Народные русские сказки (Афанасьев)/Шут

Народные русские сказки
Шут : № 397—399
Из сборника «Народные русские сказки». Источник: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. — Лит. памятники. — М.: Наука, 1984—1985.

397[1]

В одной деревне жил шут. Какой-то поп вздумал ехать к нему, говорит попадье:

— Ехать было к шуту, не сшутит ли каку́ шутку!

Собрался и поехал; шут по двору похаживает, за хозяйством присматривает.

— Бог в помощь, шут!

— Добро жаловать, батюшка! Куды тебя бог понёс?

— К тебе, свет; не сшутишь ли шутку мне?

— Изволь, батюшка; только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей да дай лошади съездить за нею.

Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут сел и поехал. Приехал к попадье и говорит:

— Матушка! Поп купил триста пудов рыбы; меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит.

Попадья тотчас отсчитала ему триста рублей; шут взял и поехал назад. Приезжает домой, тулуп и шапку положил в сани, лошадь в ограду пустил, а сам спрятался. Поп пождал-пождал, не мог дождаться, собрался и воротился к попадье. Она спрашивает:

— А где рыба-то?

— Какая рыба?

— Как какая! Шут приезжал за деньгами, сказывал, будто ты заторговал триста пудов рыбы; я ему триста рублей дала.

Узнал поп, каковую шутку сыграл над ним шут!


На другой день собрался, и опять к шуту. Шут знал, что поп приедет, переоделся женщиной, взял пресницу[2] и сел под окошко, сидит да прядёт. Вдруг поп:

— Бог в помочь!

— Добро жаловать!

— Дома шут?

— Нету, батюшка!

— Где же он?

— Да ведь он, батюшка, с тобой вчерась пошутил да после того и дома не бывал.

— Экой плут! Видно, назавтрее приезжать.

На третий день приехал; шута всё нет дома. Поп и думает: «Чего же я езжу без дела? Эта девка, знать, сестра его, увезу её домой, пусть зарабливает[3] мои деньги». Спрашивает её:

— Ты кто же? Как шуту доводишься?

Она говорит:

— Сестра.

— Шут у меня триста рублей денег взял, так ступай-ка, голубушка, зарабливай их…

— Дак что! Ехать дак ехать!

Собралась и поехала с попом. Живёт у него уж и долго.


У попа были дочери-невесты. Вдруг к нему сватовщики — какой-то богатый купец начал сватать дочь за сына. Поповски дочери что-то купцу не понравились, не поглянулись, он и высватал стряпку[4], шутову сестру. Весёлым пирком да и за свадебку. Справили всё как следует. Ночью молодая говорит мужу:

— Высади меня в окошко по холсту поветриться; а как тряхну холстом, назад тяни.

Муж спустил её в сад; женушка привязала вместо себя козлуху, тряхнула — молодой потащил. Притащил в горницу, смотрит — козлуха.

— Ох, злые люди испортили у меня жену-то! — закричал молодой; все сбежались, начали возиться с козлухой; дружки взялись наговаривать, чтобы обратить её в женщину, и совсем доконали-замучили: пропала[5] козлуха!


Шут между тем пришёл домой, переоделся и поехал к попу. Тот его встретил:

— Милости просим, милости просим! — угощает.

Шут сидит, ест да пьёт; те-други разговоры; он и спрашивает:

— Батюшка, где же моя сестра? Не увозил ли ты?

— Увёз, — говорит поп, — да и отдал взамуж за богатого купца.

— А как же, батюшка, без моего спросу отдали её взамуж? Разе[6] есть таки законы? Ведь я просить пойду!

Поп биться-биться с ним, чтобы не ходил в просьбу. Шут выпросил с него триста рублей; поп отдал. Шут взял и говорит опять:

— Ладно, батюшка, теперь своди-ка меня к сватушку-то; покажи, каково они живут.

Поп не захотел спорить; собрались и поехали.


Приезжают к купцу; тут их встретили, начали потчевать. Шут сидит уж и дивно[7] времени — сестры не видать, и говорит он:

— Сватушка, где же моя-то сестра? Я давно с ней не видался.

