Наша революция (Троцкий)/Демократия

«Демократия»
автор Лев Давидович Троцкий (1879–1940)

Дата создания: до 1905, опубл.: 1906. Источник: Троцкий Н. Наша революция. — СПб.: книгоиздательство Н. Глаголева, тип. «Север», 1906. — 286 с.

1. Что дѣлала интеллигенція?

Мы коснулись поведения реакции и остановились внимательнее на поведении буржуазно-дворянской оппозиции. Теперь нужно спросить: где была демократия?

Мы имеем в виду не народные массы, не крестьянство и мещанство, которые — особенно первое — представляют громадный резервуар потенциальной революционной энергии, но пока еще слишком мало принимают сознательное участие в политической жизни страны, — мы говорим о тех широких кругах интеллигенции, которая видит свое призвание в формулировании и представительстве политических запросов страны. Мы имеем в виду представителей либеральных профессий, врачей, адвокатов, профессоров, журналистов, третий элемент земств и дум, статистиков, врачей, агрономов, учителей и пр., и пр.

Что делала интеллигентная демократия?

Если оставить в стороне революционное студенчество, которое честно протестовало против войны и, вопреки постыдному совету г. Струве, кричало не «да здравствует армия!», а «да здравствует революция!», остальная демократия изнывала от сознания собственного бессилия.

Она видела пред собой альтернативу: либо сближение с земцами, в политическую силу которых она верит, ценою полного отказа от демократических требований, — либо приближение к демократической программе ценою разрыва с наиболее «влиятельной» земской оппозицией. Либо демократизм без влияния, либо влияние без демократизма. В своей политической ограниченности она не видела третьего пути: соединения с революционной массой. Этот путь дает силу и в то же время не только позволяет, но обязывает развить демократическую программу.

Война застала демократию в состоянии полного бессилия. Она не осмелилась выступить против «патриотической» вакханалии. Устами г. Струве она кричала: «да здравствует армия!» и выражала убеждение, что «армия исполнит свой долг». Она благословляла земцев на поддержку самодержавной авантюры. Она свела свою оппозицию к возгласу: «долой фон-Плеве!». Она затаила про себя свой демократизм, свое политическое достоинство, свою честь и свою совесть. Она шла в хвосте либералов, которые плелись за реакцией.

Война продолжалась. Самодержавие терпело удар за ударом. Над страной черной тучей висел ужас. В низах накоплялись элементы стихийного взрыва. Земства не делали ни шагу вперед. И демократия как бы начала приходить к самосознанию. В «Освобождении» раздаются настойчивые голоса о необходимости самостоятельной организации на почве «демократической платформы». Раздаются отдельные голоса против войны. Этот естественный процесс был прерван убийством Плеве, переменой правительственного курса, вызвавшей необычайно быстрое повышение политических акций земской оппозиции. Счастье стало казаться так возможно, так близко…

Земцы выдвинули рассмотренную выше программу, — и демократия с единодушием и восторгом подняла их на щит.

Она нашла в их резолюциях выражение своих демократических требований и объявила их решения своими решениями.

«Освобождение» заявляет, что «хотя земский съезд состоял исключительно из землевладельцев, притом главным образом привилегированного дворянского сословия, однако же постановления его не только не носят какого-либо классового или сословного отпечатка^[1], но, наоборот, проникнуты чисто демократическим духом» (№ 61, стр. 187).

Столь же торжественно возвестило о демократическом духе земств левое крыло всей нашей либеральной печати.

«Наша Жизнь» на основании ноябрьских резолюций возвещает полное слияние земско-либерального и демократического течений.

«…давняя и ужасная язва русской жизни, — говорит эта газета, — духовное и культурное разъединение народа и интеллигенции… может быть выжжена только героическим средством демократического государственного строительства»… Земцы поняли это и решительно стали «на общую платформу с демократической интеллигенцией. Это — историческое событие. Им положено начало общественно-политическому сотрудничеству, могущее иметь огромное значение в судьбах нашей страны».

Возникший при министре доверия и им же зарезанный «Сын Отечества», который начал свою недолгую жизнь с заявления, что «знаменательной особенностью переживаемого нами исторического момента является радикализм существующих в стране политических направлений», целиком принимает программу земского съезда. Газета рекомендует представителям городов «выступить на тот же славный и верный путь, на который с таким успехом раньше их выступили уже земские люди, и слово в слово, пункт за пунктом повторить все то, что так ясно, внятно и вразумительно, что с таким достоинством и силой уже сказано и говорится представителями земской России».

Словом, демократия зовет всех и вся сомкнуться вокруг земского знамени. Она не видит на этом знамени ни одного пятна и ни одной прорехи. И мы спрашиваем: может ли народ доверять такой демократии?

На том только основании, что в минуту подъема, когда снизу давили, а сверху слегка «позволили», земцы неотчетливо написали на листе бумаги свою неотчетливую конституционную программу, на этом только одном основании мы должны вотировать им доверие, смотреть на их недомолвки, как на случайности, истолковывать их обиняки в демократическом духе, кричать, что «сегодня уж нет споров и разномыслий, которые были еще вчера»^[2]? Неужели же это тактика демократии?

Милостивые государи! Это — тактика предателей дела демократии.

После 7 ноября 1904 года много еще будет впереди решающих моментов в освободительной борьбе, — и не всегда задача земской оппозиции будет состоять в одном лишь начертании конституционных резолюций под неофициальной охраной Святополка-Мирского.

Можем ли мы питать какую-либо уверенность, что земства окажутся в такие минуты на высоте? Если наша история чему-либо учит нас, если мы не верим в чудесные превращения, мы ответим: воистину нет! Политика доверия к демократизму и оппозиционной твердости земств — не наша политика. Нам нужно теперь же, немедленно, собирать силы, которые мы могли бы вывести на поле действий и противопоставить всероссийскому земству в тот решительный момент, когда оно начнет выменивать свою легковесную оппозиционность на тяжеловесное золото политических привилегий.

А мы, вместо того, чтобы собирать силы вокруг непримиримых лозунгов демократии, станем сеять доверие к демократизму либеральных верхов, станем направо и налево клясться, будто земцы обязались бороться за всеобщее избирательное право, станем внушать мысль, будто «вчера еще были разногласия, а сегодня их нет»!

Как — нет?

Значит земцы, руководимые г. Шиповым, или земцы, руководимые г. Ив. Петрункевичем, признали, что радикально ликвидировать самодержавное хозяйство и вбить в русскую землю сваи демократического строя может лишь народ? Значит земцы отказались от надежды на примирительные шаги монархии? Значит земцы прекратили свое позорное сотрудничество с абсолютизмом на поприще военной авантюры? Значит земцы признали, что единственный путь свободы есть путь революции?

Сознательные элементы народа не только не могут питать политическое доверие к антиреволюционной цензовой оппозиции, но они ни на минуту не поддадутся иллюзиям насчет «демократизма» той растерянной и неустойчивой демократии, которая знает один лозунг, — лозунг слияния с антиреволюционной и антидемократической земской оппозицией.

Классическим образчиком демократической растерянности, неустойчивости и неуверенности является резолюция, выработанная собранием киевской интеллигенции для сведения земского съезда.

