Настоящие солдаты удачи (Дэвис; Juggler2005)/III

Настоящие солдаты удачи — III. Уинстон Спенсер Черчилль
автор Ричард Хардинг Дэвис, пер. Juggler2005

Оригинал: англ. Real Soldiers of Fortune. — Перевод опубл.: 1906. Источник: мой перевод, 2011

III. Уинстон Спенсер Черчилль

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль – заместитель министра по делам колоний

В точном смысле, «солдат удачи» — это человек, который воюет под флагом какой-либо страны ради денег или ради любви к приключениям.

В более широком смысле, это тип человека, который шагает по жизни в поисках удачи, который, завидев её, бросается к ней и обращает в свою пользу.

Кроме Уинстона Спенсера Черчилля^[1] сегодня есть не очень много молодых людей — а он очень молодой человек, — которые часто встречали свою удачу, и никто, кроме него, так часто не склонял её в свою сторону. В тот момент ему было безразлично, была ли эта удача добром или злом, в конце она всегда становилась добром.

Юношей он уехал на Кубу и сражался с испанцами, когда другие субалтерн-офицеры играли в поло и посещали театр «Гейети». За такое нарушение дисциплины всякий другой офицер был бы предан военному трибуналу. Даже его друзья боялись, что такое безрассудство положит конец его армейской карьере. Вместо этого его выходка обсуждалась в Палате общин, и этот факт привёл к такой огласке, что «Дейли График» щедро заплатила ему за статью о Кубинской революции, а испанское правительство наградило его орденом «За военные заслуги».

В самом начале бурской войны он попал в плен. Это казалось огромной неудачей. Он надеялся в этой кампании выполнить свой долг, как и другие собратья-офицеры, и то, что он был вынужден без движения сидеть в Претории, казалось ужасным бедствием. Для других людей, которые долгие скучные месяцы томились бы в заключении, это так и осталось бы бедствием. Но через шесть недель плена Черчилль сбежал, после многих приключений вернулся в свои войска и обнаружил, что это бедствие сделало его героем.

Когда после сражения при Омдурмане^[2] он в своей книге «Война на реке» напал на лорда Китченера^[3], те, кто его недолюбливали, а таких было много, говорили: «Это конец Уинстона в армии. У него больше не будет возможности критиковать Китченера».

Но всего через два года такая возможность появилась, когда он, уже не субалтерн, а член Палаты общин, покровительствовал Китченеру, защищая его от нападок других.

Позднее, когда его споры с лидерами собственной партии закрыли для него консервативные дискуссионные клубы даже в своём избирательном округе, недоброжелатели снова говорили: «Это точно конец. Он насмехается над теми, кто занимает высокие посты. Он обидел своего кузена и покровителя герцога Мальборо^[4]. Без друзей в политике, без влияния и денег семьи Мальборо он политический ноль». Это было восемнадцать месяцев назад. Сегодня, в возрасте тридцати двух лет он один из лидеров правящей партии, заместитель министра по делам колоний и самый популярный молодой политик из либеральной партии.

На последнем рождественском банкете сэр Эдуард Грей^[5], новый министр иностранных дел, сказал о нём: «Мистер Уинстон Черчилль достиг успехов, по меньшей мере, в пяти различных сферах: как солдат, как военный корреспондент, как лектор, как писатель и — последнее, но не по значению — как политик. Я даже не упоминаю о том, что как политик он был успешен дважды, с обеими партиями. Его первый успех с правящей партией был действительно выдающимся. Надеюсь, что второй будет ещё более выдающимся и более продолжительным. Замечательно, что он сумел добиться всего этого до шестидесяти четырёх лет — возраста, после которого политики уже не считаются молодыми».

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль родился тридцать два года назад, в ноябре 1874 года. По рождению он наполовину американец. Его отец — лорд Рэндольф Черчилль^[6], мать — Дженни Джером из Нью-Йорка. Со стороны отца он был внуком седьмого герцога Мальборо^[7], а со стороны матери — внуком Леонарда Джерома^[8].

Тем, кто изучает наследственность, должно быть интересно выяснить, от каких из этих предков Черчилль получил те качества, которые в нём наиболее заметны и которые привели его к успеху.

Сложно переоценить то, чем он обязан своим отцу и матери, почти так же сложно, как переоценить то, чего он добился своими силами.

Он не был гениальным ребёнком, который родился у обычных родителей. Скорее, ему угрожала судьба навечно остаться сыном своего отца. И, конечно, был большой спрос с мальчика, который должен был превзойти своего отца, одного из самых видных, умных и эксцентричных государственных деятелей поздней викторианской эпохи, и свою мать, блестящую красавицу.

Американская жена не была просто украшением своего мужа. Всю его политическую карьеру она была его помощником, и как член Лиги подснежника^[9], и как редактор «Англо-Саксон Ревью», и как глава госпиталя на корабле «Мэн» в жаркие дни в порту Дурбана, и везде она показывала острый ум и организаторские способности. Муж, а позднее и сын получали много голосов на выборах только благодаря этой очаровательной и остроумной американке.

В начале жизни, если только не называть началом его нынешнее состояние, на Черчилля влияли две вещи: огромное восхищение отцом, из-за которого он стремился следовать по его пути, и дружба с матерью, которая относилась к нему не как мать, а, скорее, как сестра и товарищ.

Черчилль так рано развился, что я не могу припомнить того времени, когда он был достаточно юн, чтобы быть сыном леди Рэндольф. И, конечно, я не могу припомнить того времени, когда она была достаточно стара, чтобы быть его матерью.

Когда я впервые увидел его, он уже окончил школу Хэрроу и Сандхёрст^[10] и служил вторым лейтенантом в Четвёртом гусарском полку. Тогда он выглядел моложе своих лет.

Он был невысоким, худощавым, хрупким юношей, хотя, на самом деле, он был очень силён. У него были голубые глаза, веснушки и почти рыжие волосы, которые сейчас утратили свою жёсткость. Когда он говорил, слышалась шепелявость, которая тоже исчезла и которая теперь кажется намеренной.

