НА ГОЛОДѢ.
правитьI.
править— Развѣ уже было оффиціальное объявленіе о голодѣ?
— Они вынуждены были признать крайнюю мѣстную нужду и въ газетѣ пишутъ, что въ одномъ или двухъ округахъ будетъ оказываться помощь.
— Это значитъ, что голодъ будетъ объявленъ, какъ только наберутъ достаточно людей и запасутся хлѣбомъ. Пожалуй, дѣло разыграется, какъ во время большого голода.
— Не можсъ быть, — сказалъ Скотъ, поворачиваясь немного на длинномъ бамбуковомъ стулѣ. — На сѣверѣ урожай очень хорошъ, и въ Бомбеѣ и въ Бенгаліи уродилось больше, чѣмъ имъ нужно. Есть полная возможность предупредить голодъ и помочь населенію. На этотъ разъ нужда будетъ только мѣстная.
Мартинъ взялъ со стола газету «Піонеръ», еще разъ посмотрѣлъ телеграммы и потянулся. Былъ душный, темный вечеръ, воздухъ былъ полонъ тяжелымъ благоуханіемъ недавно политыхъ аллей. Цвѣты въ клубномъ саду завяли и почернѣли на своихъ стебляхъ, маленькій прудъ съ лотосами высохъ и превратился въ затвердѣвшую грязь, а тамариндовые кусты были совершенно бѣлы отъ пыли. Большинство публики собралось въ общественномъ саду, гдѣ играла музыка, — съ веранды клуба слышно было, какъ оркестръ мѣстной полиціи разыгрывалъ вальсы; или на площадкѣ для игры въ Поло. Время отъ времени кто-нибудь подъѣзжалъ къ клубу и безвучно проходилъ въ бѣлые бараки, расположенные по обѣимъ сторонамъ главнаго зданія. Тамъ помѣщались номера, въ которыхъ жило большинство служащихъ, встрѣчаясь каждый день другъ съ другомъ за обѣдомъ и стараясь, по возможности, затянуть свои служебные часы, чтобы избѣгнуть этого томительнаго общества.
— Что вы намѣрены теперь дѣлать? — спросилъ Мартинъ, зѣвая. — Пойдемъ выкупаться передъ обѣдомъ.
— Вода очень горяча, — отвѣчалъ Скотъ. — Я ужъ купался сегодня.
— Ну, такъ сыграемъ на бильярдѣ.
— Въ билльярдной невыносимая жара. Сидите себѣ спокойно и не будьте такъ страшно энергичны.
Къ верандѣ тяжелыми шагами подошелъ верблюдъ, на спинѣ котораго возсѣдалъ почтальонъ-туземецъ съ кожанной сумкой черезъ плечо. Онъ спустилъ къ сидящимъ на верандѣ новое газетное приложеніе-листокъ, отпечатанный только на одной сторонѣ и еще сырой, только что вышедшій изъ подъ типографскаго станка. Небольшая полоска текста помѣщалась среди объявленій о продающихся пони и пропавшихъ фоксъ-терьерахъ.
Мартинъ лѣниво поднялся, прочиталъ листокъ и свистнулъ.
— Объявлено, — проговорилъ онъ. — Одинъ, два, три — восемь округовъ подпадаютъ дѣйствію законовъ о голодѣ. Джимми Гаукинсъ будетъ завѣдывать всей продовольственной организаціей.
На террасу вошелъ новый гость. Это былъ издатель единственной газеты въ столицѣ провинціи, насчитывающей 25 милліоновъ туземцевъ и нѣсколько сотъ бѣлыхъ; такъ какъ составъ редакціи ограничивался имъ самимъ и его помощникомъ, то рабочій день его колебался между десятью и двадцатью часами.
— А, Раисъ, вы должны все знать, — остановилъ его Мартинъ, — что изъ себя представляетъ эта мадрасская «нужда»?
— Никто еще ничего не знаетъ. Въ настоящую минуту по телеграфу идетъ сообщеніе, длиною съ вашу руку. Мадрасъ призналъ, что не можетъ справиться собственными силами, и Джимми получилъ порученіе раздобыть столько людей, сколько понадобится.
— Пожалуй, и до насъ доберутся, — замѣтилъ Мартинъ.
— Ну что жъ, я ничего не имѣю противъ, — проговорилъ Скотъ, поднимаясь съ мѣста и кладя на столъ одинъ изъ романовъ Маріета, который онъ перелистывалъ. — Сегодня здѣсь, а завтра тамъ. Мартинъ, ваша сестра ждетъ васъ.
Большая сѣрая лошадь топталась у перилъ веранды; свѣтъ керосиновой лампы падалъ на коричневое коленкоровое платье наѣздницы и на ея блѣдное лицо подъ сѣрой фетровой шляпкой.
— Я готовъ, — сказалъ Мартинъ. — Пойдемте къ намъ обѣдать, Скотъ, если вамъ не предстоитъ ничего болѣе интереснаго. Вильямъ, есть у насъ дома какой-нибудь обѣдъ? обратился онъ къ сестрѣ.
— Я сначала съѣзжу домой и посмотрю, — отвѣтила наѣздница. — Можешь приводить его къ 8 часамъ, не раньше. Не забудь, пожалуйста.
Скотъ не торопясь отправился къ себѣ въ комнату и переодѣлся въ вечерній туалетъ, соотвѣтствовавшій данному сезону въ данной странѣ — бѣлый полотняный костюмъ, съ широкимъ шелковымъ полямъ. Обѣдъ у Мартиновъ былъ рѣшительно пріятнѣе, чѣмъ вѣчная баранина и жесткая дичь, подаваемая на жестянной посудѣ на клубныхъ обѣдахъ. Но все-таки было очень жаль, что Мартинъ не былъ въ состояніи на жаркіе мѣсяцы отправить свою сестру въ горы. Служа въ мѣстной полиціи, Мартинъ получалъ великолѣпное жалованіе въ 600 обезцѣненныхъ серебряныхъ рупій въ мѣсяцъ, это и видно было по его маленькой квартиркѣ: неровный полъ былъ устланъ обычными полосатыми, бѣлыми съ синимъ, рогожками; обычныя индійскія занавѣски висѣли на окнахъ; въ комнатахъ стояла разношерстная дюжина стульевъ, купленная на разныхъ посмертныхъ аукціонахъ. Квартира имѣла такой видъ, какъ будто все было разложено только вчера, съ тѣмъ, чтобы завтра снова быть уложеннымъ. Ни одна дверь въ домѣ не держалась на своихъ петляхъ; маленькія окна затемнялись осиными гнѣздами и ящерицы охотились за мухами надъ выступами деревянной крыши. Но все это было однимъ изъ элементовъ жизни Скота. Такъ жили всѣ, имѣющіе такіе доходы; а въ странѣ, гдѣ возрастъ, жалованіе и званіе каждаго человѣка пропечатаны въ книгѣ, которую всякій можетъ прочесть, нѣтъ никакого смысла притворяться и разыгрывать изъ себя богачей. Скотъ 8 лѣтъ служилъ въ ирригаціонномъ департаментѣ и получалъ 800 рупій въ мѣсяцъ, при чемъ въ будущемъ, если онъ прослужитъ еще 22 года на такихъ же основаніяхъ, его ожидала пенсія въ 400 рупій въ мѣсяцъ. Его служебная дѣятельность, протекавшая въ значительной степени въ палаткахъ и временныхъ убѣжищахъ, гдѣ человѣкъ могъ, только спать, ѣсть и писать письма, заключалась въ наблюденіи за открытіемъ и охраной ирригаціонныхъ каналовъ. Весвою онъ съ успѣхомъ закончилъ работы по открытію большого Махульскаго канала и теперь былъ прикомандированъ къ департаменту, чтобы заниматься отчетною частью. Онъ былъ очень недоволенъ этой командировкой, потому что ненавидѣлъ канцелярскую работу.
Скотъ, какъ и весь остальной міръ, зналъ, что миссъ Мартинъ пріѣхала въ Индію четыре года тому назадъ, чтобы вести хозяйство въ домѣ брата, который, какъ всѣмъ было извѣстно, занялъ денегъ, чтобы заплатить за ея проѣздъ. По общераспространенному мнѣнію, ей бы уже давно слѣдовало быть замужемъ. Вмѣсто этого, она отказала полдюжинѣ офицеровъ, одному чиновнику, старше ея на двадцать лѣтъ, одному майору и одному доктору. Это тоже было общественнымъ достояніемъ. Она выжила въ городѣ три жаркихъ сезона, потому что братъ ея и безъ того былъ въ долгу и не могъ отправить ее даже и въ дешевенькій пансіонъ въ горахъ. Поэтому лицо ея было блѣдно, какъ кость и посреди лба красовалось круглое серебристое пятнышко, свидѣтельствующее о мѣстной болѣзни, называемой «багдадской». Такія пятна появляются отъ употребленія дурной воды.