«…Собрание остановилось на вопросе: что должен высказать съезд представителей земских управ относительно необходимых реформ? Собрание нашло, что съезд этот, представляя собой лиц, собравшихся по собственной инициативе, не имеет права смотреть на себя, как на выразителя народных желаний. Поэтому съезд прежде всего обязан заявить правительству, что он считает себя некомпетентным представить готовый проект реформ, а рекомендует созвать собрание народных представителей, избранных при помощи всеобщего (равного?), прямого, тайного голосования. Такого рода учредительное собрание и должно будет, обсудив современное положение, предложить (?) свой проект реформ».

Энергично, решительно, ясно, — не правда ли? Но последуем далее.

«Если правительство от созыва подобного собрания откажется, то съезд должен предъявить известный минимум всеми признанных политических требований… Одни полагали, что минимум должен состоять в требовании: свободы личности, совести, печати и слова, свободы собраний и общественных союзов и созыва законодательного собрания, состоящего из выборных представителей земств и городов… Другая часть собрания находила такого рода законодательное собрание не отвечающим принципу всеобщего избирательного права и высказала опасения, что конституция, построенная на таких началах, надолго отсрочит возможность введения всеобщего избирательного права. Эта часть собрания находила более целесообразным для съезда представителей ограничиться требованием свободы личности, совести, печати и слова, свободы собраний и общественных союзов… Затем все собрание признало необходимым восстановление Земского Положения 1864 г.»…^[3].

Таков голос «демократии».

Нужно требовать всенародного учредительного собрания. Если же правительство не согласится, то можно ограничиться дворянско-купеческим собором. Запросить всеобщее избирательное право, а сойтись на высоком сословно-имущественном цензе. Резолюция киевской интеллигенции говорит в сущности следующее: если самодержавие хочет избавиться от требования всенародного учредительного собрания, то ему следует только заявить нам в ответ: на это требование я не соглашаюсь — и мы, с своей стороны, примиримся (о, разумеется, временно!) на представительстве земств и дум!

Киевское собрание свою резолюцию напечатало. Оно не делало значит из нее тайны для кн. Святополка-Мирского. Не думает ли в таком случае киевская интеллигенция, что она дает правительству очень авторитетное указание, как без лишних хлопот и осложнений сдать в архив требования демократии: нужно только отказаться от их принятия. Можно ли хоть на минуту сомневаться, что правительство примет это указание к немедленному руководству? Для того, чтоб не вступить на рекомендуемый ему легкий путь, самодержавие должно было бы само ценить всеобщее избирательное право. Другими словами: оно должно было бы быть демократичнее авторов резолюции. Конечно, это невероятно.

Что же представляет собою в таком случае вся первая часть заявления, так категорически и ясно отказывающая земцам в праве говорить от имени народа, так решительно выдвигающая требование всеобщего избирательного права? Ничто иное, как пустую демократическую фразеологию, с помощью которой киевская интеллигенция примирялась со своим фактическим отказом от демократических требований. Но, предав у самого порога политические права народных масс, киевская «демократия» решительно ничего ценой этого предательства не приобретает: у нее по-прежнему нет ответа на вопрос, — как быть, если самодержавие, соблазнившись легкой победой над демократическими требованиями, откажется далее от принятия минимальных конституционных требований, ниже которых авторы резолюции не хотят спускаться?

Эта резолюция, вынесенная в Киеве, в центре левых «освобожденцев», не исключение. Другие резолюции, вынесенные демократическими банкетами, отличаются от киевской только тем, что не задаются вопросом: что делать, если самодержавие не одобрит демократической программы? — так же точно, как земские либералы нигде до сих пор не отвечали на вопрос: что делать, если самодержавие не примет их цензовой программы?

2. Демократія и революція

Дѣйствительная демократія въ обстановкѣ абсолютизма можетъ быть только революціонной демократіей. Партія, которая принципіально стоитъ за мирныя средства, дѣятельность которой разсчитана на соглашеніе, а не на революцію, при политическихъ условіяхъ Россіи не можетъ быть демократической партіей. Это непререкаемо ясно. Абсолютизмъ можетъ пойти на соглашеніе, можетъ сдѣлать тѣ или иныя уступки, но цѣлью этихъ уступокъ всегда будетъ не самоупраздненіе, а самосохраненіе. Этимъ предрѣшается политическій объемъ уступокъ и демократическая цѣнность реформъ.

Правительство можетъ призвать представителей народа или его болѣе сговорчивой части съ тѣмъ разсчетомъ, чтобъ превратить ихъ въ новую опору самодержавія. Демократія, если она только не лжетъ своимъ именемъ, требуетъ неограниченнаго народоправства. Она противопоставляетъ суверенную волю народа суверенной волѣ монарха. Она противопоставляетъ коллективное я народа, индивидуальному я божьей милостью.

Но противопоставляя волю народа волѣ монарха, демократія, если она вѣритъ въ свою программу, должна понять, что ея задача — противопоставить силу народа силѣ монарха. А такое противопоставленіе и есть революція. Имѣя предъ собою борющійся за свое существованіе абсолютизмъ, демократія, если она вѣритъ въ свою программу, можетъ быть только революціонной демократіей. Кто ясно понимаетъ эту простую и непререкаемую мысль, тотъ безъ труда сорветъ съ кого слѣдуетъ, фальшивые эполеты демократизма, которыми — чѣмъ дальше, тѣмъ больше — украшаютъ себя многіе развращенные до мозга костей либеральные оппортунисты.

Всякая сдѣлка между абсолютизмомъ и оппозиціей можетъ совершиться только за счетъ демократіи. Иначе сдѣлка не будетъ имѣть смысла для абсолютизма. Съ рѣшительной, вѣрной себѣ демократіей ему остается только бороться до конца. Но если такъ, то и демократіи не остается ничего иного.

Это значитъ, что демократія, поворачивающаяся къ революціи спиной, или поддерживающая иллюзіи мирнаго обновленія Россіи, ослабляетъ свои собственныя силы, подкапывается подъ свое собственное будущее. Такая демократія есть внутреннее противорѣчіе. Антиреволюціонная демократія не есть демократія. «Освобожденіе», которое стояло въ эти дни подъ знакомъ демократизма, увѣряетъ, что «благодаря рѣшительности и мужеству земцевъ, путь мирнаго конституціоннаго преобразованія еще не закрытъ для правительства. Стать твердо и рѣшительно на этотъ путь будетъ актомъ элементарной государственной мудрости»^[4].

