Наша революция (Троцкий)/«Весна»
| ← Предисловие | «Весна» | До 9-го января → |
| Опубл.: 1906. Источник: Троцкий Н. Наша революция. — СПб.: книгоиздательство Н. Глаголева, тип. «Север», 1906. — 286 с. |
I
правитьПокойный генералъ Драгомировъ писалъ въ частномъ письмѣ о Сипягинѣ: «какая у него внутренняя политика? Онъ просто егермейстеръ и дуракъ». Эта характеристика такъ вѣрна, что ей можно простить ея манерную солдатскую грубоватость. Послѣ Сипягина мы видѣли на томъ же мѣстѣ Плеве, потомъ князя Святополка-Мирскаго, потомъ Булыгина, потомъ Витте-Дурново… Одни изъ нихъ отличались отъ Сипягина только тѣмъ, что не были егермейстерами, другіе были на свой ладъ умными людьми. Но всѣ они, всѣ эти самодержавные министры, одинъ за другимъ сходили со сцены, оставляя послѣ себя тревожное недоумѣніе вверху, ненависть и презрѣнье внизу. Скорбный главою егермейстеръ или профессіональный сыщикъ, благожелательнотупой баринъ или лишенный совѣсти и чести биржевой маклеръ, всѣ они поочередно появлялись для того, чтобы остановить смуту, возстановить утраченный престижъ власти, охранить основы, — и всѣ они, каждый по своему, открывали шлюзы революціи и сами сносились ея теченьемъ. Смута развивается съ могучей планомѣрностью, неизмѣнно расширяетъ свою территорію, укрѣпляетъ свои позиціи, срываетъ препятствіе за препятствіемъ, — а на фонѣ этой великой работы, съ ея внутреннимъ ритмомъ, съ ея безсознательной геніальностью, выступаютъ всевластные игрушечнаго дѣла людишки, говорятъ успокоительныя и угрожающія рѣчи, издаютъ законы, дѣлаютъ новые долги, стрѣляютъ въ рабочихъ, раззоряютъ крестьянъ, — и въ результатѣ только глубже погружаютъ охраняемую ими правительственную власть въ состояніе остервенѣлаго безсилія. Непосредственная задача, которая поставлена исторіей передъ смутой — уничтожить старую машину власти. И смута работаетъ надъ этой задачей съ безпощадностью и неутомимостью стихіи. Въ процессѣ своего непрерывнаго революціоннаго творчества она изобрѣтаетъ все новые методы, принимаетъ все новые образы и заставляетъ служить своимъ цѣлямъ самодержавныхъ усмирителей.
Старый порядокъ высылаетъ ей навстрѣчу своихъ наиболѣе крупныхъ и смѣлыхъ людей. Воспитанные въ атмосферѣ канцелярскихъ заговоровъ и вѣдомственныхъ интригъ, гдѣ наглое невѣжество соперничаетъ съ безсовѣстнымъ коварствомъ, безъ малѣйшаго представленія о ходѣ и смыслѣ современной исторіи, о движеніи массъ, о законахъ революціи, вооруженные двумя- тремя жалкими програмными идейками для свѣдѣнія парижскихъ маклеровъ, эти люди — чѣмъ дальше, тѣмъ больше — силятся соединить свои пріемы временщиковъ восемнадцатаго вѣка съ манерами «государственныхъ людей» парламентарной Европы. Съ униженнымъ заискиваніемъ неувѣренныхъ въ себѣ выскочекъ они бесѣдуютъ съ корреспондентами буржуазной Европы, излагаютъ предъ ними свои «планы», свои «предначертанія», свои «программы», и каждый изъ нихъ выражаетъ надежду, что ему, наконецъ, удастся разрѣшить задачу, о которую разбились усилія его предшественниковъ. Только бы прежде всего успокоить смуту! Они начинаютъ разно, но всѣ приходятъ къ тому, что приказываютъ стрѣлять ей въ грудь. Къ ихъ ужасу она безсмертна!.. А они кончаютъ постыднымъ крахомъ, — и если услужливый ударъ террориста не освобождаетъ ихъ отъ ихъ жалкаго существованія, они бываютъ осуждены пережить свое паденіе и видѣть, какъ смута въ своей стихійной геніальности воспользовалась ихъ планами и предначертаніями для своихъ побѣдъ.
Сипягинъ былъ убитъ револьверной пулей. Плеве былъ разорванъ бомбой. Святополкъ-Мирскій былъ превращенъ въ трупъ въ день 9-го января. Булыгина вышвырнула, какъ старую ветошь, октябрьская забастовка. Гр. Витте, совершенно изнуренный рабочими и военными возстаніями, безславно палъ, споткнувшись о порогъ имъ же созданной Государственной Думы. Въ извѣстныхъ кругахъ оппозиціи, преимущество въ средѣ либеральныхъ земцевъ и демократической интеллигенціи, со смѣной министерскихъ фигуръ искони неизбѣжно связывались неопредѣленныя надежды, ожиданія и планы. И, дѣйствительно, для агитаціи либеральныхъ газетъ, для политики конституціонныхъ помѣщиковъ совершенно не безразлично, стоитъ ли у власти старый полицейскій волкъ Плеве или министръ довѣрія Святополкъ-Мирскій. Конечно, Плеве былъ такъ же безсиленъ противъ народной смуты, какъ и его преемникъ; но зато онъ былъ грозенъ для царства либеральныхъ газетчиковъ и земскихъ конспираторовъ. Онъ ненавидѣлъ революцію бѣшеной ненавистью состарившагося сыщика, которому грозитъ бомба изъ-за каждаго угла, онъ преслѣдовалъ смуту съ налитыми кровью глазами, но она неизмѣнно выростала подъ его руками. И онъ переносилъ свою неудовлетворенную ненависть на профессоровъ, на земцевъ, на журналистовъ, въ которыхъ онъ хотѣлъ видѣть легальныхъ внушителей революціи. Онъ довелъ либеральную печать до крайней степени униженія. Онъ по-бенкендорфовски третировалъ журналистовъ: не только высылалъ и запиралъ ихъ, но и грозилъ имъ въ бесѣдѣ пальцемъ. Онъ вызывалъ къ себѣ покойнаго Михайловскаго для внушенія и на почтительный вопросъ знаменитаго писателя: не можетъ ли печать надѣяться на послабленія ко дню своего двухсотлѣтняго юбилея? отвѣтилъ: ни въ коемъ случаѣ! Онъ расправлялся съ умѣренными членами сельско-хозяйственныхъ комитетовъ, организованныхъ по иниціативѣ Витте, какъ будто это были буйные студенты, а не «почтенные» земцы. Онъ разгонялъ съѣзды техниковъ, врачей и заглушалъ слова оппозиціонныхъ резолюцій трубными звуками солдатскаго оркестра. И онъ добился своего: либеральное общество трепетало передъ нимъ и ненавидѣло его клокочущей ненавистью безсилія. Многіе изъ тѣхъ либеральныхъ фарисеевъ, которые неустанно порицаютъ «насиліе слѣва», какъ и «насиліе справа», привѣтствовали бомбу 15-го іюля, какъ посланницу Мессіи. Болѣе того; многіе — иныхъ изъ нихъ г. Милюковъ, напр., знаетъ лучше, чѣмъ мы — рѣзко порицали соціалдемократію за ея принципіальную критику террора, какъ метода политической борьбы.