Тѣмъ не менѣе, миссъ Вильямъ очень веселилась за эти 4 года. Дважды она чуть было не утонула, переѣзжая за лошади черезъ рѣку; она была свидѣтельницей нападенія шайки воровъ на домъ ея брата, выучилась говорить на мѣстномъ нарѣчіи съ бѣглостью, возбуждавшею зависть старшихъ, мало-по-малу утратила привычку писать письма своимъ теткамъ въ Англію и разрѣзывать страницы англійскихъ журналовъ, пережила холеру, перенесла тиброидную лихорадку, послѣ которой ей обрили голову, и разсчитывала этой зимою отпраздновать 23-ю годовщину своего рожденія. Понятно, что ея тетки не могли бы отнестись съ одобреніемъ къ молодой дѣвушкѣ, которая ѣздила на танцовальные вечера верхомъ, накинувъ на плечи платокъ; откликалась на имя Вилльяма или Биля, усвоила себѣ не особенно изящный мѣстный жаргонъ, участвовала въ любительскихъ спектакляхъ, держала въ повиновеніи 8 человѣкъ прислуги и двухъ лошадей, лѣчила ихъ недуги и спокойно смотрѣла прямо въ глаза мужчинамъ, даже послѣ того, какъ они сдѣлали ей предложеніе и были отвергнуты.
— Я люблю мужчинъ, которые что-нибудь дѣлаютъ, — заявила она одному изъ служащихъ въ департаментѣ просвѣщенія, который разъяснялъ сыновьямъ мѣстныхъ торговцевъ красоты стихотвореній Вордсворта; и когда онъ приходилъ, въ поэтическое настроеніе, Вильямъ призналась ему, что она мало понимаетъ въ поэзіи, и что отъ стиховъ у нея голова болитъ. Послѣ этого еще одно разбитое сердце стало искать прибѣжища въ клубѣ. И все это было по винѣ самой Вильямъ: она любила слушать разсказы мужчинъ о ихъ службѣ, такое вниманіе роковымъ образомъ приводило людей къ ея ногамъ.
Скотъ былъ знакомъ съ нею три года; нѣсколько разъ танцовалъ съ нею на рождественскихъ балахъ и чрезвычайно уважалъ ея хозяйственные таланты.
Она болѣе чѣмъ когда-либо походила на мальчика, когда послѣ обѣда сидѣла на кожанномъ диванѣ, поджавъ подъ себя ноги, крутила папироски для своего брата, и перебрасывала ихъ Мартину, сидѣвшему на противоположномъ концѣ комнаты; тотъ ловилъ ихъ одной рукой не прерывая разговора со Скотомъ. Они говорили все о дѣлахъ — о каналахъ и надзорѣ за ними, о преступленіяхъ мѣстныхъ жителей, кравшихъ воду, за которую они не платили, и еще болѣе тяжкихъ преступленіяхъ туземной полиціи, прикрывавшей эти кражи; о переселеніи цѣлыхъ деревень въ только-что орошенныя мѣстности. Вильямъ крутила папироски, ничего не говорила и только улыбалась своему брату.
Въ 10 часовъ лошадь Скота пріѣхала за нимъ и вечеръ окончился. Два освѣщенныхъ окна низенькаго домика, гдѣ печаталась мѣстная газета, ярко выдѣлялись на темной дорогѣ. Было еще слишкомъ рано, чтобы ложиться спать, и Скотъ рѣшилъ зайти къ издателю. Рэнсъ лежалъ на диванѣ, въ ожиданіи ночныхъ телеграммъ. У него была своя теорія насчетъ того, что если человѣкъ не будетъ сидѣть за работой весь день и большую часть ночи, то онъ непремѣнно заболѣетъ местной злокачественной лихорадкой; поэтому онъ и ѣлъ и спалъ среди бумагъ.
— Беретесь вы за это? — спросилъ онъ соннымъ голосомъ. — Я не думалъ, что вы сегодня же придете съ отвѣтомъ.
— Въ чемъ дѣло? Какой отвѣтъ? Я обѣдалъ у Мартина и ничего не знаю.,
— Голодъ объявленъ и они теперь набираютъ людей. Мартина также требуютъ. Я посылалъ къ вамъ записку въ клубъ. Согласны-ли вы присылать намъ разъ въ недѣлю письма съ Юга, такъ отъ двухъ до трехъ столбцовъ. Ничего сенсаціоннаго, конечно, не нужно, просто одни факты — кто что дѣлаетъ, и такъ далѣе. Нашъ обычный гонораръ — 10 рупій за столбецъ.
— Очень жалѣю, но это совсѣмъ не по моей части, — отвѣчалъ Скотъ, разсѣянно посматривая на карту Индіи, висѣвшую на стѣнѣ. Трудно будетъ теперь Мартину. Интересно знать, что онъ сдѣлаетъ со своей сестрой. Хотѣлъ бы я знать, куда они меня тянутъ. У меня нѣтъ никакой опытности въ такихъ дѣлахъ. Я, конечно, тоже назначенъ?
— Конечно. Вотъ телеграмма. Вамъ поручаютъ организацію помощи, дадутъ намъ вамъ въ помощники одного туземнаго аптекаря и полъ-пинты холерной микстуры на 10.000 населенія. Вы сидите теперь безъ опредѣленнаго дѣла, а туда призываютъ всѣхъ, безъ кого можно обойтись на службѣ.
— Во всякомъ случаѣ, я радъ, что зашелъ къ вамъ, — проговорилъ Скотъ. — Завтра, вѣроятно, я получу уже офиціальное увѣдомленіе. Надо сейчасъ идти укладываться. Вы не знаете, кто будетъ замѣнять меня здѣсь?
Ренсъ порылся въ кучѣ телеграмъ. — Макъ-ханъ — сказалъ онъ. — Изъ Мурея.
Скотъ усмѣхнулся.
— Онъ разсчитывалъ провести все лѣто въ прохладѣ. Воображаю, какъ онъ будетъ огорченъ. Впрочемъ, что объ этомъ говорить.
— Покойной ночи.
Два часа спустя Скотъ со спокойной совѣстью улегся спать на веревочной койкѣ въ пустой комнатѣ. Два поношенныхъ кожаныхъ чемодана, кожаная бутылка для воды, жестяной ящикъ для льда и сѣдло, завязанное въ мѣшокъ, были сложены у дверей, а подъ подушкой у него лежала росписка секретаря клуба въ полученіи денегъ по мѣсячному счету. Его назначеніе, дѣйствительно, пришло на слѣдующее-же утро и вмѣстѣ съ нимъ неофиціальная телеграмма отъ сэра Джемса Гаукинса, предписывающая ему немедленно и съ наивозможною скоростью отправиться въ мѣстность съ какимъ-то невыговаринаемымъ названіемъ, расположенную за полторы тысячи верстъ къ югу, гдѣ свирѣпствовалъ голодъ и чувствовалась сильная нужда въ людяхъ.
Днемъ къ нему явился розовый, полный юноша, недовольный судьбою и голодомъ, который лишалъ его трехмѣсячнаго отдыха. Это былъ замѣститель Скота — другой зубецъ въ огромномъ правительственномъ колесѣ, который подвинулся впередъ вслѣдъ за своимъ сослуживцемъ, представленнымъ, какъ гласило офиціальное извѣщеніе, «въ распоряженіе Мадрасскаго правительства для работы по голоду впредь до дальнѣйшихъ распоряженій». Скотъ передалъ ему находящіяся на его рукахъ суммы, показалъ ему самый прохладный уголокъ въ канцеляріи, предостерегалъ его отъ излишняго усердія и, когда наступили сумерки, уѣхалъ изъ клуба въ наемномъ экипажѣ со своимъ вѣрнымъ слугою Фецъ-Улахомъ на станцію Южной желѣзной дороги. Жаръ отъ раскаленныхъ кирпичныхъ стѣнъ ударялъ ему въ лицо и онъ съ грустью размышлялъ о томъ, что ему предстоитъ, по крайней мѣрѣ, пять ночей и четыре дня путешествія. На станціи Фецъ-Улахъ, привыкшій къ превратностямъ судьбы, немедленно исчезъ въ толпѣ, наполнявшей каменную платформу, а Скотъ, съ сигарою въ зубахъ, ждалъ пока ему приготовятъ отдѣленіе. Въ это время въ толпу пунджабскихъ фермеровъ, ремесленниковъ и кудрявыхъ торговцевъ-афридіевъ врѣзалась дюжина туземныхъ полицейскихъ, сопровождавшихъ багажъ Мартина.
