Я родился въ такомъ уголкѣ, какого нѣтъ въ другомъ мѣстѣ на свѣтѣ. Прекрасный климать, высокія горы, дѣвственные лѣса, широкая, быстрая рѣка и только есть одинъ недостатокъ — страшные морозы зимой; когда мои родители поселились въ томъ краю, то въ первые годы заводили градусники, но я зналъ о нихъ только по преданію и своими глазами не видѣлъ, такъ какъ отъ морозовъ они скоро лопали. Словомъ, я рѣшаюсь открыть, что это было въ Вологодской губерніи. Судя по разсказамъ бывалыхъ людей, лѣто въ нашемъ краю пожалуй стоитъ Италіи, но это хорошее время продолжается всего два съ половиною мѣсяца, а такъ какъ остальное время въ дѣтствѣ я проводилъ около печки и возлѣ меня находилась моя матушка, то климатъ моей родины всегда казался мнѣ прекраснымъ.
Описывать дѣтство, природу, школьные годы, — все это такая скучная матерія, что я право не знаю, какъ романисты рѣшаются на такую работу. Я просидѣлъ половину зимы надъ этой матеріей и много бумаги исписалъ, но и время и бумага пропали. Кстати подошло лѣто и я поѣхалъ на родину, руководимый тайною мыслію возобновить впечатлѣнія дѣтства, подобно тому, какъ французскій романистъ Зола ѣздилъ въ Римъ, но поѣздка эта мнѣ такъ же мало помогла, какъ и автору Рима. Тогда я рѣшилъ начать прямо съ семнадцати лѣтъ, когда случилось въ моей жизни событіе, какъ нельзя болѣе пригодное для романической завязки; но разбирая ворохъ исписанныхъ листковъ, я невольно впалъ въ сомнѣніе, — конечно, думаю, дѣтство представляетъ тему трудную по своей мелкотѣ и обыденности, однакожъ это не помѣшало Аксакову и графу Толстому справиться съ ней… Художникъ долженъ бросаться на свое произведеніе, какъ Курцій въ пропасть или солдатъ на редутъ, сказалъ Бальзакъ и послѣ этого написалъ Исторію бѣдныхъ родственниковъ. Попробую и я броситься въ пропасть, какъ этотъ самый Курцій, и написать что-нибудь въ родѣ Бальзака, — а впрочемъ я не знаю, кто такой былъ Курцій.
Итакъ, я начну опять сначала и возьму въ примѣръ Давида Копперфильда. Этотъ достопочтенный мистеръ помнилъ свое дѣтство съ того времени, когда сосалъ грудь матери и даже кое-что раньше того. Моя память далеко не простирается. Перебирая въ головѣ, которое что раньше было, я дохожу до того времени, когда мнѣ черный мужикъ сдѣлалъ телѣжку; катаясь на ней, я изорвалъ у себя рубашонку и, чтобы скрыть прорѣху, завязалъ на ней узелъ. По моему разсчету мнѣ было въ то время четыре года. Самый способъ скрытія преступленія показываетъ, что я былъ еще глупый человѣкъ, ибо узелъ, завязанный слабыми руками, былъ виднѣе прорѣхи и лучше было бы сдѣлать складку на этомъ мѣстѣ. Когда я пришелъ домой и матушка спросила меня, кто мнѣ завязалъ узелъ, я, какъ бы совсѣмъ большой человѣкъ, съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на него и простодушно отвѣтилъ: — не знаю. Матушка боязливо взглянула на отца, который писалъ въ это время свои безконечныя вѣдомости, и хотя тотчасъ спохватилась, но было уже поздно, — неловкое молчаніе, продолжавшееся одинъ моментъ, обратило вниманіе отца. — Какъ не знаешь? вѣдь кто нибудь завязалъ? спросилъ онъ, повернувшись ко мнѣ. Я подумалъ и сказалъ: — онъ самъ завязалъ. Тогда отецъ всталъ съ мѣста и ударилъ меня съ такой силой, что я отлетѣлъ въ сторону и стукнулся о столъ на два аршина отъ того мѣста, гдѣ стоялъ! Я знаю, что отецъ мой былъ разсчетливый человѣкъ, но не прорѣха на рубашкѣ, а его строгая справедливость и долгъ заставили такъ строго поступить со мной. Впрочемъ, сила удара была такова, что я не чувствовалъ никакой боли. Съ этихъ поръ я все уже помню изъ своего дѣтства.
Мой отецъ былъ лѣсничій и я свое дѣтство провелъ въ селѣ, въ глухомъ лѣсу, среди природы. Я уже сказалъ, что лѣтомъ въ томъ краю климатъ прекрасный, и если къ этому прибавлю, что лѣтомъ отецъ часто уѣзжалъ въ округъ и домой заглядывалъ только на короткое время, то можно представить, какимъ блаженствомъ я наслаждался въ эту пору, пользуясь абсолютной свободой, находясь въ постоянномъ общеніи съ драгоцѣнной матушкой и объѣдаясь сдобными рогульками, шанежками и ячными пирогами съ толокномъ, — тридцать лѣтъ я этихъ пироговъ не ѣлъ! — ихъ замѣнили французскія булки, которыя мнѣ долго казались несолеными. Я помню, сколь рѣзкая перемѣна происходила въ моемъ существованіи съ наступленіемъ осени, когда отецъ прочно усаживался у домашняго очага. Мнѣ казалось притомъ, что и матушка моя чувствовала такую же перемѣну, — надо сказать, что она была значительно моложе отца, на которомъ лежалъ такимъ образомъ долгъ учить не только меня съ братомъ, но и матушку. Впрочемъ, она была очень тихая и съ ней отецъ справлялся легко, я же отъ рожденія своего былъ дикъ и строптивъ, и отецъ, естественно желая сдѣлать меня культурнымъ человѣкомъ, нерѣдко дѣлалъ мнѣ внушенія, подобныя тому, какое я получилъ за прорѣху. Нужно ли говорить — такъ какъ это наблюденіе указано другими авторами — что послѣ каждаго такого внушенія я получалъ соотвѣтственное утѣшеніе отъ матушки. Можетъ быть, благодаря разному вліянію на меня отца и матушки, а также указанной разницѣ между лѣтнимъ и зимнимъ климатомъ, въ моей натурѣ всегда замѣчалась нѣкоторая двойственность: съ одной стороны я какъ будто и хорошій человѣкъ, а съ другой, можетъ статься, худой, но я не говорю, что тутъ есть много утѣшительнаго, ибо по математикѣ извѣстно, что плюсъ на минусъ образуетъ минусъ.
Мы жили въ то время въ большомъ деревянномъ домѣ, стоявшемъ на крутой горѣ, надъ рѣкой. Домъ этотъ полагался отцу по должности, вмѣстѣ съ тридцатью десятинами земли, и былъ уже старый-престарый; стѣны его, покрытыя тесомъ и выкрашенныя когда то зеленой краской, совершенно облупились отъ солнца и были какъ бы покрыты мелкой чешуей; крыша была очень крутая, съ постоянными заплатами изъ бѣлыхъ дощечекъ, которыя приколачивалъ стражникъ Максимъ, бывшій въ то же время моимъ дядькой — черный мужикъ тожъ; цѣлый десятокъ маленькихъ комнатъ, какіе то темные чуланчики, конурки, низенькій мезонинъ изъ голыхъ бревенъ, — все это представляло зданіе, столь мудро устроенное, что въ моемъ дѣтскомъ воображеніи казалось лабиринтомъ, нарочно приспособленнымъ для игры въ прятки и бѣганья по дому; оттого я до сихъ поръ люблю помѣщенія мелкія, раздѣльныя, съ разными уголками, пригодными для накопленія пыли и всякой микробы. По правой сторонѣ дома былъ раскинутъ большой огородъ, въ которомъ я по цѣлымъ часамъ бродилъ промежъ грядъ, усѣянныхъ великолѣпными пунцовыми цвѣтами, и выколачивалъ изъ маковыхъ головокъ на ладонь макъ или набивалъ карманы зелеными шариками, — какъ это называются? — которые выростаютъ на длинныхъ стебелькахъ, когда цвѣтетъ картофель. Въ одномъ углу огорода стояла огромная черемуха, столь плодовитая, что я каждый день взлѣзалъ на нее и, сидя на сучьяхъ, поѣдалъ большія черныя ягоды, которыхъ никогда не убавлялось, — доѣшь до того, что зубамъ станетъ больно, слѣзать лѣнь и сидишь между вѣтвями, какъ сычъ, поглядывая по сторонамъ.
Лѣтомъ мы съ братомъ обыкновенно спали въ мезонинѣ, но не въ комнатѣ, а на темномъ чердачкѣ, подъ косой крышей, которую мы могли доставать руками. Рано утромъ еще съ просонковъ мы слышали карканье и топотню воронъ на крышѣ, предвѣщавшія солнечный день; я становился на колѣнки, чтобы заглянуть за балку и когда глазами убѣждался въ солнцѣ и вспоминалъ, что папа уѣхалъ въ объѣздъ, то моментально вскакивалъ съ постели и бѣжалъ внизъ, чувствуя приливъ бурныхъ радостей и восторговъ. Поплескавшись одними пальцами водой, я здоровался съ матушкой, цѣлуя ее въ какое попало мѣсто, мимоходомъ справлялся, какія будутъ сегодня лепешки и съ внутреннимъ содроганіемъ выбѣгалъ на улицу, а то и прямо выскакивалъ въ раскрытое окно на пригорокъ, гдѣ были насажены смородинные кусты. Предъ мной открывалась прекрасная картина, которую такъ часто я видѣлъ и никогда не любовался. — Горячее солнце, палившее сзади мою голову, обливало природу нѣжнымъ матовымъ свѣтомъ; я слышу внизу крикъ ребятишекъ; вдоль изгороди, пониже нашей пожни, пугливо бѣжитъ стадо овецъ; по берегу роются свиньи; впереди покоится широкая рѣка съ водой стального цвѣта; по рѣкѣ плыветъ огромная барка, нѣсколько паръ длинныхъ гребковъ мѣрно скрипятъ въ тихомъ воздухѣ; за рѣкой желтыя поля, а дальше тянется безконечный, вѣчно зеленый лѣсъ, который до сихъ поръ производитъ на меня какое то странное впечатлѣніе, — но теперь я знаю по картамъ, что за этимъ лѣсомъ и въ самомъ дѣлѣ конецъ свѣта: онъ тянется на тысячу верстъ, до береговъ Сѣвернаго океана, и на всей этой линіи селеній почти нѣтъ, — далеко въ сторонѣ торчатъ два городка Мезень и Пинега.
Пока стою я на горѣ въ нерѣшительности, что мнѣ предпринять, вдругъ слышу откуда-то протяжный крикъ: Ваня-а-а! Ванюшка!.. я озираюсь кругомъ, стараясь понять, откуда его принесло, а когда крикъ повторяется, узнаю голосъ Петьки и догадываюсь, что онъ скрывается за пожней, съ правой стороны, гдѣ стоятъ въ глухомъ кустарникѣ двѣ старыя вербы; обождавъ минутку, я примѣчаю тамъ макушку головы, которая то поднимается, то снова опускается, — тогда я стремглавъ бѣгу подъ гору, перескакиваю ручей, заросшій осокой и, высмотрѣвъ Петьку въ кустарникѣ, съ крикомъ схватываю его за плечи и мы съ восхищеніемъ смотримъ другъ другу въ глаза. Пойдемъ искать нашихъ! говорю я и мы тотчасъ отправляемся въ село, толкаясь и выкидывая но дорогѣ разныя колѣна. Въ селѣ насъ было много однолѣтковъ, больше крестьянскія дѣти; самый старшій въ нашей компаніи былъ сынъ писаря, мальчикъ лѣтъ девяти, но онъ учился въ уѣздномъ училищѣ и мы видѣли его только лѣтомъ; потомъ было два поповича, Евсей и Ванюшка, — всѣхъ Ивановъ у насъ было три: я, поповичъ и еще Ванька изъ простыхъ; Ванюшка поповичъ былъ страшный крикунъ и забіяка, имѣвшій привычку кстати и некстати употреблять выраженіе чистые мамаи, которое послѣ вошло у насъ въ поговорку. — Собравшись толпой, мы начинали свою обычную дѣятельность, съ крикомъ бѣгали по селу, заглядывали въ сараи, въ огороды, влѣзали въ телѣги, возились на бревнахъ, поминутно пересаживаясь, какъ воробьи, съ одного бревна на другое; иногда бѣгали въ поле за пѣстиками, — держу пари, немногіе изъ васъ ѣдали этотъ фруктъ! — или рылись въ песчаной горѣ, за рѣчкой, выискивая земляные орѣхи, вкусные превкусные, которыхъ нигдѣ нельзя купить въ Петербургѣ.
Въ селѣ у насъ было нѣсколько семей такъ называемыхъ однодворцевъ, жившихъ на крестьянскій ладъ и развѣ что немного побогаче. Одна изъ этихъ семей была замѣчательно многолюдна: девять человѣкъ дѣтей, самихъ двое, бабушка и какія-то еще женщины; изъ дѣтей было восемь дѣвочекъ, изъ которыхъ старшей не больше пятнадцати лѣтъ, и все такія красивенькія, бѣлокурыя; потомъ былъ мальчикъ Костя, краснощокій пузырь, меланхолическаго темперамента; мы называли его Фунтикъ. Къ этому мальчику я питалъ особенную симпатію, но онъ почему-то не оказывалъ мнѣ благосклонности, и я тщетно подступалъ къ нему при разныхъ случаяхъ съ дружескими объясненіями; однажды мы отправились небольшой компаніей въ лѣсъ и, будучи еще въ полѣ, стали гоняться другъ за другомъ; Костя бѣжалъ за однимъ мальчикомъ, а я пересѣкъ имъ дорогу и побѣжалъ впереди Кости, оглядываясь на него, но онъ не выказалъ желанія хватать меня и, сдѣлавъ крутой оборотъ, устремился за другими мальчиками; тогда я почувствовалъ гнѣвъ, — подобныя штуки онъ не разъ уже дѣлалъ, — бросивъ корзинку, которая была у меня въ рукахъ, я моментально сшибъ его съ ногъ и сталъ накладывать ему по шеѣ и по другимъ мѣстамъ, — ну, конечно, не подвергая жизнь его опасности; однако другіе мальчики поспѣшили къ нему на помощь и, облѣпивъ меня, какъ мухи, стали въ свою очередь накладывать мнѣ по чему попало и при этомъ сильно поцарапали мнѣ корзинками лицо. Я припоминаю теперь одно обстоятельство: мой отецъ имѣлъ суровый видъ и кажется не пользовался между дѣтьми симпатіями, — не потому ли они какъ будто неохотно дружились со мной? — здѣсь иногда скрывается причина тѣхъ или иныхъ качествъ характера.
Кончивъ расправу, ребятишки какъ ни въ чемъ не бывало отправились дальше, а я поднялся на ноги и пошелъ домой, оглядываясь на то мѣсто, гдѣ получилъ должное. Когда вечеромъ они возвратились въ село, мнѣ стало жаль Фунтика и я долго ходилъ около его дома, сжавъ въ кулакъ два леденца, пока они не размякли, но такъ какъ я не могъ дождаться его, то мнѣ ничего не оставалось, какъ съѣсть самому свои гостинцы и облизать пальцы.
На другой день всѣ мы опять мирно бѣгали вокругъ церковной ограды; солнце сильно пекло и мы часто прятались отъ него въ тѣнь кирпичныхъ столбовъ. Случилась минута, когда мы съ Костей нечаянно столкнулись за однимъ столбомъ; онъ посмотрѣлъ на меня и, наклонивъ голову съ той манерой, какъ выглядятъ старики поверхъ очковъ, спросилъ меня, отчего мое лицо въ царапинахъ? — въ этотъ моментъ я удачно отколупнулъ тоненькую плитку штукатурки и вмѣсто отвѣта высоко пустилъ ее надъ головой. A не больно тебѣ? спросилъ онъ. — Чего больно, вчера было больно! пренебрежительно отвѣтилъ я и такъ какъ онъ больше ничего уже не говорилъ, то я съ своей стороны прибавилъ: — а у меня маслобойка есть! — какая маслобойка? — такая, хочешь покажу? мы оба посмотрѣли другъ на друга и отправились къ моему дому. Проходя огородъ, я выдернулъ преогромную брюкву, вымылъ ее въ желѣзномъ ведрѣ у колодца и подалъ Костѣ; когда мы обошли амбаръ, я почему-то понизилъ голосъ и, взявъ Костю за руку, ввелъ его въ предбанникъ; по маленькой лѣстницѣ мы влѣзли вверхъ, на чердакъ, и хотя оба были еще малы, но должны были сильно приклониться, чтобы дойти до того мѣста, гдѣ хранилась маслобойка вмѣстѣ съ другими моими сокровищами. Я прежде всего выложилъ бабки, которыхъ было паръ до десяти; между ними были крашеныя, и такъ какъ Костѣ онѣ видимо понравились, то я немедленно подарилъ ему двѣ штуки. Затѣмъ, перебравши въ рукахъ передъ его глазами разныя баночки, коробки, гвоздики, я досталъ наконецъ маслобойку, лежавшую въ особой корзинкѣ, и деревянную чашечку, въ которой находилось горсти двѣ кедровыхъ орѣховъ и нѣсколько грязныхъ кусочковъ сахару. Я пояснилъ, что изъ этихъ орѣховъ можно выжимать масло и, поставивъ къ самому носу его деревянный механизмъ небольшого размѣра, сталъ показывать, какъ нужно выжимать его. — Нашъ Максимъ — знаешь Максима? — положилъ сюда палецъ, говоритъ: сплющитъ въ лепешку! — A ты самъ выжималъ масло? спросилъ Костя. — Выжималъ, только не вышло, отвѣтилъ я и, опрокинувъ въ ротъ горсточку орѣховъ, какъ они были, въ скорлункахъ, энергично сталъ хрупать ихъ на зубахъ, такъ лучше! прибавилъ я. Костя тоже попробовалъ ѣсть въ скорлупкахъ, но ничего не сказалъ. Потомъ онъ забралъ свои крашеныя бабки и мы уже друзьями спускались съ чердака. Подъ нашимъ селомъ въ лѣтнее время рѣка на значительномъ разстояніи пересыхала, открывая гладкую песчаную отмель, которую мы, дѣти, съ ранней весны ожидали съ нетерпѣніемъ. Тутъ были прекрасныя мѣста для купанья, точно нарочно устроенныя для насъ; у самаго берега вода была теплая, почти горячая, чрезъ сажень она становилась нѣсколько прохладнѣе; глубина ея увеличивалась очень постепенно, такъ что саженъ чрезъ пять она достигала намъ по шею. По цѣлымъ днямъ тутъ происходило бульканье, визгъ, смѣхъ, и эти звонкіе дѣтскіе звуки, пріобрѣтая особенный резонансъ отъ воды, празднично разносились по всему селу. Нерѣдко послѣ купанья мы съ Костей бродили въ водѣ близь берега и загоняли рыбокъ въ загороженныя лужицы, потомъ брали ихъ въ пригоршни и любуясь, какъ онѣ трепетали промежъ розовыхъ пальцевъ, радостно выкрикивали другъ другу: смотри, смотри!.. Иногда мы ложились на горячій песокъ и, уткнувшись голова къ головѣ, по цѣлымъ часамъ рыли подземные ходы, погреба, башни и т. п.; у насъ было много разговоровъ, большею частію серьезныхъ; солнце немилосердно жарило насъ и когда слишкомъ припекало съ одного боку, мы лѣниво переваливались на другой, — не тогда ли вмѣстѣ съ солнцемъ проникло въ меня то начало страстей, съ которымъ я тщетно боролся всю жизнь?
Но вотъ подходилъ часъ, который уже чувствовался мной — въ окнѣ нашего дома появлялась матушка и махала мнѣ рукой. — Э, сегодня у насъ шанежки пекли! восклицалъ я и, отряхнувъ съ себя песокъ, стремглавъ бѣжалъ домой, нимало не заботясь о томъ, будетъ ли мой пріятель ѣсть шанежки. Вбѣжавъ въ гору, я оглядывался и примѣчалъ его близь большого спуска выдѣлывавшимъ палкой вензеля на пескѣ и вѣроятно также мало думавшимъ обо мнѣ, какъ я о немъ. Но чрезъ часъ мы опять сходились съ нимъ у рѣки и, лежа на горячемъ пескѣ, снова жарили на солнцѣ свои стриженые затылки. По моему разсчету въ то время мнѣ было шесть годовъ.
Но жизнь текла впередъ и мы съ Костей старились. Чрезъ годъ мы уже не удовлетворялись тѣмъ, чтобы жариться на солнцѣ, хотя это занятіе мнѣ и до сихъ поръ доставляетъ незамѣнимое удовольствіе. Я какъ то умѣлъ всегда устроить такъ, что мы отставали отъ другихъ ребятишекъ и вдвоемъ предпринимали разныя экскурсіи въ лѣсъ или горы, чаще всего на Гребешокъ, отстоявшій на версту отъ нашего села. Этотъ Гребешокъ представлялъ огромную гору, саженъ въ шестьдесятъ, почти отвѣсную со стороны рѣки, съ твердымъ известковымъ грунтомъ, такъ что наверху страшно было подходить къ краю; подъ прямымъ угломъ отъ рѣки гора была ограничена глубокимъ оврагомъ, — здѣсь грунтъ былъ мягкій и можно было не только подойти къ краю, но даже и спуститься внизъ съ нѣкоторою опасностью свернуть себѣ шею. Вообще, люди избѣгали это мѣсто по инстинкту, потому что тамъ случались несчастія, — но видъ здѣсь прекрасный, подобный откосу въ Нижнемъ Новгородѣ. На верхушкѣ горы росъ низенькій березнякъ, дѣлавшій эту площадку похожею на искусственный питомникъ; кругомъ росла нѣжная трава, усѣянная цвѣтами. Какъ пріятно было завалиться въ траву, въ тѣни березокъ, куда солнце проникало золотыми пятнами, а съ рѣки вѣяло прохладой; мы лѣниво перекидывались словами, срывали цвѣтки, любовались божьей коровкой; иногда пролетала мимо насъ красивая бабочка и садилась въ траву; вдругъ мы замѣчали на томъ мѣстѣ красную шапочку гриба, за ней другую, — чуръ, мой! — чуръ, мой!.. а тамъ показывались еще и еще красныя шапочки, которыя мы осторожно выколупывали изъ земли и клали въ фуражки.
Страшный оврагъ за Гребешкомъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ густо поросталъ малинникомъ и хотя въ селѣ было всѣмъ это извѣстно, но мало кто посѣщалъ его, какъ по опасности, такъ и потому, что малины можно было найти въ другихъ мѣстахъ сколько угодно; зато мы съ Костей привольно хозяйничали тамъ и въ самыхъ головоломныхъ мѣстахъ лазали, какъ горные козлы. На днѣ оврага, въ маленькой песчаной котловинкѣ билъ ключъ холодной воды и чтобы утолить жажду, намъ ничего не стоило скользнуть пятьдесятъ саженъ по песчаному грунту, подогнувъ колѣнки. Однако не всегда благополучно кончались для насъ эти лазанья. Разъ мы хотѣли добраться до куста малинника, въ которомъ издалека видѣли массу крупныхъ ягодъ; но кустъ висѣлъ надъ обрывомъ и подъ нимъ спускался твердый грунтъ, известковый; цѣпляясь сначала за коренья, потомъ за каменные уголки, мы сбоку почти уже достигли самаго куста, но Костя какъ-то оплошалъ и оборвался, рубашонка его сбилась къ шеѣ и онъ стремительно покатился по камню внизъ; я тотчасъ бросилъ кустъ и, присѣвши на кукорки, хватаясь за землю руками, столь же быстро полетѣлъ за нимъ, чувствуя себя какъ бы на крыльяхъ, но къ несчастію остановить его было такъ же трудно, какъ и самому остановиться. Прошелъ одинъ моментъ, какъ мы одновременно шлепнулись въ грязь, которая въ ложбинѣ всегда долго стояла послѣ дождя. — О-о-о, чистые мамаи! дрожащимъ голосомъ проговорилъ онъ, поднявшись на ноги. Когда мы перешли на сухое мѣсто, Костя сталъ осматривать себя; все тѣло его спереди представляло сплошную рану, на которую страшно было смотрѣть, и хотя я тоже ободралъ себѣ руки, но не чувствовалъ собственной боли, глядя на него. Никогда еще я не испытывалъ такой любви у жалости къ человѣку, какъ въ эту минуту; я наклонился и съ внутренней болью осматривалъ его кругомъ и онъ послушно поворачивался, какъ я ему велѣлъ; онъ молчалъ и ни одной морщинки не показалось на его лицѣ. Но когда я подвелъ его къ рѣкѣ и хотѣлъ обмыть, онъ закричалъ отъ боли, да и я почувствовалъ жгучую боль въ своихъ пальцахъ.
Я думаю, что Костя съ этихъ поръ сталъ еще милѣе для меня. Всякіе гостинцы, какіе мнѣ случалось получать, я старался приберечь для него и часто водилъ его на свой тайный чердачокъ; скоро мы согласились играть въ бабки вскладчину, а потомъ уже и бабочки мои, и гвозди, — все стало считаться общимъ, при чемъ я настоялъ, чтобы и онъ принесъ ко мнѣ свое имущество; впрочемъ, все имущество его состояло изъ двухъ картинокъ и нѣсколькихъ бабокъ, въ числѣ которыхъ былъ замѣчательный битокъ, налитый оловомъ, но для меня не важно было, сколько у него имущества, а важно то, что онъ мой сообщникъ, и свой собственный вкладъ я никогда не считалъ достаточно большимъ, чтобы стоить этого счастія. Я принималъ всѣ мѣры, чтобы разнообразить содержимое нашей кассы, выпрашивалъ у матушки красивыя пуговки, доставалъ разными путями картинки, чай пилъ безъ сахару, а полученный кусочекъ пріобщалъ къ другимъ гостинцамъ и когда приходилъ Костя, я выставлялъ свое добро, какъ торгашъ, и съ удовольствіемъ смотрѣлъ ему въ ротъ, куда онъ безцеремонно клалъ мои лакомства. Только одно обстоятельство огорчало меня: онъ былъ крайне несчастливъ въ игрѣ, несмотря на свой оловянный битокъ; игралъ кажется солидно, широко размахивалъ руками, но рѣдко попадалъ въ конъ; не пройдетъ четверти часа, какъ вижу — стоитъ скромненько въ сторонѣ, заложивъ руки за спину, — значитъ готовъ; но тѣмъ старательнѣе я относился къ своему дѣлу, — ставилъ пятку плотно, мѣтилъ долго и вышибалъ изъ кону акуратно; такимъ образомъ касса у насъ безъ бабокъ никогда не оставалась, а это въ нашемъ дѣлѣ было важно. Не могу, однако, сказать, что между нами всегда были миръ и любовь, — бываетъ ли картина безъ тѣней! — главной причиной нашихъ недоразумѣній была моя ревность къ нему и досада на то, что онъ, кромѣ меня, имѣлъ другихъ пріятелей; бывало, уйдетъ съ мальчиками въ лѣсъ, не сказавши мнѣ, а я ищу-ищу его! въ подобныхъ случаяхъ у меня всегда была одна тактика, которая сохранилась и до сихъ поръ, — увы, я довольно въ свою жизнь боролся съ собой, но врядъ ли уничтожилъ хотя одно дурное качество, какое проявлялось въ дѣтствѣ! — обыкновенно, когда ребятишки возвращались изъ лѣсу, я спѣшилъ увидѣть Костю, но, увидѣвши его, показывалъ видъ, что не желаю съ нимъ знаться; такъ я повторялъ нѣсколько разъ и въ теченіе этого времени чувствовалъ тоску, ходилъ какъ оглашенный, утѣшая себя тайною мыслью, что и Костя также точно тоскуетъ по мнѣ, хотя сомнѣваюсь, было ли это дѣйствительно такъ; но случалось, что Костя въ тотъ же день прибѣгалъ ко мнѣ самъ, — тогда я немедленно начиналъ ссору, привязываясь къ ничтожному поводу, и быстро доводилъ дѣло до драки. Не скажу, что я всегда былъ побѣдителемъ, — онъ имѣлъ скверную привычку царапаться когтями и хотя я стремительнымъ натискомъ часто обращалъ его въ бѣгство, но самъ оставался съ большими замѣтками на лицѣ, которыя не сходили по недѣлѣ. Такой исходъ былъ проще и здоровѣе и на другой день послѣ стычки мы опять сходились, какъ ни въ чемъ не бывало.
Съ теченіемъ времени моя привязанность къ Костѣ увеличивалась, но къ сожалѣнію и ссоры наши дѣлались чаще. Своею придирчивостью и своимъ ревнивымъ отношеніемъ я просто надоѣдалъ ему, — часто и взрослые любовники дѣлаютъ эту ошибку. Главное же, я сталъ замѣчать, что онъ охотнѣе лѣзъ на мой чердачокъ, если тамъ были гостинцы и добрый запасъ бабокъ, а когда постигала бѣдность, онъ съ удовольствіемъ бѣгалъ по улицѣ съ другими мальчишками. Хотя я и былъ еще малъ, но это меня оскорбляло и между прочимъ это же послужило причиной разгрома нашей кассы. Послѣ одной ссоры я не видѣлъ его нѣсколько дней; погода была дождливая, съ холоднымъ вѣтромъ, на улицѣ была грязь, матушка велѣла мнѣ надѣвать сапожки и я долженъ былъ лишиться привилегіи бѣгать боскомъ, какою пользовались дажё деревенскіе ребятишки; сижу я разъ на своемъ чердачкѣ и разбираю бабки, которыхъ было очень бѣдно, вдругъ слышу кто-то пыхтитъ на лѣстницѣ, — конечно Костя! сердчишко мое такъ и запрыгало, но я скрѣпилъ себя и, приклонивъ голову, дѣлалъ видъ, что очень занятъ своимъ дѣломъ. У насъ не было привычки здороваться; не говоря ни слова, онъ присѣлъ на кукорки и взялъ въ руки леденецъ, который мнѣ только-что дала матушка, но я дрожащею рукою отобралъ у него леденецъ и, положивъ себѣ въ ротъ, быстро схрупалъ его на зубахъ; потомъ выхватилъ изъ коробки картинки и бросилъ ихъ въ воздухъ чрезъ голову Кости; одна картинка послѣ долгихъ колебаній въ воздухѣ вылетѣла въ слуховое окно и я пришелъ въ такой ражъ, что вскочилъ на ноги и сталъ бросать въ то же окно бабки, баночки и прочія сокровища, а когда ничего уже не осталось, схватилъ пустую коробку, бросилъ ее о землю и остановился, озираясь кругомъ себя. — Зачѣмъ пришелъ! зачѣмъ пришелъ! крикнулъ я въ изступленіи и, спрятавъ лицо въ ладонь, ударился въ слезы. — Ну, тогда я больше къ тебѣ не приду! равнодушно проговорилъ Костя, отодвигаясь отъ меня. Эти слова переполнили чашу, я смахнулъ рукой слезы и бросился на него, но онъ ловко отпарировалъ первый ударъ, и затѣмъ одну минуту мы сдержанно пыхтѣли, барахтаясь на мягкой землѣ, — снизу кто подумалъ бы, что мы на чердачкѣ зарываемъ мертвеца.
Упомяну за одинъ конецъ, что касса наша послѣ этого случая уже не возстановлялась, хотя причиной тому могло быть новое время, которому учрежденіе это не соотвѣтствовало. Какъ бы тамъ ни было, но я нѣсколько дней послѣ этой исторіи ходилъ съ царапинами, хныкалъ, капризничалъ съ матушкой и дрался въ маленькимъ братомъ, а матушка все время нѣжно ухаживала за мной, прикладывая къ моей головѣ руку. Не разъ я печально бродилъ около забора позади того дома, гдѣ жилъ Костя, и еще печальнѣе возвращался домой, чувствуя припадокъ той непризнанной наукою болѣзни, которую я многократно въ теченіе жизни испыталъ и которой никогда не старался избѣжать. Съ одной стороны страстное желаніе увидѣть его, съ другой стороны капризный характеръ и нежеланіе покориться, наконецъ, сознаніе своей вины, — все это производило полный разладъ въ моей душѣ. — Вотъ онъ пришелъ ко мнѣ… онъ самъ пришелъ, а я наклалъ ему! мысленно укорялъ я себя, и печаль моя еще болѣе увеличивалась. Въ одно утро, когда я проснулся рано и, услышавъ карканье воронъ на крышѣ, понялъ, что на улицѣ есть солнце, я вспомнилъ Костю и почувствовалъ смутную радость. — Что сердиться на него, лучше помирюсь! подумалъ я и весело вскочилъ съ постели. Я зналъ, что въ домѣ Кости встаютъ рано и Костя любитъ рыться въ огородѣ. Я спустился внизъ, кое-какъ умылся и, не чувствуя ногъ подъ собой, побѣжалъ на другой конецъ деревни. Подбѣгая къ дому Кости, я услышалъ съ огорода звонкій крикъ и смѣхъ, — голоса знакомые, — однако я не вошелъ во дворъ, а хотѣлъ сначала посмотрѣть сквозь заборъ, что тамъ дѣлается. Я увидѣлъ стриженую голову Кости, безъ фуражки, и нашего общаго пріятеля Сашку, писарева сына, — одинъ налаживалъ удочки, другой копалъ червей. — Вотъ они что! и я пойду съ ними! мысленно воскликнулъ я. Я открылъ уже ротъ, чтобы окликнуть ихъ, но вдругъ появилось это скверное чувство ненокорности и, пропустивъ первую минуту, я уже не могъ рѣшиться ни пойти къ нимъ, ни окликнуть. — Ну, все равно, думаю, когда они пойдутъ, я и подбѣгу; и я сталъ ходить около забора, срывая полевые цвѣтки и поглядывая по временамъ въ щель забора; но они слишкомъ долго копались и мнѣ стало скучно ходить, — еще бы! я былъ одинъ, а ихъ было двое, они тамъ смѣялись, разговаривали, а обо мнѣ и не думали. — Сашка то еще лучше меня, что имъ! съ горечью я думалъ, отходя подальше отъ забора, чтобы они не услышали шорохъ травы. Когда разговоръ въ огородѣ смолкъ, я подошелъ къ забору и замѣтилъ ихъ голыя пятки уже на крыльцѣ, а удочки и горшочекъ съ землей оставались на мѣстѣ. Тогда я на свободѣ сталъ осматривать дворъ и огородъ, — все это было мнѣ знакомо; задняя половина огорода была у нихъ запущена, близь забора росли крапива и лопушникъ и среди ихъ пышно распустились желтыя шапки подсолнечниковъ, которыхъ у насъ не было; масса воробьевъ перелетала съ мѣста на мѣсто; со всѣхъ сторонъ раздавались чириканье, пискъ и порханье. — Все равно, я пойду съ ними! рѣшилъ я и кувернулся на травѣ. Пройдя къ заднему углу забора, который нѣсколько спускался подъ гору, я сталъ смотрѣть въ ложбину, гдѣ протекала рѣчка, обросшая кустарникомъ, и при этомъ немножко прислушивался, что дѣлалось сзади. Но должно быть я оплошалъ, — вдругъ слышу близехонько отъ себя голоса моихъ пріятелей, я оглянулся и вздрогнулъ, — оба они сидѣли на заборѣ и смотрѣли на меня; однако я быстро сообразилъ, что мнѣ надо дѣлать и изъ всей силы закричалъ: Мишка, Мишка, погоди, куда бѣжишь! — и самъ пустился стрѣлой подъ гору за воображаемымъ Мишкой. Мишку этого я дѣйствительно видѣлъ нѣсколько раньше, онъ перебѣгалъ чрезъ рѣчку и давно уже скрылся въ лѣсу. Чрезъ минуту я и самъ скрылся въ томъ же лѣсу. Походивъ тамъ нѣскольно времени и успокоившись, я пошелъ отыскивать пріятелей, два раза выходилъ на рѣку, чтобы оглянуть берегъ, обошелъ всѣ омуты по рѣчкѣ, гдѣ водилась рыба, но нигдѣ не могъ ихъ найти и совершенно измученный, печальный, возвратился домой уже къ полудню.
Какъ разъ въ этотъ день пріѣхалъ отецъ. Я зналъ, что съ пріѣздомъ его долженъ буду засѣсть за книгу и потому не очень обрадовался свиданію съ нимъ. Прошло уже два года, какъ я началъ учиться; допускаю, что меня слишкомъ рано засадили за книгу и можетъ быть оттого я всегда былъ тупоголовымъ въ пониманіи наукъ. Училъ меня отецъ, но случалось и матушкѣ заниматься со мной. Въ двѣ зимы я съ трудомъ выучился читать и писать, но такъ какъ меня готовили въ гимназію, то я долженъ былъ знать кое-что и другое. До отъѣзда въ гимназію оставался всего годъ, и отецъ не хотѣлъ откладывать занятій до осени.
Говорятъ, что дѣтство есть самое беззаботное время. Но я помню, какое угнетенное состояніе испытывалъ каждый разъ передъ урокомъ, съ какой тоской собиралъ бумагу, перо, чернило и садился за столъ, въ то время, какъ въ головѣ вертѣлся Костя, который Богъ знаетъ гдѣ бѣгалъ въ этотъ часъ. Самый урокъ былъ пыткой для меня. Отецъ обыкновенно садился противъ меня и стараясь быть мягкимъ, ласковымъ, что трудно доставалось ему, заставлялъ меня смотрѣть ему въ глаза и слушать. Что я долженъ былъ слушать — это понятно, но почему нужно было смотрѣть ему въ глаза?.. Потомъ онъ заставлялъ написать одну цифру, подъ ней другую, провести черту и складывать, — къ чему тутъ черта? какъ я буду складывать ее? — съ теченіемъ жизни, когда мнѣ случалось быть въ разныхъ передѣлкахъ, я понялъ, что черта эта нужна для порядка, но въ то время она производила совершенную путаницу въ моей головѣ и я переставалъ понимать самыя простыя слова, а отецъ начиналъ раздражаться и уходилъ къ себѣ въ кабинетъ выкурить папиросу, которыя мы съ матушкой набивали ему; на меня находила какая-то сонливость, я тупо смотрѣлъ на цифры, видя ихъ какъ бы въ туманѣ, также тупо вспоминалъ Костю и начиналъ дремать. Возвращеніе отца заставляло меня встрепенуться… начиналась та же исторія и продолжалась до тѣхъ поръ, пока отецъ снова не приходилъ въ раздраженіе; но тогда уже и кончался урокъ, — поколотивъ по столу карандашомъ и помолчавъ, отецъ спокойно говорилъ: довольно. Я выходилъ изъ-за стола съ такимъ чувствомъ, какъ если бы что оглушило меня, добирался до мезонина и тамъ нѣсколько времени отсиживался.
Я не помню, сколько времени на этотъ разъ продолжалось ученье, но знаю, что за все это время я ни разу не былъ отпущенъ отцомъ гулять дальше своего дома. Сидѣть за книгой, когда солнце свѣтитъ ярко, слышать крики ребятишекъ, видѣть ихъ бульканье въ рѣкѣ, — я могъ бы написать на эту тему недурную страничку, для иллюстраціи дѣтской беззаботности. Къ тому же, сидя постоянно дома, я былъ свидѣтелемъ разныхъ сценъ между отцомъ и матушкой, которыя часто кончались размолвкой между ними; однажды я подслушалъ фразу: — онъ просто какой-то идіотъ! мнѣ казалось, что они говорили обо мнѣ и хотя слова этого я не понималъ, но оно было непріятно мнѣ.
Разъ послѣ обѣда стала учить меня матушка. Въ это время я спалъ уже внизу и наканунѣ вечеромъ слышалъ, что отецъ съ матушкой дѣлали какія-то вычисленія, похожія на тѣ, которыя она передавала мнѣ за урокомъ. Надо полагать, что въ ариѳметикѣ она не была сильна, такъ какъ, занимаясь со мной, часто останавливалась и писала цифры больше для себя, чѣмъ для меня. На второмъ или третьемъ урокѣ ея случилось присутствовать отцу и когда она затруднилась въ какомъ то объясненіи относительно заимствованія единицы у слѣдующей цифры, отецъ сталъ поправлять ее, но матушка просила его не вмѣшиваться; онъ минуту помолчалъ, но потомъ снова сдѣлалъ какое то замѣчаніе, и когда матушка стала спорить, онъ наговорилъ ей грубыхъ словъ, которыя для меня тяжелѣе было слышать, чѣмъ если бы они относились ко мнѣ. Матушка хлопнула книжкой, отецъ плюнулъ и затѣмъ они разошлись въ разныя стороны. Я остался одинъ и заплакалъ.
Впрочемъ, на слѣдующее утро я увидѣлъ ихъ въ полномъ согласіи, но къ моему удивленію они въ этотъ день со мной не занимались. Оба они показались мнѣ въ грустномъ настроеніи, говорили о Вологдѣ и гимназіи, отецъ не писалъ вѣдомостей и много курилъ, матушка вздыхала. Со мной она была особенно ласкова, но я былъ обезкураженъ, даже о Костѣ не думалъ и весь день хныкалъ. Вечеромъ матушка сказала мнѣ: ты бы сходилъ куда… пускай идетъ! обратилась она къ отцу. — Ступай, ступай! побѣгай! прибавилъ отецъ! снимая съ меня этимъ арестъ. Все это не предвѣщало добра.
Но я былъ еще ребенокъ. Первая встрѣча съ Костей совершенно возвратила мнѣ дѣтское счастіе. Въ это время происходили полевыя работы и Костя долженъ былъ караулить растворенныя ворота въ полѣ, такъ какъ возились снопы съ ихняго участка. Въ этомъ занятіи мы провели съ нимъ много пріятныхъ часовъ, лежа на травѣ вверхъ ногами. Костя былъ слишкомъ лѣнивъ, чтобы желать чего нибудь лучшаго, но я въ слѣдующіе дни принялъ активное участіе въ работахъ, — гюдбиралъ опавшіе колосья, подавалъ снопы, топтался на скирдахъ и т. д.; величайшимъ же наслажденіемъ для меня было усѣсться верхомъ на лошади и, упирая ноги на оглобли, отправиться одному на гумно съ возомъ. Вообще, всякому деревенскому дѣлу, какъ и забавѣ, я страстно отдавался, часто возвращался домой въ грязи, какъ истый землепашецъ, и матушка моя заботливо обмывала мнѣ лицо и руки, стараясь не показать меня въ такомъ видѣ отцу. Такъ прошла недѣля или двѣ.
Разъ я пришелъ съ поля домой и засталъ своихъ родителей въ гостиной молча сидѣвшими за разными столами. Отецъ держалъ въ руке письмо, какъ я понялъ по конверту, лежащему у него на колѣнѣ. — Ну, вонъ видишь, какой чумичка, потомъ и не отскоблишь отъ него! сказалъ онъ, обращаясь къ матушкѣ, я конфузно посмотрѣлъ на свои руки и на платье, — нѣтъ, я такъ рѣшаю: сбирай въ дорогу насъ! слышишь, Ваня, мы отдадимъ тебя въ гимназію, дома только балуешь! прибавилъ онъ, складывая письмо. Впослѣдствіи, конечно, я узналъ, что въ гимназію можно поступить безъ большой подготовки, въ приготовительный классъ, и что отецъ списался объ этомъ съ кѣмъ то въ Вологдѣ. Надо сказать, что не разъ уже и прежде я слышалъ разговоры между отцомъ и матушкой о Вологдѣ и гимназіи, — погоди, тамъ выучатъ! говаривалъ отецъ, когда былъ слишкомъ недоволенъ мной, — а потому поступить въ гимназію естественно мнѣ не представлялось привлекательнымъ, не говоря о томъ, что у меня по этому предмету были свои собственныя понятія, которымъ совершенно не соотвѣтствовало рѣшеніе отца. Въ первую минуту слова его меня просто ошеломили. — Я не хочу ѣхать! угрюмо я сказалъ и взглянулъ изъ-подлобья на матушку, на глазахъ которой были замѣтны слезы; у меня стало подступать къ сердцу, губы мои задрожали. — Я не хочу учиться! я лучше ббу…буду кара…улить!.. отецъ мой не былъ сентиментальный человѣкъ, слезы не только не возбуждали въ немъ сочувствія, а раздражали его. — Ступай-ка сюда! рѣзко сказалъ онъ мнѣ. Но такъ какъ я оставался на мѣстѣ, продолжая всхлипывать, то онъ всталъ со стула и сдѣлалъ движеніе ко мнѣ; лицо его показалось мнѣ непріятнымъ, я быстро повернулся и выбѣжалъ на улицу. Но выбѣжавъ на улицу, я тотчасъ понялъ, что этотъ поступокъ могъ вызвать еще большій гнѣвъ отца и когда послышались въ сѣняхъ шаги, меня забралъ такой страхъ, что я машинально завернулъ за уголъ дома и скрылся за огуречнымъ парникомъ. Я постоялъ минуту на мѣстѣ, вытирая рукавомъ свои щеки, которыя саднили отъ слезъ, потомъ вышелъ изъ огорода и пробрался на задворки нашего села, не имѣя какихъ либо опредѣленныхъ намѣреній. Въ полѣ въ разцыхъ мѣстахъ двигались возы со снопами, бабы отмахивали надъ головой пучки колосьевъ, Митька спускался къ рѣкѣ на лошади, сдвинувшись на самую шею ея. Ему дивья, онъ всегда можетъ ѣздить! съ завистью подумалъ я, перегрызая сухую травку, — я тоже могу работать, что мнѣ учиться! я выросту большой, еще больше стану работать… учатся только Сашка, Евсей и я, а другихъ гораздо больше, да не учатся…
Но что я болтаю пустяки! развѣ можно помнить чрезъ столько лѣтъ, что я тогда думалъ? помню только, что я чувствовалъ страстное желаніе остаться здѣсь, среди полей, и считалъ глубоко несправедливымъ, что меня хотятъ заставить учиться противъ моей воли, потому что они сильнѣе меня, и это порождало во мнѣ злыя чувства. — Я не хочу, я не хочу! твердилъ я, бродя по укатанной дорогѣ, вдоль опушки лѣса. Но такъ какъ я замѣтилъ, что къ этому мѣсту подъѣзжала телѣга, то свернулъ на тропинку и вышелъ на берегъ рѣки, гдѣ изъ-за лѣса могъ видѣть свой домъ. Я остановился и должно быть что нибудь соображалъ. Но чѣмъ дольше продолжалось время, тѣмъ больше становился мой проступокъ и тѣмъ труднѣе было возвратиться домой. Когда я достаточно постоялъ. то двинулся опять впередъ, по глинистой тропинкѣ, которая вела въ ближайшую деревню; въ этой деревнѣ жилъ церковный староста нашего села и намъ случалось бывать у него за рѣпкой; кромѣ того вправо отъ этой деревни былъ сосновый лѣсъ, куда мы тоже ходили за рыжиками. Я обошелъ деревню, имѣя въ виду достать себѣ рѣпку на полосѣ старосты, и попалъ на большую дорогу, которая мнѣ тоже отчасти была знакома: она вела къ Феклѣ Ивановнѣ, крестной матери моего младшаго брата, у которой мнѣ случалось два раза бывать. Въ послѣдній разъ я былъ у нея прошедшимъ лѣтомъ съ матушкой и братомъ, и эта поѣздка оставила во мнѣ самое пріятное воспоминаніе. Рѣпку я себѣ не досталъ, потому что въ полѣ было много народу, но все подвигался впередъ, вспоминая эту Феклу Ивановну, ея чистенькій домикъ, огородъ съ массой ягодъ, которыхъ никто у нея не объѣдалъ. Не знаю, было ли у меня опредѣленное желаніе дойти до нея, но я все шелъ и шелъ, пока мнѣ не попала другая деревня. Прямо чрезъ деревню я не рѣшился идти и хотѣлъ обойти ее съ лѣвой стороны, но услышавъ лай собаченки, оставилъ это намѣреніе и, сдѣлавъ большой крюкъ, вышелъ на дорогу уже съ другой стороны деревни и продолжалъ путь дальше, пока не стало сумеркаться. Этого обстоятельства я не предвидѣлъ. Я ускорилъ шагъ, но когда дорога пошла лѣсомъ, сумерки сразу сгустились и у меня появилось безпокойство. Пройдя нѣкоторое разстояніе, я достигъ поляны, на которой стало свѣтлѣе; но тутъ случилась непріятность другого рода: впереди себя у изгороди я увидѣлъ козла, которыхъ я очень боялся; я перелѣзъ чрезъ изгородь и пошелъ по вспаханной новинѣ, такъ что козелъ не могъ меня достать; однако, поровнявшись съ нимъ, я увидѣлъ, что это былъ не козелъ, а свинья въ деревянныхъ креслахъ, какія въ нашихъ мѣстахъ надѣваютъ этимъ животнымъ на шею, чтобы они не могли пролѣзать чрезъ огородъ. Но нервы мои были уже настроены неладно; при дальнѣйшемъ путешествіи и при сгустившихся сумеркахъ въ глазахъ у меня стало мерещиться; въ одномъ мѣстѣ кустъ мнѣ показался человѣкомъ, но пройдя этотъ кусгъ, я увидѣлъ истиннаго уже человѣка съ преогромной головой и какъ будто съ мѣшкомъ на плечѣ; я изъ осторожности остановился, но онъ поднялъ руку и пошелъ прямо на меня, — тогда я повернулся и съ ужасомъ побѣжалъ обратно.
Я добѣжалъ до деревни, которую за полчаса передъ тѣмъ обходилъ кругомъ. Я не былъ трусъ, но былъ слишкомъ взволнованъ и дальше бѣжать не рѣшился. Стало уже совсѣмъ темно и въ деревнѣ было тихо: скрипнетъ дверь въ сараѣ, промычитъ корова, послышится изъ окна голосъ бабы, да вотъ и все. Я насмѣлился войти въ крайнюю избу. Въ сѣняхъ мнѣ никто не встрѣтился; дверь была тяжелая и накренилась въ избу, я подержался за скобку, но заслышавъ у крыльца шаги, быстро юркнулъ на сѣновалъ. Тогда мнѣ явилась мысль остаться здѣсь; я тихонько зарылся въ сѣно и скоро заснулъ.
Утромъ я проснулся страшно прозябши. Прислушавшись къ уличнымъ звукамъ, я понялъ, что деревня уже на ногахъ. Въ нашемъ домѣ было тихо. Я сошелъ съ сѣновала и такъ какъ руки и ноги у меня дрожали, то я безъ всякихъ уже колебаній отворилъ въ избу дверь. Въ избѣ никого не было, и я тотчасъ влѣзъ на печку. Всякое постороннее чувство у меня изчезло, я вполнѣ наслаждался теплотой и, обхвативъ руками колѣнки, производилъ тѣ звуки, какіе можно слышать въ жаркой банѣ. Вдругъ раздался въ сѣняхъ быстрый топотъ босыхъ ногъ, я моментально перескочилъ съ печки на полати и затихъ. Въ избу вбѣжалъ кто-то изъ ребятишекъ; послышался скрипъ; я осторожно приподнялъ голову и увидѣлъ затылокъ русой головы; дѣвченка выдвинула ящикъ въ столѣ и стала рѣзать черствый хлѣбъ; отрѣзавъ ломоть, она тотчасъ убѣжала изъ избы. Когда промелькнула мимо оконъ ея голова и затихло шлепанье ногъ, я слѣзъ съ полатей, выдвинулъ тотъ же ящикъ и съ большимъ трудомъ переломилъ оставшуюся краюху хлѣба, потомъ вышелъ изъ избы и скрылся за деревней.
Идя по полю, я спокойно ѣлъ хлѣбъ, котораго хватило мнѣ на полъ-версты. Солнце отлично пригрѣвало и мои мысли прояснились. Я снова шелъ въ ту сторону, гдѣ жила Фекла Ивановна. — Если Фекла Ивановна, думалъ я, будетъ посылать меня домой, я пойду къ этому мужику и буду работать! Эта русая дѣвченка навѣрно добрая, а тогда мнѣ Кости и не надо… Солнце поднялось высоко, я прошелъ уже нѣсколько верстъ и сталъ чувствовать устатокъ, какъ вдругъ увидѣлъ рѣку, — это была наша рѣка, на ней же стояла и деревушка, въ которой жила Фекла Ивановна, и когда я, усталый, изморенный, обошелъ послѣднее плесо рѣки, то издали увидѣлъ бѣлый домикъ Феклы Ивановны.
Фекла Ивановна была самое тихонькое существо, отъ котораго никто въ свѣтѣ не могъ ожидать какого либо вреда; когда то она была помѣщицей, но теперь владѣла только небольшимъ клочкомъ земли и была круглой сиротой; ей было около восьмидесяти. Когда Фекла Ивановна узнала меня и узнала, какимъ образомъ я пришелъ къ ней, она только руками развела; но для предупрежденія какихъ либо сомнѣній съ ея стороны, я вполнѣ точно объяснилъ ей, что пришелъ съ позволенія родителей, у которыхъ давно уже просился въ гости къ ней, — ну, просился-просился, а когда заплакалъ, они и отпустили! — въ дѣтствѣ я былъ лгунъ не менѣе искусный, чѣмъ въ зрѣлые годы. Фекла Иваыовна оказалась добрѣйшей старушкой, она накормила меня, напоила, однимъ словомъ, обошлась со мной такъ, какъ если бы я былъ давно желанный гость, и я отплатилъ ей полнымъ довѣріемъ, много болталъ о своей жизни, о Костѣ, объ измѣнахъ его и о томъ, какъ я ему наклалъ, — словомъ, такъ успѣлъ расположить къ себѣ Феклу Ивановну, что она не разъ сочувственно качала головой и какъ-то странно причмокивала языкомъ. Такъ время незамѣтно прошло до вечера. Она устроила мнѣ спать на диванѣ и я улегся совершенно счастливый, соображая, что хорошо, если бы тетя Фекла Ивановна взяла меня къ себѣ и что въ той избѣ, въ которой я сегодня грѣлся на печкѣ, будетъ твердо спать. Мнѣ стало мерещиться что то изъ далекаго прошлаго, когда я засыпалъ на этомъ же диванѣ, а рядомъ со мной за столомъ сидѣли матушка съ Феклой Ивановной; потомъ я очутился въ саняхъ, которыя быстро катились по морозной дорогѣ, — и вотъ теперь, засырая на диванѣ, я точно наяву услышалъ этотъ звенящій звукъ отъ полозьевъ: зи-зи-зи-зи, какъ вотъ косы на пожнѣ точатъ, — вдругъ стукнула дверь, звонъ на минуту стихъ, потомъ опять: зи-зи-зи… Еще разъ, спустя много лѣтъ, я живо вспомнилъ мою первую поѣздку къ Феклѣ Ивановнѣ, читая Мятелъ Л. Н. Толстого, эту прелестную картинку въ квадратный вершокъ, стоющую сто тысячъ.
Но предоставляю судить, каково было мое пробужденіе утромъ, когда я, повернувшись на диванѣ, услышалъ голосъ знакомаго мнѣ мужика изъ нашего села, — одну минуту я сомнѣвался, что это былъ Кузьма, но когда Фекла Ивановна отворила дверь, то я собственными глазами узрѣлъ обликъ его, сплошь обросшій рыжими волосами, среди которыхъ торчалъ большой красный носъ. Фекла Ивановна стала осторожно меня будить, потому что я притворился спящимъ, но ласковый, дребезжащій голосъ ея, которымъ она вчера такъ подкупала, теперь меня не могъ обмануть, такъ какъ я уже зналъ эту праведную старушку… и какой же я послѣ этого былъ лгунъ? мнѣ еще много надо было учиться…
Фекла Ивановна опять меня накормила и напоила, но это не уничтожило моего мрачнаго настроенія. Была минута, когда въ моей головѣ вертѣлась мысль выскочить въ окно, которое было раскрыто, но подъ окномъ стояла лошадь съ телѣгой и около нея возился Кузьма. Фекла Ивановна взяла меня за руку и вывела на улицу, гладила меня по головѣ, утѣшала и наконецъ такъ же заботливо усадила меня въ телѣгу, какъ заботливо угощала за столомъ. — Прощай, Ванечька, сказывай поклонъ мамашѣ! говорила она, еще разъ ощупывая въ моихъ ногахъ корзинку съ какими-то припасами. Да, пренепріятная оказалась старушка.
— Ну-ка, поѣдемъ пріятель! сказалъ Кузьма, трогая лошадь. Я сидѣлъ хмурый. Кузьма ѣлъ ватрушку, данную ему Феклой Ивановной, и мы оба молчали. Дорога была мягкая, песчаная, мы ѣхали медленно, такъ какъ лошадка была не изъ дорогихъ, и, когда проѣхали верстъ пять, то однообразный скрипъ колесъ сталъ убаюкивать Кузьму и онъ задремалъ. Должно быть ему что-нибудь приснилось, онъ сдѣлалъ безобразный звукъ носомъ и, взмахнувъ рукой, схватилъ меня за плечо и пребольно стиснулъ въ своей лапищѣ. — Врешь, я двугривенный рядилъ! сердито онъ сказалъ, вытаращивъ на меня страшные глаза, но замѣтивъ мой испугъ, онъ осмотрѣлся кругомъ и крѣпкимъ ударомъ поправилъ на головѣ свою большую шапку, — зачѣмъ бѣжать, отецъ все одно похватаетъ! совершенно уже спокойно прибавилъ онъ.
Когда телѣга подъѣхала къ воротамъ нашего дома, матушка поспѣшно вышла ко мнѣ на встрѣчу и въ то же время по улицѣ со всѣхъ ногъ бѣжали къ намъ ребятишки, которые молча выстроились передъ мной въ шеренгу. — Что ты сдѣлалъ! ахъ ты Ваня, Ваня! взволнованно говорила матушка, въ глазахъ которай стояли слезы, — ступай, поклонись папѣ и скажи: прости меня папа! — слышишь?
Я вошелъ въ гостиную, гдѣ отецъ по обыкновенію писалъ за столомъ вѣдомости. Матушка толкнула меня и шепнула: — ну, что же ты? я нриблизился къ отцу шага на три и хотя страшно боялся его гнѣва, но языкъ мой не повернулся сказать тѣ слова, которыя учила матушка. Отецъ, сложивъ тетради, обернулъ ко мнѣ наморщенное лицо, но въ глазахъ его я не замѣтилъ гнѣва. — Ну-ка, бѣглецъ, или ко мнѣ!.. потомъ онъ положилъ руку на мою голову и погладилъ, т.-е. пошарабошилъ ладонью, — ахъ, ты дуракъ маленькій! сказалъ онъ нѣжно и хотѣлъ притянуть меня къ себѣ, но тутъ у меня хлынули. слезы и я, вывернувшись изъ его рукъ, выбѣжалъ изъ комнаты.
Нужно ли говорить, что вся эта исторія не послужила мнѣ въ пользу и чрезъ недѣлю я все-таки долженъ былъ ѣхать съ отцомъ въ Вологду. На этомъ и кончается мое счастливое дѣтство; какъ принято его называть, и вмѣстѣ съ тѣмъ кончается глава.
Я уже говорилъ, что для возобновленія впечатлѣній дѣтства я ѣздилъ на родину, — ну, конечно, не для одного же только этого, — такъ вотъ возвращаясь съ родины въ Петербургъ, я захотѣлъ заодно уже побывать въ Вологдѣ, хотя долженъ былъ сдѣлать для этого крюкъ около ста верстъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я учился въ гимназіи, прошло много времени и теперь у меня не было тамъ ни души. Но въ первый же вечеръ мнѣ удалось быть въ общественномъ клубѣ, куда ввелъ меня содержатель гостинницы, въ которой я остановился, — онъ же marchant tailleur. Когда въ клубѣ узнали, что есть гость изъ Петербурга, всѣ спѣшили представиться мнѣ, т. е. собственно говоря не всѣ, а человѣка два или три охотно заговорили со мной, когда представился къ тому случай, и такимъ образомъ я успѣлъ сдѣлать знакомства, позволившія мнѣ быть въ нѣкоторыхъ домахъ. Проживъ столько лѣтъ въ Петербургѣ, не имѣя семьи и дома своего, почти безъ друзей, я испыталъ самыя пріятныя чувства среди этихъ добродушныхъ, хлѣбосольныхъ людей, любовался семейнымъ счастіемъ ихъ и сравнивалъ обстановку жизни и тѣсныя помѣщенія столицы съ тѣми просторными квартирами и сытными обѣдами, какими пользуются люди средняго достатка въ этомъ городкѣ. Какая простота нравовъ, какъ пріятно и дешево умѣють проводить время, какія милыя и скромныя барышни! — совѣтую боязливымъ женихамъ ѣхать туда за невѣстами. Но при всемъ томъ скажу откровенно, я не желалъ бы остаться тамъ на долгое время.
На второй или третій день по пріѣздѣ въ Вологду я пошелъ взглянуть на гимназію. Время было послѣ четырехъ. Большое каменное зданіе, съ красивымъ порталомъ, съ массивными колоннами, могло бы произвести на путешественника пріятное впечатлѣніе, какъ производитъ на посторонняго человѣка чужая жена въ красивомъ костюмѣ; но для меня это не была чужая жена и, подходя къ зданію, я испыталъ какъ бы холодокъ и пріятное настроеніе мое смѣнилось грустнымъ. Гимназическій швейцаръ вышелъ ко мнѣ съ остатками пищи во рту, изъ чего я заключилъ, что пришелъ въ самое лучшее время; когда я подалъ ему серебряный полтинникъ, онъ спокойно принялъ его, какъ должное и тѣмъ показалъ мнѣ, что простота не мѣшаетъ прогрессу. Затѣмъ я посовѣтовалъ ему кончить свой обѣдъ, а самъ поднялся во второй этажъ и обошелъ коридоръ и классы, въ это время пустовавшіе.
Въ моей жизни было два тяжелыхъ періода, когда самая жизнь теряла для меня цѣнность. Одинъ изъ этихъ періодовъ былъ первый годъ по поступленіи въ гимназію, проведенный мною въ приготовительномъ классѣ. Помню, что долгое время послѣ того, какъ отецъ оставилъ меня въ Вологдѣ, я находился въ какомъ-то сомнамбулизмѣ; я рѣшительно не знаю, какъ учился въ это время въ гимназіи, какіе были учителя и товарищи; послѣ мнѣ сказывали, что каждое утро меня нужно было одѣть и проводить до гимназіи, хотя это не входило въ крутъ обязанностей тѣхъ лицъ, у которыхъ я жилъ; одинъ только моментъ я смутно припоминаю: было очень тихо, кругомъ что-то все скрипѣло, — вѣроятно былъ урокъ чистописанія, но писалъ ли я самъ — этого не помню. За то хорошо помню толпу большихъ людей, среди которыхъ я со страхомъ озирался, выискивая пристань, на которой въ послѣдній разъ видѣлъ отца; я былъ еще очень малый человѣкъ, боялся и собакъ и людей, но меня неудержимо каждый день тянуло на этотъ берегъ, гдѣ я, подобно маленькому принцу Маду, по цѣлымъ часамъ скрывался между полѣнницами дровъ, высматривая лодки, которыя отплывали внизъ по рѣкѣ; я не зналъ, куда и зачѣмъ эти лодки шли, — можетъ быть до города Тотьмы, можетъ быть и ближе, но въ воображеніи моемъ живо представлялся блѣдно-зеленый домъ, мимо котораго я плыву на лодкѣ и вижу въ окнѣ милое лицо матушки; слезы ручьемъ начинали катиться по щекамъ, и я забирался въ глубь полѣнницъ, чтобы кто нибудь не помѣшалъ мнѣ наплакаться. Мечтать о родинѣ было для меня какой то болѣзненной потребностію; сидѣлъ ли я дома, или въ гимназіи, во время антрактовъ, я старался уединиться гдѣ нибудь въ углу, въ коридорѣ, и ставши лицомъ къ стѣнѣ, съ закрытыми глазами, вспоминалъ разные случаи, какіе были въ дѣтствѣ, послѣдніе дни моей жизни на родинѣ, ласки матушки, прощанье… Состояніе это кончилось не раньше, какъ я побывалъ на родинѣ, — но и до сихъ поръ у меня осталась привычка въ трудныхъ обстоятельствахъ думать зажмуривши глаза, а въ зимній вечеръ, потушивъ лампу, бродить по темной комнатѣ.
Пробывъ нѣсколько минутъ въ приготовительномъ классѣ, я со вздохомъ вышелъ въ коридоръ и не чувствовалъ уже большой охоты дѣлать дальнѣйшій осмотръ; но вспомнивъ полтинникъ, заплаченный мною за входъ, я прошелъ въ слѣдующіе классы; всѣ они походили одинъ на другой и я смутно теперь припоминалъ обстановку ихъ; нѣсколько дольше я пробылъ въ шестомъ классѣ, которымъ ограничилось мое гимназическое образованіе; въ немъ я осмотрѣлъ кафедру, черную доску, исписанную мѣломъ, и даже присѣлъ за парту, за которой сидѣлъ въ былое время — увы, эта парта стояла у печки, но признаюсь, это мало теперь огорчило меня, ибо я зналъ, что умные люди не всегда выходятъ изъ первыхъ партъ, — напр. Наполеонъ Бонапартъ, Бисмаркъ, Стамбуловъ, Пѣшковъ, который ѣхалъ изъ Сибири верхомъ — всѣ они вышли изъ Камчатки. Обойдя такимъ образомъ классы, я завернулъ на лѣстницу, выходившую на дворъ, и постоялъ въ узкомъ проходѣ между каменнымъ столбомъ и мусорнымъ ящикомъ, куда тайкомъ приходилъ послѣ двѣнадцати сбитенщикъ, — помню, съ какимъ удовольствіемъ я ощупывалъ въ карманѣ мѣдную монету въ двѣ или три копѣйки, за которыя получалъ стаканчикъ превкуснаго напитка, — почему онъ вышелъ изъ моды въ Петербургѣ? — затѣмъ я спустился по лѣстницѣ и хотѣлъ зайти въ садъ, но тамъ увидѣлъ прогуливающагося господина съ кокардой; нетрудно было догадаться, что это былъ учитель, а потому я быстро повернулся и юркнулъ въ коридоръ, — какъ быть, подобная ошибка можетъ случиться съ каждымъ человѣкомъ! я впрочемъ скоро справился, подвинулъ на бокъ шляпу и съ должнымъ достоинствомъ вышелъ на парадную лѣстницу.
Выйдя изъ гимназіи, я не безъ основанія подумалъ, что для этого еще не стоило ѣхать въ Вологду. Чтобы разсѣяться отъ непріятныхъ впечатлѣній, я пошелъ фланировать по ближайшимъ улицамъ и скоро попалъ на базарную площадь, окруженную четырьмя большими башнями, выстроенными Грознымъ, въ которыхъ помѣщаются четыре столицы Европы: Вѣна, Лондонъ, Парижъ и Берлинъ; съ первой изъ нихъ связывались у меня нѣкоторыя воспоминанія и я имѣлъ въ виду зайти въ нее послѣ осмотра города, чтобы заодно подумать обо всемъ.
Въ Петербургѣ есть мѣстность, называемая Песками, которая представляетъ какъ бы провинцію въ столицѣ; точно такъ есть и въ Вологдѣ Пески, представляющіе небольшой кварталъ на окраинѣ города, за рѣчкой Чернавкой, — это уже будетъ какъ бы перепровинція; тамъ и постройки попроще, и люди живутъ побѣднѣе, — чиновники, вдовы, семинаристы и т. п., тамъ и я жилъ послѣдніе полтора года, о которыхъ съ нѣжнѣйшимъ чувствомъ вспоминаю до сихъ поръ. Вотъ сюда я и направилъ свой путь.
Я перешелъ мостикъ чрезъ Чернавку, такой же изщепанный, съ обломанными перилами, какъ и въ прежнее время, но это былъ уже другой — шире и на каменныхъ устояхъ; первый домъ за мостомъ въ три окна, такой же старенькій, — неужели, думаю, тотъ самый? такія же дѣти возились на муравѣ, по косогорью къ рѣчкѣ, тотъ же звонкій смѣхъ и разсыпанные волосы, то же ситцевое платьице, съ горошенками, — неужели тѣ же и дѣти? — я купилъ у бабы, сидѣвшей у столбика въ концѣ моста, нѣсколько леденцовъ и пряничный конекъ цвѣта извести и бросилъ ихъ чрезъ канавку на стеганое одѣяло, на которомъ сидѣлъ кудрявый мальчишка; двѣ дѣвочки, цѣпляясь за подолы, выбѣжали изъ-подъ горы, за ними устремились и другіе ребятишки, ловившіе что-то ладонями въ водѣ; но я поспѣшилъ уйти, опасаясь, чтобы они не стали меня провожать. Къ моему огорченію, ни одного изъ домовъ, стоявшихъ дальше, я не узналъ; все это были уже новые, перестроенные, обитые тесомъ; выкрашенные, какихъ прежде не было, да уже и эти домики казались старыми, вылинявшими, — но все равно, я ихъ внимательно осматривалъ, соображалъ, вспоминалъ и удивлялся, — все равно, улица была та же и земля была та. Наконецъ я дошелъ до крайняго дома и сталъ осматриваться; я долженъ былъ вернуться и снова пройти рядъ домовъ, чтобы нѣсколько оріентироваться; съ трудомъ я отыскалъ то мѣсто, на которомъ стоялъ домъ, столь памятный и дорогой мнѣ, но на этомъ мѣстѣ теперь былъ другой домъ, недавно выстроенный, изъ свѣжихъ, точно вымытыхъ бревенъ. Въ прежнее время за этимъ домомъ стоялъ еще одинъ небольшой домикъ, а дальше было сполье, теперь же я видѣлъ цѣлый рядъ домовъ, маленькихъ, небогатыхъ, точно игрушечные солдатики выстроились въ рядъ. Я прошелъ до конца этого ряда и мнѣ пришла счастливая мысль обойти по сполью сзади домовъ. Но что это, какое радостное чувство я испыталъ, когда увидѣлъ тотъ самый огородъ, гдѣ мы играли въ горѣлки, и сарай, и погребъ, и деревянный заборъ съ задней стороны, — все это сохранилось почти въ прежнемъ видѣ; на томъ же мѣстѣ былъ парникъ и рядомъ съ нимъ холмъ, покрытый дерномъ, — мы разъ сидѣли на немъ съ Нюшей и я стащилъ съ ноги ея башмакъ, который нѣсколько дней продержалъ въ комодѣ подъ замкомъ. Я облокотился на низенькій заборъ, чтобы хорошенько осмотрѣть мѣстность, и все старое живо представилось въ моемъ воображеніи, я не замѣтилъ, какъ закрылъ глаза и перебиралъ въ памяти то, что было тогда. Я пробылъ здѣсь полчаса и, возвращаясь обратно по сполью, нѣсколько разъ оглядывался назадъ, — прощай огородъ, больше я не увижу тебя! Вотъ для этого мнѣ стоило съѣздить въ Вологду. Я хотѣлъ описать мое пребываніе въ гимназіи, успѣхи и злоключенія, а не лучше ли, вмѣсто гимназіи, написать главу о моей жизни на Пескахъ? Тургеневъ написалъ Первую любовь, у Зола есть Страница любви, а я озаглавлю это такъ:
Это будетъ пошире, чѣмъ у Тургенева и Зола, и притомъ въ серединѣ главы, подобно арабскимъ сказкамъ, которыя Шехеразада начинала иногда подъ утро.
Въ то время мнѣ было пятнадцать лѣтъ и я проходилъ шестой классъ гимназіи. У насъ въ гимназіи не было пансіонеровъ, и гимназисты жили на вольныхъ квартирахъ, большею частію у родственниковъ, учителей и т. д. До шестаго класса я жилъ въ семействѣ лѣсного ревизора, товарища моего отца, добрѣйшаго и милаго человѣка, которому я обязанъ тѣмъ, что меня кое-какъ перетаскивали изъ одного класса въ другой. Потомъ онъ получилъ назначеніе въ другой городъ и я по его рекомендаціи принятъ былъ на полный пансіонъ вдовой чиновника, имѣвшей домъ на Пескахъ. Она жила самъ другъ съ дочерью; былъ у нея еще сынъ, года на два старше меня, который тоже учился въ гимназіи, но по книжной части оказался плохъ и дальше четвертаго класса не пошелъ; мать подержала его нѣкоторое время дома, но, опасаясь, что онъ избалуется, послала въ Петербургъ къ дядѣ, богатому купцу, который, не много думая, поставилъ его въ свой магазинъ за прилавокъ; мнѣ кажется, она потому только и согласилась меня взять, что скучала по сынѣ, — средства она имѣла достаточныя, да наврядъ и была ей какая нибудъ выгода отъ меня.
Хозяйка моя, по имени Парасковья Ивановна, была высокая, полная женщина, въ русскомъ вкусѣ; она была изъ купеческаго рода и принесла мужу хорошее приданое, которое въ свою очередь цѣликомъ переходило къ ея дочери Нюшѣ. Парасковья Ивановна скоро ко мнѣ привязалась и считала какъ бы за своего человѣка въ семействѣ; послѣ мнѣ казалось даже, что ей не чужда была мысль породниться со мной, но можетъ быть я и ошибаюсь; во всякомъ случаѣ я, какъ женихъ, т.-е. по выходѣ конечно изъ гимназіи, не представлялъ завидной партіи для ея дочери, которая могла сдѣлать лучшій выборъ. Съ Нюшей мы были одногодки, хотя физически она была развитѣе меня. Оба мы были еще слишкомъ наивны и Парасковьѣ Ивановнѣ доставляло удовольствіе дразнить насъ разными намеками, которыхъ я часто не понималъ. Въ веселую минуту — а Парасковья Ивановна была всегда въ счастливомъ настроеніи духа — она называла насъ женихомъ и невѣстою, за столомъ садила рядомъ, по одну сторону, и заставляла много кушать; сама она много пила кофе, но мало кушала, а потому мы съ Нюшей за обѣдомъ часто отставали отъ нея, — тогда она складывала свои руки въ колѣни и, дѣлая замѣчанія, не всегда остроумныя, готова была оставаться въ такомъ положеніи сколько угодно. — Ну, что, полно? говорила она, когда я кончалъ свое дѣло, — мальчикъ не дѣвочка, накушался и сытъ!
Несмотря однако на ту простоту, которая царствовала въ домѣ, первое время я очень стѣснялся своихъ хозяекъ и частенько выходилъ изъ-за стола голодный. Главная причина этого проистекала отъ Нюши, которая съ перваго же нашего знакомства, не теряя времени, стала выдѣлывать со мной странныя вёщи, приводившія меня въ смущеніе. Но я хотѣлъ бы сдѣлать маленькій портретъ этой прелестной дѣвчонки, хотя правду сказать изъ портретовъ рѣдко что путное выходитъ. Каждая дѣвушка въ извѣстный періодъ бываетъ хорошенькой; часто періодъ этотъ продолжается какой нибудь годъ, затѣмъ прелестная дѣвочка превращается въ обыкновенную барышню, изъ которой впослѣдствіи выходитъ тетеха. Хорошо еще, если изъ Нюши вышла потомъ Парасковья Ивановна. — Высоконькая, стройная, съ нѣжнымъ румянцемъ, съ граціозными движеніями, прелесть которыхъ увеличивалась оттого, что онѣ казались обдуманными, разсудительными, дѣлавшими этого ребенка женщиной, — вотъ первое, что было привлекательно въ ней; головка всегда учесанная, блестящіе русые волосы, взбитые спереди, — въ то время еще не было въ модѣ взбивать волосы, но врожденное кокетство и свобода, какою она пользовалась отъ матери, развили въ ней чувство изящнаго, — что еще могу припомнить? — со старшими всегда скромная, приличная, сидитъ какъ куколка и слушаетъ съ опущенными глазами, съ тою покорностію, которая выказывала въ ней умную и благовоспитанную дѣвицу, — однако дѣлать отсюда какія либо заключенія было бы неосторожно, такъ какъ на самомъ дѣлѣ у нея былъ птичій умокъ и скромность была сомнительна. Среди своихъ подругъ и въ разныхъ глупостяхъ она была смѣла и находчива; она первая стала бросать на меня загадочные взгляды, впадала въ какую то неестественную задумчивость, шарила ногой за обѣдомъ и нечаянно задѣвала меня локтемъ, а я по милости ея проливалъ свой супъ и терялъ аппетитъ. Все это примѣры конечно слишкомъ древніе, но что новое можно выдумать въ этомъ возрастѣ! за то я скоро усвоилъ ихъ своимъ умишкомъ и не прошло мѣсяца, какъ самъ сталъ уже продѣлывать маленькіе. опыты въ этомъ родѣ. При дальнѣйшихъ упражненіяхъ способности мои болѣе и болѣе изощрялись, и такимъ образомъ изъ мальчика дикаго, стѣснительнаго постепенно образовался довольно сносный кавалеръ, немножко плутоватый, склонный къ франтовству и впослѣдствіи оказавшій болыной успѣхъ въ области того особеннаго флирта, которому предаются гимназисты и подростающія дѣвицы, — академія этого флирта находится въ Петербургѣ, въ Никольскомъ скверѣ.
