Наша революция (Троцкий)/«Полярная Звезда» пред судом революции
| ← Революция пред судом «Полярной Звезды» | «Полярная Звезда» пред судом революции | Интеллигенция и революция → |
| Опубл.: 1906. Источник: Троцкий Н. Наша революция. — СПб.: книгоиздательство Н. Глаголева, тип. «Север», 1906. — 286 с. |
gross bist du Fantast — фантазер-то
ты большой, да фантазия твоя
маленькая.
(Из старой статьи г. Струве)
Мы видели революцию пред судом идеалистического либерализма. Теперь посмотрим, какие же ответы дает либерализм на вопросы революции.
Что делать? Где выход?
Правда, г. Нечаев, «известный юрист», уже доказал в «Полярной Звезде» «чисто деловым образом и весьма тонко», по аттестации Струве, что манифест 17 октября есть акт конституционный. После этого, несомненно, всем должно стать ясно, что арест 100.000 человек, несколько тысяч убийств, свыше ста городов и местностей, брошенных в пекло всевозможных видов охраны, — что все это не правомерные проявления еще существующего самодержавного строя, но противозаконные нарушения уже существующей конституции. Но это почему-то мало успокаивает. «Новости» прямо кричат: «Прочь от такой свободы!». "Не надо нам такой «конституции»! Крепкая задним умом «Русь» убедилась на «истории наших дней», что если средства, выбранные революционными партиями, были неверны, то «оценка положения и правительственных наших деятелей была верная» (№ от 28 января). Но каковы же эти настоящие верные средства? Где выход из конституционной дубасовщины?
У либеральных политиков ответа нет. «Новости» откровенно выражают бессильную растерянность либерализма. «Какая работа, какая Дума, — пишет эта газета, — может быть при таких условиях… Как можно идти с таким правительством!».
Венецианец Манин хорошо сказал в 48 г. что «нация никогда не имеет права мириться со своим несчастием». Выход должен быть найден. У либеральной мысли его нет. Она растеряна, уклоняется от ответа или откровенно сознается в своей политической прострации.
Что же говорит г. Струве? Г. Струве делает гримасу мудрости и притворяется, что знает спасение.
«Страна должна, — пишет он, — своими избирательными бюллетенями стереть главу (бюрократического) змия» (№ 4, стр. 287). «Государственная Дума, по законам 6 авг. — 17 окт. „снимет“ бюрократию с легкостью, которая всех поразит» (№ 6, стр. 381).
Всех, кроме г. Струве, который это знает наперед.
Вся задача в том, чтобы революция не нарушала «порядка» и дожидалась созыва Государственной Думы. Мы уже старались раньше выяснить, что тактика успокоения есть верх утопизма: ибо кто и как удержит массы, если их надолго не способен сдержать и абсолютизм? Мы не станем говорить сейчас и о том, что такая тактика враждебна интересам народных масс: для них гораздо выгоднее поставить буржуазную Думу лицом к лицу с совершившимися изменениями, чем, сложа руки, ждать ее пришествия. Пройдем мимо всех этих соображений и допустим, что программа «Полярной Звезды» выполнена. Рабочие и крестьяне молчат и заучивают неведомые им имена либеральных кандидатов. Допустим даже, что при таком полном успокоении выборы будут произведены. Хотя, должны признаться, мы не можем понять, зачем тогда правительству выборы? История последнего года показала, что именно революционные «беспорядки», «дезорганизация», «анархия» толкают абсолютизм на путь конституционного соглашения с буржуазией. Но допустим, что под влиянием чего угодно: уроков прошлого, увещеваний новых земских депутаций, наконец, неотразимой пропаганды «Полярной Звезды», самодержавие (оно все-таки существует!) созовет Государственную Думу.
