Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси»
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Статьи из газеты «День» (1861)
правитьНаши нравственныя отношенія въ Польшѣ.
правитьКакъ бы ни разсуждали политики и государственные люди, историки и публицисты, но теорія государственнаго эгоизма, доктрина практической необходимости и все это ученіе о какой-то особенной политической нравственности — съ каждымъ днемъ и съ каждымъ часомъ сильнѣе и ярче обличаются исторіей во всей своей жизненной несостоятельности. Краснорѣчивый языкъ событій даетъ отвѣты нежданные и негаданные, мечтательное становится дѣйствительнымъ, практически-необходимое оказывается противнымъ требованіямъ высшей духовной необходимости, гордое благоразуміе низводится на степень близорукаго и ложнаго разсчета. Дѣйствительная сила, дѣйствительное значеніе, принадлежатъ въ исторіи только нравственнымъ истинамъ, вѣчнымъ началамъ любви и справедливости. Не всегда признаваемыя и замѣчаемыя мыслителями, они тѣмъ не менѣе являются двигателями общественной жизни народовъ, направляютъ ихъ историческій путь въ ту или другую сторону, обусловливаютъ ихъ развитіе не только внутреннее, но и внѣшнее. Начало нравственное живетъ и движется своимъ внутреннимъ логическимъ процессомъ, и историческія «наказанія» или «счастливыя случайности», злыя или добрыя послѣдствія, въ сущности, ничто иное, какъ логическіе нравственные выводы изъ нравственнаго же положенія, воплощеннаго историческимъ фактомъ. Всякое уклоненіе отъ нравственныхъ истинъ проявляется ложью даже во внѣшнемъ устройствѣ, подрываетъ матеріальное преуспѣяніе, подтачиваетъ жизнь историческихъ обществъ.
Нельзя сказать, чтобы историческая наука обходила молчаніемъ нравственную сторону исторіи и не вводила нравственнаго элемента въ постиженіе историческихъ явленій; но такое участіе нравственныхъ истинъ въ исторіи, такое значеніе нравственныхъ началъ, какъ дѣятелей въ общественной жизни народовъ, едвали когда разсматривалось во всей полнотѣ и связи, во всей своей логической внутренней послѣдовательности, проявляемой внѣшними событіями. По крайней мѣрѣ исторія Славянскихъ племенъ еще ни разу, сколько намъ кажется, не подвергалась такого рода нравственному анализу, а между тѣмъ, если мы не ошибаемся, только съ предложенной нами точки зрѣнія — можно понять и объяснить многія странныя и непонятныя явленія въ жизни Славянскихъ народовъ.
Чѣмъ болѣе нравственныхъ требованій носитъ въ себѣ народъ, чѣмъ выше его собственный нравственный идеалъ и его нравственная задача на землѣ, — тѣмъ мучительнѣе разладъ, вносимый въ его жизнь уклоненіемъ отъ нравственныхъ истинъ, тѣмъ сильнѣе страдаетъ онъ отъ всякаго внутренняго противорѣчія. Раздвоеніе духа нарушаетъ ту нравственную цѣльность, которая необходима для цѣльности дѣйствованія и ослабляетъ его внѣшнія силы. Объяснимъ это примѣромъ. Человѣкъ честный, рѣшившійся на поступокъ, несогласный съ прирожденными ему понятіями чести, никогда не совершитъ этого поступка съ той ловкостью, съ той беззавѣтной легкостью и, такъ сказать, съ того гармоніей злой воли и злаго дѣла, съ какою совершитъ его человѣкъ менѣе честный или, по крайней мѣрѣ, съ совѣстью не столь чуткою. Чтобы дѣйствовать рѣшительно и твердо, человѣку честному необходимо сознаніе своей правоты, полное согласіе воли съ его собственными нравственными требованіями. Если такого согласія нѣтъ и быть не можетъ, то ему остается: или отказаться отъ дѣла, какъ несовмѣстимаго съ началами истины, или же заглушить совѣсть и измѣнить честному преданію своей собственной жизни. Послѣднее едвали возможно, и нравственное насиліе, учиненное имъ надъ самимъ собою, большею частью обнаруживается внѣшнимъ неуспѣхомъ и внутреннимъ диссонансомъ, разъѣдающимъ душевныя силы. Тѣмъ не менѣе этотъ неуспѣхъ похвальнѣе успѣха, эта неудача, это чувство разлада, эта возможность подобнаго, — никуда не годнаго въ практическомъ смыслѣ, — сомнѣнія, составляетъ, по нашему мнѣнію, уже нравственную заслугу такого человѣка и указываетъ на болѣе высокую степень его нравственнаго призванія.
То же явленіе находимъ мы и въ жизни народовъ. Если мы обратимся къ Россіи, то найдемъ, что исторія нашей внѣшней политики, хотя и представляетъ не мало темныхъ пятенъ и темныхъ дѣлъ, однако же несравненно чище исторіи внѣшней политики въ другихъ странахъ Западнаго міра. Наша политика могла быть, и бывала, неловкой, недальновидной, наконецъ и порочной и положительно-вредной Русскимъ интересамъ (напримѣръ въ самомъ концѣ XVIII вѣка), но она все же прямодушнѣе и честнѣе политики Англіи или Австріи. И этимъ характеромъ обязана Русская политика не личнымъ свойствамъ государственныхъ людей, а тому обстоятельству, что, несмотря на разрывъ образованнаго общества съ народомъ, она все же, и какъ бы противъ воли, не могла оставаться совершенно чуждою народному характеру и внутреннимъ нравственнымъ требованіямъ, лежащимъ въ основѣ нашего историческаго развитія. Только западные публицисты воображаютъ себѣ нашу политику хитрою и коварною: въ Россіи не найдется никого, кто бы серьезно приписалъ ей такое качество. Напротивъ, мы не умѣемъ хитрить и путемъ хитрости достигать нашихъ цѣлей; мы плохіе мастера въ томъ темномъ искусствѣ дипломатіи, которое Западъ возвелъ на степень государственной мудрости и добродѣтели. Въ этомъ искусствѣ васъ всегда перещеголяютъ западные политики, — и въ этомъ собственно мы видимъ наше нравственное преимущество.
Да, наше преимущество заключается именно въ томъ, что всякое уклоненіе нашей политики отъ началъ нравственныхъ намъ удается плохо и возбуждаетъ сильный протестъ нашей собственной, общественной исторической совѣсти. То, что не тревожитъ совѣсти другихъ народовъ и не нарушаетъ цѣльности ихъ жизненной дѣятельности, то, благодаря Богу, намъ дается не такъ легко: оно или само вѣнчается у насъ неуспѣхомъ (или успѣхомъ весьма кратковременнымъ), или же вноситъ смущеніе, порождаетъ странныя явленія и противодѣйствія въ нашей внутренней, общественной жизни. Отношенія Англичанъ къ Индіи и Индійцамъ, угнетеніе ими Греческой народности на Іоническихъ островахъ, возмутительно наглые ихъ поступки въ Пиреѣ, сожженіе Греческаго флота — никогда не приводили въ негодованіе общественнаго мнѣнія въ Англіи, и возбуждали только слабые протесты со стороны не многихъ отдѣльныхъ лицъ. Въ Пруссіи едвали вы найдете хоть одного Пруссака, котораго совѣсть сколько бы нибудь смущалась отношеніями Пруссіи къ Познани, въ которой германизація, по свидѣтельству самихъ Поляковъ, съ искусствомъ необыкновеннымъ, не Русскимъ (такое неискусство приносить намъ честь), почти пересилила Польскую національность.
Если бы мы въ состояніи были вообразить себѣ на мѣстѣ Англіи и Пруссіи Россію, то можно было бы навѣрное сказать, что, во 1-хъ, мы бы не съумѣли никогда такъ ловко и выгодно повести дѣло въ матеріальномъ отношеніи: у насъ никогда бы не достало той энергіи зла, той гармоніи злой воли и дѣла, которыя такъ необходимы для успѣха въ дѣлѣ ненравственномъ. Еслибъ способность такой энергіи и проявилась въ отдѣльныхъ личностяхъ, то она никогда бы не обратилась у насъ въ постоянную систему и все наше образованное общество, насколько оно безсознательно остается вѣрнымъ народнымъ Русскимъ началамъ и безсознательно дѣйствуетъ подъ напоромъ исторической народной идеи, прониклось бы единодушно чувствомъ негодованія, отрицанія, самообличенія и самаго безогляднаго состраданія къ угнетеннымъ. Мы говоримъ: «началамъ Русскимъ», и предупреждая возраженіе, просимъ указать намъ хоть одинъ примѣръ въ исторіи Западныхъ народовъ, гдѣ бы подобное нравственное требованіе и состраданіе проявлялось съ такою силою, такъ безкорыстно и даже къ явному матеріальному ущербу своимъ внѣшнимъ государственнымъ интересамъ. Какъ всегда водится, это чувство состраданія нерѣдко переходитъ и въ крайность — тамъ, гдѣ мысль живетъ внѣ историческаго дѣла, сама себя сознаетъ и вѣдаетъ отвлеченною, досужею и, такъ сказать, безотвѣтственною предъ жизнью; сочувствіе къ чужому страданію можетъ простираться тамъ иногда и до непростительнаго забвенія о своихъ кровныхъ страдальцахъ, — но мы указываемъ здѣсь только на главныя черты нашихъ общественныхъ нравственныхъ побужденій. И такъ — Россія не могла бы никогда отнестись къ неправдѣ съ тѣмъ искусствомъ и съ тѣмъ спокойствіемъ общественной совѣсти, съ какимъ относятся Англія къ Іоническому и наша сосѣдка Пруссія къ Познанскому вопросу, — и, повторяемъ, это составляетъ наше великое нравственное достоинство.
Мы говорили условно, воображая себѣ Россію на мѣстѣ Англія и Пруссіи, но то же самое находимъ мы и въ дѣйствительныхъ отношеніяхъ нашихъ въ Польшѣ и Полякамъ. Къ силу той нравственной основы, о которой сказано нами выше, въ этомъ дѣлѣ намъ, прежде всего, необходимо стоять на почвѣ, полнѣйшей нравственной законности. Это необходимо не только само по себѣ, какъ нравственное требованіе, но и какъ основаніе прочной силы и матеріальнаго успѣха. Въ отношеніи къ древнимъ Русскимъ областямъ, населеннымъ нашими кровными, единовѣрными братьями, Малоруссами, Червоноруссами, Бѣлоруссами, Россія опирается на несомнѣнное изъ всѣхъ правъ, — нравственное право, или, вѣрнѣе сказать, на нравственныя обязанности братства. Тутъ мы стоимъ за народъ, съ народомъ и во ими народа, за правду воли народной, за его свободу и независимость, за угнетенныхъ противъ угнетателей. Вопросъ ясенъ для разрѣшенія и мы крѣпки сознаніемъ своей правоты и одобреніемъ нашей общественной совѣсти. Въ одномъ изъ нашей газеты мы назвали Польскія притязанія на Кіевъ, Смоленскъ и пр. безумными. Мы удерживаемъ это названіе, потому что другаго они и не заслуживаютъ. Они не только вполнѣ безумны, но и безнравственны въ высшемъ смыслѣ слова, потому что основываются на началѣ насилія я направлены противъ свободы народной.
Тѣ же самыя нравственныя основы, права и обязанности существуютъ, разумѣется, и для Грека по отношенію въ іоническимъ островамъ, и для Поляка по отношенію въ тѣмъ Польскимъ областямъ, гдѣ народъ или Польскаго происхожденія, или говоритъ по Польски, исповѣдуетъ католическую религію и вообще не отдѣляетъ себя и своей исторической судьбы отъ своихъ Польскихъ братій. Осуждая со всею рѣзвостью правды притязанія Поляковъ на Смоленскъ и Кіевъ, мы бы погрѣшили противъ логическаго смысла, если бы стали осуждать законность ихъ патріотизма въ отношеніи въ Познани, Кракову и Варшавѣ. Если Австріецъ и Пруссакъ не надѣлены совѣстью довольно чуткой, чтобъ съ нравственной точки 8рѣнія вполнѣ вѣрно оцѣнить: въ какомъ отношеніи къ нимъ находится Польская народность, — то мы можемъ похвалиться особенною милостію Божіей въ томъ смыслѣ, что намъ дано чувствовать всякое уклоненіе отъ нравственнаго закона, чувствовать всякую малѣйшую неправду, и слѣдовательно, ту ея долю, какую историческій жребій могъ присудить намъ въ отношеніи въ Польшѣ.
Въ самомъ дѣлѣ, Нѣмецкія газеты исполнены самыхъ рѣзкихъ выходокъ противъ Россіи за слабость ея дѣйствій относительно Польши. Онѣ требуютъ отъ насъ той неразборчивой энергіи, которую, безъ сомнѣнія, проявилъ бы Нѣмецъ, если бы находился на нашемъ мѣстѣ. Къ энергіи зла Россія не способна, но этого еще мало: еслибы мы и вздумали ее проявить, она, къ счастію, никогда не принесла бы намъ тѣхъ вкусныхъ плодовъ, какіе приноситъ другимъ: вкушать ихъ не дастъ намъ наша собственная общественная совѣсть. Не мало у насъ силы матеріальной: предъ могуществомъ, опирающимся на во милліоновъ народонаселенія, безсиленъ 5-ти милліонный народъ; но такова важность нравственнаго начала справедливости для такого нравственнаго народа, каковъ Русской, что для этой матеріальной силы, при всемъ ея могуществѣ, необходимо сознаніе своей безусловной нравственной правоты.
Нѣтъ сомнѣнія, что паденіе Польши было подготовлено внутреннимъ разложеніемъ Польскаго общества, ложью шляхетства и католицизма, измѣною ея Славянскимъ началамъ, гордыней и нетерпимостью Польской національности, ненавистью, возбужденною ею въ прочихъ братскихъ народахъ. Существованіе Польши въ ея прежнемъ видѣ и устройствѣ, на основаніи началъ, выразившихъ себя въ ея исторіи, было, по всѣмъ историческимъ вѣроятностямъ, уже долѣе невозможно; задорное, безпокойное сосѣдство препятствовало свободному развитію Россіи, и историческая Немезида отомстила Польшѣ всѣ неправды ея, совершенныя надъ Русскимъ народомъ въ началѣ XVII вѣка. — Все это, положимъ, и справедливо; но событія, сопровождавшія конецъ Польши, помѣшавши ея политическому бытію умереть свободною смертью, обновили новою жизинію Польскую національность и сообщили ей ту нравственную силу, которую она проявляетъ и до сихъ поръ. По новѣйшимъ историческимъ наслѣдованіямъ оказывается несомнѣннымъ, что весь планъ, на основаніи котораго совершился раздѣлъ Польши, принадлежитъ изобрѣтательности Фридриха ІІ-то, такъ-называемаго Великаго, который умѣлъ въ то же время такъ искусно повести дѣло, что осужденіе легло всею своею тяжестью на Россію, менѣе всѣхъ неправую въ этомъ дѣлѣ. Извѣстно всѣхъ, что Россія при раздѣлѣ Польши возвратила себѣ только древнія Русскія области и взяла Литву, и что такъ-называемое Царство Польское досталось намъ уже по рѣшенію Вѣнскаго конгресса. Конечно, Россія могла бы совершить это возвращеніе инымъ, болѣе прямымъ способомъ: по требованію ли угнетеннаго народа въ тѣхъ Русскихъ областяхъ, или открытой войною, — но все это еще не составляетъ большой важности при несомнѣнномъ ея правѣ на эти земли. По присоединеніи Царства Польскаго, Россія даровала ему конституцію, и сама Польская народность обязана своею жизнью, между прочимъ, тому нашему неумѣнью, которое, какъ мы сказали, составляетъ нашу нравственную sac лугу въ исторіи. Если въ чемъ можно отыскивать нашу вину, то развѣ въ томъ потворствѣ властолюбивымъ притязаніямъ нашихъ сосѣдей и въ согласіи на подчиненіе свободнаго Славянскаго племени иноземному владычеству. Вообще говоря, Россія менѣе всѣхъ неправа въ раздѣлѣ и уничтоженіи Польши, но, какъ страна нравственная, тяжелѣе всѣхъ чувствуетъ то, что было неправаго въ этомъ дѣлѣ.