У Нюши было много подругъ, которыя нерѣдко по вечерамъ сбирались въ нашемъ домѣ, когда я только начиналъ перелистывать учебники. Я скоро сталъ своимъ въ этой компаніи и барышни часто безъ церемоніи отбирали у меня книжки. Я былъ одинъ между ними, вотъ въ чемъ сила. Румяныя личики, веселый смѣхъ, свѣтлыя платья, красныя, розовыя, пунцовыя ленты, толстыя косы, банты въ волосахъ, — развѣ я могь промѣнять все это на латынь, алгебру и подобное кушанье! Часто мы играли въ карты, въ фанты, въ горѣлки и тогда по всему дому раздавался нашъ хохотъ, шумъ и бѣготня; я охотно оставался мельникомъ, козломъ или акулькой и, надѣвъ на голову бумажный колпакъ, или обвязавшись платкомъ по-старушечьи, старался разными выходками смѣшить дѣвицъ, — то кланялся имъ въ поясъ, то дѣлалъ скромный реверансъ, расшаркивался, — здравствуйте! мое почтеніе! — бодалъ ихъ головой, вихлялся вправо и влѣво, говорилъ разныя глупости, которымъ самъ первый смѣялся, придумывалъ какую-нибудь штуку, совсѣмъ даже и несмѣшную, напримѣръ садился на полъ и моталъ головой, и всѣ смѣялись до упаду, — конечно, все это забавно можетъ быть не съ той стороны, какъ тогда казалось, но спрошу васъ, почему Гомеръ кажется великъ? — а вотъ этимъ самымъ взялъ и Гомеръ.
При всемъ томъ я былъ турокъ и пользовался деспотически своимъ положеніемъ. Достаточно было, чтобы барышня, съ которой я желалъ сидѣть рядомъ за столомъ, пересѣла на другое мѣсто, какъ я начиналъ капризничать, надувалъ губы и уходилъ въ свою комнату; тогда сразу въ домѣ стихало, смѣхъ прекращался и барышни, какъ утки, квакали за глухой дверью моей комнаты, гдѣ находилась спальня Нюши. Я хмуро сидѣлъ въ своемъ углу и ждалъ, когда придутъ ко мнѣ на поклонъ. Дѣйствительно, чрезъ десять минутъ я слышалъ, какъ Нюша подходила къ двери и тихонько стучала локоткомъ; потомъ безцеремонно входила въ мою комнату работница и басисто говорила: — ступай, баринъ, тебя зовутъ твои! за работницей приходила и сама Парасковья Ивановна, которая усовѣщевала меня не быть дурачкомъ. Наконецъ я снисходилъ на моленія рабынь и выходилъ въ залу; сначала конечно ломался какъ юный Титъ Титычъ, но скоро все входило въ прежнюю колею, и въ домѣ снова поднимались шумъ и бѣготня. Надо признаться, я былъ самый досадный мальчишка, капризный, самолюбивый, хвастунъ; при такихъ качествахъ мнѣ нерѣдко приходилось ссориться съ дѣвицами и ссоры эти Парасковья Ивановна всегда улаживала въ мою пользу. Но что за прелесть была эта Парасковья Ивановна! я не оскорблю мою матушку, если скажу, что послѣ нея Парасковья Ивановна оставила въ моемъ сердцѣ самое благодарное чувство, хотя можетъ быть непроизвольно и сдѣлала мнѣ вредъ, — какъ быть, въ нашихъ воспоминаніяхъ доброе сердце всегда дороже умной головы.
Чаще другихъ подругъ приходила къ Нюшѣ Оля, жившая у насъ внизу, дѣвушка лѣтъ шестнадцати, невозможная шалунья, — въ этомъ отношеніи я былъ ей подъ пару и мы дѣлали съ ней такія вещи, которыя могла терпѣть только наша милая Парасковья Ивановна; за то работница часто ворчала на насъ и жаловалась Парасковьѣ Ивановнѣ, которая иной разъ добродушно замѣчала ей: — я сама любила подурить, а теперь вотъ и не хочется! — извѣстно, что самое простое есть всегда самое мудрое. Разъ мы сидѣли въ гостиной, Оля написала карандашомъ нѣсколько словъ на бумажкѣ и хотѣла показать Нюшѣ, но я успѣлъ выхватить у нея записку и выбѣжалъ изъ гостиной въ залу, потомъ въ сѣни, — въ сѣняхъ у насъ всегда стояли горшки съ молокомъ, — Оля схватила одинъ горшокъ и пустила мнѣ въ ноги; всѣ сапоги облила молокомъ, а хотя я былъ и франтъ, но сапоги чистилъ самъ и потому мнѣ было это очень досадно. На шумъ вышла Парасковья Ивановна, которой я нажаловался на свою обидчицу. — Эхъ, съ дѣвчонками не можешь сладить! сказала она съ благодушной улыбкой на своемъ расплывшемся лицѣ и, крикнувъ работницу, которой велѣла подобрать черепки, прибавила мнѣ въ утѣшеніе: — погоди, сегодня она останется ночевать съ Нюшей, ты облей ее водой. Я нашелъ выдумку ея великолѣпной. Однако вечеромъ сдѣлать это оказалось неудобнымъ, а потому я попросилъ Парасковью Ивановну разбудить меня утромъ пораньше; она аккуратно исполнила мою просьбу, между прочимъ велѣла мнѣ умыться, помолиться Богу и все какъ слѣдуетъ и потомъ сама же подала полъ-ковшика воды. Я пошелъ въ угловую комнату, гдѣ на большой деревянной кровати спали Нюша и Оля; скрипъ двери разбудилъ ихъ, но я, не давъ имъ опамятоваться, моментально скинулъ одѣяло и вылилъ на нихъ воду; поднялась возня въ постели и визгъ. но я тотчасъ убѣжалъ въ свою комнату и заперся. — Фу, какія у нихъ красныя ноги! подумалъ я. Послѣ чаю Парасковья Ивановна и работница вмѣстѣ перетаскивали тяжелую перину на галлерею на солнце, гдѣ она и сушилась до вечера, — но Парасковья Ивановна должна была предвидѣть это.
Странно то, что хотя красныя ноги моихъ пріятельницъ мнѣ и не понравились, но у меня явилось желаніе увидѣть ихъ еще въ томъ положеніи, въ какомъ я видѣлъ въ это утро. — Э, я убѣжалъ, мнѣ бы надо подождать! съ досадой думалъ я. Я сталъ выжидать другого такого случая, но это было не такъ просто. Къ счастію, или вѣрнѣе сказать къ несчастію, я скоро нашелъ средство удовлетворить свое любопытство другимъ способомъ, именно чрезъ замочную скважину запертой двери, которая выходила въ спальню Нюши. Мнѣ еще раньше случалось слышать шорохъ за этой дверью, на который я однако не обращалъ вниманія, — я зналъ, что на двери съ той стороны была прибита вѣшалка для платья, отъ котораго и могь происходить шорохъ. Итакъ, однажды, когда у Нюши была въ гостяхъ Оля, я тихонько подошелъ къ двери и всталъ на колѣни, чтобы посмотрѣть въ замочную скважину; въ ту же минуту за мной послышалось дыханіе, я съ испугомъ оглянулся, думая, что кто нибудь вошелъ ко мнѣ; въ комнатѣ однако никого не было. я заперъ дверь въ кухню и снова присѣлъ къ замочной скважинѣ; сначала мнѣ представлялся какой-то смутный харсъ, потомъ блеснула полоска свѣта и я услышалъ по ту сторону шопотъ: смотритъ, смотритъ! меня охватилъ жгучій стыдъ и я въ страхѣ отскочилъ отъ двери… Весь этотъ вечеръ я просидѣлъ въ своей комнатѣ, въ отчаяніи размышляя о томъ, что теперь осрамилъ себя навсегда. Конечно, смотрѣть въ замочную скважину нехорошо, но вѣдь смотрѣли и съ той стороны, — вотъ чего я не разсудилъ тогда.
Около этого времени я сталъ находить у себя — то въ книгѣ, то подъ подушкой — какія-то загадочныя записки, въ которыхъ меня извѣщали, что неизвѣстная мнѣ особа очень много страдаетъ обо мнѣ; а разъ въ запискѣ былъ завернутъ кусочекъ матеріи, подходившей къ новому корсажику Нюши. Ну, конечно, я ни минуты не сомнѣвался, отъ кого исходили записки, но являлось сомнѣніе относительно того, что Нюша всего менѣе походила на страдающее существо; она такъ же бѣгала, смѣялась и такъ же цвѣла румянцемъ, какъ въ первый день нашего знакомства. Записки эти я тщательно сберегалъ въ жилетномъ карманѣ, но былъ настолько скроменъ, что никогда не упоминалъ о нихъ. Между нами образовалась какъ бы тайна, дѣлавшая насъ единомышленниками. Отъ этого Нюша стала поступать смѣлѣе, хотя, увы, я все еще былъ слишкомъ плохъ. Разъ мы стояли съ ней у окна въ залѣ и смотрѣли картинки Брема, — вдругъ насъ освѣтило солнце, которое въ это время рѣдко показывалось на небѣ; я положилъ книгу на столъ и мы оба стали заглядывать въ окно, повторяя вмѣстѣ: солнышко, солнышко! но солнышко скоро скрылось, Нюша посмотрѣла на меня и отошла отъ окна; я тоже счелъ почему то нужнымъ идти за ней и мы остановились въ глубинѣ комнаты; она растегнула дрожащей рукой свой корсажъ, взяла мою руку и положила ее къ себѣ; но когда я почувствовалъ, что тамъ было у нея не такъ, какъ у меня, я быстро отдернулъ руку, и мы оба страшно переконфузились, не зная, что намъ дальше дѣлать. Послѣ этого мы молча разошлись по разнымъ сторонамъ и я, угнетаемый стыдомъ, твердилъ про себя: дура! дура!… — съ такого нѣжнаго возраста мы дѣлаемся уже несправедливы къ женщинѣ.
Теперь такъ много времени прошло съ тѣхъ поръ, что я не могу уже точно опредѣлить порядокъ событій. Должно быть это было на масляной, но можетъ быть и на пасхѣ, — Парасковья Ивановна устроила для насъ вечеринку, на которой присутствовали новыя лица, не бывавшія раньше у насъ. Вечеринка эта памятна для меня тѣмъ, что я въ первый разъ увидѣлъ на ней танцы и съ тѣхъ поръ воспылалъ желаніемъ изучить ихъ. Но дѣло не въ томъ. — Со времени этого вечера наше юное общество увеличилось двумя кавалерами, изъ которыхъ одинъ былъ молоденькій телеграфистъ, братъ Оли, а другой башмачникъ, или просто Петра, какъ называла его Парасковья Ивановна; онъ сталъ бывать у насъ вмѣстѣ съ телеграфистомъ, съ которымъ былъ пріятель, и скоро вошелъ во вкусъ нашего общества, предпочитая его билліардной игрѣ, къ которой имѣлъ слабость. Съ тѣхъ поръ, какъ появились эти молодые люди, у насъ не стало прежней свободы, барышни часто шушукались, иногда воцарялось неловкое молчаніе; я скоро замѣтилъ, что причиной тому былъ телеграфистъ, красивый, стройный юноша, который несомнѣнно могъ уничтожить мой престижъ у дѣвицъ, но къ счастію моему былъ очень стѣснительный, въ противоположность своей сестрѣ, и я извлекъ изъ наблюденій надъ нимъ нѣкоторыя полезныя для себя нравоученія. Въ это время я сдѣлалъ уже значительный успѣхъ въ свѣтскомъ обращеніи, конфузливость моя мало по малу проходила, я носилъ фельдикосовыя перчатки, изъ боковаго кармана выпускалъ уголокъ носоваго платка и въ дѣлахъ своихъ нерѣдко совѣтовался съ зеркаломъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ я сталъ отличать нѣкоторыхъ барышенъ изъ числа тѣхъ, которыя окружали меня, и замѣтилъ, что не самыя лучшія изъ нихъ мнѣ нравились больше; въ нашей компаніи, кромѣ Нюши, была одна прехорошенькая дѣвушка, на которую однако я обращалъ ноль вниманія; больше всѣхъ нравилась мнѣ Марина Васильевна, сестра башмачника, уже немолодая дѣвушка и не отличавшаяся наружными качествами; послѣ нея мнѣ пожалуй еще нравилась нижняя Оля, но съ тѣхъ поръ, какъ я открылъ одѣяло, она терпѣть меня не могла и называла меня нахаломъ, а я въ свою очередь прозвалъ ее квадратной. Что же касается Нюши, то эту дѣвочку я видѣлъ каждый день и питалъ къ ней благосклонныя чувства; конечно, для какого нибудь телеграфиста или башмачника она должна была казаться привлекательнѣе другихъ уже потому, что была настоящая барышня, дочь благородныхъ родителей, но я самъ былъ изъ благородныхъ и если ея родитель носилъ какую то форму со свѣтлыми пуговицами, то мой родитель, кромѣ формы, имѣлъ еще и шпагу, которая висѣла у него въ спальнѣ. Однако, когда я замѣтилъ ухаживанія за ней молодыхъ людей, то сталъ почаще на нее заглядывать и думалъ иногда: — вотъ она какая! — точно въ первый разъ открылъ ее, а такъ какъ вниманіе ея при новыхъ людяхъ естественно стало отвлекаться отъ меня и мнѣ часто случалось замѣчать улыбки, направленныя совсѣмъ не въ мою сторону, то я круто измѣнилъ свою тактику, потребовавъ прежде всего, чтобы она не смѣла разговаривать съ телеграфистомъ, — этотъ красивенькій мозглякъ, съ вьющимися волосами, казался мнѣ сомнительнымъ человѣкомъ, а усы его были даже неприличны. Признаюсь, послушаніе Нюши очень польстило мнѣ и съ этихъ поръ наши отношенія приняли болѣе интимный характеръ.
Разъ послѣ ужина мы собрались спать. Нюша спала въ это время въ темной каморкѣ рядомъ съ прихожей, куда Парасковья Иваыовна переселила ее послѣ того, какъ мы стали переговариваться чрезъ запертую дверь. Когда въ домѣ все стихло, я осторожно вошелъ въ прихожую и сталъ издавать страшные звуки, желая попугать Нюшу, какъ это случалось мнѣ дѣлать и раньше, — вдругъ стукнула дверь и въ прихожей блеснула полоска свѣта, я тотчасъ переступилъ въ каморку и притаился за стѣной. Въ прихожую вошла Парасковья Ивановна и сдѣлавъ Нюшѣ вопросъ, спитъ ли она, прошла въ кухню. Отступленіе для меня было невозможно, а такъ какъ дверь не притворялась плотно и Парасковья Ивановна, проходя обратно, могла при смутномъ свѣтѣ замѣтить меня, то я, недолго думая, шлепнулся въ постель. Нюша стала сталкивать меня съ кровати, а я цѣплялся за нее руками и когда шопотомъ пугнулъ ее — мамаша! — она тотчасъ оставила меня. Нѣкоторое время мы молча выжидали Парасковью Ивановну, а когда она прошла обратно, между нами снова поднялась возня и я, возбужденный ея сопротивленіемъ, сбросилъ на полъ свои туфельки — подарокъ Парасковьи Ивановны — и быстро забился подъ одѣяло. Нюша вдругъ заплакала, я присмирѣлъ и, подумавши немного, обнялъ ее и поцѣловалъ; тогда она стихла и мы долго оба молчали, а потомъ незамѣтно заснули.
Боже сохрани меня ввести кого-либо въ заблужденіе!.. Я только начинаю карьеру романиста, чтобы допустить такую грубую ошибку. Мнѣ приходилось потомъ не разъ еще ночевать съ Нюшей и единственнымъ послѣдствіемъ этого было то, что у меня пробудилась любознательность относительно такихъ вещей, о которыхъ раньше я имѣлъ весьма смутныя понятія. Въ отношеніяхъ между мужчиной и женщиной я допускалъ что то такое, что мнѣ было неизвѣстно и погружался иногда въ размышленія по этому предмету. По природѣ я былъ скептикъ; однако я не могъ отрицать, что дѣти родятся отъ женщины, — это значило бы отрицать мою милую матушку, а на такое отрицаніе я былъ несогласенъ; но что дѣти родятся изъ ребра, какъ я слыхалъ отъ людей довольно достовѣрныхъ, это было мнѣ непонятно, хотя я зналъ подобный примѣръ въ св. писаніи; слыхалъ я также, что дѣти рождаются изъ-подъ мышки, но вѣрить этому я предоставлялъ старымъ бабамъ. Вообще насчетъ этого предмета у меня были странныя мысли, почти невѣроятныя, хотя мнѣ было въ то время около шестнадцати лѣтъ, — но я имѣлъ уже случай замѣтить, что вообще обладалъ несмышленой головой.
Наступила весна. Между гимназистами только и слышно было разговоровъ, что о наступавишхъ экзаменахъ. Стояла прекрасная погода, которая могла вселить уныніе въ сердце лѣнтяевъ. A я кромѣ того былъ еще встревоженъ нѣкоторыми домашними обстоятельствами, мало благопріятствовавшими занятію науками. Дѣло въ томъ, что въ это время посватался къ Нюшѣ женихъ, по поводу чего не только я, но и весь кварталъ, называемый Песками, пришелъ въ волненіе. Женихъ былъ богатый, купеческаго званія, проживавшій половину года на золотыхъ пріискахъ въ Сибири; въ первый и единственный разъ я видѣлъ его на святкахъ, когда онъ пилъ у насъ чай и никакъ не могъ тогда подумать, что онъ будетъ играть впослѣдствіи такую роль. Парасковья Ивановна находила со своей стороны партію прекрасной, но бѣда была въ томъ, что Нюшѣ еще не вышло шестнадцати лѣтъ, а женихъ по какимъ то причинамъ не желалъ откладывать свадьбы до осени; во всякомъ случаѣ Парасковья Ивановна по обычаю считала необходимымъ посовѣтоваться съ братомъ, жившимъ въ Петербургѣ, которому и было послано письмо. Что касается Нюши, то ей, къ моему удивленію и отчасти даже къ стыду, женихъ тоже нравился, — вотъ ужъ я не понималъ, какимъ образомъ можетъ нравиться человѣкъ, лицо котораго кругомъ обросло волосами! Мнѣ однако казалось, что ей, какъ и всякой конечно дѣвушкѣ, нравилось самое званіе невѣсты; она сразу сдѣлалась героиней Песковъ, всѣ заискивали въ ней, всѣ смотрѣли ей въ глаза, а она, скромно сжавъ свои губки, сіяющими глазами смотрѣла кругомъ себя. — Онъ хочетъ у архирея просить обо мнѣ! — самодовольно она заявила намъ, поднявъ свой палецъ кверху. — Н-ну! пренебрежительно отвѣтилъ я и, надувши губы, ушелъ въ свою комнату. Я почему-то считалъ себя униженнымъ, оскорбленнымъ и всѣ слѣдующіе дни избѣгалъ встрѣчаться съ ней.
Было воскресенье. Я зналъ, что Нюша нѣсколько разъ выходила въ боковой палисадникъ и поджидала меня, но я только украдкой выглядывалъ туда, не подходя близко къ окну. За обѣдомъ я сидѣлъ скучный, а глядя на меня и Нюша была печальна, но это не мѣшало намъ прилично покушать, какъ всегда. Парасковья Ивановна, желая насъ повеселить, послѣ обѣда послала за дѣвушками и Нюша, какъ обладавшая натурой непосредственной, тотчасъ перешла въ веселое настроеніе; но я на зло ей ушелъ въ свою комнату и сѣлъ за книгу, втайнѣ любопытствуя, что будетъ дальше. Но я почти зналъ, что будетъ дальше. Чуть только явилась снизу Оля и еще какая-то изъ ихнихъ подругъ, въ комнату ко мнѣ вошла Нюша, вся взволнованная, красная и по секрету сообщила, что мамаша хочетъ идти съ самоваромъ на курганъ. Курганомъ у насъ называлось небольшое возвышеніе, покрытое дерномъ, рядомъ съ кладбищемъ; на заднемъ склонѣ его стоялъ маленькій домъ, пустой, совершенно уже обветшалый, въ которомъ жилъ когда-то кладбищенскій сторожъ; у боковой стѣны этого домика, обращенной къ кладбищу, стояла претолстая скамья, вызженная солнцемъ, на которой мнѣ случалось въ послѣднее время не разъ сидѣть съ тетрадками и готовиться къ экзаменамъ. По правдѣ сказать, прогулка эта представлялась мнѣ такой же пріятной, какъ и Нюшѣ, но я не опустилъ случая покапризничать съ ней. — Пойдемъ… пойдемъ… тянула она, смотря на меня своими добрыми, сѣренькими глазами, въ которыхъ отразилась ея дѣтская душа, — ну, чего ты сердишься? скажи, чего ты сердишься? и быстро мѣняя тонъ, она прибавила: — мамаша возьметъ пирогъ съ семгой, а я — хочешь? --я надѣну новую шляпу… эта шляпа, въ которой она казалась такой милой, окончательно возмутила меня. — Про васъ что говорить! вы теперь съ архиреями! сухо сказалъ я, придвигая къ себѣ книгу. — Ахъ, это! воскликнула Нюша, всплеснувъ руками и, подумавши минуту, прибавила: если ты не хочешь, этого не будетъ. — Побожись! сказалъ я. — Вотъ! она сдѣлала маленькій крестъ кругомъ подбородка. Я отвернулъ голову и засмѣялся, она быстро наклонилась ко мнѣ и… ну, конечно, все это было ребячество.
Большая, шумная толпа, въ цвѣтныхъ платьяхъ, съ лентами, бантами, высыпалась на мягкій, ровный лугъ, по которому приходилось до кургана идти съ полверсты; далеко кругомъ все было плоско, ни деревень, ни лѣсу не было видно; только впереди насъ виднѣлась низенькая, деревянная церковь и нѣсколько ближе, въ сторонѣ, паслось стадо коровъ, такое же пестрое, какъ наша толпа. Почувствовавъ себя на волѣ, барышни разшалились, какъ телушки на солнцѣ и такъ же неуклюже бѣгали по мягкой муравѣ, схватывались руками, боролись и визжали; одна Марина Васильевна скучно и молчаливо плелась сзади. Когда первые восторги прошли и всѣ нѣсколько умаялись, тогда стали сбираться въ кучку, около Марины Васильенны; Оля взяла Нюшу подъ руку, а я какъ бѣсъ вертѣлся около нихъ въ своей полотняной фуражкѣ, надѣтой на затылокъ, искусно помахивая камышевой палочкой; я былъ въ ударѣ и такъ какъ былъ нѣсколько освѣдомленъ, что кавалеры тоже могутъ ходить подъ руку съ дамами, то съ шикомъ повернулся къ Маринѣ Васильевнѣ и взялъ ее подъ руку. — Кавалеръ всегда съ лѣвой стороны! прошепелявила Марина Васильевна, высвобождая свою руку. Хотя я былъ немножко обезкураженъ этими словами, но не желая показать того другимъ, оббѣжалъ жеребчикомъ кругомъ Марины Васильенны и взялъ ее за руку съ лѣвой стороны, но она спокойно переложила свою руку и сказала своимъ протяжнымъ голоскомъ: — дама беретъ руку, а не кавалеръ. Это было уже черезчуръ; Оля засмѣялась, но смѣхъ ея глухо, какъ бы издали проникъ въ мои уши; такого жесточайшаго конфуза я никогда еще не испытывалъ и тогда я узналъ, что воображаемое несчастіе такъ же мучительно, какъ истинное. Одну минуту я не вполнѣ владѣлъ сознаніемъ и двигалъ ногами совершенно машинально, голова кружилась, въ глазахъ было мутно, — мнѣ казалось, что все теперь пропало. Мы подходили уже къ кургану, когда возвратилось ко мнѣ сознаніе, но такъ какъ Марина Васильевна продолжала держать меня за руку, то я все еще чувствовалъ себя не въ порядкѣ. — Чего такъ конфузиться, вы совсѣмъ еще мальчикъ! монотонно проговорила она и голосокъ ея мнѣ показался столь нѣжнымъ и ласкающимъ, какого никто еще не слыхалъ отъ людей. По ея разсѣянному взгляду я замѣтилъ, что она ни мало не интересовалась мною и это меня нѣсколько успокоило; пройдя еще нѣкоторое растояніе, я рискнулъ посмотрѣть на нее сбоку и при этомъ замѣтилъ ея тонкую, чрезвычайно нѣжную кожу на вискахъ и синій оттѣнокъ въ волосахъ; въ то же время я почувствовалъ теплоту въ рукѣ, которую она держала, и мнѣ было пріятно замѣтить, что при нѣкоторыхъ движеніяхъ рука моя прикасалась къ тому мѣсту груди, котораго я такъ испугался у Нюши. Я шелъ теперь совершенно уже успокоенный, пока Марина Васильевна не выпустила руки, и когда на курганѣ смѣшливая Оля стала представлять въ натурѣ, какъ я бѣгалъ кругомъ Марины Васильенны со своей палочкой, которую она замѣнила прутикомъ, я никакого конфуза не чувствовалъ, потому что замѣтилъ, сколь равнодушна была къ этрму представленію Марина Васильевна и потому еще можетъ быть, что я испытывалъ странное состояніе, какое впослѣдствіи случалось испытывать подъ вліяніемъ вина.
На другой день, когда я пришелъ изъ гимназіи и Парасковья Ивановна крикнула меня обѣдать, Нюша перехватила меня въ сѣняхъ, сказавъ скороговоркой: иди-ка сюда! я послушно вошелъ за ней въ залу, она почему то провела меня чрезъ всю комнату и, поставивъ за изразцовой печкой, строго остановилась передъ мной и сказала: — я говорила мамашѣ, что не хочу замужъ! вотъ! но если ты мнѣ измѣнишь… если ты измѣнишь… она отъ волненія опустила внизъ глаза и прибавила: — то Богъ съ тобой тогда!.. Такъ какъ я не нашелъ ничего отвѣтить ей, то мы оба вслѣдъ за этимъ молча, церемоніальнымъ шагомъ, промаршивали по залѣ, подобно двумъ нотаріусамъ въ извѣстной опереткѣ, и скромно усѣлись за столъ, за которымъ ожидала насъ Парасковья Ивановна.
Здѣсь я долженъ сдѣлать небольшой перерывъ въ разсказѣ. Наступившіе экзамены, къ которымъ я плохо былъ подготовленъ, отстранили на второй планъ мою домашнюю жизнь. На первыхъ двухъ экзаменахъ я получилъ по тройкѣ, а на третьемъ и четвертомъ срѣзался, такъ что долженъ былъ остаться на второй годъ въ шестомъ классѣ; это повергло меня въ большое уныніе, усиленное еще страхомъ передъ родителями, свиданіе съ которыми теперь не представляло того удовольствія, какъ было въ прежніе каникулы. Но при этомъ я вспоминаю очень чувствительный факть, случившійся при отъѣздѣ моемъ на родину. Изъ Вологды я долженъ былъ отправиться на лодкѣ, такъ какъ пароходное сообщеніе, по случаю обмелѣнія рѣки, прекратилось; Парасковья Ивановна и Нюша проводили меня до пристани, но когда пришло время проститься, Нюша куда-то скрылась; мы съ Парасковьей Ивановной посмотрѣли кругомъ и рѣшили, что она ушла домой и это мнѣ было понятно, такъ какъ я самъ, прощаясь съ Парасковьей Ивановной, къ стыду своему, не могъ удержаться отъ слезъ. Когда лодка минула городъ, я вдругъ примѣтилъ на берегу, поросшему кустарникомъ, бѣжавшую дѣвочку, — красная ленточка въ волосахъ бросилась мнѣ въ глаза и я сейчасъ же узналъ по ней Нюшу. Кругомъ меня были пассажиры, я не смѣлъ ни крикнуть ей, ни махнуть платкомъ и даже стыдился смотрѣть въ ту сторону, но Боже мой, какъ мое сердце заныло!.. я понялъ однако, что она бѣжала въ Сергѣевку, большое село въ пяти верстахъ отъ города, гдѣ лодка должна была остановиться. Такъ какъ рѣка въ этомъ мѣстѣ круто изгибалась, а лодка дѣлала прямой путь, то по берегу приходилось огибать большой мысъ, отчего Нюша должна была спѣшить бѣгомъ, чтобы не отстать отъ лодки. Въ село она пришла какъ разъ въ то время, когда подплыла лодка, но къ сожалѣнію, пассажировъ не выпустили на беретъ и какъ только рабочіе сходили за покупками, мы снова отправились въ путь; Нюша все это время стояла за амбаромъ, чуть-чуть выглядывая изъ-за угла, а я старался не смотрѣть на нее, опасаясь, чтобы кто нибудь не заподозрилъ меня въ знакомствѣ съ этой дѣвицей. Такъ я и уплылъ, не поклонившись ей.
Я не буду описывать встрѣчи съ родителями, моего безстыднаго вранья о придиркахъ учителей на экзаменахъ, моихъ отношеній съ прежними товарищами и т. д. Увы, прошло то время, когда я не допускалъ счастія больше того, какъ жить подъ небомъ родины, въ кругу мужиковъ и деревенскихъ ребятишекъ! теперь я скучно и одиноко бродилъ въ полѣ или въ лѣсу, лѣниво поднимая съ земли грибъ, какой попадался по пути и не желая царапать себѣ рукъ, чтобы оборвать зрѣлыя ягоды въ серединѣ малинника. Словомъ, случился одинъ изъ тѣхъ обмановъ, которые мало-по-малу разрушаютъ наивность, свойственную дѣтскому возрасту и юности и въ сорокъ лѣтъ порождаютъ тоску и разочарованіе.
Въ Вологду я возвращался на маленькомъ пароходѣ, такъ какъ въ августѣ вода стояла довольно высоко. Признаюсь, возвращеніе съ родины на этотъ разъ далеко не сопровождалось тѣми тяжелыми чувствами, какъ въ предъидущіе годы. Едва нашъ пароходъ подошелъ къ вологодской пристани, какъ я въ пріятномъ волненіи соскочилъ съ него и, оставивъ безъ всякаго присмотра свою поклажу, поспѣшно отправился на Пески. Далеко еще не доходя дома Парасковьи Ивановны, я увидѣлъ въ боковомъ окнѣ обликъ лица и сердце мое такъ забилось, что я долженъ былъ сжиматься, пока шелъ до дома, — то былъ однако не обликъ лица, а сибирскій котъ, сидѣвшій на окнѣ. Калитка была отворена и я тотчасъ увидѣлъ у крыльца Нюшу, которая бросала горохъ голубямъ; на нижней ступенькѣ крыльца лежалъ обрывокъ какой то матеріи съ клубкомъ; у самыхъ ногъ Нюши безпокойно топтались куры, не могшія достать себѣ гороху изъ густой массы голубей. Увидѣвъ меня, она опустила руки, изъ которыхъ горохъ самъ посыпался на землю, и лицо ея въ одинъ моментъ покрылось густой краской. — Ахъ, пріѣхалъ! воскликнула она, — мамаша, мамаша, подите сюда!.. голосокъ ея дрожалъ, глаза блестѣли; она быстро переложила свое шитье съ нижней ступеньки на верхнюю и стала уминать непослушныя складки, отъ которыхъ матерія сползала внизъ; потомъ схватила зачѣмъ-то клубокъ и убѣжала съ нимъ вверхъ. Постоявъ на дворѣ, я раздумалъ идти въ домъ и отправился снова на пристань за своимъ имуществомъ. Когда же возвратился домой и вошелъ въ залу, меня встрѣтила Парасковья Ивановна, которой я стыдливо подалъ руку, въ то время какъ Нюша уткнула свое лицо въ тамбурный станокъ. По прекрасному обычаю тѣхъ мѣстъ Парасковья Ивановна немедленно велѣла ставить самоваръ. Забрякала посуда, начались обоюдные распросы и чрезъ четверть часа я вошелъ въ тонъ обычной жизни въ этомъ домѣ, какъ будто и не было двухмѣсячныхъ каникулъ.
На другой день я не ходилъ еще въ гимназію. Съ утра у насъ была нижняя Оля, которая попрежнему посѣщала Нюшу по нѣсколько разъ въ день. Въ то время, какъ мы съ увлеченіемъ разсуждали о разныхъ предметахъ, сидя въ залѣ у боковаго окна, въ воротахъ брякнула защелчка и Нюша, взглянувъ въ окно, проговорила: Марина Васильевна! въ ту же минуту я поднялся съ мѣста и, отойдя нѣсколько шаговъ, остановился на срединѣ комнаты въ ожиданіи новой гостьи, но Марина Васильевна прошла мимо, не обративъ на меня вниманія, и стала здороваться съ Нюшей и Олей; тогда я подошелъ къ столу и ждалъ, когда она взглянетъ на меня; прошла цѣлая минута, когда она подняла наконецъ глаза и лѣниво протянула мнѣ руку; при этомъ я вдругъ почувствовалъ такое волненіе, что рука моя задрожала и отъ испуга, что она замѣтитъ это, меня ударило въ потъ. Къ счастію, никто не замѣтилъ моего волненія и когда я нѣсколько успокоился, то съ любопытствомъ сталъ присматриваться къ Маринѣ Васильевнѣ. — Ну, вотъ она, думаю, что такое въ ней?.. Въ то время, по моему разсужденію, ей было уже за двадцать пять; блѣдное лицо ея среди этихъ цвѣтущихъ, краснощекихъ дѣвушекъ было просто таки некрасиво, — Парасковья Ивановна называла ее золотушной; движенія ея были медленныя, плавныя; небольшаго роста, стройная, всегда съ приподнятой головой, она имѣла однако приличный видъ, когда молчала; говорила она мало и неохотно и при этомъ очень тянула слова, но если ей случалось смѣяться, то ротъ ея наполнялся слюнами, которыя сбивались на зубахъ, бѣленькихъ и ровныхъ; я помню, когда она засмѣется, то и я начиналъ смѣяться, жадно наблюдая, какъ вихлялись ея губы и въ уголкахъ ихъ появлялась мокрота, — эту особенность я замѣтилъ еще во время весенней прогулки съ ней на курганъ, — вотъ было тогда хорошо! подумалъ я… а что было хорошаго? можетъ быть была минута пріятная и взамѣнъ ея полчаса мучительнаго состоянія, но такова у человѣка благодатная натура: вспоминается только пріятная минута.
Съ этихъ поръ я часто сталъ думать о Маринѣ Васильевнѣ, т. е. собственно не думать, а вспоминать о ней; шелъ ли въ гимназію утромъ, не приготовивъ урока, или случалась какая либо непріятность, стоило только подумать — вотъ придетъ сегодня Марина Васильевна! — и все становилось на свѣтѣ прекрасно. Общество дѣвицъ стало меньше занимать меня и я охотно оставался вечеромъ въ своей комнатѣ за книгой; но когда чуткое ухо уловляло знакомый голосъ въ залѣ, я съ волненіемъ прислушивался къ нему, и, бросивъ книгу, торопливо осматривалъ себя въ зеркало, перевязывалъ галстукъ, оправлялъ платье и доводилъ себя до такого состоянія, что у меня начинали дрожать руки и ноги; когда же входилъ въ залу, Марина Васильевна едва удостоивала меня взглядомъ и это такъ благотворно на меня дѣйствовало, что я быстро успокоивался и, усѣвшись смирненько на стулъ, глоталъ слюны въ ожиданіи, когда она засмѣется.
При такихъ обстоятельствахъ человѣкъ всегда ищетъ друга, которому можетъ открыть свои чувства и я скоро нашелъ его въ лицѣ брата Марины Васильенны. Правда, онъ былъ не совсѣмъ подходящій для меня компаніонъ, но я могъ отъ него услышать что нибудь о сестрѣ, узнать домашнюю жизнь ихъ, и кромѣ того могъ, если бы только насмѣлился, попасть чрезъ него въ домъ. Самъ по себѣ юноша этотъ оказался очень простодушнымъ, откровеннымъ, веселымъ и хотя имѣлъ званіе башмачника, но руки его всегда были чисты, потому что онъ ничего не работалъ и жилъ на хлѣбахъ у родителей. При первомъ же случаѣ я объяснилъ ему о своей безнадежной любви, но къ кому — этого сказать не пожелалъ. Нюшка что ли? спросилъ онъ Я покачалъ головой, — нѣтъ. — Олюшка? — нѣтъ. Тогда онъ подумалъ. — Э, должно быть сестра, недаромъ ты пристаешь ко мнѣ! воскликнулъ онъ и, несмотря на мое отрицаніе, убѣжденнымъ тономъ продолжалъ: — угадалъ, сестра!.. что жъ, я не спорю! моя сестра старая дѣваха, хочешь женю? эта юбочная команда только женишковъ себѣ ищетъ!..
Эти слова чрезвычайно меня воодушевили, мнѣ стало весело и я, не привыкнувъ еще къ общественнымъ обычаямъ, пригласилъ его въ сбитенную на базаръ, но онъ засмѣялся мнѣ въ лицо и сказалъ, не хочу ли я попробовать сбитню другого сорта? — такимъ образомъ въ первый разъ я попалъ въ одну изъ четырехъ башенъ, подъ названіемъ гостинницы Вѣны, гдѣ башмачникъ познакомилъ меня съ какими то молодчиками. Дальше все пошло такъ, какъ обыкновенно бываетъ. Надо же выпить когда нибудь первую рюмку вина, выкурить первую папиросу, — безъ первой цифры счета не бываетъ. Но прежде выпивки они преподали мнѣ правила билліардной игры, причемъ я долженъ былъ заплатить за двѣ партіи шесть копѣекъ, — съ проведеніемъ желѣзной дороги цѣна партіи поднялась тамъ до пяти копѣекъ. Послѣ игры башмачникъ спросилъ меня: — ты чего выпьешь? — такъ какъ по разговору я могъ видѣть, о какомъ питьѣ идетъ дѣло, то не моргнувъ глазомъ отвѣтилъ: — рому! — хотя напитокъ этотъ зналъ только по названію, которое казалось мнѣ благозвучнымъ. Мнѣ поднесли стаканъ рому, а имъ по стакану водки, я чуть поперхнулся и, чтобы скрыть выступившія слезы, началъ ожесточенно натирать кій мѣломъ. Я полагаю, что все кончилось бы благополучно, если бы не второй стаканъ рому, который эти негодные мальчишки поднесли мнѣ на свой счетъ. Если люди опытные не всегда умѣютъ соразмѣрить свои силы съ крѣпостію напитка, то намъ была простительна ошибка. Слѣдствіемъ же ошибки было то, что мы растеряли другъ друга и мнѣ, какъ слабѣйшему, не удалось выбраться изъ гостинницы. Утромъ я очутился въ какой то каморкѣ, наполненной грязнымъ бѣльемъ и бутылками, въ положеніи для меня самаго загадочномъ. Есть вещи, которыя, не имѣя ничего поучительнаго, пріятнѣе пропустить мимо и потому я не буду распространяться объ этомъ печальномъ случаѣ, но скажу два слова о послѣдствіяхъ, которыя могли быть гораздо хуже. О моемъ проступкѣ было доведено до свѣдѣнія начальства; по теперешнимъ временамъ, когда на просвѣщеніе стала большая конкуренція, меня немедленно исключили бы изъ гимназіи, но тогда было проще, и я былъ только посаженъ на недѣлю въ карцеръ.
Я помню, какой длинной и скучной показалась мнѣ эта недѣля, за которую я съ удовольствіемъ отдалъ бы три года жизни; но къ моему и общему счастію такой промѣнъ не допускается, иначе каждый изъ насъ проторговалъ бы свою жизнь раньше, чѣмъ выростетъ борода. Скажу однако, что я не чувствовалъ никакого раскаянія въ своемъ проступкѣ и огорчался только тѣмъ, что о моемъ заключеніи въ карцерѣ должны были узнать Парасковья Ивановна, Марина Васильевна, Нюша, Оля и другія извѣстныя мнѣ особы, мнѣніе которыхъ было для меня важнѣе, чѣмъ мнѣніе начальства. Впрочемъ, не все ли равно для начальства, если цѣль тѣмъ или инымъ путемъ достигалась?
Когда прошла эта недѣля и я въ обычное время пришѳлъ изъ гимназіи домой, на лѣстницѣ меня встрѣтила Нюша и хотѣла со мной поздороваться, но вдругъ лицо ея заморщилось, она достала изъ кармана платочекъ и, медленно поворачиваясь отъ меня, стала вытирать имъ глаза, такъ что я долженъ былъ опустить протянутую руку. Я почувствовалъ злѣйшую досаду на нее и про себя обозвалъ ее бабой. Когда же на слѣдующее утро я встрѣтилъ Олю, она фыркнула мнѣ въ глаза и убѣжала отъ меня. Съ этихѣ поръ я впалъ въ мрачное настроеніе, отъ людей сталъ удаляться и изъ комнаты своей почти совсѣмъ не выходилъ. Къ счастію, въ это время у меня проявился вкусъ къ чтенію, чѣмъ я обязанъ отчасти карцеру, въ которомъ прочиталъ первый романъ Жюль-Верна. Но такъ какъ въ домашнемъ быту мнѣ необходимо приходилось сталкиваться съ Парасковьей Ивановной и Нюшей, то я счелъ удобнымъ напустить на себя видъ какъ бы разочарованнаго человѣка, позволявшій мнѣ скрывать свою неловкость и стыдъ; когда со мной разговаривала Нюша, я устремлялъ глаза мимо нея, отвѣчалъ не то, что нужно, и вызвавъ недоумѣніе, нечаянно уходилъ въ свою комнату. Роль эта пришлась по вкусу мнѣ и я выдерживалъ ее до тѣхъ поръ, пока не прочиталъ второй романъ Жюль-Верна, столь же длинный и фантастическій, какъ первый, а къ тому времени и я самъ и другіе успѣли забыть случившееся приключеніе со мной. Во всякомъ несчастіи надо умѣть провести время.
Въ Вологдѣ не бываетъ длинныхъ промежутковъ между лѣтомъ и зимой: обыкновенно постоитъ ненастная недѣля, вдругъ къ вечеру стихнетъ, ночью выпадетъ снѣгъ, — вотъ и зима, потому что снѣгъ уже не стаетъ. Это было въ сентябрѣ; въ первый день, какъ выпалъ снѣгъ, погода стояла мягкая, я шелъ вечеромъ отъ товарища и почувствовалъ приливъ неопредѣленной, безпричинной радости, которая свойственна первой юности; какое то странное впечатлѣніе производила на душу эта необычайная тишина въ воздухѣ и мягкая походка людей по рыхлому снѣгу, точно всѣ они вышли въ туфляхъ, чтобы не разбудить уснувшей природы. Я вздумалъ пройти по тому переулку, гдѣ жила Марина Васильевна. Домъ у нихъ былъ небольшой, окна низенькія, почти у самой земли, и какъ разъ Марина Васильевна въ это время сидѣла у окна, низко наклонивъ голову надъ шитьемъ, пышныя складки котораго занимали половину стола, ярко освѣщеннаго лампой; я такъ тихо подошелъ по снѣгу къ окну, что она нисколько не была встревожена, грудь моя заволновалась, я боялся вздохнуть и напряженно смотрѣлъ на эту чудесную картину: маленькая комната съ бѣлой лежанкой, на которой стоялъ вычищенный самоваръ; правѣе лежанки болтался блестящій маятникъ, подъ нимъ стоялъ стулчикъ; еще такой же стулчикъ стоялъ у лѣвой стѣны; на полу, отъ дверей до стола, былъ постланъ половикъ, а за столомъ въ тѣни пышныхъ складокъ матеріи сидѣла моя милая! четверть часа я пробылъ въ восхищенномъ состояніи, какого никогда еще не испыталъ, — вотъ это было счастіе!.. а главная сила тутъ была въ неожиданности. Вблизи гдѣ то стукнули ворота, залаяла собака, я отошелъ отъ окна и только тогда вздохнулъ свободно. — Ахъ, милочка! ахъ, вотъ она какая! ахъ, что это!.. я чувствовалъ радость и страхъ и пугливо оглядывался кругомъ, боясь, чтобы кто нибудь не увидѣлъ и не подслушалъ меня. Дойдя до того мѣста, гдѣ строенія стали рѣдки, я сдѣлалъ нѣсколько антраша — разъ, два, три! и остановился, мнѣ стало ужасно смѣшно и въ порывѣ восторга я опустился на снѣжную дорогу, обхватилъ руками свои колѣни и полминуты въ совершенной тишинѣ катался по землѣ. Поднявшись на ноги и стряхнувъ съ себя снѣгъ, я поскорѣе отправился домой и легъ въ кровать, прежде чѣмъ меня позвали ужинать.
Съ этихъ поръ я каждый вечеръ ходилъ въ переулокъ, чтобы еще испытать это счастіе, но больше оно не повторилось. Какъ только начинало темнѣть, я выходилъ изъ дома подъ предлогомъ навѣстить своего товарища, доходилъ до мостика и сворачивалъ въ переулокъ; но я никогда не рѣшался подойти къ окну въ упоръ, какъ случилось въ первый разъ, а миновавъ сосѣдній палисадникъ, переходилъ чрезъ дорогу и медленно шелъ по другой сторонѣ, всматриваясь въ тусклое окно противоположнаго домика, въ которомъ трудно было что нибудь разобрать; сдѣлавъ поворотъ въ свою улицу, я снова направлялся къ мостику и тѣмъ же порядкомъ шелъ по переулку. Спустя нѣкоторое время, я примѣтилъ амбаръ, стоявшій наискосокъ, съ узенькой галлерейкой, на которой могъ удобно наблюдать за окномъ Марины Васильевны. Зима наступала уже серьезная, на дворѣ были крѣпкіе морозы, но я терпѣливо стоялъ на своемъ посту, переминаясь съ ноги на ногу и чутко прислушиваясь къ звукамъ, какіе раздавались въ морозномъ воздухѣ: то брякнетъ гдѣ нибудь защелчка, то треснетъ въ амбарѣ, проскрипятъ шаги… мнѣ нужно было, чтобы встала съ мѣста Марина Васильевна, — тогда бы я убѣдился, что сидѣла она, а больше ничего и не требовалось. Когда уже начинали кругомъ гаснуть огни, я возвращался домой, съ трудомъ двигая закоченѣлыми пальцами.
У насъ въ это время Марина Васильевна рѣдко бывала; но мнѣ случайно удалось узнать, что она каждый день ходила шить въ одинъ домъ на Чернавкѣ, который хорошо было видно съ мостика, а потому я принялъ въ обычай, идя изъ гимназіи, пріостанавливаться на мостикѣ и оглядывать идущихъ по набережной. Во время одной такой остановки, когда мысли мои были заняты Мариной Васильевной, я неожиданно увидѣлъ передъ собой башмачника, котораго не встрѣчалъ съ тѣхъ поръ, какъ случилось со мной непріятное приключеніе въ Вѣнѣ. Въ первую минуту я хотѣлъ пройти мимо него, не поздоровавшись, такъ какъ ожидалъ насмѣшекъ и презрѣнія за ту слабость, какую выказалъ въ этотъ достопамятный вечеръ, но онъ окрикнулъ меня и заговорилъ; о прошломъ не было помину и въ какія нибудь десять минутъ мы снова стояли на короткой ногѣ. — Приходи покатать шарики! сказалъ онъ на прощаньѣ, моргнувъ глазомъ въ ту сторону, гдѣ высились башни.
Въ тотъ же вечеръ, вмѣсто обычнаго хожденія по переулку, я отправился въ Вѣну и былъ очень радъ, что встрѣтилъ тамъ башмачника. — Э, я зналъ, что придешь! деньги есть? ухарски спросилъ онъ своимъ пѣтушинымъ голосомъ. Я только что получилъ изъ дома деньги и не успѣлъ еще передать ихъ Парасковьѣ Ивановнѣ, а потому охотно вызвался угостить его чаемъ и мы перешли изъ второго этажа въ башню. Такъ какъ за чай потребовали съ насъ деньги впередъ, что я находилъ вполнѣ естественнымъ, то въ первую же минуту я долженъ былъ развернуть листъ бумаги, въ которомъ хранился мой капиталъ. Пріятель мой, увидѣвъ кучу денегъ, не превышавшую впрочемъ двадцати рублей, былъ такъ ошеломленъ, что даже потерялъ хорошее настроеніе духа и, цѣпко захвативъ ихъ пальцами, придвинулся къ самому столу, и съ укоромъ сказалъ мнѣ: — экой тый ротозей! потомъ отложилъ одинъ рубль, а остальное тщательно завернулъ въ бумагу и уложилъ мнѣ въ карманъ. — Куда жъ такую уйму тебѣ денегъ? строго спросилъ онъ. Я отвѣтилъ, что отдамъ Парасковьѣ Ивановнѣ. — За что ты ей отдашь? — за содержаніе. — Фюу! присвиснулъ онъ, — много ты и съѣшь-то… Когда намъ принесли чай, башмачникъ велѣлъ мнѣ купить баранковъ: — покупай фунтъ, я съ баранками люблю!.. Стой, покупай два фунта, денегъ хватитъ! по-фельдфебельски распоряжался онъ, а такъ какъ я и самъ чай съ баранками любилъ, то съ удовольствіемъ исполнилъ его требованіе.
Во время чаепитія я завелъ рѣчь о томъ, что меня больше всего занимало, т.-е. о Маринѣ Васильевнѣ, и пріятель мой охотно поддерживалъ эту бесѣду, самъ увлекаясь моими чувствами къ сестрѣ его, въ чемъ выказалась отчасти сходственность нашихъ характеровъ. Впрочемъ, намъ нельзя было много разговаривать о дѣлѣ, такъ какъ на столѣ лежала куча баранковъ, которые мы взапуски уничтожали, ушвыркивая горячій напитокъ; но когда пришло время выходить изъ гостинницы, онъ обхватилъ меня за плечи и дружески сказалъ: — будь покоенъ, все это мы устроимъ! — хотя я, выпивши стакановъ восемь чаю, чувствовалъ себя какъ нельзя болѣе покойно.
На слѣдующій день, возвращаясь изъ гимназіи домой, я встрѣтилъ по дорогѣ башмачника, который таинственно сказалъ мнѣ нѣсколько словъ и велѣлъ придти вечеромъ въ Вѣну. Я былъ необыкновенно взволнованъ, кое какъ пообѣдалъ и, переодѣвшись въ свой дорожный тулупчикъ, отправился на свиданіе. Башмачникъ былъ уже на мѣстѣ и прежде всего спросилъ меня, принесъ ли я деньги? Узнавъ, что деньги при мнѣ, онъ отвелъ меня въ задній конецъ коридора, гдѣ находилось окно и досталъ изъ кармана сережку. — Никакая дѣваха противъ этого не устоитъ! убѣдительно онъ проговорилъ и сталъ вертѣть передъ моими глазами сережку, не давая мнѣ ее въ руки. Впрочемъ, въ доказательство того, что сережка была непростая, онъ показалъ мнѣ изъ-подъ пальцевъ клеймо, какое я видѣлъ уже на колечкѣ Нюши. — A ты думаешь, что это стоитъ? спросилъ онъ, испытующе глядя на меня. — Не знаю. — A какъ, однако, рубль стоитъ? — Еще бы! нерѣшительно отвѣтилъ я. Тогда онъ раздумчиво посмотрѣлъ на сережку, лежавшую у него на ладони, и сказалъ: — ну, что съ тобой торговаться, вынимай два рубля и дѣло въ шляпѣ. Какое дѣло, въ какой шляпѣ, я тупо все это понималъ, но пріятель мой дѣйствовалъ, какъ Суворовъ, и я долженъ былъ сдаться ему. Онъ взялъ отъ меня два рубля и положивъ ихъ вмѣсги съ сережкой въ карманъ, сдѣлалъ мнѣ какой то масонскій знакъ и мы торопливо вышли изъ гостинницы; я съ понятнымъ интересомъ ожидалъ дальнѣйшихъ дѣйствій его, но онъ былъ крайне чѣмъ то озабоченъ и тотчасъ распростился со мной, оставивъ меня на улицѣ въ полномъ недоумѣніи насчетъ той операніи, какую со мной продѣлалъ.
Потомъ я нѣсколько дней разыскивалъ его по разнымъ мѣстамъ, питая самыя злобныя чувства къ нему, пока не захватилъ его въ одной башнѣ за билліардной игрой. Увидѣвъ меня, онъ отъ радости даже привскочилъ на мѣстѣ, бросилъ кій и тотчасъ потребовалъ два стаканчика рому. Добродушіе и веселость меня всегда побѣждали, тѣмъ не менѣе я рѣшительно отказался отъ рому и послѣ многихъ препирательствъ мы рѣшили выпить пива. За пивомъ, конечно, зашла рѣчь о сестрѣ его, отъ которой естественно было перейти къ сережкамъ и тогда само собой выяснилось, что сережки эти онъ предназначалъ сестрѣ въ подарокъ отъ меня, но что до сихъ поръ ему не удалось передать ихъ: отецъ и мать мѣшали. Такимъ образомъ мои подозрѣнія противъ него оказались совершенно неосновательными и я былъ отъ души этому радъ. Потомъ мы стали играть на билліардѣ; игра продолжалась цѣлый вечеръ и въ концѣ концовъ я проигралъ ему значительную часть своего состоянія, однако онъ взялъ отъ меня только одинъ рубль и когда мы вышли на улицу, то объяснились въ горячей любви другъ къ другу. — A скажи, что если не возьметъ твоя сестра сережки! вдругъ я перервалъ наши объясненія. — Возьметъ, возьметъ! отвѣтилъ онъ, такъ же естественно дѣлая скачекъ въ разговорѣ, какъ я, — моя сестра добрая, ты не знаешь еще, какая она добрая! — нѣтъ, ты скажи, какъ это она сказала! перебилъ я дрожащимъ отъ волненія голосомъ, — да нѣтъ, я знаю, она меня ненавидитъ! скажи лучше прямо, что ненавидитъ… Въ этомъ родѣ мы болтали всю дорогу, выражая другъ другу радостныя чувства и повторяя признанія во взаимной любви. Когда мы перешли мостикъ, я пожелалъ вмѣстѣ пройти мимо его дома. Въ домѣ былъ огонь. Мы тихонько подошли къ нему и скрывая дыханіе, стали смотрѣть въ окно, у котораго сидѣла Марина Васильевна. — Славная дѣваха! шепталъ мой пріятель, толкая меня локтемъ, и грудь моя напряженно поднималась подъ вліяніемъ страстнаго волненія. Потомъ мы шопотомъ простились у воротъ и башмачникъ вмѣсто того, чтобы войти въ ворота, пролѣзъ подъ ними на животѣ, а я своимъ путемъ отправился домой, выдѣлывая по дорогѣ разныя движенія, соотвѣтствовавшія моимъ чувствамъ.
Въ первое же воскресенье, вечеромъ, когда мы сошлись съ башмачникомъ въ Вѣнѣ, онъ подалъ мнѣ записку отъ сестры. Я съ волненіемъ развернулъ ее и прочиталъ слѣдующее: «Любезный Ванюточка, покорно благодарю за суприсъ, извѣстный человѣкъ не обманетъ тебя и онъ докажетъ, что письмо писала я. Ma. Ba.» Ванюточкой однажды назвалъ меня только башмачникъ, когда мы объяснялись съ нимъ на улицѣ въ любви, и вотъ это же названіе я увидѣлъ въ письмѣ, но тѣмъ не менѣе, когда я дочиталъ его до конца, меня бросило въ жаръ и я, чтобы скрыть волненіе и отнюдь не связывая свои слова съ правдой, закричалъ своему пріятелю: — врешь врешь, это ты самъ наиисалъ!… тогда онъ выхватилъ у меня записку, моментально изорвалъ ее и бросилъ подъ столъ. Но вслѣдъ затѣмъ недоразумѣніе выяснилось, я собралъ брошенные клочки и бережно положилъ въ карманъ. Нѣсколько вечеровъ мнѣ доставляло сладчайшее удовольствіе складывать эти клочки и перечитывать ихъ; записочка быть можетъ была и не очень умная, но строго разбирая каждое слово, я находилъ въ ней верхъ искусства, какъ можетъ писать скромная, благовоспнтанная дѣвица къ человѣку, мало ей знакомому.
Такъ какъ въ это время въ моемъ капиталѣ былъ уже порядочный недочетъ и я не могь отдать Парасковьѣ Ивановнѣ должную сумму, то деньги пока держалъ у себя въ карманѣ. Признаться, я сталъ находить вкусъ въ той разсѣянной жизни, какую велъ въ послѣднее время, и не стѣснялся истратить гривенникъ за удовольствіе посидѣть въ той или другой башнѣ, — когда стоитъ большая ставка, копѣекъ не разсчитываютъ. Притомъ и домашняя жизнь у насъ теперь нѣсколько измѣнилась противъ прежняго; барышни къ намъ рѣдко приходили, всѣ онѣ стали уже невѣстами и мной далеко не такъ интересовались, какъ прежде; одна Нюша попрежнему оставалась мнѣ вѣрной, но чѣмъ упорнѣе была ея привязанность, тѣмъ равнодушнѣе я становился къ ней. Все это способствовало къ тому, что я предпочиталъ проводить время съ башмачникомъ, который знакомилъ меня съ новыми сторонами общественной жизни, требовавшими все большихъ и большихъ расходовъ. Къ сожалѣнію, самъ башмачникъ не обладалъ средствами, кромѣ тѣхъ, которыя выигрывалъ на билліардѣ, а потому нерѣдко занималъ у меня небольшія суммы, но при этомъ, надо отдать ему честь, онъ всегда поступалъ со мной добросовѣстно, — во-первыхъ, всѣ расходы платилъ со мной пополамъ, а во-вторыхъ, готовъ былъ всегда поговорить со мной о своей сестрѣ. Естественно, что онъ, какъ братъ, заботился о судьбѣ сестры и неоднократно совѣтовалъ мнѣ сдѣлать обрученье съ ней. Мнѣ совсѣмъ не казалось страннымъ слышать это, но когда онъ сталъ говорить, что я долженъ купить золотое кольцо, то у меня явились нѣкоторыя сомнѣнія насчетъ этого дѣла. Не отказываясь прямо отъ покупки кольца, я въ душѣ своей разсчитывалъ на то, что онъ скажетъ объ этомъ сестрѣ и я такимъ образомъ могъ получить шансъ въ свою пользу, ничѣмъ не рискуя; притомъ онъ былъ слишкомъ щекотливъ насчетъ сестры и я боялся, что послѣ отказа лишусь удовольствія иногда поговорить о ней. Въ такомъ положеніи находилось дѣло, пока не приняла въ немъ участіе Парасковья Ивановна.
Я давно уже предвидѣлъ, что рано или поздно должно послѣдовать объясненіе съ Парасковьей Ивановной. Однажды утромъ, въ какой то праздникъ, она вошла ко мнѣ въ комнату и, усѣвшись на стулъ, стала говорить добродушно-грубоватымъ тономъ о моемъ дурномъ поведеніи, о томъ, что я связался съ какими то мальчишками, уроковъ не учу и т. п.; пока рѣчь шла о предметахъ, не касающихся ея, я могъ слушать спокойно, но когда она коснулась того пункта, въ которомъ я считаю себя страшно виноватымъ передъ ней, то я въ свое оправданіе сталъ что то такое объяснять ей, выдумывалъ, путался и наконецъ самъ не знаю къ чему выпалилъ, что хочу дѣлать обрученье и деньги издержалъ на разные расходы, а папенькѣ не смѣю написать. Парасковья Ивановна была поражена. — Что ты говоришь? спросила она. Я промолчалъ. Она вдругъ вся заколыхалась, около губъ ея образовались какія то необычайныя морщины, но такъ какъ ни смѣха, ни улыбки я не видѣлъ, то сначала не понялъ причины ея колыханья, пока оно не перешло въ хохотъ. Когда же она успокоилась, то стала уже серьезно выспрашивать, какъ, что и прочее такое. Я ей разсказалъ откровенно все, происшедшее между мной и башмачникомъ, сказалъ, что деньги я получилъ изъ дома давно и теперь уже всѣ издержалъ, кромѣ того заложилъ часы, подаренные мнѣ отцомъ, и задолжалъ сбитенщику больше пяти рублей, изъ которыхъ большую часть забралъ деньгами. Многое я могъ бы умолчать, но вотъ въ томъ и была моя сила, что я всегда отличался героической откровенностію, за которую прощались мнѣ многіе грѣхи. Выслушавъ меня, Парасковья Ивановна покачала головой и при этомъ высказала нѣкоторыя истины, касающіяся вообще жизни и въ частности Марины Васильенны; тогда я между прочимъ узналъ и то, что Марина Васильевна писать не умѣла. — Покажи-ка письмо! повелительно сказала она, протягивая руку. Я досталъ свои клочки и, сложивъ ихъ привычной рукой на корешкѣ книги, повернулъ послѣднюю къ Парасковьѣ Ивановнѣ. — Это и не Петра писалъ, а какой-нибудь пріятель его, спокойно проговорила она и, собравъ клочки въ ладонь, скатала ихъ въ комокъ.
Послѣ этого разговора съ Парасковьей Ивановной я прекратилъ сношенія съ башмачникомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлался ко всему равнодушнымъ, въ гимназію продолжалъ ходить лишь по привычкѣ и въ учебники рѣдко заглядывалъ. Обычное занятіе мое въ это время было чтеніе фантастическихъ романовъ Жюль-Верна и Майнъ-Рида, къ которымъ я съ теченіемъ времени пріобрѣталъ большее и большее пристрастіе; при этомъ я имѣлъ особенную слабость къ большимъ книгамъ, которыхъ дольше хватало и, роясь въ каталогахъ, обращалъ главное вниманіе на цѣну книгъ и количество частей; если же библіотекарь подавалъ мнѣ тощую книжку, я конфузливо вертѣлъ ее передъ глазами, извинялся и просилъ перемѣнить на другую. Читалъ я запоемъ, нерѣдко просиживая ночи напролетъ, и такъ увлекался вольною жизнію и похожденіями дѣйствующихъ лицъ, что и самъ уѣзжалъ за ними въ дѣвственные лѣса Америки или Африки, устраивалъ тамъ фермы, богатѣлъ и пресчастливо жилъ среди дикой природы и дикихъ звѣрей. Впрочемъ, въ воображеніи моемъ новая жизнь какъ то странно сплеталась со старой обстановкой: домъ я строилъ подобный дому Парасковьи Ивановны, около дома былъ такой же дворъ и огородъ, обнесенный свѣжимъ заборомъ, отъ котораго пахло сосной… Случалось, что фантазія моя слишкомъ разыгрывалась и я, закрывъ глаза, начиналъ мечтать: — вотъ стою я утромъ на лужайкѣ, усѣянной цвѣтами, и вижу вдали, въ блесткахъ солнца, Марину Васильевну! тоненькая фигура ея то скрывается между деревьями, то снова появляется на виду; идетъ она плавно, медленно, на головѣ широкая соломенная шляпа; подулъ легкій вѣтерокъ, платье ея развѣвается, я смотрю и любуюсь. — ахъ, какая она!.. Когда фантазія моя истощалась и я раскрывалъ глаза, мнѣ нужно было нѣкоторое время освоиться съ тѣмъ, что я еще изъ Вологды не выѣхалъ и продолжаю сидѣть на стулѣ въ своей комнатѣ.
Въ этомъ чтеніи фантастическихъ книгъ незамѣтно прошла большая часть зимы. Я давно уже получилъ изъ дома деньги, уплатилъ Парасковьѣ Ивановнѣ долгъ и выкупилъ часы. Чувства мои начинали успокоиваться. Въ библіотекѣ оставался еще одинъ непрочитанный романъ Жюль-Верна, а затѣмъ я уже готовъ былъ заняться учебниками, если бы судьбѣ не угодно было сдѣлать мнѣ нѣкоторое испытаніе. Это было, кажется, въ концѣ зимы, — шелъ я разъ по улицѣ и нечаянно встрѣтилъ Марину Васильевну, которую теперь рѣдко приходилось видѣть; сердце мое усиленно забилось, я пріостановилъ шагъ и хотѣлъ поздороваться, но Марина Васильевна, проходя мимо, равнодушно посмотрѣла на меня, какъ если бы я былъ фонарный столбъ, и отвела глаза въ сторону въ тотъ моментъ, когда я протягивалъ къ ней руку; въ лицо мнѣ бросилась кровь, въ головѣ появился шумъ, какъ было во время прогулки съ ней на кладбище, и я погрузился въ какую то пучину. Марина Васильевна повернула за уголъ, не оглянувшись на меня, а я машинально побрелъ къ своему дому и, вспомнивъ почему то Нюшу, подумалъ себѣ: — да что, дура набитая… а вотъ эта понимаетъ!
Описанная встрѣча съ Мариной Васильевной, по фатальному стеченію обстоятельствъ, была роковой въ моей жизни, такъ какъ за ней послѣдовалъ рядъ несчастій, занявшій довольно продолжительный періодъ времени, которымъ я заплатилъ за полтора года счастія, испытаннаго мною въ домѣ Парасковьи Ивановны. Впрочемъ, мнѣ многократно случалось наблюдать, что въ жизни человѣка счастіе всегда покрывается несчастіемъ и наоборотъ; эта истина, между прочимъ, подтверждается при первомъ уже появленіи на свѣтъ незаконнорожденныхъ дѣтей, которыхъ народная примѣта считаетъ счастливыми; что касается меня, то признаюсь — я не желалъ бы выиграть двѣсти тысячъ, чтобы не подвергнуться неожиданнымъ ударамъ судьбы, но допускаю, что богатому человѣку не будетъ очень вредно получить такой кушъ.
Надо сказать, что мои денежныя дѣла съ теченіемъ времени становились хуже и хуже. Такъ какъ всѣ деньги, полученныя мною въ послѣдній разъ, пошли на уплату долговъ, то я снова остался безъ копѣйки, а между тѣмъ въ нѣкоторыхъ расходахъ мнѣ уже трудно было отказать себѣ; притомъ аппетитъ мой съ годами увеличивался и я теперь много поѣдалъ булокъ, не довольствуясь голымъ сбитнемъ, какъ это было прежде. Такимъ образомъ, къ концу зимы я задолжалъ Парасковьѣ Ивановнѣ еще больше, чѣмъ осенью, часы опять были заложены и въ добавокъ еще я потерялъ ранецъ съ книгами, между которыми былъ дорогой учебникъ физики. Придумывая разные способы для добычи денегъ, я не могъ забыть башмачника, который остался мнѣ должнымъ кругленькую сумму въ пять рублей; этотъ каналья всегда съ готовностію отзывался на мое требованіе объ уплатѣ долга и каждый разъ назначалъ мнѣ срокъ и мѣсто, куда я долженъ былъ явиться за полученіемъ денегъ, пока совсѣмъ не скрылся изъ моихъ глазъ. Но спустя нѣкоторое время послѣ встрѣчи съ Мариной Васильевной я рѣшился въ какой то праздникъ разыскать его и во что бы ни стало стребовать долгъ; сначала я довольно долго выжидалъ его въ Вѣнѣ, потомъ обошелъ другія башни и отправился на Пески по обходному пути, разсчитывая случайно натолкнуться на него по дорогѣ. Начинало смеркаться. Выйдя на Чернавку, я направился по набережной къ мостику и дошелъ до того мѣста, гдѣ произошла встрѣча съ Мариной Васильевной. — Вотъ тутъ она шла… настоящая золотуха! подумалъ я, припоминая слово Парасковьи Ивановны, хотя самъ никакого понятія объ этой болѣзни не имѣлъ. Обойдя по сполью въ сосѣдній переулокъ, я направился къ амбару, у котораго высматривалъ зимой Марину Васильевну; между дорогой и амбаромъ было много снѣгу, который только еще разрыхлился, но не успѣлъ стаять; перескакивая это пространство, я оставилъ подъ снѣгомъ одну калошку и долго отыскивалъ ее, причемъ вспомнилъ башмачника, который близь этого мѣста точно также провалился однажды въ снѣгъ. — Можетъ, они сообща меня и обчихвостили! со злостію я подумалъ, вытряхивая снѣгъ изъ калошки; потомъ поднялся на галлерею и посмотрѣлъ на знакомый мнѣ домикъ; кругомъ было тихо, огней вблизи не было видно; я присѣлъ на перила и такъ какъ нога моя попала на какой то твердый предметъ, то я наклонился и подвинулъ его ногой, — оказалось, что это былъ обломокъ кирпича; въ головѣ моей мелькнула одна мысль и я, не много думая, поднялъ его, осмотрѣлся и быстро сообразилъ, что мнѣ надо дѣлать. Я перешелъ улицу и остановился около примѣченнаго мною дома съ заколоченными окнами; крыльцо у него было наружное и такъ какъ для солнца здѣсь мѣсто было открыто, то снѣгъ съ этой стороны успѣлъ уже стаять. Я зашелъ подъ крыльцо и нѣкоторое время постоялъ тамъ, чувствуя волненіе, потомъ вдругъ меня ударило въ жаръ, я быстро подошелъ къ тому дому, гдѣ жила Марина Васильевна и, бросивъ въ среднее окно кирпичъ, снова отбѣжалъ къ заколоченному дому. Но я не ожидалъ того эффекта, который произошелъ отъ моего удара; послышался рѣзкій звонъ отъ падавшихъ стеколъ, вслѣдъ за нимъ гдѣ то очень близко залаяла собачонка, потомъ завыла вторая, третья, — по звукамъ слышно было, что собаки выбѣгали со дворовъ на улицу, а потому я вышелъ изъ-подъ крыльца, подъ которымъ первоначально спрятался, и хотѣлъ подняться по ступенькамъ вверхъ, но въ половинѣ лѣстницы ступенекъ не оказалось и я въ ужасѣ сталъ осматриваться въ темнотѣ; въ это время изъ-за угла выскочила собачонка и своимъ лаемъ привлекла другихъ собакъ, та по слѣдамъ ихъ прибѣжали и люди; потомъ меня, должно быть, привели къ дому… я помню моментъ, когда въ воротахъ появился высокій старикъ съ фонаремъ въ рукѣ; какіе то люди наклонялись ко мнѣ и разглядывали при тускломъ свѣтѣ фонаря; кто то ударилъ меня по головѣ; какъ разъ въ это время къ воротамъ подошла Марина Васильевна, я опустилъ глаза и началъ какъ бы дремать. — Папа, не трогай его, не трогай! повелительно сказала она. Я слышалъ кругомъ разговоръ, но что и кто говорилъ, этого я не понималъ; я очнулся въ совершенной темнотѣ, какая то женщина держала меня за руку; когда мы вышли съ ней на улицу, гдѣ стоялъ домъ Парасковьи Ивановны, она опустила мою руку и, ничего не говоря, оставила меня на дорогѣ. Подойдя къ воротамъ своего дома, я почувствовалъ себя страшно усталымъ, точно возвратился изъ далекаго странствованія, и такъ какъ мнѣ хотѣлось пройти въ домъ незамѣченнымъ, а дверь въ калиткѣ скрипѣла, то я долго не рѣшался тронуть веревочку, поднимавшую защелчку. Въ головѣ моей вертѣлись какіе то отрывки мыслей: — все равно, думаю, свяжу въ узелъ и уйду, мало ли что!.. а въ Америку не хошь?.. экзаменовъ не буду держать! рѣшилъ я про себя и мнѣ вдругъ стало отъ этого рѣшенія легче, страхъ отошелъ и я наконецъ насмѣлился отворить дверь. Въ гостиной слышалось еще движеніе, но я осторожно прошелъ чрезъ кухню въ свою комнату, никого не потревоживъ.
Однако уйти отъ Парасковьи Ивановны мнѣ не пришлось, во-первыхъ потому, что и подумалъ это я только для фигуры, которая допускается грамматикой, а во-вторыхъ потому еще, что денегъ у меня, какъ я говорилъ, не было ни копѣйки. Утромъ я не вышелъ къ чаю; когда же пришелъ изъ гимназіи, парасковья Ивановна велѣла прислугѣ накрыть мнѣ столъ въ моей комнатѣ, — это случилось въ первый разъ, какъ я жилъ у нея; чай вечерній тоже подали въ мою комнату. Такъ было и въ слѣдующіе дни. Парасковья Ивановна была со мной ласкова и виду не показывала, что думала, а Нюшу, къ моему счастію, я совсѣмъ въ эти дни не видѣлъ, — впрочемъ, съ этихъ поръ она и сама, видимо, избѣгала меня. Но все это можетъ быть со временемъ уладилось бы, если бы не случилось одного ничтожнаго обстоятельства, которое имѣло однако рѣшающее вліяніе на мою судьбу. Однажды, возвращаясь изъ гимвазіи, я услышалъ около мостика чрезъ Чернавку звонкій окрикъ: стекольщикъ! стекольщикъ! я взглянулъ на кричавшаго мальчишка и погрозилъ ему рукой; но вслѣдъ за этимъ услышалъ тотъ же окрикъ съ другой стороны дороги… Начиналась весна, ребятишекъ каждый день была полна улица и я съ тѣхъ поръ постоянно долженъ былъ слышать эту музыку: стекольщикъ! стекольщикъ! потомъ я сталъ ходить крадучись по тропинкѣ за огородами, но и тамъ не всегда могъ укрыться отъ ребятишекъ, которые притомъ должны были повышать голосъ, выкрикивая ненавистное мнѣ слово, и такъ какъ этимъ крикомъ они надоѣдали прочимъ обывателямъ, то я скоро получилъ всеобщую извѣстность въ околодкѣ.
Въ такомъ непріятномъ положеніи я прожилъ до того времени, какъ получилъ деньги изъ дома. На этотъ разъ отецъ выслалъ мнѣ болѣе значительную сумму, чѣмъ обыкновенно, назначая часть денегъ на проѣздъ на родину. Такъ какъ жить у Парасковьи Ивановны становилось уже слишкомъ тяжело, то мнѣ пришла мысль переѣхать на другую квартиру; но я былъ совершенно неопытенъ въ этихъ дѣлахъ и мысль моя легко могла остаться неисполненной, если бы не помогъ сбитенщикъ, который былъ очень доволенъ полученіемъ съ меня долга. Выпивая послѣ разсчета съ нимъ стаканъ горячаго напитка, я между прочимъ высказалъ свое затруднительное положеніе относительно квартиры и онъ мнѣ тотчасъ предложилъ остановиться на время у него. Такъ какъ мѣстность, гдѣ онъ жилъ, мнѣ была неизвѣстна, то онъ велѣлъ придти вечеромъ въ курень, откуда мы должны были вмѣстѣ отправиться къ нему на квартиру. Курень его мнѣ давно былъ знакомъ; днемъ сидѣла въ немъ жена, но когда хозяинъ возвращался съ базара, то отпускалъ ее домой, а самъ продолжалъ еще нѣкоторое время торговать. Какъ только я пришелъ, онъ тотчасъ хотѣлъ закрыть лавочку, но въ эту минуту зашелъ къ нему пріятель, съ которымъ онъ кой о чемъ потолковалъ и затѣмъ, попросивъ меня побыть чуточку въ куренѣ, ушелъ съ нимъ куда то по сосѣдству. Между тѣмъ въ его отсутствіе зашли въ курень два парня и потребовали сбитня; когда я сказалъ, что хозяина нѣтъ, одинъ изъ нихъ потрогалъ мѣдную баклану, въ которой былъ сбитень, потомъ высыпалъ изъ кисета на ладонь кучу табаку и, выбравъ изъ нея двѣ мѣдныхъ монеты, бросилъ ихъ на столъ. — Ну, чиновникъ, наливай! сказалъ онъ и, не дождавшись моего отвѣта, самъ налилъ два стаканчика, которые они и выпили съ товарищемъ, ведя между собой пріятный разговоръ. — Наливай еще! сказалъ другой парень, доставая такой же кисетъ изъ кармана. Тогда я, не дожидаясь, когда они сами станутъ наливать, налилъ имъ по стаканчику, не доливая послѣдніе до краевъ, и когда они выпили, предложилъ имъ еще, но они отказались по той причинѣ, что сбитень былъ холодный. — Ну, идетъ три копѣйки за пару! энергично я сказалъ, помня, что и самъ хозяинъ также иногда уступалъ гимназистамъ, но парни однако не пожелали больше пить. Хозяинъ пришелъ значительно веселѣе, чѣмъ ушелъ, и высказалъ большое удовольствіе, что я наторговалъ ему восемь копѣекъ. Затѣмъ мы общими силами заперли лавку и пошли къ нему на квартиру.
Я возвращался домой уже поздно вечеромъ и чувствовалъ себя невесело, несмотря на то, что удачно уладилъ дѣло съ новымъ хозяиномъ. Далеко еще не доходя до мостика, вдругъ я услышалъ откуда то сверху нѣжный, контральтовый окликъ: стекольщикъ! я оглянулся назадъ, посмотрѣлъ на окно, на крыши, но нигдѣ никого не было. Это ужасно поразило меня, тѣмъ болѣе, что я никакъ не ожидалъ этого въ такомъ разстояніи отъ своего дома; такъ какъ окликъ больше не повторялся, то я чрезъ нѣкоторое время сталъ сомнѣваться, дѣйствительно ли слышалъ его, или мнѣ только показалось, и тогда мнѣ стало страшно. Рѣшеніе мое уѣхать изъ этого края еще болѣе укрѣпилось и я, придя домой и дождавшись, когда всѣ улеглись спать, потихоньку сталъ сбирать вещи въ чемоданъ. Одну минуту у меня была мысль уйти ночью тайкомъ, но сдѣлать это почему то я не рѣшился. Я составилъ три стула рядомъ и легъ на нихъ не раздѣваясь, чтобы утромъ не проспать и выйти изъ дома раньше, чѣмъ Нюша встанетъ.