Редакторъ-издатель газеты «Сынъ Отечества» патетически восклицаетъ: "Какъ сынъ своего вѣка, я не раздѣляю суевѣрій прежнихъ вѣковъ и глубоко вѣрю въ то, что новый храмъ богу свободы, истины и права будетъ заложенъ у насъ безъ искупительныхъ жертвъ…

«Я глубоко вѣрю, что … не сегодня — завтра мы услышимъ мирный ударъ молота по первому камню, и сотни трудолюбивыхъ каменьщиковъ, созванныхъ въ Петроградъ, соберутся сюда для постройки новыхъ храминъ». Такъ мыслятъ многіе наивные «сыны отечества», искренно мнящіе себя демократами. Революція для нихъ — «суевѣріе прежнихъ вѣковъ». Въ бѣлыхъ фартукахъ и въ благочестивомъ настроеніи приступаютъ они къ созиданію храма, такъ называемому, богу свободы, истины и права. Они «вѣрятъ». Они вѣрятъ въ~возможность обойтись безъ искупительныхъ жертвъ и сохранить незапятнанными свои бѣлые фартуки. Они вѣрятъ «въ возможность мирнаго перехода къ плодотворной работѣ потому, что и въ высшія сферы должно, наконецъ, проникнуть сознаніе неизбѣжности коренныхъ перемѣнъ»^[5]. Они «вѣрятъ», эти мягкоТѣлые «демократы» Петрограда, и они патетически излагаютъ свою вѣру, доколѣ просвѣтленный ихъ пропагандой представитель «высшихъ сферъ» не прекратитъ ихъ идеалистическаго жужжанія. Но и послѣ того они свято хранятъ свое единственное политическое достояніе — вѣру въ просвѣтлѣніе начальства… «Путь мирнаго конституціоннаго преобразованія,— увѣряетъ „Освобожденіе“,—еще не закрытъ для правительства.

Стать твердо и рѣшительно на этотъ путь будетъ актомъ элементарной государственной мудрости».

Г. Струве доказываетъ абсолютизму, что для него, для абсолютизма, конституціонная реформа является дѣломъ политической выгоды. Какое заключеніе слѣдуетъ сдѣлать изъ этихъ словъ? Одно изъ двухъ.

«Мирное конституціонное преобразованіе», о которомъ говоритъ г. Струве, заставитъ абсолютизмъ поступиться лишь частью своихъ прерогативъ и позволитъ ему упрочить свои позиціи, превративъ либеральные верхи въ опору полуконституціоннаго трона. Политически выгоднымъ для правительства было бы лишь такое мирное преобразованіе, которое прикрыло бы обнаженный абсолютизмъ, страдающій отъ собственной обнаженности, декораціями «правового порядка», превратило бы его въ ЕсЬеіпкопзШи- бопаіізтиз, въ призрачный конституціонализмъ, болѣе опасный для демократическаго развитія, чѣмъ самъ абсолютизмъ. Такая сдѣлка — почву для которой создаетъ безхарактерное поведеніе земствъ — была бы дѣйствительно въ интересахъ абсолютизма. Но такого рода «мирное преобразованіе» совершилось бы исключительно путемъ предательства политическихъ интересовъ народа и, значитъ, дѣла демократіи. Этого ли исхода ищетъ «демократъ» Струве? Не этого?

Но въ такомъ случаѣ, говоря объ «актѣ элементарной государственной мудрости» г. Струве просто на просто надѣется вовлечь абсолютизмъ въ невыгодную сдѣлку. Онъ пытается «заговорить» врага. Убѣдить самодержавіе, что его ждетъ обновленіе и возрожденіе послѣ демократической купели. Увѣритъ правительство, что нѣтъ ничего выгоднѣе, какъ покончить съ собой во славу демократіи. Убѣдить волка, что съ его стороны актомъ элементарной зоологической мудрости будетъ дарованіе ЬаЬеаз согриз асі’а жалобно мычащимъ демократическимъ телятамъ. Какая глубокая политика! Какой геніальный стратегическій планъ!

Либо предать дѣло демократіи ради мнимо-конституціонной сдѣлки, либо обманными рѣчами завлечь абсолютизмъ на путь демократіи.

Тщетные, жалкіе, смѣшные, ничтожные планы! Рабья политика!

Но ничего болѣе достойнаго наша риазі-демократія несмо- жетъ предложить, доколѣ она будетъ цѣпляться за призракъ мирнаго конституціоннаго преобразованія, доколѣ къ революціи она будетъ относиться, какъ къ суевѣрію прежнихъ вѣковъ…

Если она не пойдетъ впередъ, дальнѣйшее революціонное развитіе отброситъ ее назадъ: оно заставитъ ее отказаться отъ демократическихъ суевѣрій и, въ хвостѣ земскихъ либераловъ, вступить на путь мирнаго конституціоннаго предательства элементарнѣйшихъ народныхъ интересовъ.

«Московскія Вѣдомости» рѣзко и отчетливо ставятъ вопросъ, когда пишутъ, что «въ составѣ населенія Россіи нѣтъ по- лической партіи, достаточно сильной, чтобы принудить правительство къ опаснымъ для ея (читай: его) цѣлости и могущества политическимъ реформамъ». Реакціонная газета беретъ вопросъ, какъ онъ есть, т. е. какъ вопросъ силы. Точно также должна взять этотъ вопросъ и печать демократическая. Пора перестать видѣть въ абсолютизмѣ политическаго собесѣдника, котораго можно просвѣтить, убѣдить, или, на худой конецъ, заговорить, итШ§еп, залгать. Абсолютизмъ нельзя убѣдить, его можно побѣдить. Но для этого нужна не сила логики, а логика силы. Демократія должна накоплять силу, т. е. мобилизовать революціонные ряды. А эту работу можно выполнять, лишь разрушая либеральныя суевѣрія на счетъ мирныхъ путей конституціоннаго развитія и отрадныхъ перспективъ правительственнаго просвѣтленія.

«Актомъ элементарной государственной мудрости» для каждаго демократа должно явиться признаніе, что выражать надежду на демократическую иниціативу со стороны абсолютизма, знающаго только одинъ интересъ: самосохраненіе — значитъ поддерживать вѣру въ будущее абсолютизма, значитъ создавать вокругъ него атмосферу нерѣшительнаго выжиданія, значитъ упрочатъ его позиціи, значитъ предавать дѣло свободы.

Ясно сказать это, значитъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, сказать и другое: не соглашеніе, не сдѣлка, а торжественное провозглашеніе народной воли, т. е. революція. Россійская демократія можетъ быть только революціонной, иначе она не будетъ демократіей.

Она можетъ быть только революціонной, такъ какъ въ нашемъ обществѣ и государствѣ нѣтъ такихъ оффиціальныхъ организацій, отъ которыхъ будущая демократическая Россія могла бы повести свою родословную. У насъ, съ одной стороны, имѣется монархія, опирающаяся на колоссальный, развѣтвленный бюрократическій аппаратъ, съ другой стороны, такъ называемые, органы общественнаго самоуправленія: земства и думы. Либералы и строятъ будущую Россію, исходя изъ этихъ двухъ историческихъ учрежденій. Конституціонная Россія должна, на ихъ взглядъ, возникнуть, какъ легальный продуктъ легальнаго соглашенія легальныхъ контрагентовъ: абсолютизма и думско-земскаго представительства. Ихъ тактика есть тактика компромисса. Они хотятъ перенести въ новую или, вѣрнѣе, обновленную Россію двѣ легальныя традиціи русской исторіи: монархію и земство.

Демократія лишена возможности опираться на національныя традиціи. Демократическая Россія не можетъ быть простымъ дѣтищемъ правительственнаго соизволенія. Но она не можетъ опереться и на земства, такъ какъ земства построены не на демократическомъ принципѣ, а на началѣ сословнаго и имущественнаго ценза. Демократія, если она не лжетъ своимъ именемъ, если она дѣйствительно является партіей народнаго верховенства, не можетъ ни на минуту признать за земствомъ права говорить именемъ Россіи. Всякую попытку со стороны земствъ и думъ вступить съ абсолютизмомъ въ соглашеніе отъ имени народа, демократія должна клеймить, какъ узурпацію народнаго суверенитета, какъ политическое самозванство.

