Начистоту (Ясинский)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| На чистоту |
| Дата созданія: ноябрь 1879 года. Источникъ: Ясинскій І. І. Полное собраніе повѣстей и разсказовъ (1879—1881). — СПб: Типографія И. Н. Скороходова, 1888. — Т. I. — С. 1. |
I
правитьМоросилъ дождь. Сергѣевъ поднялъ воротникъ пальто и, широко шагая черезъ улицу и расплескивая грязь, шелъ по направленію къ тремъ тополямъ, за которыми привѣтливо свѣтились окна. Добравшись до тротуара, гдѣ подъ навѣсомъ блестѣлъ деревянный помостъ, Сергѣевъ вздохнулъ, отеръ платкомъ лицо и позвонилъ. Не отворяли. Онъ позвонилъ еще. Тотъ же результатъ. Тогда онъ подошелъ къ окну и сталъ глядѣть въ него, барабаня по стекламъ.
Комната была большая и нарядная. На столѣ горѣла бронзовая лампа подъ матовымъ словно ледянымъ шаромъ. Мягкія креслица стояли полукругомъ на пестромъ коврѣ. На бѣлой стѣнѣ, вверху, ярко сіяла золотая полоска карниза, отражаясь въ зеркалѣ.
«Хорошо живется канальѣ! — завистливо подумалъ Сергѣевъ, продолжая барабанить. — Ишь, дрыхнетъ, вѣрно!»
— Да ну же, — крикнулъ онъ, теряя терпѣнье, — что это за мода! Назоветъ гостей, да и держитъ ихъ подъ дождемъ! Степанъ Ѳедоровичъ, а Степанъ Ѳедоровичъ!
Лампа мигнула: гдѣ-то въ домѣ открыли или закрыли дверь. Въ комнату быстро вошелъ, натягивая на себя сюртукъ, высокій брюнетъ, увидалъ въ окнѣ Сергѣева и исчезъ въ передней. Щелкнулъ замокъ.
— Ты, Сергѣевъ?.. Давай руку… Что это ты?.. А я спалъ… Который теперь часъ?
— А что — не во-время? — спросилъ Сергѣевъ, входя въ переднюю и снимая пальто. — Рано? Извини: Часовъ нѣтъ! Извини… Дѣйствительно, можетъ быть… рано.
И гость, и хозяинъ сконфуженно смотрѣли другъ на друга. Особенно смущенъ былъ хозяинъ; черные глаза его бѣгали, онъ суетился.
— Отлично, что пришелъ, — говорилъ онъ радостнымъ голосомъ. — Что ты!.. Рано!.. Ты всегда… Я тебѣ всегда… Мы, вотъ, чай… будемъ пить… Вотъ я сейчасъ распоряжусь… Дождь?.. Ты очень измокъ, Илюша? Ты, братъ, не скрывай… не скрывай… Этого нельзя скрывать!.. Можно, братъ, такую горячку схватить… Ой-ой-ой!.. Эко… ботфорты какіе у тебя… дорого далъ?.. Хорошіе ботфорты… Вѣрно, ворванью смазываешь… Ну, садись, ради Бога!
Онъ схватилъ его широкую руку и сталъ жать.
— Садись, садись!
— Я коверъ… потово… попачкаю… — проговорилъ Сергѣевъ.
— Пачкай — ничего! — сказалъ, любезно осклабившись, Степанъ Ѳедоровичъ и подумалъ: «чтобъ тебя чертъ взялъ!» — Ничего — пачкай. А я вотъ чаю сейчасъ… Ты пока газету почитай… А я мигомъ… Я, братъ…
Онъ скользнулъ въ дверь, и Сергѣевъ остался одинъ.