Не буду описывать того угнетеннаго состоянія, въ какомъ я находился при объясненіи съ Парасковьей Ивановной. Я отдалъ ей половину денегъ, которыя получилъ изъ дома, обѣщая заплатить остальныя послѣ каникулъ; съ собой я бралъ только узелъ, а чемоданъ просилъ ее на нѣкоторое время оставить у себя. Когда было все готово и я въ послѣдній разъ оглянулъ комнату, то почувствовалъ сильнѣйшую наклонность заплакать, но мнѣ было стыдно выказать это и я поскорѣе вышелъ въ кухню, не прощаясь съ Парасковьей Ивановной; однако въ кухнѣ Парасковья Ивановна остановила меня и велѣла сѣсть; изъ глазъ ея потекли слезы, которыхъ она нисколько не стыдилась. Посидѣвъ съ минуту, мы встали и помолились Богу, потомъ Парасковья Ивановна перекрестила меня и, сказавъ какія то слова, поцѣловала въ голову. Я кое какъ вынесъ изъ дома узелъ въ рукахъ, а на улицѣ долженъ былъ тащить его на плечахъ изогнувшись въ три погибели, и тяжесть ноши можетъ быть нѣсколько облегчала тяжесть, какую чувствовалъ я въ своей душѣ.
Переѣздъ мой къ сбитенщику былъ собственно говоря счастливой случайностію. Люди они были добрые, простодушные, дѣтей не имѣли и сами рѣдко сидѣли дома; мы сообща выбрали мѣсто на крылечкѣ, подъ крышей, гдѣ они оставляли ключъ отъ квартиры и когда я приходилъ изъ гимназіи домой, то самъ выставлялъ изъ печки горшокъ со щами, изъ которыхъ состоялъ мой обѣдъ по условію, самъ ставилъ себѣ самоваръ, словомъ на весь вечеръ оставался въ квартирѣ одинъ и никто не мѣшалъ мнѣ заниматься дѣломъ, а это было какъ нельзя болѣе кстати передъ экзаменами. Однако жъ, вмѣсто того, чтобы взяться за учебники и наверстать потерянное время, я взялъ въ библіотекѣ Путешествіе по Америкѣ Циммермана и читалъ его нѣсколько дней безъ перерыва, унося книгу съ собой въ гимназію, гдѣ могъ провѣрить прочитанное по географической картѣ Америки, висѣвшей на стѣнѣ въ актовой залѣ; кстати, въ этой же залѣ, въ заднемъ углу, стоялъ глобусъ, по которому я совершенно ошибочно, какъ послѣ оказалось, намѣтилъ путь въ Америку. Я говорю о пути въ Америку, — но развѣ я думалъ въ самомъ дѣлѣ ѣхать туда? ничего подобнаго, — напротивъ, когда я прочиталъ Циммермана, очередь дошла и до учебниковъ, которыми я со всей энергіей занимался въ теченіе двухъ или трехъ недѣль, наполняя свою пустую квартиру монотонными звуками дьячка, читающаго псалтырь надъ покойникомъ.
Свое поведеніе въ этотъ періодъ времени я могу сравнить съ поведеніемъ Кутузова въ двѣнадцатомъ году. Графъ Толстой въ своемъ обширномъ сочиненіи Война и Миръ показалъ, что успѣхи и неудачи нашей арміи въ этой войнѣ ни мало не зависѣли отъ Кутузова и что самъ Кутузовъ, какъ попавшая въ потокъ щепка, былъ увлекаемъ войсками съ одного мѣста на другое. Подобно тому и мои успѣхи и неудачи на экзаменахъ не зависѣли отъ воли моей, а были такъ сказать предопредѣлены самой судьбой, — иначе какъ объяснить, что экзамены довольно успѣшно прошли по предметамъ, которыхъ я совсѣмъ не зналъ, и напротивъ вышли неудачны по предметамъ, по которымъ я считалъ себя достаточно подготовленнымъ? особенно мнѣ памятна ботаника, по которой былъ у насъ послѣдній экзаменъ: этой наукой я никогда не занимался и учебника по ней не имѣлъ, но на экзаменѣ мнѣ попалъ билетъ о дубѣ, — въ моемъ воображеніи тотчасъ представился огромный дубъ, стоявшій на горѣ по рѣкѣ Сухонѣ въ тридцати верстахъ отъ Вологды, и одновременно съ этимъ вспомнилась народная пѣсня, въ которой упоминается могучій дубъ, и такимъ образомъ, опираясь на эти познанія, я могъ сказать, что дубъ есть растеніе, которое встрѣчается на горахъ, вдали отъ кустарниковъ, отличается величиной и крѣпостію и потому дѣлаются изъ него разныя вещи, какъ то дубовыя бочки, вѣнки и т. д.; правда, учитель поправилъ меня, сказавъ, что вѣнки дѣлаются лавровые, а не дубовые, тѣмъ не менѣе поставилъ двойку и это была побѣда не меньше бородинской. Затѣмъ мнѣ ничего не оставалось, какъ отступить къ Москвѣ. — Я не говорю, что это хорошій каламбуръ, но дѣло въ томъ, что въ дѣйствительности такъ именно случилось.
Не выдержавъ экзаменовъ, я не могъ рѣшиться въ этомъ году ѣхать на родину и написалъ отцу, что мнѣ назначена переэкзаменовка въ августѣ мѣсяцѣ по физикѣ и ботаникѣ, по которымъ у меня не было учебниковъ, а потому просилъ поскорѣе прислать денегъ на покупку этихъ книгъ и на мое содержаніе до августа. Отецъ мой былъ аккуратный человѣкъ и съ первой же почтой прислалъ мнѣ деньги, завернутыя въ черновую вѣдомость, на которой я ни одного слова, адресованнаго мнѣ, не нашелъ. Нѣсколько дней послѣ этой получки я ходилъ, какъ зачумленный, по улицамъ города, глазѣя на разные предметы, какіе попадались по дорогѣ, мысли мои до того были угнетены, что я неоднократно засыпалъ на бульварныхъ скамейкахъ и единственное развлеченіе находилъ только въ куренѣ, когда имѣлъ случай, за отсутствіемъ хозяина, налить покупателю стаканчикъ сбитня.
Квартира моя находилась близь Московской заставы и мнѣ случалось иногда видѣть изъ окна огромный дилижансъ, запряженный восьмеркой лошадей, въ родѣ того ковчега, въ какомъ ѣздили члены пиквикскаго клуба. Болтаясь цѣлые дни по городу, я случайно наткнулся на домъ, на фасадѣ котораго виднѣлась надпись: Контора дилижансовъ по дорогѣ въ Ярославль, ворота были растворены и на дворѣ какъ разъ стоялъ знакомый дилижансъ, около котораго происходила большая суматоха; я рѣшился зайти посмотрѣть и такъ какъ на меня никто не обращалъ вниманія, то не безъ удовольствія потолкался съ полчаса, пока дилижансъ не выѣхалъ со двора. Съ тѣхъ поръ мнѣ не разъ случалось заходить на станцію вечеромъ, когда подходило время отправки дилижанса и при этомъ я постоянно заставалъ тамъ какого то бритаго человѣка, съ полнымъ, румянымъ лицомъ, пожилыхъ лѣтъ; онъ больше всѣхъ суетился около дилижанса, давалъ совѣты пассажирамъ, переносилъ ихъ чемоданы и узлы и когда дилижансъ, нагруженный какъ барка пассажирами и поклажей, отправлялся въ путь, онъ тоже уходилъ со двора, видимо довольный собой; сначала я считалъ его служащимъ въ конторѣ, но нѣкоторыя замѣчанія ямщиковъ и дальнѣйшія мои наблюденія возбудили сомнѣніе въ этомъ. Однажды, совѣтуясь съ какой то барыней о вещахъ ея, лежавшихъ на крыльцѣ, онъ подозвалъ меня къ себѣ и подалъ одинъ узелъ, другой узелъ велѣлъ нести барынѣ, а самъ взялъ чемоданъ и затѣмъ мы всѣ отправились къ дилижансу; по просьбѣ его я влѣзъ на крышу дилижанса и привязалъ чемоданъ къ желѣзному парапету; за эти услуги барыня дала мнѣ пятакъ, который я, не сообразивъ въ чемъ дѣло, взялъ сначала въ руки, но бритый человѣкъ велѣлъ отдать его назадъ и учтиво поблагодарилъ за меня барыню. Когда же вслѣдъ затѣмъ дилижансъ тронулся въ путь, мы вмѣстѣ съ нимъ вышли со двора и тутъ въ первый разъ познакомились другъ съ другомъ, т. е. онъ узналъ, кто я такой, а я про него собственно ничего не узналъ, но изъ разговора съ нимъ извлекъ нѣкоторыя полезныя для меня свѣдѣнія. Прежде всего я узналъ отъ него, что тѣ люди, которыхъ мы провожали, ѣдутъ совсѣмъ не въ Ярославль, какъ я думалъ, а гораздо дальше Ярославля, — иные въ Москву, иные и въ самый Петербургъ, — отсюда я уже самъ могъ сдѣлать умственное заключеніе, что между этими городами и Вологдой нѣтъ особенныхъ препятствій; на мой вопросъ, который городъ лучше — Москва или Петербургъ, онъ отдалъ безусловное предпочтеніе послѣднему; но я возразилъ, что въ Москвѣ считается столько же жителей, сколько и въ Петербургѣ, на что онъ отвѣтилъ мнѣ: — за то въ Петербургѣ есть два жителя, которые перетянутъ всю Москву! и при этомъ назвалъ царствовавшаго тогда Государя и какого то Штиглица, о которомъ я не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Не давая мнѣ дальнѣйшихъ объясненій по этому предмету, онъ перевелъ разговоръ на желѣзную дорогу, проложенную отъ Ярославля до Петербурга и говорилъ о ней много и очень хорошо, но потомъ прибавилъ, что самъ никогда не видѣлъ ее.
Въ такомъ времяпрепровожденіи я провелъ цѣлый мѣсяцъ, не заглянувъ ни въ одинъ учебникъ. Но признаюсь, послѣднее обстоятельство меня мало тревожило, такъ какъ съ самаго начала каникулъ въ душѣ моей таилось убѣжденіе, что я долженъ буду выйти изъ гимназіи и эта мысль нѣсколько уравновѣшивала мое несчастіе, т. е. то, что я не выдержалъ экзаменовъ и не могъ побывать на родинѣ. Я ни мало не думалъ о томъ, что буду дѣлать, когда у меня выйдутъ деньги, но я боялся строгости отца и мысль, что онъ пріѣдетъ въ Вологду, наводила на меня страхъ; я припомнилъ, какъ онъ принялъ меня прошлымъ лѣтомъ и какъ тяжело было мнѣ жить на родинѣ первую недѣлю. — Уѣду лучше въ Ярославль и посмотрю машину! подумалъ я, провожая однажды дилижансъ, и такъ какъ дѣлать мнѣ было нечего и я всѣ дни проводилъ въ мечтаніяхъ, то мысль эта неоднократно еще и потомъ приходила мнѣ въ голову. Откровенно говоря, я былъ не прочь скрыться на нѣкоторое время изъ Вологды, такъ какъ постоянная опасность встрѣтить кого нибудь съ Песковъ или товарищей по гимназіи дѣлала для меня жизнь въ этомъ городѣ непріятной. Съ другой стороны мой переѣздъ въ чужой, незнакомый городъ долженъ былъ поразить родителей и мнѣ казалось, что они скорѣе вышлютъ мнѣ денегъ туда, чѣмъ въ Вологду; а получивши деньги, я могъ возвратиться въ Вологду, могъ уѣхать куда нибудь и дальше, — развѣ не уѣхалъ въ Москву Сашка, писарской сынъ изъ нашего села? — этотъ мальчишка изъ уѣзднаго училища поступилъ прямо въ третій классъ гимназіи и такимъ образомъ опередилъ меня на два года; у насъ съ дѣтства не было съ нимъ дружбы, а въ гимназіи онъ даже не хотѣлъ и знать меня; въ то время, какъ я долженъ былъ выйти изъ гимназіи, онъ кончилъ ее съ золотой медалью и былъ назначенъ стипендіатомъ въ Московскій университетъ. Хотя я никогда не былъ честолюбивъ въ наукахъ, но мнѣ всегда была свойственна та благородная гордость, которая часто бездѣльника не отличаетъ отъ человѣка съ достоинствомъ.
Въ началѣ августа мнѣ случилось быть близь гимназіи и я увидѣлъ выходившихъ изъ нея двухъ гимназистовъ, изъ которыхъ одинъ былъ мнѣ знакомъ; я остановился и поговорилъ съ нимъ; оказалось, что оба они не могли выдержать по нѣкоторымъ предметамъ экзаменовъ и желаютъ получить переэкзаменовку. Въ моей головѣ тотчасъ составилось рѣшеніе идти куда-то и дѣйствовать и я тупо, машинально ходилъ въ гимназію, искалъ тамъ какихъ то людей, видѣлся съ директоромъ и, устроивъ кое какъ свои дѣла, явился въ одно прекрасное утро въ контору дилижансовь. За это время я успѣлъ нѣсколько познакомиться съ условіями путешествія въ этихъ дилижансахъ и, благодаря протекціи, оказанной мнѣ ямщикомъ, получилъ билетъ на крышу дилижанса, на которой путешествіе стоило значительно дешевле, — надо сказать, что на крышу рѣдко допускались пассажиры и притомъ если они были легковѣсны; я самъ только разъ видѣлъ тамъ женщину, которая при своей худобѣ наврядъ ли вѣсила больше ея чемодана. Въ тотъ же день вечеромъ я отправился въ путь, сидя на своемъ высокомъ посту. Увы, мнѣ скоро пришлось убѣдиться, что маленькая экономія, сдѣланная мною, далеко не окупала тѣхъ непріятностей, какія приходилось испытывать въ дорогѣ. Непріятности эти начались съ перваго же движенія нашего экипажа. Такъ какъ дилижансъ былъ очень высокій, то при неровной дорогѣ размахъ верхушки его былъ настолько значительный, что мнѣ приходилось ерзать съ одной стороны на другую; ухватившись рукой за парапетъ, я находился въ постоянномъ нервномъ напряженіи, такъ какъ при малѣйшей оплошности могъ свалиться съ дилижанса, и это скоро привело меня въ такое состояніе, что въ нѣкоторыя минуты я близокъ былъ къ обмороку. Къ моему счастію на пятой верстѣ отъ города приходилось взбираться на гору, а потому ямщикъ пріостановилъ дилижансъ и, спустившись съ козелъ, обратился къ желающимъ съ просьбой выйти изъ дилижанса; я радъ былъ воспользоваться этимъ случаемъ и слѣзъ на землю, но при этомъ едва успѣлъ отнять руки отъ дилижанса, какъ меня понесло въ сторону и я упалъ; ко мнѣ тотчасъ подошелъ одинъ изъ вышедшихъ пассажировъ и, поднявъ меня съ земли, провелъ нѣсколько шаговъ подъ руку. Затѣмъ, когда дилижансъ поднялся на гору, я попросилъ у ямщика позволенія идти пѣшкомъ, такъ какъ все еще чувствовалъ небольшое головокруженіе; лошади бѣжали некрупной рысью и мнѣ приходилось все время трусить, но тѣмъ не менѣе этотъ способъ путешествія былъ для меня легче.
Въ полночь мы пріѣхали на станцію. Я слышалъ еще въ Вологдѣ, что чрезъ восемнадцать верстъ будетъ станція и потому утѣшалъ себя надеждою отдохнуть на ней; но къ моему несчастію отдыхъ продолжался всего полчаса, пока перекладывали лошадей. Погода была теплая, накрапывалъ дождь и такъ какъ ночь отъ этого еще больше сгустилась, то я, не рѣшаясь бѣжать за дилижансомъ, снова влѣзъ на крышу его; дождь сталъ усиливаться и были минуты настоящаго ливня; кругомъ было пусто и темно, изъ дилижанса ни звука не было слышно и я со страхомъ оглядывался по сторонамъ. Прошелъ можетъ быть часъ или полтора, небо стало проясняться, подулъ вѣтеръ и дождь сразу оборвался, но на мнѣ не осталось нитки сухой; тутъ же на крышѣ лежали мой узелъ и свернутое одѣяло, которые до такой степени намокли, что по пріѣздѣ въ Ярославль я усомнился, не положилъ ли кто въ нихъ кирпичей.
Въ Ярославль мы пріѣхали чрезъ полторы сутки рано утромъ; я чувствовалъ себя совершенно разбитымъ, прозябшимъ и потому радъ былъ, что могъ напиться чаю съ ямщиками изъ огромнаго самовара, какого я никогда еще не видалъ. Пока я пилъ чай, станція опустѣла и мнѣ уступили за небольшую плату отдѣльную комнату, которою я могъ пользоваться только до вечера. Я замѣтилъ однако, что всѣ на меня смотрѣли съ недовѣріемъ и хотя за комнату я отдалъ деньги впередъ, но хозяинъ, подбрасывая мѣдныя монеты на ладони, не торопился положить ихъ въ карманъ. Развѣсивъ по стульямъ мокрое платье изъ узла и растянувъ по полу одѣяло, которое представляло спекшійся блинъ, я легъ на кожаный диванъ и тотчасъ заснулъ богатырскимъ сномъ. Разбудилъ меня серебристый бой часовъ; я раскрылъ глаза и увидѣлъ на ствнѣ приколотую булавками модную картинку, которой долго любовался, не вставая съ дивана, пока не сообразилъ между другими мыслями, что я проспалъ цѣлыхъ десять часовъ. Вечернее солнце пріятно освѣщало комнату; я посмотрѣлъ въ окно, выходившее на грязный дворъ и мнѣ захотѣлось взглянуть на городъ. Собравъ свои вещи въ кучу, я перенесъ ихъ въ общую избу и вышелъ на улицу. Видно было, что мѣстность эта находилась вдали отъ центра города, строенія тутъ были небогатыя. Пройдя улицу до перваго перекрестка, я съ удовольствіемъ примѣтилъ въ недалекомъ разстояніи бульваръ, который имѣлъ конечно сходство съ вологодскимъ бульваромъ, какъ и со всякимъ другимъ, а потому я пожелалъ пройтись по нему; но лишь только вступилъ на песчаную аллею, какъ увидѣлъ на ней массу серебряныхъ монетъ, т. е. въ первую минуту мнѣ показалась масса, но когда я сталъ подбирать, ихъ оказалось всего на семь гривенъ; пересчитавъ деньги и оглянувшись кругомъ, я сталъ выискивать еще, проводя пальцами по песку и приминая траву по бокамъ аллеи, но больше ничего не нашелъ. Этотъ случай такъ пріятно подѣйствовалъ на меня, что самый городъ уже не казался мнѣ чужимъ и я почувствовалъ расположеніе къ обитателямъ его за ихъ простоту.
На слѣдующій день я отправился на базаръ, который оказался здѣсь совсѣмъ не такой, какъ въ Вологдѣ; трактировъ правда было много и здѣсь, но не было ни одной башни, у которыхъ обыкновенно стояли въ Вологдѣ сбитенщики. Я спросилъ, гдѣ находится гимназія, желая осмотрѣть это заведеніе и разсчитывая узнать у швейцара, гдѣ здѣсь бываютъ сбитенщики; однако швейцара мнѣ увидѣть не удалось и я нѣсколько разочарованный пошелъ домой, но по дорогѣ наткнулся на книжную лавочку, кругомъ которой на землѣ лежало множество разноцвѣтныхъ книгъ; я остановился и долго разсматривалъ ихъ; одинъ заголовокъ показался мнѣ интереснымъ и такъ какъ цѣна книги сравнительно съ величиной была ничтожная, то я купилъ ее и тутъ же купилъ у торговки варенаго картофеля и поспѣшно отправился на станцію. Весь остатокъ дня я провелъ за книгой, питаясь купленнымъ картофелемъ.
Книги этой мнѣ хватило съ нѣкоторыми промежутками на три дня и благодаря ей я провелъ это время недурно. Между чтеніемъ я неоднократно сбирался написать отцу письмо, но какое то внутреннее чувство мѣшало мнѣ исполнить это дѣло и я откладывалъ его со дня на день. Въ эти дни своихъ средствъ я еще не трогалъ, проживая тѣ деньги, которыя нашелъ на бульварѣ; своихъ же собственныхъ денегъ у меня было шесть рублей съ чѣмъ то и когда пришла очередь до нихъ, то я положилъ пять рублей въ заднее отдѣленіе портмоне, какъ запасный капиталъ, а рубль и мелочь назначилъ на текущіе расходы. Имѣя въ виду незначительность этой послѣдней суммы, я тотчасъ принялъ мѣры къ тому, чтобы жизнь обходилась какъ можно дешевле. Первымъ дѣломъ я перешелъ со станціи на постоялый дворъ, что сократило расходъ на пять копѣекъ въ день; затѣмъ я, не теряя времени, отправился съ прочитанной книгой въ знакомую лавочку съ намѣреніемъ продать ее, пока она не потеряла цѣны; но тутъ я потерпѣлъ неудачу, такъ какъ торговецъ не хотѣлъ давать мнѣ никакой цѣны за нее; я почувствовалъ почему то стыдъ и, повертевъ передъ собой книгу, незамѣтно отошелъ отъ лавочки. По дорогѣ къ дому я нечаянно попалъ на бульваръ, на которомъ нашелъ серебряныя монеты, и дойдя до этого счастливаго мѣста, захотѣлъ на всякій случай еще разъ порыться въ травѣ; во время моихъ поисковъ сзади подошли ко мнѣ двое молодыхъ людей и спросили, не потерялъ ли я чего? я сказалъ, что не потерялъ, а нашелъ, именно деньги нашелъ и думаю вотъ — не осталось ли еще; это ихъ заинтересовало и я объяснилъ имъ, какъ я нашелъ деньги и сколько; когда же они стали уходить, я предложилъ имъ, не желаютъ ли купить у меня книгу? они осмотрѣли книгу и отказались купить; тогда я немедленно досталъ изъ кармана перочинный ножъ и предложилъ имъ, не желаютъ ли купить его? одинъ изъ нихъ осмотрѣлъ ножъг спросилъ цѣну и, поторговавшись нѣсколько, купилъ за двѣнадцать копѣекъ. Я былъ очень радъ этой сдѣлкѣ, такъ какъ ножъ былъ мнѣ ни къ чему, и при этомъ у меня быстро составился планъ, какъ я могу сбыть книгу, которая мнѣ мѣшала въ рукахъ. На базарѣ я замѣтилъ столики съ мелкимъ товаромъ, между которымъ были и старые перочинные ножички; я тотчасъ отправился туда, выбралъ одинъ ножъ, подобный моему, и сталъ торговаться, преднамѣренно давая слишкомъ малую цѣну, чтобы предложить въ придачу свою книгу; къ моему удивленію торговецъ отказался отъ книги, а ножичекъ отдалъ за предложенную мной цѣну. Я снова отправился съ книгой и ножичкомъ на бульваръ и сталъ предлагать нѣкоторымъ купить или книгу или ножичекъ. Въ тотъ день мнѣ везло счастіе: до вечера я успѣлъ продать и то и другое, причемъ за ножичекъ получилъ выгоды три копѣйки, а книгу продалъ за двѣ копѣйки.
Сдѣлавъ этоть опытъ торговли, довольно удачный для перваго раза, я сообразилъ, что могу въ крайнемъ случаѣ выручить нѣсколько денегъ отъ продажи своего имущества, а чтобы имѣть болѣе точныя свѣдѣнія о немъ, я пересмотрѣлъ свои вещи. Признаться, движимое имущество мое было очень малоцѣнно, такъ какъ лучшая часть его осталась въ чемоданѣ у Парасковьи Ивановны; для начала я намѣтилъ нѣсколько вещей, которыя могъ продать безъ ущерба для себя; въ числѣ этихъ вещей были два учебника, привезенные зачѣмъ то изъ Вологды, и хотя теперь я зналъ уже цѣну книжнаго товара, но все таки отложилъ ихъ въ сторону; отложилъ также рамку съ фотографической карточкой неизвѣстнаго господина, которая долго стояла у меня на столѣ для украшенія; изъ крупныхъ вещей я намѣтилъ халатъ, изъ котораго теперь уже выросъ и старый жилетикъ; затѣмъ оставалось еще одѣяло, которое въ случаѣ нужды можно было замѣнить пальтомъ; я развернулъ его и посмотрѣлъ, — оно имѣло очень жалкій видъ, но тѣмъ легче мнѣ было растаться съ нимъ. Итакъ, когда вышли у меня деньги, назначенныя на текущіе расходы, я взялся прежде всего за это одѣяло и отправился съ нимъ на базаръ; тамъ я показывалъ его нѣсколькимъ торговцамъ и торговкамъ, спрашивая ихъ: сколько по вашему? но они давали столь малую цѣну, что я не согласился продать и ушелъ съ одѣяломъ домой. Однако на другой день я опять понесъ его туда и вчерашніе торговцы, какъ бы обрадовались мнѣ, добродушно привѣтствовали меня словами: — а, сколько по вашему! нѣкоторыя торговки не отказывались еще разъ посмотрѣть мое одѣяло, но сегодня онѣ давали уже меньшую цѣну, чѣмъ вчера; когда же одна молоденькая торговка, развернувъ одѣяло, подняла съ нимъ руки вверхъ, какой то торговецъ толкнулъ ее сзади и она, запутавшись ногами, упала съ одѣяломъ на мокрую землю; всѣ захохотали, торговка стала браниться съ торговцемъ, оставивъ одѣяло въ грязи, я поскорѣе поднялъ его и сконфуженный ушелъ съ базара.
Тѣмъ не менѣе въ теченіе недѣли я успѣлъ продать одѣяло и другія вещи, намѣченныя мною; но вырученныя деньги были такъ ничтожны, что тотчасъ же и уходили на разные расходы и вмѣстѣ съ тѣмъ постепенно уменьшался мой запасный капиталъ. Всѣ эти дни я бродилъ по улицамъ, придумывая всевозможныя комбинаціи для наживы денегъ и все еще не рѣшаясь написать домой письмо. Разъ какъ то шелъ по улицѣ деревенскій парень съ бадьей на головѣ и громко выкрикивалъ: рыба живая, рыба! на встрѣчу шла какая то женщина и купила у него нѣсколько рыбы; рыбной торговли въ разносъ у насъ въ Вологдѣ не было, а такъ какъ мнѣ было безразлично идти по улицѣ въ ту или другую сторону, то я пошелъ за парнемъ, который продолжалъ громко выкрикивать свой товаръ; вскорѣ у него опять купили изъ окна нѣсколько рыбы; послѣ этого мнѣ случилось идти по набережной Волги и я невольно подумалъ себѣ: тутъ много рыбы, должна хорошо ловиться! и такъ какъ я воображалъ, что парень самъ наловилъ рыбы, то въ раздумьи повернулъ на базаръ съ цѣлью посмотрѣть удочки и другія принадлежности; но дорогой пришло мнѣ въ голову: нельзя же ловить рыбу и зимой! и я пересталъ думать объ этомъ. Вообще я долженъ сказать, что торговая часть казалась мнѣ дѣломъ подходящимъ, но лишнія деньги уже были издержаны, а затрачивать на это послѣднія я боялся. — Вотъ если бы приказчикомъ можно было поступить, самое благородное дѣло! у Парасковьи Ивановны есть купцы въ Вологдѣ, — зачѣмъ я поѣхалъ такъ зря! мысленно укорялъ я себя.
Въ одно утро я всталъ очень рано и, напившись въ сосѣднемъ трактирѣ чаю съ баранками, такъ же нечаянно рѣшилъ вернуться въ Вологду, какъ нечаянно поѣхалъ въ Ярославль. Вещей у меня оставалось уже мало и я могъ отправиться въ путь пѣшкомъ; а такъ какъ каждая копѣйка была теперь на счету, то я въ тотъ же день исполнилъ свое рѣшеніе. Къ сожалѣнію, я былъ еще не опытенъ въ далекихъ путешествіяхъ, — узелъ, который казался мнѣ легкимъ, когда я поднималъ его въ комнатъ съ полу, скоро сталъ отягощать меня и я поминутно перекидывалъ его съ одного плеча на другое, или бралъ подъ мышку, или несъ въ рукахъ, опустивши книзу; не потерявъ еще изъ виду города, я долженъ былъ нѣсколько разъ отдохнуть на дорогѣ; а такъ какъ и встрѣчные люди, казалось мнѣ, слишкомъ обращали на меня вниманіе, то я наконецъ сообразилъ, какъ могу поправить свою ошибку и, отойдя нѣсколько въ сторону отъ дороги, вынулъ изъ узла полотенцо, привязалъ его концами къ нижнимъ угламъ узла и перекинулъ чрезъ плечи въ родѣ котомки; въ такомъ видѣ я долженъ былъ походить на странника и внушать прохожимъ должное уваженіе. Пройдя такимъ образомъ верстъ пятнадцать, я остановился въ одной деревнѣ поѣсть. — Куда идешь, молодецъ? спросила меня баба, поставивъ на столъ крынку молока. — По дѣламъ! лаконически отвѣтилъ я, такъ какъ мнѣ не понравилось названіе меня молодцомъ. Когда я порядкомъ закусилъ и хотѣлъ заплатить деньги, баба отказалась взять съ меня что нибудь и потому я не счелъ уже возможнымъ уклониться на вторичный вопросъ ея, куда я иду. — Иду въ Вологду, тетушка! ласково я сказалъ. — Чтой то какъ будто идешь не туда, проговорила она, но я не обратилъ вниманія на ея слова. Затѣмъ я прошелъ еще приблизительно столько же и остановился въ деревнѣ; тутъ то я дѣйствительно узналъ, что шелъ по костромской дорогѣ, совсѣмъ въ другую сторону отъ Вологды. Не знаю, самъ ли я перепуталъ въ Ярославлѣ путь, или несвѣдущій человѣкъ ввелъ меня въ заблужденіе, какъ бы то ни было я долженъ былъ вернуться обратно въ Ярославль. Весь день я шелъ безъ отдыха и страшно усталый вернулся въ городъ къ самой ночи, когда въ рѣдкомъ домѣ виднѣлся огонь.
Переночевавъ въ Ярославлѣ и обсудивъ свое положеніе, насколько моя голова могла въ то время обсуждать, я уже не рѣшился во второй разъ идти въ Вологду. Мнѣ все теперь стало казаться болѣе въ мрачномъ видѣ, чѣмъ было два дня назадъ: вспомнилась опять гимназія, мое посрамленіе на экзаменахъ, долгъ Парасковьѣ Ивановнѣ, который я обѣщалъ заплатить послѣ каникулъ… Нѣсколько дней я провелъ совершенно праздно, болтаясь по улицамъ города, осматривая вывѣски, прислушиваясь къ уличнымъ сценамъ и проч.; нельзя сказать, чтобы несчастіе ходило за мной по пятамъ, я жилъ разсѣянно и каждую минуту ожидалъ откуда то перемѣны судьбы. Вотъ тѣмъ и хороша юность, что всякое горе скользитъ мимо, не проникая въ самую душу, — но не такъ ли скользитъ въ это время и счастіе?.. Во время моихъ безцѣльныхъ путешествій по городу мнѣ пришла мысль написать письмо матушкѣ, адресуя его на имя священника нашего села; въ первую минуту я былъ въ восторгѣ отъ этой мысли и пожалѣлъ, что она не пришла мнѣ раньше въ голову; но житейская практика скоро привела мои чувства въ норму; первымъ дѣломъ я, конечно, долженъ былъ пріобрѣсти листъ бумаги и сѣсть за столъ; къ сожалѣнію, чернильница, которую мнѣ далъ хозяинъ, оказалась высохшей и чернилъ во всемъ домѣ не нашли; при помощи воды я развелъ нѣсколько капель черной жидкости, но такъ какъ на бумагѣ оставались слишкомъ блѣдныя буквы, то я прибавилъ въ эту жидкость размятаго угля, — строчки вышли черныя, но когда я перевернулъ страницу на другую сторону, то вся она отпечаталась на задней страницѣ и я долженъ былъ, къ моему огорченію, покупать новый листъ бумаги. Какъ бы то ни было, письмо было написано и послано и я нѣсколько дней чувствовалъ себя довольно спокойно.
Въ это время мой запасный капиталъ былъ уже весь израсходованъ, но такъ, какъ нельзя было жить безъ денегъ, то я постепенно продавалъ вещи, какія у меня еще оставались; узелъ мой скоро сталъ такимъ тощимъ, что я носилъ его съ собой, памятуя изреченіе изъ латинскаго учебника: omnia mea mecum porto. Однажды мнѣ случилось быть на вокзалѣ желѣзной дороги, гдѣ я увидѣлъ толпу мужиковъ, расположившихся спать на широкихъ скамьяхъ; походивши по вокзалу и видя, что на меня никто не обращаетъ вниманія, я прикурнулъ въ одномъ углу со своимъ узелкомъ и заснулъ; когда же проснулся, кругомъ меня было уже пусто, изъ растворенныхъ дверей слышались звонки, свистки и крики людей; вокзальные часы показывали одиннадцать. Имѣя въ виду, что часть ночи я уже провелъ, не платя за ночлегъ, и что на постояломъ дворѣ всѣ теперь спали, я пожелалъ остаться здѣсь до утра и легъ на скамью, противъ лампадки, горѣвшей передъ образомъ, чтобы не такъ было страшно; къ несчастію, сторожъ замѣтилъ меня и такъ какъ я представился спящимъ, онъ пожалѣлъ, что я проспалъ поѣздъ, но тѣмъ не менѣе остаться мнѣ на вокзалѣ не позволилъ. Я вышелъ на улицу и медленно поплелся на постоялый дворъ, — лучше бы, думалъ, лежать въ углу, никто не замѣтилъ бы. Постоялый дворъ былъ далеко отъ вокзала и когда я дошелъ до него, стало мерещиться утро; я остановился у воротъ и, представивъ себѣ большую избу съ спящимъ на полу народомъ, который я долженъ обезпокоить, не рѣшился войти въ домъ, походилъ нѣсколько времени подъ окнами и тихонько опять направился къ вокзалу, но выйдя нечаянно на Волгу, продолжалъ свой путь по горѣ до Демидовскаго лицея. Въ это время показался изъ-за горизонта красный дискъ солнца и оживилъ прекрасный видъ, который открывался съ горы; я прилегъ на каменную стѣнку и скоро заснулъ; ко и тутъ не удалось мнѣ хорошенько поспать, — прохожіе тревожили, какая то женщина толкнула меня въ плечо, собака лизнула руку и испугала меня; я снова пошелъ по горѣ и на ходу нѣсколько разъ начиналъ дремать, но мнѣ мѣшалъ узелокъ, выскользавшій изъ-подъ мышки; не будучи въ состояніи справиться со своими глазами, которые непреодолимо смыкались, я спустился съ горы и обмылся въ рѣкѣ, а такъ какъ воду доставать было неудобно, то сонъ у меня прошелъ и я въ бодромъ уже состояніи направился по берегу къ тому зеленому острову, который замѣтилъ отъ Демидовскаго лицея. Проходя мимо перевоза, я купилъ въ ларѣ фунтъ ситника и ѣлъ дорогой, пока не дошелъ до самаго острова, расположеннаго нѣсколько ниже города. Солнце уже довольно сильно припекало; разстояніе между берегомъ и островомъ было небольшое и такъ какъ красный оттѣнокъ воды показывалъ, что мѣсто здѣсь не глубокое, то я захотѣлъ попробовать перейти на островъ, гдѣ никто не помѣшалъ бы мнѣ поспать на солнцѣ. Оставивъ пока платье и узелокъ на берегу, я не безъ страха перебрелъ на островъ, такъ какъ вода все таки доходила по горло.
Островъ былъ кругомъ закрытъ кустарникомъ и, судя по травѣ, нигдѣ не мятой, онъ никѣмъ не былъ посѣщаемъ; въ травѣ въ двухъ трехъ мѣстахъ я замѣтилъ песчаныя ямы, въ видѣ котловинокъ; песокъ былъ желтый, теплый, я сѣлъ для пробы въ котловинку и, испытавъ въ этомъ удовольствіе, поспѣшилъ перенести съ берега свое платье и узелокъ; затѣмъ я внимательно осмотрѣлъ всѣ кусты на островѣ, желая убѣдиться, что никакого врага, могущаго причинить мнѣ вредъ, не находилось на немъ. Купанье освѣжило меня; будучи пригрѣтъ на солнцѣ и чувствуя сытость послѣ съѣденнаго фунта ситника, я бросился на мягкую траву, растянулся и подъ вліяніемъ истомы немедленно заснулъ. Я проснулся, когда солнце спускалось къ горизонту и съ трудомъ сообразилъ, гдѣ находился; но затѣмъ съ истиннымъ наслажденіемъ напился изъ Волги воды и почувствовалъ желаніе поѣсть, — лучше бы, подумалъ я, купить давеча хлѣба побольше, чѣмъ этого ситника. Пользуясь полнымъ уединеніемъ, я захотѣлъ провѣрить свой капиталъ и имущество, на что не потребовалось много времени, такъ какъ въ кошелькѣ моемъ находилось всего нѣсколько мѣдныхъ монетъ, а въ узлѣ одна пара бѣлья, полотенцо и кое какая мелочь, не имѣвшая цѣны, какъ то: кусочекъ сѣраго мыла, ломаная гребенка, карточка неизвѣстнаго господина, но уже безъ рамки и т. п. Я задумался о томъ, что мнѣ напишетъ матушка и получу ли я деньги? и если получу деньги, нужно ли мнѣ ѣхать въ Вологду или остаться въ Ярославлѣ?.. я посмотрѣлъ кругомъ себя и подумалъ: этотъ островъ ничей, развѣ я не могу завести здѣсь маленькій домъ и огородъ? я прикинулъ на глазъ, выйдетъ ли такой огородъ, какъ на родинѣ, — навѣрное выйдетъ, рѣшилъ я, — огородъ у насъ вчетверо больше дома, а домъ сорокъ два шага въ одну сторону и сорокъ шаговъ въ другую… я всталъ съ мѣста и сталъ шагать по острову по теченію Волги, — положимъ, думалъ я, тогда у меня шаги были меньше… а сколько одного картофеля родилось, не съѣшь и въ цѣлый годъ!.. Я обшагалъ островъ кругомъ и рѣшилъ, что домъ поставлю на заднемъ возвышеніи, окнами на Ярославль, а на берегъ устрою мостикъ съ проваломъ, чрезъ который буду перекидывать доску для себя, а къ ночи стану ее убирать, чтобы никто другой не попалъ. Переходя отъ этой фантазіи къ дѣйствительности, я случайно напалъ на мысль, которая показалась мнѣ достойной вниманія. — Вотъ только досокъ нѣтъ, подумалъ я, а можно бы отличный шалашикъ сдѣлать!.. я прошелъ къ мѣсту, гдѣ росла трава побольше и нарвавъ ея порядочную охапку, раскидалъ тонкимъ слоемъ кругомъ песчаной ямы. Солнце стало уже садиться, къ тому же и аппетить мой увеличился, я связалъ свое имущество и тѣмъ же способомъ, какимъ попалъ на островъ, перешелъ на берегъ, хотя купанье на этотъ разъ не сопровождалось пріятнымъ чувствомъ, какъ было утромъ.
Идя по берегу Волги, я на одну минуту задумался надъ вопросомъ, гдѣ мнѣ лучше поѣсть: зайти ли въ съѣстную лавочку и взять порцію щей, или купить ситника, который обходился дешевле? Дойдя до знакомаго мнѣ ларя, я окончательно рѣшилъ вопросъ въ пользу ситника, хотя можетъ быть причиной этого предпочтенія, кромѣ разсчета, было и желаніе полакомиться, такъ какъ ситникъ, ѣденный мною утромъ, былъ съ закаломъ и тѣмъ пріянымъ ароматомъ, какой бываетъ въ недопеченомъ бѣломъ хлѣбѣ. Къ сожалѣнію, однимъ фунтомъ я не утолилъ своего голода, но прикупать уже не хотѣлъ, потому что тогда ничего не выгадалъ бы противъ лавочки. Закусывалъ я на берегу, близь перевоза, и съѣвши ситникъ, перешелъ къ костру, у котораго молодой парень варилъ въ котлѣ какую то похлебку. Прибывшіе съ паромомъ мужики молча сняли мнѣ шапки и окружили костеръ, весело переговариваясь насчетъ покупки чего то къ ужину; потомъ каждый изъ нихъ вынималъ по гривнѣ и бросалъ на грязную ладонь одному мужику, который съ собранными деньгами быстро побѣжалъ въ гору. Распространявшійся по воздуху паръ отъ котла сильно возбуждалъ мой аппетитъ. — Все равно, пойду еще куплю! рѣшилъ я про себя и отправился въ ларь покупать ситника.
Было уже темно. Я ѣлъ свой ситникъ, ходя взадъ и впередъ по берегу Волги, и когда прикончилъ его, сталъ думать, куда мнѣ теперь направиться. Въ карманѣ у меня еще было на ночлегъ и хотя я разсчитывалъ на слѣдующій день продать пару бѣлья и полотенцо, но все таки страшно было оставаться безъ копѣйки; въ этомъ нерѣшительномъ состояніи я поднялся на гору и медленно пошелъ по улицамъ, инстинктивно направляясь къ постоялому двору; на улицахъ тускло горѣли фонари, въ домахъ свѣтились огни; шелъ я съ часъ или больше и сталъ примѣчать, что иду по незнакомой мѣстности; тогда я снова вышелъ на Волгу, чтобы оріентироваться и, подвигаясь шагъ за шагомъ по горѣ, опять очутился противъ перевоза. У костра никого не было видно, огонь начиналъ потухать, съ рѣки слышался плескъ воды и глухіе звуки, но парома нельзя было въ темнотѣ разсмотрѣть; я спустился внизъ и заглянулъ въ низенькій шалашъ, стоявшій у костра, — тамъ спалъ молодой парень, который готовилъ давѣ кушанье; я набралъ на берегу щепъ и палокъ, положилъ ихъ на костеръ и сѣлъ; кругомъ было тихо, черно; меня стала одолѣвать дремота… Я проснулся, когда было совсѣмъ свѣтло; на мнѣ лежалъ чей то армякъ, костеръ еще тлѣлъ, но головни въ немъ были толстыя, какихъ не могло быть отъ моихъ палокъ; паромъ съ телѣгами и лошадьми только что отплылъ отъ противоположнаго берега; я заглянулъ въ шалашъ, но тамъ парня уже не было, а спали подъ полушубками два бородатыхъ мужика. Я не хотѣлъ дождаться парома и, осторожно положивъ армякъ въ шалашъ, пошелъ на гору, гдѣ свѣтило солнце. Вскорѣ раздался отдаленный, глухой звукъ колокола, за нимъ другой поближе, тоненькій, звенящій и затѣмъ по всему городу пошелъ звонъ на перебой; я дошелъ до первой церкви и, выждавъ проходившую старушку, вслѣдъ за ней и самъ вошелъ въ церковь, гдѣ простоялъ въ углу до конца службы.
Въ этатъ день я окончательно освободилъ себя отъ узла, продавъ на базарѣ послѣднее, что было можно продать; мелкія же вещи, какія еще остались, я размѣстилъ по карманамъ. Устроивъ это дѣло, я немедленно принялся за другое, которое было намѣчено мною наканунѣ. Прежде всего я долженъ былъ отыскать двѣ-три небольшія доски и перетащить ихъ на островъ; но сдѣлать это оказалось не такъ просто; съ нѣкоторымъ трудомъ и несовсѣмъ законнымъ путемъ я нашелъ одну доску и, взваливъ ее на плечи, отправился по берегу Волги къ острову; за городомъ, по росшимъ по берегу кустарникамъ я успѣлъ добыть кое какой древесный матеріалъ и, собравъ все это въ кучу, поспѣшилъ вернуться къ ларю, отстоявшему на версту отъ острова, чтобы купить хлѣба и соли. Затѣмъ я попалъ обычнымъ способомъ на островъ и, внимательно осмотрѣвъ его, принялся за дѣло. Такъ какъ трава, разбросанная мною по землѣ, снизу была еще сыра, то я растрясъ ее и перевернулъ; потомъ началъ устраивать надъ одной котловинкой шалашикъ; дѣло было нехитрое и мнѣ не нужно было учиться ему у Робинзона Крузэ; такъ какъ еще въ дѣтствѣ случалось не разъ строить съ ребятишками подобныя жилища. Сдѣлавъ надъ ямой небольшую шарагу изъ палокъ, я наложилъ сверху доску и сучья, нарвалъ сырой травы и покрылъ ею крышу; въ яму я имѣлъ въ виду положить сѣно, которое сушилось на землѣ; но затѣмъ нужно было укрѣпить шалашикъ, чтобы не снесло его вѣтромъ, нужно было сдѣлать разныя присобленія, — вообще, дѣла было не мало и время незамѣтно прошло до самаго вечера. Но задолго еще до вечера я успѣлъ съѣсть купленный мною хлѣбъ, — увы, аппетитъ у меня былъ совершенно не по средствамъ, я чувствовалъ себя голоднымъ.
Весь этотъ день погода стояла прекрасная, но къ вечеру небо стало заволакиваться тучами, которыя я, будучи занятъ устройствомъ жилища, не сразу замѣтилъ. Когда темнота стала надвигаться быстрѣе, чѣмъ это бываетъ въ сумерки, и дождь несомнѣнный былъ виденъ очень близко въ сторонѣ, я съ зоркостію человѣка, выросшаго въ лѣсу, посмотрѣлъ на свой шалашикъ и, не ожидая отъ него серьезной защиты, поспѣшилъ перебраться на берегъ. Едва я успѣлъ добѣжать до крайнихъ строеній города, какъ пошелъ дождь и я скрылся отъ него за стѣной какого то сарая. Прошелъ часъ или больше, дождь не унимался; ноги мои стали уставать, я осмотрѣлся кругомъ и перебѣжалъ къ другому строенію, гдѣ навѣсъ былъ пошире и я могъ присѣсть на обрубокъ. Въ воздухѣ чувствовалась теплота, однообразный шумъ отъ капель убаюкалъ меня и я задремалъ.
Стало свѣтать. Я все еще дремалъ, но лай собакъ въ отдаленіи, неопредѣленные звуки, иногда окрикъ человѣка безпокоили меня и я чаще и чаще просыпался отъ своей дремоты. На ближайшей колокольнѣ уже нѣсколько разъ трезвонили. Дождь продолжалъ трусить и я не смѣлъ выйти изъ-подъ навѣса, такъ какъ въ мокрой одеждѣ мыкаться по городу не представляло пріятности; идти на постоялый дворъ — нужны были деньги, которыя я хотѣлъ сберечь на хлѣбъ; съ другой стороны, чтобы достать хлѣба, нужно было выйти изъ-подъ навѣса и намокнуть; поэтому я предпочиталъ оставаться въ выжидательномъ положеніи и высидѣлъ на обрубкѣ до половины дня; въ это время случилась минута, когда дождь прекратился и я немедля отправился въ городъ, имѣя намѣреніе гдѣ нибудь въ удобномъ мѣстѣ поѣсть; но не успѣлъ пройти одной улицы, какъ снова стало моросить и я пріостановился подъ воротами одного дома; къ несчастію, дождь скоро усилился и я, прижавшись къ косяку, простоялъ еще часа два или три, пока небо не стало проясняться. Пробывъ больше сутокъ на улицѣ, почти не спавши, я чувствовалъ себя страшно утомленнымъ и рѣшился пойти на постоялый дворъ, забывъ всякіе денежные разсчеты.
Послѣ этого прошло еще два дня до срока, когда я долженъ былъ, по моему разсчету, получить отъ матушки отвѣтъ на мое письмо. Въ послѣднюю ночь отъ волненія я почти не спалъ, провертѣвшись на голой скамьѣ до самаго утра, и въ девятомъ часу ходилъ уже по улицѣ около почтовой конторы, которая не была еще открыта; но извѣстно, что судьба всегда отдаляетъ срокъ исполненія того, чего съ нетерпѣніемъ желаешь, — исключается только 20 число для чиновниковъ; письма я ни въ этотъ день ни въ слѣдующій не получилъ, а на третій не могъ уже и ждать, такъ какъ между нашимъ уѣзднымъ городомъ и Вологдой почта ходила только два раза въ недѣлю. Все это время почти безъ перерыва шелъ дождь, было грязно, холодно, и такъ какъ въ такую погоду необходимо нужно было имѣть пристанище, то хлѣба въ послѣдніе два дня я не покупалъ.
Наконецъ наступилъ день, когда я получилъ столь желанное письмо. Не думаю, что много разъ въ жизни приходится кому бы то ни было испытать такое счастіе, какое я испыталъ при видѣ пяти красныхъ печатей! за счастіе любви, за счастіе отъ вина или выигрыша каждый изъ насъ платится впослѣдствіи, но счастіе отъ пяти печатей надо оплатить впередъ. Развернувъ въ почтовой конторѣ письмо, я дрожащими пальцами пересчиталъ деньги и урывками прочиталъ его, первоначально остановившись на лѣстницѣ конторы, а потомъ спрятавшись отъ людей на дворѣ за какимъ то строеніемъ. Вслѣдствіе разныхъ пертурбацій жизни я немного сохранилъ писемъ, но это драгоцѣнное письмо матушки до сихъ поръ у меня цѣло. —
«Милый мой Ванечка, писала она, — что это ты сдѣлалъ и зачѣмъ уѣхалъ въ чужой городъ? я тебѣ писала въ Вологду и сама хотѣла ѣхать, очень безпокоилась, а папаша уѣхалъ въ объѣздъ и я заняла деньги у отца Николая и своихъ восемь рублей, которые посылаю тебѣ, но прошу тебя поѣзжай скорѣе въ Вологду и выучи всѣ науки и тогда папаша проститъ и ты на будущій годъ пріѣзжай къ намъ. Милый Ванечка, обрадуй свою мамашу, выучи все, что у васъ надо, зачѣмъ ты сталъ лѣниться, а папаши не бойся, онъ не поѣдетъ къ тебѣ, онъ укоряетъ меня, что я избаловала тебя и пошли у нась ссоры. Прошу еще тебя, не пиши ему, что ты уѣхалъ въ этотъ городъ, а напиши, что прошелъ всѣ экзамены и дальше пошелъ. Дорогой сыночекъ мой, какъ бы я хотѣла увидѣть тебя, какой ты теперь сталъ, Коли не стало и все плачу о немъ и ты не пріѣхалъ лѣтомъ, только Машенька радуетъ меня, она уже хорошо ходитъ на ножкахъ. Всю зиму я ждала лѣта, а ты лѣтомъ не пріѣхалъ и насадила по грядкѣ гороху и бобовъ и некому было ѣсти, я ходила между грядами и вспоминала тебя. Все посохло, а бабки твои я сохраняю, какъ будто вижу тебя маленькаго. Прошу тебя, душенька, не огорчай меня и послушайся меня, выучи науки и снова опять учись, иначе какъ ты увидишь меня и какъ я тебя увижу, папаша не позволитъ тебѣ здѣсь жить и мнѣ страшно подумать, какъ онъ будетъ недоволенъ тобой. Милый мой Ваня, я бы должна очень строго написать тебѣ, но я не умѣю такъ, какъ папаша, душенька мой, неужели ты не обрадуешь меня и не пріѣдешь на будущее лѣто, молю Бога, чтобы онъ далъ тебѣ талантъ и благословляю тебя съ любовью на счастіе и радость. Я слава Богу здорова и Машенька кланяется тебѣ».
Далѣе слѣдуетъ подпись, а нѣсколько пониже подписи сдѣланъ крючекъ, за которымъ приписано въ самомъ углу письма: «Машенька эту черту сдѣлала сама».
Изъ почтовой конторы я поспѣшно отправился на постоялый дворъ, который въ это время всегда бывалъ пустъ; тамъ на свободѣ я перечиталъ письмо два раза и такъ какъ душа моя была переполнена чувствами, для меня самого еще неясными, смутными, то я вышелъ изъ мрачной комнаты на улицу и машинально направился къ Волгѣ, близь которой проводилъ большую часть времени въ мои бѣдственные дни. Я прошелъ всю набережную и остановился на горѣ противъ перевоза; тутъ мнѣ пришла нечаянно мысль угостить перевозчиковъ гостинцами и я немедля пошелъ въ лавку; послѣ продолжительнаго осмотра товаровъ, я купилъ наконецъ баранковъ четыре фунта и, надѣвъ двѣ большія связки на руку въ видѣ ожерелковъ, спустился къ рѣкѣ; какъ разъ въ это время мужики, оставивъ паромъ, подошли къ своему шалашу, но между ними происходилъ какой то споръ и я долженъ былъ переждать его; въ это время подошли сзади чужіе мужики, пріѣхавшіе на телѣгахъ, и такъ какъ у шалаша образовалась слишкомъ большая толпа, то я отошелъ нѣсколько въ сторону; но первый моментъ былъ уже потерянъ и у меня появилась робость и сомнѣніе въ томъ, какъ я долженъ начать угощеніе; шумъ между тѣмъ увеличивался, сзади подъѣзжали новыя телѣги, я постоялъ еще нѣкоторое время и пошелъ въ гору, утѣшаясь тѣмъ, что никто не могъ знать моего намѣренія.
Купленные мною баранки пошли въ собственное употребленіе въ теченіе послѣдующихъ двухъ или трехъ дней. Теперь я имѣлъ уже посуточное пристанище на постояломъ дворѣ и когда выходилъ со двора, то набивалъ полные карманы баранками и привольно бродилъ по улицамъ, уничтожая ихъ и разсматривая городъ, какъ любознательный туристъ, имѣющій довольно свободнаго времени. Баранки развлекали меня, давая свободу фантазіи, и я имѣю причины думать, что послѣдующія событія моей жизни хотя малой долей зависѣли отъ способа уничтоженія этихъ четырехъ фунтовъ баранковъ.
Когда баранки были съѣдены и первый рубль изъ новыхъ денегъ израсходованъ, тогда я, не много думая, простился съ добрымъ хозяиномъ и отправился на пароходную пристань ко времени отплытія парохода въ Рыбинскъ. Отъ Ярославля до Рыбинска шестьдесятъ верстъ и стоитъ на пароходѣ всего тридцать копѣекъ; на такихъ большихъ пароходахъ, какіе были въ Ярославлѣ, мнѣ не случалось еще плавать и потому естественно было желаніе прокатиться до города, который мнѣ былъ не болѣе чужой, чѣмъ Ярославль. — Сашка поѣхалъ въ Москву, а мы можемъ въ самый Петербургъ! подумалъ я въ насмѣшку непріятному товарищу дѣтства и хотя это было не болѣе, какъ игра фантазіи, но и въ самомъ дѣлѣ вышло такъ, что на другой день вечеромъ я катился по Рыбинско-Бологовской желѣзной дорогѣ къ Петербургу. Правда, я въ Вологдѣ мечталъ объ Америкѣ, а въ эту страну вела та же Рыбинско-Бологовская дорога.
И вотъ я только теперь дошелъ до того времени, съ котораго хотѣлъ начать романъ. Конечно, ничего не могло быть естественнѣе, какъ начать съ пріѣзда въ Петербургъ, который представляетъ болѣе обширное поле для романа. Описывать любовь въ отроческомъ возрастѣ или путешествіе гимназиста въ Ярославль, — это значитъ пойти съ большой корзиной весной за земляникой. Въ полтора года я написалъ три главы, — такъ могъ писать только лордъ Байронъ пѣсни Донъ-Жуана, но онъ былъ богатый человѣкъ.
Итакъ, въ одинъ осенній вечеръ я пріѣхалъ въ Петербургъ и хотя съ моимъ пріѣздомъ никакихъ замѣчательныхъ явленій въ природѣ не совпало, но я имѣю право думать, что съ меня начался счетъ населенія столицы на второй милліонъ, — слѣдовательно, я на этомъ мѣстѣ первый нумеръ. Говорятъ, что Петербургъ сухой и черствый городъ, въ которомъ никто не принимаетъ участія въ своемъ сосѣдѣ. Я не скажу этого. Напротивъ, по пріѣздѣ въ Петербургъ мнѣ пришлось жить въ такихъ тѣсныхъ отношеніяхъ съ людьми, что по необходимости каждый изъ насъ долженъ былъ принимать участіе въ своемъ сосѣдѣ и я скоро почувствовалъ разницу между столицей и нашей Вологдой.
Едва я вышелъ изъ вагона на Николаевскомъ вокзалѣ, какъ подошла ко мнѣ скромно одѣтая женщина съ предложеніемъ остановиться у нея на квартирѣ; я съ мрачнымъ недовѣріемъ посмотрѣлъ на нее и отказался, но когда она отошла отъ меня, лицо ея стало мнѣ нравиться и я рѣшился пойти къ ней. Приведя меня въ квартиру, отстоявшую недалеко отъ вокзала, она показала въ коридорѣ, у правой стѣны, желѣзную койку, а налѣво отворила дверь въ темную каморку, въ которой до задней стѣны было не больше трехъ шаговъ. — Вотъ любое мѣсто! пріятно сказала она, — здѣсь рубликъ въ недѣлю, а въ каморкѣ полтора. — Анна Дмитріевна! выглянула въ это время изъ сосѣдней комнаты пожилая женщина съ кружевами вокругъ шеи, — Софья Петровна раздобылась деньгами и просила васъ не отдавать ея комнату. — Тогда вамъ, молодой человѣкъ, еще и лучше коечка! рѣшила хозяйка. Никто не спрашивалъ, гдѣ мое имущество, кто я такой, откуда, — въ то время было проще въ Петербургѣ: дворники не спали у воротъ и не было у извощиковъ такихъ хорошихъ экипажей. Я сѣлъ на койку и тѣмъ закрѣпилъ за собой мѣсто въ Петербургѣ.
Было уже темно. Въ коридорѣ горѣла лампа на стѣнѣ. Мимо меня взадъ и впередъ ходили люди, которые такъ мало обращали на меня вниманія, какъ если бы я туть жилъ цѣлый вѣкъ. Пробѣжали дѣти и въ дверяхъ одной комнаты поссорились; послышался плачъ. Я начиналъ чувствовать себя спокойнѣе и сталъ приглядываться къ людямъ. Вскорѣ пришла жилица темной каморки, высокая дама въ соломенной шляпѣ и въ мантильѣ, которая показалась мнѣ очень нарядной; къ ней вышла изъ своей комнаты дама съ кружевами и я долженъ былъ отодвннуть ноги, чтобы дать имъ мѣсто поговорить; затѣмъ пришелъ юноша лѣтъ четырнадцати, тощій и блѣдный, сынъ дамы съ кружевами. Казалось, квартира была уже довольно наполнена, а между тѣмъ все еще подходили новыя лица; въ самомъ коридорѣ, кромѣ моей койки, стояла кровать, полузавѣшенная пологомъ, и было одно мѣсто у окна съ табуретомъ и низенькой скамейкой; часу въ десятомъ это мѣсто заняла старушка, пришедшая съ корзиной яблоковъ. Вотъ эта старушка первая выразила мнѣ участіе, за которое я въ скоромъ времени отплатилъ ей равносильной услугой.
Нѣкоторое время въ квартирѣ происходила суматоха и шумъ. Но затѣмъ быстро все стихло и я сталъ укладываться. Надо сказать, что на моей койкѣ не было ни матраса, ни подушки, и я долженъ былъ лечь на голыя доски, положивъ голову на руки; примѣтивъ это, старушка свернула половичекъ, лежавшій у кухни, и молча положила мнѣ въ голову; сама она вытащила изъ-подъ моей койки тоненькій матрасикъ и легла на полъ противъ окна; но такъ какъ въ эту ночь былъ сильный вѣтеръ, то она ночью ітереложила матрасъ сверху, чтобы защитить себя отъ окна и я утромъ не сразу могъ разсмотрѣть ее подъ нимъ. На слѣдующій день я нѣсколько подвинулъ свою койку и очистилъ для старушки мѣсто по сю сторону окна, а впослѣдствіи не разъ покупалъ у нея яблоки, что называется, для поддержанія коммерціи.
Вообще кругомъ была крайняя бѣднота, но это была не та бѣднота, какую я видѣлъ до сихъ поръ. Всѣ эти люди пили превкусный кофе, ѣли сдобныя булки, одѣвались чисто, давали дѣтямъ мѣдныя монеты на гостинцы. Всѣ они мало сидѣли дома, а нѣкоторые возвращались даже очень поздно ночью, какъ вотъ молодая дѣвушка, дочь дамы съ круженнымъ воротничкомъ, бывшая какой то пѣвицей; мнѣ случалось иногда не спать въ то время, какъ она на цыпочкахъ проходила мимо моей койки въ своей шикарной шляпѣ, со взбитыми волосами и я тайкомъ слѣдилъ за ней глазами при блѣдномъ свѣтѣ лампы. Впослѣдствіи я познакомился съ братомъ ея, четырнадцатилѣтнимъ юношей, служившимъ въ Экспедиціи, и заходилъ иногда въ ихнюю комнату, когда онъ былъ одинъ; разъ мнѣ случилось присѣсть на кровать сестры его, покрытую байковымъ одѣяломъ, и такъ какъ сидѣнье показалось мнѣ слишкомъ жесткимъ, то я пріоткрылъ одѣяло и увидѣлъ подъ нимъ одну простыню, — значитъ, эта барышня спитъ на голыхъ доскахъ, какъ и я! съ изумленіемъ подумалъ я, закрывъ поскорѣе одѣяло.
По случаю дурной погоды я мало выходилъ въ это время на улицу, а потому первыя впечатлѣнія отъ столицы у меня стушевались. Большую часть времени я проводилъ на койкѣ, придумывая разные способы устройства своей будущей жизни; но иногда мнѣ удавалось достать какую нибудь книжку или старую газету, которыя я прочитывалъ у окна старушки, уходившей днемъ торговать яблоками; если же хотѣлъ почитать вечеромъ, то могъ стоять у стѣны подъ лампой, висѣвшей въ коридорѣ у дверей кухни; впрочемъ, въ скоромъ времени какой то добрый человѣкъ переколотилъ гвоздь съ лампой поближе къ моей койкѣ и я могъ читать сидя на своемъ мѣстѣ. Между прочимъ высокая дама, которую я называлъ уже Софьей Петровной, замѣтивъ мою любовь къ чтенію, сообщила мнѣ о существованіи въ Петербургѣ даровой библіотеки и объяснила къ ней дорогу; я не преминулъ познакомиться съ этимъ прекраснымъ учрежденіемъ и потомъ сталъ часто бывать въ немъ; тамъ всегда было тепло, удобно, а главное никто меня не стѣснялъ; просторные столы, широкіе стулья, на которыхъ я могъ развалиться какъ баринъ, чистота, присутствіе женщинъ, — все это мнѣ такъ нравилось, что я, признаюсь, нерѣдко зѣвалъ по сторонамъ, забывая на столѣ раскрытую книгу, — потому что и зѣвать мнѣ никто не мѣшалъ. Впослѣдствіи я пересталъ бывать въ этой библіотекѣ, предпочитая ей клубы, театры и другія общественныя собранія, но ни въ одномъ изъ нихъ не проводилъ столь пріятныхъ, скажу даже — счастливыхъ часовъ, какъ въ этомъ огромномъ, молчаливомъ залѣ, гдѣ слышались только шурчанье листовъ и тихій шопотъ.
Къ сожалѣнію, въ каталогахъ публичной библіотеки не было любимыхъ мною авторовъ — Майнъ-Рида, Жюль0Верна и Купера и я долженъ былъ довольствоваться тѣми сочиненіями, какія находились въ отдѣлѣ путешествій. Здѣсь между прочимъ я во второй разъ прочиталъ Путешествіе по Америкѣ Циммермана, въ которомъ обратилъ вниманіе на факты, не замѣченные мною при первомъ чтеніи книги, какъ напримѣръ на численность населенія, условія владѣнія землею и т. п. — «Огороди земли сколько можешь и владѣй безспорно», — что можетъ быть проще этого! я припоминалъ изъ своего дѣтства, какое было счастіе, когда удавалось взять отъ мужика топоръ и нарубить охапку дровъ или обтесать палку, — никогда не могло надоѣсть мнѣ такое занятіе, а потому нетрудно представить, какой бы обширный участокъ я отгородилъ себѣ въ Америкѣ!.. Конечно, я могъ при этомъ развести стадо коровъ, но съ этими большими животными не такъ легко было обходиться, а потому можетъ быть пріятнѣе было бы заняться разведеніемъ свиней, — вотъ благородное животное, которое не требуетъ большого ухода! разъ я имѣю добрый участокъ земли въ которой животное само находитъ себѣ достаточно пищи, мнѣ ничего не остается, какъ выждать время и пріумножать свое состояніе, ибо не нужно быть большимъ математикомъ, чтобы высчитать выгоды отъ такого дѣла: одна свинья чрезъ годъ произведетъ дюжину подобныхъ себѣ животныхъ, изъ которыхъ каждое въ свою очередь произведетъ на свѣтъ по дюжинѣ новыхъ животныхъ: 12 X 12 = 144; если я начну съ трехъ свиней, то чрезъ три года у меня уже будетъ 144 X 3 = 432 X 12 = 5184, а чрезъ пять лѣтъ 746.696 животныхъ. Впрочемъ, я не утверждаю, что разсчетъ этотъ былъ мой собственный, а не вычитанъ изъ какой нибудь книги. Притомъ же всякій разсчетъ хорошъ бываетъ тогда, когда онъ точный: я зналъ цѣну свиньи въ Вологдѣ, но не зналъ въ Америкѣ, а потому не могъ точно высчитать свои барыши. Какъ бы то ни было, но идея разведенія свиней одно время настолько меня занимала, что я тщательно просмотрѣлъ въ каталогѣ сельскохозяйственный отдѣлъ и выбралъ тѣ книги, въ которыхъ могъ отыскать что нибудь по этому предмету. Я не помню теперь всѣхъ подробностей дѣла, но помню тотъ моментъ, когда я стоялъ ночью на колѣняхъ передъ своей койкой и переписывалъ на большой листъ бумаги разбросанныя на клочкахъ замѣтки. Это было мое первое сочиненіе, за которое я получилъ отличный гонораръ.
Однажды утромъ мы пили съ Софьей Петровной кофе, сидя носъ къ носу — каждый въ своемъ собственномъ владѣніи. Я думаю, что не столько взаимная симпатія, сколько близкое сосѣдство было причиной того, что мы съ ней скоро подружились и дѣлали взаимныя услуги; впрочемъ, всѣ услуги съ моей стороны сводились къ тому, что я ходилъ для нея въ лавочку за папиросами, приносилъ изъ кухни кипятку, поднималъ съ полу наперстокъ и т. п., она со своей стороны благодарила меня за это и угощала кофе. Надо сказать, что Софья Петровна была вообще несловоохотлива, но за кофе языкъ ея нѣсколько развязывался и намъ случалось въ это время поговорить кое о чемъ. Не знаю, кофе ли былъ на этотъ разъ слишкомъ горячъ, или дружба моя къ Софьѣ Петровнѣ достаточно окрѣпла, но я счелъ возможнымъ приступить къ выясненію нѣкоторыхъ вещей, занимавшихъ меня со времени пріѣзда въ Петербургъ, и между прочимъ спросилъ, знаетъ ли она въ Петербургѣ богатаго человѣка, котораго зовутъ господиномъ Штиглицомъ? оказалось, что она не слыхала о такомъ человѣкѣ, но при этомъ я узналъ отъ нея о существованіи въ Петербургѣ прекраснаго учрежденія, подобнаго публичной библіотекѣ, въ которомъ я могъ получить какой угодно адресъ, начиная отъ своего собственнаго. Вполнѣ естественно было ожидать отъ Софьи Петровны вопроса, почему я интересуюсь неизвѣстнымъ мнѣ человѣкомъ и хотя самъ я ничего опредѣленнаго еще не зналъ о своихъ намѣреніяхъ, но по чувству благодарности къ ней и желая отчасти придать интересъ разговору, открылъ ей свои мечты относительно путешествія въ Америку. Софья Петровна отнеслась къ моему открытію какъ то странно, т. е. молча отодвинула свой кофейникъ къ стѣнѣ и перестала со мной разговаривать.
Не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, я въ тогъ же день отправился отыскивать Адресный столъ, такъ какъ во всякомъ случаѣ пріятнѣе было фланировать по улицамъ съ какой нибудь цѣлью. Признаюсь, я испыталъ нѣкоторое волненіе, когда собственными глазами убѣдился по листку, что г. Штиглицъ не есть миѳъ, а дѣйствительно существуетъ въ Петербургѣ и жительство его находится на Англійской набережной въ собственномъ домѣ. За одинъ конецъ я рѣшилъ побывать и на Англійской набережной, чтобы увидѣть домъ г. Штиглица; но здѣсь меня постигло полное разочарованіе, потому что домъ его оказался маленькій и небогатый сравнительно съ тѣми огромными палатами, которыя можно видѣть на каждой улицѣ столицы; я нѣсколько разъ прошелся мимо этого дома, разсматривая фасадъ и зеркальныя окна, въ которыхъ отражались облака, но ничто мнѣ не указывало на богатство хозяина и я, опечаленный, возвратился домой. Однако, въ недолгомъ времени мнѣ случилось узнать слѣдующій фактъ: на набережной Фонтанки, близь Аничкина моста, стоялъ какой то небольшой домъ, давно уже обратившій мое вниманіе тѣмъ, что въ немъ не было ни одного магазина или лавочки, а между тѣмъ онъ принадлежалъ, какъ оказалось, страшнѣйшему богачу графу С…… — факть этотъ я узналъ отъ неизвѣстнаго человѣка, съ которымъ мы смотрѣли съ моста на Фонтанку. При дальнѣйшемъ разговорѣ съ неизвѣстнымъ мнѣ было удобно завести рѣчь о г. Штиглицѣ, о которомъ онъ имѣлъ кое какія свѣдѣнія, и такимъ образомъ я имѣлъ случай убѣдиться, что мои представленія о богатствѣ были далеко несовершенны.
Послѣ этого я еще нѣсколько разъ ходилъ на Англійскую набережную и присматривался къ дому г. Штиглица. Въ одну изъ этихъ экскурсій послѣ нѣсколькихъ приступовъ я рѣшился наконецъ войти въ парадную дверь. Въ тотъ моментъ, когда я прикоснулся къ блестящей ручкѣ, дверь какъ бы отъ дуновенія вѣтра неслышно отворилась и я вошелъ въ великолѣпныя сѣни, которыя на меня подѣйствовали, какъ первый выстрѣлъ пушки на солдата. Дальнѣйшія мои дѣйствія происходили точно бы въ сомнамбулизмѣ, но впослѣдствіи я могъ собрать ихъ въ памяти. Передъ мной несомнѣнно стоялъ швейцаръ и когда я заявилъ ему, что желаю видѣть г. Штиглица, онъ ни мало не удивился моему желанію и отослалъ меня въ контору со двора. Контору эту я безъ труда нашелъ по надписи; зеркальная дверь и здѣсь отворилась передъ мной по дуновенію вѣтра, я почтительно поклонился швейцару и съ его позволенія поднялся во второй этажъ. Въ прихожей встрѣтилъ меня мальчикъ въ отличномъ платьѣ, съ золотыми пуговицами, и когда я сказалъ, что желаю видѣть г. Штиглица, онъ далеко не такъ равнодушно отнесся къ этому, какъ швейцаръ съ парадной лѣстницы, а напротивъ, строго осмотрѣвъ меня съ головы до ногъ, обернулся и совершенно какъ взрослый человѣкъ степенно вошелъ во внутреннія комнаты. Чрезъ минуту онъ попросилъ меня слѣдовать за нимъ. Мы прошли двѣ огромныхъ комнаты, въ которыхъ сидѣли и стояли за высокими конторками хорошо одѣтые люди, и когда вошли въ послѣднюю, небольшую комнату, я увидѣлъ сидѣвшаго за большимъ зеленымъ столомъ пожилого господина, одѣтаго бѣднѣе тѣхъ людей, которые находились въ первыхъ комнатахъ; рядомъ съ нимъ, согнувшись колесомъ надъ столомъ, стоялъ высокій мужчина въ длинномъ сюртукѣ и быстро считалъ разноцвѣтные билеты, отгибая одни уголки. Сидѣвшій господинъ отвалился на спинку кресла и спросилъ меня, по какому дѣлу я желаю видѣть г. Штиглица? — изъ чего я усмотрѣлъ, что это былъ еще не самъ г. Штиглицъ, а такъ какъ посвящать въ свои дѣла посторонняго человѣка мнѣ было нежелательно, то я въ свою очередь деликатно спросилъ его: — а вы кто такой? — Я управляющій конторою барона Штиглица, невозмутимо отвѣтилъ мнѣ господинъ. — Я бы хотѣлъ съ самимъ г. Штиглицомъ, скромно я промолвилъ. Тогда онъ медленно и понизивъ нѣсколько тонъ повторилъ изъ слова въ слово сдѣланный мнѣ вопросъ; я почему то испугался, что больше онъ не будетъ спрашивать меня и, не вдаваясь въ дальнѣйшія разсужденія, открылъ ему о своемъ желаніи отправиться въ Америку. Открытіе это видимо произвело на него дѣйствіе и онъ передвинулся нѣсколько на креслѣ. — Но скажите пожалуйста, съ чрезвычайною любезностію спросилъ онъ, — почему вы выбрали такое ненастное время и не хотите дождаться весны? — Что я могъ отвѣтить на такой вопросъ! мнѣ легко было сказать, что въ Америкѣ теперь стоитъ весна, но я не имѣлъ въ виду сейчасъ же ѣхать туда и потому рѣшилъ промолчать. — Чрезъ какіе города вы намѣрены ѣхать? — такъ какъ вопросъ этотъ касался собственно географіи, то я счелъ возможнымъ перечислить города до Гамбурга, отъ котораго путь былъ по океану. — На какія средства вы будете жить въ Америкѣ? я вспомнилъ про ученый трактатъ о разведеніи свиней, лежавшій у меня въ боковомъ карманѣ, и съ волненіемъ подалъ его: — вотъ! чуть слышно проговорилъ я. Онъ бѣгло прочиталъ бумагу и, повертѣвъ ее въ рукахъ, передалъ человѣку, складывавшему въ это время билеты. Фокинъ, доложи барону! сказалъ онъ и, не обращая на меня больше вниманія, принялся за свои дѣла. Прошло много времени, когда человѣкъ, названный Фокинымъ, возвратился къ намъ и заявилъ господину, что баронъ желаетъ видѣть мальчика, — тотъ кивнулъ головой надъ столомъ и я вышелъ изъ комнаты за Фокинымъ.
Спустившись по винтовой лѣстницѣ въ нижній этажъ, мы очутились въ стеклянной галлереѣ, сплошь уставленной кадками съ разнообразными растеніями; въ концѣ этой галлереи находилась дверь, которую Фокинъ хотѣлъ отворить, но такъ какъ она оказалась запертой, то мы прошли половину галлереи назадъ и снова поднялись во второй этажъ по широкой мраморной лѣстницѣ; обойдя кругомъ перилъ, мы зашли въ темный коридоръ, въ которомъ Фокинъ обмахнулъ мои сапоги мягкой щеткой, затѣмъ мы прошли нѣсколько комнатъ съ блестящими, скользкими полами, поворачивали направо, налѣво, — однимъ словомъ, путешествіе это теперь мнѣ представляется какимъ то фантастическимъ и я готовъ сомнѣваться, было ли оно въ дѣйствительности. Наконецъ, я былъ введенъ въ комнату, въ которой сидѣлъ передъ топившейся печкой, сдѣланной въ стѣнѣ, очень старый человѣкъ съ вытянутыми впередъ ногами; онъ сидѣлъ какъ бы задумавшись, руки его были вплетены пальцы въ пальцы, между которыми торчалъ мой ученый трактатъ.
— Подойдите сюда! тихо проговорилъ онъ.
Я подошелъ, опустивши глаза, и мы оба молчали съ минуту или двѣ, въ теченіе которыхъ онъ должно быть успѣлъ осмотрѣть меня, такъ какъ больше не поднималъ на меня глазъ.
— Васъ уволили изъ гимназіи? не то спросилъ онъ, не то сообщилъ мнѣ это, какъ новость.
Я былъ пораженъ его словами, потому что никому въ Петербургѣ этого не говорилъ, а г. Штиглицъ не могъ даже и знать, что я обучался въ гимназіи; мысли мои спутались и я не могъ припомнить, что хотѣлъ сказать ему; на меня напало то самое помраченіе, какое я испытывалъ на экзаменахъ.
— Говорите… сказалъ онъ, не сдѣлавъ ни малѣйшаго поворота головой.