Когда Фецъ-Улахъ доложилъ своему господину, что все готово, Скотъ расположился въ вагонѣ, снялъ сапоги и куртку и улегся на широкой, обитой кожей скамейкѣ. Жара на крытой желѣзомъ станціи доходила до 100 градусовъ (Фаренгейта). Въ послѣдній моментъ въ тотъ-же вагонъ вошелъ Мартинъ, весь обливаясь потомъ, и къ ужасу своему увидѣлъ отдѣленіе занятымъ.
— Не бранитесь, — лѣниво встрѣтилъ его Скотъ. — Вы опоздали и не успѣете пересѣсть въ другое отдѣленіе. Мы подѣлимся моимъ льдомъ.
— Вы что здѣсь дѣлаете? — спросилъ Мартинъ.
— Препровождаю себя въ распоряженіе Мадрасскаго правительства, такъ же какъ и вы. Боже, что это за ночь! Вы берете съ собой кого-нибудь изъ своихъ людей?
— Дюжину. Должно быть, мнѣ придется наблюдать за раздачей пищи. Я не зналъ, что и вы тоже назначены.
— Я тоже не зналъ, когда уходилъ отъ васъ вчера вечеромъ. Рэнсъ первый получилъ это извѣстіе. Назначеніе пришло сегодня утромъ. Макъ-ханъ пріѣхалъ смѣнить меня въ 4 часа и я сейчасъ-же выѣхалъ. Этотъ голодъ можетъ розыграться въ прескверную штуку — пожалуй, никто изъ насъ и не вернется живымъ.
— Джимми долженъ былъ-бы назначить насъ съ вами куда-нибудь въ одно мѣсто, — проговорилъ Мартинъ, и, немного погодя, прибавилъ: — моя сестра здѣсь.
— Вотъ это хорошо, — сказалъ Скотъ сердечно. — Значитъ, она ѣдетъ въ Симлу. Съ кѣмъ она будетъ тамъ?
— Въ томъ-то и дѣло, что она не хочетъ и слышать о Симлѣ. Она ѣдетъ со мною.
Скотъ вскочилъ и сѣлъ прямо подъ лампою.
— Какъ! Вы не хотите сказать, что не могли добыть…
— О нѣтъ! Я бы ужъ какъ-нибудь досталъ денегъ.
— Надѣюсь, вы могли бы прежде всего обратиться ко мнѣ, — проговорилъ Скотъ сухо. — Мы съ вами не совсѣмъ чужіе другъ другу.
— Пожалуйста, не будьте такъ церемонны. Конечно, я могъ бы обратиться къ вамъ, но… вы не знаете моей сестры. Я объяснялъ, и убѣждалъ, и просилъ, и приказывалъ, и все такое въ теченіе цѣлаго дня, начиная съ 7 утра — но ничего не могъ подѣлать.
— Джимми Гаукинсъ не особенно будетъ доволенъ, — сказалъ Скотъ. — Женщинамъ совсѣмъ не мѣсто на голодѣ.
— М-съ Джимъ — я хочу сказать, лэди Джимъ — отправилась вмѣстѣ съ нимъ. Во всякомъ случаѣ, она обѣщала взять сестру подъ свое покровительство. Вильямъ на свой страхъ телеграфировала ей и совершенно сбила меня съ толку, показавши ея отвѣтъ.
Скотъ засмѣялся.
— Если она такая рѣшительная — проговорилъ онъ, — то, очевидно, она сама можетъ о себѣ позаботиться, а м-съ Джимъ не даетъ ей подвергаться опасности. Во всякомъ случаѣ, я думаю не много найдется женщинъ, женъ или сестеръ, которыя бы отправились на голодъ съ открытыми глазами. А она вѣдь пережила холеру прошлаго года и знаетъ, что все это значитъ.
Поѣздъ остановился въ Армитсорѣ и Скотъ прошелъ въ дамское отдѣленіе, находившееся рядомъ съ ихъ отдѣленіемъ. Вильямъ, въ дорожной шапочкѣ, накинутой на кудри, привѣтливо кивнула ему головой.
— Войдите къ намъ, я угощу васъ чаемъ, — сказала она. — Это лучшее предохранительное средство отъ солнечваго удара.
— Развѣ по моему виду можно заключить, что мнѣ грозитъ солнечный ударъ?
— Никогда нельзя знать, — серьозно отвѣчала Вильямъ. — Всегда лучше заранѣе быть готовымъ.
Она устроилась въ вагонѣ съ опытностью испытаннаго путешественника. У закрытаго ставней окна висѣла покрытая мѣхомъ бутылка съ водой; на скамейкѣ стояла корзинка съ чайнымъ сервизомъ и дорожная спиртовая лампочка.
Вильямъ угостила ихъ горячимъ чаемъ въ большихъ чашкахъ, увѣряя, что чай предохраняетъ отъ распуханія шейныхъ венъ въ такую жаркую ночь. Она, очевидно, считала излишнимъ всякіе разговоры и комментаріи по поводу своего поступка. Жизнь съ мужчинами, у которыхъ всегда было очень много работы и очень мало времени для этой работы, пріучила ее стушевываться и стоять за себя. Она ничего не говорила о томъ, что хочетъ быть полезною во время путешествія. и спокойно дѣлала свое дѣло: безшумно уложила чашки, когда чай былъ выпитъ и приготовила папироски для своихъ гостей.
— Вчера въ это время, — сказалъ Скотъ, — мы не ожидали… гмъ… того, что случилось. Не правда ли?
— Я привыкла ожидать всего, — отвѣчала Вильямъ.
— Знаете, на нашей службѣ мы живемъ по телеграфу. Но я думаю, это путешествіе будетъ полезно для всѣхъ насъ — конечно, если мы останемся въ живыхъ.
— Это разрушаетъ всѣ мои планы, — отвѣчалъ Скотъ. — Я разсчитывалъ на холодную погоду попасть на постройку Люнійскаго канала, но неизвѣстно, сколько времени затянется голодъ.
— Врядъ ли дальше октября, — сказалъ Мартинъ. — Къ этому времени онъ такъ или иначе будетъ конченъ.
Первыя сутки они ѣхали по знакомымъ мѣстамъ; слѣдующія сутки узкоколейная желѣзная дорога везла ихъ вдоль границы великой индійской пустыни и они вспоминали, какъ они впервые ѣхали по этой дорогѣ изъ Бомбея, пріѣзжая на мѣсто своего служенія. Затѣмъ перемѣнился языкъ, на которомъ были написаны названія станцій, и поѣздъ уносилъ ихъ на югъ, въ чужую страну, гдѣ даже запахи имъ были незнакомы.
Передъ ними тянулись длинные, тяжело-нагруженные хлѣбомъ вереницы вагоновъ, и рука Джимми Гаукинса чувствовалась издалека. Имъ часто приходилось ждать на боковыхъ линіяхъ, т. е. путь былъ занять возвращавшимися на сѣверъ поѣздами, наполненными пустыми мѣшками. Стояла неистовая жара. Во время остановокъ они прохаживались взадъ и впередъ среди мѣшковъ и слушали завыванья собакъ.
Наконецъ, они очутились въ той Индіи, которая была имъ болѣе чужда, чѣмъ непутешествовавшимъ англичанамъ — это была плоская, красная Индія пальмъ и риса, Индія дѣтскихъ иллюстрированныхъ книжекъ — мертвая и изсушенная палящимъ зноемъ. Непрерывное пассажирское движеніе Сѣвера и Запада осталось далеко, далеко позади. Здѣсь голодные люди толпились у поѣзда съ дѣтьми на рукахъ, имъ давали мѣшки съ хлѣбными зернами и толпа набрасывалась на нихъ, какъ мухи на медъ.
Шесть дней пути казались имъ длиннѣе шести лѣтъ. Наконецъ, въ сухую, душную ночь они пріѣхали въ страну смерти, освѣщенную краснымъ пламенемъ костровъ, на которыхъ сжигали мертвецовъ. Тамъ ихъ встрѣтилъ Джимми Гаукинсъ, завѣдующій продовольственнымъ дѣломъ, небритый, немытый, но бодрый и всецѣло поглощенный работой.