Это былъ коренастый малый, съ крѣпкою, какъ деревянный ящикъ, грудью и рѣзкими чертами большого лица. Двѣ морщинки межъ свѣтлыхъ бровей и стеклянистый блескъ мелкихъ глазъ не придавали ему симпатичнаго вида, хотя красныя губы его улыбались добродушно. Онъ былъ въ затасканной жакеткѣ и свѣжей рубахѣ. Тугой воротничекъ упирался въ щеки и мѣшалъ читать газету. Но Сергѣевъ не отгибалъ его, боясь измять. Въ глубинѣ комнатъ слышался нѣкоторое время подавленный смѣхъ, а черезъ минуту раздался звонокъ, и Степанъ Ѳедоровичъ выбѣжалъ изъ боковой двери.
— Сейчасъ дадутъ чаю! — крикнулъ онъ гостю на ходу.
II
правитьСмѣхъ послышался въ передней. Сергѣеву показалось, что это былъ все тотъ же смѣхъ, тоненькій, разсыпчатый, такъ хорошо ему знакомый…
— Ахъ, какъ сыро! Ужасно!.. Чуть не упала… Извозчика ни одного!.. Ждала, что кто-нибудь зайдетъ… И пришлось одной…
Вошла, покачиваясь на высокихъ каблукахъ, молодая дѣвушка. У ней было румяное лицо, бѣлый лобъ, тонкія брови дугой, влажные, темные глаза и вздернутый носикъ. Круглую талію ея схватывалъ лакированный поясъ, и шерстяная матерія плотно лежала на выпуклой, неровно дышащей груди. Дѣвушка улыбалась, скашивая уголокъ рта, и держалась развязно.
— Сергѣевъ!
Она протянула ему руку и опять засмѣялась.
Сергѣевъ нахмурился и бросилъ подозрительный взглядъ на пріятеля, который сталъ благодарить дѣвушку за посѣщеніе.
— А я все ждала васъ! — сказала Марья Ивановна, поворачивая къ Сергѣеву улыбающееся лицо и сверкая зубами. — А вы не пришли! Отчего?
— Ему дождь мѣшалъ, — торопливо пояснилъ Степанъ Ѳедоровичъ. — Онъ, бѣдняга, измокъ… Этимъ шутить, Илюша, нельзя… повторяю!.. Сейчасъ мой Пахомъ чаю дастъ… Тебѣ пуншикъ надо выпить, крѣпкій пуншикъ!.. Да и спиртомъ вытереться бы…
— Что ты! Только одно пальто… мокрое! — пробасилъ Сергѣевъ и, обращаясь къ Марьѣ Ивановнѣ, плечи которой тряслись отъ смѣха, сказалъ. — Заходилъ… да не засталъ…
— Еще бы — вечеромъ! Мы васъ къ обѣду ждали… А потомъ мнѣ нужно было… уйти… вы не могли застать…
— Удивительно, право! — началъ Сергѣевъ.
— Что такое?
— Да такъ! — слышалъ вашъ смѣхъ… вонъ тамъ… передъ вашимъ приходомъ!
Лицо Марьи Ивановны вспыхнуло, и даже лобъ ея покраснѣлъ.
— Неправда! — воскликнула Марья Ивановна, хватаясь за газету. — Вамъ представилось… Вотъ, Сергѣевъ, какой вы чудакъ!.. Молчите, пожалуйста, что за глупыя шутки! Степанъ Ѳедоровичъ, кто у васъ будетъ?..
— Многіе будутъ…
— Сергѣевъ, подвиньте мнѣ подушку. — она по-институтски прижала къ локтямъ ладони. — Вотъ такъ! Какая любезность!.. Благодарю васъ… Многіе? Кто же?.. Впрочемъ, вы еще третьяго дня говорили… Какъ мнѣ сегодня весело!.. Знаете, Сергѣевъ, бываютъ въ жизни такія минуты, когда особенно весело, когда хочется смѣяться, смѣяться безъ конца… ха, ха, ха!
— Вообще вы… любите смѣяться…
— Ну, нѣтъ… Не всегда!.. Вотъ вчера плакала… Бѣдный Шумейко!.. Ужасно!.. въ цвѣтѣ лѣтъ… умница…
— Что умница! Главное — человѣкъ! — мрачно изрекъ Сергѣевъ и, забывшись, отогнулъ уголокъ воротничка.