Теперь все пропало! явственно подумалъ я и, сдѣлавъ надъ собой усиліе, началъ говорить… Я имѣлъ уже восемнадцать лѣтъ и приличный ростъ, но для своихъ лѣтъ былъ слишкомъ наивенъ, чтобы не сказать другого слова, — много лѣтъ спустя я съ непріятнѣйшимъ чувствомъ вспоминалъ это объясненіе съ барономъ Штиглицомъ, въ которомъ не кстати поминалъ папашу, мамашу и. т. п., и слѣдовательно много лѣтъ спустя я не понималъ, что въ этомъ и была сила моего объясненія. Впрочемъ, я говорилъ недолго, такъ какъ г. Штиглицъ неподвижно оставался въ своемъ положеніи и мнѣ стало казаться, что онъ не слушаетъ меня. Когда я смолкъ, онъ какъ будто пошевельнулся и въ комнату тотчасъ вошелъ Фокинъ.
— Пусть помѣстятъ въ контору и выдадутъ за первый мѣсяцъ, монотонно сказалъ ему г. Штиглицъ.
Послѣ этого я вышелъ изъ комнаты, или вѣрнѣе сказать — Фокинъ вывелъ меня изъ нея и я даже не помню, поклонился я г. Штиглицу или нѣтъ, такъ какъ отъ сильнаго утомленія голова моя закружилась. Фокинъ снова провелъ меня къ управляющему, а послѣ него подводилъ къ нѣкоторымъ господамъ, сидѣвшимъ за конторками на высокихъ стульяхъ; всѣ они съ любопытствомъ разсматривали меня и разговаривали между собой не на русскомъ языкѣ. Потомъ Фокинъ подалъ мнѣ листокъ цвѣтной бумаги и велѣлъ расписаться въ полученіи двадцати пяти рублей, которые тотчасъ и были выданы мнѣ. День уже клонился къ вечеру, но въ конторѣ продолжалась усиленная дѣятельность; я довольно долго сидѣлъ въ углу, пока Фокинъ, проходя мимо меня съ какимъ то полосатымъ мѣшкомъ, не сказалъ мнѣ, чтобы я сегодня шелъ домой, а завтра въ десять часовъ пожаловалъ на службу.
Здѣсь я останавливаюсь на минуту и спрашиваю самъ себя, неужели могло случиться при какихъ либо условіяхъ, что я въ самомъ дѣлѣ уѣхалъ бы въ Америку? — конечно, при моемъ взбалмошномъ характерѣ все могло случиться, но я думаю, что это былъ только искусный способъ устроить свою жизнь. Каждый юноша съ воображеніемъ, выросшій въ провинціи, мечтаетъ о Петербургѣ, желаетъ видѣть свѣтъ и т. д., но если бы въ числѣ ихъ было много Александровъ Македонскихъ, тогда всѣ стулья были бы поломаны. Я пріѣхалъ въ Петербургъ и мнѣ надо было чѣмъ нибудь жить, — почему же мнѣ было не извлечь пользы изъ той земли, которую я могъ имѣть въ Америкѣ, подобно тому, какъ Чичиковъ извлекъ изъ мертвыхъ душъ? но я говорю это теперь, когда умъ мой изощрился опытомъ жизни, а въ то время — приди мнѣ это въ голову — я счелъ бы такой образъ дѣйствій мошенничествомъ. Впрочемъ, прошу извинить, я не Теккерей, чтобы дѣлать слишкомъ часто отступленія, — буду продолжать свою исторію.
Выйдя изъ конторы послѣ всѣхъ описанныхъ приключеній, я чувствовалъ себя совершенно разстроеннымъ и ничего не могъ думать. Однако въ душѣ моей таилось радостное чувство отъ сознанія, что у меня есть деньги, которыми я могъ располагать, какъ хотѣлъ, и когда это чувство пропадало, я торопился приложить руку къ маленькому возвышенію у себя на груди. У меня не было ни малѣйшаго желанія ѣсть или пить и я отправился прямо домой. Но пройдя версты двѣ по вольному воздуху, я нѣсколько успокоился и пожелалъ доставить кому нибудь счастіе, которое самъ чувствовалъ, а такъ какъ я зналъ мѣсто, гдѣ сидѣла съ яблоками наша торговка, то сдѣлалъ небольшой крюкъ къ ней и купилъ всѣ двѣнадцать яблоковъ, которыя оказались у нея въ корзинѣ. Послѣ этого мы съ ней вмѣстѣ отправились на квартиру. Встрѣтивъ въ коридорѣ Софью Петровну, я не замедлилъ преподнести ей пару красныхъ яблоковъ и сообщить, что нашелъ себѣ мѣсто. Одна за другой появились около меня и другія жилички, бывшія въ это время дома, — я всѣмъ дарилъ яблоки и разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ. — Молоденькимъ счастіе! вздохнувъ, сказала одна изъ нихъ. — Хитрый онъ! замѣтила изъ каморки Софья Петровна. Но затѣмъ сосѣдки мои, которыя были уже въ почтенныхъ лѣтахъ, не удовольствовавшись яблоками, пожелали вспрыснуть мою получку по русскому обычаю и я не позволилъ имъ усомниться въ томъ, что не знаю этихъ обычаевъ. Скоро появились на столѣ бутылки и закуски и я провелъ между старушками веселый вечеръ, о которомъ не любилъ послѣ вспоминать.
На слѣдующій день аккуратно въ десять часовъ я пришелъ въ контору и тамъ засталъ уже Фокина. Я пришелъ конечно въ томъ же платьѣ, въ которомъ былъ наканунѣ, и Фокинъ, осмотрѣвъ меня, видимо колебался, какъ быть ему со мной, но затѣмъ провелъ меня въ боковую комнату, отдѣлявшуюся отъ передней стеклянной дверью и усадилъ за столъ. — Пока вотъ подсчитайте переносы! сказалъ онъ, раскрывая передъ мной огромную книгу, сплошь записанную цифрами. Фраза эта прозвучала для меня очень странно, но дѣло оказалось нехитро и я понялъ его съ двухъ словъ. Я считалъ на счетахъ медленно, пересчитывалъ по нѣсколько разъ каждую колонку и суммы отмѣчалъ внизу карандашомъ; иногда заходилъ ко мнѣ Фокинъ и, пробѣжавъ глазами по колонкамъ, быстро находилъ невѣрность, — тогда я со всевозможной осторожностію начиналъ снова пересчитывать колонки и къ изумленію своему каждый разъ находилъ новыя суммы. Такъ продолжалось до трехъ часовъ, голова моя была вся наполнена цифрами, на языкѣ все вертѣлись переносы и я сталъ наконецъ путать на счетахъ рубли съ копѣйками. Какъ разъ въ пору Фокинъ догадался освободить меня отъ занятій, но при этомъ онъ подалъ мнѣ закрытый конвертъ и, не дѣлая никакихъ объясненій, велѣлъ отправиться съ нимъ по указанному адресу. Конвертъ оказался адресованнымъ къ портному, который любезно снялъ съ меня мѣрку и назначилъ день, когда я долженъ былъ придти за костюмомъ. Я подумалъ, что такъ вѣроятно и слѣдуетъ.
Служба въ конторѣ продолжалась обыкновенно съ половины одиннадцатаго до шести, но я приходилъ нѣсколько раньше. Фокинъ тотчасъ давалъ мнѣ подсчитывать переносы или другую подобную работу. Сначала я энергично принимался за дѣло и шло оно довольно усігвшно, но чрезъ два-три часа я начиналъ чувствовать усталость, въ головѣ появлялось отупѣніе и я безсмысленно смотрѣлъ въ книгу, пока кто нибудь проходившій мимо двери не вспугивалъ меня. Во второмъ часу приносили мнѣ стаканъ чаю, послѣ котораго я былъ въ состояніи нѣсколько времени заниматься дѣломъ; однако, возбужденіе это скоро проходило, въ головѣ снова появлялась тяжесть, я напрягалъ свои мысли, свои глаза, но не могъ сосредоточиться на работѣ и въ иныя минуты даже забывалъ, что я долженъ дѣлать; въ то же время я боялся сойти съ мѣста и чрезъ силу продолжалъ сидѣть въ наклонномъ положеніи, съ протянутой рукой, находясь въ постоянномъ нервномъ напряженіи. Слышу — бьетъ пять часовъ, остался длинный еще часъ! въ конторѣ продолжается упорная работа, постукиваютъ счеты въ перебивку, — меня начинаетъ тошнить, голова кружится, въ груди тѣснитъ… однажды я не выдержалъ и, прилегши на окно, на минуту забылся, — къ счастію, никто не вошелъ въ комнату и я поспѣшилъ занять свое мѣсто. Фокинъ говорилъ, что это отъ непривычки. — Наконецъ бьетъ шесть часовъ! въ большой комнатѣ начинается движеніе, шумъ, всѣ запираютъ конторки и прощаются другъ съ другомъ, а за другими и я молча, лѣниво, съ тяжелой головой выхожу изъ конторы.
Чрезъ недѣлю послѣ того, какъ я поступилъ въ контору, мнѣ былъ готовъ костюмъ. Я ходилъ за нимъ послѣ службы съ запиской Фокина. Со слѣдующаго дня я долженъ былъ пересѣсть на новое мѣсто, приготовленное мнѣ въ общей комнатѣ, а потому естественно я чувствовалъ въ душѣ нѣкоторую тревогу; за эту недѣлю я успѣлъ уже присмотрѣться къ тѣмъ порядкамъ и людямъ, какіе были въ конторѣ: порядки были строгіе, нѣмецкіе, люди держали себя гордо; разъ я былъ свидѣтелемъ объясненія старшаго конторщика съ однимъ молодымъ человѣкомъ, запоздавшимъ нѣсколько на службу, — это было какъ разъ противъ моихъ дверей, — молодой человѣкъ въ свое оправданіе старался представить какіе то доводы, но конторщикъ на всѣ доводы повторялъ одно: — нѣтъ, нѣтъ, вы лучше погуляйте сегодня, а то, знаете, неудобно начинать съ двѣнадцати часовъ… Молодой человѣкъ растерянно поклонился и долго застегивалъ свое пальто у двери. — Что они заставятъ меня дѣлать? раздумывалъ я, когда шелъ къ портному, — напрасно я уѣхалъ изъ Вологды, тоже и тутъ не лучше, чѣмъ въ гимназіи, а родину когда увидишь теперь! эхъ, какъ это великолѣпно въ лѣсу лѣтомъ!
По утрамъ я выходилъ изъ дома безъ чаю и часто не умываясь, такъ какъ не имѣлъ надлежащаго прибора для того. Такъ случилось и на слѣдующее утро. Дорога была длинная и когда я дошелъ до Галерной улицы, съ которой былъ входъ въ контору, то чувствовалъ себя довольно уже уставшимъ. Я посмотрѣлъ въ часовомъ магазинѣ — было половина десятаго; вдругъ въ головѣ моей явилась мысль напиться чаю; я имѣлъ еще полчаса времени и рѣшилъ зайти въ ближайшую ресторацію. Поднявшись по внутренней лѣстницѣ во второй этажъ, я сѣлъ въ первой же комнатѣ безъ оконъ, освѣщенной газомъ, и заказалъ чаю. Изъ сосѣдней комнаты слышалось стуканье билліардныхъ шаровъ; послѣ перваго стакана чаю я заглянулъ въ билліардную и увидѣлъ тамъ двухъ человѣкъ, изъ которыхъ одинъ каталъ шары, а другой торопливо ѣлъ за столомъ; катавшій шары уговаривалъ товарища сыграть партію, но между прочимъ, сдвинувъ шары въ уголъ, отобралъ изъ нихъ три и поставилъ въ одну линію такъ, что одинъ приходился на средней точкѣ билліарда, а два остальные по краямъ угольныхъ лузъ: — ну, хочешь рубль на ударъ? предложилъ онъ тому. — Да не хочу! рѣзко отвѣтилъ товарищъ. — Хотите, молодой человѣкъ? обратился онъ ко мнѣ, — игра сомнительная, можете легко выиграть. Я сказалъ, что не понимаю. — Очень просто! живо повернулся онъ, — я берусь этимъ шаромъ, не тронувъ средняго, положить задній шаръ въ лузу. Я тотчасъ смекнулъ, что онъ не знаетъ геометріи, т. е. я вѣроятно имѣлъ въ виду физику, но подумалъ про геометрію. — Нвтъ, этого не можетъ быть! рѣшительно сказалъ я. Тогда онъ вынулъ бумажку и положилъ въ лузу: — кладите! — но я не могу, потому что нечестно, — такъ вы должны всегда проиграть… оба молодые люди молча посмотрѣли на меня, маркеръ улыбнулся. — Аржановъ нѣтъ? такъ бы и говорили, въ этомъ безчестья нѣтъ! замѣтилъ тотъ. Я подумалъ. Небрежный тонъ его задѣлъ меня, я какъ бы нехотя вынялъ рубль и положилъ въ лузу: — извольте! Онъ помѣлилъ кій и ударилъ шара, — мимо! я и былъ увѣренъ въ томъ. Онъ посмотрѣлъ на товарища и, вынявъ другой рубль, обратился ко мнѣ: — хотите еще? Я согласился. Послѣдовалъ второй ударъ и опять мимо. — Брось, ты не въ ударѣ! сказалъ товарищъ. — Хотите три? спокойно обратился тотъ ко мнѣ. Но тутъ уже я рѣшительно отказался и повторилъ, что нахожу игру нечестной, однако въ душѣ своей не желалъ открывать, почему нечестной. — Нечестной, нечестной! поддразнилъ партнеръ, — хватилъ кушъ и въ кукурузу! всѣ присутствовавшіе засмѣялись, а надо сказать, что въ билліардной успѣли уже появиться посторонніе зрители. — Извольте, извольте! съ досадой отвѣтилъ я и сунулъ въ лузу три рубля, потому что, признаюсь, мнѣ страшно хотѣлось выиграть еще. Партнеръ сдѣлалъ третій ударъ и опять мимо. Я положилъ деньги въ карманъ, — Ставьте пять рублей! — сказалъ онъ. Всѣ молчали, товарищъ уже не уговаривалъ его. Я поставилъ пять рублей и чрезъ минуту деньги положилъ въ карманъ. Загвмъ мы сыграли еще два раза по пяти рублей и я оба раза выигралъ. Тогда онъ молча вытеръ платкомъ лицо и поставилъ кій въ уголъ. Я ушелъ въ свою комнату пить чай.
Выпивъ стаканъ чаю, я почувствовалъ укоръ, что такъ безсовѣстно обобралъ молодого человѣка и рѣшился объясниться. Въ билліардной происходилъ шумный разговоръ; шары все еще оставались на мѣсти. Я подошелъ къ своему партнеру и сказалъ: — я желаю вамъ возвратить половину денегъ, потому что вы проиграли по ошибкѣ: видите, этотъ шаръ стоитъ на дорогѣ, а no законамъ науки два тѣла не могутъ одно пространство занимать… но тутъ молодой человѣкъ прервалъ меня, сказавъ худое слово, послѣ котораго я могъ спокойно унести свой выигрышъ…
Когда я вышелъ изъ ресторана, было уже три четверти одиннадцатаго и я ни мало не задумался о томъ, идти мнѣ или не идти на службу, а прямо отправился на Невскій, который до сего времени обстоятельно еще не успѣлъ осмотрѣть. Тутъ было такъ много роскошныхъ магазиновъ и такая масса вещей была выставлена въ окнахъ, что не хватило бы цѣлаго дня для осмотра и я весь отдался этому занятію, соотвѣтствовавшему моимъ душевнымъ наклонностямъ. О выигрышѣ я не вспоминалъ, но контора нѣсколько безпокоила меня и я, переходя отъ одного магазина къ другому, старался обсудить этотъ предметъ съ разныхъ сторонъ: у одного магазина я думалъ — былъ скажу боленъ, а у другого додумывалъ — если будутъ прижимать, такъ больше и не пойду… Затѣмъ осматривалъ нѣсколько магазиновъ безъ всякихъ думъ, но контора время отъ времени вертѣлась на умѣ и въ головѣ появлялись новыя мысли. — Съ чего, думаю, они засадили меня тутъ, развѣ я просилъ! подумаешь, какіе благодѣтели… нѣтъ, если бы я былъ богатый человѣкъ, то далъ бы сколько тебѣ надо и сказалъ: или, ищи себѣ счастье, а когда разбогатѣешь то возврати деньги, — самое благородное дѣло!.. Весь этоть день я пробродилъ по городу, ѣлъ пирожки у гостинаго, лакомился вареными грушами у деревенскаго парня и въ заключеніе всего купилъ нѣсколько листовъ почтовой бумаги съ красивыми виньетками и золотымъ обрѣзомъ. Я имѣлъ намѣреніе написать на родину письмо, но вмѣсто того, придя въ обычный часъ домой, прилегъ въ своемъ новомъ костюмѣ на койку и проспалъ до утра.
Не знаю, какими разсужденіями я руководствовался, или случилось это безъ всякихъ разсужденій, но я не попалъ въ контору и въ слѣдующій день. Въ теченіе утра я нѣсколько разъ присаживался на низенькую скамейку къ окну, разложивъ передъ собой бумагу съ золотымъ обрѣзомъ, но какъ ни бился, не могь придумать начала для письма, боясь можетъ быть испортить дорогой листъ. Убѣдившись въ своемъ безсиліи что нибудь написать и желая развлечь свои мысли, я отправился бродить по улицамъ, опять ѣлъ пирожки, пилъ грушевый квасъ изъ боченка у того же парня, торчалъ у оконъ магазиновъ и такимъ образомъ дотянулъ время до самаго вечера. Придя домой, я прилегъ отъ усталости на койку и задремалъ, — вдругъ мое ухо схватило знакомый голосъ: несомнѣнно кто то спрашивалъ о моемъ здоровьѣ. Я тотчасъ. вышелъ въ кухню и, увидѣвъ тамъ Фокина, съ радостію подошелъ къ нему и протянулъ руку. Такъ какъ хозяйка моя въ это время всегда уходила на вокзалъ за ночлежниками, то я провелъ гостя въ ея комнату. Впрочемъ, я еще не объяснилъ, кто такой былъ этотъ Фокинъ: онъ былъ артельщикъ штиглицкой артели и довѣренный конторы; въ то же время служилъ посредникомъ между конторой и г. Штиглицомъ; утромъ онъ приносилъ откуда то полосатые мѣшки, набитые большими пачками денегъ и, сдавъ кассиру, разливалъ конторщикамъ чай, а послѣ чаю снова улетучивался, забравъ съ собой массу денежныхъ пакетовъ; словомъ, это былъ самый дѣятельный у насъ человѣкъ и въ то же время предобрѣйшее существо, — г. Штиглицъ умѣлъ дѣлать хорошихъ людей.
Когда мы вошли съ нимъ въ комнату хозяйки, въ первую минуту онъ оказался очень спесивымъ и отнесся настолько холодно къ моему радушію, что не хотѣлъ даже присѣсть на стулъ. Послѣ краткаго вступленія, выяснившаго ему состояніе моего здоровья и полное во всемъ благополучіе, онъ заговорилъ о конторѣ и о строгости Людвига Карловича, не терпящаго нерадивыхъ людей на службѣ; но когда при дальнѣйшемъ разговорѣ выяснилось, что я готовъ покориться своей участи и оставить службу, онъ нѣсколько смутился и присѣлъ на предлагаемое мною мѣсто. — Какъ же это такъ! съ недоумѣніемъ сказалъ онъ, — вѣдь вы забрали деньги, вотъ костюмъ мы вамъ сшили, — тогда пожалуйте намъ деньги! прибавилъ онъ какимъ то легкомысленнымъ тономъ, не соотвѣтствовавшимъ его серьезности. Я задумался, но это было только для виду, потому что положеніе вещей для меня было ясное: костюмъ, конечно, я долженъ былъ возвратить, но что касалось денегъ, то никакія силы небесныя не могли извлечь ихъ изъ моего кармана. Фокинъ досталъ свой шелковый платокъ, который онъ только прикладывалъ къ носу, и уже другимъ тономъ продолжалъ говорить со мной. — Вотъ вы меня усаживали, теперь я васъ буду усаживать, сказалъ онъ, — почему вы отказываетесь отъ службы? другое мѣсто нашли? получили что нибудь отъ родителей?.. ошиблись мы въ васъ! а еще вчера господинъ баронъ спрашивалъ о васъ Людвига Карловича, — какъ служитъ нашъ американецъ, говоритъ, — вѣдь не забылъ, а!.. большое огорченіе дѣлаете намъ! господинъ баронъ добрѣйшей души человѣкъ, добрѣйшей души, для него нѣтъ лучше, какъ сдѣлать хорошее дѣло, а какую благодарность видитъ! одинъ обманъ! у насъ есть книга случайныхъ должниковъ: пишутъ письма, просятъ на какое нибудь дѣло, божатся и клянутся, что возвратятъ, и никогда никто не возвратилъ! этихъ мы записываемъ на память, а то просятъ просто о помощи — тѣхъ не записываемъ… Вотъ вы пришли, онъ сдѣлалъ и для васъ, а какая благодарность! одинъ обманъ!.. Фокинъ всталъ, — ну, счастливо оставаться! — и, не давши мнѣ собраться съ мыслями, вышелъ. Я былъ совершенно обезкураженъ; Фокинъ заставилъ меня посмотрѣть на дѣло съ новой стороны. Я вспомнилъ этого добраго старичка, онъ былъ близокъ мнѣ, кромѣ его и Фокина у меня никого не было здѣсь, — найду ли я другихъ? какъ я буду жить?.. я выбѣжалъ на улицу съ цѣлью настичь Фокина, но послѣдній на моихъ глазахъ сѣлъ на извощика и поѣхалъ къ Кузнечному мосту; я побѣжалъ сзади его и закричалъ: Архипъ Савельичъ! Архипъ Савельичъ! и такъ какъ толпа мѣшала мнѣ бѣжать по тротуару, то я свернулъ на мостовую и шлепалъ въ своихъ большихъ резиновыхъ калошахъ по грязи. Къ счастію, при заворотѣ на мостъ извощикъ поѣхалъ шагомъ и мнѣ удалось настичь его; но я такъ запыхался отъ бѣга, что не могъ первое время выговорить слова и отъ тщетнаго усилія меня бросило въ потъ. Фокинъ, ничего еще не услышавъ, сталъ успокоивать меня и велѣлъ приходить на слѣдующій день въ контору.
Утромъ, задолго до десяти часовъ, я спѣшно шелъ по знакомой дорогѣ, со страхомъ думая о томъ — что если меня больше не примутъ!.. но Фокинъ встрѣтилъ меня какъ ни въ чемъ не бывало и, проведя въ большую комнату, посадилъ за общій столъ съ однимъ изъ служащихъ, который былъ старше меня года на три. Послѣ пережитаго мною волненія, день этотъ прошелъ легче, чѣмъ было на первой недѣлѣ. Товарищъ мой по столу оказался человѣкомъ общительнымъ и на первыхъ порахъ много помогалъ мнѣ сносить тяжесть службы. Вскорѣ я узналъ, что и для него служба была противна, а такъ какъ у меня были деньги, на которыя я былъ тороватъ, то мы скоро сдружились съ нимъ и въ пріятной бесѣдѣ за стаканомъ чаю я узналъ многія вещи, касавшіяся этого маленькаго муравейника.
За всѣмъ тѣмъ я съ большимъ трудомъ привыкалъ къ службѣ, уподобляясь косцу, описанному въ Аннѣ Карениной, который изъ послѣднихъ силъ трудился надъ каждой полосой, а когда уже всѣ силы истощались, тогда приходилъ и конецъ полосы. Между прочимъ у меня было одно служебное качество, которое цѣнилось въ конторѣ, именно я быстро и красиво писалъ; ко мнѣ стали часто обращаться старшіе конторщики, а послѣ нихъ нетрудно было сойтись и съ младшими и такимъ образомъ мало-по-малу я сдѣлался въ конторѣ своимъ человѣкомъ. По полученіи жалованья на второй мѣсяцъ, я вышелъ со службы въ сопровожденіи своего товарища по столу, который былъ уже моимъ должникомъ; хотя долгъ онъ мнѣ не отдалъ, но пригласилъ обѣдать къ своей матушкѣ, принявшей меня весьма любезно, — съ этого дня я могъ иногда провести вечеръ въ тихой семейной обстановкѣ, въ которой такъ нуждался въ тѣ годы. Вскорѣ затѣмъ случилось еще одно обстоятельство, которое можетъ быть не имѣло большого вліянія на мою жизнь, но было настолько необычно, что я разскажу о немъ.
Было это на святкахъ. Наканунѣ новаго года послѣ службы Фокинъ передалъ мнѣ приказаніе Людвига Карловича придти въ восемь часовъ вечера въ контору для занятій. Какъ ни было мнѣ непріятно, но я долженъ былъ исполнить это и въ назначенный часъ, едва успѣвъ напиться чаю, явился въ контору. Хотя прошло всего два часа послѣ того, какъ кончились дневныя занятія, но видъ и обстановка комнатъ до того измѣнились, что въ первую минуту я ихъ не узналъ; длинныхъ столовъ и конторокъ тамъ не было; у стенъ стояли обыкновенные столы подъ салфетками и плетеные стулья; въ первой комнатѣ посрединѣ стояла огромная елка, увѣшенная фруктами, золотыми орѣхами, куклами и подобными предметами для дѣтскаго развлеченія; полъ былъ только что налощенъ, въ воздухѣ пахло мастикой; въ маленькой комнатѣ со стеклянной дверью какая то женщина хлопотала съ чайной посудой. Всегда аккуратный, суетливый Фокинъ бѣгалъ изъ одной комнаты въ другую и дѣлалъ распоряженія молодымъ артельщикамъ. Проведя меня въ кабинетъ Людвига Карловича, имѣвшій тоже другую обстановку, онъ указалъ приготовленный для меня маленькій столъ, на которомъ лежала разграфленная книга съ печатными надписями, и при этомъ объяснилъ, что я долженъ буду дѣлать. Я сталъ разсматривать книгу. — Въ заголовкѣ первой страницы было написано отъ руки: приданое малолѣтнимъ дочерямъ служащихъ лицъ; въ первой лѣвой графѣ было напечатано: имя, отчество, фамилія, лѣта; во второй: кто родители; въ третьей: сумма. Первою была вписана какая то Аксенова, Дарья Семеновна, 8 лѣтъ; въ графѣ — кто родители — значилось: младшій машинистъ на нарвской фабрикѣ (г. Штиглицу принадлежала извѣстная суконная фабрика въ г. Нарвѣ), крестьянинъ такой то губерніи и т. д.; за этимъ машинистомъ слѣдовали кучеръ, артельщикъ, какая то сирота кухонной женщины, — вообще, я замѣтилъ, что тутъ большею частію были лица, служившія въ домѣ г. Штиглица.
Пока я разсматривалъ книгу, въ большой комнатѣ успѣли быстро собраться гости: оно и понятно — всѣмъ имъ былъ назначенъ точный срокъ. Чрезъ затворенную дверь мнѣ слышны были говоръ и шорохъ; я раза два заглядывалъ въ залу, но не смѣлъ выйти туда; я видѣлъ тамъ пожилыхъ женщинъ, небогато одѣтыхъ, и маленькихъ дѣвочекъ, румяныхъ, съ распущенными волосами, въ коротенькихъ платьяхъ, украшенныхъ лентами; насколько женщины были мало интересны, настолько дѣвочки казались мнѣ прелестны. — Пробило девять. Нѣжно прозвонилъ электрическій звонокъ. Вдругъ изъ большой залы послышался шумъ, пискъ, возня, я поспѣшилъ къ двери и увидѣлъ стоявшаго у елки Фокина и всю кучу дѣтей, срывавшихъ съ елки кто что успѣвалъ, между тѣмъ какъ по залѣ, по правой стѣнкѣ, гдѣ образовалась пустота, скромно пробирались два старика, въ которыхъ я не сразу узналъ г. Штиглица и Людвига Карловича. Я поскорѣй отошелъ за свой столикъ и стоя ожидалъ, пока не вошли они въ кабинетъ. Они говорили на нѣмецкомъ языкѣ, т. е. Людвигъ Карловичъ говорилъ, а г. Штиглицъ молчалъ. Вслѣдъ за ними вошелъ Фокинъ. Людвигъ Карловичъ сѣлъ на кресло, повернувшись къ двери, а г. Штиглицъ помѣстился нѣсколько сзади его, сбоку стола.
— Введите одну! сказалъ Людвигъ Карловичъ.
Затѣмъ послѣдовало представленіе, зрителемъ котораго я имѣлъ удовольствіе быть только одинъ разъ въ жизни. — Одна дѣвочка за другой входили въ комнату въ сопровожденіи матери или какой либо родственницы, Фокинъ бралъ дѣвочку за руку и подводилъ къ Людвигу Карловичу, та дѣлала книксенъ и затѣмъ начинался допросъ. Первые, немногіе вопросы обращались къ дѣвочкѣ, а потомъ къ сопровождавшей ее женщинѣ; спрашивалъ Людвигъ Карловичъ, а Фокинъ направлялъ женщинъ на отвѣты и въ то же время, дѣлая шагъ къ моему столу, подсказывалъ мнѣ, какъ, я долженъ былъ написать. Г. Штиглицъ все время молчалъ и мнѣ показалось, что женщины и дѣвочки наврядъ ли знали, кто онъ такой; только разъ случилось, что онъ сказалъ что то Людвигу Карловичу и при этомъ тусклыми глазами посмотрѣлъ на меня; Людвигъ Карловичъ потребовалъ отъ меня книгу и передалъ ему. Въ эту минуту мальчикъ съ золотыми пуговицами принесъ въ нашу комнату два стакана чаю; въ это же время и сидѣвшимъ въ залѣ гостямъ подавали чай, какъ было видно въ растворенную дверь. Впрочемъ, представленіе дѣвочекъ и записи продолжались безъ всякой остановки. Я замѣтилъ, что назначавшіяся на этотъ разъ суммы были значительно больше суммъ, раньше помѣченныхъ въ книгѣ. При назначеніи суммы Людвигъ Карловичъ говорилъ по-нѣмецки нѣсколько словъ г. Штиглицу, но послѣдній какъ будто не всегда отвѣчалъ ему. Денегъ никому на руки не давалось и сумма отмѣчалась только въ книгѣ, а затѣмъ послѣдняя графа съ заголовкомъ «примѣчанія» оставалась пустой; за прежнее время въ этой графѣ я видѣлъ разныя замѣтки, которыя въ то время мнѣ были непонятны, напримѣръ: книжка Государственнаго Банка за No такимъ то, или: записано въ дебетъ случайныхъ кредиторовъ стр. такая то.
Описанное представленіе тянулось съ часъ или болѣе, когда г. Штиглицъ поднялся съ мѣста и, ничего не говоря, вышелъ изъ комнаты, оставивъ чай на столѣ нетронутымъ. Людвигъ Карловичъ и стоявшая женщина съ дѣвочкой никакого вниманія не обратили на это обстоятельство и только Фокинъ и можетъ быть я чуть измѣнили свое положеніе. Затѣмъ представленіе продолжалось какъ ни въ чемъ не бывало, а г. Штиглицъ уже не возвратился. Всего въ этотъ вечеръ записано по моему разсчету больше десяти тысячъ рублей. Послѣднею явилась бѣдная старушка съ такой же дѣвочкой-заморышемъ, которыя оказались не имѣвшими никакого отношенія къ дому г. Штиглица. — Что это значитъ? спросилъ Людвигъ Карловичъ у Фокина. Можетъ быть прослышали отъ кого нибудь… запутался Фокинъ. Тутъ вышло что то для меня непонятное, которое я уловилъ по глазамъ и чуть замѣтнымъ движеніямъ Людвига Карловича и Фокина. Старушка, ничего не получивши, должна была выйти изъ комнаты. Этимъ маленькимъ инцидентомъ закончилась елка.
Выйдя изъ конторы, когда всѣ гости уже разошлись, я увидѣлъ на дворѣ старушку съ дѣвочкой и Фокина, который тихонько говорилъ: — что же дѣлать! если бы господинъ баронъ досидѣлъ, что нибудь дали бы… вотъ пятерочку свою! закончилъ онъ послѣ минуты молчанія, когда я прошелъ мимо.
Былъ морозъ. На небѣ сверкали яркія звѣзды. По тротуару съ веселымъ смѣхомъ бѣжали двѣ женщины въ бѣлыхъ фартукахъ, спросившія меня: какъ зовутъ? я ничего не нашелся отвѣгить, въ моей головѣ стоялъ образъ г. Штиглица, украдкой пробиравшагося около стѣнки кабинета. — A какой богачъ! полтораста милліоновъ… сколько это будетъ? разсѣянно думалъ я, — вотъ я бы хотѣлъ придумать такое средство — особенное средство! — чтобы сдѣлать его здоровымъ и веселымъ, — неужели ни за какіе милліоны этого не придумаютъ?… а онъ добрый, вотъ ужъ добрый! хотѣлъ бы я быть такимъ!… Въ душѣ моей зарождалось нѣжное и почти жалкое, снисходительное чувство къ этому человѣку. Я дошелъ до церкви Благовѣщенія. Площадь была покрыта свѣжимъ снѣгомъ, блестѣвшимъ звѣздочками, впереди гдѣ то слышался скрипъ полозьевъ. Осмотрѣвшись кругомъ, я обошелъ половину церкви и въ заднемъ углу, между стѣнками гранитнаго фундамента, всталъ на колѣнки; мысленно обращаясь къ Богу, я первымъ долгомъ подумалъ, что изъ конторы теперь ни за что не уйду, а напишу родителямъ письмо, чтобы они простили меня, и поѣду лѣтомъ на родину, — неужели не отпустятъ?.. при этой мысли сердце мое такъ затрепетало, что я обхватилъ свою грудь руками и, улыбаясь, устремилъ глаза на церковныя стѣны, — о, будетъ еще много, много! пусть будетъ мнѣ счастіе и пусть будетъ всѣмъ людямъ счастіе! я хочу любить всѣхъ — всѣхъ людей, я хочу быть простымъ, добрымъ, хорошимъ, а ужъ если будешь такимъ, то непремѣнно и тебя будутъ любить!… Я поднялъ свои глаза еще выше, устремивъ ихъ въ самый зенитъ звѣзднаго неба, потомъ ткнулся лбомъ въ снѣгъ и вскочилъ на ноги, — близехонько отъ меня послышались шаги, я быстро отряхнулся и, засунувъ свои руки въ рукава, скорчившись отъ мороза, съ радостнымъ замираніемъ сердца поспѣшилъ къ дому.
Не помню въ своей жизни нѣсколько періодовъ какой то особенной, патологической сонливости, тянувшихся болѣе или менѣе продолжительное время. Подобный періодъ я испыталъ въ первое время по поступленіи въ контору. Надо сказать, что моя сосѣдка по квартирѣ Софья Петровна скоро освободила каморку, переѣхавъ на другую квартиру, и я тотчасъ занялъ ея помѣщеніе, отлично исполнявшее для меня роль медвѣжьей берлоги. Едва успѣвалъ я придти со службы домой, какъ забирался въ эту берлогу и просыпалъ до самаго утра, что не мѣшало мнѣ дремать цѣлый день на службѣ и тыкаться носомъ надъ столомъ, — къ счастію еще я сидѣлъ лицомъ къ стѣнѣ и товарищъ мой по столу, никогда не выходившій у меня изъ долга, снисходительно смотрѣлъ на мою слабость.
Этотъ сонливый періодъ круто оборвался, когда я прочиталъ романъ Дюма Графъ Монте-Кристо. Ни прежде, ни послѣ не случалось мнѣ испытывать такого удовольствія отъ книги; цѣлую недѣлю я чувствовалъ себя какъ бы въ опьяненіи, подобномъ тому состоянію, какое испытывалъ впослѣдствіи въ клубныхъ маскарадахъ послѣ двухъ или трехъ бокаловъ портвейна; по ночамъ я не засыпалъ раньше того, какъ раздавался колоколъ къ заутрени, и на службѣ не чувствовалъ никакой сонливости, находясь въ нетерпѣливомъ ожиданіи вечера, когда опять могъ погрузиться въ это состояніе. Много лѣтъ спустя, когда мнѣ пришла мысль попробовать себя въ литературѣ, я захотѣлъ вновь прочитать этотъ волшебный романъ, чтобы понять, чѣмъ объясняется занимательность художественнаго произведенія, какимъ путемъ, какими сценическими способами производится эта иллюзія? — увы, я съ трудомъ могъ одолѣть только треть романа!.. Въ этомъ открытіи есть много печальнаго, но для себя лично я нахожу въ немъ утѣшеніе: развѣ мнѣ все нравится въ написанной части моего романа? — далеко нѣтъ, — но можетъ быть другіе люди, не обладающіе столь критическимъ умомъ, поддадутся иллюзіи и не замѣтятъ моихъ недостатковъ… Послѣ Графа Монте-Кристо я съ такимъ же удовольствіемъ, но безъ того уже увлеченія, прочиталъ Вѣчнаго Жида Евгенія Сю, въ двадцати частяхъ; этотъ огромный романъ отличается настолько сложной интригой, что при чтеніи второй половины его я спутывалъ нѣкоторыя обстоятельства изъ первыхъ частей, а потому въ ближайшемъ времени прочиталъ его вторично безъ всякихъ пропусковъ, — впрочемъ, могу сказать въ свое оправданіе, что совершенно подобное случилось со мной нѣсколько позже при чтеніи Исторіи циѳилизаціи въ Англіи, которую я два раза прочиталъ безъ перерыва не въ позднѣйшемъ изложеніи г. Нотовича, соотвѣтствовавшемъ быстрому ходу нашей цивилизаціи, а въ первоначальномъ, полномъ изданіи, мало уступавшемъ Вѣчному Жиду.
Въ то время, когда я увлекался чтеніемъ многотомныхъ ромніювъ, я занималъ уже отдѣльную комнату съ окномъ и жилъ въ другой квартирѣ, куда переѣхалъ вмѣстѣ съ хозяйкой; кромѣ меня переѣхала на новую квартиру и наша пѣвица съ матерью. Время это я вспоминаю съ пріятнымъ чувствомъ, какъ счастливое, тихонькое время, когда я былъ доволенъ настоящимъ и не думалъ о будущемъ; продолжалось оно не меньше года и если случился въ немъ перерывъ, то я обязанъ этимъ новому пріятелю, съ которымъ служилъ въ конторѣ г. Штиглица Я долженъ сознаться, что это былъ милый и веселый товарищъ, но если бы въ ту пору у меня не было знакомства съ нимъ, жизнь моя можетъ быть имѣла бы другое теченіе и теперь я былъ бы не тѣмъ, что есть; я не говорю, что онъ имѣлъ дурное вліяніе на меня, но онъ сдѣлалъ то, что дѣлаетъ среда съ человѣкомъ.
Пріятель мой былъ человѣкъ весьма общительный и легко сводилъ знакомство съ людьми, особенно съ женщинами. Надо сказать, что онъ имѣлъ большую слабость къ женщинамъ, которыхъ называлъ нянюками, и такъ какъ ни одинъ разговоръ у него не обходился безъ нянюкъ, то я въ шутку далъ ему самому это прозвище. Въ одинъ изъ своихъ рѣдкихъ визитовъ ко мнѣ онъ какимъ то образомъ попалъ въ заднюю комнату, гдѣ жила пѣвица; новая нянюка произвела на него такое впечатлѣніе, что онъ, по возвращеніи въ мою комнату, поцѣловалъ свои пальцы и назвалъ меня тетерей. Послѣ этого онъ сталъ чаще заходить ко мнѣ и необходимо долженъ былъ отвлекать меня отъ чтенія книгъ; да и самыя книги, благодаря ему, я не всегда могъ имѣть, такъ какъ онъ вынуждалъ меня брать залогъ изъ библіотеки раньше времени; въ денежныхъ дѣлахъ онъ дѣйствовалъ съ той же тактикой, какую прилагалъ къ женщинамъ, т. е. обхватывалъ талію, прижимался и услащалъ свой голосъ донельзя, а я былъ слабъ на ласку, какъ малокровная женщина, и волей неволей возвращалъ въ библіотеку недочитанный романъ, чтобы ссудить тремя рублями товарища. Впрочемъ, Нянюка въ сущности былъ богаче меня, такъ какъ матушка его, будучи довольно состоятельной, ежемѣсячно выдавала ему извѣстную сумму на карманные расходы, не трогая его жалованья, но деньги у него таяли, какъ снѣгъ въ апрѣлѣ мѣсяцѣ. Само собой разумѣется, что проводить съ нимъ время мнѣ стоило дороже, чѣмъ за книгой, и потому я впослѣдствіи настолько обѣднѣлъ, что былъ уже не въ состояніи записываться въ библіотеку.
Съ этихъ поръ я сталъ жить подобно многимъ другимъ: въ теченіе мѣсяца забиралъ по мелочамъ у кого могъ, а получивъ жалованье, раздавалъ по списочку долги и потомъ снова начиналъ ту же исторію; во всякомъ случаѣ это былъ прекрасный способъ держать свой бюджетъ въ равновѣсіи. Собственно говоря, подобнымъ же образомъ жилъ и Нянюка, съ тою только разницею, что онъ былъ способенъ на болѣе сложныя комбинаціи, а потому дѣла его были плоше моихъ. Онъ былъ франтъ и зналъ ту истину, что въ Петербургѣ по платью встрѣчаютъ и по платью провожаютъ, а это стоитъ вдвое дороже. Узнавъ отъ меня, что я платье свое дѣлаю въ кредитъ, онъ разъ проводилъ меня къ портному и кстати заказалъ ему пару, за которую пришлось мнѣ самому заплатить. Съ этихъ поръ я еще болѣе укрѣпилъ свой кредитъ у портного и въ трудныя минуты ссужался у него наличными; понятно, дѣла мои отъ того не стали лучше и счетъ свой у портного я очистилъ спустя лѣтъ двѣнадцать, когда онъ пріобрѣлъ собственный каменный домъ и не призналъ уже меня въ лицо.
Вообще, если Нянюка мягкостію своего характера, любезностію въ обхожденіи и выдержкою, которою петербургскіе уроженцы такъ выгодно отличаются отъ провинціаловъ, имѣлъ хорошее вліяніе на мой характеръ, то съ другой стороны онъ привилъ мнѣ нѣкоторыя дурныя привычки и познакомилъ съ такими сторонами столичной жизни, съ которыми я могъ отложить знакомство безъ ущерба для себя. Между прочимъ онъ въ первый разъ свелъ меня въ танцклассъ и познакомилъ съ прехорошенькой нянюкой, послѣ которой мои вологодскія Нюши и Марины Васильевны окончательно отошли въ туманную даль; будучи любителемъ поиграть въ карты, онъ нерѣдко устраивалъ дома со своей матушкой и старикомъ дядей преферансъ или макао, которое входило тогда въ моду, а потомъ уже и меня познакомилъ съ этими играми и я увлекался ими не меньше французскихъ романовъ; одно время у насъ былъ съ нимъ такой игорный азартъ, что мы готовы были играть во что угодно; помню, разъ мы сидѣли въ кофейной и, выкладывая монеты изъ-подъ локтя, шопотомъ спрашивали другъ друга: орелъ или рѣшка? въ другой разъ прогуливались по Екатерининскому каналу и на каждомъ гранитномъ столбѣ опрокидывали ладонь съ какой нибудь монетой; потомъ я предложилъ ему на палкѣ — чья верхняя — и въ одну минуту воротилъ то, что проигралъ на орла отъ Львинаго моста до Банковскаго.
Нянюкѣ какъ то случилось играть въ стуколку въ одномъ таинственномъ мѣстѣ, о которомъ онъ самъ имѣлъ смутное понятіе; на бѣду игра его была счастлива и онъ съ увлеченіемъ разсказывалъ мнѣ объ интересныхъ ставкахъ и о пьяной компаніи, у которой не стоило большого труда выиграть деньги. Искушеніе было сильное, а еще сильнѣе любопытство и я рѣшилъ самъ при случаѣ попробовать счастіе. Случай однако не скоро представился, потому что идти нужно было съ деньгами, которыя рѣдко бывали у насъ. Значительный промежутокъ времени вѣроятно былъ причиной того, что Нянюка не могъ сразу отыскать квартиру, въ которой онъ былъ только разъ, и мы долго блуждали по мрачному двору и по лѣстницамъ обширнаго дома, пока не попали въ шумную компанію, сидѣвшую за карточнымъ столомъ. Я осмотрѣлся кругомъ и ничего страшнаго не замѣтилъ. Квартира была небогатая, потолки низенькіе, мебель мягкая. Играли въ ту же стуколку, — игра эта мнѣ еще въ Вологдѣ была извѣстна. Намъ дали мѣсто. Я игралъ осторожно и держался въ своихъ деньгахъ, а Нянюка проигрывалъ. Прошло полчаса или можетъ быть больше, когда хозяинъ пригласилъ гостей закусить въ сосѣднюю комнату. Нѣкоторые гостй остались въ карточной и занялись лежавшей на диванѣ гармоникой; въ ту минуту, какъ мы столпились около дивана, одинъ молодой человѣкъ передвинулъ стоявшее на комодѣ круглое зеркало, такъ что сидѣвшій противъ зеркала партнеръ могъ видѣть карты своего визави; я тотчасъ понялъ его намѣреніе и такъ какъ визави, молодой человѣкъ съ веснушками, былъ симпатиченъ для меня, то я сообщилъ ему объ этомъ фактѣ. Къ несчастію, мои слова подслушалъ одинъ изъ гостей, довольно уже подвыпившій субъектъ, и безъ дальнихъ околичностей ударилъ по головѣ переставлявшаго зеркало; тогда напалъ на меня съ бранью тотъ самый рыженькій, въ интересахъ котораго я дѣйствовалъ, а за нимъ и нѣкоторые другіе стали приставать ко мнѣ; послышался чей то голосъ: да кто онъ такой? я увидѣлъ передъ собой угрожающія лица и не успѣлъ еще отыскать глазами Нянюку, какъ получилъ сильный ударъ по лицу, — у меня помрачилось въ глазахъ и я навѣрное упалъ бы на полъ, если бы меня не выправили другіе гости, начавшіе дружно выталкивать изъ комнаты. Съ тѣхъ поръ я надолго потерялъ пристрастіе къ карточной игрѣ, которая напоминала мнѣ это несмытое оскорбленіе.
Если не ошибаюсь, описанный случай произошелъ на пасхѣ. Вскорѣ послѣ него Нянюка со своей матушкой уѣхалъ на дачу и мы видѣлись съ нимъ только на службѣ. Въ это время я сталъ замѣчать, что матеріальныя обстоятельства его значительно улучшились, появились разные брелочки на груди и даже какое то колечко съ бирюзой, которое онъ надѣвалъ въ извѣстныхъ случаяхъ, — должно быть, думаю, матушка стала больше давать. Разъ онъ пригласилъ меня прогуляться въ Новую Деревню; было это въ воскресенье; погода стояла прекрасная, но на главныхъ улицахъ Новой Деревни въ этотъ часъ было пусто; Нянюка усадилъ меня на скамейку противъ хорошенькаго деревяннаго дома, а самъ вошелъ чрезъ маленькую калитку въ палисадникъ; чрезъ минуту я увидѣлъ его на галлереѣ, обвитой плющомъ, въ сообществѣ нарядной женщины; подойдя къ плетеной рѣшеткѣ, оба они стали приглашать меня въ палисадникъ, но такъ какъ я не хотѣлъ туда войти, то они вышли ко мнѣ на улицу. Довольно полная дама, уже немолодая, съ нѣжнымъ лицомъ, обсыпаннымъ пудрой, шутливо взяла меня подъ руку и повела къ калиткѣ; прикосновеніе къ рукѣ этого благоухающаго существа такъ взволновало меня, что я не въ состояніи былъ отвѣчать на ея вопросы, сердце мое ускоренно забилось, разъ или два я глубоко вздохнулъ и мнѣ стало жарко. Нянюка и барыня смѣялись надо мной, а я только ухмылялся. Впрочемъ, оба мы должны были почему то скоро удалиться оттуда и барыня, дойдя съ нами до плетня, на прощанье шутя поцѣловала насъ обоихъ. Я былъ въ восторгѣ, въ упоеніи, все происшедшее казалось мнѣ какой то грезой и я готовъ былъ сомнѣваться, была ли это женщина, или одна изъ тѣхъ фей, о которыхъ что то такое слыхалъ. — Видѣлъ? съ самодовольствомъ сказалъ Нянюка, прижимаясь къ моей щекѣ своимъ колючимъ подбородкомъ. По дорогѣ мы зашли въ ресторанъ и тамъ я увидѣлъ у него деньги, которыхъ за часъ передъ тѣмъ не было. — Вотъ счастливецъ то! любовно глядя на него, подумалъ я. Прошло уже немало времени съ тѣхъ поръ, какъ я пріѣхалъ въ Петербургъ. Я получилъ прощеніе отъ родителей за мои проступки и матушка моя время отъ времени присылала письма съ прибавленіемъ въ концѣ нѣсколькихъ строкъ отъ отца; по службѣ я получилъ прибавку и мои обстоятельства настолько улучшились, что я имѣлъ уже возможность всегда наслаждаться чтеніемъ французскихъ романовъ, получившихъ для меня съ нѣкоторыхъ поръ особенную привлекательность. Кромѣ чтенія романовъ, я любилъ въ это время посѣщать танцклассъ, въ который имѣлъ входный билетъ по уменьшенной платѣ, данный мнѣ пѣвицей. Это былъ не тоть танцклассъ, съ которымъ когда то познакомилъ меня Нянюка, а другой, болѣе приличный и доступный для людей болѣе состоятельныхъ; въ обширномъ театральномъ залѣ его давались разнообразныя представленія и между прочимъ пѣлъ хоръ пѣвицъ, въ которомъ участвовала наша Дарья Егоровна. Я обыкновенно очень рано забирался въ театръ, чтобы занять безплатное мѣсто на первой скамьѣ, и дрожалъ цѣлый часъ въ холодномъ залѣ, пока онъ не наполнялся публикой. Зажженныя люстры, музыка, веселый говоръ, разодѣтыя женщины, — все это производило на меня чарующее дѣйствіе; но высшее наслажденіе я испытывалъ въ то время, когда на сцену выходили пѣвицы. Всего въ хорѣ было восемь дѣвушекъ, подобранныхъ одна другой лучше; голоса у нихъ были нѣжные, но слабые; пѣли онѣ очень скромно, опустивши внизъ глаза и скрестивъ спереди руки; мужчинъ не было. Въ первый же разъ, какъ я былъ въ этомъ танцклассѣ, на меня особенное впечатлѣніе произвела одна пѣвица своимъ милымъ, почти еще дѣтскимъ лицомъ, которое издали казалось матовымъ въ изящной рамкѣ черныхъ волосъ. Кого не трогала чудесная арія, которую поетъ въ пятомъ дѣйствіи Маргарита про свою первую встрѣчу съ Фаустомъ? такое же грустное чувство я испытываю при воспоминаніи объ этой прелестной дѣвочкѣ, которая между прочимъ сдѣлалась впослѣдствіи извѣстной Петербургу своимъ трагическимъ концомъ.
По свойственной мнѣ стремительности я не преминулъ сообщить о предметѣ своего увлеченія Дарьѣ Егоровнѣ и при этомъ кстати узналъ, что подругу ея зовутъ Маней, — это простенькое имя показалось мнѣ лучше всѣхъ именъ и до сихъ поръ оно остается моимъ любимымъ. Впрочемъ, я не просилъ Дарью Егоровну познакомить меня съ этой дѣвочкой, считая такое желаніе слишкомъ нескромнымъ; но въ одно изъ моихъ посѣщеній танцкласса, когда я сидѣлъ въ залѣ и любовался танцами, Дарья Егоровна неожиданно подвела ко мнѣ Маню и, ловко повернувъ ее, посадила рядомъ со мной на стулъ. Маня быстро отклонилась отъ меня въ сторону и, насупивъ брови, съ удивленіемъ и любопытствомъ смотрѣла на меня. — Зачѣмъ такія глупости! строго сказала она Дарьѣ Егоровнѣ и хотѣла подняться съ мѣста, но та снова пригнела ее за плечи къ стулу; Маня раза два встрепенулась, какъ рыбка, и вдругъ разсыпалась по залу такимъ звонкимъ, блестящимъ смѣхомъ, что всѣ кругомъ оглянулись и засмѣялись и я тоже засмѣялся, смотря въ раскрытый ротъ ея. Ахъ, Боже мой, хотя бы на одну недѣлю вернуть это время!
Я не имѣлъ въ тотъ вечеръ смѣлости поговорить съ Маней. Но когда танцы кончились и публика стала расходиться, я поспѣшилъ выйти на улицу и остановился въ тѣни у воротъ. Было холодно. Я ждалъ съ минуты на минуту, но прошло не менѣе получаса, когда на парадномъ подъѣздѣ появилась кучка людей, въ числѣ которыхъ были и женщины; съ темнаго двора была подана имъ тройка; когда они усѣлись въ сани и тройка поровнялась со мной, я тотчасъ узналъ раскраснѣвшееся личико Мани, сидѣвшей на задней скамейкѣ рядомъ съ толстымъ мужчиной въ бобровой шапкѣ; миновавъ ворота, тройка лихо понеслась по Фонтанкѣ и я съ замираніемъ сердца слѣдилъ за ней: — ухъ! ухъ!.. въ эту минуту я былъ окончательно влюбленъ въ Маню.
Благодаря Дарьѣ Егоровнѣ, я скоро перезнакомился со всѣми подругами ея, участвовавшими въ хорѣ, и нѣкоторыя изъ нихъ оказывали ко мнѣ расположеніе. Только Маня всегда ловко уклонялась отъ разговоровъ со мной и относилась ко мнѣ съ какой то странной насмѣшливостію; это еще болѣе возбуждало мое любопытство и можно сказать уваженіе къ ней. Признаюсь, во всю жизнь у меня не было болѣе легкаго чувства, какъ къ этой дѣвочкѣ, — я думалъ о ней, мечталъ, но никакихъ сомнѣній или страданій, ни тоски, ни печали не было о ней. Тѣмъ не менѣе каждый вечеръ меня тянуло къ ней и если я не былъ въ танцклассѣ, то бродилъ по улицѣ, по которой она ходила въ танцклассъ, но при этомъ каждый разъ, какъ только замѣчалъ ее, тотчасъ спѣшилъ скрыться въ темнотѣ. Когда же было слишкомъ холодно, я заходилъ поблизости въ ресторанъ Ротина и, заказавъ бокалчикъ бѣлаго портвейна, просматривалъ модныя картинки въ Нивѣ или Живописномъ обозрѣніи, а за неимѣніемъ иллюстрацій, довольствовался простыми газетами, въ которыхъ разныя принадлежности женскаго туалета можно было отыскать въ распродажахъ бѣлья и въ другихъ публикаціяхъ подобнаго рода. Самые дорогіе и красивѣйшіе наряды я отбиралъ для Мани и, устремивъ свои глаза на картинку или печатныя буквы, живо представлялъ себѣ Маню въ роскошномъ убранствѣ ея. Выпивъ два бокала вина по 20 коп., я приходилъ въ такое счастливое состояніе, что чувствовалъ потребность въ усиленномъ движеніи и до поздней ночи гулялъ по улицамъ столицы, подпѣвая легкимъ теноромъ разные веселые мотивы и воображая себѣ Маню въ каждой встрѣчной женщинѣ.
Однажды, вернувшись послѣ службы домой, я увидѣлъ дверь своей комнаты отворенной и не успѣлъ еще заглянуть въ нее, какъ на встрѣчу ко мнѣ выбѣжала Дарья Егоровна; притворивъ за собой дверь и предварительно извинившись, она вполголоса сообщила мнѣ, что позволила воспользоваться моей комнатой одной подругѣ для свиданія съ молодымъ человѣкомъ, влюбленнымъ въ нее, упрашивая меня пройти на минуту къ мамашѣ, — но каково было мое удивленіе, когда я узналъ, что подруга эта была Маня, въ которую я самъ былъ влюбленъ! впрочемъ, я ни малѣйшей вражды не почувствовалъ къ своему счастливому сопернику, будучи увѣренъ, что это былъ, если и не принцъ, то во всякомъ случаѣ особенный молодой человѣкъ, которому богатые или знатные родители не позволяютъ женитьси на бѣдной дѣвушкѣ. Дарья Егоровна не имѣла времени сообщить мнѣ болѣе подробныя свѣдѣнія и поспѣшила вернуться къ подругѣ, а я прошелъ въ темный коридоръ и сталъ выжидать, когда выйдутъ изъ моей комнаты Маня и возлюбленный ея. Ждать пришлось недолго; при свѣтѣ лампы, горѣвшей въ передней, я увидѣлъ мою милочку и рядомъ съ ней молодого человѣка въ сапогахъ бураками. — Въ буракахъ! подумалъ я, — какой же онъ влюбленный… Когда мы остались съ Дарьей Егоровной вдвоемъ, я выразилъ ей свое удивленіе по этому поводу, но она, не мѣшкавъ ни мало, отвѣтила мнѣ: — по птицѣ и перо!
Съ этого дня мечтательный пылъ мой замѣтно остылъ и я послѣ значительнаго промежутка времени захотѣлъ побывать у Нянюки. Надо сказать, что о своихъ чувствахъ къ Манѣ я до сихъ поръ не говорилъ ему и въ танцклассъ съ нимъ не ходилъ, зная его понятія и обращеніе съ женскимъ поломъ. Чтобы покрыть свою вину передъ нимъ, а отчасти и потому, что мы въ это время получили жалованье, я пригласилъ его въ ресторанъ и угостилъ портвейномъ; при этомъ случаѣ, конечно, мы объяснились во взаимныхъ чувствахъ и сообщили другъ другу свои интимныя дѣла; когда же пришло время выйти изъ ресторана, Нянюка вздумалъ ѣхать къ своей барынѣ, съ которой познакомилъ меня въ Новой Деревнѣ, а такъ какъ я его угощалъ, то за это онъ взялъ меня съ собой. Барыня его въ то время жила уже въ городѣ, близь Египетскаго моста, и занимала небольшую квартиру съ прекрасной обстановкой, которая показалась мнѣ красивѣе, чѣмъ у г. Штиглица; она такъ же радушно приняла меня, какъ и лѣтомъ на дачѣ, но казалась больной и разстроенной, — во всякомъ случаѣ съ того времени, какъ я видѣлъ ее, она замѣтно постарѣла, хотя мнѣ все еще попрежнему нравилась. Нянюка успѣлъ нѣсколько развеселить ее, — онъ былъ мастеръ съ женщинами. — прижимался къ ней, говорилъ разныя милыя слова, любовался, словомъ продѣлывалъ съ ней то самое, что дѣлалъ со мной и со всѣми дѣвушками, съ которыми можно было это позволить. Было уже поздно и хозяйка насъ обоихъ оставила ночевать. Меня уложили на мягкій диванъ… но я боюсь, что исторія, которую хочу разсказать, выйдетъ плоской, — кто не слыхалъ подобныхъ исторій въ веселой компаніи? — я только что успѣлъ затушить на своемъ столѣ лампу, какъ въ комнату вошла со свѣчей горничная, смѣшливая, бѣлобрысая дѣвушка лѣтъ двадцати, и сдѣлала маленькій крюкъ къ дивану, чтобы освѣтить меня огнемъ, — вамъ то скучно одному, эхъ! сказала она въ насмѣшку, выказывая передъ свѣчей свои бѣлые зубы. — A ты гдѣ спишь? тотчасъ спросилъ я въ отплату ей за шутку. Она поспѣшно отошла отъ меня, скрадывая шаги, и когда затворяла дверь, то шутя сказала: — маменькѣ скажу!.. Мнѣ все это показалось такъ забавно, что я повернулся ничкомъ и засмѣялся въ подушку, потомъ вскочилъ съ дивана и какъ былъ на босу ногу выбѣжалъ въ сосѣднюю комнату; нѣсколько осмотрѣвшись кругомъ, я увидѣлъ въ одномъ углу полоску свѣта, проникавшую въ непритворенную дверь, быстро вошелъ туда и обхватилъ изумленную горничную обѣими руками. Но только что я успѣлъ скрутить ей руки и поцѣловать раза два или три, какъ вдругъ надъ самымъ ухомъ раздался звонокъ. Я вздрогнулъ отъ испуга, а горничная моментально скрылась; потомъ я слышалъ шорохъ изъ кухни и скрипъ двери; прошла еще минута, горничная поспѣшно вынесла изъ залы мое платье и, толкнувъ меня на кровать, скинула съ себя верхнее платье, бросила на столъ шпильки съ головы и со свѣчей въ рукѣ пошла отпирать дверь. Въ это время я пришелъ въ себя и сталъ кое что понимать. Я и говорю, что исторія самая обыкновенная, — для меня она кончилась недурно, но бѣдный Нянюка, одѣваясь второпяхъ на черной лѣстницѣ, оступился и повредилъ себѣ ногу, которая не позволяла ему ходить съ недѣлю на службу.
Послѣ этого случая отношенія между Нянюкой и его возлюбленной стали охлаждаться. Но я не знаю, кто кому изъ нихъ далъ отставку; по словамъ Нянюки выходило, что онъ самъ не хотѣлъ продолжать съ ней знакомство, но я замѣчалъ въ немъ въ это время слишкомъ большую раздражительность, которая возбуждала сомнѣніе въ его словахъ. Надо правду сказать, онъ часто не соблюдалъ такта со своей возлюбленной, постоянно ссорился, ерундилъ и хотя былъ очень ласковъ, какъ любовникъ, но слишкомъ часто одолжался деньгами, которыхъ никогда не возвращалъ.
Впрочемъ, наврядъ ли Нянюка долго чувствовалъ потерю. Онъ былъ по части амуровъ диллетантъ и въ женщинахъ искалъ совершенства, а такъ какъ совершенства въ мірѣ нѣтъ, то онъ долженъ былъ временно довольствоваться тѣмъ, если каждая изъ нихъ представляла въ чемъ либо одномъ совершенство, — напримѣръ, одна цѣловалась хорошо, у другой были замѣчательные волосы и т. д. Идя по улицѣ, онъ не пропускалъ ни одной женщины, которой бы не далъ должной оцѣнки. Я со своей стороны старался подражать ему по мѣрѣ силъ и обѣщалъ быть достойнымъ товарищемъ его. Оба мы не знали усталости въ охотѣ за милыми созданіями, которыми такъ богатъ Петербургъ; особенно весной и лѣтомъ, когда легкіе костюмы женщинъ обнаруживали ихъ стройность и грацію, мы часто доставляли себѣ удовольствія этого рода, не требовавшія большихъ расходовъ. Нерѣдко случалось намъ встрѣтить красивую и нарядную женщину и слѣдовать за ней цѣлыя улицы вмѣсто прогулки, не питая какой либо надежды познакомиться съ ней; но случалось и такъ, напримѣръ, — садимся мы въ конку и замѣчаемъ молодую дѣвушку съ картонкой въ рукахъ; Нянюка чуть толкаетъ меня локтемъ и я отъ смутнаго стыда опускаю глаза; проѣзжаемъ двадцать саженъ — дѣвушка выходитъ изъ вагона, а вслѣдъ за ней и мы выходимъ, заглядываемъ ей въ глаза, забѣгаемъ впередъ, заговариваемъ и т. д. Очень естественно, что не каждая дѣвушка оставляла безъ вниманія наши любезныя искательства; мы были молоды, недурно одѣты, — чего стоили одни глаза Нянюки, веселые, огнестрѣльные, способные уложить на мѣстѣ женщину! — ну, а я? могъ ли я быть слишкомъ дуренъ?.. я очень затруднился бы перечислить всѣ интриги, какія намъ удавалось заводить, и во всякомъ случаѣ думаю — ихъ было не меньше, чѣмъ у славнаго Донъ-Жуана, обладавшаго слишкомъ тонкимъ вкусомъ.
Кстати скажу, что въ это время мы съ Нянюкой придумали особый способъ оцѣнивать красоту женщинъ баллами: сначала мы приняли двѣнадцатибальную систему, какая практикуется въ женскихъ гимназіяхъ, но скоро увидѣли, что въ эту систему не умѣщаются всѣ оттѣнки красоты, граціи, изящества женщины и мы нашли необходимымъ допустить тридцать степеней, которыя называли градусами; систему эту мы выработали не теоретическимъ путемъ, какъ дѣлаютъ кабинетные ученые, а практикой, во время прогулокъ по улицамъ, когда мы тщательно взвѣшивали качества каждой хорошенькой женщины, прежде чѣмъ приложить къ ней ту или другую степень. Такимъ образомъ по нашей системѣ выходило, что въ 30° была бы самая прекрасная женщина въ свѣтѣ, которую однако мы не могли когда либо увидѣть; даже та прекрасная женщина, первѣйшая красавица, которая могла попасть намъ на глаза, не достигала 29°, а только 28°, такъ какъ лучше ея могла встрѣтиться чрезъ часъ или можетъ быть на другой день; равнымъ образомъ, мы никогда не могли встрѣтить женщину въ 1°, потому что это была бы самая безобразная женщина, обитающая можетъ быть въ Патагоніи. У насъ съ Нянюкой нерѣдко случались споры о приложеніи той или другой степени; надо правду сказать, мой вкусъ былъ еще слишкомъ простъ и каждая дѣвушка въ восемнадцать лѣтъ обращала на себя мое вниманіе, а если щеки ея пылали румянцемъ, то я охотно прибавлялъ ей лишній градусъ; Нянюка же вообще былъ строгъ въ приговорахъ, — ему нужна была какая то пикантность, симпатичность и другія подобныя качества, которыя я не совсвмъ могъ разбирать; такъ, напримѣръ, Дарьѣ Егоровнѣ онъ давалъ только 18°; а по моему мнѣнію во всемъ хорѣ не было дѣвушки ниже 22°; особенно мы расходились насчетъ Мани, которую онъ ставилъ не выше 24° и только послѣ энергичныхъ моихъ убѣжденій согласился прибавить ей одну степень.
— Граціозная дѣвчонка, это правда! а ты знаешь, кто ей даетъ? сказалъ онъ при этомъ.
— Что такое даетъ? спросилъ я, не понимая его
— Деньги на содержаніе… М. — онъ назвалъ фамилію — знаешь, писатель?
— Какой онъ изъ себя?
— Полный мужчина, представительный, лѣтъ сорока пяти.
Я обрадовался мысли, что этого самаго М. видѣлъ прошлый зимой рядомъ съ Маней, когда они поѣхали на тройкѣ, — признаюсь, она много выиграла въ моихъ глазахъ и я готовъ былъ за это простить ей бураки. — Еще бы, думалъ я, — ее всякій писатель полюбитъ, — ахъ, душенька!
Какъ чудный сонъ я вспоминаю это лѣто, — одно или два такихъ лѣта были въ дѣтствѣ и еще одно будетъ впереди, — развѣ я не долженъ чѣмъ нибудь отплатить людямъ за это счастіе?.. Въ сентябрѣ мѣсяцѣ я не безъ волненія прочиталъ въ одной маленькой газетѣ объ открытіи знакомаго мнѣ танцкласса, въ которомъ провелъ столько пріятныхъ вечеровъ. Къ сожалѣнію, я узналъ отъ Дарьи Егоровны, что въ этомъ сезонѣ должны были произойти въ немъ нѣкоторыя грустныя для меня перемѣны и самое главное то, что хоръ пѣвицъ тамъ уже не пѣлъ, а вмѣсто него приглашень былъ какой то румынскій октетъ. Сама Дарья Егоровна поступила хористкой въ оперетку съ жалованьемъ въ двадцать пять рублей въ мѣсяцъ. Что же касается Мани, которая больше всего меня интересовала, то я ничего о ней не зналъ, пока не встрѣтилъ ее въ танцклассѣ. — Это было какъ разъ въ день его открытія; въ антрактѣ, между двумя отдѣленіями, я въ счастливѣйшемъ настроеніи вышелъ изъ театра въ общія комнаты и сдѣлалъ по залу кругъ съ толпой, путаясь ногами въ юбкахъ тѣснившихся женщинъ; музыканты сыграли ритурнель и залъ быстро сталъ очищаться для танцевъ; я нашелъ свободное мѣсто у стѣны и остановился, чтобы посмотрѣть на танцующихъ, какъ вдругъ увидѣлъ передъ собой Маню со свитой двухъ-трехъ молодыхъ людей, отъ которыхъ она никогда не могла отдѣлаться. Она была очень грустная, какой еще я не видалъ. — Ахъ, Манечка! вырвалось у меня, но я тотчасъ поправился и назвалъ ее Марьей Осиповной, — вы теперь безъ должности? — пока! мнѣ обѣщали мѣсто за фруктовымъ буфетомъ, сказала она. — A не хотите опять въ хоръ? — Тамъ надо знать письмо и ноты, а я съ грѣхомъ читаю — прежде вѣдь пѣли?.. она улыбнулась своей прелестной улыбкой, — да, кое что! больше стояла за фигуру… ахъ, какой интересный утюгъ! воскликнула она, разсматривая висѣвшіе на моей цѣпочкѣ брелоки, — подарите мнѣ его!.. это былъ серебряный утюжокъ, памятный для меня тѣмъ, что я укралъ его съ комода у одной знакомой дѣвушки, которой послѣ признался въ преступленіи и заплатилъ за эту вещицу поцѣлуемъ; утюжокъ былъ мнѣ дорогъ, но я немедленно отвернулъ его зубами изъ колечка и подалъ Манѣ.
На другой день вечеромъ, когда я сидѣлъ дома за самоваромъ, вдругъ услышалъ за дверью шорохъ, дверь чуточку пріотворилась и я увидѣлъ протянутую руку, — вотъ вамъ! услышалъ я тоненькій голосокъ, по которому тотчасъ узналъ Маню. Я поспѣшилъ выйти, но Маня, ничего не говоря, сунула мнѣ въ руку маленькій свертокъ и прошла къ Дарьѣ Егоровнѣ. Я съ волненіемъ подошелъ къ лампѣ и сталъ развертывать то, что она дала: какая то вещица, довольно тяжеловѣсная, была перевязана накрестъ ниткой и узелокъ такъ крѣпко былъ затянутъ, что я долго копался съ нимъ, пока не догадался разрѣзать ножичкомъ; но затѣмъ мнѣ еще предстояло развернуть изъ нѣсколькихъ бумажекъ спрятанную вещицу, которая оказалась миніатюрнымъ альбомомъ, уже не новымъ, такъ какъ позолота была по ребрамъ стерта. Этотъ простенькій подарокъ доставилъ мнѣ большое удовольствіе, я полюбовался имъ и прикрѣпилъ къ своей цѣпочкѣ; выпивъ въ разсѣянности стаканъ чаю, я не могъ утерпѣть, чтобы не подѣлиться съ кѣмъ нибудь своимъ счастіемъ и отправился въ комнату Дарьи Егоровны. Къ сожалѣнію, Дарья Егоровна была нерасположена раздѣлять мое счастіе. — Какъ это глупо! свысока сказала она своей гостьѣ, — можетъ быть эта вещь изъ числа тѣхъ, которыя твой Колька своровалъ у тетки?.. я съ недоумѣніемъ взглянулъ на Маню, лицо которой покрылось багровой краской. — За что вы меня? сказала она измѣнившимся голосомъ, въ которомъ прозвучала такая мучительная нота, что сердце мое сжалось. Она встала со стула и легкимъ шагомъ, съ приподнятой головой подошла къ столу, чтобы надѣть шляпу. — До свиданія! пропѣла она, кивнувъ мнѣ головой. Тогда Дарья Егоровна кинулась къ ней и схватила ее за руку. — Маня, душечка, извини меня, я пошутила! — нѣтъ, ужъ вы не безпокойте меня! какъ бы снисходительно сказала Маня, но по тону было видно, что никакія силы теперь не могли остановить ее и Дарья Егоровна тотчасъ сдѣлала шагъ въ сторону. Я былъ пораженъ, — откуда эта манера? эта изысканность и достоинство?
— Что такое у васъ? спросилъ я Дарью Егоровну, когда вышла Маня.
— A ну ее, гордячку! съ досадой сказала Дарья Егоровна, — я не рада, что и сунулась.
— Но кто этотъ Колька?
— Тотъ самый — помните? — который сидѣлъ въ вашей комнатѣ съ ней. Онъ былъ еще мальчишка и влюбился въ нее, покупалъ подарки, каталъ на лихачахъ, а откуда деньги? сначала таскалъ разныя вещи у своей тетки, а потомъ своровалъ двѣсти рублей и попался; тетка какъ то замяла, его выпустили и выслали въ Новгородъ къ родителямъ; прошлой зимой онъ пріѣзжалъ сюда съ отцомъ за товаромъ и упросилъ меня привести къ нему Маню, десять рублей далъ, — тогда вотъ они и видѣлись у васъ.
Я воспользовался случаемъ, чтобы получить отъ Дарьи Егоровны кое какія свѣдѣнія о Манѣ и семьѣ ея и хотя Дарья Егоровна была въ эту минуту въ досадѣ на нее, но ничего не могла сказать дурного, кромѣ нѣкоторыхъ общихъ фразъ, основанныхь на какихъ то личныхъ счетахъ. Между прочимъ я узналъ отъ нея, что къ Манѣ въ это время сватался женихъ, молодой человѣкъ изъ хорошаго семейства, по профессіи фотографъ. — Манюшкѣ везетъ въ мужчинахъ, прибавила она, — одинъ отстанетъ, другой пристанетъ.
Обмѣнъ подарковъ съ Маней снова смутилъ мое успокоившееся сердце и меня стало попрежнему тянуть въ танцклассъ, гдѣ я могъ случайно увидѣть ее. Объявленный женихъ меня такъ же мало тревожилъ, какъ и другіе поклонники ея: они были сами по себѣ и я былъ самъ по себѣ, я узналъ, что у нея на груди висѣлъ мой утюгъ, а не ихній, и мнѣ доставляло удовольствіе ходить по заламъ и высматривать въ многолюдной толпѣ Маню, которая могла и не быть въ танцклассѣ, потому что это не мѣшало мнѣ любоваться другими дѣвушками. Потомъ, когда былъ открытъ фруктовый буфетъ, я сталъ постояннымъ посѣтителемъ танцкласса и по цѣлымъ вечерамъ толкался около буфета. Въ это время мнѣ случалось замѣчать скромнаго молодого человѣка, сидѣвшаго всегда на одномъ мѣстѣ, противъ дверей, въ которыя виденъ былъ задній конецъ буфета. Въ то время, когда начиналось представленіе и публика переходила изъ общихъ комнатъ въ театръ, молодой человѣкъ обыкновенно оставался на своемъ мѣстѣ и къ нему подходила Маня поздороваться, но никогда не оставалась съ нимъ наединѣ. Я скоро узналъ, что это и былъ тотъ женихъ, о которомъ говорила мнѣ Дарья Егоровна.
Благодаря общему знакомству съ Маней, намъ нерѣдко приходилось сталкиваться съ нимъ и со временемъ мы успѣли нѣсколько познакомиться другъ съ другомъ. Признаюсь, съ перваго же раза онъ мнѣ очень понравился: красивый, можно сказать даже элегантный молодой человѣкъ, всегда кокетливо одѣтый и при всемъ этомъ ни малѣйшаго признака фатовства, которымъ такъ невыгодно отличаются красивые молодые люди, склонные къ франтовству; всегда любезный, ровный, онъ особенно поражалъ меня своею сдержанностію, которой, увы, у меня никогда не хватало. Во всемъ Петербургѣ не могло найтисъ пары болѣе подходящей другъ для друта, какъ эта. Тутъ у меня не могло быть ни зависти, ни ревности, я просто желалъ имъ счастія.
Правда, я теперь былъ уже не такъ наивенъ, какъ годъ или два раньше, и мнѣ казалось страннымъ, что невѣста могла присутствовать въ такомъ мѣстѣ, какъ танцклассъ, и что женихъ не только не препятствовалъ этому, а самъ приходилъ туда для свиданія съ ней. Странно казалось также, что Маня не оказывала ему какого либо предпочтенія противъ другихъ молодыхъ людей и даже видимо не любила съ нимъ разговаривать. Впрочемъ, я долженъ сказать, что разговоръ его былъ какой то плоскій, неинтересный, — въ этомъ былъ его недостатокъ; но за то онъ былъ простодушный и мнѣ случалось въ минуты откровенности слышать отъ него такія слова, что я готовъ былъ расцѣловать его. — Вы не замѣчаете, что я противенъ Марьѣ Осиповнѣ? разъ спросилъ онъ меня. — Вы? если бы я былъ женщиной, то непремѣнно влюбился бы въ васъ! сказалъ я. — Нѣтъ, у меня много недостатковъ, скромно замѣтилъ онъ, — я простой человѣкъ, а она привыкла съ учеными. Я осторожно посмотрѣлъ на него, — неужели, думаю, и онъ знаетъ? — скажите по правдѣ, вы серьезно хотите жениться, или только такъ? — какъ же иначе? я посылалъ свою матушку сватать. — A ваша матушка согласна? — Ей кто то наговорилъ про Маню разныя глупости, но мало ли что наговорятъ! а если и было что — я прикрою ее.