Плеве былъ страшенъ и ненавистенъ для либераловъ, но для смуты онъ былъ не хуже и не лучше, чѣмъ всякій другой. Плеве могъ разрѣшить или задушить либеральную газету; но онъ не могъ разрѣшить революціонной организаціи рабочихъ массъ и онъ не могъ задушить пролетаріатъ. Движеніе массъ по необходимости игнорировало рамки дозволеннаго и запрещеннаго, — не все ли равно, въ такомъ случаѣ, были ли эти рамки немного уже или шире?
Самъ Плеве не могъ не видѣть тщетности своихъ усилій въ борьбѣ со смутой, и его полицейскимъ мозгамъ мерещились какія-то болѣе радикальныя мѣры.
Еще въ 1881 г., въ разгаръ борьбы съ «Народной Волей», Плеве писалъ: «Правительство не можетъ ограничиться полицейскими мѣрами… Устранить вліянія извѣстной журнальной клики и уничтожить подпольныя сообщества — значитъ разстроить только внѣшнюю форму. Необходимо перевоспитать нашу интеллигенцію годами долгихъ усилій, введеніемъ строгой общественной дисциплины во всѣхъ областяхъ народной жизни, которыя доступны контролю государства». Дальше этой идеи: полицію тѣла соединить съ полиціей духа онъ не шелъ. «Мѣнялись обстоятельства, — писалъ генералъ Богдановичъ о Плеве, — мѣнялись люди и политическія теченія въ Россіи, но основы того, что составляло политическую программу покойнаго В. К., оставалось неизмѣнно и твердо въ послѣдній день его государственной карьеры, какъ и въ первый» («Нов. Вр.», 26 іюля 1904 г.). Это вѣрно въ томъ смыслѣ, что черезъ двадцать лѣтъ своей «государственной» дѣятельности Плеве остался тѣмъ же ограниченнымъ и злобнымъ сыщикомъ, какимъ вступилъ въ департаментъ полиціи.
Удалось ли ему что-нибудь изъ его программы дисциплинированья святого духа? Ничего! Онъ оставилъ еще болѣе запутанное наслѣдство, чѣмъ то, которое получилъ самъ. Выступая на смѣну Сипягину, котораго Драгомировъ такъ ярко охарактеризовалъ, двумя словами, Плеве сказалъ: «Миръ праху человѣка, оставившаго намъ назидательный примѣръ цѣльнаго міросозерцанія и непоколебимой преданности дѣлу. Становясь на его мѣсто, молю Всевышняго даровать мнѣ нравственныя силы слѣдовать этому примѣру», И онъ послѣдовалъ «этому примѣру» — дальше, чѣмъ хотѣлъ…
II
правитьОфиціальные реакціонные панегиристы пытались регенство — Плеве изобразить временемъ если не всеобщаго счастья, то всеобщаго спокойствія. Но на самомъ дѣлѣ временщикъ былъ безсиленъ создать хотя бы полицейскую тишину.
Едва ставъ у власти и вознамѣрившись съ православной ревностью двойного перекрещенца посѣтить святыни Лавры, Плеве вынужденъ былъ мчаться на югъ, гдѣ вспыхнуло крупное аграрное движеніе въ Харьковской и Полтавской губерніяхъ. Частичные крестьянскіе безпорядки затѣмъ не прекращались. Знаменитая ростовская стачка въ ноябрѣ 1902 г. и іюльскіе дни 1903 г. на всемъ промышленномъ югѣ были предзнаменованіемъ всѣхъ позднѣйшихъ выступленій пролетаріата. Уличныя демонстраціи не прекращались. Пренія и постановленія комитетовъ о нуждахъ сельскаго хозяйства были прологомъ дальнѣйшей земской кампаніи. Университеты еще до Плеве стали очагами бурнаго политическаго кипѣнія, — эту свою роль они сохранили и при немъ. Два петербургскихъ съѣзда въ январѣ 1904 г. — техническій, и пироговскій — сыграли роль аванпостной стычки для демократической интеллигенціи. Такимъ образомъ, прологъ общественной весны былъ сыгранъ еще при Плеве. Бѣшеныя репрессаліи, — заточенія, допросы, обыски и высылки — провоцировавшія терроръ, не могли, въ концѣ концовъ, совершенно парализовать даже и мобилизацію либеральнаго общества.
Еще осенью 1903 года, значитъ до начала войны, положеніе дѣлъ было таково, что г. Суворинъ нашелъ нужнымъ, по собственному выраженію, «проповѣдывать весну». Плеве сказалъ тогда старому газетчику: «Вы хотите весну. А я предпочелъ бы лѣто, когда все созрѣло и плоды готовы». — Но лѣто безъ весны не бываетъ, отвѣтилъ хозяинъ «Новаго Времени».
Этотъ діалогъ, повѣданный самимъ Суворинымъ, превосходенъ уже по лицамъ однихъ собесѣдниковъ. Съ одной стороны, трогательная дѣва русской журналистики, мечтающая о веснѣ, когда раскрываются почки и объятья, съ другой стороны, г. Плеве, втайнѣ жаждущій — вопреки своему очевидному пристрастію къ странамъ холоднаго климата — жаркаго лѣта и зрѣлыхъ плодовъ…
Во всякомъ случаѣ разъ г. Суворинъ проповѣдывалъ весну, значитъ въ рядахъ высшей бюрократіи уже въ то время начала образовываться партія уступокъ и реформъ.