Онъ тотчасъ же распорядился, чтобы Мартинъ остался при желѣзной дорогѣ: онъ долженъ былъ подбирать голодающихъ людей и отвозить ихъ въ продовольственный пунктъ, на границѣ 8-го округа, гдѣ имъ раздавали пищу. Ему было поручено привозить хлѣбъ, а его помощники должны были оберегать хлѣбные запасы. Скотъ — Гаукинсъ очень радъ былъ снова увидѣться со Скотомъ — долженъ былъ немедленно же отправиться на Югъ, въ другой продовольственный пунктъ, далекій отъ желѣзной дороги, отвезти туда всѣхъ голодающихъ, которые попадутся ему на пути и ждать тамъ дальнѣйшихъ телеграфныхъ распоряженій. Вообще же въ мелочахъ ему предоставлялось поступать по своему усмотрѣнію.
Вильямъ закусила губу. У нея никого не было на свѣтѣ, кромѣ брата, но распоряженія Гаукинса не допускали противорѣчія. Она вышла Изъ вагона, съ головы до ногъ покрытая пылью, съ маленькой морщинкой на лбу, явившейся слѣдствіемъ того, что ей пришлось такъ много передумать за послѣднюю недѣлю, но сдержанная и спокойная какъ всегда. М--съ Джимъ, которую въ сущности слѣдовало называть лэди Джимъ, но всѣ постоянно объ этомъ забывали — обняла молодую дѣвушку.
— О, я рада, что вы пріѣхали, — проговорила она, почти рыдая. — Конечно, вы не должны были этого дѣлать, но я все-таки рада. Мы съ вами здѣсь единственныя женщины и должны помогать другъ другу. Здѣсь столько несчастныхъ, и эти маленькія дѣти…
— Я уже видѣла — сказала Вильямъ.
— Неправда ли, что за ужасъ! Мнѣ ихъ подкинули уже двадцать штукъ. Но не хотите ли сперва поѣсть что-нибудь? Здѣсь столько дѣла, что и десяти человѣкъ было бы мало. Я приготовила для васъ лошадь. О, какъ я рада, что вы пріѣхали!
— Потише, Лиззи, — сказалъ Гаукинсъ черезъ ея плечо.
— Мы присмотримъ за вами, миссъ Мартинъ. Сожалѣю, что не могу пригласить васъ къ завтраку, Мартинъ. Вамъ придется поѣсть въ дорогѣ. Нельзя терять ни одной минуты. Оставьте двоихъ вашихъ людей въ помощь Скоту. Скотъ, нагружайте телѣги на буйволахъ и отправляйтесь въ путь, какъ только справитесь. Этотъ субъектъ въ розовой рубашкѣ будетъ вашимъ проводникомъ и переводчикомъ. Аптекарь сидитъ связанный въ телѣгѣ. Онъ уже собирался сбѣжать, — вамъ придется за нимъ присматривать. Лиззи, свези миссъ Мартинъ въ нашу палатку и пришли за мною рыжую лошадь.
Скотъ съ Фецъ-Улахомъ и двумя полицейскими уже хлопотали около телѣгъ, нагружая ихъ мѣшками. Гаукинсъ нѣкоторое время наблюдалъ за нимъ.
— Это славный малый, — проговорилъ онъ. — Если все пойдетъ хорошо, я заставлю его много работать.
По мнѣнію Джими Гаукинса, это была высшая любезность, какую одно человѣческое существо могло оказать другому.
Черезъ часъ Скотъ уже былъ въ пути. Съ нимъ ѣхалъ аптекарь, которой все время грозилъ ему строгимъ наказаньемъ, за то, что его, члена медицинскаго департамента, и свободнаго англійскаго гражданина осмѣлились связать; два полицейскихъ и Фецъ-Улахъ составляли всю свиту.
Маленькая процессія проѣхала мимо стоянки Гаукинса — трехъ грязныхъ палатокъ, расположенныхъ подъ сѣнью высохшихъ деревъ. За ними, на открытомъ воздухѣ, была устроена кухня, гдѣ кормили голодающихъ.
— Желалъ бы я, чтобы Вильямъ осталась дома, — сказалъ себѣ Скотъ, посматривая на эту картинку. — Вѣрно какъ день, что во время дождей здѣсь начнется холера.
Но Вильямъ, повидимому, уже успѣла освоиться съ новой обстановкой. Скотъ увидѣлъ ее среди толпы плачущихъ женщинъ, въ своей коленкоровой амазонкѣ и сѣрой фетровой шляпѣ на растрепавшихся волосахъ.
— Пожалуйста, дайте мнѣ пятьдесятъ рупій. Я забыла спросить у Джэка, а онъ уже уѣхалъ. Можете вы дать мнѣ взаймы? Нужно купить сгущеннаго молока для дѣтей.
Скотъ вынулъ деньги изъ своего кошелька и молча передалъ ей. — Ради Бога, берегите себя, — проговорилъ онъ немного спустя.
— О, со мной ничего не случится. Мы должны получить молоко черезъ два дня. Кстати, мнѣ поручено передать вамъ, чтобы вы взяли одну изъ лошадей сэра Джима. Здѣсь есть одна сѣрая лошадка, которая, мнѣ кажется, будетъ совсѣмъ въ вашемъ стилѣ; поэтому я сказала, чтобы вамъ ее приготовили. Ничего, что я такъ распорядилась.
— Это ужасно мило съ вашей стороны Боюсь, что намъ обоимъ теперь не очень придется сообразоваться со «стилемъ».
Скотъ былъ въ поношенной охотничьей курткѣ съ протертыми локтями. Вильямъ внимательно оглядѣла его, съ головы до ногъ.
— Мнѣ кажется, у васъ вполнѣ приличный видъ, — сказала она. — Взяли ли вы съ собой все, что нужно — хину, хлородинъ и пр.?
— Все взялъ, — отвѣчалъ Скотъ, садясь на лошадь, которую ему подвели.
— Прощайте! — крикнулъ онъ ей.
— Прощайте, всего хорошаго! — отвѣчала Вильямъ. — Я вамъ страшно благодарна за деньги.
II.
правитьТрудное время настало для Скота, хотя онъ путешествовалъ ночью и отдыхалъ днемъ; но зато надъ нимъ не было никакого начальства. Онъ былъ свободенъ, какъ Джими Гаукинсъ, даже еще свободнѣе, тому что Джими все-таки былъ соединенъ съ правительствомъ телеграфной проволокой.
Послѣ нѣсколькихъ дней пути Скотъ узналъ кое-что о размѣрахъ той трагедіи, которой онъ служилъ, и она поразила его. Телѣги его были полнены пшеницей и ячменемъ. Но люди, для которыхъ предназначались эти припасы, ѣли одинъ только рисъ. Они умѣли толочь рисъ въ своихъ ступкахъ, но ничего не знали о тяжелыхъ каменныхъ мельвицахъ Сѣвера и о тѣхъ хлѣбныхъ зернахъ, которыя теперь везли къ нимъ подъ конвоемъ бѣлыхъ людей. Они требовали риса, и, когда убѣдились, что его нѣтъ, съ плачемъ удалялись отъ Скота. Какое употребленіе можно было сдѣлать изъ этихъ странныхъ зеренъ, которыя царапали имъ горло? Имъ оставалось только умереть. И нѣкоторые дѣйствительно такъ и поступали. Другіе брали слѣдуемую имъ порцію и обмѣнивали количество пшеницы, которымъ человѣкъ могъ бы быть сытымъ цѣлую недѣлю, на горсточку рису, сохранившагося у кого-нибудь изъ сосѣдей. Третьи, наконецъ, клали зерна въ ступки для риса, толкли ихъ и приготовляли что-то вродѣ тѣста съ гнилой водой; но такихъ было очень немного. Скотъ имѣлъ смутное представленіе о томъ, что народъ въ южной Индіи питается рисомъ, но онъ служилъ въ сѣверныхъ провинціяхъ, гдѣ почти нѣтъ рисовыхъ полей, и совершенно не могъ понять того факта, чтобы во время страшной нужды люди могли умирать съ голоду, изъ нежеланія попробовать новую пищу, которая предлагалась имъ въ изобиліи. Напрасно переводчики изощрялись въ переводахъ, и полицейскіе энергической пантомимой показывали, что надо было дѣлать. Мѣстные жители уходили обратно, предпочитая питаться корой, листьями и глиной, и оставляя нетронутыми полные мѣшки съ пшеницей. Женщины часто клали къ ногамъ Скота своихъ исхудалыхъ ребятъ.