Разъ я зашелъ къ нему въ фотографію за карточками и такъ какъ онъ уже кончалъ свою работу, то мы вмѣстѣ отправились въ танцклассъ. Было еще рано и мы въ ожиданіи Мани сѣли въ большомъ залѣ противъ боковыхъ дверей гостиной, въ которыя можно было видѣть входившихъ гостей. Мнѣ не нужно было слѣдить, когда войдетъ Маня, — я тотчасъ узналъ это по густой краскѣ, разлившейся по лицу молодого человѣка. Маня, откинувъ съ плеча свою косу на спину, торопливо поздоровалась со мной за руку и, не обращая вниманія на своего жениха, прошла къ фруктовому буфету. Въ первую минуту онъ страшно былъ пораженъ этимъ и, повернувшись отъ меня въ полуоборотъ, обмахнулъ платкомъ свое лицо какъ бы отъ жары, но я замѣтилъ у него на щекѣ мокрое, котораго послѣ этого не стало. — Вы поссорились что ли? спросилъ я. — Да, она дуется на меня, спокойно отвѣтилъ онъ.
Послѣ этого я пересталъ видѣть его въ танцклассѣ. Въ душѣ своей я, конечно, былъ этому радъ, такъ какъ при немъ все таки долженъ былъ стѣсняться въ обращеніи съ Маней, для которой я собственно и посѣщалъ танцклассъ. Въ это время у меня уже не было прежняго пристрастія къ театральнымъ представленіямъ и я предпочиталъ быть около Мани, дѣлая ей разныя услуги по коммерческой части, напр. помогалъ разсчитаться съ покупателемъ, давалъ на сдачу свою мелочь, прибиралъ разбросанный товаръ и т. п. Надо правду сказать, Маня была мало подготовлена къ своей новой профессіи и если къ буфету одновременно подходили два-три покупателя, то она совершенно терялась и я въ подобныхъ случаяхъ былъ весьма полезенъ для нея. Но нерѣдко бывали случаи, когда публики въ танцклассѣ было мало и покупатели насъ не безпокоили, — тогда мы на цѣлый вечеръ оставались съ ней наединѣ и съ теченіемъ времени настолько сблизились, что стали говорить одинъ другому ты. Мы оба обладали значительной долей наивности, а я кромѣ того отличался откровенностію и, вызывая съ ея стороны такую же откровенность, мало-по-малу узналъ ея домашнюю жизнь. Часто она сообщала мнѣ факты, которые другому могли показаться некрасивыми, но въ моихъ глазахъ еще болѣе возвышали ее. Семейство у нихъ было большое и жило исключительно тѣмъ, что Маня доставала; ни отца, ни брата не было, а было четыре маленькихъ сестры и Маня отнюдь не скрывала отъ меня, что у нея есть покровитель, отъ котораго она получала каждое первое число пятьдесятъ рублей. — Только и есть, что зашиваемъ да штопаемъ съ мамой цѣлый день! сказала она мнѣ съ очевиднымъ желаніемъ посмѣяться надъ собой. Разъ между разговоромъ вдругъ она вскочила съ табурета и вышла въ раздѣвальную комнату, откуда чрезъ минуту принесла бумажный свертокъ съ дѣтскими сапожками, купленными ею для сестеръ. — Три пары, видишь? сказала она, — старшей мама сама покупаетъ. Я осмотрѣлъ покупку и прицѣнился. — Дай мнѣ на память эти маленькіе! сказалъ я, указывая на одну пару сапожковъ, и Маня, не подумавъ ни минуты и ни мало не удивляясь моему желанію, тотчасъ взяла въ руки сапожки и подала мнѣ. Вотъ эта беззавѣтная простота и довѣрчивость со всѣми прочими добрыми и худыми качествами дѣлали эту дѣвочку въ высшей степени симпатичной, — это былъ прекрасный дикій цвѣтокъ, который рѣдко встрѣчается въ природѣ. Однажды она сильно запоздала въ танцклассъ и на моихъ глазахъ получила отъ арендатора грубое замѣчаніе съ угрозой, что онъ поставитъ за буфетъ другую женщину. Она весь вечеръ была въ печальномъ настроеніи, въ какомъ нерѣдко бывала и раньше, и хотя я старался развлечь ее, но это мнѣ плохо удавалось. Въ концѣ вечера, когда мы остались вдвоемъ, она сказала мнѣ, что сегодня былъ у нихъ Андрюша (такъ она звала жениха) и просилъ отвѣтъ, — мнѣ уже не нужно было объяснять, въ чемъ дѣло. — Я просто не знаю, что дѣлать… разсѣянно говорила она, — и неужели я пойду за него, а?.. неужели я пойду? — Ты не любишь его, вотъ что! укоризненно я замѣтилъ. — Нѣтъ, я очень даже люблю… но онъ хочетъ, чтобы я сейчасъ же бросила того, а чѣмъ будетъ жить мама?.. Я не зналъ, что сказать на эти слова и когда прошла цѣлая минута въ обоюдномъ молчаніи, я такимъ же грустнымъ тономъ, какъ она, проговорилъ: — какой же онъ тогда женихъ.
Вскорѣ послѣ этого случилось слѣдующее обстоятельство. — Ночью, когда я ложился уже спать, горничная сказала мнѣ, что какая-то дѣвушка настойчиво проситъ меня выйти къ ней на лѣстницу. Я пріодѣлся и вышелъ. Къ моему удивленію, я увидѣлъ на лѣстницѣ Маню съ молодымъ человѣкомъ, въ которомъ мнѣ нетрудно было узнать Кольку. Не пускаясь въ лишнія объясненія, Маня попросила меня дать молодому человѣку пристанище на одну ночь, — я согласился и она ушла, не заходя въ мою комнату. Я увелъ къ себѣ гостя и мы нѣсколько поговорили съ нимъ. По разговору онъ былъ такъ же простодушенъ, какъ и Андрюша, но и такъ же мало интересенъ; вообще, онъ оказался далеко не блестящимъ человѣкомъ и во всякомъ случаѣ не могъ идти въ сравненіе съ Андрюшей. Между прочимъ я узналъ отъ него, что онъ пріѣхалъ изъ Новгорода безъ вѣдома родителей, съ единственной цѣлью повидаться съ Маней, и сегодня же хотѣлъ уѣхать обратно, но Мани не могъ найти до самаго вечера и всѣ деньги, какія были, издержалъ. Это меня тронуло и я охотно уступилъ ему на ночь узенькую койку, а самъ устроился на стульяхъ.
На слѣдующее утро молодой человѣкъ ушелъ отъ меня и больше я его не видалъ. Весь этотъ день я ужасно хандрилъ подъ вліяніемъ смутнаго сознанія, что въ моей жизни стало не все благополучно. Я начиналъ чувствовать странность моихъ отношеній къ Манѣ: — кто такой этотъ Колька? гдѣ то тамъ сидѣлъ, тетку обобралъ, — Богъ знаетъ, что такое… Вечеромъ я не пошелъ въ танцклассъ. Было часовъ восемь, я только что началъ пить чай, какъ пришла ко мнѣ Маня и сообщила, что хозяинъ отказалъ ей отъ буфета. Не знаю почему, я почувствовалъ отъ этого извѣстія тайную радость и тѣмъ болѣе отъ души сталъ утѣшать ее, выражая въ потокѣ несвязныхъ словъ множество причинъ, почему она не должна печалиться о потерѣ этого мѣста. Ея растерянный видъ и необычныя морщинки на юномъ лицѣ, ея легкое газовое платье, такъ мало соотвѣтствовавшее зимнему времени, прелестная бархатная шляпа тарелочкой, все это дѣлало ее такой интересной, что я въ восторгѣ любовался ею.
На столѣ, на камчатной салфеткѣ дымились два стакана чаю; Маня молча сидѣла сбоку, устремивъ свои глаза на матовый абажуръ горѣвшей лампы; глядя на нее, я почувствовалъ, что какая то мягкая, ласкающая волна обхватила мою грудь, я наклонился къ столу, чтобы перехватить ея взглядъ, и беззаботно сказалъ: — слушай, Манечка, зачѣмъ тебѣ мѣсто, пріѣзжай ко мнѣ, мы славно будемъ съ тобой жить!.. Она нисколько не была поражена моими словами и только сказала: — ну? — очень просто! отвѣтилъ я, — мы будемъ давать твоей мамѣ на прожитье, а денегъ наживемъ, будь покойна!.. Она улыбнулась своей полоротой улыбкой и проговорила тѣмъ насмѣшливымъ тономъ, какимъ бывало прежде со мной говорила: — ужъ про тебя что говорить!.. Послѣ этого она нѣсколько развеселилась и, снявъ свою шляпу, придвинула къ себѣ стаканъ съ чаемъ. Объ этомъ мы больше не говорили, а говорили о разныхъ другихъ житейскихъ дѣлахъ.
Когда она стала сбираться домой, прежней печали у нея не было замѣтно. Прикалывая шляпу, она меня спросила: — какъ лучше, на бокъ или прямо? я поправилъ на головѣ ея шляпу, какъ мнѣ казалось красивѣе, и сказалъ: — вотъ такъ! — ну, прощай! сказала она и, выпрямившись въ струнку, встала передъ мной съ приподнятой головой. — Неужели? мелькнуло у меня, — она хочетъ цѣловать меня… и наклонившись къ ней, я звонко чмокнулъ ее въ губы.
Это былъ первый и послѣдній поцѣлуй, такъ какъ больше я ее не видѣлъ. Прошло двѣ недѣли, въ теченіе которыхъ я нѣсколько разъ былъ въ танцклассѣ, спрашивалъ о ней Дарью Егоровну и другихъ подругъ, которыхъ встрѣчалъ гдѣ либо, но никто не могъ мнѣ сказать что нибудь о ней; тогда я поддался вліянію благотворнаго въ иныхъ случаяхъ скептицизма и, всгюмнивъ ея Андрюшу, Кольку и того толстяка, который давалъ ей деньги, нѣсколько образумился и пересталъ о ней думать
Разъ я пришелъ домой поздно вечеромъ и увидѣлъ на столѣ записку, написанную куринымъ почеркомъ, по которому я узналъ руку Дарьи Егоровны; въ заішскѣ стояло слѣдующее: «Маня Рябкова умерла вчерашній день въ Александровской больницѣ». Прочитавши эти двѣ строки, я почувствовалъ нѣкоторый страхъ и явственно увидѣлъ, какъ дрожалъ въ рукѣ моей листокъ бумаги. Нѣсколько укрѣпившись духомъ, я вышелъ въ кухню и спросилъ горничную о Дарьѣ Егоровнѣ, но я самъ долженъ былъ знать, что Дарья Егоровна въ это время была въ театрѣ. Мнѣ нужно было что нибудь дѣлать, двигаться, и вспомнивъ, что Александровская больница отстоитъ недалеко отъ моей квартиры, я тотчасъ отправился туда.
Дорогой мнѣ пришла мысль, что все это вздоръ, ерунда, вѣроятно какая нибудь ошибка, тѣмъ не менѣе я съ волненіемъ обратился къ сидѣвшему у воротъ сторожу, могу ли пройти въ контору больницы. Послѣ усиленныхъ убѣжденій, подкрѣпленныхъ двугривеннымъ, онъ согласился пропустить меня во дворъ, но съ тѣмъ, чтобы я шелъ прямо въ часовню и поговорилъ бы тамъ съ товарищемъ его. Я пошелъ между двумя высокими сугробами снѣга, придававшими дорогѣ видъ тунеля, такъ какъ бѣлый верхушки ихъ въ ночной темнотѣ незамѣтно сливались съ сумрачнымъ кебомъ; въ сугробахъ тутъ индѣ возвышались обсыпанныя снѣгомъ деревья, указывавшія, что на этомъ мѣстѣ долженъ быть садъ. Я прошелъ довольно большое разстояніе, когда совершенно незамѣтно выросъ передъ мной небольшой бѣлый флигель, въ которомъ ни одно окно не было освѣщено. Въ темнотѣ я долго переходилъ съ одной стороны дома на другую, пока не рѣшился постучаться въ низенькую дверь, ведшую въ подвальный этажъ; такъ какъ на стукъ мой никто не отзывался, то я еще разъ обошелъ домъ и, поднявшись на нѣсколько ступеней широкаго крыльца, потрогалъ парадную дверь, которая оказалась незапертой; я пріотворилъ ее и увидѣлъ въ концѣ коридора освѣщенную стеклянную дверь; на мой стукъ и громкій кашель и тутъ никто не откликнулся мнѣ, а потому я прошелъ до освѣщенной двери, за которой открылась мнѣ въ первую минуту поразившая меня обстановка: въ небольшой комнатѣ стояли два высокихъ подсвѣчника, какіе я видалъ въ церквахъ, и въ нихъ горѣло до десятка восковыхъ свѣчъ; между подсвѣчниками на высокихъ козлахъ стояли три гроба; за косякомъ, нѣсколько направо, на низенькомъ табуретѣ сидѣлъ дремавшій человѣкъ. Я постукалъ два раза, человѣкъ проснулся и вышелъ ко мнѣ. Поговоривши съ нимъ и заплативъ слѣдуемую дань, я получилъ позволеніе войти въ комнату. Это несомнѣнно и была часовня. Въ каждомъ гробѣ въ ногахъ лежала записка, съ указаніемъ имени и фамиліи умершаго лица; на одной изъ этихъ записокъ я прочелъ: Марія Рябова 20 лѣтъ 8 Апрѣля. Я обошелъ подсвѣчникъ, чтобы взглянуть въ лицо, которое было открыто; но это была женщина, уже далеко не молодая и не имѣвшая никакого сходства съ Маней; я снялъ съ подсвѣчника одну свѣчу и поднесъ ее близко къ лицу и только тогда съ нѣкоторымъ трудомъ нашелъ у нея въ подбородкѣ нѣчто похожее. — Ахъ, душенька, она! она!.. въ гортани у меня запершило и такъ какъ къ подсвѣчнику въ это время подошелъ человѣкъ, то я подумалъ про себя: неловко… но дальше я уже не могъ выдержать и за то, что цѣлую минуту насильно затаивалъ въ собѣ духъ, вдругъ разразился громкимъ, безобразнымъ рыданіемъ, съ которымъ и выбѣжалъ изъ часовни.
На другой день я узналъ, что Маня зарѣзалась чрезъ два дня послѣ того, какъ была у меня въ послѣдній разъ. Фактъ этотъ, необычный самъ по себѣ, сопровождался столь же необычными послѣдствіями. — Дѣло въ томъ, что для исполненія своего намѣренія она вооружилась старымъ перочиннымъ ножомъ, которымъ ткнула въ самую середину горла, гдѣ находится твердый хрящъ, и съ усиліемъ пилила по нему, такъ что лезвіе ножа, соскочивши съ шарнира, застряло въ горлѣ и этимъ спасло ее отъ немедленной смерти. Приглашенный докторъ распорядился перенести ее въ Александровскую больницу, какъ ближайшую отъ квартиры; въ больницѣ была сдѣлана операція, послѣ которой больной было вложено искусственное серебряное горло и на слѣдующій день она могла уже сказать нѣсколько словъ. Прошла недѣля; заживленіе раны шло медленно, организмъ былъ слабый, а между тѣмъ больная не могла ничего принимать внутрь и ей грозила голодная смерть. Научный интересъ случая, молодость и миловидность паціентки возбуждали большое участіе къ ней докторовъ и окружавшихъ лицъ; были приняты всѣ мѣры къ сохраненію жизни, дѣлались консиліумы, пріѣзжали извѣстные профессора, но все было тщетно, — съ одной стороны, полное отсутствіе питанія препятствовало заживленію раны, съ другой — крайній упадокъ органическихъ силъ не позволялъ принять героическія мѣры, въ родѣ искусственнаго питанія чрезъ желудочную фистулу. Чрезъ три недѣли наступило параличное состояніе конечностей и пользовавшій ее врачъ могъ сказать только эти слова: если бы еще три дня, больная была бы спасена.
Въ теплый, солнечный день, въ десять часовъ утра тянулась по Измайловскому проспекту замѣчательная процессія: впереди. бѣдный катафалкъ, запряженный парой тощихъ лошадей. и желтый гробикъ безъ всякихъ украшеній, за нимъ толпа человѣкъ въ двадцать молодыхъ, цвѣтущихъ дѣвушекъ въ модныхъ костюмахъ, въ широчайшихъ шляпахъ, украшенныхъ цвѣтными лентами, перьями и птицами; въ толпѣ не было ни одного мужчины; сзади двигалась пустая карета неизвѣстно чья. Я грустно шелъ по тротуару, стараясь уяснить себѣ происшедшій случай, которому никто не находилъ причинъ, и невольно углублялся въ самого себя и въ судьбу человѣка.
— Не то ли, что слишкомъ много любили эту дѣвочку, для которой было бы достаточно пока мамы и сестеръ?… подумалъ я, чтобы найти хоть какое нибудь оправданіе смерти ея.
Прошло нѣсколько лѣтъ послѣ описанныхъ событій, тревожныхъ, нетерпѣливыхъ лѣтъ, когда живая фантазія открываетъ широкіе горизонты, а жить приходится въ узенькой конуркѣ, когда аппетитъ волчій, глаза завидущи, хочется того и другого, а денегъ нѣтъ. Время это было интересно съ психической стороны и для меня оно прошло не безъ пользы, такъ какъ въ теченіе его я успѣлъ нѣсколько пополнить недостатокъ своего образованія чтеніемъ историческихъ и философскихъ сочиненій, къ которымъ получилъ склонность послѣ двукратнаго прочтенія Исторіи цивилизаціи въ Англіи. Впрочемъ, нѣтъ нужды долго останавливаться на этомъ періодѣ, — я избралъ такую форму для романа, что могу свободно выбирать матеріалъ, который требуетъ меньше труда и даетъ больше эффекта. Но это не значитъ еще, что я долженъ весь романъ наполнить любовью; есть люди, которые считаютъ это блюдо не слишкомъ полезнымъ для здоровья, не говоря уже о томъ, что готовить его теперь стало не такъ легко. Я займусь описаніемъ другой страсти, овладѣвшей мною какъ разъ въ то время, когда чтеніе серьезныхъ книгъ должно бы сдѣлать меня болѣе разумнымъ.
Я уже имѣлъ случай упомянуть о дядѣ Нянюки, который изрѣдка соглашался поиграть съ нами въ макао по копѣйкѣ очко. Это былъ старый холостякъ и кажется имѣлъ капиталецъ; онъ содержалъ столярную мастерскую и на простомъ языкѣ могъ называться столяромъ, но при этомъ былъ членомъ нѣмецкаго клуба, носилъ цилиндръ и всячески скрывалъ свое ремесло. Высокій, сухопарый, съ лысой головой, — я думаю, не могло быть фигуры менѣе подходящей для любителя танцевъ, какъ у Фридриха Ивановича. A между тѣмъ онъ былъ страстный танцоръ. Слабость эта оставалась тайной для всѣхъ его близкихъ, пока онъ не пригласилъ меня въ клубъ; я по своей болтливости не преминулъ сообщить о ней Нянюкѣ и матушкѣ его, которые съ тѣхъ поръ нерѣдко трунили надъ старымъ танцоромъ. Несмотря однако на мое вѣроломство, Фридрихъ Ивановичъ не разъ и впослѣдствіи приглашалъ меня въ клубъ, хотя не было на свѣтѣ двухъ человѣкъ, менѣе насъ подходяищхъ для товарищества; уже много лѣтъ спустя, когда моя шевелюра становилась не лучше его, я понялъ, что ему пріятно было имѣть подъ рукой молодого человѣка, съ которымъ можно было во время антрактовъ между танцами показаться своимъ дамамъ.
Впрочемъ я забѣгаю впередъ. — Первое мое посѣщеніе клуба навсегда осталось памятнымъ мнѣ. Было еще довольно рано, въ комнатахъ было пусто и я имѣлъ время познакомиться съ внѣшней обстановкой клуба. Мы обошли гостиныя и карточныя комнаты, побывали въ театральномъ залѣ — онъ же танцовальный, а также и на галлереѣ, гдѣ за двугривенный можно было имѣть мѣсто не хуже перваго ряда креселъ; зашли въ библіотеку и въ расположенныя рядомъ съ ней комнаты, гдѣ члены и гости могли послѣ обѣда заснуть, закрывшись газетой. Я въ первый разъ видѣлъ такое учрежденіе и мнѣ, какъ неизбалованному комфортомъ, все нравилось тутъ: и хотя эта библіотека была далеко не такъ обширна, какъ на углу Невскаго и Садовой, но за то здѣсь не надо было писать требованія на книгу и ждать, когда ее дадутъ, потому что всякій могъ взять со стола любой журналъ или газету; и хотя эти хоры были не слишкомъ роскошны, но съ нихъ можно было видѣть, что дѣлалось за кулисами, а это удовольствіе въ другихъ театрахъ нашему брату недоступно; самая игра актеровъ своей простотой и наивностію напомнила мнѣ вологодскій театръ, который когда то произвелъ на меня столь чарующее впечатлѣніе; наконецъ, эта заклеенная коробка съ восемью кусками сахара, поданная намъ въ антрактѣ на порцію чаю въ 10 коп., — все это показывало, что здѣсь люди пользуются удобствами и комфортомъ на цѣлую степень выше тѣхъ, которые я привыкъ видѣть въ общежитіи.
Къ сожалѣнію, Фридрихъ Ивановичъ былъ слишкомъ скучный для меня товарищъ и потому я былъ радъ, когда онъ скрылся въ длинный, узенькій коридоръ, оставивъ меня въ игорномъ залѣ. Я воспользовался этимъ случаемъ, чтобы посмотрѣть на игру. Въ огромномъ залѣ стояло до полусотни круглыхъ столовъ, которые всѣ были заняты; играли въ мушку; у каждаго стола стояли и сидѣли посторонніе зрители; въ разныхъ концахъ зала то и дѣло слышались крики: мѣсто въ десять копѣекъ! мѣсто въ двадцать копѣекъ! Я останавливался на минуту то у одного стола, то у другого, — игра казалась мнѣ неинтересной; но мой зоркій глазъ примѣтилъ нѣчто особенное въ заднемъ углу зала, откуда не было слышно ни одного звука; я подошелъ туда и по кучкамъ денегъ, лежавшимъ передъ игроками, и по записямъ на столѣ тотчасъ узналъ свое любезное макао; металъ талію какой то тощій господинъ, котораго я счелъ за еврея; противъ него сидѣлъ старый человѣкъ съ голой, блестящей головой, котораго называли княземъ; по акценту и по трубочкамъ на груди это былъ несомнѣнно кавказскій князь. По мѣрѣ того, какъ у еврея выростала кучка кредитокъ, въ числѣ которыхъ виднѣлись сторублевки, подъ краемъ князя она уменьшалась; точно также переходили къ еврею деньги отъ молодого человѣка, сидѣвшаго по правую сторону его и державшаго свои кредитки подъ салфеткой. Перекидавъ всю колоду картъ, еврей методично сосчиталъ деньги и сложилъ на нихъ руки. — Сколько? небрежно спросилъ князь. — Полъ-тысячи, столь же небрежно отвѣтилъ тотъ. Признаюсь, ничего подобнаго я не видалъ. Совершенно ошеломленный, съ бьющимся сердцемъ я пошелъ отыскивать по заламъ Фридриха Ивановича. Я прошелъ много комнатъ, внимательно осматривая всѣ углы, пока не добрался до большого зала, въ которомъ раздавались веселые звуки музыки, и хотя совершенно не разсчитывалъ увидѣть его въ толпѣ этихъ нарядныхъ женщинъ и мужчинъ, но пріостановился посмотрѣть на танцующихъ. Вдругъ въ нѣкоторомъ отдаленіи я примѣтилъ знакомый обликъ, — не можетъ быть! думаю, — я посмотрѣлъ внимательнѣе: дѣйствительно, среди подскакивающихъ и вертѣвшихся фигуръ тряслась лысая голова моего стараго товарища. Близь оркестра музыки онъ остановился и, низко поклонившись своей дамѣ, сталъ пробираться по залу къ колоннамъ, у которыхъ я стоялъ; я дѣлалъ ему знаки, но онъ видимо не замѣтилъ ихъ, потому что въ трехъ шагахъ отъ меня, приклонивъ голову, протянулъ руку прелестной барышнѣ, которою я передъ тѣмъ любовался; у меня такъ и екнуло сердце, — ну, думаю, осрамился! — но каково было мое удивленіе и отчасти удовольствіе, когда прекрасная барышня любезно подала ему руку и пошла танцовать съ нимъ. Впрочемъ, поосмотрѣвшись кругомъ, я увидѣлъ въ числѣ танцующихъ и другихъ пожилыхъ мужчинъ, которымъ барышни охотно подавали руки. — Всякая страсть носитъ сама въ себѣ тираннію.
Послѣ окончанія танцевъ я пробрался къ Фридриху Ивановичу, который тяжело вдыхалъ въ себя воздухъ, какъ бы послѣ трудной работы, и вытиралъ платкомъ свое лицо и макушку головы. Прохаживаясь съ нимъ по залу, я убѣдился, что у него было много знакомыхъ дамъ, съ которыми онъ церемонно раскланивался. Мои шутливыя замѣчанія относительно нѣкоторыхъ дамъ замѣтно шокировали его; самъ онъ былъ скроменъ, какъ красная дѣвушка, и о всѣхъ женщинахъ отзывался сдержанно, не допуская сомнѣнія въ ихней добродѣтели, хотя мои собственныя наблюденія нѣсколько противорѣчили этому мнѣнію. На свѣтѣ нѣтъ цѣломудреннѣе людей, какъ старые танцоры, но нельзя этого сказать о женщинахъ. — Впрочемъ, мнѣ недолго пришлось прогуливаться съ Фридрихомъ Ивановичемъ, такъ какъ на пюпитрѣ дирижера появился аншлагъ — лансье, причемъ товарищъ мой началъ сильно безпокоиться, озирался по сторонамъ, обмахивался платкомъ и въ концѣ концовъ, не сказавъ ни слова, оставилъ меня на мѣстѣ одного. Лансье — танецъ длительный и я снова воспользовался случаемъ, чтобы заглянуть въ картежныя комнаты. На этотъ разъ я прямо прошелъ въ тотъ уголъ, гдѣ видѣлъ большую игру въ макао; но столъ этотъ былъ уже пустой. Какъ разъ въ эту минуту раздался близь меня окрикъ: мѣсто въ макао! Я обратилъ вниманіе на маленькую комнату, которой раньше не замѣтилъ, и прошелъ въ нее. Въ комнатѣ этой было около десятка столовъ, занятыхъ исключительно игрой въ макао; по платежу денегъ я замѣтилъ, что игра была небольшая; за однимъ столомъ сидѣли трое мужчинъ и передъ ними лежали нераспечатанныя карты; я понялъ, что сюда именно требовался партнеръ; кровь бросилась мнѣ въ голову; въ карманѣ у меня было тридцать рублей и я, не давая себѣ отчета, безпомощно опустился на стулъ; сидѣвшіе за столомъ видимо обрадовались мнѣ и шумно и весело раскинули карты. Ей право, въ теченіе всей игры я почти не сознавалъ, что дѣлалъ: смутно, точно въ туманѣ, я видѣлъ своихъ партнеровъ, писалъ мѣломъ, получалъ то, что мнѣ давали, а отдавать мнѣ почти не приходилось; не прошло получаса, какъ одинъ изъ партнеровъ всталъ изъ-за стола, а другой крикнулъ на всю комнату: мѣсто въ макао! Въ ожиданіи партнера я какъ бы совершенно равнодушно поглазѣлъ по сторонамъ и посчиталъ деньги; впрочемъ играть больше не пришлось, потому что къ намъ никто не явился — и вотъ я иду уже въ толпѣ и съ радостію замѣчаю, что около меня нѣтъ никого изъ тѣхъ людей, съ которыми я игралъ. — Шестьдесятъ пять рублей! точно съ неба свалились… я готовъ былъ сомнѣваться, настоящія ли это деньги и украдкой помялъ пятирублевую бумажку, чтобы по добротности бумаги убѣдиться въ ея дѣйствительности. На этотъ разъ я измѣнилъ своему характеру и ни словомъ не заикнулся о выигрышѣ Фридриху Ивановичу.
Послѣ этого вечера я былъ еще раза два съ нимъ въ клубѣ, но играть мнѣ не удалось. Тогда я при помощи небольшой хитрости выпросилъ у него рекомендательный билетъ, съ которымъ могъ одинъ пойти въ клубъ. Въ тотъ же вечеръ, какъ онъ далъ билетъ, я и хотѣлъ исполнить свое намѣреніе, но дорогой, далеко еще не доходя до клуба, почувствовалъ непреодолимое дрожаніе рукъ и ногъ, зубы мои стучали и я не разъ пребольно кусалъ себѣ губу, такъ что вынужденъ былъ пройти мимо подъѣзда клуба, чтобы дать время успокоиться нервамъ. Затѣмъ я нѣсколько разъ подходилъ къ подъѣзду, но волненіе мое не утихало и я не рѣшался войти въ клубъ. Прошло въ этой прогулкѣ по крайней мѣрѣ часъ времени и когда на адмиралтейской башнѣ пробило десять, я съ чувствомъ сильнѣйшей злости на себя направился къ Невскому и въ конкѣ уѣхалъ домой.
Мой характеръ всегда отличался прямолинейностію — признакъ тупыхъ или великихъ людей — и если я что забиралъ въ голову, то непремѣнно старался исполнить, хотя бы то была явная безсмыслица; притомъ у меня уже былъ рекомендательный билетъ — этотъ документъ въ моихъ глазахъ имѣлъ больше значенія, чѣмъ на самомъ дѣлѣ стоилъ и главное были деньги, которыя я такъ и носилъ въ карманѣ завернутыми въ писчую бумагу, потому что для такой значительной суммы у меня пока еще не было соотвѣтствующаго помѣщенія. Итакъ, шелъ я однажды вечеромъ домой и мнѣ пришла мысль зайти въ клубъ; я повернулъ съ дороги и дошелъ до клуба, не чувствуя никакого волненія, можетъ быть потому, что вопросъ этотъ въ головѣ моей еще не былъ рѣшенъ окончательно; но затѣмъ уже по инерціи я поднялся на лѣстницу и когда увидѣлъ, съ какой любезностію кассиръ принялъ отъ меня входную плату и возвратилъ рекомендательный билетъ, то потерялъ даже излишнюю стремительность къ игрѣ, убѣдившись сколь доступно теперь было мнѣ это удовольствіе; по той же причинѣ я совершенно спокойно и съ чувствомъ собственнаго достоинства прошелся сначала по гостинымъ, гордясь пріобщеніемъ себя къ свѣтской публикѣ, которая окружала меня, и затѣмъ уже направился въ карточныя комнаты. Столы были всѣ заняты и мнѣ пришлось праздно простоять за ними часъ или два, въ теченіе которыхъ окончательно укрѣпилось мое желаніе играть. Уже былъ первый часъ ночи, когда мнѣ явилась возможность занять мѣсто, но какъ только я сѣлъ за столъ, тотчась почувствовалъ уже знакомое мнѣ дрожаніе и чѣмъ болѣе напрягалъ силы преодолѣть его, тѣмъ менѣе оно поддавалось моей волѣ; когда я бралъ въ руки карты, то пальцы мои поколачивали по сукну, когда мнѣ давали деньги, я урывкомъ придвигалъ ихъ къ своему краю, не смѣя взять въ руки, а когда приходилось отдавать самому, то также точно урывкомъ подкидывалъ бумажку въ пять или десять рублей и глухимъ, убитымъ голосомъ просилъ дѣлить ее и партнеры мои, покашливая, покрякивая, мѣняли бумажку, разбирали свои деньги и сдачу любезно придвигали мнѣ. Я прожилъ на свѣтѣ уже довольно времени, но такого мучительнаго состоянія; такого истиннаго несчастія до этой поры еще не испытывалъ; нѣчто подобное развѣ было въ тѣ минуты, когда я стоялъ передъ экзаменаціоннымъ столомъ, имѣя въ рукахъ билетъ о предметѣ, совершенно мнѣ неизвѣстномъ, но тогда чувство сознанія было слабѣе. Нервы мои наконецъ страшно утомились, я пересталъ понимать, что дѣлалось кругомъ меня и только затуманеннымъ взоромъ примѣчалъ, что кучка бумажекъ передъ мной прибывала. Послышался звонокъ. Одинъ изъ партнеровъ бросилъ о столъ свои карты и воскликнулъ: — въ жизнь не видалъ такой дурацкой игры!.. и точно сговорившись, всѣ три партнера быстро встали съ мѣстъ и оставили меня одного за столомъ. Я чувствовалъ себя осрамленнымъ, уничтоженнымъ и готовъ былъ схватить со стола деньги и бросить ихъ въ догонку этимъ людямъ. Но я выросъ въ лѣсу, въ холодномъ краю, гдѣ люди съ малыхъ лѣтъ научаются примѣняться къ средѣ: — зачѣмъ же, думаю, бросать деньги! я лучше уйду чрезъ этотъ коридорчикъ, а деньги все таки возьму… я скомкалъ пачку и, сунувъ ее въ карманъ, тотчасъ оставилъ клубъ.
Дома я посчиталъ деньги. Выигрышъ оказался больше ста шестидесяти рублей, но я вспомнилъ, какъ сидѣлъ въ клубѣ за столомъ съ трясущимися картами, на которыя такъ упорно смотрѣлъ жирный сосѣдъ справа, и сердце мое сжалось отъ боли, — смѣшно, ужасно смѣшно! подумалъ я, отталкивая отъ себя деньги; на этотъ разъ никакихъ разсчетовъ я не дѣлалъ на нихъ, не мечталъ погулять или что нибудь купить, какъ бывало при другихъ получкахъ; но въ душѣ моей было тайное желаніе сыграть на нихъ еще разъ въ томъ же клубѣ и на глазахъ тѣхъ самыхъ людей, которые сидѣли со мной, — о, я сумѣлъ бы показать, что значатъ для меня деньги!.. Впрочемъ, я скоро долженъ былъ вынуть изъ этихъ денегъ небольшую сумму для одолженія Нянюкѣ и между прочимъ ссудилъ въ это время одному почтенному и совершенно ненуждающемуся человѣку пятьдесятъ рублей, въ которыхъ случайно явилась у него надобность; благодаря этому, мой нравственный кредитъ между товарищами сильно повысился, что послужило современемъ къ вящшему усложненію моихъ денежныхъ обстоятельствъ.
Не далѣе, какъ чрезъ недѣлю я снова отправился въ клубъ, — въ этотъ вечеръ я былъ у Нянюки и между прочимъ случайно узналъ, что дядя его заболѣлъ и слѣдовательно мы не могли тамъ встрѣтиться съ нимъ. Войдя въ клубъ, я прежде всего пожелалъ убѣдиться, есть ли кто нибудь изъ тѣхъ партнеровъ, съ которыми въ послѣдній разъ игралъ, и убѣдившись въ отсутствіи ихъ, въ сущности не былъ огорченъ этимъ, такъ какъ охота проиграть имъ деньги у меня уже прошла. Въ игорныхъ комнатахъ было шумно, чадно; я обошелъ тѣ столы, за которыми играли въ макао, и мнѣ скоро удалось занять мѣсто. На этотъ разъ я игралъ совершенно прилично и даже вступалъ въ краткіе разговоры съ партнерами; но игра шла довольно неудачно и я видѣлъ подъ своимъ краемъ значительную убыль кредитокъ, пока нѣсколько счастливыхъ ставокъ не поправили дѣла. Я незамѣтно пересчиталъ деньги и рѣшилъ кончить игру, какъ вдругъ увидѣлъ у нашего стола того жирнаго партнера, который смотрѣлъ въ прошлый разъ на мои руки. Онъ меня тотчасъ узналъ и, медленно обойдя столъ, хлопнулъ меня по плечу и насмѣшливо-радушно проговорилъ: — а, пріятель, навыкъ немножко?.. но что это былъ за тонъ и какая манера! я такъ и съежился подъ его рукой. Въ эту минуту мнѣ передали карты, такъ какъ слѣдовала моя талія. Талію я вообще не любилъ метать, хотя и зналъ, что это считается за признакъ малодушія или неимѣнія денегъ, но тутъ, въ присутствіи этого человѣка, я долженъ былъ метать. При меткѣ, какъ извѣстно, въ пять минутъ можно проиграть то, на что понтируешь три часа; моментъ вышелъ несчастливый и я за каждую карту платилъ деньги; на меня напало какое то отупѣніе и хотя я чувствовалъ и твердо былъ увѣренъ, что проиграю всю талію, но не былъ въ силахъ выпустить карты изъ рукъ. Къ концу таліи подъ краемъ у меня было чисто, но за то я выказалъ твердость духа, руки мои не дрожали и когда вышелъ изъ-за стола, то съ любезной улыбкой кивнулъ головой тому человѣку, который стоялъ за мной. Все это было прекрасно. Но я долженъ былъ знать, что всякое несчастіе не есть худшее несчастіе.
Пройдя по игорнымъ комнатамъ, я остановился въ амбразурѣ окна и, освидѣтельствовавъ карманы, долженъ былъ убѣдиться, что въ нихъ ничего не осталось. — Вотъ и прошло, чего же ты волновался, — дуракъ! подумалъ я про себя. Выйдя въ шинельную, я досталъ изъ кармана пальто нѣсколько мѣдныхъ монетъ и выпилъ у буфета рюмку водки; въ душѣ моей закипала злоба противъ того негодяя, который присталъ ко мнѣ, — т. е. я умственно назвалъ его негодяемъ, но тотчасъ взялъ это слово назадъ и велѣлъ налить себѣ вторую. Я былъ непривыченъ къ водкѣ, которая скоро одурманила меня; притомъ я вспомнилъ розданныя въ долгъ деньги и мысль, что я могу еще отыграться на нихъ, чрезвычайно обрадовала меня; я съ пріятно забавной манерой сказалъ нѣсколько словъ буфетчику и онъ мнѣ открылъ маленькій кредитъ. Когда же я выпилъ еще рюмку и на этотъ разъ закусилъ, мысли мои приняли жизнерадостное настроеніе и я отправился по гостинымъ высматривать хорошенькихъ женщинъ, которыхъ въ клубѣ всегда было довольно. Прогулявшись взадъ и впередъ по длинной анфиладѣ комнатъ, я остановился въ дверяхъ буфета и какъ разъ въ эту минуту замѣтилъ въ угловой комнатѣ ненавистнаго мнѣ партнера, игравшаго въ винтъ за однимъ изъ двухъ столиковъ, стоявшихъ у задней стѣны; я, кажется, даже вздрогнулъ и, прищуривъ глаза, прошелъ по комнатѣ, чтобы выиграть время на приведеніе въ порядокъ усовъ и галстука, потомъ сдѣлалъ крутой оборотъ и, подойдя къ этому человѣку, хлопнулъ его по плечу: — а, пріятель, какъ твои дѣла? сказалъ я, стараясь улыбнуться, — онъ оглянулся и вопросительно посмотрѣлъ на меня; онъ былъ уже пожилой человѣкъ и его партнеры тоже были люди почтенные, лысые, и въ свою очередь вопросительно смотрѣли на насъ обоихъ. — Что жъ, здорово, пріятель! чотко выговорилъ тотъ, — только ты не мѣшай, проходи дальше!.. я не нашелся ничего сказать на эти грубыя слова и со стыдомъ отошелъ отъ стола. — Мало, надо выпить еще! мелькомъ подумалъ я и, подойдя къ буфетчику, беззаботно попросилъ его налить послѣднюю. Послѣ этого я выпилъ еще нѣсколько послѣднихъ и затѣмъ уже изъ моей памяти улетучился тотъ моментъ, когда я вышелъ изъ клуба, но мнѣ смутно припоминалось послѣ, что я шелъ по улицѣ и былъ очень веселъ, какъ будто пѣлъ пѣсни, будто съ кѣмъ разговаривалъ; затѣмъ я очнулся и увидѣлъ, что лежу на какой то бочкѣ, поставленной вверхъ дномъ, скорчившись на пространствѣ круга, имѣвшаго не болѣе аршина въ діаметрѣ; одна нога была подсунута подъ мной, а другая свѣшивалась внизъ; я хотѣлъ привстать, но ноги мои отказались слушаться; тогда я попробовалъ повернуть одну ногу руками и почувствовалъ сильнѣйшую боль; въ головѣ моей мелькнула мысль о параличѣ и на меня напалъ такой страхъ, что моментально выскочилъ весь хмель. Наставало уже утро и я боялся, чтобы кто нибудь не увидѣлъ меня въ этомъ положеніи, а такъ какъ кромѣ ногъ всѣ члены мои были здоровы, гибки, то я нѣсколько разъ поворачивался на бочкѣ и привставалъ, чтобы сколько нибудь расшевелить себя. Въ концѣ концовъ мнѣ удалось втащить больную ногу на бочку и я сталъ усиленно растирать ее. Прошло по крайней мѣрѣ полчаса, когда я могъ слѣзть съ бочки. Съ большимъ трудомъ, хромая, я пошелъ по двору мимо оконъ, завѣшенныхъ шторами, и когда лишь вышелъ на улицу, то узналъ по фасаду и по крыльцу самый домъ, отстоявшій далеко отъ моей квартиры. Съ тѣхъ поръ я страдаю ревматизмомъ и стараюсь не вспоминать о тѣхъ обстоятельствахъ, при которыхъ получилъ его.
Послѣ этого вечера я долго не былъ въ клубѣ. Кажется на святкахъ пригласилъ меня туда дядя Нянюки и я рѣшился пойти съ нимъ, взявъ съ собой столько денегъ, сколько нужно было на мелкіе расходы. Это былъ наиболѣе пріятный изъ всѣхъ вечеровъ, проведенныхъ мною въ клубѣ: я видѣлъ на сценѣ чувствительное представленіе и плачущихъ женщинъ среди публики, гулялъ по заламъ подъ руку со своимъ товарищемъ, любовался танцами, — словомъ, я былъ счастливъ и пожалѣлъ того времени, когда не хотѣлъ пользоваться этимъ счастіемъ. Тогда же я рѣшилъ ходить сюда почаще, но не брать съ собой денегъ, чтобы не было соблазна для нгры.
Къ сожалѣнію, послѣднее условіе я не исполнилъ. Въ клубъ я дѣйствительно сталъ ходить чаще, но рѣдко заглядывалъ въ лѣвую половину его, гдѣ играла музыка и царствовали женщины, а всѣ помыслы свои направлялъ на игру, тоскливо блуждая около карточныхъ столовъ, пока не удавалось самому пристроиться къ одному изъ нихъ. Признаюсь, я дѣлалъ быстрые успѣхи въ картежномъ искусствѣ, — игралъ спокойно, разсчитывался бойко, держалъ себя солидно, — конечно, карты тоже могутъ служить иногда воспитательнымъ средствомъ. Мало-по-малу я такъ пристрастился къ игрѣ, что сталъ являться въ клубъ вмѣстѣ съ первыми мушкатерками, которыя уже съ семи часовъ, какъ совы, возсѣдали вдоль стѣнъ игорнаго зала, погруженнаго еще въ полумракъ. Въ то же время мои денежныя дѣла стали сильно разстраиваться, я задолжалъ хозяйкѣ и товарищамъ и часто не зналъ, откуда на слѣдующій день достану денегъ на обѣдъ. Два момента живо сохраняются до сихъ поръ въ моей памяти: вечеръ, на столѣ ярко горитъ лампа, въ сердцѣ смутное волненіе, начинаются сборы въ клубъ, — это вѣдь не то, что на службу идти, — надо хорошенько помыть руки и шею, надушиться, устроить пышный бантъ на галстукѣ, натянуть перчатки… Второй моментъ: раннее утро, небо чуть-чуть брезжитъ, тихій морозный воздухъ; съ пустымъ карманомъ и съ тяжелой головой идешь по тихимъ улицамъ, какъ новорожденный, еле двигая ногами, кожа на лицѣ стягивается, глаза смыкаются, дорога кажется страшно длинной, такъ бы и заснулъ на мѣстѣ мертвымъ сномъ…
Такая жизнь продолжалась до конца зимы. Игралъ я съ перемѣннымъ счастіемъ, однако мнѣ казалось, что больше выигрывалъ, но куда дѣвались деньги? я сдѣлалъ примѣрный разсчетъ: въ началѣ зимы у меня было выигранныхъ денегъ 225 р., изъ которыхъ я сейчасъ же и проигралъ 150 p., итого осталось 75 р., жалованья я получалъ 50 р. въ мѣсяцъ; въ домашней жизни былъ очень скроменъ и разсчетливъ, такъ что за всю зиму купилъ только двои перчатки и сходилъ однажды въ танцклассъ; но за то часто ходилъ въ клубъ, платилъ за входъ, за карты, нерѣдко случалось платить штрафы, случалось иногда лишнее съѣсть или выпить по случаю выигрыша, иногда же и по случаю проигрыша, что жалѣть двугривенный, когда на одну карту ставишь пять рублей? такимъ образомъ, подсчитавъ итоги, я увидѣлъ, что за зиму клубные расходы стоили мнѣ больше 200 p., — вотъ куда дѣвались деньги!
Въ маѣ клубъ переселился на дачу и я вздохнулъ свободно. Я сдѣлалъ себѣ зарокъ больше не брать въ руки картъ, а чтобы поправить свои дѣла, назначилъ расходовать не свыше извѣстной суммы. Отчасти мнѣ это удалось, но за то лѣто прошло очень скучно. Одинъ лишь памятный случай остался у меня отъ этого времени, да пожалуй онъ одинъ и стоилъ чего нибудь за все время, пока я предавался картежной игрѣ. — Помню, въ какой то праздникъ я безцѣльно бродилъ по улицамъ и случанно попалъ къ варшавскому вокзалу; подходя къ митрофаньевскому шоссе, я вспомнилъ Маню и захотѣлъ пройти на митрофаньевское кладбище, гдѣ она была схоронена. Но какое грустно-пріятное чувство я испыталъ, когда увидѣлъ на могилѣ ея большой дубовый крестъ и висѣвшій на немъ металлическій вѣночекъ! — кто бы это? думаю, — конечно не мать, она была слишкомъ бѣдна… Я посидѣлъ на могилкѣ, вспоминая эту прелестную дѣвочку, и мнѣ тоже пришло на мысль купить вѣнокъ въ лавочкѣ, стоявшей у воротъ кладбища; такъ какъ дернъ на могилѣ былъ попорченъ, то я залѣпилъ это мѣсто кусочкомъ дерна съ другой могилы.
Къ осени я совершенно уже начиналъ забывать клубныя впечатлѣнія и ко мнѣ опять возвратилась та веселость, которая не знаетъ причинъ, и доброжелательство къ людямъ, и склонность къ прежнимъ развлеченіямъ. Разъ при мнѣ дядя Нянюки отправился въ клубъ и я съ полнымъ равнодушіемъ вспомнилъ объ этомъ учрежденіи, удивляясь тому, какъ можно было отдаться такой сухой страсти, какъ игра въ карты, и промѣнять на нее всѣ радости жизни. На одинъ моментъ у меня мелькнуло опасеніе, — а что, если снова возвратится эта страсть?.. однако, опасеніе показалось мнѣ столь неосновательнымъ, что я тотчасъ забылъ о немъ. Все это я прекрасно помню по той причинѣ, что не далѣе, какъ на другой день, когда у насъ была получка жалованья, я пошелъ въ клубъ и проиграль всѣ деньги. Какъ это случилось, я самъ не могь понять; ни желанія играть, ни даже желанія выиграть у меня не было, дѣла мои были хороши, денегъ было достаточно, — выскочила черная собака и укусила.
Нѣсколько дней послѣ этого случая я жилъ и дѣйствовалъ механически, занялъ кой у кого денегъ, заплатилъ часть за комнату хозяйкѣ и взялъ большой романъ Диккенса, чтобы подольше читать. Мѣсяцъ кое какъ протянулъ. При полученіи жалованья я долженъ былъ заплатить долги и въ карманѣ у меня оставалось немного больше того, сколько слѣдовало отдать за комнату. Идя домой, я вспомнилъ случай, когда мнѣ удалось на маленькую сумму легко, какъ бы шутя, выиграть порядочный кушъ, — да, если бы знать когда! подумалъ я, но вслѣдъ затѣмъ пришелъ въ ужасъ отъ этой мысли и немедленно постарался заглушить ее. До срока платежа за комнату оставалось нѣсколько дней, въ теченіе которыхъ я издержалъ часть квартирныхъ денегъ; всѣ эти дни меня преслѣдовала страшная тоска и я часто не находилъ себѣ мѣста. Разъ, когда я находился въ подобномъ состояніи, мнѣ опять пришла мысль попробовать счастія въ игрѣ, но это была только игра воображенія, такъ какъ у меня оставалось всего девять рублей, съ которыми нельзя было играть въ макао; тѣмъ не менѣе я началъ испытывать волненіе и между прочимъ заглянулъ въ шкафъ, въ которомъ висѣло мое платье; надо правду сказать, въ послѣднюю игру мнѣ сильно не везло и потому естественно было думать, что на этотъ разъ я долженъ былъ выиграть; притомъ у меня явилось еще слѣдующее соображеніе: я давно уже замѣтилъ, что въ игрѣ почти всегда бываетъ моментъ выигрыша, — стоитъ только захватить его и дѣло въ шляпѣ… неужели послѣ всего того, что случилось, я не сумѣю справиться съ собой? — я сдѣлалъ быстрое движеніе пальцами кругомъ подбородка и, завернувъ въ узелъ жакетную пару, вышелъ изъ квартиры. Я рѣшилъ заложить эту пару въ ссудной кассѣ за десять рублей, разсчитывая, что на девятнадцать рублей можно сѣсть въ макао; но къ сожалѣнію, или лучше сказать это должно бы послужить къ счастію, мнѣ давали за нее только половину; я вышелъ изъ кассы и, походивъ съ узломъ въ рукѣ около своего дома, отправился въ другую кассу, отстоявшую довольно далеко отъ моей квартиры, но касса эта оказалась уже закрытой, а потому я, бросивъ всякія разсужденія, рѣшился оставить вещи въ первой кассѣ за пять рублей и почти бѣгомъ побѣжалъ туда. Составивъ такимъ образомъ четырнадцать рублей, я сложилъ бумажки сгибъ къ сгибу, чтобы пачка казалась пышнѣе, и скорымъ шагомъ отправился въ клубъ.
Я возвратился домой безъ копѣйки и спокойно легъ спать. Проснувшись въ девять часовъ, я тотчасъ вспомнилъ игру, — а-ахъ! простоналъ я въ ту же минуту и, повернувшись на боку, хотѣлъ насильно уснуть, но это мнѣ не удалось. — Вѣдь былъ же моментъ и я не воспользовался!.. да, дѣйствительно, этотъ вечеръ былъ замѣчательный: съ самаго начала, какъ я сѣлъ за столъ, мнѣ страшно везло и ко второму часу у меня лежало подъ краемъ двѣ сторублевыя бумажки и много мелкихъ; въ это время одинъ изъ партнеровъ вышелъ изъ-за стола и мы сидѣли минутъ десять въ ожиданіи новаго партнера, — чего же лучше было встать и уйти! но я сунулъ двѣ сторублевыхъ въ боковой карманъ, втайнѣ давъ себѣ слово ни въ какомъ случаѣ не трогать ихъ, а затѣмъ на остальныя деньги не прочь былъ еще сразиться, и вотъ!.. я стиснулъ зубы и закрылъ на минуту глаза, — какъ я сдѣлаюсь съ хозяйкой! подумалъ я, — какъ проживу мѣсяцъ! да еще штрафъ записали четыре съ полтиной!
Къ несчастію, этотъ урокъ ни мало не послужилъ мнѣ въ пользу и чрезъ мѣсяцъ повторилась подобная же исторія, съ тою только разницею, что изъ полученнаго жалованья я заплатилъ часть хозяпкѣ за комнату, но за то никому изъ товарищей долговъ не заплатилъ. Въ сущности жизнь моя съ этого времени стала дѣлиться на двѣ половины, изъ которыхъ одна занимала первую недѣлю послѣ полученія жалованья, а другая остальныя три недѣли; первый періодъ иногда нѣсколько увеличивался, если случалось выиграть, — тогда я могъ лишній разъ или два сходить въ клубъ, прежде чѣмъ наступалъ второй періодъ; но я затруднился бы сказать, который изъ двухъ періодовъ доставлялъ мнѣ наиболѣе несчастія. Бывали моменты, когда я приходилъ въ полное отчаяніе и въ моей головѣ являлись опасныя мысли; такое состояніе разрѣшалось обыкновенно страстнымъ подъемомъ духа, воображеніе начинало усиленно работать и я въ концѣ концовъ придумывалъ новый источникъ для добычи денегъ, съ которыми первымъ долгомъ отправлялся въ клубъ.
Я не знаю, про какую нищету говорилъ пьяный Мармеладовъ? можетъ быть онъ просилъ на похмелье у прохожихъ? но тогда гордость его была бы не у мѣста. Нѣтъ, этотъ несчастный пьянчуга вѣроятно испытывалъ ту же нищету, какая меня постигла въ это время. Какъ часто случалось, что мнѣ не на что было купить полфунта колбасы или зеленаго сыра, чтобы обѣдъ вышелъ не слишкомъ сухъ, а между тѣмъ я получалъ въ это время уже семьдесять пять рублей въ мѣсяцъ и при случаѣ не отказывалъ себѣ скушать въ клубѣ бифштексъ или выпить хорошаго портвейна. Все, что можно, было продано или заложено, оставалась единственная черная пара и рваныя перчатки, которыя я надѣвалъ въ клубъ до половины ладони; за квартиру нѣсколько мѣсяцевъ не платилъ и въ послѣднее время долженъ былъ спать въ коридорѣ, такъ какъ хозяйка самовольно отдала мою комнату другому жильцу. Все это сильно отразилось на моемъ здоровьѣ; я замѣтно постарѣлъ, похудѣлъ и разстроилъ нервы; безпричинная тоска, которую я началъ испытывать въ это время, уже не переставала періодично безпокоить меня всю жизнь, вмѣстѣ съ ревматизмомъ въ ногѣ.
Въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда были истощены всѣ средства и кредиты и ноложеніе мое казалось безвыходнымъ, мнѣ пришла мысль обратиться за помощью къ отцу. Надо сказать, что, живя въ Петербургѣ, я еще ни разу не просилъ у него денегъ и лишь въ послѣднее время мнѣ думалось иногда воспользоваться этимъ источникомъ, но не для игры, такъ какъ не могъ же я сію минуту получить отъ отца деньги, а для поправленія своихъ обстоятельствъ; въ мысляхъ моихъ почему то связывалась съ этими деньгами надежда измѣнить свою жизнь и бросить карты. Я такъ былъ измученъ, истомленъ, что подъ вліяніемъ волновавшихъ меня чувствъ написалъ отцу страстное, пламенное письмо, въ отвѣтъ на которое съ первой же почтой получилъ полтораста рублей. Я помню, какая бурная радость обхватила меня, когда развернулъ деньги. Я сталъ читать письмо, написанное рукой отца, — обыкновенно писала мнѣ матушка, присылавшая только поклонъ и благословеніе отъ него; письмо было длинное и наполнено истинами столь несомнѣнными, что мнѣ не нужно было дочитывать многія фразы до конца, что же касается денегъ, то отецъ просилъ меня употребить ихъ съ тою пользою, какую онѣ могли принести моему брату, учившемуся въ это время въ гимназіи, такъ какъ часть ихъ была урѣзана отъ него. Правда, мнѣ было непріятно, что я какъ бы выхватилъ кусокъ у своего брата, но обдумавши этотъ вопросъ, я твердо рѣшилъ при первой возможности выслать эти деньги брату въ Вологду и рѣшеніе это отмѣтилъ въ своей записной книжкѣ особеннымъ значкомъ. Затѣмъ я взялъ карандашъ и сталъ распредѣлять деньги. Въ сущности деньги эти были уже раньше распредѣлены и нѣкоторые изъ моихъ кредиторовъ точно также ждали ихъ, какъ и я. Конечно, чтобы привести мои дѣла въ полный порядокъ, полутораста рублей было мало; но подведя итогъ неотложныхъ долговъ, я увидѣлъ къ своему удовольствію, что за уплатою ихъ у меня оставалось на рукахъ рублей двадцать, которыхъ вполнѣ хватало до жалованья. — Вотъ гдѣ было бы кстати… кое что завести! въ моей головѣ мелькнула ядовитая и сладостная мысль, — ей право, если бы изъ этихъ денегъ я проигралъ двадцать или тридцать рублей, была бы не слишкомъ большая бѣда. Хозяйки моей не было дома. Я велѣлъ прислугѣ поставить самоваръ и въ ожиданіи, когда онъ скипитъ, отправился въ лавку. Возвращаясь чрезъ пять минутъ домой, я вдругъ почувствовалъ приступы знакомой мнѣ болѣзни: безпокойство, волненіе, ознобъ, — такое состояніе вызываетъ движеніе и дѣятельность. Не дѣлая еще окончательнаго рѣшенія, я досталъ толстую нитку, отдѣлилъ изъ своихъ денегъ тридцать рублей, а остальныя положилъ въ жилетъ и зашилъ карманъ въ нѣсколько строчекъ. Во всякомъ случаѣ, если бы мнѣ вздумалось пойти въ клубъ, я долженъ былъ деньги взять съ собой, такъ какъ отдѣльной комнаты теперь у меня не было.
Самоваръ скипѣлъ, а хозяйки все еще не было дома. Пробило девять часовъ. Въ клубѣ въ это время играли уже въ лучшую; я вспомнилъ то пріятное чувство, съ какимъ считалъ послѣ выигрыша деньги, разсованныя комками по разнымъ карманамъ, и весь аппетитъ къ чаю у меня пропалъ, я выглянулъ изъ кухни въ коридоръ, прикрылъ самоваръ и поскорѣй вышелъ изъ дома. Изъ нашего двора кромѣ воротъ былъ еще выходъ на заднюю улицу чрезъ флигель сосѣдняго дома и я, чтобы не встрѣтиться съ хозяйкой, прошелъ этимъ путемъ. Я былъ радъ, какъ школьникъ, что вовремя вышелъ изъ дома и легкимъ шагомъ направился по знакомой дорогѣ. Увы, на этотъ разъ мое посѣщеніе клуба было очень кратковременно и когда я шелъ по тѣмъ же улицамъ обратно, у меня являлась иллюзія, былъ ли я въ клубѣ или только иду туда; но стоило мнѣ тронуть карманъ своего жилета, какъ иллюзія должна была разсѣяться, внизу кармана была широкая дырка, въ которую легко проникали всѣ пальцы, а въ карманѣ было пусто. Впрочемъ, минута была слишкомъ горячая и я спѣшилъ домой поспать, прежде чѣмъ подумать о случившемся.
Утромъ я тихо одѣлся и, не умывшись, ушелъ изъ дома на цѣлый часъ раньше обыкновеннаго, когда у насъ еще спали. Побродивъ по улицамъ, я пришелъ въ указанное время въ контору и довольно спокойно провелъ въ ней день, стараясь не думать ни о чемъ, это прекрасная манера жить, не думая ни о чемъ, но если только думать есть чѣмъ. Послѣ службы я имѣлъ возможность напиться чаю въ рестораціи, но такъ какъ денегъ затѣмъ у меня не осталось ни копѣйки, то я въ самомъ угнетенномъ настроеніи отправился къ Нянюкѣ, съ которымъ въ это время находился далеко не въ лучшихъ отношеніяхъ. Впрочемъ, Нянюки я дома не засталъ, но матушка его, всегда благоволившая ко мнѣ, радушно встрѣтила меня и удержала. Припоминая мои послѣдующія дѣйствія, я послѣ удивлялся тому, что могъ столь свободно разговаривать съ ней, шутить и смѣяться. По старой привычкѣ я между разговорами прохаживался и осматривалъ вещицы, какія лежали на столахъ и этажеркахъ; но я уже не помню, раньше ли явилась мнѣ мысль сдѣлать то, что я сдѣлалъ, или пришла она въ голову въ то время, какъ я вошелъ въ комнату Нянюки, только я подошелъ къ его комоду и, тронувъ нижній ящикъ, который былъ заперть, быстро выдвинулъ второй снизу ящикъ, который не былъ запертъ, — оба эти обстоятельства мнѣ были раньше извѣстны, т. е. то, что нижній ящикъ запирался, а ящикъ надъ нимъ не запирался. Выдвинувъ и положивъ на полъ незапертый ящикъ, я могъ уже свободно взять изъ нижняго ящика вещь, которая мнѣ была нужна. Эта вещь хранилась въ кожаномъ чехлѣ и была не что иное, какъ револьверъ, оставшійся въ наслѣдство Нянюкѣ отъ отца. Предварительно я положилъ его на стулъ у двери и, выйдя въ гостиную, какъ ни въ чемъ не бывало присѣлъ къ чайному столу, на которомъ кипѣлъ уже самоваръ. Такимъ образомъ главная часть дѣла была сдѣлана, оставалось незамѣтно перенести револьверъ въ прихожую и положить въ карманъ моего пальто, что не представляло большой трудности. Затѣмъ я выпилъ съ хозяйкой стаканъ чаю и распрощался, не повидавшись съ Нянюкой.
Я спрашиваю, можно ли было усомниться въ моихъ намѣреніяхъ, если я рѣшился на такой отчаянный поступокъ? — Я самъ не могь бы въ ту минуту разобраться въ своихъ чувствахъ, но впослѣдствіи фактъ этотъ казался мнѣ нѣсколько сомнительнымъ. Дѣло въ томъ, что года три назадъ Нянюка, сильно нуждаясь въ деньгахъ, на моихъ глазахъ досталъ револьверъ изъ комода и мы вмѣстѣ ходили съ нимъ въ ссудную кассу, — и вотъ теперь, идя по улицѣ съ револьверомъ въ карманѣ, я припомнилъ это обстоятельство и въ то же время мнѣ пришло на мысль: не все ли равно — изъ револьвера или какъ нибудь иначе?.. а между тѣмъ я зналъ повѣрье, что все смертное бываетъ счастливо въ игрѣ. — А, какъ ты думаешь? громко я выговорилъ. Но мнѣ уже думать было нечего, потому что я шелъ по направленію къ кассѣ, въ которой мы съ Нянюкой закладывали этотъ револьверъ. Дѣйствительно, съ перваго же раза повѣрье стало оправдываться: я легко нашелъ ссудную кассу и касса была еще открыта, несмотря на позднее время. Получивъ въ ссуду восемнадцать рублей, я немедленно отправился въ клубъ и это былъ одинъ изъ тѣхъ вечеровъ, когда я самъ не могъ дать себѣ отчетъ, какимъ образомъ, играя съ помраченнымъ умомъ, безъ малѣйшаго вниманія, тупо сознавая свои дѣйствія, въ теченіе двухъ часовъ обобралъ почти двѣ смѣны партнеровъ, которые одинъ за другимъ оставили столъ, опустошивъ свои карманы. Прибавлю, впрочемъ, что игра была невысокая и я только возвратилъ отцовскія деньги съ небольшимъ процентомъ.
Такъ какъ въ послѣднее время мнѣ стало почти невыносимо жить въ старой квартирѣ, гдѣ пришлось испытать не мало униженія, то на другой же день послѣ этого счастливаго вечера я пріискалъ себѣ комнату совершенно въ новой мѣстности и къ ночи переѣхалъ. Затѣмъ я выкупилъ револьверъ и принялъ мѣры къ исправленію своего гардероба, который пришелъ въ невозможное состояніе. Всѣ эти хлопоты отвлекли мои мысли отъ клуба и я сказалъ бы, что давно уже не испытывалъ столь пріятнаго довольства, если бы не забота о револьверѣ, который я долженъ былъ водворить на свое мѣсто. Разсчитавъ, что въ будни послѣ службы Нянюка обѣдаетъ дома, а послѣ обѣда было бы поздно безпокоить его матушку, я рѣшилъ отправиться въ праздникъ, выбравъ такое время, когда можно было не застать его дома, или даже подкарауливъ выходъ его изъ дома. Къ несчастію, мнѣ не удалось придти въ его отсутствіе, хотя съ другой стороны я былъ нѣсколько вознагражденъ тѣмъ, что за кофе мы снова возобновили съ нимъ прежнія дружескія отношенія. Послѣ кофе я воспользовался минутой, когда Нянюка вышелъ въ кухню, и юркнувъ въ прихожую, вынулъ изъ пальто револьверъ, положилъ его въ задній карманъ сюртука и прошелъ въ комнату Нянюки, но едва успѣлъ сунуть его на комодъ, какъ вошелъ Нянюка и хотя онъ, казалось, не замѣтилъ моего движенія, но я уже въ эту минуту почувствовалъ себя страшно разстроеннымъ. Я вышелъ въ гостиную и закурилъ папиросу, руки мои дрожали. Почти сейчасъ же вошелъ за мной и Нянюка съ револьверомъ въ рукѣ и съ недоумѣніемъ взглядывалъ то на мать, то на меня. Не понимаю, мамаша, кто досталъ изъ комода револьверъ!.. я сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ и только старался какъ можно гуще выпускать изъ рта дымъ. Боже мой, какая несчастная минута! можно же было какъ нибудь вывернуться, можно было сказать напримѣръ шутку, можно было подойти, взять въ руки револьверъ и съ любопытствомъ осмотрѣть его, — однимъ словомъ все, только не это гробовое молчаніе! я выдалъ себя головой не только передъ Нянюкой, но и передъ его доброй матушкой, къ которой питалъ столь же искреннее расположеніе, какъ и она ко мнѣ. Я пришелъ домой совершенно убитый и какъ былъ въ одеждѣ, въ томъ лучшемъ и единственномъ сюртукѣ, который такъ берегъ и чистилъ для клуба, легъ ничкомъ на кровать.
Только что началъ я дремать, а можетъ быть даже и заснулъ, какъ постучалъ кто то въ дверь и я вскочилъ на ноги. Въ комнату вошла бѣлошвейка, которая заходила еще наканунѣ безъ меня и оставила свою работу. — А, вотъ и вы!.. одну минуту я сбирался съ мыслями и между прочимъ досталъ изъ шкафа развернутый узелъ, — нечего сказать, хорошо вы сдѣлали! съ раздраженіемъ я заговорилъ, — во-первыхъ, что это за манжеты? такъ мужикъ только можетъ закруглить доску топоромъ!.. грудь коробитъ, потому что петли не приходятся одна противъ другой, воротникъ у горла давитъ, — для чего же я отдавалъ ихъ въ передѣлку? раньше я могъ еще носить ихъ, а теперь надо бросить, — вотъ заплатите мнѣ за нихъ! рѣзко закончилъ я, бросая узелъ на стулъ.
Бѣлошвейка ничего не отвѣчала и видимо не очень огорчилась моими словами, вѣроятно привыкнувъ уже къ подобнымъ замѣчаніямъ своихъ заказчиковъ; а такъ какъ въ эту минуту я вспомнилъ свое собственное огорченіе, какое пришлось передъ этимъ испытать, то сразу перешелъ изъ рѣзкаго тона въ минорный и съ преувеличенной деликатностію сказалъ ей: — какъ вамъ угодно, я денегъ не заплачу, вы будете въ убыткѣ, но я буду столько же въ убыткѣ, это будетъ справедливо. — За что же я работала? — но какой толкъ въ вашей работѣ? перебилъ я, — повѣрьте, я не желаю къ вамъ придираться, я очень сожалѣю, что вы ошиблись въ кройкѣ, но меня это не утѣшаетъ, потому что мнѣ надо покупать новыя сорочки, да еще и вамъ платить, тогда мнѣ выгоднѣе вамъ подарить ихъ, — я взялъ узелъ въ руку и съ прежней раздражительностію сказалъ: — возьмите! пожалуйста возьмите! избавьте!
Бѣлошвейка въ упоръ посмотрѣла на меня, губы ея начали оттягиваться, придавая лицу смѣшной, исковерканный видъ, она подняла къ глазамъ лѣвую руку задней стороной и, повертываясь отъ меня, съ какимъ то страннымъ придыханіемъ выговорила: — м-мы!.. не кушали еще сегодня!.. затѣмъ она пошла къ двери, но было ли волненіе тому причиной, или глаза ея были закрыты рукой, только она приняла невѣрное направленіе и наткнулась на стулъ, стоявшій близь двери; — это еще болѣе почему то усилило мое раздраженіе и я, отбросивъ узелъ, съ горячностію сказалъ ей вслѣдъ: очень мнѣ нужно, что вы не кушали!
Чрезъ полчаса я вышелъ изъ дома, спросивъ предварительно у прислуги, гдѣ живетъ эта бѣлошвейка. — Главное дѣло, такая большая дылда и расплакалась! думалъ я дорогой, — этакую физіономію состроила, а! надо отдать ей деньги, пускай покушаетъ… Я безъ труда отыскалъ ея квартиру въ Измайловскомъ полку, гдѣ до сихъ поръ еще можно встрѣтить деревянные домики, напоминающіе благодатную провинцію. Бѣлошвейка жила бѣдно, какъ и нужно было ожидать, но по убранству комнаты, въ переднемъ углу которой горѣла лампада, по массѣ разнаго хлама, сложеннаго въ этой низенькой, мрачной клѣтушкѣ и по кофейнику, стоявшему на столѣ, можно было видѣть, что если тутъ люди иногда не кушаютъ, то безъ кофе во всякомъ случаѣ не сидятъ. Въ то время, какъ я вошелъ въ комнату, бѣлошвейка и какая то старушка сидѣли рядомъ на стульяхъ, однообразно сложивъ руки на колѣняхъ, и я тотчасъ по взгляду ихъ понялъ, что рѣчь шла обо мнѣ или о моихъ деньгахъ; когда я сдѣлалъ обычныя извиненія и сталъ доставать деньги, бѣлошвейка, сидѣвшая въ той самой одеждѣ, въ которой была у меня, встала со своего мѣста и лицо ея покрылось густымъ румянцемъ. — Этотъ самый и есть? сказала старушка, — вотъ видишь, ты говорила злой; а онъ и пришелъ.
— Злой, злой… жизнь ужъ такъ складывается, что поневолѣ бываешь злой! проговорилъ я въ свой бумажникъ, не зная, что другое сказать. — A это и правда! поспѣшила прибавить обрадованная бѣлошвейка, — если счастья нѣтъ да нѣтъ, тогда и терпѣнья не хватитъ… Отдавъ деньги, я попросилъ позволенія закурить папиросу и присѣлъ. У меня не было собственно желанія оставаться дольше въ этомъ домѣ и тѣмъ болѣе заводить новое знакомство, но мнѣ хотѣлось сказать что нибудь пріятное бѣлошвейкѣ, пошутить, или вообще дать какое либо удовлетвореніе за свой грубый поступокъ. Между тѣмъ старушка взяла отъ бѣлошвейки деньги и вышла изъ комнаты; изъ нѣсколькихъ словъ, сказанныхъ ими, я убѣдился, что у нихъ обѣда дѣйствительно не было готовлено. — Небогато вы живете! любезно я сказалъ своей собесѣдницѣ. — A чѣмъ небогато? возразила она, такой случай и у богатыхъ можетъ быть. — Сколько же вы заработаете? — Я достану рублей двѣнадцать, а бываетъ и больше, бабушка получаетъ пенсію семь рублей, да сестра иногда помогаетъ, — сестра служитъ въ георгіевской общинѣ сестрой милосердія. — Сестрой милосердія? сказалъ я, — положимъ, это душеспасительная должность, но кажется худо оплачивается. — Что же дѣлать, все лучше, чѣмъ горничной! когда она была маленькой, ее отдали въ цвѣточную мастерскую, но чрезъ два года у нея заболѣли глаза, — хуже да хуже, а потомъ она совсѣмъ перестала видѣть; мнѣ было въ то время восемь годовъ; папа уйдетъ съ утра изъ дома и велитъ мнѣ въ двѣнадцать часовъ вести ее въ глазную лечебницу на Моховую; это было очень далеко отъ насъ, я все путала дорогу, но сестра знала улицы и когда дойдемъ до угла, она мнѣ скажетъ, направо или налѣво вести; я водила ее за руку, народу много, толкаютъ, — наведу на тумбу, она упадетъ, обѣ стоимъ и плачемъ; народъ останавливается и разспрашиваетъ; однажды какой то мужчина далъ намъ гостинцевъ и мы съ ней подрались; конечно, она была сильнѣе и я убѣжала отъ нея, но дорогой заблудилась и ночевала въ полиціи, да и сестра попала въ полицію и домой привелъ ее городовой; меня папа за это прибилъ и я съ тѣхъ поръ сесгру не стала любить, — иду, а за руку ее не хочется взять… а вотъ она теперь помогаетъ.
Все это она говорила ровно, спокойно, но время отъ времени какъ бы считала нужнымъ для деликатности разсмѣяться, издавая звукъ удивленія или шутки надъ тѣмъ, что она говорила, — этотъ звукъ, чистый брилліантовый, каждый разъ возбуждалъ во мнѣ какое то радостное чувство и я старался уловить выраженіе круглаго лица ея.отличавшагося замѣчательнымъ простодушіемъ и той ясностію въ глазахъ, какая бываетъ у дѣвочекъ въ возрастѣ первыхъ десяти лѣтъ… но я кажется хочу рисовать образъ моей душеньки? ой, нѣтъ, нѣтъ, — что бы могъ сдѣлать Пушкинъ изъ своей Татьяны, если бы онъ писалъ прозой!
Въ комнату вошла старушка съ кофейникомъ и, поставивъ послѣдній на столъ, предложила мнѣ выпить стаканъ, отъ котораго я не отказался. — Вотъ и хорошо, батюшка, что поговоришь съ моей внучкой, а то у ней мужчинокъ и нѣтъ! сказала она тономъ, свойственнымъ людямъ слишкомъ старымъ, начинающимъ выживать изъ ума; я взглянулъ на внучку, которая низко наклонилась надъ швейной машинкой и улыбнулась. Выпивъ свой кофе, я сталъ прощаться, но тутъ произошелъ случай, послѣ котораго мнѣ не пришлось проститься съ молодой хозяйкой. Дѣло въ томъ, что на прощаньи я счелъ подходящимъ пожелать дѣвушкѣ хорошихъ заказчиковъ и выгодную работу, но старушка вдругъ махнула рукой и брюгливо сказала: — ну, чего нашелъ, работу, дѣвичье ли дѣло! — Что жъ, коли такъ, желаю жениха богатаго, засмѣялся я. — Вотъ это другое дѣло, да ужъ гдѣ жениха, хоть бы такъ то! Бабушка! воскликнула внучка и выбѣжала изъ комнаты, но бабушка и глазомъ не моргнула. Затѣмъ я нѣсколько минутъ ждалъ бѣлошвейку и долженъ былъ уйти, не простившись съ ней.
На другой день вечеромъ я сбирался въ клубъ и тутъ снова долженъ былъ убѣдиться въ томъ, что бѣлошвейка испортила мои сорочки, но на этотъ разъ я былъ въ благодушномъ настроеніи и такъ какъ было еще рано, то рѣшилъ зайти передъ клубомъ въ Измайловскій полкъ и поговорить съ ней, нельзя ли это дѣло поправить. Въ сущности я не прочь былъ еще увидѣть эту дѣвушку и даже пожалуй вмѣстѣ со старушкой. Есть люди, съ которыми такъ же интересно быть въ компаніи, какъ сидѣть въ театрѣ, когда самые лучшіе актеры играютъ самую обыкновенную исторію, — но я не говорю, что это для всякаго. По крайней мѣрѣ на этотъ разъ я незамѣтно просилѣлъ у своихъ новыхъ пріятельницъ до одиннадцати часовъ и никогда еще не чувствовалъ себя болѣе свободно съ чужими людьми послѣ такого короткаго знакомства, какъ съ этой бабушкой и внучкой. Я узналъ, что бѣлошвейку зовутъ Нютой, — такъ называла ее бабушка, — это имя напомнило мнѣ вологодскую Нюшу и въ головѣ моей ярко блеснула цѣлая фантасмагорія давно прошедшихъ сценъ и глупостей, — ахъ, первая любовь! тутъ было что и мнѣ разсказать своимъ собесѣдницамъ и когда я хватился въ клубъ, было уже поздно.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ этого въ семь часовъ вечера Нюта должна была прійти ко мнѣ съ работой! — не пойду и ceгодня въ клубъ! съ удовольствіемъ я подумалъ, когда пришелъ послѣ службы домой. Почти два года прошло, какъ я не зналъ покоя, сколько я дѣлалъ за это время безплодныхъ усилій и зароковъ не играть въ карты, и вотъ теперь безъ всякихъ усилій я чувствовалъ, что могу освободиться отъ этой страсти, доставлявшей мнѣ столько несчастія. Какъ разъ въ эту радостную минуту пришла Нюта; я, смѣясь, подошелъ къ ней, когда она была уже у двери, и протянулъ руку, но такъ какъ вѣки ея были опущены, то я долженъ былъ наклониться, чтобы заглянуть ей въ глаза, — при этомъ движеніи что то нѣжное и упругое толкнуло меня въ грудь, я быстро обхватилъ ее лѣвой рукой и поцѣловалъ въ губы, которыя она не успѣла закрыть. Тогда она столь же быстро повернулась къ двери и хотѣла выйти, но я предупредилъ ее и заперъ дверь на крючекъ. Она посмотрѣла на меня удивленными глазами. — Ну, что вы подѣлаете со мной, ну! сказалъ я, взволнованный своими чувствами и быстрымъ движеніемъ. А…а… вы зачѣмъ такъ поступаете? съ трудомъ она выговорила. — Ну, ну, не сердитесь Нюта, — вы позволите такъ называть васъ? — не сердитесь, я подурилъ, что за бѣда!.. я сталъ придвигаться къ ней, но въ эту минуту около двери зашурчало платье и Нюта стремительно схватила за пальцы мою руку: — Ой, идутъ! она стояла въ полуоборотъ ко мнѣ, поднявъ къ подбородку указательный палецъ свободной руки, широко раскрытые глаза ея съ выраженіемъ испуга были устремлены на дверь. Въ слѣдующую минуту я вполнѣ уже образумился и, откинувъ съ двери крючокъ, весело сказалъ: — все это глупости, не правда ли? я посмотрю, что вы тутъ принесли и въ случаѣ опять зайду къ вамъ; только… бабушкѣ о томъ не стоитъ говорить, не правда ли?