Те посёмывают[8]. Он опять спрашивает; они и сказали ему, что злы люди похимостили[9], испортили её в козлуху.

— Покажите козлуху! — просит шут; они говорят:

— Козлуха пропала.

— Нет, не козлуха пропала, а вы разве мою сестру убили; как сделаться ей козлухой! Пойду просить на вас.

Те ну просить его:

— Не ходи, пожалуйста не ходи просить: чего хочешь бери!

— Отдайте триста рублей, не пойду!

Деньги отсчитали, шут взял и ушёл, сделал где-то гроб, склал в него деньги и поехал.


Вот едет шут, а навстречу ему семь шутов; спрашивают:

— Чего, шут, везёшь?

— Деньги.

— А где взял?

— Где взял! Вишь, покойника продал и везу теперь полон гроб денег.

Шуты, ничего не говоря, приехали домой, перебили всех своих жён, поделали гроба, склали на телеги и везут в город; везут и кричат:

— Покойников, покойников! Кому надо покойников?

Услыхали это казаки, живо подскакали и давай их понужать плетями; драли-драли, ещё с приговорами: «Вот вам покойники! Вот вам покойники!» — и проводили вон из города. Еле-еле убрались шуты; покойников схоронили, сами и ступай к шуту отметить за насмешку; тот уж знал, вперёд изготовился.


Вот они приехали, вошли в избу, поздоровались, сели на лавку; а у шута в избе была козлуха: она бегала-бегала, вдруг и выронила семигривенник. Шуты увидели это, спрашивают:

— Как это козлуха-то семигривенник выронила?

— Она у меня завсегда серебро носит!

Те и приступили: продай да продай! Шут упрямится, не продаёт: самому-де надо. Нет, шуты безотступно торгуют. Он запросил с них триста рублей. Шуты дали и увели козлуху; дома-то поставили её в горнице, на пол ковров настлали, дожидаются утра, думают: «Вот когда денег-то наносит!» А вместо того она только ковры изгадила.


Шуты опять поехали мстить тому шуту. Тот уже знал, что они будут; говорит своей жене:

— Хозяйка, смотри, я тебе привяжу под пазуху пузырь с кровью; как придут шуты бить меня, я в те́ поры стану просить у тебя обедать; раз скажу — ты не слушай, другой скажу — не слушай, и в третий — тоже не слушай. Я ухвачу нож и ткну в пузырь, кровь побежит — ты и пади, будто умерла. Тут я возьму плётку, стегну тебя раз — ты пошевелись, в другой — ты поворотись, а в третий — скочи да на стол собирай.

Вот приехали шуты:

— Ну, брат, ты нас давно обманываешь, теперича мы тебя убьём.

— Дак что! Убьёте — так убьёте; дайте хоть в последний раз пообедать. Эй, хозяйка! Давай обедать.

Та ни с места; он вдругорядь приказывает — она ни с места; в третий раз говорит — то же самое. Шут схватил ножик, хлоп её в бок — кровь полилась ручьями, баба пала, шуты испугались:

— Что ты наделал, собака? И нас упекёшь тут же!

— Молчите, ребята! У меня есть плётка; я её вылечу.


Сбегал за плёткой, стегнул раз — хозяйка пошевелилась, в другой — поворотилась, в третий — скочила и давай на стол собирать. Шуты говорят:

— Продай плётку!

— Купите.

— Много ли возмёшь?

— Триста рублей.

Шуты отсчитали деньги, взяли плётку, ступай с ней в город; видят — везут богатого покойника, они кричат:

— Стой!

Остановились.

— Мы оживим покойника!

Раз стегнули плёткой — покойник не шевелится, в другой раз — тоже, в третий, четвёртый, пятый — покойник всё не шевелится. Тут их, сердешных, забрали и давай самих драть; плетьми стегают да приговаривают: «Вот вам, лекаря́! Вот вам, лекаря́!» До полусмерти исстегали, отпустили. Они кое-как доплелись до двора, поправились и говорят сами с собой: «Ну, ребята, не докуль шуту над нами смеяться; пойдёмте убьём его! Чего на него смотреть-то?»