Послѣднее полугодіе властвованія Плеве совпало съ началомъ войны. Вопросъ о «веснѣ» былъ совершенно снятъ съ очереди. Смута затихла, вѣрнѣе сказать ушла въ себя. О настроеніи въ бюрократическихъ сферахъ и высшихъ кругахъ петербургскаго либеральнаго общества за первые мѣсяцы войны даетъ представленіе книга вѣнскаго журналиста Гуго Ганца «Ѵог бег КайшйорЬе» («Передъ катастрофой»).
Господствующее настроеніе — растерянность, близкая къ отчаянію. «Дальше такъ продолжаться не можетъ!» Гдѣ же выходъ? Никто не знаетъ: ни отставные сановники, ни знаменитые либеральные адвокаты, ни знаменитые либеральные журналисты. «Общество» совершенно безсильно. О революціонномъ движеніи народа не приходится и думать; да еслибъ онъ и сдвинулся съ мѣста, то направился бы не противъ власти, а противъ господъ вообще. Гдѣ же надежда на спасеніе? Финансовое банкротство и военный разгромъ. Гуго Ганцъ, проведшій въ Петербургѣ три первыхъ мѣсяца войны, удостовѣряетъ, что общая молитва не только умѣренныхъ либераловъ, но и многихъ консерваторовъ такова: «Сой ЬіеІГ ипз батй ѵ/іг зезсЫааеп шегбеп» («Боже, помоги намъ, дабы мы были разбиты»). Лишенная силы и иниціативы для самостоятельной борьбы со своимъ врагомъ, полицейскимъ абсолютизмомъ, русская буржуазія возлагала свои упованія на армію японской буржуазіи. Это, конечно, не мѣшало ей поддѣлываться подъ тонъ офиціальнаго «патріотизма».
О значеніи войны для революціи говорилось и писалось много. Буржуазное общественное мнѣніе Запада видитъ въ войнѣ даже главную причину русской революціи. Русская реакціонная пресса тоже полагаетъ или, по крайней мѣрѣ, говоритъ, что, еслибъ не было Портъ-Артура, Мукдена и Цусимы, не было бы 9-го января, Потемкина-Таврическаго и стачки въ октябрѣ.
Война сыграла безспорно огромную роль въ развитіи нашей революціи. Война матеріально дезорганизовала абсолютизмъ, убила вѣру въ его несокрушимость, внесла разложеніе въ армію, привила дерзость массовому обывателю… Но, къ счастью для насъ, война не создала революціи. Къ счастью — потому что революція, созданная войною, есть безсильная революція. Она возникаетъ на почвѣ исключительныхъ условій, опирается на внѣшнюю силу, — и, въ концѣ концовъ, оказывается неспособной удержать захваченныя позиціи.
Наша революція уже до войны дана была во всѣхъ своихъ основныхъ частяхъ. Уже до войны она проявляла себя въ такихъ рѣшительныхъ формахъ, которыя исключали въ будущемъ возложность долгаго «подготовительнаго» періода. Октябрьское стачечное возстаніе такъ же непосредственно вытекаетъ изъ 9-го января, какъ 9-е января — изъ южно-русской стачки 1903 года.
Война, задержавшая почти на годъ непосредственныя революціонныя выступленія, помогла революціи сосредоточиться. Война ускорила процессъ революціонной мобилизаціи отсталыхъ слоевъ. Но она вовсе не форсировала искусственнымъ давленіемъ активныхъ дѣйствій революціи. Наоборотъ, благодаря тому, что ко времени столкновенія съ Японіей революція уже сформировалась, уже начала развивать свое содержаніе, война только увеличила ея массовидность и ея планомѣрность. Послѣ 9-го января мы наблюдаемъ все ту же послѣдовательность наростающихъ выступленій, которая столь рѣшительно отличаетъ нашу революцію отъ революцій 48-го года.
III
правитьПлеве отказалъ Суворину въ веснѣ. Но весна становилась для самодержавной бюрократіи объективной потребностью. Это нужно подчеркнуть не для того, чтобы умалить 15-ое іюля[1], но для того, чтобъ отстранить нелѣпыя возвеличенія 26-го августа[2]. Весну призванъ былъ дѣлать князь Святополкъ-Мирскій.
Съ чѣмъ же пришелъ бывшій Виленскій генералъ — губернаторъ, который такъ неожиданно оказался вершителемъ судебъ?
«Трудиться на благо населенія; справедливо, строго законно относиться ко всѣмъ проявленіямъ его жизни, внимательно и благожелательно прислушиваться къ истиннымъ потребностямъ, твердо направлять разумную власть». Такова была программа князя въ 1902 году. Твердо направляя разумную власть во ввѣренномъ ему краѣ, князь заявилъ польскимъ аристократамъ, что «ихъ уклоненіе отъ участія въ торжествахъ по поводу открытія памятника Екатеринѣ II имѣло бы неблагопріятныя послѣдствія». Предостереженіе либеральнаго князя возымѣло надлежащее дѣйствіе. Протекшіе послѣ того два года, полные большихъ событій и еще большихъ знаменій, ничему не научили князя, — и онъ усѣлся на министерское кресло съ ничего не выражающимъ словомъ «довѣріе» на устахъ. Лучше всего политическій образъ князя вырисовывается изъ его первыхъ бесѣдъ съ иностранными и русскими корреспондентами. Вотъ образцы этихъ интервью. Къ князю является корреспондентъ «ЕсЬо бе Рагіз».
Князь, разумѣется, былъ любезенъ и, разумѣется, располагалъ къ себѣ. Корреспондентъ вспоминаетъ о Плеве, который, «наоборотъ, былъ холоденъ и скорѣе сухъ въ обращеніи, хотя въ сущности былъ тоже любезенъ».
Плеве былъ суше, Святополкъ — мягче, но въ сущности, какъ видимъ, оба были любезны.