На слѣдующій день я послалъ Нютѣ деньги, должныя ей за работу, съ извиненіемъ, что самъ не могу явиться. Правду сказать, дѣвушка мнѣ очень нравилась, но я боялся, что повредилъ себѣ устроенной ей сценой и рѣшилъ нѣсколько времени выждать, — навѣрное подумаеть, что мнѣ совѣстно самому прійти! подумалъ я. Съ этого времени я рѣдко уже вспоминалъ о клубѣ, такъ какъ каждый вечеръ послѣ чаю стремился въ Измайловскій полкъ, находя пріятнѣйшимъ развлеченіемъ пройти мимо дома, въ которомъ жила Нюта, но при этомъ зорко смотрѣлъ впереди себя, чтобы не встрѣтиться съ ней на улицѣ. Время еще не пришло для встрѣчи, а помечтать, право, стоило того. О, я тоже былъ политикъ, но въ любовныхъ дѣлахъ даже у птицъ есть своя политика. Сильнѣйшее чувство у женщинъ есть любопытство, сказалъ одинъ неизвѣстный философъ, и я крѣпко былъ увѣренъ, что послѣ моей грубой выходки Нюта должна вспомнить меня, а вспомнивъ, должна подумать такъ: вотъ эти мужчины всегда такіе, — сначала Богъ знаетъ что, а потомъ и забудутъ.
Прошло можетъ быть съ недѣлю, какъ я случайно встрѣтилъ ее у Технологическаго Института, — вотъ ужъ я не ожидалъ, чтобы такъ забилось мое сердце! я сдѣлалъ движеніе къ ней, но въ моей головѣ какъ молнія мелькнула мысль, что выдамъ себя, а потому я моментально выправилъ линію, по которой шелъ, и съ самой обязательной улыбкой, т. е. я старался сдѣлать ее обязательной, приподнялъ шляпу и прошелъ мимо, — какое то внутреннее чувство мнѣ приказало такъ сдѣлать и когда я перешелъ улицу, то съ восхищеніемъ проговорилъ: прекрасно! великолѣпно! Послѣ этой встрѣчи я былъ счастливъ такъ, какъ если бы былъ уже побѣдителемъ; теперь мнѣ оставалось выждать новую всірѣчу съ Нютой или принять для того какія либо мѣры; но — какъ часто бывало у меня въ жизни — всю эту махинацію самъ разрушилъ на слѣдующій день: придя послѣ службы домой, я вдругъ, безъ всякаго можно сказать резона, отправился въ Измайловскій полкъ и зашелъ къ бѣлошвейкѣ. Къ сожалѣнію, или можетъ быть къ счастію, самой ея дома не было, а бабушка была больна; въ комнатѣ у нихъ было сыро и холодно, воздухъ спертый, — я тотчасъ почувствовалъ добрый порывъ дѣйствовать, явились находчивость, быстрота и ловкость. Такъ какъ я не зналъ, на какихъ условіяхъ жила въ комнатѣ старушка со своей внучкой, то вызвалъ хозяйку и поговорилъ съ ней; жирная баба, которую я обнялъ за талію, оказалась однако нечувствительной къ нѣжному обращенію и не дала дровъ, а потому я пріобрѣлъ отъ дворника на собственный гривенникъ десятокъ полѣнъ и когда онъ отправился съ дровами въ комнату. я успѣлъ сзади его прихватить изъ той же кучи два лишнихъ полѣна и пронести за нимъ контрабандой; я былъ мастеръ на домашнія дѣла, — истопилъ печку, прибралъ въ комнатѣ и, оставивъ вьюшку открытой, ушелъ домой. На другой день въ ту же пору я снова пришелъ къ нимъ; Нюта была дома, но старушкѣ не было лучше; я тѣмъ же путемъ досталъ дровъ и въ то время, какъ Нюта затопляла печь, самъ отправился за думской докторшей, о которой сообщилъ мнѣ дворникъ. Послѣ этого старушка стала поправляться, но такъ какъ она все таки оставалась въ кровати, то я не находилъ удобнымъ продолжать посѣщенія.
Былъ какой то праздникъ. Я только что собрался вечеромъ чайничать, какъ увидѣлъ въ дверяхъ Нюту, которая держала большой горшокъ о цвѣткомъ, обхвативъ его рукой. — Вотъ, это бабушка велѣла снести вамъ, сказала она, ставя горшокъ на столъ. Что мнѣ было дѣлать? вѣдь я не звалъ эту дѣвицу и не по дѣлу она пришла ко мнѣ, у ней былъ румянецъ во всю щеку и я не могъ ей лучше отплатить за цвѣтокъ, какъ она отплатила мнѣ за бабушку. Есть положенія щекотливыя, съ которыми лучше справляется легонькій умъ. Я такъ много въ этотъ вечеръ смѣялся, ерундилъ, что Нюта не разъ порывалась уйти отъ меня, но я со всѣмъ пыломъ краспорѣчія начиналъ уговаривать ее, оправдывался, прижималъ руки къ сердцу и въ концѣ концовъ снова усаживалъ ее на диванъ.
Я отпустилъ Нюту послѣ того, какъ она побожилась, что не сердится на меня и въ доказательство этого должна была поцѣловать меня двѣнадцать разъ. Впослѣдствіи я мирился на меньшемъ. Она стала ходить ко мнѣ по воскресеньямъ и этотъ день среди другихъ дней недѣли казался мнѣ столь же радостнымъ, какъ пасха среди другихъ праздниковъ. Каждый разъ передъ приходомъ ея я накупалъ фруктовъ и конфектъ, старательно подбирая коробки и наклеенныя на нихъ картинки; впрочемъ, сама она очень умѣренно пользовалась гостинцами и только брала иногда кое что для бабушки. Бабушку она обожала. Всѣ желанія ея непремѣнно связывались со счастіемъ или благополучіемъ бабушки. Однажды она сказала мнѣ: — часто я иду по дорогѣ и мечтаю — вотъ бы найти денегъ, думаю, много-много! — сколько же? спросилъ я. Она задумалась на минуту и рѣшительно сказала: — сто рублей! тогда бы можно свою квартиру взять, чтобы бабушкѣ одной готовить кушанье, а то всегда у нихъ ссоры на кухнѣ. Въ короткое время она дважды повторила эту мечту, — но Боже сохрани, я ни на одну минуту не сомнѣвался въ томъ, чтобы она имѣла какіе нибудь разсчеты на меня. Въ матеріальныхъ вопросахъ она была чрезвычайно щекотлива, въ чемъ я неоднократно имѣлъ случай убѣдиться; напримѣръ, во время одного моего посѣщенія ихъ, бабушка гадала въ карты, но карты эти были такія старыя, что съ трудомъ отдѣлялись одна отъ другой, а потому я нарочно сходилъ въ карточное депо и купилъ глазетныя карты, которыя въ слѣдующее воскресенье предложилъ Нютѣ въ подарокъ; глазетныхъ картъ она до тѣхъ поръ не видала и долго любовалась ими, но затѣмъ въ раздумьи положила ихъ на столъ и проговорила: — нѣтъ, эти дорогія! и только послѣ настойчивыхъ моихъ уговоровъ она, какъ бы оправдываясь, съ обычнымъ придыханіемъ сказала: б-бабушкѣ.
Не знаю, было ли то желаніемъ отплатить мнѣ за карты, или выраженіемъ расположенія ко мнѣ, но спустя недолгое время послѣ этого она принесла мнѣ вязаную салфетку подъ лампу. Салфеточка на мой взглядъ вышла неудачна и хотя я старался выказать удовольствіе, когда разсматривалъ ее, но она, замѣтивъ вѣроятно по глазамъ моимъ истинную оцѣнку подарка, быстро взяла его у меня изъ рукъ и спрятала въ карманъ, — нѣтъ, я теперь вижу! воскликнула она, — ни за что, ни за что не отдамъ!.. такъ я и не получилъ подарка.
Разъ я шелъ утромъ на службу и встрѣтилъ ее съ корзинкой въ рукѣ; корзинка была слишкомъ велика, платье старенькое, дырявый платокъ прикрывалъ голову до самыхъ глазъ, — она! блеснула у меня мысль и сердце мое затрепетало радостію отъ этой неожиданной встрѣчи, — во всѣхъ ты, душенька, нарядахъ хороша… Ни мало не женируясь, она сказала мнѣ: — бабушка опять хвораетъ, теперь я сама покупаю провизію. — Торгуешься? засмѣялся я. — Нѣтъ, вотъ такъ: кочешокъ капусты стоитъ гривенникъ, а я говорю — за эту цѣну прибавьте корешковъ. — Какихъ корешковъ? спрашиваю. — Морковки, петрушки, сердюшки… скороговоркой сказала она.
Съ каждымъ свиданіемъ я находилъ болѣе и болѣе привлекательности въ Нютѣ. Всякое движеніе ея, поступь, улыбка, звукъ голоса, все мнѣ нравилось въ ней, во всемъ я находилъ скромность, деликатность, благородство и другія прекрасныя качества; не было дня, чтобы я не думалъ о ней; читалъ ли я книгу, или сидѣлъ на службѣ, она всегда была со мной; всякое удовольствіе переходило въ радость, когда я вспоминалъ о ней; всякая непріятность кончалась на томъ мѣстѣ, гдѣ я вспоминалъ о ней; часто по цѣлымъ часамъ я ходилъ по своей комнатѣ и мечталъ о ней, улыбался, разговаривалъ самъ съ собой и когда хваталъ себя на громкомъ словѣ, мнѣ становилось стыдно отъ мысли, что кто нибудь могъ подслушать меня.
Скоро я не сталъ довольствоваться тѣмъ, чтобы видѣть ее урывками, а хотѣлъ уже постоянно быть съ ней. Въ головѣ моей рождались разные планы, какъ удобнѣе достигнуть этого и я нимало не скрывалъ ихъ отъ Нюты. Признаюсь, въ душѣ моей давно уже таилось желаніе испытать, что значитъ жить съ женщиной, — это такая прелесть! казалось мнѣ еще тогда, когда я не былъ знакомъ съ Нютой. Къ сожалѣнію, денежныя обстоятельства мои были такъ плохи, что я не могъ предпринять какихъ либо рѣшительныхъ дѣйствій. Въ такомъ положеніи находилось дѣло нѣсколько мѣсяцевъ, пока бабушка Нюты не собралась ѣхать въ Старую Руссу, гдѣ у нея были родные. Я тотчасъ воспользовался этимъ случаемъ. чтобы убѣдить Нюту переѣхать ко мнѣ въ комнату, и только спустя нѣкоторое время догадался, какую жертву сдѣлала бабушка для своей внучки. Нюта пріѣхала ко мнѣ, а бабушка не собралась уѣхать въ Старую Руссу и такъ какъ пенсіи ея было недостаточно, чтобы занимать отдѣльную комнату, то она должна была помѣститься въ углу, въ сообществѣ глухонѣмой нѣмки, которая не позволяла ей зажигать ламнаду у образа.
Но я былъ непозволительно счастливъ и ничего этого знать не хотѣлъ. — Вотъ она, когда пришла настоящая жизнь! радостно думалъ я про себя, забывая, что настоящая жизнь уже кончилась для меня послѣ Мани. Однако, я не могъ бы сказать, когда чувствовалъ свое счастіе болѣе глубоко — тогда ли, когда былъ съ Нютой, видѣлъ ее глазами, слышалъ ушами, или въ отсутствіе ея. Счастіе никогда не протекаетъ въ непрерывномъ рядѣ моментовъ, — оно какъ молнія блеснетъ, освѣтитъ, обрадуетъ, а затѣмъ свѣтъ потухаетъ и настаетъ обычное; если въ этотъ моментъ Нюта была на глазахъ, радость моя выражалась въ страстныхъ порывахъ: я обхватывалъ ее руками, болталъ, дурачился, — все это развлекало чувство, разсѣивало радость и счастіе дѣлалось обычнымъ. Но бывали моменты болѣе глубокаго счастіи, которое оставляло въ душѣ слѣды на продолжительное время, можетъ быть на всю жизнь, и эти моменты случались въ отсутствіе Нюты. Иной разъ на службѣ я нечаянно вспоминалъ о ней и, устремивъ глаза Богъ знаетъ куда, возстановлялъ въ воображеніи бывшій разговоръ, жестъ, смѣшное слово, мнѣ хотѣлось улыбнуться и чтобы скрыть свое лицо отъ окружающихъ людей, я пригибалъ свою голову къ столу, — ахъ, я приду и поцѣлую! думалъ я, закрывая глаза, и крѣпко и долго держалъ въ воображеніи образъ моей душеньки; иногда я вставалъ съ мѣста и выходилъ; рядомъ съ чайной былъ у насъ маленькій коридоръ, изъ котораго выходила дверь на лѣстницу, — я осторожно запиралъ ее на задвижку и. повернувшись лицомъ къ окну, обращалъ къ небу страстныя и пламенныя слова любви, просилъ счастія себѣ и Нютѣ и давалъ клятвенныя обѣщанія быть вѣчно вѣрнымъ ей и никогда не обижать ее ни словомъ, ни поступкомъ.
Съ переѣздомъ ко мнѣ Нюта привезла съ собой швейную машинку и продолжала работать, какъ прежле. У нея были какіе то заказы. Когда я возвращался со службы домой, мнѣ было пріятно видѣть ее за шитьемъ, окруженною лоскутками, катушками и другими швейными принадлежностями; счастіе съ женщиной я именно воображалъ прежде такъ: прихожу домой — она сидитъ за работой, пригнувши надъ ней свою голову; читаю книгу — она тутъ же сидитъ за работой; можетъ быть я и засну все таки будетъ хорошо, если она останется на мѣстѣ… и вотъ это счастіе я испыталъ съ Нютой: но я никогда не спалъ возлѣ нея; я такъ былъ полонъ своимъ счастіемъ, что не захотѣлъ бы потерять и минуты изъ него. Я бралъ книгу и, положивъ ее раскрытою возлѣ себя, смотрѣлъ, какъ Нюта строчила; на машинкѣ я часто могъ быть полезенъ для нея и когда было нужно съ радостію принимался за работу. Я всегда всѣмъ увлекался и вотъ почему мнѣ было интересно вытянуть строчку столь же чисто и прямо, какъ она дѣлала; я досадовалъ, когда выходило плохо и напротивъ хвасталъ передъ ней и радовался, когда удавалось недурно. Откровенно сказать, деньги, заработанныя нами на машинѣ, были далеко нелишни въ нашемъ небогатомъ хозяйствѣ.
Въ это время случилось между прочимъ обстоятельство, имѣвшее впослѣдствіи нѣкоторое значеніе въ моей жизни, именно смерть добрѣйшаго г. Штиглица. Уже въ то время говорили, что онъ сдѣлалъ въ духовномъ завѣщаніи какія то распоряженія насчетъ своихъ служащихъ, но ничего опредѣленнаго пока не было извѣстно. Служба въ конторѣ продолжалась по инерціи и такъ какъ я былъ слишкомъ занятъ своими личными чувствами, то наврядъ ли оказался болѣе благодарнымъ къ памяти г. Штиглица, чѣмъ это принято между людьми. Надо сказать, что при скудости средствъ жизнь моя съ Нютой должна бы протекать довольно монотонно, но я изощрялъ свою изобрѣтательность въ придумываніи разныхъ развлеченій, не сопряженныхъ съ большими расходами. Все, что есть въ Петербургѣ интереснаго и что можно видѣть безъ денегъ, мы успѣли съ ней постепенно осмотрѣть: эрмитажъ, зоологическій и анатомическій музеи, горный, сельскохозяйственный, — словомъ, куда бы я одинъ можетъ быть не заглянулъ, вездѣ находилъ съ ней удовольствіе и еще болѣе находилъ удовольствіе въ томъ, что все это чрезвычайно занимало ее; въ сущности я самъ только въ это время узналъ и оцѣнилъ сокровища, какія разсѣяны въ Петербургѣ для изученія и утѣхи всякаго желающаго. Нюта отличалась серьезностію характера и мнѣ тѣмъ болѣе странно было видѣть, какъ сильно всякая прогулка волновала ее; вся она на нѣсколько дней такъ сказать проникалась видѣннымъ и когда я забывалъ уже и день, въ который мы были въ томъ или другомъ мѣстѣ, она вдругъ вспоминала что нибудь и снова начинала разговоръ объ этомъ. Помню, при какомъ то случаѣ она перечислила всѣ прогулки, сдѣланныя нами въ десять мѣсяцевъ, не забывъ даже Юсупова сада, въ который мы зашли попути лѣтомъ; помню еще, разъ я взялъ билетъ въ оперу, наканунѣ спектакля; утромъ она сказала, что всю ночь не спала, — отчего? спросилъ я, — да вотъ все думала о театрѣ, мнѣ давно хотѣлось; въ то время мнѣ показалось это страннымъ, — какое дѣтство! думаю — и только спустя долгое время, когда мы уже не жили съ ней, я вспомнилъ это, какъ и многое другое, и понялъ, какая прелесть была въ этомъ.
Но вообще она не любила много разговаривать и въ этомъ отношеніи представляла противоположность мнѣ. Ея спокойствіе и наружная индифферентность ко всему въ иныя минуты были мнѣ досадны, потому что самъ я, много болтая, попадалъ часто въ просакъ. Молчаніе есть золото, а для женщины оно и кокетство; прошло уже много времени, какъ мы жили съ ней, а она все такъ же интриговала мое чувство, какъ и въ первое время нашего знакомства. Женщины молчаливыя во всякомъ возрастѣ способны внушить чувство, потому что въ нихъ скрывается женственность, между тѣмъ какъ говоруньи должны обладать для этого граціей и изяществомъ, которыми природа не щедро одаряетъ. Вообще, у Нюты было много врожденной женственности; нѣкоторыя привычки и манеры ея меня часто удивляли, — откуда, думаю, это? откуда, напр., явилась у нея привычка каждодневно на ночь умываться, завиваться и т. д? я молчалъ, какъ будто ничего не видя, но втайнѣ мнѣ это нравилось и, признаюсь, я не пропускалъ моментъ, когда она кончала вечерній туалетъ: искусство раздѣваться дается рѣже, чѣмъ одѣваться, — первое должно быть врождено, второму можно научиться.
Я вспоминалъ теперь, какъ непонятны въ то время казались мнѣ эти вопросы: что такое любовь? есть ли въ ней что либо серьезное? будетъ ли абсурдомъ, если я умру отъ любви?.. но въ сущности вѣдь тутъ дѣло не въ любви, а въ счастіи. Каждый человѣкъ живетъ и бьется за счастіе, да и счастіе то маленькое, обыденное, всегда немножко аплике; другое дѣло счастье любви, — развѣ не покажется жизнь слишкомъ пустой послѣ него?
Но слишкомъ большое счастіе всегда сопровождается тревогой. Безпокойство за любимое существо, недовѣріе къ себѣ, трусость, все служитъ источникомъ тревоги. Обыкновенно я уходилъ на службу въ девять часовъ, возвращался къ семи и все это время Нюта должна была проводить одна. На службѣ часто меня одолѣвали смутныя, неопредѣленныя онасенія, доходившія до болѣзненнаго чувства: думаю, вотъ пошла она къ бабушкѣ и случилось съ ней несчастіе, — наѣхала лошадь, или привязался на улицѣ одинъ изъ тѣхъ шалопаевъ, образцомъ которыхъ я самъ когда то могъ служить. Въ другое время мнѣ казалось, что всѣ люди видятъ мое счастіе и я долженъ ожидать отъ нихъ какого нибудь бѣдствія. Прежде, когда я еще не былъ знакомъ съ Нютой, мнѣ случалось читать въ книжкахъ, что люди подъ вліяніемъ любви стараются удалиться отъ другихъ людей и мнѣ тогда казалось это страннымъ, такъ какъ я желалъ бы всѣмъ казать свою возлюбленную и гордиться ею; но вотъ теперь, имѣя самъ возлюбленную, я точно также сталъ уединяться и мечталъ о переѣздѣ съ ней въ какой нибудь отдаленный уголокъ города, куда не могло быть никому по дорогѣ.
Какъ разъ въ это время стало извѣстно духовное завѣщаніе г. Штиглица, но которому онъ приказалъ выдать награду всѣмъ служившимъ у него въ конторѣ, на фабрикахъ и въ другихъ частяхъ. Конечно, при большой массѣ служащихъ выдачи не могли быть слишкомъ велики и только немногіе изъ служившихъ въ конторѣ получили значительныя суммы; намъ же, мелкимъ конторщикамъ, разсчетъ былъ сдѣланъ по количеству лѣтъ службы и по этому разсчету на мою долю пришлось 1500 р. Сумма эта для меня казалась тогда столь огромной, что я не могъ даже повѣрить ей, пока не получилъ на руки чистыми. Боже мой, съ какимъ восторгомъ я спѣшилъ домой, имѣя такую охапку денегъ и готовый положить ее къ ногамъ моей подруги. Весь вечеръ мы мечтали о томъ, куда и какъ распредѣлить деньги и когда уже послышался благовѣстъ къ заутрени, я еще разъ досталъ ихъ изъ столика, стоявшаго въ головахъ кровати, и разложивъ по одѣялу, любовался вмѣстѣ съ Нютой импровизированной мозаикой. Въ эту же ночь мы рѣшили съ ней взять отдѣльную квартиру и жить своимъ хозяйствомъ.
Предстоявшая перемѣна жизни была чрезвычайно по душѣ Нютѣ и я никогда еще не видалъ ее въ такомъ радостномъ настроеніи, въ какомъ она находилась въ это время. Я со своей стороны не менѣе ея увлекался новой фантазіей; удовольствіе жить въ своей собственной квартирѣ и чувствовать ту свободу въ четырехъ стѣнахъ, которой въ сущности мнѣ еще не случалось испытать, еще болѣе увеличивало мое счастіе. Притомъ мнѣ предстояла масса хлопотъ, которыя могли служить источникомъ новыхъ радостей. Прежде всего я долженъ былъ выбрать мѣстность для квартиры; маленькая случайность помогла мнѣ скоро рѣшить этотъ вопросъ и я взялъ квартиру у Нарвскихъ воротъ, которую по обстоятельствамъ долженъ былъ освободить одинъ изъ артельщиковъ нашей конторы. Сколько было волненій, споровъ, смѣха при переѣздѣ въ нее и какія новыя, неизвѣданныя еще чувства испытали мы, сидя двое на одномъ табуретѣ передъ самоваромъ, кипѣвшимъ на окнѣ, въ ожиданіи только что купленной въ рынкѣ мебели. Затѣмъ я въ теченіе нѣсколькихъ дней покупалъ разныя хозяйственныя вещи, картинки для стѣнъ и всевозможныя бездѣлушки, чтобы украсить и оживить новое жилище, между тѣмъ какъ Нюта занималась устройствомъ кухни. Одно лишь обстоятельство нѣсколько смущало нашу общую радость, именно желаніе Нюты взять къ себѣ бабушку, на что я не хотѣлъ согласиться; надо правду сказать, старушка эта обладала многими непріятными качествами домашняго свойства, которыя меня не привлекали къ ней; притомъ у меня было какое то внутреннее чувство, не допускавшее жить втроемъ, и я находилъ болѣе удобнымъ выдавать ей небольшую субсидію, чѣмъ брать на свое попеченіе. Впрочемъ, Нюта послѣ того, какъ я согласился помогать бабушкѣ, повидимому была довольна этимъ и отказалась отъ мысли взять ее къ себѣ.
Только что мы успѣли нѣсколько обжиться на новосельѣ, какъ съ нами случилось большое несчастіе. Въ то время я вообще не имѣлъ пристрастія къ деньгамъ и обращался съ ними довольно легкомысленно; изъ полученныхъ мною 1500 р. часть я обратилъ въ выигрышные билеты, которые положилъ въ банкъ на храненіе, но затѣмъ осталось у меня свободныхъ 500 p., лежавшихъ пока въ письменномъ столѣ. Между тѣмъ представился мнѣ случай нанять за недорогую плату кухарку, женщину уже не первой молодости, показавшуюся мнѣ симпатичной. Въ первый же день по переѣздѣ ея къ намъ я посмотрѣлъ паспортъ и возвратилъ ей для прописки; однако паспорта она почему то не прописала и въ одно прекрасное утро скрылась вмѣстѣ съ деньгами, лежавшими въ моемъ столѣ. Я былъ человѣкъ горячій, способный въ первую минуту крайне возбуждаться, но скоро остывавшій: конечно, я принялъ всѣ мѣры для розысканія этой женщины, но въ теченіе мѣсяца розыски ни къ чему не привели. Разъ, возвращаясь со службы домой, я вдругъ увидѣлъ ее на нашей лѣстницѣ и не успѣлъ еще сказать слова, какъ она повалилась мнѣ въ ноги. Захлебываясь, вся въ слезахъ, она стала разсказывать, какъ взяла у меня деньги, какъ провела тотъ вечеръ съ любовникомъ, какъ онъ отобралъ у нея деньги и скрылся, оставивъ ее безъ копѣйки. Отчаяніе ея и слезы были настоль искренни, что я долженъ былъ самъ утѣшать ее. Я пригласилъ ее въ квартиру и заставилъ при Нютѣ вновь разсказать всю исторію, поразившую меня болѣе всего этимъ добровольнымъ признаніемъ въ кражѣ, которое теперь я можетъ быть нашелъ бы безстыднымъ. Нюта не была однако столь снисходительна, какѣ я, и находясь въ понятномъ раздраженіи, обозвала ее воровкой, но я поспѣшилъ замять это обидное слово. A затѣмъ какъ мнѣ было ноступить? конечно, я долженъ былъ представить эту женщину въ полицію, но глядя на ея лицо съ влажными щеками, на которомъ было написано горе, и противополагая eоо свое счастіе, я не могъ разбирать того, зачѣмъ она пришла къ намъ, — мучило ли ее раскаяніе, руководилась ли она мстительнымъ чувствомъ къ своему любовнику и, пренебрегая своей собственной свободой, желала подвергнуть его наказанію, во всякомъ случаѣ мнѣ предстояла докука, — хлопоты съ полиціей, объясненія и т. п., все это должно было отвлекать меня отъ Нюты. Когда же эта женщина разсказала мнѣ о своихъ тщетныхъ поискахъ любовника по ночлежнымъ домамъ и трущобамъ, въ которыхъ и сама скрывалась отъ полиціи въ теченіе этого мѣсяца, у меня уже окончательно укрѣпилось въ сознаніи отпустить ее съ миромъ. Я такъ и сдѣлалъ и когда Нюта стала укорять меня за это, я сжалъ ладонями ея лицо и закрылъ ей ротъ поцѣлуемъ.
Живя у Нарвскихъ воротъ, я въ концѣ зимы сдѣлалъ открытіе Екатерингофскаго сада, о которомъ до тѣхъ поръ не имѣлъ понятія. Когда еще не успѣлъ стаять снѣгъ, я по праздникамъ бродилъ по снѣжнымъ тропинкамъ среди высокихъ, голыхъ деревъ, мечтая, какъ хорошо здѣсь будетъ лѣтомъ. Къ сожалѣнію, мѣсто здѣсь сырое, болотистое и мнѣ долго пришлось ждать, пока просохла земля; но въ маѣ уже можно было гулять по открытымъ лужайкамъ и я каждый вечеръ уводилъ Нюту въ садъ, въ которомъ мы провели много счастливыхъ часовъ. Ко мнѣ снова возвратилось мое дѣтство, я бѣгалъ по аллеямъ, срывалъ цвѣты, бросался на землю и поминутно кричалъ Нюту: — Нюта! или сюда, или! и я показывалъ ей красивый видъ на озеро, — ужъ какой тамъ видъ, но всякій видъ красивъ, когда видишь милую и свѣтитъ солнце! не успѣетъ она еще разсмотрѣть мой красивый видъ, какъ я снова кричу ей: — Нюта, или сюда! видишь, пень, три четверти! и я садился на пень и тащилъ къ себѣ за платье Нюту.
Когда подросла трава, мы не разъ ходили сюда съ самоваромъ; въ будни здѣсь всегда бывало пусто и притомъ мы выбирали уединенное мѣсто, сзади шоссе, ведущаго въ деревню Волынкино, куда ничей глазъ не проникалъ. Разъ послѣ чаю, въ то время, какъ Нюта укладывала въ корзинку посуду, я уснулъ на травѣ и, проснувшись, не сразу могъ понять, гдѣ я нахожусь и что кругомъ меня; глядя спросонья на небо и видя кругомъ деревья въ какомъ то странномъ положеніи, мнѣ казалось, что я нахожусь въ одномъ изъ тѣхъ чудесныхъ садовъ, о которыхъ читалъ въ восточныхъ сказкахъ, — это было такое особенное, волшебное счастіе, какого никогда уже не повторялось. Я посмотрѣлъ на часы и взглянулъ на Нюту: прошелъ цѣлый часъ, какъ я уснулъ, а она оставалась на томъ же мѣстѣ и по выраженію лица ея я не могъ бы думать, что прошло больше трехъ минутъ.
Эта счастливѣйшая жизнь, ничѣмъ не смущаемая, продолжалась полтора года. Увы, это высшій срокь, какой назначаетъ Мантегацца для любви. Къ сожалѣнію, труднѣе изобразить тихую, счастливую жизнь, чѣмъ жизнь безпокойную, полную ревности, вспышекъ и жестокихъ ударовъ судьбы: попробуйте дать отчетъ о хорошей книгѣ — исчерпаете все на двухъ страницахъ и, право, критики напрасно жалуются на плохія книги, безъ которыхъ гонораръ ихъ долженъ бы сильно сократиться. Какъ много имѣли бы кумушки свободнаго времени, если бы было больше счастливыхъ людей.
Люди большіе и маленькіе одинаково находятъ пріятнымъ вращаться около богатства; когда гранятъ брилліантъ, кругомъ его сыплются осколки, которые всякій можетъ подобрать по свойствамъ своего характера. Послѣ смерти г. Штиглица дѣла его перешли въ другія руки и наша контора съ теченіемъ времени должна была прекратить свое существованіе; нѣкоторые изъ служившихъ въ ней очень скоро устроились на новыхъ мѣстахъ, но болѣе беззаботные, въ томъ числѣ и я, продолжали службу въ ней до конца и нимало отъ того не проиграли. Около милліоновъ г. Штиглица были столь вліятельные люди, что достаточно было одного ихъ слова для устройства всѣхъ, остававшихся въ конторѣ. Мнѣ была предложена должность бухгалтера на суконной фабрикѣ въ Нарвѣ съ жалованьемъ значительно превышавшимъ то, которое я получалъ въ конторѣ, но будучи связанъ съ Нютой, я просилъ дать мнѣ что нибудь въ Петербургѣ и легко получилъ другую должность съ прежнимъ жалованьемъ.
Служба моя по новой должности должна была протекать въ другой части города, слишкомъ отдаленной отъ Нарвскихъ воротъ, и я долженъ былъ съ грустью разстаться съ прежней квартирой. При переѣздѣ на новую квартиру между мной и Нютой произошло непріятное объясненіе, которое началось съ ея бабушки и затѣмъ коснулось предмета, настолько щекотливаго, что я не хотѣлъ бы вводить его въ романъ въ формѣ эпизода. Довольно сказать, что послѣ этого объясненія вещи наши цѣлый день валялись на полу, мебель стояла какъ попало, печка не топилась, я обѣдалъ въ кухмистерской, а Нюта молчала. У нея была скверная манера — не то чтобы ссориться, а не говорить — она способна была по цѣлымъ днямъ молчать и это меня всегда злило, такъ какъ я легче выносилъ вздоръ и ссору, чѣмъ молчанку. Притомъ я самъ былъ въ это время очень разстроенъ; новая должность требовала большого напряженія, на обстановку новой квартиры вышла лишняя сотня рублей, которая однако не спасла отъ непріятности, — все это было причиной того, что я, возвратившись на второй день со службы, наговорилъ Нютѣ грубыхъ словъ, за которыя самому было стыдно. Одна американская писательница, подобно Моисею на горѣ Синаѣ, преподала десять брачныхъ заповѣдей, изъ которыхъ заглавная была: избѣгай первой ссоры.
Прошла тяжелая для насъ недѣля. Но затѣмъ я не выдержалъ и прибѣгъ къ тому средству, которымъ мы такъ же легко побѣждаемъ женщинъ, какъ и женщины насъ побѣждаютъ; поласкавшись къ ней и поцѣловавъ нѣсколько разъ, я въ концѣ концовъ согласился взять для комнатныхъ услугъ одну знакомую дѣвочку лѣтъ четырнадцати, которая была пріятна ей, и на этомъ мы помирились. Но такъ какъ обстоятельства отъ нашей мировой не измѣнились, служба оставалась та же, срокъ совмѣстной жизни съ Нютой не уменьшился, то время отъ времени стали появляться между нами несогласія. Цѣлыя недѣли и мѣсяцы проходили въ мирѣ и дружбѣ и вдругъ какое нибудь неловкое слово вызывало ссору; при страстномъ характерѣ я быстро доводилъ начавшуюся ссору до точки кипѣнія и послѣ только хлопалъ себя руками, удивляясь и тщетно припоминая причину возникновенія ссоры. Правду сказать, мы оба были характерные, а Нюта кромѣ того еще и упряма; гоноръ, самолюбіе, выжиданіе уступокъ, все это затягивало ссору иногда на нѣсколько дней. Но вотъ настаетъ день, когда солнце свѣтитъ ярко, — одинъ взглядъ съ ея стороны, вздохъ и все кругомъ становится свѣтло, я прошу прощенія, обнимаю ее и дѣлаю тысячу обѣщаній. а тамъ опять любовь и счастіе, пока совсѣмъ не успокоится взбаламученное сердце.
Разъ, возвращаясь съ ней домой послѣ прогулки, я встрѣтилъ на улицѣ давно уже забытую мной Дарью Егоровну. Я такъ былъ смущенъ, обрадованъ этой встрѣчей, что, не обращая вниманія на Нюту, разсыпался въ привѣтствіяхъ и не выпускалъ руки Дарьи Егоровны. Увы, она выглядѣла уже довольно поблекшей, нарумяненной, съ подведенными бровями, но какъ много говорили мнѣ ея простодушные сѣрые глаза и милая улыбка! я вспомнилъ холодный коридоръ, въ которомъ писалъ ночью, стоя на колѣняхъ передъ койкой, вспомнилъ, какъ я вскакивалъ на ноги и торопливо набрасывалъ одѣяло на бумагу и чернильницу, когда она проходила мимо меня въ свой шикарной шляпѣ, вспомнилъ прелестную Маню, съ которой она познакомила меня, и мои похожденія въ танцклассѣ. Я отослалъ Нюту домой, обѣщаясь и самъ придти вслѣдъ за ней, но провожая шагъ за шагомъ Дарью Егоровну, такъ увлекся разговоромъ съ ней, ея веселостію, столь несвойственной Нютѣ, что забылъ свое обѣщаніе и возвратился домой уже къ ночи, проведя нѣсколько пріятнѣйшихъ часовъ въ уютномъ кабинетѣ близь Полицейскаго моста.
Дома я придумалъ цѣлую исторію для Нюты, въ которой было такъ много случайностей, что не всякій и мужчина дался бы въ обманъ. Сознаюсь, я былъ наказанъ за свою трусость болѣе, чѣмъ заслужилъ. Нюта на этотъ разъ измѣнила своей молчаливости и, сдѣлавъ мнѣ много укоровъ, въ концѣ концовъ впала въ сильнѣйшую истерику, которой я страшно испугался, потому что въ первый разъ въ жизни видѣлъ ее. — Уйди! уйди! дико кричала она, — ты мнѣ надоѣлъ, я нашла другого!.. я стоялъ надъ ней въ страхѣ и не смѣлъ слова промолвить; потомъ она стихла, прошло порядочно времени и я думалъ, что припадокъ уже кончился, какъ вдругъ она повернула ко мнѣ голову и, приставивъ палецъ къ губамъ — это былъ ея милый жестъ, прошептала: молчи, онъ спитъ на кровати… Я переглянулся съ маленькой служанкой, которая молча помотала головой и какъ бы въ оправданіе Нюты сказала: — это онѣ изъ-за ревности. — Вотъ тоже претензія! думалъ я, совершенно ошеломленный этой сценой, — неужели я не могу встрѣтиться со знакомой дѣвушкой и поговорить съ ней и хотя бы проводить!.. Конечно, я самъ не простилъ бы женщинѣ такого поступка, но я — совсѣмъ другое дѣло, — я не противникъ женской равноправности, однакоже не все можетъ быть позволительно женщинѣ, что позволительно мнѣ. Потому что бываетъ и наоборотъ.
Какъ бы тамъ ни было, но съ этихъ поръ Нюта стала еще скучнѣе и молчаливѣе. Сначала я досадовалъ на ея злопамятность, думая, что она сердится за Дарью Егоровну, но потомъ мнѣ стало казаться это уже и страннымъ. Въ хорошія минуты я спрашивалъ ее, чѣмъ она недовольна? чего ей надо? она молчала, а я начиналъ вздорить, — словомъ, жизнь наша потекла такъ, какъ течетъ она въ счастливыхъ супружествахъ.
Къ несчастію Нюты, мы не были съ ней въ супружествѣ: въ свободныхъ отношеніяхъ женщина столько же теряетъ, сколько мужчина теряетъ въ супружествѣ. Въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда мы оба были въ хорошемъ настроеніи, Нюта сдѣлала мнѣ намекъ объ этомъ; не думаю, чтобы у нея была серьезная мысль о супружествѣ, но ей можетъ быть желательно было знать мое мнѣніе объ этомъ. Конечно, я могъ не понять ея намекъ, но мой болтливый языкъ сослужилъ и на этотъ разъ худую услугу мнѣ. — Ну, нѣтъ, дружочекъ мой, шутя я проговорилъ, — когда мужчина и женщина поживутъ вмѣстѣ, тогда не бываетъ этого. — А, вотъ какъ!.. она спрятала свои глаза и какъ я ни старался послѣ этого развеселить ее, не могъ добиться ни улыбки и ни одного слова. Эта манера ея — все молчать — просто приводила меня въ отчаяніе. — Что ты вздумала Нюта! сказалъ я съ укоромъ, — если бы у тебя было двѣсти тысячъ, то и тогда я не подумалъ бы… т. е. я хотѣлъ выразить, какъ далекъ я былъ отъ самой мысли о женитьбѣ, но она меня не поняла и, не давъ мнѣ договорить, рѣзко замѣтила: — если бы у меня было двѣсти тысячъ, тогда бы я и лучше нашла. Это было уже оскорбленіе, но я, сдѣлавъ надъ собой усиліе, ни слова больше не сказалъ и поспѣшилъ выйти изъ дома.
Я возвратился уже поздней ночью. Нюта шила, глаза ея были заплаканы. Я взглянулъ на нее и, не теряя времени, обнялъ ее и отъ всей души просилъ, чтобы она не сердилась. Однако, и послѣ этого Нюта оставалась въ печальномъ настроеніи и можетъ быть не больше молчалива, чѣмъ была раньше, но у меня стали появляться нѣкоторыя сомнѣнія. — Съ чего? думалось мнѣ, — развѣ я обязанъ? если не хочетъ жить такъ, тогда какъ хочетъ! земля не клиномъ сошлась, не она, такъ другая и пусть другая будетъ хуже ея, за то будутъ другіе разговоры, другія манеры.
Возвращаясь со службы домой всегца усталый, разстроенный и видя свою подругу печальной, я еще больше разстраивался и въ свою очередь не былъ въ состояніи развлечь ее. — Отчего она никогда не встрѣтитъ меня весело и не скажетъ ласковаго слова? за что я буду на нее работать? съ раздраженіемъ я думалъ подчасъ и въ отместку ей не здоровался и самъ, молча садился за столъ, пыхтѣлъ, привередничалъ, раздражалъ себя еще больше разными вздорными мыслями. Затѣмъ въ квартирѣ на цѣлый вечеръ водворялось молчаніе, которое нарушалось развѣ молоденькой служанкой. Такая жизнь была для меня невыносима; при сангвиническомъ темпераментѣ молчаніе не служило мнѣ отдыхомъ; наши ссоры стали чаще и чаще повторяться и каждый разъ, когда я хотѣлъ вникнуть въ начало ихъ, всегда оказывался кругомъ самъ виновать и это еще больше угнетало меня.
Разъ я возвратился со службы нѣсколько раньше обыкновеннаго и, подойдя къ двери нашей большой комнаты, услышалъ оттуда какое то пѣніе: я прислушался — пѣла Нюта, но какое это было печальное пѣніе! она пѣла вульгарную пѣсню: ты скоро меня позабудешь. Постоявъ минуту, я отворилъ дверь и вошелъ, она вздрогнула. О комъ ты плачешь это? сказалъ я въ шутку, но она вдругъ страшно вспыхнула и сдѣлала мнѣ сцену, какой я не ожидалъ отъ нея, потомъ торопливо одѣлась и ушла къ бабушкѣ.
Бабушка ея жила далеко отъ насъ и я нимало не удивился, что она не возвратилась домой ночевать. Но съ этихъ поръ нерѣдко стало случаться, что я не заставалъ ее дома и былъ отчасти доволенъ этимъ, такъ какъ могъ пользоваться свободными вечерами. У меня теперь было довольно денегъ и мнѣ было пріятно испытать прежнія развлеченія, которыхъ я давно уже не зналъ. — А, опять ушла! не безъ удовольствія думалъ я, возвращаясь со службы, и спѣшилъ поскорѣе отобѣдать, чтобы уйти до нея изъ дома. За это время въ Петербургѣ наоткрывались уже новые танцклассы, а старые расширились и разукрасплись и я поперемѣнно обходилъ ихъ всѣ въ компаніи одного изъ товарищей, столь же юнаго, какимъ я былъ лѣтъ восемь назадъ. Тамъ я слышалъ звонкій смѣхъ, видѣлъ розы на щекахъ, и этотъ блескъ, это движеніе, музыка, танцы возбуждали въ сердцѣ страстныя чувства и желаніе вновь все испытать и любить новую женщину. Въ то время мнѣ было уже за тридцать и я, какъ бальзаковская женщина, хотѣлъ вернуть минувшую молодость — увы, я считалъ себя уже старымъ! — я опять узналъ легкое, мимолетное счастіе отъ выпитой рюмки вина, прелесть контрабанднаго поцѣлуя въ темномъ углу и когда возвращался поздней ночью домой, то остерегался уже будить мою постылую подругу.
Эта неустойчивость чувствъ, измѣнившійся характеръ Нюты, новая служба — все было причиной того, что я сталъ желать свободы. Изъ-за Нюты я разъ потерялъ уже хорошую должность, теперь мнѣ представлялся новый шансъ по службѣ и опять она же мѣшала мнѣ воспользоваться имъ. Но я не хотѣлъ быть безчестнымъ человѣкомъ и бросить когда то любезную женщину, съ которой столько времени дѣлилъ горе и радость: — за то время, какъ мы живемъ, думалъ я, она совсѣмъ уже отвыкла работать изъ-за хлѣба, образовались новыя привычки, новыя потребности, а откуда возьметъ деньги! я представлялъ себѣ отчаяніе, какое она должна была почувствовать въ случаѣ разрыва, — о, я еще не забылъ тѣ порывы къ добру и справедливости, которые испытывалъ когда то въ минуты любви и счастія.
Да, я былъ изрядный комикъ. Въ то время, какъ я заботился о своей подругѣ, жалѣя ее и молча придумывая, какъ бы мнѣ безобидно отдѣлаться отъ нея, она сама по собственной волѣ исполнила мое желаніе, не возлагая на меня никакихъ заботъ и обязательствъ. Случилось это въ такую минуту, когда я всего менѣе объ этомъ думалъ. — Наступала весна. Разцвѣтавшая природа, теплое солнце, истощеніе средствъ, которыя я значительно поизрасходовалъ въ послѣдніе два-три мѣсяца по разнымъ веселымъ уголкамъ, успѣвшимъ уже нѣсколько понаскучить мнѣ, — все это заставило меня пообдуматься. Я сталъ замѣчать въ это время, что Нюта осунулась, похудѣла и въ иныя минуты казалась какой то странной. Для меня не было сомнѣнія, что причина этого заключалась во мнѣ и я рѣшилъ. быстро измѣнить свои отношенія къ ней, предавъ забвенію минувшее. Несомнѣнно, она мнѣ все еще нравилась и хотя была скучна, упряма, но за то прекрасная хозяйка и притомъ, сравнивая ее съ другими, я долженъ былъ сознаться, что она была очень недурна.
Итакъ, въ одинъ прекрасный день, находясь въ приливѣ благодушія, я рѣшилъ все устроить заново и возвратить прежнее счастіе. Еще будучи на службѣ, я придумалъ новый планъ на будущее лѣто: такъ какъ мнѣ было неудобно жить на дачѣ, то я выбралъ середину между дачей и городомъ и надумалъ лѣто провести у Нарвскихъ воротъ, чтобы имѣть возможность гулять въ Екатерингофѣ. Въ шестомъ часу я весело спѣшилъ домой, чтобы подѣлиться своими мыслями съ Нютой. Въ это утро была у меня ссора съ ней, въ которой я признавалъ себя, какъ всегда, кругомъ виноватымъ и тѣмъ легче мнѣ было сказать ей задушевныя слова, обласкать ее, поцѣловать — почемъ я знаю, какъ бы повелъ съ ней дѣло, но я былъ слишкомъ увѣренъ, что все будеть такъ, какъ я хотѣлъ.
Я подходилъ уже къ воротамъ своего дома, какъ выскочила изъ мелочной лавки моя служанка и, помахивая ключомъ въ сложенныхъ колечкомъ пальцахъ, съ волненіемъ сказала мнѣ: — ахъ, дяденька (я научилъ ее такъ называть меня), Анна Михайловна уѣхала! совсѣмъ, совсѣмъ уѣхала! вамъ письмо оставила. У меня такъ сердце и екнуло; но такъ какъ около насъ были люди, очевидно желавшіе принять участіе въ моихъ дѣлахъ, то я поспѣшилъ уйти съ дѣвочкой въ свою квартиру. Въ квартирѣ было все въ порядкѣ, только шкафъ былъ наполовину пустъ, а въ двухъ верхнихъ ящикахъ комода, въ которыхъ хранились ея вещи, одни голые сучки красовались въ сосновыхъ доскахъ. Я развернулъ письмо, лежавшее на столѣ.
«Прощай Ваня милый, не сердись на меня, что я уѣзжаю и не увижу тебя. Наше счастье съ тобой миновало и больше мы не найдемъ. Для меня оставалось еще другое счастье, но тебѣ оно не нужно. Я все плакала, но ты не зналъ, а если бы зналъ то хуже было. Прощай мой дорогой и не сердись на меня. Быть можетъ и ты пожелаешь другова счастья, но я буду тогда старая и ты уже не захочешь быть со мной. Благословляю тебя, голубчикъ мой, и прошу тебя извинить, что я взяла съ собой двѣнадцать рублей которые у меня остарались отъ расхода, и еще я взяла тѣ вещи, которыя ты покупалъ мнѣ, я знаю ты отдашь ихъ, я взяла на память твою карточку и еще зеркальцо которое мы нашли въ Петергофѣ. Было счастье. Но можетъ быть я найду иное, а съ тобой мнѣ было погибать, не сердись мой милый и забудь обо мнѣ и еще прошу тебя не приходить ко мнѣ. Все прочее осталось цѣло. Цѣлую тебя на прощанье въ послѣдній разъ. Твоя когда то была счастливая Нюта.»
Бѣгло прочитавъ письмо, я тотчасъ почувствовалъ сильное стѣсненіе въ груди и, перейдя въ слѣдующую комнату, снова сталъ перечитывать его, возвращаясь нѣсколько разъ къ каждой строчкѣ. — Что это такое случилось! что это такое случилось! растерянно повторялъ я, осматривая со всѣхъ сторонъ письмо. Я припомнилъ утреннюю ссору, но это была такая ничтожная, обычная ссора, что я даже ни разу не вспомнилъ о ней на службѣ, какъ бывало иногда въ подобныхъ случаяхъ. Такъ какъ боль въ груди продолжала усиливаться, то я поспѣшилъ выйти на улицу, разсчитывая пройтись въ ту сторону, гдѣ жила бабушка Нюты. Не успѣлъ я пройти половину пути, какъ мысли мои начали замѣтно измѣняться; мнѣ стало казаться невѣроятнымъ то, что случилось. — Не можетъ быть, подумалъ я, — это штуки ея! она хочетъ женить меня… хочетъ, чтобы я пришелъ и поклонился: пожалуйте молъ Анна Михайловна подъ вѣнецъ!.. дудки-съ, подождешь немного!.. и я съ облегченнымъ сердцемъ повернулъ на дорогѣ и пошелъ обратно. Но когда я сталъ подходить къ своему дому, то снова почувствовалъ въ груди стѣсненіе и боль и снова повернулъ въ обратную сторону. Такъ я повторялъ нѣсколько разъ въ теченіе вечера и каждый разъ испытывалъ боль, когда шелъ къ дому, и облегченіе, когда шелъ прочь отъ дома. Наконецъ уже позднимъ вечеромъ, когда свиданіе было бы неудобно, я вернулся домой и легъ спать.
Уснулъ я быстро и крѣпко и не знаю, сколько времени проспалъ, но проснувшись, совершенно забылъ то. что случилось; съ закрытыми глазами, съ пріятнымъ ощущеніемъ теплоты и покоя въ мягкой постели, я повернулся на другой бокъ и снова задремалъ, какъ вдругъ вспомнилъ случившееся и раскрылъ глаза. Оглядѣвшись и окончательно убѣдившись, что это не обманъ, я пришелъ въ ужасъ и почувствовалъ себя какъ бы зарытымъ въ могилу. — Нѣтъ, нѣтъ! подумалъ я, — дай Господи дожить до утра, непремѣнно пойду къ ней, непремѣнно пойду!
Утромъ я всталъ раньше обыкновеннаго и самъ поставилъ самоваръ, чтобы не будить служанку. Всѣ мои мысли были устремлены на предстоявшее свиданіе съ Нютой и такъ какъ мнѣ нежелательно было откладывать переѣздъ ея до вечера, то я не предполагалъ быть сегодня на службѣ. Напившись чаю и одѣвшись получше, я безъ особеннаго волненія отправился къ ней, точно такъ, какъ и она не выказала особеннаго волненія, увидѣвши меня. Но замѣтивъ ея спокойствіе, никогда не дѣйствовавшее на меня самого успокоительно, я началъ говорить совсѣмъ не то, что нужно было и по мѣрѣ того, какъ продолжалась моя рѣчь, Нюта болѣе и болѣе погружалась въ грустное и молчаливое состояніе, въ какомъ я привыкъ видѣть ее въ послѣдніе мѣсяцы. Я сказалъ ей, что напрасно она такъ сдѣлала и что послѣ уже трудно будетъ возвратить потерянное, — да, напрасно такъ сдѣлала! съ сожалѣніемъ повторилъ я. — Что же дѣлать! своимъ пріятнымъ голоскомъ прозвучала она. Я сказалъ, что буду очень скучать безъ нея и что, право, не такъ ужъ дурно намъ жилось. — Я еще больше буду скучать! вздохнула она. Свиданіе продолжалось полчаса, въ теченіе которыхъ я не придумалъ ни одного живого слова, а отъ нея и прежде нельзя было дождаться много словъ. — Ну, смотри, Нюта, на меня не жалуйся, ты сама ушла! чувствительно сказалъ я на прощанье, чуть дотрогиваясь до ея пальцевъ.
Но какъ только я вышелъ на улицу, тотчасъ ощутилъ боль въ груди, доходившую до удушливости, и никогда еще такого сиротства, такого одиночества не испытывалъ въ своей жизни. Было счастье! громко сказалъ я, вспомнивъ письмо Нюты. Безсознательно я направился къ своему дому и на этотъ разъ повторилъ то самое, что дѣлалъ наканунѣ вечеромъ, т. е. дойдя до дома, вернулся обратно по той же дорогѣ, надумывая что то опять хорошее. Вдругъ я вспомнилъ, что теперь только утро и мнѣ надо было идти на службу; я былъ почти радъ этому и поспѣшилъ взять извощика. Однако, на службѣ я не могъ развлечься дѣломъ. Въ головѣ все вертѣлась Нюта и мнѣ казалось, что я невозвратно пропустилъ случай помириться съ ней. — A между тѣмъ такъ легко было устроить это, думалъ я, — стоило только поговорить по душѣ, откинуть эту фальшь, этотъ глупый гоноръ! — Нюта, милая, я не буду тебя обижать, или ко мнѣ, я все готовъ для тебя… вотъ какъ нужно было сказать!.. Я видѣлъ, что сегодня не былъ въ состояніи что нибудь дѣлать, грудь моя продолжала болѣть и я, никому ничего не сказавъ и рискуя получить непріятности, рѣшился въ серединѣ дня уйти со службы.
Конечно, я отправился къ Нютѣ и дорогой повторилъ тѣ фразы, которыя недавно держалъ въ головѣ, но теперь уже онѣ не казались хороши. Дойдя до поворота въ улицу, гдѣ жила Нюта, я прошелъ дальше, чтобы окончательно обсудить то, что нужно было сказать ей. — Главное дѣло тонъ, вотъ что надо! думалъ я, — тонъ дѣлаетъ музыку!.. я шелъ очень долго, все время развлекаясь этой фразой; голова моя ничего не могла уже думать. Я очутился какимъ то образомъ близь Нарвскихъ воротъ и, постоявъ наискосокъ того дома, въ которомъ мы жили, отправился въ Екатерингофскій садъ, столь дорогой для меня по воспоминаніямъ; большія аллеи были уже гладко утоптаны и я нѣкоторое время грустно бродилъ по нимъ, посматривая на голыя деревья; на землѣ пробивалась зеленая трава, въ воздухѣ было тихо, тепло, солнце на небѣ ярко свѣтило, но что мнѣ было солнце, если оно не грѣло меня!.. я сѣлъ на скамейку и оглянулся, — Нюта, Нюта! неужели ты въ правду ушла отъ меня! лицо мое сильно заморщило, но мнѣ стало стыдно себя и ея замурлыкалъ какой то веселый мотивчикъ; вдругъ я вспомнилъ грязненькій трактиръ, въ которомъ разъ мы спрятались съ Нютой отъ дождя, и рѣшилъ зайти въ него. Я выбралъ то самое мѣсто, на которомъ мы сидѣли, и заказалъ чаю! На деревянной галлереѣ, устроенной противъ оконъ, сидѣлъ извощикъ за столомъ и ѣлъ что то на сковородкѣ; вдоль галлереи тянулась длинная колода, за которой стояла его лошадь, подбиравшая мясистыми губами овесъ; какъ въ выраженіи лица этого извощика и во всей фигурѣ его, такъ и въ выраженіи большихъ, спокойныхъ глазъ лошади, въ ея меланхолическомъ поворачиваніи ушами, въ частыхъ поклонахъ головой проходившимъ людямъ видно было довольство и счастіе, но я невольно сравнивалъ съ этимъ счастіемъ свое собственное, которымъ обладалъ, живя съ Нютой. — Глупъ и жалокъ тотъ, кто изъ отношеній своихъ съ женщинами извлекъ для себя горечь! этотъ заслуженный упрекъ кинулъ мужчинамъ Тургеневъ, который такъ хорошо зналъ женщинъ. Въ душу мою сталъ проникать лучъ радости, къ сердцу все выше и выше приливала волна и когда я хотѣлъ налить стаканъ чаемъ, рука моя замѣтно дрожала: я украдкой осмотрѣлся кругомъ и ухмыляясь наблюдалъ за дрожавшимъ стаканомъ, который держалъ у своихъ губъ. Выпивъ стаканъ чаю, я немедленно вышелъ изъ трактира, сѣлъ на конку и поѣхалъ къ Нютѣ. Въ душѣ моей не было уже никакихъ сомнѣній и дорогой я думалъ не о томъ, что ей скажу, а какъ мы устроимъ теперь жизнь; умственно я посчиталъ, сколько у меня осталось денегъ и какъ я распредѣлю ихъ. Это счастливое настроеніе не покидало меня до послѣдней минуты, пока я не увидѣлъ Нюту.
— Здравствуй, Нюта! весело сказалъ я, проглатывая слюну, — я опять пришелъ къ тебѣ, видишь?.. я взглянулъ на бабушку, которая стѣсняла меня, — а ну, все равно, думаю, — Нюта, скажи же мнѣ, почему ты ушла, чѣмъ ты была недовольна? можетъ быть эти ссоры? разная эта ерунда? душенька! милая! я все покрою, или опять ко мнѣ! я сдѣлаю все, чтобы ты была счастлива… дорогая! голубочка! я обхватилъ ея руку и, заглядывая ей въ глаза, съ нѣжностію на разные лады повторялъ звуки: да?… ну?.. По обыкновенію, я увлекся своими чувствами и сдѣлалъ лучшее, что могъ, но Нюта низко наклонила свою голову и ничего не отвѣчала. Я зналъ, чего она хочетъ и такъ какъ въ душѣ своей считалъ это сумасбродствомъ, то мнѣ было бы легче говорить, если бы она сама сказала это. Возбужденіе мое мало-по-малу улеглось и я не находилъ уже словъ для разговора. — Ну, такъ какъ же? небрежно спросилъ я послѣ минуты обоюднаго молчанія. Если бы это еще не случилось, то можетъ быть!.. грустно сказала Нюта, но я былъ пораженъ этой великолѣпной интонаціей, съ какою были произнесены слова можетъ бытъ, показавшею мнѣ, сколько глупой гордости таилось въ этой дѣвчонкѣ. Больше я ничего не желалъ добиваться и молча вышелъ изъ комнаты; но идя дорогой, я проклиналъ ее и желалъ никогда не знать ей счастія и тутъ же рядомъ укорялъ себя за эти проклятія, которыя казались мнѣ низкими и смѣшными и оттого еще болѣе начиналъ ее ненавидѣть.
Дома я какъ будто успокоился. — Чортъ съ ней, думаю, не надо мнѣ ее! слишкомъ возмечтала, какъ та старуха за своимъ корытомъ… Я рѣшилъ забыть ее, какъ забываютъ покойника послѣ сорокового дня, и для этого нашелъ самымъ лучшимъ отдаться разсѣянной жизни, желая послѣдовать ученію гомеопатовъ — лечить подобное подобнымъ. Этотъ способъ леченія былъ мнѣ непротивенъ и первое время я нѣсколько увлекся имъ. Я сталъ усиленно посѣщать танцклассы, знакомился съ женщинами и напивался пьянъ. Но мнѣ было уже не двадцать пять лѣтъ, когда сонъ легко освѣжалъ хмельную голову; теперь я дѣлался отъ вина на цѣлый день больнымъ, потому что отецъ мой и дѣдъ не пили его; женщины не восхищали меня, потому что я не могъ уже такъ просто и наивно относиться къ нимъ, какъ прежде; всѣ онѣ казались мнѣ грубыми или глупыми; иная была хороша и красива, но курила какъ студентъ и пила не хуже фабричнаго, — прежде это было для меня безразлично, а теперь производило непріятное чувство, какое возбуждаетъ въ музеѣ бородатая женщина. Увы, руководящій принципъ гомеопатовъ оказался тутъ не болѣе дѣйствительнымъ, какъ и въ леченіи болѣзней: онъ давалъ облегченіе до тѣхъ поръ, пока внушалъ надежду.
Потерявъ эту надежду, я пересталъ посѣщать кабачки и снова погрузился въ безотрадную тоску. Дома мнѣ было невыносимо сидѣть и я послѣ службы бросался по городу изъ одного конца въ другой, постоянно мѣняя свои мысли и рѣшенія; бывало, стою на углу улицы и думаю: куда идти? затрудненіе являлось собственно въ томъ, что за этимъ вопросомъ неотступно слѣдовалъ другой: зачѣмъ? стоянка становилась слишкомъ продолжительной, надо было куда нибудь двинуться; конечно, я могъ идти по тому направленію, по которому шелъ, но разъ уже остановился и потерялъ инерцію, то могъ съ такимъ же правомъ идти обратно; случалось, что въ эту минуту проходилъ мимо вагонъ, — я поспѣшно садился въ него и чрезъ полчаса совершенно неожиданно для себя болтался около стѣнъ Смольнаго монастыря, или сидѣлъ надъ канавой въ Александровскомъ паркѣ сзади Петропавловской крѣпости. Однажды такимъ вотъ образомъ я очутился за Измайловскимъ полкомъ въ одной изъ тѣхъ узенькихъ, всегда пустынныхъ улочекъ, въ которыхъ мы когда то часто бродили съ Нютой между обѣдомъ и вечернимъ чаемъ; углубившись въ воспоминанія объ этомъ времени, я нечаянно увидѣлъ на поворотѣ улицы бабушку Нюты, но пока обдумывалъ, подойти къ ней или нѣтъ, она скрылась за воротами одного дома; тогда я пожалѣлъ, что не воспользовался случаемъ и сталъ прохаживаться по улицѣ взадъ и впередъ, разсчитывая, при выходѣ ея изъ воротъ, пойти къ ней на встрѣчу какъ бы случайно. Однако, прождавъ съ полчаса, я ушелъ, такъ какъ въ головѣ у меня никакихъ плановъ не было; но помня пріятное волненіе, испытанное мною во время ожиданія, я не разъ вспоминалъ дома это нечаянное явленіе и исчезновеніе старушки; потомъ у меня явилась мысль, что она могла быть мнѣ полезной, — отчего бы, думалъ я, не повидаться съ ней? въ сущности она добрая старушка и я могъ бы узнать отъ нея мысли той дряни… Чрезъ нѣсколько дней я отправился утромъ къ Никольскому рынку, въ который бабушка ходила за провизіей, желая подкараулить ее на дорогѣ; такъ какъ было уже время идти на службу, то я не могъ долго ждать и каждыя пять минутъ мое нетерпѣніе увеличивалось: но прошло полчаса, прошелъ уже и цѣлый часъ, а я все не могъ рѣшиться оставить свою позицію, точно кто меня приколдоваль къ улицѣ; у меня стала уже закипать злоба противъ старушенціи, какъ вдругъ я носъ къ носу столкнулся съ Нютой! — бываютъ же моменты, когда человѣкомъ овладѣваетъ душа кролика, застигнутаго въ углу загородки! — на меня напалъ столбнякъ, языкъ онѣмѣлъ и въ глазахъ появились рисунки какихъ то удивительныхъ декорацій. Я помню, однако, что она сдѣлала мнѣ привѣтствіе, но я быстро повернулся прочь отъ нея и, отойдя шаговъ двадцать, крикнулъ на всю улицу: шваль! мерзавка!.. и затѣмъ, спустивши голосъ, продолжалъ дорогой выражать свой гнѣвъ въ разныхъ пожеланіяхъ ей, въ то время какъ сзади меня откуда то явилась женщина, сдѣлавшая изъ меня шута гороховаго.
Признаюсь, до сихъ поръ я не могу вспомнить эту дикую выходку безъ боли, хотя мое вниманіе обращается исключительно только на смѣшную сторону ея. Но тогда я находилъ утѣшеніе въ томъ, что загородилъ себѣ дорогу къ Нютѣ, которую съ этихъ поръ долженъ былъ считать невозвратно потерянной. Можетъ быть въ душѣ моей и была такова тайная цѣль, но разсчетъ этотъ оказался невѣрнымъ. Прошло немного времени, какъ мысли мои стали снова возвращаться къ ней и я, смотря по настроенію, то обуревался злобой противъ нея, то придумывалъ мѣры къ примиренію. Иногда я задавалъ себѣ вопросъ, отчего бы мнѣ не жениться на ней? но вслѣдъ за этой мыслію я невольно сжималъ кулакъ и дѣлалъ угрожающій жестъ, думая про себя: какъ бы я тогда посчитался съ тобой, голубушка!.. Были минуты, когда я страшно желалъ отомстить ей и въ фантазіи моей разыгрывались Богъ знаетъ какія сцены: то я мечталъ подкараулить ее на улицѣ и силою утащить въ свою квартиру, — я зналъ ея трусость, которая не позволила бы ей сдѣлать скандалъ на улицѣ; то являлась мысль подослать къ ея заказчикамъ мастерицу, которая бы отбила у нея работу дешевой цѣной, а я сталъ бы изъ своихъ средствъ доплачивать за эту работу. Но всѣ эти мысли и планы при дальнѣйшемъ размышленіи отвергались мной.
Прошелъ мѣсяцъ послѣ моей встрѣчи съ Нютой у Никольскаго рынка. На дворѣ стояло благодатное лѣто; жаркое солнце, мягкій воздухъ, трава и цвѣты невольно настраивали мысли и чувства на любовь, на жалость и снисхожденіе Было воскресенье. Я купался въ Невѣ у Адмиралтейства и ужъ не знаю какимъ образомъ послѣ купанья очутился у нея, у моей милой Нюты, — ни утромъ, ни въ то время, какъ выходилъ изъ дома, я ничего подобнаго не думалъ. Какъ только я вступилъ въ ихнюю комнату, первою мыслію, мелькнувшею въ моей головѣ, было улетучиться, провалиться, сдѣлаться оборотнемъ, но я боялся быть смѣшнымъ и потому не вернулся. A между тѣмъ ничего особеннаго я не встрѣтилъ тамъ. У нихъ сидѣлъ мужчина, Нюта переглянулась съ бабушкой. Ни та, ни другая не встала и не привѣтствовала меня, но это могло произойти отъ растерянности. — Я къ вамъ, Агафья Ивановна… началъ я, — собственно съ вами я желалъ бы поговорить… Старушка уперлась руками на оба угла своего стула и съ трудомъ стала подниматься, но Нюта поспѣшила къ ней на помощь: — сиди, бабушка, сиди, Иванъ Дмитріевичъ можетъ говорить при моемъ женихѣ… Я устремилъ глаза на почтеннаго человѣка, сидѣвшаго у стола, не очень молодого, въ рубашкѣ съ расшитымъ воротомъ, виднымъ только сбоку, такъ какъ грудь скрывалась за густой бородой. Странное дѣло, въ первую же минуту, какъ я вошелъ въ комнату, мой зоркій глазъ замѣтилъ, что этотъ человѣкъ представлялъ именно подобную фигуру, т. е. болѣе важную, чѣмъ простой любовникъ, — вотъ откуда у меня явилась мысль улетучиться и такъ какъ первое мое впечатлѣніе вполнѣ оправдалось, то я поспѣшилъ исполнить эту мысль какъ можно болѣе прилично и, помахивая шляпой съ любезной улыбкой и отступая къ двери пяткой впередъ, съ легкими поклонами повторялъ все время одно слово: извините, извините… Выйдя на улицу, я поправилъ свою шляпу и съ приподнятой кверху головой прошелъ по тротуару мимо оконъ ихняго дома, забывъ, что квартира ихъ выходила на дворъ; но какъ только зэвернулъ за уголъ, то замедлилъ шагъ и почувствовалъ себя такимъ жалкимъ, страннымъ, чудачливымъ, что это чувство заглушило всѣ другія и не только въ эту минуту, но и въ слѣдующіе дни много способствовало къ облегченію моего горя. Въ этотъ періодъ я больше не видѣлъ уже Нюты и прошло болѣе десяти лѣтъ, какъ снова случилось мнѣ увидѣться съ ней при условіяхъ, о которыхъ никогда бы не пришло мнѣ въ голову.
Hе было въ моей жизни болѣе печальнаго времени, какъ тотъ періодъ, который послѣдовалъ послѣ Нюты. Если въ восемь лѣтъ я испыталъ горькую разлуку съ родиной, если въ семнадцать лѣтъ лишился поддержки родителей и испыталъ страхъ за хлѣбъ и за будущее, то въ обоихъ этихъ случаяхъ несчастіе какъ то тускло отражалось въ моемъ сознаніи; теперь же сознаніе было ясное, желанія опредѣленныя и устойчивыя, а между тѣмъ я чувствовалъ, что жизнь моя стала спускаться книзу, — какъ, когда случился этотъ поворотъ? мнѣ казалось, что я вчера сбирался только жить, а сегодня считалъ себя уже отжившимъ человѣкомъ и съ такимъ же сожалѣніемъ вспоминалъ двадцать пять лѣтъ, какъ въ тѣ годы вспоминалъ двадцать. Меня постоянно преслѣдовала тоска, давило одиночество; я старался забыться за книгами, но въ перерывахъ между чтеніемъ невольно являлось сомнѣніе, зачѣмъ я теряю за ними время, вмѣсто того, чтобы жить! я пробовалъ бывать въ клубѣ, но уже и карты не тянули меня, — къ чему мнѣ были деньги? я видѣлъ тамъ восточнаго князя съ подвязанной рукой, разбитой параличемъ послѣ одного крупнаго проигрыша, видѣлъ счастливаго еврея, бравшаго когда то куши по двѣ тысячи въ вечеръ и теперь уныло бродившаго между карточными столами въ засаленномъ пиджакѣ, безъ манжетъ, — на душѣ у меня являлось тоскливое чувство о безцѣльно прожитой жизни. Нѣсколько покойнѣе я чувствовалъ себя за работой, такъ какъ въ это время получилъ другую должность, которая обѣщала мнѣ въ будущемъ успѣхъ, а это все таки занимало меня. — Увы, съ этихъ поръ уже не отходилъ отъ моихъ дверей заимодавецъ, о которомъ говорить Байронъ въ XII пѣснѣ Донъ-Жуана.
Разъ въ обычное время я пришелъ со службы домой и послѣ обѣда заснулъ на диванѣ. Я проснулся подъ вліяніемъ какихъ то волшебныхъ звуковъ, раздававшихся сверху, мнѣ казалось, что звуки эти исходили изъ деревяннаго потолка и хотя я понималъ, что играли въ верхней квартирѣ, но никакъ не могъ расчленить впечатлѣніе слуха; чудные звуки какого то страннаго тембра проникали мнѣ въ самую душу и когда аккорды поднимались кверху, то и грудь моя поднималась кверху и я время отъ времени невольно шепталъ: ахъ, что это!.. ничего подобнаго никогда я не слыхалъ, да собственно въ этомъ родѣ подобнаго никогда и не испытывалъ. Весь вечеръ въ моихъ ушахъ звучалъ этотъ чудесный мотивъ, который остался для меня навсегда неизвѣстнымъ.
Подъ вліяніемъ этого впечатлѣнія мнѣ пришла идея, столь же случайная и счастливая, какъ идея ѣхать въ Петербургъ. На слѣдующій день я поразспросилъ кой о чемъ своихъ знакомыхъ, а вечеромъ въ моей комнатѣ стоялъ уже рояль, взятый напрокатъ; учителемъ мнѣ порекомендовали одного піаниста, поляка, о которомъ стоитъ сказать два слова. Это былъ человѣкъ уже лѣтъ шестидесяти, бывшій когда то богатымъ помѣщикомъ, потомъ состоявшій піанистомъ при Императорскихъ театрахъ и теперь жившій уроками; за уроки онъ бралъ очень дешево и самъ никогда не назначалъ цифры, какъ мнѣ сказывалъ, а обыкновенно спрашивалъ такъ: а сколько тебѣ по средствамъ? (всѣмъ ученикамъ онъ говорилъ ты). Жилъ онъ въ Пассажѣ, въ номерахъ Скосырева, но домой приходилъ только ночевать и спалъ на диванѣ въ буфетной комнатѣ, подвергаясь всѣмъ неудобствамъ такой бивуачной жизни. Я съ нимъ сговорился съ двухъ словъ. Признаюсь, въ первый урокъ онъ показался мнѣ крайне несимпатичнымъ; въ разговорѣ онъ былъ грубый, категоричный, одѣтъ неряшливо и притомъ издавалъ какой то тухлый запахъ, дѣлавшій сидѣнье рядомъ съ нимъ непріятнымъ; когда онъ сталъ пробовать рояль, я увидѣлъ грязнѣйшіе пальцы и положительно впалъ въ уныніе, почувствовавъ, что не могу имѣть дѣло съ такимъ господиномъ. Я стараюсь теперь возстановить въ памяти мои отношенія къ нему, потому что это былъ въ сущности странный случай въ моей жизни: послѣ такого отталкивающаго впечатлѣнія при первомъ знакомствѣ, я однако припоминаю, сколь задушевныя и сердечныя чувства питалъ впослѣдствіи къ этому высокому старику съ грязными руками и всклокоченной головой.
Если мое ученье не ограничилось первымъ урокомъ, такъ это потому, что онъ сыгралъ нѣсколько пьесъ, которыя мнѣ очень понравились. Я не могъ, конечно, судить о качествѣ его игры, но довольно было уже того, что видѣлъ за роялемъ его фигуру съ краснымъ, напряженнымъ лицомъ и эти толстые пальцы, которые такъ легко и быстро бѣгали но клавишамъ. Когда я выразилъ удивленіе, какимъ образомъ онъ можетъ умѣстить свой палецъ между клавишъ, онъ мнѣ сказалъ: тутъ не надо просовывать, а только ударять!.. подобно этому, и всѣ другія объясненія его были категоричны и понятны. Вообще, онъ мнѣ показался интереснымъ.
Дѣйствительно, этотъ старый піанистъ былъ интересный. Онъ былъ артистъ, вотъ въ чемъ дѣло. Съ каждымъ урокомъ я находилъ въ немъ новыя непріятныя качества и въ то же время съ каждымъ урокомъ онъ становился для меня интереснѣе и ближе. Какъ всегда люди одинокіе, онъ любилъ болтать. Онъ много видѣлъ на свѣтѣ и много испыталъ; его сужденія о людяхъ и о предметахъ были просты, почти элементарны, а между тѣмъ вѣрность и даже мудрость ихъ часто меня поражали. Я всегда съ нетерпѣніемъ ждалъ урока, за которымъ могъ разсѣять свою тоску. Къ назначенному часу у меня былъ уже готовъ самоваръ, который и стоялъ на столѣ въ продолженіе всего урока. Къ чаю я обыкновенно покупалъ для учителя чернаго хлѣба и масла, которые онъ любилъ; иногда онъ сьѣдалъ ломоть хлѣба съ солью, а потомъ отколупывалъ масло пальцемь, клалъ кусокъ его на хлѣбъ и съ жадностію запихивалъ въ ротъ, расширивъ глаза, сколько можно, — въ эту минуту я старался уже не смотрѣть на него. Но за то стоило попросить его сыграть, онъ тотчасъ садился за рояль, какъ послушный школьникъ, и игралъ одну пьесу за другой; если пьеса нравилась мнѣ и я просилъ повторить, онъ такъ же охотно повторялъ ее. Вообще, я долженъ сказать, что любилъ больше слушать музыку, чѣмъ учиться. На первыхъ порахъ у меня выходили курьезные споры съ нимъ въ тѣхъ случаяхъ, когда вмѣсто гаммы я приготовлялъ на урокъ строку изъ дѣтской пьески, которыхъ у меня была цѣлая тетрадь, — тогда мой учитель нахлобучивалъ шапку и шепеляво кричалъ своимъ беззубымъ ртомъ: я лишній тутъ! я не беру даромъ деньги!.. и право онъ убѣжалъ бы отъ меня, если бы не лежали на столѣ хлѣбъ и масло.
Но я тоже имѣлъ упорный характеръ и хотя терпѣливо упражнялся съ учителемъ въ гаммахъ, но безъ него обыкновенно выбиралъ въ тетрадкѣ какой нибудь романсъ, полечку или арійку изъ оперетки и начиналъ разучивалъ ихъ, а разучиванье это происходило такъ: замѣтивъ ноты, я устанавливалъ пальцы на соотвѣтствующихъ клавишахъ и ударялъ по нимъ; если слы: налось созвучіе, значитъ я взялъ правильно; затѣмъ намѣчалъ слѣдующія ноты и точно также подыскивалъ клавиши; просилѣвъ пять-шесть часовъ за разучиваніемъ какой нибудь фразы, не занимавшеи въ нотной тетрадкѣ цѣлой строки, я засыпалъ совершенно довольный собой; особенно же былъ доволенъ, когда удавалось преодолѣть трудный аккордъ, отличавшійся въ тетради густотой нотъ. Были такія фразы, которыя я сотни разъ безъ перерыва повторялъ каждый вечеръ, пока не достигалъ нѣкоторой бойкости въ игрѣ и только тогда рѣшался показать ихъ учителю; иногда я просилъ его самого сыграть всю пьесу, чтобы слышать и чувствовать, какъ у него пройдетъ эта фраза. Въ сущности я не имѣлъ музыкальныхъ способностей, что подтверждалъ и учитель, и тѣмъ болѣе онъ удивлялся моему настойчивому желанію брянчать на инструментѣ, — надо сказать, что учитель мой чрезъ пять мѣсяцевъ отказался отъ уроковъ, хотя наши пріятельскія отношенія не прекращались до самой смерти его, которая послѣдовала чрезъ три года въ той же больницѣ, гдѣ скончалась Маня Рябкова. — Итакъ, въ шесть мѣсяцевъ я успѣлъ заучить двѣ польки, одинъ вальсъ и десятокъ пьесъ изъ дѣтской тетради; каждый вечеръ я занимался не меньше шести часовъ, а такъ какъ служба отнимала у меня восемь часовъ, то я долженъ былъ дорожить каждой минутой и лишить себя другихъ удовольствій. Никогда еще я не былъ такъ занять и это время промелькнуло, какъ сонъ. Я успѣлъ забыть свою Нюту, но сократилъ свою жизнь на полгода.
