился отъ моего кощунства:, несмотря на это, я продолжалъ.

— Я не имѣю намѣренія оскорблять такое почтенное и полезное вѣрованіе. Думаю, что вамъ трудно будетъ сбить въ этомъ отношеніи съ толку мистера Айзекса.

— Я и пытаться не стану, — отвѣчала дѣвушка, опустивъ работу на колѣна и съ минуту поглядѣвъ на меня. — Но разъ вы заговорили о вѣрованіяхъ, позвольте узнать, къ какому исповѣданію принадлежите вы сами?

— Я католикъ, — отвѣчалъ я, но тутъ же прибавилъ: — правду сказать, я не вижу, въ чемъ вѣра въ непогрѣшимость папы касается моихъ взглядовъ на магометанскіе браки?

— Однако, что думаете вы о нихъ? — спросила она, снова взявшись за работу и внимательно разглядывая ее.

— Я полагаю, что, если они оправдываются въ принципѣ условіями восточной жизни, за то бываютъ нерѣдко случаи, когда система эта оказывается весьма вредною. Молодые люди часто женятся на нѣсколькихъ женщинахъ за разъ, только изъ подражательности, недостаточно взвѣсивъ всю важность шага. Мнѣ кажется, что и браки, и разводы устраиваются слишкомъ легко, если вспомнить ихъ значеніе, и я вполнѣ увѣренъ, что ни одинъ человѣкъ съ западнымъ образованіемъ, даже принявъ исламъ, не воспользуется перемѣною вѣры для того, чтобы, сочетаться съ четырьмя женами. Это борьба теоріи съ практикою, объяснять которую я не стану. Логически теорія, быть можетъ, иногда права, но въ дѣйствительной жизни весьма часто оказывается вредною.

— Да, — началъ Айзексъ, — бываютъ случаи…

Онъ вдругъ остановился; миссъ Вестонго, весьма прилежно занимавшаяся работою, спокойно взглянула на него, но онъ уже весь погрузился, казалось, въ созерцаніе лошадей, щипавшихъ по ту сторону поляны короткую траву, насколько саисъ позволялъ имъ вытягивать шеи.

— Признаюсь, — начала она, — что мои свѣдѣнія о магометанахъ почерпнуты, главнымъ образомъ, изъ давнишняго чтенія Тысячи и одной ночи. Мнѣ кажется, что мусульмане обращаются съ женщинами, точно у нихъ нѣтъ души, ума, и онѣ совершенно неспособны на что-нибудь разумное, если ихъ предоставить самимъ себѣ. Это чисто мужская религія. Такъ думаетъ объ этомъ и дядя, а онъ долженъ это знать.

Разговоръ вращался точно въ заколдованномъ кругу. И я, и Айзексъ слишкомъ интересовались этимъ вопросомъ, чтобы относиться серьезно къ такимъ пустымъ фразамъ. Могла ли эта красивая, но не очень интеллигентная англичанка, съ ея предразсудками и неумѣлостью, вести пренія, понять или анализировать такой жгучій вопросъ! Я въ ней разочаровался. Конечно, было довольно естественно, что съ такими людьми, какъ мы, миссъ Вестонго находилась совершенно внѣ своей стихіи. Это былъ типъ блестящей, здоровой дѣвушки сѣвера, счастіе которой гораздо болѣе зависитъ отъ физическихъ силъ и умѣнья наслаждаться жизнью, чѣмъ отъ какихъ-либо природныхъ или пріобрѣтенныхъ умственныхъ качествъ. На лошади, за игрою въ теннисъ или даже на балу она предстала бы въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, чувствовала бы себя легко и дѣлала бы какъ разъ то, что слѣдуетъ. Но, вынужденная поддерживать разговоръ вродѣ того, въ который ее вовлекло любопытство относительно Айзекса, она не знала, что дѣлать, была натянута и даже утратила часть природной граціи. Зачѣмъ избѣгала она его глазъ и придумала такую невинную хитрость, какъ вдѣваніе иголки, чтобы имѣть возможность смотрѣть на него? Американка или Француженка сразу поняла бы, что вся сила ея въ полной откровенности. Миссъ Вестонго должна была знать, что, по своей прямодушной натурѣ, Айзексъ, не обинуясь, откроетъ ей все, что ей хочется вывѣдать, словомъ, что ея позиція очень сильна и даетъ ей возможность глядѣть ему прямо въ лицо. А, вмѣсто того, она была смущена; искренно радуясь видѣть Айзекса, она начинала желать, чтобы онъ скорѣе ушелъ, и только потому, что не знала, о чемъ говорить, и не хотѣла дать ему самому выбрать тему. Такъ какъ мы не были расположены продолжать анализъ брачнаго вопроса или оспаривать мнѣнія мистера Кэрри Гэркинса, на которыя только что сослалась его племянница, то водворилось молчаніе. Я кинулся на выручку и бойко перемѣнилъ предметъ разговора.

— Поѣдете вы сегодня смотрѣть polo? Мнѣ говорили, что партія будетъ довольно интересная.

— О, да, конечно. Я ни за что не согласилась бы пропустить ее. Лордъ Стипльтонъ пріѣдетъ завтракать, и мы отправимся всѣ вмѣстѣ въ Аннандэль. Конечно, и вы тоже? Это будетъ нѣчто грандіозное. Играете вы въ polo, мистеръ Григгсъ? Мистеръ Айзексъ — отличный игрокъ, когда ему не лѣнь потрудиться. Тутъ онъ сильнѣе, чѣмъ въ теннисѣ.

— Я очень люблю эту игру, — отвѣчалъ я, — но у меня здѣсь нѣтъ лошадей, а съ моимъ вѣсомъ трудно найти коня для такой тяжелой работы.

— Объ этомъ не безпокойтесь, — вмѣшался Айзексъ, — вы знаете, моя конюшня всегда въ вашемъ распоряженіи. У меня есть пара пони, которые отлично свезутъ васъ. Устроимте игру на этихъ дняхъ, лишь только освободится мѣсто. Мы выступимъ другъ противъ друга, и далекій Западъ помѣряется съ далекимъ Востокомъ.

— Что за прелесть! — воскликнула миссъ Вестонго съ лицомъ, просіявшимъ отъ удовольствія. — А я буду держать ставку и возложу вѣнецъ на чело побѣдителя.

— Въ чемъ будетъ состоять награда? — спросилъ Айзексъ съ веселою улыбкою.

По временамъ онъ понималъ все очень буквально, точно мальчикъ.

— Это зависитъ оттого, кто будетъ побѣдителемъ, — отвѣчала дѣвушка.

На тропинкѣ подъ деревьями раздался въ эту минуту звукъ подковъ; вслѣдъ затѣмъ послышался голосъ, громко звавшій саиса, повидимому, замѣшкавшагося гдѣ-то далеко позади. Голосъ былъ сильный и звучный, и говорившій осыпалъ ругательствами всю женскую родню грума до четвертаго и пятаго колѣна, обнаруживая значительное знакомство съ индостанскимъ языкомъ. Миссъ Вестонго, еще мало жившая въ Индіи, не понимала ни слова изъ безцеремонныхъ ругательствъ, доносившихся изъ лѣсу, но Айзексъ казался раздосадованнымъ, да и я мысленно поставилъ черную отмѣтку противъ имени новаго гостя, кто бы онъ ни былъ.

— Это лордъ Стипльтонъ, — сказала миссъ Вестонго. — У него всегда исторіи съ прислугою. Не уходите, — прибавила она, видя, что я берусь за шляпу. — Это такой славный человѣкъ; вамъ слѣдуетъ съ нимъ ближе познакомиться.

Поръ Стипльтонъ Кильдэръ появился въ эту минуту на углу поляны; за нимъ гнался запыхавшійся грумъ, гдѣ-то промедлившій на дорогѣ и тѣмъ возбудившій гнѣвъ своего господина. Лордъ Стипльтонъ представлялъ собою прекрасный типъ молодаго англичанина, хотя, какъ ирландецъ по происхожденію, съ негодованіемъ отрекся бы отъ этой національности. Онъ былъ высокаго роста, строенъ, хотя и не плотнаго сложенія. Голова его была закинута назадъ и все изобличало въ немъ военнаго; онъ шелъ, тщательно избѣгая крючковъ, вколоченныхъ въ траву для сѣтки тенниса. На немъ была большая сѣрая поярковая шляпа, и онъ пожалъ наши руки, не снимая ея съ головы, потомъ усѣлся въ креслѣ, какъ можно ближе къ гамаку миссъ Вестонго.

— Какъ поживаете?.. Ахъ, да, мистеръ Айзексъ, мистеръ Григгсъ изъ Аллабада… Чудный день, не правда ли?

Онъ какъ-то неопредѣленно глядѣлъ на траву.

— Я до такой степени взбѣсился на моего саиса, — продолжалъ онъ, — что совершенно забылъ, какъ близко я отъ вашего дома. Мнѣ ужасно досадно, что я такъ вспылилъ. Вы не полагали, надѣюсь, что я хочу его убить?

Айзексъ глядѣлъ хмуро.

— Да, — сказалъ онъ, — намъ казалось, что Махмуду придется плохо. Миссъ Вестонго, насколько мнѣ извѣстно, не понимаетъ по -индостански.

Неподдѣльное огорченіе выразилось на лицѣ англичанина.

— Вы не повѣрите, какъ мнѣ жаль, что вы могли меня слышать, — простодушно сказалъ онъ. — Я такъ горячъ! Позвольте мнѣ искренно извиниться передъ всѣми за безпокойство, причиненное моимъ грубымъ нравомъ.

Преступленіе его не было вовсе такъ ужасно, а въ его безхитростныхъ извиненіяхъ слышалось что-то такое честное и открытое, что я совершенно увлекся имъ. Это былъ истинный джентльменъ. Айзексъ молча поклонился, а миссъ Вестонго, повидимому, не придавала всему случившемуся большаго значенія.

— Мы говорили о polo, когда вы пришли, лордъ Стипльтонъ. Мистеръ Айзексъ и мистеръ Григгсъ собираются помѣриться силами, а я буду держать ставку. Не хотите ли и вы участвовать въ игрѣ?

— Можно? — сказалъ обрадованный ея помощью молодой человѣкъ. — Вы дозволяете? Я былъ бы въ восторгѣ. Мнѣ такъ рѣдко приходится играть здѣсь съ кѣмъ-нибудь, кромѣ извѣстнаго кружка.

Онъ вопросительно смотрѣлъ на насъ.

— Намъ будетъ очень пріятно, — отвѣтилъ Айзексъ. — Когда состоится игра? Кстати, не поможете ли вы организовать ее?

Онъ внезапно, какъ казалось, очень заинтересовался предполагаемымъ состязаніемъ.

— Съ удовольствіемъ, — сказалъ Кильдэръ. — Я постараюсь найти партнеровъ, а играть мы можемь въ понедѣльникъ. Я навѣрное знаю, что мѣсто свободно въ этотъ день.

— Отлично; пусть будетъ въ понедѣльникъ. Мы живемъ на горѣ, у Лаури.

— А я остановился у Джэка Тайджиби, близъ Петергофа. Зайдите къ намъ. Я извѣщу васъ еще до понедѣльника. Ахъ, мистеръ Григгсъ, я прочелъ надняхъ что-то очень любезное о себѣ въ Ежедневномъ Завывателѣ, — искренно благодарю. Нѣтъ, серьезно, я вамъ много обязанъ; обо мнѣ говорятъ иногда возмутительныя вещи. Прощайте, будьте здоровы. Очень радъ что васъ видѣлъ.

— Прощайте, миссъ Вестонго.

— До свиданія. Очень мило, что вы сжалились надъ моимъ одиночествомъ..

Она ласково улыбнулась Айзексу и вѣжливо мнѣ. Мы ушли. Когда мы оглянулись, уже сидя верхомъ, что-бы поклониться въ послѣдній разъ, мы увидали, что миссъ Вестонго удалось встать съ гамака и что она надѣваетъ шляпку, въ то время, какъ лордъ Стинльтонъ выбираетъ изъ стоявшаго на верандѣ ящика шары и ракеты. Пока мы раскланивались, они начали спускаться съ лѣстницы и, предвкушая удовольствіе любимой игры, казались истиннымъ воплощеніемъ физической силы и здоровья. Подъ лучами яркаго осенняго солнца, фигуры ихъ рельефно вырѣзывались на темномъ фонѣ веранды, и я невольно подумалъ, что картинка очень недурна. Впрочемъ, за послѣднее время я всюду видѣлъ только однѣ картинки, и воображеніе мое разыгралось въ новомъ направленіи.

Мы двинулись. Впечатлѣніе, вынесенное мною изъ нашего визита, не было удовлетворительно. Я надѣялся застать мистера Кэрри Гэркинса и завлечь его въ политическія пренія. Мы говорили бы безъ умолку о подоходномъ налогѣ, пошлинѣ на хлопокъ, Кабулѣ, а миссъ Вестонго и Айзексъ пользовались бы пріятнымъ fête-h-tête’омх Вмѣсто того, я игралъ роль того несчастнаго третьяго лица, которое нарушаетъ равновѣсіе столькихъ жизненныхъ радостей. Я зналъ, что Айзексъ не смутился бы, оставшись съ глазу на глазъ съ женщиною, и не смутилъ бы ее. Для этого у него было слишкомъ много такта, да и отзывчивость его была такъ велика, что онъ долженъ былъ нравиться женщинамъ quand même; такой случай непремѣнно далъ бы ему перевѣсъ надъ Кильдэромъ, въ которомъ я заподозрѣвалъ соперника его въ поклоненіи молодой дѣвушкѣ. Въ влюбленномъ англичанинѣ всегда замѣчается какой-то непринужденный видъ обладанія любимымъ предметомъ; ошибаться тутъ невозможно. Оттѣнокъ этотъ весьма неуловимъ и не выражается въ раннюю пору своего развитія ни въ словахъ, ни въ дѣйствіяхъ; тѣмъ не менѣе, онъ тутъ, и сочетаніе этого «притяжательнаго» настроенія съ нѣкоторою робостью бываетъ забавно.

— Григгсъ, — сказалъ Айзексъ, — видали вы когда-нибудь байтопурскаго раджу?

— Нѣтъ, вы имѣли съ нимъ дѣло сегодня утромъ, не такъ ли?

— Да, нѣкоторое дѣло, если вы ужь такъ выражаетесь. Коли хотите видѣть раджу, я могъ бы свести васъ къ нему думаю, что васъ заинтересуетъ это…. дѣло. Подобныя драгоцѣнности не часто покупаются и продаются такимъ образомъ; къ тому же, и самъ раджа очень забавенъ. Ему, по крайней мѣрѣ, двѣ тысячи лѣтъ, и онъ непремѣнно переселится на Сатурнъ послѣ своей смерти. Пальцы его длинны и крючковаты, а что онъ разъ положитъ въ свой карманъ, того никогда уже не вынетъ оттуда.

— Соблазнительная картина, отличный контрастъ съ тою, которая осталась за нами. Я — охотникъ до контрастовъ и не прочь бы повидать раджу.

— Вы его увидите.

Мы закурили свои чируты.

---

— Мы поѣдемъ къ раджѣ въ четыре часа, — началъ Айзексъ, входя въ мою комнату послѣ завтрака, въ которомъ, какъ я уже успѣлъ замѣтить, рѣдко принималъ участіе. — Я сказалъ сегодня утромъ, что пріѣду въ три, но туземцевъ полезно заставлять ждать. Это возбуждаетъ ихъ нетерпѣніе, и они дѣлаютъ промахи.

— Въ васъ, я вижу, много маккіавелизма. Нечего спрашивать, кто изъ васъ заискиваетъ въ другомъ.

— Да, это довольно очевидно. — Онъ сѣлъ и взялъ со стола послѣдній нумеръ Завывателя, потомъ внезапно поднялъ голову. — Григгсъ, почему бы вамъ не пріѣхать въ Дели? Мы основали бы тамъ газету, конечно, въ интересахъ консервативной партіи.

— Въ интересахъ мистера Кэрри Гэркинса? — спросилъ я.

— Именно. Вы вѣрно угадали мои мысли.

— Есть у васъ совѣсть?

— Политическая совѣсть? Конечно, нѣтъ, то-есть за предѣлами моей родины, единственной страны, гдѣ этотъ предметъ въ цѣнѣ. Успокойтесь, у меня нѣтъ никакой совѣсти.

— И вы въ самомъ дѣлѣ такъ же охотно писали бы въ пользу консерваторовъ, какъ и либераловъ?

— Безъ сомнѣнія. Въ настоящее время я не могъ бы, конечно, писать въ пользу консерваторовъ очень хорошо, потому, что они въ силѣ, а гораздо пріятнѣе бранить, чѣмъ выслушивать брань, да и легче. Но насколько вопросъ касается какихъ-либо предразсудковъ съ моей стороны, ихъ у меня нѣтъ. Я такъ же охотно сталъ бы защищать и тѣхъ, кто грабитъ Индію «для ея собственнаго блага», и тѣхъ, которые дѣйствуютъ съ болѣе циническою откровенностью и, не краснѣя, кладутъ добычу въ собственный карманъ. Мнѣ нисколько не интересно знать, обворовываютъ ли Петра въ пользу Павла, или лишаютъ достоянія Павла, чтобы вознаградить Петра.

— Это самый правильный взглядъ. Я могъ бы разсказать вамъ недурныя вещи на эту тему. Что касается нашего газетнаго предпріятія, это будетъ только лишней ставкой въ случаѣ, если старикъ заупрямится.

— Айзексъ, — началъ я, — я знаю васъ очень мало, но вы уже, однако, до нѣкоторой степени сдѣлали меня своимъ повѣреннымъ, должно быть, потому, что я не англичанинъ. Я могу быть вамъ полезенъ и, увѣряю васъ, искренно желаю., этого. Тѣмъ временемъ, позвольте мнѣ предложить вамъ одинъ вопросъ.

Я замолчалъ, ожидая отвѣта. Мы стояли у открытой двери; Айзексъ прислонился о притолку. Откинувъ голову назадъ и полузакрывъ глаза, онъ зорко слѣдилъ за мною не безъ нѣкотораго любопытства. Мнѣ казалось, что улыбка скользнула по его губамъ, точно онъ предвидѣлъ, въ чемъ будетъ состоять вопросъ.

— Извольте, — медленно отвѣчалъ онъ. — Спрашивайте, что хотите. Мнѣ нечего скрывать.

— Вы серьезно собираетесь жениться на миссъ Вестонго или сдѣлать ей предложеніе?

— Я серьезно собираюсь сдѣлать миссъ Вестонго предложеніе и жениться на ней.

Заявляя такъ категорически свои намѣренія, онъ глядѣлъ очень рѣшительно. Я зналъ, что онъ говоритъ серьезно, и былъ достаточно знакомъ съ характеромъ восточныхъ народовъ, чтобы понять, что такой человѣкъ, какъ Абдулъ Гафизъ-бен-Мсакъ, съ его сильными страстями, безконечнымъ умомъ и громаднымъ состояніемъ, врядъ ли потерпитъ пораженіе. Когда азіатское равнодушіе уступаетъ мѣсто страсти, нельзя предвидѣть предѣловъ, до которыхъ жалкій и порывистый темпераментъ, скрывающійся за нимъ, способенъ увлечь человѣка.

Айзексъ, видимо, окончательно рѣшился. Я не думалъ, чтобы ему были извѣстны обычные пріемы ухаживанья за англійскими дѣвушками, но, взглянувъ на его изящную фигуру и дивные глаза, въ сотый разъ замѣтивъ повелительный аристократическій видъ, составлявшій сущность его характера, я понялъ, что сопернику его придется плохо. Айзексъ отгадалъ мои мысли.

— Что думаете вы обо мнѣ? — улыбаясь спросилъ онъ. — Готовы ли вы держать пари за меня? Я имѣю нѣкоторыя преимущества, съ этимъ вы должны согласиться, — преимущества матеріальныя. Они же — люди вовсе небогатые.

— Милѣйшій Айзексъ, я согласенъ держать пари за вашъ успѣхъ. Что же касается «матеріальныхъ преимуществъ», — не полагайтесь ни на минуту на свое богатство. Не льстите себя надеждою на что-нибудь похожее на торгъ, какъ будто вы женитесь на персіянкѣ. Я увѣренъ, что у этой молодой дѣвицы нѣтъ ни капли меркантильности въ крови.

— Аллахъ избави! Но за то въ жилахъ самого мистера Гэркинса есть даже очень много продажности. Я намѣренъ брать форпосты одинъ за другимъ. Онъ ея дядя, опекунъ и единственный родственникъ, за исключеніемъ брата. Не думаю, чтобы кому-нибудь изъ нихъ было бы непріятно, если она выйдетъ за человѣка съ незапятнаннымъ именемъ и значительнымъ состояніемъ.

— Но вы забываете ваши три обузы, какъ вы сами прозвали ихъ вчера вечеромъ?

— Нѣтъ, я ихъ не забываю. Религія разрѣшаетъ мнѣ жениться въ четвертый разъ, и нечего говорить, что миссъ Вестонго будетъ моей единственною женою.

— Но позволятъ ли ей братъ и опекунъ стать въ такое положеніе?

— Почему же нѣтъ? Англичане, какъ вамъ извѣстно, почти не считаютъ наши союзы настоящими браками, за ихъ шаткость. Таково преобладающее воззрѣніе.

— Да, я знаю. Но за то они посмотрятъ и на вашъ бракъ съ миссъ Вестонго съ той же точки зрѣнія, а это ничуть не облегчитъ вашего положенія, насколько я вижу.

— Извините. Я вѣнчался бы съ миссъ Вестонго по англійскому брачному обряду, на основаніи англійскихъ законовъ, и былъ бы настолько же связанъ съ нею, и съ нею одною, какъ англичанинъ.

— Вы обдумали вопросъ со всѣхъ сторонъ и, очевидно, совѣтовались съ юристами. Дѣйствительно, насколько дѣло касается технической стороны, вы имѣете, по моему мнѣнію, столько же шансовъ, какъ и лордъ Стипльтонъ Кильдэръ.

Айзексъ насупился; глаза его засверкали. Я сразу догадался, что онъ считаетъ ирландскаго офицера своимъ соперникомъ, и даже опаснымъ. Къ тому же, на его пути находилось еще одно затрудненіе.

— Что касается религіи, то лордъ Стипльтонъ обставленъ не много лучше васъ въ дѣлѣ женитьбы на миссъ Вестонго. Кильдэры съ незапамятныхъ временъ — католики и очень гордятся этимъ. Теоретически, католику такъ же трудно жениться на протестанткѣ, какъ мусульманину на христіанкѣ вообще, какого бы то ни было исповѣданія. Даже еще труднѣе, пожалуй, потому что вашъ бракъ зависитъ только отъ согласія дѣвушки, его же — отъ разрѣшенія церкви. Ему предстоитъ осилить всевозможныя препятствія; вамъ же нужно только сдѣлать собственную особу пріятною, что, если посмотрѣть на васъ, кажется довольно возможнымъ, — прибавилъ я, смѣясь.

— Jo hoga, so boga — что будетъ, то будетъ, — отвѣчалъ онъ, — только, съ религіею или безъ нея, я все равно женюсь.

Потомъ, закуривъ папиросу, онъ продолжалъ:

— Идемте; пора ѣхать къ его величеству, будущему повелителю Сатурна, байтопурскому магараджѣ.

Я велѣлъ подать шляпу и перчатки.

— Кстати, Григгсъ, надѣньте на всякій случай фракъ. Вѣдь, старикъ, какой ни на есть, а все же король, и лучше будетъ, если вы произведете на него выгодное впечатлѣніе.

Я удалился, чтобы исполнить его просьбу. Когда я возвращался, онъ быстро обернулся и пошелъ мнѣ на встрѣчу съ протянутыми руками. Лицо его казалось очень серьезнымъ.

— Григгсъ, я люблю эту дѣвушку больше, чѣмъ могу сказать, — произнесъ онъ, взявъ меня за руки.

— Милый другъ, я въ этомъ увѣренъ. Люди не впадаютъ въ гипнотизмъ при имени лица, къ которому они равнодушны. Я не сомнѣваюсь въ томъ, что вы любите ее очень нѣжно и честно.

— И вы, и она появились въ моей жизни почти одновременно; только поговоривъ съ вами вчера вечеромъ, я принялъ окончательное рѣшеніе. Хотите вы помочь мнѣ? У меня нѣтъ ни одного друга на свѣтѣ.

Простодушный, юношескій взглядъ снова свѣтился въ его глазахъ, пока онъ, держа меня за руки, ждалъ отвѣта. Я былъ до такой степени очарованъ, что тутъ же пошелъ бы за него въ огонь и въ воду, да, пожалуй, и теперь тоже.

— Да, я согласенъ помочь вамъ. Я готовъ быть вашимъ другомъ.

— Спасибо. Я вамъ вѣрю.

Онъ выпустилъ мои руки, и мы молча вышли.

Глава V.

Въ теченіе моихъ долгихъ странствованій я никому не обѣщалъ еще своей дружбы или безусловной поддержки. Въ личности Айзекса было, однако, что-то неуловимое, передъ чѣмъ падали всякія предубѣжденія, правила или предвзятыя мысли. Я зналъ его всего только третій день и, какъ школьникъ, клялся уже въ вѣчной дружбѣ и обѣщалъ помогать ему жениться на дѣвушкѣ, которую я впервые встрѣтилъ наканунѣ. Но, разъ связавши себя обѣщаніемъ, я рѣшился добросовѣстно исполнить свою роль до конца, въ чемъ бы она ни заключалась. Мы молча ѣхали по дорогѣ, пока Айзексъ не заговорилъ, наконецъ, о предстоявшемъ намъ посѣщеніи.

— Мнѣ кажется, — началъ онъ, — что вамъ не худо бы знать кое-что впередъ о дѣлѣ, которое насъ ожидаетъ. Путь нашъ длиненъ, а двигаться скоро мы не можемъ по этимъ крутизнамъ; времени у насъ пропасть. Не думайте, чтобъ я просилъ васъ ѣхать со мною только потому, что это васъ займетъ. Выкиньте также изъ головы мысль, будто вопросъ касается покупки или продажи брилліантовъ. Дѣло очень серьезно, и, если вы предпочитаете не участвовать въ немъ, скажите прямо. Сегодня утромъ я обѣщалъ раджѣ привезти къ нему послѣ полудня надежнаго и опытнаго человѣка, который въ состояніи дать совѣтъ, а, быть можетъ, и помочь. Лично я знакомъ съ вами недолго, но уже давно знаю васъ по слухамъ. Поэтому я и рѣшился привезти именно васъ, если только вы согласны ѣхать. По самой сущности дѣла я не имѣю права сказать вамъ ничего болѣе опредѣленнаго, пока не получу вашего согласія сопровождать меня.

— Я готовъ ѣхать.

— Въ такомъ случаѣ я постараюсь разъяснить вамъ все, по возможности, кратко. Раджа находится въ большомъ затрудненіи. Вы легко поймете, зная положеніе его владѣній, что теперешнія смуты въ Кабулѣ должны сильно озабочивать его. Неожиданный ходъ событій, такъ быстро смѣняющихъ другъ друга съ тѣхъ поръ, какъ англичане изъ тщеславіи и легкомыслія принесли въ жертву Каваніари и его друзей, поколебалъ вѣру туземныхъ властителей въ прочность англійскаго господства. Они совершенно обезумѣли отъ страха и боятся мести окружающихъ ихъ племенъ въ случаѣ поруганія англичанъ; съ другой стороны, они опасаются еще, какъ бы сами англичане, находясь въ безвыходномъ положеніи, не стали брать съ нихъ тяжелыхъ налоговъ для поддержанія того, что они величаютъ «имперіею». Они не очень умны, эти бѣдные, старые короли и юные князьки, иначе давно увидали бы, что англичане не посмѣютъ прибѣгнуть въ настоящее время къ устарѣвшей тактикѣ Клайва. Старику Байтопуру, все-таки, извѣстна судьба аудскаго короля, и онъ страшится, какъ бы и его не постигла та же участь.

— Мнѣ кажется, что въ этомъ отношеніи онъ можетъ успокоиться, — возразилъ я. — Байтопурское королевство расположено слишкомъ неудобно, да и черезъ-чуръ переполнено москитами, чтобы казаться привлекательнымъ англичанамъ. Къ тому же, въ настоящее время тамъ болѣе розъ, чѣмъ рубиновъ.

— Совершенно вѣрно, и этотъ вопросъ меня очень интересуетъ, такъ какъ старикъ долженъ мнѣ громадныя суммы. Я помогалъ ему во время послѣдняго голода.

— Ну, это врядъ ли окажется выгодной спекуляціей, — замѣтилъ я. — Увидите ли вы когда-нибудь хоть одну рупію изъ явхъ денегъ?

— Да, онъ заплатитъ мнѣ, хотя, признаюсь, я этого не думалъ съ недѣлю тому назадъ, пожалуй, даже вчера. Я только потому далъ ему средства прокормить народъ и спасти многихъ людей отъ голодной смерти, что въ числѣ его подданныя масса мусульманъ, несмотря на то, что самъ раджа — индусъ. Что касается его лично, то по мнѣ пусть онъ издохнетъ хоть завтра, какъ собака; я не далъ бы ему гроша или куска хлѣба для поддержанія его презрѣннаго старческаго тѣла.

— Значитъ, свиданіе это касается уплаты суммъ, вамъ данныхъ взаймы?

— Да, хотя это и не самая интересная часть дѣла. Раджа хочется заплатить мнѣ натурою, человѣческимъ мясомъ; сверхъ того, онъ предлагаетъ мнѣ еще сдѣлаться королемъ, если я прощу ему долгъ. Послѣдняя часть предложенія — чисто фантастическая. Обѣщаніе же уплатить долгъ извѣстнымъ количествомъ человѣческихъ существъ онъ сдержать можетъ. Я еще пока не окончательно рѣшился.

Я смотрѣлъ на Азейкса съ величайшимъ изумленіемъ. Чы хотѣлъ онъ сказать? Ужь не предлагаетъ ли ему раджа въ уплату своего долга еще нѣсколькихъ женъ, — такихъ красавецъ, которымъ нѣтъ цѣны? Не можетъ быть; я навѣрное зналъ, что теперь онъ, не колеблясь, отвергъ бы такое предложеніе.

— Не объясните ли вы мнѣ, что значатъ ваши слова объ уплатѣ долга человѣческими существами? — спросилъ я.

— Извольте. Байтопурскій раджа имѣетъ въ своей власти одного человѣчка. Находясь подъ надзоромъ тройной стражи, тщательно охраняемый, человѣкъ этотъ живетъ въ ожиданіи участи, которую опредѣлитъ ему раджа. Англичане дали бы громадныя деньги за него, но Байтопуръ боится, какъ бы при этомъ не возникли также и нѣкоторые щекотливые вопросы, и правительство не отказалось бы повѣрить его отвѣтамъ. Задолжавъ мнѣ значительную сумму, онъ надѣется, что я соглашусь принять отъ него плѣнника и, такъ сказать, реализировать его; это погасило бы долгъ и избавило бы раджу отъ необходимости или покончить втайнѣ съ этимъ человѣкомъ, или вступить съ правительствомъ въ опасные переговоры. Осуществленіе этого плана весьма возможно, и отъ меня зависитъ сказать да или нѣтъ въ отвѣтъ на предложеніе раджи. Поняли вы теперь? Дѣло, какъ видите, довольно серьезно.

— Но человѣкъ этотъ — кто же онъ? Почему нуженъ онъ до такой степени англичанамъ?

Айзексъ близко подъѣхалъ ко мнѣ и, оглянувшись, чтобы убѣдиться, далеко ли отсталъ отъ насъ саисъ, положилъ руку на мое плечо, нагнулся съ сѣдла такъ, что губы его почти касались моего уха, и быстро прошепталъ:

— Ширъ-Али.

— Чорта съ два! — воскликнулъ я, забывъ отъ изумленія и декорумъ, и тонкости языка.

Всѣ, кто жилъ въ Индіи въ 1879 году, несомнѣнно помнятъ безконечныя догадки, вызванныя весною того же года исчезновеніемъ афганскаго эмира Ширъ-Али. Побѣжденный англичанами при Али-Музжидѣ и Пейварѣ, считая дѣло проиграннымъ, онъ бѣжалъ невѣдомо куда, хотя есть поводы думать, что онъ снова могъ бы добиться власти и популярности среди племенъ Афганистана, еслибъ появился между ними вскорѣ послѣ убійства Каваніари.

— Да, — продолжалъ Айзексъ, — онъ уже шесть недѣль въ плѣну въ байтопурскомъ дворцѣ, и ни одна душа не вѣдаетъ объ этомъ, кромѣ раджи, васъ и меня. Прибылъ онъ въ Байтопуръ, скромно переодѣтый въ костюмъ горнаго хаджи, несмотря на то, что онъ мусульманинъ, и, добившись частной аудіенціи, открылъ раджѣ свое настоящее имя, предложилъ принять совмѣстное нападеніе на Кабулъ, только что умиротворенный въ то время англичанами, и сулилъ ему всевозможныя выгоды за эту помощь. Старый Байто, который тоже не дуракъ, засадилъ его въ тюрьму подъ охрану панджабскихъ солдатъ, не говорящихъ ни слова по-афгански, и, по зрѣломъ размышленіи, уложилъ пожитки и прибылъ въ Симлу небольшими переѣздами, такъ какъ подобное путешествіе не легко для человѣка его лѣтъ. Явился онъ сюда третьяго дня подъ предлогомъ принести поздравленіе вице-королю съ успѣхомъ британскаго оружія. Вслѣдствіе дурныхъ вѣстей, полученныхъ изъ Кабула, ему пришлось, однако, нѣсколько умѣрить восторженность предположенной рѣчи. Понятно, что онъ первымъ дѣломъ послалъ за мною, и я имѣлъ съ нимъ сегодня утромъ продолжительное свиданіе, во время котораго онъ и сообщилъ мнѣ всѣ подробности. Я сказалъ, что не рѣшусь дѣйствовать безъ участія третьяго лица, необходимаго, какъ свидѣтель, при сдѣлкѣ съ такимъ человѣкомъ; вотъ я и обратился къ вамъ.

— Но что значитъ его предложеніе подарить вамъ корону? Радвѣ онъ считаетъ васъ пригоднымъ для роли новаго кабульскаго эмира?

— Именно. Моя религія, а, главное, мои богатства подали ему мысль, что, какъ природный персіянинъ, я былъ бы самымъ подходящимъ человѣкомъ для вакантнаго кабульскаго престола. Англичане пришли бы, безъ сомнѣнія, въ восторгъ отъ этого. Но, конечно, это только фантастическій и нелѣпый замыселъ. Думаю, что я соглашусь лучше на второе предложеніе и приму отъ раджи плѣнника. Это будетъ, по крайней мѣрѣ, вѣрная спекуляція.

Я молчалъ. Простота моихъ отношеній къ Айзексу заставила меня забыть на время его несмѣтныя богатства и власть. Мнѣ и въ голову не приходило, что онъ можетъ быть близко замѣшанъ въ такія важныя интриги или что независимые туземные князья смотрятъ на него, какъ на будущаго афганскаго эмира. Возражать было тутъ нечего, и я рѣшился ограничиться ролью, на которую былъ призванъ, именно ролью свидѣтеля, не болѣе. Еслибъ спросили моего совѣта, я смѣло подалъ бы голосъ за освобожденіе Ширъ-Али и протестовалъ бы противъ торга бѣднымъ человѣкомъ. Подъ вліяніемъ этихъ мыслей мнѣ припомнились слова, произнесенныя Айзексомъ, когда мы выѣзжали поутру отъ миссъ Вестонго: «Подобныя драгоцѣнности не часто покупаются и продаются такимъ образомъ». По истинѣ не часто!

— Вы видите, — началъ Айзексъ, когда мы приближались уже къ цѣли нашей поѣздки, — что Байтопуръ въ моей власти, съ тѣломъ и душою; одного слова моего было бы достаточно, чтобы выдать его британскому правительству «за укрывательство измѣнниковъ», какъ оно, навѣрное, назвало бы его поступокъ. Съ другой стороны, тотъ фактъ, что вы, третье лицо въ нашей сдѣлкѣ, — редакторъ газеты и можете во всякое время предать дѣло гласности, послужитъ мнѣ лишнимъ обезпеченіемъ. Я держу старика въ тискахъ. А теперь напустите на себя побольше важности; дѣлайте видъ, что вы непроницаемы, какъ скала, и непреклонны, какъ сталь. Мы подъѣзжаемъ къ его буталу.

Я не могъ не любоваться полнѣйшимъ спокойствіемъ и осторожностью, съ какими Айзексъ велъ дѣло, отъ котораго зависѣли милліоны денегъ, возможное обвиненіе раджи въ государственной измѣнѣ и вся суть афганскаго вопроса, между тѣмъ какъ, въ то же время, душа его была поглощена чуднымъ видѣніемъ, носившимся передъ нимъ во снѣ и на яву. Что бы я ни думалъ о куплѣ и продажѣ Ширъ-Али, я долженъ былъ сознаться, что у Айзекса, все-таки, великій, неутомимый умъ. У него были, всѣ задатки для вождя толпы, и я отъ всей души надѣялся, что ему когда-нибудь выпадетъ на долю роль правителя.

Домъ, гдѣ помѣстился байтопурскій раджа на время своего пребыванія въ Симлѣ, походилъ на всѣ жилища этой мѣстности. Веранда была переполнена слугами въ богатыхъ, хотя и нѣсколько пестрыхъ и не очень чистыхъ ливреяхъ. По аллеѣ водили взадъ и впередъ лошадей, покрытыхъ вычурными, высокими сѣдлами и вышитыми, но нѣсколько поношенными чепраками. Когда мы подъѣхали къ двери, насъ охватилъ сильный запахъ розовой воды, куреній и табаку, — тотъ неуловимый ароматъ, который свойственъ восточному high life’у. Вмѣстѣ съ тѣмъ, всюду замѣчалась какая-то неряшливая расточительность и мишурная пышность, если можно такъ выразиться. Это явленіе, впрочемъ, всегда неразлучно со свитою туземныхъ властителей или богатыхъ купцовъ и рѣзко противорѣчитъ громадной цѣнности нѣкоторыхъ украшеній на одеждѣ главныхъ должностныхъ лицъ

Айзексъ сказалъ дежурному прислужнику нѣсколько словъ въ полголоса, и насъ тотчасъ же впустили въ маленькую пріемную, съ боку дома, выходившую, какъ и всѣ комнаты въ Индіи, на веранду. По стѣнамъ стояли низкія деревянныя скамьи; мы сѣли, ожидая, пока предупредятъ раджу о нашемъ прибытіи. Вскорѣ появился джемадоръ и возвѣстилъ, что «если sahib log, покровитель бѣдныхъ, соблаговолитъ слѣдовать за нимъ», онъ отведетъ насъ въ присутствіе его королевскаго величества. Мы встали и пошли за раболѣпнымъ джемадоромъ въ другую комнату.

Пріемная, гдѣ ожидалъ насъ раджа, была еще меньше той, въ которую насъ впустили сначала. Находилась она въ самой глубинѣ дома и только на половину озарялась лучами солнца, пробивавшимися сквозь густую листву. Мѣсто это было, вѣроятно, выбрано для свиданія за его уединенность. Передъ закрытымъ окномъ медленно ходилъ взадъ и впередъ часовой, чтбы удалять всѣхъ любопытныхъ. Дверь, въ которую мы вошли, была завѣшана тяжелою занавѣсью. Помѣщеніе показалось мнѣ вполнѣ безопаснымъ.

Старый Вайтопуръ сидѣлъ, поджавъ ноги, на грудѣ темнокрасныхъ подушекъ; рядомъ съ нимъ стояли туфли, а впереди — громадный наргилэ. На раджѣ была надѣта простая бѣлая чалма, украшенная съ одной стороны крупнымъ алмазомъ; станъ его облекала или, вѣрнѣе, окутывала одежда изъ темной, тяжелой ткани, точно ему было холодно отъ осенняго воздуха. Продолговатое лицо раджи имѣло пепельно-желтый оттѣнокъ, а длинные бѣлые усы падали, извиваясь, на темную одежду. Одна изъ его рукъ высовывалась изъ густыхъ складокъ платья, поднося въ губамъ украшенный драгоцѣнными камнями мундштукъ: длинные, кривые пальцы какъ-то странно изгибались вокругъ золотаго чубука, точно наслаждаясь прикосновеніемъ къ драгоцѣнному металлу и алмазамъ. При нашемъ появленіи темные глаза раджи метнули въ мою сторону быстрый, испытующій взглядъ, потомъ снова опустились. Ни одно движеніе тѣла или головы не обнаружило, чтобъ онъ сознавалъ наше присутствіе. Айзексъ произнесъ пространное привѣтствіе на индостанскомъ языкѣ (я послѣдовалъ его примѣру), но не снялъ обуви и не сдѣлалъ ничего, кромѣ обыкновеннаго поклона. Ясно было, что власть въ его рукахъ. Старикъ вынулъ чубукъ изо рта и низкимъ, глухимъ голодомъ произнесъ, что радъ насъ видѣть и изъ уваженія къ нашему богатству, славѣ и большой мудрости отложитъ въ сторону всякія церемоніи и попроситъ насъ сѣсть. Мы расположились противъ него, на подушкахъ, скрестивъ ноги, и какъ можно ближе къ нему, такъ что, казалось, будто мы совершаемъ втроемъ какой-то священный обрядъ, орудіемъ котораго служитъ стоявшій посрединѣ треугольника высокій наргилэ.

Усѣвшись, Айзексъ обратился къ раджѣ, все еще на индостанскомъ языкѣ, и сказалъ, что блескъ его величества, подобный солнцу, разсѣевающему тучи, наводитъ на него такой страхъ и содроганіе, что онъ униженно проситъ позволенія изъясняться по-персидски, зная, что безконечно мудрый властитель говоритъ на этомъ языкѣ даже лучше его самого.

Не дожидаясь отвѣта и не обнаруживая никакихъ видимыхх знаковъ страха и трепета, Айзексъ сразу заговорилъ на своемъ родномъ нарѣчіи и, отбросивъ всякія околичности и церемоніи, смѣло приступилъ къ дѣлу. Онъ не затруднился объяснить раджѣ силу своей позиціи, настаивалъ на томъ, что одного намека англичанамъ на мѣсто, гдѣ скрывается Ширъ-Али, будетъ достаточно, чтобы повергнуть Байтопура въ безнадежныя и безконечныя затрудненія, изъ которыхъ возможенъ только одинъ выходъ — поглощеніе его владѣній британской имперіею. Онъ распространился насчетъ крупныхъ суммъ, которыя долженъ ему раджа за помощь, оказанную во время голода, и искусно далъ понять, будто желаетъ немедленной уплаты всѣхъ денегъ

— Если ваше величество откажется исполнить мои справедливыя требованія, я имѣю возможность удовлетворить ихъ самъ, и никакія соображенія милосердія или жалости не побудятъ меня уменьшить хоть на одну рупію итогъ вашего долга, не увеличеннаго, какъ вамъ хорошо извѣстно, никакими незаконными процентами. Ни въ одномъ англійскомъ или индійскомъ банкѣ не могли бы вы занять денегъ на такихъ выгодныхъ условіяхъ, и, если я былъ милосердъ до сихъ поръ, то не буду снисходителенъ долѣе. Вы знаете, что говоритъ пророкъ Аллаха: «По истинѣ жизнь за жизнь, око за око, носъ за носъ, ухо за ухо, месть за пораненіе». Срокъ вашего обѣщанія истекъ, и вы заплатите мнѣ сполна. А мудрый Франкъ, сидящій по мою правую руку — не онъ ли тотъ смѣлый писатель, который даетъ публикѣ каждый день новую книгу, листокъ новостей, Khabar-i-Khagaz, куда заносятся дѣянія злодѣевъ, поступки обманщиковъ, и гдѣ нерадивые получаютъ достойную мзду? Неужели вы думаете, что онъ не напишетъ о васъ большой статьи въ нѣсколько столбцовъ, не вручитъ ее злымъ духамъ, исполняющимъ его велѣнія, которые тотчасъ же размножатъ то, что имъ написано, и распространятъ это по всей британской имперіи за ничтожную плату въ одну анну съ экземпляра? Тогда всѣ будутъ знать, какъ позорно отрекается отъ своихъ долговъ байтопурскій раджа и какъ онъ укрываетъ въ своемъ дворцѣ измѣнниковъ.

Все это Айзексъ произнесъ торжественнымъ и внушительнымъ голосомъ, который долженъ былъ нагнать страхъ и ужасъ на душу несчастнаго должника. Что касается раджи, холодныя капли пота стояли на его лицѣ, а при послѣднихъ словахъ ужасъ его достигъ такихъ предѣловъ, что длинные пальцы судорожно разогнулись и сверкающій мундштукъ, подобно головѣ змѣи, упалъ къ его ногамъ, посреди шелковыхъ колецъ наргилэ. Съ ту же минуту, почувствовавъ пустоту въ своей рукѣ, его величество съ большею быстротою, чѣмъ я ожидалъ, кинулся съ распростертыми когтями, точно соколъ на добычу, и, схвативъ блестящій мундштукъ, съ видомъ замѣтнаго облегченія, поднесъ его къ губамъ. Онъ сдѣлалъ это, несомнѣнно, только въ силу привычки, такъ какъ не считалъ насъ, конечно, людьми, способными украсть его игрушку, но въ этомъ поступкѣ была такая хищность, въ которой сказалась вся прирожденная ему скаредность. На минуту водворилось молчаніе. Старикъ, видимо, глубоко проникся опасностью своего положенія. Айзексъ продолжалъ:

— Ваше величество, конечно, понимаете, что вы со всѣхъ сторонъ окружены гибелью. Мнѣ же не угрожаетъ никакой опасности. Я могу, если захочу, хоть завтра купить васъ вмѣстѣ со всѣмъ Байтопуромъ. Но я — человѣкъ справедливый. Если пророкъ, — да будетъ благословенно его имя! — дѣйствительно сказалъ, что мы должны брать око за око, носъ за носъ и мстить за пораненіе, то онъ говоритъ также, что «кто проститъ вину изъ милосердія, тому это послужитъ искупленіемъ». Ваше величество — человѣкъ жестокій, и мнѣ хорошо извѣстно, что если я заставлю васъ уплатить долгъ сейчасъ же, вы безжалостно прижмете и обложите данью вашихъ подданныхъ для наполненія своихъ сундуковъ. Многіе же изъ этихъ подданныхъ правовѣрные послѣдователи пророка, — да будетъ съ нимъ миръ! — а въ писаніи сказано: «ограбь чужеземца, но не трогай брата». Если же я заставлю васъ грабить моихъ братьевъ, не будетъ ли грѣхъ мой и искупленіе за него также на мнѣ? Законные проценты на вашъ долгъ возрасли уже до нѣсколькихъ лакхъ рупій. Но ради моихъ братьевъ, находящихся въ оковахъ у васъ, невѣрнаго, осужденнаго горѣть въ неугасимомъ, яркомъ пламени, я, все-таки, заключу съ вами договоръ, и вотъ въ чемъ онъ будетъ состоять. Вы отдадите въ мои руки еще до наступленія темной половины слѣдующей луны… — Айзексъ понизилъ голосъ до едва слышнаго шепота; безмолвіе комнаты нарушалось только звукомъ шаговъ часоваго на перепадѣ, — вы отдадите въ мои руки Ширъ-Али, бывшаго афганскаго эмира, нынѣ сокрытаго въ вашемъ байтопурскомъ дворцѣ, передадите его цѣлымъ и невредимымъ въ мѣстѣ, которое я самъ выберу, къ сѣверу отсюда, въ ущельѣ около Кейтунга, и не троньте ни одного волоса на его головѣ. Если я захочу, я передамъ его англичанамъ, а захочу — убью, и вы не смѣете сдѣлать мнѣ ни одного замѣчанія по этому поводу. Откажетесь — я пойду въ великому лорду сагибу, разскажу о вашихъ дѣяніяхъ; васъ арестуютъ еще до наступленія нынѣшней ночи. и не будетъ вамъ тогда спасенія. Если же вы согласитесь подписать договоръ, я не скажу никому ни слова; вы уѣдете отсюда съ миромъ; кромѣ того, ради правовѣрныхъ, живущихъ въ вашемъ королевствѣ, я прощу вамъ всѣ проценты съ долга, и вы заплатите мнѣ его по мѣрѣ возможности. Я кончилъ; теперь вамъ говорить.

Айзексъ спокойно вынулъ изъ кармана два свитка, исписанные персидскимъ шрифтомъ, закурилъ папиросу и принялся тщательно перечитывать ихъ, отыскивая пробѣлы или ошибки въ документахъ. На лицѣ раджи выражалось величайшее волненіе, но онъ мужественно затягивался изъ трубки и силился взвѣсить свое положеніе. Въ надеждѣ освободиться отъ всего долга за разъ, онъ необдуманно предалъ себя въ руки человѣка, который, его ненавидѣлъ, хотя старикъ и понялъ эту ненависть слишкомъ поздно. Онъ льстилъ себя мыслью, что заемъ былъ данъ изъ дружескаго участія и желанія оказать ему поддержку; теперь оказывалось, что Айзексъ далъ деньги только изъ дѣйствительныхъ или только мнимыхъ религіозныхъ мотивовъ и въ интересахъ своихъ единовѣрцевъ. Я молча наблюдалъ за разнообразными страстями, мелькавшими по отталкивающему лицу старика. Молчаніе длилось около четверти часа.

— Дайте сюда условіе, — сказалъ онъ, наконецъ. — Я нахожусь въ когтяхъ тигра. Я подпишу договоръ, если это нужно. Но вамъ воздастся за это, Абдулъ Гяфизъ; когда тѣло ваше будетъ съѣдено шакалами и лѣсными кабанами, душа воплотится въ образъ презрѣннаго работника, и вы будете мести улицы въ городахъ моего царства, царства моего сына и внука, вы и ваше потомство до десятитысячнаго поколѣнія.

Болѣе глубокаго презрѣнія или непримиримой вражды индусъ выразить не въ состояніи. Айзексъ только улыбнулся; но лицо его имѣло сосредоточенное, неуклонное и жестокое выраженіе, когда онъ отвѣчалъ на это оскорбленіе.

— Я не намѣренъ спорить съ вами. Но если вы не поторопитесь подписать бумаги, я могу перемѣнить свои планы и послать въ Петергофъ за соварами. Совѣтую не терять времени.

Онъ вынулъ изъ кармана небольшую чернильницу и тростниковое перо.

— Подпишите, — сказалъ онъ, вставая, — прежде чѣмъ солдатъ на верандѣ трижды пройдетъ мимо окна, или я предамъ васъ въ руки англичанъ.

Дрожа всѣмъ тѣломъ, съ крупными каплями пота, стоявшими, какъ бисеръ, на лицѣ, старикъ схватилъ перо и подписалъ свое имя и титулы сперва подъ одной бумагой, потомъ подъ другой. То же самое сдѣлалъ и Айзексъ, выставившій имя сполна персидскимъ шрифтомъ, а подъ конецъ подписалъ и я, крупными буквами внизу каждаго свитка, свое имя: «Павелъ Григгсъ», прибавивъ слово «свидѣтель», на случай, еслибъ сдѣлка огласилась.

— Теперь, — обратился Айзексъ къ раджѣ, — пошлите сейчасъ же гонца и велите отвезти того человѣка, о которомъ идетъ рѣчь, подъ сильнымъ конвоемъ и окольными путями въ кейтунгское ущельѣ, и пусть они расположатся тамъ станомъ до начала третьей недѣли, считая съ нынѣшняго дня, когда луна будетъ во всей полнотѣ. Я буду тамъ и приму отъ нихъ этого человѣка. Горе вамъ, если я его тамъ не застану; горе, если вы будете угнетать правовѣрныхъ въ вашемъ царствѣ!

Онъ повернулся на каблукахъ, и я послѣдовалъ за нимъ изъ комнаты, отвѣсивъ предварительно краткій поклонъ старику, — церемонія, которую Айзексъ выпустилъ преднамѣренно или по забывчивости, этого я не могъ бы сказать. Мы вышли на открытый воздухъ и, сѣвъ на лошадей, уѣхали, оставивъ позади себя двойной рядъ слугъ, кланявшихся до земли. Продолжительность аудіенціи съ раджею дала имъ высокое понятіе о нашемъ значеніи. Пріѣхали мы въ четыре часа, а теперь было уже около пяти. Длинные перерывы и персидскія разглагольствованія заняли не мало времени.

— Не замѣтно, чтобы вы очень нуждались въ моихъ совѣтахъ или поддержкѣ, — началъ я. — Располагая такимъ арсеналомъ орудій, вы могли бы справиться съ полдюжиною раджей.

— Да, быть можетъ. Но я имѣю вѣскія причины желать, чтобы это дѣло было скорѣе покончено, а редакторъ ежедневной газеты — вещь ужасная для туземныхъ царьковъ. Вы это, навѣрное, замѣтили.

— Что намѣрены вы дѣлать съ этимъ человѣкомъ, когда онъ будетъ въ вашихъ рукахъ, если это не нескромный вопросъ?

— Дѣлать съ нимъ? — спросилъ Айзексъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ. — Возможно ли, что вы еще не догадались? Онъ славный человѣкъ и истинный правовѣрный. Я дамъ ему письма и деньги, чтобы добраться до Багдада или въ другое мѣсто, гдѣ онъ будетъ въ безопасности. Онъ уѣдетъ съ миромъ, свободный, какъ воздухъ.

Я до половины подозрѣвалъ эти великодушныя намѣренія, но Айзексъ такъ искусно выказывалъ неуклонную жестокость во время недавняго свиданія съ индусскимъ принцемъ, что для меня было непонятно, какъ могъ одинъ и тотъ же человѣкъ быть столь безжалостнымъ и добрымъ одновременно. Никакихъ слѣдовъ жестокости не было теперь на его прекрасныхъ чертахъ, и когда, озаренные послѣдними лучами солнца, заходившаго за горами, мы огибали холмъ, лицо Айзекса казалось совершенно просвѣтленнымъ, такъ что я едва могъ даже глядѣть на него. Онъ держалъ шляпу въ рукѣ и съ минуту смотрѣлъ на западъ, точно благодаря угасающій день за его красу и свѣжесть. Я невольно подумалъ, что счастливо солнце, увидавъ на прощанье съ Симлою такую дивную картину; благодаря ей, оно, навѣрное, будетъ ярче сіять на слѣдующій день, — вѣдь, ни что прекраснѣе не представится его взорамъ во время двѣнадцати часоваго странствованія по другой половинѣ вселенной.

— А теперь, — сказалъ Айзексъ, — уже поздно; если мы поѣдемъ, однако, по направленію къ Аннандэлю, мы можемъ встрѣтить всю компанію на возвратномъ пути съ polo.

Глаза его сверкнули при одной этой мысли. Ширъ-Али, раджа, договоръ, капиталъ, проценты, — все было забыто въ ожиданіи минутнаго свиданія съ любимой женщиною.