Корреспондентъ говоритъ, князю, что ему приходилось слышать, будто Россіи нужны отвѣтственные министры.
Князь улыбается и говоритъ: «Всякая отвѣтственность явилась бы искусственной и номинальной.
— Каковы ваши взгляды на вѣроисповѣдные вопросы?
— Я врагъ религіозныхъ преслѣдованій, но съ нѣкоторыми оговорками…
— Вѣрно ли что вы склонны (sіс) предоставить больше свободы евреямъ?
— Добротой можно достигнуть счастливыхъ результатовъ.
— Въ общемъ, г. министръ, вы заявляете себя сторонникомъ прогресса?
— Мы не можемъ избѣжать прогресса».
Поэтому князь намѣренъ «согласовать свои дѣйствія съ духомъ истиннаго и широкаго прогресса, по крайней мѣрѣ, поскольку онъ не будетъ въ противорѣчіи съ существующимъ строемъ».
Князь объявлялъ себя, кажется, на прощаньѣ въ Вильнѣ, «другомъ провинціальной печати» — разумѣется, поскольку «она выражаетъ откровенно, искренно и благожелательно истинные потребности». Князь не пояснялъ, кто будетъ рѣшать, какія потребности истинны и какое выраженіе благожелательно. Князь, впрочемъ, и самъ не бралъ въ серьезъ своей программы. Правда, онъ неоднократно повторялъ, что «ближай- шею» (sіс) задачею управленія, по его убѣжденію, является благо населенія, ввѣреннаго нашему попеченію", — но онъ признался американскому корреспонденту Томсону, что въ сущности онъ еще не знаетъ, какое употребленіе сдѣлаетъ изъ своей власти.
«Я былъ бы неправъ, — сказалъ министръ, — еслибы сказалъ, что у меня уже теперь (т.-е. когда князь уже сидѣлъ на министерскомъ креслѣ) есть опредѣленная программа». Конечно, твердо опредѣленные взгляды князя направлены ко благу народа. — Но… «мы должны запастись терпѣніемъ».
Армянскій вопросъ? — «Только придется немного обождать, говорилъ князь корреспонденту берлинскаго „Ьосаі-Апгеі&ег’а“, и все выяснится, увѣряю васъ».
Крестьянская реформа? — отвѣчалъ онъ сотруднику «Руси», — Вопросъ, по которому имѣется громадный матеріалъ. «Я его знаю большей частью лишь изъ газетъ».(«Русь», 28 сент.). Эти удивительныя признанія, дѣлающія честь сердцу князя, но нѣсколько роняющія его государственный геній, министръ дополнялъ заявленіемъ, что иностранные корреспонденты, отчеты которыхъ, какъ мы видѣли состояли изъ однихъ лишь обиняковъ и оговорокъ, слишкомъ по-европейски поняли князя и потому изложили его реформаторскія намѣренія черезчуръ «категорично».
Въ основу своей дѣятельности князь во всякомъ случаѣ положитъ начала, провозглашенныя манифестомъ 26 февраля 1903 г.
И эта безпомощная фигура въ жандармскихъ аксельбантахъ была въ либеральномъ воображеніи призвана разрѣшить вѣковыя узы, врѣзавшіяся въ тѣло великой страны!
«Мы должны запастись терпѣніемъ»… Недаромъ французскій корреспондентъ оповѣщалъ Францію, что князь «похожъ на Куропаткина и такого же небольшого роста». Оба они были не по росту тѣмъ задачамъ, которыя на нихъ обрушились!.. Князь думалъ, что событія будутъ дожидаться, пока онъ на основаніи газетныхъ и иныхъ матеріаловъ составитъ себѣ программу, — и онъ рекомендовалъ терпѣніе. Злополучный Куропаткинъ внутренней политики былъ сметенъ вихремъ событій, такъ и не успѣвъ создать себѣ «опредѣленную программу».
IV
правитьКазалось, всѣ встрѣтили князя Святополка съ восторгомъ. Князь Мещерскій писалъ, что наступилъ праздникъ для «огромной семьи порядочныхъ людей въ Россіи», ибо на постъ министра назначенъ, наконецъ, «идеально порядочный человѣкъ». «Независимость — родня благородству, — писалъ старецъ Суворинъ, — а благородство намъ очень нужно». Князь Ухтомскій въ «Петербургскихъ Вѣд.» обращалъ вниманіе на то, что новый министръ «происходитъ изъ древняго княжескаго рода, восходящаго къ Рюрику черезъ Мономаха». «Новости» заявляли, что князь «превосходно знакомъ съ нуждами Россіи и отличается высокимъ чувствомъ справедливости и замѣчательной гуманностью» (№ 237).
Пензенскій корреспондентъ «Новаго Времени», вспоминая о незабвенномъ прошломъ, когда князь . Святополкъ управлялъ Пензенской губерніей, восклицаетъ: «Такъ сплотить, такъ объединить людей въ одномъ чувствѣ властна только одна сила — сила дѣятельнаго добра». «Иеие Ргеіе РгезБе» съ удовлетвореніемъ отмѣчаетъ въ князѣ главныя качества: «гуманность, справедливость, объективность, сочувствіе просвѣщенію». «Биржевыя Вѣдомости» ссылаются на то, что князю всего только 47 лѣтъ, слѣдовательно онъ не успѣлъ еще пропитаться бюрократической рутиной. «Виленскій Вѣстникъ» говоритъ, что князь именно тотъ человѣкъ, который нуженъ: мягкой практикой князь примиритъ съ суровыми законами. «И это сейчасъ же чувствуется всѣми, — пишетъ провинціальная газета, — короче ежевая рукавица—и уже легче человѣку. Ужъ на что дорога наша жизнь, а все жъ почетнѣй быть разстрѣляннымъ, чѣмъ повѣшеннымъ. Такъ и во всемъ въ жизни». Когда читаешь теперь всѣ эти изліянія, кажется, будто дышишь глупостью въ двадцать атмосферъ.