Естественно, что при такой жизни расходы мои значительно сократились и за полгода у меня образовался излишекъ денетъ, на который я пріобрѣлъ выигрышный билетъ. Сдѣлавшись владѣлыцемъ билета, я невольно пожалѣлъ, что пропустилъ сквозь пальцы деньги г. Штиглица и мнѣ сама собой пришла мысль восполнить истраченную сумму экономіей въ расходахъ, которые я могъ еще сократить. Такимъ образомъ, спустя годъ послѣ Нюты у меня скопилось уже нѣсколько выигрышныхъ билетовъ и я находилъ удовольствіе помечтать иногда о кушѣ въ 40 или 75 тысячъ. Но извѣстна французская пословица l’appétit vient en mangeant, — скоро я сталъ находить нѣкоторое удовольствіе отъ самаго накопленія богатства и не прочь былъ подумать о способахъ болѣе выгоднаго помѣщенія его, чѣмъ представляли выигрышные билеты. Впрочемъ, могу утверждать, что у меня не было качества скопидомства, свойственнаго трусамъ, и когда капиталъ мой достигъ тысячи рублей, меня стала забирать по временамъ тоска, что я стану дѣлать со своими деньгами.
Какъ разъ въ это время я возобновилъ знакомство съ Нянюкой. Надо сказать, что послѣ случая съ револьверомъ я пересталъ посѣщать его, хотя случай этотъ остался для него не болѣе, какъ сомнительнымъ; къ тому же послѣ ликвидаціи конторы г. Штиглица мы разошлись по службѣ съ нимъ и жили въ разныхъ концахъ города. Такимъ образомъ прошло нѣсколько лѣтъ, какъ мы совершенно случайно встрѣтились съ нимъ въ библіотекѣ Черкесова; забывшись въ первую минуту, я съ порывомъ радости протянулъ ему руку и осыпалъ цѣлымъ фонтаномъ привѣтливыхъ словъ, путаясь отъ восторга языкомъ, и это сразу возстановило между нами прежнія отношенія. Впрочемъ, я теперь уже не называлъ его Нянюкой, а Сергѣемъ Николаевичемъ. Съ первыхъ же словъ я узналъ, что онъ женатъ, что имѣетъ хорошее дѣло и службу хочетъ бросить, что жена велѣла ему зайти за книгами, которыхъ самъ онъ не читаетъ, и что я сегодня долженъ обѣдать у него. Выйдя изъ библіотеки, мы не торопясь прошлись по Невскому и между разговоромъ мелькомъ обращали вниманіе другъ друга на хорошенькихъ женищнъ. Сергѣй Николаевичъ, какъ всегда, одѣтъ былъ франтомъ и no своей манерѣ, осанкѣ и походкѣ выглядѣлъ настоящимъ бариномъ; глядя на него, я тоже держалъ повыше свою голову и чувствовалъ подъ пятками какъ бы подушки на пружинахъ. Дома у него встрѣтилъ насъ лакей, которому я свободно бросилъ пальто, какъ если бы давно былъ привыченъ къ нимъ. Квартира, обстановка — все это было почти богато и я очень мало прибавлялъ для хозяина, выражая свое удивленіе при осмотрѣ разныхъ предметовъ. Но за то жена его была не того; длинное лицо, жолтое, апатичное, не возбуждало особенно радостнаго чувства и я, отвѣсивъ глубокій поклонъ, не могъ извлечь изъ своей головы крылатыхъ словъ. Впрочемъ, эта барыня съ овечьимъ лицомъ принесла двадцать тысячъ приданаго, которое Сергѣй Николаевичъ успѣлъ счастливо пріумножить. Въ самое короткое время онъ мнѣ объяснилъ дѣловую сторону своей жизни и узнавъ, что я имѣю тысячу рублей, велѣлъ мнѣ завтра же купить Кавказъ и Меркурій. Я хорошо зналъ его способности въ финансовыхъ дѣлахъ, въ умѣньи занять, отсрочить, конвертировать и т. п., а теперь онъ могъ при помощи приданаго еще болѣе развить свои способности. — A у тебя много этого Меркурія? шутя спросилъ я. — У меня его нѣтъ, деньги въ дѣлѣ, оттого тебѣ и совѣтую пользоваться случаемъ. Я послушалъ его и на другой день промѣнялъ свои выигрышные билеты на Меркурія, а чрезъ три мѣсяца по его же совѣту продалъ Меркурія и нажилъ триста рублей.
По этому случаю я хотѣлъ распить съ Сергѣемъ Николаевйчемъ бутылочку хорошаго вина и пригласилъ его въ ресторанъ. Тутъ я имѣлъ случай еще разъ убѣдиться, что старый другъ мой живетъ уже не по той мѣркѣ, какъ въ былыя времена и что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ между нами образовалось большое разстояніе. Особенно мнѣ бросился въ глаза тотъ почетъ, какой оказывали ему лакеи, и еще то, что онъ зналъ всѣхъ гостей, сидѣвшихъ въ ресторанѣ. Все, что я выбиралъ по карточкѣ, онъ отмѣнялъ и самъ назначалъ то, чего требовали хорошій тонъ и изощренный вкусъ, которыми я обладалъ значительно въ меньшей степени. Мы молча выпили по первой и закусили. Я ждалъ только этого момента, чтобы обрушиться на своего пріятеля съ разными вопросами.
— Итакъ, ты женатъ, скажи — доволенъ ты, счастливъ?
— Конечно, счастливъ, потому что свободенъ.
— При чемъ тутъ свобода? спросилъ я.
— Счастье не въ томъ, что имѣешь, а въ томъ, чего ищещь. Я имѣю деньги, которыя взялъ съ женой, и имѣю хорошую жену, которая не мѣшаетъ мнѣ искать счастія.
— О, мнѣ тоже никто не мѣшаетъ искать счастія, но я не могу сказать того же.
— Въ чемъ дѣло?
— Тоска! тоска и тоска!
— Одиночество! женись.
— Женился бы, если бы нашлась дѣвушка, подобная той, съ какою я жилъ.
— Зачѣмъ же опустилъ? ты говорилъ — она хотѣла.
— Да, если бы это было теперь, я непремѣнно сдѣлалъ бы такъ! проговорилъ я убѣжденно.
— Жалко, что не могу тебя женить на свояченицѣ, ей тольно четырнадцать лѣтъ, — подожди! пошутилъ Сергѣй Николаевичъ, — двадцать тысячъ прилагательнаго; ихъ всего три сестры и каждой осталось по двадцати тысячъ, — что это? онъ взглянулъ въ коридоръ, гдѣ мелькнуло женское платье, — никакъ Катюшка, погоди минуту…
Сергѣй Николаевичъ спѣшно вышелъ изъ залы и я съ былымъ ощущеніемъ неопредѣленной радости посмотрѣлъ ему вслѣдъ: — счастливецъ, не знаетъ тоски! жена, деньги… конечно, если бы жена была такая, какъ Нюта! мелькомъ подумалъ я, прикидывая на свою мѣрку наружность той и другой.
Чрезъ пять минутъ Сергвй Николаевичъ показался въ коридорѣ, весело разговаривая съ какимъ то толстымъ господиномъ, обхвативъ его по таліи рукой. Подведя его къ моему столу, онъ церемонно представилъ насъ другъ другу и я немало удивился его дружбѣ съ этимъ титулованнымъ лысымъ бегемотомъ, которому было полныхъ пятьдесятъ. Сергѣй Николаевичъ называлъ его профессоромъ, но я такъ и не узналъ, какой онъ профессоръ, — во всякомъ случаѣ этотъ человѣкъ внушалъ къ себѣ довѣріе и не прошло десяти минутъ, какъ онъ сталъ нравиться мнѣ; прямодушная рѣчь, доброжелательство, спокойный и мягкій тонъ обличали въ немъ человѣка хорошаго сорта, — откуда, думаю, этотъ Нянюка выкапываетъ людей? — потому что я считалъ Нянюку въ сущности не хватавшимъ звѣздъ.
Поговоривъ нѣкоторое время съ профессоромъ, Сергѣй Николаевичъ какъ бы спохватился, что я хозяинъ за этимъ столомъ и обратилъ разговоръ на меня. A такъ какъ въ ресторанахъ больше всего принято говорить о женщинахъ, о которыхъ кстати уже начиналась у насъ бесѣда съ нимъ, то мы очень быстро перешли на этотъ плодовитый сюжетъ.
— Вотъ, профессоръ, заблудшая овца, — хочу женить, что вы скажете?
Только тогда профессоръ своимъ мягкимъ, душевнымъ взглядомъ посмотрѣлъ мнѣ въ глаза и мелькомъ окинулъ мою фигуру.
— Что же, хорошо, флегматично замѣтилъ онъ, — самое страшное въ мірѣ смерть, а женитьба есть какъ бы пріятный переходъ къ этому состоянію.
— Особенно по любви.
— Вотъ, вотъ, по любви еще вѣрнѣе переходъ.
— По любви легко устраивается въ романахъ, а въ жизни это трудно, рѣшился и я вставить свое слово.
— Отчего же?
— Надо для этого много условій: первое — молодость, второе — красота, третье — характеръ и наконецъ, если угодно, извѣстное соотвѣтствіе вкусовъ.
— A no моему, самое важное въ этомъ дѣлѣ молодость и характеръ, перебилъ Сергѣй Николаевичъ.
— Я думаю, что первенствующую роль здѣсь играетъ характеръ, сказалъ профессоръ, — т. е. извѣстный душевный складъ, манера, разговоръ. Есть черты въ характерѣ, которыя неотразимо привлекаютъ къ человѣку; иногда довольно одного взгляда, даже простой недомолвки, какъ въ сердцѣ зарождается любовь. Да, я никогда не думалъ серьезно объ этомъ предметѣ, но теперь имѣю ясное представленіе, что характеръ долженъ пересилить все прочее: одна молодость, одна красота еще не вызовутъ любви, но характеръ можетъ одинъ вызвать ее.
— Если рѣчь идетъ вообще о женщинахъ, а не о невѣстахъ только, то позвольте сказать слѣдующее, замѣтилъ я, — по моему, всѣхъ женщинъ можно раздѣлить на двѣ группы: одна — небольшая группа, даже очень небольшая, которая соотвѣтствуетъ небольшой группѣ мужчинъ, обладающихъ талантами; эти женщины имѣютъ власть и силу надъ мужчинами, которые могутъ ихъ бранить, презирать, ненавидѣть, но тѣмъ не менѣе всегда поклоняются имъ; онѣ всѣхъ мужчинъ волнуютъ, хотя это не мѣшаетъ имъ часто быть въ рабствѣ у послѣднихъ; здѣсь могущество дается характеромъ, но самый этотъ характеръ большею частію развивается при условіи блестящей красоты или другихъ женскихъ талантовъ. Другая группа женщинъ — большинство, можно сказать почти всѣ, красивыя и некрасивыя, имѣютъ значеніе только для тѣхъ, кому онѣ нужны.
— Но вотъ что скажите, господа, перебилъ Сергѣй Николаевичъ, отчего это самая прекрасная женщина не всегда есть самая счастливая?
— Я даже скажу, что не болѣе счастлива, чѣмъ всякая другая; прибавилъ я. Объясняется это, конечно, разными причинами, а главная думаю та, что у прекрасной женщины слишкомъ много бываетъ поклонниковъ, начинается между ними усиленная борьба за нее, въ которой побѣждаетъ тотъ, кто сильнѣе, а кто сильнѣе, тотъ не всегда лучше.
— Это слишкомъ глубокомысленно, замѣтилъ Сергѣй Николаевичъ, — не будетъ ли проще такъ, что рано или поздно мужъ застанетъ ее съ однимъ изъ этихъ поклонниковъ и затѣмъ уже прощай счастіе!
— A я предложу пожалуй третье рѣшеніе вопроса, меланхолически прибавилъ профессоръ, — самая прекрасная женщина, какъ царица, имѣетъ слишкомъ выставочное положеніе и стѣснена въ своихъ поступкахъ, а это само по себѣ уже несчастіе. Въ сущности, вопросъ этотъ неразрѣшимъ, хотя повидимому онъ кажется пустымъ, — что мы знаемъ о нервахъ?.. когда слишкомъ разбросаны чувства и мысли, тогда человѣкъ не бываетъ довольно счастливъ; для хорошаго счастія нужно ограниченіе, — почему?.. прекрасная женщина имѣетъ возможность слишкомъ расширить свои желанія, которыя часто бываетъ очень трудно удовлетворить; напримѣръ, трудно найти красиваго мужчину и въ то же время умнаго и сердечнаго человѣка; еще труднѣе встрѣтить мужчину сильнаго, какъ вы сейчасъ сказали, и въ то же время нѣжнаго и любящаго, способнаго отдать женщинѣ свою душу, какъ она мечтаетъ, потому что сила закаляется борьбой съ жизнію и страстями, въ которой невозможно сохранить голубиную чистоту и нѣжность. Что касается меня, закончилъ профессоръ, — признаюсь, я не женился бы на самой прекрасной женщинѣ.
— Отчего? одинъ за другимъ спросили мы съ Сергѣемъ Николаевичемъ.
— То есть, какъ вамъ сказать… я человѣкъ уже пожилой и успѣлъ составить довольно опредѣленныя понятія по этому вопросу. Есть три рода женщинъ, если ужъ пошло на сортировку, прибавилъ онъ въ скобкахъ: женщина мать, просто женщина и дѣвушка; первая, какъ геніальный художникъ, не подлежить сужденію, ибо она уже оправдала себя, какія бы ни были ея внѣшнія качества; вторыхъ я не люблю, а третьи — собственно въ этихъ третьихъ и заключается весь интересъ — изъ нихъ всякая прекрасна, которая нравится.
— О! воскликнулъ я, — это похоже на пифію, которая отвѣтила карфагенянамъ: защищайтесь деревянными стѣнами.
— Извольте, я подойду поближе! съ улыбкой отвѣтилъ профессоръ, чокаясь со мной бокаломъ вина, — есть три типа дѣвушекъ — теперь я говорю только о дѣвицахъ: первый типъ — всегда скромныя, молчаливыя, женственныя, — вотъ это послѣднее качевство и составляетъ ихъ главную прелесть; ихъ любовь не надоѣдаетъ и любить ихъ есть счастіе, но онѣ рѣдки; ихъ чаще можно встрѣтить въ культурныхъ слояхъ; онѣ обманутъ васъ, но сумѣютъ отплатить за это счастіемъ; всѣ женщины позволяютъ глупости, но тоньше, милѣе не узнаешь глупостей, какъ съ этими; второй типъ — всегда дѣти, ласковы, привязчивы, мягки, но вѣтрены, капризны и могутъ обмануть васъ глупо, даже грубо и совершенно неожиданно сдѣлаютъ несчастіе и себѣ и своему мужу или возлюбленному; наконецъ третій типъ мы встрѣчаемъ каждый день, — это большею частію тетеря, какъ выражается Сергѣи Николаевичъ. Такъ я говорю, что мнѣ нравятся первыя и та изъ нихъ, которая не отвергнетъ меня, будетъ самая прекрасная.
— А-а, любезный мэтръ! значитъ и вы не отказались бы отъ прекрасной женщины?
— Почему жъ бы отказываться! я старый холостякъ, но безъ женщинъ никогда не жилъ.
— Отчего же очагъ не развели?
— Это всегда можно, сказалъ онъ и, замѣтивъ мой взглядъ, скользнувшій по его головѣ и брошенный на Сергѣя Николаевича, онъ спокойно прибавилъ: — вы считаете меня слишкомъ старымъ для очага? въ самомъ дѣлѣ тутъ представляется интересный вопросъ: имѣетъ ли право старый человѣкъ любить? и справедливо ли думаютъ, что старыхъ только за деньги любятъ?.. Я смотрю на этотъ предметъ такъ. — Любовь бываетъ физическая или, если угодно, физіологическая, свойственная всѣмъ молодымъ людямъ и далеко не всѣмъ пожилымъ, и психическая или романтическая, представляющая смѣсь физической страсти съ платонизмомъ, которая дается рѣдкимъ людямъ, какъ всякій талантъ. Мужчина въ тридцать лѣтъ любитъ женщину въ двадцать — это считается почти ровной партіей; чрезъ пять лѣтъ любовь проходитъ, мужчина находитъ новую возлюбленную, но опять таки въ двадцать лѣтъ, а не въ двадцать пять; то же самое и чрезъ десять лѣтъ беретъ въ двадцать, а не въ тридцать. Вотъ гдѣ ошибка! — но это не касается сущности вопроса, а лишь недобросовѣстности мужчинъ, захватившихъ власть надъ женщинами. Пусть старый холостякъ не жалуется на одиночество, потому что всегда можетъ найти себѣ подругу — старушку, равную себѣ, и если онъ хорошій, человѣкъ, то не нужно больше трехъ мѣсяцевъ, чтобы сдѣлать тѣ же отношенія, какъ если бы они женились въ молодыхъ лѣтахъ и прожили вѣкъ вмѣстѣ. Это я говорю объ обыкновенной, домашней любви, а что касается романтической, то для нея, какъ и для всякаго таланта, законъ не писанъ и если юношѣ въ двадцать лѣтъ позволительно влюбиться въ женщину тридцати пяти лѣтъ, то и дѣвушка въ двадцать лѣтъ можетъ влюбиться въ мужчину сорока пяти лѣтъ.
Мы просилѣли въ ресторанѣ до поздней ночи и такъ какъ напитки, выбранные Сергѣемъ Николаевичемъ, произвели на насъ увеселяющее дѣйствіе, безъ излишняго отягощенія головы, то во второмъ часу ночи отправились за городъ и только раннимъ утромъ, когда я одинъ возвращался отъ Невскаго домой, въ душѣ моей стало закрадываться недовольство, происходившее можетъ быть отъ того, что сверхъ 80 рублей, которые я оставилъ въ ресторанѣ, совершенно безъ нужды были брошены еще 30 рублей на поѣздку за городъ. — Но все таки интересное знакомство, подумалъ я, — этого лысаго чорта пожалуй и теперь женщины любятъ.
Есть пословица — не имѣй сто рублей, а имѣй сто друзей, — это одна изъ тѣхъ тонкихъ пословицъ, которыя сразу не бываютъ понятны: то ли дѣло наличные, подумаешь, и вѣрнѣе и спокойнѣе! но наличные нынчи вонъ приносятъ только 4 %, а положенные на друзей могутъ принести 100 %. Заработанные мною на Меркуріи 300 рублей нѣсколько дней не давали мнѣ покою; а притомъ я питалъ въ душѣ тайное желаніе возмѣстить деньги, истраченныя мною съ Сергвемъ Николаевичемъ и профессоромъ. Я имѣлъ нѣкоторыя смутныя свѣдѣнія о томъ, что кромѣ Меркурія существуютъ еще какіе то Нептуны, Ураніи и т. п., но за болѣе точными свѣдѣніями обратился къ Сергѣю Николаевичу, который вмѣсто наставленія сообщилъ мнѣ разные соблазнительные случаи, какъ люди наживаютъ деньги. Я сталъ читать газеты и въ кое что вникать; покупалъ выигрышные билеты не передъ тиражемъ выигрышей, какъ дѣлаютъ простачки, а послѣ него и за два дня до тиража продавалъ; одинъ земельный банкъ мѣнялъ на другой и т. д. Но такъ какъ средства мои были слишкомъ ничтожны, то я, помимо этихъ оборотовъ, пользовался и прежнимъ способомъ скопленія, не требовавшимъ большого капитала и ума, т. е. экономіей. Съ теченіемъ времени экономность вошла у меня въ привычку и часто мнѣ было трудно разстаться съ лишнимъ рублемъ; въ то же время по службѣ я имѣлъ успѣхъ и получалъ уже столь значительное содержаніе, что легко могъ откладывать нѣкоторую часть его. Такимъ образомъ богатство мое замѣтно пріумножилось и скоро достигло той цифры, которую я себѣ первоначально намѣтилъ.
Въ это время я довольно часто посѣщалъ Сергѣя Николаевича и успѣлъ хорошо ознакомиться съ его семейной жизнію. Надо сказать, что Сергѣй Николаевичъ не принималъ душевнаго участія въ семейныхъ радостяхъ; онъ былъ ласковъ съ женой, ласковъ съ ребенкомъ, но въ его обращеніи съ ними замѣчалась какъ бы разсѣянность и никогда не проявлялось искрометной радости, какую онъ выказывалъ въ ресторанахъ, особенно въ присутствіи постороннихъ женщинъ. Онъ видимо былъ радъ, когда я приходилъ къ нему, но чрезъ полчаса обыкновенно уводилъ меня изъ дома. Можетъ быть въ этомъ была причина того, что жена его не была ко мнѣ благосклонна; дѣтей я всегда любилъ и вначалѣ охотно возился съ ихнимъ мальчикомъ, но потомъ и этотъ сталъ дичиться меня. Я былъ слишкомъ впечатлительный, чтобы не замѣтить этого, и потому сталъ бывать у нихъ рѣже, ограничиваясь извѣстными днями, когда у нихъ бывали собранія. Въ одинъ изъ такихъ дней я по обыкновенію встрѣтилъ у нихъ двухъ свояченицъ Сергѣя Николаевича и пріѣхавшую съ ними въ первый разъ гувернантку, веселую и красивую барышню, которая произвела на меня очень пріятное впечатлѣніе. Къ сожалѣнію, она сама не выказала расположенія сблизиться со мной; кажется, въ разговорѣ съ ней я сдѣлалъ какую то ошибку, — какъ быть, я всегда былъ довольно фатовать, остроуміе мое было не перваго сорта, а кромѣ того, узнавши, что это не болѣе, какъ гувернантка, можетъ быть недостаточно осторожно держалъ себя съ ней. Какъ бы ни было, но я, возвратившись домой поздно ночью, проходилъ до самаго утра по своей комнатѣ, находясь подъ вліяніемъ нервнаго возбужденія, происходившаго отъ встрѣчи съ этой барышней и можетъ быть отъ лишне выпитаго вина.
Съ того дня я нерѣдко вспоминалъ эту барышню по вечерамъ, въ тиши своего одиночества, возстановляя въ воображеніи ея открытое лицо, разговоръ, манеры и умственно называя ее Вѣрочкой, — ее звали Вѣрой Андреевной, — все это такъ соотвѣтствовало моимъ вкусамъ, моимъ желаніямъ… Конечно, женитьба дѣло невѣрное, но если допустить даже невыгодный шансъ, скажемъ — несходство характеровъ, то одно уже присутствіе такой изящной женщины могло бы покрыть этотъ минусъ. Я ничего не зналъ о ней, кромѣ того, что она была гувернанткой и жила уже два года со свояченицами Сергѣя Николаевича, получая небольшое жалованье; а такъ какъ мнѣ не предстояло возможности увидѣть ее въ скоромъ времени, то я открылъ свои мысли и чувства Сергѣю Николаевичу, который обѣщалъ мнѣ устроить какъ нибудь свиданіе съ ней. Но Сергѣй Николаевичъ всегда былъ неосновательный человѣкъ; вмѣсто того, чтобы исполнить то самое, о чемъ я просилъ, онъ передалъ ей все, что я сказалъ ему. Прошло довольно продолжительное время, въ теченіе котораго я съ нетерггвніемъ ожидалъ отъ Сергѣя Николаевича отвѣта и уже по этому самому не выпускалъ изъ головы Вѣру Андреевну, но затѣмъ у меня явилось сомнѣніе, не забылъ ли онъ нашъ разговоръ, и я рѣшился напомнить ему запиской; Сергѣй Николаевичъ въ тотъ же вечеръ зашелъ ко мнѣ и сообщилъ вѣсть неутѣшительную и даже конфузную для меня, именно то, что дѣвушка совершенно не сочувствуетъ мнѣ. — Какъ? отчего? запомнила ли еще она меня?.. но Сергѣй Николаевичъ не оставилъ мнѣ сомнѣнія въ этомъ, такъ какъ, считая вообще женщинъ за вѣтреный народъ и не желая раньше времени огорчать меня неблагопріятнымъ отвѣтомъ, онъ не удовольствовался первымъ объясненіемъ съ Вѣрой Андреевной, а имѣлъ еще и второе, при которомъ результатъ оказался столь же печальнымъ для меня. Правда, Сергѣй Николаевичъ сообщилъ мнѣ нѣкоторыя новыя свѣдѣнія объ этой особѣ, не вполнѣ удовлетворительныя, но въ душѣ моей осталась надолго живая рана.
Прошло года четыре или пять послѣ того, какъ я потерялъ Нюту. Я сталъ старѣть; на головѣ появилась сѣдина, которая доставляла мнѣ немало печали. По временамъ находили на меня приступы жестокой хандры, — кто изъ старыхъ холостяковъ не знаетъ этой болѣзни, которая трудно поддается леченію! только одна женитьба считается хорошимъ средствомъ противъ нея, но это лекарство не такъ легко составить и добросовѣстный докторъ, прежде чѣмъ написать рецептъ, дастъ совѣтъ подождать до зари. Разъ мнѣ случилось быть на концертѣ знаменитаго піаниста; это былъ уке совсѣмъ старый человѣкъ, но онъ одинъ въ теченіе цѣлаго вечера держалъ три тысячи человѣкъ въ самомъ напряженномъ состояніи; я видѣлъ послѣ концерта почтенныхъ женишнъ, которыя цѣловали ему руку и это мнѣ не казалось противнымъ, такъ какъ самъ я былъ въ подобномъ же экстазѣ. Я вспомнилъ своего учителя музыки съ его грязными палыіами, который однако во время игры заставлялъ меня забывать все, и мнѣ стало понятно, какая могущественная сила есть въ этомъ искусствѣ. Я постарался возстановить въ памяти тотъ періодъ, когда я занимался музыкой, — да, несомнѣнно, это была свтѣтлая полоска въ моей жизни и я невольно пожалѣлъ, что бросилъ въ то время ученье. Однако, почему бы я не могъ продолжать его теперь? мнѣ было извѣстно, что въ Петербургѣ есть масса учительницъ, которыя даютъ уроки музыки за ничтожную плату, и что сама Вѣра Андреевна занималась музыкой со свояченицами Сергѣя Николаевича, — развѣ и мнѣ нельзя было взять учительницу? при этомъ у меня явилось соображеніе особаго рода, надъ которымъ я не въ шутку призадумался. Легкомысліе, какъ и всякое качество, имѣетъ оборотную сторону; я нерѣдко въ своей жизни приводилъ въ исполненіе взбалмошныя фантазіи и это не всегда кончалось дурными послѣдствіями. Во всякомъ случаѣ я могъ этимъ путемъ хотя временно наполнить свое одиночество присутствіемъ женщины.
Къ моему удивленію, второй музыкальный періодъ оказался у меня серьезнѣе перваго и продолжался нѣсколько дольше. Въ теченіе этого времени я успѣлъ перемѣнить трехъ учительницъ, съ которыми разставался вполнѣ безобидно. Увы, я скоро увидѣлъ, что моя идея, не лишенная въ теоріи нѣкотораго остроумія, въ практикѣ была трудно приложима; дѣло въ томъ, что при выборѣ учительницъ я руководствовался своими симпатіями къ ихъ наружности, но щекотливость положенія и разныя сомнѣнія дѣлали эту минуту для меня очень тяжелой; притомъ всѣ учительницы оказывались слишкомъ натянутыми, церемонными, — или онѣ не привыкли имѣть дѣло съ такими почтенными учениками, или же сами были несвободны отъ какихъ либо интимныхъ чувствъ. Только одна, послѣдняя учительница успѣла возбудить нѣкоторый интересъ къ себѣ; это была очень скромная дѣвушка лѣтъ двадцати пяти, съ круглымъ, красивымъ лицомъ, хотя красота его была тоже какая то круглая, деревенская; она мнѣ понравилась своею хозяйственностію и простодушіемъ; во время визитовъ ко мнѣ она всегда находила что нибудь прибрать, передвинуть и все это между прочимъ, въ разговорѣ; однажды она пришла ко мнѣ на урокъ въ воскресенье и принесла въ бумагѣ кусокъ пирога, — этимъ поступкомъ она чуть не испортила все дѣло, потому что онъ показался мнѣ глупымъ; однакожъ, когда мы сѣли за клавикорды, я не разъ присматривался къ ней сбоку: въ профиль лицо ея казалось положительно пріятнымъ, хотя круглая красота его терялась. Съ теченіемъ времени свиданія съ этой дѣвушкой вошли у меня въ привычку и я сталъ уже серьезно подумывать о ней въ своемъ одиночествѣ. Случилось разъ, что она не пришла ко мнѣ на урокъ; предполагая, что она захворала и отчасти желая взглянуть, какъ она живетъ, я рѣшился зайти къ ней; она вообще избѣгала говорить о своихъ семейныхъ обстоятельствахъ и я только изъ нѣкоторыхъ случайныхъ фразъ могъ заключить, что у нея есть на рукахъ мать, которую воображалъ доброй, чистенькой старушкой, и вотъ все! на самомъ дѣлѣ оказалось вотъ что: въ маленькой квартиркѣ, состоявшей изъ одной комнаты и кухни, я засталъ цѣлую кучу молодежи въ томъ возрастѣ, когда нельзя назвать ее ни дѣтьми, ни молодыми людьми; всѣ они были такіе грязные, неинтересные и все время при мнѣ о чемъ то вздорили; къ моему удивленію и въ квартирѣ было все грязно, разбросано, хотя учительница моя оказалась въ полномъ здоровьѣ. Съ этихъ поръ я пересталъ былъ аккуратнымъ ученикомъ и мнѣ не разъ приходилось платить деньги за уроки, когда я не присутствовалъ дома, а затѣмъ уже и совсѣмъ бросилъ ихъ.
Прекративъ музыкальныя занятія, я еще больше прежняго впалъ въ уныніе и тоску. Чѣмъ дальше шло время, тѣмъ сильнѣе укрѣплялась у меня мысль о женитьбѣ и тѣмъ настойчивѣе я старался увеличить свое достояніе; послѣднее теперь мнѣ даже не стоило большого труда, такъ какъ въ это время я имѣлъ приватныя занятія, хорошо оплачиваемыя, а кромѣ того дѣлалъ иногда выгодные обороты со своими деньгами. Но скопляя свое богатство, я ни на одну минуту не забывалъ цѣли, для которой оно мнѣ было нужно; я присматривался къ каждой женщинѣ, съ какой только случалось сталкиваться, какъ бы боясь пропустить свою суженую, и каждая недѣля, прожитая въ одиночествѣ, казалась мнѣ потерянной. A между тѣмъ въ этой одинокой и тоскливой жизни проходили мѣсяцы и годы, — пропадало мое время, пропадало и богатство.
Такъ какъ съ Сергѣемъ Николаевичемъ въ послѣднее время у меня были нѣкоторыя общія дѣла, то я продолжалъ иногда видѣться съ нимъ; но въ семействѣ его я стѣснялся бывать и свиданія мы назначали большею частію въ ресторанахъ. Разъ онъ прислалъ мнѣ записку съ приглашеніемъ зайти къ его матушкѣ, съ которой я до сихъ поръ находился въ любезныхъ отношеніяхъ. У матушки его былъ какой то семейный праздникъ и я увидѣлъ между гостями жену Сергѣя Николаевича и старшую свояченицу. Послѣдняя теперь была уже невѣста, довольно высокая, стройная барышня, но такая же блѣдная, длиннолицая, какою я зналъ года три или четыре назадъ; она стала очень похожа на жену Сергѣя Николаевича и развѣ имѣла шансъ въ свою пользу въ молодости и той граціи, которая свойственна этому возрасту. Когда я пожалъ ея руку, на блѣдныхъ щекахъ ея появился румянецъ, но замѣтивъ взглядъ сестры, она сконфуженно освободила свою руку. Эта дѣвушка всегда выказывала ко мнѣ расположеніе и въ прежнее время, когда мы случайно встрѣчались съ ней въ домѣ Сергѣя Николаевича, она такъ же краснѣла, какъ сегодня, и такъ же конфузилась, когда нечаянно появлялась сестра. Расположеніе ея ко мнѣ было для меня столь же загадочно, какъ нерасположеніе сестры. Но какъ быть, я имѣлъ благодарное сердце и въ душѣ питалъ къ ней нѣжное чувство. Очень возможно, что я полюбезничалъ съ ней въ этотъ вечеръ болѣе, чѣмъ слѣдовало, — моя манера любезничать могла не понравиться Вѣрѣ Андреевнѣ, но она была моя собственная и для дѣвушки наивной, не искусившейся во флиртѣ, могла быть непротивной, — увы, молодыя дѣвицы свободное обращеніе мужчинъ часто принимаютъ за мужественность.
За всѣмъ тѣмъ я никогда не имѣлъ какихъ либо видовъ на эту барышню и потому немало былъ удивленъ, когда въ одинъ прекрасный день, вскорѣ послѣ этого свиданія съ ней, Сергѣй Николаевичъ задалъ мнѣ вопросъ, что я думаю о его свояченицѣ? — что я думаю! конечно, я думалъ, что это хорошая дѣвочка, но… — Женись, я съ удовольствіемъ; ты успѣлъ чѣмъ то понравиться ей; вчера я засталъ ее въ слезахъ, жена раздразнила, — не знаю, за что жена тебя не любитъ, — она назвала тебя старикомъ, а та расплакалась. — Старикомъ… подумалъ я, чувствуя, что лицо мое начинаетъ горѣть, — вотъ ужъ и старикомъ! — У свояченицы деньги лежатъ въ банкѣ и за эти десять лѣтъ есть приращеніе тысячъ въ пять, продолжалъ Сергѣи Николаевичъ, — случай хорошій и совѣтую тебѣ не пропускать, но… только съ женой моей уладь.
Сергѣй Николаевичъ задалъ мнѣ большую задачу. Случай былъ дѣйствительно счастливый. Я — недоучившійся гимназистъ, сиротливый скиталецъ — могу въ самомъ дѣлѣ стать богатымъ человѣкомъ! другое дѣло Сергѣй Николаевичъ, — онъ петербуржецъ, у него были связи и богатая родня, у матушки его тоже имѣлись хорошія средства, онъ могъ найти себѣ жену съ приданымъ… тутъ я представлялъ себѣ его жену и невольно морщился, — нѣтъ, пропадай все, но я бы не женился на такой!.. и въ головѣ моей тотчасъ являлся вопросъ: а чѣмъ же лучше сестра ея? правда, она добрая, наивная… есть кое что и въ наружности, напримѣръ глаза… волосы пожалуй ничего, но лицо… чрезъ пять лѣтъ будетъ точь въ точь такое же овечье, какъ у сестры, — какое же будетъ у насъ счастіе? вѣдь надо иногда поцѣловать ее, обнять, приласкаться; я знаю, серьезные люди найдутъ это глупымъ, но французская пословица говоритъ: есть манера и манера, а въ отношеніяхъ манера очень важное дѣло; есть достоинства несимпатичныя и недостатки симпатичные; когда мы жили съ Нютой, у насъ былъ котъ, который уходилъ отъ людей, — это своего рода котовая скромность, но вотъ я не любилъ его за это. Весь секретъ владѣнія женщиной заключается въ томъ, чтобы умѣть наполнить ея жизнь, а для этого необходимо имѣть расположеніе къ ней; къ примѣру тотъ же случай съ Рубинштейномъ, — человѣкъ старенькій, пальцы обрубками, какъ у моего учителя, и вдругъ эта женщина полѣзла цѣловаться!.. такъ и мужъ долженъ умѣть, когда нужно, увлечь свою жену, наполнить ей свободную минуту, или часъ, или вечеръ, чтобы она не знала скуки и нервы ея не были разстроены, чтобы билась кровь, сердце волновалось, — тогда и жена дастъ ему счастіе и семьѣ благополучіе. Конечно, не всякій мужчина можетъ наполнить время, какъ не всякій музыкантъ Рубинштейнъ, но не потому ли такъ рѣдко бываетъ и сеімейное счастіе?
Каждый день я вспоминалъ слова Сергѣя Николаевича и обдумывалъ ихъ. Я старался нарисовать въ воображеніи образъ дѣвушки, припоминалъ наши разговоры съ ней, разбиралъ ея манеры и поступки. Занимало меня и то обстоятельство, чѣмъ я могъ понравиться ей? Первое знакомство мое съ ней относится къ первому посѣщенію Сергѣя Николаевича, когда онъ увелъ меня изъ библіотеки Черкесова; потомъ я сталъ довольно часто бывать у него, жена его мало занималась мной, а подроставшая сестра ея жила у нихъ по цѣлымъ недѣлямъ; съ этой дѣвочкой мы встрѣчались иногда въ большой залѣ, всегда пустой, случалось раза два — играли въ дурачки, а то просто сидѣли у окна, повернувшись другъ къ другу головами, и критиковали прохожихъ; она отличалась насмѣшливостію и нерѣдко я самъ служилъ мишенью для ея шутокъ; однажды она чѣмъ то задѣла меня за живое и я отомстилъ ей тѣмъ, что купилъ нарядную куклу и во время чая торжественно презентовалъ ей, а ей въ то время было уже четырнадцать лѣть, — это была одна изъ тѣхъ эксцентричныхъ выходокъ, которыя я иногда устраивалъ (вѣдь я въ ту пору становился скупъ, а кукла стоила десять рублей).
Спустя нѣкоторое время послѣ разговора съ Сергѣемъ Николаевичемъ я встрѣтился съ нимъ въ одномъ домѣ и между прочимъ сказалъ, что желалъ бы увидѣть Лизавету Романовну, его свояченицу. — Не понимаю! пожалъ онъ плечами, — впрочемъ, она гоститъ у тетки, поѣзжай къ женѣ, можетъ быть устроитъ. Я замѣтилъ у него сдержанность и не безъ основанія приписалъ ее вліянію жены. Это было на святкахъ. Въ новый годъ я рѣшился нанести имъ визитъ, не ограничиваясь обычной карточкой. Сергѣя Николаевича я дома не засталъ и пять минутъ посидѣлъ съ его женой. На другой день я воспользовался сдѣланнымъ ею приглашеніемъ на чашку чаю. Кстати припоминаю, какъ долго я ходилъ по улицѣ, выжидая Сергѣя Николаевича, безъ котораго боялся войти въ домъ: во всѣ годы человѣку свойственно что то дѣтское, глупое, но никому другому, какъ только себѣ, это не бываетъ открыто. — За чаемъ мнѣ однако не удалось завести рѣчь о свояченицѣ Сергѣя Николаевича, но за то я узналъ кое что о Вѣрѣ Андреевнѣ, моей бывшей пассіи, которая въ настоящее время жила въ Новгородѣ, у своей матери. — Живете вы холостякомъ, Иванъ Дмитріевичъ, къ слову сказала любезная хозяйка, — вотъ вамъ была бы пара! и по годамъ, и по положенію… О, женщины! я мелькомъ взглянулъ на нее и на Сергѣя Николаевича, — не можетъ быть, думаю, чтобы она не была освѣдомлена!.. но признаюсь, если эта женщина имѣла ко мнѣ нерасположеніе, то наврядъ ли мои чувства къ ней были лучше.
Не очень скоро, но я имѣлъ случай въ теченіе зимы увидѣть Лизавету Романовну у матушки Сергѣя Николаевича, въ день рожденія послѣдней. Я не знаю, говорилъ ли ей Сергѣй Николаевичъ, что я желалъ видѣть ее, но если она и знала это, тѣмъ лучше для нея, — конфузливость не портитъ дѣвушекъ. Я напомнилъ ей то время, когда мы бѣгали по комнатамъ у Сергѣя Николаевича (однажды былъ такой случай), пожалѣлъ о томъ, что теперь уже не можемъ играть въ куклы и солдатики и кстати спросилъ, цѣла ли у нея кукла, которую я презентовалъ? она прижала свой подбородокъ къ шеѣ и выказала за своими тонкими губами гнилые зубы: — да, кукла у нея цѣла, лежитъ въ комодѣ, въ бѣльѣ. Ну, зачѣмъ она о бѣльѣ, какъ это некрасиво!.. подумалъ я, а что можно было лучше сказать! — какъ вы проводите время? спросилъ я, — много ли веселитесь, гдѣ бываете? — очень грустно провожу, отвѣтила она, — тетушка все въ клубъ ѣздитъ, а меня не беретъ; гощу иногда у родныхъ, но тѣ тоже никуда меня не берутъ; въ прошломъ году была на пасхѣ днемъ въ театрѣ… Все это было сказано такъ просто и мило, что я съ большой симпатіей вглядывался въ ея лицо; странно, на лбу у нея были мелкія морщинки, и много-много, которыя образовались не сейчасъ, но это обстоятельство нимало въ моихъ глазахъ не послужило ей во вредъ, — напротивъ, у меня опять появилось къ ней прежнее нѣжное чувство и я сталъ выспрашивать ее о тѣхъ мелочахъ, которыми бываетъ наполнена жизнь человѣка: рано ли она встаетъ утромъ, кофе или чай пьетъ и сколько чашекъ выпиваетъ, скушаетъ ли булочку, сдобную или простую и т. п.; во время разговора я старался заглянуть ей въ глаза, слѣдилъ за движеніемъ губъ и ревниво подмѣчалъ, что было пріятнаго въ ней; мнѣ понравилось ея движеніе, когда она поправляла рукавъ и я нарочно смялъ рукавъ, чтобы она повторила это движеніе… Ахъ, Боже мой, чѣмъ больше я говорилъ съ этой дѣвушкой, тѣмъ нѣжнѣе чувство становилось къ ней и тѣмъ болѣе я убѣждался, что въ сердцѣ моемъ нѣтъ того, что требуется; былъ одинъ моментъ, когда мнѣ стало очень жаль ее и я хотѣлъ взять ея руку, но сконфузился и самъ не зналъ, какъ закончить разговоръ.
Когда я возвратился домой и остался одинъ въ своей комнатѣ, то захотѣлъ провѣрить свои чувства и тѣ впечатлѣнія, которыя испыталъ въ этотъ вечеръ. Несомнѣнно, Лизавета Романовна мнѣ нравилась, какъ знакомая дѣвушка, съ которой я не былъ связанъ; нравилось и то, что она была богатая невѣста; характеръ нравился, одежда нравилась — все такое нѣжное, мягкое; но затѣмъ я представлялъ ее женой, — вотъ тутъ никакъ не выходило!.. въ чемъ секретъ? чего недостаетъ? наружность ея, — я прикинулъ нашу прежнюю мѣрку на градусы, — добросовѣстно я могь дать 14°; но я вспомнилъ свою учительницу музыки, которой далъ бы тоже не больше 15° и тѣмъ не менѣе мѣтилъ въ нее; вспомнилъ и другихъ женщинъ, которыя мнѣ когда либо нравились, — въ числѣ ихъ были далеко не красавицы. Но вопросъ былъ слишкомъ серьезный: съ одной стороны дѣло касалось легко сказать — счастія всей жизни, а съ другой, что тамъ ни говори, деньги тоже чего нибудь стоили. — Да полно, думалъ я, не заблуждаюсь ли я, нѣтъ ли тутъ чего временнаго, случайнаго, такого, что мнѣ теперь не нравится, но современемъ приглядится? конечно, зубы у нея некрасивы, но я видалъ дѣвушекъ, у которыхъ тоже были нехорошіе зубы, однако это не портило дѣла; помню, въ хорѣ была одна пѣвица — самыхъ главныхъ зубовъ у нея не было, но когда она улыбалась, то беззубый ротъ придавалъ даже особенную миловидность ея лицу; можно и то сказать, что зубы не всегда на виду; вотъ лобъ — тутъ уже не скроешь — длинные лбы мнѣ не нравятся; вотъ если бы къ ея лицу лобъ Вѣры Андреенны, а особенно, если бы еще губы… да, признаюсь, такихъ прекрасныхъ губъ, какъ у этой Вѣры Андреенны, ни у одной женщины я не видалъ… Но затѣмъ, когда я все уже обдумалъ, мнѣ стало стыдно, что я такъ безцеремонно трактовалъ бѣдную Лизавету Романовну и, махнувъ съ досады рукой, сталъ сбираться спать. Это было уже въ пять часовъ утра. Однако, лежа въ кровати, я опять вспомнилъ губы Вѣры Андреенны и прошепталъ: прелесть! при этомъ въ головѣ самъ собой образовался вопросъ: а что, если бы вся Лизавета Романовна была та же, но губы Вѣры Андреенны? ну, конечно, тогда я женился бы… но тутъ я отчасти сплутовалъ, потому что за губами представлялъ и прекрасные зубы Вѣры Андреенны.
Я каждый день вспоминалъ Лизавету Романовну и мучился разными сомнѣніями: съ одной стороны боялся опустить свои выгоды и счастіе, съ другой — испытывалъ какую то совѣстливость передъ Сергѣемъ Николаевичемъ и дѣвушкой, оказавшей мнѣ вниманіе. Все это такъ разстроило мои нервы, что я чувствовалъ себя больнымъ; тоска болѣе и болѣе одолѣвала меня, я избѣгалъ оставаться дома одинъ, такъ какъ въ одиночествѣ мысли мои принимали мрачное направленіе и доводили иногда до отчаянія. Это было въ началѣ весны. Чтобы нѣсколько разсѣяться и встряхнуть себя, я рѣшилъ воспользоваться свободными днями на пасхѣ, чтобы съѣздить въ Новгородъ. Долженъ однако сказать, что мысль эта пришла мнѣ не случайно: я не забылъ, какъ былъ пріятно изумленъ, услышавъ отъ жены Сергѣя Николаевича, что въ этомъ городѣ живетъ Вѣра Андреевна. Въ Новгородѣ мнѣ случалось бывать раньше; онъ мнѣ нравился своею патріархальностію, какой уже нельзя найти въ другихъ городахъ близь столицы; ничего лучше для святой я не могъ придумать, какъ прожить тамъ свободные дни, и при этомъ имѣлъ конечно право воспользоваться случаемъ, чтобы отдать почтеніе Вѣрѣ Андреевнѣ.
На Софійской улицѣ г. Новгорода, близь общественнаго сада мнѣ указали на деревянный домикъ, принадлежавшій, какъ гласила на воротахъ надпись, вдовѣ надворнаго совѣтника Васильевой; калитка была заперта и я долженъ былъ, по совѣту проходившей женщины, постучать желѣзнымъ кольцомъ, которое висѣло на двери; чрезъ пять минутъ за воротами послышались шаги, калитка отворилась и я увидѣлъ передъ собой женщину въ накинутомъ платкѣ, скрывавшемъ ея лицо. Я спросилъ, кого мнѣ было надо. Помолчавъ одну минуту, женщина воскликнула: — ахъ, Боже мой, Иванъ Дмитріевичъ, вы какими судьбами?.. я тотчасъ узналъ по голосу Вѣру Андреевну; она спустила съ головы платокъ и повела меня въ домъ. Въ то время, какъ я раздѣвался въ прихожей, изъ комнаты раздался голосъ: — кого это Богъ послалъ?.. и этотъ голосъ, дребезжащій, старушечій, а за нимъ и весь этотъ деревянный домъ съ его запертой калиткой, съ пробивавшейся муравой на дворѣ, съ скрипучей лѣстницей, все это напомнило мнѣ что то знакомое, какъ будто въ этомъ домѣ я уже былъ и точно также стучался въ калитку, поднимался по лѣстницѣ и слышалъ эти самыя слова. Въ гостиной на стулѣ у диваннаго стола сидѣла старушка, у которой между колѣнями стоялъ на полу бѣлокурый мальчикъ лѣтъ двухъ. Послѣдовало обоюдное представленіе. Старушка оказалась матерью Вѣры Андреенны, а ребенокъ, — на мой вопросъ: чей же такой кудрявый мальчуганъ? старушка отвѣтила: — а это мой внукъ! внукъ, вну-укъ, тормошила она мальчика, — это хозяинъ нашъ, хозяинушка нашъ!.. Лепетъ ребенка: мама, гулю, гулю… и его протянутыя руки къ Вѣрѣ Андреевнѣ объяснили мнѣ все и я такъ былъ пораженъ этимъ неожиданнымъ обстоятельствомъ, что въ первую минуту буквально не могъ сказать слова. — А, вотъ почему она уѣхала изъ Петербурга! подумалъ я и весело, съ пріятнѣйшей улыбкой сталъ сообщать петербургскія новости.
Чрезъ три часа я садился въ вагонъ въ обратный путь. Проѣхавъ двѣ-три станціи, я нѣсколько собрался съ мыслями и захотѣлъ разобраться въ своихъ впечатлѣніяхъ. Не скажу, чтобы я былъ снисходительный судья въ эту минуту: нѣкоторая суровость тутъ была у мѣста. — Что же я ждалъ отъ этой женщины? съ чувствомъ пренебреженія думалъ я, — она мнѣ съ перваго раза показалась легкомысленной и ужъ надо правду сказать — не очень умной… а какая счастливая будущность могла ей предстоять! мелькнуло у меня въ головѣ, но я вспомнилъ, что эти самыя слова при одномъ случаѣ произнесъ Наполеонъ и, желая нѣсколько развлечь себя, высунулъ голову въ окно. Окружавшіе меня пассажиры, шумъ, быстро мѣнявшійся видъ мѣстности, по которой несся поѣздъ, все это замѣтно ослабляло впечатлѣніе, произведенное свиданіемъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и мысли мои стали мѣняться. Все таки я долженъ былъ признаться, что эта дѣвушка и теперь мнѣ нравилась. — И почему я принялъ такъ это обстоятельство? подумалъ я, — что тутъ измѣняетъ вопросъ? разъ мнѣ женщина нравится, разъ я люблю дѣтей, что можетъ мнѣ помѣшать исполнить мое намѣреніе?.. но эти мысли служили лишь нѣкоторымъ развлеченіемъ въ моемъ положеніи, а на самомъ дѣлѣ я понималъ, что никакихъ отношеній съ Вѣрой Андреевной у меня больше не могло быть.
Подъѣзжая къ Чудову, я увидѣлъ въ полуверстѣ отъ желѣзной дороги, на холмѣ, бѣлую, пятиглавую церковь; при закатѣ солнца она живописно выдѣлялась своей бѣлизной среди обширнаго весенняго пейзажа. Этотъ пейзажъ и эта церковь напомнили мнѣ родину: когда въ былое время я ѣздилъ изъ Вологды на каникулы, еще издали замѣчалъ такую же бѣлую пятиглавую церковь, стоявшую на возвышеніи, на краю села. Я незамѣтно углубился въ мечты о своемъ далекомъ прошломъ и очнулся только на станціи, забывъ на одну минуту, куда и зачѣмъ ѣду. На станціи мнѣ приходилось ждать два часа пассажирскаго поѣзда Николаевской желѣзной дороги; но я точно также могъ ѣхать и чрезъ пять часовъ — съ поѣздомъ, проходившимъ станцію Чудово въ двѣнадцать часовъ ночи.
Погода была чудесная; багажа у меня не было и я могъ свободно прогуляться по станціи и выпить чаю въ деревенской гостинницѣ, вывѣска которой виднѣлась съ платформы. Не остаться ли мнѣ въ этой гостинницѣ на ночь? пришло мнѣ въ голову; на другой день я могъ пройтись въ деревню, въ ко торой видѣлъ изъ вагона церковь, могъ поговорить съ пейзанами, еще не цивилизованными въ петербургскихъ харчевняхъ, — я такъ давно не былъ среди деревенской обстановки и природы, что тотчасъ ухватился за эту мысль и пошелъ въ гостинницу. Гостинница оказалась совершенно еще новой, въ комнатахъ пахло сѣрой и сосновымъ лѣсомъ; за буфетомъ стояла деревенская баба, она же подала мнѣ и чай; въ мезонинѣ находилось три маленькихъ каморки, которыя носили названіе номеровъ. Войдя въ одну изъ этихъ каморокъ, расположенную взади мезонина, я какъ разъ увидѣлъ въ недалекомъ разстояніи знакомую церковь и разбросанныя кругомъ нея строенія, между которыми легко могъ отличить принадлежавшія деревенской аристократіи. Изъ разговора съ хозяиномъ гостинницы я почерпнулъ между прочимъ кое какія свѣдѣнія о семействѣ священника, у котораго была дочь невѣста, — хорошій фрухтъ! какъ выразился онъ. Мнѣ вдругъ стало такъ радостно, о, этого добра гдѣ хочешь! подумалъ я и тотчасъ рѣшилъ зайти завтра къ попу, — навѣрное, думаю, есть тамъ черные пироги, которыхъ я давно не ѣлъ.
На другой день, напившись въ гостинницѣ чаю, я отправился въ село. Шелъ я не по проѣзжей дорогѣ, а no тропинкамъ, какъ указалъ хозяинъ, и такимъ образомъ сократилъ путь наполовину; но за то въ полѣ къ моимъ сапогамъ налипла такая масса глины, что я съ трудомъ могъ передвигать ноги. Недалеко отъ села, когда я выбрался уже на большую дорогу, на встрѣчу мнѣ попала телѣга съ двумя человѣками, изъ которыхъ одинъ — тонкій и длинный жердина, съ оищпанной бородкой, прилѣпился на облучокъ со спущенными на волю ногами, а другой толстый, съ оплывшимъ лицомъ, съ длинными, спутанными волосами, занималъ внутренность телѣги, — по волосамъ и мягкой поярковой шляпѣ я безъ труда призналъ въ немъ священника и въ недоумѣніи остановился на дорогѣ. Собственно говоря, это обстоятельство было мнѣ на руку, но у меня былъ уже придуманъ планъ, который теперь не годился. Когда телѣга скрылась изъ виду, я все таки сталъ подвигаться къ селу, — не бѣда, подумалъ я, тамъ остались женщины, а съ этимъ народомъ у насъ стратегія простая. Я прошелся по селу и безъ всякаго указанія узналъ домъ священника. Зорко осмотрѣвъ наружный видъ его, я вошелъ въ закрытое крылечко, въ которомъ меня встрѣтила дѣвица. Изъ послѣдовавшаго между нами разговора я узналъ, что папаши и мамаши дома нѣтъ и что папаша пріѣдетъ къ чаю, а за мамашей можно послать. Такимъ образомъ я узналъ, что эта дѣвица и есть та самая невѣста, о которой сказалъ мнѣ въ Чудовѣ хозяинъ, — чортъ возьми, недурненькая! подумалъ я. — Ахъ, я корсета не надѣла! вдругъ она воскликнула, прикладывая обѣ ладони къ своей груди. Я раскрылъ глаза и въ нихъ вѣроятно выразилось недоумѣніе, потому что она сочла нужнымъ вновь пояснитъ мнѣ, что корсета не надѣла. Я постарался однако успокоить ее и затѣмъ она ввела меня въ домъ. Обстановка комнатъ была довольно приличная; диванный столъ съ каменной шашечницей, часы съ блестящимъ маятникомъ съ добрую тарелку, три-четыре кресла и чинно стоявшіе по стѣнамъ плетеные стулья, — все это произвело на меня пріятное впечатлѣніе; но это пріятное впечатлѣніе продолжалось только до тѣхъ поръ, пока не возвратилась невѣста, переодѣтая въ другое платье и въ корсетъ. — Что за птичьи головы у нихъ! подумалъ я, глядя на эту некрасивую фигуру со взбитыми рукавами, съ рубцами на груди и бѣдной, узкой юбкой со шлейфомъ. Какъ часто эту бѣдственную фигуру я видѣлъ въ Петербургѣ, но тамъ глазъ уже привыкъ къ ней, тамъ ожидаешь что нибудь интересное въ манерѣ, въ разговорѣ, въ характерѣ, а здѣсь въ этомъ костюмѣ поповна не представляла для меня никакой загадки. — Что же, вы часто бываете въ Петербургѣ, что такъ уважаете модную одежду? спросилъ я. — Да… нѣтъ… мой братъ учится въ Петербургѣ, но меня мамаша непремѣнно возьметъ съ собой, когда будетъ дѣлать мнѣ приданое… ахъ, Петербургъ! мнѣ Иванъ Алексѣевичъ говорилъ про Тулонъ, внизу роскошные магазины, шляпы, корсеты, а вверху Тулонъ… Я внимательно смотрѣлъ на дѣвушку въ то время, какъ она говорила, и при этомъ замѣтилъ странную двойственность: съ одной стороны наивный взглядъ ея и миловидность лица дѣлали ее очень привлекательной, но съ другой стороны это постоянное обдергиваніе себя, смѣшное манерничанье, неестественность интонаціи казались мнѣ противны; я видѣлъ дѣвицъ манерныхъ, ломающихся, но эта поповна была своего рода типъ и по тому немногому, что я примѣтилъ, въ моемъ воображеніи ярко рисовался образъ дѣвушки съ большими достоинствами и маленькими недостатками, которые дѣлаютъ женщину противной. Поповна нѣсколько разъ выбѣгала изъ комнаты своими мелкими прыжками, изогнувшись жеребчикомъ, но мнѣ показалось, что она бѣгала безъ всякаго дѣла, а только потому, что ей казалось это красиво. — Тра-ля-ля, тра-ля-ля… а вы умѣете танцовать? спросила она между прочимъ. — A вы? отвѣтилъ я. — Иванъ Алексѣевичъ сказалъ, что по моимъ ногамъ я должна очень хорошо танцовать. — Но кто этотъ Иванъ Алексѣевичъ? — Фельдшеръ, онъ раньше былъ помощникъ доктора въ Новгородѣ, а теперь у насъ первый кавалеръ. — Какъ же онъ могъ судить по ногамъ? — У меня ноги очень маленькія, вы не вѣрите? она быстро подняла платье до колѣна и воскликнула: — ахъ, нѣтъ, не смотрите!.. Что касается меня, эта выходка, право, не была бы мнѣ противна, если бы дѣвушка не вскочила опять съ мѣста и не выбѣжала съ кокетливымъ вихляньемъ изъ комнаты. Я сидѣлъ въ комнатѣ, въ которую солнце не проникало, хорошее настроеніе мое помрачилось и мнѣ стало стыдно, что я пришелъ въ чужой домъ — и зачѣмъ пришелъ!.. Я всталъ и громко кашлянулъ, чтобы обратить на себя вниманіе; но такъ какъ въ комнату никто не входилъ, а между тѣмъ въ окно я увидѣлъ подходившую женщину въ городскомъ костюмѣ, которую счелъ за попадью, то немедленно вышелъ въ прихожую и одѣлся. Я не прочь былъ скрыться тайкомъ изъ дома, но этого мнѣ не удалось. Я слышалъ, какъ вошла въ комнату поповна и выскочила вслѣдъ за мной въ прихожую. — Никакъ, никакъ не могу больше оставаться, боюсь опоздать къ поѣзду! убѣдительно я проговорилъ, спускаясь съ лѣстницы. — Ахъ, если Иванъ Алексѣевичъ увидитъ васъ, то ужасть будетъ меня ревновать! успѣла она сказать на прощанье.
Такимъ образомъ, я возвращался въ Петербургъ тѣмъ же бобылемъ, какъ выѣхалъ изъ него, и свою поѣздку скрылъ отъ всѣхъ въ глубинѣ своего сердца. Но теперь я съ грустью вспоминаю о ней и обѣ эти дѣвушки представляются мнѣ, какъ два чудесныхъ сфинкса, которые всегда кажутся въ красивой женщинѣ, пока не поживешь съ ней.
Мнѣ становится стыдно, что я слишкомъ много занимаюсь женщинами. Но какъ быть, на художественныхъ выставкахъ охотнѣе разбираются картины, для которыхъ позируетъ женщина, и я нахожу это естественнымъ: масляныя картины такъ дороги, что всякій можетъ получить болѣе высокій процентъ на свои деньги, чѣмъ дастъ серьезная картина. Старые люди неохотно читають романы, да и глаза у нихъ становятся плохи, а потому небольшая будетъ честь, если авторъ сумѣетъ только имъ понравиться. Въ кашѣ должна быть крупа (исключая тыквенную), а въ романѣ любовь и женщины, иначе это будетъ другое блюдо; Война и Миръ — высоко философскій романъ, но какъ ясно чувствуется въ немъ, что это есть одно, чѣмъ стоитъ заниматься въ романѣ; то же самое сказалъ экспертъ по художественной части на Нижегородской выставкѣ г. Григоровичъ, хотя нашъ сердитый критикъ Буренинъ, цитируя его мнѣніе, съ грустной меланхоліей прибавилъ: только вотъ вопросъ, на чемъ вертится вся эта любовь? а я скажу — ни одна истина не выдержитъ, если будешь смотрѣть въ корень, какъ совѣтовалъ Кузьма Прутковъ. Не вникайте въ сущность женщины, не смотрите въ микроскопъ, не слѣдите за пекаремъ, ибо надо помнить пословицу: много будешь знать и т. д.
Въ сущности эта длинная оговорка относится только къ моему роману, потому что въ дѣйствительной жизни не такъ ужъ много приходилось мнѣ заниматься женщинами. Вотъ въ томъ и несчастіе холостой жизни, что послѣ страстнаго счастія, которое продолжается иногда нѣсколько недѣль, наступаетъ продолжительный періодъ тоски и недовольства; въ семейной жизни больше заботъ, разгоняющихъ тоску, и счастіе маленькое, но за то болѣе постоянное и не истощаетъ человѣка.
Итакъ, прошло два года послѣ моего путешествія въ Новгородъ, когда судьба столкнула меня съ дѣвушкой, которая скоро сдѣлалась моей женой. Столкновеніе было самое обыкновенное и женитьба моя не отличалась отъ женитьбы Ивана Ильича, — помните Смертъ Ивана Ильича? Въ это время я служилъ въ большой банкирской конторѣ, гдѣ между кліентами нерѣдко случались особы женскаго пола, дававшія конторѣ небольшія комиссіи въ родѣ покупки или залога выигрышнаго билета; все это были особы самаго послѣдняго фасона и довольно легкомысленныя, закладывавшія билетъ, чтобы купить модную шляпу и мѣтившія на выигрышъ не меньше двухсотъ тысячъ. Разъ я сидѣлъ за своей конторкой у рѣшетки, какъ вблизи меня зашурчало шолковое платье; я поднялъ голову и увидѣлъ передъ собой двухъ дамъ; нетрудно было догадаться, что это были мать и дочь; наружность послѣдней настолько меня поразила, что я инстинктивно опустилъ глаза. Конечно, я опустилъ глаза только на одинъ моментъ, но дѣвушка опустила ихъ совсѣмъ и рѣсницы такъ плотно закрывали ихъ, что она казалась спящей. — Что за прелесть, бываютъ же такія! невольно я подумалъ и затѣмъ направилъ дамъ къ своему помощнику, сидѣвшему за той же конторкой съ другой стороны: такъ какъ помощникъ былъ молодъ и красивъ, то дѣвушка не спала, стоя передъ нимъ, и по взглядамъ ея и по движеніямъ губъ я примѣтилъ, что она кокетка и сознаетъ свою красоту. Я мелькомъ взглянулъ на залоговое обязательство, внизу котораго стояла подпись вдовы статскаго совѣтника. Когда дамы ушли, помощникъ сообщилъ мнѣ, что старшую изъ нихъ онъ видалъ въ благородномъ собраніи за мушкой; хотя клубныя дамы мнѣ всегда были не по душѣ, но все же эти слова влетѣли въ мои уши и я принялъ ихъ къ свѣдѣнію.
Надо сказать, что я давно уже не бывалъ ни въ клубахъ, ни въ театрахъ и вообще велъ жизнь довольно грустную, временно утѣшая себя мыслію, что состояніе мое продолжало увеличиваться. Но я никогда не былъ психопатомъ и мнѣ трудно было бы помириться на такомъ печальномъ интересѣ жизни, а потому я всегда готовъ былъ доставить себѣ развлеченіе. Я не могу съ увѣренностію сказать, что у меня была опредѣленная цѣль встрѣтить вдову статскаго совѣтника и ея дочь, когда захотѣлъ посѣтить благородное собраніе, но стоило мнѣ пройти нѣсколько разъ по заламъ и убѣдиться, что ихъ въ клубѣ нѣтъ, какъ тайное желаніе мое открылось, потому что мнѣ стало скучно. Спустя нѣкоторое время, я снова отправился въ благородное собраніе и на этотъ разъ дѣйствительнь увидѣлъ за игорнымъ столомъ нашу кліентку. Признаюсь, при видѣ этой почтенной матроны я ощутилъ пріятное волненіе, станъ мой выпрямился и ко мнѣ возвратилась былая смѣлостьи находчивость. Не прошло десяти минутъ, какъ я сидѣлъ за тѣмъ же столомъ и въ первую же сдачу къ общему удовольствію сдѣлалъ ренонсъ.
Хотя вдова статскаго совѣтника и была клубной дамой, изощренной въ тонкостяхъ столичной жизни, но все же не могла допустить какую нибудь преднамѣренность въ нашей встрѣчѣ за карточнымъ столомъ и потому я былъ совершенно свободенъ въ своихъ дальнѣйшихъ дѣйствіяхъ. Первая моя встрѣча съ ней ограничилась игрой въ мушку; но затѣмъ мнѣ случилось пройти съ ней по заламъ и предложить кресло на любительскій спектакль; немного времени прошло, какъ я имѣлъ уже возможность быть у нея въ домѣ, т. е. въ квартирѣ, занимавшей въ этомъ домѣ небольшую часть четвертаго этажа. Не скажу, что я былъ восхищенъ новымъ знакомствомъ. Тутъ все было условно: и доброта, и простодушіе, и мебель, и убранство, — все было напоказъ; но за то было одно неподдѣльное — прелестная дѣвушка, съ нѣжнымъ румянцемъ на щекахъ, граціозная, изящная. Есть между женщинами разница, какъ есть разница между цвѣткомъ и травой; въ моей жизни было два цвѣтка — Маня Рябкова и эта послѣдняя, я ихъ не равняю ни съ вологодской, ни съ петербургской Нютой, которыя тоже были въ своемъ родѣ прекрасны: и цвѣты и траву ѣдятъ коровы, часто цвѣты пахнутъ не лучше травы, но глазъ всегда отличитъ цвѣтокъ въ травѣ.
При выборѣ невѣсты можно уже по прическѣ и походкѣ видѣть, будетъ ли дѣвушка хорошей женой: часто и глупый человѣкъ сознаетъ непригодность ея и все таки беретъ, благодаря этой самой прическѣ. Но дуракъ дѣйствуетъ очертя голову, а я, не желая быть дуракомъ, очень обдумалъ это дѣло и подгонилъ новую теорію для своего семейнаго счастія. Въ основаніи этой теоріи была любовь, не та маленькая, спеціальная любовь, которая бываетъ между мужчиной и женщиной, а любовь ко всѣмъ людямъ, любовь вообще. Чтобы быть счастливымъ, надо любить, а для этого надо ближнихъ своихъ культивировать такъ, чтобы ихъ можно было любить и чтобы они тебя любили, надо ухаживать за ними, какъ за цвѣтами: если цвѣтокъ хилый, больной, то подпираютъ его, удобряютъ землю, поливаютъ и цвѣтокъ поправляется, расцвѣтаетъ. Да вѣдь тутъ былъ не мертвый цвѣтокъ, а живая, очаровательная дѣвушка, вдохнувшая мнѣ жизнерадостность, какую я чувствовалъ въ двадцать пять лѣтъ, — кто не соблазнится хотя на одинъ мигъ возвратить свою юность!
Разъ я получилъ право на входъ въ домъ, мнѣ уже нетрудно было укрѣпить знакомство съ семействомъ; но затѣмъ время тянулось довольно медленно, мои посѣщенія ихняго дома не могли быть слишкомъ часты и прошелъ не одинъ мѣсяцъ, когда я рѣшился сдѣлать предложеніе. Отвѣтъ тоже не сейчасъ былъ полученъ. Все это время я находился въ сильнѣйшемъ возбужденіи и причиной этого возбужденія была не только та дѣвушка, съ которой я хотѣлъ связать свою судьбу, но еще болѣе та перемѣна, которая должна была свершиться въ моей душѣ. Я сбирался начать новую жизнь, провѣрялъ свое прошлое, извлекалъ оттуда нравоученія для будущей жизни, дѣлалъ зароки, — вообще, у меня въ это время было столько же умственной работы, сколько и житейскихъ заботъ.
Наконецъ то пришло время, когда я могъ воспользоваться своими сбереженіями. Пользованіе это началось уже съ перваго знакомства съ семействомъ невѣсты и можетъ быть самая мысль жениться на такой блестящей барышнѣ поддерживалась тѣмъ, что я имѣлъ ресурсы и надѣялся оправдать себя передъ ней. Да, это былъ рѣдкій случай, когда скопидомство принесло дѣйствительный процентъ, не превышавшій однако трехъ мѣсяцевъ за восемь лѣтъ терпѣнія и лишеній, т. е. я считаю время съ той минуты, какъ увидѣлъ свою будущую невѣсту въ банкирской конторѣ, до дня свадьбы. Надо сказать, что я, кромѣ собственныхъ расходовъ, долженъ былъ потратиться на приданое невѣстѣ, такъ какъ матеріальное положеніе ея матери было довольно бѣдственное. Но затѣмъ я сдѣлалъ небольшой разсчетъ относительно своего будущаго бюджета и въ границахъ этого бюджета не хотѣлъ стѣснять себя въ расходахъ. Собственно, у меня было къ этому времени до десяти тысячъ, изъ которыхъ до свадьбы я израсходовалъ около тысячи и на первый годъ брачной жизни ассигновалъ три тысячи въ добавку къ тому, что заработывалъ, — какъ быть, я открывалъ военную кампанію, успѣхъ которой значительно зависитъ отъ средствъ.
Свадьба моя состоялась въ концѣ іюля на дачѣ. Былъ очень теплый, темный вечеръ; окна и двери были раскрыты; кругомъ дома росли большія, но рѣдкія деревья, которыя меланхолически помахивали вѣтвями по звѣздному небу. Въ большой залѣ игралъ оркестръ, танцы слѣдовали безъ перерыва. Большинство гостей и барышенъ было съ Петербургской стороны, почти по сосѣдству съ дачей; тамъ же, на Петербургской сторонѣ, жила и невѣста, пригласившая по моему желанію всѣхъ подругъ, какихъ только знала. Танцы начались съ девяти часовъ и было уже два часа ночи, но никто еще не думалъ о разъѣздѣ. Всѣ были веселы и счастливы и больше всѣхъ былъ счастливъ я самъ; я не принималъ участія въ танцахъ, но съ удовольствіемъ смотрѣлъ на нихъ и радовался на танцовавшую жену, которую просилъ свободно забавляться, какъ она желаетъ. Наконецъ то! я нашелъ себѣ именно ту самую, какую желалъ, и даже всѣ мелочи, даже маленькіе недостатки ея были мнѣ любы… Я желалъ найти жену добрую, простодушную, какъ ребенокъ, мнѣ не нужно было ума и серьезности — дѣти же и не имѣютъ этихъ качествъ — и вотъ она вертится передъ мной какъ разъ такая! конечно, я находилъ въ ней все, что мнѣ нужно было, потому что я ее любилъ.
Весь этотъ день я находился въ тревогѣ и заботахъ и теперь, когда дамы увлеклись танцами, а мужчины сидѣли за картами, я захотѣлъ воспользоваться минутой, чтобы остаться одному со своимъ счастіемъ и подумать, — эта привычка привилась ко мнѣ въ послѣдніе годы подъ вліяніемъ одиночества. Большая зала, въ которой танцовали, была расположена въ нижнемъ этажѣ дачи, уступленномъ мнѣ на одинъ вечеръ; мое помѣщеніе было вверху, гдѣ были точно такія же комнаты, такое же расположеніе и величина ихъ; точно такой же былъ балконъ съ выходомъ изъ залы, соотвѣтствовавшей нижней залѣ, въ которой играла музыка. Правая комната отъ верхней залы служила въ этотъ вечеръ уборной для дамъ, а потому я вошелъ въ кухню и затѣмъ чрезъ коридоръ попалъ въ свой кабинетъ, расположенный сзади уборной; въ кабинетѣ окно было открыто и чрезъ стоявшіе на немъ цвѣты я увидѣлъ на балконѣ небольшую группу молодыхъ людей; въ кабинетѣ не было огня, въ уборной же горѣла лампа, а потому сидѣвшіе на балконѣ разговаривали свободно, не допуская, чтобы кто нибудь могъ подойти и подслушать. Боже мой, бываютъ же несчастныя минуты, которыя судьба какъ бы нарочно посылаетъ именно тогда, когда человѣку удается достичь высшаго счастія!.. конечно, я долженъ былъ ожидать, что разговоръ идетъ о женихѣ и невѣстѣ, — сюжетъ самый естественный для всѣхъ, кто былъ здѣсь въ этотъ вечеръ. — Ходитъ, какъ индюкъ! — Я не люблю бородатыхъ. точно мохомъ обросли, фи!.. первый голосъ былъ мужской, второй женскій. — Обо мнѣ что ли? мелькнуло у меня, — но причемъ тутъ индюкъ, вотъ ужъ кажется не похоже. — Не больше двѣ недѣли Шурочка говорила, что не пойдетъ за такого противнаго! проговорилъ третій голосъ. — Кто такая Шурочка? подумалъ я, — положимъ невѣста… но ей двадцать одинъ годъ и притомъ все таки дочь статскаго совѣтника — какая же имъ Шурочка!.. дѣлая это логическое построеніе, я начиналъ чувствовать какой то страхъ, точно бы въ этой темной комнатѣ открылась западня подъ полъ и изъ чернаго отверстія показалось чудище. Но меня продолжало развлекать слово противный, — вѣроятно о комъ нибудь другомъ, подумалъ я и на одинъ мигъ блеснула радость, потому что чудовище скрылось и я могъ на свободѣ обдумывать свое положеніе.
Я потихоньку вышелъ изъ комнаты, спустился внизъ и незамѣтно прошелъ между гостями и прислугой къ выходу въ садъ. — Ну, вотъ видишь, я тебѣ говорилъ! укорилъ я себя чѣмъ то, проходя по темной аллеѣ сада, — но съ другой стороны разсмотримъ дѣло по порядку: въ сущности вѣдь еще вопросъ, я или кто другой фигурировалъ въ ихнемъ разговорѣ, это во-первыхъ! а во-вторыхъ, все зависитъ отъ воспитанія, — развѣ будетъ порядочный человѣкъ злословить хозяина, у котораго хлѣбъ-соль кушаетъ?.. я не знаю этихъ дѣвицъ, но мальчишку этого видалъ у драгоцѣнной бель-маманъ, — что же, завидуетъ что ли? что же онъ самъ не женился на Александрѣ Петровнѣ? ахъ, средствъ не хватало! а мы вотъ восемь лѣтъ копили на это средства, вѣрой и правдой копили! да, вѣрой и правдой!.. Языкъ мой болталъ въ сущности вздоръ потому что мысли мои были устремлены на рѣшеніе вопроса о томъ, выигрываетъ или проигрываетъ мужчина, обросшій волосами? почему Петръ Великій велѣлъ бриться?.. во всякомъ случаѣ я долженъ былъ признаться, что черные волосы, особенно съ синимъ оттѣнкомъ, не портятъ дѣла, но рыжіе… рыжіе представляли для меня вопросъ! однако Писаревъ сказалъ, что никогда еще рыжіе волосы, толстый носъ, большой ротъ и т. п. не мѣшали пользоваться всѣми благами любви. — Нѣтъ, этотъ разговоръ надо сегодня же выяснить! рѣшительно подумалъ я, — пойду, найду этихъ дѣвчонокъ и посмотрю, какія онѣ!.. я вернулся въ домъ и на нижней галлереѣ встрѣтилъ одного изъ своихъ товарищей по службѣ — такъ вотъ дружище, все прекрасно идетъ, не правда ли? пойдемъ, выпьемъ чарку! благодушно сказалъ я, беря его подъ руку; товарищъ какъ разъ былъ нуженъ мнѣ, чтобы выпить вина. Пока мы пили вино, я забылъ о барышняхъ, которыхъ хотѣлъ увидѣть, и мысли мои приняли другое направленіе. Все это прекрасно, думалъ я, пробираясь въ верхнія комнаты но сегодня не время это рѣшать, надо какъ нибудь провести этотъ вечеръ, понимаешь? надо этотъ вечеръ laisser passer! тутъ вопросъ очень сложный, можно сказать рѣшающій все будущее, всю жизнь, а потому въ одинъ моментъ. наскокомъ, нельзя рѣшить его! я уже довольно пожилъ на свѣтѣ и знаю, что въ жизни бываютъ удивительныя вещи. Бываютъ ошибки комическія и трагическія, спиритизмъ, сомнамбулизмъ, психопатія, — ни во что это я не вѣрю, но есть люди ученые и добросовѣстные, которые вѣрятъ и допускаютъ, значитъ есть же частичка и правды во всемъ этомъ! и почемъ знать, не было ли туть заговора, козней какихъ нибудь тайныхъ враговъ Александры Петровны, ужъ не знала ли эта почтенная компанія, что я тутъ находился?.. Выпитое вино начинало дѣйствовать на голову и мнѣ пришла мысль, не померещилось ли все это, или не видѣлъ ли я это во снѣ? я прошелъ въ темный кабинетъ и провѣрилъ мѣсто. Тысяча причинъ и доводовъ заставляли меня быть боязливымъ, осторожнымъ, и первая была та, что я имѣлъ дѣло съ женщиной, притомъ съ женой, притомъ въ день свадьбы и — Боже мой! вѣдь я эту женщину любилъ! будь это мужчина, я могъ бы потребовать удовлетворенія, а отъ женщины нельзя требовать его, точно такъ же, какъ нельзя повелѣвать чувствами ея.