Глава VI.

— Почему не пріѣхали вы смотрѣть игру? Послѣ вашего энтузіазма по поводу polo, я никакъ не думала, что вы пропустите такую интересную партію.

Таковы были первыя слова миссъ Вестонго, когда мы встрѣтили ее и Кильдэра на узкой тропинкѣ, которая вела въ Аннандэль. За нею ѣхало два человѣка — мистеръ Кэрри Геркинсъ и Джонъ Вестонго. Съ послѣднимъ насъ, какъ слѣдуетъ, тотчасъ же познакомили. Это былъ спокойный, худощавый молодой человѣкъ, напоминавшій чертами сестру, но безъ малѣйшаго слѣда ея прекраснаго цвѣта лица или жизненности. Онъ отличался чисто-бомбейской блѣдностью и, казалось, весь испарился отъ вѣчныхъ дождей. Пока насъ представляли другъ другу, Айзексъ вздрогнулъ и пробормоталъ, что имѣлъ уже, какъ ему кажется, удовольствіе видѣть раньше мистера Вестонго.

— Весьма возможно, весьма возможно, — привѣтливо произнесъ этотъ джентльменъ, — въ особенности, если вы бываете въ Бомбеѣ.

— Я былъ въ Бомбеѣ лѣтъ двѣнадцать тому назадъ. Вы, по всему вѣроятію, забыли меня.

— Да. Я былъ молодъ и зеленъ тогда. Удивляюсь, какъ это вы меня помните.

Онъ не обнаруживалъ особеннаго интереса въ этомъ дѣлѣ, хотя и улыбался привѣтливо.

Миссъ Вестонго дразнила въ эту минуту, должно быть, лорда Стипльтона, потому что онъ весь раскраснѣлся и казался раздосадованнымъ, а она, напротивъ, находилась въ превосходномъ настроеніи духа. Мы повернули, чтобы ѣхать назадъ съ остальною компаніею, и ловкимъ движеніемъ Айзексъ придвинулъ свою лошадь къ миссъ Вестонго и не покидалъ уже болѣе этой позиціи. Они находились во главѣ колонны; тропа была настолько узка, что не дозволяла болѣе чѣмъ двумъ человѣкамъ ѣхать рядомъ; я порѣшилъ дать молодымъ людямъ возможность воспользоваться этимъ шансомъ. Для этого я незамѣтно разгорячилъ свою лошадь, прикоснувшись къ ней сначала каблукомъ, а потомъ быстро натянувъ узду; она бросилась поперегъ дороги и произвела небольшое замѣшательство, которымъ воспользовались ѣхавшіе впереди всадники, чтобы увеличить разстояніе, отдѣлявшее насъ отъ остальной компаніи. За ними слѣдовали мы съ мистеромъ Геркинсомъ, между тѣмъ какъ Кильдеръ уныло плелся сзади съ Джономъ Вестонго. Геркинсъ и я, какъ люди тучные, да и ѣхавшіе, къ тому же, на грузныхъ лошадяхъ, держали позицію въ своей власти, и вскорѣ Айзексъ и миссъ Вестонго были уже на разстояніи нѣсколькихъ сотъ ярдовъ отъ насъ, и мы только изрѣдка видѣли ихъ между деревьями, когда изгибалась тропа.

— О чемъ говорятъ эти юнцы за нами? — началъ мистеръ Геркинсъ. — Навѣрное, о тиграхъ?

Такъ оно, конечно, и было.

— Знаете ли вы, что я услышалъ сегодня, когда вернулся домой? — продолжалъ Геркинсъ. — Этотъ вѣтренникъ Кильдеръ сдѣлалъ моей племянницѣ предложеніе… (Лошадь его въ эту минуту споткнулась, но тутъ же оправилась).

— Неужели? — сказалъ я, нѣсколько испуганный.

— Ахъ нѣтъ, нѣтъ! Вовсе не въ этомъ смыслѣ. Ха, ха, ха! Превосходно, превосходно Нѣтъ, нѣтъ! Лордъ Стипльтонъ зоветъ насъ всѣхъ на охоту за тиграми, чтобы позабавить Джона, и сдѣлалъ миссъ Вестонго предложеніе — ха! ха! ха! право, очень забавно! — ѣхать съ нами!

— Думаю, что вы ничего не имѣете противъ этого, мистеръ Геркинсъ? Дамы постоянно участвуютъ въ такихъ экспедиціяхъ и, повидимому, никому не мѣшаютъ.

— Имѣю ли я что-нибудь противъ этого? Конечно, имѣю. Ужь не полагаете ли вы, что я желаю уложить племянницу въ раннюю могилу? Вспомните только о лихорадкахъ, суровомъ образѣ жизни на охотѣ и тому подобномъ; а она, къ тому же, только что пріѣхала изъ Англіи.

— Глядя на нее, кажется, будто она въ состояніи вынести все, — отвѣчалъ я.

Порѣдѣвшія деревья давали вамъ возможность видѣть Айзекса и миссъ Вестонго, ѣхавшихъ рысцею и, повидимому, погруженныхъ въ серьезную бесѣду. Сидя, выпрямившись, на лошади, на половину повернувшись на сѣдлѣ, чтобы слушать то, что говорилъ ей Айзексъ, она казалась достаточно сильною, чтобы хоть сейчасъ отправиться на охоту за тиграми.

— Надѣюсь, что вы ей не скажете этого, — замѣтилъ Геркинсъ. — Если она разъ заберетъ себѣ въ голову, что это вещь возможная, съ нею сладу не будетъ. Вы ее не знаете. Да и я самъ едва знаю ее. Почти до вчерашняго дня никогда не видались мы съ тѣхъ поръ, какъ она была младенцемъ. Вотъ вы такъ самый подходящій человѣкъ для охоты за тиграми. Почему бы не поѣхать вамъ съ Айзексомъ и Кильдэромъ и не убить столько этихъ животныхъ, сколько душа ваша запроситъ?

— Мнѣ все равно, увѣряю васъ. Думаю, что Завыватель съумѣетъ обойтись безъ меня недѣли двѣ. Какую пеструю комоанію составимъ, однако, мы! Только подумайте: гражданскій чиновникъ изъ Бомбея, ирландскій лордъ, персидскій милліонеръ и редакторъ газеты — янки. Чортъ возьми! Прибавьте къ этому знаменитаго комиссара по государственнымъ доходамъ, всѣми признанную красавицу, — и нашъ секстетъ готовъ.

Геркинсъ былъ, казалось, очень доволенъ относящеюся до него грубою лестью. Внезапно я вспомнилъ, что если онъ далеко не славился, какъ комиссаръ, за то былъ, какъ я недавно гдѣ-то прочелъ, превосходнымъ стрѣлкомъ въ молодости. Это давало мнѣ лишній шансъ.

— Къ тому же, мистеръ Геркинсъ, компанія охотниковъ была бы неполна безъ опытнаго Немврода, чтобы подавать совѣты и руководить ею. Кто же годится для этой роли, какъ не участникъ въ столькихъ экспедиціяхъ, товарищъ Маори, человѣкъ, убившій въ 1861 году въ непальскихъ горахъ двѣнадцатифутоваго тигра?

— У васъ, однако, отличная память, мистеръ Григгсъ, — отвѣчалъ восхищенный старикъ, внезапно попавшій на любимую тему. — Видитъ Богъ, что еслибъ я могъ и на этотъ разъ разсчитывать на такую же удачу, я хоть завтра отправился бы съ вами на охоту.

— Почему же нѣтъ? Не мало еще на свѣтѣ этихъ громадныхъ истребителей людей, — отвѣчалъ я и тутъ, же безъ запинки повторилъ съ полстраницы болѣе или менѣе точной статистики людей, погибшихъ за истекшій годъ отъ дикихъ звѣрей или змѣй. — Понятно, что большинство этихъ несчастныхъ сдѣлалось жертвою тигровъ, и убить нѣкоторыхъ изъ этихъ животныхъ было бы по истинѣ добрымъ дѣломъ. Всякій можетъ увидать тигра, но не всякій съумѣетъ съ нимъ покончить, между тѣмъ какъ ваши подвиги въ этой сферѣ стали достояніемъ исторіи. Вы, право, должны бы сдѣлать полезное дѣло, мистеръ Геркинсъ, и съѣздить съ нами. Тогда была бы у насъ надежда на настоящій спортъ.

— Право, пока я васъ слушаю, я и самъ начинаю думать что это доставило бы мнѣ величайшее удовольствіе. Племянницу свою я могъ бы поручить лэди… лэди… ну, какъ тамъ ее зовутъ?… Знаете, жену верховнаго судьи? Вамъ слѣдовало бы ее знать; что же касается меня, я теперь уже не въ состояніи запоминать именъ.

Онъ какъ-то раздраженно произносилъ эти отрывочныя фразы.

— Вы, несомнѣнно, говорите о лэди Смитъ-Томкинсъ. Да, вы могли бы поручить ей свою племянницу, если, конечно, у нея была уже корь и она не боится этой болѣзни. Я слышалъ сегодня утромъ, что у трехъ маленькихъ Смитъ-томкинсовъ корь, да еще въ сильнѣйшей степени.

— Неужели? Въ такомъ случаѣ мы, навѣрное, найдемъ кого-нибудь другаго.

Я ни минуты не сомнѣвался, что въ это самое время Айзексъ и миссъ Вестонго строятъ планы для той же экспедиціи за тиграми; поэтому я снова каснулся вопроса о спортѣ о пожелалъ знать, куда же мы собственно поѣдемъ. Это дало поводъ къ долгимъ преніямъ, и еще прежде чѣмъ мы подъѣхали къ виллѣ мистера Геркинса, — все въ томъ же порядкѣ, конечно, — для меня стало уже ясно, что старикъ порѣшилъ убить еще на своемъ вѣку, по крайней мѣрѣ, хоть одного тигра, и что скорѣе, чѣмъ отказаться отъ удовольствія поохотиться, онъ согласится взять съ собою и племянницу. Что касается направленія нашей экспедиціи, это должно было рѣшиться дня черезъ два. Нельзя сказать, чтобы время было самое подходящее для подобной охоты, — ранняя весна гораздо лучше, — но найти тигровъ всегда можно въ лѣсахъ Терая, мѣстности, лежащей у подножья холмовъ, къ сѣверу отъ Луда.

Когда мы приблизились въ дому, уже совершенно стемнѣло. Мы ѣхали все время почти шагомъ. Свѣтъ, падавшій на веранду изъ открытой двери, давалъ намъ возможность разглядѣть миссъ Вестонго, сидѣвшую въ громадномъ креслѣ, и Айзекса, слегка наклонившагося надъ нею, держа шляпу въ рукѣ. Они все еще разговаривали о чемъ-то между собою; но, когда мы подъѣхали къ полянѣ, громкими окликами призывая своихъ саисовъ, Айзексъ выпрямился, бросилъ взглядъ въ нашу сторону, и голоса смолкли. Ясно было, что ему удалось сильно заинтересовать миссъ Вестонго; по крайней мѣрѣ, мнѣ показалось, — хотя разстояніе, насъ отдѣлявшее, было довольно значительно, и свѣтъ, озарявшій ихъ, былъ не очень ярокъ, — что, когда Айзексъ выпрямился и замолчалъ, дѣвушка посмотрѣла ему прямо въ лицо, какъ будто сожалѣя, что онъ не продолжаетъ разговора. Я слѣзъ съ лошади вмѣстѣ съ моими спутниками и подошелъ проститься съ миссъ Вестонго.

— Приходите завтра вечеромъ обѣдать, — сказалъ Геркинсъ, — мы устроимъ тогда все дѣло. Ровно въ семь часовъ. Завтра воскресенье, не забывайте. Кильдэръ, вамъ тоже слѣдуетъ пріѣхать, если вы серьезно хотите участвовать въ охотѣ. Помните же, въ семь часовъ. Мы должны выѣхать аккуратно, чтобы вернуться сюда до отъѣзда вице-короля.

— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ Кильдэръ, обращаясь ко мнѣ, — мы могли бы рѣшить и то, что относится до нашего состязанія въ понедѣльникъ. Не такъ ли?

— Конечно, это очень любезно съ вашей стороны.

— Помилуйте, это пустяки! Покойной ночи.

Мы поклонились и отправились отыскивать своихъ лошадей Послѣ нѣкоторыхъ колебаній (темнота казалась очень густою въ сравненіи съ свѣтомъ, вырывавшимся изъ двери виллы) намъ удалось усѣсться на коней и мы поѣхали домой лѣсомъ.

— Благодарю, Григгсъ, — сказалъ Айзексъ. — Да не утомятся никогда ваши ноги и не уменьшится во вѣки ваша тѣнь!

— Не стоитъ благодарности. А за пожеланіе насчетъ тѣни — спасибо. Только врядъ ли она можетъ когда-либо сократиться болѣе, чѣмъ въ настоящую минуту. Что за потемки, право!

Я отлично понималъ, за что онъ благодарилъ меня. Немного погодя, я закурилъ чирутъ.

— Айзексъ, — началъ я, — вы, однако, преловкій малый, честное слово.

— Это почему?

— Вы еще спрашиваете? Да развѣ вы не строили хладнокровнѣйшимъ образомъ съ миссъ Вестонго плановъ продолжительной охоты за тиграми, между; тѣмъ какъ обѣщали появиться черезъ три недѣли въ окрестностяхъ какого-то Кейтунга, хотя чортъ знаетъ, гдѣ это мѣсто? Во всякомъ случаѣ оно должно быть въ совершенно противуположномъ направленіи отъ цѣли нашей поѣздки, такъ какъ въ настоящее время года не найдешь ни одного тигра ближе Терая.

— Я не понимаю, въ чемъ тутъ затрудненіе, — отвѣчалъ онъ. — Мы можемъ пріѣхать въ Аудъ въ два дня, убивать тигровъ дней десять и вернуться опять въ два дня. Выйдетъ какъ разъ двѣ недѣли. Чтобы доѣхать до Кейтунга, нужно не болѣе недѣли. Быть можетъ, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что довольно будетъ и трехъ дней. Еще до отъѣзда въ Аудъ я устрою черезъ гонцовъ смѣну лошадей и съ помощью двойнаго комплекта куліевъ и множества пони мы будемъ двигаться быстро тамъ, гдѣ дороги хороши, и, будьте увѣрены, прибудемъ къ мѣсту свиданія во время.

— Въ такомъ случаѣ отлично. Только Геркинсъ врядъ ли согласится вернуться раньше трехъ недѣль, а я не думаю, чтобъ вы захотѣли разстаться съ нашей компаніею

Айзексъ, очевидно, тщательно обдумалъ весь планъ трехнедѣльной экскурсіи. Я не продолжалъ разговора, полагая, что другъ мой поглощенъ размышленіями о своихъ многочисленныхъ предпріятіяхъ. Дѣло не легкое, когда надо примирить вопросы первой важности съ требованіями сильной страсти! Мнѣ не хотѣлось тревожить его, къ тому же, я съ трудомъ справлялся съ лошадью въ непроницаемомъ мракѣ, насъ окружавшемъ.

Вдругъ она рѣзко кинулась въ сторону, потомъ остановилась, какъ вкопанная, дрожа всѣми членами. Лошадь Айзекса взвилась на дыбы, фыркнула, и наконецъ, сильно ударилась о меня. Затѣмъ все стихло. Я ничего не могъ разсмотрѣть. Внезапно, во мракѣ ночи раздался чей-то голосъ, низкій, музыкальный, и мнѣ показалось, что я вижу очертанія темной фигуры какъ разъ около колѣнъ Айзекса. Кто бы ни былъ пѣшеходъ, онъ находился, во всякомъ случаѣ, по ту сторону моего спутника, и вскорѣ я могъ разглядѣть контуры его головы.

— Миръ тебѣ, Абдулъ Гафизъ! — раздалось во мракѣ.

— Алейкумъ салаамъ, Рамъ Лэль! — отвѣчалъ Айзексъ. Онъ, навѣрное, узналъ человѣка только по голосу.

— Абдулъ, — продолжалъ незнакомецъ по-персидски, — у меня есть до тебя сегодня дѣло. Ты ѣдешь домой; если позволишь, я буду съ тобою черезъ два часа.

— Твоя воля для меня законъ. Да будетъ такъ.

Мнѣ показалось, что голова исчезла.

— Да будетъ такъ, — повторилъ, какъ эхо, голосъ, слабѣя и быстро удаляясь. Лошади, на минуту встревоженныя неожиданнымъ появленіемъ незнакомца, успокоились. Признаюсь, эпизодъ этотъ произвелъ на меня поразительно-непріятное впечатлѣніе. Странно, что какому-то проходимцу, — персіянину, судя по его акценту, — извѣстно, гдѣ находится въ ту или другую минуту мой пріятель и что они узнаютъ другъ друга по голосу! Я вспомнилъ, что нашъ пріѣздъ въ виллу Геркинса былъ совершеннымъ экспромптомъ, и мнѣ казалось, что Айзексъ не говорилъ ни съ кѣмъ, даже со своимъ саисомъ, съ той минуты, какъ мы встрѣтились съ миссъ Вестонго полтора часа тому назадъ на аннандэльской дорогѣ.

— Хотѣлъ бы я знать, что ему нужно? — началъ мой пріятель, говоря, повидимому, самъ съ собою.

— Во всякомъ случаѣ, ему хорошо извѣстно, гдѣ васъ отыскивать, — отвѣчалъ я. — Онъ долженъ имѣть даръ провидѣнія, чтобы догадаться, что вы были въ Кэрнсбрукѣ.

— Онъ его имѣетъ. Вообще это весьма странный человѣкъ; однако, онъ уже не разъ оказывалъ мнѣ услуги, и, хотя я и не понимаю хорошенько, какимъ путемъ онъ приходитъ къ извѣстнымъ заключеніямъ, а еще менѣе его способа передвиженія, я всегда радъ его совѣтамъ.

— Но кто онъ? Персіянинъ? Вы назвали его индусскимъ именемъ, но это, быть можетъ, только уловка. Что онъ, мудрецъ изъ Ирана?

— Онъ очень мудрый человѣкъ, но только не изъ Ирана; нѣтъ. Онъ родомъ браминъ, по влеченію буддистъ и, полагаю, назвалъ бы себя «адептомъ» по профессіи, еслибъ можно было сказать, что у него вообще есть профессія. Появляется и исчезаетъ онъ неожиданно, съ поразительною быстротою. Посѣщеніи его кратки, но онъ всегда отлично знаетъ всѣ обстоятельства моего дѣла, въ чемъ бы оно ни состояло. Онъ придетъ сегодня вечеромъ и дастъ мнѣ въ нѣсколькихъ словахъ совѣтъ, которому я послѣдую или нѣтъ, смотря по желанію. Не успѣю я отвѣтить ему или оправиться отъ своего изумленія, какъ онъ уже исчезнетъ, точно растворится въ воздухѣ. А если я спрошу слугъ, куда онъ дѣвался, они выпучатъ на меня глаза, думая, что я рехнулся, пока я не покажу имъ, что комната дѣйствительно пуста, и не сдѣлаю выговора, зачѣмъ они спятъ, вмѣсто того, чтобы смотрѣть за тѣми, кто входитъ ко мнѣ или выходитъ. Знаетъ онъ больше языковъ, чѣмъ я, и гораздо лучше. Онъ говорилъ мнѣ когда-то, что воспитывался въ Эдинбургѣ, и его безукоризненное знакомство съ европейскими дѣлами и интересами заставляетъ думать, что онъ, навѣрное, жилъ въ Европѣ долго. Вникали ли вы когда-нибудь въ высшіе фазисы буддизма? Это весьма любопытно.

— Да, я читалъ кое-что объ этомъ. Правду сказать, читалъ даже много, а думалъ еще больше. Предметъ, какъ вы говорите, весьма интересный. Еслибъ я былъ уроженцемъ Азіи, я увѣренъ, что постарался бы достигнуть, хотя потребовалась бы даже цѣлая жизнь, чтобы пройти черезъ всѣ степени посвященія. Есть что-то раціональное въ теоріяхъ буддизма, отрицающихъ, какъ вамъ извѣстно, всякую сверхъестественную силу. Вмѣстѣ съ тѣмъ, во взглядахъ буддистовъ на жизнь, въ ихъ понятіяхъ объ идеалѣ есть что-то такое высокое и чистое, что неудивительно, если Эдвинъ Арнольдъ заставилъ всѣхъ нашихъ трансценденталистовъ, унитаристовъ и свободныхъ мыслителей призадуматься надъ этимъ вопросомъ и надъ тѣмъ, нѣтъ ли на Востокѣ въ числѣ ученыхъ такихъ же великихъ людей, какъ Эмерсонъ или Чаннингъ.

Я остановился. Величайшій мой недостатокъ заключается въ томъ, что разъ меня натолкнутъ на сколько-нибудь извѣстную мнѣ тему, я сейчасъ же впадаю въ дидактическій тонъ. Я умолкъ, вспомнивъ, что Айзексъ, находясь, по его собственнымъ показаніямъ, въ частномъ общеніи съ «адептомъ» высшей степени, навѣрное, знаетъ объ этомъ вопросѣ гораздо болѣе меня.

— Я также, — началъ онъ, — сильно пораженъ красотою высшаго мышленія буддистовъ и, по временамъ, готовъ былъ даже перейти въ этотъ толкъ. Что касается, повидимому, сверхъестественныхъ, силъ и того употребленія, которое они изъ нихъ дѣлаютъ, признаюсь, меня нисколько не интересуютъ явленія подобнаго рода. Мы живемъ въ странѣ, гдѣ чудеса — вещь довольно обыкновенная. Кто объяснитъ фокусъ съ манговымъ деревомъ или съ корзиною? Кто скажетъ, какимъ образомъ человѣкъ закидываетъ веревку на воздухъ, взбирается по ней, потомъ исчезаетъ въ голубомъ пространствѣ, унося ее съ собю? А, между тѣмъ, вы видѣли эти фокусы, я тоже; они извѣстны всѣмъ, — и сами исполнители вовсе не претендуютъ даже на сверхъестественное вмѣшательство или помощь свыше. Заставите ли вы мангиферу вырасти въ полчаса изъ сѣмени въ цѣлое дерево; перенесетесь ли за десять тысячъ миль въ столько же секундъ, проникая по пути черезъ кирпичныя или каменныя стѣны и повергая простыхъ смертныхъ въ изумленіе вашимъ знакомствомъ съ ихъ дѣлами, — вся разница тутъ только въ степени искусства. Я не вижу существеннаго отличія между двумя «феноменами», какъ величаютъ ихъ газеты, съ тѣхъ поръ, какъ госпожа Блавацкая вызвала въ нашей странѣ раздоры по этому предмету. Вся разница въ количествѣ силы, направленной на какое-нибудь дѣйствіе. Мнѣ случилось видѣть въ одной калькутской мастерской молотъ, который надламывалъ яичную скорлупу, не раздробляя яйца, и, въ то же время, совершенно расплющивалъ кусокъ желѣза величиною съ вашу голову. «Феномены» могутъ забавлять женщинъ и дѣтей, но истинная красота системы — въ обѣщанномъ достиженіи счастія. Для меня совершенно безразлично, даетъ ли посвященнымъ полное отчужденіе отъ земныхъ заботъ возможность переноситься по желанію въ антиподамъ, концентрировать лучи небесныхъ свѣтилъ для практическихъ цѣлей или, наконецъ, возбуждать жизненныя силы природы до ненормальной дѣятельности. По своему я достаточно счастливъ и при существующемъ порядкѣ вещей, и не былъ бы ни на волосъ блаженнѣе, еслибъ могъ умчаться послѣ обѣда участвовать въ теченіе нѣсколькихъ часовъ въ американской политикѣ и вернуться завтра утромъ домой къ своимъ дѣламъ.

— Вы берете крайности, — отвѣчалъ я. — Ни одинъ человѣкъ въ здравомъ умѣ не соединялъ еще до сихъ поръ идею счастія съ американскою политикою!

— Въ одномъ, однако, я вполнѣ увѣренъ, — и Айзексъ пріостановился на минуту, точно подбирая слова. — Именно вотъ въ чемъ. Если непредвидѣнное обстоятельство, все равно, мое ли собственное безуміе, или рука мудраго Аллаха, разстроитъ когда-нибудь тотъ душевный миръ, которымъ я наслаждался цѣлыхъ десять лѣтъ съ незначительными перерывами, если я сдѣлаюсь несчастнымъ на вѣки, безъ надежды на обыкновенное утѣшеніе, — я буду искать успокоенія въ чистыхъ ученіяхъ буддизма. Стремленіе къ счастію, стоящему неизмѣримо выше всѣхъ земныхъ соображеній покоя или физическаго наслажденія, не можетъ противорѣчить ни моей религіи, ни вашей.

— Конечно, нѣтъ, — отвѣчалъ я. — Но, принявъ въ соображеніе, что вы самый строгій изъ мусульманъ, мнѣ кажется, что вы поразительно либеральны. Вы серьезно думали о возможности сдѣлаться однимъ изъ «братьевъ», какъ они себя величаютъ?

— Ни разу до нынѣшняго дня мнѣ и въ голову не приходило, чтобы могло случиться что-нибудь, отъ чего на вѣки разстроится моя жизнь. Что-то сегодня подсказало мнѣ, что такое существованіе не можетъ быть прочно. Я теперь увѣренъ, что это такъ. Исходомъ должно быть или безконечное блаженство, или еще болѣе безпредѣльное страданіе. Еще не знаю пока, что будетъ.

Его чистый, мягкій голосъ слегка дрогнулъ. Передъ нами сверкали уже огни отеля.

— Я не буду обѣдать съ вами сегодня, Григгсъ, — продолжалъ Айзексъ. — Лучше велю, подать себѣ что-нибудь въ свою комнату. Приходите ко мнѣ, какъ только вы освободитесь, конечно, если вамъ нечего дѣлать. Нѣтъ причины, почему бы вамъ не повидать Гамъ Лэля, такъ какъ мы смотримъ, кажется, одинаково на его религію, школу или философію, — подъищите какое-нибудь опредѣленіе для этого, во время обѣда.

Мы разстались. Длинный и треволненный день очень утомилъ меня, и, подобно Айзексу, я не чувствовалъ ни малѣйшаго желанія подвергнуть себя въ эту минуту трескотнѣ, шуму и освѣщенію общественной столовой. Я послѣдовалъ его примѣру и велѣлъ подать себѣ обѣдать въ свою комнату, потомъ принялся за наргилэ и рѣшился воспользоваться приглашеніемъ Айзекса не раньше того времени, когда онъ ожидалъ Рамъ Лэля. Мнѣ необходимо было нѣсколько уединиться, чтобы собраться съ мыслями и обозрѣть событія послѣднихъ сутокъ. Я сознавалъ, что очень быстро сближался съ Айзексомъ, и хотѣлъ подумать о немъ и разрѣшить по возможности загадку его жизни; но, когда я пытался разсмотрѣть положеніе дѣлъ логически и произнести ему приговоръ, я чувствовалъ себя невольно увлеченнымъ чудными картинами, которыя проносились передъ моими взорами, и не въ силахъ былъ отдѣлять событій отъ человѣка. Думалъ ли я о миссъ Вестонго, о жалкомъ, старомъ раджѣ или о Рамъ Лэлѣ — буддистѣ, черты Айзекса постоянно мелькали передо мною. Онъ былъ центральною фигурою каждой картины, всегда на первомъ планѣ, спокойный, красивый, господствующій надъ событіями. Я пустился въ цѣлый рядъ самыхъ тривіальныхъ разсужденій, чтобы хоть сколько-нибудь успокоить свой смущенный разумъ, какъ, навѣрное, сдѣлалъ бы всякій человѣкъ, привыкшій понимать то, что совершается передъ нимъ, и внезапно сбитый съ толку. Конечно, говорилъ я самъ себѣ, нѣтъ ничего удивительнаго, что онъ какъ-будто руководитъ событіями. Обстоятельства, при которыхъ я узналъ его, всецѣло созданы имъ самимъ. Счастіе всегда улыбалось ему, и онъ ни за что не сталъ бы вызывать такихъ духовъ, которыхъ не въ силахъ обуздать. Ему отлично извѣстно, какъ нужно ухаживать за прелестной англичанкой, и онъ, навѣрное, въ эту самую минуту глумится надъ простакомъ, который, повѣрилъ, будто онъ серьезно спрашивалъ его совѣта. Что за глупость! Точно мое мнѣніе можетъ вліять на такого человѣка, какъ онъ! Просто даже смѣшно!

Я пилъ кофе, чувствуя величайшее отвращеніе къ самому себѣ. Все время, пока я старался растолковать себѣ, что Айзексъ только счастливый спекуляторъ, не лучше и не хуже другихъ людей, я видѣлъ передъ собою его лицо, котораго никакъ не могъ отогнать. Мнѣ представлялся прекрасный юношескій взглядъ его глубокихъ, темныхъ глазъ, нѣжныя очертанія рта, величественный, правильный изгибъ бровей. Нѣтъ, я былъ просто глупъ! Никогда не встрѣчалъ я и не встрѣчу болѣе во всю мою жизнь такого человѣка, какъ онъ. Могла ли миссъ Вестонго не полюбить это идеальное существо? Я вспомнилъ его великодушіе. Онъ, навѣрное, сдержитъ свое обѣщаніе и избавитъ отъ всѣхъ тревогъ бѣднаго Ширъ-Али, до смерти затравленнаго англійскими и афганскими врагами. Не во власти ли Айзекса байтопурскій раджа? Онъ могъ бы взыскать съ него сполна уплату долга, капитала съ процентами, и, все-таки, спасти афганскаго вождя. Но онъ боится, какъ бы не пострадали бѣдные магометане отъ вымогательствъ своего повелителя, и добровольно простилъ проценты, доходившіе уже до крупной суммы, а уплату капитала предоставилъ усмотрѣнію раджи. Прощалъ ли когда-нибудь житель Востока долгъ, хотя бы даже родному брату? По крайней мѣрѣ, не на моей памяти.

Я всталъ и пошелъ къ Айзексу. Какъ и наканунѣ, я засталъ его на грудѣ подушекъ, за чтеніемъ рукописи. Онъ улыбнулся, взглянувъ на меня, и жестомъ пригласилъ сѣсть, — отмѣтивъ пальцемъ мѣсто, которое читалъ; потомъ, окончивъ начатый стихъ, отложилъ книгу въ сторону и откинулся за подушки.

— И такъ, вамъ, видно, интересно повидать Рамъ Лэля. Онъ будетъ здѣсь черезъ мгновенье, если только не измѣнитъ своего намѣренія.

Въ эту минуту до насъ донеслись со двора звуки голосовъ. Кто-то спрашивалъ Айзекса, и слуга отвѣчалъ. Высокая фигура въ сѣромъ кафтанѣ и простомъ бѣломъ тюрбанѣ стояла въ дверяхъ.

— Я никогда не мѣняю своихъ намѣреній, — сказалъ незнакомецъ на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ, хотя съ удареніемъ, свойственнымъ индусамъ, когда они стараются осилить европейскія нарѣчія. Голосъ былъ музыкальный, высокій, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣжный и пріятный, именно такой, какой можно слышать на большомъ разстояніи, безъ видимаго усилія для говорящаго.

— Я никогда не мѣняю своихъ намѣреній, — повторилъ везнакомецъ. — Я здѣсь. У тебя все благополучно?

— Все благополучно, Рамъ Лэль. Благодарю. Садитесь, если вы хотите остаться съ нами нѣкоторое время. Мой другъ, мистеръ Григгсъ, о которомъ вы, по всему вероятію, знаете. Онъ думаетъ о многихъ вопросахъ, какъ и я, и мнѣ очень хотѣлось, чтобы вы съ нимъ встрѣтились.

Пока Айзексъ говорилъ, Рамъ Лэль сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и остановился на минуту, подъ мягкимъ свѣтомъ лампы. Сѣрая, очень высокая фигура его не отличалась ничѣмъ особеннымъ. Онъ былъ сѣрый съ головы до ногъ. Длинный кафтанъ, облекавшій его, тюрбанъ, сначала показавшійся мнѣ бѣлымъ, кожа лица, остроконечная борода, большіе усы, густыя брови, — все это выдѣлялось сѣрымъ пятномъ на варварскомъ блескѣ богато-драпированныхъ стѣнъ, точно картина, рисованная сѣрыми красками. Желтый свѣтъ лампы любовно освѣщалъ, казалось, мягкіе контуры старика, какъ бы утомившись отъ переливовъ и отраженій золота и тысячегранныхъ драгоцѣнныхъ камней. Рамъ Лэль взглянулъ на меня; я увидалъ, что и глава его тоже сѣрые, — большая рѣдкость на Востокѣ, — что они очень отдалены одинъ отъ другаго и придаютъ его лицу выраженіе большаго достоинства и безстрашной прямоты. Судя по чертамъ лица, онъ былъ очень худъ; высокіе плечи казались угловатыми, хотя длинное, свободное одѣяніе скрывало отъ взоровъ его станъ. Я имѣлъ достаточно времени, чтобы разсмотрѣть всѣ подробности, потому что онъ стоялъ съ минуту посреди комнаты, какъ бы обдумывая, остаться или уйти. Потомъ спокойно направился къ дивану и сѣлъ, скрестивъ ноги.

— Абдулъ, ты сдѣлалъ сегодня доброе дѣло; надѣюсь, ты не измѣнишь своихъ намѣреній, прежде чѣмъ выполнишь то, что задумалъ.

— Я никогда не мѣняю своихъ намѣреній, Рамъ Лэль, — отвѣчалъ Айзексъ, улыбнувшись, повторяя подлинныя слова гостя.

Я сначала испугался. О какомъ добромъ дѣлѣ говорилъ буддистъ, если не о предполагавшемся освобожденіи Ширъ-Али? Какъ могъ онъ знать объ этомъ? Потомъ вспомнилъ, что, по собственному показанію Айзекса, этотъ человѣкъ былъ адептомъ высшихъ степеней, пророкомъ, сердцевѣдцемъ. Я рѣшился не удивляться ничему, что бы ни случилось на моихъ глазахъ, и только недоумѣвалъ, зачѣмъ этому изумительному человѣку заблагоразсудилось войти въ дверь, какъ простому смертному, а не черезъ полъ или потолокъ?

— Прости, — отвѣчалъ Рамъ Лэль, — если я осмѣлюсь противорѣчить тебѣ. Ты мѣняешь иногда свои взгляды. Кто еще недавно насмѣхался надъ женщинами, ихъ безсмертіемъ, добродѣтелью и умомъ? Не станешь ли ты и теперь увѣрять меня, другъ Абдулъ, что твои взгляды не измѣнились? Думаешь ли ты о чемъ-нибудь во снѣ или на яву, кромѣ той женщины, ради которой совершилась эта перемѣна? Не всегда ли ея образъ передъ тобою и не наполняетъ ли вѣяніе ея красоты твою душу? Не поразила ли тебя ея духовная прелесть столько же, сколько и тѣлесная? Теперь мы, навѣрное, долгое время не услышимъ отъ тебя никакихъ сомнѣній относительно женщинъ. Поздравляю съ этимъ обращеніемъ. Ты сдѣлалъ шагъ къ высшему пониманію міра, въ которомъ живешь.

Айзексъ вовсе не казался удивленнымъ близкимъ знакомствомъ гостя съ его дѣлами. онъ молча наклонилъ голову, подтверждая то, что сказалъ Рамъ Лэль, и ждалъ, не будетъ ли онъ продолжать.

— Я пришелъ, — снова началъ буддистъ, — дать тебѣ добрый совѣтъ — лучшій изъ всѣхъ, который имѣется у меня. По всему вѣроятію, ты его не примешь, потоку что ты самый самостоятельный изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ людей, хотя измѣнился нѣсколько съ тѣхъ поръ, какъ влюбленъ, доказательствомъ этого служитъ близость съ мистеромъ Григгсомъ.

Онъ взглянулъ на меня, и въ его сѣрыхъ глазахъ промелькнуло что-то, похожее на улыбку.

— Мой совѣтъ — не допускать замышляемой охоты за тиграми, если отъ тебя зависитъ ей помѣшать. Ничего добраго изъ этого не произойдетъ, а можетъ случиться большая бѣда. Я высказался потому, что иначе не былъ бы спокоенъ. Конечно, ты поступишь, какъ хочешь; только не забывай никогда, что я во время указалъ настоящій путь.

— Спасибо, Рамъ Лэль, за дружескую заботливостію обо мнѣ. Не думаю, чтобы я поступилъ по вашему совѣту; тѣмъ не менѣе, я, все-таки, очень благодаренъ. Есть, однако, одна вещь, о которой я хочу съ вами поговорить и даже спросить вашего мнѣнія.

— Какая польза отъ моихъ совѣтовъ, другъ мой, коли ты имъ не слѣдуешь? Еслибъ я жилъ съ тобою, былъ твоимъ постояннымъ товарищемъ, ты, по крайней мѣрѣ, двадцать разъ за дню спрашивалъ бы моего мнѣнія, и, все-таки, поступалъ бы діаметрально-противуположно тому, что я скажу. Еслибъ я не видѣлъ въ тебѣ чего-то, что замѣчаю въ весьма немногихъ людяхъ, меня бы сегодня здѣсь не было. На свѣтѣ много глупцовъ, достаточно разсудительныхъ, чтобы принимать иногда совѣты умнаго человѣка, но весьма мало умныхъ людей, настолько мудрыхъ, чтобы слѣдовать руководству тѣхъ, кто выше ихъ, — какъ сдѣлали бы они, еслибъ почувствовали себя глупыми, хоть на время. Однако, потому именно, что ты такъ своенравенъ, я помогу тебѣ еще раза два, а потомъ предоставлю тебя твоей участи, которую, по своей слѣпотѣ, ты называешь кизметомъ, не сознавая, что судьба всегда въ твоихъ рукахъ, а въ настоящую минуту даже болѣе, чѣмъ когда-либо. Спрашивай; я готовъ отвѣчать.

— Благодарю, Рамъ Лэль. Вотъ, что мнѣ хотѣлось бы знать. Вамъ извѣстно, что я заключилъ договоръ совершенно новаго рода. Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, долженъ быть отданъ въ мои руки близъ Кейтунга. Меня озабочиваетъ его дальнѣйшая судьба, и я былъ бы очень радъ, еслибъ вы мнѣ сказали, что съ нимъ дѣлать. Ѣхать я долженъ непремѣнно одинъ, такъ какъ не желаю имѣть свидѣтелей, ради моей собственной безопасности и для цѣлости того человѣка, котораго я готовлюсь освободить; мнѣ необходимо придумать, что дѣлать, когда я встрѣчусь съ соварами, высланными, чтобы его сопровождать. Они вполнѣ способны убить насъ обоихъ, если раджа только прикажетъ. Пока я живъ и могу выдать старика англичанамъ, плѣнникъ въ безопасности; но нѣтъ ничего легче, какъ порѣшить съ нами, и тогда всему дѣлу будетъ конецъ.

— Разумѣется, имъ весьма не трудно убить васъ, — отвѣчалъ Рамъ Лэль, потомъ прибавилъ нѣсколько ироническимъ тономъ: — если ты непремѣнно хочешь вложить голову въ пасть тигра, какъ можешь ты надѣяться, что я помѣшаю этому животному ее отгрызть? Это былъ бы «феноменъ», не такъ ли? А не дальше какъ егодняшняго вечера ты утверждалъ, что презираешь «феномены».

— Я сказалъ, что равнодушенъ къ нимъ; я не говорилъ, что ихъ презираю. Только мнѣ кажется, что это дѣло можетъ быть устроено безъ сверхъестественнаго вмѣшательства.

— Еслибъ это не былъ такой хорошій поступокъ съ твоей стороны, я и вмѣшиваться бы не сталъ. Но разъ ты хочешь рисковать жизнью за то, что кажется тебѣ правымъ дѣломъ, я постараюсь не дать тебѣ погибнуть. На разстояніи дневнаго пути отъ Кейтунга, я встрѣчусь съ тобою гдѣ-нибудь на дорогѣ; мы отправимся вмѣстѣ и устроимъ дѣло. Только если я долженъ помогать тебѣ, я не обѣщаю обойтись безъ нѣкоторыхъ чудесъ, какъ ты ихъ называешь, хотя тебѣ хорошо извѣстно, что это собственно не чудеса. А пока поступай, какъ хочешь, относительно тигровой охоты, я не скажу болѣе ни слова.

Онъ остановился; потомъ, освободивъ стройную руку изъ складокъ кафтана и указавъ на стѣну, находившуюся за мною и Айзексомъ, сказалъ:

— Какъ замѣчательно сдѣланъ этотъ ятаганъ!

Мы невольно обернулись, чтобы взглянуть на указанное оружіе, которое занимало центръ группы афганскихъ ножей, осыпанныхъ алмазами сабель.

— Да, — сказалъ Айзексъ, оборачиваясь, чтобы отвѣчать гостю, — это весьма…

Онъ вдругъ остановился. Не замѣтивъ прежде ятагана, затеряннаго среди множества другихъ предметовъ, и залюбовавшись его необычайной красотою, я тоже обернулся; къ великому изумленію, я увидалъ, что Айзексъ глядитъ въ пустое пространство. На диванѣ, гдѣ за мгновенье передъ тѣмъ сидѣлъ Рамъ Лэль, не было никого. Старикъ исчезъ.

— Какъ это, однако, внезапно, — сказалъ я.

— Даже болѣе обыкновеннаго, — былъ отвѣтъ. — Видѣли вы, какъ онъ скрылся? Куда вышелъ онъ, въ дверь?

— Я ничего не замѣтилъ, — отвѣчалъ я. — Когда я обернулся, чтобъ посмотрѣть на стѣну, онъ спокойно сидѣлъ на этомъ диванѣ и указывалъ рукою на ятаганъ. Что же, онъ обыкновенно уходитъ такъ скоро?

— Да, болѣе или менѣе. А теперь я покажу вамъ нѣчто забавное. Айзексъ всталъ и подошелъ къ двери.

— Нарэнъ! — кликнулъ онъ.

Нарэнъ, носильщикъ, сидѣвшій на корточкахъ передъ наружною дверью, вскочилъ и подошелъ къ сарму господину.

— Нарэнъ, — продолжалъ Айзексъ, — зачѣмъ не проводилъ ты по лѣстницѣ пундита? Что это тебѣ вздумалось? Развѣ ты не знаешь своей обязанности?!

Нарэнъ стоялъ, разинувъ ротъ.

— Какого пундита, сагибъ? — спросилъ онъ.

— Да того, что пришелъ сюда съ четверть часа тому назадъ. Онъ только что вышелъ, а ты, негодяй, даже не всталъ чтобы поклониться ему.

Нарэнъ клялся, что никакой пундитъ, сагибъ, или кто бы то ни былъ, не переступалъ дороги съ той минуты, какъ вошелъ Рамъ Лэль.

— Ахъ ты, лѣнивая индусская собака! Такъ-то ты исполняешь свои обязанности?

Айзексъ, видимо, наслаждался этой сценой.

— Сагибъ, — отвѣчалъ дрожащій Нарэнъ, очевидно, забывъ эпитетъ, приданный ему его господиномъ, — вы — благодѣтель бѣдныхъ, вы — мой отецъ, братъ, моя мать, вся моя родня (обычная форма индусскихъ моленій), но, клянусь благословеннымъ Кришной, я ни на минуту не засыпалъ.

— Ужь не хочешь ли ты увѣрить меня, что пундитъ вылетѣлъ черезъ потолокъ или спрятался подъ подушки? Не клянись своими лживыми идолами, рабъ; я все равно не повѣрю тебѣ.

— Сагибъ! — воскликнулъ Нарэнъ, ухватившись за мысль, что пундитъ таинственно исчезъ черезъ стѣны. — Именно такъ! Пундитъ — великій іоги и повелѣлъ вѣтрамъ унести себя.

Несчастному, видимо, не хотѣлось разстаться съ такой блестящею мыслью; Айзексъ, казалось, нѣсколько успокоился.

— Почему думаешь ты, что онъ спросилъ онъ уже мягче.

У Нарэна не было на готовѣ отвѣта, и онъ стоялъ въ дверяхъ, глупо оглядывая комнату, изъ которой такъ неожиданно исчезъ сверхъестественный гость.

— Тѣмъ не менѣе, — продолжалъ Айзексъ, — ты не такъ виноватъ, какъ думаешь. Пундитъ — болѣе могущественный іоги, чѣмъ могла бы придумать вся ваша идіотская религія. Не печалься, вотъ тебѣ восемь аннъ за то, что я утверждалъ, будто ты спишь, когда ты и не думалъ дремать.

— Ему, правда, все равно, назвалъ ли я его собакой или нѣтъ, — обратился во мнѣ Айзексъ. — Я никогда не сталъ бы говорить такъ съ магометаниномъ, но этихъ индусовъ оскорбляютъ еще гораздо хуже, такъ что моя аллегорія сравнительно милостивая.

Онъ усѣлся на подушки, снялъ туфли и, уютно свернувшись, приготовился бесѣдовать.

— Что думаете вы о Рамъ Лэлѣ? — спросилъ онъ, когда Нарэнъ подалъ наргилэ и шербетъ.

— Правду сказать, милѣйшій другъ, я и самъ не знаю, что думать. Я еще не достаточно оправился отъ изумленія.

Въ его личности и обращеніи нѣтъ, признаюсь, ничего поразительнаго. Онъ держитъ себя и говоритъ, какъ, образованный туземецъ; и между его манерами и странными рѣчами, наконецъ, необычайнымъ способомъ исчезновенія — весьма рѣзкій контрастъ. Было бы естественнѣе, скажу даже — приличнѣе, еслибъ онъ появлялся въ классическомъ костюмѣ астролога, окруженный зодіаками, синими огнями и черными кошками. Почему, думаете вы, желаетъ онъ удержать васъ отъ охоты?

— Этого я и самъ сказать не могу. Быть можетъ, онъ боится, чтобы со мною не приключилось чего-нибудь и не помѣшало исполнить мое обязательство; быть можетъ, онъ не одобряетъ… — тутъ Айзексъ умолкъ, какъ будто не желая касаться предмета неодобренія Рамъ Лэля. — Тѣмъ не менѣе, я, все-таки, намѣренъ осуществить нашу экспедицію и, кромѣ того, хочу насладиться ею всласть и убить тигра, если мнѣ удастся съ нимъ встрѣтиться.

— Мнѣ показалось, что старикъ въ восторгѣ отъ вашего обращенія, какъ онъ выражается. Онъ утверждаетъ, что вновь пріобрѣтенная вами вѣра въ женщинъ — шагъ къ лучшему пониманію жизни.

— Вселенной, — поправилъ меня Айзексъ. — Между «жизнью» и «вселенной» есть громадная разница. Одно выраженіе безпредѣльно, другое — имѣетъ границы. Изъ всего, чему я научился у Рамъ Лэля, я вывелъ заключеніе, что конечная цѣль адептовъ — пріобрѣтеніе счастія; достигнуть его можно только путемъ мудрости, и я догадываюсь, что подъ мудростью они подразумѣваютъ пониманіе вселенной, въ самомъ широкъ смыслѣ слова. Вселенная представляется имъ въ видѣ громаднаго хранилища фактовъ физическаго и соціальнаго свойства; познать ихъ они предлагаютъ путемъ трансцендентальнаго метода. Если эти выраженія кажутся вамъ неподходящими, постараюсь объясниться иначе; если же вы меня понимаете, то и прекрасно. Я употребляю, конечно, слово трансцендентальный въ томъ смыслѣ, какой придаютъ западные математики этому мало понятному мнѣ способу мышленія. Мнѣ кажется, что онъ состоитъ въ умѣньи достигать конечныхъ результатовъ, искусно пользуясь безконечнымъ.

— Недурное опредѣленіе трансцендентальнаго анализа для человѣка, который, по его собственнымъ словамъ, ничего въ немъ не смыслитъ, — замѣтилъ я. — Не стану обвинять васъ въ смѣшеніи выраженій. Я не рѣдко думалъ, что люди зовутъ «философіей девятнадцатаго вѣка» только то, что, въ сущности, сводится къ примѣненію умозрѣнія къ житейскимъ вопросамъ. Возьмите, напримѣръ, хоть теорію Дарвина. Не замѣнила ли теперь идея постепеннаго развитія прежнее понятіе о первоначальномъ совершенствѣ? Возьмемъ Индію и новую систему конкурсовъ, которую туземцы никогда, впрочемъ, не поймутъ. Прежде чиновники получали должности свыше; рождались, такъ сказать, совершенными, какъ Афродита, изъ морской пѣны; появлялись во всеоружіи и вполнѣ готовыми изъ головы англоиндійской компаніи, точно Паллада Аѳина изъ головы Зевса. Теперь все это измѣнилось. Чиновниковъ выбираютъ тщательно изъ цѣлой массы кандидатовъ, и, разъ они выбраны, они являются конечнымъ результатомъ безконечныхъ вѣроятностей за и противъ ихъ избранія.

— Какъ я уже раньше говорилъ, — началъ Айзексъ, — я ничего или почти что ничего не понимаю въ западной математикѣ, но имѣю, однако, общее представленіе о вашихъ сравненіяхъ. Въ Азіи, среди туземцевъ, господствуетъ мнѣніе, будто знаніе можетъ быть усвоено разъ навсегда. Здѣсь думаютъ, что если вы въ состояніи обрѣсти его, вы тотчасъ же познаете всю премудрость и получаете ключъ ко всѣмъ тайнамъ. Въ этомъ заключается причина продолжительныхъ постовъ и уединенныхъ размышленій аскетовъ. Они вѣрятъ, что, ослабляя связь между тѣломъ и душою, освобождаютъ тѣмъ самымъ духъ и даютъ ему возможность временно воплощаться въ другихъ предметахъ, одушевленныхъ или неодушевленныхъ, кромѣ того тѣла, съ которые онъ связанъ съ самаго начала; они думаютъ также, что духъ получаетъ, благодаря этому, прямыя свѣдѣнія о разныхъ вещахъ и никогда болѣе не утрачиваетъ ихъ. Въ свою очередь, западные философы утверждаютъ, что человѣкъ можетъ понимать внѣшніе предметы только съ помощью чувствъ, хотя, въ настоящемъ смыслѣ слова, чувства тоже стоятъ внѣ его умственной сферы. Такимъ образомъ, если чувства не вполнѣ надежны, то и знанія, ими добытыя, также не могутъ быть вполнѣ достовѣрны. Разсужденіе, съ помощью котораго дѣйствуютъ западные ученые, безстрашно опираясь на завѣдомо неточныя данныя, состоитъ изъ разумнаго пользованія конечнымъ знаніемъ для того, чтобы посильно вычислить его точность.

— Я вижу, что вы меня поняли, — отвѣчалъ я. — Однако, что касается восточныхъ народовъ, вы, какъ будто, отрицаете въ нихъ способность къ умозрѣнію и считаете адептовъ людьми, стремящимися пріобрѣтать знаніе общимъ способомъ. Тутъ есть противорѣчіе.

— Нѣтъ; я его не вижу, потому что не включаю ни въ ту, ни въ другую категорію высшихъ адептовъ, достаточно мудрыхъ, чтобы пользоваться обоими методами за разъ. Мнѣ кажется, что они стараются слить ихъ во едино. Они вѣрятъ въ достиженіе полнаго знанія, тратятъ много времени на изученіе природы и подраздѣляютъ явленія ея на такія мелкія категоріи, которыя изумили бы западнаго мыслителя. Вмѣстѣ съ тѣмъ, они считаютъ чувства нормальнаго человѣка способными безконечно изощряться и полагаютъ, что цѣнность результатовъ зависитъ именно отъ этого. Для подобной цѣли они изощряютъ свои умственныя и физическія свойства и строго воздерживаются отъ всякихъ наслажденій, ненужныхъ для ихъ уравновѣшенія.

— Къ тому же самому стремится и простой факиръ, — замѣтилъ я.

— Но ничего не достигаетъ. Простой факиръ — идіотъ. Постомъ и самобичеваніемъ, которыхъ не одобритъ ни одинъ адептъ, онъ можетъ изощрить свои чувства до того, что получитъ способность слышать звуки и видѣть предметы, недоступные вамъ и мнѣ. Но вся его система лишена научной основы. Онъ считаетъ знаніе чѣмъ-то мгновенно достижимымъ и полагаетъ, что ему представится видѣніе и откроетъ сразу все. Его преданность дѣлу изумительна, если только онъ человѣкъ искренній, а не негодяй, эксплуатирующій набожность, какъ средство къ жизни, но это преданность весьма низменная. Истинные адепты считаютъ развитіе ума не менѣе нужнымъ, чѣмъ умѣренное умерщвленіе плоти, и высшій буддизмъ обращаетъ равное вниманіе на то и на другое.

— Извините, — началъ я, — если я сдѣлаю нѣкоторое отступленіе. Мыслители дѣлятся повсюду на двѣ группы: одни стремятся подойти къ знанію, другіе — овладѣть имъ. Но есть еще третья группа. Къ ней принадлежатъ люди, считающіе знаніе безпредѣльною равниною, надъ которою они носятся и которую они могутъ обозрѣвать во всякое время. Какъ разъ подъ ними разстилается что-то вродѣ обширной карты, гдѣ, посреди не объятной пустыни, изображено только то, что имъ извѣстно. Понимаете вы меня?

— Вполнѣ. Въ сущности, это только разница между аналитическимъ и синтетическимъ мышленіемъ, между субъективнымъ и объективнымъ взглядами.

— Вы постоянно изумляете меня, Айзексъ. Гдѣ научились вы говорить объ анализѣ и синтезѣ, субъектѣ и объектѣ, трансцендентализмѣ и тому подобномъ?

При его складѣ ума, казалось такъ естественно понимать употребленіе философскихъ выраженій, что мнѣ до сихъ поръ и въ голову не приходило удивляться, какъ могъ человѣкъ съ чисто восточнымъ образованіемъ имѣть свѣдѣнія о такихъ предметахъ? Широкій смыслъ, въ которомъ онъ примѣнилъ слова «аналитическій» и «синтетическій» къ моимъ двумъ опредѣленіямъ, привлекъ мое вниманіе и вызвалъ мой послѣдній вопросъ.

— Я много читалъ, — просто отвѣчалъ Айзексъ, потомъ задумчиво прибавилъ: — Мнѣ кажется, впрочемъ, что у меня отъ природы философскій умъ. Старикъ, который училъ меня въ Стамбулѣ, когда я былъ еще мальчикомъ, цѣлыми часами говорилъ со мною о философіи, хотя я не думаю, чтобы онъ много смыслилъ въ ней. Онъ былъ человѣкъ неутомимо трудолюбивый и карабкался по всевозможнымъ лѣстницамъ въ поискахъ за знаніемъ. Со мною онъ былъ вообще очень добръ и терпѣливъ, — да будетъ съ нимъ миръ Аллаха!