Крайние партии не мешают; «революции» прекратились. Дума уже в Таврическом дворце, уже выслушана тронная речь, уже выбран председатель. С чего начнет свою деятельность Дума? Что, если созванная без «революций», но под прессом дубасовщины, Государственная Дума начнет с того, что ассигнует необходимые средства, даст свою подпись под новыми займами, словом, составит национальный хор при г. Витте? В самой «Полярной Звезде» слышатся опасения со стороны некоторых сотрудников насчет политического состава будущей Думы. Как быть с теми порядками, какие насадит гучковский парламент? Что делать против союза бюрократии с набранными ею в Думу молодцами-правопорядцами? Какие средства предложит тогда г. Струве?
Г. Струве скажет, что такая Дума невозможна, что «национальная совесть» или «дух нации» подчинит себе состав и настроение Думы. Мы нашли, кажется, довольно счастливую формулу в стиле той приподнятой фразеологии, которая составляет помесь из Герцена и «Русских Ведомостей». Мы могли бы ответить, что это — непозволительный оптимизм, что у серьезного политика должен быть ответ на худший случай. Но мы снова пойдем навстречу г. Струве и допустим, что в парламенте составится конституционно-демократическое большинство. Ничего лучшего г. Струве не может требовать.
Мы думаем, что такая Дума с самого начала должна будет: 1) дать отставку Витте, Дурново и К°, 2) призвать к власти Петрункевича, Милюкова и Струве, 3) организовать выборы Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, 4) заменить в провинции флигель-адъютантов конституционными чиновниками, 5) нарядить следствие над преступлениями отставленных министров и их агентов, и пр. и пр.
Мы, разумеется, не рисуем нашей программы. Мы только называем те простейшие и первейшие акты, которые должна будет совершить конституционно-демократическая Дума, если она сохранит — что предполагается — уважение к тем обязательствам, какие дает стране во время выборов. Если она этого не сделает, а начнет упорядочивать хозяйство через правительство Витте-Дурново-Дубасов-Мин, тогда мы получим первый уже отмеченный случай со всеми вытекающими из него тактическими вопросами.
Считаем нужным оговориться, что мы нисколько не сомневаемся — на основании общих соображений и примеров истории — в том, что либеральная Дума, увидев себя ущемленной, готова будет примириться с графом Витте и отказаться («временно»!) от всеобщего избирательного права. Но беда в том, что и в этом случае конфликт будет все-таки неизбежен. Есть вопрос, о который примирение неизбежно разобьется, если только Дума не будет простым сбродом ставленников бюрократии: это вопрос о государственном кошельке, главный источник всех конституционных конфликтов, тем более у нас, при нашем расстроенном хозяйстве, при наших чудовищных государственных долгах, непомерном бюджете и его чудовищном распределении. Либеральная буржуазия готова будет многое уступить по части свобод, хотя они, по мнению ее идеологов, имеют абсолютную ценность. Но когда речь пойдет о бюджете, тут она «готова торговаться и о восьмой частичке волоска». Приучить же монархию к парламентарной бюджетной практике вовсе не так легко. Наши традиции на этот счет очень прочны. Они нисколько не изменились со времен Грозного Царя, который ни за что не хотел понять выгод польской системы вотированья бюджета:
«На сейме ихнем королю в пособьи
Отказано! Достойно, право, смеху!
Свои же люди своему владыке
Да денег не дают!»
На что шут неплохо замечает:
«У нас не так!
Понадобилось что — хап, хап! — и есть!»,
Вот на почве этого очень хорошо известного г-ну Витте принципа: «хап, хап! — и есть!», конфликт совершенно неизбежен. Конституционная история России с него именно и начнется.
Но г. Струве оценивает свою партию выше, чем мы[1]. Примем его оценку. Допустим, что Дума начнет с того, с чего следует начать: уволит министерство. А министерство ответит так, как ему следует ответить: не захочет выйти в отставку. Мы очень боимся, что г. Струве воскликнет: министерство падет под гнетом общественного негодования! На это можно лишь ответить базаровской фразой: «Друг мой, Аркадий Николаевич, пожалуйста, не говори красиво!». Разве этого негодования мало теперь? Правительство, которое прошло чрез дубасовщину, не падает ни от вотума Думы, ни от общественного негодования. У него есть на негодование нации два коротких ответа: первый ответ — наплевать! второй ответ — пли!