Тотчас собрались и поехали; застали шута дома, схватили и потащили на реку топить. Он просится:

— Дайте хоть с женой да с роднёй проститься, приведите их сюда!

Ну, согласились, пошли все за роднёй; а шута завязали в куль и оставили у проруби. Только ушли, вдруг едет солдат на паре каурых, а шут что-то и скашлял. Солдат остановился, соскочил с саней, развязал куль и спрашивает:

— А, шут! Пошто залез тут?

— Да вот высватали за меня убегом таку-то (называет её по имени), сегодня и украли; а отец и хватился, давай искать. Нам некуда деваться; вот мы спрятались в кули, нас завязали да и растащили по разным местам, чтоб не узнали.

Солдат был вдовый, говорит:

— Пусти, брат, меня в куль-от.

Шут упрямится, не пускает. Солдат уговаривать, и уговорил его. Шут вышел, завязал солдата в куль; сел на лошадей и уехал. Солдат сидел-сидел в кулю и уснул.


Семь шутов воротились одни, без родни, схватили куль и бросили в воду; пошёл куль ко дну — буры да кауры! Сами побежали домой; только прибежали, расселись по местам, а шут и катит мимо окон на паре лошадей — ух!

— Стой! — закричали семеро шутов.

Он остановился.

— Как ты из воды выбился?

— Эх вы, дураки! Разве не слышали: как пошёл я ко дну, то сказывал: буры да кауры? Это я коней имал. Там их много, да какие славные! Это что ещё! Я дрянь взял — спереди, а там дальше вороные — вот так лошади!

Шуты поверили:

— Спускай, брат, нас в воду; пойдём и мы коней выбирать.

— Извольте!

Всех извязал в кули и давай спускать по одному; испускал всех в воду, махнул рукой и сказал:

— Ну, выезжайте же теперь на вороных!


398

Жил-был Фомка-шут, умел шутить шутки хитрые. Раз идёт Фомка дорогою; повстречался ему поп:

— Здравствуй, Фомка!

— Здравствуй, батюшка!

— Пошути мне!

— Ах, батюшка, рад бы, да шутки дома забыл.

— Сбегай, пожалуйста!

— Далеко бежать-то!

— Возьми, свет, мою лошадь.

— Давай, батюшка!

Сел и поехал к попадье:

— Матушка, подавай семьсот рублей; батюшка купил семь сёл, семь деревень; меня послал за деньгами, вот свою лошадь дал.

Попадья дала ему семьсот рублей; Фомка-шут взял деньги и поехал на болото; утопил лошадь в болоте, отрезал у ней хвост и воткнул в тину. Приходит к попу:

— Ну, батюшка, верно ты свою кобылу недели две не поил?

— А что?

— Да то — как поехал я мимо воды, кинулась она со всех ног в болото, да там и завязла!

— Что делать! Пойдём вытаскивать.

Пришли к болоту — один хвост торчит.

— Лезь, батюшка, в воду!

— Полезай лучше ты, Фомка!

Фомка полез.


Вот шут ухватился за один конец хвоста, а поп за другой; тянут в разные стороны. Вот тянули, тянули, Фомка взял да выпустил хвост из рук — поп так и ударился оземь.

— Нет, — говорит Фомка, — видно, совсем пропала лошадь! Теперь уж не вытащишь — хвост оборвали!

Поп потужил-потужил и пошёл домой. Попадья встречает:

— Что, батька, купил семь сёл, семь деревень?

— Каких, свет?

— Как же, Фомка-шут от тебя приезжал да семьсот рублей денег взял!

— Ах он вор этакой! Неча сказать: славную сшутил шутку!

А Фомка себе на уме, поехал в город протирать глаза чужим денежкам: у попа-де в сундуке они заржавели!


У Фомки-шута было два брата. Раз как-то затопил он печку, поставил на огонь котёл с водою и сел под окном, глядь — идут одаль братья. Фомка сейчас вытащил котёл из печи, поставил на улицу в снег и покрыл сковородой. Братья подошли и услыхали — что-то в котле шумит. Стали спрашивать:

— Шут, что у тебя в котле-то шумит?