Становилось поздно, и мы вскорѣ разстались. На слѣдующій день было воскресенье. Мнѣ предстояло написать множество писемъ, и мы условились съ Айзексомъ встрѣтиться послѣ завтрака и совершить прогулку верхомъ съ Геркинсомъ и мистеромъ и миссъ Вестонго.

Я отправился въ свою комнату и посидѣлъ еще немного надъ томомъ Канта, съ которымъ всегда путешествую. Чтеніе это было для меня чѣмъ-то вродѣ философскаго камня, на которомъ я оттачивалъ свои умственныя способности, когда онѣ притуплялись о твердыя геологическія наслоенія людскихъ умовъ. Читать долго я, однако, не могъ: такъ поглощала меня личность того человѣка, съ которымъ я только что бесѣдовалъ, а вскорѣ я предался своимъ мечтамъ и задумался надъ событіями истекшаго дня.

Глава VII.

Склонность англичанъ чтить «субботній» день дома и за границею вошла въ настоящее время въ пословицу; но если въ Лондонѣ они ведутъ себя по воскресеньямъ добропорядочно, то въ Симлѣ достигаютъ въ эти дни просто образцовой добродѣтели. Трудятся ли они, сытно ли ѣдятъ и наживаютъ подагру дома, на своемъ островѣ, или изъ жажды наживы кипятъ, какъ въ котлѣ, подъ тропическимъ зноемъ Цейлона и Сингапура; рискуютъ ли они жизнью, отыскивая сѣверный полюсъ или сѣверо-западный проѣздъ, подвергаютъ ли себя опасности, охотясь въ Тераѣ за тиграми, — воскреснаго дня они никогда не упустятъ; имъ все равно, палитъ ли солнце, бушуетъ ли непогода. На палубѣ парохода среди Чермнаго моря, близъ сѣвернаго полюса, въ хижинѣ застигнутаго льдами путешественника, въ тѣснотѣ швейцарской гостинницы, въ уединенной индійской горной станціи всегда выищется какой-нибудь пасторъ, одѣтый въ невозможное облаченіе, который немедленно вытащитъ изъ глубины сундука, корзины съ провизіею или ящика съ оружіемъ библію и пару замасленныхъ проповѣдей и съ жаромъ примется за дѣло еженедѣльнаго спасенія душъ. Но, что еще гораздо важнѣе, его слушаютъ со вниманіемъ, и, если въ остальные дни старики называютъ его надоѣдливымъ, а молодые — глупымъ, то во время проповѣди онъ окруженъ достоинствомъ, не ему принадлежащимъ, и пользуется авторитетомъ, на который не могъ бы лично никогда претендовать. Достоинство это составляетъ принадлежность всего англійскаго народа, который, несмотря на свои недостатки, имѣетъ мужество отстаивать свои убѣжденія; а авторитету этому англичане научаются поклониться съ дѣтства, гдѣ бы традиціи ни дали ему возможность проявиться. Ничего дурнаго въ этомъ нѣтъ. Это почтенная черта характера, хотя она и навлекаетъ на англичанъ много незаслуженныхъ насмѣшекъ. Можно расходиться съ ними въ религіозныхъ вѣрованіяхъ и въ оцѣнкѣ истиннаго значенія этихъ богослуженій, которыя часто были бы забавными по исполненію, еслибъ ихъ не охраняла полнѣйшая искренность какъ самого проповѣдника, такъ и слушателей. Но ни одинъ безпристрастный судья не станетъ отрицать, что обычай этотъ внушаетъ уваженіе къ англійской послѣдовательности и удивленіе къ такому глубокому равнодушію къ чужому мнѣнію.

Мнѣ кажется, что періодическія проявленія религіозности, на которыя я ссылаюсь, тѣсно и неразрывно связаны съ солидностью и погребальною торжественностью одежды, бесѣды и поведенія британцевъ въ воскресные дни. На это время они совершенно преобразовываются, и имъ необходимо выдерживать это двойственное существованіе до конца, иначе оно распадется и покинетъ ихъ. Авгличане не могутъ быть религіозными поутру и предаваться наслажденіямъ остатокъ дня. Приходится воздерживаться отъ всего, напоминающаго имъ, что, кромѣ души, у нихъ есть и умъ. Никакого развлеченія, даже чтенія самаго невиннаго произведенія человѣческой фантазіи не позволитъ себѣ англичанинъ во все время, пока находится въ своемъ еженедѣльномъ религіозномъ экстазѣ.

Объяснить это явленіе я не могу; тутъ вопросъ расы, задача для этнолога. Достовѣрно, однако, что нѣкоторое отступленіе отъ строгаго почитанія «субботняго» дня, начавшееся за послѣднюю четверть столѣтія, не идетъ рука объ руку съ развитіемъ англійскаго мышленія. Первая республика пыталась установить во Франціи десятидневную недѣлю и потерпѣла полнѣйшую неудачу. Тѣ изъ англичанъ, которые стараются хоть нѣсколько убавить своеобразные религіозные доспѣхи, въ которые въ теченіе столькихъ поколѣній они привыкли облекаться въ седьмой день недѣли, не настолько имѣли успѣха въ своей попыткѣ, чтобы завербовать многихъ послѣдователей. Ужь очень непривлекательны они въ минуты воскресной разнузданности.

Погруженный приблизительно въ подобныя размышленія, я полулежалъ въ длинномъ креслѣ близъ открытой двери въ сентябрское воскресное утро. Погода опять нѣсколько потеплѣла, и солнце весело озаряло черезъ поляну высокія вѣтви и яркіе листья рододендроновъ. Въ домѣ все затихло. Все населеніе ушло въ церковь, находившуюся въ тѣнистой аллеѣ, а слуги наслаждались немногими послѣдними теплыми днями, которые выпадутъ имъ на долю до отъѣзда ихъ господъ въ равнину. Слуга-индусъ ненавидитъ холодъ. Онъ боится его столько же, какъ и лихорадки и франмасоновъ. Блаженное существованіе, по его понятіямъ, это — ничего не дѣлать, не носить никакой одежды, ѣсть много, имѣть сто тридцать пять градусовъ тепла на верандѣ и сто десять внутри дома. Тогда онъ счастливъ. Тѣло его переполнено хорошимъ рисомъ, душа — гордостью; онъ желалъ бы носить такъ мало одежды, какъ только ему позволятъ, и, позволятъ ему или нѣтъ, исполняетъ меньше работы, чѣмъ какая-либо другая порода слугъ. И такъ, челядь грѣлась на солнышкѣ, сидя рядами и даже не ссорясь и не разсказывая безконечныхъ сказокъ; вездѣ было тихо, сонливо и тепло. Я лѣниво дремалъ, уронилъ книгу на колѣни, сдѣлалъ попытку бороться противъ сна, но, наконецъ, все-таки, крѣпко заснулъ.

Проснулся я оттого, что Кираматъ-Али дергалъ меня за ногу, какъ дѣлаютъ всегда туземцы, когда боятся послѣдствій пробужденія своего повелителя. Лишь только я открылъ глаза, онъ подалъ мнѣ на подносѣ визитную карточку и объяснилъ, что какой-то господинъ желаетъ со мною говорить. Я взглянулъ на карточку и съ удивленіемъ увидѣлъ имя Кильдэра. «Лордъ Стипльтонъ Кильдэръ, 33 уланскаго полка», — вотъ все, что я прочелъ; ни слова, написаннаго карандашемъ, никакой просьбы. Я велѣлъ Бирамату впустить сагиба, удивляясь, зачѣмъ онъ пріѣхалъ. По индійскому этикету, если нуженъ былъ вообще визитъ, то на мнѣ лежала обязанность сдѣлать его. Прежде чѣмъ я успѣлъ раздуматься объ этомъ предметѣ, я услыхалъ на верандѣ бряцанье шпоръ и сабли, и въ комнату вошелъ Кильдэръ, одѣтый въ полную форму своего полка. Я всталъ, чтобы его привѣтствовать, и меня, какъ и при первомъ нашемъ свиданіи, снова поразили его воинственная осанка и стройная фигура. Снявъ мохнатый плащъ (онъ былъ съ головы до ногъ въ полномъ облаченіи), лордъ Стипльтонъ усѣлся.

— Я такъ радъ, что засталъ васъ дома, — началъ онъ, — Меня безпокоила мысль, что и вы, подобно всѣмъ прочимъ, уйдете въ церковь.

— Нѣтъ. Я ходилъ сегодня рано утромъ. Вѣдь, я принадлежу къ другому исповѣданію. Вы, вѣроятно, по пути въ Петергофъ?

— Да. Тамъ сегодня оффиціальный пріемъ, — не помню хорошенько, кого именно встрѣчаютъ, — и намъ приказано явиться Это преневыносимая обязанность.

— Охотно вѣрю.

— Мистеръ Григгсъ, я пришелъ спросить васъ кое о чемъ. Вы слышали о моемъ предложеніи устроить охоту за тиграми? Мистеръ Геркинсъ говорилъ вчера о ней.

— Да. Ему хотѣлось, чтобы мы ѣхали съ Айзексомъ, и онъ думалъ оставить племянницу у леди Смитъ-Томкинсъ.

— Намъ было бы ужасно скучно безъ дамы. Не о чемъ будетъ говорить, кромѣ тигровъ и другихъ мѣстныхъ гадостей. Какъ вамъ кажется?

— Пожалуй, что такъ. Я сказалъ мистеру Геркинсу, что у всѣхъ маленькихъ Смитъ-Томкинсовъ въ настоящее время корь и что домъ ихъ опасенъ. Если у нихъ нѣтъ еще кори, то, навѣрное, будетъ. Господь справедливъ и не отдастъ васъ всецѣло на жертву интересной бесѣдѣ о тиграхъ и прочихъ прелестяхъ.

— Клянусь Богомъ, мистеръ Григгсъ, у васъ была блестящая мысль. Совершенно вѣрно, что дѣти заразятся когда-нибудь корью. Дѣло въ томъ, что я вложилъ въ эту экспедицію всю свою душу. Миссъ Вестонго говорила какъ-то, что никогда не видала еще тигра, кромѣ какъ въ клѣткѣ, я порѣшилъ, что она непремѣнно его увидитъ. Вообще, это доставитъ намъ всѣмъ безконечное удовольствіе. Какъ разъ въ ту самую минуту, когда никто не помышляетъ о тиграхъ, возьмешь, да убьешь громадное животное, въ пятнадцать или шестнадцать футовъ длины, вернешься, покрытый славою и уколами москитовъ, и разскажешь всѣмъ, что его убила миссъ Вестонго изъ карманнаго пистолета. Это будетъ чистое наслажденіе.

— Мнѣ тоже очень хочется, чтобы осуществилась эта охота, — отвѣчалъ я. — Право, я не вижу причины, почему бы ей и не быть. Мистеръ Геркинсъ говорилъ вчера о тиграхъ въ самыхъ веселыхъ выраженіяхъ, и, думаю, что нѣкотораго давленія съ вашей стороны окажется достаточно, чтобы внушить ему правильный взглядъ за его обязанности относительно племянницы.

Кильдэръ казался очень довольнымъ, веселымъ, преисполненнымъ надеждъ и энтузіазма, какъ и подобало человѣку ирландской крови. Онъ, видимо, надѣялся провести время такъ же пріятно, какъ и самъ Айзексъ. Я подумалъ, что изученіе этихъ двухъ соперниковъ будетъ очень занимательно. Лѣтъ сомнѣнія, что лордъ Стипльтонъ — хорошій стрѣлокъ и храбрый человѣкъ; онъ, конечно, пойдетъ на всякій рискъ, чтобы снискать одобреніе миссъ Вестонго; что касается Айзекса, онъ, очевидно, изъ числа тѣхъ людей, которые всегда ровны — въ минуту опасности и во всякую иную.

— Вотъ объ этомъ-то я и желалъ поговорить съ вами, — продолжалъ Кильдэръ. — Мы встрѣтимся у Геркинса сегодня вечеромъ за обѣдомъ, и мнѣ хотѣлось подготовить себѣ какъ можно болѣе союзниковъ.

— Вы во всякомъ случаѣ можете разсчитывать на меня, лордъ Стипльтонъ. Ничто не могло бы доставить мнѣ большаго удовольствія, чѣмъ двухнедѣльный отдыхъ въ пріятной компаніи.

— Вотъ и отлично. А теперь, — продолжалъ онъ, вставая, — мнѣ надо спѣшить въ Петергофъ. И такъ, сегодня вечеромъ произойдетъ организованное наступленіе на Геркинса? Это дѣло рѣшенное, не правда ли?

Онъ взялъ со стола мохнатое пальто и готовился уйти, поправивъ предварительно портупею и стряхнувъ съ рукава золу отъ папиросы.

— Вполнѣ рѣшенное, — отвѣчалъ я. — Мы вытащимъ Геркинса на арену еще раньше трехдневнаго срока.

Пожавъ мою руку, Кильдэръ вышелъ.

Я былъ радъ, что видѣлся съ нимъ, хотя меня и разбудили изъ сладкой дремоты, чтобы его принять. Онъ былъ до того веселъ, простъ и бодръ, что не полюбить его было невозможно. Сразу чувствовалось, что это вполнѣ честный человѣкъ, который сдѣлаетъ то, что кажется ему нужнымъ, не взирая ни на кого, что онъ поддержитъ пріятеля въ бѣдѣ и пойдетъ на всртѣчу всякой опасности съ тою же рѣшимостью исполнить долгъ и одержать побѣду, какъ еслибъ дѣло шло о партіи въ крокетъ или о скачкѣ. Благодаря его ирландской крови, въ немъ было менѣе чопорности, чѣмъ у англичанъ, менѣе погони на внѣшностью и гораздо болѣе энтузіазма, а его доброе сердце и природная вѣжливость во всемъ указывали ему настоящій путь. Съ своими ясными голубыми глазами, длинными бѣлокурыми усами и загорѣлымъ лицомъ онъ вносилъ всюду лучъ свѣта; плотно облекавшій его мундиръ обнаруживалъ стройный станъ и эластическую поступь. Вообще впечатлѣніе, которое онъ производилъ, было въ высшей стѣпени свѣжее и бодрое. Мнѣ жаль было, что онъ ушелъ. Я охотно поговорилъ бы съ нимъ о рыбной ловлѣ, стрѣльбѣ, катаньѣ на лодкѣ, атлетическихъ упражненіяхъ, лошадяхъ и многихъ другихъ предметахъ, которые интересовали меня въ давнишніе, школьные годы, еще прежде чѣмъ вачалась моя скитальческая жизнь. Я слѣдилъ за Кильдэромъ, пока онъ усаживался на коня; уѣзжая, онъ приподнялъ руку для поклона. Бѣдняга! Неужели и ему суждено пасть подъ афганскими ножами или выстрѣлами въ рядахъ арміи, отправлявшейся въ Кабулъ для отомщенія туземцамъ?

Я вернулся къ своей книгѣ и занимался чтеніемъ съ той самой минуты, когда солнечные лучи проникли въ отворенную дверь и, освѣтивъ комнату, напомнили мнѣ, что пора идти къ Айзексу.

Когда мы шли съ нимъ, нѣсколько времени спустя, мимо церкви, народъ выходилъ оттуда послѣ вечерней службы; я увидалъ Кильдэра у входа уже въ штатскомъ платьѣ; онъ, видимо, поджидалъ кого-то. Я зналъ, что при его строгомъ соблюденіи католическихъ правилъ, — въ семействѣ Кильдэровъ это соблюденіе зависѣло болѣе отъ фамильной гордости, чѣмъ отъ религіозныхъ убѣжденій, — онъ ни за что не вошелъ бы въ такое время въ англійскую церковь, и былъ увѣренъ, что онъ подкарауливаетъ миссъ Вестонго. Дорога извивается у подножья церкви, такъ что, миновавъ зданіе, получается черезъ нѣсколько мгновеній возможность увидать надъ собою аллею и людей, движущихся по ней, — по крайней мѣрѣ, хоть ихъ головы, если пѣшеходы находятся у самаго края дороги. Я чувствовалъ непонятное любопытство въ этотъ вечеръ, нарочно отсталъ немного отъ Айзекса, оглянулся и принялся слѣдить за вереницею головъ и плечъ, которыя вырѣзывались на голубомъ фонѣ неба и непрерывно двигались по дорогѣ надъ моей головою. Немного спустя, я былъ вознагражденъ за свое любопытство; бѣлокурая головка миссъ Вестонго и ея широкополая шляпа вступили въ кругъ моего зрѣнія, а черезъ минуту я увидалъ около нея и лорда Стипльтона, вѣроятно, протолкавшагося къ ней сквось толпу. Она быстро обернулась, но я не замѣтилъ, чтобъ она покраснѣла.

Мнѣ очень хотѣлось знать, кому изъ двухъ молодыхъ людей дѣвушка оказываетъ предпочтеніе. Утренній визитъ Кильдэра, во время котораго молодой человѣкъ мало говорилъ о себѣ, далъ мнѣ, однако, новое представленіе о немъ; я почувствовалъ, что такимъ соперникомъ не слѣдуетъ пренебрегать. Изъ небольшаго эпизода, только что мною замѣченнаго, я убѣдился, что Кидьдэръ не пропускалъ ни одного случая быть съ миссъ Вестонго и даже имѣлъ терпѣніе поджидать ее и отыкивать въ толпѣ. Я лично мало зналъ дѣвушку, но успѣлъ уже подмѣтить, что Айзексъ способенъ заинтересовать ее въ бесѣдѣ съ глазу на глазъ. «Говорящій всегда имѣетъ шансы, если только достаточно смѣлъ», промелькнуло въ моей головѣ; я былъ недоволенъ и рѣшился доставить своему пріятелю возможность поговорить съ миссъ Вестонго и не далѣе того же вечера, если это будетъ въ моей власти. Тѣмъ временемъ я хотѣлъ вовлечь Айзекса въ разговоръ объ одномъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые, казалось, всего болѣе занимали его. Онъ не замѣтилъ парочки въ аллеѣ и невозмутимо ѣхалъ рысцею, закинувъ голову назадъ и запустивъ руку въ карманъ короткой визитки; казалось, это было воплощеніе полнѣйшей бенпечности.

Я взвѣшивалъ въ своемъ умѣ, открыть ли мнѣ огонь съ безсмертія души, брачной жизни или дифференціальнаго исчисленія, какъ вдругъ, въ ту минуту, какъ мы выѣзжали изъ узкой улицы на дорогу, огибающую Джако, Айзексъ обратился во мнѣ съ словами:

— Слушайте, Григгсъ, я хочу растолковать вамъ кое-что.

— Что именно?

— Прекрасно, когда Рамъ Лель даетъ совѣты о такихъ вопросахъ, которые онъ понимаетъ; я питаю къ нему величайшее уваженіе, но только не думаю, чтобы онъ когда-либо былъ въ моемъ положеніи. Я вложилъ всю свою душу въ эту охоту. Миссъ Вестонго говорила надняхъ, что никогда не видала еще тигра, и я тогда же порѣшалъ, что она его увидитъ.

Я засмѣялся. Между взглядами ирландца и персіянина на удовольствіе предстоявшей охоты не замѣчалось существеннаго разногласія. Миссъ Вестонго, очевидно, желала видѣть тигровъ и твердо намѣревалась осуществить это желаніе, иначе не стала бы высказывать его именно тѣмъ двумъ молодымъ людямъ, которые всего легче могли доставить ей это невинное развлеченіе. Лордъ Стипльтонъ, но своему общественному положенію, и Айзексъ, по богатству, могли, еслибъ только захотѣли, организовать для ея удовольствія такую охоту, какой она никогда и во снѣ не видывала. Я подумалъ, что лучше было бы дождаться весны, но вспомнилъ, что ей нужно вернуться въ Англію въ апрѣлѣ и провести первые мѣсяцы года съ братомъ въ Бомбеѣ.

— Вы желаете видѣть миссъ Вестонго, а она — созерцать тигровъ! Милѣйшій другъ, смѣло выступайте на состязаніе и одерживайте побѣду. Бьюсь объ закладъ за вашъ успѣхъ.

— Чему смѣетесь вы, Григгсъ? — спросилъ Айзексъ, не видѣвшій ничего особенно забавнаго въ томъ, что говорилъ.

— Я смѣюсь только оттого, что другой молодой человѣкъ высказалъ сегодня утромъ въ разговорѣ со мною тѣ же самые взгляды и почти тѣми же словами.

— Мистеръ Вестонго?

— Нѣтъ. Вы отлично знаете, что мистеръ Вестонго мало интересуется рѣшеніемъ вопроса въ ту или другую сторону. Весь этотъ планъ «забавлять брата Джона» ничто иное, какъ чистѣйшая мистификація. Осуществить его нѣтъ никакой возможности. Легче развеселить гробовщика, чѣмъ заставить смѣяться жителя Бомбея. Пустота жизни вѣчно тяготѣетъ надъ этими людьми. Нѣтъ. Со мною говорилъ Кильдэръ. Онъ заѣхалъ сегодня утромъ, сообщилъ мнѣ, что миссъ Вестонго никогда не видала тигра, и высказалъ рѣшимость показать ей этого звѣря. Братъ Джонъ! Много Кильдэръ о немъ думаетъ!

— Братъ Джонъ, какъ вы его зовете, гораздо добрѣе, чѣмъ кажется. Я многимъ обязанъ брату Джону.

Оливковая кожа Айзекса слегка зардѣлась; онъ съ особеннымъ удареніемъ повторилъ эпитетъ, который я придалъ мистеру Вестонго, точно это выраженіе его оскорбляло.

— Я ничего не хочу сказать дурнаго о мистерѣ Вестонго, — сказалъ я, какъ бы извиняясь. — Помню, что когда мы встрѣтилась съ нимъ вчера послѣ обѣда, вы говорили, что уже видали его давнымъ давно въ Бомбеѣ.

— Вы не забыли того, что я разсказывалъ вамъ о себѣ надняхъ?

— Отлично помню.

— Вестонго тотъ самый молодой чиновникъ, который заплатилъ за меня пеню и далъ мнѣ рупію, когда я былъ еще оборванцемъ-матросомъ съ вновь прибывшаго изъ Мокки судна и не зналъ ни одного слова по-англійски. Этой рупіи я обязанъ всѣмъ своимъ благосостояніемъ. Я никогда не забываю лицъ и вполнѣ увѣренъ, что этотъ молодой чиновникъ былъ именно Джонъ Вестонго. Понимаете вы теперь? Его добротѣ я обязанъ всѣмъ, что имѣю на свѣтѣ.

— Грѣхъ, которому нѣтъ прощенія, неблагодарность, — отвѣчалъ я. — Никто, конечно, не обвинитъ васъ въ немъ. Какое, однако, странное совпаденіе!

— Мнѣ кажется, что это даже больше простаго совпадевія. Человѣку всегда представляется хоть разъ въ жизни возможность уплатить, и, Аллахъ свидѣтель, я заплачу его, насколько это въ моей власти. Клянусь бородою пророка, — да будетъ благословенно его имя! — я не неблагодаренъ.

Говоря это, пріятель мой былъ очень взволнованъ. Это былъ уже не спокойный мистеръ Айзексъ, а Абдулъ Гафизъ, пылкій и восторженный персіянинъ.

— Вы совершенно вѣрно говорите, другъ мой, — горячо продолжалъ онъ, — что неблагодарность грѣхъ, которому нѣтъ прощенія. Еслибъ благословенный пророкъ Аллаха жилъ въ наши дни, онъ несомнѣнно сказалъ бы что-нибудь объ участи, которая ждетъ людей, не помнящихъ добра. Это — язва нашихъ дней; кто забываетъ или не желаетъ помнить благодѣянія, оказаннаго ему кѣмъ бы то ни было, обособляетъ себя отъ остальныхъ людей, поклоняется только своей жалкой личности, дѣлаетъ изъ себя кумира и какъ бы говоритъ: «я болѣе значу на свѣтѣ, чѣмъ всѣ прочіе; совершенно справедливо и законно, чтобы мнѣ все давали, а я бы только бралъ». Неблагодарность — тотъ же эгоизмъ, а эгоизмъ значитъ поклоненіе своей личности, возвышеніе ея надъ человѣчествомъ, надъ добротою, самимъ Богомъ. А когда человѣкъ погибнетъ, и ангелъ Аль-Сидъ-Жиль, записывающій наши дѣянія, развернетъ свитокъ, что окажется въ него занесеннымъ, то такъ и останется. Израфиль призоветъ людей на судъ; всѣ свитки будутъ вскрыты: кто бралъ, ничего не давая взамѣнъ, а, напротивъ, неблагодарно забывая добро и отстраняя отъ себя память о полученныхъ услугахъ, тотъ причтется къ числу невѣрующихъ, вымогателей, неправедныхъ и будетъ кипѣть въ вѣчномъ пламени. Клянусь каждымъ волосомъ бороды пророка, да будетъ благословенно имя его!

Никогда не видалъ я еще Айзекса до такой степени возбужденнымъ. Краска исчезла съ его лица и уступила мѣсто величайшей блѣдности; глаза сверкали, какъ разгорѣвшіеся угли, когда онъ взглянулъ на небо, произнося послѣднія слова.

Я вспомнилъ, какая сильная религіозная экзальтація таится во всѣхъ уроженцахъ Азіи, и этимъ объяснилъ возбужденность моего друга. Религія была для него чѣмъ-то очень высокимъ и несомнѣннымъ, вѣчно присущимъ его жизни, и я задумался о будущности этого человѣка съ его выдающимися способностями, поразительною чуткостью и возвышенными взглядами за обязанности относительно ближнихъ. Я не расположенъ вообще къ поклоненію героямъ, однако, долженъ былъ сознаться, что въ первый разъ во всю мою жизнь сошелся съ человѣкомъ, который былъ готовъ стоять за свои вѣрованія и умереть за то, что казалось ему, по его понятіямъ, справедливымъ.

Послѣ непродолжительнаго молчанія, во время котораго мы миновали послѣднія виллы, разсѣянныя по дорогѣ за городомъ, Айзексъ снова заговорилъ, на этотъ разъ уже вполнѣ спокойно. Его временное возбужденіе совершенно улеглось.

— Я очень горячо отношусь къ подобнымъ вопросамъ, — сказалъ онъ, и внезапно умолкъ.

— Это видно, и я глубоко уважаю васъ за такія чувства, — отвѣчалъ я. — Мнѣ кажется, что вы первый благодарный человѣкъ, котораго я когда-либо встрѣчалъ; рѣдкая, почти единственная птица на землѣ.

— Be говорите, пожалуйста, этого.

— Нѣтъ, я это утверждаю. Въ васъ очень мало философіи девятнадцатаго столѣтія, Айзексъ. Ваша вѣра въ обязательства, налагаемыя благодарностью, и въ способность людей совершенствоваться мало отзывается «трансцендентальнымъ анализомъ».

— За то въ васъ его слишкомъ много, — серьезно отвѣчалъ онъ. — Мнѣ кажется, вы и сами не сознаете, что значитъ вашъ цинизмъ. По всему вѣроятію, если вы тотъ человѣкъ, за котораго я васъ принимаю, вы очень оскорбитесь, если вамъ скажутъ, что вы не вѣрите ни въ одинъ изъ догматовъ вашей религіи. А, между тѣмъ, несмотря на вашу вѣру, вы не признаете даже Бога.

— Не знаю, какимъ путемъ дошли вы до этого вывода, — отвѣчалъ я. — Мнѣ приходится отрицать вашу догадку, хотя я и рискую вовлечь васъ въ новый споръ.

Я рѣшительно не понималъ, куда мѣтитъ Айзексъ.

— Можете ли вы вѣрить въ Бога и, вмѣстѣ съ тѣмъ, считать безусловно дурнымъ благороднѣйшее изъ его твореній? Это непослѣдовательно.

— Но почему считаете вы меня такимъ циникомъ? — спросилъ я, возвращаясь немного назадъ, чтобы выиграть время.

— Небольшая туча, незначительная тяжесть воздуха, — вотъ все, что обличаетъ приближеніе кемзина, который вскорѣ одолѣетъ и уничтожитъ подъ своимъ песчанымъ мракомъ людей и животныхъ. Вы высказали какъ-то нѣсколько замѣчаній, которыя обнаружили въ васъ мало вѣры въ человѣческую природу, а разъ вы не вѣрите въ нее, на что же станете вы уповать? За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ вы сказали, что я первый благодарный человѣкъ, котораго вамъ когда-либо пришлось встрѣтить. Значитъ, все остальное человѣчество — эгоисты, поклоняющіеся только самимъ себѣ, — словомъ, существа низкія, такъ какъ вы тоже находите, вмѣстѣ со мною, что неблагодарность непростительный грѣхъ. Словомъ, Богъ создалъ вселенную, преисполненную погибшихъ грѣшниковъ, и, если вы не сдѣлаете въ вашу собственную пользу того исключенія; которое такъ любезно дѣлаете въ мою, никто не будетъ спасенъ, кромѣ одного меня. А, между тѣмъ, вы утверждаете, что Господь милосердъ. Не отрицайте же болѣе вашей полнѣйшей непослѣдовательности.

— Я сдѣлаю вамъ, быть можетъ, вскорѣ нѣсколько уступокъ; только не желаю поддаваться такой логикѣ. Вы ошиблись, выпустивъ изъ вида средній выводъ. Я никогда не утверждалъ, чтобы всѣ люди, кромѣ васъ, были неблагодарны, а только сказалъ, что видѣлъ неблагодарность во всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчался на своемъ вѣку. Въ этомъ большая разница.

— Въ такомъ случаѣ я могу только сказать, что вашъ жизненный опытъ очень неудачный, — горячо возразилъ Айзексъ.

— Да, онъ былъ не совсѣмъ счастливъ, — отвѣтилъ я. — Но, разъ вы дѣлаете мнѣ уступку, я тоже сознаюсь, пожалуй, что немного погорячился и зашелъ слишкомъ далеко. Тѣмъ не менѣе, я никогда еще, сколько мнѣ помнится, не встрѣчалъ на свѣтѣ человѣка, который такъ живо, какъ вы, принималъ бы къ сердцу этотъ вопросъ.

— Ну, теперь вы говорите, какъ совершенно разумное существо, — отвѣчалъ Айзексъ, вполнѣ примиренный. — Исключительныя чувства являются слѣдствіемъ необычайныхъ обстоятельствъ. Я находился въ такомъ бѣдственномъ состояніи, какое рѣдко выпадаетъ на долю ни въ чемъ неповиннаго человѣка, съ чуткимъ темпераментомъ и хорошими способностями. Теперь у меня въ рукахъ богатства и преимущества, которыя опять-таки рѣдко достаются людямъ моихъ лѣтъ и съ моимъ прошлымъ. Я помню, что первый шагъ на пути къ успѣху былъ сдѣланъ мною, благодаря добротѣ Джона Вестонго, хотя и не могъ до сихъ поръ узнать даже его имени; я встрѣтился съ нимъ, какъ вы сами видѣли, совершенно случайно. Случайность эту я называю милостью Аллаха, и наше свиданіе пробудило тѣ чувства признательности, которыя таились во мнѣ въ теченіе многихъ лѣтѣ, какъ нѣчто священное. Я позволяю вамъ думать, что, будь мое благосостояніе незначительнѣе, моя благодарность была бы сообразно съ тѣмъ менѣе горяча; это весьма возможно, хотя первоначальный даръ оттого не измѣняется, — какъ была рупія, такъ и остается. Вы имѣете право считать человѣка признательнымъ, смотря по важности полученнаго подарка, лишь бы вы признавали чувство благодарности вообще.

Всю эту рѣчь Айзексъ произнесъ совершенно просто и естественно, точно обдумывая дѣло посторонняго человѣка.

— Честное слово, Айзексъ, я не могъ бы сдѣлать это ни за что на свѣтѣ. Я увѣренъ, что вы были такъ же благодарны двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, находясь въ бѣдности, какъ теперь, сдѣлавшись богатымъ человѣкомъ.

Онъ молчалъ, но выраженіе величайшей мягкости промелькнуло по его лицу. По временамъ какая-то почти неземная доброта свѣтилась въ его глазахъ. — Вернемтесь теперь къ тому предмету, съ котораго начался нашъ разговоръ, къ тиграмъ, — сказалъ я, наконецъ. — Если мы въ самомъ дѣлѣ ѣдемъ на охоту, мы должны пуститься въ дорогу утромъ послѣ завтра или, пожалуй, хоть завтра.

— Нѣтъ; завтра должно состояться наше состязаніе въ polo, на которое я очень радуюсь. Къ тому же, понадобится дня три, чтобы собрать слоновъ, а я только сегодня телеграфировалъ окружному надсмотрщику относительно необходимыхъ распоряженій.

— Такъ вы приняли уже всѣ нужныя мѣры? Кильдэръ знаетъ о вашихъ приказаніяхъ?

— Конечно. Онъ былъ у меня сегодня на зарѣ, и мы рѣшили приготовить все нужное и считать вопросъ съ дядюшкой Геркинсомъ рѣшеннымъ. Нечего удивляться! Кильдэръ и я — союзники и большіе пріятели!

«Настоящій сынъ Востока, — подумалъ я. — Какъ уменъ и дальновиденъ этотъ персіянинъ; какъ смѣлъ и безбоязненъ — ирландецъ! Странно, однако, что Кильдэръ скрылъ отъ меня свое свиданіе съ Айзексомъ». Впрочемъ, въ этомъ молчаніи относительно союза съ соперникомъ была какая-то суровая деликатность, одновременно противурѣчивая и порывистая. Мы ѣхали, строя планы будущей экспедиціи. Всѣ члены ея, кромѣ Кильдэра, недавно пріѣхавшаго въ Индію; уже не разъ стрѣляли тигровъ. Насъ было достаточно числомъ, и не зачѣмъ, казалось, приглашать еще кого-нибудь. Надсмотрщикъ, которой телеграфировалъ Айзексъ, былъ его давнишній знакомый: по всему вѣроятію, онъ присоединится къ намъ на нѣсколько дней. Все представлялось намъ очень легкимъ и ни въ чемъ не предвидѣлось ни малѣйшаго препятствія. Вскорѣ мы вернулись въ гостинницу, переодѣлись и по извилистымъ дорогамъ направились къ виллѣ мистера Кэрри Геркинса.

На верандѣ мы встрѣтились съ самимъ хозяиномъ. Онъ горячо привѣтствовалъ насъ и хвалилъ за аккуратность; дѣйствительно, часы въ залѣ били ровно семь, когда мы снимали легкую верхнею одежду. Въ сѣняхъ съ нами поздоровались миссъ Вестонго и ея братъ.

— Джонъ, — сказала молодая дѣвушка, — помнишь, я говорила тебѣ, что здѣсь есть человѣкъ, котораго ты избавилъ отъ бѣды безчисленное количество лѣтъ тому назадъ? Вотъ онъ. Я снова представлю васъ другъ другу. Мистеръ Джонъ Вестонго, мистеръ Абдулъ-Гафизъ-бенъ-Исакъ, извѣстный въ просторѣчіи своимъ пріятелямъ подъ именемъ мистера Айзекса.

Лицо ея сіяло отъ удовольствія, а мнѣ показалось и отъ гордости, пока она подводила брата къ Айзексу; глаза ея долго смотрѣли на молодаго персіянина, и въ ея взглядѣ я прочелъ больше, чѣмъ простое участіе. Мужчины пожали другъ другу руки и стояли нѣсколько секундъ молча, съ совершенно различнымъ выраженіемъ лица. На чертахъ Вестонго отпечатлѣлось величайшее изумленіе, хотя онъ былъ несомнѣнно доволенъ. Доброе сердце, подсказавшее ему двѣнадцать лѣтъ тому назадъ хорошій поступокъ, не измѣлось съ тѣхъ поръ нисколько и было выше мелкихъ національныхъ предразсудковъ. Удивленіе, отразившееся на его лицѣ, уступило мѣсто несомнѣнно ласковой и довольной улыбкѣ, пока онъ пожималъ руку, лежавшую въ его рукѣ. Мнѣ показалось даже, что кровь слегка прилила къ его блѣднымъ щекамъ.

— Ахъ, Боже мой, — сказалъ онъ, — теперь я вполнѣ призналъ васъ. Какъ это, однако, неожиданно! Сестра напомнила мнѣ этотъ эпизодъ, который я, впрочемъ, и самъ не забывалъ и, вглядываясь въ васъ, я вполнѣ узналъ ваши черты. Очень, очень радъ!

Айзексъ хотѣлъ отвѣчать что-то, но голосъ его дрогнулъ и лицо совершенно поблѣднѣло. Влажность глазъ свидѣтельствовала о неподдѣльномъ волненіи.

— Мистеръ Вестонго, — началъ онъ, — вамъ я обязанъ всѣмъ, что имѣю на свѣтѣ. Наша встрѣча для меня большее удовольствіе, чѣмъ я когда-либо надѣялся испытать. Позвольте еще разъ поблагодарить васъ.

Тутъ голосъ окончательно измѣнилъ ему. Айзексъ внезапно замолкъ и отвернулся, будто отыскивая что-то въ карманѣ пальто.

— Правду сказать, — отвѣчалъ Вестонго, — то, что я сдѣлалъ для васъ, очень незначительно.

Они отправились вдвоемъ въ гостинную. Вестонго предлагалъ всевозможные вопросы, на которые Айзексъ, уже совершенно оправившись, давалъ отвѣты. Мы остались въ сѣняхъ, чтобы встрѣтить лорда Стипльтона, всходившаго въ эту минуту по лѣстницѣ. Послышались новыя привѣтствія, во время которыхъ появился главный китмамгаръ и возвѣстилъ «покровителямъ бѣдныхъ, sahib log», что ихъ яства готовы. Послѣ этого мы направились въ столовую.

Айзекса, посадили по правую руку миссъ Вестонго; рядомъ съ нимъ помѣстился ея братъ. Геркинсъ сѣлъ на другомъ концѣ стола, а Кильдэръ и я противъ Вестонго и Айзекса; насъ было какъ разъ шесть человѣкъ. Понятно, что Кильдэръ сѣлъ ближе къ молодой дѣвушкѣ.

Обѣдъ начался очень весело. Я замѣтилъ, что откровенная благодарность Айзекса и его радость при встрѣчѣ съ человѣкомъ, который нѣкогда оказалъ ему помощь, очень расположили въ его пользу Джона Вестонго. Есть ли на свѣтѣ кто-нибудь, кому не было бы пріятно узнать, что доброе дѣло, почти безсознательно совершонное имъ давнымъ-давно, принесло плоды и было поворотнымъ пунктомъ въ чужой судьбѣ? Есть ли удовольствіе выше того, какое мы испытываемъ, видя счастіе другихъ въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, гдѣ наше благодѣяніе оказалось заслуженнымъ? Я имѣлъ время сообразить, что Айзексъ передалъ, по всему вѣроятію, свою исторію миссъ Вестонго еще наканунѣ, лишь только узналъ ея брата. Быть можетъ, онъ разсказывалъ это и раньше; мнѣ не было извѣстно, сколько времени длилось у нихъ знакомство. Внезапно она обратилась къ нему съ словами:

— Мистеръ Айзексъ, нѣкоторые изъ насъ знаютъ кое-что изъ вашей исторіи. Почему бы вамъ не разсказать теперь я всего остальнаго? Дядя еще ничего не слыхалъ, а лордъ Стипльтонъ, какъ мнѣ хорошо извѣстно, любитъ романы.

Айзексъ долго колебался, но уступилъ, наконецъ, общимъ настояніямъ. Разсказывалъ онъ хорошо. Подробности, по крайней мѣрѣ, въ фактическомъ отношеніи, были тѣ же, которыя онъ сообщалъ и мнѣ, но эффектъ выходилъ совершенно иной. Я съ удивленіемъ видѣлъ, какъ онъ овладѣлъ англійскимъ языкомъ и понялъ свою аудиторію. Легкими измѣненіями въ выраженіяхъ и оттѣнкахъ онъ придалъ повѣствованію яркость и эффектность, нелишенныя юмора и совершенно свободныя отъ нѣсколько мистической окраски, которую я замѣтилъ, когда мы были одни. Говорилъ онъ непринужденно, не стѣсняясь, и разсказъ его былъ, безспорно, маленькимъ тріумфомъ. Я еще ни разу не видалъ Айзекса во фракѣ и подумалъ, что онъ болѣе всѣхъ присутствующихъ походитъ на истинно-утонченнаго свѣтскаго человѣка. Кильдэръ былъ всегда гораздо эффектнѣе въ мундирѣ и побрякушкахъ своей профессіи. Въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстухѣ онъ походилъ на зауряднаго, красиваго молодаго англичанина, совершенно лишеннаго всякой индивидуальности. Айзексъ, напротивъ, съ его блѣднымъ цвѣтомъ лица и тонкими барскими чертами, казался аристократомъ старой школы, рядомъ съ нимъ Вестонго высматривалъ болѣзненнымъ, точно полинявшимъ; Кильдэръ былъ слишкомъ грубо здоровъ, а Геркинсь и я, какъ два различные типа некрасивыхъ людей, только оттѣняли остальныхъ.

Я слѣдилъ за миссъ Вестонго во время разсказа Айзекса. Она, очевидно, уже прежде слышала его, такъ какъ въ ея взорѣ заранѣе отражалось волненіе, которое она предвкушала при каждой новой подробности. Краска на ея лицѣ то вспыхивала, то снова исчезала; въ глазахъ, глядѣвшихъ изъ-подъ темныхъ бровей, такъ странно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, красиво отдѣлявшихся отъ ея пепельныхъ волосъ, свѣтился нѣжный лучъ. Она была одѣта въ темное платье изъ мягкой ткани, вырѣзанное четвероугольникомъ на груди, и простой золотой обручъ служилъ ей единственнымъ украшеніемъ. Это было, безспорно, прелестное созданіе, одна изъ тѣхъ эффектныхѣ женщинъ, отъ которыхъ постоянно ждутъ чего-то, пока онѣ не перейдутъ отъ молодости къ зрѣлому возрасту, и міръ не пойметъ, наконецъ, что, въ сущности, это вовсе не героини романовъ, а просто обыкновенныя честныя, добрыя женщины, хорошія жены и матери, очень любящія домѣ и мужей, хотя природѣ, по какому-то непонятному капризу, заблагоразсудилось придать имъ черты Семирамиды, Клеопатры или Іоанны д’Аркъ.

— Скажите, пожалуйста, какъ это интересно! — воскликнулъ мистеръ Геркинсъ, когда Айзексъ кончилъ и вокругъ стола послышался легкій шепотъ сочувственнаго одобренія.

— Я много бы далъ, чтобъ испытать все это, — произнесъ лордъ Стипльтонъ, медленно поднося къ губамъ стаканъ клэрета.

— Каково! — воскликнулъ Джонъ Вестонго. — А я и не подозрѣвалъ даже, что бесѣдую съ такимъ Синдбадомъ!

И онъ взялъ съ блюда еще немного зеленаго перцу.

— Честное слово, Айзексъ, — замѣтилъ я, — кто-нибудь долженъ непремѣнно сдѣлать изъ вашего разсказа романъ. Онъ имѣлъ бы громадный сбытъ.

— А почему бы не вы, Григгсъ? — спросилъ онъ. — Вы — литераторъ, и я съ радостью отдаю свою судьбу въ ваше распоряженіе.

— Когда-нибудь напишу, — отвѣчалъ я.

— Сдѣлайте это, мистеръ Григгсъ, — вмѣшалась молодая дѣвушка, — и закончите разсказъ описаніемъ охоты за тиграми. Вы можете перенести мѣсто дѣйствія въ Австралію, Барбадосъ или другое такое же мѣсто, описать всю нашу компанію и, если вамъ заблагоразсудится, умертвить насъ всѣхъ по очереди. Это было бы такъ весело!

Бѣдная миссъ Вестонго!

— Легко подмѣтить, что именно болѣе всего занимаетъ васъ, — сказалъ лордъ Стпильтонъ. — васъ на умѣ только одни тигры, слѣдовательно, и у меня также, — любезно прибавилъ онъ.

— О, нѣтъ! Я думала о мистерѣ Айзексѣ.

Она вдругъ вспыхнула, и въ первый разъ съ начала нашего знакомства я увидѣлъ ее истинно смущенной. Очень понятно, что она думала объ Айзексѣ и о только что слышанныхъ странныхъ приключеніяхъ; но еслибъ она не интересовалась имъ, она не измѣнилась бы до такой степени въ лицѣ. По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ казалось.

— Выпей скорѣе воды, милая, — простодушно замѣтилъ мистеръ Геркинсъ. — Это кушанье дѣйствительно ужасно горячитъ.

Джонъ Вестонго, внимательно крошившій въ тарелку зеленый перецъ и куски сухаря, медленно взглянулъ на сестру и улыбнулся.

— Какой, ты, однако, галченокъ, Кэтъ, — сказалъ онъ. — Будутъ же надъ тобою смѣяться въ Бомбеѣ!

Вся эта сцена меня очень забавляла, понятно, что краска въ лицѣ миссъ Вестонго не уменьшилась отъ замѣчаній дяди и брата, а скорѣе увеличилась. Кильдэръ усиленно пилъ кларетъ, чтобы скрыть досаду. Лицо моего пріятеля имѣло странное выраженіе. Водворилось непродолжительное молчаніе, и на мгновенье Айзексъ поднялъ глаза на молодую дѣвушку. Это былъ только мимолетный взглядъ, но онъ изобличилъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ, знавшему чувства моего друга, безконечное изумленіе, радость, симпатію. Своимъ быстрымъ умомъ онъ понялъ, что одержалъ въ этотъ день первую побѣду надъ соперникомъ.

Когда глаза ихъ встрѣтились, румянецъ также быстро исчезъ съ лица миссъ Вестонго, какъ показался; она была теперь смертельно блѣдна. Выпивъ немного воды, она скоро, казалось, оправилась. Я начиналъ думать, что она серьезно увлекается Айзексомъ.

— Позволь спросить, Джонъ, — обратилась дѣвушка къ брату, — почему назвалъ ты меня галченкомъ? Нельзя сказать, чтобы это было очень милое прозвище.

— Галченкомъ зовутъ здѣсь всякаго неопытнаго юнца, — вмѣшался мистеръ Геркинсъ. — Джонъ окрестилъ тебя такъ потому, что ты не умѣешь ѣсть перца. Ты, вѣдь, не зябнешь такъ, какъ онъ! Ха, ха, ха!

Старикъ до такой степени хохоталъ надъ этой шуткой, что весь раскраснѣлся. Мы тоже смѣялись, или, по крайней мѣрѣ, дѣлали видъ, будто смѣемся; отвлеченіе это было намъ всѣмъ по душѣ, такъ какъ мы замѣтили смущеніе молодой дѣвушки.

— Галчата — вещь хорошая, — сказалъ я. — Мистеръ Вестонго тоже былъ галченкомъ, когда далъ Айзексу свою историческую рупію.

Я кинулъ эту бомбу въ общій разговоръ и снова невозмутимо занялся истребленіемъ риса.

Айзексъ былъ въ слишкомъ хорошемъ настроеніи духа, чтобы чѣмъ-нибудь обижаться. Обращаясь къ миссъ Вестонго, онъ только замѣтилъ:

— Григгсъ — циникъ, какъ вамъ извѣстно. Вы не должны вѣрить ничему, что онъ говоритъ.

— Если дѣлать добро значитъ быть галченкомъ, я желаю всегда оставаться имъ, — быстро отвѣчала дѣвушка. — Надѣюсь, что братъ мой и теперь все тотъ же.

— Совершенно тотъ же, увѣряю тебя, — отвѣчалъ онъ. — Тѣмъ не менѣе, мистеръ Григгсъ, все-таки, вполнѣ правъ и обнаруживаетъ глубокое знакомство съ индійскою жизнью. Въ Бомбеѣ никто, кромѣ развѣ самаго наивнаго изъ наивныхъ людей, не давалъ еще никому на свѣтѣ рупіи и, полагаю, никогда и не дастъ.

— Ахъ, Джонъ, ужь не хочешь ли и ты сдѣлаться циникомъ?

— Нѣтъ, Кэтъ, я вовсе не циникъ. Не думаю, однако, чтобы ты даже хорошенько знала, что такое «циникъ».

— Напротивъ, отлично знаю. Діогенъ былъ циникомъ, св. Іеронимъ и многіе другіе.

— Человѣкъ, который, живетъ въ бочкѣ, оскорбляетъ Александра Великаго и такъ далѣе, — замѣтилъ Кильдэръ, ничего не говорившій въ продолженіе нѣкотораго времени.

— Мистеръ Григгсъ, — обратился ко мнѣ Джонъ Вестонго, — вы — лицо обвиняемое: потрудитесь же опредѣлить хорошенько, что подразумѣваете вы подъ словомъ циникъ; послѣ васъ наступитъ чередъ мистера Айзекса, какъ обвинителя.

— Очень хорошо; я готовъ. Циникъ — всякій, кто не хочетъ дѣлать никому добра, потому что считаетъ человѣчество павшимъ до невозможности подняться. Большинство людей, которые дѣлаютъ добро, тоже циники, потому что имъ хорошо извѣстно, что своими благодѣяніями они творятъ болѣе зла, чѣмъ пользы. Мистеръ Вестонго умѣетъ разобраться въ этомъ трудномъ вопросѣ; слѣдовательно, онъ не циникъ.

— Вы отлично сдѣлали, Григгсъ, что вставили эту спасительную оговорку, — обратился ко мнѣ Айзексъ черезъ столъ. — Мнѣ хочется сдѣлать теперь характеристику вашей собственной личности, такъ какъ мнѣ кажется, что вы — настоящій идеалъ философи этого рода. Вы вѣрите теоретически во все высокое и прекрасное; но, благодаря равнодушію къ хорошему, если оно проявляется въ скромной оболочкѣ, — по вашему, необходимо, чтобы вещь была совершенна, или она вамъ ни на что не нужна, — вы дошли до того, что не видите добра ни въ чемъ, кромѣ самыхъ блестящихъ проявленій героизма, которыя мы встрѣчаемъ въ исторіи. Вы создаете въ своемъ воображеніи идеалъ честнаго человѣка и недовольны всѣмъ, что ниже полнаго совершенства. Въ результатѣ оказывается, что, если вы лично способны на добрый поступокъ по философскому влеченію къ идеалу, вы не хотите вѣрить, чтобы и другіе могли совершенствоваться, сознательно или нѣтъ. Вы не допускаете также, что человѣкъ можетъ сдѣлаться лучше подъ вліяніемъ другаго лица, внѣшнихъ обстоятельствъ, наконецъ, того добра, которое оказываете ему вы или кто-нибудь другой. Только благодаря тому, что вы дѣйствительно преклоняетесь передъ прекраснымъ, идеальнымъ созданіемъ вашей фантазіи, дѣйствительно любите его, вы сдѣлались тѣмъ человѣкомъ, какимъ мы васъ знаемъ; не будь этого, вы были бы невыносимѣйшимъ изъ всѣхъ моихъ знакомыхъ, вмѣсто того, чтобы быть однимъ изъ самыхъ пріятныхъ.

Айзексъ былъ одаренъ поразительной откровенностью. Онъ всегда говорилъ только то, что думалъ, совершенно не заботясь о послѣдствіяхъ, но говорилъ честно и съ увлеченіемъ, даже когда рѣзко осуждалъ то, что ему не нравилось; сердиться на него не было никакой возможности. Всѣ разсмѣялись, услыхавъ его нападки на меня, и, удовлетворивъ моему желанію наблюдать за миссъ Вестонго, ради чего я и сдѣлалъ собственно замѣчаніе о галчатахъ, я подумалъ, что пора, наконецъ, обратить разговоръ на предстоявшую охоту.

— Милѣйшій другъ, — началъ я, — мнѣ кажется, что, вопреки заключительному удару, ваше опредѣленіе циника такъ же лестно для всей этой школы вообще, какъ и для меня въ частности. Однако, — продолжалъ я, обращаясь къ Геркинсу, — я согласенъ съ лордомъ Стипльтономъ, что главный предметъ нашихъ помысловъ въ настоящее время — крестовый походъ противъ тигровъ. Что скажете вы на это? Не отправиться ли намъ всѣмъ вмѣстѣ, вшестеромъ?

— Хорошо, хорошо, мистеръ Григгсъ; мы увидимъ. Только, если мы вообще ѣдемъ, когда же думаете вы тронуться?

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, конечно, — вмѣшался Кильдэръ.

Онъ пустился въ цѣлую вереницу доказательствъ въ пользу немедленнаго отъѣзда, не исключая самой невѣроятной статистики привычекъ тигровъ въ зимнюю пору, Это было, впрочемъ, весьма понятно съ его стороны, такъ какъ онъ былъ кореннымъ ирландцемъ и ни разу въ жизни не видалъ еще тигра. Мистеръ Геркинсъ тщетно пытался остановить потокъ его краснорѣчія, но, наконецъ, все-таки, изловилъ Стипльтона на заявленіи, будто тигры станутъ скоро линять и шкуры ихъ не будутъ тогда ни на что годны. Кильдэръ готовъ былъ также невозмутимо утверждать, что тигры теряютъ въ декабрѣ зубы и хвосты, ему, видимо, хотѣлось только вовлечь Геркинса въ пренія по поводу охоты, что было весьма легко. Изумительныя теоріи ирландца вскорѣ довели стараго джентльмена до полнѣйшаго бѣшенства, черезъ нѣсколько мгновеній онъ уже клятвенно завѣрялъ, что лордъ Стипльтонъ не видалъ, должно быть, никогда тигровъ — «ни одного, во всю вашу жизнь, сэръ», — что ему пора, наконецъ, увидать ихъ, давнымъ-давно пора, и что не пройдетъ недѣли, какъ онъ ихъ увидитъ. «Да, сэръ, не пройдетъ недѣли, хотя бы мнѣ пришлось тащить васъ на рукахъ, какъ младенца. Даю вамъ честное слово, сэръ!»

Только того намъ и нужно было. Десять минутъ спустя, мы уже осушали бокалы за успѣхъ охоты и за здоровье миссъ Вестонго въ особенности. Айзексъ присоединился въ остальнымъ и, хотя выпилъ только глотокъ шербету, я, все-таки, подумалъ, глядя на его сверкающіе глаза и блѣдное лицо, что никогда еще ни одинъ рыцарь не пилъ болѣе искренняго тоста въ честь своей дамы. Миссъ Вестонго встала и вышла изъ комнаты, оставивъ насъ курить. Разговоръ сдѣлался общимъ и вращался, понятно, вокругъ охоты. Черезъ нѣсколько минутъ Айзексъ бросилъ папиросу и потихоньку вышелъ. Я рѣшился задержать остальную компанію возможно долѣе, усердно помогалъ Геркинсу передавать клэретъ, разсказывалъ всевозможные анекдоты о людяхъ всѣхъ націй и племенъ, уже устарѣвшіе, не способные развеселить въ Америкѣ простаго школьника, но представлявшіеся простодушнымъ британцамъ пучиною остроумія и юмора. Благодаря громаднымъ усиліямъ, — надо сказать, что я терпѣть не могу напрягаться въ разговорѣ, — мнѣ удалось продлить засѣданіе на цѣлыхъ полторы сигары; наконецъ, все-таки, пришлось допустить передвиженіе, и послѣ нѣсколько устарѣвшаго замѣчанія со стороны Геркинса, что всему хорошему наступаетъ когда-нибудь конецъ, мы вернулись въ гостинную.