Конечно, нация сможет поддержать вотум Думы своим единодушным сочувствием; отовсюду идут телеграммы, адреса, депутации. Г. Витте говорит: наплевать! В некоторых местах, и прежде всего в столице, более радикальные элементы («крайних» нет!) пробуют устроить мирную уличную манифестацию протеста. Г. Дурново готовится сказать «пли». Улицы немедленно покрываются войсками, на перекрестках устанавливаются пулеметы, в столице вводится (вернее: остается) военное положение. «Патронов не жалеть!» Мы все это знаем, мы чрез это прошли. Встревоженная Государственная Дума призывает столицу к спокойствию.
Что делает правительство? Чтоб избавить Думу от моральной поддержки, а себя от надоевших протестов Думы, оно заявляет, что ввиду возбужденного состояния умов Дума не может чувствовать себя в столице в таком спокойствии, какое требуется серьезностью ее занятий; поэтому ей предлагается в такой-то срок перенести свои занятия в Новгород, тихую колыбель русского государства. Что в этом случае сделает Государственная Дума? Струве как бы предусматривает такой вопрос и говорит: «…Дума в грозном спокойствии противопоставит себя бюрократии» (№ 6, стр. 381). «Друг мой, Аркадий Николаевич»… «Грозное спокойствие» превосходная вещь, если только оно не похоже на театральную позу, прикрывающую растерянное бессилие. На самом деле у Думы не будет никакого выхода. Если она не захочет призывать население к «безумствам» (а она не захочет), ей придется открыто признать, что у нее нет сил, которые она могла бы противопоставить семеновцам, что она слагает с себя всякую ответственность за политику правительства и спешит распустить себя, чтоб через два дня не быть распущенной в Новгороде военной силой.
Что же оказывается? Оказывается, что мы возвращаемся назад. Думы нет. «Революций» нет. Как угодно, это будет больше напоминать Россию Александра III, чем конституционную Россию. А дальше? Снова земский съезд? Но земский съезд после Государственной Думы, это — пустяки. Нашей апелляцией к грозному спокойствию Думы мы не разрешили вопроса, но лишь отодвинули его разрешение. Нация, конечно, не примирится со своим несчастием. Она пойдет дальше тем самым путем, на котором мы ее оставили у порога этого рассуждения — путем революционной борьбы, которая в своих удачах и неудачах организует народную массу, единственный оплот демократии. Тактика, которую мы мысленно развили, остановила нас, говоря словами того же Манина, на «полуреволюции, нуждающейся в другой, чтобы ее дополнить».
Немецкая поговорка учит, что самые дешевые товары суть вместе с тем и самые дорогие. Так же и в политике. Самые дешевые либеральные рецепты в конце концов дороже всего обходятся народу.
Может быть, нам скажут, что та перспектива, которую мы выше представили, невероподобна, неисторична. Мы бы очень хотели, чтобы г. Струве указал нам другую перспективу, т.-е. рассказал нам более обстоятельно, как он собирается «снимать» бюрократию.
Мы, с своей стороны, попробуем сослаться на историю: не мы же первые, наконец, «снимаем» бюрократию.
Все знают, что Etats Generaux (Генеральные Штаты) были организованы еще на более архаических началах, чем наша Государственная Дума, и знают, что собрание сословий превратилось в Национальное Собрание, которое «сняло» бюрократию и созвало Законодательное Собрание; что это последнее «сняло» короля и созвало Конвент, а Конвент «снял» голову короля.
Но как произошло превращение сословий в могущественное Национальное Собрание? Первый конфликт с короной произошел по вопросу о способе голосования: поголовно или посословно. В этом вопросе король уступил третьему сословию. Но эта уступка только отодвинула конфликт. Дабы не казалось, что мы подгоняем рассказ под политическую мораль, мы изложим ход дальнейших событий текстуально по Олару.