Отсюда ясно, что для спокойствія нашей народной совѣсти намъ необходимо дать просторъ и силу нравственному принципу и добиться правды въ отношеніяхъ нашихъ къ Полякамъ. Мы конечно не беремъ на себя смѣлости предлагать разрѣшеніе Польскаго вопроса; онъ связанъ съ вопросомъ о государственной территоріи, съ требованіями Европейской политики и съ равными другими соображеніями, большею частію даже и недоступными частному человѣку, — но мы разсматриваемъ дѣло со стороны нравственной, и высказавши однажды въ газетѣ своей взглядъ на Польскія притязанія относительно Бѣлоруссія и Малороссіи, считаемъ себя въ обязанности высказать наше мнѣніе съ большею полнотою. Многіе, можетъ быть, упрекнутъ насъ въ идеализаціи; пусть рѣшатъ это сами читатели.
По нашему личному убѣжденію, намъ слѣдуетъ, какъ мы уже сказали, добиться правды въ отношеніяхъ нашихъ въ Полякамъ, а для этого: добиться отъ нихъ толкомъ, чего собственно имъ нужно и чего они хотятъ. Намъ кажется, что, между прочимъ, откровенная, вполнѣ откровенная литературная полемика всего сильнѣе, — мало того, — всего чище могла бы способствовать къ разъясненію дѣла и въ вразумленію нашей собственной недоумѣвающей совѣсти. Мирное братское обсужденіе между-племенныхъ, взаимныхъ правъ и отношеній; ясное сознаніе, добытое такимъ путемъ, просвѣщенное безпристрастнымъ уваженіемъ къ истинѣ и согрѣтое взаимною любовью и снисходительностію; какой бы другой исходъ могъ быть нравственно-сообразнѣе, какое послѣдствіе желательнѣе, какой путь святѣе? Но вѣроятно ли это и возможно ли? Къ несчастію, всевѣковой опытъ увѣряетъ васъ, что желанія страстныя, но неосновательныя, рѣдко уступаютъ простому убѣжденію. Человѣкъ безсильный, но полный смѣлаго жара, не склоняется, обыкновенно, ни предъ какими, самыми очевидными доводами; онъ ищетъ дознать опытомъ свою способность къ дѣйствію, и дѣйствительно только опытомъ, вещественно, обличается въ несправедливости своихъ порывовъ, я узнаетъ свое настоящее мѣсто и призваніе.
Позволимъ же себѣ мечтательное предположеніе. Предположимъ, что мы вышли бы изъ настоящей Польши и стали на нашихъ Русскихъ границахъ. Твердо охраняя послѣднія, мы ба тогда пребыли терпѣливыми и безстрастными свидѣтелями ея внутренней борьбы и работы. Безъ сомнѣнія, это было бы не только вполнѣ нравственно чисто, но даже великодушно. Продолжая наше предположеніе, спросимъ: въ силахъ ли были бы Поляки создать что-либо стройное и прочное, и не вредно ли было бы намъ ихъ сосѣдство? Какъ ни трудно отвѣтить на этотъ вопросъ, но разсмотримъ однако его поближе.
Если дѣйствительно къ Полякамъ могутъ быть примѣнены слова Наполеона о Бурбонахъ: они ничего не забыли и ничему не выучились, то можно навѣрное сказать:, существованіе ихъ было бы не долговѣчно. Ультрамонтанскій католическій фанатиpмъ, шляхетскій аристократизмъ и исключительная гордая національность, проявляемыя ими и теперь въ Галиціи и Холмскомъ округѣ, если и могутъ давать силу въ отпорѣ, не могутъ однако, сами по себѣ, служить началомъ созидающимъ въ наше время, когда ложь, лежащая въ этомъ началѣ, уже открыта сознанію всего человѣчества. Если бы Поляки, увлеченные политическими мечтами, перешли свои предѣлы и вторглись, напримѣръ, къ намъ, то не только бы встрѣтили несокрушимый отпоръ народный, но дали бы вамъ полное нравственное право наказать ихъ беззаконіе и уничтожить причину неправедныхъ кровопролитій. — Если же Поляки въ состояніи переродиться, покаяться въ своихъ историческихъ заблужденіяхъ и стать Славянскимъ мирнымъ народомъ, то, конечно, Русской народъ былъ бы радъ видѣть въ нихъ добрыхъ родственныхъ сосѣдей. Впрочемъ мы думаемъ, что во всякомъ случаѣ Польша сама бы тогда, черезъ нѣсколько лѣтъ, стала искать — на этотъ разъ уже добровольнаго и искренняго — возсоединенія съ Россіею. Язва на нашемъ тѣлѣ, такъ долго и мучительно болѣвшая, исцѣлилась бы тогда, наконецъ, совершенно; въ нашей общественной совѣсти болѣе не оставалось бы недораpужѣнія, я нравственное начало вполнѣ бы торжествовало.
Неужели нельзя достигнуть этого результата путемъ мирнымъ и разсудительнымъ? Неужели Поляки, забывъ правило, respice finem (взирай на конецъ), захотѣли бы подвергнуть себя и свою страну предварительнымъ — тяжелымъ испытаніямъ, бѣдственнымъ историческимъ урокамъ? Неужели ихъ можетъ вразумить только, и никакіе другіе доводы разума имъ недоступны? — Мы убѣждены, что рано или поздно послѣдуетъ тѣснѣйшее и полнѣйшее, искреннее соединеніе Славянской Польши съ Славянскою же Россіей, что къ тому ведетъ непреложный ходъ исторіи, — но не лучше ли, въ виду такого неизбѣжнаго историческаго рѣшенія, предупредить все, что грозитъ намъ бѣдой, враждой и раздоромъ, и добровольно, сознательно, покаясь взаимно въ историческихъ грѣхахъ, своихъ, соединиться вмѣстѣ братскимъ, тѣснымъ союзомъ противъ общихъ враговъ — вашихъ и всего Славянства?
Мы старались выразить нашу мысль, по возможности, ясно, и надѣемся, что она не подастъ повода къ тяжелымъ недоразумѣніямъ. Мы ничѣмъ лучше не можемъ заключить нашу статью, какъ стихами Хомякова, написанными въ 1831 году, во время Польской войны, когда всѣ прочіе Русскіе поэты были одушевлены чувствами, болѣе или менѣе противоположными тѣмъ, какія высказаны Хомяковымъ.
Да будутъ прокляты сраженья,
Одноплеменниковъ раздоръ,
И перешедшей въ поколѣнья
Вражды безсмысленной позоръ!
Да будутъ прокляты преданья,
Вѣковъ исчезнувшихъ обманъ,
И повѣсть мщенья и страданья,
Вина неисцѣлимыхъ ранъ!
И взоръ поэта вдохновенный
Ужъ видитъ новый вѣкъ чудесъ….
Онъ видитъ: гордо надъ вселенной,
До свода синяго небесъ,
Орлы Славянскіе взлетаютъ
Широкимъ дерзостнымъ крыломъ…
Ихъ твердъ союзъ, горятъ перуны,
Законъ ихъ властенъ надъ землей,
И будущихъ баяновъ струны
Поютъ согласье и покой!