Айзексъ и миссъ Вестонго разглядывали вмѣстѣ какія-то англійскія фотографіи. Она восторженно хвалила красоты готической архитектуры, между тѣмъ какъ онъ пользовался выгодами своего положенія, чтобы не спускать съ нея глазъ, пока она наклонялась надъ альбомомъ. Когда мы вошли, она сыграла что-то на разстроенномъ фортепіано, — въ Индіи никогда не бывало еще неразстрреннаго инструмента, — и спѣла что-то очень мило. Сначала она пѣла о какомъ-то трупѣ, лежащемъ во ржи, потомъ о влюбленномъ, впивающемся во что-то глазами, при чемъ ей очень недурно вторилъ ея братъ. Я не много смыслю въ музыкѣ, но намекъ на воздержность Айзекса, упивающагося именно только одними глазами, показался мнѣ довольно яснымъ. Онъ замѣтилъ, впрочемъ, что больше любитъ эту пѣсню, когда она поется двумя голосами, чѣмъ однимъ, изъ чего я вывелъ заключеніе, что онъ слышитъ ее уже не въ первый разъ.

— Мистеръ Айзексъ, — сказала дѣвушка, — вы часто обѣщали намъ спѣть что-нибудь по-персидски. Не сдержите ли вы теперь слово?

— Когда мы будемъ среди тигровъ, миссъ Вестонго, на будущей недѣлѣ, тогда я постараюсь раздобыться лютнёю и охотно спою вамъ что-нибудь.

Становилось поздно; мы вскорѣ распрощались, условившись встрѣтиться на другой день въ Аннандэлѣ для polo, въ которомъ обѣщалъ участвовать и Вестонго. Онъ сговаривался о чемъ-то на завтрашній день съ Айзексомъ; вообще они относились другъ къ другу очень симпатично. Кильдэръ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ домой вмѣстѣ съ нами, хотя путь его былъ гораздо длиннѣе. Если молодой человѣкъ и чувствовалъ, быть можетъ, нѣкоторую досаду на успѣхи Айзекса, но онъ былъ истымъ джентльменомъ, чтобы обнаруживать ее. Ѣхали мы почти ощупью подъ деревьями, при свѣтѣ звѣздъ, заботясь только о томъ, какъ бы не дать споткнуться лошадямъ. Отрывочный разговоръ, единственно возможный при подобныхъ условіяхъ, если и былъ дружелюбенъ, не отличался, конечно, оживленіемъ. Вскорѣ послѣ радушнаго «покойной ночи» съ обѣихъ сторонъ, мы разстались съ Кильдэромъ, предоставивъ ему продолжать путь въ одиночествѣ.

Глава VIII.

Было около четырехъ часовъ, когда мы съ Айзексомъ выѣхали изъ узкой дороги на поляну, отведенную для polo. Мы были одѣты въ костюмы, плотно облегавшіе всѣ члены, — что необходимо для этой игры, — а сверху были накинуты легкія пальто. Повернувъ на поляну, мы увидали группы мужчинъ, одѣтыхъ точно такъ же, и множество грумовъ, водившихъ взадъ и впередъ пони. Тутъ же находилась миссъ Вестонго, въ сѣрой амазонкѣ и широкополой шляпѣ, а рядомъ съ дѣвушкою стоялъ лордъ Стипльтонъ, наслаждавшійся ея обществомъ въ ожиданіи остальныхъ игроковъ. Невдалекѣ гарцовалъ Гэркинсъ на своей маленькой, толстой лошади, между тѣмъ какъ Джонъ Вестонго, засунувъ руки въ карманы и держа въ зубахъ большой чирутъ, разсѣянно глядѣлъ кругомъ. Мужчины, болѣе или менѣе извѣстные намъ и знакомые другъ съ другомъ, бродили по полянѣ, безсвязно болтая между собою, а еще нѣсколько человѣкъ прибыло уже послѣ нашего пріѣзда. На иныхъ были цвѣтные джерси, ярко вырѣзывавшіеся въ открытомъ воротѣ пальто, на другихъ, пріѣхавшихъ только посмотрѣть игру, — обыкновенные костюмы. Еще дальше, медленно прохаживаясь взадъ и впередъ и кидая по временамъ взгляды въ ту сторону, гдѣ готовилось состязаніе, виднѣлись двѣ, три группы дамъ, окруженныхъ кавалерами и сопровождаемыхъ на почтительномъ разстояніи саноами, въ пестрыхъ тюрбанахъ и кушакахъ, куммеръ-буидахъ, какъ ихъ зовутъ въ Индіи.

Рѣдкая игра требуетъ такъ мало приготовленій, какъ именно polo; онъ перешелъ къ намъ изъ такой отдаленной эпохи, когда хорошей ѣздѣ и вѣрному взгляду придавалось болѣе значенія, чѣмъ какимъ бы то ни было мелкимъ тонкостямъ и опредѣленнымъ правиламъ. Всякій первоклассный наѣздникъ, ловко владѣющій руками, можетъ легко научиться играть въ polo. Самые неповоротливые члены въ состояніи сдѣлаться гибкими; наиболѣе непокорная кисть руки получаетъ современемъ изворотливость; только одно условіе необходимо для игрока — умѣнье хорошо ѣздить верхомъ. Исходя отсюда, нѣтъ причины, почему бы всякому желающему не участвовать въ игрѣ, если только онъ достаточно остороженъ, чтобы не размозжить головы партнеру и не ранить пони черезъ-чуръ необузданнымъ движеніемъ молотка.

Вскорѣ оказалось, что всѣ участники въ состязаніи уже на лицо; насъ было восемь человѣкъ. Кильдэръ распредѣлилъ противниковъ и позаботился о необходимомъ числѣ игроковъ. Мы сѣли верхомъ и заняли мѣста; Кильдэръ и Айзексъ на одной сторонѣ, Вестонго и я — на другой, вмѣстѣ съ двумя, только слегка знакомыми намъ мужчинами. При первомъ натискѣ выиграли мы. Вестонго, извѣстный игрокъ, ловко отбросилъ мячъ и помчался за нимъ; я кинулся по его слѣдамъ. Съ своей стороны, Айзексъ несся съ такою же легкостью и, когда мячъ уклонился нѣсколько въ бокъ, ударившись о-земь, нагнулся низко, почти совершенно слѣзъ съ сѣдла, и искусно остановилъ его. Кильдэръ, скакавшій какъ разъ за Айзексомъ, во время нанесъ ловкій ударъ и откинулъ мячъ далеко назадъ въ ту самую минуту, когда Вестонго и я приближались галопомъ. Повернувъ обратно, я увидалъ, что одинъ изъ нашихъ партнеровъ задержалъ мячъ и слегка подбрасывалъ его. Это былъ очень неискусный пріемъ, тѣмъ болѣе, что Вестонго и я продвинулись далеко впередъ; за то игрокъ вскорѣ получилъ заслуженную мзду. Айзексъ и Кильдэръ кинулись въ его сторону, но, опереженный товарищемъ, лордъ Стинльтонъ вскорѣ остановился, между тѣмъ какъ Айзексъ подскакалъ къ неповоротливому противнику, въ одно мгновеніе отбилъ у него мячъ, ловко отвернулся отъ втораго игрока и искуснымъ ударомъ пропустилъ мячъ между шестами. Партія длилась не болѣе трехъ минутъ; издали, съ той стороны, гдѣ стояли зрители, послышались легкіе апплодисменты. Я ясно видѣлъ, что миссъ Вестонго двинулась съ дядею въ то направленіе, гдѣ были побѣдители, гладившіе своихъ пони и поправлявшіе на нихъ сѣдла и стремена. Айзексъ стоялъ къ ней спиною, но, услыхавъ звукъ копытъ, обернулся и низко поклонился красивой дѣвушкѣ, лицо которой, какъ видно было даже издали, сіяло отъ удовольствія. Они немного поговорили между собою, потомъ зрители снова удалились и мы запяли свои мѣста.

Вторая партія была гораздо продолжительнѣе. Начать ее пришлось теперь нашимъ противникамъ, такъ какъ Кильдэръ одержалъ верхъ при первомъ натискѣ. Стычки были самыя разнообразныя; благодаря размашистымъ ударамъ Айзекса, ловкой его ѣздѣ и превосходному пони (что давало ему большой перевѣсъ надъ другими), мячъ былъ дважды отброшенъ далеко за черту. Наконецъ, мнѣ удалось умчать его въ нашу сторону послѣ одного изъ ударовъ Айзекса, который гнался за мною. Я былъ далеко впереди и, прежде чѣмъ онъ могъ настигнуть меня, забросилъ мячъ въ сторону Джона Вестонго. Съ быстротою молніи онъ погналъ его дальше, и черезъ мгновеніе мы попали прямо въ цѣль при громкихъ крикахъ зрителей, напряженно слѣдившихъ за затянувшеюся игрою. На этотъ разъ миссъ Вестонго подъѣхала уже къ нашей сторонѣ, чтобы поздравить брата съ успѣхомъ, но мнѣ показалось, что на ея лицѣ менѣе румянца и что хотя она ласково улыбнулась, говоря: «Отлично съиграно, Джонъ», въ ея голосѣ не слышалось того энтузіазма, на кототорый Джонъ, дѣйствительно мастерски игравшій, имѣлъ право разсчитывать. Она спокойно сидѣла на сѣдлѣ, оглядывая арену, между тѣмъ какъ мы слѣзали съ лошадей, запыхавшихся отъ тяжелой борьбы и покрытыхъ пѣною. Грумы подбѣжали къ намъ съ одѣялами и пучками травы, чтобы обтереть бѣдныхъ животныхъ и, тепло укрывъ ихъ, отвести въ конюшню, снявъ предварительно сѣдла.

Солнце рано покидаетъ Аннандэль; я надѣлъ пальто и закурилъ папиросу, въ то время какъ саисы сѣдлали новыхъ пони. На свѣтѣ мало такихъ красивыхъ зрѣлищъ, какъ англійскія игры гдѣ-нибудь на прекрасной полянѣ. Англичане живутъ, движутся, существуютъ только на вольномъ воздухѣ. Всего привлекательнѣе они во время состязанія въ крокетъ, теннисъ, polo, или на скачкахъ, все равно, участвуютъ ли они въ борьбѣ, или только слѣдятъ за нею. Ихъ свѣжій цвѣтъ лица такъ же идетъ къ зелени травы и деревьевъ, какъ клумбы розъ или другихъ пышныхъ цвѣтовъ къ газону и папоротнику нашихъ садовъ и долинъ. Поразительная жизненность, свойственная ихъ племени, какъ бы увеличивается отъ соприкосновенія съ природою, а подвижность, которою надѣлило ихъ Провидѣніе, дѣлаетъ ихъ особенно изящными и привлекательными, когда, облеченные въ просторные бѣлые костюмы, они поглощены игрою. Въ эту минуту они изящны, какъ стадо антилопъ или оленей, и напоминаютъ красивыхъ животныхъ, полныхъ силъ, здоровья, умѣнья наслаждаться. Нѣчто подобное промелькнуло, по всему вѣроятію, въ моемъ умѣ и, въ связи съ пріятнымъ чувствомъ, которое испытываетъ всякій сильный человѣкъ послѣ большаго физическаго напряженія, расположило меня, должно быть, мягко какъ относительно моихъ товарищей, такъ и человѣчества вообще. Къ тому же, не слѣдуетъ забывать, что послѣднюю партію, все-таки, выиграли мы.

— У васъ очень довольный видъ, — сказала мнѣ миссъ Вестонго, вѣроятно, наблюдавшая за мною. — Я не знала, что циники бываютъ довольны.

— Я хорошо помню, что кто-то обѣщалъ вѣнчать побѣдителей, — отвѣчалъ я, — и надѣюсь быть однимъ изъ нихъ. Вамъ это не будетъ непріятно?

— Непріятно? Ахъ, нѣтъ, нисколько. Попытайтесь. Только если вы еще долго простоите здѣсь, не снимая пальто, у васъ будетъ не много шансовъ. Товарищи ваши уже верхомъ и ждутъ васъ.

— Игра завязывается не на шутку, — сказалъ я про себя, садясь на лошадь. — Надѣюсь, что Айзексъ одержитъ побѣду; но онъ сейчасъ уличилъ бы меня, еслибъ я нарочно игралъ ему въ руки.

Лошади были свѣжія, и, судя по опыту послѣднихъ состязаній, можно было предположить, что партія затянется. Такъ оно и вышло.

Съ самаго начала дѣло пошло плохо. Пони Джона Вестонго оказался очень безпокойнымъ, и онъ долженъ былъ объѣздить его на аренѣ, прежде чѣмъ могъ занять свое мѣсто. Когда, наконецъ, былъ сдѣланъ первый ударъ, мячъ низко понесся по землѣ, кружась и прыгая изъ стороны въ сторону. Кильдэръ и Айзексъ промахнулись и вернулись назадъ; борьба завязалась менѣе чѣмъ въ тридцати ярдахъ отъ ихъ цѣли. Всѣ играли превосходно, кружились и скакали точно въ кавалерійской стычкѣ. Удары сыпались одинъ за другимъ; наконецъ, я настигъ мячъ въ ту самую минуту, когда онъ пронесся между ногами моей лошади; яростно преслѣдуемый противниками, лишенный возможности нанести хорошій ударъ, я помчался, гоня его передъ собою.

Тогда началась одна изъ тѣхъ безконечныхъ кругообразныхъ партій, хорошо извѣстныхъ всѣмъ игрокамъ въ polo. Мы скакали тѣсными рядами вокругъ поля битвы; иногда кому-нибудь изъ насъ удавалось откинуть мячъ немного въ сторону, но это движеніе тутъ же парализовалось неудачнымъ встрѣчнымъ ударомъ сосѣда; то ѣхали мы во весь опоръ, то круто останавливались, потомъ снова пускались вскачь; лошади и всадники обливались потомъ и находились, казалось, въ состояніи какого-то помраченія, котораго нельзя достигнуть никакими иными средствами. Наконецъ, въ ту самую минуту, когда мы проѣзжали мимо своей цѣли, кто-то, я не могъ разглядѣть хорошенько — кто именно, закинулъ мячъ въ открытое пространство. Айзексъ, только что промахнувшійся и находившійся впереди всѣхъ, поскакалъ за нимъ какъ безумный, высоко поднявъ молотокъ для удара. Позади, гнался по пятамъ тотъ самый игрокъ, который раздражалъ меня уже въ первую партію своими пріемами. Вѣсъ его былъ очень незначителенъ и онъ приберегъ, къ тому же, для послѣдней стычки своего лучшаго пони, такъ что когда Айзексъ понесся съ быстротою молніи, человѣчекъ этотъ находился какъ разъ за нимъ, далеко закинувъ назадъ молотъ для мѣткаго удара. Онъ былъ хорошій наѣздникъ, но, очевидно, не такой опытный игрокъ, какъ всѣ остальные. Быстро приближались они къ мячу; пріятель мой отклонился нѣсколько влѣво, чтобы имѣть его подъ правою рукою; этимъ движеніемъ онъ до нѣкоторой степени перерѣзалъ путь противнику. Въ ту самую минуту, когда Айзексъ сильно замахнулся, его соперникъ, возбужденный борьбою до забвенія всякой осторожности, неистово закинулъ назадъ молотокъ, какъ и слѣдовало новичку. Длинная гибкая рукоятка стукнула пони Айзекса въ бокъ, отпрянувъ вверхъ, и конецъ молотка ударилъ Айзекса въ голову повыше затылка. Мы видѣли, какъ онъ вскинулъ руками; молотокъ висѣлъ на его правой кисти, привязанный за ремень. Взбѣшенный арабскій пони ринулся впередъ; стиснутыя колѣна всадника ослабѣли; черезъ мгновенье Айзексъ тяжело пошатнулся въ сѣдлѣ и свѣсился на бокъ. Лѣвая нога его запуталась въ стремени и лошадь тащила его за собою нѣсколько шаговъ, пока, наконецъ, не освободилась окончательно и не умчалась по гладкой полянѣ. Катастрофа совершилась въ одно мгновеніе; виновникъ ея бросилъ молотокъ, чтобы скорѣе подоспѣть къ пострадавшему, пони мой споткнулся о длинную рукоятку, упалъ и тяжело перебросилъ меня черезъ свою голову. Я отдѣлался легкимъ ударомъ копыта одной изъ остальныхъ лошадей и, предоставивъ пони его судьбѣ, побѣжалъ, какъ могъ скорѣе, къ мѣсту, гдѣ лежалъ Айзексъ, окруженный шестью игроками, спѣшившимися, чтобы подать ему помощь. Но кто-то уже опередилъ всѣхъ.

Несчастіе случилось на самой серединѣ арены, противъ того мѣста, гдѣ расположились миссъ Вестонго и ея дядя, чтобы слѣдить за состязаніемъ. Ударъ руки и взмахъ повода заставилъ чистокровнаго коня ринуться впередъ и пуститься галопомъ; минуту спустя, дѣвушка прискакала во весь опоръ къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ Айзексъ, осадила лошадь такъ, что она присѣла до земли, спрыгнула на траву и быстро опустилась на колѣна. Когда подъѣхали остальные, она успѣла уже приподнять голову Айзекса и терла его руки. Ошибиться насчетъ мотива ей поступка было невозможно. Не разъ видала она уже подобныя несчастія и знала, что когда человѣкъ падаетъ такимъ образомъ, можно навѣрное сказать, что онъ тяжело раненъ.

Айзексъ былъ смертельно блѣденъ и на перчаткѣ миссъ Вестонго виднѣлись небольшіе слѣды крови. Ея черты казались еще мертвеннѣе его лица, хотя ни одно движеніе губъ или бровей не изобличало волненія. Виновникъ катастрофы стоялъ на колѣнахъ по другую сторону Айзекса и теръ одну изъ его рукъ. Кильдэръ и Вестонго умчались стремглавъ и вскорѣ вернулись съ фляжкою водки и спиртомъ; за ними слѣдовалъ грумъ съ водою. Я хотѣлъ заставить Айзекса проглотить нѣсколько капель водки, но миссъ Вестонго отняла у меня бутылку.

— Это было бы ему непріятно; вы, вѣдь, знаете, что онъ ничего не пьетъ, — сказала она спокойнымъ, тихимъ голосомъ. Потомъ, наливъ немного водки на платокъ, смочила брови, лицо и волосы Айзекса крѣпкимъ алкоголемъ.

— Распустите поясъ, снимите кто-нибудь съ него сапоги, — кричалъ Гэркинсъ, подъѣзжая къ намъ запыхавшись. — Да снимите же поясъ, чортъ ѣозьми! Ахъ, Боже мой, Боже мой!

Онъ. торопливо слѣзалъ съ лошади.

Миссъ Вестонго не спускала глазъ съ распростертаго на землѣ человѣка, прижимала мокрый платокъ къ его лбу и мочила водкою ладонь той руки, которую держала. Черезъ нѣсколько мгновеній Айзексъ глубоко и тяжело вздохнулъ, потомъ открылъ глаза.

— Что случилось? — сказалъ онъ.

Но тотчасъ опомнившись и сдѣлавъ попытку шевельнуть головою, продолжалъ:

— Ахъ, я упалъ. Дайте напиться.

Присутствующіе вздохнули свободнѣе при звукѣ его голоса; я поднесъ кружку съ водой къ его губамъ.

— Что случилось съ мячемъ? — быстро спросилъ Айзексъ, приподнимаясь.

Потомъ, повернувъ голову, онъ увидалъ любимую дѣвушку на колѣнахъ около себя. Кровь стремительно хлынула къ его лицу, и глаза его, за мгновенье передъ тѣмъ тусклые и безсознательные, сверкнули.

— Что такое! Какъ, это вы, миссъ Вестонго?

Онъ вскочилъ на ноги и упалъ бы навзничь, еслибъ я не успѣлъ подхватить его; голова его еще кружилась отъ тяжелаго удара. Кровь то приливала къ лицу, то снова отливала, пока онъ опирался на мою руку, смущенный, растерянный, не поднимая глазъ съ земли.

— Я долженъ тысячу разъ извиниться передъ вами, — началъ онъ.

— Ничуть, ничуть, милѣйшій, — прервалъ его Гэркинсъ. — Племянница моя находилась ближе всѣхъ въ ту минуту, когда вы упали, и подъѣхала къ вамъ, какъ и слѣдовало сдѣлать хорошей дѣвушкѣ.

Говоря это, старикъ помогалъ миссъ Вестонго встать и, казалось, былъ такъ доволенъ и гордъ ею, что пріятно было глядѣть на него.

— А теперь, — продолжалъ онъ, — надо посмотрѣть, насколько вы ушиблены; дьявольскій ударъ, нечего говорить; достаточно, чтобы убить человѣка наповалъ. Если вы не можете ѣхать верхомъ, мы понесемъ васъ на рукахъ. Экая даль, право, на грѣхъ!

Произнося эти отрывочныя фразы, онъ ощупывалъ голову Айзекса, чтобы убѣдиться, если возможно, какъ велико поврежденіе. Въ продолженіе всего этого времени виновникъ бѣды стоялъ по близости, совершенно смущенный, бормоча несвязныя извиненія и все время стараясь чѣмъ-нибудь услужить своей жертвѣ. Пока Гэркинсъ вертѣлъ и ощупывалъ его голову, Айзексъ взялъ руку своего недавняго противника и подержалъ ее съ минуту.

— Я нисколько не раненъ, увѣряю васъ, — сказалъ онъ. — Съ тому же, я самъ виноватъ, зачѣмъ пошелъ вамъ на перерѣзъ въ такую минуту. Не думайте болѣе объ этомъ, прошу васъ.

Онъ ласково улыбался молодому человѣку, который казался очень признательнымъ и съ той минуты былъ бы готовъ идти за него въ огонь и въ воду. Я услыхалъ голосъ Кильдэра, произносившаго про себя отрывочныя фразы.

— Честное слово, истинный джентльменъ! Этотъ несносный шалопай не отдѣлался бы отъ меня такъ дешево. Кстати, Айзексъ, — продолжалъ онъ вслухъ, приближаясь къ намъ, — извѣстно ли вамъ, что побѣда осталась за вами? Никто не остановилъ мяча послѣ вашего удара, и саисы говорятъ, что онъ попалъ какъ разъ въ самый центръ. Развеселитесь же; вы, все-таки, хоть чего-нибудь добились вашими стараніями и паденіемъ.

Извѣстіе это было вполнѣ вѣрно. Флегматическіе саисы слѣдили не за падавшимъ человѣкомъ, а за ходомъ мяча. Миссъ Вестонго, какъ дѣвушка истинно благоразумная и полная самообладанія, убѣдившись, что катастрофа не будетъ имѣть серьезныхъ послѣдствій, обнаружила самый безпредѣльный восторгъ.

— Благодарю, миссъ Вестонго, — сказалъ ей Айзексъ. — Вы сдержали слово, увѣнчали побѣдителя.

— Водкою, — замѣтилъ я, складывая шарфъ, который кто-то далъ мнѣ, чтобы привязать мокрый компрессъ къ головѣ Айзекса.

— Никакого настоящаго поврежденія нѣтъ, — объявилъ Гэркинсъ, — только очень сильный ушибъ. Вы совершенно поправитесь къ утру; кожа лишь мѣстами порвана.

— Григгсъ, — обратился ко мнѣ Айзексъ, который могъ уже стоять твердо, — держите мокрый платокъ тамъ, гдѣ слѣдуетъ, и дайте сюда шарфъ.

Я исполнилъ его требованіе. Онъ взялъ бѣлую шерстяную шаль, разъ шесть обернулъ ее вокругъ своей головы въ видѣ тюрбана, ловко и изящно. Это необыкновенно шло къ его восточнымъ чертамъ и темнымъ глазамъ, и я видѣлъ, что такъ думала и миссъ Вестонго. Изъ группы туземныхъ грумовъ, слѣдившихъ за Айзексомъ и понимавшихъ толкъ въ томъ, что происходило, послышался одобрительный ропотъ.

— Вѣдь, я не разъ ужь дѣлалъ это, — улыбаясь, сказалъ Айзексъ. — А теперь дайте мнѣ пальто и отправимтесь домой. Я отлично могу ѣхать верхомъ.

— У него поразительное самообладаніе, — сказалъ Джонъ Вестонго Кильдэру.

— Клянусь Богомъ, да, — былъ отвѣтъ, — Мнѣ случалось не разъ видѣть, какъ люди, просто упавшіе на вспаханномъ полѣ и не потерявшіе даже сознанія, придавали гораздо больше важности своему приключенію. Я никакъ не ожидалъ этого.

— Айзексъ не такой человѣкъ, чтобы придавать важность чему бы то ни было въ этомъ родѣ, — вмѣшался я.

Пріятель мой упорно отказался отъ дальнѣйшей помощи и, походивъ взадъ и впередъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, заявилъ, что вполнѣ владѣетъ теперь ногами. Попросивъ папиросу и тщательно закуривъ ее, онъ сѣлъ на лошадь, какъ ни въ чемъ не бывало, и направился къ дому, въ сопровожденіи зрителей, изъ которыхъ многіе были лично знакомы ему и приблизились болѣе или менѣе поспѣшно, чтобы вѣжливо освѣдомиться о случившемся. Никто не оспаривалъ у Айзекса права ѣхать рядомъ съ миссъ Вестонго. Онъ былъ побѣдителемъ и могъ, слѣдовательно, претендовать на лучшее мѣсто. Мы ѣхали всѣ въ разсыпную, но не на большомъ разстояніи другъ отъ друга, такъ что Айзексъ и миссъ Вестонго не имѣли возможности удалиться отъ насъ, какъ въ воскресенье вечеромъ; однако, они бесѣдовали между собою, а дѣвушка смѣялась. Айзексъ всячески старался доказать, что цѣнитъ преимущества своего положенія, и хотя, насколько было мнѣ извѣстно, чувствовалъ сильную боль, тѣмъ не менѣе, говорилъ весело и сидѣлъ на лошади непринужденно, изображая довольно странную фигуру въ свѣтломъ англійскомъ пальто и большомъ бѣломъ тюрбанѣ, свитомъ изъ шали. Когда мы въѣхали въ аллею на вершинѣ холма; Гэркинсъ созвалъ военный совѣтъ.

— Придется, конечно, отложить охоту, — началъ онъ.

— По всему вѣроятію, — уныло пробормоталъ Кильдэръ.

— Это почему? — вмѣшался Айзексъ. — Ни за что на свѣтѣ! Съ пробитою головою, или нѣтъ; мы, все-таки, непремѣнно выѣдемъ завтра утромъ. Я достаточно здоровъ для этого, не безпокойтесь.

— Пустяки; вы знаете, что это пустяки, — сказалъ Гэркинсъ. — Завтра вы будете лежать въ постели съ страшною головною болью. Ужасная вещь эти удары по затылку.

— Ни за что не буду лежать. Мой багажъ уже уложенъ, слуги отправлены въ Калку и завтра утромъ я выѣзжаю.

— Конечно, если вы полагаете, что будете въ состояніи двинуться, — послышались возгласы.

Айзексъ далъ слово — во-время увѣдомить остальную компанію о необходимости отложить экспедицію, если почувствуетъ себя завтра дурно.

— Впрочемъ, — прибавилъ онъ, — даже еслибъ я не могъ ѣхать, нѣтъ причины, почему бы не отправиться другимъ.

— Глупости, — отрѣзалъ Гэркинсъ.

— О! — воскликнула миссъ Вестонго съ смущеннымъ видомъ

— Нечего объ этомъ и говорить, — сказалъ Джонъ.

— Просто нелѣпо; никому и въ голову не придетъ ѣхать безъ васъ, — громко прибавилъ лордъ Стипльтонъ Кильдэръ, вопреки своей волѣ привязывавшійся къ Айзексу.

Мы подъѣхали въ эту минуту къ дому.

— Я не стану обѣдать сегодня, Григгсъ, — сказалъ мой пріятель, когда мы остановились передъ его дверью. — Зайдите ко мнѣ; вы можете оказать мнѣ услугу.

Мы вошли въ устланную богатыми коврами комнату. Айзексъ подошелъ къ странному древне-японскому шкафу и, отворивъ рѣзныя дверцы и отдѣленія, вынулъ небольшой желѣзный сундучетъ. Отперевъ его какимъ-то способомъ, извѣстнымъ ему одному, безъ помощи ключа, онъ досталъ оттуда маленькій пузырекъ изъ нефрита и поднесъ его къ свѣту.

— Теперь, — началъ онъ, — будьте такъ добры согрѣть этотъ сосудъ въ вашихъ рукахъ, пока я пойду въ слѣдующую комнату и сниму сапоги, шпоры и все прочее. Только смотрите, ни за что на свѣтѣ не откупоривайте пузырька, пока я не вернусь, — настоятельно прибавилъ онъ.

— Хорошо, идите съ Богомъ, — отвѣчалъ я и началъ согрѣвать холодный пузырекъ, лежавшій въ моей рукѣ, точно льдинка.

Черезъ нѣсколько минутъ Айзексъ вернулся, одѣтый въ широкій костюмъ изъ кашемирской ткани и въ низкія восточныя туфли, которыя всегда носилъ въ комнатѣ. Онъ сѣлъ на подушки и откинулся назадъ, усталый, блѣдный. Приказавъ зажечь лампы и закрыть двери, онъ сдѣлалъ мнѣ знакъ подойти къ нему.

— Сотрясеніе было препорядочное, — сказалъ онъ, — и голова моя очень повреждена. Тѣмъ не менѣе, я намѣренъ ѣхать завтра вопреки всему. Въ этомъ маленькому пузырькѣ весьма сильное лѣкарство, невѣдомое вашей западной медицинѣ. Прошу васъ употребить его и выполнить всѣ мои наставленія съ величайшею точностью. Если вы боитесь забыть то, что я вамъ скажу, запишите мои слова, такъ какъ ошибка можетъ быть вредна для васъ и была бы, навѣрное, пагубна для меня.

Я вынулъ изъ кармана старое письмо и карандашъ, не рѣшаясь довѣриться своей памяти.

— Положите пузырекъ себѣ на грудь, пока вы будете писать; онъ долженъ согрѣться приблизительно до температуры человѣческаго тѣла. Теперь слушайте. Въ этой серебряной коробкѣ находится воскъ. Прежде всего, завяжите себѣ ротъ шелковымъ платкомъ, а потомъ тщательно заложите носъ воскомъ. Когда это будетъ сдѣлано, раскройте пузырекъ, какъ можно быстрѣе, и налейте немного лѣкарства на вашу руку; вы должны торопиться, потому что оно легко улетучивается. Вотрите его въ мой затылокъ, закупоривъ предварительно пузырекъ. Когда рука ваша высохнетъ, подержите открытую бутылочку около моего носа ровно двѣ минуты по вашимъ часамъ. По истеченіи этого времени, я буду спать. Вложите пузырекъ въ карманъ моего кафтана, откройте всѣ двери и окна, скажите слугамъ оставить ихъ такъ и не пускать ко мнѣ никого. Послѣ этого вы можете удалиться; я буду спать очень сладко. Вернитесь и разбудите меня незадолго до полуночи. Вы легко достигнете этого, приподнявъ мою голову и сжавъ одну изъ моихъ рукъ. Помните, что если вы забудете разбудить меня и оставите меня спать до часу, я никогда болѣе не открою глазъ и умру раньше утра. Сдѣлайте все, какъ я вамъ сказалъ, ради нашей дружбы; проснувшись, я возьму ванну и просплю остатокъ ночи уже естественнымъ сномъ.

Я тщательно выполнилъ всѣ его наставленія. Не успѣлъ я еще окончательно натереть его голову, какъ онъ началъ дремать, а когда и отнялъ пузырекъ отъ его ноздрей, Айзексъ уже спалъ крѣпкимъ сномъ. Я положилъ драгоцѣнный сосудъ въ указанное мѣсто, поправилъ члены моего пріятеля на подушкахъ, открылъ всѣ окна и двери и, поручивъ его заботамъ слуги, пошелъ въ свою комнату. Когда я снялъ шелковую повязку и воскъ, предохранявшіе меня отъ вліянія сильнаго снадобья, меня охватилъ необъяснимый запахъ, пропитавшій всю мою одежду, ароматическій, вмѣстѣ съ тѣмъ, ѣдкій и пронзительный. Никогда еще не обонялъ я ничего подобнаго и полагалъ, что смѣсь эта заключала въ себѣ что-то, похожее на опіумъ. Я снесъ нѣсколько книгъ въ комнату Айзекса и провелъ тамъ весь, вечеръ, не желая оставить его на попеченіи любопытнаго слуги, за пять минутъ до полуночи я разбудилъ его указаннымъ имъ способомъ. Онъ спалъ, казалось, легко, потому что сразу проснулся; открывъ глаза, онъ, прежде всего, спряталъ бутылочку. По его словамъ, онъ чувствовалъ себя совершенно здоровымъ, и, дѣйствительно, осмотрѣвъ ушибленное мѣсто, я не нашелъ ни опухоли, ни воспаленія. Запахъ лѣкарства, очень летучаго, какъ онъ самъ говорилъ, почти совершенно разсѣялся. Айзексъ просилъ меня идти спать, сказавъ, что приметъ ванну и тоже ляжетъ. Я разстался съ нимъ на ночь, размышляя о свойствахъ непонятнаго и драгоцѣннаго лѣкарства.

Глава IX.

Гималайская тонга — восхитительная вещь. Описать ее очень легко, потому что, въ сущности, это только древняя военная колесница персовъ, хотя до такой степени измѣненная, что теперь четыре человѣка могутъ свободно сидѣть въ ней спина къ спинѣ, или, вѣрнѣе, три, кромѣ возницы. Построена она необыкновенно прочно; колеса изумительно тяжелы, а дышло напоминаетъ мачту. Никакой сбруи нѣтъ на лошадяхъ, за исключеніемъ одного ремня, который оканчивается наверху чѣмъ-то вродѣ замка и прикрѣпленъ къ желѣзному ярму посредствомъ дышла, такъ что не можетъ соскользнуть ни въ ту, ни въ другую сторону; нѣтъ ни хомута, ни постромокъ; возжи идутъ прямо отъ тяжелаго мундштука къ рукамъ возницы, проходя сквозь кольца въ ярмѣ. Возница, сухопарый, длиннобородый магометанинъ, вооруженъ большимъ бичемъ, прикрѣпленнымъ къ короткой, толстой рукояткѣ; хотя онъ сидитъ низко, на одномъ уровнѣ съ пассажиромъ, помѣстившимся на передкѣ, онъ съ изумительною ловкостью направляетъ своихъ на половину разбитыхъ лошадей вдоль страшныхъ обрывовъ и мимо крутыхъ поворотовъ, гдѣ никакая ограда не успокоиваетъ, хоть на минуту, встревоженный умъ. Дорога отъ Симлы къ Калкѣ, у подножія холмовъ, такъ узка, что если встрѣтятся два экипажа, изъ нихъ одинъ долженъ придвинуться къ самому краю, пока проѣзжаетъ другой, и въ виду частыхъ встрѣчъ, каждый возница снабженъ почтовымъ рогомъ громадныхъ размѣровъ и самаго негармоничнаго звука. По дорогѣ тянутся запряженные волами возы, доставляющіе провизію въ горную станцію. Меньшія тяжести, вродѣ сундуковъ и багажа, переносятся обыкновенно куліями, которые избираютъ болѣе краткую тропу, въ то время какъ экипажный путь между Симлою и Умбаллою, станціею желѣзной дороги, тянется на протяженіи девяносто двухъ миль. Нѣкоторое количество багажа можетъ быть, однако, уложено въ тонгъ, вмѣстимость которой весьма значительна.

Въ трехъ подобныхъ экипажахъ начали мы спускаться съ горы во вторникъ утромъ. Насъ было шесть человѣкъ. Чтобы предохранить себя отъ пыли, мы облеклись въ полотняные плащи всевозможныхъ покроевъ и оттѣнковъ и вооружились громаднымъ количествомъ курительныхъ принадлежностей. Неровность дороги не даетъ никакой возможности читать; къ тому же, быстрота движенія и мнимая опасность пути, въ сущности, вовсе не существующая, мѣшаютъ скукѣ одолѣть запыленнаго путешественника. Ѣхали мы весь день, останавливаясь раза два для отдыха и мѣняя лошадей чрезъ пять или шесть миль. Всѣ были въ отличномъ расположеніи духа и часто переходили изъ одного экипажа въ другой для разнообразія. Айзексъ, къ всеобщему удивленію, не испытывавшій никакого неудобства отъ своего вчерашняго приключенія, не покидалъ тонги миссъ Вестонго и сидѣлъ спереди рядомъ съ возницею, въ то время какъ она занимала съ братомъ или дядей заднее мѣсто, несравненно болѣе удобное. Подъ конецъ, Айзексу, все-таки, пришлось уступить Кильдэру, который долгое время выказывалъ большое терпѣніе, однако, въ заключеніе, все-таки, сказалъ: «Это, право, несправедливо съ вашей стороны», послѣ чего Айзексъ любезно отстранился. Наконецъ, мы достигли Калки, гдѣ тонга замѣняется dâlt gharry или почтовыми каретами, въ которыхъ можно сидѣть днемъ и лежать ночью, такъ какъ подъ козлами находится пустое пространство, разсчитанное для самыхъ длинныхъ ногъ. Лежа въ одномъ изъ подобныхъ экипажей, кажется, будто находишься на катафалкѣ и играешь роль въ похоронной церемоніи. На этотъ разъ, однако, было еще рано, и мы усѣлись по-двое для совершенія послѣдней части пути. Благодаря искуснымъ распоряженіямъ Айзекса и Кильдэра, два отдѣленія ожидали насъ въ курьерскомъ поѣздѣ, и хотя разница между температурою Симлы и равнинъ, все еще не просохшихъ послѣ недавняго дождливаго сезона, была громадная, дорога совершалась легко, и мы бодро пустились въ дальнѣйшій путь, пообѣдавъ предварительно въ маленькомъ отелѣ. Уходя съ служанкою въ отдѣленіе, приготовленное для нисъ, миссъ Вестонго весело пожелала намъ покойной ночи. Я не стану вдаваться въ описаніе скучныхъ подробностей пути; мы спали, просыпались, снова засыпали, курили, изрѣдка приготовляли изъ взятыхъ съ собою припасовъ холодное питье, такъ какъ въ Индіи вагоны настолько обширны, что путешественники берутъ обыкновенно съ собою большую корзину съ провизіею, ящикъ со льдомъ и бутылками и одинъ или два сундука. Довольно будетъ сказать, что мы прибыли на другой день въ Физабадъ, въ Аудѣ, и были встрѣчены проводниками и туземными охотниками или шикарри, которые увѣряли насъ, что въ окрестностяхъ одинокой пегнэггерской станціи, гдѣ должны были ожидать насъ на другой день слоны, появлялись недавно тигры. Переѣздъ изъ Физабада въ Пегнэггеръ былъ непродолжителенъ. Мы выѣхали прохладнымъ вечеромъ, отправивъ слугъ впередъ на авось, какъ дѣлается все въ Индіи. Для меня осталось вѣчною тайной, какимъ образомъ туземная челядь умудряется всегда очутиться въ извѣстную минуту именно тамъ, гдѣ ей быть надлежитъ. Скажешь, напримѣръ, слугѣ: «Иди туда-то и жди меня»; пріѣзжаешь и находишь его на мѣстѣ, хотя, какимъ образомъ онъ попалъ сюда съ своимъ смѣшнымъ узелкомъ, кухонною утварью, лучшимъ чайникомъ, завернутымъ въ газетную бумагу, и съ сотнею другихъ предметовъ, остается неразрѣшимою загадкою. Тѣмъ не менѣе, онъ тутъ, чистенькій, осклабляющійся, какъ всегда; и еслибъ онъ не былъ чистъ, не осклаблялся и не запасся чаемъ и чирутами, вы не продержали бы его при себѣ ни одного дня, хотя вы сами ни въ какомъ случаѣ не могли бы выглядѣть при подобныхъ обстоятельствахъ даже въ половину такимъ опрятнымъ и довольнымъ.

На слѣдующій день мы очутились въ Пегнэггерѣ, окруженные шикарри и снабженные, благодаря человѣческой изобрѣтательности и предусмотрительности Айзекса и Гэркинса, всевозможными охотничьими приспособленіями. Тутъ было громадное количество палатокъ для спанья, кухни, слугъ; ружья и аммуниція всѣхъ размѣровъ; кукри, широкіе, крѣпкіе ножи, напоминающіе длинные американскіе, клинки (которые, къ чести, славѣ и прибыли британской промышленности, выдѣлываются исключительно въ Шеффильдѣ); громадные ящики съ припасами, корзины съ кухонною и столовою утварью, груды бѣлья и холста для шатровъ. Тутъ же находился маленькій надсмотрщикъ изъ Пегнэггера, въ крошечномъ тѣлѣ котораго скрывалась сильная душа. Еще раньше нашей экспедиціи онъ ходилъ пѣшкомъ стрѣлять тигровъ въ обществѣ одного нѣмецкаго доктора и покрылъ себя неувядающею славою. Теперь доктора не было болѣе въ Индіи и отважный англичанинъ согласился принять мѣсто въ одной изъ нашихъ гоудъ (ящикъ на спинѣ слона) и убивать тигровъ съ меньшимъ рискомъ, чѣмъ прежде.

Первый день ушелъ весь на переѣздъ къ мѣсту нашихъ будущихъ подвиговъ; партія наша увеличилась безчисленнымъ количествомъ загонщиковъ, множествомъ охотниковъ, не говоря уже о массѣ слугъ, необходимыхъ для индійскаго лагеря. Разговоръ при подобныхъ случаяхъ бываетъ не особенно оживленъ, такъ какъ компанія обыкновенно разсѣевается въ разныя стороны; въ воздухѣ носится какое-то выжидательное настроеніе, опытные охотники больше бесѣдуютъ съ туземцами, знакомыми съ мѣстностью, чѣмъ между собою, а молодые или размышляютъ о томъ, сколько тигровъ имъ удастся убить, или слушаютъ, разинувъ ротъ, безконечные разсказы, такъ и льющіеся изъ устъ бородатаго стараго шикарри, который убилъ въ молодости ударомъ ножа царя лѣсовъ и до настоящей минуты носитъ на своей темной груди слѣды этой борьбы на жизнь и на смерть. Старый Гэркинсъ, повидимому, находившійся въ своей стихіи, разъѣзжалъ во всѣ направленія на маленькой лошадкѣ, разспрашивая загонщиковъ и шикарри и возвращаясь время отъ времени, чтобы крикнуть какую-нибудь свѣжую новость крошечному надсмотрщику, взгромоздившемуся на одного изъ слоновъ и выглядывавшему черезъ край гоуды. Большая древесная шляпа, украшавшая его голову, придавала ему сходство съ громаднымъ грибомъ на очень тоненькой ножкѣ, который неожиданно выросъ бы на спинѣ грузнаго животнаго. Онъ ласково улыбался съ высоты своего величія старому спортсмену и, казалось, зналъ рѣшительно все, о чемъ бы ни шла рѣчь. Случилось такъ, что въ то самое время, когда пришла телеграмма отъ Айзекса, онъ замышлялъ небольшую экскурсію на собственный страхъ и отправилъ уже загонщиковъ и развѣдчиковъ, чтобы высмотрѣть тигровъ. Это было намъ, конечно, очень съ руки, и маленькій человѣчекъ приходилъ въ восторгъ отъ удачнаго совпаденія, которое дало ему возможность участвовать въ такой охотѣ, какой онъ и не видывалъ съ того самаго времени, когда, три года тому назадъ, тѣшилъ себя истребленіемъ тигровъ принцъ Вельскій. Что касается миссъ Вестонго, то, сидя вмѣстѣ съ братомъ на одномъ изъ слоновъ, она находилась въ самомъ веселомъ настроеніи духа, между тѣмъ какъ Айзексъ гарцовалъ кругомъ, осыпая ее комплиментами и любезностями, къ которымъ она весьма быстро привыкала. Вслѣдъ за ними ѣхали на другомъ слонѣ Кильдэръ и я, серьезно разсуждая объ охотѣ и по временамъ крича находившемуся впереди Джону Вестонго какіе-нибудь вопросы, касавшіеся спорта въ Южной Индіи.

Еще до наступленія вечера мы прибыли къ нашей первой стоянкѣ близъ деревни, находившейся на опушкѣ чащи; шатры были раскинуты на небольшой возвышенности, покрытой зеленою и колыхавшеюся травою. Слуги выкосили часть ея и возились съ кольями и всѣми приспособленіями, необходимыми для сооруженія холщевыхъ палатокъ. Мы бродили вокругъ; иные изъ насъ руководили работами, другіе приносили заходящему солнцу жертву въ видѣ прохладительныхъ напитковъ и клубовъ табачнаго дыма. Миссъ Вестонго слышала съ самаго своего пріѣзда въ Индію толки о лагерной жизни и часто желала провести ночь въ одной изъ тѣхъ временныхъ комнатъ, которыя сооружаются, по мѣрѣ надобности, при всѣхъ англійскихъ бунгало для помѣщенія холостаго гостя, если въ домѣ уже слишкомъ тѣсно. Дѣвушка была въ восторгѣ отъ мысли прожить цѣлыхъ двѣ недѣли подъ шатромъ и съ безпредѣльнымъ любопытствомъ слѣдила за вколачиваніемъ кольевъ, водруженіемъ шестовъ и тщательнымъ убранствомъ своего будущаго жилья. Въ немъ былъ коверъ, кресла, столы, даже маленькая библіотечка съ любимыми книгами. Посреди условій цивилизованной жизни намъ кажется отяготительнымъ взять корзину съ завтракомъ и романъ въ какое-нибудь тѣнистое мѣсто, чтобы насладиться отдыхомъ на вольномъ воздухѣ, и мы готовы бы, кажется, скорѣе умереть съ голода, чѣмъ нести провизію. Въ Индіи достаточно произнести одно слово и, точно по волшебству, возникаетъ въ пустынной мѣстности цѣлое поселеніе шатровъ, снабженныхъ всей необходимой роскошью, а роскошь, необходимая для нашего развращеннаго поколѣнія, весьма значительна. Сооружается кухонный шатеръ, и искусный чернокожій артистъ изготовляетъ въ часъ времени такой обѣдъ, какого не получишь ни въ одномъ отелѣ. Громадный переносный сундукъ со льдомъ обнаруживаетъ передъ взорами измученнаго зрителя цѣлую сокровищницу прохладительныхъ винъ и содовой воды, а если экспедиція предпринимается въ очень отдаленное мѣсто, то денно и нощно работаетъ маленькая машина, чтобы умножать запасъ льду. На верандѣ, передъ шатрами, васъ ожидаютъ послѣ обѣда длинныя кресла; покуривая ароматическую сигару и слѣдя за выступающими одна за другою звѣздами, чувствуешь себя такъ уютно, точно пообѣдалъ въ собственномъ просторномъ бунгало въ Мэднеджерѣ.

Вскорѣ все было готово и, послѣ долгихъ омовеній и быстрой смѣны туалета, мы собрались вокругъ обѣденнаго стола, приготовленнаго въ особо отведенной для этого палаткѣ; компанія была все та же, что въ воскресенье вечеромъ въ домѣ мистера Кэрри Гэркинса, съ прибавленіемъ только маленькаго пегнэггерскаго надсмотрщика, чьи разсказы о его далекомъ округѣ были полны юмора и пикантности. Разговоръ перешелъ на разныя приключенія, и Кильдэръ, недавно бывшій съ полкомъ въ южной Африкѣ, сообщилъ намъ кое-что о зулусахъ и боэрахъ въ свойственномъ ирландцамъ гиперболическомъ стилѣ. Никогда не сказывается ирландская кровь такъ сильно, какъ при передачѣ разсказа, и никакой оксфордскій акцентъ или англійское воспитаніе не въ силахъ побороть этой склонности. Національный діалектъ исчезъ, но любовь къ чудесному осталась. Айзексъ привелъ случай, бывшій съ «однимъ знакомымъ», котораго тигръ стащилъ со слона вмѣстѣ съ гоудой, такъ что ему пришлось убить животное изъ револьвера на полъ-аршинномъ разстояніи.

— Ахъ, да! — сказалъ маленькій надсмотрщикъ. — Я читалъ объ этомъ въ свое время и хорошо помню этотъ случай. Дѣло происходило въ Пернеѣ, два года тому назадъ, а человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, былъ мистеръ Айзексъ, изъ Дели. Странное имя, неправда ли?

Всѣ расхохотались, не исключая самого надсмотрщика.

— Вотъ вамъ наказаніе за скромность, Айзексъ, — воскликнулъ старикъ Гэркинсъ, смѣясь до слезъ.

— Неужели это правда? — спросила молодая дѣвушка, съ восхищеніемъ глядя на Айзекса, видимо, раздосадованнаго.

Разговоръ продолжался въ этомъ родѣ. Всѣ были веселы; иныхъ клонило ко сну послѣ обѣда. Мы сидѣли на длинныхъ креслахъ подъ навѣсомъ. Мѣсяца не было, но звѣзды сіяли такъ, какъ онѣ не сіяютъ нигдѣ, кромѣ Индіи; вечерній вѣтерокъ пріятно шелестилъ веревками палатокъ послѣ длиннаго, знойнаго дня. Миссъ Вестонго увѣряла всѣхъ въ сотый разъ, что очень любитъ запахъ сигаръ, и мы курили, тихо бесѣдуя. Внезапно Гэркинсъ встрепенулся и громко чихнулъ. Утомленный длиннымъ переходомъ, жарою и хорошимъ обѣдомъ, на половину погруженный въ сладкую дремоту, онъ всунулъ въ ротъ сигару не тѣмъ концомъ. Отбросивъ ее въ сторону, онъ разразился залпомъ невинныхъ ругательствъ, поклялся, что сейчасъ же пойдетъ спать, такъ какъ не въ силахъ долѣе выносить нашей вялости, но ограничился тѣмъ, что, перемѣнивъ позицію, захрапѣлъ во всю мочь.

— Какая жалость, что у насъ нѣтъ фортепіано, Кэтъ! — сказалъ Джонъ Вестонго, лщбившій музыку. — Не можешь ли ты спѣть что-нибудь безъ аккомпанимента?

— Ахъ, нѣтъ! Мистеръ Айзексъ, — сказала дѣвушка, обратившись въ ту сторону, гдѣ виднѣлся огонь его папироски и слабыя очертанія кресла, насколько ихъ можно различить при свѣтѣ звѣздъ, — вотъ мы теперь въ лагерѣ. Гдѣ же лютня, которую вы обѣщали приготовить? Мнѣ кажется, что настало, наконецъ, время сдержать ваше слово.

— Хорошо, — отвѣчалъ онъ, — въ моемъ багажѣ найдется, навѣрное, старая гитара или нѣчто подобное. Но это разбудитъ мистера Гэркинса, который, судя по издаваемымъ имъ звукамъ, спитъ.

Послышались со всѣхъ сторонъ увѣренія, что потревожить мистера Гэркинса — вещь нелегкая. Чей-то голосъ, очень напоминавшій интонаціи Кильдэра, бормоталъ даже гдѣ-то во мракѣ, что «никакого вреда ему отъ этого не будетъ». Призвали вѣрнаго Нарэна и приказали принести гитару, если только онъ въ состояніи найти ее. Меня нѣсколько удивила готовность Айзекса пѣть; но, съ одной стороны, я еще никогда не слыхалъ его голоса, а съ другой — недостаточно принималъ въ соображеніе восточную вѣжливость его характера, не позволявшую ему ни отказывать въ чемъ бы то ни было, ни ломаться. Нарэнъ вернулся съ очень новымъ по виду ящикомъ, въ которомъ находилась гитара; открывъ его, онъ подалъ инструментъ своему господину. Когда Айзексъ, чтобы осмотрѣть гитару, поднесъ ее къ двери, откуда вырывался лучъ свѣта, она оказалась совершенно новою. Я былъ увѣренъ, что онъ нарочно купилъ ее въ музыкальномъ магазинѣ въ Симлѣ для забавы нашей компаніи.

— Я думала, что вы играете на лютнѣ, — сказала миссъ Вестонго, — на настоящей, прелестной древне-ассирійской лютнѣ, или на чемъ-нибудь въ этомъ родѣ.

— Нѣтъ, простая гитара несравненно лучше, да съ нею и возни меньше, — отвѣчалъ Айзексъ, возвращаясь къ своему мѣсту въ темномъ углу и тихо настраивая инструментъ. — Привести въ порядокъ старинную лютню очень хлопотливо; къ тому же, и звукъ въ ней вовсе недержится. За то этотъ инструментъ, какъ вы видите, — или, вѣрнѣе, какъ вы не видите, — имѣетъ весьма удобные ключи, съ помощью которыхъ можно настроить его въ мигъ.

Говоря это, Айзексъ натягивалъ струны и вслѣдъ затѣмъ прибавилъ:

— Теперь все готово.

Въ ночной тиши раздались два, три звучные аккорда.

— Что же мнѣ спѣть вамъ? — продолжалъ онъ. — Я жду приказаній.

— Что-нибудь нѣжное, мягкое, ласкающее, — сказала миссъ Вестонго.

— Любовную пѣсню? — спокойно спросилъ онъ.

— Пожалуй, — отвѣчала она, — если вы этого хотите. Почему бы и не любовную пѣсню?

— Никакой причины нѣтъ, — поспѣшно вмѣшался я.

Лордъ Стипльтонъ Кильдэръ нетерпѣливо бросилъ въ сторону сигару, а чрезъ мгновеніе началъ зажигать другую, какъ будто его первое движеніе было безсознательно.

Айзексъ мягко ударилъ по струнамъ и началъ какой-то бѣглый аккомпаниментъ. Голосъ его, показавшійся мнѣ очень высокимъ, былъ поразительно ровенъ и округленъ. Мнѣ чудилось, что онъ, навѣрное, гораздо сильнѣе, чѣмъ желаетъ показать пѣвецъ. Пѣлъ онъ безъ всякихъ усилій:, въ его манерѣ вовсе не замѣчалось той изнѣженности, которая поражаетъ въ европейскихъ пѣвцахъ, когда они берутъ высокія ноты. Я ничего не смыслю въ музыкѣ, но мнѣ, все-таки, казалось, что я никогда еще не слыхалъ опернаго тенора съ голосомъ такого качества. Слова пѣсни были персидскія, и чистыя интонаціи этого языка очень подходили къ полустрастному, полугрустному напѣву. Я нашелъ впослѣдствіи переводъ этого сонета и привожу его здѣсь, хотя онъ даетъ лишь слабое понятіе о музыкальности оригинальнаго стиха:

Сонъ очи мнѣ смежилъ минувшей ночью, но счастье не дремало;

Всю ночь, всю долгу ночь возлюбленной моей въ душѣ носился образъ,

И слышится еще мнѣ голосъ ея нѣжный.