«Делая вид, что уступает, король велел придвинуть с границ войска. Депутаты поспешили действовать, как члены Учредительного Собрания. По их мнению, они получили от своих доверителей повелительный мандат не соглашаться ни на какую субсидию ранее установления конституции… Двор, с своей стороны, спешил с приготовлениями к государственному перевороту, имевшему целью распущение Национального Собрания. Армия чужеземных наемников, с многочисленной артиллерией, блокирует Собрание (заседавшее в Версале) и прерывает его сообщение с Парижем. Собрание требует у короля удаления войск (8 и 9 июля). Король надменно отказывает в этом (11 июля), предлагает иронически Собранию перевести его в Нуайон или Суассон; наконец, сбрасывает маску, удаляет Неккера и составляет министерство государственного переворота. Собрание прекрасно держит себя, объявляет, что удаленные министры уносят с собой его уважение и его сожаление, что „министры“, а также все гражданские и военные агенты власти ответственны за все акты, нарушающие права нации и декреты этого Собрания, делает лично ответственными новых министров и советников короля, „к какому бы званию и сословию они ни принадлежали“, декретирует, что оно настаивает на своих постановлениях от 17, 20 и 23 июня, и снова требует удаления войск».
«Война объявлена. С одной стороны стоит король, опирающийся на свои привилегии; с другой — Национальное Собрание, представляющее собою нацию. В этой борьбе между силой и правом или, если хотите, между прошлым и настоящим, политикой status quo и политикой эволюции, дело права казалось заранее проигранным. Стоило только двинуть эти полки чужестранных наемников, заключить в тюрьму вождей Собрания, а остальных разослать по их провинциям. Какое сопротивление могли бы оказать депутаты? Римские позы, исторические фразы не отклонили бы штыков. Без сомнения, распущение Собрания не встретило бы одобрения со стороны Франции, а это одобрение было необходимо королевской власти, чтобы получить деньги, которых она не имела и без которых не могла обойтись; без сомнения, король был бы вынужден после созвать другие генеральные штаты; но все же старый порядок продолжал бы пока существовать, и революция была бы отсрочена. Чтобы Национальное Собрание вышло из этого опасного положения, необходимо было своего рода чудо: необходимо было, чтобы у него оказалась своя армия, которую оно могло бы противопоставить армии короля. Известно, что такое чудо действительно совершилось в виде самопроизвольного вмешательства Парижа… Париж восстал, как один человек, вооружился, овладел Бастилией, организовался в настоящий укрепленный лагерь, составил инсуррекционную коммуну, и король был побежден; ему пришлось покориться, если не искренно, то во всяком случае вполне; государственный переворот не удался. Вся французская история изменилась вследствие этого вмешательства Парижа, за которым последовала вся Франция. Я не буду рассказывать здесь, — продолжает Олар, — ту муниципальную революцию, которую вызвало взятие Бастилии во Франции, в июле и августе 1879 г., сначала в городах, а потом и в деревнях. Я замечу только, что это был капитальный факт среди всех других, подготовивших торжество демократии и провозглашение республики во Франции».
«Положение изменилось. Вместо Собрания, блокированного армиею наемников, явилось Собрание, защищаемое несколькими миллионами вооруженных французов. Вчера оно говорило печальным тоном оскорбленного достоинства и было одушевлено своего рода мужеством отчаяния; сегодня оно говорит и действует, как верховный повелитель»… («Политическая история французской революции», русск. пер., стр. 44, 45, 46 и 47).