Он говорил нервно, нетерпеливо, отрывисто. Он сильно жестикулировал, и некоторые жесты напоминали его отца, о котором он постоянно говорил. Этим он отличался от большинства английских юношей, которые не любят вспоминать о выдающихся родителях.

Он копировал отца даже в привычках. Когда он стоял, то сжимал талию, закладывая руки за пальто сзади; когда сидел, то клал руки на подлокотники кресла и нервно сжимал и разжимал кулаки — это привычки, характерные для обоих.

У него была тогда обескураживающая манера задавать вопросы. Она обескураживала иногда потому, что вопросы были очень умные, а иногда потому, что они обличали его великое невежество.

Хотя ему было только двадцать пять лет, к тому времени этот юноша дважды обсуждался в Палате общин.

Это само по себе делало его заметным. Когда из четырёхсот миллионов подданных Великобритании, которые живут и умирают, не замеченные Палатой общин, вас замечают дважды, а вам ещё не исполнилось и двадцати пяти, кажется, что вас ожидает мрачное будущее.

Первый раз Черчилль побеспокоил высокое собрание, которое он скоро возглавит, когда «подшутил» над коллегой-субалтерном по имени Брюс и разрезал на куски его седло и снаряжение. Второй раз, когда сбежал на Кубу, чтобы воевать вместе с испанцами.

После этой кампании в первую ночь по прибытии в Лондон, он произнёс свою первую речь. Он сделал это в месте не столь почтенном, как Палата общин, но везде в Великобритании и колониях про эту речь узнали и поддержали её. Это случилось в мюзик-холле «Эмпайр».

В то время миссис Ормистон Чант^[11] выступала против присутствия в мюзик-холле девушек определённого типа и пыталась отобрать лицензию у мюзик-холла, если они не прекратят посещать фойе. В качестве компромисса руководство прекратило продажу алкоголя, и когда ночью Черчилль пришёл в мюзик-холл, то увидел, что бар забаррикадирован деревянными балками и полотняными занавесками. Мучимый тропической жаждой после Кубы, Черчилль попросил выпить, но ему отказали и объяснили, какой яростный крестовый поход начался в его отсутствие. Кто-нибудь другой не стал бы больше задавать вопросов и купил бы выпивку где-нибудь в другом месте. Но только не Черчилль. Его действия интересны потому, что очень характерны для него. Сейчас бы он так не поступил, тогда же ему был только двадцать один год.

Он взобрался на покрытую бархатом верхушку ограды, которая разделяла зрительный зал от фойе, и произнёс речь. Это было оправдание своих «сестёр, дам из мюзик-холла».

«Где англичанин в Лондоне всегда найдёт радушный приём? — спросил он у самих дам и у их сопровождающих, которые столпились внизу. — Куда он пойдёт в первую очередь, когда вернётся на родину, израненный в битвах или уставший после путешествия? Кто всегда встретит его здесь с улыбкой и выпьет вместе с ним? Кто всегда будет искренен с ним и верен ему? Дамы из мюзик-холла».

Смех и аплодисменты, слёзы самих дам, естественно, прервали его выступление, и люди в зрительном зале поднялись со своих мест.

Они увидели невысокого рыжего юношу в вечернем костюме, балансирующего на балке, и большую толпу вокруг него, хлопающую, кричащую и призывающую: «Продолжай!»

Черчилль с удовольствием повернулся к более обширной аудитории и с удовольствием повторил своё обращение. Здание затряслось от смеха и аплодисментов.

Швейцары и полицейские пытались снять его, однако добродушная, но очень решительная толпа хорошо одетых джентльменов и смеющихся девушек помешала им. Охваченный восторгом, Черчилль закончил речь призывом вести себя с женщинами честно и разрушить баррикады.

Разрушение было немедленно произведено, баррикады разломали, а перепуганное руководство приказало подать выпивку своим победоносным клиентам.

Вскоре после этого выступления за свободу Черчилль организовал обед, который проиллюстрировал направление его мыслей в те годы и показал, какими ненормально высокими стали его амбиции. На обед были приглашены те его друзья и знакомые, которые были моложе двадцати одного года и которые через двадцать лет будут управлять судьбой Британской империи.

Я был приглашён присутствовать, хотя был на один год старше, но, видимо, Черчилль не рассматривал меня как одного из будущих правителей империи. Количество будущих строителей империи оказалось очень велико, они были очень счастливы, но, за исключением хозяина, никто не принял его идею всерьёз, и я бы не сказал, что этот вечер имеет исторический интерес. Интересно другое: из всех этих юношей до сих пор только хозяин сыграл видную роль в судьбе Великобритании. Хотя другие могут ответить, что из назначенных двадцати лет прошло только десять.

Когда Черчиллю было двадцать три, он получил увольнение из своего полка, и поскольку не было другого способа близко увидеть сражения, присоединился к Малакандской действующей армии в Индии.

Можно прямо сказать, что именно его приезд на это военное приграничье сделал его знаменитым. Его книга об этой кампании^[12] — отличный военный репортаж. Штатские читатели получат от неё удовольствие, как от индийских рассказов Киплинга, а для писателей на военные темы она должна стать образцом. Но этому образцу могут следовать немногие, да и сам Черчилль уже не способен следовать по той причине, по какой человеку только раз в жизни бывает двадцать три года.

Живописные рукопашные схватки, ночные атаки, взятие крутых холмов, отступления с тяжёлыми потерями под непрерывным огнём, которым он был очевидцем и в которых сам принимал участие, — всё это он никогда больше не увидит таким свежим и восторженным взором. Тогда это было абсолютно новым, и очарование книги и ценность книги в том юношеском нетерпении, с каким он атакует зло, с которым более старшие примирились. В той юношеской бесхитростности, с какой он рассказывает о вещах, которые стали для опытного солдата неважными и которые он больше не способен увидеть из-за привычки.

В трёх более поздних военных книгах чудеса, ужас, восхищение храбрыми деяниями и рискованными мужчинами уступают место критическому взгляду военного эксперта — в «Войне на реке» и беглым впечатлениям журналиста — в двух книгах о бурской войне. В последних книгах он рассказывает о битвах, которые он сам увидел, а в первой он заставляет вас увидеть битвы.

Во время службы в Малакандской действующей армии он получил памятную медаль с пряжкой за участие в кампании, а бригадный генерал Джеффрис в своей депеше хвалит «смелость и решительность лейтенанта Четвёртого гусарского полка У. Л. С. Черчилля, присоединившегося в качестве корреспондента „Пайонир“».

После операции в Малаканде Черчилль занял должность дежурного офицера у сэра Уильяма Локхарта^[13] и прошёл с Тирахской экспедицией всю кампанию.

После этого на его индийской медали появилась вторая пряжка.

Это было в первой половине 1898 года. Несмотря на время, которое отбирали обязанности офицера и корреспондента, Черчилль закончил свою книгу о Малакандской экспедиции. Когда стало понятно, что Китченер собирается идти на Хартум, он примчался в Египет и, снова как военный корреспондент, принял участие в походе на этот город.

Таким образом, за один год он поучаствовал в трёх кампаниях.

В день битвы ему повезло. Китченер приписал его к Двадцать первому уланскому полку, а надо сказать, что главным событием битвы стала атака, произведённая именно этим полком. Это был не лёгкий галоп, не охота на кабанов. Это было трудное сражение с безумными последователями халифа, которые повисали на уздечках, перерезали лошадям сухожилия, размахивали саблями и стреляли в упор. Черчилль был в этой атаке. Он получил за неё медаль с пряжкой.

Затем он вернулся на родину и написал «Войну на реке». Эта книга — самое исчерпывающее описание кампании в верховьях Нила: от гибели Гордона^[14] в Хартуме до захвата этого города Китченером. Она рассказывает историю о множестве доблестных схваток, об утомительных переходах, о множестве экспедиций в жаркую, бескрайнюю пустыню, о долгом, медленном походе к последней победе в Судане.

Книга произвела определённую сенсацию. Такую книгу мог бы написать генерал-лейтенант, который после многих лет службы в Египте поменял бы свой клинок на перо, чтобы написать историю всей своей жизни. Для второго лейтенанта, который провёл на Ниле не больше времени, чем нужно для получения пустынного загара, она была откровением. Как вклад в военную историю она была так ценна, что у автора возникло много поклонников, но из-за критики вышестоящих офицеров стала причиной появления и многих врагов.

Вот один из примеров, взятый из этой книги, который довёл многих отставных армейских офицеров до апоплексии:

«Генерал Китченер никогда не жалеет себя, но ещё меньше заботится о других. Он относится к людям, как к машинам — от рядовых солдат, приветствиями которых он пренебрегает, до офицеров, которыми он строго руководит. Он сразу разрывает отношения с товарищем, который служил с ним и под его началом многие годы, был рядом в мире и на войне, как только тот перестаёт быть полезным. Раненый египтянин и даже раненый британский солдат не пробуждают в нём интереса».

Когда в клубах военнослужащих опытные офицеры задавали друг другу их любимый вопрос, куда катится армия, они указывали на то, что двадцатичетырёхлетний лейтенант выговаривает главнокомандующему, и к собственному удовольствию отвечали, что армия катится ко всем чертям.

Они писали в газеты сотни страстных, разъярённых писем на клубной бумаге под собственными подписями, а сами газеты, кроме обычных рецензий, печатали редакционные похвалы или осуждения.

Такое же отвращение выражали и более младшие офицеры. Они переименовали книгу Черчилля в «Советы субалтерна генералам», а самого автора называли «Охотником за медалями». Охотник за медалями — это офицер, который, узнав, что начинается война, оставляет своих подчинённых, и с помощью важных лиц присоединяется к экспедиционным силам, чтобы получить медаль за кампанию. Но Черчилль никогда не был охотником за медалями. Казарменная рутина угнетала его, и в других частях он служил стране намного лучше, чем в своей части, где только командовал неуклюжими солдатами и ходил в горные патрули. На самом деле, военное министерство могло бы завалить медалями человека, который написал «Историю Малакандской действующей армии» и «Войну на реке», и всё равно осталось бы перед ним в долгу.

В октябре 1898 года, через месяц после битвы при Омдурмане Черчилль дебютировал как политический оратор на небольших собраниях в Дувре и Ротерхайте. Нельзя сказать, что эти первые речи вошли в историю. Зимой он закончил и опубликовал «Войну на реке», а следующим летом, в августе 1899 года, он принял участие в выборах в парламент от Олдхема.

Его письма в «Дейли Телеграф» о трех компаниях в Индии и Египте сделали его имя известным, и у многих появилось желание услышать и увидеть его. Жители Олдхема ожидали, что тот, кто нападал на Китченера Хартумского, будет дюжим, бородатым ветераном с командным голосом. Когда к ним привели невысокого, рыжего, шепелявого юношу, они не приняли его всерьёз. В Англии молодость не прощается. В последнее время Кёрзон^[15], Черчилль, Эдуард Грей, Хью Сесил^[16] сделали её менее предосудительной. Несмотря на сильную предвыборную кампанию, в которой активно участвовала и леди Рэндольф, Олдхем решил, что не готов дать молодому Черчиллю место в парламенте. Позднее он прославил Олдхем.

Через неделю после поражения он уплыл в Южную Африку, где надвигалась война с бурами. Он уволился из полка и поехал на юг как военный корреспондент «Морнинг Стар».

Позже, в ходе войны он получил должность лейтенанта в нерегулярном полку южноафриканской лёгкой кавалерии и служил при разных генералах как дежурный и адъютант. Против такого совмещения разных дел возражали и его собратья-офицеры, и его коллеги-журналисты. Но, как и в других кампаниях, он сыграл эту двойную роль, давление критиканов воспринимал как должное и не обращал на него внимания.

Война была объявлена 9 октября. А уже через месяц, бронепоезд Черчилля, на котором он ехал по железнодорожной линии между Питермарицбургом и Коленсо, был остановлен, и Черчилль попал в плен.

Поезд состоял из трёх платформ, двух бронированных вагонов, локомотива со скотообрасывателем^[17] и тендером^[18].

На всём протяжении пути буры не показывались, а как только англичане проехали станцию Фрер, буры выкатили на рельсы валун так, чтобы он был не виден за поворотом. На обратном пути, когда англичане приблизились к повороту, буры открыли артиллерийский огонь. Машинист, желая скорее уехать, завернул за поворот и, как ожидали буры, на полной скорости врезался в валун. Три передних вагона сошли с рельсов, а один встал на путях, мешая спастись локомотиву и двум задним вагонам. Из вагонов капитан Холдейн с отрядом дублинцев стреляли по врагу, а Черчилль занимался очисткой путей. Ему помогали отряд добровольцев из Наталя и рабочие из ремонтной бригады, которые не сбежали из поезда.

«После железнодорожной катастрофы мы недолго оставались в относительной безопасности, — писал Черчилль в своей статье. — Бурские пушки, быстро сменив свою позицию, снова открыли огонь с расстояния в тысяча триста ярдов до того, как мы успели прийти в себя. Ружейный треск распространялся вдоль холмов, пока не окружил место крушения с трёх сторон, а с возвышенности на противоположной стороне линии вступила в дело третья полевая пушка».

Для бурских стрелков с маузерами и пушками потерпевший крушение поезд с расстояния в тысяча триста ярдов представлял такую же удобную мишень, как руки первого бейсмена для питчера^[19], и пока локомотив пыхтел, а незащищённая кучка людей отдирала от вагонов массивные балки, пули и снаряды падали рядом с ними.

«За последние четыре года я видел много необычного, — продолжает молодой Черчилль, — но не было ничего увлекательнее этого. Ждать и бороться посреди этих лязгающих, трясущихся железных коробок, с непрерывными разрывами снарядов, свистящими в воздухе и ударяющимися в вагоны. С пыхтящим локомотивом — несчастная, терзаемая машина, в которую попало, по меньшей мере, дюжина снарядов, и каждый из них, попав в котёл, привёл бы к всеобщему концу. С предчувствием гибели, с осознанием своего бессилия… всё это в течение семидесяти минут, за четырьмя дюймами железа, с одной стороны которого опасность, плен, позор, а с другой свобода».

«Защищённый» поезд оказался смертельной ловушкой, и к тому времени, как пути были очищены, каждый четвёртый был убит или ранен. Уйти смог только локомотив с тяжелоранеными, размещёнными в будке машиниста и на скотообрасывателе. Один «Томми» из тех, что остался, без приказа поднял платок на винтовке, и буры тут же прекратили огонь и поскакали вперёд, чтобы принять капитуляцию. Все в панике бросились бежать. Увидев, что лейтенант Франклин пытается остановить своих людей, Черчилль, который был в безопасности в локомотиве, спрыгнул и побежал к нему на помощь. Вот его собственный рассказ о том, что было дальше:

«Едва локомотив скрылся, я оказался один в неглубокой канаве, и не было видно никого из наших солдат, которые уже сдались. Неожиданно на путях в конце канавы появились двое мужчин не в форме. „Путевые рабочие, — подумал я, а потом пришло понимание: — Буры“. В моей памяти сохранилось изображение этих высоких, подвижных людей, одетых в тёмную свободную одежду и широкополые фетровые шляпы, опирающихся на ружья в сотне ярдов от меня. Я повернулся и побежал по шпалам, а в голове была только одна мысль: „Бурская меткость“.

Всего в футе от меня пролетели две пули, по одной с каждой стороны. Я кинулся к берегу канавы. Но он не давал укрытия. Я ещё раз оглянулся на буров; один встал на колено и прицеливался. Я снова рванулся вперёд. Ещё две пули просвистели в воздухе, но не задели меня. Я должен был убираться из канавы, из этого проклятого коридора. Я выполз на берег. Передо мной расстилалась бескрайняя земля, пуля задела мне руку, но возле канавы было крохотная впадина. Я скорчился в ней, пытаясь отдышаться. С другой стороны железной дороги появился всадник, окликнул меня и помахал рукой. Он был меньше, чем в сорока ярдах. Я бы мог легко застрелить его из винтовки. Я ничего не знал о белом флаге, а пули разъярили меня. Я протянул руку с своему маузеру. А ведь я оставил его в будке локомотива. Между мной и всадником была проволочная изгородь. Снова бежать? Но меня остановила мысль об ещё одном выстреле с такого близкого расстояния. Передо мной стояла смерть, мрачная и угрюмая, смерть без своего беспечного компаньона — шанса. Поэтому я поднял руки и, как лисы мистера Джоррокса^[20] крикнул: „Сдаюсь“. Затем меня с другими пленниками согнали в жалкую кучку, и тут я обратил внимание, что из моей руки идёт кровь. Начался дождь.

Два дня назад я написал домой одному офицеру: „В этой войне слишком многие сдавались в плен, и я надеюсь, что люди, которые так поступали, не будут поощряться“».

Черчилля вместе с другими офицерами поместили в Государственную образцовую школу, расположенную в самом центре Претории. Очень характерно, что в первый же день заключения он начал составлять план побега.

Для начала нужно было потерять свою шляпу, которая слишком очевидно выдавала в нём английского офицера. Бюргер, которому он дал денег для покупки новой, с простодушием принёс ему бурское сомбреро.

До того, как представился шанс бежать, прошёл месяц, и возможность, которая тогда появилась, была даже возможностью не бежать, а получить пулю.

Возле Государственной образцовой школы были спортплощадки, окружённые высокой стеной, и ночью они освещались яркими электрическими фонарями. После долгих ночей наблюдения Черчилль обнаружил, что, пока часовые обходили территорию, один кусок стены оставался в темноте. На другой стороне стены стоял частный дом посреди сада, полного кустарника. За домом была улица.

Перелезть стену было несложно. Настоящая опасность заключалась в том, что не было достаточно времени убежать от часовых дальше, чем на пятнадцать ярдов, и существовала великолепная возможность быть застреленным одним из них. Черчилль поведал о своих намерениях другому офицеру, и вместе они решили, что однажды ночью, когда часовые повернутся спиной к тёмному пятну на стене, они перелезут через стену и спрячутся среди кустов в саду. А что они будут делать после того, как достигнут сада — если они достигнут его живыми — они не знали. Как они пройдут по улице и выберутся из города, как они пройдут неузнанными под множеством фонарей и витрин, как уклонятся от встречи с патрулями, как найдут дорогу к португальской территории и к побережью через двести восемьдесят миль дикой Южной Африки, через совершенно незнакомую, недружественную малонаселенную землю, — всё это они оставили на волю случая. Но, надеясь на удачу, они думали пройти всё расстояние за две недели, просить еду у кафров, отсыпаться днём, а идти под покровом темноты.

Они хотели совершить попытку 11 декабря, но в ту ночь часовые не отходили от единственной части стены, которая была в тени. Следующей ночью компаньон Черчилля почему-то задержался, и Черчилль решился пойти на эту авантюру в одиночку. Он пишет:

«Вторник, 12 декабря. Всё что угодно будет лучше этой неизвестности. Снова наступила ночь. Снова прозвучал колокол на обед. Выжидая удобный случай, я прошёл через площадку и спрятался в одной из контор. В щель я наблюдал за часовыми. Полчаса они оставались бесстрастными и осторожными. Затем неожиданно один повернулся, подошёл к своему товарищу и они стали разговаривать. Они повернулись ко мне спиной.

Я выскочил из своего убежища, подбежал к стене, схватился руками за верх и подтянулся. Два раз я спускался в болезненных сомнениях, а на третий решил забраться наверх. Верх стены был плоским. Лёжа на ней, я бросил прощальный взгляд на часовых, которые до сих пор разговаривали, до сих пор стояли ко мне спиной, но, повторяю, они до сих пор находились всего лишь в пятнадцати ярдах. Затем я спустился в соседний сад и скорчился в кустах. Я был свободен. Первый шаг был сделан, и он был необратим».

Черчилль обнаружил, что дом, в сад которого он так бесцеремонно вторгся, ярко освещён и что у хозяина был званый ужин. Один раз двое гостей вышли в сад и встали на дорожке в нескольких ярдах от него, куря и болтая.

Думая, что его компаньон ещё может присоединиться к нему, Черчилль час прятался в кустах, пока не услышал из-за стены голос своего друга и ещё одного офицера.

«Всё кончено!» — прошептал его друг. Черчилль осторожно кашлянул. Два голоса приблизились. Чтобы запутать часовых, которые могли их услышать, один офицер сказал какую-то шутку, громко рассмеялся и процитировал фразу на латыни, а второй в это время тихо и отчётливо произнёс: «Я не могу уйти. Часовой что-то подозревает. Всё кончено. Ты можешь вернуться?»

Вернуться было невозможно. Черчилль чувствовал, что его всё равно поймают, и решил бежать, как он выразился, для своего удовольствия.

«Я пойду один», — прошептал он.

Он услышал, как его друзья удаляются по спортплощадке. В тот же миг он решительно зашагал по саду мимо открытого окна и по гравийной дорожке вышел на улицу. В пяти ярдах от ворот стоял часовой. Большинство охранников в здании школы знали его в лицо, но Черчилль отвернулся, и нельзя было сказать, узнал его часовой или нет.

Первые сто футов он шагал как по льду и внутренне содрогался, ожидая резкого оклика и треска маузера. Сердце выскакивало из груди, спина взмокла от пота. Преследуемый страхом, он ускорил шаг и оказался на одной из главных улиц Претории. На тротуарах толпились бюргеры, но не один не обратил на него внимания. Возможно, это случилось потому, что буры не носили особой формы, а в их коммандос воевали многие англичане, которые были одеты в галифе цвета хаки, а также многие американцы, французы, немцы, русские, и каждый в своей одежде.

Видимо, Черчилль был принят за такого добровольца, и сама нескрытность его передвижений спасла его от подозрений.

Так он прошёл через весь город и достиг пригорода, открытого вельда и железной дороги. Поскольку у него не было ни карты, ни компаса, он понимал, что это его единственный проводник. Но он знал, что через Преторию проходят две железные дороги — одна, на которой его и схватили, шла в Питермарицбург, а другая вела к побережью и свободе. Он не имел представления, на какую из двух дорог он наткнулся, но, не желая упускать свой шанс, он в сотне ярдов от станции стал ждать отходящий поезд. Примерно в полночь остановился товарный поезд, и как только он отошёл от станции, но ещё не успел набрать скорость, Черчилль запрыгнул в него и растянулся на куче угля. Всю ночь поезд неуклонно двигался на восток, и Черчилль понял, что это был нужный поезд и что он на пути к нейтральной португальской территории.

Сразу после рассвета, когда поезд поднимался по крутому склону, Черчилль, опасаясь дня, спрыгнул в кусты. Он скрывался весь день, а следующей ночью пошёл вперёд. Он прошёл очень мало. Поскольку все станции и мосты охранялись, он должен был их обходить, а тропический лунный свет мешал ему идти по открытой местности. Таким образом, отсыпаясь днём, шагая ночью, выпрашивая еду у кафров, он провёл пять дней.

К тому времени его отсутствие было уже обнаружено, и буры сделали всё, чтобы его найти. По всем железным дорогам были отправлены телеграммы с его описанием, было распространено три тысячи его фотографий, был обыскан каждый вагон каждого поезда, а в разных частях Трансвааля попали под арест несколько похожих на него людей. Говорили, что он сбежал, переодевшись в женское платье или в форму трансваальского полицейского, которого он подкупил. Говорили, что он вообще не покидал Претории, а, маскируясь под слугу, жил в доме у кого-то, кто сочувствовал британцам. На основании этого слуха были обысканы дома всех подозрительных людей.

В газете «Фолькштен» указывался любопытный факт: за неделю до побега Черчилль взял в библиотеке эссе Милля^[21] «О свободе».

В Англии и в британской Южной Африке побег вызвал такой же большой интерес, как и в Претории. Из-за того, что Черчилль проявил смелость и сумел провести врага, он стал народным героем, и принёс своим соотечественникам столько же радости, сколько огорчения — бурам.

Но поскольку о нём уже много дней ничего не было слышно, восторги уступили место тревогам, стали говорить, что он потерялся в горах Мачадодорп, или погиб от голода, или от лихорадки в джунглях по пути к побережью.

Тревоги были оправданы, поскольку Черчилль в это время чувствовал себя очень плохо. За месяц в тюрьме он мало двигался. Нехватка еды и воды, холод по ночам и ужасная жара днём, долгая запинающаяся ходьба в темноте измучили его, а необходимость прятаться от людей почти довела его легковозбудимую нервную организацию до полного расстройства.

Даже если бы он достиг нейтральной португальской территории, то в таком измождённом состоянии не рискнул бы переходить тамошние обширные болота. Ослабев и телом, и духом, он не видел другого способа выжить, кроме того, чтобы сдаться.

Но прежде, чем так поступить, он придумал легенду, с помощью которой, как бы невероятно это ни казалось, он надеялся и скрыть свою личность, и попасть на поезд, чтобы пересечь границу.

Однажды ночью после многих дней странствий он оказался на окраине небольшой деревни возле границы Трансвааля и португальской территории. Совершенно не имея сил продолжать путь, он подошёл к ближайшей крытой цинковыми пластинами хижине и, готовый сдаться, постучал в дверь. Дверь открыл бородатый гигант грубоватого вида — первый белый человек за многие дни, к которому Черчилль рискнул обратиться.

Черчилль слабо пробормотал те слова, которые придумал заранее. Мужчина недоверчиво выслушал его. Он уставился на Черчилля с нескрываемым подозрением. Неожиданно он схватил молодого человека за плечо, ввёл в дом и запер дверь на засов.

«Не нужно мне врать, — сказал он. — Вы Уинстон Черчилль, а я единственный англичанин в этой деревне».

Остаток приключения был относительно лёгким. Следующим вечером друг Черчилля, инженер по имени Говард, скрыто провёл его в товарный поезд и скрыл под мешками с какими-то товарами.

В Коматипоорте, станции на границе, поезд восемнадцать часов простоял на солнцепёке на запасных путях. Прежде, чем снова тронуться, он был обыскан, но человек, который производил поиск, поднял только верхние мешки, и через несколько минут Черчилль услышал грохот поезда, проезжающего по мосту, и понял, что он пересёк границу.

Даже тогда он ничего не предпринял, и ещё два дня прятался на полу вагона.

Когда он наконец появился в Лоуренсу-Маркеше, он сразу нашёл английского консула, который сначала принял его за кочегара одного из тех кораблей, что стояли в порту, а потом предоставил ему выпивку, ванну и обед.

Черчиллю повезло — как раз этим вечером в Дурбан уходил пароход «Индуна». С помощью англичан с револьверами, которые помешали бурским агентам снова захватить его, он благополучно взошёл на борт. Два дня спустя он появился в Дурбане, и его встречал мэр, толпа народа и духовой оркестр, игравший: «Никогда, никогда, никогда британцы не будут рабами!»^[22]

Весь месяц Черчилля бомбардировали письмами и телеграммами, со всех концов света, один приглашал его возглавить флибустьерскую экспедицию, другой отправил ему шерстяные одеяла, третий прислал фотографии Черчилля, чтобы Черчилль поставил автограф, третий — фотографии самого себя, чтобы Черчилль полюбовался ими, четвёртый прислал стихи, пятый — бутылки виски.

Один поклонник писал: «Я преклоняюсь перед вашими чудесными, прославленными деяниями, которые вызовут такую бурю гордости и энтузиазма в Великобритании и Соединённых Штатах Америки, что англосаксонская раса станет непобедимой».

Чтобы предложение сделать англосаксонскую расу непобедимой не вскружило голову субалтерна, ему отравили из Лондона такую телеграмму:

«Лучшие друзья здесь надеются, что вы больше не будете выставлять себя таким ослом.

Макнейл».

Однажды в лагере мы посчитали цену за слово в этой телеграмме, и Черчилль обрадовался, узнав, что человек, который её отправил, заплатил пять фунтов.

В первый же день прибытия в Дурбан, когда ещё не затихли приветственные крики, Черчилль сел на поезд и отправился на фронт. Другой мог бы задержаться. После месяца плена и лишений побега, он мог бы остаться хотя бы на двадцать четыре часа, чтобы попробовать, каковы на вкус популярность и еда в отеле «Куин». Но тот, кто внимательно читает эту краткую биографию, понимает, что Черчилль был не из таких. Черчилль никогда не останавливается, и эта черта принесла ему успех. У него нет времени на задержки, он не хочет почивать на своих лаврах.

В качестве военного корреспондента он был с Буллером^[23] до снятия блокады с Ледисмита и с Робертсом^[24] до падения Претории. Он принимал участие во всех крупных операциях и уехал с войны с медалями за шесть битв.

Вернувшись в Лондон, он потратил лето, чтобы закончить вторую книгу о войне, а в октябре в том же Олдхеме снова принял участие в выборах как кандидат от «хаки» — так называли тех, кто выступал за войну. На этот раз ему помогла военная слава, и он вырвал у либералов одно из двух мест от Олдхема. В первый раз ему не хватило тысячи трёхсот голосов для победы, сейчас он был избран большинством в двести двадцать семь голосов.

Несколько месяцев между выборами и открытием парламента Черчилль потратил на лекционное турне по Англии, США и Канаде. Темой лекций были война и его побег из Претории.

В нашей стране многие люди сочувствовали бурам и не желали слышать британскую версию событий. Его менеджер, который организовал для него выступления в разных городах, использовал для рекламы имена знаменитых людей и, не спрашивая у них разрешения, включил их в организационные комитеты.

Некоторые из них написали возмущённые письма в газеты, говоря, что хотя они уважают самого Черчилля, они возражают против использования их имён для рекламы антибурских выступлений.

Хотя здесь не было вины Черчилля, который ничего не знал об этом, пока не приехал в эту страну, это не стало хорошей рекламой ни для него, ни для его турне.

Я был с Черчиллем в войсках генерала Буллера во время боёв у Ледисмита. Потом, когда я присоединился к бурской армии, то в битве у реки Занд армия, в которой он был корреспондентом, пятьдесят миль преследовала армию, в которой я был корреспондентом. Я был одним из тех, кто отказался вступать в комитет по встрече Черчилля в Дурбане, и он приехал в эту страну с поручением от двадцати офицеров пристрелить меня на месте. Но на своей лекции он использовал фотографии, которые я сделал на месте его побега и которые отправил ему из Претории как сувенир, а я ждал его в отеле, чтобы приветствовать его приезд. И в тот вечер мы засиделись до трёх ночи, и когда он уходил в метель, то с трудом передвигался от еды и выпивки. Разве может такая ерунда, как война, помешать дружбе?

В этом турне, кроме отелей, вагон-салонов и лекториев, он почти не видел ни страны, ни её жителей, а жители почти не видели его. За путешествие, которое длилось примерно два месяца, он заработал десять тысяч долларов. Для молодого человека, почти полностью зависящего от журналистской работы и от продажи книг, лекции принесли неплохой доход. По возвращении в Лондон он занял место в новом составе парламента.

По случайному совпадению он попал в парламент в том же возрасте, что и его отец. Он оказался одним из трёх самых молодых — один его коллега был на шесть дней младше — членов новой Палаты общин.

Этот факт, кажется, не смущал его. В Палате общин есть традиция, что молодые и амбициозные члены сидят внизу зала заседаний, а более скромные и менее уверенные в себе занимают места наверху, самой дальней точке от руководителей.

Было интересно посмотреть, какое место выберет Черчилль в день приведения к присяге. Сам он, очевидно, не сомневался. После того, как он присягнул, поставил подпись и пожал руку спикеру, он без колебаний сел на скамью рядом с министром. Газеты описывают, что десять минут спустя он уже заломил шляпу, засунул руки в карманы брюк и развалился на скамье, с неодобрением поглядывая на опытных членов Палаты.

Его первая речь была произнесена в мае 1901 года в ответ на слова Дэвида Ллойда Джорджа^[25], который нападал на поведение британских солдат в Южной Африке. Черчилль защищал их так, что заслужил всеобщее восхищение. В ходе дебатов он зачитал очень уместное письмо, которое пятнадцать лет назад было написано его отцом лорду Солсбери^[26] Редактор «Дейли Ньюс» Г. У. Мэссингхем^[27] преисполнился восторга от того, как ловко Черчилль использовал это письмо. Он заявлял, что в парламенте не было более умной тактики с тех пор, как умер мистер Гладстон^[28]. Он утверждал, что Черчилль будет премьером. Лидер националистов Джон Диллон^[29] сказал, что ещё не видел молодого человека, который после первого же усилия попал в разряд первых парламентских ораторов. Он уверял, что ирландские члены парламента не сомневаются в способностях и чистоте намерений Черчилля. Среди тех, кто заметил восходящую звезду, был и Т. П. О’Коннор^[30], который сам долгие годы был одной из ярчайших звёзд на парламентском небосклоне. Он писал в газете «Эм-Эй-Пи»: «Я склонен думать, что доля американской крови, которую он получил от матери, пошла ему на пользу, и он способен стать более сильным и успешным политиком, чем его отец».

То, что в начале парламентской работы Черчилля темой дебатов стало поведение на войне, тоже было частью его везения.

В те первые дни в Палате общин он, не колеблясь, ринулся в дебаты на скользкую тему, только потому, что это была тема, в которой он разбирался. По сравнению с более старшими членами Палаты, которые были вынуждены опираться на слухи или на газетные сообщения, Черчилль имел преимущество возразить: «Вы только читали об этом. Я был там. Я всё видел сам».

В Палате он сразу стал одним из самых заметных и живописных персонажей, одним из любимчиков карикатуристов и одним из тех чужаков, которые всегда обращают на себя внимание. Его называли «избалованный ребёнок Палаты», и было несколько выдающихся джентльменов, которые сожалели, что отменены телесные наказания. Среди них был военный министр Бродрик^[31]. О нём и его новобранцах в Южной Африке Черчилль говорил с ужасной откровенностью анфан-терибля. Но если к ним он испытывал, скорее, сочувствие, чем гнев, то Бальфуру^[32] и Чемберлену^[33] он ежедневно давал советы, а простым генералам и фельдмаршалам, вроде Китченера и Робертса, он устраивал публичные выволочки и кратко, но сурово отчитывал. Даже если он видел, что ошибается сам лорд Солсбери, то он считал своим долгом вмешаться и мягко проинструктировать премьер-министра, как следует вести дела.

Это не прибавляло ему популярности, но, несмотря на непопулярность, он так убедительно говорил о расточительности государства, что заставил правительство против его воли создать комитет по исследованию нужд экономики. Для новичка это был настоящий триумф.

Вместе с лордом Хью Сесилом, лордом Перси^[34], Йеном Малколмом^[35] и другими умными молодыми людьми он входил в небольшую группу внутри Консервативной партии, которая по своим независимым, обструкционистским^[36] методам напоминала «Четвёртую партию»^[37] его отца. Из-за флибустьерской, партизанской тактики её лидеров называли «хьюлиганами». Хьюлиганы были самыми активными критиками правительства и своей собственной партии. Как члены Лиги свободного продовольствия^[38] они резко нападали на налоговые предложения мистера Чемберлена. Когда Бальфур боролся против Чемберлена за свободную торговлю, то есть за то, что должны защищать консерваторы, критерии партийности начали разрушаться, и больше не было консерваторов или либералов, а были протекционисты^[39] и фритредеры^[40].

Черчилль ежедневно протестовал против Чемберлена, против его планов, против того, чтобы эти планы были приняты партией тори. По традиции, по наследству, по инстинкту Черчилль был тори.

«Я тори, — сказал он, — и у меня больше прав в этой партии, чем у кого бы то ни было, и тем более чем у некоего человека из Бирмингема^[41]. Нас нельзя вышвырнуть, и мы, тори — сторонники свободной торговли, имеем больше прав диктовать политику Консервативной партии, чем реакционные сторонники справедливой торговли^[42]». К 1904 году Консервативная партия уже поняла, что Черчиллем невозможно управлять. Сразу после пасхальных каникул, когда он встал к трибуне, коллеги-однопартийцы провели против него примечательную демонстрацию, поднявшись и покинув Палату.

Оставшимся либералам он сообщил, что если его точка зрения противна его избирателям, то он готов сложить полномочия. Уже тогда было очевидно, что он перейдёт в Либеральную партию. Некоторые считали, что он предвидел, какая будет приливная волна, и вместо того, чтобы оставаться на берегу и зарываться в песок, он предпочёл оседлать эту волну. Другие думали, что он оставил консерваторов из-за того, что не смог переварить налоги на продовольственные товары, предложенные мистером Чемберленом.

Так или иначе, если он и был виновен в смене одной партии на другую, то в этом он следовал примеру таких выдающихся людей, как Гладстон, Дизраэли^[43], Харкорт^[44] и его отец.

За этот переход его называли «самым ненавидимым человеком в Англии», но либералы радостно приняли его, и Национальный либеральный клуб в качестве поощрения дал банкет в его честь, что бывало не часто. На банкете присутствовало двести членов клуба. Банкет доказал очевидную важность Черчилля в политической жизни. Он произошёл через год после того, как Черчилль предсказал: «Через девять месяцев по Англии и Шотландии пройдёт волна, которая смоет всё и произведёт столь необходимую уборку на Даунинг-стрит^[45]».

Когда волна прошла, то мистер Бальфур проиграл выборы Черчиллю в Манчестере, а когда было сформировано новое правительство, то волна вынесла Черчилля на место заместителя министра по делам колоний.

В то время, как пишутся эти строки, газеты сообщают, что в течение месяца он получит повышение. Для молодого человека около тридцати единственное возможное повышение — это место в кабинете министров, в котором молодыми считаются почтенные особы около пятидесяти.

Карьера Черчилля очень яркая. Может быть, это самая яркая карьера из всех, которые мы видели за последние несколько лет. И то, что он наполовину американец, даёт нам возможность считать, что это и наш успех.

Примечания

1. Годы жизни: 1874—1965.
2. Сражение при Омдурмане — военная операция британской и египетской армий, подавившая народные восстания в Судане, произошла в 1898 году.
3. Горацио Герберт Китченер (1850—1916) — британский военачальник.
4. Чарльз Ричард Джон Спенсер-Черчилль, герцог Мальборо (1871—1934) — британский государственный деятель.
5. Эдуард Грей (1862—1933) — британский государственный деятель.
6. Рэндольф Генри Спенсер-Черчилль (1849—1895) — британский государственный деятель.
7. Джон Уинстон Спенсер-Черчилль, герцог Мальборо (1822—1883) — британский государственный деятель.
8. Леонард Уолтер Джером (1817—1891) — американский финансист.
9. Лига подснежника — организация Консервативной партии, основана в 1883 году.
10. Королевская военная академия в Сандхёрсте — британское военное высшее учебное заведение, основано в 1802 году.
11. Лора Ормистон Диббин Чант (1848—1923) — британская общественная деятельница.
12. «История Малакандской действующей армии», вышла в 1898 году.
13. Уильям Стивен Александр Локхарт (1841—1900) — британский военачальник.
14. Чарльз Джордж Гордон (1833—1885) — британский военачальник. Был известен под прозвищами «Китайский Гордон», «Гордон Хартумский» и «Гордон-Паша».
15. Джордж Натаниэл Кёрзон (1859—1925) — британский государственный деятель.
16. Хью Ричард Хиткоут Гаскойн-Сесил (1869—1956) — британский государственный деятель.
17. Метельник или скотоотбрасыватель — устройство на передней части локомотива для удаления с железнодорожного пути посторонних предметов.
18. Тендер — вагон для перевозки запаса топлива и воды.
19. Бейсмен, питчер — позиции игроков в бейсболе.
20. Мистер Джоррокс — персонаж романов английского писателя Роберта Смита Сёртиса (1805—1864).
21. Джон Стюарт Милль (1806—1873) — английский философ-позитивист и экономист.
22. Строка из песни «Правь, Британия, морями».
23. Редверс Генри Буллер (1839—1908) — британский военачальник.
24. Фредерик Слей Робертс (1832—1914) — британский военачальник.
25. Дэвид Ллойд Джордж (1863—1945) — британский государственный деятель.
26. Роберт Артур Толбот Гаскойн-Сесил, маркиз Солсбери (1830—1903) — британский государственный деятель.
27. Генри Уильям Мэссингхем (1860—1924) — британский журналист.
28. Уильям Юарт Гладстон (1809—1898) — британский государственный деятель
29. Джон Диллон (1851—1927) — британский государственный деятель, ирландский националист.
30. Томас Пауэр О’Коннор (1848—1929) — британский журналист и государственный деятель.
31. Уильям Сент-Джон Фримантл Бродрик (1856—1942) — британский государственный деятель.
32. Артур Джеймс Бальфур (1848—1930) — британский государственный деятель.
33. Джозеф Остин Чемберлен (1863—1937) — британский государственный деятель.
34. Генри Элджернон Джордж Перси (1871—1909) — британский государственный деятель.
35. Йен Закари Малколм (1868—1944) — британский государственный деятель.
36. Обструкционизм — один из видов борьбы парламентского меньшинства с большинством, состоящего в том, что оппозиция всеми доступными ей средствами старается затормозить действия большинства.
37. «Четвёртая партия» — группа в парламенте 1880—1885 годов, в которую входил Рэндольф Черчилль.
38. Лига свободного продовольствия — организация консерваторов, которая поддерживала свободную торговлю. Основана Майклом Эдуардом Хиксом Бичем (1836—1917).
39. Протекционизм — государственная политика, направленная на защиту национальной экономики.
40. Фритредерство — направление в экономике, провозглашающее свободу торговли.
41. Чемберлен родился в Бирмингеме.
42. Имеется в виду протекционистский Союз справедливой торговли, созданный Чемберленом.
43. Бенджамин Дизраэли (1804—1881) — британский государственный деятель и писатель.
44. Уильям Вернон Харкорт (1827—1904) — британский государственный деятель.
45. На Даунинг-стрит располагается резиденция премьер-министра.