НА КРЕСТОВСКОМЪ.
правитьПервое воскресенье великаго поста. Санный путь доживаетъ свой вѣкъ. Пригрѣваетъ солнышкомъ. Разъухабились и осѣли загородныя дороги. Потемнѣли проруби на Невѣ. Усиленно работаютъ на майнахъ чухна-ледоколы, стараясь поскорѣй набить льдомъ «подряженные» погреба. Охотники до санной ѣзды спѣшатъ на Крестовскій. Купеческіе женихи хвастаются рысистыми шведочками въ бѣговыхъ ажурныхъ саняхъ. Новожены показываютъ молодыхъ хозяекъ и ихъ наряды, и покатавшись по Невскому и Дворцовой набережной, стремятся съ ними въ загородные рестораны распить сулеечку холодненькаго, кто на ухарскихъ лихачахъ въ ярко-цвѣтныхъ шапкахъ, кто «на собственномъ». Тройки въ этотъ день особенно дороги.
Вотъ къ вокзалу на Крестовскомъ подъѣзжаютъ гуляющіе. Звенятъ бубенцы троекъ, визгливо ржатъ взмыленные рысаки, фыркаютъ разгоряченныя шведочки. Пріѣзжающихъ вынимаетъ изъ саней швейцаръ изъ ундеровъ, въ подъѣздѣ встрѣчаютъ гладкобритые касимовскіе татары во фракахъ и съ салфетками въ рукахъ. Звучитъ ихъ гортанный говоръ, раздается титулъ «сіятельства», расточаемый передъ купцами. Купцы входятъ въ подъѣздъ, отряхиваютъ свои бобры и ильки отъ дорожнаго снѣга и грязи и входятъ въ ресторанъ. Кто больше снѣгомъ забросанъ, въ томъ и шику больше.
— Каюмъ! Мишинька! Вынеси моему кучеру стаканъ водки да закусить чего нибудь постненькаго, — приказываютъ они татарамъ. — Смотри, не накорми только маханиной!
— Помилуйте, ваше сіятельство!
— Петръ Ивановичъ, какими судьбами! — слышенъ возгласъ.
— А вотъ молодую женушку задумалъ покатать да Крестовскій ей показать. Вѣдь онѣ у тестя больше взаперти сидѣли и, окромя приказчиковъ, никого не видали. Ну вотъ, мы у тятеньки и попросились. На-силу отпустилъ. Сидятъ, костяжками на счетахъ балуются и въ Невскій монастырь къ вечернѣ сбираются монаховъ слушать. Насъ звали да мы отвильнули, потому канитель.
— Чудесно! А у Исакія сегодня были?
— Были. Прелесть какъ дьяконъ провозглашалъ! Какъ гаркнетъ: «анафема»! Восторгъ-съ!
— Капиталъ, а не голосъ-съ. Большія деньги нажить можно. Что жъ, давайте вмѣстѣ глинтвейномъ баловаться.
— Ходитъ!
— Я, Сеня, спервоначалу мороженаго хочу! — шепчетъ мужу разряженная въ пухъ и прахъ молодая женушка.
— Какое, душенька, теперь на холоду мороженое! Простудишься, — говоритъ мужъ. — Это имъ, знаете, въ диво мороженое-то, потому онѣ у тятеньки своего окромя мусорныхъ повозокъ и ломовыхъ извозчиковъ ничего не видали, — добавляетъ онъ.
— Слѣдуетъ молодую женушку удовлетворить, слѣдуетъ. Пусть ихъ съ молитвой хоть десять порцій кушаютъ. Вы какое больше любите?
— Фисташковое съ ванелью, потому теперь постъ; а въ мясоѣдъ сливочное.
Въ ресторанѣ толпы. Всѣ столы заняты. У буфета то и дѣло слышатся вопросы: «Это не скоромное? Маланиной не накормишь?».
Шапки и цимерманы то и дѣло подымаются на головахъ. Новожены раскланиваются съ знакомыми. Лаконическіе возгласы:
— Василію Тихонычу!
— Николаю Иванычу!
— Балуетесь?
— Послѣ трудовъ праведныхъ.
— Чудесно!
— Вотъ за этимъ столомъ, Маша, я въ прошломъ году изъ-за одной цыганки на сорокъ два рубля одной посуды набилъ, — разсказываетъ молодой мужъ своей супругѣ.
— Чудакъ! Ужъ не говорилъ-бы лучше, только сердце разтравляешь, — останавливаетъ его та.
— Что-жъ, я въ тѣ поры холостымъ бѣгалъ. Къ тому-жъ и тятенька меня разобидѣлъ.