Фецъ-Улахъ полагалъ, что, очевидно, по волѣ Божьей, эти чужестранцы должны умирать, и поэтому оставалось только распоряжаться насчетъ ихъ похоронъ. Тѣмъ не менѣе, онъ не видѣлъ причины, почему его сагибъ долженъ терпѣть какія-нибудь неудобства, и, какъ опытный путешественникъ, захватилъ съ собою въ пустыню нѣсколькихъ козъ. Онъ кормилъ ихъ по утрамъ зернами, отъ которыхъ отказывались эти глупцы. Скотъ велѣлъ Фецъ-Улаху и двумъ полицейскимъ ловить козъ всюду, гдѣ они только могли поймать ихъ. Этотъ приказъ былъ удовольствіемъ былъ исполненъ. Для нихъ ловля козъ была нѣкоторымъ отдыхомъ, и они наловили ихъ въ большомъ количествѣ. Бѣдныя животныя, будучи разъ покормлены, охотно слѣдовали за телѣгами и послѣ нѣсколькихъ дней хорошаго питанья стали давать много молока.
— Но я не намѣренъ быть козопасомъ, — говорилъ Фецъ-Улахъ. — Это противъ моей чести.
— Когда мы вернемся домой, мы поговоримъ съ тобой о чести, — твѣчалъ Скотъ, — а до тѣхъ поръ ты и оба полицейскихъ будете даже трубочистами, если это понадобится.
— Пусть будетъ по твоему, — согласился Фецъ-Улахъ и покорно принялся доить козъ.
Скотъ стоялъ около и смотрѣлъ на доеніе. У него явилась мысль воспользоваться козьимъ молокомъ для кормленія дѣтей. И дѣйствительно, начиная съ этого времени, всѣхъ дѣтей кормили по три раза въ день. Утромъ, въ полдень и вечеромъ Скотъ торжественно по очереди вынималъ ихъ изъ постели, устроенной для нихъ въ одной изъ телегъ, и поилъ ихъ молокомъ. Нѣкоторыя крошки еле дышали, и Скотъ осторожно, по капелькамъ вливалъ молоко въ ихъ беззубые ротики. Каждое утро происходило также кормленіе козъ, и такъ какъ онѣ шли не на привязи, а на полицейскихъ нельзя было положиться, то Скотъ долженъ былъ отказаться отъ верховой ѣзды и медленно шелъ пѣшкомъ впереди всего стада, приноравляя свои шаги къ козамъ. Все это было въ высшей степени нелѣпо и онъ самъ прекрасно сознавалъ, какую смѣшную картину онъ представлялъ со стороны, но по крайней мѣрѣ онъ спасалъ человѣческую жизнь, а женщины, видя, что ихъ дѣти не умираютъ, понемногу начинали сдаваться и соглашались пробовать новую пищу.
Шествуя впереди своего стада и глотая пыль, поднимаемую сотней маленькихъ козьихъ ногъ, Скотъ утѣшалъ себя мыслью, что его образъ дѣйствій гораздо практичнѣе выдумки Вилльямъ, желавшей кормить дѣтей сгущеннымъ молокомъ, которое еще надо привозить Богъ знаетъ откуда. Козы, по крайней мѣрѣ, всегда подъ рукою.
Онъ очень медленно достигъ мѣста своего назначенія, гдѣ узналъ, что изъ Бирмы прибылъ пароходъ, нагруженный рисомъ; тамъ всѣмъ распоряжался одинъ заработавшійся, измученный англичанинъ. Забравши у него достаточное количество риса, оставивъ ему часть дѣтей, Скотъ поѣхалъ обратно, развозить рисъ нуждающимся. На пути къ нему присоединились новыя козы и новыя дѣти. Но теперь на многихъ дѣтяхъ были надѣты бусы или обмотаны тряпки вокругъ шеи. Какъ переводчикъ пояснилъ Скоту, это дѣлалось потому, что матери надѣялись черезъ нѣкоторое время взять своихъ дѣтей обратно.
— Чѣмъ скорѣе онѣ возьмутъ ихъ, тѣмъ лучше, — сказалъ Скотъ. Но въ тоже время, онъ внимательно наблюдалъ за дѣтьми и съ нѣкоторой гордостью замѣчалъ, что тотъ или другой маленькій Рамахавми начинаетъ толстѣть и поправляться. Когда онъ роздалъ всѣ своя запасы, онъ поѣхалъ въ стоянку Гаукинса, стараясь принаровить свой пріѣздъ къ обѣденному времени, потому что давно уже ему не приходилось обѣдать на столѣ, покрытомъ скатертью. Ему не хотѣлось обставить свой пріѣздъ особенной торжественностью, но случайно вышло такъ, что, подходя къ палаткѣ, онъ снялъ шляпу, чтобы освѣжить голову, и лучи заходящаго солнца упали на его лобъ и ослѣпили его, такъ что онъ не видѣлъ того, что передъ нимъ; а кто-то, стоя у входа въ палатку, новыми глазами посмотрѣлъ на красиваго молодого человѣка, окруженнаго облакомъ золотой пыли, медленно шествующаго впереди цѣлаго стада козъ, между тѣмъ какъ около его ногъ копошились маленькіе, голые купидоны. Вильямъ неудержимо хохотала при видѣ этой картины. Скотъ смущенно представилъ ей своихъ питомцевъ. Это было довольно неприличное зрѣлище, но всякія приличія давно уже были оставлены въ пустынѣ.
— Какія они славныя, — одобрительно замѣтила Вильямъ, — У насъ теперь осталось всего двадцать пять младенцевъ. Женщины начинаютъ брать ихъ назадъ.
— Дѣти, значитъ, находятся на вашемъ попеченіи?
— Да, м-съ Джимъ и я завѣдуемъ этимъ дѣломъ. Намъ, однако, не пришли въ голову козы. Мы пробавлялись сгущеннымъ молокомъ и водой.
— Были у васъ смертные случаи?
— Столько, что не хочется и вспоминать о нихъ, — отвѣчала Вильямъ, содрогнувшись. — А у васъ?
Скотъ ничего не отвѣтилъ. На его пути было тоже много маленькихъ трупиковъ, многія матери рыдали, потерявъ дѣтей, которыхъ онѣ довѣрили заботамъ правительства.
Тутъ пришелъ Гаукинсъ съ бритвою въ рукахъ, на которую Скотъ посматривалъ съ завистью, потому что у него за это время успѣла отрости длинная борода. Они пошли обѣдать, и онъ въ нѣсколькихъ словахъ разсказалъ свою исторію, придавая ей характеръ офиціального донесенія. М-съ Джимъ время отъ времени вздыхала, а Джимъ задумчиво покачивалъ головой; но Вильямъ не сводила своихъ сѣрыхъ глазъ съ гладковыбритаго лица Скота и, казалось, онъ говорилъ только ей одной. Щеки ея ввалились и пятно на лбу выступало яснѣе, чѣмъ когда-либо.
— Все это было страшно нелѣпо, — говорилъ Скотъ. — Дѣло въ томъ, что я не имѣлъ понятія ни о доеніи козъ, ни объ обращеніи съ грудными дѣтьми. Мнѣ просто проходу не будутъ давать, если объ этомъ узнаютъ въ городѣ.
— Пускай себѣ, — отвѣчала Вильямъ пренебрежительно. — Мы всѣ работали, какъ кули съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхали сюда. Я знаю, что Джэмсъ тоже работалъ.
Это было сказано по адресу Гаукинса, и тотъ улыбнулся въ отвѣтъ.
— Вашъ братъ хорошій работникъ, Вильямъ, — сказалъ онъ, — и я далъ ему ту оцѣнку, которой онъ заслуживаетъ. Не забывайте, что офиціальные отчеты пишутся мною.
— Такъ ты долженъ написать тоже, что сама Вильямъ — настоящее золото, — сказала м-съ Джимъ. — Я просто не знаю, что бы мы безъ нея дѣлали.
Она ласково погладила руку Вильямъ, загрубѣвшую отъ работы. Джимъ съ улыбкою смотрѣлъ на нихъ. По его мнѣнію, дѣла шли довольно хорошо. Двое или трое совершенно ничего не понимающихъ чиновника во время умерли и были замѣнены хорошими работниками. До дождей оставалось уже не долго. Имъ удалось прекратить голодъ въ пяти округахъ, и, принимая въ соображеніе всѣ обстоятельства, смертность была не слишкомъ высока. Онъ внимательно осматривалъ Скота.
— Теперь онъ немного усталъ, — говорилъ онъ самому себѣ, — но онъ все-таки еще можетъ работать за двоихъ.
Тутъ онъ замѣтилъ, что м-съ Джимъ дѣлаетъ ему телеграфическіе знаки, и понялъ, что на условномъ языкѣ телеграмма ея гласитъ: «Дѣло ясно. Взгляни на нихъ».
Онъ взглянулъ и сталъ прислушиваться къ ихъ разговору. Вильямъ говорила: "Что можно ожидать отъ страны, гдѣ водовоза называютъ «тённи-китчъ?», — а Скотъ отвѣчалъ: «я все-таки буду очень радъ, когда снова поводу въ клубъ. Обѣщайте мнѣ первый вальсъ на Рождественскомъ балу, хорошо?».
— Отсюда очень далеко до Лауренца, — сказалъ Джимъ. — Я бы совѣтовалъ вамъ сегодня лечь пораньше, Скотъ. Завтра вамъ надо отвозить муку и придется начать грузить въ пять утра.
— Неужели же ты не дашь м-ру Скоту хоть одного дня отдыха?
— Я бы очень хотѣлъ это сдѣлать, Лиззи, но боюсь, что не могу. До тѣхъ поръ, пока онъ можетъ работать, мы должны пользоваться имъ.
— Ну что жъ, по крайней мѣрѣ я хоть одинъ вечеръ провелъ поевропейски, — сказалъ Скотъ. — Боже, я чуть не забылъ. Куда мнѣ теперь дѣвать своихъ ребятъ?
— Оставьте ихъ здѣсь, — сказала Вильямъ. — Мы возьмемъ ихъ на свое попеченіе. И оставьте намъ тоже нѣсколько козъ. Мнѣ нужно только выучиться доить ихъ.
— Если вы захотите встать завтра пораньше, я научу васъ. Мнѣ приходилось каждый день заниматься этимъ. Между прочимъ, у многихъ ребятъ шея обмотана тряпками или на нихъ надѣты бусы. Будьте осторожны и ни за что не снимайте ихъ, на случай, если вернутся матери…
— Вы забываете, что я уже имѣю нѣкоторую опытность.
— Ради Бога, берегите вы себя, — эти слова вырвались у Скота совсѣмъ другимъ голосомъ.
— Я буду беречь ее, — сказала м-съ Джимъ, уходя съ Вильямъ и на прощаніе отправляя мужу телеграмму въ сто словъ. Джимъ давалъ Скоту распоряженія относительно его будущей работы. Было очень поздно — почти девять часовъ.
— Джимъ, ты чудовищно-жестокъ, — говорила его жена въ тотъ же вечеръ, когда они остались наединѣ.
— Нисколько, дорогая. Я помню, какъ я самъ когда-то работалъ въ первомъ поселеніи Яндіяла, думая объ одной молодой дѣвицѣ въ кринолинѣ. Никогда я съ тѣхъ поръ такъ хорошо не работалъ. Онъ будетъ теперь работать, какъ чортъ.
— Все равно, ты могъ бы дать ему хоть одинъ день отдыха.
— И дать дѣлу разыграться сейчасъ же? Нѣтъ, дорогая. Теперь они переживаютъ свое лучшее время. Я думаю, оба они еще и не догадываются, что съ ними происходитъ. А она-то встанетъ завтра въ три часа, чтобы выучиться доить козу! Боже, и почему это всѣ люди должны старѣть и толстѣть?
— Она ужасно милая. Она такъ много помогала мнѣ…
— Помогала тебѣ! На другой же день, какъ она пріѣхала, она забрала все въ свои руки и ты очутилась у нея помощницей. Она командуетъ тобою почти такъ же, какъ ты командуешь мною.
— Она нисколько не командуетъ и за это-то я и люблю ее. Она очень хорошій человѣкъ, — такая же честная и прямая, какъ ея братъ.
— По поему, она выше своего брата. Тотъ всегда со всякимъ пустякомъ приходитъ за приказаніями. Но онъ тоже славный малый. Признаюсь, я питаю нѣкоторую слабость къ Вильямъ; и если бы у меня была дочь…
На этомъ разговоръ оборвался. Далеко въ Дерожатѣ была могила ребенка, умершаго болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ, и ни Джимъ, ни его жена никогда не говорили о своей покойной дѣвочкѣ.
Прежде чѣмъ померкли звѣзды, Скотъ, спавшій въ телѣгѣ, проснулся и молча приступилъ къ доенію козъ. Было еще такъ рано, что ему не хотѣлось будить Фецъ-Уллаха и переводчика. Онъ былъ такъ поглощенъ работой, что не слышалъ приближенія Вильямъ и внезапно увидѣлъ ее возлѣ себя, въ ея старой амазонкѣ, съ заспанными глазами. Она держала въ рукахъ чашку чая и гренки. На землѣ около телѣгъ пищалъ грудной ребенокъ, и маленькій шестилѣтній мальчуганъ выглядывалъ изъ-за плеча Скота.
— Тише ты, пострѣленокъ, — говорилъ Скотъ, обращаясь къ мальчику. — Сейчасъ получишь ѣсть.
Вильямъ умѣлою рукою подняла ребенка и принялась поить его молокомъ.
— Здравствуйте, — привѣтствовалъ ее Скотъ. — Вы не можете себѣ представить, до чего эти пискуны бываютъ несносны.
— О, прекрасно могу. — Она говорила шопотомъ, потому что кругомъ всѣ спали. — Только я кормлю ихъ съ ложки или устраиваю нѣчто въ родѣ соски. Ваши гораздо толще моихъ. И вы продѣлывали это каждый день по два раза?
Голосъ ея почти замеръ.
— Да. Это было страшно нелѣпо. Попробуйте вы теперь, — сказалъ онъ, уступая свое мѣсто молодой дѣвушкѣ. — Начинайте смѣлѣе. Коза вѣдь не корова.
Коза сначала не давалась, почуявъ неопытную руку, но потомъ все обошлось благополучно. Вильямъ успѣла уже покормить троихъ ребятъ.
— Видите, какъ эти маленькіе негодяи славно пьютъ, — съ гордостью говорилъ Скотъ. — Я ихъ вымуштровалъ.
Оба были очень заняты и увлечены своимъ дѣломъ, и не успѣли оглянуться, какъ уже насталъ день; всѣ обитатели увидѣли ихъ на колѣняхъ около козъ, съ раскраснѣвшимися лицами, хотя то, что они говорили между собой, могло-бы быть повторено передъ цѣлымъ свѣтомъ.
— Какая досада, — говорила Вильямъ, поднимая съ земли чашку съ чаемъ и гренки. — Я велѣла приготовить для васъ чай, а онъ теперь сталъ холоднымъ, какъ камень. Я думала, что такъ рано еще нельзя будетъ получить. Лучше не пейте его: онъ совсѣмъ простылъ.
— Вы ужасно добры. Чай очень хорошъ. Право, вы ужасно добры. Я оставлю на ваше попеченіе своихъ ребятъ и козъ, и, конечно, каждая женщина здѣсь можетъ выучить васъ доенью.
— Конечно, — сказала Вильямъ. Она сразу порозовѣла и похорошѣла за это утро.
Когда дѣти увидѣли, что Скотъ уѣзжаетъ, они подняли страшный ревъ. Скотъ не зналъ, что ему дѣлать, и краснѣлъ отъ стыда, потому что Гаукинсъ уже началъ обнаруживать нетерпѣнье, поворочиваясь на своемъ сѣдлѣ.
Одинъ маленькій мальчикъ вырвался изъ рукъ м-съ Джимъ, быстро какъ кроликъ, подбѣжалъ къ Скоту и прильнулъ къ его сапогу. Вильямъ бѣжала за нимъ въ догонку.
— Я не уйду, не уйду, — кричалъ мальчикъ, прижимаясь къ Скоту: — они меня здѣсь убьютъ. Я не знаю этихъ людей.
— Слушай меня, — убѣждалъ его Скотъ на ломанномъ тамильскомъ языкѣ, — я тебѣ говорю: она тебѣ не сдѣлаетъ зла. Иди съ ней, она будетъ кормить тебя.
— Пойдемъ со мной, — безпомощно говорила Вильямъ, но мальчикъ и слушать не хотѣлъ.
— Уходите, — быстро сказалъ ей Скотъ, — Я сейчасъ пришлю къ вамъ этого пострѣленка.
Его авторитетный тонъ оказалъ свое дѣйствіе, но довольно неожиданнымъ образомъ. Мальчикъ отпустилъ его ногу и проговорилъ серьезно: «Я не зналъ, что эта женщина — твоя. Я пойду съ ней».
Произошло общее смятеніе. Полицейскіе не могли удержаться отъ смѣха, а Скотъ, весь вспыхнувъ, быстро началъ отдавать приказанія возчикамъ.