Но если не абсолютизмъ и не дворянское земство, то кто же? Народъ! Но народъ не имѣетъ никакихъ легальныхъ формъ для выраженія своей суверенной воли. Создать ихъ онъ можетъ только революціоннымъ путемъ. Аппеляція къ Всенародному Учредительному Собранію есть разрывъ со всей офиціальной традиціей русской исторіи. Вызывая на историческую сцену суверенный народъ, демократія врѣзывается въ легальную русскую исторію клиномъ революціи.

У насъ нѣтъ демократическихъ традицій, ихъ нужно создать. Сдѣлать это способна только революція. Партія демократіи не можетъ не быть партіей революціи. Эта идея должна проникнуть во всеобщее сознаніе, она должна наполнять нашу политическую атмосферу, самое слово демократія должно быть пропитано содержаніемъ революціи, такъ чтобъ при одномъ прикосновеніи оно жестоко обжигало пальцы либеральныхъ оппортунистовъ, которые стараются увѣрить своихъ друзей и враговъ, что они стали демократами съ тѣхъ поръ, какъ назвались этимъ именемъ.

3. Демократія, земцы, народъ.

«Мирное» сотрудничество съ земствомъ или революціонное сотрудничество съ массой? Этотъ вопросъ демократія должна рѣшить для себя,—мы ее заставимъ рѣшить этотъ вопросъ, такъ какъ будемъ его ставить предъ нею не только въ общей формѣ, не только въ литературѣ, но самымъ конкретнымъ образомъ, въ каждомъ живомъ политическомъ дѣйствіи.

Конечно, демократія хочетъ союза съ массой и тянется къ ней. Но она боится порвать со своими вліятельными союзниками справа и мечтаетъ о томъ, не сможетъ ли она сдѣлаться связующимъ звеномъ между земствомъ и массой.

Въ замѣчательно поучительной статьѣ «Нашей Жизни» выдвигается та мысль, что для «безболѣзненнаго» осуществленія демократической, реформы «необходимо интеллигенціи сейчасъ же, не теряя дорогого времени, прійтти въ тѣсное соприкосновеніе съ широкими народными массами, войти съ ними въ непрерывное общеніе». Статья не отрицаетъ, что часть интеллигенціи и раньше стремилась къ этому, — но она дѣлала это, «исключительно напирая на классовыя противорѣчія, существующія между народными массами и тѣми слоями общества, изъ которыхъ до сихъ поръ выходитъ и долго еще будетъ выходить большая часть русской интеллигенціи»…^[6] Теперь нужна другая работа. Нужно въ человѣкѣ изъ «народа», прежде всего въ крестьянинѣ, пробудить «свободнаго гражданина, сознающаго свои права и безстрашно ихъ отстаивающаго». Для этой работы «нужно сотрудничество демократической интелл и генціи съ выборными представителями земства». Другими словами: такъ называемая, демократическая интеллигенція должна пробуждать свободныхъ гражданъ не только безъ «исключительнаго напиранія» на классовыя противорѣчія внутри оппозиціи, но и въ «дружномъ сотрудничествѣ» съ земской оппозиціей. Это значитъ, что интеллигенція не только лишаетъ, себя возможности смѣло и рѣшительно ставить вопросы аграрной реформы,—но и отказываетъ себѣ въ правѣ революціонно и демократически ставить конституціонную проблему. Эта внутренне-противорѣчивая задача: пробуждать массы, тащась въ хвостѣ у земцевъ, — не можетъ создать для демократа достойной политической роли. Въ своей агитаціи демократія будетъ неизбѣжно лгать—не той смѣлой, на половину безсознательной ложью якобинской демагогіи, которая въ своемъ революціонномъ самозабвеніи находитъ долю своего прощенія,—а той скаредной либеральной ложью, которая опасливо озирается раскосыми глазами, обходитъ острые вопросы, какъ будто боится наступить на гвозди, говоритъ шепелявой скользящей рѣчью, потому что всякое «да» и всякое «нѣтъ», какъ огнемъ обжигаетъ ея уклончивый языкъ. Образцомъ этой безсильной лжи можетъ служить освобожденская прокламація о войнѣ и конституціи, которую мы въ свое время разбирали въ «Искрѣ». Прокламація эта написана для массы, старается говорить языкомъ, понятнымъ массѣ, и взываетъ къ интересамъ массы.

И что же говорятъ въ ней освобожденцы народу? Они говорятъ ему, что война никому не нужна, что верховная власть не хотѣла ея, что верховная власть миролюбива. Они это доподлинно знаютъ. Они говорятъ далѣе, что царя соблазнили дурные совѣтники, не освѣдомляющіе своего государя объ истинныхъ нуждахъ народа, ибо «иные изъ вельможъ ведутъ государственныя дѣла не по совѣсти, а по корысти, для своего кармана и для почестей, а иные изъ вельможъ— глупы». Чтобы помочь дѣлу нужно созвать народныхъ представителей. Царь отъ нихъ будетъ узнавать правду, «какъ это было изрѣдка въ старину, когда русскіе цари жили въ Москвѣ». Управлять дѣлами будутъ всѣ сообща—государь, министры и собраніе народныхъ представителей.

Такъ строютъ свободную Россію демократы-«освобожденцы». Они берутъ подъ свою защиту монархію. Въ своей конституціи они отводятъ ей красный уголъ. Они созываютъ собраніе народныхъ представителей не для выраженія суверенной воли народа, а въ помощь монарху. Партія «Освобожденія», еще не побѣжденная въ борьбѣ съ самодержавіемъ еще не приступившая къ этой борьбѣ, на глазахъ всего русскаго народа становится на колѣни предъ самодержавіемъ. Таковъ ея либерализмъ.

Вокругъ трона, за которымъ признается неприкосновенное право исторической традиціи, должны расположиться народные представители. Но какой народъ они будутъ представлять? Народъ земствъ и думъ?—За которыми вѣдь тоже неприкосновенное право исторической традиціи… Будетъ ли представленъ народъ «безъ традицій», народъ безъ сословныхъ, имущественныхъ и образовательныхъ привиллегій? Прокламація не даетъ на этотъ вопросъ отвѣта. Она помнитъ, что задача «освобожден- цевъ» не только пробуждать гражданина въ человѣкѣ изъ народа, но и оставаться въ добромъ согласіи съ привиллегированными гражданами изъ земства. Обращаясь къ народу съ пропагандой конституціи, «освобожденцы» ни словомъ не упоминаютъ о всеобщемъ избирательномъ правѣ.

Таковъ ихъ демократизмъ.

Они не смѣютъ противопоставить принципъ принципу, народовластіе — монархіи. Еще до борьбы за новую Россію, они протягиваютъ руку для соглашенія съ представителемъ старой Россіи. Они опираются на примѣръ сословно — совѣщательныхъ Земскихъ Соборовъ въ прошломъ, вмѣсто того, чтобы взывать къ торжественному провозглашенію народной воли въ будущемъ. Словомъ: они аппелируютъ къ антиреволюціонной традиціи русской исторіи, вмѣсто того, чтобы создать историческую традицію русской революціи.