У подъѣзда стоятъ кучера и троечники, выравненные городовымъ въ шеренгу. Вотъ подъѣхалъ купеческій сынъ «на бѣговыхъ». Самъ весь въ снѣгу и въ грязи и санки тоже. Даже лицо полосатое, какъ у зебра, отъ потока грязнаго растаявшаго снѣга. Подъѣхалъ, выскочилъ, потрясъ коня за носъ и заставилъ его чихнуть.
— Василій, не очищай отъ санокъ грязь, такъ казистѣе и шикознѣе будетъ! — шепчетъ онъ кучеру. — Понялъ?
— Еще-бы не понять! Будьте покойны! Вышлите только бутылочку пивца да дозвольте парочку папиросочекъ! — откликается кучеръ.
— Принимай на бѣдность!
Купеческій сынъ даетъ кучеру пару папиросъ и исчезаетъ въ подъѣздѣ. Къ кучеру подходятъ троечники.
— Экъ какъ васъ закидало? По какимъ это такимъ трущобамъ шлялись?
— Самъ снѣгомъ и грязью забросалъ. До смерти любитъ, чтобъ въ грязи… Вотъ тутъ близь Зелениной улицы свернули въ сторону и давай снѣгомъ себя и санки забрасывать. Вотъ и въ нутро накидали, — разсказываетъ кучеръ. — А самъ даже какъ есть въ пальтѣ по грязному снѣгу валяться началъ да и мнѣ велѣлъ. Форсистѣе, говоритъ.
Троечники просятъ затянуться папироской.
— Хорошо съ хозяиномъ-то живете?
— Этотъ хозяинъ мнѣ не хозяинъ, а другъ, вотъ что! — продолжаетъ разсказъ кучеръ. — Теперича мнѣ хоть умирать, такъ я его и то не выдамъ. Самъ пьетъ и меня поитъ. Самъ бутылку ледеру, мнѣ стаканъ хересовъ, самъ ананасъ жрать начнетъ, мнѣ огурецъ вышлетъ, самъ съ мамзелью гуляетъ и мнѣ говоритъ: «ты, говоритъ, Василій, охулки на руку не клади». Тезка приходится. Онъ — Василій и я Василій. За то ужъ и уважаемъ мы ему. Они при своей маменькѣ состоятъ. Божья старушка, но ужъ строги очень и алчности не приведи Богъ какой! Какъ онѣ мало маля насчетъ денегъ начнутъ имъ свою скаредность показывать — сейчасъ мы ихъ покойниками пугать начнемъ: придемъ въ ихъ горницу и давай «со святыми упокой» или «вѣчную память» пѣть и до тѣхъ поръ поемъ, пока онѣ намъ двѣсти или триста рублевъ отступнаго не предоставятъ, сколько намъ на гулянку слѣдоваетъ. Ну, потомъ деньги за голенищу и давай чертить!
Ямщики хохочутъ.
— Что-жъ, это бываетъ, — дополняетъ извозчикъ-лихачъ. — У меня такой-же другъ изъ береговыхъ приказчиковъ былъ да теперь прогорать началъ, потому хозяинъ евонный насчетъ кассы позорчѣе сталъ. За то я его теперь и въ долгъ вожу.
На горахъ тоже стеченіе публики. Мужики-катальщики вносятъ на горы санный дилижансъ. Купцы скатываются въ немъ съ женами «вкупѣ». Духъ захватываетъ отъ быстраго слета съ горъ.
— Ну что, Дашенька, не пужаешься? — спрашиваетъ молодой купецъ жену.
— Пужаюсь.
— Коли такъ, запри духъ и держись за меня крѣпче…
Есть и пьяненькіе. Кто предлагаетъ пари, что онъ съѣдетъ съ горы безъ саней и на брюхѣ. А вонъ хмѣльный купецъ полетѣлъ внизъ и даромъ.
— Петръ Иванычъ, денежную требуху не растеряй! Держи бумажникъ крѣпче! — кричатъ ему сверху.
— Терять-то нечего на середокрестной недѣлѣ банкрутиться сбирается!.. — замѣчаетъ кто-то.
— Ври больше! Я къ его дочкѣ послѣ Пасхи свататься сбираюсь.
— Что-жъ, отъ кредиторскихъ пять тысячъ отчислитъ, а больше ни-ни!,
— А коли такъ, такъ и къ лѣшему его! У меня подрядчица съ банями есть на примѣтѣ.
Темнѣетъ. На горахъ залегли цвѣтные фонари. Количество пьяныхъ усиливается.
— Господи, Боже мой! Вотъ модель-то! Въ эдакій великопостный день и вдругъ кускомъ телятины оскоромился! — доносится чей-то хмѣльной голосъ.
Вонъ у горъ и легкая драка. Ругаются. Слышна нѣмецкая рѣчь. Русскіе сцѣпились съ нѣмцами.
Кого-то отводятъ въ сторону и трутъ лобъ снѣгомъ. Происшествіе собираетъ публику.