Когда князь въ своей рѣчи къ чинамъ министерства внутреннихъ дѣлъ (16 сентября) сказалъ о довѣріи къ населенію, чувства благодарности и благоговѣнія окончательно перелились черезъ край. «Впервые за всѣ сто лѣтъ бюрократическаго режима, — писалъ г. Глинка. — мы услышали вполнѣ искренній призывъ… Мы начинаемъ дышать полной грудью»… «Ядро популярности, — пишетъ „Новое Время“, — растетъ въ могучую лавину, и чувствуется, что вся Россія хочетъ высказаться, хочетъ поблагодарить на ласковомъ словѣ. Это доказываетъ, насколько всѣ нуждались въ этомъ ласковомъ словѣ, насколько его изжаждались».
Первою отозвалась Одесская дума «искреннѣйшими пожеланіями полнѣйшаго успѣха въ исполненіи благихъ намѣреній». Московская дума также послала новому министру привѣтъ. Министръ отвѣчалъ телеграммой на имя городского головы кн. Голицына: «Прошу ваше сіятельство передать мою душевную благодарность Московской городской думѣ за привѣтъ, который меня тронулъ до глубины души». За Московской думой потянулись другія думы, земства, уѣздныя и губернскія. Петербургская дума молчала: для нея князьказался слишкомъ либеральнымъ.
21-го сентября, въ одинъ день съ Московской думой, Бѣлозерское земское собраніе выразило увѣренность, что программа благожелательности, объявленная княземъ, «гарантируетъ мирное движеніе Россіи по пути прогресса».
23 сентября Ростовская городская дума постановила выразить глубокую признательность за объявленное министромъ «довѣріе». Того же числа Тульская городская дума выразила благодарность новому министру за «ободряющее слово по адресу мѣстныхъ самоуправленій». Хвалынское земское собраніе постановило послать господину министру привѣтственную телеграмму. Московское уѣздное земство постановило «молить Всевышняго, да поможетъ онъ его сіятельству провести въ жизнь, съ верхняго края до нижняго, то довѣріе и благожеланіе, которыхъ такъ давно ожидаетъ вся земля русская». Петербургское уѣздное земство послало привѣтственную телеграмму. Общественный сборъ Новочеркасской области постановилъ выразить министру глубокое сочувствіе. Кіевская городская дума восторженно привѣтствуетъ его сіятельство. Телеграммы были посланы Харьковской думой, Елецкимъ земскимъ собраніемъ и пр. и пр. и пр.
Несмотря на то, что ликованія охватили въ сущности очень узкій кругъ имущей офиціально-организованной «оппозиціи», князь Святополкъ-Мирскій начиналъ казаться національнымъ героемъ, а его «довѣріе» — національнымъ лозунгомъ.
Рѣчи, въ которыхъ политическій смыслъ пробовалъ бороться съ чувствомъ восторга, были крайне рѣдки. Одну изъ такихъ немногихъ рѣчей произнесъ предсѣдатель Темниковскаго земскаго собранія Ю. А. Новосильцевъ. «Привѣтствуя такія слова, — сказалъ онъ о рѣчи министра, — намъ нельзя, однако же, не вспомнить, что и раньше мы слышали слова довѣрія, обращенныя къ обществу. Но чѣмъ выразилось на дѣлѣ довѣріе? Печальная участь трудовъ сельскохозяйственныхъ комитетовъ, еще болѣе печальная участь нѣкоторыхъ ихъ членовъ; частичное упраздненіе тверского земства, отказъ въ утвержденіи пяти предсѣдателей губернскихъ управъ, воспрещеніе общеземской организаціи въ дѣлѣ помощи раненымъ и больнымъ, систематическое неутвержденіе лицъ, служащихъ въ земствахъ, — вотъ примѣры того довѣрія, какимъ дарило насъ министерство внутреннихъ дѣлъ хотя бы въ минувшіе два года. Будемъ надѣяться, что все это отошло въ прошлое безповоротно; не сомнѣваясь въ искренности словъ кн. Свято- полкъ-Мирскаго, будемъ надѣяться, что за словами послѣдуетъ дѣло; будемъ надѣяться, однимъ словомъ, что довѣріе, о которомъ говоритъ министръ, выразится въ той единственной формѣ, въ которой оно можетъ имѣть значеніе въ Россіи: въ упраздненіи административнаго произвола и въ установленіи законнаго порядка при активномъ содѣйствіи общества и населенія». Но и это крайне осторожное требованіе дѣла не было подхвачено. Отовсюду лились рѣчи восторга.
Открылись повѣствованія въ стихахъ и въ прозѣ о томъ, какъ «мы спали» и какъ бывшій командиръ отдѣльнаго корпуса жандармовъ либеральнымъ жестомъ пробудилъ насъ отъ мертвенной нашей аппатіи и предуказалъ эпоху «сближенія власти съ народомъ». Благожелательность князя увлекла нѣкоторыхъ изъ его товарищей; такъ, генералъ Глазовъ благожелательно разъѣзжалъ по Россіи, ревизуя нужды русскаго просвѣщенія, и на всякія ходатайства отвѣчалъ: «Вотъ разобьемъ японцевъ, тогда все устроимъ»… Довѣріе къ населенію! «Эти слова не широковѣщательны… — и тѣмъ не менѣе ихъ было достаточно, чтобы вызвать въ обществѣ подъемъ духа». Общество услышало то,, «чего давно и страстно оно ожидало — выраженія довѣрія къ нему»… («Рус. Вѣд.», 24 сент.).
«Р.ус. Вѣд.» съ выработанной многолѣтней практикой осторожностью приступили къ формулировкѣ благопожеланій: «желательно», — писали онѣ, — чтобы «большая или меньшая свобода слова опредѣлялась общимъ и одинаковымъ закономѣрнымъ режимомъ»; «необходимо, чтобы земскія собранія не подвергались чрезмѣрнымъ ограниченіямъ въ выборѣ предметовъ и въ порядкѣ и способахъ обсужденія»…
На страхѣ либераловъ за послѣдствія неумѣренности искусно играла реакція. Имѣйте въ виду — писалъ «Гражданинъ», — что если въ отвѣтъ на «его» честное довѣріе, вы отвѣтите «изверженіями вулкановъ вашего безпочвеннаго либерализма», — что сдѣлаетъ князь? Онъ уйдетъ, плюнетъ и уйдетъ. — И бѣдные кроткіе «вулканы безпочвеннаго либерализма» крѣпко имѣли это въ виду.