— Вода на снегу кипит! Если в котёл муки положить, так можно и кисель сварить: не надо и дров!

— Подари нам этот котелок.

— Не могу, братцы! Я только им и живу.

— Ну, продай! Что возьмёшь?

— Да ме́не ста рублей не возьму.

— На, бери!

Заплатили братья сто рублей, взяли котелок и принесли домой.

— Эй, жена, — говорит один, — давай кисель варить.

— Дров нету! — отвечает ему баба.

— Да нам дров и не надо; подавай муки.

Баба принесла муки; мужики налили в котёл воды, насыпали туда муки, накрыли сковородой и поставили в снег. Прошло с час времени.

— Ну-ка, бабьё, не готов ли наш кисель?

Посмотрели, а вода совсем замёрзла; стали ножом резать — нож не берёт, стали топором рубить — и разбили котёл вдребезги. Осердились братья и пошли Фомку бить.


Фомка-шут знал, что братья не спустят ему, и загодя придумал новую шутку: убил барана, нацедил крови и налил в пузырь; а тот пузырь привязал своей бабе под мышку. Только братья в избу, он и закричал:

— Таня, делай яичницу, да проворнее!

Таня и с места не встаёт. Фомка за нож, как ударит её под мышку — кровь так и полилась. Таня упала — захрапела, словно душа из тела выходит.

— Что, али умирать вздумала? — говорит Фомка, снял с гвоздя плётку и давай стегать да причитывать:

— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!

Она тотчас вскочила и принялась готовить яичницу.

— Фомка, — говорят братья, — продай плётку-живилку.

— Купите!

Торговаться-торговаться, купили плётку и пошли над своими бабами куражиться… (Окончание то же, что и в предыдущем списке.)


399[10]

Жил-был поп с попадьёй. Вот он, вишь ты, поехал нанимать казака[11]; только что едет поп по деревне — попадается ему мужик.

— Здорово, батюшка!

— Здравствуй, братеник!

— Куды ты, батя, едешь?

— Да ништо ведь, вишь — работа поспела, так надобно нанять казака на летину.

— А что, — бает, — батюшка, найми меня.

— Ладно, — бает поп, — ступай к попадье, скажи, что меня, мол, нанял поп. А я покамест съезжу в деревню, окрещу ребёнка: вишь, Пафнутьевна родила.

— Ступай, батюшка, ступай! — бает казак; а сам пошёл на погост. Пришёл к попадье:

— Здорово, — бает, — матушка! Поп приказал дом сжечь, а сам поехал новый покупать.

И! Попадья взяла пук лучины зажгла и давай со всех сторон дом поджигать. Едет поп, а попадья пепелок развевает да место очищает.

— Что ты, попадья?

— Да ништо! Пришёл Ерёма; меня, бает, батюшка нанял в казаки; дом да село покупает, а этот дом велел сжечь.

— Ах он, лиходей! Где же он?

— Да ушёл домой.

— Делать нечего, разве нанять другого мужика в казаки? — бает поп своей попадье.

— Уж без казака не жить, — бает попадья — найми, найми, поп!

Вот он и нанял другого мужика в казаки. Дело пошло на лад. Только что приходит сенокос — а ведь это время, знаешь, самое трудное! — поп и задумал нанять ещё казачи́ху. Поехал в приход; едет и видит бабу с пяльцами, а это был Ерёма; он узнал, что поп хочет нанимать казачиху, взял да и перерядился в бабье платье и стал как девка. Вот едет поп, а девушка бает:

— Куды ты, батюшка, едешь?

— Да ништо ведь, — бает поп, — надобно нанять казачиху, так вот и ищу.

— Ах, батюшка, да найми меня!

— Да как тебя зовут?

— Маланьей.

— Так что же, ступай с богом ко мне.


Вот и пошла. Живёт Ерёма у попа да работает, а поп и не ведает, что у него в казачихах живёт Ерёма. Только что долго ль, коротко ль, а попу вздумалось женить казака своего на казачихе.

— А что, попадья, бает, — сыграем-ка свадебку; казак-то парень дюжий, да и казачиха-то девка ра́жа. Давай-ка!

— Так что ж зевать? — бает попадья.

Взяли да и женили казака своего на казачихе и заперли их спать на ночь в клети. Вот Ерёма и бает:

— Что, Сысоюшка (этак звали казака-то), ведь мне на двор надо.

— Да как же, — бает, — быть? Ведь мы заперты!

— Ничего, возмём-ка поднимем половицу, да ты меня привяжи к кушаку, да и пусти туда; я как справлюсь, так и потрясу кушаком, а ты и тащи меня.

— Ну, ладно, ступай!


Вот Ерёма спустился под пол и привязал кушаком козу за рога — оттого что были там козы. Привязал, да и тряхнул:

— Тяни! — бает, а сам и ушёл.

Тот потянул, а коза: «Бяу!» — «Что это, — думает себе, — неужто моя жена козой сделалась? Дай-ка ещё!» — «Бяу!» — «Ах, и взабыль[12] никак она уж оборотень! Ну-ка ещё…» — «Бяу!» — «Делать нечего, пойти к попу… Батюшка!»

— Кто там стучит?

— Откутайся-ка[13].

— Да кто там? — бает поп.

— Да я, батюшка!

— Ты. Сысой?

— Я.

— Пошто ты?

— Да что, батюшка, — бает казак, — никак жёнка-то козой сделалась!

— Пойдём-ка посмотрим!

Казак всё рассказал попу, как дело было. Пришли под клеть, глядь — а кушак-то привязан козе за рога; сосчитали коз: все ли тута, нет ли, бывает, лишних? Нет, всё по-прежнему, а казачихи как не было!

— Уж не Ерёма ль это подделал? — бает поп.

— Да, пожалуй! — бает попадья.


У Ерёмы было ещё два брата: Фома да Кузьма, и были они — ворьё[14]. Только им и вздумалось украсть у попа улей пчёл. Вот и пошли; да в ту самую пору, как Ерёму-то в клеть спать положили; а Ерёма-то уж знал, что братеники думали делать. Вот он ушёл, да и сел в один улей. Пришли братья и стали пробовать, который потяжелее; взялись за тот самый, где сидел Ерёма. «Ого-го! — бают. — Вот где мёд-то! Ну-ка, брат, на плечо, да и потащим!» Подняли и потащили, а Ерёма сидел, сидел, да потихоньку и закричал:

— Вижу, вижу!

— Смотри-ка, брат, никак нас догоняют, слышишь?.. Побежим скорее…

А Ерёма опять:

— Вижу, вижу!

— Уж близко! Бросим-ка лучше, а не то догонят.

Вот они бросили и ушли; и Ерёма ушёл… Вот братья на другой день приходят, видят улей, раскрыли — пустой!..

А это дело Ерёмы; пойдём-ка дадим ему знать!


А Ерёма уж это наперёд знал; бает своей женке:

— Смотри, как придут братья, я тебе велю сбирать на стол; а ты возьми да и не давай нам; мне, мол, надоть ребят накормить. Да ещё подвяжи пузырь под пазуху, а я тебе ножом по ему — ты возьми и ляг; а я тебя плёткой — ты и вскочи поскорее. Смотри ж не забудь!

— Ладно, — бает женка. Вот приходят братья.

— Здравствуй, — бают, — Ерёма!

— Здравствуйте, братцы! Добро пожаловать! Что скажете хорошенького?

— Да ништо! Мы вот хотим…

А Ерёма:

— Э, братцы, я вас наперёд угощу. Жёнка, давай сейчас обедать.

— Некогда.

— Ну же, живее!

— Да дай ребят накормить!

— А вот я те[15] дам ребят накормить! — да как чесанет ножом-то под пазуху — жёнка его так тут и грянулась оземь.

— Ах ты, шельма!

Взял плётку с гвоздя да её и ну пороть, а сам приговаривает:

— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!

И! Жёнка разом вскочила, тотчас собрала на стол.


Вот братья пообедали, переглянулись:

— А что, — бают, — Ерёмушка, дай-ка нам своей плётки, и мы своих жён поучим; они у нас нешто заленились.

— А как вы её потеряете?

— Небось!

— Ну так возьмите, да смотрите отдайте.

Они взяли и пошли.

— Пойдём, — бает Фома, — сперва ко мне; сперва я поучу свою жёнку.

Пришли.

— Давай, жёнка, — бает Фома, — нам есть!

— Погоди; вот я ребят накормлю, тогда и сберу.

— Нам некогда, давай скорее!

— Да погоди!

Фома схватил нож да как чесанёт свою жёнку под пазуху — та и грохнулась наземь. Схватил плётку и ну пороть, а сам приговаривает:

— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!

Не тут-то было: жёнка лежит себе да лежит.

— Постой-ка, — бает Кузьма, — ты не умеешь пороть; дай-ка я!

Хлоп, хлоп!.. Не встаёт.

— Ну, ну, брат, ишь твоя жена какая непослухмяная[16]. Пойдём к моей.

— Пойдём, — бает Фома, — ведь моя-то ух как была непослухмя́на! Видно, и плётка её не берёт.

Вот и пошли.

— Жёнка, — бает Кузьма, — сбирай мне на стол.

— Некогда, — бает жена.

Ещё стала отговариваться.

— Вот я тя! — да как чесанёт ножом-то, та и грянулась оземь. Он схватил плётку и ну стегать, а сам приговаривает:

— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!

Не тут-то было: жёнка лежит себе да лежит.

— Ну, делать нечего! Обманул Ерёма. Пойдём мы его утопим.


Идут, а Ерёма попадается навстречу. Вот они и схватили его.

— Мы те, — бают, — дадим знать! Станешь ужо нас обманывать!

Взяли да и потащили к реке; а это дело-то было уж осенью, только что река замёрзла. Притащили его к реке, а проруби-то и нету такой, чтоб его в воду бросить.

— Поди, — бает Фома Кузьме, — поди, принеси топор.

— Не пойду, — бает Кузьма.

— Ну так останься здеся, а я принесу.

— Нет, братеник, не останусь.

— Ну так делать нечего, пойдём оба.


Вот они взяли и пошли, а Ерёму так тут и оставили, только ноги ему кушаком связали. Видит Ерёма — барин едет; вот он и начал кричать:

— Пожалуйте сюды!

Барин подъехал; а Ерёма развязал себе ноги да как крикнет:

— Скидывай попону-то[17]!

Тот скинул. Ерёма снял с себя армяк да надел на барина, связал ему и руки и ноги.

— Лежи, — бает, — здеся, пока опять приду.

Только что Ерёма ушёл, а Фома да Кузьма и вернулись, прорубили прорубь да не посмотревши — бух в неё барина!


Немножко погодя едет Ерёма на бариновой лошади и в бариновом платье.

— Здравствуйте, — бает, — братцы!

— Здравствуй, — бают братья, — где ты взял лошадей-то?

— А вот где! Только что вы пихнули меня в воду, а я бурл!.. бурл!.. бурл!.. вот мне и явились буры кони; я на них и выехал из реки.

— Ах, братец родимый, пихни и нас туды, чтоб и нам достать по бурым лошадям.

Он взял да и пихнул их в прорубь; а сам стал поживать, добра наживать.


Примечания

  1. Записано в Шадринском уезде государственным крестьянином А. Н. Зыряновым.
  2. Прялку.
  3. Зарабатывает.
  4. Кухарку, работницу.
  5. Издохла.
  6. Разве.
  7. Много.
  8. Переминаются, беспокоятся.
  9. Заворожили, заколдовали.
  10. Записано в Тверской губ. писателем И. И. Лажечниковым.
  11. Батрака, работника.
  12. В самом деле.
  13. Отворись, отомкнись.
  14. Воры.
  15. Тебе.
  16. Непослушная.
  17. Одежду.