О, небо! Какъ лились тѣ сладкія слова изъ устъ еще сладчайшихъ.

Увы! не сохранилось въ памяти моей, что въ эту ночь во снѣ она сказала,

А все старался я до утренней зари твердить и повторять тѣ сладкія слова.

Темнѣе ночи день мнѣ кажется,

Когда не освѣщенъ ея онъ красотою.

О, счастливъ мигъ, когда впервые увидѣлъ образъ милый я.

Благословеніе очамъ Ями! Отнынѣ видѣнья чудныя пускай ласкаютъ ихъ.

Они ему во снѣ тотъ образъ показали,

Который ждалъ всю жизнь узрѣть онъ на-яву.

Чудный голосъ замеръ. Айзексъ поразительно ловко ввелъ нѣкоторые отрывки мелодіи въ заключительные аккорды. Пѣніе было до такой степени ново, такъ мало походило на какую-либо музыку, слышанную большинствомъ изъ насъ, — словомъ, такъ несомнѣнно хорошо, что всѣ рукоплескали и выражали величайшій восторгъ и удивленіе. Послѣднею заговорила миссъ Вестонго.

— Это просто прелесть! — сказала она. — Какъ хотѣлось бы мнѣ понять слова: такъ ли они нѣжны, какъ музыка?

— Еще нѣжнѣе, — отвѣчалъ Айзексъ и бѣгло перевелъ два, три стиха.

— Въ самомъ дѣлѣ прекрасно, сказала дѣвушка. — А теперь, спойте мнѣ еще что-нибудь, сдѣлайте одолженіе.

Противустоять такому призыву было невозможно. Айзексъ придвинулся и демонстративно пѣлъ только для нея, и ни для кого болѣе. Это была такая же пѣсня, какъ и первая, но, мнѣ казалось, еще болѣе страстная и менѣе мечтательная. Могучій, но мягкій голосъ то громко раздавался, то замиралъ на время, потомъ снова звучалъ огненными вибраціями. На этотъ разъ дѣвушка уже не требовала перевода; но кто-то другой попросилъ, объ этомъ, когда смолкли похвалы.

— Я не могу переводить такихъ вещей, какъ слѣдуетъ, — сказалъ Айзексъ, — или дать вамъ вѣрное понятіе о силѣ и жизненности персидскаго стиха. Быть можетъ, Григгсъ, который отлично понимаетъ его, да, къ тому же, еще литераторъ, сдѣлаетъ это для васъ. А я и пытаться не стану.

Я заявилъ о своей полнѣйшей неспособности выполнить такую задачу и, чтобы перемѣнить разговоръ, спросилъ Айзекса, гдѣ онъ научился такъ хорошо играть на гитарѣ.

— Въ Стамбулѣ, — отвѣчалъ онъ, — давнымъ-давно. Тамъ всѣ играютъ и большинство поетъ любовные стихи. Вѣдь, это такъ легко.

И онъ принялся наигрывать гаммы съ изумительной быстротою, въ подтвержденіе своихъ словъ.

— А вы никогда не поете англійскихъ пѣсенъ, мистеръ Айзексъ? — спросилъ восхищенный пегнэггерскій надсмотрщикъ, не слыхавшій ни одной нотки въ теченіе многихъ мѣсяцевъ.

— Да, иногда, — отвѣчалъ онъ. — Мнѣ кажется, что я могъ бы спѣть: «Упиваюсь я только глазами». Знаете вы эту пѣсню?

Говоря это, онъ принялся наигрывать ее на гитарѣ.

— Какъ не знать! Еще бы! — послышался голосъ Кильдэра. Ему начинало касаться, что концертъ тянется слишкомъ долго.

— Ахъ, спойте это, мистеръ Айзексъ, — сказала молодая дѣвушка, — а я и братъ станемъ вамъ вторить. Это будетъ такъ хорошо.

И дѣйствительно, вышло очень хорошо. Айзексъ пѣлъ мелодію яснымъ, высокимъ голосомъ, а миссъ Вестонго и Джонъ подтягивали. Слышавъ этотъ напѣвъ уже нѣсколько тысячъ разъ на своемъ вѣку, я достаточно привыкъ къ нему, чтобы наслаждаться.

— Прекрасно, — сказалъ Кильдэръ. Ему было стыдно своего недавняго нетерпѣливаго замѣчанія, и онъ желалъ загладить вину.

— Что? Какъ? Что такое? — проговорилъ Гэркинсъ, проснувшійся въ эту самую минуту. — Ахъ, конечно! Моя племянница поетъ восхитительно. Настоящая артистка.

Онъ выкарабкался изъ своего кресла, сказавъ, что намъ давнымъ-давно пора идти спать, если мы имѣемъ намѣреніе начать охоту съ ранняго утра. Представитель Пегнэггера поддержалъ его; мы разстались на ночь не безъ сожалѣнія и разбрелись по шатрамъ. Айзексъ и я помѣстились въ одной общей палаткѣ, которую онъ велѣлъ нарочно привезти прямо изъ Дели, такъ какъ она была особенно приспособлена къ его привычкамъ.

На другой день, съ разсвѣтомъ, насъ разбудилъ шумъ приготовленій, и не успѣли мы еще одѣться, какъ въ лагерѣ раздавались уже голоса Гэркинса и надсмотрщика, будившихъ сонную прислугу и приказывавшихъ ей подымать и насъ. Два старые спортсмена считали своимъ долгомъ быть первыми на ногахъ. Въ спокойной увѣренности, что все, что они сдѣлаютъ, будетъ хорошо, Айзексъ и я медленно наслаждались чаемъ и плодами, сидя въ дверяхъ шатра, между темъ какъ Кираматъ-Али, Нарэнъ и Махмудъ чистили въ послѣдній разъ оружіе и дѣлали всѣ приготовленія, необходимыя для труднаго дня.

На зарѣ появилась миссъ Вестонго. Она шла по мокрой травѣ въ ту сторону, гдѣ дядя дѣлалъ послѣднія распоряженія относительно приготовленія гоуды. Прелестна и свѣжа была дѣвушка въ это сѣрое утро. На ней было темно-синее платье; легкая шляпа изъ древесной сердцевины, напоминавшая по формѣ шлемъ, сдерживала ея непокорные, блѣдно-золотистые волосы, почти совершенно скрывая ихъ. Шла она такъ легко, будто ея маленькія изящныя ножки были снабжены, подобно ногамъ древняго Гермеса, крылышками, которыя облегчаютъ и безъ того незначительный ея вѣсъ. Черезъ плечо висѣлъ широкій ремень, унизанный мелкими рядами патроновъ, а на концѣ находился футляръ изъ коричневой кожи съ револьверомъ очень солидныхъ размѣровъ. Она ни за что не согласилась бы взять маленькій, почти игрушечный пистолетъ, а выбрала настоящее, тяжелое шестиствольное оружіе, которое могло принести дѣйствительную пользу на близкомъ разстояніи. Такъ стояла она нѣсколько минутъ, разговаривая съ Гэркинсомъ и не замѣчая насъ въ тѣни шатра, находившагося на разстояніи тридцати ярдовъ. Мы зорко слѣдили за нею съ совершенно различными чувствами, по всему вѣроятію, но, все-таки, искренно любуясь красивымъ, гибкимъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и стройнымъ существомъ. Дѣвушка на половину обернулась къ намъ, и я увидѣлъ на ея груди цвѣты. Откуда взялись они? Какъ могли распуститься въ этой пустынѣ розы? Быть можетъ, она привезла ихъ изъ Физабада? Но это было неправдоподобно. Или не добыты ли они въ Пегнэггерѣ? Да, тамъ, навѣрное, цвѣли розы въ саду надсмотрщика.

Айзексъ приподнялся съ мѣста.

— О, да пойдемте же, Григгсъ. Вы уже вдоволь напились чаю.

— Идите себѣ. Я послѣдую за вами черезъ минуту, — отвѣчалъ я; но тутъ же меня осѣнила внезапная мысль, и я пошелъ за нимъ, безъ шляпы, чтобы поздороваться съ миссъ Вестонго. Она весело улыбалась, протягивая руку.

— Здравствуйте, мистеръ Айзексъ. Тысячу разъ благодарю васъ за розы. Откуда достали вы ихъ? Онѣ, право, слишкомъ хороши!

И такъ, случилось какъ разъ то, что я думалъ. Айзексъ отправлялъ, по всему вѣроятію, ночью гонца въ Пегнэггеръ.

— Весьма легко, увѣряю васъ. Я такъ радъ, что онѣ вамъ нравятся. Только онѣ не очень свѣжи, какъ я теперь вижу, — неодобрительно прибавилъ онъ, какъ дѣлаютъ всегда мужчины, когда дарятъ цвѣты любимымъ женщинамъ.

Никогда не случалось мнѣ слышать, чтобы человѣкъ хулилъ тѣ цвѣты, которые подноситъ кому-нибудь по чувству долга. Быть можетъ, это происходитъ оттого, что женщина, любимая болѣе всего на свѣтѣ, имѣетъ для насъ прелесть и красоту, затемняющую болѣе грубый колоритъ розы и ароматъ фіалокъ.

— О, нѣтъ, — отвѣчала миссъ Вестонго, энергически ударяя на отрицаніе, — онѣ прелестны. Только я хочу узнать, откуда вы ихъ добыли.

Я разговорился съ Гэркинсомъ, который слѣдилъ за размѣщеніемъ ружей; однако, все-таки, разслышалъ отвѣтъ Айзекса, хотя пріятель мой понизилъ голосъ.

— Не хвалите ихъ. Вы — самое красивое и совершенное созданіе Божіе.

Я сдѣлалъ сверхъестественное усиліе не свести глазъ съ Гэркинса, но взглядъ мой былъ, по всему вѣроятію, безсмысленный и тусклый, потому что старикъ тутъ же спросилъ, на что я гляжу. Не думаю, чтобъ Айзексъ безпокоился о томъ, слышу ли я разговоръ, или нѣтъ, такъ какъ въ моемъ сочувствіи онъ былъ увѣренъ. Совершенно не то было относительно Гэркинса. Пріятель мой сдѣлалъ, очевидно, большіе успѣхи за послѣднее время. Никакой досады не слышалось въ отвѣтѣ миссъ Вестонго, хотя она совершенно игнорировала любезную фразу Айзекса.

— Нѣтъ, — серьезно продолжала дѣвушка, — если вы хотите получить одинъ изъ этихъ цвѣтовъ, вы должны сказать мнѣ, откуда добыли ихъ.

Я медленно обернулся. Она держала въ рукѣ розу и переводила глаза отъ нея къ нему, точно соображая, пойдетъ ли она къ его оливковой кожѣ и охотничьему костюму. Онъ не въ силахъ былъ противустоять.

— Если вы непремѣнно хотите, я скажу вамъ, но только это величайшій секретъ, — улыбаясь, прибавилъ Айзексъ. — Григгсъ, клянитесь!

Я поднялъ руку и пробормоталъ что-то о могилахъ моихъ предковъ.

— И такъ, — продолжалъ онъ, — вчера вечеромъ я увидалъ при домѣ надсмотрщика садъ; въ саду цвѣли розы, тщательно выхоленныя, потому что сезонъ уже поздній. Я отвелъ въ сторону садовника и сказалъ ему: «Милый другъ, видишь ли ты это серебро, рупіи и пайсы? Если ты выберешь лучшія изъ своихъ розъ и вручишь ихъ быстрому гонцу, котораго я пришлю, когда начнутъ появляться на небѣ звѣзды, я дамъ тебѣ столько денегъ, сколько ты не наживешь у своего хозяина въ мѣсяцъ. Если же ты не хочешь или не сумѣешь сдѣлать этого, я велю осквернить могилу твоего отца и заколоть на ней свинью, а, кромѣ того, вернусь и изобью тебя толстой палкой». Малый этотъ былъ магометанинъ, и въ его глазахъ свѣтилась веселая усмѣшка, пока онъ бралъ деньги и произносилъ страшныя клятвы. Я оставилъ въ Пегнэггерѣ скорохода съ корзиною, и вотъ какимъ образомъ вы получили розы. Только смотрите, не говорите объ этомъ надсмотрщику.

Всѣ разсмѣялись. Миссъ Вестонго подала розу Айзексу. Дѣлая видъ, что нюхаетъ ее, онъ прикоснулся до нея губами, а потомъ вдѣлъ въ петличку. Въ эту минуту подошелъ къ намъ Кильдэръ и отвлекъ наше вниманіе въ другую сторону; за нимъ приблизился надсмотрщикъ, который разсѣялъ насъ вправо и влѣво, говоря, что намъ давно бы слѣдовало сидѣть въ гоудахъ и быть въ пути. И такъ, мы подтянулись ремнями, кто носилъ шляпу, надѣлъ ее, а кто предпочиталъ тюрбанъ, наклонялся, чтобы дать слугѣ возможность обмотать его вокругъ головы. Потомъ всѣ двинулись въ ту сторону, гдѣ ждали насъ слоны, и заняли свои мѣста; магоуты (вожаки) принудили грузныхъ животныхъ встать съ колѣнъ на ноги, и мы, колыхаясь, направились къ лѣсу. Легконогіе слоны, которые служатъ загонщиками и идутъ на волѣ между вьючными животными, присоединились къ намъ, и вскорѣ мы уже двигались по пространству, поросшему камышемъ и папоротникомъ, и прокладывали себѣ путь среди вѣтвей къ самому центру болотистой чащи.

Гэркинсъ, который, благодаря долголѣтнему опыту, былъ такъ же хладнокровенъ на охотѣ за тиграми, какъ за чтеніемъ Піонера въ своемъ тѣнистомъ бунгало, взялъ въ свою гоуду миссъ Вестонго, а для пущей безопасности, маленькій пегнэггерскій надсмотрщикъ, отличный стрѣлокъ, позволилъ только двумъ легконогимъ слонамъ отдѣлять его отъ Гэркинса. Такъ какъ всѣхъ животныхъ было до тридцати семи, компанія наша раскинулась на большое протяженіе. По моему, слоновъ было слишкомъ много для шести гоудъ, но впослѣдствіи оказалось, что я ошибся, и охота вышла очень удачною. Надсмотрщикъ, отлично знакойщій съ мѣстностью, игралъ въ этотъ день роль деспота. Повелѣнія его исполнялись безусловно и безропотно; по первому слову его, мы пускались впередъ, прокладывая себѣ путь черезъ всѣ препятствія, или останавливались длинною вереницею. Двигались мы уже, должно быть, часа два, зорко слѣдя за каждой былинкой или тростниковой зарослью, въ надеждѣ увидѣть всѣми желанную полосатую шкуру среди камышей, какъ вдругъ неожиданный и рѣзкій ружейный выстрѣлъ заставилъ насъ круто остановиться. Всѣ глубоко вздохнули и обернулись, съ оружіемъ въ рукѣ, въ ту сторону, откуда послышался звукъ. Стрѣлялъ Кильдэръ, увидавшій, наконецъ, своего перваго тигра, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и перваго въ эту охоту. Животное находилось въ пяти шагахъ отъ него; оно кралось къ влажной травѣ, въ надеждѣ пробраться между слонами съ свойственной его породѣ хитростью. Кильдэръ выстрѣлилъ слишкомъ поспѣшно и нанесъ тигру рану въ бокъ, которая довела его до бѣшенства. Рѣзкимъ прыжкомъ, какъ бы поднявшимъ его перпендикулярно отъ земли, величавое животное взвилось на воздухъ и опустилось на голову слона Кильдэра, между тѣмъ какъ испуганный возница кинулся за гоуду. Такая минута была бы тяжела даже для самаго испытаннаго спортсмена, но страшная встрѣча съ тигромъ на аршинномъ разстояніи составляла для новичка жестокое испытаніе. Ближайшіе къ Кильдэру люди утверждали, что въ это грозное мгновеніе онъ даже не измѣнился въ лицѣ. Слонъ дѣлалъ страшныя усилія, чтобы сбросить звѣря съ своей головы; послѣ перваго выстрѣла лордъ Стипльтонъ тотчасъ же схватилъ второе ружье и, цѣлясь не болѣе секунды, спустилъ курокъ въ то самое время, когда колыхавшаяся голова и шея слона приблизили къ нему гигантскую кошку. Страшные когти, глубоко вонзившіеся въ толстую кожу бѣднаго слона, ослабѣли; прекрасные, гибкіе члены вытянулись подъ тяжестью тѣла и первая добыча этого дня грузно упала на землю мертвою, прострѣленною въ голову.

Громкій крикъ торжества огласилъ всю линію. Вожакъ или магоутъ осторожно вышелъ изъ своего убѣжища за гоудою, чтобы посмотрѣть, все ли безопасно. Кильдэръ держалъ себя превосходно, и поздравленія посыпались на него со всѣхъ сторонъ. Миссъ Вестонго махала платкомъ въ знакъ одобренія; всѣ рукоплескали; далеко влѣво отъ побѣдителя Айзексъ, находившійся въ послѣдней гоудѣ, энергически отбивалъ себѣ ладони, и звонкій, высокій голосъ его разносился по всей линіи, точно звукъ трубы.

— Отлично, Кильдэръ! Въ самомъ дѣлѣ превосходно! — слышалось издали.

И похвала соперника доставила лорду Стипльтону, быть можетъ, всего болѣе удовольствія.

Тѣмъ временемъ шикарри собрались вокругъ павшаго звѣря. Это была молодая тигрица, длиною около восьми футовъ. Чистая, блестящая шкура доказывала, что животное не отвѣдывало еще людскаго мяса. Одинъ изъ легконогихъ слоновъ приблизился и, опустившись на колѣни, охотно принялъ на себя ношу, хорошо зная, что убитая красавица принадлежала къ числу самыхъ яростныхъ его враговъ. Магоутъ заявилъ, что слонъ, на которомъ ѣхалъ Кильдэръ, въ состояніи идти дальше, и только нѣсколько крупныхъ капель крови обозначали мѣсто, куда вонзились когти тигрицы. Мы снова двинулись въ путь, изслѣдуя чащу, кружась и стягивая длинную линію въ два ряда всякій разъ, когда намъ казалось, что какое-нибудь полосатое чудовище могло ускользнуть отъ нашего вниманія. Идя впередъ или возвращаясь вспять подъ дневнымъ зноемъ, мы наткнулись послѣ полудня на вторую добычу. На этотъ разъ намъ достался большой старый тигръ, длиною въ девять футовъ съ лишнимъ, какъ оказалось, когда онъ лежалъ, растянувшись на землѣ. Онъ сдѣлался легкою добычею надсмотрщика, который съ перваго раза всадилъ ему пулю прямо въ сердце и презрительно улыбался, вынимая изъ ружья пустой патронъ. Ему было бы гораздо пріятнѣе, еслибъ на его долю выпала удача Кильдэра.

Какъ ни говори, а два тигра въ одинъ день было недурно по времени года. Айзексъ, навѣрное, досадовалъ, что ему не удалось сдѣлать ни одного выстрѣла, между тѣмъ какъ сопернику представилась такая отличная возможность выказать ловкость и мужество. Признаюсь, я предпочелъ бы небольшую партію съ двѣнадцатью слонами и тремя гоудами всей этой громадной и дорогой охотѣ. Со мною было заряженное дробью ружье, и я утѣшался тѣмъ, что убивалъ на обратномъ пути павлиновъ. Было рѣшено оставаться два дня въ томъ же лагерѣ, такъ какъ мы могли проникнуть на слѣдующее утро въ лѣсъ съ другой стороны и не безуспѣшно изслѣдовать уже пройденное пространство.

Былъ шестой часъ, когда мы добрались до палатокъ и вышли изъ гоудъ, довольные, поразмять немного ноги быстрою ходьбою. Убитые тигры были вынесены на середину лагеря, и слуги сбѣжались поглазѣть на результатъ охоты. Мы разошлись, чтобы переодѣться и немного освѣжиться передъ обѣдомъ.

Глава X.

Пока я снималъ съ головы тюрбанъ, измятый и потерявшій форму, благодаря тревогамъ дня, Айзексъ безутѣшно глядѣлъ на свои чистыя ружья и на рядъ патроновъ, которые Нарэнъ выкладывалъ на столъ. Солнце стояло низко и горизонтальные лучи падали сквозь приподнятую дверь шатра на мрачное лицо моего пріятеля. Въ это мгновеніе что-то заслонило солнечный свѣтъ и темная тѣнь легла на полъ. Я оглянулся и увидалъ туземца, стоявшаго на порогѣ и кланявшагося въ ожиданіи, чтобы съ нимъ заговорили. Онъ былъ не изъ числа нашихъ слугъ, а изъ простыхъ хлѣбопашцевъ. Вся его одежда состояла въ довольно грязномъ тюрбанѣ и въ короткихъ штанахъ.

— Ку а chahte ho? Что тебѣ надо? — нетерпѣливо спросилъ Айзексъ. Онъ находился далеко не въ хорошемъ расположеніи духа. — Ужь не хочешь ли ты отнять у насъ солнечный свѣтъ, которымъ самъ наслаждаешься?

— Лицо сагиба уподобляется и солнцу, и лунѣ, — умоляющимъ голосомъ произнесъ незнакомецъ. — Но если великій повелитель мой пожелаетъ выслушать меня, я скажу ему что-то, отчего возрадуется его сердце.

— Говори, невѣрный.

— Покровитель бѣдныхъ, вы — мой отецъ и моя мать! Я знаю, гдѣ притаился большой тигръ, людоѣдъ, жестокосердый, упивающійся кровью.

— Негодяй, — отвѣчалъ Айзексъ, хладнокровно снимая куртку, — тигра, о которомъ ты говоришь, ты видѣлъ уже много мѣсяцевъ тому назадъ. Какъ смѣешь ты являться ко мнѣ съ праздными росказнями?

Айзексу была извѣстна хитрость туземцевъ, которые, въ надеждѣ на награду, навязываютъ неопытнымъ пріѣзжимъ тигровъ, видѣнныхъ ими давнымъ-давно.

— Сагибъ, я не лгунъ. Я видѣлъ тигра, царя лѣсовъ, нынче утромъ.

Тонъ Айзекса нѣсколько смягчился. Онъ сѣлъ и закурилъ свою вѣчную папиросу.

— Рабъ, — началъ онъ, точно соображая что-то, — если дѣло обстоитъ такъ, какъ ты говоришь, я убью тигра; если же нѣтъ, убью тебя, велю зарыть твое тѣло вмѣстѣ съ остовомъ быка, и душа твоя навѣки погибнетъ.

Туземецъ, казалось, мало смутился этой угрозой. Онъ приблизился къ Айзексу и снова поклонился.

— Тигръ недалеко отъ жилища сагиба, отца моего, — сказалъ онъ, понижая голосъ. — Третьяго дня онъ растерзалъ одного человѣка изъ нашей деревни, а въ теченіе послѣдняго мѣсяца съѣлъ уже пятерыхъ. Я видѣлъ, какъ онъ вошелъ въ свое логовище; онъ, навѣрное, выйдетъ изъ него еще до зари; сагибъ поразитъ его своею молніей и, конечно, не откажетъ мнѣ въ его ушахъ, чтобы я могъ сдѣлать изъ нихъ jadu, талисманъ противъ внезапной смерти.

— Песъ, если ты говоришь правду и мнѣ удастся убить тигра, царя животныхъ, я обогащу тебя, только ушей его ты не получишь. Мнѣ самому нуженъ jadu. Я сказалъ; жди моихъ приказаній.

Туземецъ поклонился до самой земли, потомъ прикорнулъ у двери шатра съ изумительнымъ терпѣніемъ, свойственнымъ индусамъ, и сталъ ждать, пока Айзексъ отобѣдаетъ. Когда черезъ десять минутъ пріятель мой вышелъ уже совсѣмъ готовый, онъ остановился около незнакомца и сказалъ ему:

— Не говори ни съ кѣмъ о тигрѣ въ моемъ отсутствіи или я отрѣжу тебѣ уши.

Мы отправились обѣдать.

Солнце уже садилось и утопало въ сіяніи вечерней зари; новый мѣсяцъ лѣниво шелъ по его слѣдамъ. Я постоялъ съ минуту, чтобы взглянуть на него, и удивился, услыхавъ за собою голосъ миссъ Вестонго.

— Ужь не произносите ли вы какихъ-нибудь пожеланій, глядя на нарождающійся мѣсяцъ, мистеръ Григгсъ? — спросила она.

— Да, произношу, — отвѣчалъ я, — а вы чего желаете себѣ, миссъ Вестонго, позвольте узнать?

Айзексъ подошелъ въ это мгновеніе. Красивая дѣвушка стояла неподвижно, глядя на западъ; алый свѣтъ заката озарялъ блѣдно-золотую массу ея волосъ.

— Вы сказали, кажется, что желаете чего-то, миссъ Вестонго? — спросилъ онъ. — Не могу ли я вамъ это достать? Еще цвѣтовъ, быть можетъ? Ихъ очень легко добыть.

— Нѣтъ, то-есть цвѣтовъ я не особенно желаю. Я хотѣла бы, чтобы такая охота могла длиться вѣчно, и мнѣ пріятно было бы имѣть пару тигровыхъ ушей. Моя старая няня говоритъ, что они предохраняютъ отъ злыхъ духовъ, болѣзней и многаго другаго.

— Знаю; это очень странное повѣрье. Полагаю, что тѣ два звѣря уже лишились своихъ ушей. Эти негодяи срѣзаютъ ихъ вмигъ.

— Да. Я уже осматривала ихъ. Придется ждать до завтра. Только обѣщайте дать мнѣ уши, если вы убьете тигра, мистеръ Айзексъ.

— Охотно обѣщаю. Я готовъ обѣщать все, чего бы вы…

Послѣдняя часть фразы пропала для меня, такъ какъ я поспѣшно удалялся, чтобы оставить ихъ вдвоемъ.

За обѣдомъ мы говорили, конечно, о спортѣ дня, и всевозможные комплименты сыпались на лорда Стипльтона, который былъ очень доволенъ и пилъ много вина. Гэркинсъ и надсмотрщикъ утверждали, что онъ будетъ замѣчательнымъ охотникомъ, если только научится выжидать. Мы были голодны и нѣсколько утомлены; выкуривъ молча сигару, компанія разошлась на ночь. Прежде всѣхъ встала миссъ Вестонго. Айзексъ ушелъ къ себѣ, а я остался одинъ въ длинномъ креслѣ у опустѣвшей палатки. Кираматъ-Али принесъ мнѣ новый наргилэ; я лежалъ, спокойно покуривая, и думалъ о всевозможныхъ, самыхъ разнообразныхъ вещахъ: о тиграхъ, золотистыхъ волосахъ, опять о тиграхъ, объ Айзексѣ, Ширъ-Али, Байтоп… какъ бишь его имя?… Байтоп… топ… Я заснулъ.

Кто-то коснулся моей руки и внезапно разбудилъ меня. Я вскочилъ на ноги и схватилъ неизвѣстнаго за горло, прежде чѣмъ, при свѣтѣ звѣздъ, успѣлъ разглядѣть, что это Айзексъ.

— Однако, васъ не особенно пріятно будить, — тихо сказалъ онъ, когда я, наконецъ, выпустилъ его. — Вы получите лихорадку, если будете спать на открытомъ воздухѣ въ это время года. Теперь слушайте же: настала полночь, и мнѣ нужно сходить тутъ по близости.

За поясомъ у него виднѣлся большой ножъ, а черезъ плечо висѣлъ ремень съ патронами.

— Я иду съ вами, — сказалъ я, догадавшись о его намѣреніяхъ. — Чрезъ мгновеніе я буду къ вашимъ услугамъ.

Я всталъ, чтобы идти къ своему шатру.

— Нѣтъ. Я долженъ отправиться одинъ и сдѣлать дѣло самъ. У меня есть на это особая причина. Мнѣ хотѣлось только предупредить васъ о моемъ уходѣ, на случай, если бы вы меня хватились. Я возьму съ собою того человѣка въ качествѣ проводника.

— Дайте ему хоть ружье, — сказалъ я.

— Онъ все равно не съумѣетъ имъ воспользоваться, — отвѣчалъ Айзексъ. — На всякій случай онъ возьметъ вашъ большой ножъ.

— Что-жь, и отлично! Я не стану мѣшать невиннымъ и дѣтскимъ забавамъ, которыми вы желаете коротать свои вечерніе досуги. А завтра утромъ обѣщаю придти на ваши похороны. Покойной ночи.

— Покойной ночи. Я вернусь еще прежде чѣмъ вы успѣете встать.

Онъ поспѣшно направился въ ту сторону, гдѣ его ожидалъ туземецъ съ ружьями. Хорошо, что онъ догадался, по крайней мѣрѣ, захватить хоть два ружья. Мнѣ было досадно на Айзекса за его нелѣпую отвагу. Зачѣмъ не беретъ онъ слона и не отправляется въ путь, какъ разумное, мыслящее существо, вмѣсто того, чтобы уходить украдкой съ какимъ-то жалкимъ созданіемъ и прятаться всю ночь въ камышахъ, подвергаясь опасности и отъ ядовитыхъ змѣй, и отъ того звѣря, котораго онъ шелъ убить? И все это изъ-за какой-то дѣвушки, англичанки, у которой только и есть, что бѣлокурые волосы да большіе глаза, а ума не больше, чѣмъ у овцы! Не она ли посылаетъ его на вѣрную смерть въ болотистой чащѣ только для немедленнаго удовлетворенія жалкой прихоти? Если бы какая-нибудь женщина полюбила меня, Павла Григгса, — слава Богу, этого еще никогда не бывало, — пошелъ ли бы я въ трясину и глухую мѣстность рисковать своей драгоцѣнной шкурой, чтобы добыть ей пару кошачьихъ ушей? Ни за что! Но погодите. А еслибъ я былъ на мѣстѣ Айзекса и миссъ Вестонго любила меня?… Я даже расхохотался при такой мысли. Однако, предположимъ, все-таки, что это такъ. Я допущу это для примѣра. Пожалуй, что и я пошелъ бы на какой-нибудь рискъ. Вѣдь, хорошо, если женщина полюбитъ разъ и навсегда. Встрѣтить бы такую дѣвушку, какую я описывалъ надняхъ Айзексу, знать, что она ждала моего появленія на своемъ жизненномъ пути, что она желаетъ, чтобъ я сдѣлался для нея тѣмъ, чѣмъ могу быть для любимой женщины. Только такой дѣвушки нѣтъ и никогда не будетъ. Тѣмъ не менѣе, я какъ-то отдыхалъ душою при мысли о подобномъ счастьи: свой домашній очагъ, жена, дѣти; старый истасканный странническій посохъ поставленъ въ уголъ, чтобы никогда болѣе изъ него не выходить… Какъ странно, что есть люди, которые имѣютъ все это и даже гораздо больше, и точно не видятъ, что у нихъ въ рукахъ всѣ несложные, элементы земнаго благополучія, если бы только они умѣли воспользоваться ими. А мы, отверженные скитальцы, порожденіе грѣха и мрака, въ чьихъ рукахъ всѣ заповѣди одинаково хрупки, мы дали бы все, что имѣемъ, за счастье собственнаго домашняго очага. Какъ странно, однако, что слова, недавно сказанныя мною Айзексу, все-таки, вѣрны! «Не женитесь, если вы не настолько бѣдны, чтобы зависѣть другъ отъ друга для пріобрѣтенія насущнаго хлѣба, и не довольно богаты, чтобы жить врозь». Да, это такъ бываетъ девяносто девять разъ изъ ста. Только я теперь прибавилъ бы къ этому спасительную оговорку: «или если вы не вполнѣ увѣрены, что любите другъ друга». Вотъ, гдѣ находится пресловутый pons asinarum, тотъ мостъ, на которомъ постоянно гибнутъ юные глупцы и выжившіе изъ ума старики. Они всегда увѣрены, что полюбили навѣкъ и съ презрѣніемъ отвергаютъ всѣ нашептыванія мудрости. «Полюбить другую женщину? Никогда, пока во мнѣ есть еще искра жизни», — отвѣчаетъ счастливый, не испорченный юноша. «Пожалѣть о своемъ поступкѣ? Да развѣ я школьникъ, увлеченный первою страстью?» — вопрошаетъ престарѣлый женихъ. И они женятся, а черезъ годъ или два восторженный юноша похищаетъ жену другого, такого же энтузіаста, а восьмидесятилѣтній супругъ видитъ себя въ положеніи банки съ медомъ, на которую, подобно мухамъ, опускается цѣлый рой жениныхъ родныхъ. Конечно, человѣкъ средняго возраста, такой бодрый, какъ я, можетъ ручаться за себя и… А, все-таки, я былъ несправедливъ къ Айзексу и миссъ Вестонго. Еслибъ женщина полюбила меня, я далъ бы ей, столько тигровыхъ ушей, сколько бы ей хотѣлось. «Надѣюсь, однако, что онъ вернется домой невредимъ», — прибавилъ я въ видѣ послѣсловія къ своимъ размышленіямъ. Потомъ я легъ и приказалъ Кирамату-Али разбудить меня за полчаса до зари.

Я былъ возбужденъ, спалъ дурно и видѣлъ много сновъ. Наконецъ, зажегъ свѣчу и посмотрѣлъ на часы. Ровно четыре. До разсвѣта остается еще болѣе часа. Я зналъ, что Айзексъ отправился туда, гдѣ проводилъ дни тигръ; онъ былъ увѣренъ, что животное вернется на зарѣ въ логовище. Зачѣмъ только пошелъ онъ такъ рано, или, быть можетъ, мѣсто это не близко отсюда? Я лежалъ нѣкоторое время неподвижно, но мнѣ казалось, что въ палаткѣ жарко и душно. Вставъ, я накинулъ кафтанъ, вытащилъ стулъ на веранду, сѣлъ или, вѣрнѣе, легъ на него и остался такъ на прохладномъ утреннемъ воздухѣ. Вскорѣ я забылся и спалъ крѣпкимъ сномъ до той поры, пока Кираматъ-Али не дернулъ меня за ногу, сказавъ, что черезъ полчаса разсвѣтетъ. Проведя ночь дурно, я вышелъ, въ чемъ былъ, чтобы походить по травѣ. Вонъ, на противуположномъ концѣ стана шатеръ миссъ Вестонго. Она, навѣрное, спитъ покойно, не подозрѣвая даже, что въ эту самую минуту любимый человѣкъ рискуетъ жизнью для ея удовольствія. Она, конечно, не спала бы, еслибъ знала это, а глядѣла бы въ темноту, прислушиваясь къ выстрѣлу. Изъ-за нашей столовой показывался слабый свѣтъ далеко надъ деревьями, подобно лондонскому освѣщенію, которое видно на разстояніи двадцати, даже тридцати миль. На небѣ появился блѣдно-сѣрый, хмурый оттѣнокъ, отъ котораго тускнѣли звѣзды.

Звукъ выстрѣла огласилъ вдругъ холодный воздухъ, не очень далеко отъ насъ, какъ мнѣ показалось. Я сдерживалъ дыханіе, ожидая втораго выстрѣла, но его не было. И такъ, все кончено. Или Айзексъ убилъ тигра первымъ зарядомъ, или тигръ разстерзалъ его, прежде чѣмъ онъ успѣлъ вторично спустить курокъ. Я былъ страшно взволнованъ. Если онъ цѣлъ, я буду очень радъ, что онъ вернется домой одинъ, покрытый славой. Оставалось только ждать. Я пошелъ въ шатеръ выкупаться, что весьма легко тамъ, гдѣ ванна состоитъ въ обливаніи изъ громаднаго кувшина. Въ индійскихъ шатрахъ всегда устраивается пристройка съ канавкою для стока воды. Я вернулся въ свою комнату освѣженный. Было уже совершенно свѣтло, и я принялся неторопливо одѣваться, чтобы убить время. Когда я надѣвалъ сапоги, Айзексъ спокойно вошелъ въ палатку и положилъ ружье на столъ. Онъ казался очень блѣднымъ, платье его было покрыто грязью, листьями и обрывками ползучихъ растеній, но по его движеніямъ было видно, что онъ не раненъ. Даже усталости почти не замѣчалось.

— Ну? — сказалъ я тревожно.

— Очень хорошо, благодарю васъ. Вотъ они.

И онъ вынулъ изъ кармана свои spolia оріта въ видѣ пары ушей, показавшихся мнѣ очень большими. Къ нимъ пристало немного крови, точно также какъ и къ рукѣ, которую онъ подавалъ мнѣ для осмотра драгоцѣннаго трофея. Мы стояли у открытой двери, и пока я съ любопытствомъ разсматривалъ уши, Айзексъ обратилъ вниманіе на свою одежду.

— Надо пойти выкупаться, — сказалъ онъ. — Я былъ, должно быть, въ очень грязномъ мѣстѣ.

— Милѣйшій другъ, — началъ я, взявъ его за руку, — это просто нелѣпо, — я хочу сказать, ваше напускное спокойствіе. Мнѣ было очень досадно, что вы рискуете головою въ зубахъ тигра, но я душевно радъ видѣть васъ опять живымъ и невредимымъ. Отъ всего сердца поздравляю.

— Спасибо, старый другъ, — сказалъ онъ. Его блѣдное лицо немного прояснилось. — Я и самъ очень радъ. Знаете ли, у меня есть какое-то суевѣрное чувство, будто я долженъ буквально исполнять каждое желаніе ея, даже на половину выраженное.

— Суевѣріе это, какъ вы его называете, достойно самаго храбраго рыцаря, когда-либо бравшагося за копье. Не разставайтесь съ нимъ. Это — чувство благородное, великодушное.

— Быть можетъ, — отвѣчалъ Айзексъ. — Только я ужь черезъ-чуръ суевѣренъ, — прибавилъ онъ, идя въ шатеръ для омовенія. Вскорѣ раздался плескъ воды.

— Кстати, Григгсъ, — кричалъ онъ мнѣ черезъ парусину, — я, вѣдь, забылъ сказать вамъ, что звѣря везутъ сюда. Логовище оказалось гораздо ближе, чѣмъ мы полагали, и онъ будетъ здѣсь минутъ черезъ двадцать. — Тутъ громкій плескъ прервалъ его рѣчь. — Можете идти теперь на тѣ похороны, о которыхъ выговорили вчера вечеромъ. — Голосъ его снова покрылся звукомъ льющейся воды, — Тигръ былъ довольно большой, футовъ десять съ лишнимъ, какъ мнѣ кажется. Смѣряйте-ка его, Григгсъ, когда онъ… — Новый каскадъ закончилъ послѣднюю фразу.

Я вышелъ, захвативъ съ собою тесьму для измѣренія. Вскорѣ показалась процессія. Два или три шикарри возвращались въ лагерь съ слономъ, за которымъ Айзексъ поспѣшно отправилъ туземца, лишь только убѣдился, что тигръ уже мертвъ. Они взбирались по небольшому холму за нашей столовой. Громадный слонъ выступалъ ровною поступью, неся на себѣ большое желтое чудовище, на которое маленькій магоутъ по временамъ тревожно озирался. Верхомъ на убитомъ царѣ лѣсовъ сидѣлъ проводникъ, напѣвая на своемъ сѣверномъ нарѣчіи какой-то странный, побѣдный гимнъ и ударяя по временамъ въ ладони надъ головою съ выраженіемъ величайшаго удовольствія, когда-либо видѣннаго мною на человѣческомъ лицѣ. Шествіе приблизилось къ срединѣ лагеря, куда, наканунѣ ночью, были принесены остальные тигры, уже раньше вскрытые и ободранные. Когда слонъ сталъ на колѣни, шикарри стащили всю ношу за разъ: тигра, подушку, туземца, причемъ послѣдній ловко отпрыгнулъ въ сторону. Звѣрь, лишившій столькихъ людей жизни, лежалъ теперь распростертый на землѣ. Мы вытянули и смѣряли его; въ немъ было одиннадцать футовъ отъ кончика носа до конца хвоста; одного только вершка не хватало. Выпрямивъ его еще немного, получилась полная мѣра — одиннадцать футовъ.

Тѣмъ временемъ вокругъ насъ собрались слуги и шикарри и вѣсть о подвигѣ Айзекса разнеслась по лагерю. Солнце только что всходило, когда Гэркинсъ высунулъ голову изъ шатра и пожелалъ узнать, что означаетъ весь этотъ гвалтъ.

— Ничего важнаго, — крикнулъ я, — Айзексъ убилъ въ ночь одиннадцатифутоваго тигра, вотъ и все.

— Чортъ возьми! — кратко и мѣтко отвѣчалъ Гэркинсъ, глядя изъ шатра на громадное животное, распростертое теперь, на виду у всѣхъ, такъ какъ слона уже успѣли увести.

— Разгоните этихъ шалопаевъ и дайте мнѣ хоть взглянуть на него, — кричалъ старикъ, собирая занавѣсъ шатра вокругъ своей шеи, такъ что казалось, будто его растрепанные сѣдые волосы и веселое красное лицо не прикрѣплены ни къ какому туловищу.

Я вернулся къ себѣ. Айзексъ укладывалъ уши, тщательно очищенныя отъ крови, въ прелестную серебряную коробочку, которую Нарэнъ отыскалъ въ одномъ изъ многочисленныхъ сундуковъ своего господина.

— Отнеси эту коробочку въ шатеръ миссъ Вестонго, — сказалъ онъ, отдавая ее слугѣ. — Кланяйся ей отъ меня и пожелай много «мира».

Слуга вышелъ.

— Она отошлетъ коробку, — замѣтилъ я. — Таковы всѣ англичанки. Миссъ Вестонго приметъ тигровыя уши, чуть было не стоившія вамъ жизни, и скорѣе умретъ, чѣмъ оставитъ у себя «безъ позволенія дядюшки» серебряную коробочку, въ которую вы ихъ уложили.

— Мнѣ все равно, — отвѣчалъ онъ, — лишь бы она приняла уши. Но я очень ошибаюсь, или она оставитъ у себя и коробку. Она нисколько не походитъ на прочихъ англичанокъ.

Въ этомъ я вовсе не былъ увѣренъ. Мы сѣли пить чай въ дверяхъ шатра; Айзексъ казался голоднымъ и изнуреннымъ жаждою, какъ и слѣдовало ожидать. Освѣжившись купаньемъ и побывавъ въ рукахъ нашего лагернаго брадобрѣя, онъ болѣе походилъ на себя; только крайняя блѣдность, которую я подмѣтилъ сначала на его лицѣ, уступила теперь мѣсто легкой краскѣ, проступавшей сквозь оливковую кожу и, по всему вѣроятію, вызванной, по минованіи опасности, недавнимъ возбужденіемъ. Пока мы сидѣли за чаемъ, остальная компанія, нѣсколько заспавшаяся отъ усталости, начала появляться изъ шатровъ и окружать мертваго тигра, дивясь разсказу восхищеннаго туземца, который помѣстился на корточкахъ у головы звѣря и описывалъ приключеніе всѣмъ вновь прибывающимъ. Сидя въ тѣни шатра, мы могли видѣть всю группу и изучать выраженіе лицъ. Маленькій пегнэггерскій надсмотрщикъ перемѣривалъ звѣря разъ за разомъ; Гэркинсъ стоялъ, запустивъ руки въ карманы куртки и широко раздвинувъ ноги, потомъ переходилъ на другую сторону и занималъ ту же позицію. Лордъ Стипльтонъ Кильдэръ бродилъ вокругъ тигра, покручивая длинные усы и ничего не говоря, но съ нѣсколько озабоченнымъ видомъ. Джонъ Вестонго, въ которомъ воплотился, казалось, весь артистическій духъ нашей компаніи, послалъ за стуломъ, велѣлъ слугѣ держать надъ собою зонтикъ и принялся срисовывать звѣря въ записную книжку. Вскорѣ появилась его сестра съ большимъ букетомъ розъ у пояса и въ широкополой шляпѣ, на половину скрывавшей ея лицо. Дѣвушка взглянула на тигра, потомъ окинула быстрымъ взоромъ присутствующихъ, ища Айзекса. Въ рукѣ ея находился маленькій предметъ, завернутый въ тонкую бѣлую бумагу. Я подошелъ, оставивъ Айзекса у шатра, и рѣшился принять самый невинный видъ.

— Конечно, — началъ я, — эти негодяи успѣли уже отрѣзать у него, по обыкновенію, уши.

— Этого они никогда не преминутъ сдѣлать, — сказалъ Гэркинсъ.

— О, нѣтъ, дядя, — возразила миссъ Вестонго, — онъ далъ ихъ мнѣ.

— Кто? — спросилъ Гэркинсъ, широко раскрывая свои маленькіе глазки.

— Мистеръ Айзексъ. Развѣ не онъ убилъ тигра? Онъ прислалъ мнѣ уши въ серебряной коробочкѣ. Вотъ она, т.-е. коробочка. Я, конечно, возвращу ее.

— Какъ могъ онъ знать, что тебѣ нужны уши? — спросилъ дядя, съ краскою въ лицѣ.

— Мы говорили объ этомъ вчера передъ обѣдомъ, и онъ обѣщалъ дать мнѣ уши, если убьетъ сегодня тигра.

Гэркинсъ становился все краснѣе и краснѣе подъ лучами утренняго солнца. Въ немъ, видимо, готовилась буря. Мы стояли по ту сторону мертваго тигра, обмѣниваясь всевозможными неожиданными любезностями и возгласами, чтобы не замѣчать гнѣва Гэркинса и не уходить слишкомъ поспѣшно. Тѣмъ не менѣе, я, все-таки, слышалъ весь разговоръ, такъ какъ старикъ не старался даже понизить голосъ.

— И ты могла позволить ему идти на такую опасность? Онъ, навѣрное, провелъ тамъ всю ночь; по крайней мѣрѣ, такъ говоритъ этотъ дьявольскій негръ. Да еще пѣшкомъ! Слышишь ли ты? Пѣшкомъ! Да знаешь ли ты, что это значитъ — стрѣлять тигровъ пѣшкомъ? Что? Какъ? Да онъ могъ быть растерзанъ до смерти. Что бы ты тогда сказала? Что ты говоришь? Клянусь честью! У васъ, дѣвушекъ, воспитанныхъ въ Англіи, не больше души, чѣмъ у сотни старыхъ Джаггернаутовъ!

Гэркинсъ былъ въ полномъ бѣшенствѣ. Мы двинулись къ столовой, нарочно громко разсуждая о томъ, какъ страшно палитъ по утрамъ солнце. Я уловилъ, однако, начало отвѣта миссъ Вестонго. Она едва ли хорошо понимала положеніе дѣла и думала, вѣроятно, что дядя шутитъ, тѣмъ не менѣе, отвѣчала холодно, такъ какъ ее раздражали его слова.

— Вы не полагаете, конечно, что я желала, чтобы онъ шелъ? — донеслось до моего слуха.

За этимъ послѣдовало что-то, сказанное вполголоса. Мы ушли въ столовую.

— Знаешь ли, Кэтъ, — раздавался въ открытомъ пространствѣ гнѣвный голосъ Гэркинса, — что еслибъ какая-нибудь молодая женщина просила меня…

Джонъ Вестонго всталъ и, повидимому, прервалъ дядю. Дѣвушка медленно пошла къ своему шатру, въ то время какъ мужчины продолжали разговоръ. Я подумалъ, что Айзексъ выказалъ большую догадливость, не принимая участія въ утреннихъ преніяхъ. Гэркинсъ и Джонъ ушли вмѣстѣ въ палатку; убитый тигръ одиноко лежалъ на травѣ, между тѣмъ какъ солнце всходило все выше, обдавая палящими лучами чудовище, туземца и зелень. Вскорѣ шикарри привели маленькаго слона и увезли тигра, чтобы содрать съ него шкуру. Кильдэръ и надсмотрщикъ объявили, что пойдутъ стрѣлять мелкую дичь. Айзексъ, вѣроятно, заснулъ. Я сидѣлъ одинъ въ столовой, потомъ кликнулъ Кирамата-Али и приказалъ подать бумагу, перья и наргилэ, такъ какъ было ясно, что мы не выйдемъ изъ лагеря въ этотъ день. Слуга Гэркинса подошелъ къ шатру съ бутылками и льдомъ; старикъ, навѣрное, желалъ разогнать свой гнѣвъ стаканомъ прохладительнаго, а потомъ проспать большую часть утра. Джонъ тоже выпьетъ, конечно, стаканъ, но не заснетъ, потому что, какъ житель Бомбея, одаренъ крѣпкою головою, не поддающеюся вліянію спиртныхъ напитковъ. И такъ, я читалъ, писалъ и былъ вполнѣ счастливъ, потому что, родившись на югѣ, люблю полуденный зной, жужжанье мухъ и запахъ выжженной травы.

Около двѣнадцати часовъ, когда я начиналъ уже думать, что поработалъ достаточно на этотъ день, темнокожая горничная миссъ Вестонго вышла изъ палатки и начала разглядывать окрестность, заслоняя рукою глаза. Одѣта она была въ безукоризненно-бѣлое платье; на ногахъ и рукахъ красовались тяжелые серебряные обручи. Видимо удовлетворенная осмотромъ, она вернулась въ шатеръ и вскорѣ снова появилась съ миссъ Вестонго, неся большую кипу романовъ, рукодѣлье и письменныя принадлежности. Онѣ приблизились къ тому мѣсту, гдѣ я сидѣлъ подъ прохладнымъ шатромъ, и миссъ Вестонго расположилась на одной сторонѣ стола, въ концѣ котораго я писалъ.

— Въ моей палаткѣ такъ жарко, — сказала она, какъ бы извиняясь, и принялась развертывать вышиванье.

— Да, совершенно нестерпимо, — вѣжливо отвѣчалъ я, хотя вовсе не думалъ о температурѣ.

Настало продолжительное молчаніе, во время котораго я собралъ бумаги и откинулся на спинку стула. Я не зналъ, что сказать, да, кажется, отъ меня ничего и не ожидали. По временамъ я взглядывалъ на віолодую дѣвушку; она положила шляпу на столъ, и богатыя пряди ея ослѣпительныхъ волосъ тотчасъ же заявили свою самостоятельность. Темные глаза были устремлены на работу, въ то время какъ пальцы ловко просовывали взадъ и впередъ иголку въ коричневую ткань.

— Мистеръ Григгсъ, — начала дѣвушка, наконецъ, не глядя на меня, — было ли вамъ извѣстно, что вшстеръ Айзексъ собирается идти вчера убивать это гадкое животное?

Я давно ожидалъ этого вопроса.

— Да, онъ предупредилъ меня о своемъ намѣреніи въ полночь, когда готовился уходить.

— Такъ какъ же могли вы позволить ему идти? — спросила она, внезапно взглянувъ на меня и гнѣвно сдвинувъ темныя брови.

— Не думаю, чтобы мнѣ удалось его удержать. Да врядъ ли кто-нибудь могъ бы сдѣлать это, разъ уже онъ рѣшился. Я и такъ почти поссорился съ нимъ.

— Я вполнѣ увѣрена, что съумѣла бы остановить его, еслибъ была на вашемъ мѣстѣ, — простодушно замѣтила дѣвушка.

— Въ этомъ я нисколько не сомнѣваюсь. Къ несчастію, васъ въ то время не было налицо, иначе я обратился бы къ вамъ.

— Еслибъ я только знала! — продолжала миссъ Вестонго, запутываясь все болѣе и болѣе. — Я не позволила бы ему идти ни… ни за что на свѣтѣ.

— Неужели? По всему вѣроятію, нѣтъ! Но, говоря серьезно, миссъ Вестонго, развѣ вамъ не лестно, что человѣкъ готовъ рисковать жизнью для удовлетворенія вашего малѣйшаго желанія?

— Лестно ли мнѣ?

Она взглянула на-меня съ удивленіемъ и гнѣвомъ. Я былъ увѣренъ, что взглядъ ея искренній.

— Во всякомъ случаѣ, тигровыя уши навсегда останутся пріятнымъ воспоминаніемъ, знакомъ уваженія, гордиться которымъ могъ бы всякій.

— Я нисколько не горжусь этимъ, хотя сохраню уши навѣки, какъ напоминаніе о томъ, что не слѣдуетъ желать такихъ вещей. Надѣюсь, что въ будущій разъ, когда мистеръ Айзексъ вздумаетъ сдѣлать какой-нибудь безумный поступокъ, у васъ хватитъ здраваго смысла помѣшать ему.

Она вернулась къ своей исходной точкѣ. Я не видѣлъ никакой пользы отъ продолженія перестрѣлки и обратилъ разговоръ на другіе предметы. Вскорѣ къ намъ присоединился Джонъ Вестонго и нашелъ во мнѣ сочувственнаго собесѣдника и слушателя, такъ какъ мы оба гораздо болѣе интересовались книгами, чѣмъ охотою, хотя и не прочь были побаловаться по временамъ ружьемъ.

Такимъ образомъ прошла цѣлая недѣля. Мы охотились одинъ день и отдыхали на слѣдующій. Нѣсколько разъ мѣняли мы позицію, то изслѣдовали опушку лѣса, то прокладывали путь сквозь чащу, гоняясь за тиграми не всегда съ одинаковымъ успѣхомъ. По вечерамъ, если насъ не особенно одолѣвала усталость, мы сидѣли всѣ вмѣстѣ и Айзексъ пѣлъ что-нибудь; а подъ конецъ ему удалось убѣдить миссъ Вестонго пѣть подъ аккомпаниментъ гитары, что выходило весьма недурно. Молодые люди были постоянно вмѣстѣ, и Гэркинсъ не разъ говаривалъ во всеуслышаніе, что «Айзексъ славный малый, жаль только, что не англичанинъ», съ чѣмъ Кильдэръ уныло соглашался. Всѣ шансы молодаго лорда на успѣхъ исчезли; онъ отлично понималъ это и переносилъ неудачу, какъ истый джентльменъ, хотя, попрежнему, ловилъ каждый случай сдѣлать угодное миссъ Вестонго. Ей нравились его мужественныя манеры, и она была благодарна ему за всякую услугу; этимъ все и ограничивалось. Она любила его, какъ своего брата, только, быть можетъ, нѣсколько меньше, хотя мало видѣла Джона съ тѣхъ поръ, какъ была маленькою. Айзексъ, навѣрное, много говорилъ съ нею о нашей дружбѣ, потому что ко мнѣ она относилась съ большимъ уваженіемъ и часто обращалась въ такихъ случаяхъ, когда, по моему мнѣнію, могла бы посовѣтоваться съ кѣмъ-нибудь другимъ. Что касается меня, я служилъ влюбленнымъ всѣми силами. И тогда, и теперь я сдѣлалъ бы для Айзекса все, что было въ моей власти, а дѣвушка нравилась мнѣ прямотою и честностью своего обращенія съ нимъ, въ особенности въ дѣлѣ о тигровыхъ ушахъ, которое она никакъ не могла простить себѣ, хотя, правду сказать, ни въ чемъ не была виновата. Это были настоящіе влюбленные; сомнѣваться было невозможно, и еслибъ не изумительное очарованіе Айзекса, не безупречность его имени и не его прославленная честность, Гэркинсъ, навѣрное, глядѣлъ бы косо на все это и, по всему вѣроятію, разстроилъ бы экспедицію.