— Мм… — съ грустной улыбкой произнесъ Степанъ Ѳедоровичъ, — не будемъ, Илюша… и къ чему? Словами не поможемъ… Къ чему раздражать себя?.. Вопросъ сложный…
— Простой!
— Сложный! Согласить личное благо съ общимъ! Если сразу — выйдетъ сумбуръ… Шумейко хотѣлъ согласить — и погибъ… Личное счастье… Но лучше замолчимъ.
Сергѣевъ сердито сталъ ходить.
— Есть видъ личнаго счастья, — сказала Марья Ивановна, краснѣя, — которое не можетъ быть согласимо съ общимъ…
Большіе глаза Степана Ѳедоровича засмѣялись, онъ одобрительно посмотрѣлъ на дѣвушку и кивнулъ ей стриженой головой.
— Есть… конечно, — подтвердилъ онъ. — А насчетъ того, — обратился онъ къ Сергѣеву, — такъ ты не особенно казни меня… Ты знаешь очень хорошо, что вообще я… всякому благородному порыву… хм… какъ бы тебѣ это сказать?.. Однимъ словомъ, вѣдь, я считаю тебя другомъ… и слѣдовательно…
Тутъ мальчикъ подалъ мельхіоровый подносъ съ чаемъ, сухарями и графинчикомъ рома.
— Наконецъ-то! — радостно крикнулъ Степанъ Ѳедоровичъ, внезапно обрывая разговоръ. — Илюша! чайку… пуншикъ… Лей побольше!.. ты промокъ… Марья Ивановна!
III
правитьМало по малу собрались гости. Степанъ Ѳедоровичъ каждаго встрѣчалъ въ передней и вводилъ въ гостиную, ласково придерживая за талію. Комната оживилась, табачный дымъ поднимался къ потолку. Въ одномъ углу играли въ карты, въ другомъ бесѣдовали о событіяхъ дня. За Марьей Ивановной ухаживалъ толстый бѣлоглазый человѣкъ, съ розовымъ лицомъ и рыженькой окладистой бородкой, одѣтый пестро и двигавшійся съ граціей полной дамы, товарищъ прокурора Кромскій. Онъ шутя упрашивалъ Марью Ивановну выйти за него замужъ, а ей это казалось смѣшнымъ, и она хохотала. Сергѣевъ съ ненавистью смотрѣлъ на жирную фигуру Кромскаго, свободно развалившагося на диванѣ. На Кромскаго мелькомъ взглядывалъ и суетившійся Степанъ Ѳедоровичъ, и тоже не особенно дружелюбно. Впрочемъ, онъ улыбался ему всякій разъ, какъ ихъ глаза встрѣчались.
Въ кучкѣ гостей, гдѣ говорили о текущихъ событіяхъ, какъ-то, самъ собой, незамѣтно, разгорѣлся жестокій споръ. Марья Ивановна встала и подошла къ спорившимъ. За ней послѣдовалъ Кромскій. Увидѣвъ Сергѣева, онъ обратился къ нему.
— О чемъ шумятъ витіи?
— Не знаю, — сухо отвѣчалъ тотъ.
Кромскій вздохнулъ, какъ вздыхаютъ толстяки.
— О чемъ-нибудь глупомъ, пари держу, — проговорилъ онъ.
— Подождите же, дайте мнѣ сказать! — кричалъ пискливымъ теноромъ Таракановъ, молодой человѣкъ, тонкій и высокій, какъ аистъ, съ волосами, висѣвшими на узенькомъ затылкѣ въ формѣ перьевъ, съ длиннымъ носомъ и крошечнымъ подбородкомъ. — Дайте же мнѣ сказать! Вѣдь если всѣ будемъ галдѣть, выйдетъ чепуха. Дайте же мнѣ сказать!
Другой — Полѣновъ, съ толстымъ лицомъ, курчавый и черный, не обращалъ на него вниманія и старался развить свою мысль во что бы ни стало. Но его не слушали. Еще три человѣка говорили, постепенно повышая голоса. Сергѣевъ не выдержалъ и набросился на кого-то.
— Говорю же вамъ…
— Ерунда!