Только «Моск. Вѣд.» не теряли головы среди этой «вакханаліи либеральныхъ восторговъ». Онѣ безпощадно напомнили князю, что вмѣстѣ съ портфелемъ Плеве онъ перенялъ и его задачи. «Если наши внутренніе враги въ подпольныхъ типографіяхъ, въ разныхъ общественныхъ организаціяхъ, въ школѣ, въ печати и на улицѣ, съ бомбами въ рукахъ, такъ высоко подняли голову, идя на приступъ нашего внутренняго Портъ-Артура, то это возможно лишь потому, что они сбиваютъ съ толку и общество и извѣстную часть правящихъ сферъ совершенно ложными теоріями о необходимости устранить самые надежные устои Русскаго Государства — Самодержавіе его Царей, Православіе его Церкви и національное самосознаніе его народа». (№ 237).
Своей программой кн. Святополкъ объявилъ написанный кн. Мещерскимъ манифестъ 26 февраля 1903 года. И «Моск. Вѣд.» весьма настойчиво рекомендовали либераламъ читать и перечитывать эту программу. "Тамъ они найдутъ, — писала газета, — весьма назидательныя для нихъ слова о смутѣ, "посѣянной замыслами, враждебными государственному порядку, « и „увлеченіемъ началами, чуждыми русской жизни“. Тогда они поймутъ всю неосновательность своихъ надеждъ, и для нихъ станетъ совершенно ясно, что они не могутъ требовать отъ министра того, чего онъ, какъ истинно-русскій человѣкъ и какъ беззавѣтно-вѣрный слуга своего Государя, имъ дать не можетъ». Такимъ образомъ князь Святополкъ оказывался лицомъ къ лицу предъ дилемой: неприкосновенность государственнаго порядка или либеральныя вожделѣнія? Но «Рус. Вѣд.» еще сдѣлали попытку спасли положеніе. «Развѣ въ манифестѣ 26 февраля, — спросила эта почтенная газета, — есть какія-либо указанія на то, чтобы система довѣрія къ обществу со всѣми ея естественными послѣдствіями признавалась противорѣчащей „вѣковымъ устоямъ державы Россійской“ и потому недопустимой?» (№ отъ 26 сент.).
Позиція «Московскихъ Вѣдомостей» была однако, прочнѣе не только позиціи «Рус. Вѣд.», но и позиціи самого кн. Святополка. Конституція или самодержавіе? Если самодержавіе, тогда нужно дать отпоръ «либеральнымъ вожделѣніямъ». Если конституція, тогда незачѣмъ ссылаться на манифестъ 26 февраля.
Князь Святополкъ попытался взять среднюю линію: самодержавіе, но смягченное законностью; бюрократія, но опирающаяся на общественныя силы. «Новое Время», которое теперь поддерживало князя, потому что князь былъ у власти, офиціозно взяло на себя задачу политическаго сводничества. Къ этому представлялась, повидимому, благопріятная возможность.
Министръ, благожелательность котораго не находила, очевидно, надлежащаго отклика въ Царскомъ Селѣ, сдѣлалъ робкую попытку опереться на земцевъ: съ этой цѣлью имѣлось въ виду использовать предполагавшееся совѣщаніе представителей губернскихъ управъ.
Было бы крайне поверхностнымъ, — писало «Нов. Вр.» 17 октября, — смотрѣть на фактъ съѣзда, какъ на какой-нибудь видъ уступки — безъ болѣе глубокой цѣли или болѣе плодотворнаго замысла. Министерство провозгласило принципъ единенія съ земскими силами; но оно не могло да и не имѣло времени и возможности выработать самую программу политики единенія и довѣрія". "Программа, на которой должны сойтись органы правительства и добровольные труженники земли — должна быть выработана сообща… Можно предполагать, — писала далѣе газета, — что земскіе дѣятели… найдутъ способъ хотя бы въ общихъ чертахъ намѣтить тотъ путь, который бы навсегда обезпе- ч илъ возможность правдиваго освѣщенія разнообразныхъ сторонъ нашей жизни… (№ 10284, курс. нашъ).
Такимъ образомъ, земцевъ приглашали произвести осторожное давленіе слѣва. Но у вдохновителей зтого приглашенія немедленно должно было возникнуть сомнѣніе: проявятъ ли земцы надлежащій тактъ и не окажется ли давленіе чрезмѣрнымъ? «Новое Время» немедленно же дало этому безпокойству надлежащее выраженіе.
Земская Россія, — писала газета 28 октября, — не совершитъ безтактности уже по одному тому, что внутренняя красота великаго дѣла укажетъ надлежащій тонъ. Въ это можно твердо вѣрить: мы не услышимъ ни лукавыхъ, ни праздныхъ рѣчей — передъ нами обнажится чистая совѣсть хорошихъ русскихъ людей, и больше намъ ничего не нужно (№ 10295). Но поднимавшееся въ обществѣ возбужденіе, требовательный тонъ прессы и недовольство крайней правой внушали все большія опасенія за исходъ земскаго совѣщанія. 30 октября «Новое Время» уже рѣшительно ударило отбой. «Какъ бы ни были интересны и поучительны рѣшенія, къ которымъ придутъ члены совѣщанія, не слѣдуетъ забывать, что вслѣдствіе его состава и способа приглашенія, око совершенно правильно разсматривается офиціально, какъ частное, и рѣшенія его имѣютъ значеніе академическое и обязательность только нравственную» (№ 10297). Въ концѣ концовъ земское совѣщаніе, которое должно было создать для «прогрессивнаго» министра пунктъ опоры, было запрещено въ Петербургѣ и полулегально собралось въ Москвѣ. Газетамъ запрещено было печатать и обсуждать его резолюціи. Челобитная Черниговскаго земства была объявлена «дерзкой и безтактной». Въ противовѣсъ программѣ земскаго Совѣщанія «Новое Время» напечатало записку кн. А. Васильчикова о призывѣ земскихъ людей по разработкѣ нѣкоторыхъ законопроектовъ. Правительственная весна была на исходѣ.