Мало-по-малу, однако, мы нѣсколько пресытились тиграми, какъ вдругъ на восьмой день охоты, именно въ четвергъ, какъ я хорошо помню, случилось событіе, оставившее въ умахъ очевидцевъ неизгладимое впечатлѣніе. Утро было чрезвычайно знойное, самое знойное за все время; мы только что перешли въ бродъ небольшой рукавъ рѣки, весьма полноводный, благодаря недавнимъ дождямъ; слоны любовно плескались, стараясь смочить свои раскаленные бока и потопить стаи москитовъ, отъ которыхъ они терпятъ страшныя муки, несмотря на свою толстую кожу. Надсмотрщикъ приказалъ намъ остановиться на противуположномъ берегу. Линія наша пришла въ нѣкоторый безпорядокъ во время переправы, а, между тѣмъ, многочисленные слѣды въ густомъ черномъ илѣ доказывали, что мѣсто это служило любимымъ убѣжищемъ тигровъ, хотя въ это время дня они находились, по всему вѣроятію, на большомъ разстояніи отсюда. Когда мы вышли изъ рѣчнаго русла, я очутился въ двухъ шагахъ отъ надсмотрщика, такъ какъ вольные слоны все еще барахтались въ водѣ. Гэркинсъ и миссъ Вестонго ѣхали нѣсколько впереди. Подъ густою листвой было прохладно, тѣнисто, но темновато. Надсмотрщикъ наклонился черезъ край гоуды и внимательно разсматривалъ что-то.

— Эти слѣды подозрительно свѣжи, мистеръ Григгсъ, — сказалъ онъ, недовѣрчиво измѣряя взоромъ небольшія углубленія, еще не покрывшіяся просачивавшеюся водой. — Не такъ ли?

— Да; я ровно ничего не понимаю, — отвѣчалъ я.

По зову надсмотрщика, подошли два шикарри и наклонились, чтобы разсмотрѣть слѣды. Одинъ изъ нихъ, красивый и молодой, двинулся по виднѣвшимся слѣдамъ, разглядывая каждый изъ нихъ, чтобы убѣдиться, что не сбился съ пути. Шелъ онъ медленно и обозрѣвалъ всякую яму, по мѣрѣ того, какъ, приближаясь къ мелкой чащѣ, слѣды становились все блѣднѣе на возвышавшейся почвѣ. Я смотрѣлъ въ ту сторону, куда, по всему вѣроятію, направлялись шаги, какъ вдругъ что-то привлекло мои глаза, очень зоркіе даже на большомъ разстояніи. Предметъ, на который я глядѣлъ, былъ коричневый и лохматый, даже темнокоричневый, отнюдь не такого цвѣта, какой ожидаешь встрѣтить въ лѣсной чащѣ въ сентябрѣ. Я вглядывался пристальнѣе и убѣдился, что это часть какого-то животнаго; вскорѣ я могъ разсмотрѣть, что это была голова лани или оленя. Я крикнулъ загонщику остеречься, остановиться и предоставить слонамъ прокладывать въ чащѣ борозду, какъ умѣютъ дѣлать только одни эти животныя. Но онъ не понялъ моего индостанскаго языка, такъ какъ я говорилъ на цивилизованномъ нарѣчіи, которому учатъ въ сѣверо-западныхъ областяхъ. Загонщикъ шелъ впередъ быстро; я обратился къ руководителю нашей колонны, стараясь разъяснить ему то, что вижу, но въ эту минуту вылѣзали изъ воды слоны и тѣснились между нами такъ, что едва ли можно было слышать мои торопливыя слова. Тропа уклонилась влѣво, какъ разъ въ сторону, гдѣ возсѣдалъ на своемъ слонѣ Гэркинсъ съ племянницей. Надсмотрщикъ находился справа отъ меня. Загонщикъ упорно продолжалъ путь, двигаясь все быстрѣе по мѣрѣ того, какъ замѣчалъ, что идетъ уже по одному слѣду. Я громко звалъ его, Гэркинса, рѣшительно всѣхъ, но никто не внималъ мнѣ, не могъ разъяснить несчастному, что передо мною находится голова послѣдней, недавно растерзанной жертвы тигра. Никакого не оставалось сомнѣнія, что царь лѣсовъ долженъ быть гдѣ-нибудь тутъ же, по близости, по всему вѣроятію, въ этой подозрительно-зеленой, болотистой чащѣ, какая всегда вырастаетъ на липкой, шоколатнаго цвѣта грязи. Парень былъ храбрый, къ тому же, не подозрѣвалъ неминуемой опасности, а что еще важнѣе, разсчитывалъ на бакшишъ. Онъ достигъ уже камышей и грязной зелени, густо и гнилостно разросшейся передъ нами; вотъ онъ занесъ уже ногу и въ самую чащу…

Громадная, огненно-желтая съ чернымъ голова осторожно поднялась надъ линіей зелени и на минуту остановилась, выпучивъ глаза. Несчастный загонщикъ, окаменѣвъ отъ ужаса, не шевелился, ожидая вѣрной смерти, потомъ сдѣлалъ движеніе, точно желалъ кинуться въ сторону, и въ ту же минуту тигръ бросился на его обнаженное тѣло, какъ устремляется большая безжалостная кошка на золотую рыбку, старающуюся уклониться отъ ея когтей. Чудовище нанесло врагу по правому плечу тяжелый ударъ, отъ котораго онъ повалился какъ снопъ; теперь оно стояло уже надъ своей жертвой, положивъ лапу на ея правую руку. Масса слоновъ, пестрыхъ гоудъ, крики загонщиковъ и шикарри отвлекли, по всему вѣроятію, на минуту вниманіе тигра. Онъ стоялъ, помахивая хвостомъ вправо и влѣво, на половину опустивъ челюсть, съ сверкающими глазами и, нетерпѣливый, гнѣвный, страшный, не то сжималъ, не то раздиралъ мясистую руку безчувственнаго человѣка, распростертаго подъ нимъ.

Пафъ! — раздался вдругъ трескъ и свистъ ружейнаго выстрѣла. Сцена мгновенно измѣнилась.

Съ ревомъ, подобнымъ воплямъ души, претерпѣвающей вѣчныя муки, громадное чудовище прыгнуло на воздухъ, по крайней мѣрѣ, на десять футовъ въ вышину, и упало мертвое, рядомъ съ своею жертвой, прострѣленное прямо въ грудь и сердце. Воцарилось гробовое молчаніе. Тутъ я оглянулся и увидѣлъ, что миссъ Вестонго подаетъ дядѣ второе ружье, въ то время какъ старикъ, замѣтившій, что первый выстрѣлъ уже сдѣлалъ свое дѣло, наклонялся впередъ. Широкое лицо его было блѣдно отъ ужаса и руки сжимали пустое ружье.

— Кончено! — крикнулъ съ правой стороны надсмотрщикъ. — Бьюсь объ закладъ, что онъ умеръ.

— Идетъ! — отвѣчалъ Кильдэръ изъ противуположнаго угла.

И находился ближе всѣхъ къ мѣсту дѣйствія, какъ разъ за Гэркинсомъ. Спрыгнувъ черезъ край гоуды, я пустился бѣгомъ въ сторону, гдѣ лежалъ раненый, сколько мнѣ помнится, размышляя на бѣгу о томъ, что биться объ закладъ насчетъ жизни бѣднаго малаго — низко. Тигры существа очень хитрыя и умираютъ туго. Какъ человѣкъ осторожный, я взялъ съ собою длинное шестиствольное ружье и, подойдя къ звѣрю на разстояніе аршина, спокойно всадилъ ему пулю въ глазъ для вящей безопасности. Когда его впослѣдствіи вскрыли, весь зарядъ Гэркинса оказался у него въ сердцѣ. Старикъ все еще былъ превосходнымъ стрѣлкомъ. Я приблизился и осмотрѣлъ распростертаго человѣка. Видя, что онъ лежитъ ничкомъ, я поднялъ его и положилъ голову на убитаго тигра. Раненый еще дышалъ; самаго бѣглаго осмотра было достаточно, чтобы убѣдиться, что его правая ключица и верхняя кость руки раздроблены. Нѣсколько капель водки оживили его, и онъ тотчасъ же принялся кричать отъ боли. Ко мнѣ вскорѣ присоединился надсмотрщикъ; съ поразительною быстротой онъ оторвалъ отъ гоуды и наскоро обтесалъ нѣсколько широкихъ бамбуковыхъ пластинокъ. Потянувъ и подавивъ руку, мы вставили ее, какъ умѣли, и съ помощью моего длиннаго и прочнаго тюрбана устроили повязку, все время угощая несчастнаго водкой. Ключицу мы предоставили ея собственному усмотрѣнію, такъ какъ подобныя раны излечиваются сами собой.

Подвели слона и возложили на него убитаго тигра; потомъ подняли раненаго и отнесли въ мою гоуду. Остальныя животныя и ихъ сѣдоки столпились вокругъ мѣста происшествія; всякій торопился сказать что-нибудь Гэркинсу, который поддержалъ свою охотничью репутацію блестящимъ выстрѣломъ и спасеніемъ жизни и сдѣлался героемъ экспедиціи. Миссъ Вестонго помертвѣла отъ ужаса и жалась къ дядѣ, точно боялась, что такая катастрофа можетъ случиться во всякое время. Айзексъ, находившійся, попрежнему, на концѣ линіи, подоспѣлъ въ эту минуту и разсыпался въ поздравленіяхъ.

— Послѣ того, какъ вы такъ мужественно спасли чужую жизнь, мистеръ Гэркинсъ, вы не будете, конечно, долѣе сѣтовать на меня за то, что я рисковалъ своею?

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ восхищенный старикъ, — только еслибъ этотъ грязный людоѣдъ сшибъ васъ такимъ же образомъ съ ногъ, меня бы тамъ не было, чтобъ его подстрѣлить.

— Замѣчательный выстрѣлъ, сэръ. Завидую вамъ, — сказалъ Кильдэръ.

— Изумительный выстрѣлъ. По крайней мѣрѣ, на разстояніи ста ярдовъ, — задумчиво, но громко произнесъ Джонъ Вестонго.

Мы двинулись обратно къ лагерю, хотя было еще рано. Гэркинсъ хихикалъ отъ удовольствія, а человѣкъ съ раздробленными костями стоналъ. Благодаря, однако, участникамъ экспедиціи, ему, несомнѣнно, суждено было сдѣлаться богачемъ еще до окончательнаго выздоровленія. Я предался своему любимому занятію и подстрѣливалъ павлиновъ; это превосходное упражненіе. Айзексъ сказалъ мнѣ поутру передъ нашимъ отъѣздомъ, что долженъ покинуть насъ на другой день, чтобы встрѣтить Ширъ-Али близъ Кейтунга. Съ тремъ часамъ мы прибыли въ лагерь, въ самую знойнуй пору дня. Раненый загонщикъ былъ уложенъ въ шатрѣ одного изъ слугъ, а съ наступленіемъ ночной прохлады долженъ былъ отправиться въ Пегнэггеръ, гдѣ находился докторъ, который, по письменному приказанію надсмотрщика, займется имъ.

Лагерь былъ раскинутъ въ тѣнистомъ мѣстѣ, совсѣмъ непохожемъ на то, гдѣ мы сначала разбили шатры. Тутъ находилась маленькая роща манговыхъ деревьевъ, нѣсколько низкорослыхъ, какъ всегда на сѣверѣ; въ одномъ изъ угловъ плантаціи былъ колодезь и рядомъ съ нимъ небольшой храмъ. Около него жилъ браминъ, родственникъ всѣхъ лучшихъ семей ближайшей деревни, и собиралъ приношенія отъ суевѣрныхъ, набожныхъ или свѣтскихъ паломниковъ, которые ежегодно или ежемѣсячно посѣщали его. Прислуга наша гладко выкосила траву подъ деревьями и тѣнь была не настолько густа, чтобы производить сырость. Нѣкоторымъ изъ окрестныхъ поселянъ было приказано вырыть канаву и насыпать противъ нашей столовой грубую чапудру или террасу, футовъ въ пятнадцать въ діаметрѣ, гдѣ мы могли бы сидѣть даже позднею ночью, не опасаясь змѣй и другихъ вредныхъ животныхъ. Это было прекрасное мѣсто въ полуденную пору, а еще лучше по ночамъ. Войдя въ шатеръ по нашемъ возвращеніи, я задумалъ отправиться на террасу, предварительно выкупавшись, потомъ послать за наргилэ и романомъ и предаться сладкой дремотѣ.

Глава XI.

Я замѣтилъ, что Айзексъ очень торопился съ туалетомъ. Когда я вышелъ и поднялся на террасу въ сопровожденіи Кирамата-Али, который несъ книги и табакъ, я лѣниво окинулъ взоромъ мирную картину, вполнѣ увѣренный, что увижу своего пріятеля гдѣ-нибудь подъ деревьями и, конечно, не одного. Я не ошибся. Взглянувъ въ тотъ уголъ рощи, гдѣ было святилище стараго брамина, я увидалъ хорошо знакомыя мнѣ фигуры Айзекса и миссъ Вестонго; они медленно шли къ колодцу. Удовлетворивъ любопытству, я началъ перелистывать томъ Канта, замасленный и разорванный, какъ молитвенникъ католическаго священника, и вдыхать большіе клубы табачнаго дыма, не зная хорошенько, читать ли мнѣ, думать ли, или лучше предаться мечтамъ. Разрѣшивъ вопросъ въ пользу болѣе механической формы умственнаго упражненія, я вперилъ глаза въ одну заманчивую страницу и принялся слѣдить за строками слѣва направо, сначала лѣниво, потомъ съ усиленнымъ интересомъ, наконецъ, съ тѣмъ полнымъ поглощеніемъ вниманія, которое составляетъ истинную суть всякаго умственнаго занятія. Страница за страницею, силлогизмъ за силлогизмомъ, выводъ за выводомъ въ сотый разъ проходили передо мною; моя любимая книга, стремясь разрушить наши религіозныя вѣрованія и претерпѣвая въ этомъ отношеніи полнѣйшую неудачу, все-таки, остается величественнѣйшимъ проявленіемъ человѣческаго ума. Я окончилъ главу и, еще плохо сознавая то, что меня окружаетъ, поднялъ голову. Влюбленная парочка была, попрежнему, около колодца; пока я слѣдилъ за нею, старый, согбенный и сѣдовласый жрецъ вышелъ изъ небольшаго храма, гдѣ онъ окроплялъ изображеніе Вишну, и началъ съ усиліемъ спускать свои дряхлыя ноги со ступени на ступень, поддерживая нетвердые шаги палкою. Онъ подошелъ къ красивой четѣ, сидѣвшей на краю колодца, сложеннаго изъ высушенныхъ на солнцѣ кирпичей и глины, и заговорилъ съ Айзексомъ. Я слѣдилъ за ними и занялся вопросомъ, дастъ ли ему Айзексъ монету въ двѣ анны или мѣдный грошъ, и могу ли я отличить на такомъ разстояніи серебро отъ болѣе низкаго металла. Странно, что такія мелочи могутъ поглощать наше вниманіе! Бесѣда съ Айзексомъ, которая должна была завершиться ожидаемымъ актомъ милосердія, очень затягивалась.

Внезапно Айзексъ обернулся и кликнулъ меня. Его звонкій и высокій голосъ раздавался еще явственнѣе отъ пустоты колодца. Пріятель мой звалъ меня къ себѣ. Я неохотно оторвался отъ книги и пошелъ подъ деревьями въ его сторону.

— Григгсъ, — началъ Айзексъ еще прежде, чѣмъ я успѣлъ подойти къ нему. — Этому старику многое извѣстно. Мнѣ, право, кажется, что онъ іоги.

— Что за возмутительный вздоръ! — нетерпѣливо замѣтилъ я. — Слыханное ли дѣло, чтобъ іоги жили въ храмахъ и пользовались всѣми земными благами! Вамъ ничего больше отъ меня не нужно?

Миссъ Вестонго, внимательно глядѣвшая на дно колодца, весело засмѣялась.

— Я такъ и говорила. Безполезно пытаться заставить мистера Григгса увѣровать въ подобные пустяки. Вѣдь, онъ циникъ, какъ вамъ извѣстно.

— Что касается внѣшности, миссъ Вестонго, то мнѣ кажется, что вашего пріятеля, брамина, можно гораздо скорѣе меня принять за философа этой школы. Надо сказать, что онъ не смотритъ сытымъ, не взирая на богатства, которыя я ему приписываю.

Браминъ былъ странный старикъ съ бѣлою бородой, черными, тусклыми и непріятными глазами. Я обратился къ нему по-индостански и сказалъ, что Айзексъ принимаетъ его за іоги. Старикъ даже не взглянулъ на меня; въ его затуманенныхъ глазахъ не промелькнуло никакого луча сознанія. Тѣмъ не менѣе, онъ, все-таки, отвѣтилъ на мое замѣчаніе.

— Что пользы, еслибъ я даже сдѣлалъ чудо для васъ, невѣрующихъ? — спросилъ онъ, и надтреснутый голосъ его звучалъ, точно гдѣ-то вдали.

— Польза для тебя, дружище, выразилась бы въ нѣсколькихъ монетахъ, рупіяхъ и пайсахъ, — отвѣчалъ я. — Вспомни, что тебя ожидаетъ, быть можетъ, бакшишъ, и сотвори чудо.

— Я не стану творить чудесъ изъ-за бакшиша, — отвѣчалъ жрецъ и началъ удаляться, припадая на ногу.

Айзексъ продвинулся въ его сторону и шепнулъ ему что-то на ухо. Старый браминъ обернулся.

— Въ такомъ случаѣ, я сотворю чудо, но бакшиша, все-таки, не возьму. Я сдѣлаю это для дѣвушки съ бѣлыми волосами.

Онъ долго и пристально вглядывался въ миссъ Вестонго.

— Не угодно ли будетъ сагибъ логу отойти со мной на нѣсколько шаговъ отъ колодца и пусть кто-нибудь призоветъ слугу и велитъ зачерпнуть воды, чтобъ умыть руки. Я сотворю вотъ какое чудо. Слугѣ не удастся получить ни одной капли воды, хотя бы у него была сила Шивы, пока я не скажу слово.

Мы удалились въ глубь рощи. Я кликнулъ Кирамата-Али и велѣлъ прислать водоносца. Вскорѣ онъ появился съ веревкою и кожанымъ ведромъ.

— Зачерпни воды, чтобъ я могъ умыть руки, — сказалъ я.

— Achha, sahib.

Онъ пошелъ къ колодцу, спустилъ въ него ведро, тряхнулъ веревкою, чтобъ опрокинуть его и дать ему наполниться, потомъ началъ тянуть его вверхъ. Жрецъ глядѣлъ на него въ упоръ. Ведро точно за что-то зацѣпилось. Водоносецъ сильно рванулъ его, потомъ откинулся назадъ всей тяжестью, натягивая веревку вдоль края кирпичной ограды. Ведро не двигалось. Изумленный водоносецъ заглянулъ въ колодецъ, чтобъ увидѣть, не мѣшаетъ ли какой-нибудь камень. Я не могъ противустоять искушенію и подошелъ, чтобы тоже взглянуть. Нѣтъ, ведро было полно и плавало на днѣ колодца. Водоносецъ упорно тянулъ веревку, между тѣмъ какъ браминъ не спускалъ съ него глазъ, теперь уже яркихъ и огненныхъ. Я вернулся къ мѣсту, гдѣ стояли остальные. Все это длилось не болѣе пяти минутъ. Наконецъ, губы жреца неслышно шевельнулись.

Напряженіе каната тотчасъ же ослабло. Тучный водоносецъ упалъ въ траву, пятками вверхъ, перекинувъ ведро черезъ край ограды, потомъ вскочилъ на ноги и кинулся вонъ изъ рощи съ громкимъ крикомъ: «дьяволъ, дьяволъ!» Упорство его длилось только, пока не шевельнулось ведро; тутъ ужасъ взялъ надъ нимъ верхъ и онъ кинулся бѣжать со всѣхъ ногъ.

— Случалось ли вамъ уже видѣть что-нибудь подобное, миссъ Вестонго? — спросилъ я.

— Нѣтъ. А вамъ? Какъ это дѣлается?

— Я видалъ такія вещи, но не часто. Немногимъ извѣстно, какъ это дѣлается. Я не могу объяснить этого явленія, точно также какъ и фокуса съ манговымъ деревомъ, который до извѣстной степени относится къ той же категоріи.

Браминъ обернулся къ Айзексу; глаза его снова были тусклы и отуманены.

— Я сотворилъ чудо только ради васъ, — проговорилъ онъ. — Теперь я скажу вамъ еще одно слово. Вы сдѣлали дурно, что не приняли совѣта вашего друга. Вамъ не слѣдовало идти убивать царя лѣсовъ, не слѣдовало также кидать дѣвушку съ бѣлыми волосами въ пасть тигра. Я сказалъ. Да будетъ съ вами миръ.

Онъ удалился.

— И съ вами также, другъ, — машинально отвѣчалъ Айзексъ, но когда я взглянулъ на него, онъ былъ блѣденъ до самыхъ губъ.

Миссъ Вестонго не понимала языка, на которомъ они говорили, а Айзексъ не сталъ, конечно, переводить ей словъ брамина. Мы повернули назадъ и начали подниматься по холму. Вскорѣ я увѣрилъ ихъ, что меня ждетъ неотложное дѣло, и оставилъ ихъ вдвоемъ подъ деревьями. Они были такъ счастливы вмѣстѣ и такъ красивы, эта прелестная лилія англійскихъ долинъ и темно-алая роза персидскаго Гюлистана! Солнце бросало косые лучи между вѣтвями деревъ и, наконецъ, скрылось въ розоватой дымкѣ; луна, достигшая теперь половины, уже мягко озаряла манговую рощу; влюбленные все гуляли взадъ, и впередъ у колодца. Неудивительно, что имъ не хотѣлось разставаться; это былъ послѣдній вечеръ ихъ совмѣстной жизни. Я былъ увѣренъ, что Айзексъ говоритъ ей о своемъ предстоявшемъ отъѣздѣ, необходимомъ по причинѣ, которую онъ, навѣрное, не сообщитъ ни ей, ни кому другому.

Наконецъ, всѣ снова собрались въ столовой. Гэркинсъ былъ изъ первыхъ; племянница его была послѣднею. Старикъ былъ прелестенъ въ этотъ вечеръ; его добродушное, красное лицо сіяло отъ удовольствія; онъ держалъ себя, какъ побѣдоносный полководецъ за дамскимъ чайнымъ столомъ. Надо сказать, что онъ имѣлъ полное право быть счастливымъ, и его порывистая веселость была необходима, какъ противовѣсъ глубокому унынію, овладѣвшему, повидимому, его племянницею. Краска исчезла съ ея лица и ея темные глаза съ тяжелыми рѣсницами и черными бровями сверкали какъ-то странно. Противоположность между бѣлыми льняными волосами, ложившимися вокругъ ея головы простыми, массивными волнами, какъ у греческихъ статуй, и большими глазами, темными, какъ ночь, просто поражала въ тотъ вечеръ своею необычайною красотой. Сидя во главѣ стола, подобно мраморной царевнѣ, она не молчала, но была такъ не весела, что Джонъ Вестонго, который не зналъ, что Айзексъ уѣзжаетъ поутру, а еслибъ и зналъ, не предположилъ бы, навѣрное, что сестра приметъ это такъ сильно къ сердцу, замѣтилъ ея подавленность.

— Что съ тобою, Кэтъ? — ласково спросилъ онъ. — Не болитъ-ли у тебя голова?

Дѣвушка нѣсколько разсѣянно глядѣла въ эту минуту въ пространство.

— О, нѣтъ, — отвѣчала она, стараясь улыбнуться. — Я только думала.

— Вотъ почему ты такъ мало похожа на себя, дружокъ, — весело вмѣшался Гэркинсъ, смѣясь надъ своей грубой, маленькой шуткой.

— А развѣ я въ чемъ-нибудь измѣнилась? — задумчиво спросила дѣвушка.

Удержать Гэркинса не было никакихъ силъ. Кильдэръ и надсмотрщикъ были тоже въ очень веселомъ и бодромъ настроеніи духа, и обѣдъ сошелъ не такъ вяло, какъ можно было опасаться. По окончаніи его, Айзексъ объявилъ о своемъ намѣреніи выѣхать на слѣдующій день рано утромъ. Неотложное дѣло внезапно призываетъ его; гонецъ прибылъ передъ самымъ столомъ; отправиться надо непремѣнно на зарѣ. Миссъ Вестонго была, конечно, предупреждена, но остальные — нѣтъ. Лордъ Стипльтонъ Кильдэръ, только что собиравшійся закурить чирутъ, выронилъ изъ рукъ спичку и уставился на Айзекса съ выраженіемъ полнѣйшаго изумленія, между тѣмъ какъ спичка трещала, тлѣла и, наконецъ, потухла въ травѣ. Джонъ Вестонго, искренно полюбившій Айзекса и, быть можетъ, надѣявшійся, что онъ женится на Кэтъ, казался сначала опечаленнымъ; потомъ по его лицу мелькнуло на половину сердитое выраженіе, тотчасъ же, однако, смягчившееся. Кэрри Гэркинсъ клялся во всеуслышаніе, что объ отъѣздѣ и думать нечего; это разстроитъ всю партію; онъ этого и слышать не хочетъ и т. д.

— Я долженъ ѣхать, — спокойно отвѣчалъ Айзексъ. — Дѣло очень серьезно. Мнѣ чрезвычайно жаль покидать васъ, даже гораздо болѣе жаль, чѣмъ я могу выразить, но отправиться я, все-таки, долженъ.

— Это невозможно, понимаете ли, чортъ возьми, сэръ? Вы душа общества! Это совершенно немыслимо!

— Уважаемый мистеръ Гэркинсъ, — сказалъ Айзексъ, обращаясь къ старику, — еслибъ сегодня утромъ, когда вы собирались спасти жизнь бѣдняка, я просилъ васъ не дѣлать этого, согласились бы вы?

— Конечно, нѣтъ, — сердито отвѣтилъ Гэркинсъ.

— Ну, и я также не могу уступить вамъ, хотя далъ бы все на свѣтѣ, чтобы остаться.

— Но, вѣдь, ничья жизнь не зависитъ отъ вашего завтрашняго отъѣзда. Что хотите вы сказать? Клянусь честью, я ничего не понимаю.

— Не могу отвѣчать вамъ на этотъ вопросъ, мистеръ Гэркинсъ, но отъ моего отъѣзда зависитъ нѣчто, столь же важное для заинтересованнаго лица, какъ сама жизнь. Вѣрьте, — прибавилъ Айзексъ, подходя къ старику и кладя ему руку на плечо, — что я ѣду не охотно.

— Надѣюсь, что нѣтъ, — все еще сердито, но уже нѣсколько болѣе мягко отвѣчалъ Гэркинсъ. — Хотите ѣхать, такъ васъ не удержишь; только намъ всѣмъ искренно жаль васъ, вотъ и все… Махмудъ! давай огня, лѣнивый поросенокъ, чтобы я могъ курить.

И старикъ кинулся въ кресло, которое даже своимъ скрипомъ выражало досаду и раздраженіе.

И такъ, все было кончено. Айзексъ пошелъ въ свою палатку, чтобы сдѣлать, какъ я думалъ, нѣкоторыя приготовленія, но не возвратился. Миссъ Вестонго также удалилась, чему никто не удивился. Кильдэръ всталъ и спросилъ, не хочу ли я пройтись до колодца или въ другое мѣсто; ужь очень хороша ночь. Я согласился и мы начали медленно спускаться рука объ руку. Молодой мѣсяцъ ярко сіялъ сквозь манговыя деревья, озаряя блестящіе листья страннымъ, зеленоватымъ свѣтомъ. Шли мы не торопясь и мало разговаривая. Мнѣ было вполнѣ понятно молчаніе Кильдэра, да и говорить намъ было не о чемъ. Почва была гладкая и ровная, такъ какъ прислуга коротко выкосила траву, а маленькая горбатая корова брамина выщипала все, что осталось.

Мы обогнули уголъ рощи, намѣреваясь вернуться другимъ путемъ. Внезапно я увидалъ передъ собою что-то, что приковало мое вниманіе: это были двѣ человѣческія фигуры на разстояніи не болѣе тридцати ярдовъ. Онѣ стояли неподвижно, отвернувшись отъ насъ, и при свѣтѣ луны, пробивавшейся сквозь листву, можно было разглядѣть мужчину и женщину. Его рука окружала ея стройный, гибкій, нѣсколько наклоненный станъ, а ея голова опиралась на его плечо. У меня отличные глаза и ошибиться я не могъ, но я надѣялся, что Кильдэръ ничего не замѣтилъ. Судорожное движеніе руки, небрежно просунутой въ мою, доказало мнѣ, что бѣда свершилась, прежде чѣмъ я успѣлъ отвлечь его вниманіе. Инстинктивно мы повернули влѣво и, выйдя въ открытое пространство, направились въ ту сторону, откуда пришли. Я не глядѣлъ на Кильдэра; чрезъ мгновеніе онъ началъ говорить о лунномъ свѣтѣ, тиграхъ, о томъ, стрѣляютъ ли ихъ когда-нибудь въ свѣтлыя ночи, — словомъ, что-то безсвязное. Я поддерживалъ, однако, разговоръ и мы бесѣдовали непринужденно, пока не вошли опять въ столовую и не усѣлись по мѣстамъ, втайнѣ сожалѣя, что предприняли прогулку. Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ къ намъ Айзексъ изъ своего шатра, куда онъ вернулся, вѣроятно, съ другой стороны. Онъ былъ совершенно спокоенъ и тотчасъ же началъ говорить о непріятномъ путешествіи, предстоявшемъ ему. Немного погодя, мы поднялись и онъ простился со всѣми поочереди; Гэркинсъ велѣлъ Джону позвать сестру, если она еще видима, такъ какъ «мистеръ Айзексъ желаетъ съ ней раскланяться». Миссъ Вестонго явилась, пожала его руку и, стоя рядомъ съ дядей, выразила надежду на скорое свиданіе, послѣ чего мой пріятель и я вернулись къ себѣ.

Долго сидѣли мы еще въ палаткѣ. Айзексъ не чувствовалъ, повидимому, потребности въ отдыхѣ, а я тѣмъ менѣе. Первые полчаса ушли на разныя приказанія вѣрному Нарэну, неслышно двигавшемуся среди чемодановъ, ящиковъ съ ружьями и сапоговъ, которые покрывали полъ. Наконецъ, все было готово къ отъѣзду до зари, и Айзексъ обратился ко мнѣ съ словами:

— Мы, конечно, снова встрѣтимся въ Симлѣ, Григгсъ?

— Надѣюсь. Непремѣнно встрѣтимся, если только эти негодяи не убьютъ васъ въ Кейтунгѣ. Я бы не довѣрился имъ.

— Я имъ ничуть не вѣрю, но у меня есть всемогущій союзникъ въ лицѣ Рамъ Лэля. Не показалось ли вамъ странно, что браминъ знаетъ о его предостереженіи и раздѣляетъ это мнѣніе?

— Мы живемъ въ странѣ, гдѣ ничто не должно удивлять насъ, какъ я уже говорилъ вамъ, помнится, двѣ недѣли тому назадъ, при первой нашей встрѣчѣ, — отвѣчалъ я. — Что браминъ имѣетъ нѣкоторыя свѣдѣнія по части колдовства, скорѣе видно изъ его словъ о Рамъ Лэлѣ, чѣмъ изъ нелѣпаго фокуса съ моимъ водоносцемъ.

— Ну, удивить васъ не легко, Григгсъ. Однако, и я съ вами согласенъ. Тѣмъ не менѣе, я все же не понимаю, почему я не долженъ былъ ѣхать сюда, или позволить пріѣхать другимъ. Браминъ меня просто испугалъ.

— Я это замѣтилъ. Вы поблѣднѣли, какъ полотно, а, между тѣмъ, не вы ли смѣялись надъ Рамъ Лэлемъ, когда онъ совѣтовалъ вамъ не пускаться въ путь?

— Браминъ пошелъ дальше Рамъ Лэля. Онъ утверждаетъ, что я не долженъ былъ кидать бѣловолосую дѣвушку въ пасть тигра. Тутъ только я понялъ, кого касалось первое предостереженіе, и мысль о возможной опасности для нея меня испугала.

— Три недѣли тому назадъ вы не испугались бы ни изъ-за какой женщины, — сказалъ я. — Мнѣ кажется, что ваши взгляды на нѣкоторые вопросы существенно измѣнились. Вы такъ же не похожъ на того Айзекса, какимъ я васъ узналъ, какъ трезвый человѣкъ на пьянаго. Такова ужь наша природа; нынче мы смѣемся надъ женщинами, а завтра рискуемъ жизнью и душою по ихъ капризу.

— Мнѣ не нравятся такія разсужденія о людяхъ, Григгсъ; я не люблю также и вашихъ взглядовъ на женщинъ. Вы ихъ просто ненавидите.

— Нѣтъ. Только вы предпочитаете, повидимому, мои бредни объ «идеальныхъ существахъ». Честное слово, другъ, если вы желаете имѣть мѣрило для себя самого, вспомните нашъ недавній разговоръ. Ровно двѣ недѣли тому назадъ, — или, быть можетъ, они исполнятся только завтра, — я отчитывалъ васъ за ваши взгляды на женщинъ, просилъ вспомнить, что у нихъ также есть души, что онѣ способны любить и быть любимыми. А теперь вы уже обвиняете меня въ ненависти къ прекрасному полу и, надо сказать, безъ малѣйшаго вызова съ моей стороны. Бирнамскій лѣсъ идетъ на Дунсинанъ, да еще яростно.

— Этого я не отрицаю, даже спорить объ этомъ не хочу. Я измѣнился за послѣдній мѣсяцъ.

Онъ задумчиво скрестилъ ноги, откинулся на спинку длиннаго кресла и машинально дергалъ туфлю.

— Мнѣ кажется, что я даже очень измѣнился, — повторилъ онъ.

— Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. Полагаю, что ваши взгляды на безсмертіе, будущее состояніе прекраснаго пола, на примѣненіе трансцендентальнаго анализа къ брачному вопросу измѣнились въ одно время?

— Будьте же благоразумны, — отвѣчалъ онъ. — Все это началось съ того вечера, когда со мною случился странный припадокъ и то видѣніе, о которомъ я съ вами говорилъ. Съ тѣхъ поръ я уже не тотъ человѣкъ и радъ этому. Теперь я нахожу, что женщины даже гораздо обворожительнѣе, чѣмъ вы ихъ изображали, и далеко не достаточно цѣнятся.

Внезапно онъ отбросилъ утонченно-англійскую конструкцію фразъ и впалъ въ нѣчто, гораздо болѣе близкое къ его родному говору.

— Звѣзда, руководительница моей жизни, исчезла. У меня нѣтъ болѣе звѣзды. Лучшій алмазъ южнаго неба отвратилъ отъ меня свои лучи, поблѣднѣлъ передъ бѣлымъ золотомъ сѣверной страны, — тѣмъ золотомъ, что будетъ моимъ черезъ всѣ циклы солнца и котораго ни одинъ человѣкъ, ни одинъ монархъ не отниметъ у меня. Какое мнѣ дѣло до звѣздъ небесныхъ? Не сошла ли моя звѣзда на землю, чтобы остаться со мною навѣкъ? А когда жизнь кончится, свитокъ наполнится, не унесетъ ли она меня отсюда черезъ огненный мостъ, далеко за предѣлы рая моего народа, съ его безсмысленно-чувственными представленіями о гуріяхъ и крѣпкихъ винахъ? — Не увлечетъ ли она меня изъ временной, узкой жизни, къ той вѣчной жизни, гдѣ нѣтъ предѣловъ, горестей, стѣсненій? Не сольются ли наши души воедино, не станутъ ли онѣ одною душой, чтобы вмѣстѣ парить въ безчисленныхъ кругахъ внѣшняго вращающагося міра, и не только извѣстное число лѣтъ или вѣковъ, не временно, а всегда? Свѣтъ жизни — женщина; любовь къ жизни воплощается въ любви къ женщинѣ; свѣтъ, который не блѣднѣетъ, жизнь не угасающая, любовь, не имѣющая предѣла, — мой свѣтъ, моя жизнь, моя любовь!

Вся душа, все сердце его сказалось въ этой рѣчи; стиснутые бѣлые пальцы, полузакрытые глаза, страстный, дрожащій голосъ доканчивали то, что онъ не договаривалъ. Чувство, которое онъ испытывалъ, было несомнѣнно высокое, благородное, достойное этого умственно и физически прекраснаго человѣка. Онъ любитъ идеалъ, представшій передъ нимъ въ образѣ красивой англичанки, поклонялся въ ней этому идеалу, не предполагая даже возможности ошибки. Счастливецъ! Быть можетъ, онъ скорѣе проживетъ жизнь, не замѣтивъ своего заблужденія, чѣмъ большинство влюбленныхъ; дѣвушка, дѣйствительно, была поразительно красива, добра и чистосердечна. Но не ошибаются ли всегда тѣ, кто надѣется найти совершенное въ несовершенномъ, безконечное въ конечномъ? Увы! Все та же старая исторія, безъисходный кругъ, постоянно возобновляющійся математическій взглядъ на такія вещи, къ которымъ нельзя относиться съ математической точки зрѣнія. Что за жалкій предметъ, въ сущности, нашъ умъ! Мы только знакомы съ однимъ способомъ мышленія, вытекающимъ изъ круга нашихъ знаній, тотчасъ же примѣняемъ его къ такимъ вещамъ, о которыхъ не имѣемъ никакого понятія, и потомъ ропщемъ, если результатъ окажется простымъ reductio ad absurdum и обнаружитъ всю безконечную ложь и ничтожество нашихъ гипотезъ, догадокъ и такъ называемыхъ аксіомъ. Конфуцій, начавшій свою систему съ изумительнаго положенія, что «человѣкъ добръ», достигъ гораздо болѣе полезныхъ выводовъ, чѣмъ Шоппенгауеръ и всѣ пессимисты, взятые вмѣстѣ. Однако, Айзексъ былъ, все-таки, влюбленъ и ожидалъ отъ меня выраженій сочувствія.

— Милый другъ, — началъ я, — весьма пріятно слышать такія рѣчи; это освѣжитъ наши вѣрованія въ человѣческую природу, нашъ энтузіазмъ и т. д. И какъ-то самъ высказывалъ нѣчто подобное, но вы не хотѣли въ то время согласиться со мною. Мнѣ кажется, что вы окончательно обращены.

— Да, я дѣйствительно обращенъ. Недавно я не счелъ бы это возможнымъ, а теперь мнѣ не вѣрится, чтобы я когда-либо думалъ иначе. Полагаю, что такъ бываетъ съ большинствомъ вновь обращенныхъ, не исключая даже религіозныхъ адептовъ, со всѣми, кого легкокрылый духъ перенесъ изъ выжженной степи въ садъ, полный цвѣтущихъ розъ.

Онъ не въ силахъ былъ долго придерживаться зауряднаго склада рѣчи.

— А, между тѣмъ, — продолжалъ онъ, — палящій песокъ пустыни, ночная прохлада, клочекъ жалкой, увядающей зелени съ небольшимъ веселымъ ручейкомъ, протекающимъ посреди истоптаннаго верблюдами оазиса, — все это казалось мнѣ прежде такъ привлекательнымъ, что я чувствовалъ себя совершенно довольнымъ и не подозрѣвалъ даже существованія чего-нибудь лучшаго. А теперь мнѣ даже смѣшно вспомнить объ этомъ. Стою я посреди прелестнаго сада, древо жизни — рядомъ со мною, высокое, стройное, покрытое никогда неувядающими цвѣтами и плодами, которые освѣжаютъ засохшія губы и истомленный духъ. Садъ этотъ данъ намъ, какъ временная обитель, послѣ чего насъ ожидаетъ вѣчность небесныхъ сферъ.

Айзексъ снова воспламенился. Нѣкоторое время я молчѣлъ — онъ разжалъ руки, поднялъ ихъ, закинулъ за голову и глубоко вздохнулъ, точно желалъ насладиться новой жизнью, въ немъ зародившейся.

— Простите, если я верну васъ на землю, — началъ я, немного погодя, — но сдѣлали ли вы всѣ необходимыя распоряженія? Не могу ли я послужить вамъ чѣмъ-нибудь послѣ вашего отъѣзда? Что скажу я всѣмъ этимъ добрымъ людямъ, когда они станутъ разспрашивать меня насчетъ вашего внезапнаго исчезновенія?

— Да, я чуть было не забылъ всего этого. Если вы будете такъ добры, я желалъ бы, чтобы вы довели экспедицію до конца и заботились бы о покрытіи расходовъ. Тутъ есть гдѣ-то въ моемъ багажѣ мѣшки съ рупіями. Нарэнъ знаетъ объ этомъ. Я не возьму его съ собою… или, нѣтъ, по зрѣломъ размышленіи, я лучше передамъ деньги вамъ, а его возьму въ Симлу. Теперь подумаемъ о второмъ вопросѣ. Не говорите никому, кромѣ развѣ миссъ Вестонго, куда я уѣхалъ, да и съ нею дѣйствуйте по своему собственному усмотрѣнію. Мы встрѣтимся всѣ въ Симлѣ дней черезъ десять, и я не хочу, чтобы мое теперешнее дѣло огласилось, какъ вы легко поймете. Больше ничего нѣтъ, кажется; спасибо…

Онъ остановился, точно раздумывая о чемъ-то.

— Да, есть еще одинъ вопросъ. Если въ этой сдѣлкѣ съ Байтопуромъ случится что-нибудь изъ ряда вонъ и мнѣ понадобится вашъ совѣтъ, согласитесь ли вы его дать? Вы ничего не будете имѣть противъ этого?

— Конечно, нѣтъ. Все, что…

— Въ такомъ случаѣ, если Рамъ Лэль найдетъ, что вы намъ нужны, онъ отправитъ къ вамъ скорохода съ письмомъ, подписаннымъ мною и составленнымъ на персидскомъ шикастѣ, которымъ вы такъ владѣете. Пріѣдете ли вы ко мнѣ, если я пришлю за вами? Рамъ Лэль поручится за вашу цѣлость.

— Пріѣду, — отвѣчалъ я, хотя тутъ же подумалъ, что для меня, человѣка осторожнаго, было нѣсколько рисковано отдавать свою жизнь въ руки такого таинственнаго существа, какъ Рамъ Лэль, который появляется и исчезаетъ непостижимымъ образомъ и находится въ связи съ подозрительными старыми фокусниками-браминами. Я довѣрялъ Айзексу гораздо больше, чѣмъ его другу, адепту.

— Полагаю, — началъ я, смутно надѣясь еще удержать его, — что нѣтъ никакого средства покончить это дѣло такъ, чтобы вы могли остаться здѣсь.

— Нѣтъ, другъ Григгсъ. Еслибъ былъ такой способъ, я ни за что не уѣхалъ бы сегодня, изъ всѣхъ дней года, всѣхъ дней моей жизни. Другаго средства нѣтъ, клянусь могилою моего отца, да будетъ съ нимъ миръ Аллаха!

Немного спустя, мы легли спать.

Глава XII.

Въ четыре часа Нарэнъ разбудилъ насъ, а минутъ черезъ двадцать Айзексъ уже былъ верхомъ. Я тоже велѣлъ сѣдлать себѣ лошадь; мнѣ хотѣлось воспользоваться утреннею прохладою, чтобы проводить пріятеля. Мы миновали сонный лагерь; по обыкновенію индусскихъ слугъ, Нарэнъ скрылся куда-то, чтобы снова появиться въ концѣ дневнаго пути улыбающимся, какъ всегда. Молодой мѣсяцъ исчезъ незадолго передъ тѣмъ, но звѣзды еще ярко сіяли, а подъ деревьями было совершенно темно.

Ярдовъ двадцать за послѣднимъ шатромъ какая-те темная фигура внезапно выдѣлилась изъ мрака и положила руку на поводъ лошади Айзекса. Онъ остановился и нагнулся съ сѣдла; до слуха моего донесся неясный шепотъ. Все эта длилось не болѣе мгновенія; потомъ тѣнь быстро исчезла. Я былъ увѣренъ, что слышалъ во мракѣ звукъ поцѣлуя, а въ воздухѣ носился несомнѣнный запахъ розъ. Меня это удивило, но я промолчалъ. Подкарауливать любимаго человѣка въ утреннія сумерки, чтобы дать ему поцѣлуй, розу и сказать прощальное слово!… Миссъ Вестонго, навѣрное, приняла меня въ темнотѣ за слугу Айзекса.

— Григгсъ, — сказалъ онъ, когда мы разставались миль шесть или семь дальше, — странная вещь случилась со мною сегодня утромъ. Я поручаю теперь вашему попеченію не однѣ только деньги.

— Знаю. Вѣрьте мнѣ. Прощайте.

Онъ уѣхалъ.

Признаюсь, возвращаясь въ лагерь, я былъ очень грустенъ. Мое знакомство съ Айзексомъ, такъ быстро перешедшее въ близость, сдѣлалось какъ бы частью моей жизни. Я чувствовалъ къ нему привязанность, никогда еще не испытанную мною до той поры къ кому бы то ни было. Охотно поѣхалъ бы я съ нимъ въ Кейтунгъ; предчувствіе говорило мнѣ, что готовится бѣда. Айзексъ не касался болѣе дѣла съ Байтопуромъ, такъ какъ все было рѣшено заранѣе, насколько вообще возможно рѣшить что-нибудь. Говорить было теперь не о чемъ; настало время дѣйствовать. Я зналъ, однако, что Айзексъ не довѣряетъ раджѣ и безъ помощи Рамъ Лэля, въ чемъ бы она ни состояла, ни за что не отправился бы одинъ на такое свиданіе.

Вернувшись, я нашелъ лагерь въ полномъ движеніи; было уже семь часовъ. Слуга сказалъ мнѣ, что Кильдэръ и надсмотрщикъ отправились верхомъ стрѣлять мелкую дичь. Гаркинсъ и шикарри занимались вытягиваніемъ и отдѣлкою тигровой шкуры, добытой старикомъ наканунѣ. Ни миссъ Вестонго, ни ея братъ еще не выходили изъ палатокъ. Я переодѣлся, отдохнулъ, напился чаю и задумался надъ тѣмъ, что станется съ нашей компаніей безъ Айзекса, который, по крайней мѣрѣ, для меня и еще для одного лица, былъ ея душою, какъ вѣрно замѣтилъ вчера Гаркинсъ. Погода стояла уже не такая теплая, какъ наканунѣ, и я предался размышленіямъ, не соблазнить ли Кильдэра и Вестонго поохотиться за кабанами, или не расположиться ли мнѣ въ столовой съ книгами. Неожиданное прибытіе верховаго съ письмами изъ далекаго почтоваго отдѣленія рѣшило мои недоумѣнія въ пользу болѣе мирнаго занятія. Я просмотрѣлъ газеты и убѣдился, что англичане все болѣе и болѣе впутываются.во всевозможныя затрудненія, составлявшія отличительную черту афганской экспедиціи 1879 года. Увидавъ далѣе изъ полученнаго мною письма, съ просьбою о присылкѣ двадцати фунтовъ, что племянникъ, единственный родственникъ мой на всемъ свѣтѣ, не погибъ еще той безвременной смертью, которую такъ давно заслуживалъ, я началъ соображать, за какую бы книгу мнѣ приняться. Переходя, такимъ образомъ, отъ одного дѣла къ другому, я очутился часовъ въ десять утра въ столовой, рядомъ съ миссъ Вестонго, окруженной вышиваньемъ и письменными принадлежностями, совершенно такъ, какъ съ недѣлю тому назадъ. По просьбѣ дѣвушки, я не прервалъ своего занятія. Я только что оканчивалъ яростную статью для Завывателя, въ полной увѣренности, что она окажется достаточно мѣткою, несмотря на промежутокъ времени, который пройдетъ до ея появленія. Въ Индіи можно напечатать передовую статью хоть черезъ мѣсяцъ, и она, все-таки, вполнѣ достигнетъ своей цѣли, если только горячо написана. Журналистика, не нуждается здѣсь въ такой быстротѣ, какъ въ Нью-Іоркѣ; за то она гораздо лучше оплачивается.

— Вы очень заняты, мистеръ Григгсъ? — послышался вопросъ.

— Ахъ, нѣтъ; самое пустяшное дѣло, — отвѣчалъ я, продолжая писать, — «ни съ чѣмъ несравнимое безуміе… возмутительное шарлатанство…»

— Мистеръ Григгсъ, вы понимаете всѣ эти вещи?

— «…Афганская политика…» какже, понимаю, миссъ Вестонго… «лорда Биконсфильда…»

Будетъ, подумалъ я; полагаю, что эта статья взбѣситъ Гэркинса, если онъ ее когда-нибудь увидитъ, чего не дай Богъ. Я кончилъ и свернулъ перенумерованные листки въ трубочку.

— Извините, пожалуйста, миссъ Вестонго: я дописывалъ фразу. Теперь я совершенно къ вашимъ услугамъ.

— Не безпокойтесь; я вижу, что вы очень заняты.

— Ничуть, увѣряю васъ. На подержать ли вамъ этотъ запутанный мотокъ?

— Благодарю. Это такъ утомительно, а я вовсе не расположена сегодня къ прилежанію.

Взявъ шерсть, я принялся за дѣло, въ сущности, вовсе не трудное. Я расправилъ петли, нашелъ концы и началъ наматывать нитку на клочекъ бумаги. Странно, право, до какой степени шерсть умѣетъ завязываться, безъ посторонней помощи, во всевозможные узлы, точно канатъ на корабельныхъ снастяхъ. Тѣмъ не менѣе, дѣло двигалось впередъ довольно успѣшно. Я посмотрѣлъ на лицо миссъ Вестонго, блѣдное и усталое отъ безсонной ночи, но такое же прелестное, какъ всегда; да, безъ сомнѣнія, прелестное. Она слабо улыбнулась.

— Какіе у васъ, однако, ловкіе пальцы. Гдѣ научились вы этому? Нѣтъ ли у васъ дома сестры, которая заставляетъ васъ мотать для нея шерсть?

— Нѣтъ. У меня нѣтъ сестры. Но я долго былъ на морѣ.

— Не тамъ же привыкли вы мотать шерсть. По всему вѣроятію, васъ еще ребенкомъ обучала этому мать, если только вы были когда-нибудь маленькимъ.

— Матери своей я не помню., А развязывать узлы я научился на морѣ.

— Простите, — сказала она, догадавшись, что коснулась больнаго мѣста. — Какую странную жизнь вели вы, однако!

— Пожалуй, что такъ. Я не помню никого изъ своихъ родныхъ, кромѣ брата, который былъ гораздо старше меня. Онъ умеръ уже давнымъ-давно, и теперь сынъ его — мой единственный родственникъ. Самъ же я родился въ Италіи.

— Когда же успѣли вы научиться столькимъ вещамъ? Вы знаете, кажется, всѣ языки на свѣтѣ.

— Я получилъ хорошее воспитаніе. Былъ одинъ человѣкъ, который интересовался мною и, еще прежде чѣмъ сдѣлаться морякомъ, я учился въ Римѣ по-гречески и по-латыни.

Мнѣ непріятно было отвѣчать на эти вопросы. Я не люблю говорить о своемъ прошломъ, да еще съ такой дѣвушкой, какъ она. Думаю, что миссъ Вестонго замѣтила мое нежеланіе; по крайней мѣрѣ, когда я подалъ ей клубокъ съ аккуратно намотанной шерстью, она поблагодарила меня и вслѣдъ затѣмъ перемѣнила предметъ разговора или, вѣрнѣе, перенесла его на другую почву.

— Есть что-то независимое въ жизни искателя приключеній, т.-е., я хочу сказать, человѣка, который странствуетъ по свѣту, совершая разные подвиги. Еслибъ я была мужчиной, я непремѣнно сдѣлалась бы такимъ авантюристомъ, какъ вы.

— Да я и вполовину не такой авантюристъ, выражаясь вашими словами, какъ покинувшій насъ сегодня утромъ другъ.

Это было первое упоминаніе объ Айзексѣ со времени его отъѣзда. Сорвалось оно у меня невольно, такъ какъ ни за что на свѣтѣ не сталъ бы я сознательно увеличивать ея горя. Миссъ Вестонго откинулась на спинку стула и опустила на колѣна руки съ работою; глаза ея упорно глядѣли въ открытую дверь; лицо было смертельно блѣдно, какъ бываетъ только у людей съ очень нѣжною кожею, когда они больны или ранены. Дѣвушка сидѣла неподвижно. Я недоумѣвалъ, нездорова ли она, или перемѣна въ ея внѣшности вызвана исключительно отъѣздомъ Айзекса.

— Не прочесть ли мнѣ вамъ что-нибудь, миссъ Вестонго? Вотъ книга сравнительно новая: Свѣточъ Азіи Эдвина Арнольда. Это поэма, посвященная Индіи. Доставитъ ли она вамъ удовольствіе?

Дѣвушка догадалась объ искренности моего намѣренія. Что-то похожее на улыбку промелькнуло по ея губамъ.

— Вы очень добры, мистеръ Григгсъ. Пожалуйста, почитайте.

Я взялъ книгу и началъ читать прелестные, мелодическіе стихи, полные прекрасныхъ, высокихъ, ясно изложенныхъ мыслей. Музыка стиха и глубина мысли утѣшили, тронули, убаюкали бѣдную дѣвушку; утро прошло незамѣтно. Думаю, что тишина и поэзія усилили въ ней чувство довѣрія ко мнѣ, какъ къ другу любимаго человѣка, по крайней мѣрѣ, когда я пріостановился на минуту, видя, что кто-то подходитъ къ нашему шатру, она спросила просто:

— Куда онъ уѣхалъ?

— Сдѣлать благородное дѣло — спасти жизнь человѣка, котораго онъ никогда не видалъ.

Лицо ея озарилось радостнымъ свѣтомъ; застывшая кровь, покинувъ ея щечки подъ вліяніемъ горя первой разлуки, снова прилила къ нимъ; черты ея выражали теперь всю гордость любви и счастія, которыми она наслаждалась вчера и насладится опять, — но только когда? Бѣдная дѣвушка! Ей казалось такъ трудно ждать.