— Ни одно цивилизованное общество…
— Ерунда!
— О чемъ спорятъ? — спросила Марья Ивановна Степана Ѳедоровича.
— О вчерашнемъ… о Шумейкѣ… Законно или незаконно… Пройдите въ кабинетъ, — прибавилъ онъ тѣмъ же тономъ, пользуясь шумомъ, — и подождите тамъ… Я хочу съ вами хоть минуту побыть… Метафизики! Дѣйствительность — увы! — не разсуждаетъ. Пожалуйста.
«Огневая дѣвчонка», — аппетитно подумалъ Кромскій, глядя въ слѣдъ за уходившею Марьею Ивановною.
Споръ между тѣмъ на минуту упалъ. Тараканову дали, наконецъ, говорить. Онъ запищалъ, плавно помахивая худенькой ручкой. Но не долго продолжалось его торжество. Сергѣевъ сталъ прерывать его все чаще и чаще, и образовался дуэтъ. Сергѣевъ кричалъ, что Шумейко былъ его другомъ еще на школьной скамьѣ. Кто смѣетъ порицать Дмитрія Шумейку? Кто порицаетъ Дмитрія Шумейку, тотъ порицаетъ принципъ, которому служилъ этотъ человѣкъ — служилъ почище всякаго радикальнаго чиновника особыхъ порученій (намекъ на Тараканова). При словѣ «принципъ» закипятился Полѣновъ. Надо разобрать, какой принципъ! Тогда снова всѣ загалдѣли, и такъ громко, что играющіе гнѣвно глянули въ сторону спорщиковъ и пожали плечами.
«Скандалъ!» — подумалъ Кромскій, и удалился къ преддиванному столу, медленно и серьезно пуская дымъ изо рта.
IV
правитьСтепанъ Ѳедоровичъ чрезъ нѣсколько минутъ торопливо вошелъ.
— Господа! Господа! Пожалуйста — оставьте! Прошу васъ… Не развивайте…
Онъ отвелъ Полѣнова въ сторону и посадилъ возлѣ Кромскаго.
— Александръ Семенычъ, плюньте на нихъ, — шепнулъ онъ. — Такое ли теперь время!
Полѣновъ не могъ сразу успокоиться и сильно желалъ завязать разговоръ съ Кромскимъ. Но товарищъ прокурора молчалъ и все курилъ.
— Не развивайте этой темы! Ради Бога! — молилъ Степанъ Ѳедоровичъ, обращаясь къ Тараканову. — Илюша, пожалуйста — воздержись… Господа, а господа! сейчасъ закусывать будемъ. Дикая коза есть. Господа!
Онъ сильною рукою взялъ Тараканова за талію и повелъ къ дивану.
Споръ прекратился. Всѣ помолчали, и скоро пошли разговоры на иныя темы. Многими было высказано, что Степанъ Ѳедоровичъ правъ, возставая противъ обсужденія нѣкоторыхъ вопросовъ. Дѣйствительно, легко нажить бѣду. Къ тому же, прошлое Степана Ѳедоровича у всѣхъ на памяти. Ему теперь нужно вести себя осторожно. Кто-то упомянулъ объ актрисѣ Мотиной. Кромскій оживился.
— Да, да, — сказалъ онъ. — Сокровище, а не женщина! Икры — во!
Онъ показалъ руками, какія у ней икры.
— Скажи, пожалуйста, Степанъ Ѳедоровичъ, — продолжалъ онъ, — послѣ ужина… на сценѣ… а?.. Да? Ой, Степанъ Ѳедоровичъ!
Онъ погрозилъ ему пальцемъ. Степанъ Ѳедоровичъ самодовольно улыбнулся. Но, въ сущности, воспоминаніе объ актрисѣ Мотиной, жирной сорокалѣтней красавицѣ, было ему противно, особенно теперь, когда онъ еще чувствовалъ на губахъ трепетъ свѣжаго поцѣлуя.
— А гдѣ Протопопова?
— Въ столовой… Я пригласилъ ее… Нельзя же… безъ хозяйки…
— Гм!