Такова ихъ политическая отвага.

Итакъ, русское конституціонное правительство составятъ: государь, министры (неизвѣстно, предъ кѣмъ отвѣтственные) и собраніе народныхъ представителей (неизвѣстно, какой «народъ» представляющихъ).

Стоитъ организовать на этихъ началахъ государственную власть, и тогда—здѣсь начинается центральное мѣсто «освобож- денскаго» ѵабетесит’а — и тогда всѣ вопросы разрѣшатся сами собою, всѣ невзгоды и бѣды русскаго народа сниметъ, какъ рукой. Въ тѣхъ странахъ, гдѣ народу удавалось добиться конституціи, онъ, по словамъ прокламаціи, «вездѣ устраивалъ себѣ правые суды, уравнивалъ подати и облегчалъ налоги, уничтожалъ взяточничество, открывалъ для дѣтей своихъ училища, и быстро богатѣлъ… И, еслибъ и русскій народъ—такъ пишутъ „освобожденцы“, — потребовалъ себѣ (какъ?) и добился (какъ?) конституціи (какой?), то и онъ избавился бы отъ оскудѣнія, раззоренія и всякихъ притѣсненій точно также, какъ избавились отъ него и другіе народы… Когда будетъ въ Россіи конституція, то народъ, черезъ своихъ представителей, навѣрное, отмѣнитъ паспорта, заведетъ хорошіе суды и управленіе, упразднитъ самовластныхъ чиновниковъ, въ родѣ земскихъ начальниковъ, и въ мѣстныхъ дѣлахъ будетъ управляться своими свободно выбранными людьми, заведетъ множество школъ, такъ что всякій сможетъ получить высшее образованіе, освободится отъ всякой тѣсноты, наказаній розгами (послѣ полученія „высшаго образованія“?) и заживетъ въ довольствѣ. Словомъ при конституціи, народъ будетъ свободенъ и добьется настоящей хорошей жизни».

Такъ пишутъ «демократы», осуждающіе «исключительное напираніе на классовыя противорѣчія!»

Конституціонное ограниченіе верховной власти не только спасетъ отъ розги и нагайки, но и обезпечитъ отъ бѣдности, лишеній, экономическаго гнета и дастъ возможность «быстро богатѣть», — вотъ мысль, которую они хотятъ внушить народу. Присоединить къ существующему строю Земскій Соборъ, — и нѣтъ вопросовъ нищеты, гнета, безработицы, проституціи и невѣжества. Такъ говорятъ «освобожденцы». Но говорить такъ — значитъ явно и беззастѣнчиво издѣваться надъ всей соціальной дѣйствительностью, называть черное бѣлымъ, горькое—сладкимъ, значитъ закрывать глаза—себѣ и другимъ—на опытъ всей той исторіи, которую буржуазная Европа продѣлала въ теченіе послѣдняго столѣтія, значитъ попирать кричащіе факты, игнорировать все, что образованный человѣкъ можетъ узнать изъ любой европейской газеты, —значитъ спекулировать единственно на невѣжество русской народной массы, на египетскую тьму полицейскаго государства, наконецъ на низкій уровень политической морали въ рядахъ собственной партіи. Это значитъ замѣнять обращеніе — извращеніемъ, агитацію — ложью, политическую конкуренцію — недобросовѣстной спекуляціей. Это значитъ увѣренно итти къ превращенію собственной партіи, которая идеологически является представительницей «народа», въ простую клику, сознательно эксплуатирующую темноту народа. Мы говоримъ это со всей энергіей, и наши слова долженъ услышать не только каждый революціонный пролетарій, но и каждый русскій демократъ.

Прокламацію писали образованные люди. Они знаютъ, что ничего изъ того, о чемъ они говорятъ народу, на самомъ дѣлѣ нѣтъ. Они знаютъ что и послѣ того, какъ власть рѣшится опе- реться на Земскій Соборъ, порядокъ на Руси останется буржуазный. Оии знаютъ, отлично знаютъ, что конституція не спасаетъ маленькаго собственника отъ пролетаризаціи, не даетъ безработному работы, не охраняетъ рабочаго ни отъ нищеты, ни отъ развращенія. Они знаютъ, что высшее образованіе доступно не всѣмъ, что оно есть монополія имущихъ. Они все это знаютъ, — читали, видѣли, сами говорили и писали, — знаютъ, не могутъ не знать. — Вы, напримѣръ, г. Струве, вы, который одобряете «этотъ простой по формѣ и вразумительный по содержанію призывъ», отвѣтьте прямо знаете вы все это или нѣтъ? ^[7] — Да, они знаютъ это. Но, сверхъ того, они знаютъ, что народъ, къ которому они обращаются, этого еще не знаетъ. И они говорятъ народу то, чего нѣтъ, то, во что они сами не вѣрятъ. Они лгутъ народу. Они обманываютъ народъ.

Неужели они не подумали, что у самаго порога ихъ встрѣтитъ соціалдемократія? Что она позаботится о томъ, чтобы свести ихъ на очную ставку съ исторической истиной? Неужели они не способны понять, что это ея право, ея обязанность? И они могли думать, что соціалдемократія вступитъ съ ними въ соглашеніе, чтобы вмѣстѣ съ ними, на товарищескихъ началахъ, обманывать народъ?!

Еслибъ соціалдемократія была только партіей честнаго, рѣшительнаго, послѣдовательнаго, непримиримаго демократизма, она и тогда не могла бы не выступить въ полной обособленности и самостоятельности. Она и тогда не могла бы поставить свои дѣйствія въ какую бы то ни было зависимость отъ дѣйствій или, вѣрнѣе, бездѣйствія той либеральной оппозиціи, которая не смѣетъ назвать то, къ чему она стремится, и не знаетъ, какими средствами добиться того, что назвать она боится. Она и тогда не могла бы оказать никакого политическаго кредита той «демократіи», которая боролась за демократическія требованія только въ своихъ сновидѣніяхъ, на дѣлѣ же играла и играетъ роль адвоката, секретаря и разсыльнаго при цензовомъ либерализмѣ.

Въ то время, какъ ищущая во что бы то ни стало компромисса оппозиція, т. е. анти-оппозиціонная оппозиція, встрѣчаетъ безкорыстнаго слугу въ лицѣ анти-революціонной, а значитъ ан- ти-демократической демократіи, въ то время какъ съ этой послѣдней объединяются непролетарскіе и антипролетарскіе соціалисты и, этимъ актомъ объединенія съ антидемократической демократіей, обнаруживаютъ истинную цѣнность не только своего соціализма, но и своего демократизма, — да — въ это время единственной партіей, честнаго, рѣшительнаго, послѣдовательнаго, непримиримаго демократизма является соціалдемократія. И именно поэтому она вызываетъ къ себѣ прикрытую ханжествомъ ненависть всѣхъ тѣхъ «демократовъ», которымъ она самымъ фактомъ своего существованія затрудняетъ ликвидацію послѣднихъ остатковъ идеи «долга предъ народомъ»…

4. Буржуазная интеллигенція и соціалистическій пролетаріатъ.

Ненависть, прикрытая ханжествомъ, — таково отношеніе объединенной якобы-демократіи къ вашей партіи, сознательные россійскіе пролетаріи! Вы должны себѣ отдать въ этомъ ясный отчетъ.

И «Освобожденіе» и «Революціонная Россія» выступаютъ противъ нашей непримиримости, противъ нашей «борьбы на два фронта». Все чаще и чаще посылаетъ намъ такіе упреки легальная пресса. Демократія хочетъ, чтобы мы укротились и примирились. Она же въ свою очередь великодушно готова примириться съ нами, если только мы, покинувъ строптивость, начнемъ пѣть ей въ унисонъ, въ то время, какъ сама она поетъ въ унисонъ цензовой оппозиціи.

«Освобожденіе» и «Революціонная Россія», умудренныя нѣкоторымъ опытомъ, стараются придать этому требованію стыдливую форму. Ко легальная печать «демократическаго» блока, пользуясь тѣмъ, что ей не грозитъ немедленный отпоръ, съ откровеннымъ цинизмомъ предъявляетъ соціалдемократіи свое требованіе: устранись!

«… Кромѣ охранителей — жалуется „Наша Жизнь“, — существуютъ, къ сожалѣнію и другія, при томъ прогрессивныя, направленія, которыя все еще (!) говорятъ о всякаго рода противорѣчіяхъ и все еще выдвигаютъ на первый планъ именно эти противорѣчія, а не то „общее“, что можетъ объединять въ извѣстныя времена всѣ классы, всѣ сословія. Въ общемъ,—однако, утѣшается „демократическая“ газета,—сословно-классовыя различія сейчасъ потонули въ томъ живомъ и могучемъ потокѣ, который стремительно несется по русской землѣ и захватываетъ въ свое русло московскаго купца, и тамбовскаго и саратовскаго и другихъ земцовъ, и петербургскаго чиновника и всегдашняго либерала-интеллигента»^[8].

Ваша партія, сознательные пролетаріи, виновна въ томъ, что выдвигаетъ такія требованія, которыя отличаются отъ требованій московскаго купца, тамбовскаго дворянина и петербургскаго чиновника! «Демократическая» интеллигенція предъявляетъ къ вамъ требованіе: примиритесь на томъ «общемъ», что можетъ объединять всѣ классы и всѣ сословія. Такимъ объединительнымъ «общимъ» можетъ быть лишь программа самой отсталой части либеральной оппозиціи. Какъ только вы захотите подняться выше ея политическаго уровня, окажется что вы, подобно реак- ціонерамъ-охранителямъ, выдвигаете то, что раздѣляетъ, а не то, что объединяетъ. Сознательные пролетаріи! «Демократія» требуетъ отъ васъ, чтобъ вы во имя единенія, отказались отъ вашего революціоннаго демократизма. «Демократія» требуетъ отъ васъ, чтобы вы, во имя солидарности съ либеральной оппозиціей, предали дѣло демократическаго переворота. Потому что, если что отличаетъ васъ сейчасъ съ такой рѣзкостью отъ всѣхъ другихъ «классовъ и сословій», такъ это именно ваша несокрушимая преданность дѣлу демократической революціи.

Словами безпощаднаго негодованія вы отвѣтите, товарищи, этимъ непримиримымъ сторонникамъ оппортунистическаго при- мирительства, этимъ «демократическимъ» прихвостнямъ либеральныхъ и полу-либеральныхъ купцовъ, дворянъ, и чиновниковъ.

Вы скажете имъ: мы, пролетаріи, не требуемъ отъ либераловъ, чтобъ они отказались отъ своихъ классовыхъ интересовъ, стали на нашу точку зрѣнія и боролись за нашу соціалистическую программу, — хотя мы и готовы поручиться, что, какъ только они это сдѣлаютъ, они разъ на всегда вырвутъ почву изъ подъ нашей политики выдвиганія противорѣчій.

Мы не обвиняемъ также и, такъ называемую, демократію въ томъ, что она не становится въ ряды партіи революціоннаго соціализма, — но чего мы отъ нея требуемъ, такъ это вѣрности ея собственной программѣ. И этого нашего требованія она не можетъ снести и бросаетъ намъ въ отвѣтъ обвиненіе въ томъ, что мы не способны молчаливо смотрѣть, какъ она изъ-за спины земской оппозиціи замахивается на нашу партію, единственную представительницу честнаго, рѣшительнаго, непримиримаго демократизма!

Мы вносимъ то, что раздѣляетъ, а не то, что объединяетъ? Не наоборотъ-ли, не вы ли повинны въ этомъ?

Мы, соціалдемократы, выступили на поле революціонной борьбы въ эпоху полнаго политическаго затишья. Мы съ самаго начала формулировали нашу революціонную демократическую программу. Мы пробуждали массу. Мы собирали силы. Мы выступили на улицы. Мы наполнили города шумомъ нашей борьбы. Мы пробудили студенчество, демократію, либераловъ… И когда, эти пробужденныя нами группы стали вырабатывать свои собственные лозунги и свою тактику, онѣ обратились къ намъ съ требованіемъ, которое въ чистомъ, незамаскированномъ видѣ звучитъ такъ: «Устранитесь, — выбросьте изъ вашей революціонной программы и революціонной тактики то, что отличаетъ васъ отъ насъ, — откажитесь отъ тѣхъ требованій, которыхъ не можетъ принять московскій купецъ и тамбовскій дворянинъ, — словомъ, измѣните тѣмъ лозунгамъ, которые вы выдвинули въ то время, какъ мы еще мирно почивали въ болотѣ политическаго индифферентизма, отъ той тактики, которая составила вашу силу, и которая позволила вамъ совершить чудо: пробудить насъ отъ нашего позорнаго политическаго сна!»

Земство не могло притти въ движеніе, не приведя, въ свою очередь, въ движеніе всю ту интеллигенцію, которая наполняетъ всѣ его поры, которая широкимъ кольцомъ окружаетъ его по периферіи, которая, наконецъ, связана съ нимъ узами крови и узами политическихъ интересовъ. Земскій съѣздъ 6—8 ноября вызвалъ цѣлый рядъ политическихъ банкетовъ демократической интеллигенціи. Были болѣе, были менѣе радикальные банкеты, были болѣе, были менѣе смѣлыя рѣчи; въ одномъ случаѣ говорили объ активномъ участіи народа въ законодательствѣ, въ другомъ— требовали ограниченія самодержавія и даже доходили до требованія всенароднаго учредительнаго собранія. Но не было ни одного банкета, на которомъ всталъ бы либеральный земецъ или «освобожденецъ» и сказалъ бы: Господа! На дняхъ соберутся (или собрались) земцы. Они потребуютъ конституціи. Затѣмъ земцы и думцы потребуютъ — если потребуютъ — конституціи въ земствахъ и думахъ. Потомъ на банкетахъ земцы и думцы соберутся вмѣстѣ съ интеллигенціей — вотъ какъ собрались сегодня мы — и опять постановятъ резолюцію о необходимости конституціи. Правительство отвѣтитъ на это болѣе или менѣе торжественнымъ манифестомъ, въ которомъ (оратору совсѣмъ не нужно было быть пророкомъ, чтобы предвидѣть это) будетъ провозглашена незыблемость самодержавія, земствамъ будетъ предложено вернуться къ обычнымъ занятіямъ, а политическіе банкеты будутъ упомянуты лишь въ связи съ соотвѣтственными уголовными статьями. Что тогда? Какъ отвѣтимъ мы на такое заявленіе правительства? Другими словами: какова наша дальнѣйшая тактика, милостивые государи?"