Разогнать Национальное Собрание не значило бы, конечно, уничтожить революцию; это значило бы только отсрочить ее. Она бы неизбежно пришла в конце концов к победе. Гарантии этого были в «общественном мнении», за которым стояли непреоборимые классовые интересы. Но общественное мнение для своей победы нуждается в известный момент в организованной силе, в вооруженной руке, точно так же, как современное «правосознание» не удовлетворяется собственным внутренним созерцанием, но требует полиции, жандармерии и военной силы. Если общественное мнение непосредственно способно осуществлять государственные перевороты, тогда непонятно, зачем велась борьба со славянофилами, которые именно хотели править страной одной силой мнения. Между мнением и властью стоит сила. Обычные либеральные ссылки на решающую роль общественного мнения или слишком много значат или ничего не значат. Совершенно несомненно, что революции подготовляются долгим процессом, в результате которого создается революционное общественное мнение. Но когда необходимые предварительные условия имеются налицо, общественное мнение должно найти практический способ вырвать власть из рук того правительства, которого оно уже не признает: общественное мнение должно показать, что оно не бесплотно, что у него есть мускулатура. Говорят, что под Седаном победил прусский народный учитель, а под Мукденом — японская конституция. И в том и в другом утверждении есть некоторая доля правды. Но если б у солдат конституционной Японии не было прекрасного снаряжения и вооружения, а у их полководцев — плана кампании, победить могла бы даже и русская армия.
В революциях 48 г. — в Австрии, Пруссии, Италии — мы видим действие тех же факторов, но в других комбинациях.
В Берлине после победоносной для народа уличной борьбы организовалась милиция, войска были удалены королем из города. К власти был призван либерал Кампгаузен, который превратил Учредительное Собрание в палату соглашения, заранее поставив ее решения в зависимость от согласия короля. Камарилья между тем деятельно готовила государственный переворот. Министерства по назначению короны быстро сменяли друг друга в замечательной последовательности. Чем оппозиционнее становилось настроение палаты, тем более реакционных министров назначал король. Кампгаузен и за ним Ганземан были либеральные бюргеры; третьим премьером был «честный» генерал Пфуль, четвертым — граф Бранденбург, тупой придворный реакционер в стиле г. Дурново. Бранденбург предложил собранию, в интересах спокойствия, переехать в город Бранденбург. Собрание сперва не согласилось, но ему не давали собираться, и оно переехало. Через несколько дней его распустили. Оно декретировало «пассивное сопротивление», что-то вроде «грозного спокойствия» г. Струве. Но это ничему не помогло. Созвали новую палату, тоже оппозиционную и тоже распустили. Наконец, был октроирован безобразный избирательный закон, существующий в Пруссии и по сей день. Победы «общественного мнения», как видим, не так просты и не так обеспечены. Те же моменты выступают в истории Австрии. Общенациональный парламент во Франкфурте войска разогнали, как нелегальную сходку школьников.
Какое, в самом деле, жалкое представление о революции — будто содержание ее состоит в том, что с разных мест съезжаются 400 человек, «снимают» бюрократию и организуют новый государственный строй. Таких революций история еще не видала. Революционный парламент действует успешно в той мере, в какой население на местах осуществляет «захватным путем» новое гражданское устройство и тем фактически изменяет соотношение сил. Эта тактика революций, почти инстинктивная, так же стара, как классовая природа общества. Флобер, описывая в своем романе «Саламбо» восстание провинций против Карфагена, не забывает кратко, но живописно представить, как граждане, «не дожидаясь дальнейшего хода событий, передушили в банях правителей и чиновников республики, вытащили из пещер заржавленное оружие, перековали сошники на мечи». Это было очень давно. В те времена пулеметов еще не было, а сановники без казаков ходили в общественные бани.
Самопроизвольное вмешательство Парижа и муниципальные перевороты во всей Франции создали почву для реформаторских работ Национального Собрания. Аграрная революция точно так же подготовила законодательную отмену феодальных отношений.
«…Решилось ли бы Собрание, — спрашивает Олар — захотело ли бы оно стереть с лица земли старый порядок?» — и отвечает: "Это противоречило взглядам философов, которые все высказывались против радикальной революции.
"Оно даже думало принять меры для подавления частичных восстаний, которые, как доносили ему, вспыхивали там и сям; когда узнало затем, что эти восстания оказались повсюду победоносными, и что феодальный строй был низвергнут.