Кромскій посмотрѣлъ на Степана Ѳедоровича и замѣтилъ въ его глазахъ ликующее выраженіе.
«Слопаетъ, скотъ, если еще не слопалъ», — подумалъ онъ, представляя себѣ гладко обтянутыя плечи Марьи Ивановны и ея щеки, похожія на двѣ половинки румянаго яблока.
Между тѣмъ Сергѣевъ глядѣлъ по сторонамъ. Онъ тоже вспомнилъ о Марьѣ Ивановнѣ и искалъ ея.
«Ушла, что ли?»
Но шумъ въ передней привлекъ его вниманіе. Мгновенно очутившійся тамъ Степанъ Ѳедоровичъ съ кѣмъ-то громко здоровался и сочно цѣловался.
— Шумейко, Шумейко!
Человѣкъ средняго роста, лѣтъ тридцати, не худой и не толстый, красиво вошелъ въ гостиную. На немъ былъ черный сюртукъ до колѣнъ, и траурныя полоски бѣлѣлись на лацканахъ сюртука. Густая свѣтлая борода его, съ рыжимъ оттѣнкомъ, мягко лежала на галстукѣ, заколотомъ жемчужной булавкой. Большой лобъ вверху прикрывали русые завитки жидкихъ волосъ, расчесанныхъ посрединѣ, а выраженіе глазъ исчезало подъ стеклами золотого пэнснэ, которое Шумейко надѣлъ при входѣ; но, судя по нахмуреннымъ бровямъ и рѣзкимъ морщинамъ возлѣ крупнаго, сизаго носа, онъ былъ грустенъ и злился.
Степанъ Ѳедоровичъ представилъ ему нѣкоторыхъ своихъ гостей; нѣкоторыхъ онъ узналъ самъ. Съ Кромскимъ онъ поцѣловался, Сергѣева не замѣтилъ.
— Я не зналъ, дорогой Степанъ Ѳедоровичъ, — началъ онъ, — что у тебя званый вечеръ… Я только что пріѣхалъ… Послѣ этого случая съ братомъ, понимаешь, мнѣ было-бъ даже неловко пировать… хотя, конечно, и вамъ, господа, это извѣстно, у меня не было съ нимъ ничего общаго…
Онъ плавно мотнулъ головой и обвелъ всѣхъ глазами. Высморкавшись въ раздушенный платокъ, онъ продолжалъ:
— Пользуюсь случаемъ, чтобъ заявить объ этомъ… Но я направился къ тебѣ, Степанъ Ѳедоровичъ, въ надеждѣ услышать совѣтъ отъ тебя, какъ отъ умнаго и даровитаго адвоката, которымъ, по справедливости, можетъ гордиться нашъ судъ, — онъ выразительно посмотрѣлъ на Кромскаго. — Дѣло серьезное и щекотливое и, кромѣ того, такое… Но подари мнѣ, пожалуйста, пять минутъ.
Гости безмолвно внимали словамъ этого провинціальнаго аристократа, сгорая отъ любопытства.
Степанъ Ѳедоровичъ съ почтительною фамильярностью взялъ его подъ руку и повелъ въ кабинетъ.
— Все мое время къ твоимъ услугамъ, — говорилъ онъ по пути. — Что случилось?
V
правитьОни прошли въ маленькую комнату съ письменнымъ столомъ, съ книжными шкапами подъ воскъ, стульями, обитыми кожей, и турецкимъ диваномъ, занимавшимъ четверть кабинета. На стѣнѣ красовалась большая олеографія въ золоченой рамѣ, изображавшая хорошенькую дѣвочку съ обнаженной грудью и съ печалью въ наивныхъ глазахъ по поводу разбитаго кувшина, висѣвшаго у ней на рукѣ. Съ потолка струилъ свѣтъ китайскій фонарикъ. На полу лежалъ коверъ, скомканный у дивана…
— У тебя тутъ премило! — замѣтилъ Шумейко, садясь.