Когда черезъ десять дней къ Гаукинсу пріѣхалъ Мартинъ и Вильямъ разсказала ему о подвигахъ Скота, тотъ покатился со смѣха и сказать: «Ну, конченное дѣло. Теперь онъ до конца дней своихъ будетъ Бакри-Скотомъ! (Бакри на сѣверномъ индійскомъ нарѣчіи значитъ коза). Я бы отдалъ свое мѣсячное жалованье, чтобы посмотрѣть, какъ онъ нянчился со своими козами. Я поилъ дѣтей рисовой водой. У меня все шло прекрасно».
— Это просто отвратительно, — сказала его сестра, и глаза ея засверкали. — Человѣкъ дѣлаетъ нѣчто… нѣчто такое, а вы всѣ думаете только о томъ, чтобы дать ему какое-нибудь глупое прозвище и высмѣять его.
— Ужъ кому бы говорить объ этомъ, да не тебѣ, Вильямъ. Ты же всѣмъ давала прозвища. Какъ же онъ теперь выглядитъ?
— Очень хорошо, — отвѣчала Вильямъ сухо.
Когда Мартинъ вернулся на свою службу по желѣзной дорогѣ, онъ сообщилъ придуманное имъ прозвище сослуживцамъ, и оно распространилось по всей линіи и дошло до Скота, когда онъ пріѣзжалъ со своими телѣгами, нагруженными хлѣбомъ. Туземцы принимали это прозвище за какой нибудь англійскій почетный титулъ и возчики хлѣба въ простотѣ душевной величали такимъ образомъ Скота, до тѣхъ поръ, пока Фецъ-Уллахъ не отколотилъ ихъ за это. Для доенія козъ у Скота теперь оставалось мало времени, но Джимъ примѣнилъ его планъ на всѣхъ продовольственныхъ пунктахъ, гдѣ цѣлыя стада козъ откармливались ненужными хлѣбными зернами. Хлѣба теперь пришло достаточно, чтобы прокормить всѣхъ; нужно было только какъ можно быстрѣе распредѣлять его; а для этой цѣли трудно было сыскать болѣе подходящаго человѣка, чѣмъ Скотъ, который никогда не терялъ самообладанія, никогда не давалъ ненужныхъ приказаній и въ точности исполнялъ приказанія свыше. Не теряя времени, онъ носился отъ одного продовольственнаго пункта къ другому, доставлялъ рисъ и ночью отправлялся дальше, къ слѣдующему продовольственному пункту, гдѣ его ожидала телеграмма отъ Гаукинса съ неизмѣнными словами: «Продолжайте то же самое». И онъ неуклонно продолжалъ разъѣзжать по всѣмъ пунктамъ въ то время, какъ Джимъ за пятьдесятъ верстъ отъ него отмѣчалъ на большой картѣ движеніе его телѣгъ, колесившихъ по голодающимъ селеніямъ.
— Я говорилъ тебѣ, что онъ будетъ работать, — заявлялъ Джимми своей женѣ, по прошествіи шести недѣль. — Посмотри, Лиззи, вотъ сколько онъ надѣлалъ за одну недѣлю: 40 миль, пройденныхъ за два дня съ двѣнадцатью телѣгами; два дня остановки, чтобы построить баракъ для молодого Роджерса (этотъ идіотъ, Роджерсъ, могъ бы и самъ его построить). Потомъ 40 миль обратно, на пути нагрузка шести телѣгъ и раздача хлѣба, которая заняла все воскресеніе. Вечеромъ онъ пишетъ мнѣ оффиціальный отчетъ въ 20 страницъ, въ которомъ сообщаетъ, что мѣстное населеніе съ успѣхомъ могло бы взяться за «общественныя работы» и что онъ уже заставилъ ихъ поправить какой-то старый резервуаръ, чтобы обезпечить снабженіе водой во время дождей. Онъ думаетъ, что за одну недѣлю они смогутъ смастерить плотину. Посмотрите на эти рисунки — неправда-ли, какъ они хороши и отчетливы? Я зналъ, что онъ молодецъ, но долженъ сказать, что онъ превзошелъ мои ожиданія.
— Я должна показать это письмо Вильямъ, — сказала м-съ Джимъ. — Дѣвочка совсѣмъ извелась съ этими ребятишками.
— Не болѣе, чѣмъ ты, дорогая. Я очень сожалѣю, что не въ моей власти представить васъ обѣихъ къ ордену.
Эту ночь Вильямъ долго сидѣла въ своей палаткѣ, читая страницу за страницей оффиціальнаго отчета и разглядывая рисунки предполагаемыхъ усовершенствованій въ резервуарѣ.
— И онъ находитъ еще время на все это, — говорила она себѣ. — А я… ну что жъ, я тоже работала, я спасла жизнь одного или двухъ бэби.
Вскорѣ Скотъ былъ переведенъ въ новый округъ, и м-съ Джимъ, говоря объ этомъ съ Вильямъ, замѣтила:
— Когда онъ поѣдетъ въ Канду, онъ будетъ проѣзжать въ пяти миляхъ отъ насъ. Навѣрное, онъ тогда заѣдетъ.
— О нѣтъ, я увѣрена, что онъ этого не сдѣлаетъ, — отвѣчала Вильямъ.
— Почему вы думаете, дорогая?
— Это отвлечетъ его отъ работы. У него не будетъ времени.
— Онъ пріѣдетъ, — сказала м-съ Джимъ, подмигнувъ мужу.
— Это всецѣло зависитъ отъ него, — вставилъ свое слово Джимъ. — Если онъ найдетъ это удобнымъ, то нѣтъ рѣшительно никакой причины, почему бы ему этого не сдѣлать.
— Онъ не пріѣдетъ, — спокойно повторила Вильямъ.
— Это было бы совсѣмъ на него не похоже. Предсказаніе ея сбылось: Скотъ не заѣхалъ.
Наконецъ, выпали дожди — запоздавшіе, но сильные. Высохшая земля превратилась въ красную грязь; дороги размыло и никто не могъ двинуться съ мѣста, кромѣ самого Гаукинса, который, не взирая на бездорожье, сѣлъ на лошадь и отправился въ путь, радуясь дождямъ. Теперь нужно было раздавать населенію сѣмена для посѣва и деньги для покупки воловъ. Бѣлымъ людямъ приходилось работать вдвойнѣ; Вильямъ, перескакивая съ камня на камень по грязной дорогѣ, ходила лѣчить своихъ питомцевъ, растирала имъ животики и давала согрѣвающее питье. Козы бродили кругомъ и подъѣдали молодую травку. Отъ Скота не было никакихъ извѣстій, кромѣ правильныхъ телеграфическихъ сношеній съ Гаукинсомъ. Первобытныя деревенскія дороги совсѣмъ исчезли; возчики его начинали бунтоваться; одинъ изъ полицейскихъ отряда Мартина умеръ отъ холеры, а Скотъ принималъ по 30 гранъ хины, чтобы предохранить себя отъ лихорадки, которая является вслѣдствіе тяжелой работы во время дождей. Но обо всемъ этомъ онъ не считалъ нужнымъ сообщать Гаукинсу. Онъ попрежнему работалъ надъ развозкой хлѣба отъ желѣзной дороги по округу въ 15 милль радіуса; и такъ какъ перевозить полныя телѣги теперь было немыслимо, онъ перевозилъ ихъ въ четыре раза и, слѣдовательно, работалъ вчетверо больше, потому что боялся эпидеміи и не хотѣлъ допускать скопленія нѣсколькихъ тысячъ людей на одномъ продовольственномъ пунктѣ. Лучше было брать буйволовъ, заставлять ихъ идти до полнаго изнеможенія и затѣмъ оставлять ихъ на дорогѣ на съѣденіе воронамъ
Въ головѣ у Скота стоялъ непрерывный звонъ отъ огромныхъ порцій хины и ему часто казалось, что земля колышется подъ ногами, іо онъ не падалъ духомъ. Если Гаукинсъ рѣшилъ сдѣлать изъ него простого возчика хлѣба, то это уже было дѣло Гаукинса. Онъ зналъ, что на Сѣверѣ найдутся люди, которые скажутъ, что напрасно онъ такъ надрывался, и что, въ сущности, никакой особенной пользы онъ не принесъ; но высоко надъ всѣми ними, въ самомъ пылу борьбы стояла Вильямъ, которая одобряла его, потому что она понимала. Онъ такъ дисциплинировалъ себя, что механически исполнялъ всю ежедневную рутину, хотя его собственный голосъ уже казался ему страннымъ и руки дрожали, когда онъ писалъ свои донесенія Гаукинсу. Наконецъ, съ величайшимъ трудомъ онъ добрался до телеграфа и сталъ телеграфировать Гаукинсу, что, по его мнѣнію, округъ Канда теперь обезпеченъ продовольствіемъ, и что онъ ждетъ его дальнѣйшихъ распоряженій. Написавши телеграмму, онъ къ великому удивленію мадрасскаго телеграфнаго чиновника, упалъ въ обморокъ.
