— Батюшки! Что грибовъ-то опять! И какіе все молодые! Куда только мы ихъ прятать будемъ? У меня вся корзинка переполнена, сказалъ молодой человѣкъ съ кузовкомъ, останавливаясь въ межевой канавкѣ въ лѣсу и хватая красные грибы, выглядывающіе изъ зеленаго моха.
— Да, насчетъ грибовъ Богъ благословилъ нынче, отвѣчалъ старикъ Миней. — Вы замѣтьте, когда сѣна бываютъ хороши, тогда и грибовъ много.
— Разъ, два, три, четыре… Да тутъ больше десятка… Ахъ, вотъ еще маленькіе, только еще чуть-чуть торчатъ. Право, мнѣ класть некуда, да и у тебя полная корзинка.
— Давайте, я ихъ за пазуху… Подпоясаться пониже, такъ сколько угодно можно за пазуху запрятать.
— А не лучше ли маленькіе-то намъ оставить до завтраго? Они къ тому времени подростутъ. Мѣсто здѣсь на межѣ замѣтное, а кромѣ насъ сюда никто не придетъ.
— На погибель хотите оставить, такъ оставляйте.
— Зачѣмъ же на погибель? Завтра придемъ сюда и возьмемъ ихъ уже большими. Они подростутъ.
— Никогда не подростутъ, а пропадомъ пропадутъ. Такъ и исчезнутъ!
— То-есть ты хочешь сказать, что другой кто-нибудь сниметъ? Кому тутъ снять!
— Никто не сниметъ, а пропадутъ.
— Куда же они дѣнутся?
— Подъ землю уйдутъ. Смотрѣнный грибъ никогда жить не останется.
— Да что ты врешь!
— Повѣрьте мнѣ. Я въ лѣсахъ-то родился, около грибовъ выросъ. Грибъ — онъ глазу не любитъ. Какъ человѣкъ на грибъ посмотрѣлъ, такъ ужъ грибу — аминь. Уйдетъ, подъ землю уйдетъ.
— Какой вздоръ!
— Вѣрно-съ. Онъ роста своего никому не показываетъ.
— А вотъ нарочно до завтра оставить. Наломаю я нарочно сучьевъ для примѣты и вотъ со мной газета — газетный листъ положу. Листъ издалека увидать можно, а канавка эта намъ извѣстна.
Миней улыбнулся.
— Оставлять оставляйте, ежели хотите блажь потѣшить, а только не родился еще тотъ человѣкъ, который бы ростъ гриба подмѣтилъ. Грибъ своего роста никому не показываетъ, отвѣчалъ онъ.
— Подъ землю уйдетъ? Ну, пусть подъ землю уйдетъ, а я все-таки четыре маленькіе гриба оставлю, разсмѣялся молодой человѣкъ. — Вотъ увидишь завтра.
— Расклеванный птицами можете увидѣть, это точно, а чтобъ цѣльный — ни-ни. Ежели подъ землю онъ не уйдетъ, то птица его склюетъ.
— Да развѣ птица ѣстъ грибы?
— А то какъ же? Сорока только грибами и питается. Когда грибовъ много, тогда и сорокъ много.
— А вѣдь и въ самомъ дѣлѣ нынче сорокъ много.
— Да ужъ это правильно-съ. Это не нами замѣчено. Это старики замѣчали. Какъ грибная осень, такъ и сороки-бѣлобоки скачутъ. Вотъ большой красный грибъ, говорилъ Миней, выбравшись изъ канавы и поднимая грибъ. — Видите, онъ ужъ расклеванъ птицей. Вонъ какая язвина въ немъ, а онъ крѣпкій.
— Да это слизень проглодалъ, улитка…
— Улиту знаемъ… Но на улиту опять птица летитъ другая… Дятелъ, къ примѣру… Прилетитъ, улиту съѣстъ и грибы поломаетъ.
— Дятелъ только на древесной корѣ.
— Да на кору-то онъ зачѣмъ садится? Чтобы червя и всякую нечисть искать. Кора корой, а грибъ грибомъ, потому на немъ улита, а для него и улита пища. Повѣрьте, сударь, совѣсти, что подосмотрѣнный раньше грибъ никогда потомъ не найдете: или улита его изгложетъ, или птица съѣстъ, или…
— Или онъ самъ собой подъ землю уйдетъ? Такъ… перебилъ молодой человѣкъ, смѣясь. — Ну, ладно, ладно. А все-таки мы вотъ опытъ сдѣлаемъ.
— Ужасно какой вы невѣроятный человѣкъ! Ничему-то вы не вѣрите.
— Не могу же я вѣрить, что грибъ подъ землю самъ собой уйдетъ.
— А почемъ вы знаете, можетъ-быть его кротъ подъ землю въ свою нору утащитъ? А то мышь. Но все-таки вы гриба не найдете. Онъ человѣчьяго глаза боится.
— Про крота повѣрю, но, авось, на наше счастье намѣченные грибы кротъ и не утащитъ. Батюшки! Брусники-то сколько!
— Какъ грибное лѣто, такъ и брусники всегда много. Брусника грибу подруга, отвѣчалъ Миней. — Овсянику нынче хорошо черезъ бруснику будетъ.
— Какому овсянику?
— Медвѣдю-овсянику.
— А нешто здѣсь въ лѣсу медвѣди есть?
— Сколько угодно. Большихъ медвѣдей нѣтъ, а овсяники — завсегда. Только теперь они по овсамъ шляются, пока овсы не скошены. У Мамурихи вонъ всю овсяную полосу медвѣдь пожралъ и помялъ! Онъ жретъ и валяется на соломѣ, валяется и жретъ. И всегда это на зарѣ, какъ солнце всходить начнетъ. Вчера баба страсть какъ плакала. Ну, а овсы скосятъ, тогда онъ повоетъ надъ скошеннымъ-то — и въ лѣсъ на бруснику придетъ.
— Да откуда ты все это знаешь?
— Самъ замѣчалъ, отъ стариковъ наслушался. Это только вы стариковъ не любите слушать и имъ не вѣруете.
— Не зналъ я, что медвѣдь бруснику ѣстъ.
— Ѣстъ. Въ лучшемъ видѣ ѣстъ. Онъ и бруснику, онъ и голубику, какъ овсы-то снимутъ… Грибъ тоже ѣстъ. Кору на деревьяхъ гложетъ. Голодъ-то вѣдь не тетка.
— Сколько же ему надо брусники съѣсть, чтобы наѣсться?
— Съ утра до вечера ѣстъ. Много надо съѣсть. А потомъ медъ ѣстъ шмелиный. Кучи разрываетъ подъ пнями и ѣстъ. Зато медвѣдей-овсяниковъ никогда матерыхъ не бываетъ. Всегда они тощіе, маленькіе и шелудивые отъ голодухи. А ужъ онъ и воетъ жалобно послѣ овсовъ!
— Съ голоду?
— И съ голоду, да и… Ну, да что вамъ разсказывать! Вѣдь вы все равно не повѣрите, черезъ вашу невѣроятность.
Миней махнулъ рукой и умолкъ.
— Говори, говори… сказалъ молодой человѣкъ.
— Только не смѣйтесь. Въ лѣсу насчетъ этого нехорошо смѣяться. Конечно, мы теперь ужъ изъ лѣса на опушку вышли и ужъ домой идемъ, а всетаки нехорошо. Все-таки еще лѣсъ и тутъ мы подъ властью.
— Ну, ладно, не буду смѣяться.
— Лѣшаго своимъ воемъ овсяникъ потѣшаетъ, потому лѣшій страсть какъ это самое овсяниково пѣніе слушать любитъ. Только, сударь, ужъ не смѣйтесь. Зачѣмъ? Долго ли до грѣха! Вѣдь не въ послѣдній разъ въ лѣсъ-то пришли. Зачѣмъ его раздражать?
— Не смѣюсь, не смѣюсь, отвѣчалъ молодой человѣкъ, еле сдерживая улыбку. — Кого раздражать-то только ты боишься?
— Да знаю, кого. Кто лѣсу хозяинъ, того и раздражать не слѣдъ. Лѣшаго… прибавилъ Миней, понизивъ голосъ. — Въ лѣсъ ходимъ, такъ лучше съ нимъ въ мирѣ и согласіи жить, лучше уважать его. Отъ уваженія намъ ничего не сдѣлается, а онъ черезъ это насъ пугать не будетъ и никогда мы не заблудимся, въ какую бы чащу ни зашли.
Показалась проѣзжая дорога. Миней и молодой человѣкъ вышли на дорогу и направились къ жилью.