Послѣ коротенькой паузы, употребленной на бѣглый осмотръ кабинета, причемъ было ясно, что Шумейко собирается скорѣе съ мыслями, чѣмъ любуется обстановкой адвоката, онъ спросилъ:
— Сергѣевъ въ городѣ?
— Въ городѣ. И даже у меня. Онъ у меня въ гостяхъ.
— Братъ успѣлъ перевести все на деньги, — сказалъ Шумейко гробовымъ голосомъ, — и завѣщалъ нотаріальнымъ актомъ, совершеннымъ еще за нѣсколько мѣсяцевъ до смерти, весь капиталъ Сергѣеву. Братъ разорилъ меня.
Онъ поникъ головой.
Степанъ Ѳедоровичъ отъ изумленія раскрылъ ротъ. Завистливое чувство сжало его грудь.
— Неужели?.. Грабежъ! — горячо заявилъ онъ.
— Грабежъ, — мрачно прошепталъ Шумейко.
«Ахъ Митя, — думалъ Степанъ Ѳедоровичъ, — а меня забылъ!»
— Тысячъ сто? — спросилъ онъ.
— Безъ малаго.
— Вотъ неожиданность!
— Да, — продолжалъ Шумейко. — Признаюсь, къ мысли о потерѣ брата я ужъ привыкъ…
Онъ остановился.
— Конечно, мнѣ жаль брата…
— Потеря тяжелая, — замѣтилъ адвокатъ.
— Да… И, конечно, воля брата священна…
— Тѣмъ болѣе, — подхватилъ Степанъ Ѳедоровичъ, — что облечена въ законныя формы…
— Гм!.. Но, однако же… Признаюсь, Степанъ Ѳедоровичъ, мнѣ эти законныя формы…
Онъ повертѣлъ пальцами въ воздухѣ.
— Неужели деньги пропадутъ? — спросилъ онъ.
— При законности формъ… да!
— Но вѣдь это мои деньги? Я почти чувствую, какъ онѣ лежатъ у меня здѣсь, въ этомъ карманѣ!..
Шумейко горячился.
— Можетъ быть, — посовѣтовалъ адвокатъ, склонивъ на плечо голову, — ты вступилъ бы въ сдѣлку? Сергѣевъ, пожалуй, еще ничего не знаетъ…
— Пожалуй…
— Чтожъ?
— Позови его!
Степанъ Ѳедоровичъ позвалъ Сергѣева. Выслушавъ ихъ, Сергѣевъ пришелъ въ такое волненіе, что долго не могъ сказать ни слова. Наконецъ, онъ произнесъ, заикаясь и ожесточенно комкая другой уголъ своего воротничка:
— Я о завѣщаніи давно знаю… Только не мнѣ деньги… И никому отдать ихъ по своей волѣ я не могу… И дѣлиться ими не могу… Хоть, можетъ, мнѣ тоже хотѣлось бы жить въ такихъ кабинетахъ… Я не подлецъ, милостивые государи!
Шумейко и адвокатъ переглянулись.
— Ахъ, вотъ что! — пропѣлъ Шумейко. — Ну, это другое дѣло. Простите, г. Сергѣевъ. Я не зналъ, что здѣсь — принципъ…
Онъ насмѣшливо поклонился ему, слегка качнувшись всѣмъ тѣломъ, заложивъ руки за спину. Сергѣевъ ушелъ.
— Дѣло дрянь, — сказалъ адвокатъ.
— Нѣтъ, не дрянь! — возразилъ Шумейко, и морщины возлѣ его глазъ и на лбу разгладились, и лицо просіяло. — На этой почвѣ можно стоять. Въ крайнемъ случаѣ и ему ни копѣйки не достанется. А тебѣ скажу, дорогой Степанъ Ѳедоровичъ, что напрасно ты поддерживаешь знакомство съ такими чудаками, какъ Сергѣевъ. Всѣ эти старыя связи, — прибавилъ онъ, сострадательно улыбаясь, — слѣдуетъ порвать.
— Да, да! самъ знаю.