Въ этихъ мысляхъ, переходя сверху внизъ и обратно, я неоднократно заходилъ въ столовую и пилъ вино то съ однимъ гостемъ, то съ другимъ. Подъ вліяніемъ охмелѣнія я впалъ въ неестественно веселое настроеніе и всѣмъ гостямъ, съ которыми вступалъ въ разговоръ, старался объяснить это непривычкой пить вино. И такимъ образомъ все прошло хорошо. A когда гости разъѣхались, я и съ женой былъ такъ же веселъ и объяснилъ ей, что отъ непривычки пить вино я оставляю laisser passer. Было семь часовъ утра. Шторы были спущены, я сидѣлъ, она стояла. — Все кажется прекрасно, не правда ли? сказалъ я, — только женихъ какъ будто несовсѣмъ пріятный, но за то невѣста великолѣпна, одно другое покрываетъ, не правда ли?.. я старался говорить съ пріятностію, но долженъ былъ дѣлать для этого усиліе, потому что чувствовалъ себя дурно отъ излишне выпитаго вина; въ головѣ моей смутно держалась мысль, что мнѣ нужно было въ чемъ то выдерживать себя, — ну, ну, еще одну минуту, еще одну, — но эти минуты тянулись вѣроятно долго, такъ какъ я помню, что невѣста уже скинула платье. Я быстрымъ взглядомъ оглянулъ ее и отвернулся. — Да, она вся была, прекрасна, но какое мнѣ до этого дѣло!.. Я хотѣлъ закурить папиросу, но чтобы не просить позволенія, положилъ ее обратно и не зная, что мнѣ съ собой дѣлать и что говорить, сталъ перебирать у комода альбомъ; тогда она подошла ко мнѣ и, облокотившись на комодъ, коснулась меня голой рукой; кровь ударила мнѣ въ голову, я нашелъ какую то причину выйти и въ столовой выпилъ большой бокалъ вина; но тутъ кажется я что то разбилъ, потому что въ комнату вошла бель-маманъ и проводила меня въ спальню. Голова моя кружилась и я съ пріятной улыбкой попросилъ у дамъ позволенія лечь на диванъ, стараясь оправдать себя непривычкой пить вино; но бель-маманъ не позволила этого и когда она вышла изъ спальни, невѣста стала ласково успокоивать меня и помогла мнѣ раздѣться. — Эта женщина прекрасна, но я буду мстить! думалъ я совсѣмъ уже отяжелѣвшей головой.
Проснувшись поздно утромъ, я первое что вспомнилъ — слово противный и, точно ожогшись, поотстранился отъ жены, подобралъ тихонько одѣяло и всталъ, не разбудивъ ее. Признаюсь, я невольно полюбовался ея лицомъ, дышавшимъ здоровьемъ и красотой, но затѣмъ почти безъ сожалѣнія отвернулся и вышелъ изъ комнаты. Въ теченіе получаса я успѣлъ напиться чаю и собрался на службу, такъ что жена осталась послѣ меня еще въ кровати. Выйдя на улицу, я свободно вздохнулъ и обрадовался, такъ какъ имѣлъ впереди достаточно времени обдуматься и принять свои рѣшенія. Для этого я нарочно пошелъ въ контору пѣшкомъ, но какъ это всегда бываетъ дорогой, мысли мои разсѣявались разными предметами, людьми, уличнымъ шумомъ и подумать мнѣ не удалось; день прошелъ въ дѣлахъ и я только мелькомъ могъ вспомнить про жену. Со службы вышелъ я на этотъ разъ довольно рано и отправился въ ресторанъ обѣдать. Еще до окончанія обѣда я осушилъ бутылку рейнвейна, который пилъ вчера. Вино тотчасъ оказало свое дѣйствіе и я нѣсколько разъ вставалъ изъ-за стола, чтобы взять газету, просмотрѣть программу органа или заглянуть въ афиши, а послѣ обѣда въ пріятномъ волненіи прошелся по заламъ и, дойдя до задней комнаты, сталъ передъ зеркаломъ любоваться собой: ерошилъ свои волосы, забиралъ въ ладонь бороду, закрывалъ баки и т. п. — Имѣй въ виду, душенька, вдругъ сказалъ я себѣ, предварительно оглянувшись, — слово противный ужасно условное слово: иногда оно употребляется, какъ милый, — у, противный!.. въ эту минуту послышались шаги въ коридорѣ и я, мурлыкая какой то мотивъ, отправился въ свою комнату. — Одного я не понимаю, думалъ я за столомъ, — если противный, зачѣмъ было идти!.. кушать хочетъ, а! а я жить хочу!! стукнулъ я по столу кулакомъ, но замѣтивъ взгляды людей, тотчасъ успокоился и попросилъ стаканъ чаю, который въ подобныхъ случаяхъ прекрасно освѣжаетъ голову. Вотъ только въ это время была минута, когда я могъ здраво обсудить свое положеніе и разобрать каждое слово, которое вчера случайно услышалъ съ балкона: — первое слово было индюкъ, подумалъ я, — чѣмъ я туть могъ обидѣться? а кромѣ того оно и дѣйствительно могло не ко мнѣ относиться… затѣмъ эта дѣвчонка сказала, что не пошла бы за меня, — такъ!.. такъ!.. но признаться и мы ихъ браковали довольно, прежде чѣмъ жениться!.. другое дѣло — слово противный — этого сразу не смараешь! тутъ дѣло, другъ милый, не въ словѣ: противный непротивный, а все таки не нравлюсь ей, — но зачѣмъ такъ оскорблять человѣка и дѣлать его передъ людьми болваномъ? наконецъ зачѣмъ такъ унижать самую себя? вотъ она сказала слово подругѣ, слово полетѣло, а она стала женой этого болвана!..
Было девять часовъ. Въ Маломъ театрѣ шла Маскотта и я рѣшилъ поѣхать туда. Но мнѣ не сидѣлось на мѣстѣ; въ половинѣ спектакля я вышелъ изъ театра и отправился фланировать по улицамъ. На Конюшенной я зашелъ во французскую парикмахерскую и, вызвавъ хозяина, прошелъ съ нимъ въ дамскую комнату. — Вы, конечно, мастеръ своего дѣла, сказалъ я ему, усаживаясь передъ зеркаломъ, — мнѣ нужно стать, какъ бы это выразиться, нѣсколько попригляднѣе… что вы тутъ сдѣлаете? не лучше ли снять? я сдѣлалъ пятерней жестъ кругомъ своего лица. — Вамъ нужно понравиться женщинѣ? спросилъ онъ. — Да. Парикмахеръ нѣсколько отошелъ отъ меня и посмотрѣлъ сбоку; потомъ посмотрѣлъ на меня въ зеркало и попросилъ повернуться на стулѣ. — Вы съ этой женщиной знакомы? спросилъ онъ. Да. Онъ взмахнулъ гребенкой мои волосы на головѣ и посмотрѣлъ, потомъ закрылъ ладонями мои баки и бороду, какъ я дѣлалъ это въ ресторанѣ. — Я сегодня вамъ кое-что сдѣлаю, а затѣмъ вы зайдете ко мнѣ послѣ того, какъ повидаетесь съ женщиной и точно также еще разъ или два.
Выйдя изъ парикмахерской, я направился было къ дому, но вдругъ мнѣ представилась встрѣча съ женой, — что я скажу ей? какъ я буду смотрѣть на нее? нѣтъ, нѣтъ, не могу!.. еще не привыкъ! съ нажимомъ я прибавилъ, прикладывая это слово къ болвану, и рѣшилъ опять зайти въ ресторанъ. Тамъ я спросилъ бутылку рейнвейна и выпилъ ее. Я думалъ о женѣ, припоминалъ ея поступки и слова и, забывая ея вѣроломство, умственно восхищался красотой и всѣмъ тѣмъ, что мнѣ нравилось въ ней, — ахъ, какое было бы счастіе! невольно я подумалъ, — неужели нельзя уже поправить? я такъ недавно еще думалъ, — все прощу! и вотъ первое, что случилось, не могу простить! положимъ, это особенный случай… непредвидѣнный! скептически я улыбнулся, — но Боже мой, я готовъ на компромиссъ, я готовъ самъ идти на встрѣчу ей, — куда ужъ тутъ идеализмъ! не въ прощеньѣ дѣло, а обидно, что счастіе мимо пройдетъ… Я углубился въ нѣкоторыя житейскія соображенія: конечно, я могъ дать женѣ извѣстный комфортъ, т. е. какой комфортъ? можно было намъ имѣть квартиру въ пять комнатъ и двухъ прислугъ, но нельзя было держать лошадей, можно было имѣть дачу, но нельзя было ѣхать за границу; однако, я могъ свободно располагать тѣмъ, что у меня было скоплено и вмѣсто того, чтобы распредѣлить это на нѣсколько лѣтъ, я могъ временно повысить комфортъ: дѣла мои закрыты, время тягучее, — кто можетъ предугадать, что выйдетъ чрезъ годъ!.. тутъ у меня появились тонкія соображенія и пока я пилъ вторую бутылку вина, все время сидѣлъ въ пріятныхъ мечтаніяхъ, защуривъ глаза. Пріѣхалъ домой я уже поздней ночью и засталъ жену свою въ печали, но за то я былъ веселъ, болталъ, смѣялся и кажется разъ поцѣловалъ. Въ винѣ есть истина, кто-то сказалъ, — не знаю! но знаю, что въ этотъ вечеръ я былъ счастливъ и не вино виновато, если я безъ него не находилъ этого счастія.
Съ этихъ поръ у меня вошло въ обычай послѣ службы заходить въ ресторанъ. Домой я возвращался поздно, самъ не давалъ женѣ никакихъ объясненій и отъ нея не требовалъ ихъ. Я нашелъ въ винѣ прекрасное средство обходиться съ женой, но это былъ какъ бы секретъ для меня самого; подъ вліяніемъ вина я отдавалъ ей свое душевное богатство, лепеталъ о своихъ чувствахъ и дѣлалъ глупости, которыя были въ пору десять лѣтъ тому назадъ. Мѣсяца чрезъ полтора или два послѣ свадьбы ко мнѣ привели пару лошадей и экипажъ. Это опять таки былъ одинъ изъ тѣхъ эксцентричныхъ поступковъ, которые для людей, не рожденныхъ героями, считаются за доблесть; если я на свой рискъ пріѣхалъ въ Петербургъ и ничего не потерялъ, то что могъ потерять отъ такой прихоти, которая могла стоить не больше половины моихъ сбереженій въ теченіе года? я игралъ va banque. Счастіе только страсть даетъ: каждый пьяница знаетъ, что такое счастіе, между тѣмъ какъ есть достойнѣйшіе люди, которые не знаютъ его, — но пусть не увлекаются этими словами юноши, не получившіе аттестата зрѣлости.
— Вотъ, Александра Петровна, вы какъ то высказали вашу мечту имѣть своихъ лошадей и я постарался доставить вамъ это удовольствіе; располагайте экипажемъ, какъ знаете, потому что я не буду пользоваться имъ.
Лицо жены вспыхнуло и она улыбнулась той наивно-дѣтской улыбкой, какою подарила моего помощника въ конторѣ. — Ахъ, я очень рада, очень рада! проговорила она, протягивая ко мнѣ губы для поцѣлуя, но я осторожно уклонился отъ него и поспѣшилъ уйти къ себѣ.
Но съ этого дня ко мнѣ стала возвращаться та безпричинная тоска, которая одолѣвала меня до женитьбы. Эта постоянная фальшь, эта осторожность, которую я долженъ былъ соблюдать въ отношеніяхъ съ женой, тяготили меня; мой характеръ требовалъ прямыхъ отношеній съ человѣкомъ, иначе я удалялся отъ него; расположеніе же къ женщинѣ у меня всегда выражалось въ шумной радости, въ ухаживаніи, въ заботахъ о ней, но при нашихъ отношеніяхъ съ женой мнѣ становилось какъ будто стыдно ухаживать и заботиться о ней. Кромѣ того, чѣмъ больше я узнавалъ ее, тѣмъ больше открывалъ недостатковъ, которые часто отталкивали отъ нея; особенно казалась мнѣ странной ея манера обращаться съ деньгами, которымъ она совсѣмъ не знала цѣны; сначала я давалъ ихъ очень свободно, даже съ тайной радостію, что могу услужить ей, но потомъ меня стали поражать не траты ея, а понятія: купитъ зонтикъ и отдастъ чрезъ два дня матери или какой нибудь подругѣ, — мнѣ, говоритъ, не нравился, зачѣмъ же покупала? спрашиваю, — такъ неужели во всемъ стѣснять себя!.. но вѣдь какой тонъ нестерпимый! Было притомъ еще одно обстоятельство, которое значительно обостряло наши отношенія съ ней: до сихъ поръ она не называла меня по имени. Въ первые дни послѣ свадьбы, когда я являлся домой въ веселомъ настроеніи, случилось раза два, что она назвала меня по имени и отчеству, но я въ шутку сказалъ, что не люблю такихъ церемоній и послѣ того уже не слышалъ отъ нея имени; когда ей нужно было что нибудь сказать мнѣ, она начинала словомъ слушай; съ тѣхъ поръ, какъ я купилъ лошадей, въ квартирѣ часто раздавался ея звонкій привѣтъ: слушай!.. слушай!.. прошелъ уже не одинъ мѣсяцъ, какъ я обратилъ на это вниманіе и скоро мнѣ этотъ звукъ сталъ противенъ. Разъ, когда я одѣвался на службу, она хотѣла мнѣ что-то сказать, но лишь только успѣла произнести — слушай! — какъ я перебилъ ее въ томъ же тонѣ: — слушай! намъ нѣтъ нужды много разговаривать! ты можешь пользоваться удовольствіями и… и свободой, а меня прошу оставить въ покоѣ… я чувствовалъ, что къ сердцу моему подступала злоба, въ голосѣ послышалось волненіе и я готовъ былъ разразиться страстной рѣчью, но такъ какъ незадолго передъ этимъ у меня выпалъ передній зубъ, отчего при быстрой рѣчи и волненіи языкъ мой начиналъ пришепетывать, то я быстро оборвалъ рѣчь и вышелъ изъ дома.
Съ теченіемъ времени я болѣе и болѣе сталъ отстраняться отъ жены; бывали дни, когда ни утромъ. ни вечеромъ мы не видѣлись съ ней; но за то чѣмъ больше я отстранялся отъ нея, тѣмъ больше она стала вязаться ко мнѣ; я видѣлъ, что она желала сблизиться со мной, но это меня теперь раздражало. Я не думаю, чтобы любовь требовала взаимности: счастіе любви заключается въ собственномъ чувствѣ любви, а желаніе взаимности есть эгоизмъ или трусость, но это чувство деликатное и не терпитъ фальши. За всѣмъ тѣмъ я мало интересовался, какъ жила моя жена; я никогда не позволялъ себѣ спросить прислугу о ней или какимъ бы то ни было способомъ слѣдить за ней, — это было мое достоинство, вѣдь было же что нибудь и у меня. Я часто видѣлъ въ квартирѣ ея мать и разныхъ женщинъ, но видѣлъ ихъ только на минуту, такъ какъ самъ очень мало бывалъ дома. Иногда я задавалъ себѣ вопросъ, что думала жена въ тѣ длинные часы, когда оставалась дома одна? а раздумавшись объ этомъ, я впадалъ въ чувствительность и мнѣ становилось жалко ея. Я былъ всегда немножко философъ, — Нянюка даже называлъ меня въ шутку философомъ семнадцатаго вѣка; въ молодости, на ряду съ романами Дюма отца и Жюля Верна, я читалъ Руссо, Огюста Конта, Шопенгауэра, Гартмана и другихъ философовъ, — одни изъ нихъ считаютъ женщину недодѣланнымъ человѣкомъ или взрослымъ ребенкомъ, а другіе готовы даже приравнять ее къ животнымъ; но эти же ученые, при другой темѣ, относятъ и мужчину къ разряду животныхъ, а кто будетъ спорить, что между животными наиболѣе прельщаютъ насъ котята, щенки, поросята и т. д.? такое эксцентричное мнѣніе, высказанное Шопенгауэромъ, что женщина не можетъ чувствовать счастіе и несчастіе, болѣе интересно, чѣмъ удачно, потому что оно можетъ приложиться и къ большинству мужчинъ; можетъ быть остроумнѣе другое положеніе его, что женщины не знаютъ дружбы, справедливости, великодушія, — но за то онѣ не убиваютъ людей, онѣ менѣе жестоки, чѣмъ мужчины. Въ концѣ концовъ я понималъ, что женщину надо любить, иначе она такъ же мало стоитъ, какъ мужчина; надо любить такуют какая она есть, любить и ея недостатки, безъ злости и безъ снисходительности, какъ любятъ тогда, когда еще не владѣютъ ею. Такъ любятъ сами женщины. У всякой женщины есть недостатки, которые скоро отвращаютъ отъ нея; если будешь учить ее и направлять, то при умѣ и талантѣ конечно можешь сдѣлать ее такою, какою желаешь, но тутъ и конецъ любви, конецъ прелести, потому что любовь источится злостью и нравоученіями. Можно ссориться и браниться, но всегда надо помнить, что любовь и счастіе суть важны, а недостатки, неудовольствія и хлопоты только аксесуары счастія.
Прошло со времени женитьбы годъ съ чѣмъ то или полтора. Я уже не вспоминалъ противнаго, какъ окрестила меня жена до свадьбы, но живя вмѣстѣ съ ней, не могъ забыть того, что она не называла меня по имени; тутъ былъ вопросъ достоинства: спрошу каждаго, можно ли было оставить это безъ вниманія?.. A между тѣмъ половина того, что я успѣлъ когда то скопить, была прожита и меня давно уже занимала мысль, которую я не исполнялъ только изъ лѣни и можетъ быть изъ ложнаго стыда, именно продать лошадей и измѣнить внѣшнюю обстановку своей жизни. Было воскресенье; напившись утромъ чаю, я вышелъ изъ дома, чтобы повидаться съ комиссіонеромъ, который купилъ для меня лошадей. Погода стояла холодная и я зашелъ по дорогѣ въ какой то грязный трактиръ, желая выпить рюмку водки и что нибудь съѣсть. Я сѣлъ въ уголъ лицомъ къ стѣнѣ и задумался; сидѣлъ я довольно долго, незамѣтно выпивая рюмку за рюмкой, и когда напился пьянъ, пришелъ домой и легъ спать въ серединѣ дня. То же самое повторилось и въ слѣдующее воскресенье и я собрался увидѣться съ комиссіонеромъ только въ будни послѣ службы; но съ этихъ поръ я окончательно промѣнялъ вино на водку, которую считалъ почему то болѣе здоровымъ напиткомъ.
Не нужно говорить, что мое страстное чувство къ женѣ давно уже замѣнилось полнымъ равнодушіемъ. Мало того, — эта женщина мѣшала мнѣ, становилась лишней; развѣ я не могъ найти себѣ подругу добрую, простодушную, которая такъ же, какъ я, была бы одинока и нуждалась въ общеніи съ другимъ человѣкомъ? но тутъ являлась тысяча противорѣчивыхъ вопросовъ и сомнѣній: была ли эта подруга однихъ со мною лѣтъ? была ли это старая дѣва, озлобленная долгимъ ожиданіемъ, или опытная, истрепанная вдовица? или можетъ быть молодая, наивная дѣвочка изъ бѣднаго семейства? почему я не захотѣлъ избрать женой Нюту? и если бы я встрѣтилъ ее въ сорокъ три года и женился, назвала ли бы она меня Ваней? и если бы я встрѣтилъ мою настоящую жену въ тридцать лѣтъ, могъ ли бы я жениться на ней? --я задумался надъ послѣднимъ вопросомъ и мнѣ стало ясно, что и не могъ бы, и не захотѣлъ. Не можетъ быть браковъ совершенно счастливыхъ, но есть люди, которые способны быть счастливы въ бракѣ.
Однажды мнѣ случилось быть въ благородномъ собраніи, которое я посѣщалъ изрѣдка, когда не разсчитывалъ встрѣтить тамъ бель-маманъ. Войдя въ большой залъ и осмотрѣвшись, я примѣтилъ въ массѣ головъ знакомый розанъ на взбитой куафюрѣ своей жены; какъ мнѣ ни была досадна встрѣча съ ней, но я не находилъ удобнымъ уклониться отъ нея; однакоже, когда жена подошла ко мнѣ почти вплотную и я увидѣлъ рядомъ съ ней молодого человѣка, то безъ всякой уже церемоніи повернулся и вышелъ изъ клуба, — но я утверждаю, что не ревность или другое подобное чувство заставило меня уйти, а только нежеланіе здороваться и говорить съ этимъ мозглякомъ, котораго я хорошо зналъ. Не успѣлъ я дома раздѣться, какъ раздался звонокъ. Вошла жена, запыхавшаяся отъ быстраго подъема на лѣстницу. — Ты чтсо же ушелъ? спросила она на лету. Я хмыкнулъ и, ничего не отвѣтивъ, прошелъ въ свой кабинетъ. Однако жена на этотъ разъ не оставила меня въ покоѣ и минутъ чрезъ десять вошла въ кабинетъ уже въ домашнемъ капотѣ, но съ цвѣтами на головѣ и напудренная. — Слушай! прозвучалъ ея нѣжный голосъ, — за что ты сердишься на меня? — Кажется, я держу себя какъ всегда, отвѣтилъ я. — Вотъ именно всегда! я не знаю, чего ты хочешь? ты продалъ лошадей и я ни слова не сказала, — сдѣлайте милость, встаньте на голову! проговорилъ я, — ты недоволенъ мамашей и теперь она рѣдко бываетъ у меня, ты увидѣлъ меня съ этимъ человѣкомъ, но онъ братъ моей подруги, у него лицо изрыто оспой! ты никогда не хочешь со мной поговорить, никуда не хочешь со мной ѣхать, — я не знаю, за что ты меня не терпишь?
— Видите, Александра Петровна, завтра мнѣ надо на службу и я прошу васъ пойти въ свою комнату.
Она стремительно бросилась на диванъ и, усѣвшись въ уголъ, сказала: не пойду! Я остановился въ полуоборотъ и хотѣлъ вспылить, но видя этотъ снѣжный комочекъ, занявшій такъ мало мѣста, со сложенными на груди руками, вовремя удержался и только пожалъ плечами. — Поговорить съ ней? мелькнуло у меня. Я вышелъ въ залу и сталъ ходить изъ угла въ уголъ. — Ну, положимъ, поговорю, что же выйдетъ? или я нищій, что буду просить подаяніе? да я уже не могу теперь, не могу представить, какъ услышу отъ нея свое имя!.. я вошелъ въ гостиную и, остановившись противъ двери, сталъ вполголоса повторять: Ваня… Ванечка… ахъ, Боже мой, воскликнулъ я, — можно ли тутъ торговаться! если бы она сама, я принялъ бы еще, но разъ уже скажу, тогда не нужно будетъ… Я припомнилъ встрѣчу съ Нютой, полгода назадъ, какъ просто и естественно сказала она: — ахъ, Ваня, вотъ не ожидала встрѣтить тебя!.. я возвратился въ кабинетъ, жена моя спокойно спала на диванѣ, но постоявъ передъ ней минуту и окликнувъ раза два, я не былъ увѣренъ, что она дѣйствительно спала.
Вскорѣ послѣ этого я долженъ былъ на нѣкоторое время уѣхать изъ Петербурга по служебнымъ дѣламъ. Надо сказать, что по службѣ я былъ счастливѣе, чѣмъ въ домашней жизни, и въ это время мнѣ опять предстоялъ хорошій шансъ, которымъ я и желалъ воспользоваться. Дѣло въ томъ, что въ филіальномъ отдѣленіи нашей конторы, въ одномъ изъ южныхъ городовъ, случилась значительная растрата и я былъ назначенъ для ревизіи. Такъ какъ телеграмма была получена отъ бухгалтера, то можно было предполагать о причастности управляющаго отдѣленіемъ; я былъ, конечно, въ курсѣ дѣла и понималъ, что, въ случаѣ смѣщенія управляющаго, могъ быть назначенъ на эту должность, которая оплачивалась хорошимъ содержаніемъ. Въ тотъ же вечеръ, какъ была получена телеграмма, я долженъ былъ отправиться въ путь. Я былъ въ большомъ волненіи: и предстоявшая поѣздка, во время которой я могъ разсѣяться и отдохнуть, и разсчеты на перемѣну жизни, даже можетъ быть на измѣненіе отношеній съ женой, все это размягчило мое сердце и на прощаньи съ ней я постарался быть возможно ласковымъ. — Шура, сказалъ я, — прошу тебя, когда я вернусь, измѣни свои отношенія: заслужу, душенька, повѣрь!.. но тутъ я совсѣмъ уже расчувствовался и поторопился закончить прощальную церемонію.
Возвратился я чрезъ мѣсяцъ, Дома ничего особеннаго не случилось за это время. Жена встрѣтила привѣтливо меня и въ этотъ день я особенно часто слышалъ ея пріятный голосокъ, обращенный ко мнѣ: слушай! слушай!.. увы, если бы она не заставляла меня это слушать. Ни на одну іоту не измѣнились ея отношенія ко мнѣ, но такъ какъ въ конторѣ нашей происходили усиленныя занятія и въ то же время я не на шутку былъ увлеченъ новой страстью къ карьеризму, то оставилъ ее въ покоѣ. Патронъ мой рѣшилъ закрыть филіальное отдѣленіе, которое я ревизовалъ, и вмѣсто него открыть другое въ одномъ изъ поволжскихъ городовъ, какъ мною и было проектировано въ памятной запискѣ. Излишне говорить, что я разсчитывалъ быть назначеннымъ управляющимъ этимъ отдѣленіемъ и патронъ, казалось, былъ склоненъ оправдать мои разсчеты.
Въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ я долженъ былъ съѣздить два раза на Волгу и жить тамъ по нѣскольку недѣль. Эти поѣздки со всевозможными удобствами, которыя по моей непривычкѣ къ комфорту представлялись роскошью, эта разсѣянная жизнь, почти полная независимость развлекали мои мысли, освѣжали чувства и то, что прежде казалось трудно разрѣшимымъ, теперь разрѣшалось само собой — добротой и благодушіемъ. Я мечталъ о новой жизни, о новыхъ отношеніяхъ съ женой, о красотѣ города, въ которомъ предстояло жить, и о патріархальлости жителей его. Я впрочемъ не былъ слишкомъ увлеченъ надеждой на улучшеніе отношеній съ женой, но рѣшилъ высказать ей все, что было у меня на душѣ, и если бы послѣ этого отношенія наши не уладились, то я согласенъ былъ оставить ее въ Петербургѣ и ѣхать одинъ на новую жизнь.
Дѣйствительно, при первомъ объясненіи съ нею, эта надежда какъ будто оправдывалась. Выслушавъ меня, она казалась очень опечаленной, но это было естественно, — жалко и Петербурга, въ которомъ она родилась, жалко и матери. Никогда еще она не была такъ ласкова, какъ въ послѣдующіе дни послѣ нашего объясненія. Прошло недѣли двѣ, когда она снова заговорила со мной о переѣздѣ на Волгу и при этомъ осторожно спросила меня, сколько я буду высылать ей, если она останется въ Петербургѣ? я взглянулъ на нее, вѣки ея были опущены и она имѣла видъ спящей дѣвы, какою я видѣлъ ее когда то въ своей конторѣ. Въ эту минуту она вдругъ сдѣлалась мнѣ такой непріятной, что сразу я не могъ даже собраться съ мыслями; я не забылъ того, что втайнѣ и самъ былъ не прочь оставить ее здѣсь, но мнѣ стало жалко для нея и того малаго, за что она, какъ мнѣ казалось, готова была отказаться отъ меня. Я сдѣлалъ надъ собой усиліе и молча вышелъ изъ комнаты. — Ничего ей не будетъ! разразился я въ кабинетѣ, — эта петербургская дармоѣдка не понимаетъ, что деньги даромъ не даютъ! пускай требуетъ чрезъ судъ, десять рублей въ мѣсяцъ и никакихъ… А-а! схватился я за голову, — эта найдетъ хлѣбъ безъ меня, найдетъ все, что ей нужно!..
Но я говорю, что выросъ среди мужиковъ, въ Вологодской губерніи, гдѣ зима продолжается семь мѣсяцевъ, морозъ не бываетъ меньше 20° R., въ воздухѣ тихо, ни вѣтровъ, ни оттепелей. Погорячился я минуту и успокоился. — Ей сколько — двадцать три? подумалъ я, — такихъ экземпляровъ немного и я не прочь увезти ее на Волгу, — а, ты не читала Укрощеніе строптивой! никакая кіевская вѣдьма не устоитъ противъ такой силы… посмотримъ! Я рѣшилъ оставить вопросъ открытымъ до того времени, когда состоится мое назначеніе, а это могло быть къ новому году.
Былъ конецъ октября. Выпалъ уже второй снѣгъ и столь на этотъ разъ обильный, что сразу установился мягкій санный путь. Въ обычное время, когда кончались занятія въ конторѣ, я возвращался на санкахъ домой и недалеко отъ своей квартиры увидѣлъ стоявшую у тротуара тройку съ закутаннымъ мужчиной въ саняхъ, ожидавшимъ видимо своихъ компаніоновъ; въ головѣ моей мелькнула мысль, зачѣмъ эта тройка стоитъ у бѣднаго дома, который я хорошо зналъ? въ немъ было меньше десятка квартиръ и только двѣ въ лицевомъ фасадѣ были по значительнѣе, но одна изъ нихъ стояла пустой, а въ другой всегда горѣли лампадки въ переднемъ углу и наврядъ-ли тутъ ѣздили на тройкахъ. Впрочемъ, мнѣ оставалось мало времени для соображеній, такъ какъ санки мои остановились у подъѣзда. Когда я брался за звонокъ, мнѣ слышался въ квартирѣ разговоръ, но потомъ все затихло и когда горничная отворила дверь, я услышалъ чуть-чуть прошурчавшее платье въ гостиной; мимоходомъ я спросилъ горничную, кто у жены, и горничная назвала мнѣ гостью по имени и отчеству. — Странно, почему вдругъ тихо стало, невольно подумалъ я, такъ какъ жена моя была тѣмъ хороша, что мало стѣснялась меня и дѣлала открыто все, что ей приходило въ голову. Чрезъ десять минутъ я услышалъ изъ кабинета шурчанье платья и ни одного слова. Кто то вышелъ на лѣстницу и дверь затворилась; я позвалъ горничную посмотрѣлъ ей въ глаза и кое что спросилъ по дому: послѣ того я прошелъ по комнатамъ; запахъ духовъ въ спальнѣ жены, раскрытая пудреница, брошенное на кресло платье, — все это было самое возможное и я понялъ, что жена поѣхала въ благородное собраніе. — Скатертью, подумалъ я, — только бы не играла.
Чрезъ часъ я самъ вышелъ изъ дома. Проходя мимо дома, у котораго стояла тройка, я увидѣлъ подметавшаго дворника и спросилъ его, кто отъ нихъ поѣхалъ на тройкѣ, и когда онъ сообщилъ, что чужіе поѣхали, я тотчасъ все и понялъ. — Двѣ барыни? съ часъ уѣхали? спрашивалъ я, — такъ все и было. — A кто этотъ сидѣлъ? подумалъ я, чувствуя, какъ внутри меня все дрожало, — фу, какая гадость! я свозилъ бы ее на тройкѣ, если надо… да вѣдь, можетъ, ей меня то и не надо!
Я пошелъ въ знакомый мнѣ ресторанъ и спросилъ водки. У меня не только не было злобы противъ этой женщины, но послѣ второй рюмки и еще больше послѣ третьей я сталъ чувствовать особенную легкость, какъ бы освобождаясь отъ связывавшихъ меня путъ. Въ будущемъ мнѣ представлялась свобода, я готовъ былъ окончательно оставить жену. — Найду себѣ другую, думалъ я, — будетъ еще счастіе! прочь этотъ кошмаръ, который два года давилъ меня… Проклятіе! отчего я послѣ третьей рюмки не поспѣшилъ взять въ гостинницѣ номеръ, чтобы оставить мою жену навсегда! — послѣ нѣсколькихъ еще выпитыхъ рюмокъ я взялъ Петербургскую Газету и сталъ просматривать первую страницу: — Акваріумъ? нѣтъ, это слишкомъ близко, — Крестовскій? нѣтъ, это притонъ для купцовъ и саврасовъ, — Аркадія? на срединѣ между Акваріумомъ и Крестовскимъ, — конечно тамъ! тамъ и зимній садъ интереснѣе, тамъ цыгане… Чрезъ полчаса я былъ уже въ Аркадіи. Сердце мое усиленно билось, тысяча мыслей вихремъ вертѣлись въ моей головѣ; злоба, бѣшенство кипѣли во мнѣ, — возьму за уши, думаю, и выведу изъ компаніи, а завтра пускай уѣзжаетъ къ чорту!.. Была полночь — самый разгаръ для загородныхъ увеселеній; я заглянулъ въ залъ и осмотрѣлся, народу было мало; выйдя въ земляной тунель, я еще издали примѣтилъ одинъ занятой кабинетъ и, смѣло подойдя къ нему, откинулъ драпри, — тамъ сидѣла веселая компанія, совершенно чужая; какой то ощетинившійся господинъ сурово подступилъ ко мнѣ съ какими то требованіями, но другой, болѣе выпившій и болѣе благоразумный, крикнулъ ему: оставь, онъ ищетъ сбѣжавшую жену! эти слова мнѣ ударили въ голову, я тревожно посмотрѣлъ на говорившаго, стараясь припомнить, не видалъ ли я его и не знаетъ ли онъ меня? — пардонъ, пардонъ! конфузно я бормоталъ, отступая назадъ. Этотъ случай меня поохладилъ, но я все таки, хотя и не чувствовалъ уже прежней стремительности, отправился на Крестовскій; однако и тамъ не нашелъ тѣхъ, кого искалъ; чтобы согрѣться и отдохнуть, я сѣлъ за столикъ и спросилъ водки; кругомъ меня взадъ и впередъ бѣгали и смѣялись молоденькія пѣвички въ короткихъ костюмахъ съ блестками и бусами; за тѣсно составленными столами была масса гостей; всѣ пили, веселились и не было тутъ человѣка съ мрачными мыслями, кромѣ меня. Я еще разъ обошедъ всѣ закоулки, заглянулъ въ кабинеты, гдѣ можно, и спрашивалъ офиціантовъ. — A кажется, былъ такъ увѣренъ! подумалъ я, — никогда не надо горячиться. Вино нѣсколько подогрѣло меня и я рѣшилъ ѣхать въ Акваріумъ, — если и тамъ обманусь, пускай простятся ей многіе грѣхи!.. Только что извощикъ мой остановился у Акваріума, какъ я увидѣлъ ту самую тройку, которая стояла близь моей квартиры: я зашелъ сбоку, осмотрѣлъ, — да, я не ошибался, и сбруя та самая, и кучеръ тотъ самый. Съ Могилевской? спросилъ я кучера. — Есть и съ Могилевской, лаконически отвѣтилъ онъ — Трое? — Четверо.
— Двѣ пары! въ ноевомъ ковчегѣ было по двѣ пары нечистыхъ… эге, тутъ тоже кажется гуляетъ народъ! бр-р… признаюсь, я сильно дрожалъ и потому старался развлекать себя носторонними мыслями — Непремѣнно за уши, пусть будетъ скандалъ!.. я вошелъ въ буфетъ и, осторожно оглядѣвшись, выпилъ рюмку водки, вытянулся и поправилъ на себѣ платье. Кругомъ были люди въ возбужденномъ состояніи, часы показывали два. Я вышелъ изъ залы въ гротъ, поднялся на мостикъ и, пробираясь по узенькой галлереѣ, заглядывалъ сквозь занавѣски, навѣшенныя на окнахъ кабинетовъ. Въ одномъ мѣстѣ галлерея заворачивалась подъ прямымъ угломъ налѣво; въ этомъ углу внизу былъ кабинетъ, сквозь освѣщенныя окна котораго виднѣлись пировавшіе гости; на крышѣ кабинета между сталактитами стояла огромная кадка съ пихтой; какъ только я вышелъ изъ-за этого дерева и вступилъ на лѣвую галлерею, тотчасъ же наткнулся на пару, стоявшую плотно одинъ къ другому, причемъ правая рука мужчины лежала на шеѣ женщины, облокотившейся на перила. Я взглянулъ и обомлѣлъ: это была моя жена. Вѣроятно, моя жена увидѣла страшную опасность и какъ подъ ножомъ заверещала, повторяя одно слово: спасите, спасите!.. я озвѣрѣлъ и что было мочи ударилъ мужчину, который повалился вдоль перилъ на землю, но въ тотъ же мигъ я увидѣлъ, что сзади налеталъ на меня другой мужчина, — меня будутъ бить! мелькнуло въ моей головѣ и такъ какъ упавшій успѣлъ быстро оправиться, то я моментально схватилъ его въ охапку и, перевернувъ за перила, стремительно напалъ на другого; но за этимъ другимъ бѣжали новые люди и между нами произошла общая свалка, послѣ которой я очнулся уже внизу, на голой землѣ, и когда осмотрѣлся и пришелъ въ сознаніе, то ощутилъ въ ладони мягкій лоскутокъ оторваннаго платья или кружева; рядомъ со мной, около лежавшаго человѣка, возились люди, произнося вполголоса какія то спѣшныя приказанія другъ другу.
Чрезъ нѣкоторое время моего сосѣда куда то понесли, а я остался одинъ лежать на землѣ. Какъ только шорохъ и тихій говоръ затихли въ мрачномъ пространствѣ, я сдѣлалъ порывъ встать на ноги, имѣя тайное желаніе скрытьси въ другую сторону грота, но тотчасъ почувствовалъ страшную боль въ ногѣ и со стономъ повалился на землю; вслѣдъ за этимъ послышался говоръ и тѣ же люди, которые унесли сосѣда, возвратились ко мнѣ, осторожно подняли меня на руки и понесли по той же дорогѣ, причемъ я громко стоналъ отъ боли въ ногѣ и въ другихъ мѣстахъ; боль еще больше увеличилась, когда стали меня втискивать въ карету, въ которой и безъ того сидвло уже два человѣка. Такимъ образомъ, мы, двое больныхъ, сидѣли въ заднихъ углахъ и двое поддерживали насъ, приткнувшись къ передней скамейкѣ. Когда двинулась карета, боль моя опять увеличилась, я чувствовалъ потъ по всему тѣлу и при каждомъ толчкѣ готовъ былъ потерять сознаніе, между тѣмъ какъ сосѣдъ мой молчалъ, спокойно сидя въ своемъ углу. — Ему дивья! съ отчаяніемъ думалъ я, глубоко вдыхая воздухъ отъ натуги сдерживать свой крикъ. Не болѣе, какъ чрезъ пять минутъ карета остановилась, появились какіе то люди и моего сосѣда унесли на рукахъ въ домъ, а за нимъ понесли и меня. Я понялъ, что это была Петропавловская больница, отстоявшая отъ Акваріума въ недалекомъ разстояніи.
Я пробылъ въ больницѣ три мѣсяца; нога моя была въ гипсѣ. За все время болѣзни я никого не видѣлъ изъ своихъ знакомыхъ и только разъ вызвалъ письмомъ одного изъ своихъ товарищей по службѣ, желая что нибудь узнать о конторѣ. Когда гипсъ былъ снятъ съ ноги и здоровье мое признано удовлетворительнымъ, я былъ перевезенъ изъ больницы въ домъ предварительнаго заключенія и тамъ съ меня сняли допросъ. Скоро мнѣ стало извѣстно, что меня обвиняютъ въ преднамѣренномъ причиненіи тяжкихъ поврежденій, послѣдствіемъ которыхъ была смерть.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ переѣзда на новое мѣсто меня вызвали въ пріемную и тутъ я увидѣлъ артельщика нашей конторы, который привезъ мнѣ жалованье за три мѣсяца девятьсотъ рублей и формальное увѣдомленіе конторы объ увольненіи меня отъ должности. Я тупо прочиталъ повѣстку и росписался въ деньгахъ; деньги эти я положилъ въ карманъ своего сѣраго халата и, находясь подъ вліяніемъ страшнаго отчаянія, легъ ничкомъ на свою койку, на которой незамѣтно заснулъ. Не знаю, сколько времени прошло, какъ меня разбудили и снова потребовали въ пріемную. Я со страхомъ вышелъ туда и, осмотрѣвшись кругомъ, никого не увидалъ, кромѣ женщины съ полузакрытымъ лицомъ и съ ребенкомъ на рукахъ; я хотѣлъ уже обратиться къ надзирателю съ вопросомъ, кто же спрашивалъ меня, какъ женщина сдѣлала два шага впередъ и оправила на головѣ платокъ. — Нюта! глухо выговорилъ я и такъ какъ носового платка у меня не было, то я присѣлъ на стоявшій у стѣнки табуретъ и, желая скрыть конвульсіи лица, закрылъ его полой халата. Какъ ты пришла? спросилъ я. — Я прочитала въ Петербургской Газетѣ на другой день, какъ тебя перевели сюда, потомъ все думала и вотъ! Ну, ладно, ладно… сочтемся… разскажи, какъ ты живешь… Я посмотрѣлъ на ея бѣдную одежду, на блѣдное личико ребенка и вспомнивъ, что въ карманѣ у меня есть деньги, поскорѣе сунулъ туда руку, чтобы дать кой что на гостинцы ребенку; однако денегъ въ карманѣ не оказалось и я тотчасъ пошелъ въ палату, осмотрѣлъ койку, на которой спалъ, вспоминалъ, соображалъ и рѣшилъ наконецъ заявить о своей потерѣ надзирателю, въ тайной надеждѣ, что деньги могли быть представлены по начальству. Къ сожалѣнію, и денегъ я не нашелъ и долженъ былъ разстаться съ Нютой, не воспользовавшись случаемъ поговорить съ ней.
Я не буду описывать проведенное мною время до суда, послужившее мнѣ къ смягченію наказанія. На судѣ меня защищалъ старый адвокатъ, которому я долженъ былъ заплатить половину того, что у меня еще оставалось. Преднамѣренность моихъ дѣііствій была устранена и меня присудили къ заключенію на шесть мѣсяцевъ. Но если бы меня присудили на шесть лѣтъ, время это не показалось бы мнѣ болѣе продолжительнымъ, чѣмъ назначенные шесть мѣсяцевъ; только первая недѣля прошла быстро, но затѣмъ время стало казаться болѣе и болѣе тягучимъ, я отсчитывалъ дни и часы и никогда не могъ свыкнуться съ окружавшей меня обстановкой. Впрочемъ, обстановка сама по себѣ не была слишкомъ дурна; съ одной стороны, потеря девятисотъ рублей и то, что я не сдѣлалъ исторію изъ-за нея, вызвали снисходительность ко мнѣ начальственныхъ лицъ, дѣлавшихъ, что было можно, для облегченія моего положенія; съ другой стороны, товарищи по заключенію также оказывали мнѣ доброжелательство; моя исторія служила въ глазахъ этихъ людей хорошей рекомендаціей, ибо только герои такого рода были имъ понятны. Къ моему удивленію, молва слишкомъ преувеличила и пріукрасила то, что случилось въ Акваріумѣ: я выставлялся какимъ то Ерусланомъ Лазаревичемъ, побившимъ цѣлую рать враговъ. Но на меня самого воспоминаніе объ этой исторіи всегда производило тягостное впечатлѣніе и не потому, что я сдѣлалъ преступленіе, а потому, что поступокъ мой казался мнѣ пошлымъ. Въ сущности же поступокъ былъ вполнѣ невмѣнимъ, потому что съ перваго момента, какъ я увидѣлъ своего соперника обнявшимъ жену, ни разумъ, ни воля не участвовали въ моихъ дѣйствіяхъ. Признаюсь, я до сихъ поръ съ полнымъ равнодушіемъ вспоминаю этого человѣка: въ моихъ глазахъ онъ былъ воръ, убійца и я имѣлъ полное право выкинуть его за перила, а что онъ себѣ шею сломалъ, это уже его дѣло, вотъ гдѣ истинное мое преступленіе, но вѣдь меня не судили за присвоеніе себѣ незаконнаго права. Во всей этой исторіи самое непонятное для меня есть то, зачѣмъ я поѣхалъ искать жену? какую цѣль я преслѣдовалъ тутъ? но разъ я увидѣлъ этого вора, я долженъ былъ иснолнить долгъ гражданина: легко сказать — не противляйся злу, но это будетъ слишкомъ на руку негодяямъ.
Во все время заключенія я рѣшительно отказывался видѣть кого либо изъ знакомыхъ, кромѣ Нюты, которая иногда посѣщала меня. Это было такое счастіе для меня — ждать ее и видѣть, что и на свободѣ не бываетъ больше оно, — но послѣ этого что же значитъ наше счастіе! Я зналъ, что она приходила по мнѣ по христіанской заповѣди, зналъ также и то, что она любила и жалѣла своего мужа, который былъ пьяница, но каждый разъ, какъ она сбиралась уходить, я съ наружнымъ спокойствіемъ спрашивалъ ее, придетъ ли еще, — о, она была женщина и чувствомъ своимъ понимала, что мнѣ не только нужно было, чтобы она пришла, но еще нужно было знать и день, когда она придетъ, — и вотъ она начинала разсчитывать: четвергъ, пятница… въ воскресенье я не могу, надо за мужемъ смотрѣть… вторникъ, среда, можетъ быть въ среду сберусь. — Ну, ладно, когда тамъ случится! равнодушно отвѣчалъ я. И вотъ приходитъ эта среда, — Боже мой, можно ли въ сорокъ пять лѣтъ быть подобнымъ мальчику, который сидитъ передъ печкой съ вытянутой шеей и глотая слюны смотритъ, какъ мать сажаетъ пироги! разъ я начертилъ на бумажкѣ сто слишкомъ клѣтокъ и когда случалось выходить въ коридоръ, гдѣ висѣли круглые часы, ставилъ въ клѣткахъ столько крестовъ, сколько проходило часовъ. A за всѣмъ тѣмъ, когда приходила гостья, я не зналъ, что мнѣ съ ней говорить. — Ну, что, мужъ пилъ на этой недѣлѣ? иной разъ спрашивалъ я. — Пилъ, сегодня только опохмелился. — Ничего, съ инымъ пьянымъ можно жить, успокоивалъ я. Потомъ минуту-двѣ я разсѣянно смотрѣлъ по сторонамъ, хотѣлось многое сказать, но все выходило не кстати. — Мальчикъ не учится еще? — нѣтъ, какъ учить то! — Ничего, это само собой, отвѣчалъ я.
Чѣмъ ближе подходилъ конецъ заключенія, тѣмъ тревожнѣе становилось у меня на душѣ. Я какъ бы пробужлался отъ спячки и со страхомъ приготовлялся снова встать лицомъ къ лицу съ жизнію, съ ея заботами, тревогами, сомнѣніями и тоской. Особенно тяжело мнѣ было думать о свиданіи съ женой; правда, мой старый адвокатъ могъ бы избавить меня отъ свиданія съ ней, но для этого нужны были деньги; хотя бы небольшія; матеріальное же положеніе мое было таково, что я опять какъ бы возвращался въ первобытное состояніе — яко благъ, яко нагъ, яко нѣтъ ничего, — какой Штиглицъ теперь могъ помочь мнѣ? Я долженъ впрочемъ пояснить, что въ тотъ моментъ, когда случилась исторія въ Акваріумѣ, у меня еще было тысячи двѣ съ половиной, но изъ этихъ денегъ тысяча съ чѣмъ то находилась дома и жена несомнѣнно воспользовалась ими; затѣмъ лежали въ банкѣ тысяча двѣсти рублей, которые были получены моимъ адвокатомъ и изъ нихъ половина была уплачена ему по условію, часть я истратилъ на свои нужды въ заключеніи и кое что оставалось у меня на рукахъ, — но у меня не было ни обуви, ни платья.
Выйдя на свободу, я поселился въ маленькой комнатѣ за Обводнымъ каналомъ, въ противоположной сторонѣ отъ жены, въ тѣхъ самыхъ краяхъ, гдѣ мы когда то жили съ Нютой. Наступала зима, комната попала сырая, холодная, кругомъ бѣдность, дровъ у хозяевъ не было, а между тѣмъ, заплативши деньги за мѣсяцъ впередъ, я не могъ уже перебраться въ другую комнату. Я вспомнилъ, какъ покупалъ когда то дрова у дворника для больной бабушки Нюты и на этотъ разъ рѣшилъ такимъ же путемъ добыть себѣ тепло, въ которомъ такъ нуждался мой истощенный организмъ; къ сожалѣнію, нашъ домикъ былъ настолько бѣдный, что я долженъ былъ выискивать у сосѣднихъ дворниковъ десятокъ полѣнъ, которыя самъ носилъ домой; грязные ребятишки шумно встрѣчали меня съ беременемъ дровъ и мы общими силами начинали топить печку; въ шумѣ дѣтскихъ голосовъ я на минуту забывалъ свое несчастіе, мысли разсѣявались, я устраивалъ ребятишекъ поближе къ огню, а самъ ложился сзади ихъ на койку и не безъ удовольствія слушалъ потрескиваніе дровъ въ печкѣ.
Цѣлыхъ два мѣсяца я только лежалъ, заложивъ руки подъ голову. Кругомъ меня постоянно возились ребятишки, которыхъ я только просилъ не трогать меня; мало-по-малу они становились для меня близки и я имъ покупалъ иногда гостинцевъ на копѣйку — на двѣ. То мрачное, тяжелое впечатлѣніе, какое произвело на душу продолжительное отчужденіе отъ міра, постепенно сглаживалось и я снова сталъ испытывать прежнюю тоску, изъ-за которой не видѣлъ постигшихъ меня несчастій.
Денегъ у меня оставалось уже мало. Я долженъ былъ подумать о томъ, какъ мнѣ добывать хлѣбъ, — этотъ вопросъ точно также стоялъ передъ мной двадцать восемь лѣтъ назадъ, когда я пріѣхалъ въ Петербургъ, но какъ легко, какъ радостно я выступалъ тогда на борьбу съ жизнію и какъ тяжела стала теперь ржавая машина. Перебирая въ головѣ разные способы достать деньги, я рѣшился обратиться къ одному изъ моихъ прежнихъ товарищей, съ которымъ имѣлъ когда то счеты; но такъ какъ мнѣ было нежелательно съ нимъ видѣться, то я предпочелъ послать ему письмо съ Нютой. Не буду распространяться о томъ, какъ я досталъ Нюту и съ какимъ нетерпѣніемъ ждалъ отвѣта на письмо. Нюта сама пришла ко мнѣ со старшимъ мальчикомъ, который махалъ въ одной рукѣ пакетомъ. Необычайное появленіе у меня гостей вызвало любопытство моихъ домашнихъ друзей и двое хозяискихъ дѣтей не безъ опаски вошли въ мою комнату въ то время, какъ я развертывалъ конвертъ. Въ конвертѣ были деньги и лаконическая записка: «Посылаю просимыя деньги. Нѣсколько погоди, пока забудется, можетъ быть что нибудь небольшое устрою.» Господи помилуй, да я ничего не писалъ ему кромѣ денегъ! это добродушіе такъ подѣйствовало на меня, что я нѣсколько разъ перечиталъ записку, съ восторгомъ повторяя: вотъ вѣдь бываютъ же на свѣтѣ, а! бываютъ же на свѣтѣ!.. потомъ схватилъ въ охапку стоявшую близь меня дѣвочку и сталъ вертѣться съ ней по комнатѣ, а мальчикъ Нюты, глядя на меня, проговорилъ: — мама, отчего дѣдушко играетъ?.. какъ я ни былъ возбужденъ, но замѣчаніе ребенка проникло мнѣ въ самое сердце, хотя я сдѣлалъ видъ, что не слышалъ его.
Зима была уже на исходѣ. Я могъ въ своемъ легкомъ платьѣ дѣлать подальше прогулки и въ солнечные дни добирался до самаго Екатерингофа, гдѣ чувствовалъ себя нѣсколько бодрѣе. Мечта снова стала окрыляться: — дождусь лѣта, думаю, поѣду на родину, увижу матушку, разсѣюсь… Я снималъ со стѣны осколокъ толстаго стекла, который замѣнялъ въ моей комнатѣ зеркало, и смотрѣлся въ него у окна. — Дѣдушко! вспоминалъ я слова ребенка, растягивая морщины на лбу и разсматривая сѣдую голову съ разныхъ сторонъ къ свѣту, — именно дѣдушко! страшно постарѣлъ за этотъ годъ!.. должно, братъ, кончено!.. все кончилось, все миновало!.. я задвигалъ между гвоздиками стекло и въ тоскѣ начиналъ бродить по своей комнатѣ, вспоминая свою минувшую жизнь, свое счастіе. Но вотъ прибѣгали въ комнату дѣти и начинали меня тормошить, я отправлялся съ ними на прогулку, на душѣ становилось легче, появлялись новыя мысли. — Развѣ я не считалъ свою жизнь конченной, когда потерялъ Нюту? думалъ я, — а вотъ эта же Нюта и теперь доставляетъ мнѣ минуты удовольствія! возьмемъ еще пораньше время, когда я пристрастился къ карточной игрѣ… помнишь? помнишь комодъ-то этотъ?.. развѣ и тогда я не считалъ свою жизнь конченной? а между тѣмъ послѣ этого я былъ богатъ… почти богатъ! я имѣлъ успѣхъ, молодая и богатая дѣвушка желала имѣть меня мужемъ… Да, было много въ жизни горя, но было и счастье и когда при свѣтѣ яркаго солнца, среди возни дѣтей я впадалъ въ раздумье, то долженъ былъ сказать, что все повторилъ бы, — все, что было въ жизни тяжелаго, все повторилъ бы, чтобы только снова начать жить.
Былъ Троицынъ день. Я всталъ утромъ мрачный и все кругомъ казалось мнѣ мрачно. Въ срединѣ дня я собрался выйти изъ дома, имѣя въ виду смутное желаніе побывать въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ жила моя жена, — наканунѣ я получилъ о ней кое какія свѣдѣнія, которыя въ сущности и были причиной моего дурного настроенія. Но когда я вышелъ на улицу и весеннее солнце обхватило меня тепломъ и свѣтомъ, какъ все показалось мнѣ прекрасно! ахъ Боже мой, не потому ли я испыталъ столь радостное чувство, что на душѣ у меня было слишкомъ мрачно? невольно подумалъ я, — можетъ быть и горе наше, и печаль, и тоска — все это нужно и жизнь наша безъ этого была бы немила… Каждая женщина желаетъ родить дѣтей, хотя и знаетъ, что это больно; скажите ей: ну, ладно, живи и наслаждайся и не будетъ тебѣ больно, но не будетъ и дѣтей, — что она скажетъ? она скажетъ: нѣтъ, пусть лучше будутъ дѣти… Подвигаясь медленно по улицѣ, я подставлялъ свое лицо подъ горячіе лучи солнца и испытывалъ то самое чувство отрады, облегченія, надежды, какое случалось испытывать въ заключеніи, когда къ вечеру проникалъ сквозь рѣшетку косвенный лучъ солнца, — да, и тамъ было счастіе! я вспомнилъ тѣ часы, когда ожидалъ Нюту и на ряду съ этимъ вспомнилъ полную беззаботность и свободу духа, длинныя сумерки и мрачные ночники, когда я цѣлыми часами мечталъ, лежа на койкѣ.
Проходя по одной улицѣ, я прочиталъ на вывѣскѣ: трактиръ Мое Утѣшеніе. Это необычное названіе напомнило мнѣ что то очень старое и пріятное, я остановился на тротуарѣ и сталъ соображать, — вотъ чуть ли не здѣсь, подумалъ я, органъ игралъ эту арію изъ Лючіи, которую я послѣ искалъ въ другихъ трактирахъ, но не нашелъ. Въ тѣхъ мѣстахъ я никогда не жилъ и въ трактиръ этотъ когда то зашелъ мимоходомъ въ танцклассъ, чтобы напиться чаю, который здѣсь стоилъ дешевле. Я припомнилъ, что въ тотъ вечеръ Дарья Егоровна познакомила меня съ Маней Рябковой и сталъ вполголоса высчитывать, сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ. Такъ какъ я вышелъ изъ дома съ цѣлью провѣрить адресъ жены, но не имѣлъ яснаго представленія, для чего мнѣ это было нужно, то и вздумалъ зайти въ Утѣшеніе выпить стаканъ чаю и можетъ быть услышать столь памятный мотивъ изъ Лючіи. — Однако тотъ ли еще? думаю. Въ программѣ дѣйствительно значилась Лючія. Да, это было двадцать лѣтъ назадъ, — какъ живо мнѣ представилось это чудное время. — Двадцать лѣтъ! неужели двадцать лѣтъ!.. я сидѣлъ за столомъ посреди комнаты и слушалъ этотъ дребезжавшій, разстроенный органъ, такой же старый, какъ я самъ, — какое странное чувство произвелъ онъ! я все просилъ заводить одно и то же, слушалъ и вспоминалъ эти милыя тѣни, которыя въ дѣйствительности были блѣднѣе, чѣмъ въ воображеніи.
Когда чувство мое притупилось къ старымъ воспоминаніямъ, я перешелъ къ настоящему и первымъ дѣломъ вспомнилъ, что меня такъ взбудоражило и навѣяло то мрачное настроеніе, въ какомъ я находился вчера и сегодня утромъ? Дѣло въ томъ, что вчерашнимъ утромъ я встрѣтилъ одного изъ моихъ бывшихъ сослуживцевъ, съ которымъ никогда не находился въ дружелюбныхъ отношеніяхъ, и такъ какъ онъ первый отдалъ мнѣ привѣтствіе, то я въ первую минуту не догадался уклониться отъ разговора съ нимъ; онъ былъ уже немолодъ и зналъ мою тещу еще до моей женитьбы по карточной игрѣ въ благородномъ собраніи; по глупой наивности я допустилъ коснуться въ разговорѣ моихъ отношеній съ женой и услышалъ отъ него намеки о сомнительномъ поведеніи ея въ послѣднее время, о какихъ то роскошныхъ туалетахъ, о посѣщеніяхъ загородныхъ садовъ и т. п.; вѣроятно, я по своей безалаберности былъ причиной того, что разговоръ нашъ принялъ острый характеръ и онъ сказалъ мнѣ обидное слово, а я въ отвѣтъ слишкомъ неловко толкнулъ его… насъ окружили прохожіе, но въ то время, какъ я обратился къ одному изъ нихъ съ какой то петиціей, противникъ мой скрылся. Вчера меня занимало самое это столкновеніе и то, что я все остаюсь тѣмъ же дикимъ человѣкомъ, какимъ былъ отъ рожденія, но сегодня я думалъ только о своей женѣ. Я захотѣлъ при настоящихъ обстоятельствахъ заглянуть въ душу ея, какъ если бы она была не моя жена, а чужая, именно съ той стороны, какъ бы я сталъ судить о ней и о томъ человѣкѣ, который бы женился на ней? но чтобы разобраться въ этомъ, я поневолѣ долженъ былъ вспомнить мои отношенія съ ней и ту вину, въ которой я считалъ ее виноватой. Несомнѣнно, былъ моментъ, когда она желала сойтись со мной и если бы я не гордыбачился, то можно было бы устроить сносную жизнь. Я вспомнилъ слово противный и то значеніе, какое я подыскалъ ему въ смыслѣ милаго, но теперь умомъ и чувствомъ постигалъ, что оно не означало ни противнаго, ни милаго, а только внѣшнюю форму, оборотъ рѣчи; точно также я долженъ былъ отнестись и къ тому обстоятельству, что жена не называла меня полуименемъ. И опять я вспомнилъ Тургенева: глупъ и жалокъ тоть, кто изъ отношеній съ женщиной извлекъ себѣ несчастіе!.. Если хочешь любить, долженъ все прощать и тебѣ все простится!.. но вѣдь все это я думалъ и передумалъ въ то время, когда ушла отъ меня Нюта, — отчего же разрывъ съ ней не послужилъ мнѣ урокомъ для жены?.. говорятъ, дорогіе туалеты, экипажи, — что же изъ этого? всякій хочетъ сладкаго, сказала какъ то Анна Каренина; а no совѣсти сказать, все же я забралъ себѣ большую долю этого сладкаго: въ любви всегда одинъ любитъ, другой позволяетъ любить, но счастіе и радости достаются на долю того, кто любитъ, а не того, кого любятъ.
Когда я достаточно подумалъ и помечталъ и когда слуга уже отказывался заводить мнѣ Лючію, въ головѣ моей назрѣло одно рѣшеніе и я немедля отправился домой. Я рѣшилъ написать женѣ: это казалось мнѣ исполненіемъ нравственнаго долга и въ то же время избавляло отъ личнаго свиданія съ ней, которое я со вчерашняго дня почему то считалъ необходимымъ.
Я написалъ слѣдующее. —
"Милостивая государыня Александра Петровна. Я, вашъ мужъ, посылаю вамъ дружеское привѣтствіе. Не знаю, какъ вы вспоминаете меня, но я вась никакъ не вспоминаю и желаю вамъ счастія. Очень жалѣю, что я не богатъ, иначе вмѣсто письма я сдѣлалъ бы что нибудь другое; но теперь прошу довольствоваться этимъ малымъ. Первое, прошу простить за то горе, которое я вамъ причинилъ; я признаю, что ваше поведеніе со мной не было хуже моего и такъ же мало укоряю въ чемъ либо васъ, какъ и себя; можетъ быть мы ошиблись съ вами въ бракѣ, но это значитъ, что мы люди, какъ всѣ, и нуждаемся въ снисходительности. Повѣрьте, если бы матеріальныя обстоятельства позволяли, то развѣ одинъ стыдъ помѣшалъ бы мнѣ сдѣлать вамъ предложеніе о примиреніи, а затѣмъ уже отъ васъ зависѣло бы принять его, согласившись на одно лишь несущественное условіе. Второе, я слышалъ, что въ настоящее время вы неправильно живете; тутъ я желаю вамъ — не то, что посовѣтовать, а пожалуй что и въ родѣ того: изберите одного мужчину, который вамъ понравится, и живите вмѣстѣ; если у него мало денегъ, это ничего не значитъ; конечно, вы пожелаете имѣть молодого, а когда же у молодыхъ бываетъ много денегъ? у богатой молодежи деньги въ рукахъ родителей, которые не позволятъ сыну жить съ женщиной въ свободныхъ отношеніяхъ; изъ пожилыхъ же людей вамъ не найти лучше вашего мужа, которымъ вы однако не были довольны. Если вамъ угодно, я прибавлю слѣдующее: когда вы будете постарше и будутъ васъ одолѣвать сомнѣнія насчетъ будущаго, то — отчего же не такъ? если бы это случилось въ добрую минуту, отчего же намъ не встрѣтиться друзьями?
Прошу не придавать этому письму другого смысла, кромѣ того, что написано. Повторяю, я желаю вамъ благополучія и долгоденствія и не желаю, чтобы вы за сомнительное счастіе скоротали себѣ жизнь или испытали тяжелыя несчастія въ будущемъ.
Вотъ я и пришелъ къ концу своей исторіи. Четыре года я работалъ надъ ней, черкалъ, передѣлывалъ, украшалъ и кажется готовъ снова все перечеркать. Я знаю, что Гончаровъ десять лѣтъ писалъ Обрывъ, но если мой романъ будетъ таковъ, то я не буду Гончаровымъ. Не могу ли я въ концѣ сказать что нибудь умное и тѣмъ возвысить свое произведеніе? Л. Н. Толстой, написавъ Войну и Миръ, сдѣлалъ философское заключеніе и такимъ образомъ завершилъ великолѣпный храмъ какъ бы крышей изъ деревянныхъ досокъ; но его произведеніе состоитъ изъ шести книгъ и ему нужно было написать цѣлую книгу философіи, а для моего достаточно нѣсколько страницъ.
Итакъ, я пришелъ къ концу своей исторіи и теперь спрашиваю себя: какая же идея, какой смыслъ заключается въ этой исторіи? но я искалъ идею въ Донъ-Жуанѣ, въ Давидѣ Копперфильдѣ, въ Войнѣ и Мирѣ, въ Мертвыхъ душахъ и другихъ величайшихъ произведеніяхъ и не нашелъ ея. Если угодно, я могу подыскать даже нѣсколько идей. Я уже проронилъ одну изъ нихъ, выразивъ желаніе повторить свою жизнь. Но какой итогъ представляетъ моя жизнь? — я вспоминаю свое дѣтство и тѣ длинныя, скучныя зимы, какія проводилъ въ домѣ родителей; сколько было мольбы и слезъ, чтобы позволено было четверть часа побѣгать по улицѣ! а какая была тоска сидѣть за книгой!.. затѣмъ я вспоминаю семь лѣть въ гимназіи — тоску по родинѣ, ненавистное ученье… вспоминаю путешествіе въ Петербургь и свои мытарства, страхъ за будущность, спанье по цѣлымъ вечерамъ, безцѣльное сидѣнье въ билліардныхъ, безъ гроша въ карманѣ, — я не знаю, чѣмъ юность, чѣмъ молодость лучше зрѣлыхъ лѣтъ? какъ тупо молодость относится къ счастію и какъ неумѣло пользуется имъ! — изъ этого періода моей жизни я съ удовольствіемъ вспоминаю только похожденія съ Нянюкой и знакомство съ Маней и это все за четырнадцать лѣтъ жизни со времени пріѣзда въ Петербургъ до Нюты! а сколько несчастія испыталъ я въ карточный періодъ и сколько тоски послѣ Нюты!.. Я тщательно подобралъ счастіе по дорогѣ своей жизни, описалъ его съ любовью и украсилъ своимъ воображеніемъ; можетъ быть его было во сто кратъ меньше, чѣмъ несчастія, но въ чашку не кладется столько масла, сколько каши и я готовъ за свое счастіе все повторить — всѣ несчастія свои и все горе и страшную тоску. Теперь я спрашиваю, развѣ это не идея?
Многіе философы старались опредѣлить, что такое счастіе. Я думаю, что счастіе есть пріятное возбужденіе духа, — это опредѣленіе не будетъ лучше или хуже другихъ. Женщины, карты, вино, любимая работа, удача, доброе дѣло, видъ природы, трава, тѣнь въ знойное время, ожиданіе весны, люди, комедіи и драмы, тайны природы и тайны людскія, все это такъ любопытно и все это можетъ дать счастіе. Но все нужно любить, нужны страсти и увлеченія. У большинства людей мало чувства и воображенія и потому они любятъ вино и карты. Что до меня, то я на первомъ планѣ ставлю женщинъ: любовь возбуждаетъ благородныя чувства, какъ вино возбуждаетъ воображеніе, но пусть поэтъ, напившійся виномъ, напишетъ что нибудь! послѣ любви я выше всего ставлю пристрастіе къ чтенію, по чистотѣ и безвредности этого удовольствія; карты — слишкомъ сухая страсть и вино я поставилъ бы выше, если бы оно было не такъ вредно; насколько честолюбіе есть злая страсть, настолько скопидомство страсть низкая, но та и другая одинаково даютъ радости. Благороднѣйшіе люди утверждаютъ, что самая лучшая и благодарная страсть есть страсть къ искусству: она можетъ занять всю жизнь, которая пройдетъ незамѣтно, — но мы не будемъ спрашивать у нихъ, въ чемъ же тутъ счастіе, если жизнь пройдетъ незамѣтно?.. Я думаю, что самое высшее счастіе въ положеніи влюбленнаго и между третьей и четвертой рюмкой вина, но это есть моменть; счастливъ тогь человѣкъ, который имѣетъ ренту на хлѣбъ, а масло достаетъ свободнымъ трудомъ; такъ, счастливъ художникъ, который нашелъ добрую жену съ приличнммъ приданымъ; пожалуй могу рекомендовать положеніе доктора, зажиточнаго крестьянина и картежника на пенсіи. Какъ пчела съ цвѣтка и съ дерева сбираетъ медъ, такъ и человѣкъ со всѣхъ страстей можетъ взять себѣ день. Пусть каждый имѣетъ свою долю счастія, — счастливый человѣкъ не бываетъ обидчикомъ. Спрашиваю опять, развѣ это не идея? — ты мнѣ скажи, былъ ли ты счастливъ, а я тебѣ скажу, добрый ли ты человѣкъ. Недаромъ старый Родшильдъ, умирая, далъ совѣтъ своему сыну избѣгать несчастливыхъ людей.
Я дѣлаю заключеніе а priori, что самый счастливый народъ французы, но столько же счастливъ будетъ и русскій народъ, когда достигнетъ высшей культуры. Для счастія дѣтей и стариковъ не надо культуры, но это счастіе безсознательное. Я желалъ бы повторить свою жизнь, но дѣтскій возрастъ готовъ уступить. Въ средѣ людей образованныхъ самое счастливое время бываетъ отъ тридцати лѣтъ до сорока; вообще, я думаю, что полное счастіе человѣкъ не можетъ испытать раньше тридцати лѣтъ; чувство съ годами мало измѣняется: то же наивное мышленіе, тѣ же иллюзіи въ сорокъ лѣтъ, что и въ двадцать.
Въ жизни все чередуется: одно идетъ хорошо, другое худо; тѣмъ и дорого наше счастіе, что оно всегда сплетается съ несчастіемъ. Жизнь похожа на сосудъ, въ который мы вливаемъ счастіе въ видѣ живительной влаги: нельзя влить его больше емкости сосуда. Счастіе только до извѣстной степени можетъ быть ощущаемо, смотря по впечатлительности, а потому безполезно при одномъ счастіи желать другого. Человѣкъ всегда ждетъ лучшаго, а когда время проходитъ, тогда онъ видитъ, что это то и было самое лучшее. Когда я былъ молодъ, не разъ размышлялъ о томъ, что лучше: большое счастіе да рѣдкое, или малое да постоянное? теперь я понимаю, что это зависитъ отъ возраста и темперамента: иной любитъ азартныя игры, другой коммерческія.
Качество счастія зависитъ отъ натуры, количество отъ культуры. Культура изощряетъ нервы и человѣкъ на каждомъ шагу находитъ пріятное, котораго простой человѣкъ не находитъ. Я всегда страстно и пламенно желалъ быть хорошимъ, добрымъ, честнымъ, гуманнымъ и сколько усилій, сколько зароковъ дѣлалъ и сколько горя испыталъ только потому, что не было выдержки, характера, вотъ этой самой культуры и — ничего не вышло! всѣ недостатки, но и всѣ достоинства остались тѣ же, что были въ дѣтствѣ. Однако и теперь, какъ въ молодости, я думаю, что этотъ идеалъ долженъ каждый человѣкъ носить въ своей душѣ и каждый найдетъ въ немъ свое счастіе. Ибо можно не быть великодушнымъ и благороднымъ человѣкомъ, но быть простымъ и добрымъ — это есть житейская мудрость. Германскій Императоръ Вильгельмъ II какъ-то сказалъ, что ему, при наступившихъ обстоятельствахъ, стало выгоднѣе дѣлать добро. Бываетъ, что дѣлать зло пріятно, но дѣлать добро всегда выгоднѣе. Любовно водиться съ людьми есть высшее благо и каждый человѣкъ будетъ съ тобой хорошъ, если ты съ нимъ хорошъ. Скажу одно, что страсти и борьба сдѣлали меня снисходительнымъ къ людямъ и если бы жизнь человѣческая была втрое-вчетверо продолжительнѣе, то къ концу второго столѣтія я могъ бы сдѣлаться культурнымъ человѣкомъ и исполнить свой идеалъ.
Исключая эту единственную ошибку природы, т. е. краткость жизни, человѣкъ какъ будто нарочно устроенъ такъ, чтобы больше, разнообразнѣе, ярче, сильнѣе, глубже, полнѣе чувствовать счастіе и находить его вездѣ и во всемъ, сообразно характеру каждаго; а если жизнь совсѣмъ ужъ плоха, тогда приходитъ на помощь какое нибудь горе — заболѣешь или напьешься пьянъ съ тоски и потомъ, когда пройдетъ это горе, найдешь свое счастіе въ томъ. Такъ одинъ пасторъ находилъ премудрость Божію въ томъ, что мимо большихъ городовъ текутъ большія рѣки! да, этотъ пасторъ былъ неглупый человѣкъ, ибо понималъ, что здоровье и благополучіе большого города много зависитъ отъ хорошей воды, а затѣмъ ему было все равно, сама ли рѣка для этой цѣли протекла мимо города, или городъ построенъ на рѣкѣ.
Вотъ я въ грустныя минуты перечиталъ Донъ-Жуана, въ прозѣ Гербеля, — удовольствіе всѣмъ по средствамъ, — но что это за прелесть, эта книга!.. я тоже размѣнялъ свое сердчишко на мелочь, но тотъ же Байронъ свидѣтельствуетъ, какая мелочь все на свѣтѣ, начиная съ женщинъ. Такіе перлы, какъ Гаиде, Джулія, закабаляютъ человѣка на всю жизнь и если бы которая одна осталась у него, тогда бы онъ не захотѣлъ быть Діабреемъ и поцѣловать всѣхъ женщинъ отъ сѣвера до юга. Онѣ навсегда остались прекрасны для него, потому что слишкомъ скоро наступилъ конецъ. Не похоже ли было у меня?
Итакъ, прошло четыре съ половиной года съ тѣхъ поръ, какъ случилась со мной катастрофа, я съѣздилъ въ это время на родину и теперь живу на большой высотѣ, въ шестомъ этажѣ, на Невскомъ проспектѣ; окна въ нашей квартирѣ въ полъ-аршина высоты, но полы паркетные, по всему коридору коверъ, мѣдныя ручки начищены. Я служу у нотаріуса и получаю двадцать пять рублей, — деньги небольшія, но имѣю кое какіе виды въ будущемъ. Главное дѣло, чтобы была цѣль въ жизни; у Наполеона была цѣль завоевать міръ, у добраго монаха цѣль — спасти свою душу, у моего хозяина — выростить дѣтей, а у хозяйки накормить ихъ. Я всю жизнь имѣлъ цѣли — вотъ въ чемъ сила. Не знаю, признаться ли, какая теперь моя цѣль? — я думаю вотъ что: если напечатаютъ эту штуку, я оставлю мѣсто у нотаріуса и начну новую работу, — у меня есть чудесный сюжетъ, по другой части. Я выпишу матушку и уѣду съ ней въ Ярославль; тамъ есть такое мѣстечко, какого въ цѣломъ свѣтѣ не сыскать! сзади Демидовскаго лицея, по спуску крутой горы лѣпятся домишки безъ всякаго порядка, какъ мѣстность позволяетъ, — оттуда восхитительный видъ на двѣ стороны: съ одной стороны Волга широкой полосой тянется верстъ на тридцать, то скрываясь за горами, то снова открываясь и чернѣя въ низменныхъ берегахъ лѣвой стороны; съ другой стороны низко-низко извивается рѣчка узенькой лентой; по рѣчкѣ бродятъ коровы, которыя сверху кажутся баранами, и бѣгаютъ ребятишки, какъ мухи; въ этой рѣчкѣ есть прекрасныя мѣста для купанья, съ мягкимъ песчанымъ дномъ, безъ одного камешка, а на берегу, въ трехъ шагахъ отъ воды, зеленая мурава, вмѣсто ковра, для раздѣванья. A какъ удится рыба въ этой рѣчкѣ, — я не разъ смотрѣлъ на ребятишекъ, — только сверкаетъ, только сверкаетъ!.. Ну, конечно, мы будемъ жить въ одномъ изъ этихъ домиковъ, которые ютятся въ горѣ, какъ ласточкины гнѣзда, низенькіе, въ три окна, съ бѣлыми занавѣсочками; домикъ этотъ будемъ имѣть за три рубля въ мѣсяцъ; провизія тамъ очень дешева, потому что рядомъ деревня, — стоитъ спуститься съ горы и перейти по бревну рѣчку. Честное слово, мечта эта увлекаетъ меня! когда вотъ я раздумался, такъ бы и слеталъ туда, чтобы увидѣть эти чудесныя горы, подышать свѣжимъ воздухомъ, но то бѣда денегъ нѣть.
Да, денегъ нѣтъ, но планы есть хорошіе.