«Тогда это дуновение энтузиазма и возмущения, вышедшее из Парижа и поднявшее всю Францию, подняло в свою очередь и Собрание. В ночь 4 августа 1789 г., санкционируя совершившийся факт, оно провозгласило отмену феодального порядка» (там же стр. 47).
Величайшая реформа была, таким образом, фактически проведена захватным путем. Политики «Полярной Звезды» считают такой метод недопустимым. «Захватное право, — вопит г. Кауфман, есть грабеж». Он думает, что испугает революцию или осрамит ее, если подыщет для ее методов имя в уложении о наказаниях.
Стоит оглянуться на пройденный нашей революцией короткий путь, чтоб увидеть, что все, чем мы пользовались, хотя бы временно, по части свобод, и остатками чего пользуемся сейчас — свобода слова, собраний, союзов — осуществлялось не иначе, как захватным путем. Правительство совершенно так же, как и г. Кауфман, находило для этих действий уголовную квалификацию. Но никого не смущал позор уголовщины, наоборот, этот «грабеж» публичных прав казался и кажется всей нации гражданским долгом. Но мерило совершенно изменяется, когда крестьяне, не дожидаясь Государственной Думы, начинают ликвидировать те кабально-крепостнические отношения, в которых их держат помещики, опираясь на свое наследственное владение землею, значительная часть которой, к тому же, насильственно исторгнута из живого тела крестьянских хозяйств при проведении так называемой освободительной реформы — не захватным, но строго «легальным» путем. Можно еще оспаривать политическую целесообразность тех методов фактической ликвидации крепостничества, какими пользуются крестьяне, — но просто вопить: грабеж! значит лишь обнаруживать полную нищету либеральной мысли, насквозь пропитанной духом полицейщины.
Бессилие откровенное, которое не ищет выхода, или бессилие лицемерное, которое пыжится, чтобы явить вид «грозного спокойствия» — вот чем оказывается либерализм пред судом революции.
«Новости» прямо говорят: «некуда идти! ничего не видно, никакая Дума невозможна!» «Русь» говорит о неверных методах «забастовщиков», забывая, что до декабрьских событий она сама предлагала организовать общий совет депутатов, в распоряжении которого была бы… угроза забастовкой. Но если «не помогла» забастовка, то еще меньше могла бы помочь угроза забастовкой, «Полярная Звезда» говорит, что нужны спокойствие и порядок, чтоб дать собраться Думе. А дальше? А дальше: если они хотят стрелять, «то необходимо заставить их стрелять по Таврическому Дворцу. В таком случае все будет ясно» (№ 6, стр. 382). Как будто и так не все уж ясно!.. По Таврическому Дворцу стрелять не к чему: просто семеновцы займут зал заседаний, и барабанный бой помешает даже стенографам записать превосходные протесты во имя верховных прав нации.
Отказываясь от революционных методов, либерализм вспарывает себе живот у порога своего врага. Тактика, которую он навязывает нации, это — харакири.
- ↑ Мы ошиблись. В № 9 «Полярной Звезды» г. Струве, примиряя две резолюции к.-д., из которых одна отвергает, а другая как бы признает «органическую работу» в Думе, говорит против левого крыла своей партии: «что такое есть органическая работа — я никогда не понимал», и на основании этого своего непонимания хочет сохранить за Думой право представительствовать нацию. Мы, конечно, не станем искать формальных признаков «органической работы». Но кто не хочет заниматься софистикой, тот признает, что к.-д., высказавшись против «органической работы», тем самым обязались: 1) Если большинство Думы будет против созыва всенародного Учредительного Собрания - выступить из состава Думы и сдать свои полномочия избирателям; 2) если большинство будет из к.-д. - отставить нынешнее министерство, декретировать созыв Учредительного Собрания, назначить для этого ближайший срок и организовать выборы. Г. Струве скажет: Доктринерство! А если корона не согласится? - Вот именно! Про это-то мы и говорим!