— То-то? И порвать, какъ можно скорѣе. Теперь до свиданія. Мнѣ нужно ковать желѣзо… Извини, что отвлекъ тебя отъ священныхъ обязанностей хозяина… Поклонись Кромскому.
Степанъ Ѳедоровичъ, съ свѣчкой въ рукѣ, проводилъ его до крыльца.
VI
правитьКогда Степанъ Ѳедоровичъ появился въ гостиной, всѣ бросились къ нему.
— Ну, что, какъ? О наслѣдствѣ?
— Много?
— Онъ теперь дѣла свои поправитъ…
— Ого!
Степанъ Ѳедоровичъ сдержанно улыбался.
— Поклонился тебѣ, — шепнулъ онъ Кромскому.
Кромскій мотнулъ головой.
— Ѣсть, братъ, страсть хочется! — заявилъ онъ, морщась.
Степанъ Ѳедоровичъ пріотворилъ дверь въ сосѣднюю комнату и просунулъ туда голову.
— Скоро, Марья Ивановна?
— Приглашайте, коли не терпится! — весело отвѣчала Марья Ивановна.
Двери распахнулись. Глазамъ гостей представилась привлекательная картина. Огромный столъ былъ накрытъ новой скатертью. Въ бронзовыхъ канделябрахъ горѣли пуки свѣчъ. Рюмки и стаканы сверкали въ волнѣ яркаго свѣта. Бутылки были разставлены группами, между судками, букетами цвѣтовъ и пирамидами грушъ, яблокъ и винограда.
— Прошу, господа! — съ гордостью произнесъ Степанъ Ѳедоровичъ.
Гости шумно сѣли. Марья Ивановна должна была занять мѣсто хозяйки. Возлѣ нея расположились Степанъ Ѳедоровичъ и Кромскій. Въ самомъ концѣ стола сѣлъ Сергѣевъ. Марья Ивановна чувствовала, какъ жирное колѣно Кромскаго прикасалось къ ея колѣну. Степанъ Ѳедоровичъ постоянно подливалъ ей вина. Она храбро пила, и все смѣялась. Таракановъ говорилъ о Спенсерѣ и Дарвинѣ. Полѣновъ одобрительно кивалъ головой. Къ концу ужина веселость стала преобладающей чертой характера гостей. Хохотъ не смолкалъ.
— Дай дѣвочкѣ еще вина! — говорилъ Кромскій Степану Ѳедоровичу. — Пусть дѣвочка напьется!
Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:
— А потомъ я дѣвочку домой подвезу… а?.. Пьяненькую? а?
Марья Ивановна краснѣла и, поднося къ губамъ бокалъ, влюбленно смотрѣла на Степана Ѳедоровича. Онъ шепталъ коснѣющимъ отъ страсти и вина языкомъ:
— Нѣтъ, ты вѣдь моя и ничья больше?
Она опускала вѣки въ знакъ утвердительнаго отвѣта. Но потомъ останавливала взглядъ на Сергѣевѣ. Тотъ ничего не пилъ, и его лицо, искаженное ревностью, пугало ее.
— Степанъ Ѳедоровичъ, скажите спичъ! Предложите тостъ! — крикнулъ Таракановъ.
Степанъ Ѳедоровичъ слегка клюнулъ носомъ и самодовольно улыбнулся.
— Просимъ, просимъ! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
— Просимъ! — закричала Марья Ивановна съ звонкимъ смѣхомъ.
— Скажи! — посовѣтовалъ Кромскій.
Степанъ Ѳедоровичъ взялъ бокалъ и всталъ. Глаза его приняли серьезное выраженіе.
— Пожалуй, скажу.
— Очень хорошо, очень хорошо!
Онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и, закинувъ голову, началъ, съ нѣкоторою восторженностью:
— Мы живемъ въ тяжелое время. Удушлива атмосфера, которою мы дышемъ. Рѣку нашей общественной жизни вдругъ запрудили плотиной непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, и она, повидимому, готова обратиться вспять. Но если послѣднее случится, то всѣ плоды нашей молодой цивилизаціи — наши суды, наше земство, наше крестьянское самоуправленіе, наша городская автономія, наша адвокатура, наша печать, наши банки — все это погибнетъ. Такъ гибнутъ во время наводненій водяныя мельницы, причемъ мельники разоряются. Господа, мы мельники. Мы неустанно мелемъ муку общаго блага, и намъ слѣдуетъ позаботиться, чтобъ наводненіе не разорило насъ. Но какъ это сдѣлать? Разберемъ плотину, которая грозитъ намъ бѣдствіемъ. Вооружимся мы, либеральные элементы, противъ элементовъ, чуждыхъ нашей общественности…
Ораторъ остановился. Кровь шумѣла въ его головѣ. Онъ смотрѣлъ на Сергѣева, и злое чувство кипѣло въ немъ. Къ чему, въ самомъ дѣлѣ, здѣсь этотъ странный другъ его юности? Онъ горячо продолжалъ:
— Но если въ насъ не хватитъ мужества на активную дѣятельность, то скажемъ, по крайней мѣрѣ, что мы не имѣемъ ничего общаго съ людьми, тормозящими нашъ прогрессъ. Въ самомъ дѣлѣ, намъ пора заявить, отбросивши всѣ симпатіи, не провѣренныя критикой разсудка, что насъ нельзя смѣшивать съ кѣмъ попало; намъ нора заявить, что мы требуемъ немногаго, что мы уважаемъ собственность и нравственность. Намъ потому это нужно заявить, что иначе, вмѣстѣ съ плевелами, будетъ вырвана и пшеница. Поэтому я предлагаю тостъ за всякаго, кто станетъ способствовать скорѣйшему очищенію засорившагося русла нашей общественной жизни!
Крики одобренія оглушили оратора. Всѣ чокались съ нимъ. Таракановъ хотѣлъ говорить. Полѣновъ тоже просилъ слова. Въ суматохѣ опрокинули бутылку краснаго вина, и оно текло по скатерти. Кромскій подъ шумокъ шепнулъ что-то Марьѣ Ивановнѣ. Она прикрыла его губы рукой и потянулась съ бокаломъ къ Степану Ѳедоровичу.
Вдругъ, кулакъ съ трескомъ опустился на столъ.
— Только два слова! — сердито крикнулъ Сергѣевъ.
— Буду кратокъ, — началъ Сергѣевъ хриплымъ голосомъ. — И не къ вамъ рѣчь моя. То, что сейчасъ сказалъ Алмазовъ, избавляетъ меня отъ необходимости точить съ вами лясы. Я — къ Протопоповой. Марья Ивановна! Неужели вы останетесь въ этой компаніи? Я всегда съ горестью слѣдилъ за вашими шалостями, но извинялъ это молодостью, думалъ, что ваша дурь пройдетъ. Такою дурью считалъ я и то, что вы приняли приглашеніе Алмазова. Однако, все же я былъ съ вами и берегъ васъ. Но теперь, когда я долженъ уйти отъ этихъ господъ — мѣсто ли вамъ здѣсь? Бросьте ихъ! Уйдемъ: эта тина засосетъ и развратитъ. Уйдемъ — я требую этого, и имѣю право требовать, потому что я… вашъ женихъ, Марья Ивановна!..
Онъ былъ блѣденъ.
Марья Ивановна посмотрѣла на Степана Ѳедоровича, тоже блѣднаго и съ злой улыбкой на слипшихся губахъ, приложила руку ко лбу, постояла съ секунду въ нерѣшимости и затѣмъ сказала:
— Кто васъ держитъ?.. Никакого вы права… Не пойду!
— Браво, браво! — закричалъ Кромскій. — Ай да дѣвочка!
И за нимъ радостно закричала вся компанія:
— Ай да дѣвочка!
Сергѣевъ, шатаясь, пошелъ въ переднюю. Пахомъ подалъ ему рыжее пальто его. Онъ надѣлъ пальто и очутился на улицѣ.
Тамъ было тихо. Влажный мракъ слегка рѣдѣлъ на небосклонѣ. Спящій городъ, казалось, былъ покрытъ чернымъ сукномъ. Дождь все моросилъ.