Втораго декабря дьячекъ Вѣтхозавѣтинскій, сидя у себя дома за обѣдомъ, поѣлъ клюквеннаго киселя съ молокомъ, положилъ на столъ ложку, икнулъ, и глубоко вздохнувъ, сказалъ женѣ:
— Имянинница, ужъ звать-ли на Варвару Великомученицу гостей-то?
— А что? спросила дьячиха.
— Да такъ. Дѣла плохи. Брачущихся въ посту не полагается, да и насчетъ крестинъ что-то нонѣ не важно. Бывало, въ Рождественскомъ посту какъ крестили-то! А ныньче…
— А ныньче зато хоронили хорошо.
— То есть какже это хорошо? За двѣ постныхъ недѣли ни одного именитаго прихожанина не преставилось. Кто умиралъ голыши да младенцы. Младенцы умирали въ достаточномъ количествѣ, да что толку отъ младенцевъ-то? Вѣдь панихидъ не служатъ. Отъ голыша тоже не разживешься.
— Ну, врешь, были и богатые отроки съ отроковицами. А купецъ Колодинъ?
— Купецъ Колодинъ изъ чужаго прихода.
— Такъ что-же изъ этого? Однако-же ты на выносъ и отпиванье ходилъ и щедро получилъ.
— Ну, купецъ Колодинъ. Все-таки, одинъ да и обчелся. Правда, умерла еще Перекоркина старуха. Вотъ и все. А остальные ой ой-ой! Пожалуй, хоть-бы и не умирали. Такъ вотъ я и думаю: не отжилить-ли на Варвару-то?
— А для чего-же я себѣ платье-то къ имянинамъ шила изъ розовыхъ вѣнчальныхъ подножекъ?
— Платье обновишь и объ Рождествѣ. Вонъ дьяконъ Наумъ Грѣхопаденскій и почище насъ, да заѣлъ-же вчера пророка Наума.
— То другое дѣло. Его имянины приходились въ субботу. И день банный и всенощная.
— Могъ-бы перенести празднованіе своего тезоименитства на воскресенье, однако онъ этого не сдѣлалъ. Злато, Ливанъ и смирну поутру отъ насъ получилъ, а все-таки въ гости не пригласилъ. А имянинный пирогъ я ему послалъ въ цѣлковый.
— Для этого-то вотъ и нужно гостей звать, чтобъ приношеніями отвѣтили.
— Да стоитъ-ли? Вѣдь прокормимъ больше. Приношеніе человѣка принесетъ на полтину, а самъ съѣстъ на рубль.
— Не безспокойся, я угощеніе въ стуколку отыграю. Мнѣ ныньче везетъ, какъ на почтовыхъ.
— Оно и замѣтно. Ужъ не съ курьерскимъ-ли тебѣ везло на Егорія Побѣдоносца, когда ты четыре съ полтиной проиграла?
— На Егорія дѣйствительно проиграла, а на Екатерину выиграла семь рублей, на Андрея тоже два съ четвертью, да и на Іакова Персіанина не безъ барыша.
— Все это такъ-то такъ, да чѣмъ угощать въ посту? Къ рыбѣ приступу нѣтъ.
— Запечемъ окорокъ ветчины — вотъ и все.
— А своякъ отецъ Никита? Задастъ онъ тебѣ окорокъ? Вѣдь онъ скоромнаго не вкушаетъ.
— Отцу Никитѣ леща зажаримъ.
— Да вѣдь онъ давится лещомъ-то. И то ужъ въ прошломъ году изъ-за этого леща цѣлая исторія вышла. Какъ вы тогда съ своей сестрой-то поругались!
— Мы не изъ-за леща, а по поводу скуфьи. Ты забыла. Вышелъ споръ: когда онъ скуфью получилъ?
— Ну, да что-же? Я ему и окуней зажарю на подсолнышномъ маслѣ вмѣсто леща.
— Это на жаркое, а надо и на холодное. Ныньче онъ ужъ не въ скуфьѣ, а въ камилавкѣ, такъ еще больше важности на себя напустилъ.
— А на холодное тешки съ хрѣномъ.
— Тешка, окуни, окорокъ ветчины! Еще чего не прикажете ли? Я объ экономіи хлопочу, а она такъ и выворачиваетъ изобиліе плодовъ земныхъ! Притворись-ка лучше въ Варваринъ-то день болящей. Злато, диванъ и смирну поутру отъ поздравляющихъ примемъ, «а къ намъ ужъ милости просимъ на святкахъ, молъ». Да и лучше. Отславимъ Христа въ первые дни Рождества, а тамъ и гостей сзывать. Тогда собравъ даянія-то съ прихожанъ, по крайнѣй мѣрѣ при деньгахъ будемъ.
— Ну, вотъ! Что-жъ это за ангелъ, коли болящей притворяться! воскликнула дьячиха. — Пожалуй, еще и настоящую бѣду себѣ накличешь!
— Ну, подвяжи скулу. Будто зубы болятъ.
— Да ужъ вертись не вертись, а сестра все равно меня навѣстить придетъ, а съ ней и отецъ Никита.
— Тогда можемъ на единомъ соленьи при закускѣ отъѣхать, безъ горячихъ яствъ. Все-таки безъ зова гости.
— Постой, я думаю какъ-нибудь поэкономнѣе угощеніе устроить.
— Ну?
— Позови ко мнѣ на инянины мясника Огурцова да и скажи ему: «потѣшилъ-бы, молъ, васъ пѣвчими, да насчетъ угощенья стѣсняюсь». Пѣвчихъ онъ смерть любитъ и сейчасъ тебѣ въ подарокъ окорокъ ветчины пришлетъ. «Такая, молъ, у меня знакомая октава есть, что уму помраченье».
— А что, вѣдь и въ самомъ дѣлѣ! Онъ на этотъ счетъ человѣкъ деликатный. Посулю ему еще дьякона въ придачу. Ну, а рыбное-то для отца Никиты?
— Да неужто у тебя ни одного рыбака знакомаго нѣтъ?
— Есть, да насчетъ пѣнія-то не особенные охотники. Мясникъ дѣйствительно: ему только скажи, что пѣвчіе будутъ «На рѣкахъ Вавилонскихъ» пѣть, такъ онъ сейчасъ прибѣжитъ и угощенье пришлетъ.
— А рыбака на другую удочку лови. Подумай-ка…
Дьячекъ задумался и сказалъ:
— Имѣется у меня одинъ знакомый рыбакъ, который до пѣтуховъ охотникъ и до пѣтушиныхъ боевъ, но вѣдь у меня ни одного пѣтуха нѣтъ, такъ чѣмъ его привлечешь?
— А ты пѣтуха-то купи, нахвастай ему, что, молъ, голландскій, самый необыкновенный, да и пообѣщай ему подарить его. Пѣтухъ-то стоитъ шесть гривенъ, а рыбакъ-то тебѣ за него рыбы рублей на пять пришлетъ. Да и дарить не надо. А прямо такъ и скажи, что хочешь смѣняться: на десяти-фунтоваго судака да на осетровую тешку. Понялъ?
— А вѣдь ты у меня, ей-ей, умница! воскликнулъ дьячокъ. Десяти-фунтовымъ-то судакомъ мы дѣйствительно и отцу Никитѣ носъ утремъ! Чѣмъ онъ своихъ-то гостей угощаетъ? Чуть не акридами и дикимъ медомъ! Прошлый разъ вонъ корюху жареную подалъ да и въ закускѣ-то была пища святаго Антонія.
— Ну то-то. А ты ужъ и растерялся! Пускай-ка онъ теперь камилавкой хвастается! Онъ вонъ въ камилавкѣ и съ набедренникомъ да на корюхѣ отъѣзжаетъ, а у насъ тешка да судакъ жареный.
— Знаешь что, Варвара? Наложу я на рыбака за пѣтуха и фунтъ икры кстати.
— Конечно, наложи. Что его жалѣть-то! Да и семги хвостикъ пусть отпуститъ.
— Ну, и ладно. Значитъ дѣло порѣшено! А теперь я, похлѣбавши, ко сну удалюсь, — закончилъ дьячокъ и всталъ изъ-за стола.