Послѣ этихъ простыхъ словъ въ собраніи воцарилась бы неловкость, демократическія дѣти неувѣренно взглянули бы на земскихъ отцовъ, земскіе отцы недовольно нахмурили бы брови, — и всѣ немедленно почувствовали бы, что ораторъ сдѣлалъ большую безтактность.

Его безтактность состояла бы въ томъ, что онъ на либеральномъ банкетѣ высказалъ бы то, что есть. Но такой безтактности нашъ ораторъ не совершилъ, ибо его не было. Никто изъ земцевъ и изъ услужающихъ имъ «осзобожденскихъ» демократовъ не поставилъ вслухъ вопроса: что же дальше?

Такую безтактность рѣшились сдѣлать только соціалисты-пролетаріи.

Они явились въ Харьковѣ на засѣданіе Юридическаго Общества, предсѣдатель котораго предлагалъ отправить министру весеннихъ дѣлъ привѣтственную и благодарственную телеграмму, и одинъ изъ нихъ сказалъ собравшимся, что единственная весна, которой вѣритъ пролетаріатъ и которой только и можетъ вѣрить демократія, будетъ принесена революціей. Они явились на засѣданіе Екатеринодарской думы, гдѣ ораторъ рабочій сказалъ: "Погибающее самодержавіе думаетъ бросить вамъ приманку,… оно надѣется обмануть васъ и теперь точно такъ же, какъ не разъ обмановало! — Но … оно почувствуетъ, что народилась въ Россіи новая сила, съ самаго начала своего существованія, явившаяся непримиримымъ, смертельнымъ врагомъ самодержавнаго деспотизма. Эта сила — организованный пролетаріатъ. .. И мы — горсть борцовъ великой арміи труда — зовемъ васъ съ собой. Мы съ вами — представители противоположныхъ общественныхъ классовъ, но и насъ можетъ объединить ненависть къ одному и тому же врагу — самодержавному строю. Мы можемъ быть союзниками въ нашей политической борьбѣ. Но для этого вы должны оставить прежній путь смиренія, вы должны смѣло, открыто присоединиться къ нашему требованію: Долой самодержавіе!

Да здравствуетъ учредительное собраніе, избранное всѣмъ народомъ! Да здравствуетъ всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право!

Пролетаріи явились на банкетъ одесской интеллигенціи, и тамъ ихъ ораторъ сказалъ: «Если вы, граждане, найдете въ себѣ достаточно мужества, чтобы открыто и безъ колебаній поддержать наши демократическія требованія, мы, пролетаріи-соціал- демократы, приглашаемъ васъ итти рядомъ съ нами въ борьбѣ съ самодержавіемъ. Въ этой жестокой борьбѣ мы, соціалдемо- краты, будемъ до послѣдней капли крови отстаивать великіе принципы свободы, равенства и братства». Ораторы-пролетаріи не боялись поставить открыто вопросъ: что дѣлать? ибо на этотъ простой вопросъ у нихъ есть простой отвѣтъ: нужно бороться, нужно «до послѣдней капли крови отстаивать великіе принципы свободы, равенства и братства!»

И какъ бы для того, чтобы показать, что это не ф р а з а въ устахъ пролетаріата, бакинскіе стачечники, эти буревѣстники надвигающейся всенародной грозы, оставили на землѣ десятки убитыхъ и раненыхъ, пролившихъ свою кровь за великіе принципы свободы, равенства и братства!.. И вотъ, отъ этого класса, который научаетъ своихъ дѣтей такъ бороться и такъ умирать, явились представители на либеральные банкеты, гдѣ такъ хорошо говорятъ о героической борьбѣ и героической смерти.

Имѣли они право на вниманіе?

Либеральная печать много говорила о пропасти между интеллигенціей и народомъ. Либеральные ораторы не знаютъ другой клятвы, кромѣ клятвы именемъ народа. И вотъ нынѣ передъ ними въ лицѣ пролетаріата выступаетъ на сцену самъ народъ. Не въ качествѣ объекта просвѣтительныхъ начинаній, а въ качествѣ самостоятельной, за себя отвѣтственной и требовательной политической фигуры.

И что же?

— «Долой отсюда!» кричатъ либералы, надѣявшіеся, что высокій имущественный цензъ (цѣна либеральнаго обѣда отъ двухъ до четырехъ рублей) не позволитъ пролетаріямъ перешагнуть пропасть, отдѣляющую «интеллигенцію» отъ «народа».

Профессоръ Гредескулъ не находилъ «словъ для достаточнаго выраженія своего негодованія», когда рабочіе разбросали прокламаціи на засѣданіи харьковскаго юридическаго общества, и кричалъ на всю залу: «если тѣ, которые это сдѣлали, честные и порядочные люди, пусть они добровольно удалятся». Онъ сомнѣвался въ томъ, честные ли, порядочные ли они люди!..

«Это нарушеніе правилъ гостепріимства!» кричалъ предсѣдатель ростовскаго либеральнаго банкета, не позволяя прочитать резолюцію рабочихъ, ждавшихъ рѣшенія ея судьбы на холодѣ. «Вѣдь они же на улицѣ, волновался г. либералъ, пусть собираются гдѣ хотятъ!» Онъ зналъ, что ростовскіе рабочіе умѣютъ собираться, что за мѣсто для своихъ собраній они платятъ не рублями, а кровью, только кровью…

«Долой отсюда! вонъ, вонъ, вонъ!» — встрѣтили одесскіе либералы рѣчь одесскаго пролетарія. «Довольно! Довольно'.» прерывали они его на каждомъ шагу. При такихъ торжественныхъ условіяхъ происходило сближеніе интеллигенціи съ народомъ.

Какимъ гнѣвомъ должно было наполниться сердце револю- ціонера-рабочаго, какой горячей волной должна была прилить кровь къ его головѣ, какъ судорожно должны были сжаться его кулаки, когда онъ предсталъ, какъ вѣстникъ революціи, предъ этимъ образованнымъ и отъ самовлюбленности пьянымъ обществомъ, чтобы напомнить либераламъ объ ихъ либеральныхъ обязанностяхъ, чтобы поставить демократовъ предъ лицомъ ихъ демократической совѣсти, и когда въ отвѣтъ на первые еще робкіе звуки его голоса — онъ не привыкъ, господа, къ обстановкѣ парадныхъ обѣдовъ! — раздалось изъ глубины либеральныхъ потроховъ: «Долой его! Молчать! Ату его»! «Граждане! именемъ пролетаріата, собравшагося у стѣнъ этого зданія…» — Вонъ, вонъ, вонъ! Замолчать! Ату его!..