V
правитьВъ то время, какъ правое крыло «общества», не двигаясь съ мѣста, занималось тѣмъ, что доказывало обиняками умѣренность и лойальность резолюцій земскаго съѣзда, радикальная интеллигенція, преимущественно учащаяся молодежь, примкнула къ ноябрьской кампаніи съ цѣлью вывести ее изъ ея жалкаго русла, придать ей болѣе боевой характеръ, связать ее съ революціоннымъ движеніемъ городскихъ рабочихъ массъ. Такимъ образомъ, возникли двѣ демонстраціи: петербургская — 28 ноября и московская — 5 и 6 декабря. Эти демонстраціи для радикальныхъ «дѣтей» были прямымъ и неизбѣжнымъ выводомъ изъ лозунговъ, выдвинутыхъ либеральными «отцами»: разъ рѣшено требовать конституціоннаго строя, нужно приступить къ борьбѣ. Но отцы вовсе не обнаруживали склонности къ такой послѣдовательности политическаго мышленія. Наоборотъ, они первымъ долгомъ испугались, какъ бы излишняя торопливость и порывистость не повредила дѣлу соглашенія. «Отцы» не поддержали «дѣтей» и съ головой выдали ихъ казакамъ и коннымъ жандармамъ либеральнаго князя.
Студенчество не встрѣтило поддержки и со стороны рабочихъ. Здѣсь ясно обнаружилось, какой въ сущности ограниченный характеръ имѣла ноябрьская банкетная кампанія, не задѣвавшая широкихъ массъ. Такимъ образомъ, учащаяся молодежь не была поддержана ни справа, ни слѣва.
Тѣмъ не менѣе эти демонстраціи, послѣ долгаго затишья, при обостренности внутренняго положенія, создавшейся военными разгромами, демонстраціи политическія, въ столицахъ, отдавшіяся черезъ клавиши телеграфа во всемъ мірѣ, произвели, какъ симптомъ, гораздо большее впечатлѣніе на правительство, чѣмъ всѣ мудрыя увѣщанія либеральной прессы…
На конституціонную кампанію, начавшуюся собраніемъ нѣсколькихъ десятковъ земцевъ въ барской квартирѣ Корсакова и закончившуюся водвореніемъ нѣсколькихъ десятковъ студентовъ въ полицейскіе участки Петербурга и Москвы, правительство отвѣтило извѣстнымъ реформаторскимъ «указомъ» и не менѣе извѣстнымъ полицейскимъ «сообщеніемъ».
Именной указъ 12 декабря такъ и остался высшимъ проявленіемъ политики довѣрія. Указъ, обѣщающій цѣлый рядъ реформъ для того, чтобы отказать въ реформѣ, ставить непремѣннымъ условіемъ «сохраненіе незыблемости основныхъ законовъ имперіи» и обѣщаетъ различить все дѣйствительно соотвѣтствующее интересамъ русскаго народа отъ нерѣдко ошибочныхъ и обстоятельствами навѣянныхъ стремленій. Во главѣ заботъ ставится устройство быта многомилліоннаго крестьянскаго сословія. Засимъ указъ признаетъ неотложнымъ: принять дѣйствительныя мѣры къ охраненію полной силы закона; расширить полномочія городскихъ и земскихъ учрежденій въ мѣстныхъ дѣлахъ; обезпечить судебнымъ установленіямъ необходимую самостоятельность; озаботиться введеніемъ государственнаго страхованія рабочихъ; ограничить примѣненіе исключительныхъ законовъ; обезпечить терпимость въ дѣлахъ вѣры; ограничить… ограниченія инородцевъ; устранить излишнія стѣсненія печати, дабы она могла стать правдивою выразительницею разумныхъ стремленій на пользу Россіи. Выработка соотвѣтственныхъ законопроектовъ поручена кабинету министровъ.
Не трудно замѣтить, что указъ этотъ формулируетъ исполненныя благожелательности и недомолвокъ бесѣды князя Свято- полка съ иностранными корресподентами. По существу указъ не гарантируетъ ничего, кромѣ созданія нѣсколькихъ чиновничьихъ комиссій. Несравненно большей политической опредѣленностью отличается вышедщее черезъ два дня послѣ указа (14 декабря) правительственное сообщеніе. Оно ставитъ въ главу угла ноябрьскій земскій съѣздъ, какъ первоисточникъ дальнѣйшаго движенія, чуждаго русскому народу, который вѣренъ исконнымъ основамъ существующаго государственнаго строя. Оно ставитъ далѣе на видъ думскимъ и земскимъ собраніямъ, что, обсуждая постановленія ноябрьскаго совѣщанія, они поступаютъ вопреки требо- ніямъ закона. Шумныя сборища (банкеты) и уличныя скопища (демонстраціи), оказывающія открытое сопротивленіе полиціи, собираются подъ вліяніемъ «лицъ, стремящихся внести въ общественную и государственную жизнь смуту»… Правительство напоминаетъ, что его законный долгъ — ограждать государственный порядокъ и общественное спокойствіе; поэтому всякое нарушеніе порядка и спокойствія и всякія сборища противоправительственнаго характера должны быть и будутъ прекращаемы всѣми имѣющимися въ распоряженіи властей законными средствами.