День прошелъ съ грѣхомъ пополамъ, но обѣдъ былъ мраченъ. Миссъ Вестонго, видимо, чувствовала себя далеко не хорошо. Я недоумѣвалъ, какъ могло горе временной разлуки произвести такую внезапную перемѣну въ сильномъ и здоровомъ, хотя бы и чуткомъ существѣ. Кильдэръ и надсмотрщикъ пытались оживить общество, но Джонъ Вестонго безпокоился о сестрѣ, и даже старый Кэрри Гэркинсъ начиналъ догадываться, что тутъ что-то неладно. Мы курили на воздухѣ; дѣвушка ни за что не хотѣла уйти, хотя Джонъ просилъ ее объ этомъ. Пока мы сидѣли всѣ вмѣстѣ (послѣ обѣда прошло, быть можетъ, съ полчаса), внезапно прискакалъ во весь опоръ гонецъ и, спрыгнувъ съ лошади, спросилъ, который изъ насъ «Gurregis Sahib», какъ обыкновенно произносятъ туземцы мое благозвучное имя. Узнавъ, что это я, онъ низко поклонился и вручилъ мнѣ письмо, которое я поспѣшно поднесъ къ свѣту. Оно было на персидскомъ шикастѣ, а внизу стояла подпись: «Абдулъ-Гафизъ-бенъ-Исакъ». — «Рамъ Лэль, — писалъ Айзексъ, — встрѣтился неожиданно со мною и отправляетъ вамъ это посланіе ему одному извѣстнымъ способомъ, быстрымъ, какъ полетъ орла. Необходимо, чтобы вы присоединились къ намъ близъ Сультанпура, ниже Кейтунга, послѣ двѣнадцати часовъ того дня, когда настанетъ полнолуніе. Поѣзжайте на Джулиндеръ и Сультанпуръ; вы легко настигнете меня, такъ какъ я ѣду черезъ Симлу. Ради нашей дружбы, ради моей любви, не откажите. Вопросъ касается жизни и смерти. Деньги передайте Кильдэру. Да будетъ съ вами миръ!»

У меня вырвался совершенно неопредѣленный вздохъ. Радовался ли я увидать друга, сожалѣлъ ли, что приходится покинуть любимую имъ женщину въ ея теперешнемъ положеніи, — я едва ли и самъ это зналъ.

— Мнѣ кажется, что намъ лучше всѣмъ вернуться въ Симлу, — сказалъ Джонъ Вестонго, когда я сообщилъ, что неотложное дѣло отзоветъ меня на зарѣ.

— Да, здѣсь скоро никого не будетъ, — уныло замѣтилъ Гэркинсъ.

Я нашелъ случай намекнуть миссъ Вестонго на цѣль моей поѣздки, а деньги передалъ Кильдэру.

Въ утреннемъ мракѣ, въ ту минуту, когда я уже почти миновалъ шатры, та же тѣнь, которую я видѣлъ однажды, мелькнула передо мною и положила руку на поводъ моей лошади. Я остановился на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ за сутки передъ тѣмъ осадилъ коня Айзексъ.

— Отдайте ему это отъ меня. Господь васъ храни.

Минуту спустя, дѣвушка исчезла, оставивъ въ моей рукѣ маленькій свертокъ. Я положилъ его на грудь и уѣхалъ.

«Какъ она его, однако, любитъ!» — подумалъ я.

---

Путешествіе, которое я предпринялъ, было не особенно пріятно. Для того, чтобы во-время попасть въ неприступное мѣсто, избранное Айзексомъ для освобожденія Ширъ-Али, мнѣ необходимо было пробираться дорогою болѣе прямою и трудною, чѣмъ та, до которой ѣхалъ мой другъ. Онъ вернулся на Симлу и, благодаря тщательнымъ мѣрамъ, прибудетъ въ Кейтунгъ, часто мѣняя лошадей тамъ, гдѣ можно ѣхать верхомъ, или пользуясь услугами цѣлаго отряда носильщиковъ, если дорога слишкомъ крута для четвероногихъ вьючныхъ животныхъ. Я же, напротивъ того, долженъ былъ покинуть желѣзную дорогу въ Джудиндерѣ, совершенно незнакомомъ мнѣ мѣстѣ, съ помощью собственной сообразительности и обильнаго запаса рупій мнѣ приходилось прокладывать себѣ путь на протяженіи двухсотъ миль въ странѣ, о которой я не имѣлъ ровно никакого понятія. Перспектива была не особенно соблазнительна, но я надѣялся, что въ такомъ важномъ дѣлѣ человѣкъ съ умомъ и богатствомъ Айзекса, къ тому же знакомый съ мѣстными условіями, непремѣнно сдѣлаетъ хоть нѣкоторыя необходимыя приготовленія. Чтобы достигнуть цѣли моего путешествія, я имѣлъ не болѣе шести дней.

Я рѣшился взять съ собою до Джулиндера только одного слугу, Кирамата-Али, и отослать его оттуда въ Симлу съ нашимъ скуднымъ багажемъ, такъ какъ, разъ покинувъ желѣзную дорогу, я намѣревался двигаться совершенно налегкѣ, безъ всякой задержки. Проѣхалъ я, быть можетъ, уже миль около пяти; за мною на сильной лошади слѣдовалъ Кираматъ-Али. Внезапно я увидалъ передъ собою незнакомаго саиса, въ простой бѣлой одеждѣ; онъ низко кланялся и держалъ подъ уздцы пару крѣпкихъ молодыхъ пони.

— Пундитъ Рамъ Лэль шлетъ вашей милости миръ и проситъ васъ ѣхать безостановочно. Dâk (смѣна лошадей) устроенъ вплоть до огненныхъ колесницъ (желѣзной дороги).

Черезъ мгновенье лошади были осѣдланы; Кираматъ-Али и я помогали саису. Посланные Рамъ Лэля отличались, повидимому, поразительной, быстротою. Предположимъ, что онъ встрѣтилъ Айзекса въ ту минуту, когда пріятель мой достигъ желѣзной дороги; даже и въ этомъ случаѣ ни одна обыкновенная лошадь не могла бы доставить ко мнѣ гонца къ тому времени, когда я получилъ письмо. Тѣмъ менѣе могъ бы простой индусъ устроить въ двѣнадцати-часовой срокъ или почтовую смѣну лошадей на протяженіи сотни миль. Разъ все готово, переѣздъ зависѣлъ уже только отъ физической выносливости всадника, такъ какъ лошади находились на разстояніи пяти или шести миль другъ отъ друга. Всѣмъ было хорошо извѣстно, что лордъ Стипльтонъ Кильдэръ проѣхалъ недавно отъ Симлы до Умбаллы въ ночь и вернулся обратно на другой день, — словомъ, совершилъ девяносто двѣ миля въ конецъ, постоянно мѣняя лошадей. Меня удивляла только быстрота, съ которою были сдѣланы необходимыя распоряженія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, это же самое и успокоивало меня. Если Рамъ Лэль могъ организовать въ такое короткое время переѣздъ, то, конечно, имѣя въ своемъ распоряженіи два лишнихъ дня, съумѣетъ устроить dâk и на большей части пути отъ Джулиндера въ Кейтунгъ.

Не стану описывать подробностей моего путешествія. Я прибылъ на станцію желѣзной дороги и разсчитывалъ протрястись еще сорокъ восемь часовъ, засыпая только урывками. Нигдѣ переѣзды не совершаются, правда, съ такими удобствами, какъ въ Индіи, гдѣ вагоны имѣютъ только два отдѣленія, въ которыхъ размѣщаешься обыкновенно по двое, хотя, съ помощью висячихъ коекъ, можно ѣхать вчетверомъ. Къ каждому отдѣленію примыкаетъ просторное помѣщеніе съ ваннами, гдѣ имѣешь право купаться, сколько хочешь, для вентиляціи и охлажденія воздуха также устроено множество приспособленій. Тѣмъ не менѣе, жара бываетъ иногда нестерпима, и безостановочный переѣздъ изъ Бомбея въ Калькутту въ знойные мѣсяцы года — тяжкое испытаніе даже для самаго крѣпкаго сложенія.

Мнѣ предстояло ѣхать около сорока восьми часовъ, и я порѣшилъ отдыхать въ это время сколько дозволить тряска, такъ какъ, разъ я буду верхомъ, пройдутъ долгіе дни, прежде чѣмъ мнѣ удастся хоть сколько-нибудь заснуть. Мы неслись обширными полями, покрытыми сахарнымъ тростникомъ, большею частью связаннымъ теперь въ громадные стоячіе пучки, мимо насъ мелькали безпредѣльныя пространства тщательно обработанной земли, перерѣзанныя съ правильностью шахматной доски ручейками и каналами, благодаря превосходной системѣ орошенія. Мѣстами попадались точно высокіе навѣсы, состоявшіе изъ четырехъ бамбуковыхъ столбовъ по угламъ, сверху переплетенныхъ вѣтвями. На нихъ сидятъ поселяне, когда зрѣетъ рожь, чтобы стеречь ее отъ воровъ и скота и отгонять птицъ. Все далѣе неслись мы, минуя Мирутъ и Моцуффернэггеръ, Умбаллу и Лудіану, пока не достигли на зарѣ джулиндерской станціи. Выйдя изъ вагона, я только что собирался начать разспросы относительно своихъ будущихъ дѣйствій, какъ вдругъ ко мнѣ подошелъ высокій, хорошо одѣтый мусульманинъ, въ простомъ бѣломъ кафтанѣ и тюрбанѣ, безукоризненно чистомъ и свѣжемъ, какъ мнѣ показалось, по крайней мѣрѣ, послѣ пыльной дороги.

Вѣжливый туземецъ вскорѣ объяснилъ мнѣ, что онъ агентъ Айзекса въ Джулиндерѣ и что телеграмма предупредила его о моемъ пріѣздѣ. Это сняло съ меня большую заботу; ясно, что всѣ мѣры были приняты, по возможности, для моего комфорта; Айзексъ просилъ моей помощи, но постарался избавить меня отъ ненужныхъ физическихъ неудобствъ; теперь я былъ увѣренъ, что легко и быстро одолѣю всѣ препятствія. Такъ оно и оказалось. Мусульманинъ отвелъ меня въ свой домъ, гдѣ я нашелъ просторное помѣщеніе, въ которомъ останавливался Айзексъ. Ванна была приготовлена со всевозможною роскошью; послѣ чего мнѣ подали весьма недурной завтракъ. Вслѣдъ затѣмъ появился самъ хозяинъ и объяснилъ, ъ что ему приказано распорядиться относительно моего дальнѣйшаго путешествія. Онъ организовалъ dâk на протяженіи ста миль; тѣ же мѣры приняты и далѣе, вплоть до моей конечной цѣли, которая была ему, однако, неизвѣстна. Слуга мой долженъ остаться здѣсь и вернуться въ Симлу съ багажемъ.

Часъ спустя, я садился уже на лошадь, чтобы начать свой долгій переѣздъ; со мной былъ револьверъ, а, на случай нужды, и нѣсколько рупій въ мѣшкѣ. Хозяинъ сообщилъ мнѣ, что мѣстность считается совершенно безопасною, если только я не боюсь лихорадки, которая свирѣпствуетъ по всей низменности у подножія холмовъ. Этого я не страшился. Опытъ показалъ мнѣ, что есть люди, которые расположены къ этой болѣзни и заражаются ею въ первый же годъ своего пребыванія въ Индіи. За то другіе совершенно нечувствительны къ маларіи и, спятъ ли на открытомъ воздухѣ въ дождливый сезонъ, бродятъ ли осенью по болотистымъ чащамъ, не заразятся никакой лихорадкой, хотя страдаютъ, быть можетъ, разными другими болѣзнями.

Все далѣе и далѣе двигался я, иногда по дурнымъ дорогамъ, а иногда и безъ всякой дороги, по широкой зеленой тропѣ, гдѣ свѣжая трава, выросшая послѣ дождей, не была еще примята волами и скрипучими колесами тяжелыхъ возовъ. Черезъ каждыя семь или восемь миль я встрѣчалъ, саиса съ свѣжимъ пони, привязаннымъ къ столбу и щипавшимъ траву на концѣ длинной веревки. Саисъ большею частью сидѣлъ тутъ же, поджавъ подъ себя ноги; рядомъ съ нимъ находился мѣшокъ съ провизіей и сложенная изъ камня трехсторонняя печка, почернѣвшая отъ варки недавняго обѣда; иногда я заставалъ его за изготовленіемъ, а иногда за истребленіемъ любимаго блюда, смотря по времени дня. Ѣхалъ я день и ночь мимо заснувшихъ деревень, гдѣ шакалы выли вокругъ открытыхъ дверей хижинъ, мимо обширныхъ полей съ недавнею жатвою, холмовъ, густо поросшихъ лѣсомъ, широкаго изгиба рѣки Сутлея, по возвышенной плоскости, около Сультанпура. Мало-по-малу деревни начали рѣдѣть, поля показались менѣе обработанными, по мѣрѣ того, какъ громада Гималаевъ вырѣзывалась все яснѣе при свѣтѣ луны. Ѣхалъ я на всевозможныхъ лошадяхъ, толстыхъ и тощихъ, объѣзжанныхъ и необъѣзженныхъ, высокихъ и низкорослыхъ, съ римскими носами и съ шеями, напоминавшими гусиныя. Все далѣе двигался я, перенося сѣдло, узду и мѣшокъ съ одного коня на другаго и оставляя позади себя замученное животное. Проѣзжая какъ-то разъ въ бродъ рѣку и стащивъ сапоги, чтобы освѣжить ноги, я не могъ противустоять искушенію, наскоро сбросилъ одежду и кинулся въ воду, потомъ поскакалъ далѣе. Подо мною раздавался мѣрный звукъ подковъ, быстро ударявшихся о дорогу, точно земля была окутаннымъ сукномъ барабаномъ, по которому мы отбивали немолчную дробь.

До зари я проѣхалъ, должно быть, около ста тридцати миль, и быстрота эта начинала сказываться даже на моемъ крѣпкомъ организмѣ. Для человѣка, привыкшаго въ верховой ѣздѣ, утомленіе сводится до минимума, если черезъ часъ или два ему даютъ свѣжую лошадь. Нечего заботиться тогда о благосостояніи этого полезнаго животнаго; бѣжать ему придется семь или восемь миль, и задача его кончена. Не надо постоянно пересаживаться на сѣдлѣ или прибѣгать въ тѣмъ мелкимъ уловкамъ для правильнаго распредѣленія тяжести, которыя обыкновенно поглощаютъ все вниманіе всадника, если онъ намѣренъ оставаться на той же лошади миль сто или даже пятьдесятъ. Въ увѣренности, что впереди найдется свѣжій конь, сидишь свободно, вовсе не думая о томъ, какъ бы облегчить свой вѣсъ. Пробѣжавъ миль около тридцати, уже начинаешь выдергивать ноги изъ стремянъ, а если случайно ѣдешь на старой лошади, которая не обращаетъ вниманія на такіе пустяки, то, по всему вѣроятію, перекинешь даже одну ногу черезъ сѣдло и проѣдешь нѣсколько миль бокомъ. По пути раза два задремлешь и проснешься съ чувствомъ, будто падаешь въ пропасть, хотя, по моему мнѣнію, человѣкъ можетъ спать во время полнаго галопа, и давленіе его колѣнъ ни на минуту не ослабнетъ, пока онъ не встрепенется при пробужденіи. Тѣмъ не менѣе, вопреки примѣру лорда Стипльтонъ Кильдэра и его поѣздкѣ въ Умбаллу и обратно въ двадцать четыре часа, даже самый сильный человѣкъ, продѣлавъ болѣе ста миль верхомъ, чувствуетъ потребность въ отдыхѣ, ходьбѣ и снѣ.

Ко мнѣ подошелъ новый посланный Рамъ Лэля въ то мгновеніе, когда, проѣзжая при восходѣ солнца по очень неудобному пути, я бросился съ сѣдла на прохладную траву. Агентъ, кто бы онъ ни былъ, оказался человѣкомъ очень страннаго вида, въ грязномъ коричневомъ суконномъ кафтанѣ, съ широкимъ кушакомъ, обмотаннымъ вокругъ стана. Остроконечная шапка, украшенная мишурнымъ золотымъ кружевомъ, покрывала его голову; жирныя черныя кудри неопрятно извивались по выдающимся скуламъ, смѣшиваясь съ жидкою, всклокоченною бородкой. Довольно подозрительная рукоятка, стянутая мѣдною проволокою, высовывала змѣеподобную голову изъ складокъ кушака, а ноги незнакомца, засунутые въ мѣстные башмаки на толстыхъ подошвахъ, напоминали тарантула въ сапогахъ. Онъ неловко поклонился и губы его скривились въ улыбку; потомъ обратился ко мнѣ съ обычнымъ привѣтствіемъ сѣверныхъ странъ: «да не утомятся никогда ваши ноги въ пути». Такъ какъ я провелъ двадцать четыре часа въ сѣдлѣ, то не ноги мои были самою утомленною частью тѣла; тѣмъ не менѣе, я отвѣтилъ пожеланіемъ, чтобы тѣнь стоявшаго передо мною засаленнаго джентльмена не уменьшилась ни на волосъ въ теченіе слѣдующихъ десяти тысячъ лѣтъ. Послѣ того мы приступили къ дѣлу, и я замѣтилъ, что незнакомецъ изъясняется на очень ломанномъ, едва понятномъ индостанскомъ нарѣчіи. Я попытался обратиться къ нему по-персидски, но тщетно. По его словамъ, онъ говорилъ на этомъ языкѣ, но только не на такомъ діалектѣ, чтобы я могъ его понять. Мы снова вернулись къ индостанскому говору, и я вывелъ заключеніе, что незнакомецъ, должно быть, странствующій кабулецъ.

Въ видѣ рекомендаціи, онъ упомянулъ объ Айзексѣ, назвавъ его Абдулъ-Гафизъ-Сагибомъ; замѣтно было, что онъ знаетъ его лично. Абдулъ, — сказалъ онъ, — находится недалеко отсюда, — конечно, въ тотъ смыслѣ, какъ понимаются разстоянія въ Гималаяхъ. Встрѣчусь я съ нимъ, по всему вѣроятію, послѣ завтра. Ѣхать верхомъ вскорѣ будетъ невозможно, такъ какъ ущелье по ту сторону Сультанпура недоступно для лошадей. За то тамъ меня ожидаютъ куліи съ низкими носилками, прикрѣпленными къ бамбуковымъ палкамъ, въ которыхъ путешествія совершаются быстро и безъ утомленія, но съ вредными послѣдствіями для пищеварительныхъ органовъ. Незнакомецъ сказалъ далѣе, что проводитъ меня всю слѣдующую станцію, вплоть до носильщиковъ. Мнѣ показалось, что ему очень хотѣлось узнать цѣль моей поѣздки; но онъ былъ мудръ и, помня данныя ему инструкціи, не мучилъ меня разспросами. Я невозмутимо заявилъ, что сѣдло — престолъ воина, воздухъ черныхъ горъ — дыханіе свободы, но что голосъ пустаго желудка уподобляется рыканью царя лѣсовъ. На это туземецъ отвѣчалъ, что лѣса и находящаяся въ нихъ дичь — мои, что я властелинъ ихъ, а, по всему вѣроятію, и всей вселенной. Но онъ осмѣлился убить собственною рукою козленка и нѣсколько птицъ, которыхъ сейчасъ же и изготовитъ, если я соблаговолю вкусить отъ нихъ. Я возразилъ, что свѣтъ моего лица озаритъ такого преданнаго слугу въ размѣрахъ нѣсколькихъ монетъ, рупій и паисовъ, но что особенности моей касты воспрещаютъ мнѣ вкушать что-либо, сваренное не мною. Принявъ, однако, въ соображеніе его труды и добродушіе, я приглашаю вѣрнаго послѣдователя пророка, — да будетъ благословенно его имя, — раздѣлить трапезу, которую сейчасъ же изготовлю. Услышавъ это, незнакомецъ пришелъ въ большой восторгъ и принесъ мясо, завернутое, для предохраненія отъ муравьевъ, въ нѣчто похожее на попону.

Я недурной поваръ въ случаѣ нужды. Мы усѣлись, соорудили печь изъ камней, развели огонь и дали пламени превратиться въ горящіе угли; приготовивъ мясо, какъ умѣлъ, я приправилъ его перцемъ и порохомъ. Намъ было очень весело. Съ этой минуты незнакомецъ принадлежалъ всецѣло мнѣ; я зналъ, что могу теперь довѣрять ему. Бивакъ посреди Гималаевъ, если человѣкъ совершенно одинъ, далеко отъ всякой помощи — не такое мѣсто, чтобы предаваться предразсудкамъ относительно цвѣта кожи. Я не очень задумывался надъ этимъ вопросомъ и жадно ѣлъ мясо и разрѣзалъ птицъ своимъ складнымъ ножомъ.

Нижніе Гималаи сначала крайне непривлекательны. Все здѣсь громадно, но не величественно, а на первыхъ порахъ даже не поражаетъ размѣрами. Нижнія части горъ представляются зрителю рядомъ мягко изгибающихся холмовъ и лѣсистыхъ долинъ; мѣстами кажется, будто можно бы, даже удобно, охотиться въ окрестностяхъ. Только съ трудомъ убѣждаешься, что все здѣсь имѣетъ гигантскія пропорціи, что живыя изгороди состоятъ изъ рослыхъ рододендроновъ, каскады воды — настоящія рѣки, а каменныя стѣны — цѣлые торные кряжи.

Именно въ подобномъ мѣстѣ, приблизительно въ двѣнадцать часовъ назначеннаго дня, куліи ссадили меня съ носилокъ, предупредивъ, что я достигъ конца своего путешествія. Черезъ минуту раздались ясные звуки радостнаго привѣтствія. Обернувшись, и увидалъ Айзекса, онъ быстро шелъ ко мнѣ, безстрашно прыгая вдоль края пропасти, точно всю свою жизнь пасъ козъ и разорялъ орлиныя гнѣзда. Съ своей стороны, и я двинулся къ нему на встрѣчу; черезъ мгновеніе мы жали другъ другу руки съ нелицемѣрнымъ восторгомъ. Что значилъ для меня Гэрвинсъ и вся его компанія! Здѣсь былъ тотъ человѣкъ, котораго я искалъ, единственный на всемъ земномъ шарѣ, чья дружба имѣетъ для меня цѣну. А, между тѣмъ, съ нашей первой встрѣчи прошло всего только три недѣли; къ тому же, я вовсе не одаренъ восторженнымъ темпераментомъ.

— Что новаго, другъ Григгсъ?

— Она кланяется вамъ и шлетъ вотъ это, — отвѣтилъ я, вынимая изъ кармана свертокъ, всунутый въ мою руку миссъ Вестонго, когда я уѣзжалъ въ темнотѣ.

Лицо Айзекса внезапно омрачилось. Это была та самая серебряная коробка, которую онъ подарилъ дѣвушкѣ. Возможно ли, что она употребила такія усилія только для того, чтобъ возвратить ее? Онъ уныло вертѣлъ коробку въ рукахъ.

— Вы бы лучше открыли ее. Въ ней, навѣрное, есть что-нибудь.

Никогда не видалъ я на человѣческомъ лицѣ такой полнѣйшей перемѣны, какая произошла въ одну секунду въ чертахъ Айзекса. Получивъ обратно коробку, онъ не подумалъ открыть ее, подъ вліяніемъ разочарованія. Теперь же онъ откинулъ назадъ крышку. Связанная кусочкомъ узкой ленты и тщательно приглаженная, лежала тяжелая прядь золотисто-бѣлыхъ волосъ, такихъ прелестныхъ, что все кругомъ померкло — трава, наша одежда и даже бѣлый значекъ, ниспадавшій съ тюрбана Айзекса. Покоясь въ изящной коробкѣ, волосы эти какъ бы распространяли яркое сіяніе, несмотря на ослѣпительный полдень.

Не успѣлъ Айзексъ увидать, въ чемъ дѣло, какъ отвернулся съ сіяющимъ отъ радости лицомъ и отошелъ отъ меня на нѣсколько шаговъ, наклонивъ голову и, видимо, созерцая свое новое сокровище. Потомъ онъ защелкнулъ пружину и, положивъ коробочку въ карманъ, обратился ко мнѣ съ словами:

— Спасибо, Григгсъ. Какъ поживаютъ они всѣ?

— Право, стоило проѣхать верхомъ двѣсти миль, чтобы увидѣть ваше лицо въ ту минуту, когда вы открыли коробку. — Всѣ здоровы. Когда я оставилъ ихъ, они громко клялись, что экспедиція кончена и пора вернуться въ Симлу.

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Мы будемъ тамъ черезъ три дня съ помощью изумительныхъ почтовыхъ сношеній Рамъ Лэля.

— Да, благодаря вамъ обоимъ, я умудрился доѣхать сюда совершенно благополучно. Какимъ образомъ устроили вы это? Съ самаго Джулиндера ни разу не было недостатка въ лошадяхъ.

— О, это очень легко, — отвѣчалъ Айзексъ. — Въ Индіи вы можете устроить dâk хоть на луну, если только согласны заплатить за это; можете достать любую вещь, гдѣ бы она ни находилась, на небѣ, на землѣ или въ аду. Весь вопросъ въ деньгахъ. Однако, милый другъ, вы очень похудѣли съ нашей разлуки. Путешествіе васъ утомило.

— А гдѣ же Рамъ Лэль? — спросилъ я, интересуясь услыхать кое-что о предстоявшемъ намъ передвиженіи.

— Право, не знаю. Вѣроятно, гдѣ-нибудь здѣсь; онъ, навѣрное, магнетизируетъ змѣй, останавливаетъ падающія лавины, — словомъ, предается какимъ-нибудь изъ тѣхъ игривыхъ занятій, которымъ научился, по его словамъ, въ Эдинбургѣ. Мы славно провели послѣдніе два дня. Рамъ Лэль ни разу никуда не исчезалъ, не проглатывалъ, такъ сказать, самого себя, не изрекалъ таинственныхъ и странныхъ пророчествъ. Все время толковали мы объ отвлеченныхъ предметахъ. Онъ столько же знаетъ о радугѣ, алгебрѣ и тому подобномъ, какъ и вы сами. Рекомендую его вамъ. Думаю, что это былъ бы для васъ отличный товарищъ. Вотъ онъ, съ карманами, набитыми змѣями и другими вредными животными. Я просилъ его изловить и приручить для миссъ Вестонго золотистаго орла, но, по его мнѣнію, онъ съѣлъ бы шакала, а по всему вѣроятію, и слугъ, такъ что я временно отказался отъ этой мысли.

Айзексъ находился, очевидно, въ превосходномъ настроеніи духа. Въ эту минуту къ намъ подошелъ Рамъ Лэль. Я сразу увидалъ, что среди культурныхъ условій Симлы буддистъ былъ совершенно иной человѣкъ; здѣсь же Рамъ Лэль, образованный жрецъ науки, окруженный своими любимыми животными, растеніями и холмами, былъ неузнаваемъ. Правда, онъ казался такимъ же сѣрымъ, какъ и всегда, но теперь все въ немъ было опредѣленнѣе, контуры рѣзче, черты лица болѣе напоминали Данта; да и разсмотрѣть ихъ было легче подъ яркими лучами солнца. Никому и въ голову не пришло бы, что онъ можетъ усѣсться, поджавъ ноги, и внезапно раствориться въ воздухѣ. Онъ казался гораздо плотнѣе, не такъ худъ, голосъ былъ гуще и не имѣлъ даже тѣни того страннаго, далекаго звука, который я подмѣтилъ въ немъ прежде.

— Ахъ, — сказалъ Рамъ Лэль по-англійски, — вотъ, наконецъ, и мистеръ Григгсъ. Какъ разъ во-время. Такъ вотъ тотъ джентльменъ, котораго не легко удивить! Это и отлично. Я люблю людей съ спокойными нервами. По вашему лицу я вижу, что вы голодны… Абдулъ-Гафизъ, почему бы намъ не пообѣдать? Гораздо лучше, если мы покончимъ съ тѣлесною немощью еще до наступленія ночи.

— Безъ всякаго сомнѣнія. Идемъ же. Но, прежде всего, раздѣлайтесь съ носильщиками. Пусть они ждутъ насъ до завтрашняго вечера но ту сторону долины. У нихъ всегда есть запасъ пищи, а топлива здѣсь вволю.

Какъ разъ за уступомъ холма находился небольшой шатеръ, защищенный отъ сѣверныхъ вѣтровъ высокими глыбами скалъ и такъ тщательно устроенный и скрѣпленный, что могъ бы противустоять, въ случаѣ нужды, даже бурѣ. Мы направились туда втроемъ и усѣлись вокругъ огня, такъ какъ въ сентябрѣ воздухъ въ ущельяхъ суровъ, даже просто холоденъ. Айзексъ досталъ провизіи; мы ѣли всѣ вмѣстѣ, точно насъ не разлучали вѣковыя національныя различія. Рамъ Лэль держалъ себя совершенно просто, непринужденно и говорилъ очень привѣтливо. Во время трапезы не было сдѣлано никакого намека на странный поводъ, ради котораго мы сошлись на вершинѣ Гималаевъ со всѣхъ странъ свѣта. Только по окончаніи ея Рамъ Лэль началъ говорить; ѣлъ онъ меньше другихъ, вскорѣ насытился и принялся изумительно ловко крутить папиросы, пока мы удовлетворяли свой болѣе молодой и здорбвый аппетитъ.

— Абдулъ Гафизъ, — началъ буддистъ, сѣрое лицо кото, раго наклонялось надъ безцвѣтными руками, крутившими бумагу, — не скажемъ ли мы теперь мистеру Григгсу, что намъ предстоитъ дѣлать? Потомъ онъ можетъ лечь въ шатрѣ и спать до вечера, такъ какъ усталъ и нуждается въ отдыхѣ, чтобы возстановить силы.

— Да будетъ такъ, Рамъ Лэль, — отвѣчалъ Айзексъ.

— Ну, и отлично. Такъ вотъ каково положеніе дѣлъ, мистеръ Григгсъ. Ни Айзексъ, ни я не довѣряемъ тѣмъ людямъ, съ которыми намъ предстоитъ встрѣтиться. Опасаясь быть убитыми невзначай, мы придумали послать за вами, чтобы насъ охранять.

Онъ добродушно улыбался, глядя на растерянное выраженіе моего лица.

— Именно такъ, — продолжалъ онъ, — и вы сейчасъ узнаете, что должны дѣлать. Мѣсто нашихъ будущихъ дѣйствій недалеко отсюда, вонъ тамъ въ долинѣ. Ожидаемая партія уже приближается, а въ полночь мы сойдемъ внизъ и встрѣтимся съ нею. Свиданіе произойдетъ, конечно, такъ, какъ всѣ переговоры для передачи плѣнныхъ. Предводитель отряда выступитъ впередъ съ ввѣреннымъ ему человѣкомъ, а, бытъ можетъ, и съ однимъ изъ соваровъ. Мы станемъ въ рядъ одинъ около другаго и будемъ ждать ихъ приближенія. Вотъ въ чемъ заключается ихъ заговоръ. Они порѣшили убить, если окажется возможнымъ, Ширъ-Али и Айзекса. На наше присутствіе они не разсчитываютъ, а, вѣроятно, думаютъ, что нашъ другъ пріѣдетъ подъ охраною коннаго отряда. Посланные раджи постараются подкрасться близко къ тому мѣсту, гдѣ мы будемъ стоять, и, по знаку своего вождя, въ ту минуту, когда онъ положитъ руку на плечо Айзекса, кинутся на Ширъ-Али и изрѣжутъ его въ куски, да и Айзекса также, если только ихъ начальникъ не съуѣетъ сдѣлать это самъ. Слушайте же, мистеръ Григгсъ. Вотъ, чего мы отъ васъ ожидаемъ. Вашъ другъ, и мой не желаетъ, чтобы я пустилъ въ ходъ чудеса, такъ что вамъ придется сдѣлать силою то, чего можно бы достигнуть хитростью, хотя и не такъ скоро. Когда вы увидите, что начальникъ отряда кладетъ руку на плечо Айзекса, хватайте его за горло, но не забывайте его другой руки, такъ какъ въ ней будетъ оружіе. Не дайте ему только ранить Айзекса, а я позабочусь о всѣхъ остальныхъ, для которыхъ, навѣрное, потребуется все мое вниманіе.

— Но, — возразилъ я, — предположимъ, однако, что предводитель шайки окажется сильнѣе или быстрѣе меня. Что тогда?

— Не бойтесь, — улыбаясь, отвѣчалъ Айзексъ, — такихъ людей не бываетъ.

— Послушайте, — вмѣшался Рамъ Лэль, — этимъ вы не смущайтесь, а старайтесь только повалить человѣка на землю и убить его. Ручаюсь, что вы справитесь съ нимъ превосходно, а если окажется какое-нибудь затрудненіе, быть можетъ, я буду въ состояніи помочь вамъ.

— Хорошо, давайте мнѣ папиросъ.

Я не успѣлъ еще выкурить и одной, какъ заснулъ.

Когда я открылъ глаза, солнце уже сѣло, но яркій свѣтъ разливался повсюду. Полный мѣсяцъ только что всходилъ надъ холмами, распространяя на окрестность серебристый блескъ. Далекія снѣжныя вершины отражали его на глубокія, мрачныя долины. Высокая скала, подъ защитою которой ютился нашъ шатеръ, казалось, превратилась изъ грубаго камня въ драгоцѣнный металлъ. Сіяніе разливалось повсюду, на шесты и веревки палатки, на стройную фигуру Айзекса, подтягивавшагося ремнемъ и искавшаго въ портфелѣ условіе съ раджею. Рамъ Лэль, обыкновенно сѣрый и безцвѣтный, походилъ теперь на серебряную, статую, а тлѣвшее пламя костра казалось тусклымъ, едва виднымъ. Дивная была луна! Я взглянулъ на часы: стрѣлка показывала восемь.

— Да, — сказалъ Айзексъ, — вы утомились и спали долго. Пора двигаться въ путь. Въ этой бутылкѣ немного виски. Я не употребляю ее, но Рамъ Лэль говоритъ, что вамъ лучше выпить, иначе вы можете схватить лихорадку.

Я послушался. Потомъ мы пошли, оставивъ всѣ свои вещи въ шатрѣ, дверь котораго укрѣпили кольями. По близости не было туземцевъ; носильщики удалились на ту сторону долины, а шакалы не нашли бы у насъ ничего привлекательнаго, такъ какъ мы выбросили всѣ остатки трапезы. Что касается оружія, у меня былъ хорошій револьверъ и толстая палка. Айзексъ также вооружился пистолетомъ и турецкимъ ножомъ; Рамъ Лэль, сколько я могъ замѣтитъ, не взялъ ничего, за исключеніемъ длиннаго и легкаго посоха.

Лунный свѣтъ придавалъ окрестности поразительно дикій видъ; мы спускались съ горы тропою, далеко не гладкою или удобною. Время отъ времени, по мѣрѣ того, какъ мы приближались къ цѣли, мы огибали край какого-нибудь выступа и могли на минуту обозрѣть равнину. Шагъ далѣе, и мы снова погружались въ мракъ, заворачивали за какія-то глыбы, прокладывали себѣ путь среди катившихся камней. Наконецъ, обогнувъ уголъ, мы вышли на небольшой скалистый выступъ и пріостановились. Рамъ Лэль, повидимому, знакомый съ дорогою, шелъ впереди и поднялъ руку въ знакъ молчанія. Айзексъ и я стали на колѣна и перегнулись черезъ край обрыва. Футовъ двѣсти съ небольшимъ, подъ нами, на широкой зеленой полосѣ, окаймлявшей крутыя скалы, виднѣлся небольшой конный пикетъ. Нѣсколько человѣкъ, въ маленькихъ, плотныхъ тюрбанахъ и яркой одеждѣ сидѣло, поджавъ ноги; стреноженныя лошади, разсѣянныя на полянѣ, такъ усердно щипали траву, что глухой звукъ мѣрнаго жеванья долеталъ до насъ. Посреди маленькаго лагеря мы замѣтили человѣка, сидѣвшаго на коврѣ, закутаннаго въ тяжелую одежду и спокойно курившаго кальянъ. Рядомъ съ нимъ стояла другая фигура, ярче остальныхъ отражавшая лунный свѣтъ; судя по наряду, надо было думать, что это предводитель шайки, сидящій не могъ быть никѣмъ инымъ, кромѣ Ширъ-Али.

Осторожно спустились мы по послѣднимъ изгибамъ крутой тропинки, оборачиваясь, чтобы взглянуть на всадниковъ и плѣника, всякій разъ, когда оказывалось возможнымъ что-нибудь разсмотрѣть; наконецъ, мы вступили въ долину, приблизительно на четверть мили отъ мѣста, гдѣ находился отрядъ. Здѣсь, на окномъ пространствѣ, мы пріостановились на минуту, и Рамъ Лель возобновилъ данныя мнѣ инструкціи.

— Если предводитель положитъ руку на плечо Айзекса, хватайте его и валите на землю, — сказалъ онъ. — Не можете повалить, убейте какимъ хотите способомъ; выстрѣлите ему подъ руку изъ пистолета. Дѣло идетъ о жизни и смерти.

— Хорошо.

Мы смѣло двинулись по широкой полянѣ. Было около полуночи и луна стояла почти совершенно отвѣсно. Признаюсь, вся обстановка, гигантскія массы горъ, необозримыя пространства загадочной синевы, сквозь которую странно и неестественно вырѣзывались снѣжныя вершины, — все это нагоняло на меня невольный страхъ. Глухо и таинственно звучало клокотанье быстрой рѣки вокругъ поляны, по которой мы пробирались; мягкій шелестъ громадныхъ горныхъ летучихъ мышей, кружившихся надъ нами, когда мы спугивали ихъ съ вѣтвей, непріятно и тяжело раздавался въ воздухѣ.

Мы были, быть можетъ, шагахъ въ тридцати отъ небольшаго лагеря, гдѣ находилось человѣкъ около шестидесяти. Тогда Айзексъ остановился и произнесъ привѣтствіе.

— Миръ вамъ, жители Байтопура! — громко крикнулъ онъ.

Это была заранѣе условленная форма обращенія. Въ ту же минуту предводитель обернулся и взглянулъ на насъ, потомъ далъ вполголоса какое-то приказаніе и, взявъ плѣнника за руку, помогъ ему встать. Въ лагерѣ началась бѣготня. Солдаты собирались, казалось, въ отрядъ и двигались къ краю бивака. Иные начинали сѣдлать лошадей. Мѣсяцъ сіялъ такъ ярко, что ихъ было видно, какъ днемъ.

Двѣ фигуры направлялись въ нашу сторону, предводитель и Ширъ-Али. Разглядывая ихъ не безъ любопытства, я замѣтилъ что предводитель выше вершка на два или на три, за то широкая грудь и слегка согнутыя ноги Ширъ-Али производили впечатлѣніе громадной силы. Это былъ съ головы до пятъ жестокосердый, неумолимый воинъ, согласно требованію Айзекса, о немъ, видимо, заботились. Одѣтъ онъ былъ въ драгоцѣнныя ткани, борода была тщательно подстрижена, а индійскій тюрбанъ изящно обвивался вокругъ темнаго и выпуклаго лба.

Первымъ дѣломъ предводителя, насколько это оказывалось возможнымъ, было убѣдиться въ томъ, нѣтъ ли засады въ болотистой чащѣ, у подножья горы. По всему вѣроятію, онъ уже раньше высылалъ соглядатаевъ и зналъ почти навѣрное, тамъ никого нѣтъ. Чтобъ выиграть время, онъ началъ читать договоръ съ начала до конца и сравнивать его съ копіею. Пока это длилось, я продвинулся къ нему какъ можно ближе, между тѣмъ какъ Айзексъ и Ширъ-Али оживленно говорили между собою по персидски. Ширъ-Али сказалъ своему собесѣднику, что чтеніе документа только притворство со стороны предводителя, такъ какъ онъ ни слова не понимаетъ на этомъ языкѣ. Услыхавъ такую вѣсть, Айзексъ немедленно предупредилъ Ширъ-Али о замышлявшемся противъ нихъ убійствѣ, о которомъ узналъ его другъ, Рамъ Лэль. Я видѣлъ, какъ сверкнули глаза стараго воина, между тѣмъ какъ, при первомъ упоминаніи о возможности борьбы, рука его начала искать оружіе тамъ, гдѣ его не было. Предводитель обратился тогда и Айзексу, и я придвинулся еще ближе, чтобы быть наготовѣ для удара. Однако, ничего не послѣдовало. Начальникъ отряда говорилъ очень вѣжливо на весьма порядочномъ индостанскомъ языкѣ. Но что это дѣлается съ луною?

За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ казалось, будто на такомъ ясномъ небѣ немыслимы ни туманъ, ни облака. Теперь легкое полупрозрачное испареніе поднималось откуда-то, омрачая блескъ дивной ночи. Я взглянулъ на Рамъ Лэля. Онъ стоялъ подбоченясь одной рукою, опираясь другою на посохъ, и глядѣлъ на мѣсяцъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Въ эту минуту предводитель подалъ Айзексу для подписи готовую квитанцію въ которой значилось, что плѣнникъ добросовѣстно переданъ новому владѣльцу. Свѣтъ становился все блѣднѣе и Айзексъ съ трудомъ читалъ росписку. Онъ поднесъ свитокъ къ глазамъ и за половину обернулся, чтобы лучше видѣть. Въ это самое мгновеніе рослый предводитель протянулъ руку и положилъ ее на его плечо; другой рукою онъ сдѣлалъ знакъ отряду, все ближе и ближе подползавшему къ намъ во время безконечнаго разговора. Я былъ наготовѣ и, не успѣлъ предводитель коснуться плеча Айзекса, какъ я уже схватилъ его одной рукой за горло, а другою за поднятую для сигнала руку. Борьба была непродолжительна, но страшна по своей отчаянности. Сильный панджабецъ извивался и корчился подъ моими пальцами, какъ котъ; глаза его сверкали подобно горящимъ угольямъ; онъ то видался впередъ, то отпрыгивалъ назадъ, въ бѣшеныхъ и безполезныхъ усиліяхъ достать мои ноги и опрокинуть меня. Все было тщетно. Я крѣпко сжалъ его горло и одну изъ рукъ и держалъ далеко отъ себя. Пальцы мои все глубже и глубже, впивались въ его шею, мы шатались изъ стороны въ сторону, грудь объ грудь, сжимая и держа другъ друга, пока, наконецъ, послѣ страшнаго напряженія всѣхъ мышцъ, рука моего врага не откинулась порывисто, сломанная какъ тростникъ, а тѣло, подаваясь назадъ, не упало тяжело на землю подо мною.

Вся моя сила была направлена на эту борьбу: тѣмъ не менѣе, кружась и нагибаясь изъ стороны въ сторону, я имѣлъ возможность бѣгло слѣдить за остальными.

Подобно дѣвственно-бѣлому покрову, скрывающему безжизненные члены дѣвушки, бархатному, нѣжному, но непроницаемому, какъ сама смерть, наводящему ужасъ на душу и заставляющему стынуть кровь, что-то спускалось на землю. Фигура сѣраго старца получала мистическіе, гигантскіе, неземные размѣры; большія бѣлыя руки простирали впередъ худыя ладони, какъ бы для того, чтобы принять громадную пелену, опускавшуюся между луннымъ свѣтомъ и дремавшею землею. Глаза Рамъ Лэля походили на звѣзды; его величавая сѣдая голова какъ бы парила въ недосягаемой вышинѣ. А густой, непроглядный туманъ все спускался, окутывая лошадей, всадниковъ, борцовъ, эмира, его похитителей, покрывая и сжимая своими мягкими бархатистыми объятіями все кругомъ, пока ни одинъ изъ насъ не въ силахъ былъ разглядѣть на двухвершковомъ разстояніи своей собственной руки.

Я чувствовалъ подъ колѣномъ, какъ вздымалась грудь павшаго врага, какъ трепетала его сломанная рука подъ мучительнымъ давленіемъ моей руки, но не могъ разсмотрѣть ни лица, ни груди, ни даже своихъ собственныхъ пальцевъ. Только надо мною, когда я случайно поднялъ глаза, казалось, парила сверхъестественная фигура Рамъ Лэля, вырѣзывавшаяся, какъ бѣлое видѣніе, сквозь густую бѣлизну тумана. Это длилось съ минуту. Чья-то рука коснулась моего плеча. Голосъ Айзекса, говорившаго съ Ширъ-Али, раздался надъ моимъ ухомъ. Рамъ Лэль увлекалъ меня за собою.

— Торопитесь, — послышалось мнѣ, — возьмите мою руку, я выведу васъ къ свѣту.

Мы поспѣшно бѣжали по мягкой травѣ одинъ за другимъ, слѣдя за звукомъ собственныхъ шаговъ, и черезъ мгновенье были уже въ ущельи. Туманъ становился рѣже, и мы могли различать теперь дорогу. Торопливо неслись мы вверхъ по скалистой тропѣ, пока не достигли яснаго, свѣтлаго луннаго сіянія, попрежнему, разливавшаго повсюду серебристый блескъ. Далеко подъ нами разстилался непроницаемый, густой и тяжелый покровъ, скрывая отъ нашихъ взоровъ лагерь, лошадей и солдатъ.

— Другъ, — сказалъ Айзексъ, — ты теперь свободенъ, какъ я самъ. Воздай хвалу Аллаху и пойдемъ съ миромъ.

Дикій старый воинъ схватилъ протянутую руку персіянина и огласилъ окрестность громкимъ кликомъ:

— Illallaho-ho-ho-ho!!

Голосъ его былъ звонокъ, какъ мѣдь.

— La illah illallah, — проговорилъ Айзексъ громко.

Горы, деревья и рѣки разносили эхо по всей долинѣ.

— Слава Богу! — сказалъ я Рамъ Лэлю,

— Называйте Его, какъ хотите, другъ Григгсъ, — отвѣчалъ пундитъ.

Уже разсвѣло, когда мы вернулись въ шатеръ наверху ущелья.

Глава XIII.

— Абдулъ Гафизъ, — началъ Рамъ Лэль, когда мы уже сидѣли вокругъ огня, готовя себѣ ужинъ, — если желаешь, я провожу твоего друга въ такое мѣсто, гдѣ онъ будетъ въ безопасности, и направлю его стопы на пути, ведущіе въ свѣтлую обитель. Ты усталъ и захочешь отдохнуть до полудня, я же не утомленъ, а члены афганца подобны желѣзу.

Онъ говорилъ по-персидски для того, чтобы Ширъ-Али могъ его понять. Старый воинъ обнаружилъ сначала нѣкоторое безпокойство, но вскорѣ увидалъ, что его цѣлость зависитъ исключительно отъ немедленнаго удаленія изъ окрестностей Кейтунга, черезъ-чуръ близкаго, съ одной стороны, отъ Симлы, а съ другой — отъ границъ Байтопура.

— Благодарю, Рамъ Лэль, — отвѣчалъ Айзексъ, — я съ радостью принимаю ваше предложеніе. Куда сведете вы нашего друга, эмира?

— Я проведу его вѣрною дорогою въ Тибетъ, гдѣ братья мои позаботятся о немъ. Вскорѣ онъ безопасно пройдетъ въ татарскую землю, а оттуда — въ русскія владѣнія, гдѣ много послѣдователей пророка. Если ты дашь ему тѣ письма, которыя приготовилъ, онъ вручитъ ихъ главнымъ мулламъ и будетъ благоденствовать. Что касается денегъ, дай ему немного золота, если у тебя есть, а не то серебра; если же ничего нѣтъ, не заботься объ этомъ; свобода духа выше тучности тѣла.

— Bishmillah! Ты говоришь какъ мудрецъ, старикъ, — сказалъ Ширъ-Али. — Тѣмъ не менѣе, нѣсколько рупій…

— Не бойся, — прервалъ его Айзексъ. — У меня припасены для тебя серебряныя рупіи, а въ этомъ мѣшкѣ двѣсти золотыхъ монетъ. Онѣ рѣдкость въ Индіи и не ходятъ тамъ какъ деньги, но куда бы ты ни пошелъ, ты всюду купишь на нихъ то, что тебѣ нужно на многіе дни. Возьми еще этотъ брилліантъ, въ случаѣ крайности продай его, и ты будешь богатъ.

Это великодушіе окончательно убѣдило Ширъ-Али; до той поры онъ все еще подозрѣвалъ предательство или, по крайней мѣрѣ, боялся вѣрить въ свою свободу. Суровый, величавый вонъ, храбрый патріотъ, который закрылъ ворота Кабула передъ сэромъ Невиллемъ Чамберлэномъ и вынесъ всѣ опасности и несчастія, скорѣе чѣмъ допустить алчныхъ англичанъ въ свои владѣнія, былъ, попрежнему, гордъ и непреклоненъ, несмотря на плѣнъ, бѣдность, заботы, душевныя и физическія страданія; энергическій вождь непоколебимаго племени умѣлъ мужественно переносить удары судьбы. Но, когда Айзексъ далъ ему щедрый запасъ денегъ и отпустилъ съ миромъ, благодарность взяла верхъ онъ казался глубоко потрясеннымъ. Крупныя слезы катились по суровымъ щекамъ; голова поникла на дрожавшія руки. Черезъ мгновеніе, однако, обычное внѣшнее спокойствіе вернулось къ нему.

— Да вознаградитъ тебя Аллахъ, братъ, — сказалъ онъ, — мнѣ же врядъ ли когда-нибудь придется отплатить тебѣ.

— Я ничего не сдѣлалъ особеннаго, — отвѣчалъ Айзексъ. — Не могъ же я дать правовѣрному томиться во власти нечестивыхъ! Поистинѣ это дѣло рукъ Аллаха, чье имя велико и могущественно. Онъ не допустилъ послѣдователя своего пророку сдѣлаться жертвою шакаловъ и нечистыхъ животныхъ. Нѣтъ Бога, кромѣ Бога!!

Послѣ того, окончивъ трапезу, Рамъ Лэль и Ширъ-Али разстались съ нами и направились на сѣверо-востокъ къ Тибету, а Айзексъ и я проспали въ шатрѣ до полудня. Потомъ мы встали и тоже двинулись въ путь, сдѣлавъ изъ палатки и утвари аккуратный свертокъ, который несли поочереди по крутой и неровной тропинкѣ, пока не встрѣтили носильщиковъ, сидѣвшихъ вокругъ костра послѣ полуденной трапезы. На пути мы толковали о событіяхъ минувшей ночи. Мнѣ казалось, что дѣло могло бы совершиться гораздо проще, но Айзексъ любилъ поступать по своему и обыкновенно имѣлъ вѣскія причины для своихъ дѣйствій.

— Не думаю, — отвѣчалъ онъ на мой вопросъ. — Пока вы боролись съ этимъ негодяемъ, который легко справился бы и мною, Ширъ-Али и я покончили съ соварами, подкрадывавшимися къ намъ по знаку своего начальника. Эмиръ говоритъ, что убилъ одного изъ нихъ, да и мой маленькій ножъ сдѣлалъ, по видимому, свое дѣло.

Онъ вынулъ зловѣщій кинжалъ, запачканный повыше рукоятки темною кровью, и началъ чистить его палочкой.

— Милѣйшій другъ, — отвѣчалъ я, — мнѣ очень пріятно, что я сослужилъ вамъ службу. Дѣйствительно, если нельзя было предупредить Ширъ-Али объ условленномъ сигналѣ, я былъ единственнымъ человѣкомъ, способнымъ одолѣть панджабца. Тѣмъ и менѣе, мнѣ, все-таки, непонятно, почему Рамъ Лэль, если онъ повелѣваетъ силами природы и можетъ заставить спуститься съ неба густой туманъ, подъ покровомъ котораго мы спаслись, то почему онъ не погубилъ преспокойно всей шайки молніею, несвареніемъ желудка или другимъ, такимъ же простымъ и дѣйствительнымъ средствомъ? Намъ не пришлось бы тогда рисковать жизнью, чтобы докончить то, чего онъ не додѣлалъ.

— На это есть тысяча отвѣтовъ, — возразилъ Айзексъ. — Вопервыхъ, почему знаете вы, что Рамъ Лэль могъ сдѣлать еще что-нибудь, а не только открыть заговоръ и окутать насъ туманомъ? Онъ вовсе не претендуетъ на сверхъестественную власть, а просто утверждаетъ, что лучше нашего знакомъ съ силами природы. Да, кромѣ того, почему думаете вы, что туманъ былъ непремѣнно дѣломъ его рукъ? Ваше пылкое воображеніе, еще болѣе воспламенившееся отъ борьбы, во время которой кровь приливаетъ обыкновенно къ головѣ, показало вамъ образъ Рамъ Лэля увеличеннымъ до сверхъестественности. Даже безъ всякаго тумана мы, по всему вѣроятію, ушли бы совершенно невредимыми. Эти негодяи ни за что не стали бы драться послѣ того, какъ палъ ихъ вождь. Къ тому же, мнѣ хотѣлось показать Рамъ Лалю, что я могу сдѣлать кое-что и самъ имѣю друзей не менѣе могущественныхъ, чѣмъ онъ. Старикъ стремится захватить надо мною слишкомъ много власти. Этого не люблю.

— Ну, если вы смотрите на дѣло съ этой точки зрѣнія, говорить болѣе не о чемъ. Экскурсія наша была для меня очень пріятна и интересна, и я радъ, что только сломалъ руку этого мошенника, а не убилъ его, какъ вы съ Ширъ-Али вашихъ соваровъ.

— Не знаю, убилъ ли я его или нѣтъ. Вѣроятно, да. Бѣдняжка! Но въ противномъ случаѣ онъ закололъ бы меня.

— Безъ сомнѣнія. Нечего тужить о непоправимой бѣдѣ, — отвѣчалъ я.

Мы усѣлись на носилки и пустились въ дальнѣйшій путь. По мѣрѣ приближенія къ Симлѣ, пріятель мой становился все веселѣе, пѣлъ дикія персидскія и арабскія любовныя пѣсни, велъ, день и ночь оживленнѣйшій разговоръ, — словомъ, то пѣлъ, то говорилъ.

— Григгсъ, — спросилъ онъ, когда мы приближались къ концу путешествія, — представился ли вамъ случай сказать миссъ Вестонго, куда я поѣхалъ?

— Да. Она спрашивала меня объ этомъ, и я сказалъ ей, что вы задумали спасти чужую жизнь. Мнѣ показалось, что она очень довольна, но въ эту минуту кто-то подошелъ къ намъ, и мы не возвращались болѣе къ этому вопросу… Я получилъ письмо въ день вашего отъѣзда.

— Она казалась довольною?

— Очень. Я замѣтилъ, что румянецъ выступилъ на ея щекахъ.

— Развѣ она была такъ блѣдна передъ тѣмъ? — тревожно спросилъ онъ.

— Да, пожалуй, что такъ. Вы помните ее наканунѣ вашего отъѣзда? На другой день она показалась мнѣ еще блѣднѣе, но, когда я сказалъ, что вы поѣхали сдѣлать доброе дѣло, краска появилась на минуту на ея лицѣ.

— Вы не думали, однако, что она больна, Григгсъ?

— Миссъ Вестонго не смотрѣла здоровою, но не забывайте, что она тревожилась о васъ и очень огорчалась вашимъ отъѣздомъ.

— Однако, вы, все-таки, не считали ее больною? — настаивалъ онъ.

— О, нѣтъ. Всему виною только вашъ отъѣздъ.

Веселость его исчезла, и весь тотъ день онъ говорилъ мало.

Когда мы поднимались на послѣднія высоты, мѣсяцъ величаво всходилъ за нами. Было, должно быть, часовъ около десяти такъ какъ нельзя бы было видѣть луны надъ выемомъ горы съ восточной стороны, еслибъ она не взошла, по крайней мѣрѣ уже съ часъ.

— Желалъ бы я знать, гдѣ они теперь, — сказалъ, наконец Айзексъ.

— Кто, Ширъ-Али и Рамъ Лэль?

— Да. Полагаю, что они перешли уже границу Тибета созерцаютъ восходъ мѣсяца изъ дверей какого-нибудь буддисскаго монастыря. Хорошо, что меня тамъ нѣтъ.

— Айзексъ, — началъ я, — мнѣ, право, очень хотѣлось бы знать почему вы такъ хлопотали изъ-за Ширъ-Али. Я думаю, что вы могли бы добиться его освобожденія проще, если хотѣли только сдѣлать доброе дѣло.

— Зовите это, какъ знаете. Я такъ много читалъ объ этомъ несчастномъ, что воображеніе мое воспламенилось, и я не могъ представить себѣ такого храбраго патріота, наконецъ, истинно правовѣрнаго, въ когтяхъ негоднаго стараго раджи. Что касается хода дѣла, поняли ли вы, какою тайной намъ, удалось его окружить? Вѣдь, никто, кромѣ васъ, меня и байтопурцевъ, не знаетъ о нашей сдѣлкѣ. Ужь не думаете ли вы, что меня потерпѣли бы въ странѣ хоть одинъ день, еслибъ этотъ фактъ огласился. А, главное, что сказалъ бы обо мнѣ мистеръ Кэрри Гэркинсъ еслибъ зналъ, что я освободилъ и обогатилъ злѣйшаго врага его божества, лорда Биконсфильда?

Въ этихъ словахъ было много правды. Никакимъ инымъ путемъ освобожденіе Ширъ-Али не могло бы совершиться такъ быстро и таинственно, какъ теперь. Мы поднимались уже на послѣдній холмъ, тщетно стараясь заставить лошадей бѣжать легкимъ галопомъ. Еще задолго до нашего прибытія на станцію онѣ упорно пошли шагомъ.

Такимъ образомъ, добрались мы до Симлы на зарѣ и разошлись по комнатамъ, измученные многодневнымъ пребываніемъ въ сѣдлѣ и на носилкахъ, и изнывая по хорошемъ завтракѣ, креслѣ и ваннѣ. Я зналъ навѣрное, что Айзексъ не ляжетъ въ постель. Онъ думаетъ, что миссъ Вестонго уже вернулась домой и, безъ сомнѣнія, пойдетъ къ ней, лишь только успѣетъ позавтракать. И такъ, мы разстались, чтобъ переодѣться и выбриться, — моей бородѣ было по меньшей мѣрѣ съ недѣлю, — и составить себѣ тотъ комфортъ, котораго вполнѣ заслужили своими разнообразными приключеніями. Три дня съ половиною употребили мы на переѣздъ изъ Кейтунга въ Симлу.

Въ дверяхъ моей комнаты стоялъ вѣрный Кираматъ-Али, кланяясь и, согласно своимъ понятіямъ о почтительномъ привѣтствіи, дѣлая видъ, будто посыпаетъ прахомъ свою голову. На столѣ лежали письма; одно изъ нихъ, небольшая записка, прежде всего кинулось мнѣ въ глаза. Я инстинктивно взялъ его въ руки, хотя не зналъ почерка. Оно было отъ Гэркинса.

"Суббота утромъ.

"Любезный мистеръ Григгсъ! Если вы вернулись въ Симлу, я былъ бы радъ повидаться съ вами на полчаса по дѣлу первой важности. Племянница моя, миссъ Вестонго, опасно больна.

"Весь вашъ Кэрри Гэркинсъ".

Сегодня понедѣльникъ; письмо помѣчено двумя днями раньше. Я торопливо одѣлся и приказалъ сѣдлать лошадь, все время недоумѣвая, получилъ ли Айзексъ подобное же посланіе. Что съ миссъ Вестонго? Я былъ увѣренъ, что болѣзнь ея началась еще до моего отъѣзда изъ Терая и ускорилась горемъ разлуки съ Айзексомъ; ничто не содѣйствуетъ такъ сильно развитію болѣзни, если она уже подготовляется, какъ именно душевныя тревоги. Я сошелъ съ лѣстницы мимо открытой двери Айзекса. Онъ спокойно читалъ газету и курилъ утреннюю сигару, въ ожиданіи предстоявшаго визита. Ясно, что онъ ничего не слыхалъ о болѣзни миссъ Вестонго. Я рѣшился не говорить съ нимъ, пока не узнаю худшаго. Вслѣдствіе этого, я только сказалъ ему, что вернусь черезъ часъ завтракать, и пошелъ далѣе. Очутившись на конѣ, я помчался какъ можно скорѣе, разсѣевая по дорогѣ направо и налѣво толпу чупрасскихъ дѣтей и торговцевъ на базарѣ. Вскорѣ я слѣзъ съ лошади на углу поляны близъ дома Гэркинса, направился въ верандѣ и освѣдомился о хозяинѣ. Меня провели въ его спальню, такъ какъ было еще очень рано и онъ одѣвался.

Я замѣтилъ во внѣшности и манерахъ старика рѣзкую перемѣну за послѣдніе десять дней. Ярко-красный цвѣтъ лица почти совершенно поблекъ; глаза сдѣлались больше и не такъ ясны; онъ сильно похудѣлъ. Гэркинсъ подошелъ ко мнѣ отъ туалетнаго зеркала, чтобы поздороваться; тѣнь прежней улыбки промелькнула по его губамъ, пока онъ поспѣшно протягивалъ мнѣ руку.

— Любезнѣйшій Григгсъ, искренно радъ васъ видѣть.

— Я пріѣхалъ въ Симлу менѣе двухъ часовъ тому назадъ, — отвѣчалъ я, — и нашелъ вашу записку. Какъ здоровье миссъ Вестонго? Мнѣ такъ жаль было слышать…

— Не говорите о ней, Григгсъ. Мнѣ кажется, что она у… умираетъ.

Онъ почти разрыдался, но мужественно поборолъ себя. Я былъ пораженъ, хотя минутное размышленіе подсказало мнѣ, что здоровая и сильная дѣвушка не можетъ умереть такъ легко. Я выразилъ свое сочувствіе, какъ умѣлъ.

— Что съ нею? Какая болѣзнь? — спросилъ я, когда старикъ нѣсколько успокоился.

— Болотная лихорадка, милѣйшій, болотная лихорадка, схваченная на этой дьявольской охотѣ. О, зачѣмъ только я взялъ Кэтъ съ собою? Зачѣмъ поѣхали мы вообще? Что бы мнѣ быть стойкимъ, чортъ возьми, сэръ, скажите на милость?

Подъ вліяніемъ гнѣва на самого себя, къ Гэркинсу вернулось что-то вродѣ его обыкновенной рѣзкой энергіи. Но вслѣдъ затѣмъ ее снова замѣнило то растерянно-унылое выраженіе, которое я подмѣтилъ на его лицѣ сначала. Онъ сѣлъ, опершись локтями на колѣна и запустивъ руки въ жидкіе волосы; это было настоящее воплощеніе отчаянія. Я старался утѣшить его, но, признаюсь, самъ готовъ былъ разрыдаться, и рѣшительно не зналъ, что дѣлать; развѣ пойти приготовить Айзекса?

— Мистеръ Григгсъ, — сказалъ, наконецъ, старикъ, — она постоянно спрашивала о васъ все это время, и докторъ полагаетъ, что вамъ лучше повидаться съ нею; это, быть можетъ, успокоитъ ее. Понимаете?

Даже гораздо лучше, чѣмъ онъ думалъ.

Люди, опасно больные, не знаютъ утра и вечера. Для нихъ всѣ часы равны, и разница заключается только въ томъ, страдаютъ они или нѣтъ. Сидѣлка и докторъ, чередующіеся у ихъ изголовья днемъ и ночью, замѣняютъ имъ солнце и мѣсяцъ, По мѣрѣ того, какъ больному становится хуже, какъ онъ приближается къ вѣчности, понятіе о времени все менѣе и менѣе руководитъ его дѣйствіями. Умирающій приметъ посѣтителя въ полночь или полдень, думая только объ одномъ — какъ бы въ послѣдній разъ увидѣть лицо друга или врага. Поэтому я вовсе не удивился, узнавъ, что миссъ Вестонго желаетъ со мною говорить. Въ промежутокъ между приступами лихорадки ее посадили въ кресло, братъ былъ съ нею. Я могъ войти, она даже настоятельно просила объ этомъ. Я вошелъ. Утреннее солнце весело ударяло на ставни и комната выглядѣла привѣтливо, когда я появился на порогѣ. Джонъ Вестонго, блѣднѣе смерти, быстро подошелъ къ двери и схватилъ мою руку.

У окна, на длинномъ тростниковомъ креслѣ, тщательно закрытая множествомъ мягкихъ бѣлыхъ покрывалъ и шалей отъ коварнаго скознаго вѣтра, лежала Кэтъ Вестонго — призракъ прежней красивой дѣвушки. Густая масса блѣдныхъ волосъ роскошно падала на ея плечи; блестящіе глаза горѣли, какъ жаръ, подъ темными бровями — вотъ и все. Почти никакихъ красокъ, кромѣ золотистыхъ волосъ и черныхъ глазъ, въ ней не оставалось.. Ясные, отчетливые контуры лица были все тѣ же, но оно поражало теперь худобою и казалось совершенно безтѣлеснымъ; блѣдныя губы едва сходились надъ хорошенькими бѣлыми зубами. Изумительное и странное зрѣлище представляла эта гордая, царственная красавица, повергнутая въ прахъ и лишенная всѣхъ красокъ, кромѣ бѣлой и алой, --цвѣтовъ траура, — алыхъ губъ и поблѣднѣвшихъ щекъ!

Я много разъ видѣлъ, какъ умираютъ люди, и не успѣлъ взглянуть на Кэтъ Вестонго, какъ уже зналъ, что рука смерти коснулась ея, охватила, чтобъ никогда болѣе не отпускать. Джонъ подвелъ меня къ сестрѣ; легкая улыбка показала, что она рада мнѣ. Я благоговѣйно преклонилъ колѣно, какъ сдѣлалъ бы, еслибъ она была уже мертвою. Дѣвушка заговорила первая, ясно и свободно, какъ мнѣ показалось. Люди, больные лихорадкою, рѣдко утрачиваютъ способность рѣчи.

— Я такъ рада, что вы пришли. Есть много вещей, о которыхъ мнѣ хочется просить васъ.

— Извольте, миссъ Вестонго. Я сдѣлаю все, что могу.

— Вернулся онъ? — цродолжала дѣвушка; потомъ, замѣтивъ, что я взглянулъ на ея брата, прибавила: — Джону все извѣстно; онъ очень радъ.

— Мы вернулись вмѣстѣ сегодня утромъ. Я сейчасъ же пришелъ къ вамъ.

— Благодарю. Это очень мило съ вашей стороны. Отдали вы ему коробку?

— Да. Онъ не знаетъ, что вы больны, и собирается къ вамъ въ одиннадцать часовъ.

— Скажите ему придти теперь. Сейчасъ же. Понимаете?

Потомъ она прибавила тихо, только для меня одного:

— Мнѣ кажется, они этого не знаютъ, но я умираю. Я умру еще раньше нынѣшней ночи. Не говорите ему этого. Заставьте его только придти тотчасъ же. Джонъ все знаетъ. А теперь идите; я устала. Нѣтъ, погодите. Что, онъ спасъ жизнь того человѣка?

— Да. Плѣнникъ теперь цѣлъ и невредимъ въ Тибетѣ.

— Это благородное дѣло. Идите же. Вы всегда были добры ко мнѣ и любите его. Когда вы меня снова увидите, меня уже не будетъ.

Голосъ ея замѣтно слабѣлъ, хотя былъ все еще вполнѣ внятенъ.

— Когда меня не станетъ, положите на меня цвѣтокъ ради нашей дружбы. Вы всегда были такъ добры. Прощайте, милый мистеръ Григгсъ. Прощайте. Да хранитъ васъ Богъ.

Я быстро пошелъ къ двери, опасаясь, какъ бы это раздирающее душу зрѣлище не лишило меня самообладанія. Было невыносимо тяжко видѣть угасаніе такого прелестнаго существа, едва прикоснувшагося къ чашѣ жизни и любви.

— Приведите его сюда сейчасъ же, Григгсъ, прошу васъ. Мнѣ все извѣстно. Быть можетъ, это ее спасетъ, — сказалъ Джонъ Вестонго, схватилъ мою руку и потомъ почти вытолкнулъ меня въ дверь, чтобы ускорить дѣло.

Я мчался по извилистымъ тропамъ и изгибамъ дороги, по базару, мимо церкви, по узкому шоссе около гостиницы. Айзексъ все еще читалъ газету и курилъ.

— Ну, что? — весело спросилъ онъ. Солнечные лучи разсѣяли въ немъ всѣ тревоги ночи.

— Милый другъ, — началъ я, — миссъ Вестонго желаетъ видѣть васъ немедленно.

— Что? Какъ? Я, конечно, сейчасъ поѣду, но почему знаете вы это?

— Подождите съ минутку, Айзексъ. Она нездорова; правду сказать, даже совсѣмъ больна.

— Что случилось, ради самого Бога? Да что съ вами, Григгсъ? Вы бѣлы, какъ полотно. О, Боже мой, Боже мой! Она умерла.

Я быстро подхватилъ его, такъ какъ иначе онъ не устоялъ бы на ногахъ.

— Нѣтъ, — сказалъ я, — она не умерла. Но, милый другъ мой, она умираетъ. Не думаю, чтобы она дожила до ночи. Поэтому садитесь на лошадь и отправляйтесь къ ней скорѣе, пока еще не поздно.

Айзексъ былъ храбръ и изумительно выносливъ. Послѣ первой неудержимой вспышки горя, лицо его ни на минуту не измѣнилось, пока онъ машинально приказывалъ сѣдлать лошадь и натягивалъ сапоги. Онъ былъ страшно блѣденъ и отъ подавляемаго волненія большіе красные круги выступили подъ глазами, точна ему нанесли ударъ. Только разъ заговорилъ онъ еще, прежде чѣмъ сѣсть верхомъ:

— Что съ нею?

— Болотная лихорадка.

Онъ застоналъ.

— Не ѣхать ли мнѣ съ вами? — спросилъ я, думая, что это будетъ полезно.

Онъ покачалъ головою и поскакалъ.

Я вернулся къ себѣ и кинулся на постель. Бѣдняга! Ну, возможна ли такая бѣда? Какъ ужасно, что ничѣмъ нельзя помочь этой милой дѣвушкѣ. А онъ? Онъ отдалъ бы жизнь, власть, богатство, счастье, чтобъ возвратить ей хоть тѣнь румянца, ну, хоть столько, сколько требуется, чтобы окрасить розовый листъ, самый крошечный листочекъ, — и не можетъ этого сдѣлать. Бѣдный, бѣдный! Что будетъ съ нимъ сегодня, завтра? Я мысленно видѣлъ его на колѣнахъ около постели, видѣлъ, какъ онъ орошаетъ жгучими слезами исхудалыя руки, почти слышалъ сдержанныя рыданія, прощальныя слова, обращенныя въ отлетающей душѣ. Картина рисовалась все ярче, въ моемъ воображеніи. Какъ красива будетъ миссъ Вестонго мертвою!

Я вздрогнулъ, когда эта мысль промелькнула въ моемъ умѣ. Какъ поверхностно мое знакомство съ бѣдною дѣвушкою, какъ мало мѣста занимаетъ она въ моей жизни, если я могу такъ безсердечно думать о красотѣ ея бездыханнаго тѣла! Конечно, это довольно естественно. Почему бы мнѣ чувствовать личное горе о ней? Странно даже, что я какъ будто ожидалъ этого, я, который не горевалъ ни о комъ на свѣтѣ, развѣ только о бѣдной, милой старой Люціи, которая воспитывала меня, отправляла въ школу, давала мнѣ на улицахъ Рима тридцать лѣтъ тому назадъ жареные каштаны, когда я зналъ свои уроки. Я былъ тамъ, когда она умерла. Бѣдная старая женщина! Какъ она любила меня, а я — ее! Помню, какъ я плакалъ, хотя былъ уже бородатымъ мужчиной. Сколько времени прошло съ той поры? Пожалуй, лѣтъ десять.

Мысли мои бродили посреди всевозможныхъ воспоминаній. Внезапно что-то вернуло меня къ дѣйствительности. Зачѣмъ должна эта сѣверная красавица умереть жалкою смертью здѣсь, въ Индіи? О, это вѣчное зачѣмъ! Зачѣмъ поѣхали мы въ это время года въ лѣса Терая? Это было безуміе. Мы хорошо знали это, да и Рамъ Лэль тоже. Вотъ почему онъ предостерегалъ насъ. О, Рамъ Лэль, мудрый старецъ съ сѣдой бородою, влажными, бѣлыми, бархатистыми туманами, таинственными пророчествами! Рамъ Лэль, ужь не загадаешь ли ты и мнѣ когда-нибудь загадку, отъ которой я долженъ буду погибнуть?

Холодный вѣтерокъ пронесся надъ моей головою, я обернулся на постели, чтобы посмотрѣть, откуда онъ шелъ, и внезапно вскочилъ на ноги. Волосы мои стали дыбомъ отъ ужаса. Задумавшись, я произнесъ имя Рамъ Лэля вслухъ, и вотъ онъ сидитъ передо мною на стулѣ, близъ дверей, сѣрый, какъ всегда; длинный посохъ идетъ отъ его ногъ къ плечамъ, опираясь на грудь. Старикъ спокойно глядѣлъ на меня.

— Я, кажется, пришелъ кстати, мистеръ Григгсъ. Lupus fabula. Вы произносили мое имя, когда я входилъ. Это очень лестно для человѣка съ такими скромными притязаніями на популярность. Вы желаете, чтобы я предсказалъ вамъ будущее? Къ сожалѣнію, я не прорицатель.

— Оставьте мое будущее. Выздоровѣетъ ли миссъ Вестонго?

— Нѣтъ. Она умретъ на закатѣ солнца.

— Откуда знаете вы это, если сами говорите, что вы не пророкъ?

— Потому что я эдинбургскій докторъ медицины.

— Такъ зачѣмъ же вы не спасете ее? Шотландскій докторъ, да еще одаренный способностью дѣлать съ природою такіе фокусы, какіе вы выкидывали въ эту ночь, могъ бы, кажется, принести нѣкоторую пользу. Впрочемъ, кто знаетъ, быть можетъ, я и говорю-то въ настоящую минуту вовсе не съ вами? Вы теперь въ Тибетѣ съ Ширъ-Али, а здѣсь только ваша безплотная сущность. Еслибъ я стоялъ поближе, я, навѣрное, могъ бы проткнуть васъ насквозь пальцемъ, въ то самое время, когда вы увѣряете меня, что вы эдинбургскій докторъ.

— Совершенно вѣрно, мистеръ Григгсъ. Въ настоящую минуту тѣло мое преспокойно почиваетъ въ тибетскомъ монастырѣ, а это — мое безплотное я, которое, въ силу привычки, я начинаю любить почти столько же. Но будемте серьезны…

— Мнѣ кажется, что ваши внезапныя появленія въ такой необычайной формѣ — вещь довольно серьезная.

— Оставимте шутки. Я предупреждалъ Айзекса не допускать тигровой охоты. Онъ не хотѣлъ послушаться моего совѣта; теперь слишкомъ поздно. Я не всемогущъ.

— Конечно, нѣтъ. Тѣмъ не менѣе, вы могли бы принести хоть нѣкоторую пользу, еслибъ сходили туда. Пока есть жизнь, есть и надежда.

— Пословицы, — презрительно замѣтилъ Рамъ Лэль, — это мудрость умныхъ людей, размѣненная на мелочи для удобства невѣждъ, и та, на которую вы сейчасъ сослались, одна изъ нихъ. Здѣсь есть еще жизнь, но уже нѣтъ надежды.

— Боюсь, что вы правы. Я видѣлъ миссъ Вестонго сегодня утромъ и думаю, что не увижу ея болѣе никогда, по крайней мѣрѣ, въ живыхъ. Она уже тогда казалась на половину мертвою. Бѣдная дѣвушка, бѣдный осиротѣлый Айзексъ!

— Это вы вѣрно говорите, мистеръ Григгсъ, — произнесъ Рамъ Лэль. — Впрочемъ, быть можетъ, о немъ слѣдуетъ жалѣть меньше, чѣмъ о ней. Кто знаетъ, быть можетъ, жалѣть не надо ни о комъ изъ нихъ, а скорѣе завидовать?

— Но почему же? Или вы говорите самыя заурядныя, общія мѣста, или опять принимаетесь за темныя пророчества, которыя разъясните post fado къ вашему собственному удовольствію и всеобщему негодованію.

Я терялъ всякое терпѣніе съ этимъ человѣкомъ. Если онъ дѣйствительно обладаетъ той необычайной властью, которую; ему приписываютъ другіе, — я никогда не слыхалъ, чтобы онъ самъ утверждалъ это, — если онъ можетъ пророчествовать, зачѣмъ же не дѣлаетъ онъ этого съ пользою для другихъ, не говоритъ ясно? Меня онъ не обманетъ. Я не оспариваю у него того, что онъ дѣйствительно въ состояніи сдѣлать, но не одобряю его пріемовъ.

— Я понимаю ваши мысли, другъ Григгсъ, — началъ Рамъ Лэль, совершенно не смущаясь моимъ нападеніемъ. — Вы желаете, чтобъ я говорилъ съ вами ясно, потому что считаете самого себя человѣкомъ науки, прямодушнымъ, съ свѣтлой головою. Хорошо же, будь по вашему. Мнѣ кажется, вы могли бы, еслибъ заблагоразсудили, сдѣлаться современемъ однимъ изъ братьевъ. Но теперь вы этого еще не желаете, да и въ будущемъ не захотите. Тѣмъ не менѣе, вы смекаете кое-что въ нашей наукѣ. Предлагая мнѣ свои презрительные вопросы, вы отлично знаете, что можете отвѣчать на нихъ такъ же хорошо, какъ и я самъ. Я не всемогущъ. Власти у меня немного больше, чѣмъ у васъ. При нѣкоторыхъ условіяхъ я могу достигнуть извѣстныхъ результатовъ, осязательныхъ, очевидныхъ, понятныхъ всѣмъ; но моя сила, какъ вамъ вполнѣ ясно, коренится только въ знакомствѣ съ законами природы, которые западные ученые въ своей мудрости игнорируютъ. Я могу подбавить масла въ лампу, и, если свѣтильня еще цѣла, лампа будетъ горѣть, пожалуй, хоть сотни лѣтъ. Но дайте мнѣ лампу безъ свѣтильни, и я даромъ потрачу масло; горѣть она, все-таки, не будетъ, если въ ней нѣтъ того волокна, которое поддерживаетъ огонь. Тоже самое и съ тѣломъ человѣка. Пока въ нервахъ и тонкихъ тканяхъ есть жизненная сила и то, что составляетъ сущность человѣческаго бытія, я могу подлить крови въ сосуды и, не случись непредвидѣнныхъ несчастій, человѣкъ проживетъ долго, и многія сотни поколѣній пройдутъ мимо него. Но если нѣтъ жизненности, нѣтъ ея самаго существеннаго условія, онъ долженъ умереть; я могу наполнить жилы кровью и заставить сердце биться на время сильнѣе, но въ немъ, все-таки, не будетъ необходимой искры. Такова теперь миссъ Вестонго, мертвая, хотя еще дышетъ и нѣжно прощается съ любимымъ человѣкомъ.

— Знаю. Понимаю васъ отлично. Но не отрицайте, что было время, когда вы могли спасти ее. Почему не сдѣлали вы этого?

Рамъ Лэль странно улыбнулся, я сказалъ бы самодовольно, еслибъ улыбка его не была такая добрая и нѣжная.

— О, да, — отвѣчалъ онъ, вздохнувъ, но безъ всякаго горя и сожалѣнія. — Да, Григгсъ, я могъ спасти ее и непремѣнно сдѣлалъ бы это, еслибъ Айзексъ не убѣдилъ ее ѣхать въ такое время года въ мѣстность, полную испареній, когда я совѣтовалъ оставаться здѣсь. Теперь объ этомъ безполезно даже и говорить.

— Мнѣ кажется, что вы могли бы высказать ему свое мнѣніе немного яснѣе. Ему и въ голову не приходило, что вы боитесь опасности для нея.

— Нѣтъ, по всему вѣроятію, не приходило. Только не мое дѣло создавать чужую судьбу. Если я подаю хорошій совѣтъ, этого довольно. Къ тому же, для Айзекса гораздо лучше, чтобъ миссъ Вестонго умерла.

— Ваши мудрыя сентенціи просто нестерпимы. Не найдете ли вы кого другого, съ кѣмъ бы подѣлиться радостью при видѣ несчастій моего друга?

— Успокойтесь. Повторяю, что это лучше и для него, и для нея также. Вспомните, что вы недавно сами говорили ему о разницѣ между удовольствіемъ и счастіемъ. Они еще соединятся; счастіе ихъ будетъ не менѣе вѣчно оттого, что радость въ этой жизни была кратковременна. Развѣ вы не можете представить себѣ безконечнаго мира и блаженства безъ удовлетворенія земной чувственности?

— Я не назвалъ бы этимъ именемъ такой прекрасный союзъ, какимъ, навѣрное, былъ бы ихъ бракъ. Что касается меня, то я искренно желалъ бы насладиться сначала удовольствіемъ по своему, а потомъ уже счастіемъ по вашему.

— Я знаю васъ лучше, чѣмъ вы думаете, мистеръ Григгсъ. Вы только спорщикъ, но вовсе не скептикъ. Еслибъ я началъ отрицать то, что теперь утверждаю, вы такъ же усердно отстаивали бы мои доводы, какъ защищаете въ настоящее время свои. Вамъ очень часто грозитъ опасность выродиться въ зауряднаго софиста.

— Очень вѣроятно. Это прелестная профессія. Тѣмъ временемъ, впавъ въ совершенно противуположную крайность, въ донъ кихотовское поклоненіе отвлеченному догмату, который кажется вамъ непреложнымъ, и рѣшившись заставить людей умирать за него, вы причиняете страшныя тѣлесныя страданія и несказанныя душевныя мученія бѣдной женщинѣ и нашему другу, котораго имѣете всѣ причины любить. Идите же, Рамъ Лэль, магикъ, колдунъ, энтузіастъ, пророкъ! вы ошибаетесь, какъ все ваши единомышленники.

— Нѣтъ, я не ошибаюсь; время это покажетъ. Къ тому же, позвольте вамъ замѣтить, что дѣвушка, о которой идетъ рѣчь, вовсе не страдаетъ въ настоящее время, и что «несказанныя душевныя мученія» Айзекса, въ сущности, лѣкарство, очень полезное для человѣка съ его душою. А теперь я уйду; вы не изъ тѣхъ людей, съ которыми я охотно бесѣдую подолгу. Вы рѣзки и любите спорить, хотя по временамъ весьма забавны. Я же рѣдко выхожу изъ себя и никогда не спорю; жизни слишкомъ коротка для того. А, между тѣмъ, времени у меня, все-таки, больше, чѣмъ у васъ; моя жизнь будетъ значительно длиннѣе. Прощайте пока; вѣрьте, что черезъ нѣсколько лѣтъ наши друзья будутъ гораздо счастливѣе и блаженнѣе, чѣмъ когда-либо будемъ мы съ вами во всѣ неисчислимые циклы этой или какой-либо другой жизни.

Рамъ Лэль вздохнулъ, произнося послѣднія слова, и исчезъ; въ комнатѣ, гдѣ я лежалъ, таинственно носился музыкальный звукъ этого глубокаго вздоха, въ которомъ выразилось сильное горе. Бѣдный Рамъ Лэль! Онъ, навѣрное, испыталъ въ молодости какое-нибудь разочарованіе и оно оставило въ его сердцѣ больное мѣсто, несмотря на всю его мудрость и на пареніе надъ бренною землею.

Мнѣ не хотѣлось двигаться. Я зналъ, гдѣ находится Айзексъ, гдѣ онъ останется до страшнаго конца, и не желалъ выходить на воздухъ, пока другъ мой стоитъ на колѣнахъ у смертнаго ложа. Онъ можетъ вернуться ежеминутно. Сколько времени продлится это терзаніе? Дай, милосердый Богъ, чтобы все свершилось быстро, безъ страданій. О! да, вѣдь, сильные люди умираютъ такъ туго! Я видѣлъ разъ человѣка… Нѣтъ, въ этомъ я былъ увѣренъ. Ей не придется болѣе страдать.

Глава XIV.

Часы шли за часами. Изнуренный тревогами послѣднихъ дней и волненіями утра, я лежалъ въ своей комнатѣ, не будучи въ состояніи заснуть ни на минуту. Раза два спускался я къ Айзексу, чтобы узнать, въ пришелъ ли онъ домой, но онъ еще не возвращался и никакихъ вѣстей о немъ не было. Мало-по~малу поднимались вечернія тѣни и наполнили сначала одну комнату, потомъ другую, пока стало слишкомъ темно, чтобы читать, тогда я отложилъ въ сторону книгу и вышелъ на веранду подышать свѣжимъ воздухомъ. Тяжело проходило время; объ отсутствующемъ другѣ все еще не было ни слуха, ни духа.

Около одиннадцати часовъ убывающій мѣсяцъ еще разъ взошелъ надъ холмами, распространяя свои лучи по живописной полянѣ, уже окрашенной первыми печальными оттѣнками увядающей красы. Утомленная природа взяла, наконецъ, верхъ, продрогнувъ до костей, я легъ въ постель и заснулъ.

Сначала я спалъ покойно. Вскорѣ, однако, недавнія событія начали дико и негармонично вплетаться въ мои ночныя видѣнія, а то, что готовило будущее, придавало картинѣ еще болѣе мрачный колоритъ. Прошедшее, настоящее и грядущее тѣснились въ мою душу, извращенныя, безъ той перспективы, которая помогаетъ отличать зло отъ добра, давно минувшее и забытое страданіе отъ ожидаемаго. По временамъ наступало полнѣйшее торжество хаоса надъ разсудкомъ, потомъ мнимая побѣда отуманеннаго ума надъ нескладицею взволнованной фантазіи. Я провелъ самую ужасную ночь. Пока я не просыпался, мнѣ казалось, что легче было бы не спать; не успѣвалъ я пробудиться, какъ уже сонъ представлялся мнѣ желаннымъ отдыхомъ. Наконецъ, настала страшная минута, но уже не во снѣ. Въ утреннемъ сумракѣ Айзексъ появился у моего изголовья; лицо его казалось еще сѣрѣе мягкаго, неопредѣленнаго свѣта зари. Мнѣ было невыносимо тяжко, хотя я готовился къ этому со вчерашняго дня. Я испытывалъ то, что долженъ чувствовать во Франціи преступникъ, осужденный на смерть, не знающій ни дня, ни часа казни и получающій первую вѣсть о ней лишь тогда, когда является за нимъ палачъ.

Какой онъ былъ сѣрый и изнуренный! Я вскочилъ на ноги, взялъ его мертвенно-холодныя руки и вывелъ его въ другую комнату. Говорить я не могъ, такъ какъ не зналъ, какое дѣйствіе произвелъ на него страшный и неожиданный ударъ. Айзексъ такъ мало походилъ на другихъ людей… Почему намъ такъ тяжело утѣшать скорбящихъ? Почему самое доброе дѣло, которое дано человѣку совершить, вмѣстѣ съ тѣмъ, и самое мучительное?

Я увѣренъ, что большинство чувствуетъ то же, что гораздо пріятнѣе выносить болѣзни и раны, — чѣмъ стоять рядомъ съ больнымъ и наблюдать, какъ холодное, блестящее остріе проникаетъ кожу, тѣло, кости. Безспорно, легче страдать самому, чѣмъ ежедневно, ежечасно оправлять подушки бѣднаго, истерзаннаго существа, взывающаго къ Богу, прося положить предѣлъ пыткѣ. Тайный инстинктъ, низкій и малодушный, но, тѣмъ не менѣе, вполнѣ человѣческій, побуждаетъ насъ отвращаться отъ зрѣлища томительной или отталкивающей агоніи, пока добрый ангелъ не внушитъ намъ силу побороть грубое чувство и исполнить долгъ. «Выказывай состраданіе, — говоритъ старый французскій мудрецъ, — дѣлай все, что можешь, чтобы облегчить чужое горе, но никогда не испытывай истиннаго участія или симпатіи, это не приводитъ къ добру». Слова эти были только уловкой, придуманною Ларошфуко, чтобы имѣть возможность дѣлать добро на дѣлѣ — онъ былъ одаренъ всѣми добродѣтелями, которыя отвергалъ для себя и отрицалъ въ другихъ.

Нѣчто подобное чувствовалъ я, когда велъ Айзекса въ другую комнату, не зная, какую форму приметъ его горе и, быть можетъ, испытывая въ эту минуту такое же жгучее страданіе, какъ и онъ самъ. Я зналъ, что онъ придетъ, хотя и желая чтобъ это не случилось, и понималъ вполнѣ, что долженъ употребить всѣ усилія, чтобы отпустить его нѣсколько менѣе печальнымъ, чѣмъ онъ пришелъ. Я не ожидалъ поразительнаго безстрастія голоса, которымъ онъ произнесъ свои первыя слова мѣрно и ритмически вылетавшія изъ его блѣдныхъ устъ.

— Все кончено, другъ!

— Все только начинается, — послышался отъ двери торжественный голосъ Рамъ Лэля.

Онъ приблизился къ намъ.

— Другъ Айзексъ, — продолжалъ онъ, — я пришелъ не съ тѣмъ чтобы насмѣхаться надъ твоимъ горемъ или терзать твою измученную душу праздными утѣшеніями. Но я люблю тебя, братъ, мнѣ хочется поговорить съ тобою въ тяжелую минуту ей скорби, дать тебѣ совѣтъ. Ты страдаешь ужасно, и горю твоему нельзя пособить разумомъ, такъ какъ въ настоящую минуту ты не познаешь болѣе ни самого себя, ни собственныхъ мыслей. Но я нарисую передъ тобою три картины, и онѣ покажутъ тебѣ, что ты въ настоящемъ, чѣмъ ты былъ до сихъ поръ и чѣмъ будешь…. Немного лѣтъ тому назадъ я узналъ тебя; ты былъ еще очень молодъ и занималъ въ свѣтѣ исключительное положеніе. Уже тогда ты былъ богатъ, хотя не такъ, къ теперь, красивъ, полонъ силъ. Нынѣ тебя осѣнила высшая красота, залогъ жизни, болѣе просвѣтленной. Ты былъ счастливъ, потому что считалъ себя счастливымъ, но такое благополучіе скорѣе внѣшнее, чѣмъ внутреннее. Ты былъ матеріалистомъ. Чисто земные помыслы руководили тобою, твои радости, правда, весьма безвредныя, проистекали изъ того, что тебя окружало, — богатства, власти, книжной науки, пожалуй даже любви къ женщинамъ, если только можно считать за женщинъ тѣ существа, въ которыя ты въ то время вѣрилъ, ты собиралъ богатства грудами и наполнялъ брилліантами свои склады. Ты прикасался къ рѣчнымъ алмазамъ и морскимъ жемчугамъ, и они пребывали съ тобою подобно свѣту мѣсяца и солнца. И ты говорилъ: «Смотрите, вотъ звѣзда, которая управляетъ лѣтнимъ зноемъ; это мой». Ты бралъ себѣ женщинъ дивной красоты, съ волосами, какъ вороново врыло или лотосъ; кожа ихъ была подобна нѣжному шелку; дыханіе напоминало свѣжесть зари, а глаза — алмазы. Тогда, ликуя въ своемъ сердцѣ, ты говорилъ, что счастливъ. И жилъ ты въ мирѣ и идилліи, и радость твоя возрастала. Ты осуществилъ свое первое назначеніе и пилъ изъ чаши, переполненной до края. И если бы, по закону природы, человѣкъ могъ извлекать изъ прочнаго удовольствія миръ вѣчный, неувядающій, ты былъ бы счастливъ, пока длится твоя жизнь. Но, рядомъ съ физическими силами, съ умѣньемъ наслаждаться земными благами, какъ всѣ люди, хотя въ другой степени, тебѣ дано еще нѣчто иное. Въ твоей груди бьется сердце, такое дивное по своей чуткости, такое прекрасное по пониманію добра, что малѣйшее волненіе радости, которое оно испытываетъ, стоитъ многихъ лѣтъ и вѣковъ простаго чувственнаго наслажденія. Тѣло, вкусивъ все, что ему доступно, и найдя въ этомъ удовольствіе, пресыщается; сердце — ткань, отдѣляющая тѣло отъ души. Оно также любитъ, только тѣло любитъ лишь самого себя, а сердце — источникъ той любви, которая распространяется на другихъ. Оно пробудилось въ тебѣ. Говорить ли мнѣ о первыхъ зародышахъ твоей любви? Ужь не думаешь ли ты, видя, что я старъ и никѣмъ не любимъ, что я никогда не зналъ юности и сердечныхъ радостей? Увы, зналъ, и даже гораздо лучше, чѣмъ ты думаешь. Разцвѣтъ жизненнаго древа совершается не вдругъ. Маленькіе листки увеличиваются и крѣпнутъ, хотя они все еще сокрыты въ почвѣ пока весеннее тепло и свѣтъ не заставятъ ихъ распуститься. Жаворонокъ растетъ въ гнѣздѣ, подъ крыломъ матери, изрѣдка лѣниво перепархивая и не чувствуя въ себѣ дара возноситься за облака, пока внезапно, на яркой зарѣ, въ крошечной груди не пробудится могучее сознаніе силы. Человѣческое сердце подобно сложеннымъ листкамъ почки и неумѣлому жаворонку. Безмятежный сонъ, который предшествуетъ полному разцвѣту силъ, — состояніе блаженное, пока оно длится. Но сравнить его съ радостнымъ дыханіемъ пробудившагося листка совершено невозможно. Скромное гнѣздо, гдѣ зародилась птичка, долго служитъ ей счастливымъ убѣжищемъ, но она забываетъ его, когда первый взмахъ крыла вознесетъ крошечное тѣло за облака. Сердце человѣка, — твое сердце, мой другъ, — возносится отъ земли къ небу, лишь только оно познаетъ всю прелесть другой жизни. Завѣса спала съ твоихъ глазъ, когда ты встрѣтилъ ту женщину, которую тебѣ предстояло любить. Я нашелъ тебя инымъ человѣкомъ, болѣе счастливымъ, хотя ты едва ли сознался бы въ этомъ. Неувѣренность въ будущемъ окрашивала твою любовь оттѣнкомъ печали, неизвѣстной тебѣ до той поры, но такая печаль только увеличиваетъ прелесть любви, дѣлаетъ ее рельефнѣе и яснѣе. Новый міръ открывается передъ тобою съ безконечною перспективою невообразимаго блаженства. Ты оглянулся на свое прежнее, безпечное, радостное, наслаждавшееся жизнью и властью, и не понялъ, какъ могъ ты удовлетворяться такими мелочами. Всѣ добрыя и злыя дѣла твои утратили свою окраску и превратились въ тусклый ровный фонъ, на которомъ въ яркомъ сіяніи выступила прекрасная безсмертная женская душа. Das evig Weibliche манила тебя за собою, какъ нѣкогда доктора Фауста. До сихъ пор ты зналъ только женщинъ, но не зналъ женщины, какъ и многіе изъ послѣдователей пророка. Наступило время перемѣны полной, окончательной. Нѣтъ болѣе въ тебѣ мѣста сомнѣніямъ безпечному скептицизму; не слышится отрицанія женской дупи индивидуальности. Ты сдѣлалъ громадный шагъ къ пониманію окружающаго міра. Полный новой жизни, ты шелъ впередъ проникнутый желаніемъ совершать подвиги, ради любимой дѣвушки. Отъ зари до заката, отъ вечера до зари только одно видѣніе носилось передъ тобою и увлекало тебя впередъ. Ты пошелъ бы на всякій рискъ, чтобъ только заслужить ея улыбку, увидать радостную краску на ея лицѣ, за слово похвалы ты принесъ бы самую тяжкую жертву. И когда далеко отсюда, подъ мангиферами Терая губы твои впервые коснулись ея губъ, и рука окружила ея станъ — радость твоя уподоблялась блаженству безсмертныхъ.

Рамъ Лель пріостановился. Айзексъ, сидѣвшій до той поры точно окаменѣлый, съ сухими глазами, закрылъ лицо рукою и запустилъ бѣлые пальцы въ свои блестящіе черные волосы, казалось, единственный живой предметъ въ немъ: такъ мертвенно и пепельно было его лицо. Онъ не поднималъ болѣе головы, пока старикъ продолжалъ.

— Не думай, другъ и братъ мой, что я пришелъ безцѣльно говорить о твоемъ горѣ и снова пробуждать страшныя страданія, такъ недавно истерзавшія твою душу. Я люблю тебя и коснулся прошлаго только для того, чтобы изобразить будущее. Все, что ты испыталъ въ короткіе дни твоей любви, было искренно, благородно, и никогда не забудется. Но нынѣшнею ночью свершилась вторая изъ твоихъ трехъ судебъ. Тебѣ слѣдовало бы радоваться, Абдулъ-Гафизъ, что душа любимой дѣвушки отлетѣла къ дѣвственной бѣлизнѣ туда, гдѣ и ты скоро будешь, чтобы никогда болѣе не разлучаться съ нею. Передъ тобою открывается твоя третья судьба, обширная, грозная, но несказанно величественная. Тѣло и сердце осушили до дна чашу наслажденій, воспользовались вполнѣ всѣмъ, что выпадало на ихъ долю. Ты имѣлъ богатства, успѣхъ всѣ радости, которыя даетъ утонченная художественная роскошь, ты насладился также вполнѣ и самою чистою, возвышенною любовью. Не думай, что этимъ все кончается. Высшая изъ твоихъ трехъ судебъ только началась. Два дня тому назадъ ты не повѣрилъ бы, еслибъ я сказалъ, что въ тебѣ есть что-то лучше любящаго сердца; теперь ты вѣришь. Это божественная часть сердца, которая хочетъ отрѣшиться отъ тѣла и вознестись къ небу. Твоя любовь прекраснѣе той, которая выпадаетъ обыкновенно на долю человѣка. Ни тѣни сомнѣнія не было между вами. Чувство ваше было сладко; оно казалось вамъ кратковременнымъ, но, въ дѣйствительности, оно длилось долго, такъ долго, какъ жизнь иныхъ людей. Ты сталъ на много лѣтъ старше, чѣмъ былъ при началѣ твоей любви; мѣсяца два тому назадъ ты былъ весь погруженъ въ земные помыслы, какъ и естественно въ твоемъ положеніи. Теперь ты перешелъ ту опасную грань, за которую увлекаетъ насъ любовь, сама не зная, куда приведетъ своихъ послѣдователей, назадъ ли — къ чувственности, впередъ ли — къ высшему блаженству. Твоя вѣрность и правда непоколебимы; тебя ждетъ отнынѣ духовный союзъ въ эфирныхъ пространствахъ неба. Возьми мою руку, братъ, пойдемъ вмѣстѣ тропою, ведущею на эти высоты, къ тому раю, гдѣ ты снова встрѣтишь родственную тебѣ душу.

Лицо Айзекса все еще было закрыто руками. Рамъ Лэль нѣжно прикоснулся къ усталой головѣ и любовно глядѣлъ на молодаго человѣка, лаская его густые черные волосы. Потомъ онъ поднялъ глаза и окинулъ взоромъ прояснившійся ландшафтъ, по которому утреннее солнце снова разливало тепло и красоту.

— Братъ, — продолжалъ онъ, — пойдемъ со мною! Ты страдалъ слишкомъ много для того, чтобы снова вернуться въ свѣтъ, даже еслибъ захотѣлъ. Идемъ же. Душа твоя будетъ жить во вѣки, горе превратится въ радость, а изнемогшее сердце снова воспрянетъ до неизвѣданной еще высоты. Подобно тому, какъ солнце правильно проходитъ по предначертанному ему пути вслѣдъ за убѣгающею зарею и, въ своей благости, стократъ осуществляетъ свои неясныя обѣщанія, подобно тому, какъ тяжелые покровы мрачной ночи забываются при наступленіи радостнаго дня, такъ и твоя кратковременная пора скорби быстро исчезнетъ при первыхъ лучахъ божественнаго свѣта. Я пришелъ не съ тѣмъ, чтобы требовать отъ тебя забвенія, а чтобы воскресить твои воспоминанія. Помни прошлое; лелѣй память о немъ въ тайникѣ твоей души, гдѣ хранятся немногіе, благоухающіе цвѣты, сорванные нами среди терній жизни. Помни также будущее. Не забывай, что жизнь мимолетна, а трудъ сладокъ, что послѣ нѣсколькихъ краткихъ лѣтъ ты соберешь жатву невиданной до толѣ красоты. Не страшись идти по слѣдамъ тѣхъ, кто опередилъ тебя, раньше достигъ цѣли и одержалъ побѣду. Что значитъ для тебя отнынѣ все земное? Можешь ли ты дорожить теперь золотомъ, алмазами, лошадьми, невольниками? Дѣлай съ ними что хочешь, но только оставь ихъ позади себя. Тяжесть денегъ утомляетъ ноги, прокладывающія себѣ путь къ вѣчности. Даже плоть наша угнетаетъ духъ и вскорѣ разстается съ нимъ, чтобы дать ему парить на свободѣ. Пойдемъ; я подѣлюсь съ тобою своими слабыми силами и помогу преодолѣть первыя препятствія, по крайней мѣрѣ, тѣ изъ нихъ, которыхъ ты еще не побѣдилъ. Будь смѣлъ, безстрашенъ, твердъ. Могутъ ли люди или небо дать тебѣ награду выше вѣчнаго общенія съ просвѣтленнымъ духомъ, чающимъ твоего пришествія? Въ любимой дѣвушкѣ сосредоточивалась вся твоя жизнь; такъ говорилъ ты, пока она еще жила; теперь это тысячу разъ справедливѣе, такъ какъ съ нею неразлучны вѣчное блаженство, небесное сіяніе, духовная любовь. Пойдемъ же, братъ; иди за мною.

Медленно приподнялъ Айзексъ голову и долго глядѣлъ на старика. И пока онъ глядѣлъ на него, его блѣдное лицо казалось прозрачнымъ, и сіяніе лучезарнаго духа то вспыхивало, то исчезало на немъ, подобно зарницѣ на сѣверномъ небосклонѣ. Медленно всталъ онъ, наконецъ, положилъ руку на руку буддиста и сказалъ:

— Братъ, я иду. Укажи мнѣ путь.

— Съ радостью буду я твоимъ руководителемъ, Абдулъ, — отвѣчалъ Рамъ Лэль. — Охотно пойду я съ тобою, куда захочешь. Ни одинъ наставникъ не имѣлъ еще такого достойнаго ученика; никто не принималъ, еще чистаго ученія братьевъ искреннѣе или честнѣе. Путь, по которому ты пойдешь, кратокъ; камни, лежащіе на немъ, вознесутъ тебя вверхъ, подобно крыльямъ, вмѣсто того; чтобы служить тебѣ преткновеніемъ. Скрытыя силы природы укрѣпятъ тебя; ея тайны сдѣлаютъ тебя мудрымъ; глубокіе, живительные ключи вѣчной воды освѣжатъ твою душу и пища ангеловъ будетъ твоею. Горе твое превратится въ сладость, а изъ язвъ минувшихъ страданій произрастутъ золотые цвѣты будущаго вѣнца. Ты не устанешь во время пути и не пожелаешь отдыха по дорогѣ.

— Другъ, скажи мнѣ, что дѣлать, чтобъ достигнуть всего этого?

— Будь вѣренъ той, которая опередила тебя, и учись у насъ, людей свѣдущихъ, въ чемъ состоитъ истинное блаженство. Тебѣ нужна лишь небольшая помощь, другъ мой. Отгони только мысль, будто та, которую ты любишь болѣе всего на свѣтѣ, погибла для тебя навѣки. Радуйся, а не горюй, что она уже вступила туда, куда ты стремишься всѣми силами. Радуйся и тому, что она видитъ тѣ картины, слышитъ тѣ звуки, которые еще слишкомъ ярки и сильны для твоихъ глазъ и ушей. Иныя изъ этихъ дивныхъ явленій ты увидишь еще тлѣнными очами, но самое величественное сокрыто отъ нашихъ чувствъ, какъ бы тонки и чутки они ни были. Вѣрь, ты достигнешь этого блаженства раньше меня. Моя бѣдная душа все еще прикована къ землѣ едва видимыми нитями наслажденія и презрѣнной боли; онѣ, правда, тонки, какъ паутина, и, навѣрное, скоро порвутся. Тѣмъ не менѣе, я еще связанъ, не освободился окончательно. Ты же, братъ мой, разомъ перенесся отъ земнаго къ духовному бытію. Въ тебѣ скоро замретъ, если не замерла уже, низкая любовь къ жизни ради нея самой. Твоя душа, порывающаяся въ высшія сферы, почти совершенно свободна отъ любви къ землѣ и отъ страха смерти. Еслибъ ты могъ сейчасъ же лечь и умереть, ты радостно привѣтствовалъ бы свою кончину. Связь между тобою и міромъ очень хрупка; тонки, почти неуловимы лгѣ блѣдныя тѣни, которыя омрачаютъ еще для тебя яркія краски божественнаго сіянія. Гляди впередъ, вверхъ, вдаль, но только не назадъ, и дни твоего чаянія будутъ кратки. Она стоитъ передъ тобою, манитъ тебя, молитъ не медлить. Исполни ея велѣнія такъ, какъ еслибъ ты былъ уже у желаннаго конца и боялся отсрочить хоть на минуту осуществленіе твоихъ надеждъ.

— Будь покоенъ, Рамъ Лэль. Рѣшимость моя не измѣнится, мужество не поколеблется, пока не будетъ достигнута цѣль.

Точно свѣтъ высшаго міра озарялъ прекрасное чело и черты Айзекса, пока онъ глядѣлъ на своего будущаго наставника. «Какая изумительная власть у этихъ адептовъ! — подумалось мнѣ. — Что за дивная магнетическая сила надъ душами меньшихъ братьевъ, простымъ словомъ превращающая скорбь въ радость, пораженіе въ торжество!» Даже я, всѣми помыслами прикованный къ землѣ, не относился равнодушно къ величественнымъ обѣщаніямъ, которыя краснорѣчиво лились изъ устъ сѣдаго старца въ это раннее утро. Они направились къ двери. Оборачиваясь, чтобъ идти, Рамъ Лэль сказалъ:

— Мы покидаемъ васъ, другъ Григгсъ, но еще вернемся сегодня вечеромъ проститься съ вами.

Я остался одинъ. Другой утѣшитель занялъ мое мѣсто, лучше меня понимавшій человѣческую природу и жизнь духа, одинъ изъ тѣхъ апостоловъ, которые во всѣ времена и у всѣхъ народовъ являлись посредниками между бренною землею и вѣчностью, утѣшали человѣка, павшаго духомъ, и поддерживали въ немъ порывы къ небу.

---

Вечеромъ, когда я сидѣлъ въ своей комнатѣ, дверь отворилась и они предстали предо мною, рука объ руку.

— Другъ, — сказалъ Айзексъ, — я пришелъ проститься. Никогда болѣе не увидите вы меня. Мнѣ хотѣлось еще разъ поблагодарить васъ отъ глубины сердца за дружбу, услуги, крѣпость вашей руки въ минуту бѣдствія и цѣнность совѣтовъ въ часы нерѣшимости.

— Айзексъ, — отвѣчалъ я, — мнѣ неизвѣстна цѣль вашего пути, и слѣдовать за вами я не могу. Одно только я знаю, что вы очень близки къ той жизни, о которой мнѣ и мечтать даже нельзя. Молю Бога, чтобъ вы быстро достигли желаннаго конца и того счастія, котораго такъ достойны. Еще разъ предлагаю вамъ свои услуги, если я могу сдѣлать что-нибудь для васъ.

— Дѣлать болѣе нечего, хотя я и увѣренъ, что вы исполнили бы все съ радостью. Всѣ свои земныя блага я передалъ единственному человѣку, кромѣ васъ, относительно котораго у меня есть долгъ благодарности, — Джону Вестонго. Еслибъ я зналъ васъ не такъ хорошо, я подѣлился бы и съ вами своими богатствами. Объ одномъ прошу васъ. Возьмите этотъ алмазъ, сохраните его въ память обо мнѣ. Нѣтъ, не, глядите на него такъ. Не думайте о его цѣнности. Пусть онъ только напоминаетъ вамъ человѣка, который будетъ часто думать о васъ, бы такъ много сдѣлали для меня.

— Я желалъ бы сдѣлать еще гораздо больше, — отвѣчалъ я и не могъ долѣе говорить; голосъ измѣнилъ мнѣ.

— Помните меня, — продолжалъ Айзексъ (яркій свѣтъ озарялъ его лицо, несмотря на вечернія сумерки), — помните меня, но только не такимъ, какимъ я теперь или, какимъ былъ поутру, въ минуту тяжкаго горя, вспоминайте обо мнѣ, какъ о человѣкѣ, стремящемся къ счастію, которое выше мимолетной радости, какъ все небесное выше земнаго. Не какъ о несчастномъ, оплакивающемъ исчезнувшій свѣтъ, думайте обо мнѣ, а какъ о жадно чающемъ первыхъ слабыхъ проблесковъ вѣчнаго дня. Но, главное, не считайте меня одинокимъ, а какъ бы навсегда обвѣнчаннымъ съ тою, которая переселилась туда раньше меня.

Рамъ Лэль положилъ руку на мое плечо и долго глядѣлъ мнѣ въ глаза.

— Прощайте на время, мой случайный знакомый, — сказалъ онъ, — и помните, что вы имѣете во мнѣ друга. Настанетъ, быть можетъ, день, когда и васъ постигнетъ тяжкое горе, утѣшить которое не могутъ ни книги, ни уединеніе. Прощайте; да будетъ съ вами все хорошее на землѣ.

Айзексъ положилъ обѣ руки на мои плечи, и я снова увидалъ дивный блескъ его глазъ, затуманенныхъ, но не омраченныхъ послѣднимъ взглядомъ нѣжной дружбы.

— Прощайте, любезный Григгсъ. Вы были наставникомъ и добрымъ геніемъ моей любви. Научитесь сами тѣмъ урокамъ, которые такъ хорошо преподаете другимъ. Будьте тѣмъ, чѣмъ вы желали сдѣлать меня.

Еще одинъ любовный взглядъ, долгое пожатіе руки, и они вышли вмѣстѣ подъ ясное звѣздное небо. Никогда я ихъ болѣе не видалъ.

А. В.