«Освобожденіе» предвидитъ появленіе рабочихъ на земскихъ собраніяхъ и, порицая рабочихъ за ихъ поведеніе въ Харьковѣ и Екатеринодарѣ, требуя отъ нихъ соблюденія порядка собранія и правъ предсѣдателя, «демократическій» органъ съ своей стороны обѣщаетъ: «Позволительно думать, что земскіе люди не отнесутся ни враждебно, ни даже невнимательно ко всѣмъ заявленіямъ, которыя будутъ предъявлены къ земскимъ собраніямъ, безъ нарушенія правъ и порядка послѣднихъ»^[9]. Слышите, пролетаріи: ни враждебно, ни даже невнимательно! Вамъ «позволительно думать», что если вы будете вести себя чинно, господа земскіе дворяне не отнесутся къ вашимъ заявленіямъ ни враждебно, ни даже — слышите: даже — невнимательно !

Я боюсь, товарищи, что вы отвѣтите господамъ ходатаямъ за васъ предъ земскими дворянами, что вы не нуждаетесь въ милостынѣ либеральнаго вниманія, что вы являетесь не съ тѣмъ, чтобы просить, а съ тѣмъ, чтобы требовать и призывать къ отвѣту, — и когда къ предъявленнымъ вами народнымъ требованіямъ относятся враждебно или невнимательно, у васъ остается еще обязанность: обличить предъ народомъ. И эту обязанность вы выполните черезъ голову предсѣдателя и всего собранія, со всѣми его правами!

Когда нѣмецкіе рабочіе, еще не имѣвшіе своей самостоятельной партіи и поддерживавшіе либеральную буржуазію, обратились въ 1862 году къ либеральнымъ вождямъ съ требованіями: во-первыхъ, ввести въ программу всеобщее избирательное право, и, во-вторыхъ, измѣнить порядокъ уплаты членскихъ взносовъ такъ, чтобы облегчить рабочимъ доступъ въ партійную организацію либераловъ (Набопаіѵегеіп), послѣдніе отнеслись къ ихъ требованіямъ довольно «внимательно», но крайне враждебно: въ первомъ требованіи отказали наголо, а въ отвѣтъ на второе разъяснили, что «рабочіе могутъ считать себя прирожденными членами либеральной партіи» — и слѣдовательно? и слѣдовательно… могутъ оставаться за порогомъ ея организаціи.

Либералы считаютъ, что прирожденное право рабочихъ — драться на баррикадахъ, отдавать свою жизнь за дѣло свободы,, но только не нарушать своимъ появленіемъ спокойствія либеральныхъ организацій, собраній и банкетовъ!..

Нашъ пролетаріатъ, къ счастью для себя и для дѣла свободы, не долженъ, въ качествѣ просителя, стучаться подъ окнами либеральной партіи. У него есть своя партія. Судьба его требованій не зависитъ отъ того, найдутъ ли они мѣсто въ программѣ буржуазной оппозиціи.

Но это не значитъ, что русскому пролетаріату нѣтъ дѣла до того, что говорятъ либералы въ земствахъ и думахъ, огражденныхъ отъ массы сословно-имущественнымъ цензомъ, и на либеральныхъ банкетахъ, огражденныхъ отъ массы четырехруб- левыми обѣдами.

Не ходатайствовать предъ либералами, не просить заступничества приходятъ и будутъ приходить пролетаріи на либеральныя собранія, но съ цѣлью противопоставить свою революціонную программу дѣйствій либеральной безхарактерности, прикрытой многословіемъ, съ цѣлью призвать къ революціи тѣ кадры демократіи, которые пока еще находятся подъ либеральнымъ обаяніемъ… И не просителей встрѣчаютъ г. г. либералы криками «долой!», не отъ нищенствующихъ ограждаютъ они себя входными билетами, — нѣтъ! несостоятельные должники дѣла свободы и демократіи, они малодушно уклоняются отъ строгаго взысканія, они боятся обличеній того самаго народа, который они такъ любятъ … на большомъ разстояніи, которому они такъ горячо сочувствуютъ… когда онъ умираетъ на бакинскихъ мостовыхъ.

Пролетаріи еще не разъ появятся на собраніяхъ «общества» и поставятъ либераламъ въ упоръ убійственный для нихъ вопросъ:

Что же дальше?

Земцы подали прошеніе о конституціи. Ихъ прошеніе было найдено незаслуживающимъ уваженія. Московское земство заявило, что оно взволновано и прекратило свои засѣданія. Черниговскіе и смоленскіе земцы просто разъѣхались по домамъ. Симферопольская дума отложила свои засѣданія, не разсмотрѣвъ бюджета. Такое самоупраздненіе было бы вполнѣ умѣстнымъ актомъ, еслибъ къ нему прибѣгли всѣ земства и думы, выставивъ принципіальную мотивировку своей стачки. Но и тогда оставался бы во всей своей силѣ вопросъ: что же дальше?

Въ своихъ резолюціяхъ земцы «выражали надежду». Надежда оказалась утопической. Въ свою очередь освобожденскіе циазі-демократы въ послѣдніе два года то и дѣло «выражали надежду» на земцевъ. Ихъ надежда на земцевъ оказалась обманутой вмѣстѣ съ надеждой земцевъ на самодержавіе.

Что же дальше? Отвѣтъ можетъ быть одинъ: апелляція къ массѣ, то есть къ революціи. Но къ массѣ можно итти только съ демократической программой. И если раньше мы старались показать, что наша демократія можетъ быть только революціонной, то здѣсь нужно добавить, что переходъ къ революціонной тактикѣ мыслимъ только на почвѣ демократической программы.

Внѣ революціи нѣтъ путей для рѣшенія вопроса политической свободы. Это должны понять даже глухонѣмые слѣпцы въ результатѣ послѣдняго періода правительственныхъ обѣщаній указовъ, земскихъ совѣщаній и либеральныхъ банкетовъ.

Къ свободѣ путь лежитъ черезъ революцію, къ революціи черезъ демократическую программу.

Къ интеллигентной «демократіи» — демократіей мы называемъ ее въ счетъ ея будущаго — плетущейся за земцами, пролетаріатъ долженъ обратиться со словами, которыя Уландъ сказалъ нѣкогда Вюртембергскому ландтагу:

Und konnt ihr nicht das Ziel erstreben,
So tretet in das Volk zuruck!..
(«Если не можете добиться цѣли,
Вернитесь обратно къ народу».)

---

1. Очевидно для того, чтобы особенно ясно показать отсутствие „классового или сословного отпечатка“, земцы, как мы отметили выше, ни единым словом не упоминают об аграрном и рабочем вопросах. — Какая простота» со стороны земцев и какой цинизм со стороны «Освобождения»!
2. «Сын Отечества», № 1, ст. Н. Карышева.
3. Напомним, что это Положение лишает избирательных прав всех тех, у кого меньше 150 десятин земли или 15.000 рублей валового дохода!
4. «Освобожденіе», № 60, стр. 183.
5. «Сынъ Отечества», 1905 г., № 9, ст. С. Юрицына.
6. «Наша Жизнь», 1904 г., № 28.
7. Отвѣтить прямо на этотъ вопросъ мы приглашали г-на Струве еще въ октябрѣ 1904 года («Искра», № 76). Пропитанный нравственнымъ идеализмомъ редакторъ «Освобожденія» не отвѣтилъ намъ ни прямо, ни косвенно.
8. «Наша Жизнь», 1904 г., № 37, курс. нашъ.
9. «Освобожденіе», № 61.