Скотъ уже нѣсколько дней лежалъ въ лихорадкѣ, когда къ нему заглянулъ Гаукинсъ. Больной узналъ его.
— Въ округѣ все обстоитъ благополучно, — заговорилъ онъ слабымъ голосомъ. — Вы получили мою телеграмму? черезъ недѣлю я буду здоровъ. Не понимаю, съ чего это со мной случилось. Черезъ недѣлю все пройдетъ.
— Вы поѣдете теперь къ намъ, — сказалъ Гаукинсъ.
— А какъ-же здѣсь…,
— Здѣсь все кончается. Мартинъ вернется домой черезъ недѣлю. Другіе уже вернулись. Долженъ сказать, что Виль… я хочу сказать миссъ Мартинъ, отлично работала.
— Какъ она поживаетъ? — спросилъ Скотъ почти шепотомъ.
— Она была страшно занята, когда я уѣзжалъ. Католическая миссія беретъ на себя покинутыхъ дѣтей и будетъ воспитывать изъ нихъ священниковъ; Базельская миссія тоже беретъ нѣсколькихъ, а большая часть возвращается къ матерямъ. Вы бы слышали, какой вой подняли эти малыши, когда ихъ отбирали отъ Вильямъ. Она немного устала за это время, какъ впрочемъ и всѣ мы. Ну-съ, какъ вы думаете, когда вамъ можно ѣхать?
— Я не могу ѣхать къ вамъ въ такомъ видѣ. Я ни за что не поѣду, — отвѣчалъ Скотъ ])ѣшительно.
— По правдѣ сказать, видъ у васъ довольно не блестящій, но я имѣю нѣкоторыя основанія думать, что тамъ вамъ будутъ рады во всякомъ видѣ. Если хотите, впрочемъ, то я дня два останусь здѣсь и посмотрю, что вы тутъ сдѣлали, пока вы немного оправитесь.
Черезъ нѣсколько дней они ѣхали обратно по желѣзной дорогѣ, но поѣздъ уже не осаждался болѣе толпами голодныхъ людей, не видно было костровъ, временныя постройки пустовали.
— Съѣздите теперь къ моей женѣ, — сказалъ Джимъ, когда они подъѣхали къ станціи. — Вамъ тамъ приготовили палатку. Обѣдъ будетъ въ семь часовъ. Тогда мы съ вами увидимся.
Подъѣзжая къ пункту, Скотъ увидѣлъ Вильямъ въ своей неизмѣнной коричневой коленкоровой амозонкѣ. Она сидѣла около обѣденной. палатки, блѣдная и худая, съ гладко зачесанными волосами. М-съ Джимъ не было видно, и все, что Вильямъ могла выговорить, было:
— Боже, на что вы стали похожи!
— У меня была лихорадка. Вы тоже тоже не особенно хорошо выглядите.
— О, я совсѣмъ здорова. Мы покончили свои дѣла и пристроили дѣтей. Вы, вѣроятно, знаете?
Скотъ кивнулъ головой.
— Мы всѣ вернемся черезъ нѣсколько недѣль. Гаукинсъ сказалъ мнѣ.
— До Рождества, говорить м-съ Джимъ. Неправда ли, какъ хорошо будетъ вернуться домой? Я ужъ отсюда слышу запахъ лѣса, — Вильямъ вздохнула. — Мы пріѣдемъ какъ разъ во время, чтобы сдѣлать всѣ рождественскія приготовленія.
— Какъ все это кажется далеко — домъ, и рождество, и проч. Вы довольны, что пріѣхали сюда?
— Теперь, когда все прошло, да. Но здѣсь было страшно тяжело Знаете, намъ приходилось смотрѣть на всѣ эти ужасы, и ничего ни дѣлать, а сэръ Джимъ почти все время былъ въ разъѣздахъ.
— Ничего не дѣлать! А какъ у васъ шло дѣло съ доеніемъ?
— Я справлялась кое-какъ, послѣ того, какъ вы научили меня. Разговоръ оборвался. М-съ Джимъ все еще не показывалась.
— Между прочимъ, я только сейчасъ вспомнила, что должна вамъ 50 рупій за сгущенное молоко. Я думала, что, можетъ быть, вы заѣдете сюда по дорогѣ въ Канду и собиралась тогда расплатиться съ вами, но вы не заѣхали.
— Я проѣхалъ почти въ пяти миляхъ отъ вашего пункта. Это было на полъ-пути и телѣги ежеминутно останавливались, я еле справился съ ними къ 10 часамъ вечера. Но мнѣ страшно хотѣлось заѣхать. Вѣдь вы знали, какъ мнѣ этого хотѣлось?
— Знала, — сказала Вильямъ, взглядывая на него изъ подлобья. Блѣдность ея исчезла.
— Вы поняли?
— Почему вы не заѣхали? Конечно, поняла.
— Почему-же?
— Конечно, потому что вы не могли. Я это знала.
— А вамъ было жаль?
— Если бы вы заѣхали — я знала, что вы не заѣдете, — но еслибы вы все-таки заѣхали, я была-бы очень рада. Вѣдь вы тоже знали, что я была бы рада.
— Благодарю Бога, что я этого не зналъ. Но мнѣ такъ хотѣлось заѣхать! Я не могъ оставить телѣги, иначе онѣ бы страшно запоздали.
— Я знала, что вы не оставите своего дѣла, — сказала Вильямъ спокойно. — Вотъ ваши 50 рупій.
Скотъ наклонился и поцѣловалъ руку, передававшую ему засаленные кредитные билеты. Вильямъ смущенно погладила другой рукой его волосы.
— И вѣдь вы тоже знали, правда? — спросила она новымъ голосомъ.
— Клянусь вамъ честью, я не зналъ. Я не смѣлъ даже подозрѣвать, исключая… скажите мнѣ, вы никуда не ѣздили верхомъ въ тотъ день, когда я ѣхалъ въ Канду?
Вильямъ съ улыбкой кивнула головой.
— Значитъ, я видѣлъ клочокъ вашей амазонки на…
— Въ пальмовой рощѣ на южной дорогѣ? Я видѣла кончикъ вашей шапки, когда вы проѣзжали мимо храма — и убѣдилась, что, значитъ, вы здоровы.
На этотъ разъ Скотъ уже не поцѣловалъ ея руки, а обнялъ ее, и когда она убѣжала въ свою палатку, онъ остался одинъ и на лицѣ его появилась широкая, идіотическая улыбка. Но когда Фецъ-Улахъ принесъ ему напиться, руки его такъ дрожали, что онъ чуть было не расплескалъ всего стакана «виски съ содой». Бываютъ разнаго рода лихорадки.
Но еще гораздо труднѣе было поддерживать натянутый, ежеминутно прерывающійся разговоръ за обѣдомъ до тѣхъ поръ, пока прислуга не удалилась. Тогда м-съ Джимъ, которая готова была расплакаться уже за супомъ, поцѣловала Скота и Вильямъ, и въ честь жениха и невѣсты была выпита бутылка шампанскаго, — теплаго, потому что негдѣ было достать льду, а потомъ они вдвоемъ сидѣли на воздухѣ передъ палаткой и смотрѣли на звѣзды.
Когда м-съ Джимъ поздравляла ее, Вильямъ заявила:
— Быть женихомъ и невѣстой — ужасно несносно, потому что не имѣешь опредѣленнаго положенія. Я очень рада, что вамъ еще осталось столько дѣла.
— Столько дѣла! — замѣтилъ Джимъ, когда эти слова были ему переданы. — Теперь оба они уже ни на что больше не годятся. Я не могу добиться отъ Скота пяти часовъ работы въ день. Онъ все время въ облакахъ.
— Но на нихъ такъ пріятно смотрѣть, Джимъ. Я просто не могу подумать о томъ, что придется съ ними разстаться. Неужели ты ничего не можешь для него сдѣлать?
— Я постарался дать понять правительству, что онъ одинъ вынесъ на своихъ плечахъ почти всю работу. Но онъ-то стремится только къ тому, чтобы быть назначеннымъ на Люнійскій каналъ, и Вильямъ мечтаетъ о томъ-же. Слышала ты, какъ они разговариваютъ о доковыхъ воротахъ, о выпускныхъ трубахъ и пр. Вѣроятно, это его манера ухаживанья.
— Это только въ промежуткахъ, — сказала и съ Джимъ, улыбаясь. — Дай имъ Богъ счастія.