Одновременное появленіе двухъ бумагъ: обѣщающей и угрожающей, становится съ этого времени обычной формой общенія власти съ народомъ. 18 февраля такимъ же порядкомъ появляется манифестъ, призывающій къ искорененію крамолы, и рескриптъ, повелѣвающій выработать законопроектъ о народномъ представительствѣ. Въ этихъ двухъ бумагахъ — двѣ взаимно-связанныя тенденціи стараго режима: голый инстинктъ самосохраненія, заставляющій защищаться «всѣми имѣющимися въ распоряженіи средствами»; и стремленіе найти политическую опору въ наиболѣе устойчивыхъ и мирныхъ слояхъ осѣдлаго и имущаго населенія. Эти двѣ тенденціи логически не исключаютъ одна другой. Но фактически онѣ, при обостряющемся ходѣ революціоннаго развитія, вступаютъ между собой въ противорѣчіе и, вмѣсто того, чтобы объединить бюрократію съ представителями владѣльческихъ классовъ, раскалываютъ самую бюрократію на двѣ враждебныя партіи. Старыя дѣленія въ чиновныхъ сферахъ, опредѣлявшіяся интересами вѣдомствъ, конкуренціей министерствъ и борьбой за оклады если не изсчезаютъ, то входятъ въ болѣе широкое и принципіальное дѣленіе бюрократіи на партію репрессій, которая вѣритъ только въ техническія приспособленія для массовыхъ убійствъ, и партію реформъ, которая надѣется на союзъ съ «благоразумнымъ большинствомъ населенія». Однако, и партія реформъ не отрицаетъ репрессій; она только хочетъ подчинить ихъ интересамъ законности и порядка, а не самодовлѣющимъ интересамъ касты. Но логика репрессій имѣетъ свой собственный путь развитія. Обостряющаяся революціонная борьба требуетъ прогрессивнаго обостренія практики репрессій, а это, въ свою очередь, исключаетъ возможность коалиціи съ такъ называемымъ благоразумнымъ большинствомъ. Сперва реформы выдвигаются, какъ средство умиротворенія, въ противовѣсъ самодовлѣющимъ репрессіямъ; затѣмъ репрессіи примѣняются, какъ средство расчистить почву для реформъ. Но такъ какъ репрессія только подбрасываетъ дровъ въ костеръ революціи, то реформа уходитъ все больше въ область отдаленнаго будущаго, и кровавая расчистка почвы получаетъ характеръ самодовлѣющій. Вмѣстѣ съ тѣмъ бюрократическая партія реформъ терпитъ неизбѣжный крахъ и уступаетъ свое мѣсто своимъ противникамъ, вся программа которыхъ исчерпывается словами: не жалѣть патроновъ. Въ этихъ личныхъ чередованіяхъ сказывается закономѣрность поступательнаго развитія революціи.
Князь Святополкъ нашелъ достаточное число людей, которые закрывали собранія, распускали общества и душили прессу. Но требовать отъ нихъ, чтобъ они тѣми же руками споспѣшествовали прогрессу было бы несправедливо. «Новое Время», сохранявшее вѣрность князю Святополку до дня его отставки, жаловалось на то, что люди, играющіе роль въ проведеніи намѣченныхъ реформъ, не только отрицаютъ категорическій характеръ указаній 12 декабря, но и допускаютъ надежду на возможность «разыграть» эти указанія въ томъ или иномъ направленіи. Что они въ своихъ надеждахъ не ошиблись, это мы знаемъ хорошо. Если кн. Святополкъ мало успѣвалъ въ дѣлѣ мирнаго обновленія, если созданнымъ на основѣ декабрьскаго указа комиссіямъ никто не придавалъ серьезнаго значенія, кромѣ развѣ гг. Стасюлевича и Арсеньева, вступившихъ при общихъ протестахъ въ комиссію Кобеко о печати, то зато князь съ огромнымъ успѣхомъ выполнялъ болѣе общую задачу, ради которой исторія и поставила его на время во главѣ правительства: задачу разрушенія политическихъ иллюзій и предразсудковъ средняго обывательскаго слоя. Острое недовольство правительствомъ существовало въ обывательской средѣ и до назначенія Святополка — Мирскаго: недаромъ же Плеве жаловался въ одномъ письмѣ на «главный недугъ современной общественной жизни—конституціонную смуту». Но это была именно смута, по мѣткому замѣчанію «Права»: неопредѣленное, хотя и острое недовольство существующимъ. При князѣ Святополкѣ конституціонная смута спѣшно смѣнялась конституціоннымъ сознаніемъ. Изъ всѣхъ своихъ обѣщаній правительство рѣшительно и послѣдовательно выполняло только одно: искорененіе всѣми имѣющимися въ распоряженіи властей средствами противоправительственнаго движенія. Правда, министерство князя Святополка оказало значительныя послабленія прессѣ; но объемъ ея интересовъ выросъ гораздо больше, чѣмъ снисходительность Главнаго Управленія по дѣламъ печати. Эта полусвобода изъ милости раздражала не меньше, чѣмъ полное рабство. Хотя ежовая рукавица и стала короче, но, вопреки надеждамъ «Виленскаго Вѣстника», жить отъ этого не стало легче. Такова общая судьба реформъ-уступокъ въ революціонную эпоху: онѣ не удовлетворяютъ, но лишь возбуждаютъ требовательность. Эта повышенная требовательность сказывалась въ печати, въ собраніяхъ, на съѣздахъ, — и въ свою очередь раздражала власть, которая быстро теряла свое «довѣріе» и искала помощи въ репрессіяхъ.
Демонстраціи разгонялись съ безпощадностью, собранія и съѣзды распускались, на печать сыпался градъ ударовъ; гомельскій процессъ далъ образчикъ «независимости суда» и «охраненія полной силы законовъ». Наконецъ, какъ бы для того, чтобы помочь обывателю окончательно опредѣлить удѣльный вѣсъ указа 12-го декабря, князь Святополкъ издалъ 31 декабря циркуляръ, въ которомъ выяснялъ, что возвѣщенный либеральнымъ указомъ пересмотръ положенія о крестьянахъ долженъ производиться на основѣ проекта Плеве, выработаннаго его ближайшими сотрудниками, Гурко и Стишинскимъ. Это былъ послѣдній правительственный актъ 1904 года. 1905 годъ открылся событіями, которыя положили роковую грань между прошлымъ и будущимъ. Они подвели кровавую черту подъ эпохой весны, періодомъ дѣтства политическаго сознанія. Князь Святополкъ, его доброта, его планы, его довѣріе, его циркуляры, все было отброшено и забыто.
Либеральное общество проводило князя Святополка съ чувствомъ меланхолической благодарности. Правда, князь никого не успокоилъ и ничего не обновилъ. Но онъ далъ либеральному обществу возможность высказаться и связаться. «Указанная заслуга кн. Святополка-Мирскаго, — писали „Рус. Вѣд.“, — заслоняетъ собою тѣ частности его управленія, которыя въ послѣднее время могли ослабить сочувствіе къ нему».
Къ этимъ «частностямъ» управленія кн. Святополка нужно отнести колоссальную январскую провокацію, въ которой чины министерства внутреннихъ дѣлъ принимали такое дѣятельное участіе и которая закончилась величайшимъ злодѣяніемъ 9-го января. Либерализмъ можетъ съ благодарностью вспоминать министра весны, разрѣшившаго оппозиціонныя узы образованнаго общества. Для пролетаріата имя либеральнаго князя навсегда связано съ массовыми разстрѣлами безоружныхъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей.